В день окончания выдвижения кандидаты вдруг повалили. После обеда в избирательную комиссию в окружении охраны вплыл директор рынка. Магмудоев направился прямиком к столу Калиниченко.

– Зидесь в мэры города запысывают? Я тоже хочу.

Тот от неожиданности растерялся:

– Зачем вам?

– Как это, зачэм? Так хочу! Кик гирижданин Расыйскай Фыдырацыи, панымаишь? – и сунул в лицо председателя избиркома паспорт.

Николай Александрович совладал с растерянностью.

– Да-да, конечно. Прошу вас, присаживайтесь, э-э-э, – он заглянул в паспорт и попытался изобразить улыбку, – уважаемый Муслим Ибрагим-оглы.

– То-то же. Угащайси, дарагой! – Магмудоев высыпал на стол председателя из пакета гору конфет в блестящих обертках, развалился перед Калиниченко на стуле и первым развернул сверкающий фантик. – Кущай сладасты. Вот кос-халва с орэхам и узюмам.

Возиться с документами пришлось долго. Муслим как говорил на русском, так и писал, и переписывал уведомление о своем выдвижении кандидатом на должность мэра города Свободно несчетно.

– Боже мой, как же вы рынком руководите, если писать-то не умеете, – в сердцах воскликнула секретарь избиркома, на которую перекинул кандидата председатель после пятого варианта уведомления.

– На ринке надо умэть сичитать, дэвачка, а не писать, – резонно ответил ей директор рынка. Над бумагами он пыхтел часа два. Сожрал все конфеты, что принес, и, наконец, получив письменное подтверждение о получении избиркомом документов о своем выдвижении, взопревший, отбыл на роскошном «Лексусе».

Лишь за Муслимом Ибрагимом-оглы Магмудоевым закрылась дверь, как появились новые кандидаты. На этот раз косяком шли однофамильцы-Кузнецовы. Как черти из табакерки, распахивали они конюшенные двери избиркома каждые сорок минут.

– Здравствуйте, меня зовут Максим Кузнецов. Я хочу уведомить избирательную комиссию о своем выдвижении кандидатом на должность мэра города Свободно.

Конвейер Кузнецовых гнал кандидатов безостановочно до конца рабочего дня. Последний вошел за пару минут до восемнадцати часов – времени, после которого прием заявлений прекращается.

– Закрывайте, Татьяна Ивановна, – заорал секретарю комиссии председатель. – Восемнадцать часов – больше кандидатов не принимаем!

Он угрюмо осмотрел вошедшего.

– Кандидат?

– Кандидат.

– Небось, тоже Максим Кузнецов?

– Нет.

– Нет? – лицо председателя разгладилось. – И как же вас зовут, позвольте полюбопытствовать?

– Маркс Кузнецов.

– Эх, Иван Иванович, знали бы вы, каких трудов мне стоило этих Максимов Кузнецовых наковырять, – докладывал о завершении выдвижения кандидатов мэру Профатилов. – Все равно, что девственниц на втором курсе института искать. Последним запихнул Маркса, так как все Максимы позаканчивались. – А Магмудоев как?– Нормально. Покапризничал немного, но после вашего звонка и слов о высокой чести дублерства, как миленький, в комиссию отправился.– И что у нас сегодня с кандидатами на мое место?– Сафонов, Игнатов, Магмудоев, – принялся загибать пальцы советник, – Явлунько, Астахов, Брехайло…– Кто?– То есть, Привирайло. Тьфу, черт! Повертайло! Наш Мудян и пятеро Кузнецовых.– Итого – тринадцать.– Чертова дюжина – бесовская цифра.– С вами, Иван Иванович, четырнадцать.– Многовато… А с Кузнецовыми, Иосифович, ты ловко придумал. Пусть Максик локти покусает, – мэр ухмыльнулся и, подражая дурацким интонациям какого-то эстрадного исполнителя, неожиданно пропел: «Я третий справа в майке красной, не забывайте обо мне!».

После смерти Звонарева Кутовой перестал получать информацию о том, что происходит в команде Профатилова. Стальные двери теневого штаба сошлись створками шлюза, заперев реку каждодневных неформальных новостей избирательной кампании. И лишь звонкие струи, пробивавшиеся в кое-какие щели, говорили о мощном напоре идущего процесса. Сергей Васильевич был связующим звеном и недремлющим оком. Он присутствовал на всех планерках команды Михаила Иосифовича, знал о заданиях коллективу, о планах, и, конечно же, о стратегии и тактике избирательной кампании. И хотя порой, подчеркивая свою значимость, он перегибал в докладах шефу: «Да пока этим имиджмейкерам под жопу коленом не дашь, фиг они куда сдвинутся, какое дело сделают», – Кутовой этой пустой брехни, вроде как, и не замечал. Главное – он был в курсе ежедневной работы профатиловских спецов. Он попытался приспособить к делу вместо утраченного Звонарева охранного Вовика, но тот, в силу своей конкретной прямоты, никак не мог втемяшить в свою стриженую башку, что и за друзьями нужен глаз да глаз. Напрягся, включившись в мыслительный процесс, набычился. Стало видно, как тяжело ему думается. Барабанная кожа на тугом лобике отказывалась собираться морщинками. А за сдвинутыми к носу бровками, похоже, стала видна даже сама его мысль.– Так я не понял, Иван-ианыч, они что, теперь того?– Чего того?– Ну, типа, против?– Выдохни, Вовик! Они не против, они за.– Понятно! Только я не понял, зачем тогда за ними сечь?– Все! Забудь, Вовик! Проехали!– Как скажешь, хозяин…Поэтому Кутовой, чуть не силой, впихнул Профатилову «надежного товарища и хорошую журналистку Шаромыгину», увидев которую в штабейке не менее надежный товарищ Ковальчук спросила Михаила Иосифовича:– О! А эта лярва что делает у нас?

Лариса звалась Шаромыгиной не всегда. В девичестве она носила фамилию Копейкина. Тоже странная фамилия, но без забулдыжного флера. Копейкиной ее нарекли в детдоме. Перепеленывая малышку, санитарка нашла в ладошке подкидыша медную копейку. Значит – Копейкина. А Лариса – первое из имен, что на ум пришло. Иваныч – директор детдома, а дети все на нем. Значит – Ивановна. Так и записали – Лариса Ивановна Копейкина. А кто она и откуда на самом деле, так и не выяснили милиционеры линейного отдела, нашедшие уакающий сверток под лавкой в зале ожидания портового вокзала. Тайна сия терзала Копейкину беспрестанно. Часами рассматривала себя в зеркале. Да и Лара ли она? А может, Дарья, Луиза или Одетта? Кто ответит? Молчит родная вокзальная лавка, разводят руками в линейном отделе милиции, пожимают плечами в администрации детдома.Поэтому, выйдя замуж за моряка дальнего плавания Евгения, Лара легко, как змея кожу во время линьки, сбросила опостылевшую фамилию и приняла мужнину – Шаромыгина. Копя на жилье, молодожены снимали сараюшку – летнюю кухню с печным отоплением. После приютской серой нищеты Лара украшала семейное гнездо, как могла – по-сорочьи тащила в дом все блестящее, с красивостью. Заклеивала стены над кроватью плакатами, привезенными мужем из-за моря. Топить углем и бегать по нужде в холодный сортир молодым было не в тягость. Зато особый шик – настоящая ванна, в которой можно было лежать, вытянувшись тростинкой в воде, и только чуть-чуть касаться большими пальцами ног противоположного края. Совсем не то, что детдомовские казарменные помывки в душевой по субботам. Млея от счастья, Лара вылёживала часами в ванне утром и вечером.– Так на вас, Ларочка, никакого септика не хватит – по две ванны в день принимать, – бубнил муж. Он всегда обращался к молодой жене на «вы», после чего мог легко добавить «бля». Через несколько лет почти круглогодичных хождений Жени в рейсы купили однокомнатный кооператив, казавшийся дворцом. Жизнь налаживалась. Родились дети-погодки, мальчик и девочка. Назвали их Жеками – в честь папки. После родов Шаромыгина раздобрела. Куда-то ушла гибкость и тонкость, Лара налилась, закрутобедрилась. Теперь муж, придя из рейса, оглаживая необъятную плоть, приговаривал:– Вы, Ларочка, моё слонышко…Все переменилось в мгновенье ока. Счастье разбилось, как большая весенняя сосулька о тротуар – вдребезги. Разлетелось тысячей осколков и растаяло без следа. Груженый заморскими гостинцами Шаромыгин раньше обещанного вернулся из рейса и увидел неуклюжие потрахушки пьяной жены с каким-то мужиком, затеянные пока дети были в школе.– Что же это вы, Лара, делаете, ёб вашу мать? – спросил он супругу и заехал кулаком в челюсть. Та, несмотря на вес и комплекцию, легко взмахнула ногами и пингвином майнула в дальний угол, круша нажитое добро и робко пряча тело жирное в утесах тумбочек и столов. С полок, шкафов и стен посыпались рушники, африканская резьба, глиняная посуда, хрусталь, рамки с детскими рисунками.– Мы никого не ждали… Кто вы? – растеряно бормотал ползающий под ногами в поисках трусов голозадый кабальеро.– Позвольте представиться. Шаромыгин, – поклонился Евгений и влупил пушечный удар с правой ноги по жопе соблазнителя. Голый зад перелетел через всю комнату к жене. Бывшей. На этом семейная жизнь Шаромыгиных закончилась.

Помыкавшись по городу в поисках лучшей доли, Лара прибилась к Повертайловскому редакционно-издательскому информационному комплексу. Начав с секретаря директора, разбитная разведенка поднялась до редактора телепрограммы «Перископ». Она не робела перед камерой, писала сносные для Свободно тексты, корявости которых ловко прятала за телевизионной картинкой. Профатилов сразу приспособил Ларису Ивановну к делу – отрядил снимать фильм-страшилку о мясокомбинате.Михаил Иосифович находился под впечатлением увиденного на свалке, куда комбинат сбагривал отходы, и поэтому, ставя перед Шаромыгиной задачу, легко рисовал картинки и панорамки будущего фильма. А уж поснимать там было что.В погоне за сверхприбылью, Кузнецов не стал утруждать себя строительством скотомогильника и очистных сооружений. Все дерьмо своего мясоколбасного производства он выбрасывал за забор, в ближайший к комбинату овраг.Естественно, пока Макс и Иван Иванович дружили, ни городская администрация, ни потребнадзор никаких нарушений в упор не видели. Но теперь не то, что прежде. Сам Кутовой направил Профатилова на свалку:– Поезжай, Иосифович, погляди. Там такое говнище…То, что увидел Профатилов на свалке мясокомбината, повергло его в шок – Кинг и Хичкок отдыхают.В белоснежной раме свежевыпавшего снега разлилось в овраге, от берега до берега, багровое озеро крови. Сизые осклизлые берега его шевелились – то бомжи, собаки, кошки, птицы рылись среди кишок, костей и требухи. Время от времени со дна поднимались огромными пузырями газы и звонко лопались. Торчащие из снега гигантские ребра, размашистые рога, большелобые, с пустыми глазницами черепа, складывались в скелеты гигантских неведомых чудовищ. Смрад ел глаза, выворачивал наизнанку кишки к кишкам. Гойевские всадники только что проскакали здесь…

Шеф-редактор Повертайло, просмотрев отснятый рабочий материал, ловко оттер постоянную ведущую Шаромыгину на второй план и сам взялся комментировать события. Лучшей предвыборной рекламы себе любимому он и пожелать не мог. Пересняв несколько синхронов, добавив себя в началово и кончалово, Семен Яковлевич выступил в передаче гневным обличителем мясокомбината и его хозяина, борцом за чистоту и порядок в городе. Надо отдать должное Повертайло – он не испортил Шаромыгинский материал. Доходчиво и понятно, как для даунов, он рассказал о том, как обанкротили мясуху – гордость Свободно. Как за забором рухнувшего гиганта вырос новый мясокомбинат, куда практически задаром продали лучшее оборудование банкрота. Как за копейки, от безработицы и нужды, пошли работать к Максу технологи, фаршесоставители, инженеры. Показал «Перископ» и жуткую свалку. Потрясая батоном колбасы, безответно вопрошал о том, как может стоить колбаса дешевле мяса? Из чего её делают? Пытался накормить перед камерой своего кота «Докторской». Ясное дело, тот жрать не стал. Риторический вопрос о том, почему же мы такую колбасу едим, повис в воздухе. Раздухарившись, Самуил Яковлевич заявил, что прокуратура может считать его выступление официальным заявлением.