Я чувствовала себя. Вероятно, это было главное. И пусть мне все казалось смещенным, неправильным, искаженным. Пусть зрение еще шутило свои больные шутки.

Пусть.

Я точно знала, что очень устала, что сижу в кресле, что я пью чай, что он обжигает мне язык. И я смогла встать, не потревожив Николь. Райли спала на краю кровати, из-под одеяла торчало острое плечо, и на лице ее застыл неземной покой – странная, страшноватая маска человека, который выстоял почти сорок часов и сдался короткому убийственному сну.

В комнате пахло лекарствами, спиртом и кислой желчью: меня снова рвало. Видимо, не раз. У двери в ванную не было ручки…

Николь успевает отшатнуться в последний момент, она почти доводит меня до умывальника, но судорога уже выходит за переделы мира.

Зуд, подстегнутый волной боли.

И холод металла в одно мгновение обращается в пыль.

…Я повела носом над парующей поверхностью. Два приступа карминной дрожи без моего контроля. Плохо. Я могла ее убить. Смотреть на плечо Николь Райли расхотелось. В одном из вариантов развития событий этого плеча больше не существовало.

Я прислушалась к боли. Боль была на месте.

Тупая, одуряющая, она обозначала пределы ELA и расходилась по телу. Через несколько часов она станет острее, чувствительнее, примется реагировать на положение тела.

Пока я слишком устала. Пока слишком устала она. Это ведь так утомительно – болеть.

Телефон ожил среди вскрытых ампул на столе. Его светящийся экран вызывал ощущение ноющего звука. «Беззвучный режим, виброрежим – какая разница?» – подумала я, отставляя чашку. Стол вдруг дрогнул, мобильный колыхнулся, как вязкая жидкость. Я справилась с дезориентацией и взяла аппарат в руку.

Сама мысль о динамике возле уха была отвратительной.

– Соня.

– Да, директор.

– Машина ждет тебя у главного входа.

Наверное, виновата была боль, боль и дезориентация, потому что я спросила:

– Что-то случилось?

– Черный код, – ответил директор Куарэ и замолчал.

Он давал мне время – секунды на осознание страшного факта: Ангел обнаружен где-то в большом мире. Где-то далеко отсюда вызрел болезненный микрокосм, которому надоело быть «микро». Директор молчал, подыгрывая моему состоянию. Он был безгранично терпелив.

– Ты молодец, Соня, – сказал густой ровный голос. – Ты справилась. Но этого мало.

В глазах темнело от слов директора – темнело прохладной спокойной чернотой, а потом посыпались острые осколки гудков. Я обвела комнату взглядом и быстро нашла то, что искала: на самом краю стола лежали медицинские перчатки, слишком большие для рук Николи.

Смятые, испачканные кровью: не снаружи – изнутри. Когда Николь сломалась, ее заменил директор.

Он был здесь, со мной – как всегда.

– Соня? Ты как?

Райли сидела в кровати, пытаясь что-то сделать с растрепанными волосами. Она щурилась даже в затемненной комнате, а лямка майки сползла с плеча. У нее были хорошие шансы доспать положенное.

– Мне пора.

– Пора?!

Предметы интерьера прочно стояли на своих местах, фантомные звуки пропали, боль работала вполсилы.

– Пора.

Дверца шкафа оказалась тяжелой. Не неподъемной – тяжелой. «Пора» – это тоже очень утомительно.

* * *

Запотевшие фасадные окна нависали над микроавтобусом. Меня знобило: не сильно – противно. Печка гудела, глаза водителя в зеркальце были пустыми, что-то шептали динамики – мы ждали. Ждали мы, ждал тяжелый джип службы безопасности позади – огромная глыба, покрытая каплями осеннего вечера. Его лобовое стекло неразличимо переходило в капот, и джип казался танком – или просто горой асфальта.

Куарэ задерживался. Матиас Старк – тоже.

Доктор Мовчан смотрела в окно. На ее коленях лежал ноутбук, на ее лице – матовый свет экрана. Она могла думать о недопитом кофе, о корме для своей кошки, об оборудовании.

Лицо доктора было непрозрачным, моя боль отдавала острой серостью, и ожидание расхищало тревогу. Таким вечером хорошо проверять скучные тесты – простые столбцы символов, за которыми якобы что-то видно. В такую погоду отлично болеется, и в горле першит после целого дня уроков.

В такую погоду хорошо банить форумных хамов.

Мне было скучно без ругани фотографов, и совсем не хотелось думать об Ангеле.

Передняя дверца чавкнула, впуская Старка. Инспектор мазнул взглядом по салону, кивнул Мовчан и достал из кармана широкий наладонник.

– Где Куарэ? – спросила доктор.

– Идет уже, – ответил садовник и чиркнул стилусом по экрану. – У него там пересдача какая-то была.

«Не у него, – хотела сказать я. – У меня». 3-D не прочитал «Степного волка», и на сегодня я назначала повторную встречу. Мне почему-то представился этот дополнительный урок: напряженный, полный раздражения. Анатолю пришлось переплавить много раздражения и, очистив, направить в нужное русло.

Я бы захватила всех проблемой одиночества: это интересно, это резонирует с настроением подростка. Это пройдет по грани бравады «мне никто не нужен», «герой должен быть один», по наивным проекциям собственного лицейского опыта.

Ровный урок с подспудным риском. И тем интереснее, что же придумал Куарэ.

– Вон он, – сказала Мовчан.

Куарэ сбегал с лицейского крыльца, на ходу застегивая полупальто.

– А, и он туда же, – с непонятным раздражением сказал Старк и снова достал наладонник. Оказывается, он его успел спрятать.

– Добрый вечер, – сказал Куарэ, садясь напротив меня. – Добрый вечер, доктор, мистер Старк. Витглиц вы… Вы как?

Я не нашлась с ответом. «Плохо», «хорошо», «нормально», «справляюсь» – я перебрала все, что могла сказать, перебрала оттенки и просто пожала плечами. Куарэ нахмурился и смешался.

– Витглиц, – позвал Старк, наблюдавший за этой сценой в зеркало.

– Да, мистер Старк.

– Иногда можно просто улыбнуться.

Я кивнула: можно. Замечание странного садовника оказалось точным и обидным. Куарэ еще раз посмотрел на меня с тревогой и уставился на собственные колени: на правой штанине белел мел. Я вспомнила сорок шестой кабинет, огромную угольную доску – окно в мрак, – вспомнила скрип мела, запах невыжатой губки. Это был почти идеальный класс для урока по «Степному волку».

Машину мягко покачивало на извилистых аллеях лицейского парка. Мы проехали мимо сияющей «Лавки», а потом миновали и последние парковые фонари. Центральный пост СБ лицея сейчас отключает средства Периметра, который все ближе.

Депрессивное поле. Сканеры. И – микроволновой барьер.

Микроавтобус тяжело перевалился через три «лежачих полицейских» и территория специального лицея образовательного концерна «Соул» осталась позади. Никаких ворот. Никаких заборов. Я смотрела в непрозрачное окно – свет в салоне, тьма на улице – и думала, что впервые за два года покидаю лицей. Если учитывать, что выезда на операцию я не помню, то – впервые за шесть лет.

Просто окно. Просто Ангел впереди. И очень интересно, что за урок провел Куарэ.

– Опаздываем, – сказал Старк и повернулся к водителю. – Поднажми. «Втулка» уже десять минут греет двигатели.

Едва слышное гудение двигателя стало чуть выше: водитель подчинился. Осенний вечер, все глубже валящийся в ночь, замелькал за окном еще быстрее.

– Очень хороший класс, – вдруг сказал Куарэ. – Ленивые немного, но умненькие. Вы их хорошо подготовили.

Мовчан изумленно покосилась на него, потом посмотрела на меня. Потом изобразила что-то глазами и улыбнулась.

«Ленивые, но умненькие» — повторила про себя я. Мне нравилась характеристика.

– Они прочитали?

– Да. Знаете, хитрые такие. Они прочитали по частям и пересказали друг другу.

Я кивнула: знаю, еще бы.

– И вы это поняли. Как?

Куарэ улыбнулся. Обезоруживающая улыбка – совсем не в тон беседе.

– Пересказывать «Степного волка»? Неудачная идея.

Я подумала и согласилась: действительно, глупо. Тем более, на уроке у проводника, который не использует свои возможности, только если прилагает к этому усилия.

– Господа учителя, – окликнул Старк. – Если позволите, то ближе к делу.

Микроавтобус повернул, и в лобовое стекло ворвался грохочущий свет.

Мы вышли под аэродромные прожекторы, навстречу кто-то бежал, гулко выли двигатели, громкая связь выкашливала неразборчивые звуки. Яркие звуки, резкий свет – ELA зашлась от обилия впечатлений и впрыснула в меня боль – еще больше боли.

«Агорафобия в чистом виде», – подумала я, стараясь не сутулиться.

– Наденьте, – услышала я еще одну вспышку. Откуда-то из калейдоскопа мне протянули шлем: большие очки, большие наушники.

Спасение. Неуклюжее, нелепое спасение.

Мир притих, и я вовремя посторонилась, пропуская микроавтобус. Мы приехали, кто-то уехал – горный аэродром жил в своем ритме.

– Сюда!

Свет прожекторов размазывал что-то громкое, свистящее, окруженное суетливыми силуэтами.

– Вертикалка! – крикнул Анатоль, оживляя пляску бликов в глазах. – А я трясся поездом через все предгорье!

Куарэ прикусил губу: он пока не осознавал своей боли, всего лишь прикусил губу.

Мы шли к воющему свету, а навстречу спешил раскаленный ветер. Наверное, если бы не было так ярко, так горячо, я бы увидела – и могла бы показать Куарэ – обвисшие винты над громадой цвета слоновой кости. Мобильный вертолетный комплекс Белой группы всегда где-то здесь, он ждет, пока грянет тревога, пока М-смесь усыпит лицей.

«Лицей», – подумала я. Впервые после звонка директора, после его окровавленных перчаток я думала о деле. Огромный учебный комплекс, оставшийся позади, лишен защиты. Это оказалось неприятной мыслью, и я поторопилась о ней забыть.

Свет стал ослепительным, когда под ногами показались металлические ступени.

– Руку, мэм!

На борт меня втащили – был звон в суставе, была попытка удержаться на ногах. Пока уходила судорога, пока стихал вопль потревоженной опухоли, я продолжала куда-то идти: навстречу внутренностям машины, подальше от вспышек в глазах.

– Садитесь вот здесь, пожалуйста!

И стало так тихо, что слепящий туман перед глазами рассеялся и я рискнула снять шлем. Салон был неярким, но выглядел очень дорого: дерево, кожа, мраморный пластик. Кресла стояли вокруг стола.

– Аэромобильный штаб СБ «Соула», – произнес голос Старка. – Доставим в ад с комфортом. Позвольте представить: мистер Велкснис, мой зам.

– Приветствую на борту.

«Руку, мэм!» – подсказала память. Велкснис был худ, бледен и в кресле сидел, словно переломленный. На его позу неприятно было смотреть. У него оказались огромные ладони и такой взгляд, что я невольно ощутила пустоту около его фамилии.

Велкснису не хватало звания. А затянувшейся паузе не хватало завершения.

– Ситуация такова, – продолжил переломленный. – Наш медиум случайно обнаружил прото-Ангела четыре часа назад. Прямо на «Метрофесте».

Куарэ неопределенно пошевелился, и Велкснис тотчас же повернул голову:

– Многокомпонентное ежегодное мероприятие. Несколько рок– и поп-площадок, залы, танцевальные подиумы. Текущее наполнение – семнадцать тысяч человек.

Это самое очевидное число для потенциального мартиролога. Окончательное зависит от того, насколько развлекательный комплекс отдален от жилых районов. Я почему-то вспомнила первые сводки об Ангелах. Я тогда еще была просто раковой больной, со мной лежала соседка, кашляющая кровью, и сотрудник социальных служб был единственным собеседником.

Когда боль позволяла, когда соседке кололи морфий и она затихала, я читала страшные сказки об облачных великанах, пожирающих города.

В моем детстве Ангелы были ужасным бедствием. Потом появился директор Куарэ, и уже тогда они стали исчезать: сначала из новостей, потом из слухов. Однажды я проснулась, держась за руку Сержа Куарэ. Мы стояли на перекрестке.

* * *

Туман начинался сразу же за разметкой пешеходного перехода. Мне было холодно: мерзли босые ноги, больничная рубашка ни от чего не защищала. В спину светил негреющий прожектор, мигали синие огни, но ни я, ни Куарэ не отбрасывали теней.

«Он такой большой, и никакой тени», – думала я. Мне было холодно, больно и любопытно.

Я помнила тишину. В тумане что-то изменилось. Фонарные столбы сдвинулись и стали сплошными стенами вдоль погруженной во мглу проезжей части. Чудные ряды уходили в молоко и терялись там.

«Как ужасно, – подумала я. – Целые стены из фонарей. Сколько же нужно электричества?»

– Соня, тебе надо пойти туда.

Он не спрашивал, понимаю ли я. Он сидел на корточках, и на небритой щеке играл синий цвет. В ушах поселился зуд. Всегда зуд, когда много синего цвета, когда мигалки, когда скорая помощь.

– Туда?

Я видела свою руку как что-то отдельное – бледное, молочное, тонкое. Я указывала в туман цвета своей руки.

– Да.

– Зачем?

– Там не будет больно.

Я не понимала.

– Там уколют лекарство?

– Нет.

Я понимала еще меньше, и тогда пришла тревога. Была одна последняя надежда:

– Это как игра?

Куарэ прищурился: я видела, что он хочет сказать: «да, игра, Соня», – я слышала толчки крови в его висках. Он сказал – но не то.

– Нет, Соня. Это не игра.

* * *

– …Иными словами, вы выдрали двоих только из соображений секретности?

Я прислушалась. ELA долго дышала моей памятью, слишком долго, но я все поняла: говорила Мовчан, она была сердита, и моего ухода в себя никто не заметил.

– Именно, – кивнул Старк. – Ангелов больше не существует. И не будет существовать.

– А если кто-то раскроется там?

Доктор указывала большим пальцем себе за плечо, вряд ли куда-то конкретно, но все ее поняли.

– Успокойтесь, Анастасия, – Старк улыбнулся. – Мы вам приготовили очень сладкую пилюлю. На этой же «втулке» прилетел свежий проводник, мы с ним разминулись на въезде в аэродром. Он и прикроет тыл.

– Еще один? Откуда? – недоверчиво спросила Мовчан.

– Лиссабонский лицей закрыт, – ответил Велкснис. – Экономически не целесообразен.

– Почему я об этом узнаю…

Мовчан взяла высокую ноту, и я поспешила прикрыть глаза. Экономика. Новый проводник. Ангел посреди огромной толпы народа. Политика «Соула». Я пыталась найти этому место между рваными краями боли, и становилось только хуже. Хотелось получить задание, хотелось, чтобы все закончилось.

Куарэ переводил взгляд с одного говорящего на другого. Он был растерян, до сих пор не прозвучало инструкций. Я смотрела на Анатоля и думала, не привиделся ли мне пикник у Шпиля. Я вспоминала его выдуманную правду, его настоящую правду.

«Будет третий проводник».

Мысль была лишней, как сам третий проводник. Я думала о симеотониновом интермеццо и невольно тянула руку к горлу. Мне было тепло, пускай и на фоне боли. Ко мне пришли воспоминания сперва об отце, а потом и о сыне, Ангел снова ушел на второй план, ушла и боль. Впрочем, долго греться и вспоминать мне не позволили.

– …Подразделения с термохимическим оружием готовы, но штурм невозможен.

– Да все невозможно, – отрезала Мовчан, рассматривая что-то на экране лэптопа. – Если вы не хотите его пробудить.

– Термохимический заряд в голову? – предположил Велкснис.

– Ваш, с позволения сказать, медиум, дал совершенно точную характеристику, – доктор пощелкала клавишами. – «Балансирует на грани синевы». Он успеет перехватить заряд. Карбид-молибденовые ракеты могут помочь, но вы же не хотите бойню.

– М-смесь?

Мовчан скрипуче рассмеялась:

– Какой там объем помещения?

Велкснис склонил голову, отказываясь от предложения. Старк, что-то быстро вычерчивавший по экрану наладонника, поднял глаза:

– В общем, мы уже пришли к и так понятному решению. Два проводника – один удар. Пусть будет иллюзия драки, но не этот ад… С раскрытым микрокосмом.

В крохотной паузе сквозил холод междумирья, откуда инспектора вытащил Куарэ. Я вдруг поняла, что инспектору безразлична огласка, безразлична бойня: он всего лишь выполняет приказ правления. Но где-то за глумливой улыбкой навсегда поселился страх перед Ангелом, и работа стала личной.

«А сейчас ли она стала такой?»

Понимать людей – очень утомительно, это как будто долго носить что-то хрупкое и нежное: все их травмы, впечатления, самоустановки… «Разлады с близкими еще», – вспомнила я. Я снова посмотрела на Анатоля и увидела встречный взгляд.

– Словом, двойное проникновение, – сказал Старк, подмигивая мне.

– Эм, – недовольно буркнула Мовчан и, кажется, даже порозовела. Куарэ тоже. Велкснис безразлично смотрел куда-то в сторону. «Глупая, раздражающая пауза».

– Это эвфемизм группового секса, – сказала я вслух. – Я поняла. Мы можем продолжать?

– Гм. Можем, – ответил Старк и потер скулу. – Анастасия, осталась, по сути, одна проблема.

– И какая же?

Инспектор-садовник вместо ответа потянулся куда-то в сторону и вынул пульт, а секундой спустя на меня обрушилась музыка. Я воспринимала только рваные ноты, выхваченные из трепещущего полыхания басы. Плавные удары накатывали со всех сторон.

Боль-боль-боль-больболь.

Я выпрямилась в кресле. Удар был страшен, и очень хотелось потерять сознание, но я не успела: все кончилось.

– Матиас, ты кретин.

У голоса не было пола и интонаций, но шевелились губы Мовчан, а слева побледневший Куарэ выбирался из своего кресла.

– Вы лучше присядьте, – сказал Велкснис, и его огромные ладони исчезли из виду, нырнули в карманы мешковатого спецкомбинезона.

«Он испуган», – поняла я, чувствуя непонятную радость. Страшная пена музыки еще стихала в голове, и мне было приятно, что Анатоль встал. Глупая радость, глупая.

– Куарэ, нам лететь еще полчаса, – сказал инспектор без улыбки. – Не напрягайтесь так. Витглиц выключается, как видите, в секунду. Вас накроет минуты за две.

– Что значит «накроет»? – спросил Куарэ.

– ELA чувствительна к гармоническим колебаниям с высоким звуковым давлением, – нехотя ответила Мовчан. – Попросту говоря, мой дорогой, к очень громкой музыке. При гармониках с давлением выше сотни децибел ты потеряешь сознание.

– Но…

Он смотрел на меня, и снова был тот взгляд: Куарэ опять видел собственное будущее.

– У вас разные стадии астроцитом, – сказал Старк. Об этот голос легко можно было порезаться. – Только не обольщайся насчет себя. Ты давно пользовался вот этим?

Куарэ поднял к глазам пуговку наушника, которая болталась поверх полупальто и сел. Маленький бунт закончился еще одним откровением. К счастью, если я правильно понимаю, последним.

«Я не знаю, чем для него была музыка».

– Ясно, – безмятежно сказал резидент «Соула» и посмотрел на Мовчан. – Так что будем делать? Обезболивать, как я понимаю, нельзя.

– Выключить там музыку тоже, как я понимаю, не выйдет, – в тон ему, но со злым сарказмом произнесла доктор.

– Да там ни черта нельзя делать. Нельзя тормошить его среду, Настя, ты же понимаешь, – сказал инспектор, и снова его голос изменился. Издевка, сталь – а вот теперь отчаяние. Я не понимала, как он мог быть профессионалом – разве что профессиональным актером.

«Соня, повторяй про себя: «Понимать людей утомительно»».

– Вакуумные наушники, – предложил Велкснис. Его ладони снова лежали на поддельном мраморе стола.

– Поверх костей черепа – тоже, – огрызнулась Мовчан и потерла губы: ей очень хотелось курить. – Не выйдет.

Время текло вокруг летящего конференц-зала, я ощущала его в пении турбин за обшивкой вертикалки. Я знала решение, вокруг которого ходили участники мозгового штурма. Они тоже знали это решение и ждали, что я предложу его сама.

– Куарэ успеет войти в контакт с Ангелом?

Старк заглянул в наладонник, сверился с какой-то схемой и кивнул.

– Хорошо, – сказала я, пытаясь как можно дальше отстраниться от следующей реплики. – Тогда оглушите меня.

– Временная химическая глухота? – спросила Мовчан и нахмурилась: – Соня, большинство препаратов с этой функцией тебе не подходят. А оставшиеся…

– Оставшиеся вызывают побочные эффекты: судороги, головная боль, расстройство координации.

«Как ELA. В сущности, пустяк на ее фоне». Я помнила эти опыты. Мне они не нравились.

– Подождите. Вы сейчас серьезно обсуждаете эту… Херню?

Я видела только руки Анатоля, побелевшие костяшки – белее мела на его штанине. Мне подумалось, что если получится еще раз поговорить с ним о прошлом, многие детали стоит скрыть. Так будет проще.

Вопрос растворился в посадочном вое. Машину мягко потряхивало, а когда все стихло, оказалось, что и говорить больше не о чем, только уже на выходе, у самого трапа, Куарэ остановил Старка, они спорили о чем-то, а я шла за Мовчан, слушая скороговорку ее телефонного разговора. Речь шла о медицине и точных дозах.

Край летного поля нырял вниз, в стороне висели рубины огней какой-то башни, а вдалеке сплошным ковром огней звучал город. Его свет висел под низкими тучами. «Еще один город, – подумала я. – Чуть менее абстрактный, чем тот, из детства».

Мовчан за моей спиной все сыпала латинскими словами, а я грела руки и пыталась снова понять: слышу я ее или вижу. Почему-то сейчас, в предчувствии глухоты, это казалось очень важным. Блестки гласных, сполохи темноты в паузах – ее речь была здесь, поверх действительной, реальной картины вечернего города. Это было единое полотно, крепко стравленное, цветистое.

Осталось понять, чего я лишусь, перестав слышать.

– Дерьмо.

Куарэ стоял рядом и тоже смотрел на город. Почти наверняка он видел не то, что я, но моя синестезия не при чем.

– Что это за мир, Витглиц? Что это за дерьмовый мир?

Он не нуждался в ответе: Куарэ видел какой-то свой мир, отличный от моего. Мир, где меня не нужно было глушить, где инспектор Старк не включил бы музыку, только чтобы напомнить мне о пределе возможностей.

Хотела ли я пожить в таком мире?

Странный вопрос. Это, наверное, заразно – задаваться странными вопросами. Правда состояла в том, что Куарэ придется подтягиваться к моему миру. Придется смотреть – для начала, потом участвовать в нем, а вскоре и жить.

– Зачем вы вызвались? – спросил он.

– Другой возможности не было.

От здания аэропорта отделился пучок света. Он вымел секции ограждения, повернул и стал фарами. Наша машина – еще одно звено, еще один пустой взгляд в зеркале.

– Не было?

Я промолчала. В его мире, вероятно, была. Куарэ щурился: свет фар бил его прямо по глазам. Свет становился ярче, объемнее, окрашивался шумом двигателя.

– Я спросил у Старка, зачем нужно было включать музыку. Знаете, что он ответил?

– Нет.

– Что вам стоит почаще напоминать, что вы больны. Что это значит, Витглиц? Вы что, действительно попытались бы пройти через концерт? Даже зная, чем это грозит?

Город светился, и его свет гудел, как рой. Я не знала ответа на его вопрос, но знала, что если скажу то, что чувствую, он не поймет. Долг и болезнь в его мире связаны лишь в том смысле, что больному все должны. Это из детства, где сладкие микстуры, где телевизор на полчаса дольше, чем обычно. Где социальные пособия. Где можно неофициально отпроситься, потому что заболел кто-то из родных.

Обратная связь – больной что-то должен – звучит фальшиво.

Мне вдруг стало интересно, как он убивает Ангелов. Нет, не так: почему, убивая Ангелов, он еще не понял ничего? «Как он проводит уроки? Как убивает Ангелов? Почему он не стер мел со штанины? Ты хочешь понять его, Соня. И тебе не безразлична его маленькая ломкая вселенная».

Передо мной распахнулась дверца в салон микроавтобуса, подсвеченный оранжевым. Там были какие-то незнакомые люди, там был оглушительный белый халат под легкой осенней курткой. Там терпко пахло дорогими препаратами.

Впрочем, меня больше занимало то, что происходило внутри меня самой.

* * *

– Переодевайся.

Басы ощущались уже здесь: у меня ритмично темнело в глазах, словно свет в комнате подчинялся далекой музыке. Это была гримерная комната в оцепленном крыле. Вокруг простирался огромный комплекс, где развлекается прото-Ангел, балансируя на грани сверхчеловеческого.

Я представляла это место, стоя над кучей одежды. Вещи пахли кожей и немного – металлом. Впервые мне понадобился охотничий камуфляж. Я вытянула из общей массы кожаный лиф с заклепками и обернулась к Мовчан.

– Это не обязательно, – нервно рассмеялась она. – Будет достаточно просто сменить костюм и пальто. На что-то… Э, подходящее.

– Понятно.

Глядя в зеркало, я потянула первую пуговицу пиджака. В гримерной было жарко и сухо, скрипуче жужжал тепловентилятор, и сама мысль о кожаной одежде выдавливала испарину. Я сосредоточилась на схемах помещения, на брифинге, на маленьком кейсе, который Мовчан перекладывала из руки в руку. На плакатах, на париках, на беспорядочных развалах косметики.

На чем угодно.

– Ботинки на платформе? Со-оня…

– Моего размера больше ничего нет.

Какие мысли поразили Куарэ в «Степном волке»? На что он обратил внимание – свое, ученическое?

Щелчок двери, короткий диалог:

– Поторопитесь, пожалуйста.

– Велкснис, идите вон.

Я откуда-то со стороны следила за собой, за нервным потоком собственных мыслей и понимала, что боюсь: толпы, странного Ангела, глухоты. Я боялась. Свет в глазах мигал, я скользнула в исчерканную варварскими узорами футболку и потянула к себе куртку.

«Хватит».

Это не помогло, потому что на самом деле все полу-страхи падали в черную бездну настоящего ужаса. Придуманный теоретиками двойной персонапрессивный удар – не что иное, как объединение трех микрокосмов.

На какую-то долю секунды – выдуманной секунды – Анатоль станет мной, а я – им, на равных.

«Я – это я».

Я вслушивалась и понимала, что звучит неубедительно, что бездна страха ждет, а басы приближаются, вымарывают цвета. «Каждый человек состоит из десятка, из сотни, из тысячи душ», – вспомнила я и поняла, что вот она – паника. Урок по Гессе, желание понять Куарэ претворялись в жизнь.

– Соня?

Я стояла у двери, уже держась за ручку.

– Погоди.

Я ждала, убрав прядь волос с шеи. Холодное касание ваты, режущий запах спирта, укол. Если бы могла себе позволить, я бы попросила успокоительное.

– Через две минуты ты перестанешь слышать. Держись за Куарэ, пока будут… Побочные эффекты. Там все равно все пьяные, так что…

Звук пропал немедленно. Мовчан шевелила губами, я пыталась разобрать хотя бы намек на гул – гул заложенных ушей; намек на звон – звон разорванных барабанных перепонок. Ноль, абсолютный и полный ноль децибел. Я озиралась. Комната плыла, и я не сразу разобрала, что пропало из поля зрения вместе со звуками. Мир подергивался, предметы оставляли за собой следы, которые тянулись и пропадали только спустя время. Если быстро крутить головой, подумалось мне, я окажусь среди призраков вещей.

Вытянув руку, я щелкнула пальцами. Сопротивление кожи, удар среднего пальца в основание большого. Дрогнули звенья крупного браслета-цепи на запястье.

Глухота была полной и черной, как моя паника, как слабость в коленях.

За дверью стоял Куарэ – один в полутемном коридоре, где не светились даже звуки. Он поднял брови и, улыбнувшись, что-то сказал, но я покачала головой.

«Дайте руку», – подумала я, ощущая, как разлепляются губы, как горло выталкивает неслышные слова. Его ладонь была горячей и немного липкой: он тоже боялся, и мне вдруг стало легче.

Так нечестно, но так легче.