Они и сами не знали, почему именно к советнику применяли самые изощренные методы допроса. Им даже и в голову не приходило, что, схватив Удо, они поймали крупную дичь.

Он проснулся с ощущением, что его избили палками. Это второе пробуждение в тесной камере окончательно доконало его. После первой ночи он еще надеялся, что это просто недоразумение и все скоро выяснится. Пребывание в тюрьме изводило его. Этот невыносимый шум: дверь открылась, дверь захлопнулась, отрывистые команды, топот по коридорам. И ужасный запах! Он хотел было объяснить тюремному надзирателю, что с ним случилось, кто он такой, попросить сообщить о нем в министерство господину министру иностранных дел. К полудню он придумал, что скажет; он надеялся, что его заявление произведет нужное впечатление на тюремщиков.

Шум снова усилился. Шаги во всех коридорах, бесконечный скрежет ключей в замках, повелительные команды. Удо фон Левитцов пощупал подбородок. Небритый, неопрятный, Удо боялся, что не сможет произвести должного впечатления. Он поднялся, и тут дверь в его камеру открылась.

— Обед! — недовольно буркнул ему человек в арестантской одежде.

В дверях стояли четверо. Двое заключенных держали большой котел, из которого исходил непонятный малоаппетитный запах. Третий держал наготове большой половник. Рядом стоял надзиратель с безучастным выражением лица.

Советник обратился к нему:

— Господин начальник охраны, произошло досадное недоразумение. Будьте так добры, доложите, пожалуйста, обо мне вашему начальству. Я советник Удо фон Левитцов, сотрудник министерства иностранных дел.

Тюремщик даже не взглянул на него. Он кивнул заключенному, державшему половник, и отвернулся.

— Морда! Подхалим! — Арестант сильно толкнул Левитцова половником в грудь.

Левитцов качнулся назад, не удержался на скользком полу, упал, ударился затылком о деревянную скамейку и потерял сознание.

Очнулся он от сильной боли в затылке, с усилием поднялся и со стоном взобрался на нары. Что произошло? Он попытался вспомнить, но не мог собраться с мыслями.

Дверь снова громыхнула, в камеру ворвались два тюремщика.

— Ты, может, думаешь, что попал в санаторий, ты, ленивая свинья!

— Средь бела дня развалился на нарах!

— Ну ничего, мы тебя научим хорошим манерам!

Взревев, они бросились к нему, заставили его подняться, но после сильного удара по шее тяжелой связкой ключей Удо опять снопом свалился на землю. Его били ногами, но он уже ничего не чувствовал.

Ночь он провел дрожа от лихорадки и страха, все его тело болело. Он почти не сомкнул глаз. Желудок взбунтовался, сильно мутило. Его стошнило, и сразу стало легче, боль прошла. Он почувствовал, что панический страх, вцепившийся в него, как стая волков, отступил. Теперь он осознал: то, что произошло, не ошибка. Это серьезно, смертельно серьезно. Пытаясь найти спасение в своей обычной иронии, он несколько минут забавлял себя мыслью, что здесь не привыкли иметь дело с джентльменами. И почти тут же ему стало ясно, что пришла пора проститься с джентльменскими привычками. Речь идет о жизни и смерти. Его снова охватил страх, ужасный страх, за несколько часов убивший в нем все, что еще поддерживало его. Какая польза в имени, должности, деньгах? Он хочет жить. И зачем он связался с этой Гёбель? Это она во всем виновата! Он ненавидит ее, ненавидит всех, кто остался за стенами тюрьмы. Страх крепко держит его в своих лапах, трясет его и не отпускает больше ни на минуту.

— Можешь быть спокоен, Тео, за мной точно никто не следил.

По пути в «Меркишес музеум» Хильда петляла, меняла направление. Стоя у витрины, но не глядя на выставленные товары, они обсуждали обстановку.

— Тебе надо перебраться в безопасное место, Хильда.

— Нет, время для чрезвычайных мер еще не настало. Мы просто прервем между собой все контакты, предупредим всех, кто дает нам информацию, и переждем некоторое время.

— Хильда, если они хорошенько возьмутся за Левитцова, он не выдержит и все выболтает. Он постарается спасти свою шкуру.

— Мы еще ничего не знаем. А вдруг он завтра снова явится на работу?

— Не заблуждайся, Хильда. Надо рассчитывать на худшее.

— Я уже несколько лет так и поступаю. Я знаю, что мне делать. Мы не должны допустить, чтобы раскрыли всю группу. Пусть все ведут себя как обычно и уничтожат все, что может бросить на них тень подозрения. Непосредственная опасность пока никому не угрожает. Советник знает только меня.

— Вот именно. Почему бы тебе не скрыться на время?

— Не беспокойся обо мне, Тео. Я все время начеку. Позаботься лучше о Соне. Поцелуй ее за меня. Счастливо, Тео. У меня еще кое-какие дела!

— Хильда!

— Не унывай, Тео, все будет в порядке!

Министериальдиректор доктор Рюдигер Детлеф фон Вейден навел справки на Принц-Альбрехт-штрассе. Там никто ничего не знал. С чувством облегчения он созвал всех руководителей отделов и произнес перед ними энергичную речь о ниспосланных испытаниях и великих целях фюрера.

Но эти господа были разочарованы. Их любопытство так и осталось неудовлетворенным. Что же с фон Левитцовом? По учреждению ходили самые нелепые слухи. Основной упор делался на вопросы деликатного характера. Все секретарши с необычным рвением целыми днями сновали по коридорам словно по делам, на самом деле — за свежими новостями. Начальство вело себя сдержаннее.

Министериальдиректор закончил свою бессодержательную речь:

— Вот таким образом, господа.

Когда все поднялись, он добавил:

— Доктор Паульзен, задержитесь на минутку.

Советник посольства взял предложенную ему сигарету и всем своим видом выразил внимание.

— Скажите-ка, Паульзен, у вас работает некая фрейлейн Гёбель? Она знакома с советником еще с Варшавы? Здесь она также поддерживала с ним контакт? Выясните все это. И доложите мне.

Инспектор уголовной полиции Брайтенбах беспомощно смотрел на свой заваленный бумагами стол. Он был не в состоянии разобрать их все. Шайки спекулянтов росли как грибы после дождя, а ему так и не дали помощника. Разве он справится один с такой кучей дел? А между тем, что ни день, ему подбрасывали все новые и новые документы с пометкой: «Срочно. Исполнить немедленно».

Он угрюмо перечитывал бумаги. На одной из папок было написано: «Валютные преступления». Раскрыв папку, он нашел протокол допроса, прочитал имя и замер. Советник из министерства иностранных дел — это что-то новое! Просмотрел дело, пробормотал: «Пустяк» — и взглянул на число.

«Черт возьми, этот господин сидит уже два дня. Надо посмотреть на него побыстрее, иначе на мой стол прилетит еще жалоба из министерства, от самого Риббентропа».

Он распорядился по телефону, чтобы к нему на допрос доставили фон Левитцова. Все его усилия навести на письменном столе элементарный порядок потерпели неудачу. Он с облегчением услышал стук в дверь.

— Да, войдите.

Инспектор рассердился. Ребята явно перестарались — вошедший человек едва держался на ногах. Он весь трясся от возбуждения. Это могло доставить немало хлопот.

— Садитесь. — Сопровождающему полицейскому инспектор сказал: — Идите, я позову вас. — Брайтенбах хотел задать подследственному первый вопрос, но ему не удалось и рта раскрыть.

Извергаемый советником поток слов был способен прорвать плотину:

— Господин комиссар, я преисполнен сознания тяжести своего преступления против фюрера и народа, вернее, я это осознал лишь сейчас. Все эти годы я не понимал, что делаю. Я рассчитывал на союз между Германией и Великобританией, я хотел сыграть на английской карте. Вы знаете, представитель фюрера тоже выступал за соглашение с Англией. Я работал несколько лет, я собирал информацию для сэра Роберта. Но Хильда Гёбель работает на русских. Я не знал этого. Она обманула меня, она втянула меня в это. Я был лишь инструментом в ее руках. Хильда Гёбель — мозг. Она может все подтвердить.

— Подождите, о чем вы?

— Я знаю, это был шпионаж, но я не знал, не предполагал, она сказала… — Он говорил и говорил, торопливо, подгоняемый страхом, пронявшим его до мозга костей.

Инспектор Брайтенбах заколебался. Что это: случайное везение или ошибка? Он ударил ладонью по столу:

— Стоп!

Человек, сидящий напротив него, умолк, но задрожал еще сильнее.

— Будете отвечать только на мои вопросы, ясно?

Ответы были сначала сбивчивые, но становились все понятнее, точнее. Инспектор требовал разъяснения подробностей и постепенно пришел к убеждению: это крупный улов. Это уже не входило в его компетенцию. Он приказал увести задержанного, который все еще пытался что-то рассказывать и объяснять. Потом он снова взял папку с надписью: «Валютные преступления», прочел показания невзрачного ювелира, потрошившего своих клиентов, как рождественских гусей, покачал головой и взялся за телефон:

— Соедините меня с советником уголовной полиции Пихоткой!

Хильда больше не оборачивается. Она и так знает, что человек в небольшой серой шляпе неотступно следует за ней. Сначала она думала, что это просто случайность. Потом она попыталась отвязаться от него. Но он больше часа прождал ее у парикмахерской. Теперь она идет без всякой цели. Она понимает, почему ее до сих пор не задержали. Ищейка надеется, что она выведет их еще на кого-нибудь. «Хоть бы не встретить никого из знакомых, — думала она. — Каждый, кто подойдет ко мне, попадет под подозрение».

Навстречу ей идет офицер-эсэсовец. Вот бы заговорить с ним! Пусть потом доказывает, что он ее не знает! Она чувствует усталость и поворачивает к дому, полагая, что там ее уже ждут, однако дома никого нет. Она ложится в кровать, но сон не идет. Раздумывать больше не о чем. «Бруно, — зовет она мысленно, — где ты?»

Советник уголовной полиции Пихотка не был склонен верить своему сотруднику. Гёбель его, конечно, заметила, иначе зачем было ей петлять? А жаль, ему бы так хотелось выйти на кого-нибудь из ее помощников.

Он отпустил человека, следившего за Хильдой, и занялся подведением итогов. Итак, что он имеет? Показания полуобезумевшего от страха человека, но и их не стоит сбрасывать со счетов. Он сообщил важные сведения. Но Пихотка все же не верил, что эта молодая женщина была главой шпионской группы. За ней должен стоять кто-то еще. Значит, надо заставить ее говорить.

«Даже если я и удостоверюсь в том, что она действительно является руководителем, бригадефюрер едва ли поверит мне. Из показаний следует, что группа работает уже несколько лет. У нее должна быть прямая связь с той стороной или, по крайней мере, была». Он вспоминает о взорванной рации и ускользнувшем от них радисте.

«За этим скрывается нечто несомненно большее. Этой Хильдой Гёбель мне надо заняться самому. Она знает больше, чем Левитцов. А я хочу знать все, что знает она. Она должна заговорить. Она заговорит».

Хильда видит у своего подъезда машину. В ней сидят двое в штатском. Один из них вылезает и подходит к ней:

— Вы Хильда Гёбель?

— Да, это я.

— Уголовная полиция. Вы арестованы.

Во время поездки никто не проронил ни слова. Эти двое доставляют Хильду в управление полиции. Там их с нетерпением ожидает Пауль Пихотка. Увидев ее, он чувствует разочарование. Эта худенькая женщина вряд ли чем-либо опасна. Он предлагает ей сесть и, листая документы, незаметно наблюдает за ней. Смотри-ка, эта баба сидит совершенно спокойно, как будто ей не из-за чего волноваться. Наконец он решает перейти в наступление:

— Вы обвиняетесь в предательстве, в том, что собирали информацию и передавали ее врагу. Мы располагаем неопровержимыми свидетельствами, подтверждающими эту вашу деятельность. Вас может спасти только чистосердечное признание. Не пытайтесь вводить меня в заблуждение, я имел дело и не с такими, как вы. Вам понятно?

Ответа нет. Молодая женщина молча смотрит на него, на ее лице — ни тени страха и волнения.

— Фрейлейн Гёбель, вы должны благодарить бога, что оказались у меня, а не на Принц-Альбрехт-штрассе, в гестапо. Я обходительный человек. Так что лучше не создавайте мне дополнительных трудностей. Вам понятно, в чем вас обвиняют?

И снова в ответ молчание. Он говорит резче:

— Кто ваши осведомители, ваши сообщники?

— У меня их нет, — отвечает она ровным голосом.

— Детка, так не пойдет. С конспирацией пора кончать. Игра в прятки вам не поможет. Господин фон Левитцов уже заговорил, и он будет говорить дальше, он скажет все. Он изобличает вас. Какой вам смысл покрывать его? Ведь вы о нем тоже кое-что знаете. Так расскажите?

Она даже не раскрывает рта.

Но Пауль Пихотка не теряет спокойствия. «Наверняка ее арестовали впервые, — думает он. — Ей еще не приходилось бывать в тюремной камере. Но в конце концов ей надоест разыгрывать передо мной Орлеанскую деву. У меня есть время». Но тут он вспоминает о бригадефюрере и приходите неистовство:

— Вы просто ненормальная личность! Не думайте, что вам удастся пробудить во мне симпатию. Вы совершили самое страшное преступление, какое только можно себе представить. Наши доблестные солдаты не щадят своей жизни на фронте. А вы всаживаете им нож в спину! Вы знаете, что сделали бы с вами ваши соотечественники?

— Да, это по вашей части — расправляться с беззащитными женщинами и детьми.

— Довольно! Бесстыжая баба! — Пихотка вскакивает, снова садится, не в силах сдержать гнев. Он хотел вывести ее из спокойного состояния, а вместо этого разозлился сам. — Гёбель, предупреждаю вас, — начинает он тихо и угрожающе, — сегодня у нас первый допрос. Мы продолжим наши беседы до тех пор, пока я не узнаю все, что меня интересует. И вы заговорите, поверьте мне. Итак, какие поручения вы давали господину фон Левитцову?

— Он же вам все рассказал.

— Я хочу услышать это от вас!

— У меня плохая память.

— Ничего, Гёбель, ничего. У нас есть много методов, способных освежить вашу память. Левитцов назвал нам даже имя вашего радиста.

«Он лжет, — думает Хильда. — Удо даже никогда не слышал о Томасе».

— Скоро мы устроим вам очную ставку с Иоганном Меллентином.

Неужели они схватили Томаса? Она смешалась, но ничем не выдала своего смущения. К счастью, Пихотка продолжает говорить, угрожая и хвастая своей осведомленностью. «Под фамилией Меллентин Томас жил в дачном поселке, — размышляет тем временем Хильда. — Значит, полиция знает его только по этим данным. В его новых документах стоит другое имя. Нет, на эту приманку им меня не поймать. Они знают только о Левитцове и обо мне. Больше ни о ком. И они больше ничего не узнают».

— Сначала все думают, что они могут воспрепятствовать ведению дела, если будут давать ложные показания или молчать. Но вы знаете, Гёбель, хорошо смеется тот, кто смеется последним. До сих пор последними всегда оказывались мы. У всех, кто считал нас глупее себя, мы отбили охоту смеяться. И если вы сегодня не желаете говорить, Гёбель, вы заговорите завтра или послезавтра. Но вы заговорите!

Он приказывает увести ее, а сам остается за письменным столом, размышляя об этом первом безрезультатном допросе и не желая сознаваться самому себе в собственной беспомощности. Он не знает, как заставить эту женщину подчиниться его воле. Некоторое утешение приносит лишь мысль о том, что в ее лице он, возможно, имеет дело с руководителем группы. «Я должен больше знать о ней. Я должен нащупать ее слабые места». Он поднимает телефонную трубку и приказывает привести на допрос советника.

— Ну, — произносит он, глядя на совершенно опустившегося за эти дни человека, — что вы еще припомнили? Рассказывайте. Иначе я расспрошу вашу начальницу. Фрейлейн Гёбель горит желанием выложить все до последнего.

Удо фон Левитцов с недоумением смотрит на советника уголовной полиции. Впервые со дня ареста ему удается рассуждать логически. Он понимает, что Пихотка лжет. Хильда не из болтливых. И тут Левитцов пугается. Только теперь до него доходит, что ее схватили на основе его показаний. Теперь уже ничего исправить нельзя, но он впервые пробует оказать своему противнику сопротивление. Он молчит.

— Говорите же! — кричит Пихотка. Он уже понял, что допустил ошибку. Но то, что даже этот безвольный человек заупрямился, приводит его в бешенство. — Не испытывайте мое терпение, — грозит он, — или вы хотите лишить себя последнего шанса, Левитцов?

— Я все сказал.

— Да? Тогда я вам скажу, господин советник. Я вам не верю. Вы сами поставили себя в такое положение, и еще посмотрим, удастся ли вам из него выбраться. Единственный путь — рассказать все начистоту.

Удо фон Левитцов сидит молча, опустив голову.

— Не желаете? Тогда я вам расскажу, кто вам все это подстроил. Не знаете? Нет, не Гёбель. Вы сами, господин фон Левитцов, вы предали сами себя. Мы задержали вас только потому, что при вас была английская валюта. В нашем распоряжении был лишь единственный донос. Один высокопоставленный чиновник подозревал, что ювелир надул его. Возможно, этот чиновник обещал ему валюту, а заплатил немецкими марками и вместо золота получил позолоченную подделку. Поэтому мы и начали следить за ювелиром, за этим ничем не примечательным старичком. Мы взяли его магазинчик под наблюдение, поймали его с поличным на спекуляции и зажали в тиски. Так он стал работать на нас. Он был только подсадной уткой. Его лавка стала ловушкой, которую поставили мы. И кто же в нее попадается? Элегантный господин фон Левитцов с бумажником, туго набитым фунтами. Ловушка захлопнулась, вы попались. Но мы знали только о валюте. Вы сами были так любезны, что преподнесли нам в подарок рассказ о шпионаже. Сидите спокойно, мы в самом деле вам признательны. Мы долго разыскивали вас и ваших приятелей. И поэтому теперь вам придется рассказать все, что вам известно о Гёбель и обо всех остальных.

«Только из-за английских фунтов?» Удо фон Левитцову кажется, что все это дурной сон.

Советник уголовной полиции изображает на лице глуповатую ухмылку:

— Не стройте иллюзий, Левитцов. Доказательством послужат ваши собственные показания, а подтверждением к ним — копии секретных документов, найденные в вашей квартире. Обратного пути нет, Левитцов. Маленькое валютное дело переросло в дело о государственной измене.

Катастрофа была окончательной и бесповоротной. Пасть ниже уже невозможно. Он не только подлый предатель, он еще и сам себя сделал посмешищем. Его презрение к самому себе не имеет границ. Последняя воля к сопротивлению сломлена. Он становится мягким воском в руках Пихотки, поэтому и клюет на удочку, заброшенную Пихоткой с целью настроить его против Хильды.

— Она здорово взбесилась, эта ваша Гёбель. Если бы вы сами нам все не рассказали, нам бы стоило труда заполучить очаровательную фрейлейн. Она обязательно будет свидетельствовать против вас, Левитцов. Поэтому будет лучше, если вы все расскажете сами.

И он сдается. Он вспоминает встречи в Варшаве и в Берлине, документы, сведения, поручения и споры. Он говорит как автомат, безвольно, понукаемый неясной силой, с которой он не в состоянии совладать, — страхом.

Протокол занял не одну страницу. Но Пихотка все же недоволен. Он узнал много новых фактов, много новых деталей, но ни одного нового имени. Если Гёбель и впрямь была руководителем, она поступила верно, больше ни во что не посвятив Левитцова. Придется заняться ею.

Увидев у своих дверей двух мужчин, Эльза Гёбель удивлена столь поздним визитом. Сначала она ничего не может понять. Потом до нее доходит смысл сказанного:

— Вы арестованы! Следуйте за нами.

«Из-за Отто, — проносится у нее в голове. — Как же это он попался? Ведь прошло уже столько времени». Она огорчается из-за Отто. О себе она не думает.

На первом допросе, который проводит советник уголовной полиции, она не может понять, чего от нее требуют.

— Если хотите, можете назвать это государственной изменой, — сердится она. — Я хотела помочь Отто, спрятала его у себя, а потом он исчез.

Пихотка настораживается. Новый поворот дела!

— А ваша дочь помогала вам в этом?

— Хильда? Господи помилуй! Я боялась, как бы она чего не заметила. Мне бы хотелось, чтобы она вообще не приходила к нам. Нет, она не имеет к этому никакого отношения. Она бы и не стала никогда вмешиваться в такое дело. Разве вы не знаете, где работает моя дочь?

Это звучит искренне. Пихотка в смущении. Дочь не знает, чем занимается ее мать? А она представления не имеет о делах дочери? Вероятно, придется приготовиться ко всяким неожиданностям. Но о чем бы он ни спрашивал, из матери нельзя вытащить больше ни слова. Инстинкт подсказывает ему, что она действительно больше ничего не знает. И все же он не прекращает допрашивать и терзать ее.

Обыск в квартире Хильды Гёбель не дает результатов. В этой маленькой квартире одинокой молодой женщины нет ничего необычного, ничего экстравагантного, никаких адресов, документов, ни клочка бумаги.

Пауль Пихотка недоволен. Он провел еще один обыск, установил за квартирой наблюдение в надежде, что придет кто-то, с кем работала Хильда. Но его длительное терпеливое ожидание ничем не вознаграждено. «Если бы у меня было хоть одно доказательство, я бы сломил эту женщину», — думает он. Безукоризненный порядок в комнате приводит его в бешенство. Ну уж его ребята позаботятся о том, чтобы от него и следа не осталось.

Бригадефюрер Шелленберг ничем не выказывает своего удовлетворения. Пока на Пихотку давишь, он усерден. Если похвалить его раньше времени, он станет небрежен. Но Шелленберг рад, что удалось обойти хоть одного из представителей аристократического сброда в министерстве иностранных дел. Эти господа всегда кичились своими особыми привилегиями. Настало время покончить с этим. Советник и сотрудница информационного бюро — не так уж плохо! Но на этом нельзя останавливаться.

— Пихотка, переверни все вверх дном! Я хочу получить всю группу: осведомителей, руководителя. Гёбель у них не главная, это точно. Кто знает, кого она скрывает? Радиста тоже надо найти. А утечка информации в верховном командовании вермахта? Ни Левитцов, ни Гёбель не имели доступа к военной документации. Потряси-ка их обоих!

Пихотка кладет перед бригадефюрером письменные показания советника. Тот отодвигает их в сторону.

— Подробности меня не интересуют. Мне нужны имела остальных. Пихотка, отдаешь ли ты себе отчет в том, что поставлено на карту? Фюрер хочет получить исчерпывающую информацию об этом деле. Речь идет о большевистском заговоре в сердце рейха. Предатели должны быть выявлены все до одного! Поэтому нам нужны все имена, осведомители, связные — все соучастники. Каждый, кто только разговаривал, да, только разговаривал с Гёбель, должен быть взят под подозрение. Левитцов или она — один из них и будет той веревочкой, при помощи которой мы размотаем весь клубок. Левитцов уже разговорился. Кто давал ему указания? Гёбель? Значит, она знает больше, чем он. Она должна заговорить. Пихотка, твоя задача заставить ее говорить.

Утром народу в церкви немного. У бокового алтаря на коленях стоят Соня и Тео. Со стороны кажется, что они молятся. На самом же деле они чуть слышно разговаривают между собой. Звуки органа заполняют все пространство, заглушая посторонний шум.

— Я боюсь, Тео. Я так рада тебя видеть, но я боюсь.

— Соня, нельзя терять голову. На Хильду мы можем положиться.

— Господи, как она там? — Соня ужасается, подумав о том, какими методами пользуются в гестапо. — Хильда знает, что делать. Она думает о нас и надеется, что мы не потеряли мужества, что мы выстоим и продолжим наше дело.

— Продолжим? Это звучит как крик отчаяния.

— Сейчас нам надо затаиться. Сейчас они настороже, и опасность возросла вдвое. Но позже мы возобновим все контакты и начнем опять работать. Или ты хочешь оставить Хильду в беде?

— Нет, Тео. Но если бы ты всегда мог быть рядом со мной!

— Я всегда с тобой. Точно так же, как и Хильда всегда с нами. Ни один из нас не одинок, потому что мы никого не оставляем в беде. Ты знаешь это.

Она кивает, незаметно прислоняется к его плечу и снова обретает мужество.

— У нас есть уверенность, Соня. Те, кто сейчас мучает Хильду, будут в свое время призваны к ответу!

— Я ненавижу их!

— Это хорошо, Соня. Твоя ненависть должна быть сильнее страха, тогда и ты станешь сильнее их.

Пихотка рассматривает молодую женщину, ставшую как будто еще тоньше и бледнее. Скоро у нее уже не хватит сил сопротивляться. Возможно, ее уже не придется переправлять на Принц-Альбрехт-штрассе.

— Ну, фрейлейн Гёбель, вы подумали?

— Я много думала, господин советник уголовной полиции.

— Рассказывайте!

— Я знаю теперь, что могла сделать лучше. Я допустила несколько ошибок.

— Хорошо. Теперь с этим покончено. Будьте благоразумны и расскажите все.

Она молча смотрит на него.

— Назовите мне имена, Гёбель. Кто был вашим осведомителем в штабе верховного командования вермахта? Кто доставал вам документы? Мне нужны имена, Гёбель!

Она молчит.

— Гёбель, мне дали указание передать вас гестапо. Там с вами не будут так церемониться. Вы представляете себе, что вас там ожидает?

— Да.

Советник уголовной полиции говорит, упрашивает, злится, но не достигает успеха. Он не хочет отдавать свою жертву на Принц-Альбрехт-штрассе. И дело здесь не в его человечности, просто ему жаль делиться успехом. Он хочет довести дело до конца, причем самостоятельно. Он отдает распоряжение применить к подследственной Гёбель особые условия содержания под стражей, «Она еще не дозрела, — думает он, — скоро я опять займусь ею».

Игрой Бернгарда Винкельманна, исполняющего роль Лестера, были восхищены даже актеры. Он никогда еще не был так великолепен. Артист вложил в роль все свое волнение, весь страх.

Эта фраза не выходила у него из головы, не давала ему покоя. «Одно ее слово, и мне конец. Хильда Гёбель арестована, ее свидетельство может меня погубить. Она заговорит. Они ни перед чем не остановятся. Эта молодая женщина заговорит, и ее показания могут меня погубить».

Вечер за вечером сидит он в своей уборной, весь в холодном поту. Растет число его поклонниц — и растет его страх.

«Конрад избрал лучший путь. Он бежал на фронт. А я сижу здесь, в постоянном страхе и ожидании. Какие дешевые сцены разыгрываем мы часто! Я знаю теперь, как мучительно силен может быть страх. Ее свидетельство может погубить меня».

— Гёбель, да говорите же наконец! Если вы не прекратите свое упорное молчание, вы восстановите против себя весь суд. Вы понимаете, что это значит?

— Я знаю. То, что вы называете судом, это сборище жестоких людей, которое будет против меня независимо от того, буду я говорить или молчать. Господин советник уголовной полиции, я предстану не перед судом, я предстану перед лицом своих врагов, которые являются и врагами нашего народа. Я предстану перед ними, потому что я всегда противостояла им.

«Она говорит, — радуется Пихотка, — неважно что, важно, что говорит. Пусть она ругает суд. Кто говорит, тот может однажды легко проговориться. И если у нее вырвется хоть одно слово, хоть одно имя, я позабочусь о том, чтобы она не остановилась на этом». Вслух же он произносит:

— Вы одна против целого государства, Гёбель? Вам понадобится поддержка! Кто ваши друзья? Кто ваши помощники?

— Я должна назвать всех, господин советник?

— Говорите!

— Они удерживают целый фронт — от Ленинграда до Сталинграда.

Пихотка с размаху бьет ее. И его злоба только усиливается, когда он видит, как она вытирает ладонью кровь с лица и улыбается.

— Ты у меня заговоришь, дрянь! — рычит он.

Мария Крюгер с головой погружена в работу. Она шьет, делает примерки, гладит, подшивает, но мозг ее неотступно сверлит один и тот же вопрос: а вдруг Хильда Гёбель назовет ее имя? «Как долго она еще сможет продержаться? Сколько бы я продержалась, если бы это случилось со мной?» — думает она.

Неприметная, доверчивая портниха испуганно заглядывает в лица своих клиентов, потому что ей кажется, что они слышат биение ее сердца, которое стучит громче часов на церковной башне. Постепенно страх ее спадает и уступает место тихой покорности. Она благодарна судьбе за каждый отпущенный ей час. Иногда перед глазами ее встает худое лицо Хильды. Тогда она успокаивается, и в душе у нее начинает шевелиться крохотная надежда.

Всегда, когда дневная суета на бензоколонке прекращается, Герхард Корн, пожилой человек, потерявший в аварии ногу и носивший протез, вспоминает своего старого товарища Фрица Гёбеля. Он слышал, что дочь Фрица арестовали. Может быть, она пошла по стопам своего отца? Иногда Корн оказывал ей кое-какие услуги: выполнял небольшие поручения, передавал письма. Помнит ли она еще об этом? Хочется думать, что поминает добрым словом. Хочется надеяться, что она не упомянет его имя там, где сейчас находится.

В первую минуту Иоахима Хагедорна охватывает ужас. Так, значит, его коллега — шпионка. А ведь она была очень мила и умела прекрасно слушать. «Что же я ей рассказывал? О своем брате. Если она упомянет об этом, то там подумают, что я… Но я и в мыслях не держал… Хитрая змея! Сваливать вину на других — это они умеют. Топить с собой и невинного — это подлость!» Он ругает и проклинает свою бывшую коллегу. Его трясет от страха.

Адвокат доктор Хаберфельд был юрисконсультом крупной фирмы, в которую входили и военные заводы. Он был католиком и не сочувствовал идеям Гитлера. Поэтому он несколько раз давал Хильде, которую знал, так как она однажды интервьюировала его, кое-какие сведения.

«И почему я разболтался с нею? Ведь раньше я никогда не давал интервью!» Он ненавидит журналистку, которая расспрашивала его, потому что это ее профессия. Он ненавидит и взывает о спасении к своему богу.

— Гёбель, я же не изверг. Назовите мне хоть одно имя, и я отпущу вас с миром. И даже замолвлю за вас словечко.

Она смотрит на Пихотку и молчит.

— Гёбель, вы же интеллигентная женщина. Вы вполне могли бы оказаться на моем месте. Вы отлично можете владеть собой. Ведь вы столько времени жили под чужой личиной, и ни разу не выдали себя. — Однако это обращение тоже не имеет успеха. Он злобно смотрит на нее и грубо кричит: — Ну, довольно, я хочу знать имена!

— Какие?

— Кто с вами сотрудничал? Кто входил в вашу группу? Как звали осведомителей? Где они? Где радист?

Она молча смотрит в окно — сквозь стекло видны ветви деревьев. Из окна ее камеры была видна только голая серая стена и кусочек неба.

— Гёбель, ведь я могу поговорить с вами иначе.

— Я это знаю.

— Один-два раза вы, может, и выдержите, но на третий — уже нет! Господин фон Левитцов рассказал нам все после первого же раза.

— Зачем же вы меня спрашиваете, если уже все знаете?

Пихотка хватает телефонную трубку:

— Приведите подследственного Левитцова!

Увидев советника, Хильда поражается. За эти несколько дней он постарел, сильно постарел. Он выглядит совсем обессилевшим.

Советник уголовной полиции с удовлетворением отмечает то впечатление, которое произвела на Хильду эта встреча.

— Не стесняйтесь, Левитцов. Используйте возможность поблагодарить вашу бывшую руководительницу за все, что она для вас сделала.

Левитцов стоит, опустив голову. Хильда прекрасно понимает циничный трюк своего мучителя, который почти дружеским тоном произносит:

— Ну что же, Левитцов, почему вы не говорите спасибо? Я думал, вы вежливый человек!

— Я знала Удо фон Левитцова не только как вежливого, но и как порядочного человека.

— А я вас не спрашиваю, Гёбель. И к тому же ваш порядочный Левитцов без всякой необходимости свалил на вас всю вину. Он рассказал все о вашей преступной деятельности. Он вас не щадил.

— А вы его пощадили, господин советник уголовной полиции?

— Придержите язык, Гёбель! Я жду ваших показаний, и терпение мое на исходе!

Он в бешенстве оборачивается к советнику:

— Левитцов, повторите то, что вы мне рассказывали!

— Я подписал протокол.

— Повторите, говорят вам!

— Мне нечего добавить к тому, что я сказал. — Он впервые поднимает голову и произносит: — Простите меня, Хильда.

Лицо Пауля Пихотки наливается кровью. Он достиг совсем не того, чего хотел.

— Левитцов, вы что, желаете, чтобы и к вам были применены особые условия содержания под стражей?

Левитцова уводят. Пихотка пускает в ход свой последний козырь.

— Вам нечего радоваться, Гёбель! Левитцов рассказал то, что знал. Вы знаете больше, Гёбель. Вы руководили группой. Кто входил в состав вашей группы? Назовите имена!

Не дождавшись ответа, на который он и не рассчитывал, Пихотка тихо и угрожающе добавляет:

— Гёбель, вы хотели бы снова увидеть вашу мать? Разумеется, хотели бы. Если вы заговорите, я попытаюсь спасти ее от концлагеря.

— Как чувствует себя мама?

— Я хочу знать имена!

— Мою мать зовут Эльза Гёбель.

Исчерпав безрезультатно все свои возможности, Пихотка внезапно успокаивается:

— Сознаюсь, вы импонируете мне, Гёбель. Вопрос только, удастся ли вам сохранить ваше невозмутимое спокойствие на Принц-Альбрехт-штрассе.

Оставшись один в кабинете, советник уголовной полиции долго смотрит на внушительный по размерам документ, который он должен передать бригадефюреру. Ему ясно, мать действительно была не в курсе дела. Но это ее не спасет. Он все еще никак не может согласиться с мыслью, что Хильде Гёбель удавалось вести скрытную вторую жизнь. «И пусть бригадефюрер этому не верит, а я не могу это доказать, но не исключено, что она действительно была руководителем группы».

«Чего доброго, я и в самом деле стану набожным», — не без иронии думает Тео, опускаясь на колени перед алтарем. Он ждет Соню. Ему нужно с ней посоветоваться. Словно целиком углубившись в молитву, он опускает голову на сложенные руки и думает о Хильде: «Как ее можно спасти? В чем была наша ошибка?» Он мучительно размышляет, но в глубине души понимает, что не придет ни к какому выводу, потому что мысли его невольно переключаются на другое.

Рядом с ним опускается Соня. Она побледнела и похудела, но осталась такой же хорошенькой.

Мысль о том, что Соня могла угодить в лапы этих охотников за людьми, разрывает ему сердце. Страх за нее, которая так не похожа на решительную Хильду, перехватывает ему дыхание.

Соня рассказывает, что она слышала в «Адлоне». Ходят ужасные слухи. Одни называют Хильду Гёбель опаснейшей шпионкой после Маты Хари, другие утверждают, что она стала жертвой злобной клеветы. Она работала одна, так как никто больше не арестован. Советник схвачен только из-за валюты. Кое-кто поговаривает уже о готовящемся процессе.

— Она ничего не сказала, Соня. И она ничего не скажет.

— Неужели мы не можем ей помочь?

— Поверь мне, Соня, если бы мы могли переговорить с ней, она бы нам приказала: затаитесь на некоторое время, а потом продолжайте наше дело. Она наверняка много думает о нас.

— Я думаю о ней день и ночь.

Облаченный в черную форму, бригадефюрер Шелленберг сидит за письменным столом. Пауль Пихотка держится на заднем плане. Он чувствует, как его охватывает легкий озноб. Хильда Гёбель провела на Принц-Альбрехт-штрассе только около суток, а ее уже трудно узнать. При взгляде на нее его снова охватывает страх, который он уже начал было забывать. Достаточно одного слова бригадефюрера, и его тоже бросят в подземелье. А уж там с ним не станут церемониться. Только глаза Хильды Гёбель остались прежними. Они даже стали как будто больше. На человека в черной форме она не смотрит. Она вообще не обращает на него внимания, кричит ли он или говорит едва слышно. «Ей больно, — понимает Пихотка, — и она из последних сил старается не показать этого».

— Все порядочные немцы с негодованием отвернутся от такой личности! — вопит в бешенстве Шелленберг, потому что видит, как мало впечатления производят его слова на эту женщину, на это, по сравнению с ним, ничтожество, — Твое упрямое молчание является для нас лучшим подтверждением вины. А твоих сообщников мы найдем так или иначе. Так почему ты молчишь?

Она покачнулась, но тут же выпрямилась.

— Может быть, на советника уголовной полиции твои уловки и действовали. Он страдает приступами сентиментальности. А я позерства не терплю. Ты для меня все равно что кусок дерьма.

«Какая все-таки у нее сила воли», — думает Пихотка.

Это понимает и бригадефюрер. Он продолжает говорить о величии фюрера, которого не сокрушить никакими предательствами, но привычное воодушевление не приходит.

— Увести! — кричит он в телефон. Пихотке он говорит: — Забери ее назад. — И больше ничего — ни приветствия, ни угрозы, ни порицания.

Советник уголовной полиции покидает Принц-Альбрехт-штрассе в смятенном состоянии духа. «Мне и на этот раз удалось легко отделаться», — думает он.

Полковник Конрад фон Брокхаузен получил из Берлина письмо от своего друга, актера Бернгарда Винкельманна. В завуалированных выражениях, чтобы не догадалась цензура, актер сообщил об аресте Хильды Гёбель.

Полковник решил опередить полевую жандармерию. Через полчаса он был найден застрелившимся у себя на квартире. Его похоронили со всеми воинскими почестями. Причина самоубийства осталась неизвестной, поэтому решили распространить версию, что полковник пал жертвой партизанского налета.

Уже несколько дней Хильду Гёбель не водят на допрос. Следы кратковременного пребывания в гестапо еще не исчезли с ее лица и тела. Но она получила небольшой отдых и возможность собраться с мыслями. Впечатления последних недель она старается гнать прочь, как кошмарный сон. Она знает, что ее ждет, но мысленно уносится в прошлое. Ей в камеру приносят обвинительное заключение. Она читает его без особого интереса. Какое ей дело до высокопарных фраз нацистского прокурора, если в мыслях она может бродить с Бруно по лесу! Они держат друг друга за руки, бегают наперегонки и собирают огромный букет лютиков.