Элегантный кабриолет привлекает в Гревенитце всеобщее внимание, и это доставляет Удо фон Левитцову огромное удовольствие. Он еще вставляет в глаз монокль, хотя знает, что Хильда этого не любит. Перед гостиницей «Дойчес Хаус» он делает последний лихой разворот. Хозяйка, Труде Тетцлафф, приветствует гостей у входа:
— Как хорошо, что вы приехали, фрейлейн Гёбель. Я бы сейчас ни за что не согласилась остаться в Берлине. Ни за что на свете!
Левитцов пронзает хозяйку взглядом сквозь свой монокль и произносит тоном, какого Хильда от него еще не слышала:
— Скажите-ка, хозяйка, вы что, имеете что-нибудь против столицы рейха?
Но Труде Тетцлафф не так-то легко сбить с толку.
— Вы хотите провести уик-энд в Гревенитце, потому что моральный климат в Берлине не слишком полезен для здоровья?
Советник хохочет, перестает изображать из себя аристократа и превращается в обычного человека.
Хильда с признательностью кивает хозяйке:
— Позвольте представить вам господина фон Левитцова!
Та оглядывает носителя монокля с чуть заметной иронией и дружески протягивает ему руку.
— Добро пожаловать, — произносит она и снова обращается к Хильде — Я приказала приготовить две комнаты, как вы просили, фрейлейн Гёбель. — И, подыгрывая начатой игре, добавляет манерно: — На долю нашей скромной деревенской гостиницы не слишком часто выпадает встречать таких важных столичных гостей. Мы, право, польщены.
Они отвешивают друг другу вежливый поклон и, рассмеявшись, входят в дом. Левитцов спрятал свой монокль и, нагруженный сумками и чемоданами, больше походит теперь на слугу.
— Видите, фрау Тетцлафф, мы привезли вам хорошее настроение, — говорит Хильда, беря под руку хозяйку, очень располневшую со времени их последнего визита. — Часы, проведенные в Гревенитце, покажутся нам раем.
— Надеюсь, вы не будете разочарованы, фрейлейн Гёбель. Ведь «Дойчес Хаус» не более как сельская гостиница.
— Ну что вы, фрау Тетцлафф, — возражает Хильда, — когда я была здесь на пасху с матерью…
Но хозяйка не дает ей договорить:
— Пасха! Это было еще в мирное время. А теперь, когда ко всему прочему прибавилась и война с русскими, у нас тут стало несладко.
Вся напускная веселость куда-то исчезла. Гости из Берлина молча глядят друг на друга, размышляя об истинной цели своей поездки.
Левитцов встряхивает головой, словно желая отогнать неприятные мысли:
— Я отнесу вещи наверх. Можно взять ключ?
Обе женщины глядят ему вслед. Он поднимается по лестнице как актер, изображающий дворянина или лакея, который на самом деле является принцем. «Никогда не упустит случая», — думает Хильда.
— Вас можно поздравить, фрейлейн Гёбель! Такой представительный мужчина. И с машиной, и даже «фон».
— Что это вы мне приписываете, фрау Труде? Вы знаете, что я не гонюсь за розами и орхидеями. Моей привязанностью остались лютики.
Фрау. Тетцлафф и не ожидала другого ответа. Она просто хотела убедиться в этом. С материнским участием погладила она Хильду по волосам, потом решительно направилась за стойку, вспомнив о своих обязанностях хозяйки.
— Как вы смотрите на то, чтобы выпить за ваш приезд?
— Не откажусь. — Именно здесь Хильда научилась пить крепкий киршвассер одним глотком. Тогда она была вместе с Бруно. Нет, лучше не вспоминать! — Что нового в Гревенитце, фрау хозяйка?
— Новое-то есть, только хорошего мало. Они, наверное, опять начнут свои набеги, как на пасху. Тогда вы все узнаете из первых уст. Кто был дома, кто больше никогда не пойдет в отпуск, кто ожидает весточки с фронта и все такое прочее.
Советник фон Левитцов не только отнес наверх чемодан Хильды, но еще и позаботился о букете цветов для нее, рассчитывая на похвалу.
— Хильда, а мне здесь в самом деле нравится. Домик будто специально создан для приятного уик-энда.
— Удо, вы недооцениваете мою любовь к удовольствиям. Мне мало только уик-энда.
— Черт возьми, это что-то новое! Такой вы мне нравитесь еще больше, моя прекрасная фрейлейн!
Хильда подходит к нему полти вплотную и заглядывает в глаза:
— Предупреждаю вас, я пробуду здесь неделю, месяц — пока все не закончится.
— А как насчет небольшого аванса?
Но прежде, чем он успевает обнять ее, она проворно отскакивает в сторону и с привычной деловитостью начинает заниматься распаковкой вещей:
— Удо, для отдыха в вашем понимании время еще ке пришло. К тому же мы не имеем на это права. Вермахт рвется к Москве. Вы знаете, каких я жду сведений.
— Я знаю, как вы меня гоняете с самого начала русской кампании, моя дорогая. Но почему мы не можем совместить приятное с полезным?
— Что может быть сейчас более полезным, чем нужная информация?
Хильда искренне хочет внести свой вклад в дело защиты Советского Союза. А у нее уже в течение нескольких недель связаны руки. После нападения на Советский Союз, которого она ждала, опасалась и которое ее тем по менее чрезвычайно напугало, связь с Центром прервалась. Она приложила максимум усилий, чтобы в тяжелейших условиях восстановить этот контакт. Она еще старательнее собирает сведения и ищет возможность переправить их дальше. Каждая сводка о победе или специальное сообщение верховного командования вермахта подстегивают ее. Но она старается не показывать свое волнение перед другими.
Левитцов рассержен. Он не знает, восхищаться ли ему этой женщиной или, как мужчине, чувствовать себя уязвленным тем, что она так настойчиво дает ему отпор. Может, ему следует быть таким же последовательным, как она? Он знает, что никогда не сможет измениться, даже в угоду ей. Что же касается большого дела, которому они оба служат — правда, она никогда не говорит об этом, только действует, — то она требует от него фактов, сведений, цифр, информации. Все больше и больше.
— Знаете ли вы, железная женщина, что происходит в берлинском обществе?
— Могу представить. К счастью, в священных стенах нашей конторы по крайней мере прекратились ночные увеселения.
— К счастью для кого?
— В том числе и для вас, господин советник!
— Вот еще! Мне это доставляет удовольствие. Словно во Франции дореволюционных времен. Тост, который чаще всего провозглашают в берлинском обществе: «После нас хоть потоп!»
— И вы поехали со мной в Гревенитц, потому что рассчитывали провести выходной под этим лозунгом?
— Я знаю, зачем мы сюда приехали. Меня уже тошнит от этого! Простите, Хильда. Поездка сюда, тихая деревенская гостиница, уютные комнаты, ваша близость. Чего же вы еще от меня ждали?
— Сведении из Будапешта.
— В средние века женщин, подобных вам, сжигали на кострах как колдуний или причисляли к святым. — Господину фон Левитцову нужно несколько минут, чтобы восстановить внутреннее равновесие.
Хильда одаривает его очаровательной улыбкой. Она раскрывает свой саквояж, достает бутылку вина:
— Садитесь, Удо, давайте выпьем по глотку!
— Чтобы отбить у меня аппетит к тушеной капусте или священному фимиаму?
— Это настоящий токай!
— Токай из стаканчиков для чистки зубов. Это экстравагантно, но мне нравится. — Он поднимает свой стакан и словно преображается от выпитого вина: — О’кей, Хильда, вы победили. Токай превосходный. Давайте пока вернемся к Венгрии.
— Какие изменения в группе армий «Юг»?
— В самом начале похода на Россию на южном фланге выступили шестая, одиннадцатая и семнадцатая немецкие армии, третья и четвертая румынские армии, первая танковая группа и только один венгерский корпус. Но, правда, теперь адмирал Хорти под давлением ставки фюрера согласился на приведение в боевую готовность еще и других венгерских дивизий.
— Нам нужны точные данные о численности танковых и моторизованных частей. Предоставят ли балканские союзники авиацию для поддержки? Какую? Сколько? Как осуществляется переход на выпуск военной продукции на румынских предприятиях? Начальник венгерского генерального штаба генерал Верт вел переговоры с немецким генеральным штабом. О чем?
— Но переговоры велись с соблюдением строжайшей секретности. Хильда, как вы о них узнали?
— Частично в переговорах принимал участие представитель Риббентропа. Но это я знаю неточно.
— Мне удалось заглянуть в протокол.
— Отлично, Удо. Я слушаю.
— Не знаю, иногда у меня такое чувство, что вы прекрасно обошлись бы и без моих сведений!
— Вы требуете для себя исключительного права? Но вы же не новичок. Только многочисленная информация из многих источников позволяет составить полную картину. Это вы знаете не хуже меня.
— Да-да. Вы умная женщина, Хильда, н не только умная.
— Осторожно! Вспомните средние века!
— Я неоднократно задавал себе вопрос, почему вы одиноки.
— Вы так думаете? Я что, похожа на существо среднего рода? Или на человека из реторты, на гомункулуса?
— Так, значит, мужчина все-таки был?
— Почему же «был»? А если он и сейчас есть?
Левитцов берет бутылку токая, наливает, протягивает один стакан Хильде:
— Я пью за женщину, которая остается для меня загадкой. Мы знакомы почти десять лет, а меня не покидает чувство, что настоящей Хильды Гёбель я так и не знаю.
— Вы рассчитываете на открытия за этот уик-энд?
— Я надеюсь на приятные неожиданности.
— Не буду лишать вас надежды, но я бы хотела наконец послушать содержание протокола совещания.
— Вы неисправимы!
— Кто знает, была бы я лучше, если бы была иной?
На лестнице слышатся тяжелые шаги.
— Мы что, не единственные гости?
Шаги приближаются к комнате и стихают. Раздается стук в дверь.
— Это не хозяйка!
Стук становится сильнее, грубый голос за дверью кричит:
— Откройте! Полиция!
Хильда не теряет присутствия духа. Она готова к любым неожиданностям. Едва слышным шепотом она спрашивает:
— У вас есть с собой документы, записи?
— Кое-какие заметки.
— Давайте! — Она проворно прячет все в вырез платья и успокаивающе шепчет: —Это обычная проверка. — Затем спокойно открывает дверь: — В чем дело?
В дверном проеме стоят двое полицейских.
— Хайль Гитлер! — Они входят в комнату. Один встает к двери, закрыв ее спиной, другой по-военному строго, но все же не очень — ведь никогда не знаешь заранее, с кем имеешь дело, с преступником или с высоким начальством, — требует показать документы.
Дипломатический паспорт фон Левитцова производит впечатление. Документы Хильды рассматриваются с пристрастием. Потом полицейский возвращает паспорта:
— Вы должны понять нас, господин советник. Мы выполняем свой долг. Служба!
Полицейский, стоящий у двери, не видит дипломатического паспорта и потому спрашивает довольно нелюбезно:
— Какие причины побудили вас приехать в Гревенитц?
Тут Левитцов не упускает случая сыграть роль, которую с удовольствием играют многие мужчины: роль сдержанного, неболтливого джентльмена-любовника. С доверительной улыбкой он задает встречный вопрос:
— Разве можно найти более приятный повод для воскресной поездки?
Но полицейский у двери не теряет служебного рвения:
— У вас есть с собой багаж?
Хильда показывает на сумку и чемодан:
— Только самое необходимое.
— Вы записались в книге приезжающих?
— Разумеется. — Левитцов вытаскивает портсигар и протягивает полицейским — Угощайтесь, господа. Кто знает, сколько вам еще сегодня придется нести службу.
Полицейские перестают изображать строгих блюстителей порядка и, не скрывая удовольствия, берут прекрасные сигары.
— Чем мы можем быть вам полезны?
Вопрос Хильды звучит как обычное выражение вежливости и лишь отчасти как проявление женского любопытства. Полицейский, проверявший документы, снова проникается чувством долга:
— Вы должны быть нам полезны, юная фрау. Вы обязаны быть полезны. Это ваш долг. Кто не отметился в книге для приезжающих, тот подвергается штрафу. Если заметите что-нибудь подозрительное, немедленно сообщите!
Удо фон Левитцов, сознающий свой долг гражданина, согласно кивает:
— Ну разумеется. Но, к сожалению, мы не знаем, что или кто тут может быть подозрительным?
— Ладно, вам мы можем сказать. Здесь в округе шатается дезертир. Предполагают, что это радист люфтваффе, у которого где-то здесь живет подружка. Так что будьте начеку!
— Договорились, господа полицейские! — восклицает Левитцов и опять протягивает им свой портсигар. — Желаем вам успеха!
— А вам желаем приятно провести время! Хайль Гитлер! — бодро отзываются полицейские.
Хильда смотрит им вслед. Когда шаги на лестнице стихают, она негромко спрашивает;
— Вы желаете успеха этим охотникам за людьми, Удо?
— Вам было бы приятней, если бы они охотились за нами?
— Если человеку до чертиков опротивела война и он не хочет больше участвовать в ней, то его начинают травить, как дикого зверя.
— Полицейские не рассуждают так, Хильда, Они действуют по приказу. Они вообще не рассуждают. Им внушили, что думать надо предоставить лошадям — у них головы больше.
Хильда выглядывает в окно, видит удаляющихся полицейских и представляет себе их с лошадиной, нет, с волчьей головой и хищно раскрытой пастью, представляет их и без головы. Зачем им головы, если они не хотят думать? Ее взгляд переносится на церковную башню Гревенитца, на деревенскую площадь, на знакомые дома и дворы, и она наконец вспоминает.
— Здесь, в Гревенитце, мы однажды познакомились с полицейским, обыкновенным деревенским полицейским, который еще не разучился думать. Сначала мы были к нему несправедливы. Мы думали, что он такой, как все. А потом мы перед ним извинились.
— Кто это «мы»?
— Что за допрос, Удо? Он тоже был здесь.
— Кто?
— Мой муж.
Фон Левитцов смотрит на нее в смущении. Так ее голос еще никогда не звучал. А если это было ошибкой — приехать сюда? Она никак не может избавиться от воспоминаний.
Весной 1937 года Бруно не застал ее в Варшаве. Она возвращалась в Германию, хотела отдохнуть несколько дней. И он поехал со своим фальшивым паспортом через всю гитлеровскую Германию в Гревенитц.
«Я знал, что ты здесь, у фрау Тетцлафф».
«Бруно, милый, как ты догадался?»
«Прошу!» Он протянул ей букетик лютиков, собранный по дороге к гостинице «Дойчес Хаус».
Она крепко обняла его:
«Я сняла нашу прежнюю комнату, Бруно. Идем!»
На следующий день они бродили по знакомым дорогам. Говорили мало, хотя обоим было что сказать, друг другу. Они встретились после долгой разлуки, были счастливы и позволили себе немного отдохнуть от дел и провести вместе несколько часов.
К вечеру во всех вазочках, стаканах, чашках и мисках в комнате стояли лютики.
Фрау Тетцлафф искренне разделяла их радость. Для своих молодых гостей она накрыла праздничный стол. Первый стакан они выпили вместе. Это было такое же вино, как то, что они пили здесь в прошлый раз.
«Я бы с удовольствием свернула торговлю и попраздновала вместе с вами».
Хильда с Бруно еще обедали, когда за стойкой разгорелся жаркий спор. Молодые люди решили не обращать на него внимания, но голоса споривших становились все громче.
«Ты не можешь запретить мне говорить! Кто угодно, только не ты! Я утверждаю, что если Фридер попался там, то он сам виноват!»
«А ну-ка повтори!»
«Фридеру нечего было там искать, поэтому он сам виноват!»
«Ты свинья!»
Спорившие начали наступать друг на друга. Остальные пытались удержать их. Мужчины кричали и вырывались. Слышался звон разбиваемых стаканов.
Хозяйка, которой было жаль свое добро, попыталась вмешаться:
«Мужчины, будьте благоразумнее!»
Только что она была видна из-за своей стойки и вдруг исчезла среди дерущихся. Хильда едва сдерживалась, сидя на своем стуле:
«Бруно, мы должны помочь ей!»
«Сиди». Он поднял большой поднос и бросил его на пол. Словно удар гонга раздался в помещении. На мгновение дерущиеся остановились, и Бруно выкрикнул, как спортивный комментатор:
«Друзья мои! После первого раунда — ничья! — И добавил, уже меняя тон: — Если ваш Макс Шмелинг хочет посоревноваться, это отлично, но не за счет хозяйки, верно? Или вы собираетесь использовать ее как партнера по боксу?»
Мужчины смотрели друг на друга все еще угрюмо, по-прежнему сжимая кулаки.
«Надо отвлечь их внимание, — думал Бруно, — остудить эти горячие головы».
Фрау Тетцлафф ползала по полу, собирая уцелевшие Стаканы и прижимая их к груди. Потом подняла на драчунов глаза и произнесла:
«Какая муха вас укусила? Если два разумных человека, вместо того чтобы спокойно выпить по стаканчику, начинают дебоширить, мне это кажется странным!»
«В том-то и дело! Не на пользу пошло Селлентину Фридеру путешествие в Испанию. Туда он отправился на двух ногах, а теперь лежит в лазарете с одной».
«На алтарь свободы надо приносить жертвы!» — произнес один из крикунов и с вызовом посмотрел на другого.
«Опять ты со своими цитатами!»
Бруно помог хозяйке подняться и задал спорщикам вопрос, который опять разжег прекратившуюся было ссору:
«А что он делал в Испании, ваш Фридер?»
Размахивая руками, мужчины пустились в длительные рассуждения. Бруно задавал внешне безобидные вопросы п радовался тому скрытому неодобрению, с которым все присутствующие относились к использованию легиона «Кондор» в Испании на стороне Франко. Он не заметил, что мужчина, начавший ссору, больше ничего не говорил, а только наблюдал за спорящими.
На следующий день Хильда и Бруно завтракали, когда в гостинице появился деревенский полицейский. Он заказал себе пива и попросил разрешения присесть за их столик.
Густаву Борнеманну перевалило за пятьдесят. Более десяти лет он олицетворял власть в Гревенитце. Он знал людей, и это сделало его немногословным. Он сидел рядом с Хильдой и Бруно и неторопливо цедил свое пиво. Лишь выпив одну кружку и заказав вторую, он спросил:
«Вы впервые в наших краях?»
Он задал еще несколько вопросов, и ничто не указывало на то, что его любопытство неслучайно и носит служебный характер. Под конец он словно бы между прочим попросил их рассказать о вчерашней драке в гостинице.
Хильда и Бруно взглянули друг на друга. Фрау Тетцлафф, старательно протирающая свою стойку, тоже начала внимательно прислушиваться.
«Да в чем там дело, Густав? Парни всегда начинают дебоширить, если малость переберут».
Но Густав Борнеманн, переживший на своем посту многих начальников, не терял спокойствия.
«По мне, пускай дерутся, но на моем столе в кабинете лежит заявление на этого молодого человека. Он обвиняется в антиправительственных речах и подстрекательстве против мудрой политики фюрера».
«Ерунда какая! — взорвалась Труде Тетцлафф. — Да ведь все были в стельку пьяны!»
Хильда сидела совершенно спокойно, с ее лица не сходила улыбка. Но она сразу осознала, какая опасность им грозит. У Бруно фальшивые документы. Его наверняка разыскивает полиция. Едва ли товарищи найдут оправдание для его самовольной поездки сюда. И пошлют ли ее опять в Варшаву, если начнется следствие? А вдруг полицейский уже передал заявление по инстанции? Что он собирается предпринять дальше?
«Принесите-ка нам три рюмки киршвассера, хозяйка! Ведь вы не откажетесь выпить с нами?» — обратился Бруно к мирно сидящему полицейскому.
«Я пью всегда, когда у меня есть охота, и сейчас как раз такая минута, но я, к сожалению, на службе, — пробормотал Густав Борнеманн. — А когда я на службе, то…» Его взгляд пробежал по молодой женщине, ее другу, остановился на хозяйке, которая стояла с бутылкой в руке и не знала, наливать ей или нет.
«То что же, Густав?» — спросила она обеспокоенно.
«А когда я на службе, то мне ничего не лезет в горло. Кроме твоей вишневки, Труде, она мне нравится и на службе», — обдуманно, не торопясь произнес страж порядка. Его непроницаемое лицо сохраняло официальное выражение, лишь в глубине глаз теплился добрый огонек.
Хильда почувствовала, что напряжение постепенно покидает ее. «Хотя на нем полицейская форма, — подумала она, — глаза у него очень человечные. Они будто говорят; давайте забудем об этом заявлении».
Что стало с Густавом Борнеманном? Надо не забыть спросить об этом фрау Тетцлафф. Хильде не хочется говорить с господином фон Левитцовом о развязке этой истории. Ей кажется, что его мало интересует деревенский полицейский. Его больше занимает неизвестный мужчина, в существовании которого он, похоже, сомневается.
Вновь заданный Хильдой вопрос о содержании протокола совещания выводит Левитцова из задумчивости. Со свойственной ему точностью он перечисляет даты, факты, имена и цифры. Хильда выражает ему свою признательность и вспоминает о прекрасной кухне фрау Тетцлафф.
— Кулинарные способности нашей хозяйки не вызывают сомнения. Но что вы думаете о том, чтобы провести вечер в этой уютной комнате? — Он пытается ее обнять, но она успевает поставить между ними стул.
Свой отказ она смягчает очаровательной улыбкой:
— Во-первых, господин фон Левитцов, я считаю, что питаться надо регулярно, в определенный час. А во-вторых, я бы хотела узнать, удалось ли беглецу-радисту уйти от погони.
Фрау Тетцлафф не знает ни самого беглеца, ни того, что с ним случилось, но обещает все разузнать. Ее несколько огорчает, что гости, как ей кажется, не отдают должного ее превосходной кухне. Запах жаркого заполняет все помещение. Приготовленный по-охотничьи кролик с жареным салом, томатами, грибами и луком всегда нравился посетителям.
Хильда пытается скрыть свою нервозность. Но она чаще поглядывает на дверь и на стойку, чем в свою тарелку.
Ее спутник следит за ней, тоже забывая отдать должное вкусно приготовленным яствам. Он думает, что Хильда все еще занята мыслями о дезертире, и пытается развлечь ее. Он даже не теряет надежду на приятный вечер и, когда Хильда поднимается из-за стола, тоже встает, чтобы проводить ее.
Они допивают бутылку токайского, но вместо столь желанного тет-а-тет происходит лишь официальная беседа. Советнику удалось установить новые связи. Он получил важные и подробные сведения из самого штаба верховного командования вермахта. С источником своей информации он познакомился во время командировки в Турцию. Назвать его он не захотел, впрочем, Хильда и не настаивает на этом. Она молча слушает. Партнеру это не нравится.
— Раньше вы были более разговорчивой, — замечает он.
В ответ Хильда кокетливо поднимает ресницы:
— А что бы вы хотели от меня услышать, мой милый Удо?
— Вы просто не принимаете меня всерьез. Я, во всяком случае, представлял себе уик-энд вдвоем совсем иначе.
— И ответственность за ваши представления вы хотите возложить на меня?
— Зная характер нашего сотрудничества, я мог бы рассчитывать на большее доверие.
— Вы имеете в виду доверие или уступчивость?
Удо фон Левитцов начинает раздражаться;
— Мне известно ваше пристрастие к точным формулировкам, уважаемая фрейлейн. Ну что ж, давайте говорить точно. Я имел в виду и то, и другое. Если угодно, могу разъяснить подробнее.
— Нет, спасибо, достаточно. — Она смотрит на взрослого мужчину, который надулся, как мальчишка. Почему он никак не хочет понять? — Мы сотрудники, Удо, а не любовная парочка.
Он бросает на нее внимательный взгляд и меняет той:
— Вы считаете, что мы настоящие сотрудники? Почему же вы тогда умалчиваете о подлинной причине, побудившей нас приехать на уик-энд в это богом забытое место? Разумеется, потому, что не доверяете мне. Но не считайте меня полным идиотом. Я же вижу, вы здесь что-то выжидаете. Для того чтобы поговорить, мы могли бы встретиться и в Берлине.
— Удо, вы прекрасно знаете: наша собственная безопасность требует, чтобы каждый знал как можно меньше.
— Безопасность? Да разве я не рискую своей головой точно так же, как вы? — Советник в возбуждении ходит из угла в угол. Он закуривает сигарету, глубоко затягивается и наконец останавливается перед Хильдой: — Дорогая сотрудница, я даже не знаю, для кого таскаю каштаны из огня!
— Для победы антигитлеровской коалиции.
— Ах вот как! Ну что ж, спасибо за исчерпывающее объяснение. Конечно, о точной информации не может быть и речи. А вы не слышали последней сводки? На чьей стороне победа? Во всяком случае, не на стороне русских.
— Пока еще не на их стороне, — возражает Хильда, не сводя с него вопрошающего взгляда. Она чувствует, что о главном он еще не спросил.
— Когда мы ожидали вторжения немцев в Англию, вы не были так уверены, что Гитлер останется в проигрыше.
— Победить Советский Союз невозможно.
— Да? Вы так хорошо разбираетесь в этом вопросе?
— Почему вы ходите вокруг да около, Удо? Скажите прямо, что вас беспокоит?
— Хорошо, скажу. Но я сомневаюсь, что вы ответите.
— И все же попытайтесь.
— Кто переводит английские фунты на мой счет в швейцарском банке? С тех пор как Гитлер напал на Советский Союз, перечисления прекратились.
Хильда чувствует облегчение. Значит, его волнуют деньги.
— Об этом можете не беспокоиться.
И все-таки она его недооценивала. Это доказывает его реакция.
— Да плевал я на деньги, черт побери! Я собирал информацию и выполнял ваши поручения, потому что я против нацистов, да-да, против нацистов! Но должен ли я поэтому быть за русских?
Теперь Хильда знает, что его тревожат серьезные мысли, он переживает кризис. О себе она в этот момент не думает. Она спрашивает:
— Вы хотите выйти из игры?
Он в замешательстве смотрит на нее, потом саркастически смеется:
— Из чего мне выбирать? Я могу пойти в гестапо или повеситься — это одно и то же.
— Вы изменили свое мнение о Гитлере?
— Я ненавижу его, он хуже чумы! Он ведет Германию к гибели!
Теперь смеется Хильда, но не так, как он.
— Так давайте поможем тем, кто победит Гитлера.
— Честно говоря, победителей я представлял себе иначе.
— Ваш сэр Роберт тоже войдет в их число.
Удо фон Левитцов успокаивается. Он снова восхищается стройной симпатичной женщиной, которой по плечу любое дело. Он берет ее руку:
— Почему вы с самого начала не сказали мне всей правды? Почему не сказали, что мы работаем на русских, а не на британскую секретную службу?
«Он опять говорит «мы», — отмечает про себя Хильда. Она чувствует облегчение и в то же время сильную усталость, поэтому слегка прислоняется к его плечу, словно ищет опоры:
— Господин фон Левитцов, с которым я много лет назад познакомилась в Варшаве, был консервативным дипломатом старой школы. А сегодня у меня есть друг Удо, который многому научился.
— Благодарю, фрау учительница.
— Нет, Удо, если честно, вы могли до войны представить себе Сталина и Черчилля в роли союзников?
— Никогда!
— А мы с вами понимаем друг друга ненамного лучше, чем эти двое.
— Но это два пожилых человека. В то время как вы — молодая хорошенькая женщина, а я — мужчина. — Он чувствует, что сбился на фальшивый тон, потому что она тут же отстраняется и внимательно смотрит на него.
— Вы видите во мне награду, которая по праву причитается вам за хорошую работу?
— Хильда, простите меня, ради бога.
После этого у них не получается ни серьезного разговора, ни простой беседы. Вскоре Удо желает ей спокойной нови и отправляется к себе. Он долго не может заснуть, думает о своей сотруднице, своей начальнице, о женщине, которой он восхищается, поклоняется, верит, но которую так часто не понимает. «Так было всегда, — думает он. — Я ошибся в ней с самой первой встречи. Тогда я был лишь первым секретарем нашего посольства в Варшаве. В молоденькую, живую журналистку были влюблены все мужчины посольства. Я тоже ничего не имел против легкого увлечения. Что же она сделала? Она отшила меня, а затем предложила мне другое, политическое приключение, вероятно, самый большой шанс в моей жизни». Он понял это только теперь.
Это случилось незадолго до прихода Гитлера к власти.
«Я отыскала прелестное кафе в старой части города, господин секретарь. Единственное, чего мне недостает, — это спутника», — проговорила Хильда, озарив его улыбкой.
Пожирая ее глазами, он уже представлял себя торжествующим победителем среди других ее поклонников. Об этом же он рассуждал за кофе с коньяком так свободно и непринужденно, как никогда не говорил о своих взглядах и мнениях.
Она спокойно выслушала его, а потом перевела разговор в нужное ей русло.
Как ей это удалось, он до сих пор не знает. Но у него и теперь начинает сильнее биться сердце, когда он думает о том, как попался в западню.
«Мне неясно только одно, господин фон Левитцов, как вы собираетесь делать карьеру, не встав окончательно на ту или иную сторону?»
«Но это же очень просто, моя милая фрейлейн. Если в силу войдут социалисты, надо будет поддержать нацистов. А если Гитлер слишком уж вознесется, мы снова поддержим социалистов. Л если и те, и другие попадут впросак, мы сможем посмеяться, наблюдая со стороны».
«Мы», — уточнила Хильда, — это, вероятно, те господа, которые всегда держали власть и деньги в своих выхоленных руках?»
«Вы не только очаровательная, но еще и умненькая девочка, дорогая».
«А вы, господин секретарь, оппортунист».
«Я бы сказал, прагматик; потому что, если господин генерал-фельдмаршал фон Гинденбург все-таки капитулирует перед ефрейтором, я смогу приноровиться к изменившимся обстоятельствам — временно. Или вы думаете, что дилетанта Гитлера надолго оставят у власти?»
Она не ответила на этот вопрос, только смерила собеседника долгим взглядом и вскользь, ровным голосом заметила:
«Я думаю, господину Гитлеру было бы небезынтересно узнать, как оценивают его способности некоторые из его будущих дипломатов».
Он забеспокоился:
«Я думал, вы разделяете мои взгляды…»
«Иногда».
Он почувствовал, как сильно забилось сердце. Сознание опасности овладело им.
«Фрейлейн Гёбель, до сих пор я не думал, что вы…»
«Что?»
«Что вы делаете общее дело».
«С кем, господин фон Левитцов? Что вы имеете в виду? Или вы хотите отгадать?» Она выдержала длительную паузу, спокойно глядя на него.
Он медленно покрывался испариной, но старался сохранить безмятежное выражение лица.
Она перестала улыбаться:
«Вы легкомысленны, господин фон Левитцов. Вы позволяете заглянуть к себе в карты. Вообразите на минутку, что я действительно представляю интересы вышеназванных господ из Берлина. Что тогда?»
«Я в это не верю!» Он все еще надеялся на свое знание человеческой натуры, хотя оно только что его подвело.
Маленькая журналистка, которую он явно недооценил, ничем не показала, что понимает свое превосходство. Она продолжала говорить спокойным тоном, не выдававшим ее истинных мыслей:
«Иногда вера помогает сдвинуть горы. Но поможет ли она вам выбраться из лужи, в которую вы сами себя усадили своими легкомысленными речами?»
На первый взгляд, у нее не было открыто враждебных намерений. Он поспешил обезопасить себя:
«В дальнейшем я буду осторожнее».
Она снова взглянула на него, уже другими глазами, и уже другим тоном, от которого у него отлегло от сердца, сказала:
«Мне вы можете довериться во всем, господин фон Лeвитцов, по только мне. И если в будущем вы действительно собираетесь предпринять что-то против Гитлера и его политики, я знаю, как вам помочь. — Она сделала паузу. Он выжидательно глядел на нее. И она добавила, не спуская с него глаз: — У меня есть контакт с представителями великой державы. Там с тревогой следят, как рушится демократия в Германии».
Ему вдруг показалось, что он слышит звон Биг Бена. Он представил себе британский парламент во главе со спикером, вспомнил о незабываемых днях, проведенных в Лондоне, и сказал с воодушевлением:
«Я знаю только одну страну, где по-настоящему процветает демократия. Только англичане обладают достаточно здравым смыслом, чтобы не допустить у себя такого общественного явления, как фашизм!» Он был уверен, что попал в точку, заметив реакцию Хильды на свои слова. Он думал, что разгадал ее, и ликовал.
«Вы работаете на сэра Роберта! Это он вывел вас на меня? Ну конечно! В Лондоне знают меня и мои убеждения!»
Она оставалась невозмутимой:
«Предположим еще раз, что вы правы, господин секретарь. Вполне возможно, что ваши убеждения и ваши способности хорошо известны».
«От Интеллидженс сервис ничего не утаишь!»
Лицо ее стало строгим от этих слов, и он решил, что она рассердилась потому, что он теперь все знает.
«Те, кто дает мне задания, действуют в интересах немецкого народа».
Он рассмеялся:
«Фрейлейн Гёбель, поберегите, пожалуйста, ваши фразы для газетной статьи. Сэр Роберт думает о народе так же много или так же мало, как я. Скажите лучше, что я могу сделать?»
«У вас есть доступ к сведениям секретного характера?»
«Есть. — Он удобно откинулся на спинку стула и закурил сигарету. Ему хотелось в полной мере ощутить себя в безопасности. — А кто мне может гарантировать, глубокоуважаемая фрейлейн, что вы не троянский конь нацистов?»
«Это что, комплимент, господин фон Левитцов? Хотите, чтобы вас считали джентльменом, а сами сравниваете меня с конем? А кто же тогда Одиссей, который меня придумал? Может быть, толстый Геринг?»
В своем наигранном возмущении она показалась ему еще привлекательней.
«Простите, дорогая, это сравнение действительно не очень удачно, даже отвратительно».
«Кроме того, если вы собираетесь выступить в роли Ахилла, не забудьте о его уязвимой пяте».
«Да, я действительно позволил поглядеть в свои карты. Сознаюсь».
«Могу я быть уверена, что вы не прячете запасных козырей в рукаве? У вас ведь тоже есть свои связи в Берлине».
Нет, ее не обманешь. У нее на все есть ответ. Он попытался чуть припугнуть ее:
«Да, в столице рейха у меня большие связи».
«Значит, мы оба идем на риск», — кивнула она.
«Окупится ли он?»
Она ответила вопросом на вопрос:
«Так вы решились?»
«Во всяком случае, я заинтересован в том, чтобы открыть счет в банке высокогорной страны. — И, продолжая говорить недомолвками, добавил: — В ближайшие дни я еду в Берлин. Люблю небольшие сюрпризы. Вам я обязательно устрою один».
Это была их первая серьезная беседа. Он шел на это свидание, чувствуя себя победителем. Правда, ему не удалось одержать победу, но зато он сделал открытие: Хильда Гёбель была совсем не такой, какой ее представляли мужчины в германском посольстве в Варшаве. Он уехал в Берлин, провел там несколько недель и вернулся в Варшаву, обогащенный некоторым опытом.
В поезде он встретился с еще одним поклонником Хильды Гёбель. Роберт Вайземанн тоже был журналистом. До самой германо-польской границы он сидел рядом с Левитцовом, молчаливый и взволнованный. Пограничник, проводивший проверку, был очень вежлив. Он быстро просмотрел паспорта и вернул их со словами:
«Прошу вас, господа. Желаю вам доброго пути и приятного пребывания в Варшаве. Всего наилучшего».
«Спасибо, любезный», — ответил фон Левитцов.
Вайземанн безмолвствовал, пока граница не осталась позади, а потом взорвался:
«Это непостижимо, господин Левитцов! Этот чиновник обходится с нами с вежливостью, которая пристала учителю танцев в пансионе для благородных девиц, а подобные ему чиновники, облаченные в форму, заняты в Берлине тем, что пытаются опять узаконить средневековые пытки и охоту на ведьм и еретиков».
«Вы не преувеличиваете?»
«Возможно, вы и правы. Но такими бесчеловечными не были даже инквизиторы».
Столь печальный тон был необычен для Вайземанна, поэтому фон Левитцов с интересом смотрел на него.
«Вы никогда не были склонны к пессимизму».
«Это не единственная новость, господин секретарь. С тех пор как был совершен поджог рейхстага в Берлине, Геринг организует травлю всякого, кто утверждает или хотя бы подозревает, что поджигателями были не коммунисты».
«Кто же, по вашему мнению?»
«Национал-социалисты! Только они были заинтересованы в этом. Теперь у них прекрасный предлог избавиться от всех своих противников».
Удо фон Левитцов вспоминает, что после этого заявления он медленно вставил в глаз монокль и с сочувственно-ироничной улыбкой посмотрел на собеседника:
«Вы, по-моему, еще живы, Вайземанн».
«Если ты не получаешь больше удары, это не значит, что ты забыл о них. Теперь я представляю себе, в чем суть германского духа, который, как считали раньше, должен был оздоровить мир».
«Это очень любопытно, Вайземанн».
«Большинство наших соотечественников являются братьями и сестрами простоватого немецкого Михеля, тупые верноподданные, всегда готовые спасовать перед более сильным. А остальные стараются уподобиться модели сверхчеловека, «белокурой бестии», придуманной Фридрихом Ницше».
Разговор начал утомлять Удо. «И почему немецкие журналисты в большинстве своем такие жалкие философы? — подумал он. — Наверное, потому, что немецкие философы еще более жалкие писатели?»
«Вы похожи на Ницше с вашим стремлением переоценивать ценности», — сказал он.
Вайземанн пришел в еще большее возбуждение:
«Вы опять считаете, что я преувеличиваю, господин секретарь? Тогда давайте оставим вершины реакционной философии и обратимся к конкретным примерам. Меня арестовали, вместе со многими другими бросили в камеру, унижали, избивали утром, днем и вечером».
Удо вынул монокль. Он был ошарашен, испуган, искренне сочувствовал собеседнику.
«Ужасно. Но почему? За что?»
«Вы знаете, что обычно я пишу для либеральных газет. В последние годы охотно печатали мои статьи, где я высказывал свое мнение о лидерах нацистского движения, — теперь эти статьи можно найти разве что в архивах».
Удо почувствовал облегчение. Он никогда не был столь неосторожен.
«Так вы думаете, что вам мстили?»
«Кто выступает против нацистов, кто стоит у них на пути или хотя бы раз впал у них в немилость — тот пропащий человек».
«Но ведь вас освободили, господин Вайземанн»!
«Иногда я писал и для «Берлинер локальанцайгер». Эта газета принадлежит, как вам известно, Гугенбергу, А он сейчас министр в правительстве Гитлера. Вероятно, предположили, что после этого краткого, но весьма эффектного урока я вполне излечился».
Удо подумал, что, возможно, недооценил этого журналиста, и спросил:
«Так этого не случилось?»
«Ну почему? Мне помогли освободиться от иллюзий относительно качеств немецкого народа. Когда-то я мечтал о демократии и человеческом достоинстве в Германии. Но это была лишь мечта. Сейчас я не могу уснуть ночами. Страх гонит меня из страны. Мне осталась только надежда, что моя ненависть не будет бесплодной».
Удо всегда раздражали подобные разговоры о призвании. Многие либеральные журналисты любили выступать в роли исправителей мироздания, вместо того чтобы заняться собственной газетой. Он больше не старался скрыть иронии:
«Да, ведь при вас ваше бойкое перо».
«Я поделился с вами опытом, который сами вы никогда не обретете. Вы всегда принадлежали к элите, с самого рождения, и вы всегда будете принадлежать к ней, даже при нацистах. Но у нас с вами есть и общее: мы верили в игру по правилам, полагались на нее, придерживались определенных правил ее ведения».
«А что же теперь?»
«С приходом Гитлера правила изменились: если ты не хочешь быть моим братом, тебе проломят голову».
«Насколько я понимаю, вас не устраивает ни то, ни другое. Что же вы собираетесь делать?»
«Я хочу попытаться найти в немецком образе мыслей причины, вызвавшие к жизни те ужасы, которые происходят и еще произойдут в Германии».
«И вы собираетесь об этом писать? В Варшаве, наверное?»
«Нет, господин секретарь, я поеду в Австрию».
«Один?»
«Нет. Я не хочу быть виновным в том, что молодые неопытные создания попадутся на удочку Гитлера».
«Мне кажется, вы имеете в виду совершенно определенного человека, Вайземанн».
«Да, я возьму с собой в Австрию Хильду Гёбель».
Беспокойство шевельнулось в сердце Удо.
«Она согласна?» — спросил он.
«Нет. Она еще не знает о моих планах».
Удо вздохнул и удивился тому, что почувствовал такое облегчение.
«Я уверен, что она согласится, — продолжал Вайземанн, — для нее это было бы самое лучшее. Она талантливая журналистка, но еще неопытна. Очень восторженная. девушка. Мне кажется, она любит читать при свете свечи Стефана Георге и Рильке. Боюсь только, что ей мешает звук шагов марширующих штурмовиков. Я люблю ее за эту восторженность, за ее легковерие. Но в других она видит только те качества, которые свойственны ей самой. Она должна научиться видеть жизнь такой, как она есть».
«И вы полагаете, что только вы можете ей в этом помочь? Почему вы не скажете честно, как мужчина: Хильде Гёбель не обязательно преуспевать в работе, потому что я приготовил ей место в своей постели?»
«Разве это не мой долг — помогать женщине, которую я люблю? Уверяю вас, Хильда очень неопытна в политических вопросах».
Эта поездка в Варшаву и разговор с Вайземанном сохранились в памяти Удо фон Левитцова. Он размышляет об этом в своей комнате в гостинице «Дойчес Хаус», и ему становится ясно, что именно там он навсегда связал свою жизнь с Хильдой Гёбель. И тогда он впервые отметил, как по-разному оценивают ее люди; почти каждый, кто знал Хильду, представлял ее себе иной. И ему стало приятно, что он знает о ней больше, чем другие.
В вагоне он ответил журналисту:
«Может быть, вы недооцениваете вашу хорошенькую коллегу?»
«Да что вы о ней знаете? Вы думаете, что по анкетным данным, хранящимся в вашем посольстве, можно составить представление о человеке?»
«Нет, я ни в коем случае так не думаю», — вежливо ответил Удо и подумал: «Этот газетный писака пал жертвой собственных высоких фраз».
«Вам никогда не понять Хильду Гёбель!»
Удо снова вставил монокль и окинул Вайземанна долгим, оценивающим взглядом:
«А теперь вы недооцениваете меня».
«Простите, я не это хотел сказать, господин фон Левитцов. Вы везете какие-нибудь новости из Берлина?»
«А вы любопытны, Вайземанн».
«Я журналист».
«А я дипломат. И приучен помалкивать».
«Забывать вы тоже умеете?»
«Что именно?»
«Мои чувства, мои взгляды и намерения. Все, что я вам рассказал».
«Вы меня разочаровываете, Вайземанн. Приберегите ваш страх для более подходящего случая».
«Значит, вы не будете препятствовать мне?»
«Конечно нет. — Удо вынул и вновь вставил монокль. — Ведь вы еще собираетесь спасти невинную овечку из волчьей пасти».
«Не вижу здесь ничего смешного, господин секретарь».
Левитцов не ответил. Он думал о посольстве, о Хильде Гёбель, о том, какова будет ее реакция на предложение Вайземанна и на сообщение, которое он везет из Берлина.
Когда он видел Вайземанна снова? В тот же вечер. В посольстве отмечали праздник. Когда они вместе вошли в зал, музыка смолкла. Но это не имело отношения к их возвращению из Берлина.
Пресс-атташе Зигфрид фон дер Пфордтен вышел на середину зала, и то, что он произнес, было полнейшей неожиданностью для журналистов и обесценило новость, привезенную Удо.
«Дамы и господа! Разрешите мне объявить танец в честь фрейлейн Хильды Гёбель, которая сегодня назначена референтом по культурным вопросам при национал-социалистском руководителе немецкой колонии в Варшаве».
Музыканты заиграли туш. Удо почувствовал жалость к своему спутнику и даже позабыл о монокле, когда прошептал Вайземанну:
«Вот она, ваша невинная овечка!»
Тот ничего не ответил, только покачал головой. Потом он все пытался поговорить с Хильдой наедине. Наконец ему удалось увлечь ее в маленький голубой салон.
У дверей тут же встал первый секретарь посольства. С угрюмой усмешкой он похвалил себя за благородство, с каким предоставил сопернику возможность поговорить с девушкой. В то же время он оберегал свою будущую партнершу от всяких неожиданностей. Минуты тянулись нескончаемо медленно. Он ломал себе голову, стараясь придумать, как, не выходя из рамок вежливости, прекратить их беседу. Конец его мукам положило данное ему поручение.
Он постучался, быстро вошел в комнату и, не дав журналисту, встретившему его появление мрачным взглядом, и рта раскрыть, заговорил:
«Так вот вы где! А я вас везде ищу, фрейлейн Гёбель».
По ее глазам было видно, что она не поверила в его неосведомленность.
«Вы хотели со мной поговорить, господин фон Левитцов?»
«О нет, такая незначительная личность, как я, не может претендовать на ваше милостивое внимание. Вашего общества ищет более значительная персона. Вас жаждет увидеть господин Шмидтке, новоявленный специальный уполномоченный, дорогая».
Она оставила без внимания его высокопарный тон, только кивнула и протянула Вайземанну руку:
«Прощайте, Роберт».
Журналист был почти в полном отчаянии.
«Я подожду тебя здесь. Я должен закончить разговор с тобой. Это очень важно, Хильда, клянусь тебе!»
Она вышла, Удо последовал за ней, словно в его задачу входило проводить ее. На самом деле ему просто не хотелось выслушивать упреки возмущенного журналиста. И он стал развлекаться, как того требовало его положение. Он танцевал, болтал, блистал новыми шутками и анекдотами, вывезенными из далекого Берлина, и безуспешно старался подавить охватившее его беспокойство. Что же она сделала? Сделала ли она что-нибудь вообще? Как она ответила на предложение Вайземанна? Разве с приходом Гитлера к власти для нее ничего не изменилось?
Он был не в ладах с самим собой, упрекал себя в том, что боялся собственной смелости. Конечно, ничего не изменилось. Случилось то, чего и следовало ожидать. Потом его снова обуяли сомнения. Осталось ли между ними что-нибудь общее? Он размышлял, комбинировал, надеялся и боялся собственных надежд, но внешне оставался элегантным дипломатом, флиртовал с дамами и пил шампанское бокал за бокалом. Он мог вынести многое, он чувствовал, что профессия обязывает его к этому. И все же он никого и ничего не упускал из внимания. Он отметил, что среди персонала посольства образовалась новая группировка. Консервативное аристократическое ядро вокруг посла обособилось еще больше, чем раньше. Более молодые чиновники, которые сделали ставку на нацистов, чувствовали себя победителями и надеялись на скорую карьеру. Да и появление специального уполномоченного предполагало некоторые изменения в составе посольства.
Удо видел, как Хильда вернулась с беседы с уполномоченным, как ее тут же подхватил Вайземанн и они исчезли в голубом салоне. Решившись, он подошел ближе и стал слушать. Говорил Вайземанн:
«Ты уверяешь, что не боишься, Хильда. Но ты даже не знаешь, какое это ужасное чувство — страх. Ты не знаешь, что…»
«Пардон! — Удо понимал, что лучше прервать возбужденного оратора. Он слегка поклонился: — Вы хотели поговорить со мной, фрейлейн Гёбель?»
Журналист в бешенстве чуть не бросился на него:
«Нет! Фрейлейн Гёбель сейчас ни с кем не хочет говорить!»
Удо фон Левитцов не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне. Он всегда придавал большое значение хорошим манерам. Своей подчеркнутой вежливостью и любезностью он несколько обезоружил противника.
«Дорогой господин Вайземанн, я уже говорил вам, что, будучи дипломатом, привык молчать и забывать. Теперь я хотел бы еще добавить, что мне пришлось затратить немало усилий, чтобы натренировать свою память».
Было видно, что в душе Вайземанна происходит борьба между возмущением и страхом.
«Что вы хотите этим сказать, господин фон Левитцов?»
«Желаю вам доброго пути в Вену, дорогой Вайземанн».
Журналист не прореагировал на эти слова. Возникло неловкое молчание. Хильда старалась не замечать устремленного на нее с мольбой взгляда. Наконец она сказала тихо:
«Всего наилучшего, Роберт, Каждый должен идти своей дорогой».
Оба мужчины понимали, что это конец. С опущенной головой, неуверенными шагами, словно его кто-то подталкивал, Роберт Вайземанн направился к двери. Вдруг он остановился и проговорил в пространство:
«Но почему у нас должны быть разные дороги? — Он не дождался ответа и добавил чуть слышно: — Не забывай меня, Хильда!»
Она опустилась в кресло. Медленно шли секунды. Удо фон Левитцов не любил затянувшегося молчания. Он должен был говорить, освободиться от терзавшего его волнения, расшевелить погруженную в свои мысли молодую женщину. Пусть она его ругает или хвалит — все равно, лишь бы она заговорила. С видом заправского конферансье он произнес:
«Действие второе, сцена прощания».
«Господин фон Левитцов, — отозвалась Хильда, — я была бы сейчас очень рассержена, если бы вы не сообщили мне своего положительного решения».
Он был смущен. Он не ожидал такого категоричного заявления, произнесенного таким спокойным и уверенным тоном.
«Что же мне делать?»
«В своем возбуждении Роберт Вайземанн чуть не отправил нас в преисподнюю. Почему вы решили освободить меня от него? Зачем вы перечеркнули его планы?»
В этих словах слышались горькие нотки. Но он не обратил на них внимания; он был уверен, что она благодарна ему.
«Вы неплохой комбинатор, фрейлейн. И кое-что понимаете в маскировке. Поздравляю со званием референта. Или?..»
Она недоуменно посмотрела на него;
«Или что?»
«Или это была только уловка нового Одиссея?»
«О женских уловках вы, как видно, невысокого мнения?»
«Очень высокого, с тех пор как познакомился с Хильдой Гёбель».
«А как прикажете расценивать ваше вступление в нацистскую партию, господин фон Левитцов? — Она отметила про себя его удивление и разочарование. — Это и было вашим обещанным сюрпризом. Или вы преследовали этим другую цель?»
«Можно его рассматривать как маскировку?»
«Пожалуй».
Он чувствовал себя как ученик, успешно сдавший экзамен строгому учителю. Он присел с ней рядом:
«Прекрасно, тогда мы можем наконец серьезно поговорить. Фрейлейн Гёбель, через мои руки проходят все важные и секретные бумаги посольства».
Она сделала большие глаза:
«Да что вы говорите?»
Он чуть не клюнул на эту удочку, чуть не поверил в искренность ее удивления. Он нашел выход в иронии:
«Я осел! Я опять недооценил вас!»
Но она не остановилась на этом и деловито продолжила:
«Значит, я могу рассчитывать на вас?»
«Да, — ответил он, но ему тут же пришлось сделать над собой усилие, чтобы задать следующий вопрос. Он был деловой, по скромный человек. — А на что я могу рассчитывать? — спросил он и, чтобы скрыть неловкость, опять взялся за монокль. — Я надеюсь на хорошие английские фунты».
Она не ответила прямо, а только осведомилась с усмешкой:
«Хотите погасить долги вашей семьи?».
Этими словами она снова сбила с него всю самоуверенность. Нет, ему далеко до нее. Откуда она может знать о долгах его семьи? «Наверное, она умеет читать мысли», — подумал он, когда она разъяснила ему, что всегда старается как можно больше узнать об окружающих ее людях.
«Об этой стороне нашей будущей совместной работы вы можете не беспокоиться, господин фон Левитцов. Все будет сделано в соответствии с вашими пожеланиями».
«Примите мои комплименты, дорогая, сэр Роберт вас отлично подготовил».
Ока продолжала дружелюбно смотреть на него, и в ее голосе не было и тени неодобрения или упрека.
«Господин фон Левитцов, нам нужна всякая информация, которая послужит тому, чтобы перечеркнуть планы Гитлера. Это наша общая цель. Поэтому будет лучше и для вашей, и для моей безопасности, если мы в наших разговорах не будем называть имен».
Он улыбнулся в надежде, что хоть в чем-то может одержать верх:
«Вы разрешите мне сделать одно отступление от ваших строгих правил?»
«Пожалуйста, если у вас есть что-то конкретное. Но только прошу избавить меня от обычной дипломатической болтовни».
«Ваше желание для меня закон. Запомните: Йохнер, полковник Вернер Йохнер. Это одаренный офицер штаба, ему подчинена дипломатическая миссия в Эстонии. Неофициально он является связным отдела абвера при эстонском генеральном штабе. Конечно, это направлено в первую очередь против большевиков, по все, что происходит в районе Балтийского моря, может представлять интерес и для заокеанского лорда».
«Вполне вероятно».
Итак, первый шаг был сделан. Понимал ли он тогда, на какой путь вступил? Он попытался скрыть волнение за напускной развязностью:
«Теперь я у вас в руках, Гёбель!»
«Нет, вы просто протянули мне руку, мне и тем, кто стоит за мной. Мы вместе взялись за нелегкое дело».
«Этот безумный мир! Мы должны расхлебывать кашу, заваренную безродным выскочкой и его сообщниками!»
Хильда дружелюбно кивнула:
«Надеюсь, мы справимся с этой кашей, прежде чем ее успеют предложить народу».
«Ах, оставьте эти социальные сентенции, Гёбель! Это не ваш стиль».
«Простите мне эту оплошность. В вопросах стиля я полностью полагаюсь на вашу компетентность, господин фон Левитцов». Но по ее глазам было видно, что она не принимает его всерьез.
Да, принимала ли она его вообще когда-нибудь всерьез? С тех пор они работают вместе в полном согласии. Но всегда, когда он о ней думает, ему многое в ней непонятно.
В эту ночь он спит мало. Ему не лежится одному на широкой удобной кровати гостиницы в Гревенитце. Удо думает о своей работе с Хильдой Гёбель и как бы подводит общий итог.
— Чего я ожидал? Чего ради я так хлопочу из-за этой женщины? Я добивался ее со встречи в маленьком кафе в Варшаве и до этой поездки в сельскую гостиницу.
— Удо, ты получил полный отказ, тебя просто водили за нос. У тебя есть все основания считать себя оскорбленным! Этого нельзя больше терпеть! Она всегда была к тебе безразлична. Но, правда, она никогда ничего тебе не обещала.
— Отказ всегда отказ, в какой бы форме его ни преподнесли. Но мог бы я представить свою жизнь без этого партнерства?
— Удо, не становись сентиментальным. Сознайся, ты сам дал себя провести.
— Нет, не то! Правильней сказать, меня провела женщина, которую я хотел соблазнить.
— Ты понял это только теперь?
— Я знал это давно. Почему мужчина не может признать превосходства умной женщины?
— Я должен попросить вас, господин фон Левитцов, не обольщайтесь!
— Но как это сделать? Она никогда не вводила меня в заблуждение. Почему я не могу перенять у нее это и не вводить в заблуждение самого себя?
— Что касается меня, я был бы не прочь получить еще один хороший урок. В конце концов, человек учится всю жизнь.
— С каких это пор ты стал довольствоваться такими прописными истинами?
— Я тоже спрашиваю себя, действительно ли она никогда не обманывала меня? Будучи женщиной, она была столь же искренна, сколь привлекательна.
Будучи женщиной. Имел ли ты дело только с женщиной? Впрочем, она никогда не утверждала, что действует от имени сэра Роберта, она только не разубеждала тебя в этом.
— Но она действовала. Она знает, чего хочет.
— А чего хочешь ты?
— Чего я хочу? Женщину? Денег в фунтах стерлингов? Бороться против Гитлера?
За окном забрезжил рассвет. Удо фон Левитцов не может найти ответа на свои вопросы; он не может найти покоя и сна.
Хильда Гёбель завтракает одна. Ее спутник появляется только к обеду. Он собирается извиниться за свое опоздание, но она не дает ему и рта раскрыть:
— Я надеюсь, вы хорошо отдохнули. Если вы хотите загладить свою вину, пригласите меня на бутылку вина.
Советник кивает в знак согласия и подзывает хозяйку:
— Уважаемая фрау Тетцлафф, если вы хотите послужить отечеству, принесите-ка нам одну из тех бутылок с золотистой влагой, которые вы прячете в глубине вашего погреба.
Хозяйка улыбается, вопросительно смотрит на Хильду и, когда та кивает, заявляет:
— Ну что ж, постараюсь угодить высокочтимым господам по мере моих скромных возможностей.
Один из клиентов, стоявших у стойки, кричит:
— Фрау хозяйка, еще раз то же самое!
Хильда бросает взгляд в его сторону — это молодой человек в серой форме вермахта.
— Идите, фрау Тетцлафф, — обращается Хильда к женщине, — мы подождем.
— Это отпускник. Он вернулся с Восточного фронта.
Видимо, молодой человек слышит ее слова, потому что начинает петь на мотив музыки популярного шлягера:
— Для чего нам отпуск? Он для развлечений!
Фрау Тетцлафф хочет пройти мимо него к стойке, но он преграждает ей дорогу и, вытянувшись, как перед командиром, говорит:
— Позвольте доложить, фрау хозяйка, крепость будет сегодня взята!
— Разумеется, мой мальчик. А если ты принесешь букет красивых цветов, то девушка капитулирует добровольно.
— Благодарю, фрау хозяйка. Не подскажете ли еще, где мне найти такую покладистую девушку? Тоска моя так велика, а отпуск так короток!
Фрау Тетцлафф наливает ему еще стаканчик и смотрит на него сочувственно:
— Так ты нездешний?
— Нет, я живу в Рурской области. То есть я жил там, в Оберхаузен-Штеркраде, на Гинденбургштрассе. Теперь на месте нашего дома осталась только воронка от бомбы. Там погибла вся моя семья — родители, сестра.
— И поэтому тебе дали отпуск, мой мальчик?
Солдат кивает:
— Внеочередной отпуск для урегулирования семейных дел. Да какие могут быть семейные дела теперь, когда вся семья погибла? Вот я и приехал в Гревенитц. Сюда занесло одного из братьев моей матери, моего, так сказать, дядюшку. Правда, мы мало знакомы с ним.
Оказывается, фрау Тетцлафф лучше информирована о родственных отношениях молодого солдата, чем он сам. Она знает и его дядюшку.
— У нас только один имел родственников в Рурской области — Пауль Кранбюлер.
Ее осведомленность явно производит на солдата впечатление, и он хочет до конца использовать это.
— Раз вы все знаете, фрау хозяйка, то подскажите, где мне найти девушку в Гревенитце, пока мой букет совсем не увял?
Молодому человеку определенно везет.
— Сегодня в Фельдкирхене будет танцевальный вечер. Можешь выбрать себе девушку там.
— В Фельдкирхене?
— Это не больше четырех километров отсюда.
— Нет, фрау хозяйка, хоть я и пехотинец, но топать пешком в собственный отпуск мне неохота. Я разыщу себе велосипед. Там, на фронте, у нас это называлось «организовать», и до сих пор не было еще ничего такого, чего бы мы не могли «организовать». — Голос молодого отпускника звучит непривычно громко.
«А ведь он почти ничего не пил», — отмечает про себя фрау Тетцлафф. Она успокаивает его:
— У Пауля Кранбюлера, насколько я знаю, как раз стоит в сарае подходящая старая развалина.
Хильда с интересом прислушивается к их беседе.
— Кранбюлер? — переспрашивает она хозяйку. — Это не его ли самый красивый дом с резными ставнями?
— Так точно, госпожа. — Солдат делает несколько шагов к их столику. — Я тоже узнал дом и разыскал своего дядюшку по этим резным ставням.
Но хозяйка незаметно, с чисто женской ловкостью снова возвращает его к стойке:
— Принести тебе что-нибудь поесть, мой мальчик?
— А почему бы и нет? Только сначала плесните мне еще в стакан. Сегодня у меня есть повод выпить. Раз уж мне удалось разыскать дядюшку, то удастся найти и подходящую девчонку.
Сидя за столом, советник следит за Хильдой, которая не спускает глаз с отпускника.
— Он, безусловно, мог бы рассказать много интересного, — тихо шепчет она.
— Он насторожится, если мы начнем его выспрашивать, — бормочет в ответ Удо фон Левитцов.
— Почему такой мрачный тон, Удо?
— Потому что мне кажется, что вас интересуют не его впечатления от Восточного фронта, а дом с резными ставнями или сам этот кавалер с букетом лютиков.
— Так вы еще и ревнивы, господин фон Левитцов? Или причиной вашего скверного настроения являются голод и жажда, которые вы еще не утолили?
Тут, как по мановению волшебной палочки, появляется фрау Тетцлафф. В корзине, которую она несет очень бережно, покоится бутылка. Фрау указывает на этикетку.
— Черт возьми! «Нирштейнер бургвег»! Прекрасно, хозяйка, это великолепный рейнвейн!
— А что есть к этому благородному вину? — вмешивается Хильда. — Дорогая фрау Тетцлафф, мне и моей матери вы подавали в прошлый раз отличную свежую форель. Не откажите в любезности поджарить ее и сегодня, пожалуйста!
Хозяйка колеблется, но потом решается:
— С удовольствием, но только вечером.
— Вечером мы уже возвращаемся обратно в Берлин.
— Но сейчас у меня нет форелей. Они перепадают мне время от времени от местного рыбака. Он тоже любит иногда пропустить стаканчик.
— Далеко он живет?
— Нет, фрейлейн Гёбель, но к обеду мне уже все равно не успеть.
— А я так мечтала поесть форелей! — Хильда смотрит на хозяйку глазами обиженного ребенка, но в них отражается не только разочарование.
Хозяйка понимает ее:
— Если бы на машине, то можно было бы и успеть.
— Удо, это идея! — в восторге восклицает Хильда.
— Да так ли уж нужны эти форели? — спрашивает советник, но, будучи кавалером старой школы, он встает, не дожидаясь ответа, чтобы исполнить желание дамы. — Вы тоже едете, фрау хозяйка?
— К сожалению, я не могу оставить стойку и кухню без присмотра! — Она дает галантному кавалеру указания, бутылку для рыбака и провожает его к машине.
Хильда недолго остается одна. Молодой отпускник просит разрешения подсесть к ее столику. Он продолжает изображать этакого весельчака, ищущего знакомства. Он громко балагурит, шутит, но между словами тихо, так что слышит его только Хильда, произносит:
— Я Томас. Я уже боялся, что мне придется рассказывать свою историю до самого вечера.
— Как только я услышала про резные ставни, тут же поняла, что ты человек, которого я жду.
— Значит, ты «Альфа».
Тут Хильда замечает, что к ним подходит любопытная хозяйка.
— Принесите, пожалуйста, еще один стакан, фрау Тетцлафф. Молодой человек любезно согласился развлечь меня, пока вернется господин фон Левитцов с форелями.
Хозяйка усмехается: кажется, она все поняла и героически решилась сдержать свое любопытство. Для Хильды Гёбель она готова даже на это.
— Твой спутник в курсе? — тихо спрашивает молодой человек.
— Нет.
— Так вот почему тебе так захотелось форелей? А я-то удивился, «Альфа», о которой мне говорил «Омега», не просто взыскательная дама.
— Томас, у нас мало времени. Я очень рада, что до сих пор у тебя все шло успешно.
— После того как «Омега» получил твое последнее донесение, что в Гревенитце действительно есть этот дядюшка с его примечательными ставнями, я успел свыкнуться со своей новой биографией.
— А дядюшка? Он тебя признал?
— Пауль Кранбюлер видел в последний раз своего племянника, когда тот еще под стол пешком ходил. Кроме того, я подробно расспросил обо всем солдата, который дал мне свои документы.
— Многие ли военнопленные согласились сотрудничать?
— Нет. Ослабить воздействие геббельсовской пропаганды не так-то просто. Несколькими докладами и беседами не вытеснишь из головы идей, вдалбливавшихся годами. Многие солдаты еще продолжают верить в окончательную победу Гитлера.
— Тебя сбросили с парашютом?
— Нет, линия фронта постоянно менялась, и Центр решился на второй вариант: через фронт меня переправили партизаны.
— А проверки в тылу?
— «Омега» и его люди все предусмотрели. У меня настоящая солдатская книжка, настоящее отпускное свидетельство, срок действия которого истекает ровно через одиннадцать дней.
— А где передатчик?
— В надежном укрытии.
— Хорошо, ты можешь принести его позднее. На первое время я дам тебе один адрес в Берлине. Ты будешь легально жить у моей старой квартирной хозяйки. Если ты уйдешь в подполье, у тебя не будет такой свободы действий. Фрау Йёкель, моя хозяйка, была для меня когда-то второй матерью. Она плохо разбирается в политике. Она никогда не понимала, что происходит вокруг нее. В первую мировую войну она потеряла мужа, в прошлом году — единственного сына. Теперь она упрекает себя, что не удержала сына, когда он приезжал в свой последний отпуск. Она поможет каждому, кто больше не хочет возвращаться на фронт.
— Я должен остаться у нее?
— Нет, Томас. Ты получишь там гражданскую одежду и новые документы.
— От твоей квартирной хозяйки?
— Костюм — да. Документы тебе принесут.
— Не навлеку ли я опасность на фрау Йёкель?
— Ты пробудешь у нее буквально пару дней. Для соседей ты будешь товарищем сына. Я устрою тебя работать шофером на один из берлинских военных заводов. Надеюсь, мне удастся раздобыть тебе надежную броню.
— А где я буду жить?
— Ты получишь справку, что твой дом разбомбили, и переедешь в загородный поселок. Так ты сможешь собрать передатчик. На связь мы выходим каждую неделю, но в разное время. Ты как можно чаще будешь ездить на своей машине заправляться на Хеерштрассе. К тебе подойдет один из людей, ожидающих заправки. Он назовет тебе время встречи, если оно изменится.
— Ты будешь приходить?
— Нет, Томас. Приходить будет один и тот же человек, мы будем поддерживать контакт только через него. Если все удастся, то сколько тебе потребуется времени, чтобы собрать передатчик? Ты же знаешь, после нападения Гитлера на Советский Союз все связи сразу оборвались. Мне удалось обходными путями информировать «Омегу» и устроить в Гревенитце встречу с тобой. Томас, Центр ждет собранной нами информации!
Молодой отпускник, назвавший себя Томасом, беззаботно улыбается:
— Не беспокойся! Мы неделями тренировались. Собрать передатчик я смогу в считанные минуты. Разобрать еще быстрее.
— Хорошо. Тебе, вероятно, придется часто менять место. — Хильда озабоченно поднимает глаза и видит, что Томас снова беспечно улыбается. Она смотрит на него очень серьезно: — Ты недостаточно осторожен. Даже если сейчас нам не грозит непосредственная опасность, нельзя забывать об обычных ежедневных проверках. Никто не должен даже догадываться о нашей работе.
Через час возвращается Удо фон Левитцов с форелями. Хильда, как и прежде, сидит за столом одна. Томас уже на пути в Берлин. Предварительно он подробно расспросил хозяйку, как попасть, в Фельдкирхен. Хильда размышляет о молодом товарище, своем радисте, который должен восстановить прерванную связь с Центром. Время сомнений, нелегких вопросов о том, есть ли смысл собирать информацию, если ее все равно нельзя передать, — это время теперь позади. Тогда она пыталась подавить мучительную неуверенность повышенной активностью. Теперь все изменилось. Хильда чувствует себя, как потерпевший кораблекрушение, который после многих безнадежных часов увидел перед глазами землю. Она снова может передавать данные, ее подпольная кличка «Альфа» опять обрела смысл, прямая связь с «Омегой» будет восстановлена.
Советник смотрит на нее с нескрываемым удивлением. Явное улучшение настроения — и это из-за нескольких форелей? Такого он не ожидал. «Это что-то новое в ней, — думает он. — Перспектива изысканного обеда словно выводит ее из равновесия».
— Вы даже не представляете, как я рада, Удо!
— Я теперь знаком с поставщиком форелей. Если хотите, следующий уик-энд мы опять проведем здесь.
Она смеется в ответ:
— Нет, мой дорогой, на следующие недели у нас есть кое-что получше.
«Так она еще привлекательней, — думает он. — А форелей можно раздобыть и в Берлине». Он старается разделить ее воодушевление:
— Мы протрубим сигнал к атаке и скоро будем знать больше, чем знал когда-либо сам господин Канарис.
Она смотрит на него так, что он весь сжимается. Он смущенно оглядывается. В зале, кроме них, никого нет.
— Простите, коллега. Нас тут никто не слышит.
Хильда Гёбель не отвечает. Она только смотрит на него. Улыбки на ее лице как не бывало.
Советник фон Левитцов рассержен.
— Я знаю, что вы мне хотите сказать. Но больше со мной такого не случится, обещаю вам. Можете не беспокоиться.