Борисенко срывался в штопор совершенно неожиданно для всей команды. Еще вот только что общались, и он был в себе и адекватен, и вдруг – хлоп! Все – выходил из игры на несколько дней. Плевал на неотложные дела, планы, обязательства и обещания – все по барабану.

Отправился пообедать и не появился до вечера. Нашли его в кафе через дорогу. Саныч пил водку и смотрел спутниковые новости. Он уже был в кондиции, но, тем не менее, накачивал себя алкоголем и погружался в мировые проблемы, постигая их глобальную, сакральную суть под перцовку.

– Миша, оказывается на планете Земля куча острейших проблем, о которых молчат политики и правительства, и твой Кутовой молчит, а обыватели не придают им серьезного значения, – выдал он Профатилову, когда тот попытался вытащить зама из кафе. – А напрасно! Нелегальная миграция захлестывает цивилизованный мир. Эта волна докатится и до нас. Миллионы людей без определенного гражданства – бомжи интернешнл.

– Поговорим об этом в конторе, Витюня, – ответил Профатилов, пытаясь поставить на ноги оседающее тело.

– Войны, природные катаклизмы. Они теперь случаются чуть ли не каждый день. В Африке и Азии взрослые насильственно отправляют воевать детей. Эпидемии. А ты слышал о птичьем гриппе, Миша, и свиной чуме?

– Слышал. Выпил, так держись.

– А ведь мы еще не победили СПИД! – ужаснулся Борисенко.

– Победа будет за нами.

– Ты думаешь?

Работа по командировкам – совсем не сахар даже за хорошие деньги. Жить месяцами без семьи, без любимого человека рядом, без детей, без милых сердцу привычек, без домашних мелочей, книг, вида из окна – тяжело. Поэтому Профатилов относился к случавшимся срывам своих спецов терпимо. Самовольная отлучка Саныча в рай перцовки и нефильтрованного пива была ожидаема. Вот и теперь он возился с Борисенко, пытаясь унять не в меру разошедшегося зама. Тот спьяну буровил, что ни поподя. Увидев вошедших к шефу Маню Профатилову и Лару Шаромыгину, он, вмиг позабыв о проблеме истощения рыбных запасов Мирового океана, подхватился с новой мыслью: – Мне нужна женщина. Прямо сейчас.– У-у-у, батенька, да у вас спермотоксикоз, отягощенный алкоголизмом, – съязвила Маня.– Женщину хочу.Вмешалась Шаромыгина:– Витя, ну какая тебе, к черту, женщина сейчас? Ты еле на ногах стоишь. Любовник из тебя – никакой. Ты даже вздрочнуть не сможешь. Проспись для начала.И уже обращаясь к Профатилову, попросила:– Позвольте, Михаил Иосифович, я его в чувство приведу? Я знаю, как с запойными обращаться.Она легко подхватила худенького Борисенко и вместе с охранным Вовиком уволокла почти бесчувственное тельце Виктора Александровича к себе, в однокомнатную норку.– Да, рабой любви может быть только свободная женщина, – процитировала Маня, когда за ними закрылась дверь.– Что ты сказала, дорогая? – переспросил Профатилов.– Это не я, так Крутиер говорит.

На дело пошли вдвоем с охранным Вовиком. Решено было, не откладывая в долгий ящик, сегодня же шарахнуть по избирательному штабу Сафонова молнией из дареной коробочки. Сказано – сделано! Вовик подыскал убогий «запор», принайтовал к багажнику тяпку и какою-то коробку, вложил туда подарочек Владимира Петровича и подогнал нашего троянского коня под окна вражеского штаба. Сами нападающие устроились у окна в кафе напротив. Заказали по чашке капучино. – Ну, с Богом! – и Профатилов нажал заветную кнопку.И… ничего не произошло. Снова блымнул, как тогда у моря, свет в кафе, но не погас. Магнитофон не замолк. В доме напротив – ни малейшего движения.– Может, не ту кнопку нажал, Иосифович? – предположил Вовик.– Да как же – не ту? Ту.Профатилов снова и снова нажимал на заветную кнопку, но теперь уже и свет не моргал.– Пустая затея, – подытожил Вовик. – Не работает машина – электричество кончилось.И тут из дома напротив повалил народ. Высыпала на улицу охрана сафоновского офиса и его штабисты. Забегали вокруг здания, заглядывая в автомобили и останавливая прохожих с сумками и чемоданами. Двоих упирающихся поволокли в парадное подъезда. Дважды пробежали мимо «запора», не обращая на авто никакого внимания – с дурацкой тяпкой на крыше он сделался невидимкой.– О-о! – потер руки Профатилов. – Судя по суете, машинка все-таки работает.– Интересно, что мы им там наворотили, Иосифович? Давай отсюда линять, пока за нами не пришли?– Идем, Вовик.Они поднялись из-за столика, но не успели выйти на улицу, как случилось нечто странное. Разрывая ушные перепонки, с грохотом с небес сорвалась столбообразная иссине-белая молния и ударила в «запор». Автомобиль разорвало в клочья.Профатилов подхватил подельника под локоть.– Валим черным ходом, через кухню!На ступеньках Вовик побледнел.– Ты видел, Иосифович? Что это было?Профатилов пожал плечами.– А если бы мы сидели внутри?– Был бы, Вовик, шашлык…Впечатлительного Вовика вырвало прямо на заднем дворе кафе.

Ближе к концу избирательной кампании, когда основные соперники определись, а случайные выдвиженцы отходят от борьбы, в штабах кандидатов наступает пора невменяйки. Так высоко психоэмоциональное напряжение и велика усталость от пройденного с кандидатом пути, и так близка заветная цель, что кажется, протяни руку, и дотянешься до желанной победы. И не хватает выдержки у близких к кандидату людей работать день за днем по скучному плану избирательной кампании, утюжить территории, агитировать горожан. Хочется помочь любимому, дорогому человеку чем угодно – да хоть сотворить для него чудо! Тогда в штабах появляются свечи, знахари, иконы и священники. От кандидата пахнет ладаном. Он то пьет святую воду, то ест не менее святую землю. А утренние планерки заменяют совместные молитвы и песнопения. Вслед за знахарями идут залетные команды, срывающие на последних неделях свой куш. Ловкачи-мейкеры говорят вконец издерганному кандидату, что, мол, кампания у вас идет неплохо, но вот для достижения положительного результата не мешало бы и нам навалиться. А кто же из кандидатов откажется от положительного результата? Чаще всего «дикие» команды предлагают что-то пустое. Предложите им конкретный фронт работы, например, организацию пикетирования, распространение листовок по почтовым ящикам или что-нибудь еще, имеющее конкретную цель и результат, и вы увидите, как они сделают все от них зависящее, чтобы уйти от осязаемого дела в тень идиотских проектов.Такие живчики легко могут предложить:– Что там ваши агитки? Кому они нужны? Ими весь город завалили. Надо мыслить нешаблонно. Давайте обработаем штабы конкурентов фекалиями. Очень недорого и очень эффективно. Вот наши расценки. Представляете, приходит утром кандидат в штаб, а там навалено по самое колено. Можем окропить и самого, и членов команды. Все будут, как один, с запашком. Им после этого не до выборов будет.Докатился невротический спазм и до Кутового.Елена Владимировна Ковальчук забросила работу в штабе и зачастила в церковь. Молилась за любимого горячо и истово. Уговорила Ивана Ивановича, убежденного атеиста и бывшего первого городского комсомольца, креститься на старости лет. Кутовой на шестом десятке впервые заискивающе вглядывался в суровые лики святых и неумело складывал пальцы щепотью, осеняя себя крестным знамением:– Ты уж прости меня, за комсомол, за партию…

Мать Кутового, Вера Ивановна, несмотря на восьмой десяток лет, оставалась энергичной и бодрой. Вела дом и хозяйство, состоявшее из десяти курочек, петушка, пса Черныша и кошки Нюськи. На участке за домом вольно разросся малинник и плодоносил щедро. Ягоды Вера Ивановна каждое лето таскала ведрами на базар, в тайне от сына. Она ни в чем не нуждалась, жила – как сыр в масле каталась. Торговала не ради денег, а ради общения. На благую весть о воцерковлении сына она отреагировала странно – кинулась что-то искать, суетливо забегала по дому, открывая бесконечные ящички и вытаскивая на свет коробочки. Маленькой сухонькой лапкой мелко крестилась:– Господь с тобой, Ванечка, Господь с тобой!Иван Иванович ожидал от матери другого. Благость, наполнявшая его после церкви, тут же расплескалась, и он довольно резко прикрикнул:– Что? Что опять не так, мама?Вера Ивановна обернулась к сыну:– Да Господь с тобой, Ванечка, ты же у нас крещеный.На её маленькой ладошке лежало алюминиевое распятьице:– Вот сыночек, у тебя и крестик есть.Раздражение на тихушных родителей, блаженную Ковальчук, потащившую его второй раз креститься, на себя, ещё минуту назад такого пафосного, налитого собственной значимостью от совершенного, накатило – не унять. «Как всё глупо», – подумал Кутовой и досадливо спросил:– Что же вы, мама, молчали все эти годы?– А кому мне докладывать? Горкому комсомола, где ты первым секретарем был? Парткому? Или КГБ?– Что же мне теперь делать?– Жить дальше, сыночек. Если раньше один ангел тебя по жизни вел, то теперь два хранителя над тобой крылья расправили.– А крест?– А крест свой, Ванечка, до конца жизни нести.