Я лежала в кровати и созерцала потолок. Дональд оказался молодцом: от всех ушел, всех взгрел, мультипликаторов набросал столько, что они нас могут по всему человеческому сектору искать. И вышел из рубки словно бы прежний обормот — усталый, хмурый, но обычный. Вышел — и поплелся в трюм к криокамере со своей ненаглядной. Извиняться за глупость и необдуманные желания, надо полагать.

Спать мне не хотелось: третья чашка кофесинта была явно лишней.

На нас охотятся. У нас контракт, и мы идем его выполнять, потому что Дональд теперь еще больше хочет разгадки. Особых размышлений не требовалось. Корабль с двумя «дыроколами» оказался важен, ох как важен он оказался. Целую планету хлопнули, едва узнали о том, что он там. И Империи этот корабль нужен. Кому же не нужен фрегат, способный завалить дредноут? Сцинтианам вот не нужен, вспомнила я и помассировала виски. Безумие синхронизации было все еще там, я до сих пор не знала, что произошло, как я победила, почему мне удалось оказаться в шкуре обормота.

И теперь я еще больше хочу денег, чтобы самой стать на ноги. Я вообще много чего хочу. А вот остальные…

Мария, пожалуй, единственная, кто разве что сапоги мне не целовала после капитанского брифинга. Дональд при всех обрисовал ситуацию с вызовом с борта «Голода». Избегая, правда, моих методов убеждения — о них он предпочел не рассказывать, даром что спящая красавица мирно отдыхала в трюме. Докторша горячо поддержала мою линию поведения и весь разбор полетов бросала потом благодарные взгляды. Не люблю людей. Они так часто считают, что ты о них заботишься, — аж противно.

Кстати, Карпцова поразительно похожа на Дональда: оба неимоверно опытны и циничны в одном, и как дети малые — в другом. Я улыбнулась потолку. Милая парочка, что и говорить.

Дюпон отреагировал философски. Этот тип опять был согласен с общим мнением и старался никуда особо не лезть. Прокомментировал парой слов — и все.

«Дюпон Олег, чертов зазеркалец».

Я встала, одернула майку и сняла с полки планшет корабельной сети. Виртуальный интеллект от скуки (или из вредности) затребовал полный комплект доступа, включая сканирование сетчатки. Я вошла в наблюдательное подменю и принялась там безобразничать.

Попросту говоря — подглядывать.

В отгороженном отсеке трюма на эвакуационном лежаке сидел Олег и смотрел на свою ладонь. В ладони плясал ослепительно черный шарик. Шарик пульсировал. Я несколько секунд глядела на это, а потом принялась натягивать штаны.

Где там мой «ударник»?

К двери в трюм я подошла уже в скафандре. Не ахти, не инквизиторская модель, да и ерунда это против мрази из зазеркалья, но лучше, чем гражданская одежда на голую попу. Подняв пистолет, я ткнула стволом в кнопку. Створки разошлись в стороны, и я осторожными шагами двинулась внутрь. Черт, тоскливо-то как. Оглушить, опционально — убить нахрен, взять за шкирку и вышвырнуть эту погань раз и навсегда с борта «Телесфора».

Я так не держала оружие с сопливого детства: обеими руками, перед собой, так, чтобы смотреть только поверх ствола, чтобы наверняка попасть, даже если заморочит голову, и сенсорный спуск выставлен на минимальную чувствительность.

Олег даже не стал прятать свой черный сувенир с той стороны — просто поднял на меня взгляд.

— Знаешь, что это такое?

— Нет.

Черт, это я сказала? Я заговорила с ним? Какого…

— Я тоже не знаю.

Я смотрела, как чертова дура, на крохотную сферу тьмы, которая вяло кружила по раскрытой ладони, смешно подпрыгивая на пальцах. И вроде как надо бы выстрелить и закончить с этим, и вроде как все это понимаю, но стрелять не тороплюсь.

Олег снова оторвал взгляд от этого шарика.

— Извини, но ты выслушай сначала.

Извини? И тут до меня дошло: он меня ведет. Не гипнозом, не волевым приказом — какой-то другой техникой. Я не могу нажать на спуск и не могу сказать ни слова. Вот так все просто и неизысканно, что за версту разит зазеркальем.

— Скажу сразу: я понятия не имею, что с тобой делаю. И со всеми вами тоже. Просто делаю — и все. Ты ведь понимаешь уже, да?

Теперь — да. Это как снять повязку с глаз.

Мы не должны были брать его на борт, но его голос — голос «Маттаха» — оказался слишком силен. Мы ругались — с Дональдом, с Марией, — я кляла на чем свет стоит зазеркалье, но мы все ринулись исследовать порченую каравеллу.

Взяли на борт? Замечательно! Мы дважды должны были вышвырнуть ублюдка в космос. Первый раз — сразу после того, как он очнулся, второй раз, когда он проболтался про память с Макса-6. И ведь не пикнули! Олег одним махом стал своим, затерялся среди прочих проблем, и мы…

— Вы даже доверили мне роль, выдали дорогущий стелс-комбинезон.

Олегу было грустно. Очень плохо и грустно.

— Я вообще не понимал, что делаю… Как будто инстинкт, это как дышать. Мне хотелось остаться с вами — и я остался.

Остался. Он стал одним из нас, влез к нам, наводил свой чертов морок, бродил тут, как привидение, и вылезал тогда, когда был в самом деле нужен, когда не вызывал подозрений. Он шастал тенью, слушал нас, и ему хотелось большего: быть своим по-настоящему, ведь он уже понял, что живет на «Телесфоре», только пока действует его непостижимое колдовство. Но, увы, это лежало на поверхности, а вот глубже…

— …Я почти не сплю. Я вижу чужие сны, и не только сны с этой стороны изнанки. Те, другие сны иногда приходят и наяву. Мне и слов-то не подобрать, чтобы описать тебе, как это по-другому, не по-нашему. А потом я вдруг начал видеть полевую структуру. Представляешь? Какой-то сектор зрения стал словно бы… Сканером. Это продолжалось два дня.

Он контролировал себя. Олег, черт побери, держал себя в руках, хоть и рассказывал несусветную ересь, хоть и сидел под прицелом — с четкой перспективой улететь через воздушный шлюз. А еще — он не сошел с ума от всех этих дурацких возможностей: бесполезных, спонтанных, по большей части непонятных. Пока что не сошел.

— …Вот этот шарик, Алекса. Может, я могу взорвать им «Телесфор». А может, он укорачивает мне жизнь, пока я с ним играю. А может, это просто какая-нибудь штука, которая вообще не нужна в этом мире.

Он придвинулся так, что уперся лбом в ствол «талдама». Я почувствовала, как дернулся ствол, когда Дюпон с усилием нажал на него, будто стараясь вогнать оружие себе в голову.

— Это убивает, Алекса. Понимаешь? Я просто хочу, чтобы кто-то меня принял. Чтобы кто-то был… Как друг. Наверное, по-другому я не удержусь. Я брожу среди вас, как в этом «Хищнике». Вроде есть. А вроде и нет.

Красные глаза смотрели на меня исподлобья, снизу вверх. Если бы я могла, я бы дрожала, потому что так не должно быть — и других мыслей я подобрать не могла ну никак.

Так, мать вашу, не должно быть.

— Я сейчас тебя отпущу. Можешь стрелять сразу. Наверное, я даже умру.

Слезливо. Жалко. Неестественно. Но он говорил правду, ведь никакая изнанка не исковеркает лицо: раз ты способен передать страдание, то оно будет либо правдивым, либо лживым. А Дюпон страдал, и мне почему-то вспомнился обормот. Вернее, вспомнилось, как я со своими подкожными драконами пришла к нему в поисках чего-то, что и сама не понимала.

Не фрегат, а цирк уродов.

Впрочем, оставались вопросы, и я вовремя почувствовала, что могу шевелиться.

— Наверное, глупо приказывать тебе лечь на пол?

Дюпон дернул уголком рта. Да и так ясно, что захочет — скрутит: вопрос я задала, чтобы проверить, что могу говорить. Что же до Олега, то надоело ему скручивать, управлять и наводить морок. И главное — своего он добился словами, а не заставив меня что-то забыть.

Мне расхотелось стрелять.

— Наверное, у тебя даже есть варианты. Так?

— Нет.

Я зачастила со словом «наверное». А он и впрямь на грани: Олег почти сдался своим непонятным способностям, почти сорвался.

Все, короче говоря, клево: человек держится, я тут главная по спасению. И если бы я еще знала, какое решение принять… Хотя еще месяц назад никакой дилеммы бы не было. Месяц назад я бы без колебаний пристрелила баронианского дельца, представься мне такая возможность. Месяц назад я бы изрешетила человека, продающего непонятно кому генную бомбу. Месяц назад я бы аннигилировала каравеллу, прошедшую сквозь червоточину туда и обратно.

Подумать только, месяц назад я была жутко скучной рыжей козой.

— У меня есть вопросы для начала.

Олег кивнул, и я убрала пистолет в поясной захват. Запястье ныло.

— Во-первых, почему тебя не раскусила Лиминаль?

Дюпон, кажется, удивился:

— Потому что она человек, как и вы.

Я прикусила язык, вспомнив недавний разговор. Когда же мне надоест ее переоценивать?

— Хорошо. Во-вторых, что с тобой делать, если завтра ты начнешь разваливать корабль ненароком?

Олег молчал, внимательно изучая потолок. В принципе, не слишком глупо полагать, что он впрямь читает там ответ.

— Не хочу врать. Давай договоримся, Алекса: ты узнаешь об этом первая. И я пообещаю сам уйти.

Ну, это даже где-то ожидаемо. Ты большой романтик, Дюпон, а вот я, вопреки всем новоприобретенным закидонам, — еще не совсем.

— Уйти — это убиться?

Олег кивнул.

— А ты сможешь?

Тишина — и так хочется потянуться за манящей рукоятью ударного пистолета, чтобы решить чертову дилемму здесь и сейчас. Черт, Олег, ты сволочь.

Итак, быстренько итоги. В первую кучку фактов (кодовое название «дерьмо»): он сам умеренно контролирует собственные возможности, и подкинуть нам гадость мог и может. И это идет во вторую кучку (пока без названия): мог, но не стал. В первую кучу: он потенциальная бомба с часиками. Во вторую: он готов воевать сам с собой, если его поддержать.

Кучки хороши обе, и все решает — или должен решить — один вопрос:

«А нужен ли нам всем такой себе Дюпон Олег?»

Я нахмурилась: вопрос был хорош и несоизмерим с риском. Но Дональд оставил меня на борту, не побоялся того, что я чикну его по горлу ночью. Даже руками Лиминали не захотел убивать. Из возможных решений он выбрал рискованное — и доброе. «С ума сойти. В этом космосе, где сжигают планету под взлетающим кораблем. Человек, возящий генные бомбы, — и доброе решение». И я, видимо, обречена заменять Дональда по полной, сверяться с его глупостями и надеяться, что частичка обормотской везучести рано или поздно ошибется и прилипнет ко мне.

Я застегнула фиксатор на поясном захвате.

— Надо бы сказать что-то обреченно-крутое, но глупо. Просто завтра все расскажешь остальным.

Дюпон кивнул:

— Поверила?

— Нет.

— Тогда почему?

— Ты не поймешь.

Я ушла, потому что он и в самом деле не поймет. На этом корабле надо вести себя по-идиотски, и тогда преуспеешь. Ведешь себя правильно и умно? Получи плюху. Так что я лучше уйду отсюда, чтобы не вдаваться в объяснения. Потому что непременно захочу продолжить расспросы — найдутся новые детальки, новые подозрительности, и я уйду на третий круг, снова засомневаюсь.

Интересно, как бы отреагировала совесть, прими я другое решение?

* * *

Я проснулась от боли. Болел вспотевший лоб, ныли груди, словно от застоявшегося возбуждения, ломило суставы рук, а мышцы разрывало судорогой. Для разнообразия мой сон решил не запоминаться, но это был, чтоб его, очень крутой кошмар.

Сигнальные маячки неуверенно подрагивали, пытаясь отличить настоящие проблемы от придуманных. Я повернула голову: скафандр валялся на полу, там, куда его и швырнула, вернувшись к себе. «Сесть. Сейчас же».

На полке сигналил планшет, сообщая, что до выхода из крейсерского режима осталось меньше часа. Меня трясло крупной дрожью, я вспоминала, что там — по ту сторону крейсерского режима, — и очень хотелось под бок к обормоту.

«Вот еще. Сама справишься, рыжая».

Я смогла наконец расслабиться и поняла, что нужны две вещи: первая называлась «кофесинт», вторая — «душ». Вообще-то была и третья, под названием «психиатрический осмотр», но в ту сторону мне смотреть чего-то не хотелось. Под горячим душем третью вещь удалось потеснить совсем далеко, зато нахлынули совсем уж неуместные фривольные мыслишки о Дональде.

«Эк меня носит», — восхитилась я, понимая, что горячо далеко не только от воды.

Я хмыкнула и опустила температуру душа куда-то поближе к точке замерзания.

После купания возникла здоровая мысль сходить в рубку и выяснить, как там дела. Вот так вот — вся из себя довольная и даже бодрая, вооруженная горячей чашкой, — я выбралась в тесный коридор фрегата.

«Опять не поддалась желаниям, Алекса. Что-то умно поступаешь, минус один тебе».

В коридоре было темно, по полу тянулись кабели для подпитки дронов, и приходилось смотреть под ноги. Кто-то вытащил ящик с ракетными патронами под стену медотсека, и здесь пришлось сделать остановку. Ну что за бардак, право слово: и без того не протиснуться. Чашку я поставила на полу у стенки, ящик сдвинула. Интересно, кому там места мало, в медотсеке-то? Кто это у нас помирать собрался?

Дверь блока неслышно скользнула в стену, и первое, что я увидела, была спина Дональда.

Парень держал в руке пистолет, нацелив оружие на кого-то в глубине медицинского отсека.

— …она же сама, — дрогнул голос Марии.

— Верни Рею. Быстро.

Страшноватый голос. Таким голосом приказывают вынуть самому себе сердце. Марию я видела частично — лишь взъерошенный хохолок ее волос. А еще в помещении было жарко, и что-то мощно светилось слева.

Я шагнула вперед и вывернула руку капитану.

«Дерьмо у тебя реакция, Донни», — подумала я, отнимая у него пистолет. Чертов фрегат как-то извращенно исполнил мои желания: в гробу я видала такие обнимашки с обормотом — чтобы правую руку фиксировать на отлете, а два пальца своей левой ему под челюсть.

— П-пусти!..

Ага, уже сейчас. Сначала разберемся.

— Какого…

И тут я увидела. На медицинском ложементе все кольца с киберами сдвинули в сторону, и от лежака шел свет, а его источником была едва видимая в этом сиянии беловолосая девушка.

«Не сходится. Лиминаль, свет и… Жар?»

Еще я уловила электромагнитные колебания, как если бы сердце Реи билось в радиочастотном диапазоне. Еще я рассмотрела сжавшуюся у ложемента Марию, которая, не моргая, повторяла:

— Она сама… Сама…

Дональд дернулся, пытаясь высвободиться, и мне пришлось его усадить.

— Что происходит?

— Карпцова проводит опыты над Реей, — зло сказал Дональд, безбожно сипя и пропуская часть звуков: видимо, я перестаралась с горлом.

— Неправда! — Мария аж вскочила. — Рея сама попросила, чтобы…

— Чтобы ты ее убила?! — рявкнул Дональд.

— Нет!

Я смотрела на этот цирк, и, видимо, только мне казалось, что спор на пустом месте.

— А почему бы не спросить саму Лиминаль?

— Нет, — быстро сказала Мария. — Нельзя!

— Верни ее!

— ОБА ЗАТКНУЛИСЬ!!

Дональд втянул голову в плечи, Марию, кажется, отбросило назад, но мне было глубоко наплевать: это наконец вырвалось наружу мое настроение. Попутно оно надорвало мне голосовые связки.

— Ты, — произнесла я, морщась от боли в сорванном горле, и указала на Марию. — Быстро объясняешь, что происходит. Ты, соответственно, не рыпаешься.

— Но Рея…

Я ухватила Дональда за ухо и вздернула его, указывая свободной рукой на кардиомонитор:

— Вот это видел? Она пока жива.

Дональд всхрапнул и напрягся.

— Ей же нельзя греться!

— А вот это нам сейчас расскажут, — сказала я, настойчиво глядя в глаза Марии.

«И только попробуй соврать, сука, — я взамен пистолета дам идиоту вибронож. Так будет больнее».

— Она… Ну, Рея попросила сделать так, чтобы ее температура была выше.

— Н-насколько выше? — быстро спросил Дональд.

Карпцова помолчала, и, похоже, только для обормота ответ был неочевиден.

— До двадцати градусов. Желательно — до нормальной температуры тела.

Дональд сложно выругался — я от него такого еще не слышала. Сидящий на полу капитан прямо-таки излучал ненависть и непонимание.

— Что ты вообще знаешь о холоде Лиминали? — неожиданно резко спросила Мария.

Я поморщилась: это был неудачный момент, чтобы внезапно прийти в себя. Да и тон что-то не по делу.

— Ты будешь рассказывать или выделываться?

Доктор Карпцова невпопад кивнула, и тут почти одновременно раздалось два звука: один из рубки, другой из кардиомонитора Реи. И если первый вполне оптимистично свиристел о выходе на заданные координаты, то второй — о том, что «мы ее теряем».

Дональд бросился было к Рее, но его опередила Мария. Она принялась срывать провода, оплетавшие светящегося гвардейца, хотя выглядело это премерзко: будто выдергивала из безвольного тела вымотанные жилы. Сходство усиливалось тем, что Лиминаль вздрагивала при каждом рывке. Меркло сияние, оглушительно ныл кардиомонитор — столько тысяч лет прошло, а прямая линия все провожает на тот свет людей — что юберменшей, что унтерменшей.

С ума сойти, думала я. Что ж там качает это умирающее сердце? Сыпучие кристаллы льда?

«Бип, — сказал кардиомонитор. —Бип. Бип. Бип».

Рука Дональда, которую я, оказывается, сжала, безвольно обмякла.

Словом, в этом мире опять на одну Лиминаль стало больше.

— Рея.

Девушка открыла глаза и посмотрела на стоящего над ней Дональда. Ее лицо неуловимо изменилось, и я увидела улыбку. Милое зрелище — улыбающееся оружие. Милое — и жалкое.

Рея посмотрела на датчики над своей головой, и улыбка пропала. Вряд ли ее волновал пульс, а вот на термомониторе обнаружился круглый ноль. Потом цифра моргнула и сменилась — на «–1».

— Жаль, — только и сказала последняя из Лиминалей, отворачиваясь к стене блока.

«Минус два… Минус пять», — отозвался термометр.

— Рея, идем, — сказал Дональд и, протянув руки, поднял ее с лежака. — Идем.

Честно сказать, я не запомнила, о чем думала, пока странная пара не поравнялась со мной. На какое-то мгновение Лиминаль, прильнувшая к руке своего Донни, встретилась взглядом со мной, и я увидела на бледном лице то, что смогла осознать только несколько мгновений спустя.

Триумф. Чистый, тихий, неподдельный и умиротворенный.

— Кошмар, — произнесла я вслух, глядя на закрывшуюся дверь. — Да она совсем ребенок!

— Ну, ребенок не ребенок, но тебя она сделала.

Я повернулась к не в меру наблюдательной докторше.

— Это еще почему?

— Ну… Он вышел с ней на руках, не с тобой.

— Ой, слушай, иди вон, а?!

Мария вздохнула и подошла к рабочему столу. Щелкнул ящик, и на столешнице появились два тонких высоких стакана и бутылка с невинного вида розоватой гадостью.

— Мы там вообще-то на позицию выходим, — сказала я, тыча большим пальцем себе за спину. — Так что пьянствуй в одиночестве.

— Ну, ты же не Дональд. Может, тебе будет интересно насчет Лиминали?

Я мысленно сопоставила рубку и пьянку и подхватила оба стакана.

— Пошли.

— Куда?

— Совмещать.

Мария задумалась, а потом восхищенно заулыбалась:

— На вахте пить?

— Отберешь у меня лицензию, — подсказала я.

Как-то довелось мне управлять кораблем под дозой «хлорки», которую приняла для соблюдения конспирации. Кайф плюс синхронизация — это, конечно, нечто.

В рубке было тихо. Фрегат висел в восемнадцати мегаметрах от TY14 и почти вышел на координаты завтрашней баталии. Я наметила приятный астероидный пояс, где будет весьма недурственно засесть. Если кто-нибудь из противников решит рядом укрыться — буду еще счастливее. Дроны отлично пойдут и для прикрытия, и для атаки в таких условиях.

— Наливай, — распорядилась я, выдвигая консоль.

Пока Карпцова там булькала, я вышвырнула из головы посторонний мусор и занялась расчетами. В бархатистом мраке светилась туманность, сожравшая половину соседней звездной системы. Светились координатные раскладки, светились точки шахтерских маяков среди месива астероидов, и мне здесь нравилось: уютно, сухо, тихо.

— Держи.

Я приняла стакан и, не глядя, отхлебнула. В горле что-то сделало «ты-дыщ», и, проглотив, судя по ощущениям, маллийского ежа, я обернулась:

— Что за verfickte Scheisse?!

— Макто, самый настоящий.

Похоже, на покойном Паракаисе мы загрузились не только нужными вещами.

— Хах, — только и сказала я.

Тишина — рабочая тишина боевой рубки. В плохих рубках орут, в умирающих рубках воют негодующие сирены, в рубке пришвартованного корабля звучат переговоры. Тихо, только если кипит работа.

Ну и в рубке уничтоженного корабля тоже тишина, ага.

— Холод — это как подсказка для ее уничтоженного организма, — сказала Мария. — Понимаешь, Лиминаль — очень хрупкое существо.

На экран как раз вышли непонятные данные по перегрузкам в расчетных маневрах, и мне это ужас как не нравилось. По панелям плыли цифры, а Мария бубнила за спиной, вырисовывая грустную и страшно поучительную историю о том, как человек в очередной раз создал не пойми что. О том, как эти самые Лиминали болели странными болезнями, как они выжигали целые комплексы, мечась от страшных головных болей.

О том, что холод — это всего лишь стимул поддерживать себя.

Мария напивалась, я сама уже плыла, но сенсорную панель видела четко, да и мозги пока работали. В воображении плыли картинки с беловолосыми девочками, которым нельзя дать витаминку, которым нельзя в кино и даже парня поцеловать нельзя.

— Эта пленка… Х-ик. Холод — как пленка. Около пяти ангстрем — вокруг всего тела, искусс… ик … твенная оболочка. Понимаешь, после ра-радиации…

Да все я понимала. И даже верила — и в то, что рядом с Лиминалью изменяется напряженность реальности, и в то, что в изнанке надо делать поправки на присутствие Лиминали на борту. Не люблю физику, пьяна, потому и верю. Мария даже как-то объяснила, почему Рея может пить жидкости без антифриза. Объяснила — но я не запомнила, конечно.

— Они т-только в бою способны. И то. Не все! Рея вот даже в бою холодновата.

Борткомпьютер сдался и посчитал все так, как мне хотелось. Теперь можно и выпить по-людски. Корабль сжевал новую информацию, и на обзорные экраны, стряхнув цифры, снова вернулся космос.

— Да, а ты молодец, держишься, — вдруг сказала Мария, пьяно помахивая стаканом. Как она его не уронила — не представляю.

— Держусь, — согласилась я. — Я всегда держусь.

— И всегда за себя, — сказала порозовевшая докторша. — Пальчики послюнявила — и вперед, держаться.

— Но-но, — я потерла теплые щеки, хихикнула. — Давай без вот этого вот.

— Давай, — сказала Мария, подливая в полупустые стаканы. — Но она тебя сделала.

— Не страшно. Пока что.

— И еще она круче!

— Бесишь. Я вынесла двух баронианцев в экзоскелетах.

— С баронианцем ты сжульни-ик-чала.

Я отобрала у нее бутылку и налила себе выпивки.

— Раз жульничество ведет к победе — я за. Проигрывать и дохнуть в бою — это глупо и нечестно. Придумаю как — и с этим обормотом сжульничаю.

Мария вздохнула:

— Упрямая ты. Ик. Молодец. Мне самой Олега, что ли, в оборот взять?

Я поперхнулась, но колючую жидкость проглотила.

— Давай. Тебе понравится.

«Парень и подопытный в одном флаконе. Мечта», — добавила я про себя.

— Это ты в каком смысле его оцениваешь? — хихикнула Мария. — Успела с ним покувыркаться?

Я нахмурилась и задумалась.

— Скажем так. Мозги он мне оттрахал знатно, — я наконец подобрала выражения.

Как мне показалось, даже удачно. Мария задумалась на секунду и с хохотом сползла на сложенные на столе руки. Я проследила ее логику и вдруг поняла, что самой охота ржать. Организм, проснувшийся после кошмара, хотел жить и веселиться.

— А там война началась, — вдруг сообщила в пространство Карпцова.

Война. Да. Приграничный конфликт с участием двух тяжелых кораблей. Уничтоженная планета и линейный бой. К чему все это? Правильно, к войне. Я вздохнула: а мы вот сбежали, в корпоративные войнушки тут играемся. Всяких сверхлюдей воскрешаем, проблемы у нас какие-то, дрянь нам всякая снится.

Я развернула консоль и выбрала из возможных опций поиск новостей. Неподалеку оказался горнопромышленный ретранслятор, причем безо всякой защиты — я даже перепроверила дважды, думала, с пьяных глаз померещилась такая халатность.

Новостные каналы, развернувшиеся на инфопанелях, были разнообразны.

В Паалет опять пришла чума, туда отрядили эскадру медицинских судов и — на всякий случай — крейсер: Империи не нравились чумные бунты. Столица праздновала юбилей закона о свободе морали, дальше шла довольно веселая статистика. На окраинах снова появились пираты, и сектора бу-бу-бу и бла-бла объявлялись вне закона с повышенным уровнем безопасности. Я скроллила эту чушь, подбираясь к дну горячих сообщений.

Перед глазами стоял бой над уничтоженной человеческой планетой, которого попросту не было. И планеты тоже не было, и ударной эскадры «Голод».

Хорошая штука — новости. Порой можно узнать, что тебя не было и нет.