Циммерман Юрий

Серебро далёкого Севера

 

Пролог

Небольшой круглый зал был темен, и он казался еще чернее от ярко-желтого пламени, которое полыхало в каменной чаше точно по центру. Вокруг огня недвижно замерли на коленях три обнаженные фигуры — атлетического сложения мужчина, женщина с развитыми формами и угловатый мальчишка-подросток.

Мужчина, не отрывая глаз от огня, протянул руку куда-то вбок. На ощупь он ухватил маленький фарфоровый кувшинчик с маслом и вылил его в огонь, отчего пламя взвилось вверх, шипя искрами. Воздух наполнился многосоставным дурманящим ароматом. Когда мужчина поднялся в полный рост, стал отчетливо виден его огромный фаллос, напряженный и вздувшийся, весь устремленый к столбу пламени.

— Я, Торвальд из Фанхольма, взываю к тебе, светлая сила Армана! Яви мужественность свою и даруй мне силу, иже станет залогом свершения!

Женщина, в свою очередь, простерла над огнем руку и осыпала его каким-то порошком. Языки пламени сразу же занялись сполохами самых разных цветов, от красного до зеленого и фиолетового. Она тоже поднялась и встала, широко расставив упругие бедра, по которым из распахнутого лона неторопливо стекали пахучие капли желания.

— Я, Мэйджи Аш-Шахвари, взываю к тебе, темная сила Тинктар! Яви женственность свою и ниспошли мне слабость, иже станет залогом понимания!

Юноша, не вставая с колен, взял лежащий рядом с ним нож и отсек прядь волос со своего лба. Потом медленно и даже робко предал свои волосы огню. Было видно, что каждое движение дается ему с трудом. Подросток все еще оставался на коленях, а мужчина и женщина воздели руки к столбу пламени. Фигура Торвальда была окутана сейчас светло-голубым жемчужным сиянием, тогда как аура, сгустившаяся вокруг Мэйджи, была насыщена глубокими рубиновыми тонами. Сочный баритон и нежное сопрано слились воедино:

— Высокие боги, внемлите желанию мужчины и зову женщины! Проявите доселе непроявленное, изберите определенное из множественного. Да будет отныне означен путь, которым проследует наше духовное дитя, имя которому — Юрай!

Юноша уже начал подыматься, как вдруг двери зала разом распахнулись, и вместе с ярким светом в помещение ворвалась разъяренная толпа во главе с деканом в лиловой мантии.

— Попались, бесстыдные любодеи, еретики богомерзкие! Вяжите их, и да разверзнется под ними геенна огненная, когда предстанут они пред судом Коллегии и Императора!

"Подсудимый ересиарх Торвальд, известный также как Торвальд Фанхольмский, старший студент Е.И.В. Университета Высокой и Прикладной Магии (школа Сил и Потоков),

— признается виновным в грехе иодайской ереси и в богопротивном блудодеянии, равно как и в совращении в оные преступления малолетних, и приговаривается к смертной казни. Особым распоряжением Императора подсудимый лишается дворянства и права на благородную казнь. Сообразно своим преступным деяниям, подлежит забитию осиновыми колами.

Подсудимая Мэйджи Аш-Шахвари, ранее известная как Мэйджи Блистательная, но отныне и впредь именуемая как Мэйджи Бесстыжая, действительная студентка вышепоименованного Университета (школа Отражений и Воплощений),

— также признается виновной в грехе иодайской ереси и в богопротивном блудодеянии, равно как и в совращении в оные преступления малолетних, и приговаривается к смертной казни посредством сожжения на костре.

Подсудимый отрок Юрай, адепт-послушник подготовительной школы при вышепоименованном Университете,

— признается виновным в иодайской ереси, а также в потворстве преступному блудодеянию, и приговаривается…

Пауза

…к смертной казни…

Долгая пауза

…посредством…"

Мучительно долгая пауза, время делается вязким, тягучим и почти непроницаемым. В глазах темнеет…

— А-а-а-а-ааа!!!

Голова Юрая взлетает над подушкой, руки ледяные, лоб покрыт холодной испариной.

— Что? Где? А? Ах да, просто первые петухи… Опять этот проклятый сон, чтоб ему пусто было!

Но вся подлость заключалась в том, что тогда, пятнадцать лет назад, это было не сном, а самой что ни на есть препаршивейшей явью.

 

1. Расклад

— … Таким образом, предустановленые Арманом и Тинктаром законы мироздания однозначно и неразрывно связывают проявления добра с проявлениями зла, создавая сбалансированную систему, в которой невозможно ни осчастливить одним взмахом магического жезла одновременно всех живущих в Круге Земель, ни ввергнуть их всем скопом в пучину бед и страданий посредством заклинания или талисмана. Торжество черни обязательно оборачивается низложением королей, а расцвет самовластья — нищетой и голодом для подданных. Триумф свободы, равенства и братства ведет к упадку искусств и ремесел, тогда как блистательные шедевры словесности рождаются скорее в нужде и неволе.

Звонкий девичий голос уверенно взлетал ввысь, отдаваясь эхом от высокого потолка аудитории. Лицо студентки слегка разрумянилось, она справилась с первоначальным волнением и теперь уже читала как по-писаному, с непоколебимой уверенностью в собственной правоте.

— Убивая всех волков и лис до последнего зверя, мы не только обретаем тучные стада, но и способствуем расцвету моровой язвы. И так — повсеместно и повседневно. А посему главной задачей любого мага остается поддержание мирового баланса, сдерживание напряжений и устранение крайностей. То есть, в целом — сбережение изначальной гармонии, в которой светлое начало Армана и темное Тинктара уравновешивают друг друга, не давая Кругу Земель расколоться на осколки и рухнуть за грань бытия. И именно поэтому не только совершенство в магических искусствах, но прежде всего нестяжание и смирение гордыни остаются непреложной доблестью для каждого чародея, начиная от адептов и послушников и кончая…

Внезапно девушка запнулась, ощутив, что в полемическом запале подошла к той опасной грани, которая отделяет уверенность от непочтительности. Но седой старец в парадной мантии, сидевший напротив нее за столом экзаменатора, лишь одобрительно улыбнулся:

— Совершенно верно, вплоть до старейшин Конклава, включая и меня. Ну что же, милая э… (он заглянул в ведомость) да, милая Энцилия, отличную оценку вы вполне заслужили. Поздравляю. А где собираетесь теперь практиковаться?

— Ну, сначала стажировка в школе Преобразований и Трансформаций, здесь же в Университете, а потом светская практика при дворе Великого Князя Энграмского, младшей волшебницей.

В голосе Энцилии послышалась нотка разочарования. Разумеется, она предпочла бы что-нибудь более престижное, например, Чжэн-Го или Белозерье, и по оценкам вполне могла бы на это претендовать. Увы, в Университете все решали не академические успехи, а знакомства и протекция, так что ей, уроженке маленькой вестенландской деревеньки без титула и "без никаких" связей в столице, ничего особенно хорошего не светило. Мэтр прекрасно понимал это и постарался приободрить отличницу.

— Очень, очень неплохо, дорогая! Поздравляю еще раз, и желаю вам всяческих успехов. — Мальгарион привычно взмахнул пальцами, обозначив "малое заклинание удачи".

— Благодарю, Ваше Сиятельство! — в скороговорке Энцилии были в равных пропорциях смешаны смиренное почтение и гордость собой, но она произносила это уже на бегу, торопясь на традиционную после-экзаменационную пьянку. И даже не успела расслышать барственного покашливания мэтра, пущенного ей вдогонку: "Ах, да оставьте вы эти церемонии, право слово. Простого 'профессор' вполне достаточно".

Лично принимать выпускные экзамены у студентов Хеертонского, Его Императорского Величества Университета Высокой и Прикладной Магии — так официально именовалась высшая школа волшебства — испокон веков было почетной обязанностью пяти старейшин Конклава, пяти высших несменяемых членов чародейской коллегии, обладающих правом вето на ее заседаниях. Обязанность эта казалось иногда приятной, иногда смешной и старомодной, но каждый раз — назойливой, несвоевременной и докучливой. Ради ее исполнения приходилось переносить не только аудиенции и совещания, но также и важнейшие магические процедуры, ибо передвинуть благоприятные фазы Солнца и Луны или чуть притормозить звезды на небосклоне не способна никакая, даже самая изощренная магия. Светлейшие корифеи морщились, ругались хуже пьяных матросов и разбивали молниями в щепу офисную мебель, но тем не менее послушно высвобождали несколько дней на общение с подрастающей сменой — молодой, нахальной и самоуверенной до наглости. Что поделаешь, традиция!

Впрочем, был и еще один стимул, основательно подогревающий интерес заслуженных мэтров к этим экзаменам, торжественно именовавшимися "императорскими". Ну конечно же, выпускной бал. Только что получившие диплом ведуньи с томными глазами, подернутыми поволокой, впридачу хохотушки-травницы, все как на подбор аппетитные блондинки, и, наконец, боевые магини — роковые женщины с могучими бюстами, едва прикрытыми кружевной вечерней кольчугой… Они в полной мере обеспечивали титулованным чародеям "второго почтенного возраста" усладу для глаз и изрядную инъекцию гормонов чуть пониже спины. А новоиспеченные бакалавры и магистры мужского пола имели в своем распоряжении лишь этот вечер и эту ночь, перед грядущим превращением в солидных мужей. И вовсю использовали последний шанс побыть мальчишками, отчаянно соревнуясь в шутовстве и дурашливости. Песни, танцы, конкурсы — всего этого было вдосталь.

Почтенные седовласые волшебники умиленно предавались ностальгии, вспоминая собственную студенческую юность. Ведь когда-то и они сами точно так же напяливали колдовскую шляпу на конную статую государя императора, отвлекая стражников показными драками или подпаивая самогоном. И столь же бесшабашно ныряли в фонтан на центральной площади. Или дружной толпой выгуливали по всему городу снятую вскладчину шлюху, усадив ее верхом на лошадь в чем мать родила — и радостно гоготали, когда почтенные матроны бросались врассыпную, отчаянно пытаясь прикрыть глаза своим малолетним дочкам

Плюс угощение. В этот вечер отдел кулинарной магии переживал свой звездный час. Огромных размеров белозерский сом вальяжно шевелил усами и желал собравшимся приятного аппетита, прежде чем распасться на аккуратно нарезанные порционные куски. Миниатюрные пирожные нервно хихикали при прикосновении тортовой вилочки, а потом взлетали и сами направлялись по воздуху прямиком в ваш открытый рот. Экзотические фрукты успевали три-четыре раза сменить свой вкус, мгновенно превращаясь, например, из ананаса в виноград, а потом в дыню или клубнику — и все это за считаные мгновения от первого укуса до того, как быть окончательно проглоченными. А каллиграфическая надпись "Поздравляем выпускников!" была столь искусно впечатана красной икрой в черную на огромном блюде, что между икринками не наблюдалось ни малейшего зазора.

— Вы чем-то обеспокоены, экселенц? — вполголоса спросил Мальгариона сидевший по соседству упитанный блондин со щегольски уложенными усами. Злые языки утверждали, что знаменитые усы Филофея, ректора университета, заговорены против женских чар нерадивых студенток и, в свою очередь, наводят жгучую зависть на студентов-юношей, при этом трансформируя их мужское томление в ревностный интерес к учебе. Но сейчас ректор с некоторым недоумением наблюдал, как Мальгарион наливает себе уже четвертый бокал "Энгрского розового" — ведь до сих пор верховный маг Вестенланда никогда не был замечен в чрезмерном пристрастии к спиртному. А надо сказать, что профессорский стол отличался от тех, за которыми веселились выпускники, не роскошью блюд, а именно обилием и разнообразием напитков, так что у его сиятельства был богатый выбор. Здесь стояли такие раритеты, как сухое "Гхурпшнаджани", коллекционное "Сормское игристое" и вершина мастерства винокуров — багряный и терпкий "Настой семнадцати трав". Энгрское, по сравнению с ними, отличалось менее богатым букетом. Но его "изюминкой" было именно утоление печалей, и продавалось оно в дорогих магазинах под девизом "Наше вино растворяет камни, которые лежат у вас на душе!".

— Беспокоит ли меня что-то? — задумчиво переспросил Мальгарион.

В общении магов высокого уровня нет места банальному чтению мыслей или даже подслушиванию эмоций, как нет и особой нужды в противодействующих заклятиях или амулетах. Конечно, ни один уважающий себя волшебник не появляется на публике без магического защитного слоя — против оружия, против ядов и заразы любого рода, против враждебной магии и против чтения мыслей; плюс обереги, сохраняющие трезвость разума и ясный взор, плюс амулеты с резервным запасом энергии и заклинаний. Таких заклинаний обычно было три: одно атакующее, одно защитное и одно целебное, но выбор у каждого мага — свой собственный. И показаться без них на людях для любого чародея было бы примерно таким же конфузом, как для уважаемой супруги купца первой гильдии — выйти на улицу в исподнем. Хотя для того, чтобы пересчитать во всем Круге противников, не уступающих Мальгариону или даже Филофею по магической силе, вполне достанет пальцев обеих рук, а с остальными старейшина Конклава вполне в состоянии справиться и без подручных средств. С другой стороны, если против тебя профессионально сплетен заговор, в котором принимают деятельное участие три-четыре опытных чародея — никакие амулеты уже не помогут. Так что искусство магии в высших сферах уступало дорогу искусству дипломатии. И разговор за профессорским столом сегодня строился на искусстве понимать полунамеки и оценивать умолчания, уходить от прямых ответов и читать между строк.

— Беспокоит ли меня что-то? Да как вам сказать, spectibilitæt1… И да, и нет. Посудите сами: всё гармонично и сбалансировано. Государи правят, злаки произрастают, народ безмолвствует. Бароны десятилетиями воюют между собой из-за клочка заброшенной пустоши, графы и князья покровительствуют искусствам, солдаты насилуют крестьянок. Разбойники грабят на дорогах, купцы приумножают капиталы. Упыри похищают младенцев, знахари врачуют раны, оборотни воют на луну по ночам, деревенские ведьмы насылают порчу на пожилых богатеев — по заказу изождавшихся наследников, разумеется. А что же мы с вами? Так, чародействуем понемногу, растим подрастающую смену и поддерживаем равновесие, которое, казалось бы, и без нас не один век простоит.

— Короче, Склефозовски! — громко расхохотался Филофей, отхлебнув из бокала и демонстративно утерев усатые губы рукавом. Бытует такая вот манера у иерархов и высокой знати: в изрядном подпитии косить под простонародье. Но исключительно в своем узком кругу. Взять, к примеру, эту дурацкую присказку про Склефозовски. Ну да, жил такой легендарный врачеватель в Вестенланде лет эдак четыреста назад, но чем он прославился и какие болезни лечил, никто и уже не упомнит. А поговорье в народе осталось.

— Короче? — В громком хохоте ректора угадывалось что-то искусственное, нарочитое, почти фальшивое, и это остро резануло слух старейшине Конклава. — Ну что ж, можно и покороче. Вот, посмотрите!

Сделав соответствующий пасс ладонями, Мальгарион обвел контуром в пространстве перед собой четкий овал. Через мгновение воздух затвердел, покрылся дымкой, и перед собеседниками явственно проступила карта Круга Земель: горы, реки, равнины, империи, княжества, деревни и поселки… Быстро промелькнули хвойные леса Свейна и Альберна, за ними сормские виноградники, побережье Асконы, а дальше уже — пустыни Джерба и Аль-Баххара. Где-то угадывались большие города — Шеньчжоу, Эгедвереш, Пятикамск. Энгрские степи, великоросская тайга, гладь Бела Озера, неспешное течение вод Мейвена и Дао-Хэ… Карта была цветной и рельефной, она откликалась на малейшее движение мысли и была способна увеличивать тот край, к которому направлено ваше внимание, в сотни и тысячи раз — вплоть до мельчайшей травинки и букашки. Но сейчас, по воле Мальгариона, изображение разом охватывало всю доступную Ойкумену.

— Теперь вписываем сюда Символ Равновесия…

Над землями и водами от края до края распласталась переливающаяся всеми цветами радуги пентаграмма.

— Идеальный баланс, не правда ли? Мелкие колебания и пульсации в пределах нормы, ровный поток всех пяти базовых Стихий — лучше не бывает, казалось бы. Но стоит случиться существенному возмущению… Я подчеркиваю, Фил, существенному: низвержение короля Асконы, бунт в Чжэн-го, или тяжелая болезнь, допустим, наследника… ну, вы сами понимаете, да будут ниспосланы долгие лета и крепкое здоровье Его Императорскому Высочеству… И вот посмотрите-ка, что происходит тогда!

За движением пальцев Мальгариона и "заклинанием сдвинутой трансформации" последовала долгая пауза.

— Полюбуйтесь сами: это уже не гармоническая пентаграмма, размеченная золотым сечением, а мерзостная колючая тварь, каковые обитают в теплых морях к югу от Шахваристана. Искажение следует за искажением, потоки энергий завихряются и скачут, как блохи на кобеле, и непохоже, чтобы мир хоть когда-нибудь мог вернуться к своему устойчивому существованию.

— То есть вы полагаете, Маль, что наш мир развивается гармонично лишь до поры до времени, и любое сильное отклонение может стать началом его конца?

— Не стану исключать даже и такое, хотя это не столь уж вероятно. Но вот катастрофой и потрясением для всего Круга Земель наверняка. И когда это случится — всего лишь вопрос времени.

— Ну хорошо, коллега, допустим. А причины? Где, по-вашему, находится источник этой латентной нестабильности? Только не говорите, что это предначертание Армана или, наоборот, козни Тинктара. Все равно не поверю. — По мере того, как разговор становился серьезным, Филофей уже давно перестал изображать простолюдина и изящным движением налил себе в высокий бокал шипучую слезу Сорма.

— Да нет же, уважаемый. Причина, как мне представляется, лежит в нас, смертных. Слишком часто в последние годы бремя поддержания равновесия пасовало перед сиюминутными интересами правителей. Посмотрите сюда! — По мановению руки архимага рельеф карты сгладился, и она распалась на несколько областей, однородно залитых каждая своим цветом. — Последние десятилетия были эпохой значительных перемен на политической сцене. Мелкие баронства поглощались или сливались, а графства и герцогства держались за свои вольности разве что не зубами, но тем не менее пришли под сюзеренитет Вестенланда. Тем временем Ренне Третий присоединил Амедонию к Энгру, прибавив тем самым к наименованию своего княжества две лишние буквы и титул "Великое". Государство Чжэн-Го при императоре Тао-Ци разрослось едва ли не вдвое, а Шахваристан подмял под себя полудюжину мелких "бэби-станов". Кто еще? Аскона. Конечно, она не приросла новыми землями, но заметьте, что король Франсиско едва ли не втрое богаче нашего Императора, и желто-зеленый асконский стяг владычествует над морями от Шахвара и Го до самого Белозера. А вот, кстати, и последнее: Белозерское царство. После объединения с Великой Росью и Малой Росью оно почти не уступает по силе Вестенланду. Да и чародеи у них мощные, сами знаете. Один только Всесвят чего стоит… Я бы с ним, например, один на один сойтись не решился.

Мальгарион сделал еще один долгий, неторопливый глоток из своего бокала.

— Итак, что мы имеем? Шесть более или менее великих держав, вместо двух десятков разнокалиберных государств. Я повторяю, Филофей: шесть, а не пять.

— И это означает, что одно из них ожидает крах…

Ректор проговорил это вполголоса, но от его слов повеяло могильным холодом.

— Со всей неизбежностью. Структура пяти потоков не допускает существования шестого центра силы, это аксиома. Но которое же из шести? Делайте ваши ставки, спектибилитет!

— Вы меня искушаете, экселенц. Хотя, впрочем… Знаете, я бы поставил на Энграм. Объединение это достаточно искусственное и неоднородное. С одной стороны — Амедония, исторически тяготеющая к Вестенланду и Асконе. А с другой — Энгр, в котором заправляют выходцы из белозерских областей, да и память о чжэнском владычестве еще не стерлась из памяти. К тому же нынешний князь, Ренне Пятый, уже немолод, а его единственная наследница, мягко выражаясь, не блистает умом. И сверх того…

Филофей понизил голос, хотя обоих собеседников уже довольно давно окутывала пленка заклинания неслышимости, изолирующая их разговор даже от продвинутых магов. Кто-то из двоих по ходу разговора поставил это заклинание совершенно автоматически, даже не заметив этого. Впрочем, не исключено, что и оба сразу.

— … Сверх того, по слухам, она неизлечимо бесплодна. Так что и с зятем, и с внуками у Великого Князя ожидаются проблемы.

— Значит, ректор, ваш кандидат на катастрофу — Великое Княжество Энграмское. Ну-ну… А впрочем, не хватит ли на сегодня? — Мальгарион сделал крестообразное движение руками и пробормотал пару слов, после чего магическая карта распалась в воздухе вместе с завесой неслышимости. Хрустальный звон, облачко холодного тумана, и вот уже никаких следов серьезного разговора. Сидят себе два корифея и квасят помаленьку. — Давайте-ка тряхнем стариной, Фил, и вспомним молодость. Будем петь и веселиться, пока мы молоды, хотя бы душой. Вот полюбуйтесь на эту прелестную трансформантку2! Я, заметьте, поставил ей сегодня "отлично", и притом совершенно заслуженно, а вовсе не за ее пышный бюст. Хотя воздадим и ему должное: грудь действительно великолепна.

 

2. Джокер

День не заладился с самого утра. Чего уж тут хорошего, если просыпаешься с похмельной ломотой в затылке? Нет, все-таки четвертая кружка пива вчера в кабаке у пана Славкà была явно лишней…

Опять же молоко. Молоко, оставленное молочницей в кринке у порога, оказалось чуть синеватым и со странным привкусом. После недолгого размышления Юрай решил ограничиться простой водой и куском каравая. Ох, надо будет обязательно состряпать Матрёфе какую-никакую микстуру для ее буренок. А то ведь молоко у них все чаще и чаще с душком. Вот так отравят, и не заметишь.

Дальше — больше. В настой от глазных болезней, который он сварил вчера и выставил остужаться на подоконнике, умудрилась залететь жирная оса. И теперь надо было решать, что с настоем делать — переваривать заново, просто прокипятить, или и так сойдет. Алхимик склонялся к последнему варианту. В конце концов, его заказчики — не заносчивые дворяне из Высокого Города, а публика попроще: кабатчики, торговцы, мастеровые. Всем им вполне можно было наплести, что живой осиный яд и есть самый главный действенный компонент его нового зелья, которое теперь будет лечить в три раза шибче. И ведь поверят, и ведь взаправду будут выздоравливать быстрее — просто от того, что верят! Ах, люди, люди…

И, наконец, эликсир от ломоты в костях. Взял и прокис, кикимора бы его задрала! При том, что должен был сохранять свежесть еще недели как две, не меньше. Ну вот теперь снова дожидаться полнолуния, ни свет ни заря тащиться в лес, выискивать свежие листы бресеники, причем обязательно тронутые росой… Хорошо хоть, порошок разрыв-корневища и сушеные кленовые почки не кончились, так что можно будет ограничиться малой вылазкой, часа на два-три.

— Эх, если бы только укрепить этот взвар хоть мало-мальским заклинанием!

Мысль пришла неожиданно, и была она из разряда тех мыслей, которые Юрай регулярно и старательно гнал вон из собственной головы. Колдовать ему было строжайше запрещено, под страхом возврата в силу смертного приговора. Это было одним из двух условий его помилования ("По малолетству и невеликой тяжести вины, сравнительно с двумя прочими соучастниками", как гласил императорский указ): изгнание из Вестенланда и запрет на магию любой школы. Единственное исключение — наличие прямой и непосредственной угрозы для собственной жизни. Действенность императорского указа на територии суверенного Энграмского Княжества, конечно, можно было бы и оспорить, но вердикт сопровождался таким же решением Дисциплинарной Камеры Конклава. А заклятие, единодушно наложенное всеми пятью старейшинами, не способна преодолеть ни одна сила в Круге Земель. Так что в памяти Юрая сохранились только полудетские воспоминания о том, как он творил заклинания, но без малейшей способности на какое-либо усилие воли, чтобы вновь обратиться к магической силе.

— Да ну ее к лешему, эту магию! В природных стихиях тоже заключена немалая мощь, и я, в конце концов, научился ее неплохо использовать.

И Юрай потащился в пристройку, которая служила ему одновременно и лабораторией, и лавкой. Пока посетителей нет, можно, например, еще разок поэкспериментировать с вытяжкой из смородинового листа. Или посмотреть, что получится, если растереть серный колчедан с козлиной кровью — в прошлый раз он пробовал кровь молодого кролика, но присыпка для отпугивания воров все еще получалась очень слабенькой.

Для начала алхимик поставил неторопливо упариваться винный уксус, чтобы прибавить ему крепости. Ну а пока он упаривается, можно было вынести на улицу ступку с тщательно растертым еще вчера колчеданом и поставить ее на основательно сбитый деревянный стол во дворе. Дул легкий утренний ветерок, и это оказалось очень кстати: как только знахарь начал осторожно, двумя медленными тоненькими струйками приливать в порошок уксус и козлиную кровь, золотистая крупа мгновенно вскипела и пошла ярко-красными пузырями, а исходившее от клокочущей массы зловоние было похлеще, чем от дохлой крысы трехдневной давности. Так что Юрай оставил состав медленно допревать на свежем воздухе, а сам вернулся в сарайчик — разбираться со позавчерашней спиртовой настойкой на смородиновых листьях.

Что главное в работе лекаря, в ремесле травоведа? Зоркий глаз, хорошая память, мудрые книги? Ошибаетесь, уважаемые. Нюх, нюх и еще раз нюх! Скажем, различить по запаху кислое вино или протухшее мясо сумеет каждый. Определить, съедобен ли встреченный вами в лесу незнакомый гриб или неизвестная ягода, по силам уже далеко не всякому. Но выбрать из двух дюжин листьев на кусте той же бресеники тот единственный, в лучшей поре созревания, который придаст нужное действие твоему составу — это умение приходит с годами, да и то лишь, если нос твой был уже от рождения осенен благодатью Тинктара.

Сейчас Юрай осторожно приоткрыл флакон с настоем и аккуратным движением ладони погнал легкий ветерок от горлышка к своим ноздрям. Запах был еще кисловат, но где-то вдали уже начинал ощущаться душистый камфарный оттенок.

— Вот, оно самое! Еще пару дней понастаивается, и можно будет сливать, — вынес свой приговор алхимик.

К этому времени на пороге появился первый посетитель — снедаемый ревностью плотник: вынь да положь ему отворотное зелье для жены, чтоб на чужих мужиков не заглядывалась. Плотник тот был редкостным занудой и обожал учить жить всех и каждого. Хлебом не корми, только дай похаять чужие нравы, особливо нынешней молоди. Говоря по-хорошему, ему самому надо было бы прописать средство от беспричинной ревности, а заодно и от общей дури. Но плотник платил, и платил серебром, а деньги не ревнуют. Ну да ладно, ничего дурного с плотничихой от этого зелья не случится: подольше поспит, поменьше будет с соседками трепаться, и все.

После этого пришлось шугануть мальчишек, которым подавай за три медяка средство, чтобы платья на бабах прозрачными становились. Ничего, обойдутся, сопляки. Во-первых, пущай сначала женилку отрастят. Во-вторых, и стоит такое средство не в пример дороже. А главное, что как девки вызнают, кто подглядную присыпку готовил — вообще придется в другое место на житье перебираться… Тем временем подошел пасечник за дымовым порошком, окуривать ульи. Потом старая бабка, у которой "ну так в носу свербит, милай, что аж невмочь!" Для нее тоже нашлось средство.

Следом приплелась еще одна бабулька, у которой петух кур топтать перестал. Ну, уж это исправить — дело нехитрое, важно только не пересыпать мышьяку в возбуждающий состав: одну крохотку, не больше, а не то сдохнет — поминай как звали, и квочки сиротинушками останутся. Юрай хмыкнул над собственной немудреной шуткой. С течением дня жизнь потихоньку въезжала в привычное русло, но что-то все-таки ныло в душе. То ли сон этот кошмарный, что третий день подряд снится. То ли пива слишком много выпил. Или наоборот, слишком мало? А может, просто бабы давно не было… Словом, чем не повод для того, чтобы запереть сарай и избу, как только солнце начало склоняться к закату, и снова к Славку в трактир?!

Корчмарь неплохо разбирался в настроении и вкусах Юрая, и потому обычно даже и не спрашивал, что наливать. Но сегодня неожиданно выставил на стол впридачу к традиционной кружке пива еще и два стакана самогона, а сам уселся рядом за стол.

— Ты чего это, старый? Именины мои еще в прошлом месяце справили, а праздников близко не намечается. Или дочку замуж выдавать собрался и огневая шутиха нужна?

— Погоди, Юрась, будет тебе и шутиха, и сватья баба Бабариха. — И Славко хлебнул из своего стакана. — Приходил тут один из-за стены. Тебя искал.

"Из-за стены" означало — из Высокого Города, где селились благородные и их челядь.

— Вот еще не хватало, блин! Ну а ты что?

— А то мы с тобой первый день знакомы… Какой-такой Юрай? Знать не знаю, ведать не ведаю. Только он еще тебя по прозвищу странно назвал — не Отшельник, а Охальник. А ты что, и вправду по молодому делу охальником слыл?

— Да никем я не был и никем не слыл, отвяжись! — Сердце знахаря болезненно заныло. Подробности своей прошлой жизни он предпочитал накрепко держать при себе. Ни лепший кореш Славко, ни какая другая душа в Медвежьем Углу не знали, откуда появился в их околице Юрай-Отшельник. Так, дескать, "судьба алхимика в путях-дорогах… Вот к вам прибрел, поживу лет пяток и дальше в путь". — Кликни лучше Настёну, чтобы закусить чего принесла.

Потом все-таки не удержался, полюбопытствовал:

— А кто приходил-то?

— Да шут его знает. Бароном назвался. Нестарый еще, весь расфуфыренный, волос ниже плеч, доспех черный.

— Ну, тогда ладно. Лучше барон, чем шпион. В открытую искал, не таился — и на том спасибо.

Юрай хлебнул самогонки и громко крякнул от удовольствия, но мыслям его было куда как не спокойно: "И кому же это, хотелось бы знать, через столько лет понадобился Юрай-охальник, подельник Торвальда Фанхольмского и Бесстыжей Мэйджи по делу об иодайской ереси в далеком Вестенланде? И главное, за каким таким хреном?"

Трактирщик неторопливо вернулся к себе за стойку, а к столу тут же подлетела с сосисками и кислой капустой румяная Настёна. Была она собой чернява, худа и броваста, работала у пана Славка в услужении: разносила кушанья, сметала со стола, подтирала полы да мыла посуду. При случае не гнушалась и постельку застелить богатому посетителю — девичьей скромностью, стало быть, не отличалась. Юрай и сам изредка кувыркался с ней на белых простынях, причем с него она денег за это не брала: случалось ведь и так, что его травки да порошки помогали ей скинуть ребенка или вылечиться от непотребной хвори. К тому же, и сам хозяин был Юраю крепко обязан — потому как без щепотки подходящего сбора, кинутой в сусло, пиво у Славка никогда не имело бы того ядрёного вкуса, который славился на всю округу…

— Что загрустил, соколик? Или заглянуть к тебе сегодня вечерком, яхонтовый, чуток растормошить, грусть-тоску развеять?

— Ай загляни, хорошая. Не пожалеешь! — в том же цыганском стиле ответил Юрай.

Настёна постучалась ближе к полуночи, выпроводив последних пьяниц и наскоро прибрав опустевший трактир. От нее полыхнуло привычным жаром желания:

— Соскучилась я по тебе, Юрко!

Они были знакомы не год и не два, так что вполне можно было обойтись без нежностей и долгих разговоров. Юрай знал, что для себя Настёна предпочитает быстрый темп и грубоватость, И не удивился поэтому, когда она, прильнув губами к его груди, немедленно запустила руку ему в штаны. "Расстегни!" — приказал он, и она послушно освободила его и от портов, и от исподнего. Потом кинул на кровать, задрал на девушке юбки и вогнал до упора. Они понеслись вскачь по проторенной дороге, в привычном темпе, Настёна вопила и царапалась от удовольствия, а сам Юрай предвкушал уже скорое высвобождение: последний раз он был с женщиной, почитай, неделю назад, и семени накопилось столько, что особого желания сдерживаться не было. Но в какой-то неожиданный момент лунный серп бросил свой отблеск на разгоряченное лицо девочки из харчевни, и что-то смазалось во взгляде Юрая. Он и раньше прекрасно знал о горячей южной крови, которая бушует в Настёне, но сейчас шахварские черты на ее лице стали особенно различимы, и это неуловимо напомнило ему Мэйджи. Мэйджи Блистательную, Мэйджи Аш-Шахвари, его духовную мать и наставницу, его первую женщину, в конце концов. Черные волосы трактирной служанки окрасились золотистым оттенком (ах, как же ослепительно рыжа была тогда Мэйджи в моменты любовного соединения!), а маленькие тощие груди вдруг наполнились и округлели…

Юрай ощутил в душе нестерпимый зуд, какой бывает, когла отрываешь заскорузлую корку от уже зажившей раны. Вдруг он почувствовал, как раскручивается в основании позвоночника змея вожделения, проходя через шесть узловых энергетических точек, как наливается сверх-желанием и пульсирует его фаллос… Что? Как? Откуда? Сколько лет он не испытывал таких ощущений, не разговоривал этими словами? Думалось, он уже и навсегда позабыл тот сладостный колдовской запах…

Женщина под ним, кажется, уже не вполне ощущала, кто она такая, где находится и кому отдается, а Юрай — прежний, скинувший годы и беды отрок, Юрай-охальник, талантливый и подающий невиданные надежды кадет школы Магов — одним рывком поднял ее и развернул спиной к себе, в "собачью" позу. Он удар за ударом вгонял в нее не только член, не только неудовлетворенное желание, но всего себя, все эти годы выхолощенной жизни, весь запах трав и кореньев, собранных им для знахарских снадобий, все минералы и камни, растертые в порошок для зелий и приворотов… И в последний миг перед тем, как выплеснуть в нее свое клокочущее семя, с неимоверным удивлением заметил призрачный силуэт другого мужчины, стоявшего перед… Настёной? Мэйджи?… перед его женщиной и погрузившего свой струящийся холодным светом полупрозрачный перламутровый ствол ей в рот.

Вспышка освобождения корежила Юрая раза в три дольше, чем обычно. Когда он очнулся, то обнаружил себя лежащим на спине поперек кровати, а Настёна ласково поглаживала его по лицу, приговаривая:

— Что это с тобой сегодня, Юрасик родненький? Самогонки перебрал?

И Юрай провалился в сон.

В эту ночь кошмарное сновидение к нему не приходило.

 

3. Дебют

Как прекрасен бывает на рассвете престольный град Вильдор, когда едва показавшееся из-за горизонта солнце бросает свои первые робкие лучи на купола храмов, шпиль обсерватории и зубчатые башни великокняжеского дворца! Легкий ветерок с Мейвена ерошит листья берез и платанов. Воздух легок и свеж, он еще не замызган запахами подгоревшей яичницы или свежей лепешки конского навоза. Лавки и трактиры закрыты, шаги редких прохожих по брусчатке узких кривых улиц отдаются приглушенным эхом от двух- и трехэтажных домов, притиснувшихся друг к другу без малейшего просвета. Жизнь бурлит только на пристанях Заречья, где рыбаки продают свежий улов оптовым покупателям, да еще пекарни источают дурманящий запах свежевыпеченных булочек… В такой миг навсегда проникаешься любовью к этому городу и понимаешь, насколько справедливо его ветхое и, казалось бы, вычурное название: Ville d'Or — Град Златой.

Следом за пекарями и доярками просыпаются, кряхтя и проклиная судьбу, мастеровой люд и торговцы. Трактирщицы готовят завтрак постояльцам, прачки стаскивают высохшее за ночь белье с веревок, протянутых от дома к дому над проезжими улицами, а домохозяйки выставляют из распахнутых окон проветриваться только что взбитые пуховые подушки. Чуть позже вторая стража со скрипом и скрежетом отворяет городские ворота; на площадях и торных улицах появляются первые ранние гуляки и первые нищие. Солнце подымается всё выше, и в богатых особняках встают со своих широких постелей дородные бородатые купцы. В их тяжелых округлых животах еще булькает вчерашнее пиво, но голова уже свежа и наполнена мыслями о предстоящих закупках и росте цен на свинину. А к полудню продирают, наконец, глаза и титулованные господа.

Замок правителя пробуждается к жизни еще позже, чем весь остальной город, но Энцилия распахнула веки совсем рано, едва на ее подушку упал первый солнечный луч. Она совершенно не могла спать — настолько была взбудоражена тем калейдоскопом событий, который обрушился на ее бедную голову с момента приезда в столицу Энграма. Первый день целиком ушел на формальности в Обсерватории — так именовалась официальная резиденция энграмской ветви Магического Конклава. Документы Энцилии — направление из хеертонского университета и рекомендации — были в полном порядке, а диплом Summa cum laude говорил сам за себя. Проблемы подстерегали с другой стороны: лорд Сальве, бывший Верховный Маг великого княжества, чуть более месяца назад впал в немилость у Его Высочества и был с позором отправлен в отставку. Новое назначение и утверждение при дворе ожидалось не раньше следующей недели, после прибытия в город одного из пяти Старейшин и высочайших консультаций, так что в коридорах царила типичная неразбериха междуцарствия. В конечном итоге представление Энцилии приняла леди Кларисса, Высокая Волшебница, которая пока что управляла текущими магическими делами княжества.

Тут ход мыслей Энцилии непроизвольно прервался. Она тихонько прыснула и, покраснев, перевела взгляд на соседнюю подушку, где мирно посапывала во сне Кларисса. Короткие волосы высокой леди были изумительны: иссиня-черные, цвета воронова крыла. Вместе с округлым лицом, широкими скулами и чуть раскосыми глазами они безошибочно выдавали в волшебнице уроженку Чжэн-Го, несмотря на типично асконское имя. Прическа Клариссы заметно растрепалась (Энцилия снова хихикнула про себя, припомнив в деталях, при каких именно обстоятельствах растрепалась прическа ее старшей коллеги), а стройные ноги выпростались из-под одеяла почти на всю свою немалую длину.

Легким усилием воли девушка подавила приятные воспоминания о минувшей ночи, а точнее — отодвинула их чуть вперед. Еще на первом курсе будущие маги и магини обучались самоконтролю и самоанализу. Такая отличница, как Энси, не могла не усвоить назубок твердое правило, полученное от Учителей: поутру последовательно и детально прописывать в памяти события предыдущего дня, обращая особое внимание на любые проявления магии и возможные точки ветвления путей грядущего.

Итак, переночевав в крохотной гостинице при Обсерватории, свежеиспеченная практикантка отправилась искать себе крышу над головой на ближайшие месяцы. Несложное "заклинание приятствия" позволяло на полчаса влюбить в себя практически любую хозяйку, но найти подходящий дом с парой свободных комнат, да при этом еще и недалеко от места будущей работы — всего лишь навсего великокняжеского дворца, представьте себе! — все равно оставалось не столь уж простой задачей. Узнав про специальность Энцилии и про то, что служить она будет при дворе, любой домовладелец был готов немедленно сдать ей угол и безо всяких заклинаний. Но цены при этом сразу же поднимались втрое, а в вопросе платы за жилье магия была практически бессильна — как в Энграме, так и в любой другой обозримой части вселенной. Наконец, подходящие комнаты за разумную цену все-таки отыскались у одной почтенной вдовы. Оставалось только перевезти туда свои немногочисленные пожитки, привести себя в порядок, почистить перышки и к назначенному часу прибыть во дворец, где Кларисса должна была представить ее Великому Князю.

…

— Ваше Высочество! — Энцилия склонилась в поклоне со всем изяществом, на которое была способна. Способности эти, признаемся честно, были несколько ограничены чрезмерной любовью девушки к пирожным. Впрочем, нет худа без добра, и низкий поклон позволял особенно эффeктно продемонстрировать монарху все богатство ее упругого объемистого бюста, приобретенное благодаря все тем же пирожным и тортам.

— Добро пожаловать ко двору, любезная, — меланхолично процедил Его Высочество…

Князь Ренне V оказался слегка грузноватым мужчиной среднего роста, или чуть выше среднего. Его лучшие годы явно оставались уже позади, но выглядел он, тем не менее, еще вполне импозантно. Говорили, что князь и по сию пору оставался превосходным наездником; во всяком случае, породистые скакуны в княжеских конюшнях не застаивались и были привычны к седлу высочайшего всадника. Необычность и особый шарм облику монарха придавали колоритные черные усы, двумя прямыми полосками спускавшиеся вертикально вниз с тем, чтобы сомкнуться с узкой каемкой бороды. Взор Ренне был проницательным и недоверчивым, властным и в то же время слегка отталкивающим. Его взгляд устанавливал дистанцию, ближе которой подданные приблизиться не смели. Плотоядно улыбнувшись ("Клюнул-таки на мою грудь, кобель паршивый!" — промелькнула мысль на обочине сознания девушки), он небрежно подставил Энцилии руку для поцелуя и сдержанно произнес:

— Нам думается, Великая Княгиня также была бы рада вашему визиту.

— Замечательно, дорогая! — промолвила Кларисса, чмокнув практикантку в щечку, а потом взяв ее под локоть и уводя из церемониального зала. — Тациана очень разборчива, и немногие удостаиваются ее аудиенции. Однако приготовься: это — нелегкое испытание.

Сопровождаемые дежурной фрейлиной, две волшебницы перешли в помешение малого зала приемов, и через несколько минут ожидания из боковой двери появилась Великая Княгиня. Тациана была статной женщиной средних лет, стройная и с небольшой грудью. Одета в длинное белое платье с открытыми плечами, длинные светлые волосы уложены в высокую прическу… Она подошла к посетительницам и элегантным движением протянула для поцелуя узкую ладонь.

— Мы рады приветствовать вас в Княжестве, Энцилия! — сказала Тациана ровным тихим голосом. — Ну а вы, Кларисса, как всегда великолепны. Но смотрите, как бы ваша подопечная не начала отбивать у вас кавалеров. Кстати, что там с вашей помолвкой?

— Увы, Ваше Высочество, расторгнута! Говорят, среди простого люда еще встречаются иногда мужья, которые способны стерпеть в руках жены скалку, но чтобы магический жезл… Такой редкости не сыщешь и среди высшего дворянства.

Все три дамы мило улыбнулись изящной шутке. Кларисса собиралась уже продолжить светский разговор, но тут боковая дверь неожиданно снова распахнулась, и к Тациане подбежала босоногая девчушка лет четырнадцати, за которой впопыхах семенила фрейлина. Девочка растерянно посмотрела на Энцилию и Клариссу:

— Брынь! — недоуменно сказала она. Потом чуть подумала и, улыбнувшись, добавила:

— Хряпс!

— Ее Высочество княжна Ида выражает радость по поводу прибытия к нашему двору столь прелестных волшебниц и выражает надежду, что госпожа Энцилия останется довольной пребыванием в Вильдоре — перевела подоспевшая фрейлина.

Боковым зрением Энцилия поймала волну эмоций, которые торопливо сменяли друг друга на лице Тацианы: удивление, неудовольствие, любовь, огорчение с определенной долей стыда, потом жесткий импульс контроля над собой и, наконец, усталость. Безмерная и безнадежная усталость.

— Ты побудешь с нами немного, радость моя? — спросила княгиня, нежно взяв дочь за руку.

— Хурум-бурум! — И в глазах девочки появились слёзы.

— Ее высочество княжна Ида глубоко сожалеет о том, что тяжелые душевные переживания не позволяют ей долее уделять свое внимание высокочтимым гостьям, — протараторила фрейлина и настойчиво потянула рыдающую княжну обратно к боковой двери.

— Ну вот, дорогая Энцилия, вы и познакомились с одной из основных проблем, которые омрачают жизнь нашего двора, — горько произнесла Тациана. — До настоящего времени и медицина, и магия оказываются бессильны в попытках улучшить состояние Иды. Если вдруг вам удастся достичь большего, благодарность короны не будет иметь границ. — После этих слов на лицо княгини вернулось бесстрастное выражение официальной любезности. — Аудиенция окончена.

…

— А куда мы теперь, леди Кларисса? — недоуменно спросила Энси, когда они направились не к основному выходу, а в боковое крыло дворца.

— Пожалуй, уже поздновато, чтобы возвращаться в город. К тому же, мне надо еще кое-что у тебя выяснить. Да и рюмочка шерри после такого напряженного дня явно не помешает. Здесь во флигеле есть служебные апартаменты Конклава. Пока не назначили главного верховного мага, ими пользуюсь я. И не волнуйся: места там не то что на двоих — и на десятерых хватит.

Слуги во дворце оказались достаточно расторопны. Получив пару ведер горячей воды, Энцилия с наслаждением вымылась, растерла и высушила волосы. Средств для ухода за кожей, к сожалению, не было, но на один вечер можно обойтись и магией. Привычное напряжениие в ладонях сменилось покалыванием, и девушка старательно провела руками вдоль всего тела, не касаясь его — на расстоянии в полпальца от кожи. Процедура была привычна и хорошо отработана за годы учебы — студенческие спальные покои особым комфортом не отличались. А здесь, во дворцовых апартаментах, был даже теплый сортир, не говоря уже возможности вымыться горячей водой в уборной! Нет, что ни говори, а практика при дворе имела свои преимущества.

Но тут из гостиной пахнуло каким-то совершенно необычным запахом. Да это же кофий, редкий и чрезвычайно дорогой напиток, зерна для которого произрастали только в жарких землях южного Шахвара! Запахнувшись в принесенный служанкой шелковый халат цвета охры, Энси вышла из уборной. Кларисса в таком же халате, только бирюзовом, уже сидела за низким столиком, неспешно прикладываясь к рюмке с вишневой настойкой. После пары глотков и нескольких ни к чему не обязывающих фраз в гостиной повисла долгая пауза, и практикантка почувствовала, как высокая волшебница внимательно осматривает ее магическим взором.

— Вы что-то еще хотели еще узнать, леди Кларисса?

— Да, хотела, — задумчиво протянула та, продолжая погружаться взглядом в глубины ауры Энцилии. Не будь это ее непосредственная начальница, Энцилия могла бы и закрыться, но сейчас был явно не тот случай.

— Так значит, ты специализировалась по трансформациям? Ну-ка, сними халат!

Стесняться Энцилия не собиралась. Обнаженность была частью многих магических упражнений, и от излишней стыдливости девушка избавилась еще на первом курсе, равно как и от девственности. Среди студентов, кстати, ходило множество анекдотов про то важное значение, которое, по мнению обывателей, якобы придают девственности маги в своих процедурах. На самом деле все обстояло совершенно наоборот: сама по себе техника наложения заклинаний требует раскованности в движениях и ощущениях, свободы душевного устремления и тонкости чувств, которые с невежественной невинностью совершено несовместимы. И поэтому строгостью нравов студенческие общежития не отличались никогда — скорее, напротив. Особенно популярной была среди чародеев шутка о том, что "поровну распределяя свою благосклонность в постели между мужчинами и женщинами, ты способствуешь поддержанию Равновесия".

К моменту окончания Университета Энси уже сполна отведала любовных развлечений обоего рода, и поэтому ее нисколько не смущало то, в каком направлении развивается сегодняшний вечер. А Кларисса тем временем подошла к ней и опустилась на колени, уперевшись взглядом в средоточие женской сути своей новой сотрудницы.

— Ну а теперь покажи мне свое искусство в трансформации!

Энси, чуть расставив ноги, сконцентрировалась на своем маленьком бугорке-похотнике и начала постепенно наращивать его в объеме, формируя из прорастающей ткани некое подобие мужского детородного органа. Конечно, это не было настоящим членом, а скорее напоминало деревянный или кожаный заменитель, какими утешаются жены моряков или молодые вдовы. И Кларисса, взяв было его головку в рот, тут же отпустила ее и поморщилась.

— Ах нет же, дорогая, тебя еще учить и учить! Смотри, сначала добавляешь к трансформации воплощение, теперь активируешь стихии огня и в меньшей степени — воды, потом закрепляешь пульсации… — Руки Клариссы мелькали в молниеносном темпе, расставляя узловые пункты заклинаний. — Ну, теперь ощутила?

И Энцилия ощутила сполна! Взросший над ее "устьем" член обрел жизнь, превратившись из приставленного костыля в часть собственного тела, тот же самый чувственный выступ, только увеличенный стократ. Кларисса снова и снова вылизывала его и заглатывала, но теперь это доставляло чувственное наслаждение уже обеим. Потом высокая леди поднялась с колен и увлекла послушную Энцилию в свою спальню. Откинулась на лежанку и широко распахнула длиннющие стройные ноги:

— Ну же, войди в меня!

Подобного удовольствия от "девичьих забав" Энси не испытывала еще никогда. Она долго и со вкусом покрывала свою начальницу, пока та, охрипнув от трепетных стонов, не махнула наконец рукой:

— Ладно, достаточно. Для первого раза очень даже неплохо, Ты умеешь учиться, девочка! А теперь свертывай трансформацию, и будем делать это естественно, как обычные женщины.

И они еще долго предавались сладостным утехам, переплетя ноги и сомкнувшись устами, пока не уснули в полном изнеможении. Весёленько начиналась практика, ничего не скажешь.

 

4. Цугцванг

— Объясните мне, Экселенц, что происходит? Что про-ис-хо-дит??? Объясните мне простыми словами, без этих ваших "эманаций" и "элементалей". Я хочу понять, что происходит со мной, с моим родом и с моей страной?

Князь Ренне нервно мерял шагами пространство своего кабинета.

— Кем и какое заклятие наложено на Энграм? И почему вся мощь Конклава Магов, включая старейшин и лично высокочтимого архимага Эффенди, оказывается неспособной его разрушить? Недород следует за недородом, в селениях рождаются двухголовые телята, невиданной высоты паводки затопляют города, а население выкашивает чума! Этот бездарь Сальве на протяжении трех лет только тем и занимался, что морочил мне голову, пока я наконец не выставил его вон. Посмотрите хотя бы на мой дворец: нет ни одной стены, которая смогла бы держаться сама без магических подпорок. Я уже не говорю о дочери — я не способен вспоминать о ней без слёз. То, что она не в состоянии связать двух слов — это еще полбеды, в конце концов, многие женихи будут просто счастливы иметь знатную богатую жену, которая лишь молчит да мычит. Но ведь у нее еще ни разу не было кровей, хотя ей пошел уже пятнадцатый год! Бесплодие нависло над моим родом, бесплодие и запустение. Да, стараниями знахарей и магов мое мужское достоинство пока еще стоит на высоте, но при всем при том нет даже ни одного бастарда, не говоря уже о последующих детях от Ее Высочества!

— У меня не хватает слов, Князь, чтобы выразить ту глубокую скорбь, которую испытывает мое сердце при мысли о тех бедах, которые обрушиваются на Ваше государство и Вашу семью. Они воистину безмерны, но…

— Картина Рейпена "Приплыли!" — саркастически перебил Ренне, разом сбивая собеседника с высокопарного велеречивого слога. Откуда взялась эта идиотская мужицкая присказка, а тем более в лексиконе Великого Князя, оставалось совершенно необъяснимым. Действительно, ван Рейпен был известным живописцем, но специализировался он на натюрмортах и портретах вельмож; картины под названием "Приплыли" у него никогда не было. Да и какое дело простолюдинам до живописи маслом?! Но тем не менее, именно эту расхожую фразу можно было услышать в базарный день на рыночной площади любого города, когда незадачливый мастеровой или крестьянин-тугодум обнаруживал себя оставшимся без последнего медяка после неудачно сделанной ставки на петушиных боях.

Так или иначе, но необходимое действие реплика князя возымела.

— Вы хотите от меня простых слов, Ваше Высочество? Простых и грубых, как прокисшее молоко с заплесневелой коркой хлеба? Что ж, извольте. Дело в том, что в Круге Земель возможно существование пяти и только пяти великих держав. Все иное противоречит установленной Двумя Богами магической структуре мироздания: "пять планет на своде небесном, пять металлов в земле предержащей", ну и так далее. Хотите приумножения и процветания Великого Энграма, единого и неделимого? Тогда потрудитесь стереть в порошок какую-нибудь одну из пяти оставшихся метрополий. Только сделать это вам вряд ли удастся, не заручившись поддержкой хотя бы одного из Великих Магов. Которых в наличии наблюдается тоже только пять — и каждый из них уже блюдет интересы своей великой державы. Да, по мере сил я принимаю во внимание заботы Великого Княжества и оказываю вам всяческую поддержку, но — не питайте иллюзий, Ваше Высочество! — только до тех пор, пока это не идет вразрез с жизненными интересами Империи Чжан-Го, верховным магом которой я имею честь состоять.

— При всех моих стараниях, я не вижу выхода из создавшейся ситуации, — продолжал Эффенди Нгуен. Неприятный разговор давался с трудом и ему. Узкое лицо мага напряглось, сквозь обычную желтизну начали проступать красноватые пятна, а руки беспрерывно теребили маленькую клиновидную бородку. — Разве что снова разделить Великое Княжество на две половины: Энгр отдельно, а Амедония отдельно. Но это годилось бы как вариант, будь у вас два сына или хотя бы сын и зять. А в сложившихся обстоятельствах… Вознести свои молитвы богам и надеяться на лучший исход — это единственное, что я мог бы посоветовать вам как маг и как старейшина Конклава.

Его сиятельство верховный маг вздохнул и развел руками. Но князь не вчера появился на свет и не первый год властвовал над сотнями тысяч поданных; он был неплохим правителем и, в частности, умел слышать то, что вслух не произнесено.

— Хорошо, Эффенди… — Титул был специально опущен, а пауза точно рассчитана. — Хорошо, а что бы вы могли мне посоветовать просто как частное лицо?

— Как частное лицо? Да вы шутник, Ренне! — Архимаг принял обращение по именам, и это было добрым знаком. — Для того, чтобы посоветовать вам что-то как частное лицо, я сначала должен вспомнить, что это значит: быть частным лицом! Такое со мной в последний раз случалось, наверное, уж лет сорок назад. А впрочем, это неплохая идея, знаете ли. Давайте-ка мы с вами напьемся как следует, жонглеров пригласим с музыкантами… И, кстати, я надеюсь, у Ее Высочества найдется пара симпатичных фрейлин, которые помогут мне скоротать остаток сегодняшней ночи? После того, как мы с вами вдоволь побудем частными лицами?

…

Время уже давно перевалило за полночь, и высочайшая пьянка близилась к завершению. "Спиритуозная тропа" была пройдена от начала до конца — начиная с белого энгрского, продолжая красным "Букетом Амедонии", потом сладко-терпкий мускат "Слеза Шахвара", сормское игристое — ну куда же без него! — и, наконец, белозерский бальзам под кофе. Жонглеры уже отправились восвояси, перед этим филигранно перекидав из рук в руки свои пылающие факела под звездами во внутреннем дворике близ великокняжеских покоев. Удалились готовить магу постель и две заказанные высоким гостем прелестницы, перед этим на мгновение приоткрыв взору свои действительно достойные внимания прелести…

Князь и старейшина Конклава допивали наедине последний глоток тягучего черного напитка, когда маг как будто бы слегка протрезвел и рассчитанно небрежным голосом произнес:

— Знаете, Ренне, вспомнилась мне тут одна история, печальная и поучительная одновременно. Вы слыхали что-нибудь про иодайскую ересь? Нет? Так послушайте.

Иначе она называется "Учение о шестом столпе творения". Имела некоторое распространение лет триста назад, а то и четыреста. Основал ее лжепророк Иода Тёмный, выходец из южной Асконы. Начинал он как алхимик, а в один проклятый Арманом день надышался какой-то гадостью из своей реторты и начал проповедовать некую тайную мудрость. Дескать, только для посвященных и безымянных. Набрал он компанию таких же одержимых, причем собирались они всегда в темноте и за закрытыми дверями, имён своих друг другу не называли — ну чисто дети. "Иода" ведь тоже не имя, а прозвище, так на асконском диалекте самая мелкая медная монетка называется. Я думаю, где-то в подвалах университетской библиотеки должен еще храниться, за крепкими решетками да под пятью замками, свиток его еретической рукописи — "Заповедная книга иодаев" называется. Как обычно в писаниях лжепророков, вы знаете: чистый бред вперемежку с прописными истинами, так что отделить одно от другого очень непросто, и многие нетвердые в учении умы на эту удочку попадались.

Так вот, эти мудрецы уверовали, помимо прочего, что элементарных Стихий может быть не пять, а больше. Для начала они собирались поискать шестую Силу. Ну а потом, если получится, седьмую, восьмую, и так далее — пока не надоест. Смешно, конечно. Стало быть, каждый раз надо отыскать новый самоцвет, выплавить из земных недр новый металл, открыть в небе новую планету… Может быть, еще и дополнительные пальцы на руках и ногах прикажете вырастить? Естественно, никто из них себя этим не утруждал, и все магические изыскания сводились обычно к разнузданному разврату и свальному греху. А в обоснование тому приводилась богомерзкая идея об изначальной женственности Тинктара. Святотатцы даже и склоняли его на женский лад: помолимся, дескать, Тинктар — а не Тинктару. Но вы, Ваше Высочество, правитель мудрый и прекрасно понимаете: главная движущая сила состояла в том, что каждый новый глава секты немедленно желал объявить себя шестым старейшиной Конклава. Естественно, столь оголтелая ересь пресекалась немедленно и бесповоротно, и уже давным-давно об иодаях ничего не было слышно. И тут вдруг, лет пятнадцать тому назад, обнаруживают в самом сердце Вестенланда, в Университете, троицу — женщину и двух мужчин, причем один из них почти мальчишка — которые предавались этой самой ереси, со всем сопутствующим непотребством. Совет университета был в ярости, ректора отправили в отставку, а всех троих казнили мучительной казнью…

Эффенди на некоторое время замолчал. Незачем было объяснять Великому Князю, что злосчастные студенты-диссиденты просто оказались в ненадлежащем месте в неподходящее время, когда Филофею, в то время декану Школы Сил и Потоков, подвернулась удачная возможность свалить тогдашнего ректора, чжангойца Шуа-Фэнь, и самому занять его место. То, что дело было раздуто, а три недотёпы заслуживали не смертной казни, а разве что банального отчисления, в крайнем случае с запретом на колдовство, было очевидно с самого начала. Объяснять это князю действительно не стоило… То есть, не стоило трудов, ибо тот и сам все прекрасно понимал: нравы при дворе монарха любой державы мало чем отличались от нравов ректората Университета.

— Так вот, князь… На самом деле казнили только двоих, а мальчишку — чертовски талантливого мальчишку — помиловали, ограничившись изгнанием из Вестенланда и пожизненным запретом на магию любого рода. Звали его, помнится, Юрай. Юрай-Охальник. Жив ли он теперь, и если жив — то где обретается, никому не известно. И как частное лицо…

Верховный маг склонился к монарху и пристально заглянул ему в глаза.

— Как частное лицо, я мог бы рискнуть дать вам совет: поищите этого Юрая.

Эффенди снова откинулся назад, устроился поудобнее и улыбнулся.

— Но слава богам, я отнюдь не частное лицо, а старейшина Конклава. И единственное, чем могу вам помочь — это официальной информацией о том, что запрет на колдовство упомянутому Юраю-Охальнику за истечением срока давности отменен единодушным решением Дисциплинарной Камеры и Совета Старейшин. Вот, возьмите! — он протянул собеседнику небольшое серебряное кольцо, на котором было выгравировано причудливое переплетение черных и белых нитей. — Это кольцо мага-послушника, оно принадлежало Юраю и было изъято судом. Теперь все заклятья с него сняты; можете сохранить на память как сувенир. Все равно никому, кроме упомянутого Юрая, оно не подчинится.

Одним долгим движением мэтр Нгуен поднялся на ноги.

— А теперь, Выше Высочество, я прошу соизволения удалиться. Сегодняшний вечер меня изрядно утомил, к тому же нельзя бесконечно испытывать долготерпение наших очаровательных фрейлин.

Маг слегка поклонился и направился к двери. Но уже у выхода снова обернулся к монарху:

— И последнее, князь. У Вас при дворе сейчас проходит практику выпускница Университета, некая Энцилия. Очень светлая голова, диплом с отличием. Специализировалась на Превращениях и Трансформациях, но в равной мере владеет и техникой остальных четырех школ. Так что, если вдруг возникнет нужда в нетрадиционной магической поддержке, слегка выходящей за общепринятые рамки… Я бы сказал, что вам необычайно повезло.

И после этих слов архимаг наконец удалился, насвистывая какой-то игривый мотивчик. А князь Ренне допил до конца чашку кофе и подумал про себя:

— Ну что же, за все то золото, которое было выплачено этому мерзавцу, я получил хотя бы синицу в небе…

 

5. Дама червей и валет треф

Срочный вызов от начальства пришел в самый неподходящий момент.

Энцилия уже третий день квартал за кварталом планомерно обходила "низкий город" — ту часть Вильдора, где проживали ремесленники и торговцы. Искусству трансформаций и превращений находилась работа повсюду: придать пластичность и ковкость металлу в горне кузнеца, подправить вкус сметаны у нерасторопной молочницы, наложить на руку лавочника заклятие для распознавания фальшивых монет… А иногда жители пользовались случаем, чтобы попросить колдунью и о помощи другого рода — скажем, снять порчу или приструнить не в меру расшалившегося домового. Энцилия не отказывала никому, хотя и получала за свою работу сущие гроши: на жизнь ей пока хватало выписанной на три месяца стипендии, а получаемый опыт был обширен и разнообразен. Для того практика и придумана.

Вот и сегодня начинающая волшебница сидела в златокузне и с немалым удовольствием наблюдала за работой ювелира, одновременно помогая ему удерживать нужный цвет золотого сплава — рыжеватый, розовый или червоный, смотря по тому, что задумал мастер. Повсюду кольца, цепочки, подвески — и камни, пиршество драгоценных и полудрагоценных камней. О загадочном действии самоцветов на женскую душу сложена и спета не одна баллада, но Энси понимала механику этого действия лучше любого менестреля: недаром она была дипломированным магом и потратила в Университете немало часов, постигая тонкую структуру минералов, прохождение потоков сил через кристаллы и сообразное преломление стихий. Сейчас ее особенно заинтересовал один небольшой изумруд, мирно лежавший среди остальных камней. Девушка потянулась к нему сознанием и легким усилием настроилась на зеленоватый туман воспоминаний. "Вот я впервые осознаю себя зажатым в толще каменной породы. Вот грубые человеческие пальцы высвобождают меня. Вот я ощущаю гранями воздух, вот впервые впитываю солнечный свет…"

Неожиданно контакт с изумрудом оборвался, а точнее — был оборван магическим обращением извне. В затылке заломило, потом захолодели пальцы рук, и перед глазами Энцилии возникло лицо леди Клариссы:

— В Обсерваторию! Срочно, телепортом.

Сдержанно извинившись перед хозяином, Энцилия скрестила опущенные руки в заученном жесте, соединив локти на уровне живота, и раскрутила вокруг позвоночника эфирый вихрь. Напрягаться с направлением перемещения не пришлось: от кабинета руководительницы шел четкий опорный зов, и через мгновение практикантка уже стояла там, на ковре перед массивным дубовым столом.

— Слушаю вас, Высокая Леди! — произнесла Энцилия, старательно унимая головокружение: на неподготовленный телепорт уходило очень много силы, и ей было не по себе.

После памятной ночи любви во дворце они с Клариссой обычно обходились без особенных церемоний, но сейчас на лице у той вместо привычной чувственно-кошачьей улыбки читалось выражение строгой официальности:

— Через два часа нас ожидает Его Высочество. Дресс-код — "высокая шляпа".

Энцилия изумленно присвистнула. "Высокая шляпа" означало высшую степень парадности. Помимо собственно остроконечной чародейской шляпы, по такому случаю украшенной одноцветной лентой, в наряд входили парадная мантия со знаками отличия (из которых у нее имелся пока что только золотой университетский значок в форме все той же пентаграммы), а также остроносые туфли на высоком каблуке.

— А чему мы, собственно, обязаны столь высокой честью?

— Не знаю, дорогая, но похоже, что нас ожидает представление нового верховного мага княжества. Вчера во дворце был Нгуен, и они с Великим просовещались весь день, а по вечеру изрядно надрались, — тон Клариссы наконец-то потеплел. — Боюсь, девочка, что нам с тобой сегодня понадобится немалый запас сил. Хотя экипаж князь обещал прислать.

Кларисса отперла кованый железный шкаф и достала с одной из полок три амулета с энергетическим концентратом.

— Один впитай сейчас же, а остальные держи при себе. И — за дело, приводить себя в порядок!

В назначенный час карета, украшенная гербами Его Высочества Великого Князя Энграмского, остановилась у дверей дворца, и из нее грациозно вышли две волшебницы: та, что постарше — в темно-синей парадной мантии, и следом за ней — молодая, в торжественном одеянии кремового цвета. К их недоумению, громко прогремели фанфары.

— Так, час от часу не легче, — вполголоса произнесла Кларисса, когда они вошли в зал приемов. Обстановка в помещении не создавала ощущения пустоты, но и большого скопления публики тоже не наблюдалось: несколько фрейлин и группа дворян, среди которых выделялся длинноволосый изящный красавец в черном. Молниеносное сканирование показало, что профессиональных магов в зале нет ни одного, хотя у пары человек, включая того самого красавца, в ауре проявляются неразвитые способности к колдовству. И что же теперь?

Шум в зале стих, когда вошел князь в церемониальном облачении, при парадном мече и орденской ленте, а рядом с ним — княгиня Тациана в белоснежном кружевном платье и с короной в прическе. Ренне V властным жестом поманил к себе волшебниц, а когда они подошли — Кларисса впереди, Энцилия на полшага сзади слева, согласно этикету — обратился к присутствующим в зале.

— Дамы и господа! Как вы знаете, с отбытием лорда Сальве место Верховного Мага княжества остается вакантным. Наши вчерашние консультации с Его Сиятельством Эффенди Нгуеном показали, что найти в Круге Земель достойного этой должности чародея с тем, чтобы пригласить его к нам возглавить Обсерваторию, представляется крайне затруднительным. В создавшейся ситуации мы изволили принять несколько, м-м-м… неожиданное решение.

Князь подал знак герольду, и тот звонко провозгласил:

"Монаршим соизволением Его Высочества Князя Ренне, Верховным Магом Великого Княжества Энграмского назначается леди Кларисса, каковая возводится в графское достоинство, с дарованием ей титула графини фон унд цу Мейвенберг"!

"Вот уж сюрприз, так сюрприз!" Побледневшая Кларисса глубоко присела в реверансе, и Ренне прикоснулся к ее плечу лезвием своего меча. Обернувшись к собравшимся, он жестом остановил их порыв немедленно кинуться с приветствиями к новоиспеченной графине.

— Я поздравляю вас, ваша светлость, — сказал он. — Но вы же прекрасно понимаете, у каждой монеты есть две стороны. И даруя вам титул и должность, другой рукой я просто вынужден что-то у вас отнять.

— Вот как? И что же именно, Ваше Высочество?

— Я отбираю у вас… — Монарх на мгновение умолк, как бы раздумывая. — … Я отбираю у вас вашу прелестную подопечную. Она нужна короне и стране. — И снова подал знак герольду.

"Монаршим соизволением Его Высочества Князя Ренне, выпускница высшей школы магов Энцилия возводится в дворянское сословие, с присвоением ей титула леди д'Эрве. Леди д'Эрве назначается волшебницей первого ранга при дворе княжества".

"Так то был еще не сюрприз, а полсюрприза, блин!" На какой-то миг Энцилии от неожиданности стало дурно, и тогда она резким импульсом активировала один из двух выданных Клариссой энергетических амулетов. Только после этого у нее хватило сил присесть в официальном реверансе и принять прикосновение холодной стали к своему левому плечу.

Мысли в голове отчаянно метались. "Столь сногсшибательный взлет обычно плохо кончается. И главное, с какой стати? После первого прохладного приема на представлении, которое и длилось-то не больше двух минут, он меня вообще ни разу не видел и не слышал. Уж не собрался ли князь сделать меня своей фавориткой? Тут придется хорошенько взвесить все за и против. Хотелось бы все-таки заниматься магией, а не делать карьеру великосветской шлюхи… Опять же, я вовсе не обязана поселяться в Энграме навсегда: после года практики — свободна как ветер! Хотя нет, что-то здесь не так".

Без особых усилий взломав простенькую магическую защиту, небрежно поставленную еще лордом Сальве, и наскоро проглядев ауру монарха, Энцилия убедилась, что страстного вожделения к ней Великий Князь на данный момент не испытывает. Но тогда что же? Увы, анализ хитросплетения интриг никогда не был сильной стороной леди д'Эрве — вот уже целых две минуты как леди д'Эрве. Восприятие эмоций давалось ей гораздо лучше. "И ведь не поленился, мерзавец, вызнать название той деревни, в которой я родилась!"

Тем временем к ошеломленным волшебницам подошла Тациана. На лице Великой Княгини цвела обычная полуулыбка — теплая и печальная одновременно.

— Графиня, примите мои поздравления. Я уверена, что вы гораздо лучше справитесь с поддержанием магической стабильности в Энграме, чем любой заезжий варяг. И прошу вас, обратите особое внимание на амедонские провинции. Я, конечно, не колдунья, но постоянно ощущаю какое-то исходящее оттуда… скажем, нездоровье.

— Ну а вами, леди д'Эрве, я могу только восхититься. Вы успешно продолжаете стремительный взлет, начатый еще в Университете, — неожиданно взгляд Тацианы потерял былую ласковость, на мгновение став холодным и острым, почти колючим. — Но будьте осторожны: мой муж явно чего-то от вас ожидает, и если вы не сумеете его ожидания оправдать… Право, это было бы огорчительно.

Небрежный кивок правительницы означал, что обеим волшебницам дозволяется сделать положенные три шага назад, пятясь, и лишь после этого повернуться к другим гостям. Теперь к ним подоходили с поздравлениями новые и новые придворные. Наконец, дошла очередь и до длинноволосого в черном, который оказался бароном Зборовским.

— Целую ручки, ваша светлость! Мой меч всегда к вашим услугам — а это один из лучших мечей во всем княжестве, будьте уверены. — Потом он перевел взгляд на молодую чародейку, и той на мгновение стало очень неспокойно, настолько необычным и интригующим был взгляд барона. — Как я понимаю, леди, у нас с вами еще будет возможность побеседовать поподробнее. А пока что — мои поздравления!

Все перешли к накрытым столам, и после пары бокалов игристого Энцилия слегка расслабилась. Беспокойство по поводу ее грядущей судьбы куда-то на время отступило, и она с удовольствием предавалась чревоугодию, тем более что пирожные у шеф-кондитера Двора были чудо как хороши! Сидевшая рядом Кларисса тоже разрумянилась и постепенно приноравливалась к своей роли Верховной Волшебницы. Хотя, конечно, большинство присутствующих, включая и ее саму, ожидали увидеть на этой должности мужчину.

Свежеиспеченная леди д'Эрве со вкусом поглощала седьмой кусочек торта, когда ее тронул за плечо подошедший слуга в ливрее:

— Его Высочество ожидают вас у себя в кабинете. Разрешите проводить?

"Так, значит все-таки в фаворитки", — обреченно подумала Энцилия. Всю недолгую дорогу в ее голове безостановочно вертелась старая балаганная песенка с подходящим к случаю припевом: "…и девушек наших ведут в кабинет". Однако войдя в предупредительно распахнутую слугой дверь, она обнаружила в комнате не Ренне, а барона Зборовского, развалившегося в кресле. Увидев входящую даму, он вскочил и щелкнул каблуками.

— Леди? Его Высочество прибудет с минуты на минуту.

— Вот как? Очень приятно, барон. Может быть, вы объясните мне пока, что именно вы имели в виду, когда сказали, что у нас еще будет время побеседовать?

— Видите ли, Энцилия… Вы позволите мне называть вас просто по имени? Меня, кстати, зовут Владисвет… Так вот, похоже, что Его Высочество собирается поручить нам какое-то важное и тайное задание. Именно нам двоим: вам и мне. Но впрочем, я слышу шаги — сюда кто-то направляется. Я думаю, сейчас все и разъяснится.

— Однако же и слух у вас, барон!

В кабинет решительным шагом вошел князь Ренне.

— Зборовский, леди! Я буду краток. Высочайшие интересы княжества срочно требуют найти, а впоследствии доставить ко двору одного человека. Человека, которого последний раз видели в Вестенланде, причем пятнадцать лет тому назад. Это — трудная задача, и она несомненно потребует соединения как естественных, так и сверхъестественных усилий, а также энергичности и самоотверженного служения короне и стране. Именно поэтому она поручается вам, леди д'Эрве, как одной из наболее талантливых представительниц молодого поколения чародеев, и вам, барон Зборовски, как непревзойденному мастеру меча, но в то же время и искусному дипломату. Теперь некоторые подробности. Прошу, присаживайтесь!

Посвятив своих новообретенных доверенных лиц в историю Охальника Юрая и вручив Энцилии его магическое кольцо, князь сдержанно пожелал им успеха и столь же стремительно вышел. Ставки были сделаны. Сегодня Ренне поставил ва-банк, и ему оставалось только ждать, затаив дыхание, на каком же поле остановится шарик в рулетке Судьбы.

 

6. Пойманный мизер

В эту ночь Тациане приснился странный сон. Княгиня уже давно вообще не видела никаких снов, тяжело засыпая и рано просыпаясь. Но сегодня ночью ей привиделось, как она, еще молодая простоволосая девушка в коротком легком платье, идет босиком по сосновому лесу, наступая подошвами на опавшие хвойные иголки. Сквозь крону деревьев иногда просвечивает солнце, но лес все равно остается темным и бесконечным…

Неожиданно навстречу ей появился такой же босоногий парень — со светлыми прямыми волосами, в клетчатой рубахе и коротких штанах. Глаза его были темны и глубоки.

— Скажи, приятель, а как мне выйти к счастью? — спросила она.

Причем счастье в этом сне было не состоянием души, а каким-то определенным местом — заброшенным городищем или древним святилищем

— К счастью? Это близко, сечас я тебе покажу! — Парень начал поворачиваться куда-то, одновременно поднимая руку в указующем жесте… И здесь сон, как назло, оборвался.

Настроение было препаршивым. Барон Зборовский нервно покусывал губы, расхаживая из угла в угол по небольшой комнате, которую выделили в левом крыле дворца для "Спецкоманды Ю", как в шутку называли себя Владисвет и Энцилия. Вот уже две недели барон принимал донесения от шпионов, листал отчеты послов и вычитывал ответы консулов на свои запросы. Слухов было мало, а достоверных сведений не попадалось вообще — настолько давними были события в далеком Вестенланде. Зборовский не поленился также самолично обойти рынки и таверны в низком городе, во всех пригородах и преместьях, поговорил он и с торговцами, и прочими езжалыми людьми, но никто из сотен ушлых, бывалых и деловитых его собеседников такого имени — Юрай Охальник — не слыхал.

Не ладились дела и у юной леди д'Эрве. Конечно, новая должность и титул позволили ей обзавестись собственным домом, нанять служанку и даже приобрести породистого жеребца, на котором она регулярно совершала утренний моцион. Что поделать, noblesse oblige, и на хозяйственные заботы ушло некоторое время. Но не такое уж и большое: Энцилия без зазрения совести пользовалась магией для обустройства бытовых дел, оправдывая себя важностью и срочностью полученного задания. В этом ее поддерживала и Кларисса, без особых возражений выдавая из запасов Обсерватории энергетические концентраты, детекторы магии и прочие полезные мелочи. Но следы Охальника оставались неуловимыми. В тонкой структуре сил и потоков стихий не обнаруживалось ни малейшего возмущения, хотя бы намекавшего на Юрая, а кольцо послушника оставалось безжизненным и холодным, не реагируя ни на какие воздействия. Ни трансформации, ни имперсонализации оно тоже не поддавалось. Хорошо было бы, конечно, запросить из университета образы магических профилей самого Юрая, а заодно и Торвальда с Мэйджи, но это было исключено: великий князь настаивал на строжайшей конфиденциальности.

За время поисков "Спецкоманда Ю" сдружилась, Влад и Энси уже обращались друг к другу по имени, но в последние дни леди д'Эрве словно какая муха укусила. Она то взрывалась и шипела по малейшему поводу, а то, наоборот, впадала в глубочайшую тоску и за несколько часов могла не произнести ни единого слова — просто сидела и молчала, тупо уставившись в стену. Взять к примеру, хотя бы, прием по случаю ее новоселья. Вместо дружеской вечеринки, которая должна была закончиться приятственными постельными развлечениями с ее светлостью графиней фон унд цу и так далее — иначе Клариссой, — он обернулся унылой пьянкой, в ходе которой Владисвет изрубил мечом в капусту деревянную столешницу, а сама Энцилия ни с того ни с сего шарахнула огненным шаром в соседний дом, после чего пришлось долго извиняться перед хозяевами, оплачивать ремонт и в порядке компенсации заклинать злополучную стену от молний и ураганов. Волшебница и сама понимала, что злится не по делу и на ровном месте, но поделать с собой ничего не могла.

Объяснение нашлось сегодня утром, когда при очередном посещении туалета девушка обнаружила на нижней юбке следы крови. Всё сразу стало понятно: обычные женские дела, дня через два-три само пройдет. Но вернувшись обратно в "присутствие", она неожиданно напоролась на жадный взгляд Влада, полыхнувший багрово-красным светом. В голове сверкнуло страшное подозрение…

— Так-так, Влад, подойди поближе… Ну-ка покажи зубки, дорогой! Ага, так вот значит, откуда у нас слух такой острый, движения такие быстрые, повадки такие мягкие… Повадки-повадочки, мягкие такие, мяконькие… — Энцилия пребывала почти что в умилении. Она в первый раз встречала настоящего вампира; те полудохлые одурманенные создания из университетского вивария, на которых тренировалось не одно поколение студентов, были совершенно не в счет. — Ну, так из кого же посасывает кровь по ночам мой ближайший друг и сподвижник? Невинные младенцы у нас ныне в ходу, али старушки немощные?

— Да я разве что? — смущенно оправдывался Влад. — Мне и самому это в тягость, а что с собственной природой поделаешь? Так, раз в пару дней курицу живую на базаре куплю, и хватит. Но ты, Энси… Ты же знаешь, что просто свела меня с ума! Да, да и еще раз да: я горю желанием и умираю от страсти. Довольна?! Ну а в такие дни, как сейчас — просто невыносимо.

Барон-вампир опустил свой взгляд, направив его туда, откуда сегодня особенно пахло свежей кровью. Извращенно-похотливое желание, которое исходило от Зборовского, обдало волшебницу жаркой волной… и именно в этот момент ее магических слух уловил едва различимый отклик откуда-то сбоку. Как раз оттуда, где на яшмовом столике стоял невысокий стеклянный сосуд, в котором покоилось кольцо Юрая!

— Барон, стоп! Пауза три минуты, — резко произнесла леди д'Эрве, подкрепляя свои слова твердым жестом ладони и магическим посылом, притормаживающим время. А после этого свернула внешние реакции и вошла в транс (снаружи это выглядело так, словно ее окутала дымка тумана, а тело стало как бы полупрозрачным).

"Сконцентрировались… Начали! Попробуем разобраться в структуре возмущений. Начинаем с того, что Юрай со товарищи использовали плотское соитие в своих ритуалах… И магическое кольцо теперь отзывается на призыв плоти… Подпитывается от него энергией… А энергию-то из него как раз и разрядили начисто после суда… Ну что же, выглядит многообещающе. Три, два, один, выход!"

Энцилия снова вернулась в реальность, но не сворачивая потоков стихий и поддерживая режим пульсаций — в полной магической силе, от которой барону стало не по себе.

— Влад, внимание! Стоишь на месте где стоял, не двигаясь.

Плавным движением волшебница сместилась к яшмовому столику, к кольцу Юрая. Зборовский стоял теперь в пяти шагах и мог наблюдать ее целиком, во всей красе.

— Ты меня хочешь? — вкрадчивым чувственным голосом спросила Энцилия.

— Еще как! — от кольца начало исходить магическое свечение, незаметное для непосвященных, но различаемое любым чародеем.

— А теперь? — Она неторопливо расшнуровала лиф, высвободив и открыв взору барона свои тяжелые мягкие груди.

— Спрашиваешь! — хриплым напряженным голосом ответил тот. В кольце завибрировали пульсации.

— Ну а теперь? — юбки леди д'Эрве одна за одной упали на пол, и взгляд вампира упал на тонкую струйку крови, которая предательски стекала по ее бедру.

— Ы-ы-ы-ы-ы! — нечленораздельно простонал тот, кто еще пять минут назад был бароном Зборовским, но сейчас походил на него лишь очень отдаленно. От того, чтобы броситься на волшебницу, его удерживало только поставленное ею мощное сдерживающее заклятье. Кольцо же Юрая полностью ожило, по его ободу закружились в хитром переплетении пять разноцветных потоков — точно таких же, как на собственном кольце Энцилии, которое та носила не снимая на указательном пальце правой руки.

Резким движением пальцев леди д'Эрве обрушила на Зборовского волну трезвительного холода, и он вернулся в почти нормальное состояние; по крайней мере, был уже способен к здравому рассуждению.

— Вы ведь помните, барон, что наш Юрай вместе со своими злополучными товарищами практиковал магию особого рода, напрямую завязанную на любострастие? Так вот, мне только что открылось, что пробудить его кольцо все-таки возможно! Но одним-единственным способом: оно реагирует на плотское вожделение…

Энцилия выдержала паузу и, наконец, многообещающе улыбнулась.

— Боюсь, Влад, что мне не остается иного выхода, кроме как в определенной мере уступить вашим желаниям. Исключительно в интересах короны и страны.

И она сняла заградительный щит.

Стремительным кошачьим движением Владисвет оказался на коленях у ее ног, а Энси слегка развинула бедра, открывая доступ его языку к истокам живительной влаги. Барон обхватил ее ноги руками и начал методично вылизывать лоно, бедра, колени, и снова вверх… Он был предельно осторожен, и прикосновения его клыков оставляли на ногах волшебницы только едва заметные бороздки-царапины, ни разу не перешедшие в открытую рану. Поначалу Энцилия слегка подстраховывалась, контролируя движения обезумевшего влюбленного вампира, но постепенно доверилась ему и целиком отдалась на волю своих ощущений. Возбуждение нарастало все сильнее, все острее, и наконец женщина взорвалась приступом яростного удовольствия.

Чуть придя в себя, Энси потянула долизывающего последние красные капельки Зборовского вверх, и они оказались лицом к лицу. Барон был выше ростом, поэтому ей пришлось приподнять голову вверх, чтобы сдержанным тоном произнести:

— Я думаю, Влад, что теперь мне следует принять меры к тому, чтобы не нарушилось равновесие. — И она, в свою очередь, опустилась вниз, снимая с него обтягивающие рейтузы и высвобождая напрягшееся мужское естество. Почему-то стоять на коленях показалось ей неудобным. Вместо этого она устроилась на четвереньках, выгнув спину, и приняла член барона себе в рот, на полную глубину (…еще одно мимолетное колдовское усилие, позволяющее ему разместиться поудобнее…). Вот они уже нащупали общий ритм, и спустя некоторое время мужчина напрягся, задрожал и выплеснулся тягучим белым фейерверком.

— Какое же это невыразимое наслаждение, — осознала в этот миг Энцилия, — чувствовать в себе одновременно два мужских члена, один из которых заполняет твой рот, а другой входит в тебя сзади!

Что-о-о? Стоп. Еще раз стоп. Резкий вдох, потом выдох. Какой такой второй мужчина? Откуда? Это что, разнузданные бабские фантазии? Сумасшествие? Навеяный морок? Заклинание шло за заклинанием, все мыслимые видения и наведенные галлюцинации у волшебницы должны были под их действием давно исчезнуть, но воспоминание о мужских руках на ее бедрах и о фаллосе в глубине ее лона проходить никак не желало.

И тогда юная леди д'Эрве поднялась с четверенек и, наскоро протерев ладонью рот, глубоким тихим голосом сказала:

— Он здесь, Влад! Юрай — здесь, в Энграме. И где-то совсем рядом, не далее чем на расстоянии в двадцать — двадцать пять лиг. Я его почувствовала. В тот самый момент, когда… Ну, в общем — тогда.

 

7. Проходная пешка

Им несказано повезло: Юрай-Охальник оказался жив, и он был где-то совсем рядом. Но за всякое везение приходится платить Равновесию, и уже к следующиму вечеру Энцилия ощущала себя не лучше, чем портовая проститутка после восемнадцатого клиента. В студенческую пору она не имела ничего против любовных утех с мужчинами, но сейчас… Первые сутки они с Владом просто не вылезали из постели, перепробовав все мыслимые позы и варианты, включая столь непотребные, что даже самые распоследние шлюхи упоминали о них сквозь зубы, вполголоса и намеками. Но совершенно безнадежно: мистический образ Юрая больше себя никак не обозначал.

— Ну почему же ты сразу не определила точно то место, где он находится? — в сотый раз сокрушался Зборовский, чтобы в сотый раз получить один и тот же ехидный ответ:

— Потому что для этого, дорогой, требовалось произнести заклинание локации. А мой рот, если ты не забыл, в это время был "ну очень" занят совершенно другим делом!

Так что на следующий день они перешли к игре в "холодно-горячо". Леди д'Эрве подвесила магическое кольцо Юрая на длинной цепочке себе на шею, и сладкая парочка отправилась по трактирам и тавернам Вильдора. Программа была на удивление однообразной: зайти в кабак, выпить по рюмке, спросить у хозяина комнату на час и предаться все тому же опостылевшему соитию, прислушиваясь к отклику заколдованного серебра в тесной ложбинке между ее грудями. Тело юной волшебницы, несмотря на притирания и заклинания, ныло и саднило во всех местах сразу — и в первую очередь в самых нежных местах; а барон вообще держался исключительно на возбуждающих эликсирах, любезно выписанных все той же Клариссой из неприкосновенного запаса Обсерватории. Но все-таки они постепенно двигались в нужном направлении, пока не оказались на третий день поисков в дальнем предместье Вильдора под дурацким названием Медвежий Угол. Войдя ближе к вечеру в корчму "У бурого медведя", Энцилия моментально почувствовала отклик узнавания хозяина, исходивший от кольца Юрая.

— Заказывай "Гхурпшнаджани"! — скомандовала она Зборовскому, как только они уселись за стол. — А если его нет, тогда просто самое дорогое, что здесь подают.

Барон понял ее с полуслова. Окинув помещение острым вампирским взглядом, он сразу же выделил хмурого мужика средних лет, вихрастого и с неровной щетиной, который медленно цедил пиво за дальним столом.

— Скажи-ка, милейший, — осведомился он у хозяина, принимая две кружки фирменного напитка под названием "Медвежья кровь", — а что это за хлопчик там сидит в углу, кучерявый такой?

— А, ну дык это Юрась, знахарь местный. Отшельником его еще кличут, вашбродь. Угрюм маленько. Но ежели лекарство от хвори какой состряпать, или там зелье приворотное, так это он завсегда.

— Зелье, говоришь? Ну это нам в самый раз, потому как после твоей "Медвежьей крови", голубчик, мне назавтра зелье от похмелья очень даже понадобится. А далеко ли тут у него лавка?

Получив ответ, Зборовский щедро расплатился, и они с Энцилией с легким чувством двинулись обратно в замок. О том, что оба — после того, как Юрай найдется — на месяц принимают обет воздержания, они торжественно поклялись друг другу еще вчера. А подходить к бывшему магу или заговаривать с ним указания Ренне категорически воспрещали.

…

Когда длинноволосый дворянин с благородной дамой вошли в трактир, где Юрай допивал свое пиво, сердце алхимика сразу же сжалось от нехорошего предчувствия. Его прежней жизни пришел конец — это было понятно сразу. Подняв ладонь, он подозвал Славка и попросил стакан хлебной водки. Едва отхлебнув, спросил:

— Тот самый барон?

— Он самый, холера ясная! Ну что, тикать будешь?

Юраю и действительно хотелось сбежать на другой край света. Приди барон один, знахарь вполне мог бы так и поступить: сняться с места, и поминай как звали. Если бы не дама. Увидев ее, Юрай прежде всего испытал острый приступ физического желания до ломоты в костях. От нее пахло похотью, как от мартовской кошки, причем похотью утонченной и изысканной. К ней влекло. Но был еще какой-то запах сверх того, что-то совсем другое, едва уловимое, забытое с незапамятных времен… Внезапно пришедшая догадка настолько ошарашила его, что он с размаха опустошил свой стакан водки одним глотком. Это была волшебница! "Точно, профессиональная волшебница. Трансформантка, и причем сильная. В защитном слое — "огненный шар", "вязкий щит" и регенерация. В атаке не особенно хороша, зато мощно обороняется. Слабый аналитик, но эмпатия на самом высоком уровне. Сопряжена со стихией воды, вторая специализация — эфирный поток…". Все нужные слова приходили на ум сами собой, высыпаясь из дальних закоулков памяти, как горох из прохудившегося мешка.

— Боги, ну за что же мне такое! — взмолился он чуть не вслух. — Пятнадцать лет назад всё это знание и умение единым разом вычеркнули из моей жизни, лишь по какому-то недоразумению забыв при этом вычеркнуть из нее меня самого. Так почему же эта долбаная память никак не даст мне покоя, снова и снова настигая в разных местах и в разных обличьях?

— Славко, друг, неси еще водки! Сегодня я буду пить, и много!

Впрочем, уже на третьем стакане его вывернуло наизнанку, так что трактирщик вместе с Настёной с трудом доволокли приятеля до дома и уложили на кровать как был, не раздевая. Потом со спокойной совестью разошлись по домам: "Проспится — протрезвеет."

Но увы, не судьба была Юраю выспаться в эту ночь. С первыми лучами рассвета в селение въехал десяток гвардейцев великокняжеской конной стражи во главе с ротмистром. Крепкий удар подкованым сапогом снес дверь Юраевой избы с петель, а пара солдатских кулаков мигом протрезвили алхимика, содрав ему до крови кожу на скулах. "Клац!" — защелкнулись кандалы на руках. Картина Рейпена "Приплыли".

…Сон, который приснился в эту ночь Тациане, был продолжением предыдущего. Она снова шла по лесу, только теперь уже ведя с собой за руку маленькую Иду. И мужчина, показавшийся им навстречу, был все тем же мальчишкой из первого сна, с теми же завораживающими глазами, но сейчас он стал заметно старше, его волосы потемнели и завились, а во взгляде появилась сдержанность и утомленность. Он поравнялся с ними, небрежно скользнул взглядом по двум фигурам — взрослой женщины и маленькой девочки — и уже шагнул было дальше своей дорогой, когда Тациана остановилась и повернулась к нему:

— Подожди, милый человек, ты же обещал показать мне путь к счастью!

— К счастью? А где оно, счастье-то? Никогда его тебе не найти, хорошая. Ты запомни накрепко: единственное, что тебе подвластно — это не упустить свой случай, когда счастье само тебя разыщет.

И мужчина засмеялся странным скрипучим смехом…

В этот момент Тациана проснулась. Было раннее утро, но скрип продолжался и наяву. Вскочив с кровати и подойдя к окну, княгиня увидела совершенно немыслимое зрелище: во внутренний дворик дворца въезжала телега. Раздолбанная и скрипучая крестьянская телега — и это при том, что подъезд ко крыльцу великокняжеских покоев дозволялся и не всякой золоченой карете с баронским гербом! Сопровождавший телегу офицер спешился, небрежно кинув поводья слуге, и быстрым шагом прошел в покои мужа. А мужик, сидевший на телеге под присмотром двух солдат, пока что растерянно озирался вокруг. Его лицо было избито до крови, а руки скованы кандалами, но когда он поднял глаза и Тациана поймала его взгляд, ее пронзила острая душевная боль: это был тот самый мужчина из ее сна. Те же темно-карие глаза, те же вихры, то же лицо.

Спустя некоторое время давешний офицер вернулся на улицу, махнул рукой, и кареглазого незнакомца поволокли к боковой двери, ведущей в подвал — стало быть, в личную тюрьму Его Высочества для особо важных государственных преступников. Посланная чуть позже за уточнениями служанка подтвердила Тациане, что так оно и есть.

День во дворце двигался своим чередом. Княгиня неторопливо подождала, пока прислужницы расчешут ей волосы, сделают массаж и маску на лице, а потом помогут одеться и накроют завтрак. Навестила дочку и поиграла с ней полчаса в куклы и кубики. Затем продиктовала несколько писем, выпила чашку кофию, одновременно слушая наигрыши арфистки… Но все эти часы лицо утреннего незнакомца стояло у нее перед глазами, не отпуская. И чуть после полудня она в непарадном, но подчеркнуто элегантном платье подошла к кабинету в "мужской" половине дворца, где, как пояснил ей старший камердинер, сейчас находился ее муж.

— Доброе утро, дорогая! Могу я осведомиться, что привело к нам нашу дражайшую супругу в столь неурочный час? — спросил Ренне, поднмая голову от бумаг.

— Неодолимые слабости женской натуры, Сир. Слабости женской натуры, имя которым — сострадание и милосердие. Сегодня рано утром я наблюдала во дворе странную картину… И странного человека…

— Вот как… И что же?

— Мне почему-то сталь жаль этого несчастного, и я хотела бы попросить вас о справедливом рассмотрении его дела. А также о снисхождении к нему, если он действительно окажется преступником.

— Даже так? Ну что же, могу вас обрадовать, дорогая. Он получит от нас и справедливость, и снисхождение — причем в размерах, которые превзойдут самые смелые ожидания. Не далее как завтра ваш протеже обретет не только свободу, но также богатство и власть. Не исключаю даже, что он станет третьим или четвертым лицом в Энграме по степени своего могущества. Но случится это только завтра, а сегодняшнюю ночь ему суждено провести в сыром подвале, на каменном полу.

— Будет ли мне дозволено, в таком случае, сегодня хотя бы несколько облегчить его страдания?

— О да, вполне. Разумеется, в пределах, не наносящих ущерба чести Вашего Высочества.

— Еще раз благодарю вас, мой супруг и повелитель, — произнесла Тациана предписанную этикетом ритуальную фразу и склонилась в поклоне, прежде чем покинуть кабинет.

Можно предположить, что у великого князя и его супруги были несколько разные представления о чести, ибо когда спустя два часа Тациана подошла к решетчатой железной двери каземата, держа в руках небольшую плетеную корзинку с мазями и притираниями, ее волосы были распущены, а одеяние — ровная простая рубаха из небеленого полотна длиною до пола — более пристало крестьянской девке, нежели коронованой особе. И дежурный камер-юнкер, отпирая тюремный засов, уже предвкушал, как он будет рассказывать друзьям за пивом, в каком небывалом виде довелось ему сегодня лицезреть Ее Высочество. Но Тациане это было безразлично: ею двигал вещий сон. Сон, и еще робкая, едва ощутимая надежда, в сути которой она боялась признаться даже самой себе.

…..

Юрай лежал плашмя на охапке соломы, небрежно брошенной на каменный пол его тюрьмы. Истерзанная спина надсадно болела и сочилась сукровицей, но еще страшнее была необъяснимость всего того. что с ним произошло. Скажите, что же это такое — во имя двух богов — происходит в мире, где его, Юрая, не нажившего за себе за восемь лет в Медвежьем Углу ни одного мало-мальского врага, в одно прекрасное утро без малейших объяснений вытаскивают из собственной кровати, разбивая в кровь лицо, и закованным в кандалы протаскивают через весь город? Где ему, знахарю и алхимику, единственно лишь облегчающему мирские страдания и врачующему болезни, сдирают плетьми кожу со спины, прежде чем швырнуть на холодные камни в подвале княжеского замка? И почему, за что? Но на все его мольбы и вопросы у тюремщиков и палачей был один ответ: "Высочайшая воля".

За спиной снова заскрежетал засов. Один раз стражник уже заходил, принес оловянную миску с баландой. У Юрая не было сил есть, и нетронутая миска до сих пор стояла в углу его камеры. Узник вообще не имел никакого желания шевелиться, но последовал пинок сапогом, и грубоватый голос произнес:

— Подымайся, приятель — к тебе гости!

С трудом приподняв лицо, Юрай различил за спиной стражника женскую фигуру в сероватом одеянии. Потом тюремщик посторонился и вышел, оставив их с женщиной наедине.

— Прошу, не вставай! — она присела на корточки и начала смывать с его лица запекшуюся кровь, осторожно размачивая темно-красную корку прикосновениями мокрой тряпицы. Потом, подсушив лицо сухим полотенцем, стала обрабатывать ссадины какой-то мазью. В первый момент мазь пощипывала, но потом сразу же приходило облегчение. Юрай сам был знахарем, по запаху и консистенции он сразу определил: средство было очень действенным и очень дорогим. И потом, ее пальцы! Пальцы незнакомки были тонкими и чувствительными, а прикосновения — мягкими, аккуратными, уверенными и очень точными. О да, это была целительница высокого класса. К тому же незадачливого алхимика никак не оставляло ощущение, что женщина все время изучает его — прикосновением рук, осторожными касаниями, своим безотрывным взглядом…

Теперь у него тоже была возможность разглядеть ее повнимательнее. Его незнакомка была светловолосой и голубоглазой, с тонкими чертами лица и чуть островатым носом. В какой-то момент она улыбнулась, и он поразился, насколько это была добрая улыбка, насколько белы ее зубы…

— А теперь повернись! — Ее голос оказался одновременно нежным и печальным, чем-то напоминая звон колокольчиков.

Юрай послушно повернулся и почувствовал прикосновения ее пальцев, втирающих мазь в израненную спину. Боль сразу притихла, отпустила. Поняв, что незнакомка уже закончила свои процедуры, он одним рывком вскочил на ноги.

— Кто ты, госпожа? У тебя одежда простолюдинки и кожа богатой дамы, руки целительницы и взгляд матери. Тебя прислали из города, или ты служишь здесь, во дворце? Умоляю, ответь: кто ты и зачем облегчаешь те страдания, на которые облек меня необъяснимый каприз Его Высочества?

Ее взгляд был бесстрастным, почти омертвелым.

— Кто я? Несчастнейшая из смертных. Плохая жена, безутешная мать и, наверное, просто женщина.

Потом по ее лицу пробежала неуловимая тень, и оно преобразилось до неузнаваемости, в единое мгновение став резким и надменным.

— Но ты поинтересовался, служу ли я во дворце. Вынуждена тебя разочаровать — не служу. Напротив, в этом дворце служат мне. Ты, незнакомец, стоишь перед Тацианой, великой герцогиней Энграмской. Так что тебе соизволяется считать все произошедшее еще одним необъяснимым капризом, на сей раз — Ее Высочества.

С этими словами она развернулась и вышла. Вослед громко лязгнул задвигаемый стражником засов камеры.

 

8. Флеш-рояль

Похоже, что всемогущие боги решили раскачать маятник судьбы Юрая-Отшельника до предела. Прошедшая ночь была бессонной и бесконечной: спина ныла и болела, хотя уже и не так сильно — после целительных прикосновений загадочной незнакомки, которая вдруг обернулась повелительницей Энграма (Юраю до сих пор было трудно в это поверить, несмотря на то неподдельное высокомерие, которое сквозило в ее последней фразе. Такому невозможно научиться, это впитывается с молоком матери и наследуется с десятком поколений титулованых предков). Из крошечного оконца под потолком дул мерзкий влажный сквозняк, каменный пол был жестким и холодным, а соломы на нем едва хватало, чтобы соорудить под голову хоть какое-то подобие подушки. От наступившего утра алхимик тоже не ждал ничего хорошего, но когда дверь узилища распахнулась, вместо вчерашнего стражника или его двойника на пороге показались два солидных господина, весь облик и одежда которых свидетельствовали о знатном происхождении и высоком чине.

— Маркиз Орсини, капитан гвардии Его Высочества, — представился один из них, постарше. — От лица службы приношу вам, преподобный Юрай, глубочайшие извинения за действия моих подчиненных, которые совершенно превратно истолковали высочайший приказ.

— Виконт Блэр, младший камердинер двора, — отрекомендовался второй. — Прошу вас проследовать со мной: перед аудиенцией у Великого Князя вам будет предоставлена возможность помыться, привести себя в порядок и позавтракать.

Событиями последних дней способность Юрая удивляться была вычерпана уже до последней капли, и он в молчаливом оцепенении проследовал за виконтом из тюремного подвала во двор и далее в какое-то помещение, где его ждали горячая вода, мыло и полотенце. Появился слуга, который помог ему вымыться (после вчерашних побоев Юрай все еще передвигался не очень уверенно). Что озадачило — так это чистая одежда, которую ему предложили. Это было не одеяние простолюдина, но и не костюм дворянина, а какая-то длинная хламида, подходящая скорее священнослужителю (судя по светло-голубому тону — в храме Армана, а не Тинктара). Сразу вспомнилось и то, что начальник тюрьмы обратился в нему "преподобный". Одевшись или, правильнее сказать, облачившись в эту хламиду, Юрай проследовал за слугой к столу. Еда была простая и добротная: хлеб, сыр, молоко, полкруга колбасы… Утолив голод, он тем не менее продолжал медленно и сосредоточенно жевать. Это было единственным шансом выкроить несколько минут, чтобы спокойно обдумать все произошедшее.

Итак, Юрай зачем-то понадобился князю Ренне, и сильно понадобился. Его разыскали в Медвежьем Углу, причем не без помощи магии — иначе зачем бы вместе с бароном была еще и волшебница? А избивали вчера сильно, но аккуратно. Так, чтобы сделать очень больно, но чтобы при этом ничего не сломать, не повредить ни одного органа, не превратить навсегда в калеку. Ну а теперь — пред ясные очи великого князя. Но ведь искали-то они не нынешнего местечкового знахаря, а именно того прежнего Юрая, незадачливого приготовишку из Школы Магов! Или, еще вернее, единственного оставшегося в живых сподвижника Торвальда и Мейджи, светлая им память…

Додумать эту мысль до конца Юраю не удалось: у стола уже нетерпеливо переминался виконт.

— Ваше преподобие, его высочество Великий Князь Ренне ожидает вас!

Опять этот нелепый титул… Они что, собираются приставить меня к службе во дворцовом Храме?

…

— Так вот ты какой, Охальник Юрай, — задумчиво и с определенной долей ехидства процедил Ренне. — Лучший ученик Школы Магов, последняя надежда Шестого столпа мироздания…

— С позволения Вашего Высочества — отшельник Юрай, знахарь и алхимик из селения Медвежий Угол. А тот охальник, о котором вы изволите вспоминать, Сир, был обвинен в ереси, осужден на смертную казнь и навсегда лишен магической силы.

— В самом деле? Не думаю. Навсегда — это было бы слишком скучно. Даже богам случается порой отменять свои решения, так что же говорить о нас, смертных. Жизнь вообще очень переменчива. Вот полюбуйтесь, например, на того же самого Юрая! Еще вчера он — государственный преступник, обреченный сгнить за тюремной решеткой. А сегодня — благородный господин, духовное лицо, и стоит у подножия трона властителя Энграма. Кстати, жреческий сан для вас тоже выбрал я. Уж простите, но дворянин из вас пока что — как колбаса из рыбы. Впрочем, к этому вопросу можно будет и вернуться… Если мы доворимся о главном.

Монарх пристально посмотрел на Юрая.

— Чего изволит ожидать Ваше Высочество от деревенского знахаря? Чтобы я превзошел искусностью пятерых старейшин Конклава Магов, превратил в золото весь конский навоз на дорогах княжества и достал луну с небес? — Юрай определенно дерзил, но дерзил он от полнейшей растерянности и неуверенности в себе. — Не может быть ни малейшего сомнения, Сир, что я предпочту служить Вам при дворе или в любом указанном Вами месте, чем возвращаться обратно в темницу. Но мои способности не столь велики, как Вы полагаете. Да, я слегка поднаторел в управлении силой природных стихий растений и минералов, но не более того.

— Не беспокойтесь понапрасну, Юрай. Мудрость правителя — в том, чтобы требовать от подданных ровно столько, сколько они могут принести. Не больше, но и не меньше. — Голос Ренне был мягок и вкрадчив: ну прямо-таки аллегорическая картина "Монарх увещевает неразумного вассала". — Так что с сегодняшнего дня вы продолжаете свои изыскания в области чистой магии, причем в ранге моего тайного советника. Конечно, вам потребуется некоторое время, чтобы войти в курс государственных дел. Осмотритесь, что происходит в городе, в княжестве, в круге земель. И вспоминайте свои былые таланты…

Князь понизил тон, его речь приобрела твердость и какую-то особую значимость. Юрай понял, что в следующий момент будет произнесено самое важное.

— Ну а если вдруг ваши изыскания нечаянно приведут вас к обнаружению или открытию того самого, легендарного шестого столпа… или шестой стихии… Вот тогда вы, преподобный Юрай, немедленно мне об этом сообщите.

Главное, судя по всему, было произнесено, и голос монарха вернулся к прежней "отеческой" интонации.

— Разумеется, вам потребуются помощники. Двоих я для вас уже выбрал, они ожидают в соседнем зале. Там же вам предстоит и еще один приятный сюрприз. Идемте же!

Юрай прошел за князем в следующее помещение, где их поджидали те самые волшебница и барон, которые приходили за ним в трактир к Славку, а кроме того — еще одна дама в выходной мантии чародейки высокого ранга.

— Знакомьтесь, Юрай: графиня фон унд цу Мейвенберг, Верховный Маг нашего княжества. А теперь, Кларисса, позвольте представить вам преподобного Юрая, моего советника в вопросах общей магии. Я подозреваю, вам есть чем его удивить?!

— Разумеется, Ваше Высочество! — Леди Кларисса отработанным колдовским жестом буквально вытащила из воздуха небольшую сафьяновую шкатулку, открыла ее, и в тонких пальцах блеснуло серебром кольцо, брызнувшее на хозяина малиновым магическим светом узнавания. — Могу с радостью сообщить вам, Юрай, что официальным решением Конклава и Совета Старейшин запрет на магию для вас отменен. Прошу, ваше преподобие!

Юрай послушно преклонил колено, протянул свою правую руку, и графиня надела ему кольцо на указательный палец. Ни Ренне, ни стоявший поодаль барон не могли услышать второго слоя разговора, который происходил на магическом уровне параллельно с тем, что было произнесено вслух — из присутствующих он был доступен только Энцилии.

"Поздравляю вас, коллега. Да, вы не ослышались. Разумеется, с формальной точки зрения вас нельзя назвать магом — вы не окончили не только Университета, но даже и подготовительной школы. Но вот ваше кольцо, простенькое, ученическое… Вы еще даже не успели надеть его на свой палец, а оно уже до предела насыщено энергией, причем не только мощной, но и тонко структурированой. Поверьте, Юрай, я вовсе не мечу в Старейшины, тем более что для меня как женщины это и нереально. И я не постесняюсь признать чужой талант: вы — самородок редкостной силы. Такой, что после должного образования смогли бы составить конкуренцию 'великолепной пятерке'. Допускаю, что у Великого Князя на вас далеко идущие планы. Но умоляю — помните о Равновесии! При ваших способностях и без профессиональных навыков, неосторожное обращение с потоками может обернуться большими девиациями в масштабах всего Энграма. Я попрошу Энцилию — леди Кларисса метнула собеседнику ментальный образ, указывая на стоявшую поодаль юную волшебницу — позаниматься с вами… И еще раз — мои поздравления".

Искусству мысленного общения обучали не в подготовительной школе, а уже в самом Университете, куда Юрай так и не попал, поэтому его ответ был короток и неуклюж. Это были не слова в точном смысле, но скорее посланная эмоция — горькая и печальная: "Спасибо, высокая леди, но это слишком поздно. Того, чему я мог бы научиться за прошедшие пятнадцать лет, уже не наверстать". А вслух, естественно, было произнесено нечто совершенно другое:

— Благодарю ото всей души, ваша светлость. Я постараюсь оправдать доверие и Конклава, и тем более — тех, кто за меня просил.

— Ну а теперь, мой друг, познакомьтесь с вашими помощниками! — князь Ренне жестом подозвал барона и Энцилию. — Леди д'Эрве только что с отличием закончила Магический Университет, а барон Зборовский немало преуспел на военном и дипломатическом поприще. Леди, барон, представляю вам вашего нового патрона: наш тайный советник, его преподобие Юрай. На первых порах вы поможете ему освоиться в должности и при дворе, ну а дальше — согласно его указаниям.

"Растудыть твою перекись!" — пронеслось в голове новопоставленного советника Его Высочества. Дальнейший ход мыслей Юрая в течение ближайших минут привести не представляется возможным по соображениям цензуры: ни одного пристойного слова там не присутствовало.

…..

Последующие две недели были заполнены делами и событиями до такой степени, что размеренная и неторопливая деревенская жизнь прошлых лет вспоминалась бывшему алхимику как дивный сон. С утра Збровский обучал его обращению с мечом и искусству верховой езды. Признаемся честно, что ни в том, ни в другом Юрай особенно не преуспел, но по крайней мере он переставал быть похожим на деревенского увальня, постепенно приобретая черты офицера и дворянина. Кроме того, барон посвящал его в премудрости дворцового этикета, а также рассказывал о хитросплетении политических интриг в самом княжестве и за его пределами. Бесконечная череда баронств, маркизатов, графств, герцогств — и каждое с фамилиями, родословными, перечнем владений и запутанными правами наследования… Это вам не рецепт 35-компонентного укрепляющего средства против холеры, которое было самым сложным снадобьем в арсенале знахаря из Медвежьего Угла. Его преподобие тайный советник никогда бы не одолел этих премудростей. если бы не магические капсулы для укрепления памяти, выписанные Клариссой.

Верховная колдунья сама предложила называть ее просто по имени, как принято у магов, и набросала для Энцилии примерную программу занятий с Юраем. Магией они занимались после обеда: стихии, силы и потоки, отражения и воплощения, а также столь любезные его репетиторше трансформации. На четвертый день Юрай уже самостоятельно телепортировался, пускай даже и на пару шагов, а на шестой — сгустил сладкое вино в пьянящий мед. Он подозревал, конечно, что Энси специально подпитывает его энергией вожделения, надевая платья с откровенным вырезом и принимая соблазнительные позы, но тем не менее первые успехи окрыляли, и реабилитированный волшебник быстро набирал силу. Хотя было очевидно, что квалифицированным магом полного профиля он станет еще ой как не скоро.

Заметно сложнее оказалось вписаться в жизнь двора. Поприсутствовав на нескольких заседаниях Государственного Совета, на приеме у белозерского посла и паре других официальных церемоний, Юрай в очередной раз поразился мудрости великого князя: получи новый тайный советник какой-нибудь дворянский титул, он воспринимался бы всем бомондом как выскочка, карьерист и заклятый враг. А так — "да это ведь просто монах, духовное лицо, служитель культа… Что с такого возьмешь, все они не от мира сего."

Но самым мучительным стала для Юрая необходимость наладить отношения с великой княгиней. Он уже несколько раз видел ее издали, но все еще не был представлен в своей новой должности. А воспоминания о целительных прикосновениях пальцев Тацианы к его израненой спине совершенно выводили Юрая из себя: он никак не мог взять в толк, как к этому относиться. Что-то надо было делать, и не откладывая. И для начала придумал себе в оправдание другое занятие, попроще: расквитаться со старыми долгами.

Когда породистая гнедая кобыла остановилась у трактирной вывески с бурым мишкой, пан Славко лишь с огромным трудом признал в спешившемся ездоке прежнего приятеля: Юрай как-то весь распрямился, а сила в его глазах потеряла прежнюю угрюмость.

— Фу-ты, ну-ты, — ошарашенно произнес трактирщик, и друзья обнялись. — А мы тебя уж и живым увидеть не чаяли!

Действительно, за все прошедшее время — с тех пор, как избитого алхимика под конвоем увела великокняжеская стража, — о нем не было слышно ровным счетом ни единого слова. И народ в предместье уже начал потихоньку приценяться к дому и утвари невесть куда сгинувшего знахаря.

— Да я поначалу и сам не ждал, что живым из тюрьмы выберусь. А теперь вот, видишь ли, в большие начальники выбился. Из грязи да в князи… Ну пойдем, что-ли, выпьем, дружище?!

…Засиделись они в тот вечер допоздна.

— Так как же тебя теперь звать-величать прикажешь? — допытывался Славко после каждого стакана "Медвежьей крови". Самого дорогого в заведении вина поднесли сегодня всем завсегдатаям и знакомым: нынче Юрай гулял широко, с размахом. В глубине души он чувствовал, что с прошлой жизнью надо распрощаться, и распрощаться красиво, иначе новая судьба за высокой стеной ему не заладится.

— Вообще-то меня теперь титулуют "Ваше преподобие господин тайный советник", — с недоуменным смешком объяснялся бывший знахарь. — Но для тебя, хайло кабацкое, я навсегда останусь тем же Юраем, еретиком и висельником!

К этому моменту он уже успел тихо рассказать трактирщику историю своей молодости. Без догматических подробностей, конечно, но Славку и этого хватило. А Настёна, как завороженная, смотрела на магическое кольцо Юрая — и все вертела на пальце свое колечко, а точнее, золотой перстень с турмалином, которое он ей привез из города в подарок. "Эх, дура я, дура, — читалось на ее растерянном личике. — Вот за кого замуж-то надо было!"

На прощание Юрая выдал кабатчику небольшой кошель с золотом.

— Ты, Славко, за хатой-то моей присмотри пока, никому не отдавай. А то знаешь ли, сегодня у Великого одна пятка почесалась, а завтра другая зачешется. От тюрьмы да от сумы, как говорится… Словом, пускай все пока остается, как было.

…

Встреча со старыми друзьями каким-то образом успокоила Юрая, и наутро он в парадном облачении испросил аудиенции у Ее Высочества. Тациана приняла его через час, выйдя к нему в бледно-сиреневом дневном платье с неглубоким вырезом. Волосы ее были уложены аккратно, но не вычурно, а на шее была только тонкая нитка жемчуга. Когда она поздоровалась с новым тайным советником своего мужа, ее взгляд выражал лишь вежливое внимание…

…но где-то в глубине глаз затаился страх.

— Ваше Высочество, прежде всего позвольте вам признаться, что я и сам в некотором недоумении по поводу обрушившейся на меня благосклонности князя Ренне.

Готовясь к этому разговору, Юрай решил, что лучше не тратить время на дипломатические хождения вокруг да около: в их отношениях был нарыв, который следовало вскрыть, пока тот не начал нагнаиваться.

— В любом случае я приложу все старания и все мои способности, чтобы с честью выполнить то задание, которое Его Высочество в общих чертах мне уже обрисовал. Однако…

Он выдержал паузу и внимательно посмотрел в глаза княгине, подчеркивая всю значимость этого "однако".

— Однако мои усилия рискуют оказаться напрасными, если я не проясню для себя ситуацию в княжестве, в городе и в правящей семье.

Это был самый тонкий момент в речи "не знахаря, но тайного советника". Юрай сказал "в правящей семье", а не "в правящей династии". В бытность деревенским лекарем ему доводилось увещевать и бесноватых юродивых, и молодую жену, которую затравила свекровь, и здорового крепкого кузнеца, съехавшего с катушек посли смерти матери. Сейчас он тоже чувствовал разговор и знал: если великая княгиня стерпит сейчас это нарушение этикета — удача у него в кармане. Хотя в чем эта удача должна заключаться, сам не имел еще ни малейшего понятия.

И Тациана стерпела. По высочайшему лицу промелькнула тень сменяющих друг друга эмоций, но все сразу же успокоилось, и она почти спокойно произнесла:

— Прошу вас, продолжайте.

— Я глубоко сожалею, Ваше Высочество, что вынужден обращаться к вам с этим вопросом, но без ответа на него я не смогу оправдать доверие вашего супруга. Поэтому прошу, скажите мне: что привело вас несколько дней назад в тюремный подвал? Что побудило вас утешить боль и страдания впервые увиденного вами безродного арестанта? И что же, во имя двух богов, напомнило вам, что вы — не только сиятельная княгиня, владычица огромной страны, но и женщина, обладающая даром целительства?

Молчание Тацианы длилось довольно долго. Потом она решительно встала со своего высокого кресла:

— Идемте, я вам покажу.

"Интересно, что она избегает ко мне обращаться, — подумал Юрай, пока они шли коридорами дворца. — Ни по имени, ни титулом… Просто никак. Что-нибудь это значит, но что?"

Наконец, они подошли к дверям, украшенным розовыми лентами и рисунками различных зверей и птиц. Сидевшая у входа камер-фрейлина вопросительно посмотрела на княгиню и после утвердительного кивка распахнула дверь.

— Доченька, дорогая, познакомься с папиным новым советником! Его зовут Юрай.

— Рупс! — сказала великая княжна. По всему внешнему облику и росту она вполне выглядела на свои четырнадцать лет: угловатый подросток с неразвитыми формами, и не более того. Но на лице застыло недоуменное и капризное выражение трехлетней девчушки, у оторой отняли любимую куклу. Впрочем, когда Юрай подошел к ней и, преклонив колено, поцеловал руку, она неожиданно улыбнулась. — Ю-у-у!

— Вы наверняка слышали, советник, о недуге, поразившем нашу дочь. И врачи, и маги оказались бессильны. Но за два дня до вашего — очень зрелищного — появления во дворце мне приснился сон, и в этом сне были вы. Летний лес, приятная прохлада, и вы навстречу. Снился мне сон и на следующую ночь, но на сей раз я встретилась с вами уже не одна, а вместе с Идой. И первое, что я увидела, когда проснулась — это были вы в арестантской телеге, мой загадочный юноша из сна. Я буду откровенна, Юрай: меня привели к вам именно эти сновидения. И отчаянная надежда на то, что, возможно, мой сон и ваше появление — это добрый знак. Не больше, но и не меньше.

 

9. Rien ne va plus!

Солнце уже почти совсем ушло за черепичные крыши домов Вильдора, когда его преподобие господин тайный советник наконец появился на пороге маленькой таверны. Таверна эта называлась "Три зайца" и располагалась в том квартале Нижнего Города, где традиционно селились скорняки и шорники. Зайцы на вывеске были пушистыми и очень смешными, а заведение — маленьким и уютным. Славилось оно прежде всего своими сырами, а также, разумеется, фирменным рагу из зайчатины. Правда, там не имелось отдельной залы для благородных, но вместо этого был выделен уютный закуток, а когда шум и веселье низкого люда становились уж слишком докучливыми, Энцилия просто устанавливала магическую ширму, которая пропускала только самого хозяина и трактирного слугу с блюдами и бутылками.

Энси, Влад и Юрай любили сиживать здесь теперь по вечерам. За время, прошедшее после стремительного назначения Юрая, между ними установились странные, можно сказать панибратские отношения. С одной стороны, бывший алхимик был для барона и волшебницы начальником и командиром, но с другой — не слишком умелым учеником. И они спокойно обращались теперь друг к другу по имени и без титула, а если двое других и называли Юрая шефом, то с неизменным смешком. Связь между бароном и Энцилией все еще продолжалась, но скорее по привычке, чем по бурной страсти. Владисвет завел себе длинноногую служанку, а леди д'Эрве иногда оставалась ночевать у Клариссы, совмещая поддержание мирового равновесия с маленькими женскими радостями для себя лично.

Но сегодня "спецкоманда Ю" поджидала своего шефа с тревожным нетерпением: днем Юрай был вызван к великому князю. Время, отпущенное на обустройство и вхождение в курс дел, подошло к концу, и ожидалось, что князь Ренне наконец объяснит, какие же цели он преследовал столь неожиданными возвышениями — и леди д'Эрве, и его преподобия, и даже барона, которому на прошлой неделе было пожаловано еще пять примыкавших к его владениям деревень.

Когда Юрай подсел к их столу, лицо его не выражало ни радости, ни огорчения — оно было прежде всего озабоченным.

— Ну что, гвардия, заждались? Ладно, давайте пропустим по маленькой, а чуть погодя закажем и поесть: разговор предстоит серьезный. И прежде всего мне предстоит выяснить, насколько далеко вы готовы со мной пойти, следуя воле Его Высочества?

— Я — солдат и слуга своего сюзерена, — гордо ответил Зборовский. — Так что готов до последней капли своей крови.

— Спасибо, Влад, я и не сомневался. Хотя до последней капли чужой крови, думаю, будет все-таки лучше. — Юрай вполне представлял себе, насколько его каламбур близок к истине в самом буквальном смысле слова. — Но ты, Энси? Не исключено, что на пути следования монаршей воле нам придется усомниться в некоторых основах науки и искусства магии, которые ты за все годы обучения в Университете привыкла считать незыблемыми. Скажи, что для тебя имеет большую силу — присяга Конклаву Магов или присяга Его Высочеству?

Леди д'Эрве закусила губу и задумалась. Но потом резко ответила:

— Не вижу здесь противоречия, Юрай. Я давала присягу не пяти Старейшинам и даже не пяти стихиям, но вечно живому искусству волшебства. И до тех пор, пока ваши усилия направлены не на то, чтобы лишить Круг Земель магии, а лишь на то, чтобы развивать и совершенствовать ее — я с вами.

— Ну что же, хорошо. Тогда давайте все-таки перекусим, а потом уже поговорим о деле.

— Минутку, шеф! — На лице Энцилии промелькнуло лукавое выражение. — Наше задание ведь будет связано с магией, не так ли? Сильно с ней связано? Но в то же время Влад — неотъемлемый участник нашей команды? Тогда, мне кажется, стоило бы сделать все возможное, чтобы он тоже, в меру своих возможностей и способностей, был приобщен к потокам. Тем более, что сделать это несложно.

И леди д'Эрве шарахнула в потолок ослепительной молнией — в полутемном и шумном зале это было самым верным способом подозвать хозяина. Действительно, он подлетел через три секунды, весь взмыленный.

— Чего изволят благородные дамы и господа?

— Мне рыбу под белым соусом, Его преподобию… — Она вопросительно взглянула на Юрая. — Как всегда? Значит, петушка в вине. А вот господину барону… Нет, Влад, обойдешься без окорока, у тебя сегодня особая диета. Так вот, господину барону — говяжий бифштекс, но только чтобы с кровью! И попробуй пережарить — самого в теленка превращу!

— Ну а пока мы ждем еду, попробую объяснить, чего ждет от меня Великий Князь, — сказал наконец Юрай. — Не секрет, что дела княжества в последнее время ухудшаются, причем со всех сторон. Белозерское царство претендует на наши провинции, в Амедонии постоянные мятежи, а единственная наследница престола слабоумна и бесплодна. Град побивает урожаи, тля поедает виноградники, мор опустошает целые деревни. Славное искусство вильдорских чеканщиков сходит на нет, секреты изготовления настоящих, достойных мечей утеряны — согласись, Влад! А нечисти в лесах и болотах расплодилось донельзя, и все усилия Клариссы и Обсерватории позволяют только сдерживать оборотней и вурдалаков, да и то не всегда успешно. Энси, ты помнишь последний случай, когда водяные утащили двух детишек в воды Мейвена и утопили прямо под городскими стенами? Да не ерзай ты, барон, твои клыки за магической завесой все равно никто не увидит. Я же не про благородных дворян говорю, которые даже в вампирском обличье умеют вести себя сообразно и с достоинством, а про отмороженную нечисть. И все это наваливается разом, и все сильнее…

Юрай вздохнул и продолжил:

— Магистр Нгуен считает, что все дело в том, что Энграмское княжество стало шестой великой державой Круга Земель, искажая тем самым пентаграмму стихий. И единственое, что могло бы спасти страну — это победить и завоевать кого-иибудь из соседей: Белозеро, например, или Чжэн-Го. Но на это, как мы прекрасно понимаем, у Ренне не достанет ни сил, ни денег. Так вот, его Высочество предлагает мне сделать прямо противоположное: ни больше, ни меньше как переписать магическое уравнение мироздания, включив в него шестую стихию. Как вам это нравится?! Задание, достойное богов, а не простых смертных. Леди д'Эрве, ну хоть вы-то понимаете, что это значит? И я не говорю уже о такой мелочи, что меня за одну подобную попытку пятнадцать лет назад уже приговорили к изгнанию и лишению магических сил, а моих самых близких друзей казнили мучительной казнью? Ну, Энси, что ты теперь скажешь?

Самое удивительное, что Энцилия не казалась шокированной. Она уже давно не раз и не два прокрутила в уме печальную историю Юрая-Охальника и не исключала подобного развития событий.

— Знаешь, Юрась, — она обратилась к нему нежно и даже чуть кокетливо, — еще два-три месяца назад я бы не только сказала, что это невозможно, но и немедленно донесла бы на тебя в Конклав за иодайскую ересь. Но когда мы с Владом тебя искали…

Девушка улыбнулась какой-то очень чувственной и порочной улыбкой, от которой у Юрая мгновенно пробудилось то плотское желание, которое он испытал в трактире у пана Славка, впервые увидав волшебницу и Зборовского.

— Так вот, твое кольцо… Рисунок потоков стихий на нем какой-то неправильный. Я помню, меня это удивило еще тогда, когда мы его пробудили… Активировали, да. И между струями огня и эфира на твоем кольце чувствуется определенная полость, словно предназначенная для того, чтобы вплести туда еще один поток…

— Хорошо-хорошо, — нетерпеливо перебил ее Зборовский. — Но пока вы не погрязли в дебрях высокой магии, в которой я ни черта не смыслю: а если пофантазировать? Вот представь, Юрай, что все у тебя получилось. Как это должно выглядеть?

Его преподобие задумался, потом, чертыхнувшись, стукнул кулаком по столу. Под рукой совершенно беззвучно полыхнула зарница.

— Да не знаю я, и никогда не знал! Торвальд, Мэйджи — да пребудет с ними моя светлая память — они как-то это видели, собирались мне постепенно рассказать… Но я ничего еще толком не успел узнать — ни у них, ни в школе. Видишь, даже колдовская молния у меня — и то не получается, а вам подавай высоты иодайского учения…

— Погоди, Юрай, — вмешалась Энцилия. — Давай примем, что твое незавершенное образование — это плюс, а не минус. Благо, а не зло, потому что над тобой не довлеет прописанная и затверженная наизусть схема пяти потоков. И если уж кто-то и сумеет увидеть картину мира в новом измерении, то это именно ты, а не я.

— Уговорили, речистые, — рассмеялся Юрай и выпил стакан вина до последней капли. — Хорошо, допустим, мировых стихий стало шесть, а не пять. Тогда вместо пентаграммы мы имеем шестиугольную звезду — звезду дравидов. Но тут хитрость в чем: пентаграмма самосогласована и неразъединима, пять раз пересекая себя саму в пропорции золотого сечения. Шестиугольная же сразу распадается на два треугольника. Можно представить, конечно, что один из них, острием вниз — это мужское начало, светлая сила Армана. Тогда второй треугольник, острием вверх — начало женское, темная энергия Тинктар, сильная в своей слабости. И когда они переплетены…

Перед ним забрезжили какие-то воспоминания и обрывки разговоров между его наставниками пятнадцать лет назад, но эти воспоминания постоянно ускользали и кружились в непрерывном мельтешении. Торвальд, Мэйджи, Энси, Влад, почему-то Настёна… Хотя… Вспыхнувшая в его голове идея была сумасшедшей, но по-своему логичной.

— Так, ребята, а ну-ка расскажите мне снова, как вы меня нашли!

Зборовский с Энциией переглянулись, девушка покраснела, но все-таки начала объяснять:

— Влад меня тогда сильно домогался. А как только у меня месячные крови приключились, так совсем разум потерял…

— Нет, нет, спасибо, я все помню, Энси: и как мое кольцо отреагировало, и как вы потом меня по тавернам искали. Но вот сам момент, когда ты почувствовала меня в себе? В какой позе это было?

— В какой, в какой… На четвереньках стояла, Владов хрен во рту держала. — Энси была смущена и от этого перешла на грубоватый тон. — А как он кончать начал, тут сзади ты в меня как войдешь…

— А точно ли это был я, ты уверена? — Юрай на мгновение задумался и потер виски, старательно припоминая давешнюю ночь. — Смотрите, горе-любовники: я как раз в это время тоже был с одной девицей. Настёной ее зовут. И в той же самой позе: она на четвереньках, а я сзади. И в самый последний миг я ведь увидел призрачную фигуру! Фигуру мужчины, который делал с Настёной то же самое, что ты, Влад — с Энси.

— Так что же, получается, что всё это было только двумя неполными отражениями одного и того же любодейства втроем, которое происходило неизвестно когда неизвестно где? — заинтересованно спросила Энцилия.

— Думаю, что да. Только известно где и известно когда: в Хеертоне пятнадцать лет назад. В мою последнюю ночь с Торвальдом и Мэйджи.

— И ты предлагаешь, Юрай?

— Да. Если мы сделаем это втроем сегодня ночью, то есть определенный шанс на воплощение Мэйджи в тебе, Энси, а Торвальда — в тебе, Влад. Пусть это еще не шестиконечная звезда, но уже ее заготовка.

И Юрай нарисовал в воздухе огненной линией большой косой крест, похожий на букву "Х", а потом соединил между собой его верхние и нижние концы двумя горизонтальными линиями.

— Верхний треугольник — мистический, я — Торвальд — Мэйджи. А нижний — земной: я, ты и ты (он повернулся сначала к Владу, потом к Энси). И если только я сумею совместить в себе оба плана, тонкий и грубый…

— Но ведь это рискованно, Юрай. Подумай хорошенько, чем это грозит: ты можешь просто сойти с ума, навсегда расщепив свой разум надвое!

— Да, могу. Знаю. Но другого шанса не вижу.

— Ну так что, вперед? — спросил барон Зборовский завораживающим и полным вожделения голосом, в котором вампир явно преобладал над человеком. Ему-то с детства было не привыкать к существованию в двух обликах одновременно, и предстоящее любострастное приключение манило его и влекло до необычайности.

…

Энси лежала распластанной на спине и тихо млела, ощущая, как две пары мужских рук растирают все ее тело, умащивая кожу и распаляя желание. Она была совершенно обнаженной, распахнутой и открытой на этой медвежьей шкуре, брошенной на пол в юраевой спальне, а четыре ладони скользили по ее ногам, бедрам, грудям, предплечьям, щекам… Двадцать пальцев медленно и сладостно проводили по губам ее полуоткрытого рта, по плечам, животу и, наконец, по ее нижним губкам, обычно прикрывающим вход в "нефритовые врата наслаждения", но сейчас широко разверстых и приглашающих. Груди девушки налились тяжестью и теплом, а соски окаменели и поднялись двумя торчащими шипами под прикосновениями двух пар мужских губ.

Энцилия, Владисвет и Юрай предавались своему колдовскому любодейству в пространстве, оконтуренном символами стихий в пяти из шести вершин правильного шестиугольника. Пучок хлебных колосьев обозначал стихию Земли, стакан с вином — стихию Воды; клочок тополиного пуха служил узловой точкой для стихии Воздуха, горящая свеча — для Огня, а благоухающая роза концентрировала своим ароматом самую эфемерную и неуловимую из пяти сущностей — Тонкий Эфир. Шестая же вершина, непосредственно перед входной дверью, оставалась непроявленной и пустой.

Волшебница сдвоенным магическим импульсом придала своим соскам еще больше чувствительности, и теперь они буквально ломились от сладостной боли при каждом прикосновении, особенно в тот момент, когда Влад слегка покусывал их своими острыми вампирскими зубами — теми самыми, которые она вызвала к жизни чуть ранее, предложив ему на ужин окровавленный бифштекс. Но мужчины не спешили, снова и снова разогревая и лаская ее тело, в котором постепенно пробуждалась сила земли. А змея вожделения и страсти — змея Кундалини — шевельнулась в основании позвоночника и начала медленно разворачиваться, сделав первый первый из шести своих полуоборотов и достигнув первого "шаккара" — энергетической точки над лобком. В воздухе раздался низкий удар гонга, и пучок колосьев в вершине магического шестиугольника засветился глубоким вишнево-красным светом.

Неодолимый зов соленой влаги настиг Зборовского в тот момент, когда Энси начала поглаживать тело Юрая своим собственным телом. Опираясь на пол ладонями и коленями, она осторожно и медленно проводила тяжелыми округлыми полушариями по лицу алхимика, его груди, животу, а потом спустилась чуть ниже и уложила затвердевший упругий член в уютную ложбинку между грудями, натирая его последовательными движениями взад и вперед. Женщина полностью отдалась влажным прикосновениям слегка вспотевшей кожи, растворяясь в этих касаниях, а ее распахнутое лоно, открытое навстречу взгляду барона, намокало и сочилось пахучими каплями. И тогда Влад отточенным и гибким движением приник к ее нижним губам и к целительному источнику нектара между широко расставленными бедрами чаровницы, чуть ниже вздыбленных ягодиц. Он вылизывал ее щель языком, проникая в зовущую глубину; он чувствовал, как клокочет кровь по ее венам и как отдаются легкими подергиваниями женского лона его поцелуи. Барон был почти не в силах сдержать звериного желания, но — как заранее объяснил Юрай — суть сегодняшнего действа состояла не в удовлетворении страсти, а в ее предельном накале. Кончать никому из троих до последней секунды было нельзя, а надо было только распалять себя все сильнее, открывая новые и новые слои и аспекты своей сущности для желания. И уже не человеческим, но вампирским движением Влад вцепился длинными выпущенными когтями в шкуру, на которую опирался, а острыми клыками совсем легонько, сохраняя остатки людского разума (в чем его аккуратно поддерживала магией и сама Энси), провел по ее пышным ягодицам, оставляя на них аккуратные красноватые бороздки. Мучительный приступ сладкой боли пронзил Энцилию, и влага из ее лона хлынула сплошным потоком. Так змея Кундалини сделала еще один полуоборот и достигла второго "шаккара", расположенного в области пупка. Вновь послышался удар гонга, и бокал с вином во второй вершине шестиугольника заискрился оранжевыми всполохами.

Напряжение страсти росло все дальше и все сильнее, подхватывая троих любовников единым ритмом пульсации. "Все во вселенной колеблется и вибрирует" — вспомнились Юраю строки из Заповедной книги иодаев, когда губы Энцилии сомкнулись вокруг его напряженного ствола и тот начал ритмично сжиматься в такт ее поцелуям. Юрай чувствовал, как его член немыслимо твердеет и разрастается, пронзая горло девушки, как он становится необъятным, но в то же время невесомым и всепроникающим. И одновременно алхимик чувствовал, как второй фаллос — острый и резкий член барона — вонзается в Энцилию сзади. Два острия мистически соприкоснулись в глубине тонкого тела волшебницы, и она принимала их в себя до самых бесконечных глубин, поглощая и растворяя в двойном вихре своего желания. Воздух наполнился обостренными ароматами, как будто чувство запаха у всех троих усилилось в тысячу раз, и сдвоенный тайфун закружил их в полете над кинутой на пол меховой шкурой, над остроконечными вершинами дворцовых башен, над черепичными крышами домиков Вильдора, над равнинами Энграма и всего круга земель, унося к звездам. Змея Кундалини, продолжая свой стремительный разворот, достигла третьего шаккара — точки солнечного сплетения, средоточия энергий и потоков. Прозвучал третий удар гонга, и невесомый тополиный пух в третьей вершине шестиугольника засиял ровной и чистой желтизной.

Энси не была уже ни волшебницей, ни женщиной, а только одним сплошным желанием. Теперь она лежала на спине, запрокинув вверх распахнутые ноги, и чувствовала, как два огненных столба мужского вожделения пронизывают ее насквозь, Один из них погружался в ее лоно, а другой — в ее рот, но кто из ее любовников был сейчас где, понимать ей уже не хотелось. Впрочем, и сами мужчины не вполне отдавали себе в этом отчет: змея Кундалини достигла четвертого шаккара — точки в основании горла, отвечающей за воплощения и отражения, так что сознание Влада без труда входило сейчас в тело Юрая и наоборот. Энцилия же просто растекалась тончайшим слоем по поверхности мира, окутывая искрами багрового огня, в которые превратилось ее собственное тело, две грубые и шероховатые колонны: двух своих мужчин, двух властителей и двух слуг ее вожделения. "Хочу, хочу, хочу-у-у!!!" — пульсировало ее содрогающееся лоно, ее рот, все ее женское тело и самосознание, запертое в невозможности освободиться от этих прожигающих насквозь колонн: одной — серебристо-белой, подвижной и влекущей, другой же — аспидно-черной, заполняющей всецело и пригвождающей к небосводу. Гонг ударил в четвертый раз, и свеча в четвертой вершине шестиугольника вспыхнула изумрудно-зеленым пламенем.

Влад ощутил, как Энси поглощает своим распахнутым ртом его набухший распаленный член, омывая стихиями и растворяя желание, пресуществляя его во что-то, чему уже не было названия ни на одном из земных языков. Сзади Юрай вколачивал в нее свое мужское орудие — теперь они точно воспроизводили ту позу, в которой Зборовски и леди д'Эрве обнаружили присутствие Отшельника совсем рядом с собой, только конфигурация трех тел была наконец полностью воплощена в реальность, заполнена и насыщена. А женщина… Ее волосы приобрели чуть более коричневатый отенок, груди округлились и слегка уменьшились, и она металась между двумя мужчинами, зажатая меж двух фаллосов — с хищной грацией, словно кошка на песке шахварского побережья. Шахварского?! Вампир на мгновение бросил взгляд на самого себя и увидел раздавшиеся плечи, едва прикрытые короткими светлыми волосами, как это и бывает у уроженцев северного Вестенланда… "Сегодня я — Торвальд, владетель Фанхольма" — вдруг осознал он самого себя, оставаясь в то же время и бароном Зборовским, достойным вассалом Энграмской короны. Но это уже не имело никакого значения, ибо раскаленный язычок женщины — Энцилии ли, Мэйджи ли — проникал в маленькую расщелинку его фаллоса, заставляя трепетать всем телом и только последним немыслимым усилием удерживаться от извержения семени. Он был мужчиной и отдавал женщине в полное и безраздельное владение самое дорогое, что у него только имелось… Змея Кундалини дошла до пятого шаккара в центре лба, высветив розу в следующей вершине звезды дравидов и подсветив ее сине-фиолетовым светом. Удар гонга прогремел как звук крушения мира, пронизывая и содрогая пространство от начала времен и до скончания веков.

Юраю оставалось только сделать последний шаг. Влад лежал на спине, широко распахнув рот с оскаленными клыками, а Энси оседлала его сверху, мимолетными касаниями подушечек пальцев укалываясь о зубы вампира в такт тем движениям, которыми она насаживала свое тело на его восставший член. Сквозь эту картину проступала другая, чуть более призрачная, где Мэйджи билась в сладострастном порыве над Торвальдом. "Воистину, что внизу, то и наверху; что наверху, то и внизу" — снова всплыла в памяти Заповедная книги иодаев. Но совместить два плана реальности мог и должен был только он, он один. И Юрай решительным движением вогнал свой мужской орган в "золотые врата желания" Энцилии, располагавшиеся чуть сверху над нефритовыми, в которых уже властвовал Владисвет. Второй вход Энси был уже скользким и мокрым от влаги, бившей фонтанами из ее лона, и фаллос Юрая без малейшего усилия проскользнул до самых глубин, ощущая сквозь тонкую перегородку другого мужчину, овладевавшего той же самой женщиной. Энцилия-Мэйджи светилась багровым огнем, и Юрай видел ее сейчас на шахварском песке, на фоне заходящего солнца. Влад же, сливающийся с образом Торвальда, сиял серебристым цветом и скользил под женщиной немыслимыми по быстроте и тонкости движениями… Юрай чувствовал, что змея Кундалини готова развернуться в полный рост, и что разгадка его поисков невыразимо близка, но что-то еще не давалось для понимания и ускользало. И в тот момент, когда голова алхимика уже раскалывалась от боли и готова была разлететься надвое, он увидел прямо перед собой ослепительное белое сияние. Его щеки ощутили целительное прикосновение женских ладоней, боль исчезла, а вместо этого в шестом шаккаре — в центре сознания, в самой срединной точке его головы — расцвел белоснежный цветок, которого Юрай никогда в жизни не видел и названия которому не знал. Все части головоломки встали на свои места, и с торжествующим криком Юрай выплеснул долгий фонтан семени в Энси, ощущая одновременное высвобождение столь долго сдерживаемого желания Влада в соседних вратах. И женщина между ними забилась в двойном наслаждении, содрогаясь и плача от удовольствия.

Когда же миг сумасшествия наконец схлынул, ослепительный свет перед глазами Юрая утих, стал менее пронзительным и, наконец, приобрел очертания… Знакомые очертания лица миловидной светловолосой дамы. Прямо у входа, в шестой вершине звезды дравидов, с широко распахнутыми от ужаса и восхищения глазами стояла ее высочество Тациана.

 

10. Эндшпиль

Собственно говоря, великая княгиня уже собиралась отходить ко сну. День сегодня выдался совершено обыкновенный, ничего особенного. Никаких светских приемов и протокольных событий, которые требовали бы ее присутствия. Так что, разобравшись с фасонами новых платьев и устроив маленький разнос оберхофмейстеру за ненадлежащий порядок в нескольких залах, Ее Высочество покончила на сегодня с рутиной дворцовой жизни и посвятила остаток дня личным делам и отдыху: немного поиграла с фрейлинами в трик-трак, помузицировала на клавикордах, а потом несколько часов проболтала о всякой всячине с маркизой Орсини.

Понятно, что Тациана не могла себе позволить иметь в конфидентках какую-нибудь графиню или герцогиню — слишком коротка была бы между ними дистанция. А вот баронесса или маркиза — вполне, и Хелена Орсини была идеальным вариантом. Высокая и какая-то хрупкая до ломкости брюнетка с длинными волнистыми волосами и идеальным профилем носа, она привораживала взгляд. В огромных миндалевидных зеленых глазах сквозили излом и утонченность, а белоснежная алебастровая кожа создавала ощущение нереальности. И очень правильно, что ее мужем был капитан княжеской гвардии: он прекрасно дополнял своей весомостью и основательностью столь переменчивое создание, как сама маркиза. Злые языки поговаривали, что на ложе любви он заковывает Хелен в кандалы или сажает на цепь, а она находит в этом извращенное удовольствие. Эти подробности, впрочем, они с княгиней не обсуждали — разговор шел о свежих сплетнях и моделях туфель. О загадочном знахаре, которого барон Збровский вытащил откуда-то из захолустья и который был теперь в большом фаворе у монарха. Потом о бойкой молоденькой волшебнице-практикантке, которая на пару с бароном следует повсюду за тем самым знахарем — преподобным Юраем. О том, положил ли глаз на эту ведьмочку Его Высочество, и если да — то как скоро он заполучит ее к себе в постель.

Не только при дворе, но и во всем Вильдоре было широко известно, что князь Ренне меняет любовниц каждые две-три недели. Их с Тацианой династический брак с самого начала не предполагал каких-либо пылких чувств, а после рождения дочери-недоумка и безуспешных попыток зачать еще одного ребенка вообще свелся к чистой формальности: князь строго пунктуально выполнял свой супружеский долг два раза в неделю, по вторникам и пятницам после ужина. Ровно полчаса, иногда даже не снимая сапог. Но сегодня была среда, и поэтому княгиня не ожидала высочайшего визита. Служанки уже переодели ее в шелковую ночную рубаху и расчесали волосы для сна, когда в спальные покои торопливо вошла камер-фрейлина юной Иды.

— Ваше Высочество!

Спешно закутавшись в легкую накидку, Тациана проследовала в покои княжны. С дочкой периодически случались приступы необъяснимого беспокойства, когда она начинала вдруг дергаться, бормотала тарабарские слова и даже могла серьезно пораниться неострожным движением. В этих случаях присутствие матери действовало на нее успокаивающе. Правда, в последние недели такие приступы стали случаться реже, и надо честно признаться, что немалая заслуга в этом принадлежала новому тайному советнику Его Высочества. Юрай как-то сразу наладил контакт с девушкой, они хорошо чувствовали друг друга, и ее лексикон даже пополнился новым словом: "Ю-у-у!". Кроме того, по старой знахарской памяти он предложил для княжны собственное снадобье на основе сулемы, которое не свершило чудес, однако же сделало состояние Иды намного более ровным, а ее слезы на ровном месте — более редкими. Несколько раз он приходил к ней вечером и рассказывал какие-то северные сказки из своего забытого детства, а однажды солнечным днем они даже погуляли вместе в дворцовом парке.

Сейчас же Ида в совершеннейшей ажитации металась по своим комнатам, раскидывая игрушки и бормоча невнятное "клык-дрынь-брынь". Увидев мать, она подбежала к ней, обхватила руками и радостно, но вместе с тем озабоченно произнесла: "Ю-у-у!" Понять ее мысли было непросто, но за долгие годы Тациана неплохо натренировалась.

— Ты хочешь, чтобы сейчас к тебе пришел Юрай? Но ведь уже почти что ночь, радость моя!

— Ю-у-у! — снова промычала Ида, отрицательно мотая головой.

— Послушай, дочурка, — четко и медленно произнесла по слогам княгиня. — Ты хочешь сама пойти сейчас к Юраю?

— Ю-у-у! — на сей раз к мотанию головой добавился и палец, которым княжна ткнула в мать.

— Подожди, так ты хочешь, чтобы я пошла сейчас к Юраю? — Тациана сделала удивленное ударение на слове "Я".

— Ю-у-у! — на сей раз девушка закивала подбородком вверх-вниз.

— Хорошо, лапонька, засыпай спокойно, а к Юраю я сейчас схожу.

Желание дочери выглядело более чем странным, но княгиня обостренным чутьем целительницы чувствовала, что для Иды оно было очень важным. Впрочем, по дворцовым меркам, было еще совсем рано — после заката минуло едва ли пара часов, так что Тациана запахнула накидку и быстрым шагом двинулась в ту часть дворца, где жил сейчас Юрай — своим домом в городе он пока не обзавелся.

Она стремительно шла коридорами и анфиладами, небрежно кивая застывавшим в поклоне придворным и слугам, пока не приблизилась наконец к небольшой двери, которую сейчас перекрывали крест-накрест две полыхающие красные черты. Этот колдовской знак означал "Просьба не беспокоить" и предупреждал о том, что вход закрыт магической стеной. Но Тациану это не смутило: верховная власть может и должна быть абсолютной и неоспоримой, иначе она уже никакая не власть вообще. Поэтому в обязанности верховного мага великого княжества, будь то лорд Сальве или сменившая его Кларисса, входило строго-настрого следить, чтобы все до единого запирающие заклятья, наложенные в стране, беспрепятственно пропускали Великого Князя и Великую Княгиню. Висевший на шее ее высочества небольшой амулет в виде аквамаринового кулона, помимо многих других задач по магической защите царствующей особы, работал еще и универсальным ключом. Так что Тациана, практически не замедляя хода, раздвинула портьеру и шагнула вовнутрь…

…чтобы застыть за порогом в изумлении на грани шока. Перед ней лежала на животе совершенно голая леди д'Эрве, а его преподобие размеренно вонзал в женщину свое мужское достоинство — резкими отточенными ударами. Тациане до сих пор еще ни разу не доводилось видеть со стороны сцену соития между мужчиной и женщиной: как будущую супругу великого князя, ее воспитывали очень строго. Она замерла на мгновение, заинтересованно наблюдая за процессом, и вдруг ошеломленно заметила, что под волшебницей виднеется кто-то еще. О боги, Энцилия отдавалась двоим мужчинам сразу! Про такое она слыхала только от Хелены — о развращенных нравах при дворе Асконы, где продается и покупается буквально все, от герцогского титула до поношенного исподнего белья королевы. Да, конечно, высокородным дворянам случалось развлекаться с двумя-тремя девицами сразу. И не далее как пару недель назад Тациана самолично попросила двух своих фрейлин составить интимную компанию высокому чжэнгойскому гостю, архимагу Нгуену. Но так, чтобы одна женщина сразу с двумя мужчинами?

Княгиня так и не успела решить, как ей отнестить к открывшейся перед глазами сцене: в душе зазвенела другая, сокровенная струна, которую немногие посвященные именовали даром целительства. Как обычно, сознание Тацианы словно заволокло туманом, и она почувствовала чужую боль. Тупую, изматывающую, раскалывающую голову надвое боль. "Ю-у-у!", прозвенело на обочине разума воспоминание о дочери, и сразу невыносимо захотелось помочь ему, унять это страдание, удержать Юрая от падения в пропасть безумия, к которой тот, кажется, неотвратимо приближался. Ей уже некогда было задаваться вопросом о том, почему вдруг столь страшны и болезненны ощущения от развратных утех, которые только и предназначены для ублажения и услаждения плоти. И княгиня просто потянулась — мысленно — ладонями к лицу советника, перенимая на себя его жар.

В тот момент, когда она прикоснулась к сознанию Юрая — точнее, не ко всему сознанию (колдуньей она все-таки не была), а только к его эмоциям, чувствам, переживаниям, — свет вокруг стал невыразимо ярким, и на мгновение Тациана почему-то вспомнила час своей коронации. Как она стояла перед троном рука об руку с супругом, как высший иерарх храма Тинктара возложил на ее голову великокняжескую корону, и как все опустились ниц перед новой властительницей Энграма. Именно этот момент осознания своей собственной власти, абсолютной и самодержавной, переживала она сейчас… А потом свет угас, и она снова увидела его преподобие, уже вытащившего "орудие страсти" из леди д'Эрве и теперь стоявашего перед своей Великой Княгиней в чем мать родила и в полном недоумении.

— В-в-ваше Высочество? Чем могу служить?

— Благодарю, уже ничем, — высокомерно ответила она. — Все, что мне было нужно, я уже увидела.

Тациана резко развернулась и вышла из помещения, оставляя за спиной и Юрая, и Энцилию, судорожно пытающуюся при помощи магии натянуть на себя и Зборовского хоть какую-то иллюзию одежды.

…

На следующий день Юрай испросил аудиенции у Великого Князя и в назначенный час предстал перед лицом Ренне облаченным в парадную "рясу".

— Итак, мой друг, у вас есть чем нас порадовать?

— Скорее "да", чем "нет", Выше Высочество. Похоже, мне удалось нащупать путь к расширению числа мировых стихий, что должно в конечном итоге привести ко вхождению Великого Княжества Энграмского в число процветающих мировых держав. Однако путь этот состоит из трех ступеней, и для осуществления первых двух из них я прошу высочайшего дозволения удалиться от двора с тем, чтобы отправиться в дальние поездки. Вначале мне предстоит вместе с бароном Збровским посетить северный Вестенланд — чтобы там, в Фанхольме или его окрестностях, обнаружить следы шестого металла. Впоследствии я в компании леди д'Эрве должен буду отправиться на побережье Шахваристана в поисках шестой планеты, видимой лишь в южных широтах.

— Хорошо, а третий этап?

— А вот о третьем этапе, Ваше Высочество, мне представляется уместным рассуждать только тогда, когда первые две задачи будут решены.

Острый слух властителя сразу почувствовал, что его преподобие недоговаривает что-то очень существенное.

— Нет уж, Юрай, давайте выкладывайте мне весь ваш план целиком!

Бывших алхмик, а ныне боец магического фронта тяжело вздохнул.

— Видите ли, Ваше Высочество, изменение структуры стихий и обновление магической архитектоники мира требует предельного напряжения сил. Энергии немыслимого масштаба. Для этого необходимо обратиться к обоим полюсам мироздания, к противоположным краям общественного устройства…

Юрай старательно и не очень уверенно подбирал слова, стараясь утопить в академических формулировках свою крамольную идею.

— Смелее, советник. Смелее и проще — не забывайте, что я не дипломированный маг, а всего лишь просвещенный монарх!

— Извольте, Ваше Высочество. Судите сами: я, отшельник Юрай — выскочка без роду без племени, едва ли знавший своих родителей и чудом избежавший как смертной казни, так и жалкой участи простолюдина. Соответственно, вторым участником заключительного обряда должна быть женщина высочайшего происхождения. Женщина династии Великих Князей Энграмских. — Последние слова Юрай произнес едва слышно, сам ужасаясь сказанному.

— Стоп, милейший, — взревел Ренне. — Еще одно слово, и ты окончишь свои дни на плахе, причем еще до того, как сегодня сядет солнце. Чистота и невинность моей дочери, моей единственной наследницы — не предмет для магических спекуляций, и если миру суждено рухнуть по этой причине, пусть рушится!

— Боюсь, что вы сделали неверные выводы из моих последних слов, Сир. Магическая операция, о которой идет речь, требует не девственной непорочности, но скорее зрелости, искушенности и опыта…

Юрай набрал в легкие побольше воздуха и выдохнул с обреченностью висельника:

— Речь идет не о ее высочестве Великой Княжне, но о ее высочестве Великой Княгине.

В воздухе повисла долгая пауза, после чего Ренне расхохотался.

— Так тебе нужна Тациана?! Ну хорошо, отправляйся в свои путешествия, а я пока над этим подумаю….

Оказалось, впрочем, что жизнь за них все уже подумала.

…

В эту ночь Тациане не спалось. Она металась по огромной пустой кровати, остро ощущая свою брошенность и одиночество. В беспокойной полудрёме снова и снова приходили какие-то обрывки одного и того же сна, в котором она бежала по чистому сосновому лесу, волоча за собой маленькую Иду. Они пытались догнать Юрая, а он все время ускользал за деревьями. А потом вдруг обернулся и предстал перед княгиней в том же непотребном виде, в котором она увидела его наяву вчера вечером: обнаженным и разгоряченным, с висящим книзу детородным органом, с которого скапывают остатки семени… Тациана вспоминала свои прикосновения к его израненой спине, его вчерашнюю боль. Затем перед глазами проследовала длинная вереница фавориток Ренне, его любовниц и наложниц — от сиятельных герцогинь и роскошных баронесс до последних кухарок и их молоденьких дочек-замухрышек…

Пришедшее поутру известие о том, что в ближайшие дни господин советник отправляется в долгую поездку на север было последней каплей, и ближе к вечеру к Юраю явился посыльный с сообщением о том, что Ее Высочество ожидают его в будуаре. Когда алхимик вошел в уставленную многочисленными зеркалами комнатку, примыкавшую к спальному покою Тацианы, княгиня сидела в глубоком кресле, одетая в ту же самую накидку, в которой она предстала пред ним вчера в шестой вершине звезды дравидов… Сегодня же Ее Высочество завершали свой вечерний туалет. Одна служанка покрывала лаком ее уложенные волосы, в то время как другая полировала ногти на руках повелительницы.

— Итак, советник, я слышала, что завтра вы надолго отбываете?

— Совершенно верно, Ваше Высочество. Мои магические изыскания в Вильдоре закончены, и высочайшая воля князя Ренне ведет меня на дальний север, в древние серебряные и медные копи близ города Фанхольм. Рассказывают также, что там находится поселение эльфов, весьма искусных в магических науках…

Тем временем девушки завершили свое занятие, и Тациана небрежным жестом отослала их прочь.

— Вы говорите, ваши изыскания в городе закончены? Боюсь, что вы ошибаетесь…

Она встала с кресла и вытянулась в полный рост, после чего небрежным жестом скинула накидку с плеч. И предстала перед Юраем полностью обнаженной, одетой только лишь в изысканную высокую прическу и аквамариновый кулон на тонкой золотой цепочке.

— Ну же, прошу!

И она проследовала в спальню, падая на ложе и призывно распахнув бедра.

…

Он знал с неизбежностью, что это произойдет; но не думал, что так скоро. Она знала, что хочет его как никого и никогда; но не знала, почему. Он был вторым мужчиной в ее лоне, но она ощущала его первым. Она была в его жизни едва ли не сотой женщиной, но он ощущал ее единственной. А потом уже не было просто ничего, а только полет разгоряченных тел, переплетение ног, проникновение и поглощение, разъединение и снова слияние. Она хотела отдаться ему вся и послушно распахивала для него все врата страсти, чего еще вчера и помыслить себе не могла. И он брал ее повсюду, утверждая свою власть над ней и ее власть над собой. И он извергся в нее всем своим существом, и она приняла его и впитала в себя — единожды и навсегда.

А ранним утром следующего дня два всадника в неприметных серых плащах проехали через ров у городской стены по мосту, опущенному для них в неурочное время по специальному повелению великого князя, и тронулись в долгий путь на север. Преподобного Юрая и барона Зборовского звали древние копи Фанхольма.

 

11. Контригра

Сегодня Свияру не повезло. Подумаешь, всего и делов-то — подстрелил пару зайцев в заповедном герцогском лесу. Он, что ли, последний?! Мужику — ему мяса надобно, одним хлебом да молоком сыт не будешь. Просыпаешься бывало с утра, так желудок аж сводит от голода. Жрать-то всем потребно, небось, а не только бля-ародным. Надел землицы от отца достался — меньше некуда, корова того и гляди копыта откинет, корчмарь пива в долг не дает… Нет, ну ведь все мужики по соседним деревням потихоньку в герцогский лес шастают, не он один. Да и егеря барские обычно сквозь пальцы смотрят — он же не лося загнал и не оленя какого, а так, пару зайцев подстрелил. Всего лишь пару каких-то жалких занюханных зайцев. Этих зайцев в лесу, блин, хоть задницей ешь, всю кору уже на деревьях обгрызли, обнаглели вконец, людей не боятся. Так за двух паршивых зайцев налетать оравой в дюжину всадников, с собаками, гнать пол-лиги, а потом так оглоушить дубиной, чтобы дух отшибло?!

Да, не повезло Свияру по-крупному. Ранним утром все егеря и лесничие получили строжайший наказ: усилить охрану заповедных лесов, а в назидание обнаглевшим вконец браконьерам — двух-трех воров изловить сей же день и до захода солнца доставить в господский замок для вящего наказания. И ведь надо было, чтобы именно нынче нелегкая понесла бедолагу за свежей зайчатиной! Оно конечно, человек более образованный да сведущий мог бы за пару лет смекнуть, что все эти строжайшие приказы на удивление совпадают с балами и приемами в замке Монферре. Но деревенским мужикам из соседних поселений расписание светских раутов почему-то не сообщают, вот ведь незадача какая. Так что будь он даже семи пядей во лбу, угадать тот самый день, когда герцогский лес с самого рассвета окажется перегороженным заставами и утыканным егерскими засадами, не было никакой возможности.

Не повезло сегодня Свияру-недотёпе, ох не повезло! И когда его со связанными руками и заткнутым в рот кляпом протащили мимо конюшен, где обычно полагается пороть мелких нарушителей, и поволокли дальше, во внутренний дворик и куда-то в подвалы, горе-браконьер понял, что шансов дожить до завтрашнего дня у него становится все меньше. Он даже успел обделаться под себя, пока его приковывали к стене в мрачном закутке с полукруглыми сводами и узеньким зарешеченным оконцем под самым потолком. Но невысокий служитель с каменным лицом просто молча подтер за ним пол и удалился, так и не произнеся ни слова. Поначалу Свияр выл, бился головой об стену, звал кого-нибудь, своим мычанием сквозь кляп суля любому откликнувшемуся попеременно райское блаженство и ужасы преисподней. Потом все-таки притих. Голод и жажда постепенно брали свое, но главное — сердце сковал леденящий страх.

Легенды о подвалах герцогского замка ходили самые жуткие. В детстве мальчишки рассказывали, что там водятся упыри и вурдалаки. Что призраки доводят до смерти щекоткой от своего прикосновения, а василиски обращают в камень одним лишь направленным на тебя взглядом. И еще всякие разные ужасы и страшилки. Взрослые же мужики просто умолкали при упоминании об этих подземельях, сводя ладони в молитвенном жесте Арману — "Да мùнет нас!" А старые бабки орали вослед какому-нибудь прохиндею, стащившему у них курицу со двора: "Чтоб тебе издохнуть в барском подзёме!" Накликали, блин.

Время шло своим чередом, медленно сочась по капле из каменных стен подвала. В узилище и было-то не сказать что светло, а теперь оконце вовсе заволокло кромешной тьмой. Свияр обессиленно полу-стоял, полу-висел на своих цепях, икая от холода, и покорно ожидал… Чего? Да чего угодно, лишь бы все это хоть как-нибудь закончилось. Наконец, в проеме одной из арок свода забрезжил едва различимый свет, и в помещение стремительно ворвалась неясная фигура. Узник смог различить только лишь шелест ткани над полом и бледные очертания рук и плеч. Неужто баба?

— А ничего себе мальчишечка, хоро-о-ош, — прозвучал хриплый от возбуждения женский голос. Да, это была женщина, причем не из простых. Она медленно обошла его с разных сторон, шурша длинными юбками и поблескивая обнаженными плечами. Рассматривая пленника, обнюхивая и словно бы прицеливаясь. Вдруг два ярко-красных глаза полыхнули огнём, мгновенно обездвижив и без того не чуявшего под собой ног Свияра. Последнее, что тот успел увидеть — это раскрывшийся рот госпожи, пунцовые влажные губы и две пары клыков, молниеносно устремившиеся к его шее. Боли он уже не почувствовал — только сладкий дурман, облегчение и долгий-долгий полет куда-то в заоблачные дали, пока его тело расставалось с кровью. Звезда невезучего охотника закатилась навсегда.

…

— Ну что же здесь все-таки не так?!

Надсадное ощущение общей неправильности, дисгармонии, ускользающего несоответствия сегодняшнего вечера привычному порядку вещей жужжало в голове Филофея надоедливой мухой, никак не давая расслабиться и насладиться моментом.

Ведь казалось бы, чего еще можно себе пожелать, если ты — ректор Магического Университета, то есть особа, равная по рангу министру, и собеседники обращаются к тебе не иначе как "Ваше превосходительство"? Учебный год успешно закончен, свежеиспеченные маги-выпускники разъехались по местам практики, остальные студенты — на каникулы, и целых три месяца ты свободен от каждодневной рутины. А его императорское величество лично отметил успехи возглавляемого тобой университета в своей ежегодней речи в день солнцеворота. И можно наконец расслабиться и бросить опостылевшую столицу, чтобы навестить любимую племянницу и ее мужа, герцога Монферре, в их родовом замке.

Если бы ректор направлялся в замок Монферре по делам, а тем более по неотложной нужде, он вне всякого сомнения воспользовался бы телепортацией — это позволяли и его магическая сила, и должность, и чин. Но насколько приятнее проехаться с ветерком в уютной карете, двинувшись в путь спозаранок! Налегке, только с парой сопровождающих верховых слуг, ибо от обычных разбойников путешественники были надежно прикрыты магической завесой, отводящей глаз любых лихих людей, если только те сами тоже не маги. А уж нападать при помощи магии на второго по мощи волшебника Империи, да еще и в непосредственной близости от средоточия его силы — Хеертонского Университета — было бы чистым самоубийством. Так что Филофей вполне мог теперь безмятежно наслаждаться зрелищем колосящихся полей, стадами тучных коров на заливных лугах, небрежно кивать из окошка пейзанам, низко кланяющимся при виде гербов Магической Гильдии на дверцах экипажа… И ближе к вечеру увидеть, наконец, знакомый твердокаменный замок на Железной Горе и родовой герцогский стяг династии Монферре — пурпурный дракон на бело-зеленом поле — горделиво реющий над главной башней в золотистых лучах заходящего солнца.

Железная гора, а точнее, богатые рудные залежи составили основу процветания и славы герцога Монферре в куда большей степени, чем подвиги на ратном поле. И в самом деле, что значит любая воинская доблесть без крепкого булатного меча? Кому нужны зоркость и твердая рука лучника, если у метко пущенной стрелы не окажется железного наконечника? Много ли захваченной добычи увезешь с поля боя без крепкой тележной оси? Так что вассальную дань императору герцогство выплачивало не пшеницей, не пушниной или самоцветами, но многими и многими пудами каленого железа. Рудознатцы, кузнецы и углежоги окрестных селений жили в достатке, да и почетом обделены не были. А зерна — с хорошим-то железным плугом — собирали по осени вполне довольно; голодных годов не выпадало уже давненько, и на крепкий самогон крестьянам тоже оставалось. Вот и парил над городами и селениями веселый красный дракон герцогских знамен, воплощая своим огненным дыханием ровное гудение горнов в кузнях и мастерских.

…Отхлебнув изрядный глоток светлого пива, Филофей вернул на стол большую глиняную кружку, лениво вытер льняным платком пену с усов и вернулся к своим неторопливым размышлениям.

Казалось бы, все идет своим чередом, без затей и неожиданностей. Ну как ещё, спрашивается, мог встречать Его Светлость высокого гостя из самой столицы, а племянница Ирма — нежно любимого родственника?! Отдохнув и освежившись с дороги в предоставленных аппартаментах, ректор к назначенному часу спустился в залу, где в его честь уже были накрыты столы. На деревянных лавках восседали приглашенные титулованные вассалы с супругами и отпрысками, а чуть поодаль рядами располагались отважные гвардейцы и обходительные придворные. В самом дальнем конце теснились приживалки, компаньонки и прочая шушера, каковой неизбежно обрастает любой мало-мальски значимый двор. Сам же Филофей сидел рядом с герцогом по центру главного стола, располагавшегося поперек всех остальных, и расслабленно наблюдал за гостями, одновременно слушая краем уха оживленный разговор герцога с лордом Двартоном.

Адриан, герцог Монферре, был мужчиной среднего возраста и среднего роста, но очень выразительной внешности. Его рыжевато-коричневые волосы уже успели изрядно поредеть, так что изрезанный глубокими морщинами лоб дотянулся едва ли не до самой макушки, а острый нос и не менее острый подбородок придавали лицу Его Cветлости отчетливое сходство с геральдическим драконом, украшавшим герцогские знамена. Но главное — это глубоко посаженные глаза. Глаза, взгляд которых буравил подданных насквозь и читал словно раскрытую книгу. Нет, Адриан не обладал магическими способностями, не был он ни вампиром, ни оборотнем, но окружавшая его аура власти была мощной и плотной. Сюзерен не питал иллюзий и знал подлинную цену всем, от последнего нищего землепашца до собственной супруги.

— О да, — улыбнулся Филофей, — только такой мужчина и способен справиться с Ирмой; если не укротить ее, то хотя бы удержать в каких-то рамках.

Сейчас же герцог внимательно слушал Двартона — посланника, только что вернувшегося из Шеньчжоу. Предмет специальной миссии лорда в столице государства Чжэнь-го, разумеется, не был предназначен для сотни пар ушей вокруг. Поэтому лорд всего лишь излагал свои путевые впечатления и рассказывал немудреные байки про нравы и обычаи узколицых чжэнгойцев. Потом разговор плавно перешел на свежие сплетни из Энграма, в котором он ненадолго оказался проездом. Юная фаворитка у монарха, неурожай на виноград, какой-то новый знахарь при дворе, расплодившиеся по окрестностям Вильдора вампиры, фальшивые заверения официального двора в скорейшем выздоровлении великой княжны…

— Все насквозь фальшиво, — тоскливо подумалось Филофею. — Мир пропитан фальшью, словно она стала еще одной стихией мироздания, наряду с землей, водой, воздухом, огнем и эфиром. Безбожно фальшивят музыканты, особенно вот этот, с виолой. Блюда сегодня хороши, но "суп из фальшивой черепахи", даже поданный налитым в хрустящие булочки, никогда не станет супом из черепахи настоящей, джербской. Вино погребов Монферра вполне заслуживает похвалы, но то, что наливают здесь под видом белозерского бальзама — явная подделка, сварганенная не далее чем в ближайшем асконском городишке.

Да, фальшь царит повсюду, начиная с императорского двора. Принц Веррен заказывает молебны за здравие папаши, а сам потихоньку продумывает планы убийства венценосного родителя. Его же Величество делает вид, что доверяет наследнику важнейшие дела государства, а сам следит за каждым шагом сына, подтверждая или отменяя его приказы по собственному разумению. Герцоги и графы лицемерно уверяют друг друга в совершеннейшем почтении, продумывая при этом, как бы половчее обвинить соперника в государственной измене. А на какие только низости не пускаются высокородные дамы, чтобы очернить при дворе ту, которая посмела оказаться красивее их самих!

Увы, ничего не поделаешь: так устроен мир, и если я сегодня воздержусь от подлости, то завтра другой подлец будет лицемерно проливать слезы над моей могилой. Ах, какой ужас — в Энграме расплодились вампиры! Да добрая треть нашего собственного дворянства не прочь в полнолуние вонзить клыки в подвернувшуюся деревенскую девку, с тем, чтобы поутру посылать стражников на поиски тех неведомых вампиров… И кстати, а куда подевалась Ирма?

Ненадолго исчезать в разгар празднества было неистребимой привычкой Ее Светлости. Всякий раз в тот момент, когда очередной бокал вина начинал заметно ударять пирующим в голову, обильная трапеза тяжело оседала в желудках, а движения становились неуверенными — она, деликатно извинившись перед гостями, удалялась из общего зала. И через некоторое время возврашалась на удивление посвежевшей, похорошевшей и с каким-то шалым задором в глазах, снова пленяя всех мужчин своим обаянием и энергией.

— Ну мы-то знаем, куда ходят герцогини, — саркастически подумал Филофей. Для дядюшки не были секретом ни вампирская привычка его племяницы подкрепиться парой глотков свежей крови посреди любого приема, ни обыкновение припасать для таких случаев проштрафившихся мужиков и девок, коих все равно ожидала смертная казнь. Несколько раз магу случалось даже самолично накладывать заклятие вечной немоты на доверенных стражников, которые присматривали за жертвами.

Впрочем, Ирму нельзя было назвать неблагодарной. Или, по крайней мере, любезность Филофея не оставалась безответной. Вот и сейчас ее светлость быстрым шагом влетела в общий зал — сияющая, разгоряченная, явно довольная жизнью и собой — и сходу расцеловала сначала мужа, а потом и любимого дядюшку.

Герцогиню Монферре трудно описать в двух словах — настолько переменчив был ее облик. Глубоко посаженные глаза ежеминутно меняли свой цвет, представляясь то зелеными, то карими, а то и льдисто-голубыми, практически бесцветными — и это только в человеческом облике. (Разумеется, жертвам, подобным Свияру, доводилось увидеть эти глаза и ярко-красными, и белесыми, но рассказать об этом злосчастные очевидцы не смогут уже никогда и никому.) Также и волосы леди Ирмы — не найдется во всем круге земель художника, который смог бы уловить переменичивый оттенок их цвета — то пепельно-седой, то густо-каштановый, то золотисто-рыжий, а порой даже проблескивающе черный, смоляной… Сегодня герцогиня была одета в стиле "порочная невинность": волосы незатейливо пущены локонами по открытым плечами, кружевной корсаж подчеркивает талию и лишь слегка приоткрывает ее небольшую грудь, но юбки шокирующим образом приподняты над полом и даже позволяют заметить иногда щиколотки Ирмы, что для высшего света было на грани неприличия. Да, племяннице Филофея случалось представать перед окружающими растерянно-робкой, почти невинной мышкой — и тут же становиться требовательной, жесткой и хищной, словно рысь или росомаха. Она могла и умела подчиняться, если этого требовали обстоятельства, но предпочитала все же повелевать… Вряд ли хоть один человек во всем Вестенланде посмел бы утверждать, что он хорошо знает Ирму де Монферре, хотя ее дядюшка был к этому знанию, пожалуй, ближе всех. И когда она из-под полуоткрытых век бросила на чародея свой особенный, исполненный бесстыдства взгляд — предсказать то, что случится через несколько минут, можно было и безо всякой магии.

— Адриан, дорогой, ты ведь не будешь возражать, если похищу у вас нашего достопочтенного ректора, чтобы поболтать с ним чуть-чуть по-семейному?

— Ну конечно же, радость моя, о чем речь! Разумеется, твоему дяде совершенно не интресны те мелкие политические дрязги, которые мы тут обсуждаем. — Как уже говорилось, герцог не питал иллюзий по поводу верности своей супруги, но и не особенно горевал об этом: при дворе хватало дам, готовых с удовольствием помочь его светлости развеять тоску. В последнее время, например, он находил утешенние у леди Сиенны — невысокой полненькой брюнетки с пышным бюстом. Вот и сейчас она кокетливо улыбнулась Адриану со своего места за столом, моментально угадав, что ее благосклонность может оказаться востребованной уже очень скоро.

Тем временем, Филофей с Ирмой неспешно проследовали в покои герцогини. Впрочем, неспешным их движение казалось всем присутствующим только лишь благодаря заклинанию, которое Филофей заготовил заранее и сейчас только активировал. Это было хорошо продуманное и профессионально сработанное волшебство, многоплановое и сложносоставленное. Прежде всего, дядя и племянница оказались в совершенно ином временнòм потоке. И за те полтора часа собственного времени, которые сладкая парочка собиралась уделить излюбленному семейному развлечению, окружающие успеют разве что выпить бокал вина. Кроме того, все остальные разом потеряли всякий интерес к хозяйке и ее почетному гостю, так что даже если бы те решили сейчас поджечь замок, вряд ли хоть кто-нибудь из присутствующих обратил на это внимание — за одним лишь исключением. Этим единственным из гостей, кто заметил волшебство ректора и мог бы даже нейтрализовать его, был шевалье Эрдр — старший маг герцогства. Но он и сам был выпускником Университета, а стало быть — учеником Филофея, так что магическая способность заметить заклинание мэтра гармонично дополнилась дипломатическим умением сделать вид, что он ничего не замечает.

Последняя фаза заклинания Филофея сработала в тот момент, когда они с Ирмой скрылись за портьерой, ведущей в спальню герцогини. От одного лишь прикосновения пальцев чародея все застежки на платье и белье женщины мгновенно расстегнулись, а шнуровки ослабли, так что ей осталось только лишь передернуть плечами, чтобы предстать полностью обнаженной перед своим родственником и любовником, перед своим первым и оттого незабываемым навеки мужчиной.

— Возьми меня, дядя Фил! Возьми меня сейчас же!

Ректор хорошо помнил, когда именно он впервые осознал вампирскую сущность своей племянницы. Это было в их первую ночь; в тот самый миг, когда Филофей пролил ее девственную кровь. В том, что дядюшка растлил юную дочь своей сестры, была прежде всего ее собственная заслуга: девушка тогда изрядно постаралась, откровенно и бесстыдно приставая к нему на протяжении двух недель, прежде чем Филофей позволил их обоюдному влечению одержать наконец верх над всякими приличиями. Но лишение невинности неожиданно обернулось инициацией Ирмы как вампира; кровь и мужское семя сплавились в ту ночь воедино, и с тех пор кровавое пиршество и неуемное вожделение рука об руку правили бал в душе герцогини де Монферре. Вот и сегодня, насытившись чужой крови, она едва ли не жаждала пролить свою:

— Да, милый, да, бери меня сильнее! Еще сильнее, мальчик мой! Раздери меня в клочья, ведь ты же волшебник, в конце концов! Так наколдуй же свой уд длиннее и толще, я хочу, чтобы ты измочалил меня и порвал на клочки, слышишь?!

Филофей был несколько озадачен: сегодня герцогиня превзошла саму себя. Волшебник даже начал подумывать, не стоит ли остудить чуть-чуть ее пыл, пока отчаянные вопли не пробились сквозь магическую завесу тишины, которая тоже входила в его заклинание. А племянница заводилась все сильнее, содрогаясь в крике и отчаянно царапаясь:

— Да, да, дери меня до упора, Филюшка, ненаглядный мой мерзавец, засади в меня изо всех сил, проткни меня насквозь, и пусть это будет сегодня самой сильной твоей магией, превосходящей все пять стихий!

Озарение настигло Филофея именно в этот момент. Последние сладострастные слова герцогини словно шарахнули его сиятельство обухом по голове, и ему в мозг вонзился колючий шип: "Здесь! То, что сказала сейчас Ирма. И то, не давало покоя весь предыдущий вечер — оно где-то близко, на грани осознания! Только понять теперь, что же именно…"

И после этого Филофей уже совершенно механически продолжал привычные телодвижения, но в его голове тем временем внимательно отматывались назад все события предыдущего вечера. Что-то он чуть было не упустил; что-то очень важное осталось на обочине восприятия. Так, попробуем еще раз: ужин, приветственная речь Адриана, черепаховый суп, лорд Двартон, чженгойские похождения, новости из Энграма, новый знахарь при дворе Ренне… Юрай…

— Юрай!!!

"Двартон упоминал это имя в своем рассказе. Преподобный Юрай — так зовут нового советника энграмского князя. Имя в здешних краях редкое, типично малоросское… В совпадение верится с трудом. Точнее, не верится вообще. То есть что же получается, всплыл тот самый еретик-малолетка, иодай-недоучка, от которого я избавил сообщество магов много лет назад?! Воплощавший энергию плотского соединения в легендарную якобы шестую стихию?"

Филофей все еще продолжал размашисто двигаться торсом вперед и назад, вколачивая свою мужскую стать между широко распахнутых полноватых бедер постанывающей от удовольствия Ирмы, но тревожный звоночек в голове звучал все громче, напрочь отшибая все плотское удовольствие.

"Плохо. Очень плохо. И опасно. Если этот мальчишка соберется расшатывать структуру пяти потоков… Да нет, конечно, ничего у него не получится — это задача для богов. И никакое высочайшее покровительство ему тут не поможет. Но если он теперь дорвался до магии — то начнет он с того, что будет мстить. И мстить, естественно, мне — кому же еще?!"

— Ну что же ты, Филли, ну кончи же в меня! — недоуменно и капризно захныкала Ирма, снова превращаясь из разъяренной тигрицы в избалованную маленькую девочку.

— Что? Ах да, маленькая, ну конечно же… — Дать племяннице желаемое было делом техники, однако мыслями его сиятельство был уже совсем далеко.

"Завтра же поутру — обратно в Хеертон, и причем не мешкая, телепортом. Этого сопляка надо раздавить. Раздавить немедленно — и окончательно."

 

12. Взятие "на проходе"

С чего начинается заграница? Правильно, с буфета. Долгие выяснения отношений с пограничной стражей, предъявление проездных грамот и препирательства по поводу размера взимаемой мзды вызывают, помимо всех прочих неприятных эмоций, еще и здоровый неудержимый голод. Собственно, стражники на это и рассчитывают: несчастный путник, у которого сосет под ложечкой, становится куда более сговорчивым и щедрым — особенно если буквально в нескольких шагах от мытной заставы виднеется изукрашенный яркой росписью трактир, а в воздухе витает отчетливый запах жарящегося мяса и забродившего хмеля. То, что еда в этом трактире будет невкусной, выпивка паршивой, а цены несусветными, неопытный путешественник обнаруживал лишь заметно позднее, когда отыграть назад уже невозможно.

Барон Зборовский, впрочем, был путешественником опытным — в отличие от Юрая, который в первый и единственный раз пересекал границу Энграма пятнадцать лет назад (лесными тропами, в обход стражи, в драных сапогах и с небогатой котомкой за плечом). И поэтому Влад буквально силком усадил измученного долгой дорогой чародея обратно в седло, заставив проделать еще десяток лиг до ближайшего крупного поселения — Змийгорода. Зато сейчас путники уже сидели, наконец, за щедро накрытым столом, наслаждаясь не по-осеннему теплой погодой, видом старого города и фирменной малоросской кухней.

Путь до границы с Белозерским царством занял целую неделю, причем последние дни — по Коропецкому нагорью, разделяющему Энгр и Малую Рось. До недавней поры все поездки Юрая верхом на лошади заканчивались не далее чем в соседних деревнях, недаром его прозвали отшельником: домоседский характер знахаря был хорошо известен всей округе. И теперь, с непривычки, задница его преподобия была изрядно отбита долгой поездкой. Поэтому они с Владом договорились сделать в Змийгороде остановку на пару дней, чтобы отдохнуть, оглядеться и основательно обсудить свои дальнейшие планы. До серьезного разговора, впрочем, дело еще не дошло, и пока что барон со знанием дела нахваливал знаменитый малоросский "Спотыкач", пампушки с чесноком и "змеину потраву" — острый суп, которым славились коропецкие харчевни. Супчик был действительно ядрёным, под стать легендарному Змию Полозу, от которого якобы и пошло название Змийгород.

По случаю погожих дней хозяин корчмы выставил свои столы на площадь перед входом в заведение, и Юрай, отдавая должное и змеиному супчику, и пампушкам, одновременно озирался по сторонам, разглядывая незнакомый, типично малоросский городок. Каменных строений, равно как и двух- и трехэтажных домов, здесь было заметно меньше, чем в столице Энграма, зато проезжие улицы казались гораздо шире. Впрочем, булыжником они были вымощены куда небрежнее, чем в Вильдоре, и громыхание телег на ухабах и выбоинах постоянно отвлекало алхимика от повествования Зборовского, упоенно рассказывавшего теперь про загадочную пещеру в Коропецких горах, где, по слухам, и обитал легендарный змий: "Веришь ли, дружище, местный народ верит, что где-то в этой пещере схоронены несметные богатства, которые тот змий охранял, и суетятся там каждое лето, ну чисто мухи над навозом — всё то золото ищут…"

Прохожий люд в Змийгороде тоже был разнообразен и колоритен: усатые деды с благообразными сединами, удалые "робяты" в цветастых рубашках и широких штанах, да румяные дородные бабы — по большей части невысокие и темноволосые, с каким-то хитроватым и задорным выражением на щекастых лицах. А особенно хороши были малоросские девки, полногрудые и улыбчивые, буквально ласкающие тебя взглядом, словно приглашающие к разговору, а потом и к чему-нибудь более забавному… И Юрай, оглядывая город, постоянно ловил себя на том, что вместо того, чтобы любоваться смешной фигуркой домового на крыше какого-нибудь забавного дома, он уже давно провожает взглядом округлый зад прошедшей мимо молодой горожанки.

Но, всё-таки, более всего занимал сейчас Юрая возвышавшийся над городом Двуединый Храм. Волей князя Ренне бывшый знахарь из Медвежьего угла был ныне возведен в духовный сан, и официальным объяснением дальней поездки его преподобия были поиски древних теологических рукописей в Островском скиту на севере Белозерья. Эту хитроумную легенду придумал барон: поскольку указа императора об изгнании Юрая-охальника из Вестенланда еще никто не отменял, то почти весь путь на север путешественники должны были проделать по землям Белозерского царства. А Островской скит — средоточие богословской мудрости, знаменитый монастырь, основанный еще Рыгором Блаженным — располагался как раз на севере, неподалеку от границ Вестенланда. В давние времена Севфейен был независимым государством, а город Фанхольм некоторое время даже являлся его столицей. Но сейчас большая часть этих земель входила в состав империи Вестенланд в качестве графства Свейн, а меньшая была завоевана белозерскими царями и называлась Фейнской губернией. Именно в этой губернии и находился Островской скит. Так что тайному советнику князя Ренне и сопровождавшему его Зборовскому предстояло чинно и неторопливо проследовать с богословско-дипломатической миссией по Малой Роси и северному Белозерью вдоль вестенландской границы. И уже только потом, прибыв в Фейн, найти местного проводника, который поможет им без лишнего шума переправиться через границу и добраться до Фанхольма.

Вживаясь перед отъездом в роль служителя Двух Богов, Юрай посетил несколько жреческих служб и даже пролистал пару ученых трактатов. В принципе он знал, чего можно ожидать от храмового устроения Белозерья, но одно дело знать по рассказам и манускриптам, и совсем другое — увидеть своими глазами. Как в Вестенланде, так и в Энграмском княжестве храмы Армана и Тинктара существовали порознь. Одни были традиционно высокими и узкими, с несколькими башенками на крыше, другие же — приземистые и широкие, с венчающим здание полукруглым куполом. А здесь для богослужений был поставлен Двуединый Храм, и он возвышался сейчас над Змийгородом, прекрасно видимый Юраю и барону с городской площади: невысокий, вытянутый в длину, с куполом на одном краю и двумя высокими стрельчатыми башнями — на другом.

— Интересно все-таки, как белозерцам удается соединять почитание светлого и темного начала под одной крышей?

Впрочем, ответа на этот заданный самому себе вопрос Юрай найти не успел. Его неторопливые размышления на религиозные темы были резко прерваны Збровским. Признаемся честно: барон был хорош во многих и многих отношениях, но бытовала у него неприятная манера набрести на какой-нибудь вопрос и докапываться до ответа с дотошностью, доходящей до занудства. Вот и сейчас, после очередной рюмки крепкой настойки (тот самый "Спотыкач") он уже в пятый раз потребовал от волшебника объяснить, зачем им вообще понадобилось собираться в неблизкий путь через две границы — вместо того, чтобы перенестись прямо в Фанхольм при помощи магического телепорта, просто помахав по-колдовски руками и пробормотав какое-нибудь "крибле-крабле-бумс".

— Ну пойми же, Влад, — снова и снова втолковывал Юрай, — чем дальше тебе надо телепортироваться, тем больше на это уходит энергии. И притом, чтобы перенестись вдвое дальше — энергии надо потратить не вдвое, а вчетверо больше. Добраться при помощи заклинания отсюда, из-за стола, в нужник, который стоит во дворе корчмы, я могу хоть сейчас. И десять раз подряд. А вот на расстояние в пару лиг — только собрав всю свою силу, да и то засну от усталости по прибытии. Ну хорошо, допустим, я — не самый удачный пример, я-то магии учился-недоучился… Но даже для Энси восемь лиг — это предел. Бьюсь об заклад: едва ли сыщется в круге земель десяток магов, способных преодолеть телепортом расстояние в полсотни лиг. Пожалуй, что только старейшины Конклава — Нгуен, Мальгарион, Всесвят… Может быть, Филофей и еще двое-трое деканов из Университета. Но перед нами-то сейчас лежит путь в триста пятьдесят лиг, а то и во все четыреста! Так что придется тебе снова взнуздать своего Черноуха, а мне — Семишку, и вперед, мелкой рысью.

— Ладно, хорошо. Уговорил, речистый: по последней, и на боковую. А завтра — снова в путь!

….

— …экви ройме трансферата. Хокк!

Последние слова заклинания прозвучали уже в Хеертоне. Филофей внешне небрежным, но точно рассчитанным движением преодолел вязкий проем межпространственного портала и облегченно присел в кресло у себя в кабинете. Все-таки телепорт на сорок с лишним лиг, отделявших замок Монферре от столицы Вестенланда, был непростым делом даже для него, несмотря на добавочную энергию амулета. Вежливые и пространные извинения перед Адрианом и Ирмой, подробный инструктаж шевалье Эрбра, которому предстоит заменить внезапно отъехавшего учителя на всех запланированных церемониях — все это осталось там, в Монферре. А в кабинете ректора сидел уже не прежний жуир и увалень, но подлинный Филофей — жесткий и собранный, как голодный медведь на охоте.

Итак, неожиданно возникшая проблема: охальник Юрай…

Чародей подошел к магической карте, занимавшей полстены его отнюдь не маленького кабинета. Конечно, он — в отличие от того же Мальгариона — не смог бы создать полноценную карту Круга Земель прямо в воздухе, одним движением рук, но этого и не требовалось. Зато стационарная университетская карта позволяла видеть местоположение всех магов, хоть когда-либо переступавших порог высшей школы чародейства. Сейчас она вспыхнула сплошным многоцветным сиянием, и Филофей, подобно скульптору, принялся отсекать лишнее. Бледно-голубые следы ауры умерших магов — убрать! Красные огоньки практикующих дипломированных волшебников — сейчас не нужно! Оранжевые отпечатки сегодняшних студентов — тоже убираем. Зеленые светлячки зарегистрированных колдунов без высшего образования: ведьмы, ясновидящие, хиропрактики — отключили. Что же остается теперь?

Редко, очень редко случалось гореть в одиночестве на карте ректора Университета лимонно-желтым огонькам студентов недоучившихся и отчисленных. А Юрай ведь был даже еще и не студентом, а адептом-послушником… Эх, если бы сейчас иметь под рукой его кольцо, изъятое по суду! Но дотянуться до кольца охальника возможности не было: оно хранилось в архиве Конклава, и доступ к нему имели только пять Старейшин. Впрочем, отпечаток магического профиля отчисленного адепта хранился в Университете. Несколько поисковых заклинаний, активация — и вот уже на всех просторах Круга Земель остался гореть только одинокий светлячок Юрая. Едва различимый и немерцающий — что говорило о том, что магические способности еретика-изгнанника не развиты, хотя и активированы. Хорошо, но судя по карте, он находится сейчас не в Вильдоре и вообще не в Энграме, а где-то в Малой Роси! И, похоже, направляется дальше на север. Так что же задумал этот мелкий мерзавец?

Филофей уже отвернулся от стены и сделал несколько шагов обратно к своему столу, когда обостренное магическое чутье заставило его обернуться, откликаясь на пробуждающееся изменение. И как раз вовремя. Едва тлеющий желтый огонек магической активности Юрая-охальника вдруг налился яркостью в полную силу, потом молиненосно скользнул оттенком по всем цветам радуги, ослепительно вспыхнул — и тут же погас. Погас окончательно и навсегда: все последующие магические старания самого что ни на есть искушенного в магии ректора не смогли разжечь его снова.

— Однако же! Похоже, что охальник только что лишился жизни, или по крайней мере навсегда исчерпал свой и без того невеликий запас магических сил… Ну вот и прекрасно, все проблемы решились сами собой. Да упокоит его Тинктар в темной юдоли своей. Экзит!

"Хотя надо будет уточнить, конечно, что же там все-таки произошло", — была последняя мысль Филофея, прежде чем он забыл об этом эпизоде и перешел к очередным делам.

…..

Вороной конь и гнедая кобыла неспешно уносили Юрая со Зборовским всё дальше на север. Солнце начинало уже клониться к закату, и через час-полтора должен был показаться Новый Удел — следующее селение, где путники собирались заночевать. Как рассказывал барон, когда-то это было чжэнское село Навои-Удэ, но пришедшие с севера малороссы переиначили название по-своему, на привычный лад. Ничем особенным деревенька не славилась, но постоялый двор с харчевней там имелся. Впрочем, до Удела было еще неблизко, а пока что по обочинам дороги по-осеннему желтел ясеневый лес, щебетали и мельтешили небольшими группками птицы, собираясь в стаи для отлета к теплым берегам Шахвара и Чжэн-го, а путь казался спокойным и безмятежным. Юрай всецело полагался на меч барона, а Зборовский, в свою очередь — на магический отворот лихого взора, поставленный Энцилией и закрепленный Клариссой. И то сказать: почти за две недели поездки никаких проблем с ворами и грабителями у всадников не возникало. Именно поэтому столь неожиданным и обескураживающим оказался для них лихой свист, вслед за которым сузившуюся перед очередным поворотом дорогу перегородило падающее дерево. Тут же позади рухнуло другое, отсекая путь к отступлению, и на проезжую колею высыпало два, а то и три десятка разбойников.

— Усё, хлопцы, приехали! — радостно загоготал одетый в коротковатую кольчугу предводитель, на лысине которого одиноко торчал рыжий чуб. — Значитца, так: вещички побросали, оружие — поперед всего, потом слезаем с коняк, и марш в лесочек, грибы собирать!

Атаман небрежно поиграл перед носом саблей и полуобернулся к своим дружкам.

— Робяты думають, их колдовские отвороты нам глаза позастят. Робяты подзабыли, шо на каждую хитрую задницу подходящий винт найдется. Ну так вот он и нашелся, амулетик мой заветный, все мороки разгоняющий. Так что слышь, козлы, слазь с коней, кому сказал!

И, резко сменив тон, скомандовал своим разбойникам:

— Тащи их баграми наземь, други, да только коней берегите — они нам самим еще пригодятся!

Юрай от неожиданности слегка оторопел. Действительно, ведь достаточно сильный колдун вполне способен преодолеть магическую завесу, поставленную к тому же в другой стране и довольно давно. И состряпать противодействующее заклинание или артефакт.

Но размышлять дальше было уже некогда: барон пристально осматривался вокруг, оценивая ситуацию. А потом, переглянувшись с Юраем, неожиданно сорвался с места… И после этого его преподобие полностью потерял контроль над событиями. Вороной Черноух летал с немыслимой скоростью, меч Зборовского, рубил наотмашь и, казалось, находился в нескольких местах сразу; вот упал первый разбойник, потом второй… Соображения Юрая хватало пока только на то, чтобы отбиваться от немногих нападающих на него лиходеев. Он попытался было метнуть в ближайшего врага огненным шаром, но сразу понял, что колдовать и одновременно рубиться мечом не способен. Выпад, отвод, снова отвод… А бандиты сразу сообразили, кто из двух путников представляет для них наибольшую опасность, и навалились на Зборовского со всех сторон. Численное превосходство давало знать, но барон еще держался, пока чья-то пика не вонзилась в слабо прикрытый бок его лощади.

— Кому говорил, коней берегите, суки!!! — раздался злобный рык чубатого атамана, но было уже поздно: у Черноуха подломились передние ноги, Зборовский оказался на земле, несколько воспрявших духом татей с новой силой насели на Юрая. Это был полный конец, фиаско, смерть казалась уже совсем неотвратимой… И тут что-то щелкнуло в голове знахаря-алхимика, полыхнуло огненными буквами и прогрохотало голосом судьи, зачитывавшего высочайший приговор по делу об иодайской ереси: "…ИСКЛЮЧЕНИЕ ЖЕ В ЗАПРЕТЕ НА КОЛДОВСТВО ДЛЯ ОЗНАЧЕННОГО ЮРАЯ ДАЕТСЯ ЕДИНСТВЕННО ПРИ НАЛИЧИИ ПРЯМОЙ И НЕПОСРЕДСТВЕННОЙ УГРОЗЫ ДЛЯ ЖИЗНИ". Руки волшебника-недоучки поднялись в заклинающем жесте сами собой, без его малейшего участия или понимания. Невнятный хрип вместо заклятия, и поток высвобожденной Силы, почти неконтролируемой и ненаправленной, багровым пламенем выплеснулся из неизъяснимых глубин Юраевой сущности, расшвыривая нападавших, но отдачей вышибая самого чародея из данной точки пространства куда-то в неизвестность. Знакомое вязкое сопротивление телепорта, краем глаза замеченная фигура Зборовского, которого, судя по всему, прихватило той же магической волной, и…

…и всё. Сознание, наконец, отключилось. Картина Рейпена "Приплыли".

……

Энцилия сидела, забравшись с ногами в уютное кресло, и меланхолично рисовала цветочки. Она рисовала их на противоположной стене комнаты, одним лишь усилием мысли — милое развлечение, которое начинающие чародеи осваивали еще в самый первый год учёбы. Цветочек, еще цветочек, листочек. Стереть желтый цветок, нарисовать красный. Потом стереть и его, а на этом месте поместить синий… Тоска.

После памятной колдовской ночи волшебнице понадобилось немалое время, чтобы прийти в себя — настолько необычной, ошарашивающой, всепоглощающей оказалась любодейская магия. Совместить в себе два плана реальности, нащупать и воплотить тень ауры Мэйджи аш-Шахвари, казненной многие годы назад, сплавить воедино в собственном теле пять потоков стихий и пережить предощущение стихии шестой, доселе неизведанной… да и просто предаваться соитию с двумя мужчинами одновременно — это исчерпало все ее силы, как магические, так и человеческие. Так что Энси сказалась больной и несколько дней вообще не выходила из дома, сделав исключение лишь для проводов Юрая со Зборовским. Сердобольная Кларисса навестила ее один раз на дому, зато потом каждый день присылала цветы и сладости — то с посыльным, а то и просто телепортом. А Энцилия валялась себе в кровати, нежилась и размышляла. Такое затворничество было в немалой степени связано и с тем, что девушка боялась ненароком попасться на глаза Ее Высочеству: смотреть в глаза Тациане было просто стыдно. Тем более что после той ночи она стала гораздо острее чувствовать Юрая и сразу поняла, что у него с княгиней что-то потом было…

Но странное дело, в последние дни ей все меньше думалось о Юрае и о высоких материях пяти стихий — или даже шести, кто их теперь разберет? Равным образом не волновали чародейку и настойчивые знаки высочайшего внимания со стороны Ренне: приглашения, маленькие подарки, двусмысленные замечания… Энцилия прекрасно понимала свое положение при дворе и не питала иллюзий: рано или поздно ей придется-таки уступить домогательствам монарха. Сразу вспомнилась циничная мудрость одной из подруг по Университету: "Раздвинуть ноги дело нехитрое, гораздо труднее не отворачивать при этом лица!" Так что пускай уж Его Высочество добьется разок своего и успокоится, внеся волшебницу в список побед и благополучно позабыв. Это ее не волновало. Волновало другое: в ее мыслях все большее место начал занимать Зборовский. Легкая интрижка с привкусом служебного романа почему-то никак не хотела уходить в прошлое. Вот и сейчас Энси поймала себя на том, что пытается добиться от рисуемых цветов точно того же оттенка, каким отличались глаза барона.

Она перевела взгляд на знакомый яшмовый столик. Кольца Юрая там, разумеется, уже не было, зато на небольшой подставке лежали два камня: густо-синий сапфир и изумруд нежно-салатового цвета. Изумруд был тот самый, из лавки ювелира: камень, в который она когда-то входила своим сознанием. Ох, и давно же это было! Почитай, в другой жизни. Теперь этот изумруд был магически завязан на Зборовского, а сапфир — на его преподобие. Настроившись на камни, Энцилия могла ощутить состояние своих друзей и может быть, даже подпитать их энергетику через поток одной из стихий. Но сейчас с самоцветами происходило что-то странное. Цвет обоих камней стал глубоким и насыщенным, потом в зеленой глубине кристалла Зборовского появились красные сгустки, он затуманился и похолодел; сапфир же, напротив, неожданно засветился изнутри… Леди д'Эрве вскочила из кресла и рванулась к столику, но не успела: камень Юрая-отшельника хрустнул и разлетелся на мелкие осколки. Магический контакт был разорван.

…..

Барон с трудом разлепил глаза. Еще мгновение назад он вскакивал с земли, уворачиваясь от дубины одного разбойника и отбивая мечом удар сабли другого. И видел краем глаза, что Юраю приходится туго, хотя помочь в этот момент не мог ничем. Но тут разом полыхнуло, запахло магией, его протащило сквозь что-то непонятное, вязкое, и шарахнуло оземь…

Зборовский ощущал себя вывернутым наизнанку, но все-таки собрал какие-то силы и огляделся вокруг. Сейчас непревзойденный мастер меча лежал полуживым на траве, на небольшой поляне, а рядом без сознания валялся охраняемый субъект, он же начальник экспедиции — его преподобие тайный советник. Чуть поодаль лежали и кони. Кобыла Юрая, похоже, была уже мертва, а Черноух еще подавал признаки жизни, хотя обе его передние ноги были переломаны. Уцелели и дорожные сумки, а значит, какие-то деньги и немного еды у них еще было. Но где же они теперь находятся, куда их вынесло этим бестолковым и совершенно неуправляемым телепортом? Барон подполз к Юраю — встать на ноги он был еще не в состоянии. А волшебник дышал медленно и слабо, разбудить его не удавалось.

Зборовский сел, опираясь на плечо лежавшего товарища и поджав под себя ноги.

Итак, что он имеет? Находятся они неизвестно где. Юрай полуживой и ничего не соображает. Передвигаться не на чем, как выбираться и куда — непонятно. В человеческом облике сил у барона никаких, одна надежда на вампирские способности. А их еще и пробудить надо…

Он огляделся и ужаснулся тому, что ему сейчас предстояло. Но другого выхода не было.

— Эх, Черноух ты мой, товарищ мой верный… Сроднился я с тобою, как ни с кем другим, будь то человек, оборотень, леший или тролль. И от врагов ты меня уносил, бывало, и стоял как влитой, не дрогнув, если мне надо было точный удар нанести, и слушал меня, и понимал… Прости меня, вороной, но нет у меня другого выхода. Прости!

Барон смахнул с глаз навернувшуюся слезу, вздохнул — и вонзил в шею коня свои вампирские клыки.

 

13. Татьянин день

Осенний лес полнился красками, звуками и запахами. Склоняющееся к закату солнце лениво высвечивает желтеющие листья кленов и берез, ржавую подстилку опавшей хвои, буро-зеленый бархатистый мох на валунах и по стволам кряжистых дубов, ядовито-красные вкрапления мухоморов и волчьей ягоды, а кое-где — даже синие всполохи припозднившихся соцветий барвинка. Сыровато и тягуче пахнет спелыми грибами — подосиновиками, рыжиками, груздями. Резко и противно шибануло кислой вонью от соседнего дерева — ага, здесь местный волк пометил границу своего участка охоты! Над головой щебечут сойки, мерно и неторопливо долбит по стволу дятел, под лапами едва слышно шелестит увядающая трава, где-то поблизости пискнула полевая мышь, неосторожно наткнувшаяся на сучок…

Сейчас Тенги была вполне сыта, поэтому она спокойно и неторопливо пробиралась по лесу, не обращая внимания на мышей, мелких птиц и прочую возможную поживу — крепко сложенная и упитанная лиса почти черного окраса, с немногими рыжеватыми пропалинами. Сегодня ее интересовала не добыча, а сама Бородаева Роща — легендарный заповедный лес восточных сказаний, в котором она оказалась впервые. И лисица неспешно перебирала лапами, продвигаясь от тропы к тропе, от пригорка к пригорку, а иногда надолго застывая у чьей-нибудь заброшенной норы или завидев пустеющую охотничью избу. Вглядываясь, вслушиваясь, внюхиваясь в этот новый для себя мир… Мелькнувшие пару раз в отдалении местные лисы — характерно рыжие и чуть мелковатые по сравнению с Тенги — не торопились выяснять отношения с незнакомкой, безошибочно определив, что она здесь только из любопытства и не собирается посягать на чужие владения. Медвежьи и волчьи угодья черная красавица пока что обходила по краю, а зайцы и прочая мелкота сами бросались наутек, едва почуяв ее приближение. Так что путешественница могла спокойно осматриваться себе дальше, чем она и занималась уже третий день.

Но в какой-то момент в приглушеную симфонию лесных звуков ворвалось сердитое всхрапывающее сопение, сопровождаемое треском проламываемых зарослей. О да, это был именно он, звеберь — властелин здешней Рощи, на которого и хотела полюбоваться Тенги. Воистину красив хозяин леса, ничего не скажешь: могучий рогатый исполин на коротких широких лапах, заканчивавшихся твердыми раздвоенными копытами, с крутым лбом и широко распахнутыми ноздрями. Его полосатая коричнево-желтая шкура была прочна и тепла, на левом плече виднелся различимый, хотя и давно заживший шрам, а при каждом движении под шерстью перекатывались могучие мышцы, которые не мог скрыть короткий подшерсток. От животного пахло властной и уверенной силой…

Однако же сейчас звеберь казался не на шутку встревоженным. И он продолжил свое торопливое и рассерженное движение сквозь заросли, едва бросив мимолетный взгляд на замершую в отдалении незнакомого окраса лису — диковину, мимо которой в обычной обстановке вряд ли прошел бы, не остановившись. Влекомая разгорающимся любопытством Тенги немедленно двинулась вслед за исполином: "Что же такое могло случиться, чтобы настолько взбудоражить Владыку?!" На звеберя было приятно посмотреть в любом виде, но сейчас, в разгоряченном и разгневанном состоянии — особенно. И лиса потрусила вслед за рогатым, не теряя его из виду.

Наконец, впереди показалась широкая поляна, и стало понятно, что предмет ее любований направляется именно туда. Впрочем, гнев звеберя оказался, по всей видимости, напрасным: выйдя из-за деревьев на открытое пространство, он несколько мгновений разглядывал открывшуюся его глазам картину, а потом презрительно фыркнул и развернулся обратно в сторону леса. "Разбирайтесь, дескать, сами в своих проблемах — но только уж под открытым небом, а в мои владения — ни ногой!" Зато теперь уже сама Тенги ни за что не хотела уходить вслед за красавцем: в воздухе над поляной ощутимо витала ментальная гарь, которая остается после сильного магического удара. Осторожно выглянув из-за дерева, лисица увидела перед собой колоритную группу из двух полуживых лошадей, менее чем полуживого человека и озабоченно склонившегося над ним… Еще одного человека? Или оборотня? Нет, кажется, вампира…

— М-да, в зверином облике здесь, пожалуй, особенно много не наработаешь… Как это меня учили перед отъездом? "По воле небесной, с дозволения преисподнего, пожеланием моим — растворись лисица, проявись красна девица!" Тьфу ты пропасть, ну и дурацкие у них здесь заклинания в Белозерье!

И через миг на поляну вышла невысокая круглолицая деваха в просторных мужских штанах, потертой кожаной куртке поверх полотняной рубахи и с луком за спиной. Медленным упругим шагом она подошла к выпрямившемуся в полный рост вампиру.

— Здоров будь, мил человек! Что, худы дела твои нонича?

…

Первый же глоток теплой крови сразу привел Зборовского в чувство. Его движения обрели вкрадчивую уверенность, а взгляд — остроту. Не такую, конечно, как в ночное "вампирское" время, но все-таки туман в глазах развеялся, и барон еще раз внимательно оглядел то место, где оказались незадачливые путешественники. Их просторная поляна располагалась посреди какого-то смешаного, но светлого и довольно чистого леса. В небе галдели растревоженные галки и синицы. Ни людей, ни крупных хищников поблизости не ощущалось, так что новые опасности энграмцам в ближайшее время не грозили. Впрочем, а что это там за звук?!

Треск сучьев и тяжелая поступь зверя, которую расслышал барон в отдалении, постепенно приближались — медленно и неотвратимо. "Хищные так, конечно, не ходят. Но ведь и какой-нибудь марал или изюбрь — это не только вкусное мясо, но еще и крепкие рога. С моим мечом такого на фу-фу не возьмешь, здесь бы лучше копье подлиннее да веревку покрепче… Ну да ладно, в конце концов, еда сейчас дело второе. В сумках что-то еще осталось, на первый день хватит. А прежде всего надо найти воду и попытаться привести Юрая в чувство!"

Тут, наконец, кусты на краю поляны раздвинулись под напором мощной туши, и перед глазами Зборовского возник четырехлапый полосатый зверь. Его рога мелко дрожали, из разинутой пасти сочилась слюна, а весь облик выражал недовольство.

— Матерь моя, дык это же звеберь! Ну вы, боги, даёте!!!

Что же, одной загадкой стало меньше. Звеберь, о котором барон много слышал, но которого еще никогда не видел воочию, обитал лишь в одном-единственном месте Круга Земель — в Бородаевой роще, у берегов Бела Озера. "Значит, телепортом нас закинуло на северо-восток, лиг на сто-полтораста, — стремительно пронеслось в голове Влада. — Вот ведь блин, ай да его преподобие! Уж колданул так колданул. До Алатырь-города теперь должно быть дней шесть пешего ходу, но коли доберемся — выживем непременно. Как-никак столица Белозерского Царства: и лекари там есть, и маги, да и посольство Энграма поддержит. Вот только бы нам туда доплестись. А для начала — звеберя успокоить" Влад поймал взгляд рассерженного зверя открытым лицом, улыбнулся и медленно поднял вверх широко распахнутые пустые ладони. Меч лежал на земле, в двух шагах, но сейчас весь облик барона должен был являть доброжелательность и не-опасность, понятную даже неразумному животному.

И звеберь понял. Еще раз сердито всхрапнув для порядка, он круто развернулся и удалился обратно в лес, раздражённо проламываясь сквозь хлипкий кустарник: "Стоило, дескать, меня из-за такой ерундовины беспокоить!" Когда же шум его шагов окончательно стих, из-за деревьев на поляну неожиданно выглянула выглянула еще одна любопытствующая зрительница — матёрая черно-бурая лиса. Она стрельнула глазами на Зборовского, медленно обвела взглядом всю его команду и тоже пропала, практически беззвучно.

"Так, театр зверей на сегодня закончен, — решил для себя Влад. — Теперь можно заняться раненым Юраем. Или контуженным, или зачарованным, хрен его разберет каким. Короче, совсем никаким." Барон склонился над товарищем и внимательно вгляделся в его бледное, почти восковое лицо. Юрай лежал с закрытыми глазами, а дыхание было медленным и едва уловимым. На Владово похлопывание по щеками незадачливый волшебник никак не отреагировал… а попробовать что-нибудь еще Зборовский уже не успевал: ему пришлось моментально выпрямиться, подбирая с земли меч, чтобы успеть развернуться на звук приближающихся человеческих шагов…

— Здравствуй и ты, любезная, — медленно ответил он на приветствие охотницы, не переставая внимательно ее разглядывать. Было в облике девахи что-то настораживающее и подозрительное… Точно! Ведь пока он наклонялся над Юраем, в воздухе пронесся до боли знакомый отзвук обращения — такой же, какой испытывал всякий раз сам барон, перекидываясь из нормального человека в вампира. Вдруг его осенило: "Да ведь она — та же самая черная лисица! Вервукс, стало быть. Оборотень." Но пауза затягивалась, а ситуация не позволяла барону пренебрегать возможной помощью, исходи она хотя бы даже и от самого распоследнего Тинктарова отродья, а уж тем более от своей сестры — оборотня. И Зборовский пустился в объяснения — приноравливаясь к белозерскому говору девицы и осторожно подбирая слова, чтобы не слишком отходить от истины, но в то же время и не сказать ничего лишнего.

— Дела-то наши совсем худы, красавица, как ты и сама видишь. Как тебя звать-величать прикажешь, кстати?

— Добрые люди Танькой кличут, а с недобрыми я и не разговариваю, — охотница коротко и жестко усмехнулась. — Что с другом твоим приключилось, незнакомец, да и откуда вы сами будете? Видок-то у вас больно нездешний…

— Владом меня зовут, на службе у энграмского князя. Сопровождал вот духовное лицо в Островской скит, а за Змийгородом напали на нас лихие люди… Как здесь очутились — и сам не пойму. Это ведь Бородаева роща, поди?

— Она самая, не ошибся. А попали вы сюда не иначе как колдовством, остатками магии вона до сих пор смердит. Однако же не сходятся у тебя концы с концами, мил человек. Сам посуди, дурень: чтобы от Змийгорода сюда волшебным путем перенестись, это ж какую силищу колдовскую иметь надо! А жрец твой колдовать вообще не может — не положено ить ему по сану!

О том, что колдуны и служители культа друг друга на дух не переносят и секреты свои от конкурентов пуще зеницы ока оберегают, в круге земель было ведомо каждому. Знающие люди говаривали даже, что и за пределами Круга, в иных мирах, наблюдается та же самая картина. Говорили, впрочем, только шепотком: за вольнодумные разговоры об иных мирах жрецы могли ведь и анафеме предать, и суда над еретиком потребовать.

"По-хорошему, следовало бы осадить наглую простолюдинку, а еще лучше всыпать ей плетьми — не смеет она так разговаривать с благородным бароном!" — мысленно вспылил Зборовский. Но момент для этого был явно неподходящий, да и сам Влад не назвал девице ни своего полного имени, ни титула. Так что ему оставалось лишь продолжать изображать из себя простоватого холопа.

— Так ведь посуди сама, любезная: его преподобие с малолетства на волшебника учился. Это уж потом его на церковную службу пробило… А как нужда приперла, он старые привычки и припомнил небось. Но скрутило его крепко. Как неживой лежит, весь в беспамятстве, да и дышит едва. Что делать, ума не приложу. В город бы его надо попреждь всего, к лекарям. Да как тут из вашей глухомани безлошадным выберешься?! Может, подскажешь хоть, где бы мне воды набрать?

— A ну-ка посторонись, приятель, гляну я на твоего раненого поближе! — И Танька опустилась на колени перед бездвижным Юраем.

"Ничего не понимаю, — подумала охотница, аккуратно прощупывая ауру бедолаги. — Никаких магических следов, все абсолютно чисто".

— Нда? А колдовское кольцо на пальце — так, для красоты напялено? — ехидно спросил ее внутренний голос.

— Да пожалуй, что не для красоты — твоя правда. Но энергия выкачана из него досуха: ни дуновения хотя бы одной из стихий, ни тебе какой вибрации… Все недвижно. Шутка ли сказать, телепорт аж от самого Змийгорода… Нет, не жилец этот колдун-расстрига, явно не жилец. В крайнем случае, если выходить, навсегда полудурком останется!

— Ох, Танька-Танька, — сокрушенно протянул внутренний голос. — И ты оставишь на верную смерть мужика с таким магическим даром? И к тому же павшего в бою, с мечом в руке?

И действительно, правая рука Юрая все еще судорожно сжимала рукоять меча, вцепившись в нее мертвой хваткой.

— А мне-то что? Моя хата с краю, я здесь вообще отдыхаю и путешествую. И никакие белозерские разборки, а тем более энграмские, меня вообще не волнуют!

— Извини, дорогая, — ехидно протянул внутренний голос, — но это Я отдыхаю и путешествую, и пока что в твоем облике! А могу ведь и вернуть это тело себе… Доходяге-то нашему богами такое предназначение дано, что мало не покажется. Что-то совсем новое суждено ему принести в этот мир. Новое и неведомое, неотвратимое и неизбежное. Так что ничего не поделаешь — придется его вытягивать…

— Ну, смотри как знаешь, — раздраженно вильнула хвостом Танька. Вильнула пока что фигурально, но была уже вполне готова скоренько обернуться обратно в лису и стремглав убежать куда подальше.

— Да ладно тебе, ладно, не сердись! — примирительно протянула та, что была сейчас ее внутренним голосом. — А как тебе этот вампирчик, хорош ведь?! Волосы смотри какие роскошные! Тебе такие всегда нравились, признайся. И когда я с этим контуженным вершителем судеб разберусь, можно будет и расслабиться от души. Договорились?

Когда девица поднялась с колен и обернулась к Зборовскому, барон был поражен произошедшей с ней переменой. Нет, Танька не обернулась ни лисицей, ни кем еще другим, но ее лицо слегка вытянулось, волосы стали светлеть, а голубовато-стальные глаза, наоборот, заметно затемнились. Сущность девушки как бы наполнялась все новыми и новыми гранями и оттенками. Эх, если бы на месте барона сейчас оказались Энцилия или Кларисса! Ни один практикующий чародей не смог бы не восхититься той "скользящей трансформацией", которую демонстрировало магическое создание, еще минуту назад бывшее простецкой охотницей, а за четверть часа до того — черноватой лисой. Известно, что обычное обращение на полпути не остановишь: либо ты зверь, либо человек, и попытка задержать трансформацию грубой силой даст в итоге лишь гору окровавленного и дурно пахнущего мяса. Сейчас же перед Владом разворачивалась вереница мельчайших и плавно переходящих друг в друга изменений — непонятных и трудноощутимых. Наконец, облик незнакомки приобрел новую завершенность, и она обратила к барону свой взгляд, который теперь уже отличали пристальность, острота и даже своего рода властность.

— Что же, сударь: положение у вас донельзя серьезное, поэтому и говорить придется без обиняков — если вы рассчитываете на мою помощь. А вы на нее безусловно рассчитываете, ибо больше вам рассчитывать не на что, — припечатала молодая женщина. — Не будете ли вы столь любезны сначала представиться и представить своего соратника, а также изложить ваше дело?

"Смотри ж ты как заговорила! Вот тебе и лесная бродяга, вольный стрелок. А я ей еще плетей всыпать собирался… Ну да ладно, на этом языке я тоже разговаривать умею, чай не под забором родился "

— Извольте, — чеканно отрапортовал он, — барон Зборовский. Как уже сказано, на службе его высочества Князя Ренне V Энграмского. Мой пострадавший спутник — его преподобие Юрай, в ранге тайного советника князя. Сопровождаю его по делам службы в Островской скит…

Влад собирался уже на этом закончить, но под пронзительным взглядом своей собеседницы был вынужден все-таки ледяным тоном добавить:

— … и далее. А с кем, простите, имею честь?

— О да, барон, я обязательно представлюсь, — мило и очень по-светски улыбнулась дама. — Но каким именно из своих титулов… Это будет зависеть от того, сумеем ли мы договориться. А пока можете обращаться ко мне, например, Теннеке.

— Госпожа Теннеке или леди Теннеке?

— Фру Теннеке, если уж вам так хочется. Я здесь в Роще — такая же посторонняя, как и вы, хотя и в гостях. Но давайте все-таки вернемся к вам и вашему Юраю, а вернее — к тому, что от него осталось. Что же там с вами произошло, под Змийгородом?

Зборовский красочно описал нападение бандитов, а потом — по настоятельной просьбе Таньки-Теннеке — скупо, но исчерпывающе разъяснил непростые взаимоотношения своего товарища с магией. Единственным, о чем он предпочел умолчать, было то, за какую именно ересь пострадал в молодые годы Юрай-Охальник. Разумеется, не упомянул он и о миссии, возложенной на Юрая великим князем. Но загадочной незнакомке и этого оказалось достаточно.

— Увы, барон, положение критическое, — ее взгляд ушел куда-то вглубь и чуть затуманился, а голос стал напевным и завораживающим: она уже не говорила, а вещала. — На грани небытия пребывает сейчас ваш Юрай. Снова зависла в непроявленности чаша весов его судьбы, но решена она должна быть здесь и сейчас…

"Что-то я теряю нить, — растерянно подумал Зборовский. — Будь здесь на моем месте Энцилия, она наверняка бы разобралась в этой мудреной философии, но меня — увольте!". И он ломанулся напрямик, без обиняков:

— Так что же, досточтимая Теннеке, возможно все-таки вернуть к жизни моего друга и человека, за судьбу которого я несу личную ответственность перед Его Высочеством?

— Да, возможно, — женщина резко встряхнула головой, и ее взор обрел прежнюю ясность. — Только имейте в виду: пробудить вашего Юрая, а точнее, заново напитать его энергией волшебства, хотя бы и непроявленной — это не по моей части: здесь нужен именно маг, причем высочайшей квалификации. Хотя сделать бы это мог, наверное, мой сват, у которого я сейчас гощу. Но сначала судьба преподобного Юрая должна быть решена и приговорена… Судя по выражению вашего лица, господин Зборовский, вы меня не вполне понимаете. Но, впрочем, это и неважно. — Фру Теннеке весело и задорно рассмеялась, и в ней проглянула прежняя Танька, разбитная и беззаботная деваха-охотница.

— Просящий неизбежно дает, барон. Это — закон мироздания. Чем вы готовы заплатить за спасение вашего компаньона?

— Пол-жизни отдам! — твердо сказал Влад. — А если о презренном металле, так Великий Князь, я думаю, не пожалеет и многих сотен в золотой монете, надо только для посольства добраться.

— О нет, прошу вас, барон, не беспокойтесь. Столь крупных жертв не потребуется ни от вас, ни от вашего сюзерена. Преподобный Юрай пал на поле брани с мечом в руке, защищая друга… Он вполне достоен возвращения в этот мир, так что плата будет почти символической. Вы всего лишь выполните три моих желания. Согласны? — и женщина снова звонко расхохоталась, бросая на Зборовского лукавый взгляд.

Смех над телом умирающего Юрая мог бы показаться кощунством. Но Теннеке, судя по всему, была не из тех, кто бросает слово на ветер. И барон с азартом заядлого картёжника решился сделать ставку на открывшуюся перед ним бубновую даму.

— Согласен!

— Ну так быть посему! — Дама сорвала с плеча лук и отточенным движением пустила стрелу отвесно вверх, в предвечернее небо. — Поберегите глаза, милорд!

Увы, предостережение запоздало. Завороженно следивший за полетом стрелы Зборовский уже не смог отвести взгляд, и когда, долетев до высшей точки, она вспыхнула и разорвалась на тысячи искр, опадая на поляну зеленовато-голубым сиянием — барон просто ослеп на какую-то долгую минуту. А придя в себя, застыл в остолбенении. Ибо его глазам предстала не лиса, не девица-оборотень и даже не светская дама — но Высшая Сущность из тех, которые увидеть при жизни доводится лишь единицам из смертных, а уж остаться после этого в живых — и того меньше. Да, создание все ещё было по виду женщиной: дородной, крепко сбитой, с мощными ногами и руками, с объемистыми шарами грудей, распирающими кольчугу… Но рост ее превосходил теперь нормального человека раза в полтора, голову венчал венок из дубовых листьев, а над плечами распростерлись широкие крылья. И когда ее мощная длань взметнула к небу огромный тяжелый меч, нужное слово наконец выскочило из глубин памяти Збровского: "Валькирия!" А громовой голос крылатой воительницы, казалось, уже раскалывал надвое и землю, и небеса:

— Я, Танненхильд Олбеорнсдоттир, дарованной мне богами властью принимаю в себя судьбу доблестного мужа Юрая и приговариваю его к продолжению земного пути, понеже не исполнено предуготованное ему божественным промыслом предназначение!

Сверкнула молния, и после громового раската на поляну хлынул бушующий ливень. Дождь был бесконечен и всеобъемлющ, он хлестал по веткам, переполнял русла ручьев и речушек, выгонял полевок и зайцев из затопленных нор, подтапливал лисьи логова и медвежьи берлоги, заливал костры невезучих путников… Дождь, дождь, дождь — повсюду и везде, и не было места в округе, которое осталось бы сухим.

Барону, впрочем, вымокнуть не довелось: и его, и недвижного Юрая подхватили мягкие обволакивающие крылья. Подхватили, укутали в невидимый кокон и понесли над кронами деревьев куда-то вдаль.

 

14. На последней горизонтали

— Интересно, все-таки: откуда появились в Круге Земель цыгане?

Вопрос был далеко не из самых насущных. Говоря по совести, голову Вачи должны были бы занимать сейчас совсем иные вопросы. Например, где взять денег. И вообще, что ему делать дальше: оставаться в Эгедвереше, чтобы организовать амедонскую знать на выступление против князя Рене и его обнаглевшей энгрской клики — или податься в иные края, где найдется нужда в опытном одаренном маге? Но думать об этом совершенно не хотелось. Думай — не думай, уже сотню раз передумано, но так ничего и не решено. А пока что Вачи лениво потягивал "Мейвенское полусладкое" и слушал цыганский наигрыш — светловолосый мужчина неопределенного возраста, со слегка наивным выражением на округлом лице. Ни дать ни взять — вчерашний школяр, успешно закончивший гимназиум и устроившийся младшим писарем при каком-нибудь баронском дворе. Лишь очень и очень проницательный взгляд мог угадать в облике блондина глубоко сокрытую мудрость, опыт и решительную жестокость. Сосредоточенность. Умение убивать и готовность это делать.

К сожалению, те, кого бы магу хотелось убить в первую очередь, были сейчас далеко и вне пределов его досягаемости. И Вачи вернулся к неторопливым размышлениям о мелком и смуглом народе. Об отношении цыган к волшебству, например, было уже сломано немало копий в Конклаве и защищено множество диссертаций в Университете, но ясности в этом вопросе так и не прибавилось. С одной стороны, синди (так называли себя сами цыгане) были совершенно неспособны к высокой магии, чародейству и плетению заклинаний. С другой же — практически все они от рождения были одарены ясновидением и способностью предсказывать будущее, да и мелкие любовные привороты удавались любой необученной цыганке с самого начала уже настолько, насколько обычной знахарке или колдунье только лишь после полугодового курса подготовки в Хеертоне, не раньше. Так что колода карт была столь же привычна руке синди, как и конские поводья или, скажем, лютня. Что же касается музыки, пения и танцев — этим кочевой народ издревле ублажал всех обитателей Круга Земель, от Вестенланда до Чжэн-Го. Ну а здесь, в Амедонии и особенно в ее столице, вообще редкий кабак обходился без цыганских песен и плясок.

Сам Вачи танцевать любил и умел — это было, пожалуй, единственным светскими развлечением, которое он себе позволял в бытность при дворе князя Ренне: маг почитал сдержанность во всем, сберегая и накапливая силы для чародейства. Но танцевал он исключительно церемонные бальные танцы, в которых всё, что мог позволить себе кавалер — это на мгновение коснуться пальцев затянутой в перчатку руки своей партнерши. И волшебник, уже малость захмелевший, даже позавидовал той непринужденной легкости и беззаботности, с которой отплясывающая сейчас перед ним раскрасневшаяся красотка с черными, как смоль, косами вздымала свои многочисленные юбки, выбивая сапожками дробь по дощатому полу заведения.

— Ай, красавец! — Мимолетный интерес солидного и явно состоятельного мужчины не остался незамеченным, а готовность подарить свою благосклонность за умеренную плату также принадлежала к числу традиционных цыганских добродетелей. — Уж не потанцевать ли нам с тобой вдвоем, наверху в номерах, бриллиантовый?!

От подобной перспективы Вачи внутренне содрогнулся: все долгие годы учебы и службы он решительно оберегал свою девственность пуще зеницы ока. Она и только она давала ему магическую энергию, именно в ней черпал он свою силу и жизненное предназначение, оставаясь одинокой и загадочной белой вороной как в университетских общежитиях, так и в светских салонах Энграма. И сейчас он отстранил от себя прилипчивую танцовщицу привычным заговором:

— Нет-нет, любезная, давай останемся друзьями!

Цыганка, однако же, не унялась и попыталась забраться на колени к своей жертве, чтобы впечатать сладкий и влажный поцелуй, против которого красавчик, на ее взгляд, никак не мог устоять. Колдовать по мелочи не хотелось, поэтому Вачи просто оттолкнул девицу от себя резким движением, слегка не расчитав при этом силу толчка, так что она резко хлопнулась на пол. Тотчас же к столу обеспокоенно подлетел рослый цыган, который до этого подыгрывал танцовщице. Он попытался было было погасить назревающий скандал, переведя все в шутку, но это оказалось роковой ошибкой.

— Наш дорогой гость предпочитает мальчиков?!

— Что-о-о?! — взревел Вачи. Стерпеть подобное оскорбление чародей-девственник уже не мог. Взмах рук, слаборазличимый шепот заклинания, и на незадачливых артистов обрушилась настоящая лавина холодного хрустящего снега.

— Охолоните-ка, милейшие, и научитесь вести себя прилично с посетителями, покуда вас не вышвырнули отсюда вон!

Именно в этот момент из-за соседнего столика поднялась невысокая, но крепко сложенная дама. Надо сказать, что Вачи уже давно ощущал направленный на него интерес: эта брюнетка, явно благородного происхождения, на протяжении всего вечера внимательно разглядывала своего соседа из-под короткой черной вуалетки, сосредоточенно о чем-то размышляя. Сейчас же она отставила свой недопитый бокал и, поправив элегантное дорожное платье, решительным шагом подошла к разъярённому волшебнику.

— Его Превосходительство лорд Сальве предпочитает более утонченное времяпре-провождение, я не ошибаюсь? В таком случае мне есть что вам предложить, мастер. И, могу вас заверить: ваша помощь будет должным образом вознаграждена. Щедро, и не только в золоте. Вы заинтересованы? Тогда давайте пройдем куда-нибудь, где мы сможем поговорить спокойно и без лишних любопытствующих глаз.

"Кажется, предчувствия меня не обманули, — подумал Вачи, позволяя даме подхватить себя под локоток и неспешно направляясь к выходу, — и я не зря проторчал в этой дыре столько времени. Теперь только не перепутать, кто из нас рыба, а кто червяк, и оказаться по нужную сторону крючка!"

….

Много средств передвижения испробовал за свою не столь уж долгую, но бурную жизнь барон Зборовский. Был зад его привычен к седлу, а рука — к поводьям: доводилось ему осёдлывать и породистых жеребцов баххарской крови, гарцуя на параде — и полудохлую деревенскую клячу, если требовалось срочно спасать свою шкуру от засады противника. Случалось Владисвету ездить и в золоченой баронской карете с гербом, с очередным посольством — и на крестянской подводе, сопровождая раненных соратников. Многие лиги истоптал он также пешком, когда требовали того тайные миссии короны. А однажды в юности Зборовскому даже довелось испытать себя в роли моряка, сходив на сторожевой барке вниз по течению Мейвена до самого Эскуадора — столицы Асконского королевства. Там же он едва не утонул, причем исключительно по собственной дурости: с молодецкой удалью нырнул в воды великой реки, на спор с мичманом и после третьей фляги местного "Вùно дель порто". Был с превеликим трудом спасён командой, вытащен обратно на борт, откачан судовым лекарем — и с тех пор навсегда поклялся без крайней нужды держаться подальше от кораблей и лодок.

Да уж, и ездил Зборовский верхом, и ходил пешком, и плавал когда-то… Но вот лететь под облаками довелось ему сегодня впервые. К тому же, события разворачивались настолько стремительно, что он решил поберечь собственное здоровье и не задаваться излишними вопросами: перед грозной северной валькирией не то что какой-нибудь барон — сам великий князь будет столь же беспомощен, как распоследний нищий крестьянин. И Влад отдался на волю судьбы, с любопытством наблюдая, как проносятся под ними с Юраем леса, поля и дороги. "Танненхильд, — вспомнилось ему ни с того ни с сего. — Алдырбор… чего-то там…доттир! Поди ж какое имя мудреное, с трех раз не выговоришь. Но если кто Юраю и сумеет помочь, так только она. Не иначе."

Висеть, а точнее — проноситься над землей выше птичьего полёта и лишь чуть ниже темных и пугающе тяжелых облаков, которые вызвала своим последним колдовством валькирия, поначалу было страшновато. Только потом, когда Зборовский ощутил всем телом упругую завесу, которая удерживала их вместе с Юраем и немногими пожитками в тесном невидимом мешке и не давала упасть, заодно и защищая от встречного ветра… Тогда он слегка успокоился и начал оглядываться по сторонам. Пока что под ними разворачивались перелески и пустоши, но никаких признаков человеческого жилья не наблюдалось. А Танненхильд всё неслась над землей дальше и дальше, мощными взмахами крыльев сотрясая и раскачивая кокон с двумя незадачливыми путешественнниками, который держала в руках. Куда подевались в полете ноги небесной воительницы, понять барон так и не смог, хотя и пытался. Юраю в этом отношении было куда проще — тот продолжал оставаться в беспамятстве и самое интересное, как всегда, пропустил.

В какой-то миг впереди блеснуло зеркало широкой водной глади, и валькирия начила снижаться, постепенно замедляя свой полёт. "Должно быть, Бело Озеро, — подумал Зборовский, припомнив дорожные карты. — Но Алатырь-город стоит на другом его берегу, на северном, ведь мы же летим с юга? Так куда же нас несёт сейчас Танька, дурья ее башка?!"

Если Танненхильд-как-там-её-доттир умела читать мысли, то подобная непочтительность могла бы обойтись Владу очень дорого, но ему было уже все равно. Чему быть, того не миновать, а грубая солдатская шутка или смачное солёное словцо всегда были самым надежным средством, чтобы удержаться от паники и вернуть себе трезвый взгляд на окружающее в любой ситуации. Валькирия же тем временем спустилась к поверхности и плавно притормозила перед внушительных размеров деревянным теремом, который стоял на невысоком, поросшем луговой травой пригорье в окружении десятка домишек попроще. Вот, наконец, окутывавший энграмцев плотный невидимый мешок исчез, и ноги Зборовского ощутили землю под ногами. Барон первым делом аккуратно придержал Юрая, осторожно укладывая его бездвижное тело на траву, и лишь потом смог поднять взгляд. Как раз вовремя, чтобы увидеть крепкого окладистого мужичка с черной бородкой, который рассерженно глядел с крыльца терема на складывающую крылья небесную деву:

— Что, Танюха, опять озоруешь? Сколько раз я тебе говорил: не твоя это губерния, негоже здесь свою полную силу выказывать! Смотри, еще раз такое вытворишь — домой отправлю!

Бородатый крепыш взмахнул рукой, и, повинуясь его жесту, вокруг валькирии начал заворачиваться воздушный вихрь. Вихрь этот был очень точным и узким: не коснувшись ни стоявшего в нескольких шагах Зборовского, ни лежавшего у его ног волшебника, ветровая круговерть окутала Танненхильд, укрывая ее поднятой с земли листвой вперемежку с травинками и сором, в которые ненароком затесалась даже какая-то случайная мышь, которая сейчас истошно пищала, описывая в воздухе всё ускоряющиеся круги вокруг того места, где только что стояла крылатая воительница. Шелест ветра становился всё громче и тоньше, потом перешёл в свист… Наконец, после резкого хлопка воздух неожиданно успокоился, и среди опавших листьев проявилась прежняя Танька — девчонка-охотница в слегка потрёпанной кожаной куртке.

— Проблемы у нас, вуйко, — произнесла она извиняющимся тоном. — На тебя вся надёга!

Пока девушка вполголоса изъясняла бородачу беду Юрая, барон приходил в себя после стремительного полета под небесами. Вообще, та вереница необычайных происшествий, которая обрушилась на него за последние несколько часов, чуть менее крепкую душу запросто могла бы лишить рассудка. Неожиданное нападение разбойников само по себе, конечно, — случай не из редких. Но вот то, что за этим последовало — телепорт на полтораста лиг в неизвестность, встреча сначала со звеберем, а потом с лисицей-оборотнем, которая меняла облики как перчатки и в конце концов оказалась не более не менее чем Высшей Сущностью… Чтобы понять и осмыслить любое из этих событий, по-хорошему требовалось изрядное время. Однако барон Зборовский недаром считался одним из достойнейших мужей при дворе Вильдора — для того, чтобы прийти в себя, ему хватило считанных мгновений. Недолго ломал голову Влад и над тем, к кому именно в гости принесла путников нелегкая в лице Танненхильд-растудыть-ее-доттир. Лишь один человек во всем Белозерье мог себе позволить указывать грозной крылатой воительнице, как ей следует себя вести — и это был отнюдь не царь Венцеслав. Теперь оставалось только вспомнить, как следует обращаться к верховному магу в здешней стране, ведь принятое в Энграме вестенландское "Ваше Сиятельство" тут было не в ходу. Но Влад сумел выкопать из своей памяти даже и это, так что когда Танька-Теннеке подвела к нему своего собеседника и официально представила их друг другу, он поклонился с должным почтением:

— Счастлив встретиться с вами, Светлейший! И сожалею, что при столь печальных обстоятельствах.

Следующий час был всецело заполнен суматохой и хлопотами. Прежде всего пришлось проследить, чтобы для Юрая приготовили чистую комнату и постелили ему на постель самую мягкую перину, какую только возможно: прислуга — она и есть прислуга, за ней глаз да глаз нужен. После этого Зборовский самолично с величайшей осторожностью перенес бездыханного волшебника в отведенную ему горницу и уложил на постель. А потом с любопытством наблюдал, как озадаченный Всесвят совершает какие-то пассы над его-контуженным-преподобием, бубня себе под нос еле различимые заклинания. Судя по всему, маг пока пытался понять, что же произошло с Юраем и в каком состоянии тот сейчас находится. Причем было непохоже, чтобы увиденное и прочувствованное с помощью всех этих магических наворотов светлейшему сильно нравилось.

— Интересно, — подумал Зборовский, — я ведь представлял себе Всесвята совсем другим: величавым старцем с длинными кудрявыми власами и седой бородой. А он, поди ж ты, моложав, крепок, да и волосом не светлее меня!

Наконец, волшебник глубоко вздохнул, резко распрямился и произвел быстрый жест обеими руками, словно стряхивая с них воду или присохшую паутину.

— Пойдемте-ка лучше поужинаем, барон! За ночь состояние вашего товарища не ухудшится, а утро вечера мудренее.

Действительно, за всей этой суетой Влад даже и не заметил, как снаружи стемнело и на небе прорезались первые звезды. "А куда же подевались облака, интересно? Танненхильд их обратно разогнала, что ли?", — лениво размышлял барон, шагая вслед за Всесвятом. Резиденция верховного мага Белозерского царства своим размахом вполне соответствовала высокому положению ее владельца, и потребовалось пройти немало дверей, помещений и переходов, чтобы добраться наконец до трапезной залы. Ужин был уже накрыт — судя по всему, об этом позаботилась Танненхильд. Она вообще вела себя здесь как молодая хозяйка, даже в нынешнем облике Таньки-охотницы: лихо погоняла девок, разносивших блюда, негодовала по поводу якобы прокисшего кваса, и собственноручно наливала мужчинам горячий сбитень. Словом, старательно изображала из себя капризную барыньку. "Надо же, валькирия, а резвится, как дитё малое. Обрыдло ей, похоже, там у себя в Валгалле. Отдохнуть захотелось, не иначе!"

Обнаружилось, что после всех треволнений этого дня барон изрядно проголодался, и он позволил себе от пуза наесться белозерскими разносолами — луковыми пирогами, квашеной капустой, нафаршироваными яйцами и лепешками со смородиновым вареньем. Удивляло то, что на столе не было ни мяса, ни водки, хотя рыбы, птицы и некрепкой бражки хватало с избытком. Но спросить у хозяина о причине он не решился: моложавый чародей, произнеся перед началом еды благодарственный наговор Арману, после этого уже почти ничего не говорил, да и пищу жевал как-то отрешенно, не особенно замечая, что именно он ест — своими мыслями Всесвят явно пребывал где-то в другом измерении. Наконец, покончив со сбитнем, маг обреченно вздохнул, а после этого внимательно посмотрел на Зборовского.

— Ну, и как вы себя чувствуете, барон? Насытились, отдохнули, пришли в себя?

— Несомненно, Светлейший, и искренне благодарен за гостеприимство. Я могу чем-то быть вам полезен?

— Да, барон, и не только мне, но прежде всего вашему попавшему в беду товарищу. Пойдемте!

Решительно встав из-за стола, Всесвят быстрым шагом двинулся куда-то, и Зборовскому не оставалось ничего иного, как последовать за ним. Через несколько минут они оказались в небольшом помещении, заставленном сундуками, полками и странного вида инструментами. Была ли это собственно лаборатория чародея, склад артефактов или просто какая-то подсобка, решить для себя барон не успел, но это оказалось и не столь уж важно. Всесвят быстро выдвинул изрядных размеров ящик и, покопавшись в нем, достал две блестящих фляги, одна из которых была тускло-белой, а другая отливала желтизной.

— Вы ведь прекрасно видите в темноте, не правда ли?

Понятно, что для мага подобного уровня вампирская сущность Владисвета была видна насквозь. Ничего другого Зборовский и не ожидал, и поэтому он встретил прищуренный взгляд Всесвята твердо и с достоинством:

— Да, Светлейший. А что, это понадобится?

— Видите ли, мне необходимо будет приготовить к утру несколько особых снадобий для того, чтобы привести в чувство вашего Юрая. Вот, возьмите! — он протянул Зборовскому фляги. — От вас мне нужна вода, тёмная и светлая. Тёмную надо будет взять в болоте, которое вы найдёте позади моего терема, примерно в полулиге. Можно с тиной, но лучше с торфяным душком. И соберёте ее в оловянную флягу. А светлая вода бьёт из родника, что за пригорьем и через луг. Будете выходить — покажу. Для светлой воды лучше всего подошла бы фляга серебряная, но у вас, как я понимаю, с серебром отношения непростые… Так что держите уж золотую, в неё и наберёте. И постарайтесь до рассвета, хорошо? А я займусь приготовлениями здесь, в доме.

И Всесвят одобрительно хлопнул барона по плечу:

— Вперёд, гвардия!

………………….

— Ну а теперь, будь любезна, объясни, чего ради я должен пилить тот самый сук, на котором сижу?!

Верховный маг белозерского царства нервно вышагивал по своему кабинету, периодически бросая на Теннеке пронзительно-скептический взгляд. Он специально отослал Зборовского, придумав тому неотложное задание. Конечно, темная и светлая вода были действительно нужны, но можно было бы вполне обойтись и тем, что было в доме. Другое дело, что Всесвят хотел поговорить с валькирией наедине, причем поговорить серьезно и без обиняков. И даже попросил ее принять для этого разговора более подходящий облик.

— Хорошо, сватья, твой Юрай останется в живых. В здравом уме и светлой памяти. Вода мёртвая, вода живая, пара дней отдыха, и готово. А телесных повреждений у него и вовсе нет. — Всесвят рубил необычно резкие и короткие фразы, что выдавало его крайнее возбуждение. — Но ведь ты же хочешь большего. Чтобы я вернул ему магические силы. А ты сама-то хоть понимаешь, в чем его сила? Хорошо понимаешь? Я еще не настолько стар… чтобы позабыть эту иодайскую историю. Да, безумно талантливый был мальчишка. Испортили его только. Те двое, сладкая парочка… Он еще чудом в живых остался. Потом пятнадцать лет — никто и ничто. И теперь туда же, со свиным рылом в калашный ряд!

Маг выдержал хорошо рассчитанную барственную паузу — сказывалась многолетняя привычка произносить речи на заседаниях Конклава и убеждать могучих владык.

— Слушай дальше. Речь идет, чтобы тебе было ясно, о балансе потоков сил в нашем мире. Всего-навсего. — От саркастической усмешки Светлейшего могло бы скиснуть молоко во всей округе. — А если твой Юрай попытается восуществить эту их шестую стихию, пусть и безуспешно — ведь он же весь Круг Земель…

Всесвят на мгновение запнулся, пытаясь подобрать выражение, уместное при дамах, но потом плюнул на всякий политес:

— Он же весь Круг Земель р-а-к-о-м поставит, да простят меня боги! При его способностях и полном отсутствии магического образования… Можешь себе представить, как пошатнется равновесие? Ты-то здесь у меня в гостях, отдыхаешь, до Валгаллы далеко. Но когда смута охватит всё и вся, от Асконы до Великой Роси и от Свейна до Аль-Баххара, достанет ли нам силы, чтобы сдержать сотрясение разбуженных стихий?!

— Вне всякого сомнения ты прав, сват, но в то же время ты ошибаешься. — В голосе Теннеке чувствовалась твёрдая уверенность. — Да, равновесие — благо, но в то же время полное равновесие, абсолютное равновесие — это смерть и только смерть. Вдумайся хорошенько, Светлейший: разве боги сотворили этот мир во всеблагой гармонии? Нет, Арман создал его живым и изменяющимся, а Тинктар следит за тем, чтобы это движение не останавливалось на минуту. Ведь конь, находящийся в равновесии, не сделает и шага! Река, которая не течет — это уже не река. И то равновесие… ах да, виновата, Светлейший, Равновесие с большой буквицы, которое вы навязываете своему миру — оно удобно владыкам, но неугодно течению судеб. Уж это-то мне из Валгаллы прекрасно видно, кстати — по тем, кто от вас к нам приходит.

— Всё-то ты вывернешь наизнанку, Танни! Чёрное у тебя будет белым, равновесие — смертью… А лесные пожары, наводнения и нашествия чумы, стало быть, — это божественная благодать и всеобщая польза?! Нет уж, прости, но ты меня не убедила. Боги создали этот мир в гармонии пяти стихий, а шестой не бывать!

— Не убедила, говоришь? Хорошо, попробую убедить по-другому. — Теннеке изящным движением поднялась с кресла, в котором сидела до этого, подошла к Всесвяту и пристально заглянула ему в глаза. — А ну-ка вспомни, сват, как мы с тобой в родстве оказались. Вспомни своего брата, Иншеслава. Вспомни, как отказался от богатства он, от воинской славы, от грядущей власти, от чародейской силы… От всего отказался — только лишь ради моей сестры. А уж от чего сама Фихтвеольд отказалась ради того, чтобы остаться с ним навсегда, помнишь? От бессмертия ведь отказалась, и от Валгаллы! Сколько им пришлось вынести и претерпеть ради своего счастья, не забыл? Так которая же из пяти Сил их вела, подскажи! — Теперь уже настал черед дамы сделать выразительную и многозначительную паузу. — А и не сумеешь, ибо сила та — иная.

До сих пор ее голос был тихим, приглушенным и проникновенным, но следующие, последние слова она произносила уже совсем по-другому: тем напевным речитативом, которым раньше на поляне приговаривала судьбу Юрая:

— Я вижу, я чувствую, я знаю: ваша вселенная беременна новой стихией. И, как любая женщина, молюсь о том, чтобы дитя родилось в срок и здоровым.

Звание Верховного мага так запросто не дается, и Всесвят носил его вполне заслуженно. Он был не только искусен в заклинаниях, но и по-настоящему мудр. А мерилом истинной мудрости служит порой умение осознавать границы собственной мудрости и могущества.

— Ну что сказать тебе, Танни? — Чародей обреченно вздохнул. — Нет, не стану я повитухой новой силе. Не могу и не хочу. Так и быть, я согласен не препятствовать ей, но большего от меня не жди. А дальше — да свершится воля богов

 

15. Детский мат

К моменту, когда Зборовский с двумя полными флягами в руках появился на пороге терема, приготовления у Всесвята шли уже полным ходом.

— Хотите посмотреть, барон? — с хитрым прищуром спросил чародей, вышедший забрать принесенные воды.

— Разумеется, Светлейший, но… — Зборовский скептическим взглядом окинул свой заляпанный грязью и промокший дорожный костюм. — Мог бы я сначала переодеться?

— О да, барон, простите великодушно. Грыцько!

Из холопской выбежал заспанный Грыцько.

— Свежую одежду его милости! А потом проводишь господина барона в малую светёлку. Да поторопись, любезный!

Посмотреть на волшебство, творимое одним из сильнейших магов Круга Земель, было величайшей честью, а кроме того — очень интересным и полезным опытом, который несомненно пригодится Зборовскому в будущем. Поэтому он безропотно и скоренько переоделся в предложенный ему типично белозерский костюм — просторные шаровары, подпоясанные зеленым кушаком, и рубаху-косоворотку, тоже украшенную зеленой вышивкой, — и поспешил за Грыцьком в пресловутую "малую светёлку". Вопреки своему названию, помещение оказалось весьма просторным — с десяток шагов в длину и чуть меньше в ширину, и к тому же высоким — в два человеческих роста. В отличие от других помещений терема, в которых горели зажигаемые прислугой свечи, лаборатория была освещена бледным магическим светом жемчужно-серого оттенка, который сам собой лился со всей поверхности потолка. Всесвят, одетый в короткую бирюзово-зеленую мантию поверх обычных штанов и сорочки, совершал какие-то манипуляции у длинного деревянного стола, стоявшего посередине залы. На противоположных концах этого стола сейчас стояли две чаши: оловянная со стороны заката и золотая — с того края, где за окном уже начинал брезжить рассвет. Именно в эти чаши, очевидно, перекочевала жидкость из двух фляг, принесенных Зборовским, и теперь маг прокладывал от одного сосуда к другому какие-то дорожки, светящиеся в полутьме всеми пятью цветами радуги.

— Пришли, не заблудились? — В голосе Всесвята звучали самодовольные нотки. Верховный чародей был отнюдь не чужд тщеславию и явно радовался возможности произвести впечатление на титулованного иностранного гостя.

— Вот, посмотрите, барон! Две тинктуры, в просторечии называемые живой и мертвой водой, соответственно — в своей главной, водной стихии должны содержать как более чистые аспекты: Армана — для "aqua vita" и Тинктара — для "aqua morta". Та влага, которую вы мне принесли, изначально уже обогащена необходимыми аспектами, каждая своим. Собственно, судьба Юрая уже решена приговором Танненхильд, и будь он просто воином, павшим от меча или стрелы, с моей сегодняшней задачей справился бы любой хоть сколько-нибудь обученный маг. Даже ваш бездарь Сальве!

Разумеется, архимаг был прекрасно осведомлен о том, что высший пост в энграмской Обсерватории перешел к Клариссе, но не отказал себе в удовольствии лишний раз пнуть ее предшественника: малоспособный, самоуверенный и нахрапистый Вачи Сальве за годы своей службы в должности верховного мага Великого Княжества сумел, кажется, наступить на хвост всем своим коллегам без исключения.

— Но ваш Юрай использовал магию. Неумело использовал и, судя по всему, совершенно не понимая, что он вообще делает — продолжал Всесвят, продолжая совершать какие-то манипуляции над поверхностью стола между чашами. — А в результате исчерпал свою ауру полностью, до самого донышка. Потоки всех пяти стихий в нем замерли: всё ушло в этот дикий и сумбурный телепорт. Абсолютно всё, до последней капли, ведь он же еще и вас умудрился с собой прихватить! И поэтому мне придется теперь провести полное разделение структуры воды, по всем элементам до единого. Задача эта, доложу я вам, более чем непростая, мало кому по зубам.

Маг горделиво прокашлялся, прежде чем продолжить.

— Знала моя сватья, к кому вас вести надо! Но и то, мне пришлось попросить ее сегодня о помощи, слишком уж крепко спаяны воедино силы и престолы Двух Богов, а разделение должно быть предельно полным…

Действительно, Теннеке молчаливо сидела в углу светёлки, пристально наблюдая за происходящим.

— Что ж, можно и начинать: для нашей процедуры, видите ли, наиболее подходит именно закатное или рассветное время, когда элементы дня и ночи имеют равную силу…

Верховный маг отступил от стола на три шага, жестом указывая Зборовскому сделать то же самое, и низким зычным голосом начал читать свое заклинание: "Девидèре, сепарàре, инкòрпоре…"

По мере того, как магическая воля Всесвята обретала словесное воплощение, ближайшая к окну часть комнаты с золотой чашей становилась все светлее, а в противоположной стороне, над чашей оловянной, постепенно сгущалась темнота. Постепенно голос чародея обретал всё большую силу и властность, а радужная дорожка, соединяющая чаши, заискрилась и запульсировала. Краем глаза Влад заметил, как со своего сиденья встает Теннеке… Впрочем, нет, уже истинная Танненхильд Олбеорнсдоттир, в полной силе и во весь свой огромный рост, с крылами за спиной и с мечом в руке. Наконец, когда блеск радужной искрящейся полосы вдоль стола стал совсем нестерпимым, прозвучали завершающие слова заклинания: "Инкòрпоре, девидèре, сепарàре… Хокк!!!"

Одновременно с этим резким, "закрепляющим" колдовство возгласом Всесвята Танненхильд молниеносным движением рубанула своим мечом стол ровно посередине, с оглушительным свистом рассекая его на две половины.

— Ох, грехи мои тяжкие, — уныло подумал всесвятовский столяр, разбуженный в своем углу на людской половине терема этим бьющим по ушам звуком. — Опять барину новый стол мастерить!

Дальнейшие события барон Зборовский осознавал уже с трудом — сказывался весь безумный прошлый день и последовавшая за ним бессонная ночь. Кажется, они медленно и осторожно шли втроем из светелки в Юраеву палату: впереди Всесвят, ладони которого еще слегка светились после сотворенного заклинания, постепенно угасая. За ним — валькирия, уже возвратившаяся в образ светской дамы Теннеке, с золотой чашей живой воды в правой руке. Барон шел последним, стараясь старательно не расплескать мертвую воду из той чаши, которую он держал в руке левой: "В шуице, барон!" — просьба чародея была равнозначна приказу.

Когда они вошли в палату и остановились у постели Юрая, маг сначала плеснул на застывшее тело водой, зачерпнутой у Влада. Из произносимого при этом заклинания Зборовскому запомнилось только"… что разъято, соедини; что разбросано, собери; что отверсто, замкни!" Потом настал черед воды из золотой чаши: "… пробудись, заснувшее; взрасти, отмершее; восстань, павшее!" Взмах рук Всесвята, изумрудно-зеленый всполох колдовской молнии… И ровное, с легким всхрапом дыхание Юрая.

— А теперь всем — отдыхать! - подытожил чародей, вытирая со лба капельки пота. И ехидно добавил вполголоса:

— Впрочем, ваш недоумок Сальве уже давно отдыхает в сторонке. Да уж, ему такое не по зубам!

……

Увы, многомудрый архимаг ошибался. То, чем был занят в данный момент лорд Сальве, не слишком походило на отдых. Хотя в этот рассветный час тяжким испытаниям подвергались не упомянутые Всесвятом зубы опального Вачи, а скорее — его язык. Никто из близко знавших волшебника не поверил бы своим глазам, увидев его сейчас, но факт остается фактом: лорд Сальве в чем мать родила стоял на коленях перед ложем, на котором развалилась, высоко задрав юбки и раскинув ноги, черноволосая донна Мадлейн, и послушно вылизывал ее пахучую мохнатку.

А ведь начиналось все совершенно безобидно и многообещающе. Сальве спокойно проследовал за дамой на улицу, не задавая никаких вопросов — хорошо известно, что полчаса молчания в присутствии женщины позволяют добиться намного большего, чем два часа настойчивых уговоров. Так что Вачи решил не торопить события. Настораживало лишь то, что незнакомка оказалась полностью закрыта для магического изучения: все поисковые заклинания бесследно исчезали в туманной дымке, которую рассеивал небольшой круглый амулет, кулоном на цепочке притаившийся в глубинах её декольте. Зато сам амулет был явственно различим колдовскому взору, и спутать его было невозможно ни с чем. "Арм-и-Тин", или, в просторечии, армитинка, выглядит как круглый диск, разделенный волнообразной кривой на две одинаковые изогнутые части; словно две змеи кусают друг друга за хвост, сцепившись в кольцо. Такой знак — символ веры в Двух Богов — начертан на входных воротах каждого храма, а глубоко верующие и богобоязненные люди вышивают его на своей одежде или носят как украшение. Но тот амулет, который имела на себе безымянная брюнетка, недвусмысленно указывал, что его владелица — дама далеко не простая. Темная половина ее диска была выполнена из обсидиана, светлая же — из золота, а намолен он был настолько сильно, что смог успешно противостоять магии Сальве. И это при том, что Сальве был чародеем весьма могущественным и своей силы после вынужденного отъезда из Вильдора отнюдь не растерял!

Поэтому перед богато украшенной каретой, к которой подвела Вачи таинственная незнакомка, он остановился и, не прерывая молчания, вопросительно посмотрел на женщину. Вопросительно и многозначительно.

— Донна Мадлейн, к услугам Вашего Сиятельства, — тотчас же представилась брюнетка, слегка приседая в реверансе. — Я представляю в Эгедвереше интересы асконской короны, а в данный момент имею честь пригласить вас к себе на вечерний кофий… Для обсуждения вопросов, представляющих взаимный интерес.

— Вот как? Ну что же, донна, благодарю вас за приглашение и с удовольствием его принимаю. — И лорд Сальве самоуверенно поставил ногу на ступеньку кареты.

Ах, ничто так не способствует обстоятельному и приятному разговору, чем чашка горячего и пахучего напитка из шахварских зерен — это известно каждому, хотя позволить себе такое удовольствие могут очень и очень немногие, слишком уж он дорог. А пока Вачи и пригласившая его дама неспешно следовали к особняку Мадлейн — располагавшемуся в лучшей части высокого города и совсем неподалеку от великокняжеского втородворца — чародей напряженно обдумывал, как же ему следует себя сейчас вести и как выстроить разговор. Слишком многого требовать не стоит, тем более что место верховного мага королевства Асконы вакантным отнюдь не было, и вряд ли дон Саонегру согласится добровольно расстаться со своей должностью. Но и продавать себя задешево тоже нельзя. Тем более, что лорд Сальве находился в выигрышном положении: не он искал для себя места при дворе, а наоборот — его разыскали и в его услугах нуждаются. Остается только уточнить, в каких именно услугах и кто нуждается, а цену можно будет назвать только после этого.

И теперь, когда собеседники и, хотелось бы надеяться, будущие соратники расположились на мягких диванчиках в небольшом уютном холле особняка, а на невысоком столике перед ними уже расточал кофейные ароматы изящный медный сосуд, украшенный эмалью… Вот теперь можно было поговорить и всерьез.

— Итак, прелестная донна, чем обязан вашему благосклонному вниманию?

Сняв наконец свою шляпу с вуалеткой, донна Мадлейн оказалась женщиной на излёте молодости, с крупными и несколько грубоватыми чертами лица. Ее карие глаза постоянно уходили от прямого контакта, но при этом норовили немедленно впиться в тебя, стоит только отвести в сторону свой собственный взгляд. Голос ее тоже был низким и чуть грубоватым, а смех — подозрительным и словно бы угрожающим. Но тем не менее она была предельно любезна и приветлива, в своем роде. И даже красива — жесткой, отстраненной и пугающей красотой.

— Видите ли, Ваше Сиятельство… — Мадлейн каждый раз подчеркнуто выделяла свое обращение к Вачи этим титулом, на который он после отставки формально уже не имел права. — Как вы знаете, процветание королевства Асконы в последние годы многократно приумножилось… Под мудрым владычеством его величества Франсиско, разумеется. И нам хотелось бы соответственно приумножить магические силы и возможности нашего государства, дабы они находились в согласии с его нынешней ролью и весом в Круге Земель. Поэтому мы и сочли возможным к вам обратиться.

— Еще раз прошу прощения, любезная донна, но когда вы говорите "нам", вы имеете в виду Высочайший Двор или Магиум Магистрарум? Обращаетесь ко мне именем короля или именем дона Саонегру?

— О нет, досточтимый лорд, Саонегру здесь совершенно не при чем! — Имя верховного мага королевства Мадлейн произнесла пренебрежительно, почти с презрением и не озаботившись тем, чтобы сопроводить его предписанным титулом. — Скажем, так: я обращаюсь к вам от имени нескольких ближайших приближенных короля. Пребывая в твердой уверенности, что Его Величество это одобрит, как только ему позволит политическая ситуация. А мои поручители… Уверяю вас, это весьма и весьма могущественные люди, и их покровительство многого стоит. Хотя д-о-н-а Са-о-не-гру, — асконская агентка медленно и с растяжкой произнесла это имя, — среди них, увы, не наблюдается.

— Вот даже как… Зато, если я правильно понимаю расстановку сил, среди них наблюдается Его Святейшество, не так ли?!

— На этот вопрос, милорд, я не могу ответить вам ничего определенного, — на мгновение запнувшись, ответила брюнетка. Голос ее мгновенно стал холодным и невыразительным, лишенным каких бы то ни было эмоций, словно у зомби. — Замечу только, что ваша мудрость, равно как и ваша проницательность, намного превосходят мои самые смелые ожидания.

"Ясен пень, — раздраженно подумал Вачи. — Верховный жрец пытается умалить влияние Саонегру, организуя в королевстве второй магический центр силы. И готов ради этого даже допустить какую-то магию в храмах, чего не случалось еще ни разу от начала веков. При этом, разумеется, сам оставаясь в стороне и как бы ничего не ведая. Хорошо, но Равновесие это явно нарушит! То есть, ничего хорошего."

— Видите ли, благородная донна, я весьма и весьма польщен вашим интересом к моей скромной персоне, но чем-то весьма сомнительным эта ваша идея попахивает, если не сказать более. Усиливать магический потенциал королевства, не ставя в известность об этом его верховного мага….

— Прежде всего, Сальве, это попахивает большими деньгами. Золотом.

Донна Мадлейн резко поднялась со своего диванчика и подошла вплотную к магу.

— Герцогским титулом это попахивает лично для тебя, дурень! — Сейчас она говорила резко и жестко, от обходительной галантной дворянки не осталось и следа. — Целым герцогством попахивает, въехал? С землями и крестьянами, с портами и гаванями, с овечьими стадами и с винокурнями. А еще…

Голос женщины опустился почти до шёпота.

— А еще это попахивает вот та-ак!

Подняв юбки, Мадлен быстрым движением провела рукой у себя между ногами, после чего мягко влепила свою мокрую и остро пахнущую ладонь прямо в лицо чародею.

— Как тебе этот запах, а, волшебник?!

Ах Вачи, Вачи! Сиятельный лорд Сальве, до самого недавнего времени верховный маг Великого Княжества Энграмского, безнадежный интриган и довольно неплохой маг, обходительный придворный, любитель бальных танцев, а также издевательств над беззащитными животными. Было в нем много плохого и много хорошего, но вот одного-единственного отродясь не бывало: лорд Сальве оставался девственником. Ведь дар волшебства, от рождения ниспосланный Вачи всемогущими богами, был весьма и весьма невелик, так что чародейскую мощь ему приходилось копить, подавляя в себе все остальные человеческие желания. Ах, как же старательно и самозабвенно берег высокий маг свою невинность, видя в ней залог магической силы! Так что ни разу, ни единого раза за всю жизнь не случилось ему до сего дня вдохнуть этот острый и влажный запах женского лона, женского желания. И когда мокрая ладонь донны Мадлейн внезапно легла ему на лицо, волшебник от неожиданности автоматически сделал резкий вдох…

И сломался навсегда.

Запах лона Мадлейн пробудил где-то в самой глубинной сути лорда Сальве стародавние воспоминания, смутные и едва осознаваемые — о детстве, о матери, об обстоятельствах своего рождения. Пусть никому другому это было неведомо, но сам-то Вачи в потаенных уголках своей памяти никогда не забывал, что был рожден бастардом. Проще говоря, ублюдком. Мать была служанкой в имении, и титулованный хозяин повадился приходить к ней по ночам. Приходил уже и после рождения Вачи — понравилась ему девка, стало быть, да и мальчонка глянулся. И вот именно так, как рука Мадлейн — так пахла мать после того, как уходил от нее большой и бородатый, которому случилось стать его отцом. Так пахли материнские подзатыльники и ругань, если маленький Вачи разлил тарелку супа или забыл покормить барскую кошку. Так пахла Она, имевшая над ним власть — в те давно забытые времена.

И на этом блистательный лорд Сальве сломался. А точнее — был сломан, укрощен и приручен, ибо сопротивляться этому жесткому, указующему голосу женщины и — одновременно — этому запаху из детства он оказался не в силах. Вмиг исчез дворянин и маг, повелевавший стихиями, высокомерно указывавший придворным и на равных беседовававший с монархами… Остался только неуверенный в себе, робкий и неумелый мальчишка, который немедленно заляпал богато изукрашенные шаровары своим семенем, стоило лишь донне Мадлейн хозяйским движением провести ладонью по его детородному органу. Остальное было уже делом техники.

— Прав был Серхио, совершенно прав, — лениво думала донна краем сознания, пока лорд Сальве послушно вылизывал ей промежность. — Подчинить этого энграмского выскочку оказалось не так уж и сложно. Но лизать мохнатку он все-таки не умеет. Мой Серхио делает это гора-аздо лучше…

 

16. В дамки!

Немало красивых мест отыщется в Круге Земель, если обойти его из края в край. Хороши, например, весенней порой бледно-зеленые равнины Альберна с их скромной, неброской прелестью цветущих лугов на мягких холмах, навеваюших своей формой воспоминания о нежной девичьей груди. По-своему прекрасны — какой-то дикой и необузданной красотой — песчаные барханы срединного Шахвара, застывшие в мареве миражей под палящим летним солнцем. А как не вспомнить цветение хризантем по берегам великой реки Дао-Хэ — в ту удивительную пору "гномского лета", когда уже начавшаяся было осень вдруг отступает на несколько дней, лаская утомленную землю обманчиво-нежным теплом? И вздымающийся хищными пенными валами прибой у берегов Асконы, и знаменитая лестница водопадов в верхнем течении Мейвена на энгрском нагорье, и бескрайние леса Великой Роси с их невиданных размеров грибами и просторными полянами, обильно усыпанными в конце лета королевой ягод — вкусникой…

Да, много красот открывают взыскующему взору страны мира, но не найдется среди них ни единой, чтобы смогла сравниться по своему великолепию с надменным спокойствием хрустально-прозрачных вод Бела Озера. Божественная чаша мироздания, зерцало небес, недрёманое око Арманово — как только не описывали его велеречивые песнопевцы и кобзари! Но больше всего понравилось Зборовскому услышанное когда-то определение: "бездна, напоённая лунным светом". И действительно, даже проникающий вампирский взгляд был неспособен достичь дна этого величайшего водоема, от которого и получило свое название Белозерское царство — что уже говорить тогда о взгляде обычном, людском?! Уходя вглубь, голубизна вод становилась только насыщеннее и холоднее, не теряя при этом прозрачности. Но там, в глубинах, струились ещё и потаённые течения, безнадежно размывавшие четкость взора; там проносились стада рыб, которых перегоняли неразличимые, для не вооруженного магией глàза, водяные, там угадывались тени загадочных обитателей озёрных толщ, никогда не поднимавшихся к поверхности и потому неведомых своим обликом даже самым могущественным чародеям…

Да, на такое зрелище стоило полюбоваться, и барон нисколько не жалел, что поддался на уговоры Всесвята и преодолел свою давнюю нелюбовь к передвижениям по воде. Так или иначе, выздоровление Юрая, по словам волшебника, должно было занять целую пятидневку и требовало полного покоя. Зборовский, стало быть, вполне мог оставить товарища на попечение Верховного Мага и его челяди, чтобы посетить тем временем Алатырь-город. И теперь они с Танькой-Теннеке, любезно предложившей составить барону компанию, неспешно скользили по воде в длинном и узком судне — того типа, что в Свейне назывались драккаром, а здесь в Белозерье именовалось ладьей. Управлять той ладьей, которую предоставил им Всесвят, не требовалось вовсе, хотя на всякий случай с ними плыл пожилой рыбак, имевший опыт хождения как на веслах, так и под парусом: волшебный ветер, повинуясь прощальному заклинанию чародея, сам собой двигал их челн в направлении престольного града, располагавшегося на противоположном берегу Бела Озера.

В столицу Владисвета звала самая неотложная из всех нужд, какие только существуют в этом мире — денежная. Там, в посольстве Энграма, он мог получить дополнительно то золото, которое требовалось сбившимся с пути путникам, чтобы приобрести новых лошадей и продолжить свое путешествие: уцелевшего в прихваченной телепортом сумке для этого было явно недостаточно. К счастью, доверительную грамоту с собственноручными подписями Великого Княза и лорда-хранителя казны Зборовский седельной суме не доверил: она хранилась в особом кошеле, днем и ночью висевшем у него на груди на кожаном ремешке. Помимо разрешения денежных проблем, барон надеялся еще и передать с помощью посольского мага краткое сообщение в Энграм обо всех случившихся событиях — хотя бы в Обсерваторию графине Клариссе, а если удастся, то и непосредственно Энцилии. Разумеется, докладывать о случившихся затруднениях непосредственному заказчику — Великому Князю — не следовало ни в коем случае.

Стольный град Алатырь бросился в глаза Зборовскому, увидевшему его впервые с борта ладьи, прежде всего белизной храмовых стен и золотом куполов. Утверждалось, что храмов здесь поставлено "пять раз по пять раз по пять", то есть больше, чем в любом другом городе Круга. Непохоже было, впрочем, чтобы такое сосредоточение святых мест хоть сколько-нибудь улучшило нравы здешних жителей: стоило барону ступить на пристань, как его немедленно обступила толпа торговцев, нищих, бродячих проповедников и просто шаромыжников, желавших урвать свой кусок от щедрот богатого иностранца. К счастью, Танька чувствовала здесь себя как дома. Поэтому она немедленно шуганула приставучую публику, прибегнув при этом к такой площадной ругани, какой Зборовскому не доводилось слыхать уже давно, а от особы женского полу — так и вообще не разу. Толпа уважительно расступилась, и валькирия-охотница торопливым шагом направилась в город, таща за руку старательно поспешающего за ней барона.

По мере того, как они удалялись от злачных мест, которыми по традиции изобиловали припортовые улицы, и приближались к центру города, дома начинали выглядеть чуть более приличными, а встречная публика — чуть менее наглой. Но общее ощущение сутолоки, мельтешения и бестолкового базара преследовало Зборовского всю дорогу. И когда барон наконец увидел перед собой здание посольства, выполненное в типично энгрском стиле — трехэтажный каменный особняк с фронтоном и колоннами, обрамляющими парадный вход, он вздохнул с облегчением: наконец-то хоть что-нибудь привычное и знакомое, сдержанное и исполненное достоинства. Судя по всему, в Алатырь-городе эти качества были не в особенной чести.

Представившись и сложив, по требованию охраны, меч в специально оборудованное хранилище рядом с привратницкой, Зборовский решительным шагом проследовал в кабинет посла. "Сопровождавшая его дама", как отрекомендовал свою спутницу барон, почему-то не пожелала принять более светский облик и оставалась все той же безалаберной девицей Танькой. Тем не менее, уступая нажиму Зборовского, посольские люди почтительно усадили ее в небольшом уютном зале для посетителей и предложили на выбор прохладительные напитки — квас, медовуху или же вино. Танька предпочла вино и спокойно устроилась в кресле, ожидая возвращения барона.

Граф Эттери, отправлявший должность энграмского посла при дворе Венцеслава, оказался энергичным седоватым мужчиной с выправкой старого служаки, брюшко которого, впрочем, уже изрядно округлилось: нынешний белозерский царь славился своим обжорством и пристрастием к регулярным попойкам, на которые обычно приглашалась тьма народу — включая, естественно, и посланников сопредельных держав. Попервоначалу графа изрядно встревожило появление нежданного гостя из Вильдора, тем более, с доверительной грамотой лично от его монаршего высочества. Но как только посол уяснил, что лично ему появление барона Зборовского, пусть даже и успевшего уже оказаться на короткой ноге с могущественным Всесвятом, не грозит абсолютно ничем… После этого граф немедленно впал в благодушное настроение и даже не особенно переживал по поводу той немалой суммы в золоте, которую испросил господин барон для себя и своего спутника (о Юрае Зборовский предпочел не распространяться, упомянув только, что путешествует в сопровождении духовного лица, которому в данный момент несколько нездоровится). Так что его сиятельство сразу же расслабился, отдал распоряжение о выдаче денег, рассказал пару свежих сплетен о беспутстве цесаревича и, в свою очередь, вяло поинтересовался последними событиями в Великом Герцогстве. После чего, лично проводив барона к посольскому магу и небрежно похлопав на прощание ладонью по плечу, благополучно забыл о его существовании.

А с посольским магом Зборовскому просто повезло. Мало того, что фон Штреффель тоже носил баронский титул. Они с Владом к тому же случились практически ровесниками, да и вообще до невозможности похожими друг на друга. Не внешне похожими, но по духу, склонностям и понятиям — и это угадывалось с первого же взгляда. Столь схожими бывают выпускники одного и того же университета или одной семинарии, два сослуживца по ополчению, два порученца при одном военачальнике… Словом, птенцы одного гнезда, даром что посольский маг носил короткие русые волосы и не имел иных обликов, кроме людского (уж это барон, сам будучи вампиром, определял мгновенно).

Удачным оказалось и расположение звезд: покровительствовавший Зборовскому красноватый Маарт в эти дни располагался в созвездии Голубя, что благоприятствовало передаче сообщений на расстояние. Ещё в Змийгороде Юрай успел объяснить любопытствующему барону, что для передачи видений и образов требуется гораздо меньше энергии, чем для телепортации людей, бессловесных тварей, предметов и вообще всего, что обладает хоть каким-нибудь весом. Проблема была только в потоках стихий, и прежде всего — тонкого эфира, чье струение требовалось направить в нужную сторону. А это порой бывало посложнее, чем указать в беззвездную ночь нужное направление кораблю, плывущему по штормовому морю!

Но дружище Штреффель оказался на высоте, и после череды манипуляций и наговоров в большом медном зеркале, висевшем на стене магического зала посольства и сейчас специально расшторенном для барона, начало проявляться знакомое и милое лицо Энцилии. Лишь только сейчас Зборовский понял, насколько соскучился он по своей напарнице. Именно это Влад и постарался в первую очередь донести до Энси, когда, следуя наставлениям посольского мага, мысленно представлял себе в мельчайших подробностях перипетии их с Юраем странствований. "Главное, барон, — объяснял Штреффель, — не пытайтесь сами отсылать ваши мысли в Вильдор. Просто думайте. Но при этом не удерживайте свои думы при себе, а отпускайте их на волю. Отдавайте их эфирному потоку, и всё!" И сейчас Зборовский уже почти физически ощущал тот невесомо-легкий ветерок, голубоватый и чуть приторный по запаху, что струился от его головы в направлении магического зеркала.

Разумеется, нежности Зборовского были Энцилии приятны даже и на расстоянии. Но она сразу же забыла обо всем остальном, едва впитала всю картинку целиком и поняла, что именно случилось на дороге за Змийгородом. И в каком состоянии пребывает сейчас Юрай. К этому времени эфирный поток уже почти иссяк, и ответное мыслесловие леди д'Эрве: "Держись, Влад, и удачи вам обоим! А я постараюсь немного поддерживать вас отсюда, благо знаю теперь, куда вы пропали" — становилось почти неразличимым. Впрочем, все неотложные дела были уже сделаны, и теперь можно было наконец предаться заслуженному отдыху.

— Ну, подруга, где тут у вас самый шикарный кабак? Веди! — тяжесть новообретенного кошеля с золотом странным образом придавала настроению Влада легкости и игривости.

— Не торопитесь, барон. Мне, помнится, кто-то что-то обещал. Три желания, или я что-то путаю?!

Кажется, обещал это барон не охотнице Таньке, а вовсе даже даме Теннеке… Да впрочем, кто эту валькирию разберет, если она едина в трёх лицах, не считая еще и одной наглой лисьей морды впридачу?!

— К вашим услугам, дорогая. Чего желать изволите?

По Танькиному лицу пробежала хитроватая улыбка.

— Я у нас девушка простая, а здесь — так вообще отдыхаю. Потому и желания мои тоже будут простыми. Что называется, оттянуться! Стало быть, во-первых, — запеченного кабана. Во-вторых, бочку пива. Ну а в третьих, дорогуша — три дня с тобой, не вылезая из койки. Как раз к концу недели вернуться во Всесвятский Посад и успеем. Замётано?!

"Хэ! Всегда бы так расплачиваться за помощь — и горя не знал бы!", — мысленно крякнул Збровский.

— Дык замётано!

…

Название на вывеске того кабака, в который Танька привела своего должника, барону пришлось перечитать трижды, прежде чем он окончательно поверил своим глазам. Это ж надо такое придумать: "Рай зеленых желудей"? Но по словам валькирии, именно здесь готовили самых вкусных поросят во всей столице — на что и намекал нарисованный на вывеске розовый кабанчик с крылышками, весело барахтавшийся на облачке, в ярко-зеленой желудевой куче.

В виде желудей были выделаны и светильники внутри кабака, а стены его, под стать названию — выкрашены в болотно-зеленый цвет. Хозяин заведения, выйдя из-за стойки, радостно приветствовал гостей:

— О, ты посмотри, Танюха пришла! Да еще и с хахелем!

— Так ото ж, Филипыч. Ну, веди к столу! Сегодня ширòко гулять будем.

Пока Танька придирчиво уточняла с Филипычем размеры кабанчика и приправы, с которым он должен быть запечен, барон неторопливо оглядывался по сторонам. Выбранная валькирией харчевня оказался заведением средней руки — не дешевой забегаловкой для смердов, но и не разукрашенной сверх меры трапезной, в каких понтуются молодые барчуки. Нет, здесь, в "желудёвом раю", собиралась разночинная публика из разряда "ни пан, ни холоп": подъячие, стряпчие, судейские писари, бурсаки… Знакомы с Танькой оказались не только хозяин, но едва ли не половина зала. Так что к ним со Зборовским постоянно подходили всё новые и новые приятели, особенно после того, как два дюжих кухонных мужика торжественно водрузили на середину крепкого дубового стола двадцативедерную бочку с пивом. Всех явно интересовала не только возможность дармовой выпивки, но и личность Влада. А уж когда выяснилось, что это настоящий иностранец из Энграма, да еще и целый барон впридачу — шуточки и подколки полупьяной публики посыпались как из ведра.

За окном тем временем быстро темнело, а народу в кабаке прибавлялось. Наконец, к столу подошел довольный Филипыч. Первым делом он шуганул любопытствующих:

— А ну, гольцы, кыш по своим местам! Вас тут еще не хватало! Василь, Деревянко, освобождай место, растудыть!

Последняя команда относилась уже к кухонным мужикам, которые, покряхтывая, передвинули изрядно опустевшую пивную бочку ближе к краю стола.

— Мелешка, заноси!

По этому приказу две румяные дородные бабы в бело-зеленых передниках торжественнно водрузили на освободившуюся середину стола громадный поднос, на котором утопал в подливе запеченный кабанчик.

И гулянка пошла по новому кругу, теперь уже с закуской. Кабанчик действительно оказался отменным — с коричневой хрустящей корочкой, с вырезанной из редьки шутовской короной над ушами и зажатым меж клыков здоровенным яблоком. Нежная свинина с привкусом душистых травок сама собой таяла во рту, а каждая новая кружка пива только прибавляла удовольствия. Но барон старался на жратву особо не налегать: впереди его ожидали еще и другие развлечения, а отправляться в постель с набитым животом означало заранее испортить себе всё удовольствие. Поэтому он уделял больше внимания оживленной болтовне с Танькиными приятелями, с удовольствием рассказывая им об Энграмском княжестве. О сражениях, в которых ему доводилось участвовать, о своих победах в поединках. И о тамошних бабах и девках, ну как же без этого! О знаменитых амедонских упырях. О том волшебстве, которое способны творить энгрские колдуны, и о том, слабо ли им против чародеев местных, белозерских. ("Признаю, братцы, признаю — супротив светлейшего Всесвята наши-то маги чуток пожиже будут!") Да и длинные волосы Зборовского тоже вызывали у народа оживленный интерес — сами алатырьгородцы в большинстве своем были стрижены под горшок.

Постепенно вся эта шумная трескотня пиршества начала барону приедаться. Больше всего он хотел бы сейчас побыть некоторое время одному и собраться с мыслями, но единственную возможность для этого предоставляло отхожее место — благо обильное потребление пива делало регулярное посещение нужника неизбежным. Именно тут, стоя над очком, Влад с изумлением сообразил, что Танька за весь вечер так ни разу и не посетила сей убогий уголок, хотя пила наравне с ним, а ела и того больше. Пила, ела, болтала, даже выходила в круг поплясать — но из залы ни ногой. "Она что же, приспособилась отливать по-колдовски, телепортом с лавки прямо в выгребную яму?! Вот ведь чудо из чудес, расскажи кому — не поверят."

Простота нравов валькирии, пусть даже и она и прикидывалась сейчас простой охотницей, поначалу изрядно удивляла Зборовского. Найти этому объяснение он сумел, лишь представив себе Танненхильд в ее истинном обличье. Ведь там, у себя в Валгалле, небесная дева занималась тем, что принимала и увеселяла павших в бою воинов. Отчаянных рубак, лихих стрелков из лука, мастеров помахать кулаками — но не магов и не менестрелей, не утонченных вельмож и даже не лукавых торговцев. Очевидно, под стать нравам гостей Валгаллы хозяйка и приноровилась.

— Что, барон, заскучал? Твоя правда, пора и честь знать.

Легким движением Танька вскочила на стол — всё та же круглолицая деваха в мужском охотничьем костюме, лишь тонкой выделки сапожки её были типично женскими.

— Ну что, дамы и господа, друзья и подруги, алкаши и собутыльники?! — Она высоко подняла над головой кружку с пивом. — Погуляли мы нынче от души, низкий вам поклон за компанию, а теперь пора и на покой. Прощевайте, зла не держите, а мы с моим барошей вас покидаем.

Одним долгим глотком Танюха допила свое пиво до последней капли, а потом с дребезгом расколошматила пустую глиняную кружку об пол кабака. И, небрежно соскочив со стола, подхватила Зборовского под руку.

— Пошли, Влад!

…

Ушедшая в загул валькирия наверняка вытребовала у Филипыча наилучший из имевшихся у него в заведении нумеров, но всё равно — пристанище, в котором им предстояло провести ближайшие три дня, ничего особенного из себя не представляло. Потолок с пятнистыми коричневатыми потеками, стены тоже давно некрашены, из окон виднеется вовсе не царский дворец и не прозрачная гладь Бела Озера, а проезжая улица и обшарпанные домишки на ее противоположной стороне… Но кровать в нумере была, и достаточно просторная. А кроме того — маленький стол и пара колченогих стульев, на один из которых деваха сразу же начала скидывать с себя одежду. Когда, наконец, и ее исподнее приземлилось на стул, барону Зборовскому открылась довольно неожиданная картина: Танькино тело оказалось худощавым, ноги — тонкими и стройными, а груди — маленькими и острыми. Хотя от девы, добывающей себе пропитание охотой, другого ждать и не приходилось, но широкое круглое лицо и мужская одежда все-таки сумели ввести Влада в заблуждение, и он ожидал чего-то более упитанного. Особенно после того усердия, с которым его подруга только что налегала на пиво и запеченого кабанчика.

Полностью скинув с себя одежду, валькирия-охотница откинулась спиной на кровать, широко расставила бедра и торжественным тоном произнесла:

— А теперь засади, да покрепче!

Тут уж барон едва удержался от того, чтобы расхохотаться в полный голос. Нарочно или случайно, но Танька дословно воспроизвела фразу из одной знаменитой шахварской сказки, в которой прекрасная наложница больше трех лет каждую ночь подряд рассказывала халифу забавные истории — при помощи этой хитрости рассказчица сумела сохранить себе жизнь. А возненавидел-то владыка весь женский род (и приказывал наутро казнить каждую отыметую ночью бабу) именно после той самой фразы, посредством которой случайно встреченная им однажды красавица принудила халифа наставить рога своему мужу-дракону, угрожая в противном случае ужасной смертью от его огненного дыхания.

Но сейчас никаких драконов поблизости не наблюдалось, а обещанное надо выполнять. И Зборовский, не мешкая, скинул порты и ринулся в бой.

Несмотря на субтильное телосложение, Танька оказалась крепкой и выносливой, а кроме того — весьма и весьма требовательной, хотя все ее требования можно было свести к трем простым словам: быстрее, сильнее, глубже! Привыкший к более утонченным запросам вильдорских дам Влад был даже слегка разочарован эдакой простотой, но всё же честно и упорно, как молотилка, делал свое мужское дело — час за часом, лишь с теми с небольшими перерывами, когда его разгоряченная подруга, завернувшись в простыню, приоткрывала дверь и зычным голосом требовала в нумер еды и питья. За окном рассвело, потом солнце поднялось, погуляло по небу и закатилось, а Зборовский всё продолжал снова и снова покрывать на сплошь промокших от пота и семени простынях свою новообретенную любовницу (и спасительницу Юрая, не забудем об этом!). Именно покрывать, словно бык корову или жеребец кобылу — это было, пожалуй, наиболее точным сравнением. Всё шло своим чередом и уже начало светать по второму разу, но тут перед глазами Зборовского вдруг поплыли багровые пятна, его руки и ноги ослабли, тело отказывалось двигаться… И барон провалился в беспамятство.

— Влад, родненький, что с тобой? — всполошилась валькирия, меняясь в лице, и затрясла его за плечи.

Зборовский неимоверным усилием разлепил губы, обнажив острые клыки, и еле слышным голосом прохрипел:

— Кро-о-ови!

Его милость Владисвет, носивший в человеческом облике титул барона Зборовского, в своем втором обличье тоже принадлежал к высшей касте. Не в пример деревенским, а тем более лесным вампирам, он мог обходиться без глотка свежей крови достаточно долгое время, порою месяцами. Проблема состояла лишь в том, что какое именно время он сможет выдержать в следующий раз — не знал и он сам. Это не зависело ни от фаз луны, ни времени года… Просто вдруг пробивал час, и его охватывала необоримая жажда крови. Жажда, которую надо было утолить немедленно и во что бы то ни стало. В такое мгновение Зборовский был готов вонзить зубы хоть в дворовую кошку, хоть в самого Великого Князя — кто под руку попадется. Именно поэтому барон старался не доводить себя до подобного состояния, а утолять эту свою потребность регулярно и заблаговременно. И купленых на базаре животных, ему для этого вполне хватало.

Но последние события требовали от Влада огромного расхода сил, включая и силы вампирские, и жажда свежей крови подступила совершенно неожиданно. Будь на месте Таньки какая-нибудь дворовая девка, барон вонзил бы в нее свои зубы уже несколько часов назад. С валькирией он бы сделать такое, наверное, поостерегся… если бы ему вообще пришла в голову эта идея. Но Танненхильд, судя по всему, была надежно защищена магическим отворотом, который не давал окружающим даже и помыслить о том, чтобы нанести ей какой-нибудь вред. Так что Зборовский и не заметил того момента, когда ему надо было бы глотнуть красной влаги. А сейчас времени практически не оставалось, и смерть от той самой, особой жажды была близка как никогда.

— Та-ак-с, — задумчиво и обеспокоенно протянула женщина, склонившись над бездыханным любовником. Но вот она снова изменилась в лице, принимая какое-то важное решение.

— А почему бы, собственно, и нет? — капризным и донельзя порочным голосом произнесла теперь уже фру Теннеке. Элегантная светская дама, знавшая толк в самых изощренных и рискованных альковных утехах.

— А почему бы, собственно, и нет?

С этими словами она изящным движением вытащила кинжал, крепившийся к одному из ее сапожек, и полоснула себя по запястью.

 

17. Голевой момент

Ничтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичто

никогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаи

нигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигденичтоникогдаинигде

ничто никогда нигде вязкий туман вне времени вне пространства нигде никогда ничто

Но ничто в какой-то момент осознавшее себя ничем уже перестает быть "ничем" хотя еще и не становится "чем-то"

Ведь что-то мешает… Мешает оставаться ничемвникогдаиниоткуда… мешаетмешаетмешает Зудит-мельтешит-раздражает…

…свет…

Да, кажется, это называется "свет". Отчего же так больно-то?! И еще какие-то мельтешащие пятна сквозь этот свет. Или наоборот, свет сквозь пятна.

Наоборот — это как? Нигденикудавничто? Нет, ничтоникогдаинигденичтоникогда-инигденичтоникогдаинигде…

Всесвят глубоко вздохнул, последний раз медленно провел ладонью над покрытым испариной лбом Юрая и отошел от его кровати.

….

Когда изможденный путник, пару дней назад отбившийся от каравана и теперь из последних сил ползущий по раскаленному песку, умирая от жажды… когда среди этого извечно-желтого, расплывающегося перед глазами, Арманом проклятого песка, кроме которого уже ничего и не существует в этом мире — помимо этого раскаленного и рассыпчатого желтого моря, нескончаемого, неостановимого и непреодолимого…

— Ноги?!

… когда он вдруг обнаруживает у своего носа чьи-то обутые в сандалии ноги… когда незнакомые сильные руки отрывают его от песчаной плахи, ставят вертикально и подносят ко рту чашу с какой-то влагой — в этот момент некогда осознавать, что именно всасывают твои сухие истрескавшиеся губы: затхлую ли воду из бурдюка, прокисший ли кумыс, старый добрый эль или пенистое сормское из королевских погребов. Главное — это успеть сделать полный глоток, пока чудом явившаяся чаша не истаяла миражом, оставив тебя снова загибаться под немилосердным полуденным солнцем. И если чаша не исчезает… Второй глоток идет сразу же за первым, немедленно, в постепенном осознании того, что ты всё-таки жив и, похоже, рандеву с богами несколько откладывается. С трудом, но уже вспоминаешь, как тебя зовут, где ты находишься — или где находился тогда, когда последний раз пребывал в сознании. А с третьим глотком приходит, наконец, ощущение вкуса того напитка, который пьешь. И если влага тебе не совсем противна, то вцепляешься в ее источник всеми зубами и тянешь уже до последней капли, досуха — смакуя, наслаждаясь, заходясь в беззвучном счастливом хохоте…

"Нет, это не просто кровь, — осознал Влад на третьем глотке. — Это нектар, амброзия, божественная роса занебесных садов Армана. Или, наоборот, это жидкий огонь, очистительный огонь пламенных полей Тинктара, который проникает во все поры твоего тела, изничтожает его и вновь возрождает к жизни, изменяя и пресуществляя…"

За свою жизнь Влад Зборовский испил немало крови, причем самой разной — хотя в зрелые годы он старался этим и не злоупотреблять. По молодости, еще только начиная осознавать себя вампиром — да, случалось. Притаиться, например, на суку крепкого дерева на обочине лесной тропинки, а потом спрыгнуть на проходящего мимо мужика и попробовать его на вкус… А после того оттащить обескровленное тело подальше в чащобу, на радость волкам или какому оголодавшему вурдалаку из лесных. Став старше и проникнувшись своими обязанностями суверена, он научился сдерживать такие порывы, и уже давно для барона существовал лишь один тип человеческой крови — кровь поверженного врага. Вот ее он пил с двойным наслаждением, а в остальном обходился кровью всякой скотины да птицы. Но вкус того, что вливалось в горло Зборовского сейчас, был воистину непостижим. И сравниться с этим жидким солнечным светом, с этим расплавленным блистающим золотом не могло ничто из испробованного им за все вампирские годы… Нет, сам он остановиться после третьего глотка этого не сумел бы никогда.

Но барону помогли.

Помогла нежная женская рука, недлинные пухлые пальчики которой ласково взяли его за подбородок, а потом стиснули щеки вампира с такой неимоверной силой, какую и у дюжего сельского кузнеца редко встретишь… Вынуждая разжать челюсти и оторваться наконец от кровоточащего запястья валькирии.

— Право же, барон, этого вполне достаточно!

— А Теннеке изменилась, — подумал Влад. И действительно, от забубённой и только что до упора протраханной бароном девицы Таньки не осталось и следа. Сейчас на барона смотрела настоящая аристократка. Ясновельможная панна, не уступающая любой из прославленных фавориток Венцеслава ни по красоте, ни по обхождению, ни по любострастию. И эта панна взирала сейчас на Зборовского изощренным похотливым взглядом, откровенно любуясь его клыками и когтями, которые тот не сообразил убрать, или скорее даже не успел. А чем дольше она смотрела, тем больше плотского желания проступало на ее лице. Желания неодолимого, капризного и извращенного.

— Оставайся таким! — хёгвальбурна3 Теннеке провела ладонью другой руки по своему запястью, одним легким движением стирая и свежую рану, и следы крови, и отпечатки клыков. Потом она нервно передернула своими чуть угловатыми плечами, и кожа валькрии как бы засветилась неярким розоватым светом.

— Ну а теперь посмотрим, на что способны в постели вампи-и-иры… — Шепот женщины был хриплым и чувственным. — И не смей себя сдерживать, поранить меня сейчас ты уже не сможешь, как бы ни старался. Но ведь ты постара-а-аешься?!

"Постараюсь?! — Зборовского обуяла холодная, смешанная с вожделением ярость. — Да уж так постараюсь, мамзель, что вам мало не покажется!".

Конечно, по сути Влад был неправ, и злиться на Теннеке у него не было никаких оснований. Валькирия сумела сделать самое главное: вернуть Юрая к жизни. И сделала это, выйдя далеко за пределы человеческих сил. Человеческих, магических, вампирских… да каких бы только ни было, подвластных смертному. И теперь выполнить обещанное ей в ответ, отплатить за это чудо было для барона Зборовского делом чести. А уж три глотка крови от высшей сущности, которые сейчас бушевали в его жилах — это было еще одним чудом, причем не испрошенным, а подаренным — щедро и великодушно. Кровь валькирии, несущая в себе надмирные стихии, сделала ощущения Влада тоньше и острее, открыла ему какие-то новые, еще не вполне осознанные способности… Да и просто подарила недюжинную крепость и выносливость: мужская сила барона была сейчас свежа и била через край, словно предыдущих суток с Танькой и не случилось вовсе. Более того, Зборовский знал теперь совершенно точно, что отныне и до конца своих дней (тоже изрядно удлинившихся благодаря валькирской крови) равного ему по силе вампира уже не сыщется ни в одном краю Круга Земель. "Вот ведь что, наверное, служило источником могущества легендарных вампиров древности — тех же Сангаровила и Драя Амедонского, о которых мне старики все уши прожужжали!"

Так что никаких оснований негодовать у барона не было — но тем не менее он был сейчас преисполнен холодной ярости.

"Зверушку она себе нашла для развлечений, блин! Вроде как альбернского кобеля или там бычка мелетонского! Ну хорошо, Ваше занебесное Всемогущество, ща мы тебя оприходуем по полной программе!"

Стоит пояснить, что слушок о привычке высокородных дам Альберна развлекаться с породистыми кобелями уже давно обошел все страны Круга. Что, впрочем, было и неудивительно, если вспомнить вялость и рыбообразность альбернских мужиков вообще, и в особенности — мужей титулованных. Что же касается мелетонского быка — была такая древняя легенда: дескать, жил некогда могучий бык на острове Мелетон, что лежит в водах сормского залива и в наши дни принадлежит Асконской короне. И настолько похотливая жена была у местного царя, что не только регулярно подставлялась под этого быка, но даже родила от него чудовище, которое и доныне бродит по дну моря и сотрясает его, вызывая огромные волны.

Именно ощущение себя, в глазах Танненхильд-мать-её-Доттир, диким нечесанным чудовищем, привлекательным как раз своей дикостью и низостью — именно это ощущение повергло Влада в эту дикую злобу… диковинным образом моментально отразившись на его мужском орудии, раздув ствол чуть ли не вдвое. "Чудовище, значит? Ну погоди, будет тебе сейчас чудовище!" — и Зборовский, ни говоря ни слова, втащил сидевшую на краю кровати Теннеке на середину ложа и грубо засадил в нее свой таран.

Вообще-то, правила хорошего тона требуют от вампира сначала принести девушке неизгладимое удовольствие в постели — и уже после этого, на вершине ее наслаждения вонзаться зубами в вену, сохраняя ей посмертие исполненным чистой радости. Но сейчас барону было не до хороших манер, да и невинной девушкой фру Таннеке отнюдь не была. "Мне еще повезло, — подумал Зборовский, снова и снова погружаясь в женщину резкими упругими ударами, — что это северная валькирия, а не Высшая Сущность из южных!" Про гурий — высших дев южного полусвода небес — рассказывали, что они вечно пребывают девственными, мгновенно зарастая после каждого мужского проникновения. А барон, ну хоть убей, не мог представить себе совершенно никакого удовольствия в том, чтобы постоянно натыкаться на одну и ту же преграду, прорывая ее в тысячный раз подряд.

Впрочем, сейчас под Владом была не гурия, а валькирия. Причем Ее Могущество Танненхильд слов на ветер явно не бросала: когда барон попробовал впиться своими клыками ей в шею, оказалось, что упругая и слегка шероховатая кожа женщины ему в буквальном смысле не по зубам. Точно так же и когти Зборовского — они лишь слегка проминали кожу Теннеке, но потом просто скользили по ней, совершенно не прорывая. Похоже, что Владу дуриком выпал невозможный, единственный на всю жизнь случай: полностью отпустить на волю свое вожделение в вампирском облике, при этом не убивая моментально и даже вообще не будучи способным убить свою возлюбленную. И этой возможностью он решил насладиться сполна.

Снова и снова погружаясь в глубины женщины разгоряченным копьем, Зборовский одновременно терзал ее сейчас своими когтями, клыками, царапал и кусал — в полную силу, совершенно себя не сдерживая. Широко растянув в стороны руки и ноги фру Теннеке так, что она оказалась распластанной на кровати крестом, и сжав своими руками запястья женщины наподобие кандалов — он опять и опять овладевал ею. Утверждая свою власть над ней, исконную власть мужчины над женщиной. А высокородная госпожа, кажется, именно об этом и мечтала: почувствовать себя беззащитной невинной жертвой жестокого и грубого насилия на грани смертоубийства. И она покорно поворачивалась и сгибалась, повинуясь малейшим желаниям барона. Становилась перед ним на колени, чтобы вылизать и заглотить его мужское орудие страсти. Подставляла свои высоко поднятые ягодицы, чтобы ему было удобнее царапать и кусать их. Распахивала для него настежь все врата своего тела, которые только могут быть предоставлены мужскому удовольствию — и одни, и другие, и третьи…

Влад находился уже на грани безумия, настолько сильными и яркими были его ощущения. Но он продолжал изо всех сил сдерживать себя, пытаясь не дать раньше времени завершиться этой неистовой схватке, хотя валькирия уже слезно и униженно умоляла его об этом:

— О Владисвет, господин мой, ты же вдоволь испил моей красной крови, так подари же мне теперь свою белую! Заполни меня своим семенем, залей меня всю! Прошу…

— Плохо просишь, девочка, проси лучше! Стара-ательнее!

Именно этого унизительного ответа Таннеке, похоже, и ждала. И она еще сильнее забилась под ним, переходя от сдавленных жалобных стонов к хриплому рычанию. Двигаясь навстречу барону и все глужбе насаживаясь на него…

Неизвестно, сколько бы еще могло продолжаться это неистовое соитие, если бы вдруг перед глазами Зборовского не возникло туманное и нерезкое видение лица совершенно другой женщины. Медноволосой, чуть полноватой, с припухлыми губами. Женщины, озабоченно вглядывающейся вдаль и пытающейся что-то там разглядеть. Такое знакомое и близкое — лицо Энцилии.

А валькирия тотчас же почувствовала, что внимание Зборовского ускользает. И отреагировала уже не как покорная жертва, а в полную силу. Неожданно ее полость, в глубине которой находился сейчас Влад, судорожно сжалась, немилосердно стиснув его "гордость" словно тисками. В следующее мгновение барон почувствовал легкое покалывание, а потом… Трудно описать, что произошло потом, но больше всего это походило, наверное, на удар молнии, которая насквозь прошила все мужское достоинство Зборовского, распахивая его и выворачивая наизнанку. Фиолетовые вспышки, оглушительный треск… И он излился в Теннеке водопадом семени — подобно туче, которая проливается ливнем после могучего раската грома.

…

Её милость леди д'Эрве, волшебница первого ранга при дворе Его владетельного Высочества Ренне V, не выходила из своего дома уже третьи сутки. Короткая эфирограмма Влада Зборовского поразила ее обилием новостей, но прежде всего — тем критическим состоянием, в котором пребывал сейчас их непосредственный начальник. Хотя и просто увидеть снова знакомое узкое лицо в шрамах, обрамленное длинными угольно-черными волосами, эти глубоко посаженные насквозь прожигающие глаза, этот утонченный профиль носа… "Да, это оказалось намного приятнее, чем я думала", — вынуждена была признаться Энцилия самой себе. Всё-таки барон Зборовский был неотразимым красавцем, пусть даже его красота и могла показаться многим мрачной и диковатой. "Особенно когда рядом попахивает кровью", — ехидно прокомментировал внутренний голос.

Так или иначе, но наладить регулярную связь с бароном было настоятельно необходимо. Если бы это удалось, то Энцилия могла бы попытаться чем-то помочь выздоровлению Юрая или хотя бы просто держать руку на пульсе событий вместо того, чтобы мучиться в неизвестности, как все последние дни.

Сапфир, магически связанный с Юраем, был непоправимо разрушен и уничтожен, рассеявшись в мелкую крошку — как теперь понимала волшебница, он не выдержал мощного удара сил в момент спонтанного и неуправляемого телепорта путешественников из-под Змийгорода. Но изумруд Зборовского всё-таки оставался целым, хотя эфирный контакт с бароном и был разорван. И леди д'Эрве не оставляла попыток пробудить кристалл к прежней активности. Сделать это было очень непросто, потому что ментальный образ Влада претерпел сильные изменения: сначала при немыслимой дальности телепорте, а потом — в результате контакта со сверхсущностью. Да и присутствие неподалеку верховного мага Белозерья тоже вносило в потоки стихий заметные искажения. Поэтому Энси не могла просто взять и стереть с камня всю тонкую структуру целиком, вписав потом на ее место прежний магический профиль Зборовского. Так что сейчас ей приходилось кропотливо снимать эту структуру с изумруда тончайшими слоями, после каждого слоя снова пытаясь обратиться к эфирному образу барона — в надежде на отклик той части его личности, которая сохранилась неизменной. И на третий день самоотверженных магических усилий удача улыбнулась Энцилии…

… но так, что лучше бы и не улыбалась вовсе! Удалив очередной слой, волшебница привычно послала сквозь кристалл эфирный зов, слегка "приправленный" аспектами земли и огня — ведь эти стихии были проявлены в бароне сильнее, чем остальные. Неожиданно кристалл откликнулся, и Энси наконец почувствовала присутствие Зборовского. Но прежде всего она почувствовала его запах, характерный и так хорошо ей знакомый. Запах мужского вожделения и удовлетворения. Да, ей удалось нащупать ментальный контакт с Владом, но надо же было случиться так, что удалось ей это именно в тот момент, когда он упоенно трахал какую-то другую бабу!

— Вот ведь скотина! Мерзавец! Я его тут жду, жду, испереживалась вся, а он там времени даром не теряет, знай наяривает! Ну что же, в конце концов, я вам тоже не в весталки нанималась. — Соединенным движением рук и волевым усилием леди д'Эрве оборвала эфирный контакт и поднялась из-за любимого яшмового столика, на котором сейчас покоился изумруд. Выйдя из магического кабинета, она порывистыми шагами прошла в свой будуар и стала нервно перебирать ворох конвертов с приглашениями. Найдя, наконец, самый роскошный, украшенный в углу геральдическим грифоном Его Высочества, она распечатала его и внимательно изучила карточку. Приглашения на свои "камерные вечера" великий князь присылал ей с завидной регулярностью. А Энцилия эти приглашения с такой же регулярностью отклоняла под тем или иным предлогом, ибо хорошо понимала, что под красивым названием скрываются буйные пьянки и разнузданные оргии. Но сейчас, сегодня, назло этому подонку — а почему бы, собственно, и нет?

В потолок будуара с грохотом ударила оранжевая молния.

Прислуга леди д'Эрве была уже хорошо вышколена и сигналы госпожи различала безошибочно. Чаще всего молния волшебницы была красной ("Накрывать на стол!") или синей ("Приготовить постель"), реже белой ("Принимать гостей!") Оранжевым же цветом Энцилия не злоупотребляла: нарядные светские одежды она носила лишь в исключительных случаях, а к своей колдовской мантии не позволяла прикасаться вообще никому, предпочитая надевать ее без посторонней помощи. Поэтому сейчас камеристка прибежала на зов хозяйки особенно резво.

— Мое вечернее красное платье с кружевами и глубоким декольте! Но сначала — горячую ванну. И кликни заодно Лизетт, на сегодняшний вечер мне нужна сложная прическа.

"Мстить так уж мстить, дорогой мой. Око за око, хрен за хрен!"

 

18. Фальстарт

Ох уж эта бедная, многострадальная прическа Энцилии… А ведь сколько усилий горничных было потрачено на то, чтобы придать волосам госпожи шелковистость и мягкость, выгодно приподнять их и уложить в роскошную вычурную форму! Сколько магической силы и заклинаний потратила сама волшебница, заставляя свои локоны виться, а заодно — придавая им совершенно новый, золотисто-рыжий цвет? И всё это — только ради того, чтобы к утру они превратились в спутанный колтун типа "Меня сбросила кобыла, я затылком тормозила"?! Ну, слава богам, хоть ночь с Великим Князем того стоила. Да и не только она.

Признаемся: Энси была не чужда малая толика тщеславия, и поклонение восхищенной публики всегда доставляло ей немало приятных минут — что на экзаменах в Университете, которые она почти всегда сдавала на "отлично", что на студенческих вечеринках, где недостатка в кавалерах и "нежных подругах" тоже никогда не ощущала. Но здесь, в Вильдоре, до сегодняшнего дня она держалась очень скромно, стараясь все время оставаться в тени начальницы и покровительницы, графини Клариссы. Или же прикрываясь, как щитом, своим товарищем по "Спецкоманде Ю" — Владом Зборовским. Но барон, во-первых, был сейчас далеко, а во-вторых, именно маленькой местью лично ему и должен был стать сегодняшний светский триумф леди-волшебницы. И этот триумф удался на славу.

Стоял уже поздний вечер, и "Павильон Аффры" был залит огнями множества свеч, когда леди д'Эрве элегантно спустилась по ступенькам кареты к его распахнутому настежь входу. Вообще-то, официальные балы и торжественные приемы великого князя давались в парадной зале вильдорского дворца — с его раззолоченными росписями, с портретами усопших монархов при всех регалиях, с лепными карнизами и бархатными шторами… Или в абсолютно такой же зале втородворца в Эгедвереше, если Его Высочество изволили пребывать на сей момент в амедонской столице, а не в энгрской. Но для веселого и фривольного времяпрепровождения в формате "без галстуков" Ренне предпочитал именно этот павильон, выстроенный в княжеском парке на окраине Вильдора, на берегу заботливо ухоженного искусственного озера. Насколько было известно Энцилии, собиралась на эти "камерные вечера", "ассамблеи" и маскарады обычно одна и та же публика: записные гуляки из лейб-гвардейского полка, пьяницы-бароны да дамочки нетяжелого поведения из свиты княгини, типа тех же леди Маржет и леди Веермейн, которые в свое время скрашивали досуг Эффенди Нгуену, приехавшему тогда в Вильдор с визитом перед памятным назначением Клариссы.

Завидев, что дама появляется из кареты первой, то есть никакого сопровождающего джентльмена при ней нет, пара стоявших у дверей лакеев в украшенных галунами ливреях немедленно бросились вперед и помогли ей сойти на мраморный пол подъезда. Энцилия сделала глубокий вдох, гордо расправила плечи и с надменным видом проследовала сквозь высокие двери павильона, сопровождаемая громогласным объявлением распорядителя: "Ее чародействующая милость, леди д'Эрве!"

Последовавшая за этим немая сцена была достойна того, чтобы ее описал какой-нибудь великий сказитель из древних. Мало того, что появление Энцилии оказалось совершенно неожиданным для веселящейся публики. В дополнение к этому, Энси была в полном боевом облачении: женщина, вышедшая на тропу войны с титулованными кобелями и рассчитывающая на богатую добычу. Ее громадные серые глаза сияли завораживающим блеском, глубокий вырез красного кружевного платья открывал взгляду пышные округлости бюста, высоко вздетые волосы подчеркивали чувственную линию шеи, а на пальце рубиновым цветом горело чародейское кольцо — то самое кольцо магической силы, которое Энси, получив при окончании университета, не снимала нигде и никогда. И стадо благородных жеребцов, подвыпивших и хохотливых (а первую букву в последнем слове, кстати, можно и подправить!) было сражено наповал.

— Мадам, какая приятная неожиданность! — Его Высочество оторвался от своего разговора и неспешно подошел в дверям, чтобы приветствовать пришедшую гостью. — Чем мы обязаны столь редкому и оттого вдвойне упоительному счастью?

— Между прочим, мадмуазель, Выше Высочество! — Энцилия присела в глубоком реверансе, но в глазах ее бушевали озорные искорки. — И мне представляется, что если вы соизволите не рассматривать ваше счастье как обязанность, оно может оказаться еще более упоительным. Если это будет угодно Вашему Высочеству.

"Это когда ж такое видано, чтоб его высочеству не было угодно?! Да любую, везде и всегда, за единственным исключением собственной царствующей супруги." Этого Энси, разумеется, вслух не произнесла, но все необходимые слова уже прозвучали — и были надлежащим образом восприняты обеими договаривающимися сторонами. Короче, все всё поняли, но немедленно отправляться в койку было бы: во-первых, пошло, во-вторых, скучно, а в третьих — до безнадежности примитивно. Не для того девушка два месяца мурыжила Верховного Властителя и Самодержца всея страны, чтобы не получить напоследок немного развлечений перед своим падением. И она бурно принялась вести светскую жизнь.

Сегодняшний "камерный вечер" производил забавное впечатление прежде всего той формой, в которую были обряжены слуги. Все служанки, как одна, были пухленькими, а облачены лишь в ярко-желтые рубашечки, едва прикрывавшие срам. Зато на аппетитных выпуклостях пониже спины у каждой был прикреплен здоровенный пушистый помпон. Парни же были обуты в сапоги со шпорами, пестрые штаны с приделанными хвостами, а на голове у каждого был шлем с пушистым красными гребнем. "Стало быть, сегодня я попала в курятник. А главным лисом выступает Его Высочество, не иначе!"

Энси тщательно и неторопливо проинспектировала блюда, которые оказались на должной высоте, а также вина, которые блюдам не уступали. До сладостей, впрочем, дело еще не дошло, и в ожидании пирожных она принялась оглядывать публику, одновременно отбиваясь от непрерывных комплиментов и ухаживаний дворянского молодняка. Знакомых в зале было мало. Никого из Обсерватории, и уж тем более саму графиню Мейвенберг, здесь ожидать не следовало, а с военными волшебница до сих пор практически не общалась. Несколько удивляло разве что присутствие монсиньора Вантезе — предстоятеля столичного храма Тинктара, с которым Энцилия была знакома, хотя и шапочно. Его преосвященство — кареглазый, полнолицый, с темными волосами до плеч и жиденькой бородкой, которую дополняли столь же невыразительные усы — со скучающим видом сидел за столиком в углу павильона и тянул темное пиво из огромной кружки.

Неожиданно гул затих, и на маленькой сцене появилась арфистка, в которой Энцилия с удивлением узнала маркизу Орсини, близкую конфидентку великой герцогини. Похоже, что дресс-код "без галстуков" маркиза трактовала предельно широко: на ней не оказалось не только галстука, но вообще хоть какого-нибудь клочка одежды. Хелена картинно взмахнула руками и начала перебирать струны арфы. "А она неплохо играет", — с удивлением отметила Энси. Но собравшимся, похоже, музыка была не важна — всех забавляло зрелище голой маркизы. А та, кажется, сама получала немалое удовольствие, демонстрируя толпе вожделеющих мужиков свое тонкое алебастрово-белое обнаженное тело в плавном движении кистей рук. И тут же из глубин светской львицы д'Эрве прорезалась дипломированная волшебница Энцилия (годы учебы всё-таки прошли не даром!). "О-ля-ля, да она же аккумулирует направленное на себя мужское желание и преобразует его в музыку! Интересно, интересно. А какая стихия здесь задействована? Так, воздух есть, огонь тоже, и эфир… Но ведь и следы земли тоже ясно видны, и вода проступает. Да, такую совершенную гармонию редко встретишь. Недаром в голом виде маркиза и красива, и некрасива одновременно, постоянно ускользая из фокуса взгляда. Интересно, действительно. Но об этом я подумаю завтра!". Энси отключила магическое зрение и стала смотреть уже на слушателей, а точнее, зрителей, не отрывавших, в свою очередь, взгляда от обнаженной арфистки. За одним исключением: жадный взгляд Ренне оказался направленным прямо на нее, Энцилию. Впрочем, был еще один мужчина, который смотрел сейчас не на Хелену, а на публику: сам маркиз Орсини, стоявший рядом со сценой и всем своим видом ясно дававший всем присутствующим понять, что никаких других удовольствий с маркизой, кроме как услады глаз "издаля", ни одному из них не светит.

Наконец, музыка стихла и замерла, Хелена завернулась в поднесенный ей служанкой халат и под бурные аплодисменты удалилась. Но после этого камерный вечер сразу же начал превращаться в оргию. Служанок-цыпляток хватали на месте, лапали, задирали им платьица и укладывали прямо между столов. Впрочем, и на "петушков" находились любители… И любительницы тоже: краем глаза Энцилия как раз успела заметить, как одного слугу оседлала леди Маржет, даже не потрудившись стащить с него сапоги со шпорами… А может быть, в этом и состояла для нее особая прелесть?

В этот момент леди д'Эрве почувствовала легкое прикосновение к своей руке. И обернувшись, увидела рядом с собой Ренне, который уверенным жестом приобнял ее за плечи и развернул к одной из дверей:

— Пойдемте, дорогая! Это грубое зрелище недостойно ваших прекрасных глаз, и мы надеемся предложить вам нечто более изысканное.

— Вы меня интригуете, Ваше Высочество. Остается только надеяться, что участь несчастной кошки меня не настигнет.

Девушка скромно потупила взор.

— Той самой, которую любопытство сгубило? Ну нет, не думаю. Впрочем, идемте — это действительно любопытно. Более того, мало кто может похвастаться знакомством с моим личным садом.

Увлекаемая князем Ренне, девушка проследовала через несколько помещений, пока они с его высочеством не остановились перед огромным желтоватым зеркалом высотой больше человеческого роста, которое начиналось прямо от пола и, казалось, было вделано в стену, а не висело на ней. Рамка зеркала отчетливо вибрировала невидимой непосвященному взгляду магией.

"Портал, — подумала было Энцилия. — Впрочем, нет, не портал: свертки пространства не замечается. Просто магическая дверь. Но сделана профессионально и добротно".

— Осмелюсь спросить, Ваше Высочество… — волшебница вопросительно посмотрела на Ренне.

— Спрашивайте, милая, не стесняйтесь. И что же вас интересует, действительно ли это золото?

— Нет, Ваше Высочество, я прекрасно вижу и сама, что это медь, причем зачарованная. Мне любопытно другое: кто зачаровывал для вас эти врата, неужели еще лорд Сальве? Вряд ли графиня Кларисса могла найти для этого время. И вообще, насколько мне известно, она не переступала порог сего павильона

— Можете не расходовать понапрасну свой скепсис, дорогая. Действительно, лорд Сальве никогда не смог бы выполнить этот магический проход столь элегантно. Его сделал для нас по старой дружбе Эффенди Нгуен.

— Его сиятельство? Ну, тогда все вопросы отпадают. Без вашей помощи переступить этот порог мне не под силам.

— Неужели? Даже вам, выдающейся волшебнице и восходящей звезде Обсерватории? Что ж, в этом случае мы просто обязаны вам помочь.

Уверенным и неожиданно крепким движением Ренне подхватил Энцилию на руки и так, с ней на руках, решительно шагнул сквозь зеркало и в ночь.

За магической дверью оказалось всё то же озеро, но та его часть, которая была недоступна никому из гостей павильона. Порог был настроен предельно четко и пропускал лишь Великого Князя и того, с кем он находился в телесном контакте — держал за руку или же, как сейчас свою гостью, нёс на руках. Самой леди д'Эрве создать такую дверь не хватило бы пока еще ни чародейской силы, ни умения, но оценить работу мастера и насладиться ею она могла вполне. И настолько увлеклась этим, что даже не заметила того, насколько приятны оказались ей прикосновения Ренне. Была ли в том виновата атмосфера карнавала, синевато-зеленый свет Аффры в небесах, красота теплой осенней ночи или только злость на Зборовского? Так или иначе, но Энси спокойно позволила князю донести себя до причала и усадить в небольшую плоскодонную лодку. Сам же князь вынул из стояка длинный шест и, мощно оттолкнувшись ото дна, погнал суденышко на другой берег, где среди деревьев белела ажурная беседка.

— Вот, мадмуазель, полюбуйтесь! — Заведя женщину в беседку, князь самодовольным жестом хозяина пригласил ее к одному из окон. — Недаром павильон носит имя прекраснейшей из планет небосвода. Она особенно хорошо смотрится отсюда, из этой беседки, не правда ли? Именно поэтому мы и выбрали это место для наших уединенных размышлений… И отдохновения.

Пальцы Ренне тем временем начали быстро и умело расстегивать пуговицы на платье Энцилии. Все шло своим чередом, по издревле заведённой программе, пока волшебница не заметила среди цветов и декоративных кустарников сада какое-то удивительное и незнакомое дерево. Оно выглядело почти таки же обнаженным, как сама Энси (Быстро работает князь, однако! Чувствуется выучка и регулярная тренировка!): либо коры у этого дерева не было вовсе, либо она была такого же цвета, как и древесина — белого с желтоватыми и розоватыми отливами, почти телесного. Изогнутый ствол ветвился сучьями и ветвями, но листьев как таковых у дерева тоже не было, их заменяли клочковатые пушистые нити столь же белесого цвета, как и ствол. Кроме того, от дерева пахло слабенькой, но отчетливо различимой магией.

— Какое интересное растение украшает этот сад, Ваше Высочество! Что это за чудо?

— Ах, это… Чинг-ко, из шэнчжоуского Зачарованного леса. Подарок его величества Тао-Ци. Но должен заметить, что изгибы его ствола не идут ни в какое сравнение с изгибами вашего тела, дорогая!

На сём, явно решив, что комплиментов сказано уже предостаточно, Ренне завалил девушку на покрытый ковром пол беседки и рванулся удовлетворять свою страсть.

Странно, но леди д'Эрве ожидала чего-то более утонченного, изысканного. А Великий Князь в постели (миль пардон, на полу беседки!) оказался не более чем примитивным мужиком-солдафоном: раз-и-два, вперед-назад, туда-сюда, "эх, дубинушка, ухнем!" И все.

"С другой стороны, а чего еще можно было ожидать, если любая на раз готова перед тобой "ножки врозь" сделать, будь она хоть графиня, хоть кухарка? И если баб менять каждую неделю? Я-то хоть покочевряжилась какое-то время, вот он на меня и запал, как кот на сметану".

Тем не менее его высочество милостиво соизволили обратить внимание на легкое неудовольствие дамы.

— Вы чем-то разочарованы, дорогая?

— Ну что вы, Ваше Высочество, все прекрасно. Продолжайте, прошу вас!

— Врешь ведь! — резко припечатал Ренне. — Ну да ладно, сейчас что-нибудь и для тебя придумаем.

Он выпростался из Энцилии и скользнул вниз, зарываясь лицом в пространство между ее ногами.

— О, какая прелесть, мадмуазель!

Во второй раз "мадмуазель" было произнесено князем почти столь же саркастически, как и в первый, но все-таки с чуть большим воодушевлением.

— Ах, какой прекрасный запах вы источаете сегодня. Признавайтесь, это приворотная магия?

Великий Князь Ренне Пятый Энграмский по праву считался просвещенным правителем. Он был сведущ и в политике, и в воинском деле, неплохо разбирался в проблемах ремесел и земледелия, не говоря уже о геральдике и всем остальном, что пристало монарху. Но если он и знал что-то о магии, то только снаружи, а не изнутри. Ибо никогда, никогда в жизни — слышите? — никогда ни один чародей не применит свои магические навыки, любодействуя с натуралом4. Те изощренные трансформации, которым предавались Энцилия с Клариссой — они только для своих, для посвященных, и даже Зборовскому Энси этих своих способностей никогда не демонстрировала. "И дался же мне этот Зборовский! Скотина! В конце концов, в том, что я сейчас с Ренне, виноват исключительно он. А я просто невинная жертва обстоятельств. Вот так-то, Владушки!"

Но пока волшебница слегка отвлеклась, ее венценосный любовник проник языком в расщелину женской чувственности… И тут плавный бесстрастный ход мыслей Энцилии сбился, и сбился основательно. Если в "стандартном мужском деле" князь и был прост, как бревно, то искусством ублажения женщин языком он владел непревзойденно. Энси сама не заметила, как начала стонать и извиваться под его безжалостными и в то же время бесконечно нежными прикосновениями, взлетая выше и выше к небесам, и — о боги!!! Что я делаю?!

Все-таки леди д'Эрве оставалась прежде всего женщиной. Женщиной из плоти и крови, женщиной до мозга костей. И как всякая настоящая женщина, она была способна без малейших колебаний совершить то, что категорически отвергала пять минут назад. Оправдание мгновенно отыскалось само собой: "Монарх на то и монарх, чтобы стоять превыше правил, законов и обычаев. А ласки Ренне столь хороши!"

И женщина отпустила свои чародейские способности на волю. Князь с неимоверным интересом и удивлением наблюдал, как устье Энцилии начало светиться жемчужным цветом, слегка меняя оттенок цвета в такт движениям его языка и губ. Приподняв взгляд чуть выше, он увидел, что точно так же сияют в темноте соски ее грудей, да и над волосами волшебницы витал сейчас красноватый ореол. А влага, которую источало теперь лоно Энси, была пьянящей и терпкой на вкус, порождая желание такой силы, которую мужчина сдержать не мог, Ренне не хотел, а Его Высочество и не собирался. Оторвав рот от лона своей колдуньи, он немедленно вонзился в нее своим мужским естеством… Несколько мгновений, и все было кончено.

— Родишь мне сына — озолочу, — бесстрастным и слегка презрительным голосом сказал князь, медленно одеваясь. И больше за все то время, пока одевалась сама Энцилия, пока они возвращались на лодке обратно в павильон, пока леди д'Эрве ждала свою карету, а потом усаживалась в нее — больше за все это время он не произнес ни слова.

— Впрочем, — думала Энси, пока экипаж вез ее к дому, — Ренне известен как мастер обещать золотые горы, в результате же все те, кому он это обещал, оказывались обобранными до нитки.

Хотя в данном случае и это тоже не имело абсолютно никакого значения. Семя великого князя было совершенно мертвым и не плодоносящим. Как женским, так и магическим чутьем волшебница знала это с полной уверенностью.

 

19. Пересдача

— Как вам понравился Алатырь-город, барон?

Влад и Всесвят неторопливо шагали по коридорам резиденции Верховного мага.

— Ну что вам сказать, Светлейший… Примерно таков, как и можно было ожидать: раззолоченный и пыльный, ослепляющий блеском дворцов и стыдливо прячущий лачуги черни; полон величия и одновременно какой-то до удивления мелочный и базарный. Но если сравнивать его с Вильдором — мне показалось, что здесь граница между властью и толпой… более размыта, что ли. В Энграме дворяне знают свое место, плебс — свое, и неприступные каменные стены Высокого Города отделяют их друг от друга четко и решительно. У вас же — не возьмусь судить, хорошо это или плохо — между барами и холопами столько промежуточных ступеней, что разницу порой и не ощущаешь.

Зборовский краем глаза наблюдал за Всесвятом: не оскорбит ли того столь скептический взгляд на столицу белозерского царства. Но верховный маг, судя по всему, был выше мелочного патриотизма.

— Хотя, в общем-то, различия не столь уж и велики, — продолжил барон. — Если ты видел столицу одной великой державы, ты видел их все. Вы лучше расскажите мне, что за таинственные сооружения покоятся на дне Бела Озера? Пока мы с вашей родственницей плыли обратно, мне удалось разглядеть в его глубинах нечто совершенно поразительное.

— Вы говорите о Граде Низвергнутом? Да, вы правы: в белозерских глубинах порой можно различить какие-то постройки, явно созданные разумными руками. Но чьими именно, человечьими ли, русалочьими, творения ли это водяных либо же иных тварей, нам с вами неведомых — сие остается в неизвестности. Хотя легенда гласит, что некогда на месте Бела Озера располагался великий город, жители которого погрязли в корысти и грехах. Они не выказывали должного уважения богам, возгордившись своими магическими и ремесленными умениями, и вызвали тем самым гнев Армана. Небесный творец был настолько рассержен, что решил низвергнуть этот город вместе со всеми его жителями прямо в преисподнюю, пробив своим ударом земную твердь насквозь. Но Тинктар сумел все же остановить на полпути карающую десницу Старшего Брата, своим повелением установив предел зияющей бездне. И с тех глубина ее неимоверна, однако же не безгранична. Стекшая туда влага дождей, ручьев и рек образовала само Бело Озеро, но чистота водоема сохраняется первозданно безупречной, ибо берега его созданы прямой божественной волей. А самом на дне — остатки той самой обители порока.

Верховный маг огорченно вздохнул, сожалея то ли об участи древнего города и его жителей, то ли о том, что сам он может только разглядеть очертания этого города сквозь толщу вод, но попасть туда ему не суждено.

— Однако я поражаюсь остроте вашего зрения, Владисвет! Редкий из магов способен прозреть белозерские воды до самого дна. И я не слыхивал до сих пор, чтобы на это был способен хоть единый из обычных людей и прочих натуральных сущностей, будь то гномы, демоны или, к примеру, ваше племя (слово "вампиры" маг деликатно опустил). Разве что только эльфы, да их уже почти и не осталось в Круге Земель. Так что принимайте мои поздравления, барон: вы — редчайшее исключение…

Зборовский, в свою очередь, не стал уточнять, что столь немыслимую остроту и глубину зрения он приобрел благодаря трем глоткам крови валькирии. Пусть уж это останется их с Танненхильд маленькой интимной тайной, неведомой больше никому ни в Круге Земель, ни в заоблачных просторах Валгаллы.

— И я все более убеждаюсь в мысли, — продолжал тем временем Всесвят, — что был прав, обратившись к вам сейчас за помощью. Прошу!

За разговором собеседники подошли к палате, в которой покоился Юрай. Всесвят воздел руки в каком-то магическом жесте, и двери сами собой распахнулись, пропуская волшебника и его спутника — с тем, чтобы вновь бесшумно захлопнуться следом за ними.

— Признàюсь вам, барон: я пребываю сейчас в некоторой растерянности. Как духовные, так и ментальные раны вашего товарища залечены полностью, и он уже давно должен был бы придти в сознание. Но что-то этому препятствует! Какой-то магический артефакт блокирует течение его мыслей, его способности к волевому усилию. И я, при всем своем старании, не смог этот артефакт обнаружить. Вот, посмотрите теперь вы!

Подойдя к кровати с пребывавшим в беспамятстве Юраем, Светлейший откинул с него легкое одеяло.

— Видите, сейчас ваш Юрай полностью обнажен, я сам снял с него всю одежду и внимательно осмотрел тело сверху донизу. И ни-че-го. Разумеется, бывают невидимые талисманы, но я узнал бы их по магическому полю, по напряжению Сил… Что-то от меня ускользает, барон. Поэтому прошу: вспомните все, что вы знаете о своем друге и спутнике, о его прошлом. И посмотрите на него внимательно свежим взглядом: не покажется ли вам что-то лишним, неуместным, просто бросится в глаза?

Зборовский подошел ближе. Он видел Юрая совершенно голым второй раз в жизни. Но в первый раз, в памятную ночь с Энцилией, Владу было совершенно не до того, чтобы внимательно разглядывать анатомию его преподобия. Так что сейчас он осмотривал тело Юрая с интересом и даже любопытством. Хотя смотреть было особенно не на что: мужик как мужик. Для воина был бы чуток хлипковат и жирноват, конечно, но для чародея — в самый раз, а уж по сравнению с упитанными и оплывшими храмовыми жрецами, так и вообще за стройного сойдет! Голова на месте, руки-ноги тоже. Впрочем…

— Простите, Светлейший, а как же кольцо?

— Мое кольцо? — Всесвят недоуменно посмотрел на свой указательный палец правой руки, на котором сидел золотой перстень, отделанный изумрудной крошкой. — А при чем здесь мое магическое кольцо? Оно в полном порядке и в полной силе.

— Да нет же, кольцо самого Юрая!

Действительно, палец Юрая тоже охватывало кольцо. Тоненькое серебряное колечко, возвращенное ему Клариссой. То самое, над которым когда-то колдовала леди д'Эрве — хотя и ученическое, но все-таки чародейское.

— Кольцо Юрая?!

Всесвят на мгновение запнулся, а потом громко и раскатисто расхохотался во весь голос, неожиданно низким басом. Отсмеявшись, он несколько раз схлопнул ладони — медленно, картинно и громко.

— Я аплодирую вам, барон! Браво! Это просто уму непостижимо! Понимаете ли, магическое кольцо, единожды надев, не снимаешь нигде и никогда. Мой перстень — это часть моего тела, не иначе. Продолжение моих рук, мой третий глаз и третье ухо. Я не ощущаю, просто не способен ощутить его как нечто инородное. Мне и в голову не пришло… — Всесвят издал еще один сдавленный смешок. — Мне и в голову не могло прийти, что собственное же кольцо может вашего Юрая сдерживать. Но памятуя всю его историю, возможно, вы и правы. Что ж, давайте уберем и попробуем еще раз!

Левой рукой архимаг поднял кисть Юрая, а правой ладонью медленно и осторожно прочертил вокруг нее плавную линию. И потом неуловимо быстрым движением сдернул юраево кольцо с пальца, тут же подкинув его в воздух и заставив зависнуть перед своим лицом. Воздух вокруг кольца, повинуясь заклинанию Всесвята, начал сгущаться и клубиться, приобретая темно-зеленый оттенок. Еще несколько слов вполголоса и пассов руками — и вот уже перед изумленным Зборовским висит болотного, или даже скорее турмалинового, цвета шар.

— Прекрасно, — сказал чародей, аккуратно вынимая из воздуха свежесотворенное яблочко с волшебной сердцевинкой, — теперь это кольцо изолировано и помешать пробуждению вашего товарища не сможет.

Рядом с ложем располагался низкий столик, на котором сейчас не стояло ничего, кроме кувшина с водой. Положив шар на этот столик, Светлейший вернулся к Юраю, все еще лежащему на кровати в чем мать родила. На раскрасневшемся лице Верховного Мага проступили капельки пота — судя по всему, пленение и нейтрализация чужого кольца потребовали от него немалых сил. Но как Всесвяту, так и Зборовскому не терпелось поскорее выяснить, правильно ли они разгадали загадку.

Глубоко вдохнув, волшебник сделал подымающий жест обеими ладонями и зычно провозгласил:

— Ренато, инкарнато, вивере! Открой глаза, Юрай, возвращенный к жизни!

Медленным, очень медленным было ответное движение век Юрая… Но все-таки они распахнулись.

…

"Любезная мадмуазель д'Эрве! Последний камерный бал был, вне всякого сомнения, лучшим в сезоне — и он состоялся таковым прежде всего благодаря вашему блистательному дебюту. Примите же от нас эту маленькую безделушку, как скромное воспоминание о прекрасном вечере и об упоительных минутах нашего с вами уединения в павильоне на берегу Заветного Озера Аффры. Поскольку вы соизволили тогда обратить внимание на чженское дерево в нашем саду, надеюсь, что и сувенир, изготовленный лучшими мастерами двора его величества Тао-Ци, порадует ваш тонкий вкус, обретя свое законное место в ложбине между теми несказанной красоты холмами вашей груди, по которым мы имели удовольствие тогда прогуляться.

Рене, милостию Армана повелитель Энграмский."

Первым побуждением Энцилии было, презрительно фыркнуть и зашвырнуть лакированую коробочку с великокняжеским геральдическим грифоном куда подальше, не раскрывая: по прошествии времени и на трезвую голову, волшебница была уже и сама не рада своей позавчерашней эскападе. Особенно же постыдным было то, что она использовала магию, перепихиваясь с натуралом, будь тот хоть трижды венценосным монархом. "Мирское — правителям, богово — жрецам, а чародейское — магам и только магам!", это жесткое правило все волшебники Круга Земель обязаны были накрепко затвердить еще в самые первые недели ученичества. И заново утыкаться носом в напоминание о своей слабости и непрофессионализме желания не было.

Но, все-таки, врожденное женское любопытство победило — и, как оказалось, не зря. Вместо ожидаемой безвкусной побрякушки с примитивным бриллиантом наподобие тех, которыми Ренне имел обыкновение одаривать своих фавориток, Энцилия обнаружила в шкатулке изящный кулон на золотой цепочке. Украшение являло собой тонкое кольцо, тоже старинного тусклого золота, в которое был вставлен светло-розовый шар из непонятного материала, прорезанный тонкими линиями. Присмотревшись повнимательнее, девушка заметила, что на самом деле шар был тонкостенным, ажурным и полым. Внутри него располагался еще один шар, столь же ажурный и полый, в котором, в свою очередь, помещался следущий шарик еще меньшего размера… Энси напрягла чародейское зрение, пытаясь различить, сколько всего шаров прячется в глубинах первого, самого большого, но от розоватого материала — то ли кость, то ли древесина — исходила легкая магическая дымка, которая застилала ее взор туманной рябью, не позволяя четко рассмотреть детали амулета. С другой стороны, в магическом "запахе" кулона угадывалось что-то знакомое, виденное совсем недавно.

— Дерево из сада Ренне! — догадка возникла из ниоткуда, словно сама собой. — Как его назвал тогда князь? Чинг-ко? Да, эманации очень похожие. Какой изысканный подарок, однако, и с каким вкусом подобранный! Ну что ж, радость моя, можешь себя поздравить: если уж ты и повела себя как шлюха — то, по крайней мере, как очень дорогая.

Дальнейшее самобичеванее Энцилии могло бы затянуться еще надолго, но ее отвлекла от этого увлекательного занятия появившаяся на пороге служанка с серебряным подносом, на котором покоились два изящных конверта. Причем от лиц, чьи послания леди д'Эрве не удостаивалась получать до сих пор еще ни разу. И если надушенное письмо в изящном розовом конверте было подписано маркизой Орсини, то на другом, синевато-сером, стояли сакральная эмблема "Арм-и-Тин" и личная печать монсеньора Вантезе. "Вот они, нравы двора… Стоит лишь начать светскую жизнь — и она тут же сожрёт тебя с потрохами!"

…

Чувства и ощущения накинулись на Юрая одновременно, всем скопом: холод, мутный свет, запах струганого дерева, сухость во рту, покалывание в затекших ногах… Но самое противное — это чей-то громкий голос, который настырно требовал от него просыпаться, и причем немедленно. Просыпаться не хотелось, ну очень не хотелось; но деваться было некуда, и бедолага, сладостно протянув свой полусон еще на какую-то малую крупицу времени, все-таки открыл глаза.

Первым, что увидел Юрай, были два склонившихся над ним лица — одно незнакомое, зато другое, кажется, где-то уже виденное. Но следом пришло осознание того, что он лежит сейчас на кровати голяком и совершенно неприкрытым ("О боги, стыдоба-то какая!"). Так что, краем глаза заметив в стороне какое-то покрывало, свежевоскрешенный путешественник метнулся к нему и как можно скорее натянул на себя. Уфф! Вот теперь уже можно было и оглядеться, тем более, что сознание и здравость рассудка возвращались быстро и уверенно.

Помещение, в котором находился сейчас незадачливый маг, было незнакомым и совершенно непохожим ни на что из того, что ему доводилось повидать раньше. Желтоватые, чуть ли не сочащиеся пахучей смолой деревянные стены, набранные из мелких плашек, резные наличники над проемами окон, бело-зеленый узор на потолке — это совершенно не походило ни на помпезный имперский стиль Вестенланда, ни на эклектичную мешанину энграмских гостиных, ни на простецкие, цветастые и смешливые постройки малоросских городишек, которые он проезжал в недавние дни перед… "А перед чем, собственно?"

В голове промелькнули самые последние события, которые он только смог припомнить: дорога из Змийгорода в Новый Удел, нападение разбойников и… Кажется, там была какая-то вспышка и непонятная круговерть, а дальше — полет в неизвестность и в забытье. "Я чё, колдовал тогда, что ли?" Юрай попытался ощутить потоки хоть которой-нибудь из Пяти Стихий, подготовить наипростейшее из тех заклинаний, которые он отрабатывал совсем недавно с Энцилией… Нет, ни малейшего следа. Буквально ничто не шелохнулось в нем, ничто не отозвалось характерным напряжением воли. И пустота — странная пустота на указательном пальце правой руки.

"А сам палец-то есть, или я и его лишился?" Но нет, указательный палец правой руки был на месте, в чем удалось убедиться моментально, просто согнув его и разогнув обратно. Зато воспоминание об Энцилии потянуло за собой другие картинки из прошлого, и Юрай узнал наконец человека, стоявшего сейчас чуть поодаль. Вспомнил, кому принадлежит это длинное, узкое и бледное лицо, обрамленное длинными волосами. "Зборовский! Конечно же, это барон Зборовский. Ну, слава двум богам, мы все еще вместе. Да, но где? И что это за крепкий мужик с бородкой, который так внимательно на меня смотрит? Властный взгляд, волевой подбородок, и кольцо на пальце — да не просто кольцо, а перстень, достойный какого-нибудь архимага… Хорошо, но почему же я тогда не чувствую его силы? Ни потоков, ни вибраций, совершенно ничего. Я что, оглох?"

Молчание между тем затягивалось, и Юраю нестерпимо захотелось разорвать эту тишину, а заодно проверить, способен ли он еще вообще разговаривать. И, с трудом напрягая еще не вполне послушные губы, преодолевая сухость во рту — даже не его преподобие тайный советник, но давешний деревенский алхимик просто и незатейливо заговорил о том, что его в данный момент волновало больше всего.

— Так-так, господин хороший… Сдается мне, что всё самое интересное я пропустил. Но к обеду-то, надеюсь, не опоздал? Или хотя бы к ужину? А то уж больно кушать хочется!

…….

— Прошу вас, Юрай, угощайтесь на здоровье! Особенно уху рекомендую. Отменная ушица, архиерейская. Ручаюсь, у вас в Энграме такой не испробуешь — рыбёшка в Мейвене больно мелковата, не в обиду вам будь сказано.

Для исцелившегося энграмского гостя это был уже третий ужин за столом верховного мага Белозерья, но он все никак не мог остановиться и усердно поглощал пищу, почитай, что за троих. То ли утрата сил при сумасшедшем телепорте так на него повлияла, то ли сказались долгие дни голодания, пока он пребывал в беспамятстве. Но скорее всего, виной всему была могучая сила убеждения хозяина, хлебосольство которого ничуть не уступало его магическому дару — а уж на недостаток колдовской силы Всесвяту жаловаться, судя по всему, не приходилось.

— Ну конечно же, Светлейший, ваши царские сомы знамениты по всему Кругу Земель, спорить не стану, — смиренно согласился Юрай, зажевывая ломтем свежеиспеченного каравая очередную ложку пряного и пахучего варева. — Но ведь их, насколько мне известно, регулярно доставляют ко двору каждого из властителей. Так что же мешает приготовить точно такую же уху, допустим, на императорской кухне владыки Тао-Ци? Или подать к столу короля Франсиско? И отчего она так странно называется, если уж на то пошло — архиерейская?

Вообще говоря, Юрая занимали сейчас совершенно иные заботы. За время, прошедшее после пробуждения, он уже успел в общих чертах освоиться со своим нынешним положением. Хотя от рассказов Зборовского о том, что же именно случилось с ними после чародейского бегства от разбойников на большой малоросской дороге, голова пухла и шла кругом. Попасть на брега Бела Озера, да еще и в гости к самому Всесвяту, да еще и при помощи Высшей Сущности, тщательно спрятанной — по словам барона — под личиной разбитной девахи! Да уж, дружбан Славко такому бы даже после второй бутыли самогонки у "Бурого медведя" ни в жизнь не поверил.

Юрай осторожно скосил глаз на веселую круглолицую Таньку, которая сидела на супротивной от него стороне стола и оживленно переговаривалась о чем-то вполголоса с Владисветом. Ничего необычного, магического и уж тем более сверхъестественного заподозрить в ней было сейчас невозможно: девица как девица, даже и не то чтобы красавица. Интересными были, впрочем, те взгляды, которыми они обменивались с бароном. Мелькала в глазах у обоих какая-то потаеннная лукавинка, неуловимый оттенок интимости, прячущийся под дружеской подколкой… Из чего само собой возникало подозрение, что Зборовский был не до конца откровенен в своем рассказе и что эту сладкую парочку связывает еще кое-что, помимо исцеления незадачливого мага, изрядно пострадавшего от собственной неумелой волшбы.

"Любопытно, конечно, но у меня сейчас хватает и собственных проблем, над которыми стоит ломать голову. Как вернуть магические способности, например, и возможно ли это вообще? Если нет — то есть ли вообще хоть какой-нибудь смысл продолжать наше путешествие? А если да — то как, и что для этого надо делать? Прежнее кольцо хоть слабенькое было, но моё, а что теперь?"

В голове Юрая роилось и жужжало сейчас еще множество вопросов, но ответ на них мог дать, похоже, один лишь только Всесвят, который между тем упоенно расписывал достоинства и уникальность белозерской национальной кухни. И, следовательно, сейчас надо было старательно поддерживать светскую беседу и караулить подходящий момент, чтобы эти вопросы ему задать.

— Так вы говорите, Светлейший, первыми стали готовить такую уху ваши монахи, для патриаршей трапезы в День прославления Армана? И сам Рыгор Блаженный в незапамятные времена утвердил сей рецепт, признав его боговдохновенность?

— Именно так, ваше преподобие! — Произнося титул собесеседника, Всесвят иронически усмехнулся. Уж ему-то нарочитость и неискренность этого звания были очевидны. — Но в чем здесь соль, милейший? А в том, что самый первый отвар делается вообще не с рыбой, а с курицей, олицетворяющей нас с вами, тварей божьих. Зато в третий, заключительный отвар кладется уже не просто рыба, а рыба самая что ни на есть царская, хозяин вод Бела Озера — наш чудо-сом. И знаменует он силу и благословение Армана. Но вся особинка — во взваре втором, что соединяет и укрепляет эту уху словом и духом Тинктара… Для него-то, для второго взвара, и потребна разнорыбица особая, та, что нигде, помимо Белозерья, не водится, но с другой стороны — недорогая, и везти ее за тридевять земель ни один купец не станет: уклейка, например, ежеванка, или чехвец. Вы, поди, и названий таких не слыхали?

— Ваша правда, Светлейший. Если бы там окунь или плотва — это понятно, даже ёрш у нас встречается. Но вот эти ваши наклейки и ухватки…

— Уклейка, дорогой мой! Уклейка и чехвец. Но что-то вы кушать перестали. Испугал я вас фирменным рецептом?

— Да нет, Арман упаси. Просто, безмерно ценя ваше гостеприимство и отдавая должное великолепию белозерской кухни, я вынужден с огорчением признать, что естественная вместимость моего желудка имеет свои пределы. А увеличить ее магическим путем я в данный момент не способен — по причинам, от меня не зависящим и, к тому же, самому мне не вполне понятным.

"Ты полюбуйся, как завернул-то! Уместно, велеречиво, и плавно подводя к своим проблемам, — горделиво отметил про себя Зборовский по ту сторону стола. — Сразу видно, моя школа!"

— Не торопите меня, Юрай, не торопите! Вижу и понимаю беспокойство ваше, и вопросы, что вас ныне занимают. Но разговор нам предстоит большой, долгий. Так что, если вы насытились — давайте перейдем в малую гостиную и уж там-то, за чайком, обо всем обстоятельно и побеседуем, — Всесвят перевел взгляд на сватью. — Танюш, ты распорядишься?

 

20. Файв-о-клок

В гостиной ароматно благоухало чаем.

Этот изысканный чжэнгойский напиток, отличавшийся терпким запахом и слегка горьковатым привкусом, стоил несколько дешевле кофия. Но, в отличие от него, чай обычно не пользовался популярностью ни среди высшей знати, ни у старших магов. Те, как раз, предпочитали взбадривать себя "черной кровью Шахвара" — они, да еще всякого рода богачи: купцы первой гильдии, крупные ростовщики и вообще любой, кто хотел бы покрасоваться своим богатством на людях. Зато пристрастие к желтовато-оранжевой "драконьей слезе" считалось признаком натур утонченных, близких к театру, музыке, врачеванию. Ну и еще, пожалуй, к богословию. Поэтому Энцилия нисколько не удивилась тому, что именно запахом чая встретила ее изящная дамская гостиная маркизы Орсини.

Что ее насторожило — это присутствие еще одной гостьи, которая обнаружилась в зале, декорированном сейчас для чайной церемонии. Блондинка, небрежно полулежавшая на канапе рядом с низким столиком, заинтересованно подняла взгляд на юную волшебницу, когда та, сопровождаемая Хеленой, появилась на пороге гостиной, и у Энси предательски ёкнуло где-то в животе. Встречаться глазами с женщиной, которой ты только что наставила рога, неприятно уже само по себе, но когда во власти этой женщины одним мановением руки сослать тебя куда-нибудь за кудыкину гору, тут уже надо держать ухо востро. И леди д'Эрве присела в максимально глубоком реверансе:

— Ваше Высочество!

— Присаживайтесь, дорогая, присаживайтесь, — голос Тацианы звучал звучал добродушно, почти по-матерински, хотя малая толика яда в нем всё-таки угадывалась. — Насколько я слышала, вас можно поздравить со вступлением в ряды? Ну что же, мои поздравления… И соболезнования, одновременно.

Накануне Энцилия долго и мучительно размышляла, стоит ли ей принимать приглашение Орсини и посетить маркизу в указанный час, "чтобы поболтать о своем, о девичьем", как значилось в пригласительном письме. Она подозревала, что встретится там с Великой Княгиней (неспроста позвала ее в гости Хелена, явно неспроста!), но никак не могла решить, надо это ей сейчас или не надо. Готова ли она к разговору с женой Ренне или еще не готова. Энси провела при дворе Энграма уже не один месяц, но Тациана всё еще оставалась для волшебницы загадкой. В целом, Великая была крайне скупа на проявление эмоций, неизменно сохраняя на лице сдержанную полуулыбку и никак не выдавая своих чувств. В ней явственно чувствовалась прирожденная чжэнгойская благовоспитанность — ведь в девичестве супруга энграмского монарха звалась Тао Цзэ Юань и была одной из младших принцесс императорского дома Тао. Но, как слышала Энцилия краем уха, порой у Тацианы совершенно непредсказуемо случались приступы раздражительности, злости, и гнев ее бывал тогда страшен.

Точно так же обстояло дело и с ревностью. Право монарха на любую из женщин княжества не смел оспорить никто, и великая княгиня не была здесь исключением. Ее чувства законной супруги и собственницы проявлялись в другом: она не терпела неожиданностей и желала держать все увлечения своего мужа под контролем. А леди д'Эрве оставалось лишь надеяться на то, что столь долго предвкушавшаяся всей дворцовой общественностью интрижка юной волшебницы с Ренне не станет неожиданностью для княгини и потому не вызовет высочайшего неудовольствия.

Впрочем, Тациана сейчас являла собой саму благожелательность, а язвительный подтекст ее слов оставался почти неуловимым:

— Прошу к столу, дорогая. Тем более что маркиза сегодня решила побаловать нас особенно изысканным напитком — молочным чаем.

— Полноте, княгиня, — запротестовала Хелена Орсини, — при чем же здесь я? Это был ваш личный подарок. Понятно, что, не имея связей в ближайшим окружении Владыки Тао-Ци, сей легендарный напиток не то что попробовать, даже и понюхать немыслимо! Вы представляете, — маркиза повернулась теперь к Энцилии, — кусты этого сорта чая растут только в императорском саду, а поливают их ежедневно не водой, а молоком. Оттого-то чай и приобретает свой утонченный вкус. Ну да что вам объяснять словами? Вот, отведайте!

Волшебница, осторожно присев напротив княгини на крохотное, претенциозно изогнутое кресло, взяла в руки предложенную Хеленой чашечку и прикрыла глаза, отключая все чувства, кроме обоняния и вкуса. Чай был действительно необычным, с едва уловимым молочным или даже, скорее, сливочным оттенком во вкусе и аромате. В нем угадывались уют, покой и какая-то тайна… Сделав пару глотков и оценив по достоинству напиток, леди д'Эрве аккуратно поставила чашку обратно на столик. Чай чаем, но ее больше заинтересовали необычные пирожные, которыми изобиловало блюдо, располагавшееся поблизости от лениво попыхивающего фарфорового чайника. Энцилия, как известно, была вообще неравнодушна к сладкому, но эти маленькие, покрытые темно-зеленым кремом пирожные — они буквально искрились на свету золотистыми искорками, притягивая взгляд и соблазняя: "Съешь меня!". Переключившись на магическое зрение (всего лишь на мгновение — большего этикет в присутствии великой княгини не позволял), волшебница с изумлением обнаружила самое настоящее золото — сладости действительно были посыпаны сверху тончайшим порошком драгоценного металла!

— Пирожные, насколько я понимаю, подарены всё той же щедрой рукой, что и чай? — Теперь уже Энцилия повернулась лицом к Тациане. — Великолепие и изысканность вашего вкуса воистину поражают, Ваше Высочество!

— Ах, ради бога, оставьте, д'Эрве. Мы же среди друзей, в своем узком кругу. По-простому, по-девичьи… Так что можете обращаться ко мне без церемоний: "княгиня" или "мадам". Берите пример с Хелены! Но предупреждаю сразу, — в голосе Тацианы прорезался тяжелый и жесткий металлический призвук, — только в этих стенах! И никогда за их пределами.

— Как вам будет угодно… княгиня.

Энси подбавила в свои интонации еще больше мягкости и "кошачести", чем обычно. Она старалась изо всех сил, не особенно обольщаясь тем, что Тациана походя приписала ее к своему дружескому кругу: судя по всему, настроение Великой могло смениться в любой момент, а попасться той под горячую руку ей совершенно не улыбалось. Ожидать же поддержки от хозяйки дома тоже не следовало: маркиза Орсини уютно расположилась в своем кресле и с чисто женским змеиным любопытством наблюдала, как ее гостьи выстраивают отношения между собой. Вмешиваться она явно не собиралась, предпочтя предоставить событиям развиваться своим чередом. А может быть, попробовать переключить княгиню на воспоминания о детстве и юности?

— Маркиза Орсини забыла предупредить меня, мадам, что сегодняшняя встреча проводится в чжэнгойском стиле. Я этого совершенно не предполагала, иначе непременно оделась бы во что-нибудь более соответствующее.

Действительно, если Энцилия выбрала для себя на сегодня скромное дневное платье голубоватого оттенка с неглубоким квадратным вырезом, то и Хелена Орсини, и Тациана были облачены в типично чжэнские одеяния — пышные, цветастые, шитые золотом и более всего напоминавшее роскошные халаты, с преобладанием зеленого у маркизы, но лимонно-желтого у княгини.

— Отчего же, милая? Не скромничайте, одно лишь ваше сегодняшнее украшение более чем заменяет любые наряды. И поделитесь секретом, кстати: откуда у вас подлинный "талисман сплетения сфер"? Я хочу рассмотреть его поближе…

Энси в этот момент занималась тем, что пристально разжевывала свое пирожное, пытаясь точнее ощутить вкус золотого порошка на горьковатом, с несомненным привкусом чая креме. Но на последних словах княгини утонченный десерт застрял комом в горле. Первым порывом было скромно потупить взор, но что-то внутри волшебницы внезапно взорвалось волной гнева: "Да какого лешего!" Откашлявшись, она решительно и едва ли не дерзко подняла глаза на верховную правительницу.

— Подарок Его Высочества, мадам!

И аккуратно склонила голову, с одной стороны намекая на поклон, а с другой — предоставляя Тациане возможность дотянуться до кулона, висевшего на золотой цепочке у нее на шее.

— Да, весьма изысканный стиль, — задумчиво произнесла княгиня, прикоснувшись снизу ладонью к резному шару и внимательно его разглядывая. — Похоже на работу кого-то из учеников великого мастера Амори…

…который эту работу и запорол, — мысленно продолжила княгиня. Действительно, классический талисман должен состоять из пяти вложенных друг в друга резных сфер, которые символизируют пять элементов мироздания. Мастерство резчика заключалось в том, чтобы удалить все лишнее дерево, не нарушив целостности ни единого из кружевных шаров — учитывая, что высохшая древесина чинг-ко была тверда и хрупка, да еще и слегка зачарована. Здесь же подмастерье явно схалтурил, не сумев завершить ткань рисунка: внутри внутреннего, пятого шара явно сохранялось еще что-то неудалённое, хотя снаружи "сплетение сфер" выглядело идеальным. "Ну конечно же, столь коряво исполненный талисман и силу имеет в десятки раз меньшую, и стоит соответственно. Дешёвка! Вот посему-то его скаредное высочество и соизволили подарить эту безделушку своей очередной шлюшке. Иначе — дождешься от него, как бы не так!" Цену своему царственному супругу Тациана знала лучше, чем кто бы то ни было.

— Ну что же, дорогая, носите на здоровье, — великодушно обронила она, отводя от кулона руку.

После этого мелкого "обмена любезностями" напряжение за чайным столом спало, и разговор приобрел спокойный характер женской болтовни: о последних модах из Эскуадора, о таинственном исчезновении из Эгедвереша опального лорда Сальве, о перспективах приглашения нового дирижера в дворцовый оркестр… Ехидная маркиза, тем не менее, попыталась "подбавить перчику" в беседу, старательно выспрашивая подробности о достопамятном "камерном вечере" у Ренне.

— Ну расскажите же мне ваши впечатления, дорогая! Я была настолько увлечена игрой на инструменте, что совершенно ничего не разглядела. А правда ли, что вам удалось посетить даже личный сад Его Высочества? Говорят, там растут совершенно необыкновенные деревья…

Если Хелена, недвусмысленно намекая на романтическую интрижку Энцилии с супругом княгини, рассчитывала вызвать у той раздражение и тем самым сделать леди д'Эрве маленькую пакость, она явно просчиталась. Ревновать придворную волшебницу Тациана не собиралась и не считала нужным… По крайней мере, ревновать к собственному мужу. И невозмутимо, без каких-либо видимых эмоций слушала сдержанный рассказ Энцилии о "Переполохе в курятнике" — именно так, как выяснилось, называлась последняя оргия Ренне в павильоне Аффры.

Тогда маркиза Орсини попробовала зайти с другой стороны.

— Сделайте милость, д'Эрве, откройте тайну: как вам удалось привлечь внимание его преосвященства? Ведь монсиньор Вантезе, подобно любому священнослужителю, магов недолюбливает. Да и вообще предпочитает юных послушников, между нами девочками говоря. Но вы его просто очаровали — он весь вечер не отрывал от вас взгляда! Разумеется, до тех пор, пока вы не удалились с Его Высочеством, разумеется…

"Ах ты язва! — мысленно вспылила Энси. — Говоришь, ничего, кроме своей голой арфы, не замечала?! Сама, что ли, с Ренне переспать не удосужилась? Или он на тебя даже и внимания не обратил, оттого-то ты кипятком и писаешь?" Странным образом, именно этот приступ ярости помог Энцилии сохранить самообладание и ответить Хелене спокойно и равнодушно.

— Право же, не знаю, маркиза. Интерес монсиньора к моей скромной персоне интригует и меня саму. Может быть, и в самом деле следует навестить его в храме?

— Да-да, Энцилия, обязательно навестите! — Это уже вмешалась Тациана. — Если уж он захотел с вами встретиться, для этого должна быть достаточно серьезная причина. Я не знаю более достойного уважения жреца у нас в Энграме, чем его преосвященство. Мы с ним дружны еще со времени моей коронации.

Тут княгиня сделала маленькую, едва заметную паузу.

— Но кстати, если уже речь зашла о дружбе… Что там слышно о ваших друзьях-путешественниках, Зборовском и его преподобии? Есть ли какие-нибудь известия от них?

"Так вот зачем меня сюда пригласили! Как же я могла забыть, что мы с Великой не на одном, а на двух мужиках пересеклись-то!"

— Ну, мадам… Насколько мне известно, Юрай и барон Зборовский в данный момент находятся в окрестностях Алатырь-города. Гостят у его сиятельства Всесвята, верховного мага Белозерья. — Энцилия лукаво улыбнулась. — Может быть, тоже чаи распивают.

…

— Подлить вам еще чаю, достопочтенный? — заботливо спросила Танька, хозяйничавшая за столом.

— Да нет, благодарствую, пока не стоит, — Юрай старательно утер со лба испарину. — Разве что чуть погодя…

Эта чашка чая приходилось уже восьмой по счёту, но останавливаться было нельзя ни в коем случае: пока длится чаепитие, продолжается и разговор с Всесвятом, а каждое слово архимага было сейчас для Юрая на вес золота, если не дороже.

— Так все же, Светлейший, смогу я еще когда-нибудь колдовать, или магия для меня теперь навсегда недоступна?

— Ну как бы вам объяснить это попроще, друг мой?

Всесвят тяжело вздохнул. Выражением лица он напоминал сейчас усталого и разочарованного учителя, в десятый раз объясняющего отроку-недоумку, сколько будет дважды два. По сути, так оно и было. Конечно, тупым Юрая, не назовешь, но он все еще пребывал в некотором ошалении после долгих дней беспамятства и повторного лишения магического кольца. "Слабовато котелок варит", — сказали бы у них в Медвежьем Углу.

— Итак, если уподобить магию обычной речи, — продолжал Всесвят, — то решение Конклава и приговор Императора в свое время словно бы заклеили вам рот. Намертво заклеили, и всё. Сейчас же, наоборот: ваш рот свободен, да и голоса вы не лишены — но говорить не умеете. Да и языка никакого не знаете, — ни высокого наречия, ни своего нижне-вестенландского диалекта, или энгрского, уж не знаю, который вам ближе. Не знаете ни единого слова, а что знали — напрочь забыли.

— А вспомнить? Или заново научиться этой речи?

В голосе Юрая надежда и опасение смешались в равной пропорции. Но верховный маг лишь скептически покачал головой.

— Научиться вы, возможно, и смогли бы… Но сначала требуется понять, чему именно вам надо учиться. Сами же знаете теперь, что ваше прежнее кольцо вас отторгало — или магическая структура вашего сознания настолько изменилась, что стала его отторгать. Так что единственное, что я могу сказать вам в утешение: вспоминайте. Только не торопите себя, и какие-то способности постепенно, со временем могут возвратиться. Но на сегодняшний день ваша собственная карта стихий и потоков девственно бела, и требуется дождаться того момента, когда на ней начнут проявляться первые цвета и очертания. Займет ли это дни, месяцы, годы? Этого я вам не скажу, и никто в Круге Земель не скажет, уж поверьте. К тому же, вы должны помнить азы магического искусства: магия прежде всего именно искусство, а не наука. Да, есть общие принципы, но они ничего не стоят без привязки к данному месту, к сегодняшней и здешней структуре потоков. И высокий язык заклинаний, "лингва магика" — это только основа, стандарт, на который обязательно накладываются конкретные и местные уточнения, ибо без них любая ваша волшба будет безымянной, безадресной и, в результате, совершенно бездейственной. Вот, например, если попытаться сейчас выровнять потенциалы трансфера для телепортации, не согласовав частоту вибраций исходной и конечной точек переноса, которые, в свою очередь, зависят от расположения планет на небе и напряжения сил…

Внезапно Всесвят оборвал себя на полуслове, а потом резко встряхнул головой и отхлебнул глоток чая.

— Простите великодушно, Юрай! И сам заметил, что увлекся — вы же у меня не на лекции в Университете сидите, а дома за чаем. Вот, хлебните еще чайку, да и на ватрушки налегайте. Наши фирменные, белозерские, с пылу с жару. А завершая тему — язык свой вы должны найти и распознать сами. Если сумеете.

Юрай обреченно потянулся к чашке, которую хлопотливая Танька только что заново наполнила до краев. Вообще, чай в доме Всесвята резко отличался от того напитка, который подавали в таверне "У бурого медведя" — и даже от того, который сервировали на приемах в энграмском дворце. Напиток, который употреблял главный маг Белозерского царства, по цвету напоминал скорее кофе, а крепостью и смолистостью наводил уже на мысли о дёгте. О да, такой чай бодрил, но пить его без мёда или какой-нибудь другой сладости было просто невозможно, именно поэтому небольшой деревянный столик в малой гостиной, где сейчас сидели сам архимаг, Юрай и Зборовский с Танькой, было полностью уставлен блюдами со сдобой, выпечкой и пряниками.

— Но кстати, Светлейший… — Юрай дождался, пока его радушный хозяин дожует ватрушку, и снова ринулся в бой. — Вы сами упомянули только что о моем прежнем кольце. Оно, как я понимаю, мне более недоступно и неподвластно. И что же теперь? Пока моё кольцо было изъято, мне и магия как таковая была недоступна. Лишь порошки да травки оставались. И что, дальше теперь так же будет?

— Ох, Юрай, Юрай, отшельник-охальник, тайный советник… Вопросы у вас, ну прямо как у того дурака — и пяти мудрецам не ответить! Я же не бог и даже не многомудрый эльф, положены и моим знаниям пределы.

Всесвят опять вздохнул, разводя руками.

— Хотя, в общем случае, кольцо мага — всего лишь инструмент, не более того. Это вы помнить просто обязаны: кольцо концентрирует потоки силы и временно их замыкает, для последующего высвобождения посредством заклинания или другого магического акте. Но само по себе оно не решает ровным счетом ни-че-го! Магическое кольцо, если хотите, подобно воронке, которая собирает молоко и ускоряет его течение в крынку. А если молока у вас нет вовсе, то и никакая воронка не поможет.

— Но всё-таки, вуйко! — подала со своего места голос Танька, оторвавшись от перешептываний с бароном. — Если бы у Юрая было магическое кольцо, он гораздо легче смог бы заметить первые проявления возвращающейся силы. Может, у тебя найдется в загашниках что-нибудь подходящее, хотя бы на первое время?

— Нет!

Ответ Всесвята был моментальным и резким. Всё его былое радушие и гостеприимство мгновенно испарилось в никуда, и следующие слова мага были уже властными и жесткими.

— Тебе твердо сказано было: мешать не буду, а помогать не стану! Так что, гости дорогие, пойду-ка я спать. А завтра поутру и вас в дальний путь провожу. Все, что мог, я для вас сделал, а сверх того — увольте.

И с этими словами раздосадованный Всесвят быстрым и решительным шагом вышел из-за стола.

— Мда-с, — задумчиво проронила Танька, проводив свата до дверей залы слегка растерянным взглядом. — А и вправду, не засиделись ли вы тут, ребята? Дорога-то вам еще вон какая неблизкая предстоит. Так что переночуете, и пока. Только вот напоследок надо бы вас чем-нибудь одарить…

Деваха задумчиво посмотрела на Юрая.

— Значит, не найдется у великого мага для поиздержавшегося путника никакого завалящего колечка?! Ну что же, придется Танюхе самой что-нибудь придумать. Давай сюда палец!

Ничего не понимающий Юрай послушно вытянул вперед указательный палец правой руки — тот самый, предназначенный для магического кольца. До сих пор ему, в отличие от Зборовского, довелось видеть свою собеседницу только лишь в облике веселой и беззаботной девицы Таньки. В иные ее воплощения, несмотря на все рассказы барона, верилось пока еще с превеликим трудом. Но сейчас — случай своими глазами убедиться в правдивости рассказов Влада представиться не замедлил. Когда дева молниеносным движением выхватила из сапога столь хорошо знакомый Владисвету кинжал и отхватила у себя прядь волос, ее лицо и фигура уже начали меняться… И продолжали свое изменение, пока она свивала эту прядь в жгут и обертывала его Юраю вокруг пальца. К тому моменту, когда этот палец с обвязанным вокруг него локоном накрыли две женские ладони, это была уже истинная валькирия в полной силе и славе, и лишившемуся силы волшебнику оставалось только смотреть на нее ошарашенными глазами и с разинутым ртом. Раздавшийся затем звук исходил непонятно откуда, из самых глубин могучего торса Танненхильд, но при этом был на удивление чистым и звонким, как струна лютни. Если в этом и содержалось какое-то заклинание — то заклинание высшего порядка, внесловесное и людям недоступное. На мгновение палец обожгло огнем, потом сухим и трескучим холодом… Но миг миновал, валькирия разняла ладони, и Юрай увидел на своем целом и невредимом пальце свое новое кольцо, переливающееся разными цветами. Более всего эта игра красок походила, пожалуй, на цвета побежалости, которые можно заметить на поверхности раскаленной докрасна железной подковы в тот миг, когда кузнец кидает ее в воду. Но при этом, кольцо сейчас было не теплее самого пальца, да и паленым человеческим мясом тоже что-то не пахло…

— Готово твое кольцо, Юрай. Носи на здоровье и используй во славу! — Голос Танненхильд был зычным и громким. Она по-прежнему сохраняла облик валькирии; стало быть, какое-то дело не было еще доведено до конца.

— Тебе же, Владисвет, даже и не знаю, что и подарить. Дать я тебе уже дала, если помнишь, и притом не единожды. Всё дала, что можно было, и сполна. Разве что…

Крылатая дева чуть помедлила.

— Один раз, запомни, один-единственный раз, если будет у тебя крайняя нужда в моей помощи — приду я на твой зов и помогу. А призовешь ты меня, назвав моим полным именем. И попробуй только ошибиться хоть в единой букве!

Хохот валькирии был подобен грому.

— На сем прощайте, воины. Предначертанное свершилось, обещанное исполнилось, и ваш путь ждёт вас. А мне — недосуг!

Хлопок, вспышка — и вот уже только темная пушистая лисица метнулась вдаль, к выходу из терема. "По воле зверя, по слову леса, по зову крови — сникни, девичья краса, воплотись лиса!"

 

21. Интерлюдия первая

В Круге Земель — ночь большого полнолуния. Сегодня, раз в пять лет, серебристое ночное светило сияет особенно ярко, представляясь взгляду разбухшим и налитым, словно яблоко или свежеотчеканенная серебряная монета. Солнце уже давно скрылось за горизонтом, а остальные планеты — красноватый Маарт, отливающая морской волной Аффра и тускло-серый Саттар — стыдливо померкли, робко стушевавшись на фоне блистательной Луны. Сегодня — ночь ее могущества, ее власти.

Вся лесная живность, от мышей и лягушек до последнего матёрого волчищи, притихла и предпочитает не выползать из своих нор. Одни лишь совы вальяжно и неспешно пролетают над затаившимися чащобами, да надрывно пищат снующие туда-сюда нетопыри. Цветов на лугах по осенней поре, уже не сыщешь, а многие деревья посбрасывали листву. Но и та рыжеватая зелень, которая еще оставалась на ветвях, сейчас тоже торопливо опадает на холодную землю — и в нее поглубже, по самые шляпки зарываются поздние грибы: малохольники, чернушки, рыжики… Одни только мухоморы горделиво расправляют в ночи свои широкие пятнистые зонты, половчее подставляя их под яркий лунный свет.

Крестьяне в эту ночь предпочитают набухаться до одурения брагой или самогоном — с тем, чтобы завалиться потом на боковую и спать непробудным сном хотя бы до восхода солнца, а по-хорошему — так и до полудня. Холопские дети нынче тоже неспокойны, и мамки чаще всего берут их к себе в постель, чтобы обнять и успокоить, а самым малым — так и просто сунуть титьку в рот. И те измученно засыпают, так и не выпустив материнской груди.

Зато для знати, особенно для самой буйной и порочной части ее — это ночь балов и карнавалов, обильных возлияний и разнузданных оргий. Одна за другой хлопают в потолок пробки из бутылок игристого в бальных залах дворцов Эскуадора и Хеертона, неутомимо плещет красное вино в роскошных тавернах Эгедвереша, пенится через край тёмное пиво в игорных домах Пятикамска, где степенно шлепают картами бородатые великоросские купчины. А в прославленных банях Джерба и Аль-Баххара вовсю пыхтят кальяны, и шахварские эмиры по очереди с наслаждением вдыхают терпкий, с яблоневым или вишневым привкусом, дымок. И конечно же, по всему кругу земель слышится скрип кожи — это распухают кошельки шлюх и продажных девок, заработок которых за сегодняшнюю ночь в пять, а то и во все двадцать пять раз превзойдет ночь обычную.

Нежить сегодня тоже неспокойна и взбудоражена, хотя и не особенно кровожадна — ей просто не на кого охотиться. Но уж попраздновать — так в самый раз. Вурдалаки и упыри неспешным шагом обходят свои вотчинные кладбища, любуясь убранством могил, резьбой оградок и великолепием гробов, а заодно и проверяя сохранность покойников — не позарился ли на них кто-нибудь из вороватых соседей?! Русалки и водяные водят хороводы в озерных глубинах, раскручивая крутые водовороты, а еще плетут венки из живой рыбы и соревнуются между собой — кто выдует самый большой пузырь. Вот кикиморы, те шалят и резвятся у себя на болотах словно дети — те дети, которыми они так и не стали: лепят дворцы и кукол из грязи, наряжая их в одежды из тины, а еще швыряются в трясину камнями, норовя произвести всплеск посильнее или фонтан грязных брызг повыше. Зато ведьмы — уж эти веселятся не по-детски, предаваясь свальному греху на облюбованных заранее пригорках. Шаловливо подставляют свои задницы для поцелуев приглашенным вампирам из лесных, пронзительно визжат от плотских удовольствиев и выписывают в небе фигуры высшего пилотажа на помеле… Потому что — большое полнолуние!

…..

Его преосвященство монсиньор Вантезе, первосвященник Великого первохрама Тинктарова, что в Вильдоре, неторопливо снимает у себя в келье парадную черную мантию с капюшоном, специально предназначенную для торжественных церемоний. Он устал и вымотан, но пребывает в приподнятом состоянии духа. Дневная служба, продолжавшаяся более трех часов, потребовала от него огромных усилий, но зато прошла она с блеском. Многие тысячи энграмцев заполнили площадь перед храмом, и пожертвований удалось собрать даже больше, чем рассчитывал иерарх. А после этого состоялась еще и вторая служба, вечерняя — герметическая, сокровенное таинство для посвященных. И хотя физических сил она требовала меньше, но напряжения духа, истовости и глубины растворения в эманации божества — гораздо больше. Впрочем, ему-то было не привыкать к испытаниям во время обряда Великого Служения Тинктарова, зато другие…

Монсиньор переводит взгляд на Береха. Щуплый светловолосый мальчишка весь в испарине — еще бы: ему, первому певчему храмовой капеллы, сегодня тоже пришлось нелегко. Именно поэтому после завершения вечернего обряда первосвященник приветливо махнул своему лучшему дисканту, подзывая и приглашая к себе.

— Что, изрядно натрудилось сегодня наше Серебряное Горлышко? — ласково спрашивает монсиньор, поглаживая отрока по льняным волосам. — Ну ничего, сейчас мы его подлечим. Запоешь как новенький.

О том, что последует дальше, оба прекрасно знают с самого начала — и ожидают с нетерпением. Отец Вантезе уже снял мантию и приспустил исподнее, так что Берех становится перед Верховным Жрецом на колени и радостно приникает ртом к его мужскому орудию. Некоторое время монсиньор и отрок движутся навстречу друг другу и обратно в полном безмолвии: тишину нарушают только два учащенных дыхания. Наконец, молчание взрывается мощным возгласом священнослужителя: "Славься в веках Тинктар, и да пребудет с нами даруемое Тобой вечное обновление!" Певчий глотает извергаемое в него семя, смакуя этот липкий вкус и чувствуя, как божественная мягкость успокаивает и исцеляет его перетруженные голосовые связки.

— Да восславится во веки веков, — отвечает отрок заново окрепшим звонким голосом.

…..

От храма Тинктара буквально рукой подать до левого крыла великокняжеского дворца. Там, в своих покоях, на мягкой пуховой кровати безутешно плачет княжна Ида, уткнувшись головой в подушку. Она сама не знает, почему ей плачется и чего ей хочется. Просто плачет — тихо и печально, без стонов, без жалоб. Какие-то темные и непонятные чувства бушуют в ней, но княжна не в состоянии облечь их в слова или хотя бы выразить жестами. И поэтому просто плачет с самого заката, не переставая ни на минуту.

Рядом с ней сидит сейчас на постели сама Ее владетельное Высочество Великая Княгиня Энгрская и Амедонская. Конечно, у княжны имеется не один пятерик5 фрейлин, и все они могли бы похлопотать о девочке, пока Тациана пила бы и танцевала на праздничном балу вместе со своим царственным супругом и всеми сливками великосветского общества. Но разве может мать оставить в горести свою единственную дочь, а целительница — не попытаться утешить боль страждущей? И белокурая монархиня в торжественном бальном платье сидит теперь рядом с Идой, нисколько не тревожась о том, что слезы и сопли дочери могут это платье испортить. Гладит девчушку по голове и плечам, целует и обнимает, поет какие-то старые песенки из своего собственного детства — например, про двух медвежат, один из которых все время качал ногой, или про глупого несмышленого мышонка…

— А помнишь дядю Юрая, доченька? Вот вернется он скоро из Свейна, привезет тебе в подарок расписную деревянную лошадку. Знаешь, малышка, каких делают в Свейне замечательных деревянных лошадок? Тебе обязательно понравится!

…..

Совершенно не деревянная, а вовсе даже живая лошадка его преподобия тайного советника мирно посапывает сейчас в стойле, на придорожном постоялом дворе в белозерской деревне Большие Вязёмы, что стоит на Фейнском тракте. Гнедая кобылица вдосталь нажевалась пахучего сена и теперь вполне довольна жизнью, равно как и ее сосед по стойлу, каурый жеребец барона Зборовского — несмотря на изрядный путь, который им пришлось проскакать сегодня под седлом.

Зато ноги и зад самого Юрая и вправду одеревенели от долгой поездки. Совершенно измотавшийся за день, он спит сейчас мертвецким сном на жестком казенном ложе и только изредка принимается теребить сквозь сон правую руку, где на указательном пальце живет своей жизнью новое, непривычное и непонятное кольцо.

В соседней комнате похрапывает Владисвет. В ночь большого полнолуния вампиру было бы отнюдь не до сна, если бы он заблаговременно не прикупил у деревенского мясника кувшин свиной крови и не выпил ее до капли перед ужином. Но, на всякий случай, барон вопреки обыкновению затребовал на сегодняшний ночлег две отдельные комнаты и плотно запер дверь. Так что теперь Зборовский тоже безмятежно спит, и снятся ему нежные, ласковые руки Энцилии.

…..

Энцилия леди д'Эрве, волшебница первого ранга при дворе Энграма, тоже забылась сейчас сладким сном на широкой мягкой кровати. Ее нежные и ласковые руки обнимают посапывающую рядом графиню фон унд цу Мейвенберг, верховного мага Великого княжества Энграмского. Конечно, Энси с огромным удовольствием веселилась бы сейчас на балу или хотя бы предавалась любострастию с Клариссой, но у обеих к исходу вечера просто не осталось уже никаких сил. Ибо канун Большого Новолуния — это прежде всего наилучший день для приготовления многих магических снадобий и для зарядки амулетов. Тех из них, которые находятся под знаком Луны — в особенности. И вся Обсерватория с самого раннего утра трудилась сегодня не покладая рук, начиная с Ее Светлости Клариссы и вплоть до последнего ученика-приготовишки. Там же, в главных апартаментах Обсерватории, обе смертельно уставшие волшебницы и рухнули в кровать. И все, на что их хватило — это нежные объятья при засыпании.

…..

А вот Фейнскому Лешему сейчас не до сна. У него ведь на хозяйстве — огромный лес, за которым в эту ночь глаз да глаз нужон! Тем боле, людская граница через его лес пролегает. Вот задерутся, не приведи Арман, свейнские с фейнскими по пьяному делу — могут ведь и пожар учинить, и бобровые запруды на ручьях порушить, и медведю в берлогу нагадить. Вечно с этими людьми проблемы. Вона погляди-ка, весь осинник на колы извели. Супротив нежити, значит. А что ж, если она нежить, так ей и не жить теперь вовсе? Опять же, как речке без осины быть? Тень откуда возьмется, я спрашиваю? Крутой берег кто укреплять будет? То-то же.

Да и без людей заботы хватает тож. У ведьм, к примеру, нынче сходка. Как разойдутся, начнут зверью пакостить, на дубы порчу насылать… И чем им эти дубы не угодили?

Так оно по всему и выходит, что лес-то всехний, а в ответе за него — он один! И ничего не попишешь, старина: вылезай из уютной землянки, и — вперед с обходом!

…..

Зато деве Вайниэль торопиться незачем. Ни сегодня, ни вообще. Хотя по эльфийским меркам она еще весьма молода и на Лестнице Познания поднялась только до уровня "Читающей элементали", но по сравнению с народами, населяющими Круг Земель, ее можно было бы назвать ровесницей Вечности. Да и идти ей особенно некуда — ей, помнящей теплые светлые леса Заокраинного предела, выходить сейчас на присыпанные скрипучим ранним снегом и продуваемые леденящими ветрами склоны свейнских гор? Увольте! Разумеется, она сама выбрала свою судьбу, став на путь Глубокого Постижения Сущностей, и ближайшие годы ей суждено провести здесь, на северной окраине Людского Континента, постигая природу Холода как аспекта мироздания. Но акцептировать холод, пресуществлять его в структуре собственного тонкого тела вполне возможно, физически за порог и не выходя! И эльфийская дева молча сидит у окна Большого Дома — эльфийского поселения, поставленного здесь давным-давно, задолго до исхода в Заокраинный предел. Ее фигура тонка и источена пылью столетий, резко прочерченные скулы четкими линиями обрамляют необычной формы лицо, словно бы составленное из двух соединенных основаниями трапеций, а светло-голубые глаза, высокие брови, идеально ровный нос и большие тонкие губы еще острее подчеркивают отделенность этой девы от здешнего мира.

Что ж, уже довольно скоро — через пару веков, не более — она достигнет следующего уровня, "Нанизывающей орнаменты", и проследует отсюда в иные края за новым постижением. А пока что Вайниэль сидит в тишине у окна своей горной резиденции. Сидит и проникает взглядом в холодный свежий снег, подсвеченный Большой Луной.

…..

В небольшой горной пещере в двадцати примерно лигах от староэльфийского поселения, напротив, не сыщется сейчас ни холода, ни тишины. Здесь кипит работа — кипит в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Кипит в громадном котле, шкворча и издавая зловоние, а Трор и Рафф лопатками аккуратно подкидывают в этот котел все новые и новые порции кроваво-красного камня, изредка перемежая их кусками черного самородного угля. Братья похожи друг на друга: оба высокие, тощие, жилистые и с острыми бородками, хотя старший, Трор, чуть выше и плотнее шустрого и суетливого Раффа. На лицах у обоих — копоть, а кожа дряблая и серая: следы долгих лет жизни в пещере и каждодневно вдыхаемых миазмов.

Третий же кобольд, Хайек, занят сейчас тем, что раздувает тлеющие угли под треножником, на котором покоится котёл. Хайек невысок и толст. В отличие от своих практически лысых приятелей, он обильно волосат, и космы у него на голове торчат во все стороны, словно иголки у ежа. К тому же он слеп на правый глаз, и мутное бельмо — это первое, что замечаешь в его облике. Но левым глазом он видит превосходно, и поэтому пристально вглядывается сейчас в клокочущую массу. Принюхавшись, остается чем-то недоволен и аккуратно подсыпает в котел щепоть известкового порошка из мешочка, который висит у него на поясе. Из всей троицы он — самый опытный, и именно ему решать, когда варево будет готовым.

— Пора, братцы! — провозглашает артельный старшина. Он тушит огонь под треногой, и все трое, натянув толстенные рукавицы, осторожно наклоняют раскаленный котёл и выливают его содержимое в широченную кадушку, на две трети заполненную белейшим снегом. Плеск, шипение и влажный вонючий дым немедленно заполняют всю пещеру. Наконец, муть развеивается и Хайек, подойдя к кадушке, внимательно вглядывается в ее содержимое. И, заприметив сквозь талую воду желанный металлический блеск, злобно хохочет своим низким голосом:

— Ха-ха-ха, попались, людишки! Рудокопы паршивые, старатели поганые… Не будет вам нынче ни серебра, ни золота — все в обманку уйдет!

…..

"Ах, что мне то золото, что серебро? — неспешно и лениво размышляет Айюль-ханум абу-ль-Бахрави, пока два мускулистых, до черноты загорелых прислужника в четыре руки разминают и массируют ее распаренное обнаженное тело. — Все алмазы и рубины, все шелка и пряности подлунного мира — лишь прах и пыль под стопой Армана, творца и вседержателя нашего!"

Презирать мирские богатства не составляет для ханум ни малейшего труда. "Не в деньгах счастье, когда их много", гласит народная мудрость, а уж ей, старшей дочери правителя аль-Баххара, крупнейшей провинции шахварского халифата, стесненности в средствах испытывать отроду не приходилось. И теперь она продолжает философствовать о бренности суетного мира, одновременно нежась в крепких и уверенных мужских руках.

Воистину, ночь большого полнолуния — это самим Арманом предназначенное время для полного очищения. Как духовного, так и телесного…

(…а загорелые пальцы и розоватые ладони тем временем втирают ей в кожу благоухающее розовое масло…)

Айюль — настоящая красавица, по шахварским меркам, хотя снобы и выскочки при дворе Эскуадора или Хеертона навряд ли сочли бы ее привлекательной. Но здесь, на юге, ценится именно такая красота: девушка упитанна и полна — полна жизненной силы и энергии, полна желания и неги. Ее покатые округлые плечи белы и нежны, глубокая ложбинка между тяжелыми, сочными грудями завораживает и манит, а тугие ягодицы и полные бедра сулят бездну наслаждений. Приветливое округлое лицо оторочено черными, как смоль, волосами и бровями. Столь же черен и цвет ее глаз, а маленький изящный носик и пухлые алые губы довершают лик, достойный легендарных небесных дев. Недаром покои в губернаторском дворце просто ломятся от лаковых миниатюр, эмалей и камей с портретами "луноликой гурии Баххара", какой ее прославили на весь халифат многочисленные поэты и художники.

Нет, все-таки сегодяшней ночью и тело, и душу следует сохранить в чистоте. Так что, ребята, вашими крепкими стояками, вашим желанием и вашим семенем я сполна полакомлюсь как-нибудь потом. А на остаток этой ночи у меня — другие планы.

И Айюль-ханум небрежным жестом отсылает прислужников прочь.

…..

"Планы, планы, планы… Ох уж мне эти планы!"

Его превосходительству Филофею, ректору Е.И.В. Университета Высокой и Прикладной Магии, в эту ночь не спится. Неразбериха последних недель вымотала все нервы: планы учебные, планы исследовательские, планы занятости преподавателей… Заместитель декана Школы Отражений и Воплощений нашел себе тепленькое место при дворе и собирается уходить; кого поставить теперь на его место — совершенно непонятно. Несколько аспирантов из Школы Стихий и Элементов одновременно заболели тяжелейшим гриппом, который не берет никакая магия и никакие лекарства — и кто теперь должен вести занятия у студентов-младшекурсников, спрашивается? А почтенных лет доцентша с отделения Потоков ни с того ни с сего вздумала рожать — это в ее-то годы! И опять-таки нужна замена…

Устав ворочаться с боку на бок, Филофей встает с кровати, укутывается поплотнее в теплый халат и идет из спальни в домашний кабинет. Там, в шкафчике, хранится едва начатая бутыль "Настоя семнадцати трав". Ректор опрокидывает первую стопку не присаживаясь, тут же наливает вторую и, подойдя с ней к тяжелому "академическому" столу, устраивается в любимом кресле.

"Ну себе-то хоть не ври, старина! Тебя же сейчас не все те планы беспокоят, а только один-единственный. Решающий."

Сегодня, в ночь Большого Полнолуния и в уединенной тишине, стоит наконец всерьез поразмыслить о том главном плане, который вот уже несколько лет вызревает в голове Филофея. Ректорскую мантию он уже давно перерос, пора становиться верховным магом Вестенланда. Да, дружище Филофей, ты этого достоин! Остается только найти слабые места в позиции Мальгариона и заручиться поддержкой остальных постоянных членов Конклава. Ну, со слабыми местами понятно: либеральные замашки Верховного Мага Вестенланда не только привели к совершеннейшей разболтанности и непочитанию старших, которые махровым цветом расцвели в последнее время в местном сообществе магов. Гораздо важнее, что это либеральничанье успело набить оскомину многим и многим при императорском дворе, так что отставка нынешнего архимага будет воспринята с пониманием. А повод найдется всегда. Взять хотя бы ту же историю с помилованием Юрая… Надо будет все-таки усточнить, что же с ним произошло тогда в Малой Роси и жив ли он пообще.

Но второе, не менее важное: позиция остальных старейшин. На Всесвята надежды мало — он точно такой же "добренький" и правильный, как и Мальгарион. Другое дело, что Саонегру меня наверняка поддержит — в обмен на то, что я, в свою очередь поддержу его в этой странной и непонятной интриге, которая сплелась сейчас в Эскуадоре между Королевским Двором, Магиумом и обоими первыми храмами. Нгуен? Ну, этот косоглазый хитрюга наверняка воздержится, занимая выжидательную позицию. Итак, один за, один против, один воздержался. Кто же остается? Остается Рафхат. Главное неизвестное, джокер в моем пасьянсе. Значит, надо выходить на Рафхата.

…..

Его сиятельство Рафхат бен Эльм, верховный маг халифата Шахваристан, стоит на террасе своей резиденции и внимательно вглядывается в небо. В двух шагах лениво плещется волна, а где-то в отдалении слышны напевы зурны и щебетание разгулявшейся мòлоди. Но Рафхату сейчас не до развлечений. Что-то странное происходит в последнее время с движением светил на небосводе, и на недавнем собрании Малого Дивана звездочеты так и не сумели ни найти этому причин, ни истолковать значение. Проще говоря, облажались вчистую! Конечно, если годами перепевать одно и то же, наизусть заучивая манускрипты своих учителей и учителей своих учителей, то теперь остается лишь разводить руками, морщить лбы и чесать в затылках: "Ничего подобного у мудрецов древности не описано!" Но другие-то люди тоже не слепы, и пара глаз есть у каждого! Вчера Рафхату удалось наконец уломать Абу-Фаризи, верховного жреца Армана, и посетить с его разрешения храмовую библиотеку. Ведь башня этого храма — высочайшая среди зданий Шахваристана, да и всего Круга Земель в целом. А жрецы столь же пристально наблюдают с ее высоты за звездами и планетами, как и маги, но записи в храме намного древнее — их не затронули страшные пожары в приснопамятную эпоху правления падишаха Семпая Четвертого, когда Магическое Собрание выгорело дотла. И именно среди тех храмовых записей, слава богам, Рафхат и отыскал упоминание о точно таких же изменениях во временах восходов и заходов планет, как и те, что происходят ныне.

А обошлось это бен Эльму и Чудотворящей Палате совсем недорого — все-таки, пребывание на должности Верховного Мага с неизбежностью научает быть больше дипломатом и торговцем, нежели волшебником. Учитывая извечно непростые отношения между магами и служителями культа, две меры золота — совсем неплохая цена. Две полновесные меры золота, да еще Жанна — юная служанка Рафхата, которая нынешней ночью согревает постель Абу-Фаризи. Хотя отдавать Жанну в чужие руки, конечно, было жалко: она — воистину драгоценная жемчужина женской половины его дома. Юна как рассвет, стройна словно газель, гибка подобно тростнику — и с роскошными черными волосами, длиной своею достигающими того самого места, где изящная спина девушки теряет свое благородное наименование. Ах, Жанна…

…..

Зато волосы ее светлости Ирмы, герцогини де Монферре, к сегодняшней ночи подстрижены предельно коротко, а яркостью и белизной не уступают небесной покровительнице нынешнего бала — Большой Луне. Такой серебристо-белый оттенок достигается специальным настоем из редких водорослей, растущих у берегов Асконы. Вне пределов королевства этот настой труднодоступен до чрезвычайности: практически весь сбор сразу же раскупается модницами Эскуадора. Но сочетание герцогских денег и герцогской же власти способно творить чудеса даже на расстоянии, преодолевая границы империи. Так что несколько флаконов заветной тинктуры прочно заняли свое место в будуаре герцогини. К тому же шевалье Эрдр, ведущий маг герцогства, наложил на прическу госпожи пару специальных заклятий, и она должна теперь до утра сохранить форму и цвет, несмотря на все эскапады шальной головы, которую эта прическа украшает.

Сегодня Ирма одета пажом: обтягивающие мужские лосины, кружевная рубашка с жабо и короткий камзол донельзя удачно подходят к ее прическе, а завершает облик пристегнутый к поясу короткий клинок. Клинок скорее дамский — но острый, надежный и удобный в применении, в чем герцогиня только что в очередной раз убедилась, отделив им от тел головы двух пойманных намедни с поличным воров. "Убиты при попытке к бегству", хладнокровно обронила она тюремным стражникам — и никто не станет доискиваться до следов вампирских клыков на телах татей. А кровь в ночь Большого Полнолуния вкусна как никогда, и как же было не позволить себе двойную дозу бодрости?!

…..

Уж чего-чего, а бодрости на дне вот уже пятого по счету кубка с вином шевалье Макс Леруа так и не обнаруживает. Как, впрочем, и на дне четырех предыдущих. Всё те же тоска, скука и раздражение, прибывающие с каждым новым глотком. И не в том даже дело, что вино было ординарным и донельзя примитивным — а на что-нибудь более приличное у него просто не хватало денег. Столь же банальной и донельзя примитивной была и вся теперяшняя жизнь. Отцовский титул виконта ему, как третьему по счету сыну, не перейдет ни при каком раскладе: у обоих старших братьев уже есть сыновья. Военная карьера? Но большой войны пока не предвидится — ни в родном Сорме, ни во всей Империи. Вот и приходится тратить свое воинское искусство на дурацкие поединки, причем число идиотов, желающих непременно вызвать на бой именно его — до неприличия юного, но уже известного во всем графстве мастера меча и алебарды — почему-то никак не уменьшается, хотя только за последний год он уже отправил в последний путь, к огненным полям Тинктара, никак не менее двух пятериков таких придурков. Пойти служить в храм? Нет уж, избавьте — рука Макса привыкла к клинку, а губы — "к винной кружке и пылкой шлюшке", как поется в песне. И часами талдычить молитвы или воскурять благовония ему западло.

Хорошо было бы, конечно, заделаться волшебником. Роль боевого мага привлекала его с самого детства: метать во врагов огненные шары, воздвигать на их пути ледяные стены, и чтобы с лезвия меча стекали разящие молнии… Красота! Остается только такая мелочь, как колдовские способности — каковых у Макса не обнаружилось, хоть ты тресни. Пять раз, по обычаю, привозили его мальчишкой в столицу графства, в Сомье. Сначала отец привозил, а в последний раз — уже старший брат. Пять раз водили в Башню Мудрости, на потеху тамошним магам, а результат один: хрен! Нет, с "хреном"-то как раз все в порядке, от девок отбою нет. Нравится им этот улыбчивый кудрявый брюнет, весь из себя стройный, молодой и наглый. Только богам он, судя по всему, не нравится. Ибо не дал ему Арман никакой власти над силами и потоками, да и Тинктар с искусством трансформаций не подсуетился. Вот и сидит юный шевелье Леруа ночью Большого Полнолуния в трактире и меланхолически размышляет, что ему делать дальше. Заказать, что ли, еще одну кружку вина? Или, может, податься в Аскону? Говорят, что королю Франсиско нужны умелые и храбрые воины…

……

— Королю нужны воины, умелые и храбрые! Настоящие воины, а не криворукие хлипкие трусы. Ты понял, мразь?

На красную, всю в рубцах спину несчастного рекрута ложится новая плеть. Хорошо ложится — красиво, хлёстко, с оттягом. Не сыскать среди катов, палачей и заплечных дел мастеров во всем Круге Земель никого, кто мог бы сравниться в этом непростом искусстве с доном Серхио Рамирешем. Как никто иной, умеет он вытянуть жилы из шахварского шпиона, загнать иголки под ногти предателю, снюхавшемуся с агентами Вестенланда, или подпалить пятки злоумышленнику, замыслившему отравить наследника асконского престола. Умеет и любит, хотя и занимается этим чаще всего в силу государственной необходимости. Но сегодня, в праздничную ночь — у него тоже праздник. Бенефис. Можно сказать, показательные выступления: поодаль в мягких глубоких креслах уютно расположились и любуются сейчас мастерством Рамиреша дама его сердца, прекрасная донна Мадлейн, и ее амедонский гость, лорд Сальве. На последнего у Серхио с Мадлейн большие планы, и сейчас самое время намекнуть его сиятельству на его собственную возможную судьбу, если маг, не приведи Арман, окажется не на высоте. Так что плачь и проклинай фортуну, трусливый солдат! А лучше — благодари богов, что сиятельному дону Серхио захотелось продемонстрировать гостям свое искусство именно в наказании плетьми — а не в четвертовании или в заливании расплавленного свинца в глотку. Да уж, благодари богов постарательнее!

…..

— Благодарю вас, высокие боги, за ваши дары и мудрое участие в моей судьбе!

Низкий, до самой земли поклон — сначала направо, потом налево.

— Прими мою хвалу, Арман-созидатель, за все то, что ты мне ниспослал…

С этими словами мастер Шуа-Фэнь, невысокий седой мужчина преклонных лет, подливает масла в тлеющие угли справа от себя, и пышный столб пламени устремляется в небеса, к Великой Луне. Шуа стоит сейчас на коленях между двумя жертвенниками, в маленьком внутреннем садике своей резиденции в Дьеме — средних размеров губернском городе в северо-западной части империи Чжэн-Го. Потом он поворачивается ко второму жертвеннику, слева от себя.

— Тебя же, Тинктар-завершитель, я благодарю за все то, от чего ты меня избавил.

Новая порция масла, новый столб огня… Ну а теперь, когда боги умилостивлены, стоит вернуться назад в хижину и предаться течению мыслей.

Шуа, осторожно переставляя ноги, возвращается в дом. Хотя мастер подтянут и почти изящен, но ему, все-таки, далеко не двадцать пять лет, да и торопиться уже некуда. А невысокий столик в "зале для сосредоточения" уже накрыт: в одной плошке — порция риса, в другой — орехи в меду, в маленьком кувшине — крепкая бамбуковая водка. Нет, ничто так не настраивает глаз мудреца для созерцания, как чистейший продукт лучших дьемских винокуров! И Шуа-Фэнь садится, скрестив ноги, на циновку перед столиком. Делает осторожный глоток, смакуя обжигающий и иссушающий вкус напитка, потом аккуратно закусывает щепотью риса. Сегодня — ночь раздумий о судьбе и о пути. Поэтому можно расслабить члены, сконцентрировать взгляд и позволить своим мыслям плавно и безмятежно всплывать на поверхности сознания: именно в этом и состоит срединный путь мудрости.

Воистину, мы должны благодарить богов не только за то, что они нам дарят, — течет поток бессловесных слов в его голове, — но и за то, чего лишают. Три пятилетия назад я стоял на вершине могущества, став ректором Магического Университета в Хеертоне и познав самые высокие уровни волшебствования. Но сколь же хрупким и непрочным оказалось это могущество! Потом, возвратившись в Чжэн, я отступил от магии и обратился к жреческому служению. Но и это не помогло душе обрести равновесие: молитва — всего лишь, в котором-то смысле, зеркальное отображение заклинания, только опирается оно не на стихийные силы, а на божественные. — Мысль перескакивает куда-то в сторону, но мудрец не мешает ей, а только следит за ее движением. — Всё-таки что-то несоразмерно в нашем мире, лишая его равновесия: пять стихий не делятся поровну между Арманом и Тинктаром, и это соперничество, извечное перетягивание каната между магами и жрецами… Да, соразмерность — вот ключевое слово, недостающее звено, вершина моей сегодняшней медитации…

И на мастера Шуа снисходит просветление — исполненное ощущением свершившейся истины блаженное состояние вне времени и пространства… Незаметно и плавно переходящее в сон.

…..

Зато гуляки, собравшиеся в "Золотой вазе и цветке сливы", сегодняшней ночью спать не намерены вовсе. Шикарное заведение — самое злачное в Дьеме, что-то среднее между кабаком и борделем — буквально ломится от посетителей. Кого только здесь не увидишь: торговцы, ростовщики, лекари, управители поместий, отпрыски мелкого дворянства, студенты… Они сидят за столиками, пьют вино, жуют острые и пряные лепешки, болтают о делах и не по делу… И все, как один, не отрывают глаз от сцены. А на сцене блистает сегодня Минь Гао — юная, ослепительно рыжая танцовщица, наипервейшая звезда местного полусвета. Она кружится в танце под музыку двух флейт и лютни — и, не прерывая танца, неспешно скидывает с себя одну за одной все многочисленные одежды. Пока не остается, наконец, совершенно голой.

Минь еще совсем молода, и никому не ведомо, откуда у нее столь прекрасная пластика движений. Но когда она извивается в непристойных позах и бесстыдно распахивает настежь на всеобщее обозрение свои "нефритовые врата", все мужчины в зале, как один, истекают слюной вожделения: это юное, хрупкое девичье тело со стройными ногами, небольшими высокими грудями и нежной розоватой кожей — оно создано для наслаждения. Это миловидное личико, маленький прямой нос, пухлые губки — они предназначены для мужской услады. А как неистово трясутся ее заплетенные во множество маленьких косичек волосы, когда она изображает на сцене "божественное содрогание похоти", ту самую, воспетую поэтами "маленькую смерть"…

Вот именно, что изображает. На самом деле она глубоко презирает всех этих кобелей и жеребцов, перед которыми раздвигает два раза в неделю свои тщательно выбритые нижние губки. Повернись судьба по-другому, согласись на другое сама Минь Гао — танцевала бы сейчас на балах в столице и кушала бы с золота. Но она выбрала свой собственный путь, и это значит — снова и снова плясать ей в голом виде на сцене провинциального вертепа, дразня и заводя едва переступивших порог отрочества дрочунов за компанию со стареющими отцами семейств на грани мужского бессилия. Лишь острый глаз философа или шпиона мог бы заметить легкое презрение в изгибе ее нижней губы, а для всех остальных — она радостно улыбается своим зрителям, обещая неземные радости.

Впрочем, пора бы уже и кончать представление. Отработанным движением Минь подымает вертикально вверх сначала одну распрямленную донельзя ногу, а потом другую, оба раза на краткое мгновение демонстрируя свои распахнутые женские глубины. И, наконец, разворачивается спиной к публике и застывает, наклонившись до полу и салютуя зрителям задранной к небесам задницей — что называется, в позе "раком".

Но завсегдатаи и знатоки не торопятся с аплодисментами. Они ждут традиционного финала, предвкушая возможность всласть погоготать. И действительно, из дверей кухни появляется сам старина Жу — хозяин заведения. На голове у него белый поварской колпак, а в правой руке съемная ручка от сковородки — круглая деревяшка, один конец которой закруглен, а на другом — железная скоба.

— Ишь, выставила окорока, — зычно провозглашает Жу. — А слабо тебе сковородник в жопу засунуть?

Публика раздражается дружным хохотом.

— Нет, хозяин, не слабо, — нежным робким голоском отвечает рыжая Май, вскакивая на ноги — Только вам вот слабо заплатить столько, сколько это будет стоить. Пятьдесят золотых!

Зрители разочаровано замолкают. Пятьдесят золотых — это деньги, на которые можно купить пару коров или пяток молочных коз. А если хорошенько поторговаться — так и небольшой домик в дальнем пригороде. Больши-и-е, ну очень большие деньги!

На самом деле, последний диалог Жу и Минь Гао — не более чем клоунская реприза, чтобы поостудить горячих парней, заведшихся после выступления танцовщицы. Пятьдесят золотых монет! Да кому ж в голову взбредет выкинуть такие деньги?! Даже просто принести их с собой в кабак — уворуют ведь втихую, или просто ограбят внаглую…

Но, похоже, сегодняшней ночью Тинктару угодно сыграть забавную шутку. Неожиданно среди напряженной тишины поднимается какой-то заезжий купец, явно накурившийся дурман-травы, и его толстая волосатая рука вздымает над головой тяжелый кошель.

— Жа-а-алаю! Плачу! Давай засовывай — или ославишься треплом на всю империю!

Минь Гао слегка морщится, однако ничего не поделаешь: коль назвался грибом — будь готов и к сковородке. До сих пор такого не случалось еще ни разу, но хозяин заранее обговорил с девушкой и эту, казалось бы немыслимую, возможность. Он приносит кувшин жидкого масла, а потом деловито пересчитывает золотые, пока Май обильно натирает этим маслом деревянный сковородник и у себя между ягодиц. А затем, вернувшись в последнюю позу своего выступления — медленно, мучительно медленно проталкивает толстую деревяшку вовнутрь. Тугое кольцо раскрывается нехотя, болезненно, мучительно… Но вот девичья задница наконец распахивается, и сковородник буквально проваливается вглубь до упора — на добрые пол-локтя в длину.

Завороженная публика притихла, наблюдая невиданное зрелище, и в наступившей тишине Жу громко считает вслух удары своего сердца: "Раз, два, три, четыре… Пя-а-ать!" Зал разражается криками, свистом, улюлюканьем — а девушка, осторожно вытащив из себя сковородник, хватает одежду и убегает в свою комнатку.

Внутри все саднит и болит, но артистка сегодня счастлива: теперь ей наконец-то хватит денег, чтобы купить в лавке антиквара заветный свиток! Она присмотрела его уже давно, а мечтала "еще давнéе", но ей бы еще копить и копить месяцами, если бы золотишко не обломилось сегодня в одночасье. Для старьевщика предмет мечты Май — просто древняя рукопись с непонятными буквами. Ему и не пришло бы в голову, да и никому бы в городе не поверилось бы, что молоденькая танцовщица и шлюшка из "Золотой вазы и цветка сливы" свободно читает на лингва магика. И что она способна распознать в старом, вылинявшем свитке чудом сохранившийся экземпляр "Заповедной книги иодаев" — она, Минь Гао, когда-то рожденная любимой дочкой халифского судьи в столичном Шахваре, получившая прекрасное образование… И сбежавшая из дому, бросившая все ради свободы, ставшая хозяйкой самой себе — вместо того, чтобы послушно следовать родительской воле, уже расписавшей ее жизнь до самой смерти "так, как это принято в обществе".

Завтра! Да, завтра же утром она побежит в лавку и купит себе этот свиток. А жопа — ну так на то она и жопа, поболит-поболит, да и перестанет.

….

Ночь уже близится к концу, но старец Горешай по-прежнему не разгибается над свитком "Заповедной книги иодаев". Он сидит у себя в горнице в маленьком селении Барабожь, что затерялось на самом краю круга земель, у чжэнгойской границы на самом востоке Малой Роси — худой тонконогий старик с поредевшей, бесцветно-седой шевелюрой, прикрытой для молитвы потертым, странного вида малахаем. Большая Луна уже почти добралась до горизонта, но покуда ее света еще хоть сколько-нибудь хватает для чтения, Горешай будет снова и снова без устали длить свое чтение и молитву — до тех пор, пока затухающее серебрение Луны не померкнет под первыми алыми лучами восходящего Солнца. И тогда, вместе с его молением, завершится и Ночь Большого Полнолуния

 

22. Музыка льдов

Эй, корчмарь, плесни-ка в кружку вина,

А я песню спою пока…

В дальних свейнских горах есть вершина одна,

Недоступна и далека.

Днём, под ярким солнцем, слепùт она глаз,

Изукрашена снегом и льдом.

Но всмотрись позорче в закатный час —

Ты увидишь призрачный дом.

В нём высокие окна хрустально чисты,

Невесом и воздушен свод,

В потолках — витражи неземной красоты,

И негромко свирель поёт.

Странной и необычной была песня гусляра в сегодняшнем постоялом дворе. За те долгие дни, что они со Зборовским следовали от берегов Бела Озера по направлению к Островскому скиту, Юрай уже успел выучить наизусть весь небогатый репертуар скоморохов, фигляров и песнопевцев, развлекавших проезжих гостей в придорожных трактирах. Состоял тот насплошь из песен либо героических, либо похабных. Так что выбирай — или про короля, дракона и принцессу, или про гулящую жену купецкую, вот и весь выбор. Впрочем, были еще застольные, типа "Наливай да пей!" Но баллада, которая звучала сейчас в обеденной зале, оказалась совершенно иной, выпадавшей из привычных рамок. Ее печальный, щемящий напев не смешил и не звал на подвиги, но словно бы подхватывал и уносил куда-то в далёкие дали, далеко за пределы привычного мира.

Необычным выглядел и сам здешний гусляр. Ведь по мере того, как путешественники удалялись от Алатырь-города всё дальше и дальше в белозерскую, а теперь уже и фейнскую глубинку, тем чаще утыкался их взгляд в лица местного типа: темноватые, с мелкими чертами и с густыми бровями, низко нависавщими над маленькими, по преимуществу карими глазами. И мужчины, и женщины того народа, который издревле населял Севфейен, были невысоки и коренасты. Порой казалось, что грянь ветер посильнее — и они накрепко вцепятся в землю своими узловатыми пальцами и коренастыми ногами, подобно тем низким кривым березам, что буквально стлались по фейнским землям.

Сегодняшний же скальд выглядел совершенно по-другому. Хотя на великана он не тянул, но и в коротышки тоже явно не годился — так, чуть выше среднего роста для уроженца Энгра или Вестенланда. Музыкант был строен и широкоплеч, с длинными тонкими пальцами, уверенно перебиравшими струны гуслей. Его светлые, чуть взъерошенные волосы чуть свисали на лоб, прикрывая серо-голубые глаза — особенно в паузах между куплетами баллады, когда певец склонялся над струнами, чтобы взять очередной замысловатый аккорд. И самое запоминающееся — это какое-то наивное, полудетское выражение лица, когда он пел, и это при том, что бард был уже далеко не молод.

Но баллада уже звала и манила дальше, отвлекая от размышлений, и Юрай отдался ее течению.

Там в просторных залах сияет паркет,

Ярок свет. Но — ищи, не ищи, -

Ты не сможешь увидеть в том доме, нет,

Ни единой живой души,

Не живет там тролль, не ночует гном,

Ни кота, ни пса, ни щегла…

Даже Смерть сама — не входила в дом,

Стороной его обошла.

Но случится порою, что ночь распахнет

Все врата обители той

И в дверях утонченная дева встаёт,

Изумляя своей красотой.

— Нет, ну ты только посмотри, как ожил его преподобие, — радостно отметил тем временем Зборовский. Душевное состояние спутника в последние дни все больше и больше беспокоило барона. Оттого-то, кстати, он и настоял на передвижении верхом, а не в карете или повозке: у не слишком привычного к дальним верховым поездкам Юрая уходило много сил на то, чтобы держаться в седле, и оставалось тем самым меньше времени на пустопорожние размышления.

Что-то постоянно смущало возвращенного к жизни волшебника и не давало ему покоя. И в первую очередь, конечно, сотворенное валькирией кольцо. На каждой остановке Юрай тотчас же снимал свое новое колечко с пальца, и каким только испытаниям его не подвергал! То пробовал на зуб, то внимательно разглядывал при свете солнца и при свете луны, то стучал по кольцу оловянной ложкой и внимательно прислушивался к звукам. А один раз остановился у придорожной кузницы, где меняют подковы лошадям, быстренько столковался с местным кузнецом и, захватив свое кольцо щипцами, осторожно поднес его к огню. В самое пекло, правда, совать не стал, и на том спасибо. Но уж вчера, так вообще выпросил у хозяйки постоялого двора длинную крепкую нитку и, привязав к ней кольцо, принялся опускать его в заполненную водой высокую пивную кружку, на внутренней поверхности которой нацарапал перед этим какие-то полоски…

— Да уж, — горделиво подумал тогда Зборовский, — назови ты алхимика хоть магом, хоть жрецом, но как алхимиком он был, так и остался. Талант не пропьешь! Другого такого, как наш Юрай, еще поди поищи.

А скальд тем временем всё продолжал свое неторопливое сказание.

Обойди все края, но такой второй

Не сыскать до конца времён.

"Вайниэль" называют ее порой

Те, кто мудростью наделён.

Словно соткано платье из облаков

Пальцы тòнки, черты ясны…

На челе ее — память пяти веков

И свежесть двадцатой весны.

И стоит на пороге, и смотрит вдаль,

Снег искрится в ее волосах,

А в глазах ее — мудрость, и боль, и печаль

О покинутых отчих лесах.

Был ли виной тому талант песнопевца или новый глоток дешевого малоросского вина, но стоило течению баллады дойти до стенаний о прекрасной деве, как мысли барона устремились в родной Вильдор, к пышногрудой и полнощёкой волшебнице с каштановыми волосами, которую он вспоминал почему-то все чаще и чаще. Странно, ведь до сих пор Зборовский никогда не испытывал недостатка в женском внимании, а уж три дня оголтелого траха с Танькой-Таннеке вообще на какое-то время исчерпали его как мужчину, но тем не менее, факт остается фактом: Энцилия заполонила все мысли Владисвета, постоянно приходя во снах, да и днем не отпуская.

Разумеется, барону неоткуда было знать, что леди д'Эрве сумела перенастроить свой изумруд и наладила со Зборовским постоянную, хотя и одностороннюю ментальную связь. Так что, с недавних пор Энси регулярно вчувствовывалась в душевный настрой Влада, в тонус его эмоций. Хотя мыслей его как таковых она читать не могла, но настроение брала сходу, и в результате ей удавалось получать хоть какие-то известия о пути следования двух энграмцев, об их состоянии — и потихонечку подпитывать энергией. Обо всем этом барон и не подозревал, но присутствие Энцилии в своей судьбе и в своих эмоциях ощущал неотступно. И сам не знал теперь, как к этому отнестись — порадоваться или же, наоборот, мысленно развернуться и сбежать на все четыре стороны….

А гусляр тем временем продолжал повествовать о таинственной деве, хозяйке призрачного дома в свейнских горах.

Постоит, помолчит, и уйдет опять,

И на годы замкнется дверь…

Мне случилось однажды ее увидать,

Вот и жизнь не мила теперь.

Ведь, вдохнув единожды звёздный свет

Из ее голубых очей,

Я отравлен навек, и покоя нет

В череде бессонных ночей.

Я скитаюсь кругами по Кругу Земель,

Разбирая свой путь с трудом…

О эльфийская дева, о Вайниэль!

Как войти мне в твой призрачный дом?

Сам Юрай сейчас тоже размышлял о женщине, хотя и о другой. О той загадочной и непостижимой, что нежданно ворвалась в его жизнь и накрепко воцарилась там. О своей самодержице и государыне, но вместе с тем — о своей целительнице и, что уже не лезло ни в какие ворота, своей любовнице: о ее владетельном высочестве Тациане Энграмской.

До сих пор, с самого начала путешествия Юрай старательно гнал от себя все мысли и воспоминания о той последней вильдорской ночи. Тут думай, не думай, а ничего не придумаешь. Ну да, разумеется, его безумно влекло к Тациане, и от ночи с ней бывший деревенский алхимик не отказался бы, даже имея такую возможность. А уж отказать самой Великой Княгине не посмел бы тем более. С другой стороны, подобные приключения чаще всего заканчиваются на плахе, под топором палача. Воистину прав был поэт, сказавший некогда: "Минуй нас, боги, пуще всех печалей и царский гнев, и царская любовь!"

Тем более не смел Юрай забыть и ту истину, что открылась ему в шестом шаккаре познания, в ослепительно-белом сиянии таинственного цветка — и в столь же белом одеянии княгини. Тогда, в наивысший миг колдовского соития с Энцилией и Зборовским, Юрай отчетливо увидел то, чего на следующий день так и не сумел утаить от князя: последней ступенью долгого пути, ведущего к исчерпывающему воплощению и утверждению в Круге Земель и во всей вселенной шестой стихии, станет именно магический акт, которому в низком плане будет сопутствовать телесное соединение его, Юрая, и причем именно с Тацианой. Но, во-первых, до этого еще дожить надо, и не просто дожить, а разобраться с шестым металлом и шестой планетой, и если по поводу первой задачи у него еще и были какие-то мысли, то как подступиться ко второй, оставалось полнейшей загадкой. Во-вторых же, для этого грядущего волшебства было совершенно не обязательно думать о княгине каждый день и вожделеть ее каждую ночь! А Юрай в последнее время, после своего "пробуждения" у Всесвята, занимался по преимуществу именно этим.

Те же проблемы, судя по всему, были и у скальда, как раз подходившего к завершению своей баллады.

Ни вино, ни красотки, ни смертный бой

Не спасут от этой тоски —

Хоть молчи, как рыба, хоть волком вой,

Хоть вампиром точи клыки.

Не найти покоя — уж видно, такой

Мне богами прочерчен путь.

Так что пей, бродяга, играй и пой!

Но однажды когда-нибудь,

Обойдя все страны и берега,

Размотав серебро души —

Я вернусь в Фанхольм, я уйду в снега

В направлении свейнских вершин.

Бородатый гном заметёт мой след,

И — на счастье или на беду —

На порог того дома, которого нет,

Я в свой смертный час упаду.

Именно в этот миг, с окончанием песни, до размякшего волшебника дошла, достучалась наконец та фраза, та строка баллады, на которую ему следовало бы обратить внимание сразу же, едва услышав: "О эльфийская дева!" И, пока певец раскланивался под одобрительные выкрики посетителей и под хвалебный стук кружками по столам, Юрай наклонился к Зборовскому:

— Влад, мне обязательно надо переговорить с этим бардом. И чем быстрее, тем лучше. Ты сможешь пригласить его к нам за стол так, что он не откажется?

— Обижаешь, начальник! — усмехнулся барон и без спешки, но решительно поднялся из-за стола.

…

Владисвет барон Зборовский был дворянином во всех отношениях достойным, и слова у него не расходились с делом. За то время, пока Юрай прогулялся до отхожего места и обратно, светловолосый песнопевец уже успел прочно обосноваться за столом энграмских путешественников. Прямо перед ним на столе угнездилась большая кружка с пенистым светлым пивом, а по соседству с ней — немалых размеров блюдо со щедро наваленной на него всякой всячиной: краем глаза Юрай смог разглядеть куски курицы, и ломти кабаньего мяса, и мяса телячьего, и еще какого-то, совершенно незнакомого ни на вид, ни на запах. Неужто медвежатина? И все это было обильно засыпано жареным луком и лапшой. Сами-то они с бароном особенно не шиковали, питались сытно, но скромно. А тут… От эдаких разносолов отказаться было действительно невозможно.

Оказалось, впрочем, что Владисвет завлек гусляра к ним за стол не только обильным угощением.

— Так вы говорите, ваш-милсть, что едете прям от Алатырь-города?

— Ну, положим, путь наш пролегает от Энграмского княжества, от самого Вильдора. У его преподобия…

Зборовский слегка привстал, приветствуя подошедшего товарища и как бы представляя его музыканту.

— Да, кстати, достопочтенный Юрай, познакомьтесь: наш певец и повелитель струн, маэстро Пелле!

— Ну вы уж скажете, ваш-милсть! Какой из меня маэстро? Так, простой скальд, гонимый пò миру изменчивым ветром вдохновения! — Пелле лицемерно смутился и поглубже утопил свои губы в пивной пене.

— Ах, полно, маэстро, не прибедняйтесь!

— Готов подтвердить, — подключился к разговору Юрай. — Преклоняюсь перед вашим талантом.

— Так вот, дружище, — продолжил Зборовский, — едем мы из самого Вильдора, светлой столицы Энграмской. И путь держим в Островской скит: у его преподобия, видишь ли, случилось тут неотложное дело к тамошнему настоятелю. Богословское, сам разумеешь. Ну а уж по пути грех было не завернуть в Алатырь-город. Как было не глянуть на ваши диковины, коли случай подвернулся! А ты что же, теперь в столицу податься решил?

— Да и сам я не знаю, куда направляюсь, ваш-милсть, а только вот обрыдло мне в Свейне. В дальние края потянуло, дык. Новые люди, новые песни. — Пелле снова отхлебнул пива из кружки. — Вот и про вас, может, балладу сложу, коли вы мне про свой путь расскажете.

— Ну, мы-то как раз за дешевой популярностью не гонимся, легкой славы не взыскуем, — усмехнулся Зборовский и отхлебнул своего вина.

— Зато вот про эльфийскую деву у вас замечательно получилось, — преувеличенно восхищенно произнес Юрай, одновременно бросая выразительный взгляд на Зборовского.

Барон недаром слыл искусным дипломатом: намек товарища он понял мгновенно, да и в искусстве провокации изрядно поднаторел.

— А что же, маэстро, фантазия у тебя поисчерпалась, что больше таких историй, как про Вайниэль, не сочиняется?

Глаза музыканта полыхнули огнем.

— А вот это вы, в'ваш-милсть, понапрасну сказали! — медленно и с заиканием произнес он, явно удерживаясь изо всех сил, чтобы не вспылить и не наломать дров перед двумя господами.

Пелле отставил в сторону кружку и встал, крепко опираясь на столешницу обеими руками. Он распрямился, выставил вперед грудь и гордым зычным голосом провозгласил:

— Я, изволите ли видеть, скальд. Истинный скальд, господа хорошие, а не какой-нибудь там сочинитель! Ни один из скальдов, да будет вам известно, историй не сочиняет. Мы поем испокон веков только о том, что видели сами или от верных людей слышали, которые своими глазами видели.

— И что же, деву Вайниэль ты тоже сам видел? — В голосе Юрая звучали в равной степени заинтересованность и недоверие.

— Видел, ваш-п'подобие, не сомневайтесь.

И на этих словах Пелле словно бы потух. Он скривился лицом и снова сел, скоренько опустошив свою кружку, а после этого выразительно посмотрев на Зборовского. Тот немедленно махнул трактирщику, требуя новый кувшин пива.

— Увидел вот, и сам теперь не знаю, радоваться мне или плакать, — уныло и почти растерянно добавил скальд и после этого надолго замолчал. Наконец, поднесли свежей выпивки, и музыкант, сделав новый глоток, приступил к неспешному рассказу.

— Шел я тогда, значит, от Двурога к Аптекарю. Ну, дорогу к Двурогу покажет вам каждый: любой из Фанхольма…

Пелле запнулся на мгновение, подыскивая рифму к неожиданно возникшей стихотворной строчке, а потом с радостной улыбкой докончил:

— Любой из Фанхольма там был хоть однажды! Хм, а неплохо получилось, да? Ну так вот, значит. Двурог — это высокая гора, которая царит над Фанхольмом и видна отовсюду. Направо от нее будет Сестра Яарви, она поменьше и с покатой вершиной, похоже на бабью голову в платке. Оттого так и называется, а еще там два уступа есть, будто бы сиськи у неё. Ну а следом идет уже и Аптекарь, вроде как человечек сгорбленный. Там диковинный мох на уступах растет, ну вот я и хотел его набрать, чтобы попробовать сварить Мёду Поэзии.

— А что, разве Мёд Поэзии — это не россказни и легенды? Вживе бывает? — в Юрае моментально проснулось любопытство прежнего знахаря и травоведа.

— Да я и сам теперь так думаю, что враки это всё, — разочарованно произнес Пелле. А раньше молодой был, глупый… Так вот, когда от Сестры Яарви к Аптекарю идешь, там по левой стороне как раз Эльбенборк и открывается. Высокая такая гора, красивая, и вся в снегу. И всяк про нее слышал, а есть и те, кто сами видели: мерещится там порой на полувысоте что-то неясное — то ли снежный карниз на ровном месте, то ли постройка какая… Но всегда едва различимо, словно сквозь туман. А тут дернул меня тролль голову налево повернуть! Смотрю — ну настоящий дворец, сияет, блестит, и никакого тебе тумана, чётко всё. Парадная дверь распахнута, а на пороге — Она!

Певец отчаянно помотал головой, словно стряхивая наваждение.

— Волосы серебрятся, глаза голубые сияют, и вроде как манит: "Иди, мол, ко мне!" Ну я и рванул, как очумелый. Не бегом, конечно, в горах не больно-то побегаешь, но так быстро, как только смог. Иду, иду, и остановиться не могу! А она ничуть не приближается, сколько не иди. Ну, а потом дорогу снегом стало засыпать на глазах. Дунуло раз, дунуло второй, и вот уже не видно ничего, только круговерть снежная. Тут я вроде как опомнился и стал назад выбираться. Пока до избушки на склоне Аптекаря добрался, где я как раз переночевать собирался, так закоченел весь.

Пелле снова вздохнул и передернул плечами, словно от холода.

— Вот и весь сказ, ваш-п'подобие. Только нет мне теперь покоя; и днем, и ночью стоит она у меня перед глазами, эта Вайниэль. Потому и решил я в дальние края податься, подальше от Двурога. Может, и сотрется она из башки, если чего нового побольше насмотришься?

— Ну, спасибо, дружище, потешил ты нас своим рассказом! Так значит, от Фанхольма к Двурогу, там направо, и по левой стороне этот твой Эльбенборк?

Зборовский был явно доволен. А то, что за услуги информаторов следует платить не скупясь, он уяснил уже давно и накрепко. Опять же, отчего бы не сделать добро хорошему человеку, если тебе от этого не убудет? Да и мысли какие-то интересные на будущее уже прорисовываются… Поэтому сумма, котрую Влад вытащил из своего кошеля, превзошла все ожидания скальда-скитальца.

— Знаешь что я тебе скажу, Пелле? Хорошие у тебя песни, и у нас в Вильдоре многим понравиться могут. Ты чего в Алатырь-городе забыл, признайся: дырку от своих гусель? Вот тебе пяток золотых, на дорогу до Энграма хватит. А доберешься до Вильдора, спросишь маркизу Орсини. Она у нас сама музыкант и талант твой оценит по достоинству. Покажешь ей вот это…

Барон вытянул из потайного кармана медный пятиоскольник6, на котором были вычеканены его собственные герб и профиль.

— И скажешь у нее в приемной, что тебя рекомендовал барон Зборовский. Повезет, сумеешь понравиться — может статься, что и перед самой Великой Княгиней предстанешь. А коли напишешь про ее высочество Тациану балладу не хуже, чем про твою эльфийку, так тебя вообще золотом осыпать могут.

На этих словах Владисвет ехидно усмехнулся и добавил вполголоса:

— Вот и его преподобие тоже пару "государей" прибавит, от своих щедрот.

Недвусмысленный намек Влада на обстоятельства, непосредственно предшествовавшие их отъезду из Энграмской столицы, остался непонятным барду, но самого Юрая заставил дёрнуться и едва ли не покраснеть.

— Ну и последнее, дружок, — в голосе Зборовского продолжали звучать участливые нотки, но речь его стала заметно более решительной и настойчивой. — Ты ведь сюда в Белозерье через пограничную заставу ехал? Ну и как они там, много денег дерут?

— Ой, ваш-милсть, денег-то просят не особо много, но вот проверяют, так чисто лютуют. Меня едва не догола раздели, искали, нет ли каких меток каторжных. И чуть не полдня сидел, пока они все листы с описанием опасных преступников пересмотрят, не похожу ли я на кого. А притом и в обратную сторону, к нам в Свейн, так и ничуть не лучше. Так что запасите с собой в дорогу вина поболе да закуски какой, а то со скуки окочуритесь, пока эти поганцы-погранцы вас пропустить соизволят.

На сем приободрившийся скальд счёл свою часть сделки честно отработанной и, рассыпавшись в благодарностях благородным и щедрым иноземным господам, отправился обратно к своей приступке у стойки, откуда он и выступал. Но перед этим, впрочем, торопливо схавал остатки обильного угощения: негоже такой вкусноте пропадать-то!

….

Напротив, в захудалом гостином доме малоросского селения Новый Удел, что стоит на тракте, ведущем от Змийгорода в фейнские пределы, на особенные разносолы рассчитывать не приходилось. Так что Депп Абердин, молодой аспирант школы Сил и Потоков Хеертонского университета, уныло ковырялся сейчас в своей свекольной похлебке, выуживая из нее последние редкие кусочки мяса.

— Тоже мне, командировка называется! Совсем обнаглел Филофей, ну чисто офилофонил. Других вот, которые в любимчиках ходят, и в Эскуадор посылают, и в Шэньчжоу. А мне тут — сиди кукуй, в прошлогоднем снегу разбирайся.

Юноша в раздражении стукнул со всего маху кулаком по деревянной столешнице, заставив стоявшую на столе миску с недоуменно вздрогнуть.

— Нет, с теоретической точки зрения случай, конечно, интересный. Защита от разбойников, вспышка магии — и всё, прощай мама, телепорт в никуда. Остаточного следа — ни малейшего. Так ведь нам еще на третьем семестре доходчиво растолковали: если не согласовать при перемещении точку прибытия, телепорт может закончиться где угодно, хоть посреди океана, хоть на "дальнем небесном уровне", как это у церковников называется. Ну правильно, и сожрет тебя тамошний крылатый дракон, не сходя с места, и даже не поперхнется. Вот и растаял этот Юрай бесследно в небытии, словно призрак: поминай, как звали… Хотя диссертации на этом, увы, не сделаешь. Ну да ладно, напишу сейчас отчет и завтра обратно в Универитет.

Депп вздохнул, отставил подальше полупустую тарелку и встал из-за стола.

…

Ах, если бы наш молодой аспирант оказался чуть более талантливым и любознательным… Если бы он старательнее практиковался в дальновидении у себя на факультете… Но самое главное: если бы именно сейчас ему пришла в голову фантазия заново взглянуть на то самое место давнего происшествия с Юраем и грабителями — вот тогда он смог бы воочию убедиться, что призраки вовсе не обязательно тают без следа. А если даже и тают, то способны потом воплотиться заново. Ибо на месте былой разбойничьей засады в эту минуту суетился вот именно что призрак. Хотя, по правде сказать, призрак тот был весь из себя каким-то неправильным, ненастоящим — мелковатый и с фиолетовым оттенком… И что самое главное, вел он себя тоже совершенно неподобающим образом. Нормальные-то призраки, как всем известно, имеют обыкновение степенно шествовать неспешным шагом, гремя при этом цепями и издавая скрежещущие стоны. Этот же, фиолетовый, сейчас мельтешил, постоянно шастал туда-сюда и едва ли не пританцовывал кругами на дороге, невнятно бормоча при этом что-то себе под нос.

— Так-так, вот здесь наш друг произнес свое заклинание… Даже не произнес, судя по всему, а просто выплеснул поток неартикулированной силы. И ведь никаких следов перемещения! Ну, этого-то как раз и следовало ожидать: телепорт пошел одномоментно, без последующей магической поддержки по ходу продвижения, и борозды трансфера не наблюдается. Однако же… Все те лихие люди, которые на него нападали — они повалились тогда на юго-запад! А директриса телепорта, стало быть, должна была быть направлена в прямо противоположную сторону… Что ж, значит, попробуем поискать тогда на северо-востоке.

И донельзя довольный призрак, покинув тракт, торопливо заскользил дальше, в направлении Бела Озера.

 

23. Введение во храм

— Я возношу свои хвалы Тинктару, миледи, за то, что вы любезно приняли мое приглашение и соблаговолили посетить наш храм.

Монсиньор Вантезе слегка склонил голову, одновременно сцепляя в традиционном молитвенном жесте большие и указательные пальцы обеих рук. Этот знак "переплетенных колец" (притом, что оставшиеся пальцы обеих рук птичьими лапками направлены на приветствуемого) был отличительным знаком храмовых жрецов да и вообще всех, глубоко верующих в Армана и Тинктара. По-простому нацепить себе на шею цепочку с золотой армитинкой или, к примеру, вышить ее бисером у себя на рукаве — на это способен и любой модник. Но вот для того, чтобы сложить руки в "благословении двух богов", надо быть исполненным глубокой истинной веры…

… чего о леди д'Эрве сказать было нельзя ни в коем случае. Отношения между жрецами и магами в Круге Земель оставались натянутыми и прохладными всегда и повсюду: и те, и другие почитали хранителями мирового равновесия исключительно себя, а к конкурентам из "соседнего цеха" относились настороженно и с ревностью. Хотя и не без известной доли смирения: ведь само это сосуществование, всё это извечное перетягивание каната между храмами и магическими центрами, между жрецами и волшебниками, между заклинанием и молитвой — оно тоже являлось одним из проявлений Великого Равновесия и поэтому принималось как данность обеими сторонами. Принималось — да, но без какого бы то ни было энтузиазма. Скорее уж с неизбежностью, и учиться складывать пальцы в молитвенном жесте не пришло бы в голову ни одному волшебнику. Энцилия не составляла здесь исключения, и всё, чем она смогла ответить на ритуальное приветствие — это сделать книксен, на мгновение почтительно опустить голову, а потом просто мило улыбнуться.

— Прошу вас, миледи, проходите! Ваш визит — весьма знаменательное событие как для вас, так и для нас: редкий из магов может похвастаться тем, что побывал в Храме, тем более по личному приглашению его настоятеля.

Взгляд и речь его преосвященства буквально сочились сейчас мёдом и патокой гостеприимства, но где-то в глубине угадывались острый интерес и настороженность. А впридачу — еще и готовность к мгновенному действию, словно у джербского факира, убаюкивающего своей дудочкой ядовитую змею. Впрочем, никакой немедленной угрозы лично для себя волшебница пока не прочувствовала, хотя… Нет, а что она могла сейчас вообще прочувствовать? Ведь колдовские способности любого чародея, вплоть до самых могущественных, низводились к нулю тем полем противодействия, которое создавали обильно намоленные образы, скульптуры и барельефы храма, но прежде всего — многочисленные образы символа веры, Арм-и-Тин, коими были буквально усыпаны его стены и своды. Вся эта масса культовых артефактов начисто блокировала любые заклинания, застилая непроглядной пеленой пространство магического взора и намертво перекрывая доступ к потокам сил. Хотя, с другой стороны, и молитвы служителей обоих богов равным образом не имели никакой силы в стенах магических институтов: высшее равновесие держалось незыблемо и не давало никаких поблажек "в чужом курятнике" ни адептам магии, ни служителям культа.

Тем временем верховный жрец резко повернулся и решительным шагом направился вглубь храмовых помещений, жестом пригласив Энси следовать за ним. Цоканье каблуков леди д'Эрве приглушенным, но отчетливо различимым эхом отдавалось от толстых каменных стен храма, пока она торопливо поспешала вслед за монсиньором. Выбрать туфли на низком каблуке — это единственное, в чем волшебница пошла сегодня на уступки жреческим традициям. В остальном же она предпочла остаться сама собой, не провоцируя раздражение жрецов, но и не поступаясь ни своей натурой, ни собственным разумением — и ни в коем разе не уподобляясь служительницам Тинктара. Ведь если жрицы Армана, все как на подбор широкобедрые и русоволосые, на храмовых церемониях предстояли перед своим небесным владыкой в более чем откровенных одеяниях — глубоко распахнутых на груди, с обнаженными руками и плечами, — то ритуальные темно-красные плащи "нареченных дев младшего Бога" укрывали их с головы до пят, открывая для людского взора лишь лица и кисти рук.

Поэтому наряд, который выбрала Энцилия для сегодняшнего визита, являл собой классический пример Великого Равновесия, в данном случае между вкусами самой леди и уважения к обычаям храма. Скромное дневное платье вишневого цвета было не слишком светлым, но и не слишком тёмным; а его корокие рукава-фонарики имели место быть, оставляя плечи прикрытыми — но не доставали при этом волшебнице и до локтя. Также и декольте: если ровнять по меркам великокняжеского двора, то его, можно сказать, и не было вовсе — но ложбинка между полушариями бюста прорисовывалась при этом четко и недвусмысленно, притягивая взор с той же силой, как запах дикого зверя охотничью свору. Завершала же картину маленькая шляпка, с одной стороны — формально прикрывавшая голову согласно традициям храмов Тинктара, но с другой — до невозможности кокетливая и подчеркивающая изящество вполне себе светской прически леди д'Эрве. Одним словом, идеальный баланс сил и интересов, недаром курс "Равновесие в поведении и облачении" был для Энси в студенческую пору одним из самых любимых "светских" предметов, уступая только избранным дисциплинам из числа профильных: трансформациям, стихиеведению и еще, пожалуй, эмоциональной эмпатии.

Тем сильнее было удивление Энцилии, когда она увидела, как одета аббатисса, прислуживавшая им в "кафедральном зале" — а именно туда, в небольшое уютное помещение для высшего клира, отделённое стеной от общей трапезной, привел сейчас монсиньор Вантезе свою гостью. Аккуратно усевшись за небольшой стол с причудливо изогнутыми ножками, волшебница принялась было оглядывать внутреннее убранство залы, но заметив вошедшую с подносом жрицу, уже не смогла более отвести от нее своего взгляда. Высокая, черноглазая и темноволосая, со впалыми щеками и выступающими скулами — служительница Тинктара выглядела властной и загадочной, несмотря на свое теперешнее, более чем прозаическое занятие. И тот ритуальный плащ с капюшоном, в который она была одета, вряд ли заслуживал своего наименования, хотя был темно-багровым по цвету и накрывал девушку от головы и до пят. Накрывал — да, возможно, но не прикрывал тот плащ абсолютно ничего, ибо пошит он был из кружевной ткани, сквозь которую недвусмысленно проглядывало стройное и ухоженное мускулистое тело жрицы. Такая женщина выглядела способной не только подносить пищу или служить молитвы, но и неутомимо и исступленно утолять плотское желание мужчины — или же, наоборот, хладнокровно нанести ему ножом смертельный удар в сердце. Всё с тем же прилежанием и с той же сноровкой.

— Вас удивляет одеяние сестры Тиорессы?

Прежде чем обратиться к Энцилии с этим вопросом, его преосвященство деликатно дал своей гостье время не только проводить пристальным взглядом служительницу, но и внимательно ознакомиться с богатым выбором принесенных ею пирожных и тортов: приор, со всей очевидностью, досконально изучил кулинарные пристрастия леди д'Эрве. Столь тщательная подготовка еще раз укрепила волшебницу в мысли, что речь идет не о простом светском визите, но приглашение в храм преследует далеко идущие планы. И заставила её быть еще более осторожной и аккуратной в выборе выражений при ответе.

— Не постыжусь признаться, монсиньор: удивляет, — сказала она, слегка помедлив. — Это разительно отличается от того, что можно увидеть на жрицах вашего храма во время религиозных церемоний. Ну, по крайней мере тех немногих, на которых мне доводилось присутствовать.

— Что же, это дает мне прекрасную возможность перейти к тому разговору, ради которого я вас пригласил. Да вы угощайтесь, не стесняйтесь!

Жестом радушного хозяина Вантезе пододвинул блюдо со сладостями поближе к Энцилии.

— Чай, кофий, сбитень, вино?

— О да, благодарю — вина, если не вас не затруднит. Но вы, монсиньор, начали говорить о причинах вашего интереса к моей скромной персоне… Я преисполнена любопытства: неужели дело в нашей неожиданной встрече на вечеринке у Его Высочества? Полагаю, что вы не рассчитывали увидеть меня там в той же самой степени, как и я вас, но вряд ли это могло бы послужить поводом… Если же вы придаете какое-то значение тому вниманию, которое уделил мне тогда великий князь, то уверяю вас: его увлечения мимолетны и преходящи, и вряд ли он хоть в чем-нибудь станет прислушиваться к моему мнению.

— Зато, миледи, к вашему мнению склонен прислушаться я, причем по весьма широкому кругу вопросов. Но вернемся к сестре Тиорессе. Яркая личность, не правда ли? Одна из наиболее достойных жриц нашего храма. Являет собой прекрасный пример воплощенного равновесия — между мирским и сакральным, между верой и разумом… Да и между здоровой чувственностью, ведущей к зарождению новой жизни, с одной стороны — и готовностью как принять свою собственную смерть, так и даровать быструю смерть ближнему, со стороны другой.

Настоятель неторопливо подлил себе вина в серебряный, изукрашенный чернью кубок. Храмовое вино, которое Энцилия уже успела к этому времени распробовать, было столь же тёмно-красным, как ритуальные одеяния жриц Тинктара, и столь же сладким, как речи его преосвященства. И совершенно так же угадывались в этом вине подтекст и коварство. Именно поэтому Энси предпочла переключиться на кофий, тем более что пирожные "от щедрот Тинктара" служили к нему прекрасным дополнением.

— Но если уж мы заговорили о равновесии, — неторопливо продолжил Вантезе, — давайте прежде всего согласимся в том, что именно равновесию мы с вами, миледи, в равной степени и служим. В храме ли, в Обсерватории — в конечном счете не столь уж важно, особенно в годину, когда само это Великое Равновесие дает трещину или оказывается под угрозой. Что же касается Тиорессы и ее сестер по служению… Существует ведь и определенное равновесие между почитанием Армана и служением Тинктару. Если в храмах Старшего Бога…

При этих словах лицо монсиньора на мгновение исказила скептическая усмешка.

— Если в тех храмах все нараспашку, распахнуто всем и каждому, начиная от деталей храмовой церемонии и едва ли не до лона последней жрицы — то служение Тинктару зачастую следует тайными тропами, открытыми лишь для посвященных… И для избранных. Вы ведь и сами наверняка знаете, что Господь Арман традиционно почитается в образе Божественного Старшего Брата. И, как всякий старший брат, он наследует землю и приумножает добро. Отнюдь не случайно, что из прошедших служение Арману получаются рачительные хозяева пастбищ и садов, преуспевающие заводчики и прекрасные управляющие для господских поместий.

Энцилия воспользовалась небольшой паузой в речи Вантезе, чтобы сделать новый большой глоток кофия и положить себе еще одно маленькое пирожное. "О боги, ну почему же маленьких пирожных в конечном итоге всегда съедаешь больше, чем больших?!" Его преосвященство тем временем продолжил свое "размышление вслух", в немалой степени походившее теперь уже на проповедь.

— Господь же Тинктар, как Младший Божественный Брат, обречен на постоянный поиск неизвестного и неизведанного. Образно говоря, на то, что у нас, смертных, зовется "отхожим промыслом". На непрестанное взыскание нового — того нового, что разрушает старое и приходит ему на смену. Именно это и сближает сегодня меня, иерарха культа, с вами, миледи. С чародейкой, искушенной в магических искусствах и предельно далекой от служения богам, если даже не противопоставленной напрямую такому служению. Сближает с вами — и с вашими товарищами, согласно монаршей воле свершающими ныне свой путь в северных пределах Круга.

Энцилия приложила все усилия, чтобы сохранить безучастное выражение лица, но скрыть свое изумление осведомленностью монсиньора о путешествии Юрая и Зборовского ей, судя по всему, так и не удалось.

— Не переживайте, ваша милость: служителям богов открыты многие мирские тайны, но мы умеем оберегать их от непосвященных и профанов столь же крепко, как и наши собственные культовые таинства. Этого же, кстати, я ожидаю сегодня и от вас, многочтимая леди д'Эрве.

На этих словах первосвященник пристально заглянул Энцилиии прямо в глаза, а голос его приобрел еще большую выразительность и твердость.

— То что вы сегодня увидели и, смею надеяться, еще увидите… Это дозволяется видеть и слышать лишь немногим избранным, а уж из числа мирян и тем более магов — так и вовсе считаным единицам. И по всему казалось бы, что вы, волшебница с университетским образованием, предельно далеки от культа Двух Богов, равно как и от служителей его. Однако же пути божественные неисповедимы, и нам не дано объяснить или, тем более, оспорить их выбор: мы можем лишь благоговейно принять его и следовать ему.

Последовавшая за этим небольшая пауза, судя по всему, была призвана придать еще бòльшую значимость следующим словам, произнесенным едва ли не торжественно:

— Знайте, миледи, что было приоткрыто мне в служении моем: никто иной, как вы — да, именно вы, леди д'Эрве, — осенены благодатью Господа нашего Тинктара. И потому сегодня вы имеете честь быть почетной гостьей, допущенной к самым сокровенным таинствам культа, здесь, в моем храме…

… а не удостоились аудиенции у его святейшества Брегонцо, в храме напротив, — добавил его преосвященство, заметно умерив пыл.

После этого жрец прервался на долгую минуту, чтобы сделать еще один глоток вина из своего кубка и неторопливо просмаковать его вкус.

— Но всё же нам, смертным, — продолжал Вантезе, — не всегда дано правильно воспринять и истолковать божественные знамения. И, дабы не впасть по недомыслию в грех гордыни и не исказить своим убогим разумением промысел Господень, я имею честь пригласить вас сегодня в святая святых нашего храма, в Зал Сокровенного Постижения, на церемонию Подношения Даров. И обращаюсь при этом с нижайшей просьбой. Не могу не заметить еще раз по этому случаю, что присутствие посторонних, не прошедших Второго Посвящения, ритуалом вообще не предусмотрено, и ваш сегодняшний визит — редчайшее исключение, дозволенное и предписанное лишь моей личной властью как верховного жреца. Поэтому вы просто займете место рядом со мной и на протяжении всей службы останетесь лишь наблюдательницей, но… Видите ли, чин Подношения, после окончания молитвы, завершается угасанием жертвенных свеч — и сего угасания вся братия ожидает в сосредоточенном молчании и медитации. Вас же, ваша чародействующая милость…

До этого момента монсиньор Вантезе говорил в совершеннейшем самоуглублении, смотря невидящим взором прямо перед собой и, судя по всему, мысленно представляя себе ту самую церемонию, о которой говорил. Но сейчас он — за то мгновение, пока с нажимом произносил магический титул Энцилии, чего до сих пор не делал еще ни разу — вернулся в реальность и пристально посмотрел на волшебницу.

— Вас я прошу сегодня попробовать — только не удивляйтесь, милости Тинктаровой ради — попробовать погасить эти свечи силой своего магического умения. Ведь вне пределов храма, а тем более у себя в Обсерватории, это не составило бы вам труда, не правда ли?

— Ну, имея в виду, что вода всегда была моей первой стихей, — наполовину самодовольно и наполовину озадаченно согласилась Энцилия, — погасить огонь мне даже легче, чем разжечь его. Но скажите, Ваше преосвященство: не вызовет ли подобная попытка колдовства, — даже если мне вдруг удастся преодолеть поле противодействия вашего храма, в чем лично я очень сильно сомневаюсь, — не может ли она вызвать гнев Тинктара? Не накличет ли она землетрясение, обрушение стен храма или иную божественной кару?

— А вот это, миледи, как раз не должно вас беспокоить, — улыбнулся и едва ли даже не рассмеялся Вантезе. — Господь наш Тинктар тверд и исполнен решимости в силе своей, но он не мстителен. И если Всевышнему Вершителю будет неугодна ваша магия в стенах Его храма — Господь просто не даст ей свершиться. Но вот если он, как я надеюсь, окажется милостив к вашим усилиям… Вот тогда, дочь моя, мы вернемся к нашему разговору и продолжим его.

……..

Энцилия так и не смогла решить для себя, негодовать ей или же, наоборот, радоваться тому, что в своих последних словах монсиньор Вантезе обратился к ней так, словно бы она была жрицей его храма, а не практикующей волшебницей. С одной стороны, "богово — жрецам, а чародейское — магам, и вместе им не сойтись!" С другой же стороны, шальная и отчасти даже наглая идея попробовать колдовать в стенах храма возбудила и заинтересовала Энси до невозможности. Девушка и так была по природе своей любопытна, что твоя кошка. А уж когда дело касается основ магии и потенциального расширения сферы ее применения, да еще и не более, не менее как с разрешения верховного жреца… Да какое там "с разрешения"?! По прямому и недвусмысленному приглашению! Нет, воистину непостижимы для смертных пути богов и помыслы их…

Поглощенная этими раздумьями и сомнениями, леди д'Эрве послушно спустилась вместе с первосвященником по винтовой лестнице куда-то вниз, в подвальные залы храма. О таких тайных ритуальных помещениях слышать ей еще не приходилось, но по здравому размышлению, удивляться здесь было совершенно нечему. Уж где таким сокровенным молельням Тинктара и располагаться — так именно в подвале, уровнем ниже главного храмового пространства, открытого для всех. А вот если подобные "внутренние" молитвенные залы, открытые лишь для посвященных, существуют в святилищах Армана — то тогда они, наоборот, должны находиться на самой высоте, под остроконечными крышами храмовых башен. Ибо служение Арману направлено ввысь, служение же Тинктару — вглубь, и чтобы понимать это, общего образования хватало даже у бесконечно далекой от служения богам волшебницы. Особенно у дипломированной волшебницы, к тому же окончившей университет с отличием.

Небольшое овальное помещение, в которое привел Энцилию его преосвященство, было уже заполнено жрецами и жрицами — судя по всему, они собрались сюда по сигналу колокола, звон которого волшебница отчетливо слышала, спускаясь по лестнице. В одной вершине Зала Сокровенного Постижения, как его только что назвал монсиньор, стояла ритуальная серебряная статуя Тинктара — как обычно, в образе коротко стриженого юноши, опирающегося на воткнутое в землю копье. Другое же "заострение" овала было заставлено хорами, на которые по знаку руки Вантезе служители Тинктара и поднялись. Сам же приор храма встал на кафедру — небольшое возвышение посередине одной из "больших дуг" зала, и жестом указал своей гостье на место слева от себя. Окон в сокровенном молельном зале, естественно, не было, но по всему его контуру на крохотных выступах серых, сложенных из едва обработанного грубого камня стен были расставлены небольшие горящие свечи, так что в помещении царил приятный полумрак. Пять же заметно бòльших по размеру жертвенных свеч ярко пылали у ног статуи божества.

Монсиньор взмахнул рукой, и откуда-то сверху полились звуки органа, возвещавшего начало церемонии.

— Сыновья и дочери мои, дети и служители Тинктара! — зычным голосом провозгласил верховный жрец. — Сегодня мы воздаем хвалу и подносим дары нашему Последнему Богу, Всевышнему Завершителю. Его лишь волей приходит к концу каждый день и каждый год нашей жизни, единственно лишь Он открывает дорогу наступлению нового дня и нового года. Все наши успехи и все неудачи, все победы и поражения, каждое обретение и каждая потеря — всё то без исключения, что свершается в нашей жизни и нашем мире, достигает своей цели и обретает завершенность лишь Его властью и Его промыслом. Вознесем же наши молитвы, возвысим наши голоса во славу Господа нашего Тинктара. Мы знаем, мы верим, мы молим: настанет назначенный день, придет урочный час, и обретет Он полную силу и полную мощь свою. И тогда огласим мы во всеуслышание то, что сохраняем до сей поры в сердцах своих и о чем не забываем в сокровенных молениях наших. И всякому человеку скажем, и всякому зверю, и всякой птице в небесах, и всякому гаду, по земле ползущему. И лесному гному возвестим, и пещерному троллю, и русалкам в глубинах вод провозгласим. И признают это многомудрые высокие эльфы в заокраинных чертогах своих, и всякая неназванная сущность в Круге Земель: равны меж собой два Бога, и нет среди них ни старшего, ни младшего. Прими же сегодня наше скромное подношение, о Вершитель судеб мирских, и пребудь с нами до завершения всего, чему суждено завершиться волею Твоей!

"Вот это да, — изумленно подумала про себя Энцилия. — Интересненькие дела творятся в наших храмах! Похоже, что и в делах церковных до торжества Равновесия еще ой как далеко!"

Монсиньор Вантезе тем временем спустился со своей кафедры и, подхватив обеими руками изрядных размеров плетеную корзину, наполненную всякой всячиной, торжественно донес ее до статуи Тинктара и поставил к ногам божественного образа. Энси удалось мельком разглядеть среди содержимого корзины хлеб и колбасы, цветы и мёд… Потом что-то, похожее на одежду, и какие-то кожаные ремни вдобавок — то ли лошадиную упряжь, то ли просто мужицкий поясной ремень с пряжкой. Последним, что она смогла различить, была пара блеснувших клинков. Большие ножи, наверное. Или миниатюрные мечи?

Неспешно возвратившись на свое возвышение, первосвященник снова взмахнул рукой, и зал снова заполнился звуками органа. Но сейчас к нему присоединились уже и голоса жрецов и жриц храма. Первыми вступили низкие женские — альты, среди которых мощным и глубоким тембром выделялась сестра Тиоресса: она стояла на хорах в первом ряду, и Энцилия ее сразу же приметила.

Мой Господь Тинктар,

Сокровенный Бог,

Я слагаю свой дар

У Твоих у ног.

И в этот момент хор расцвел красочной радугой голосов — мужскими и женскими, высокими и низкими, пронзительными и нежными, робкими и уверенными… Многоцветие слаженного звучания заполнило молитвенный зал целиком:

Невелик он пусть,

Но во славу Твою!

Я Тебе молюсь

И Тебе пою.

Теперь настал черед басов, и помещение буквально завибрировало, наполненное низкими гудящими звуками.

Господин в ночи,

Властелин во тьме!

Обо мне умолчи

И забудь обо мне

Но вот уже и высокие женские голоса — пронзительные сопрано участвующих в службе жриц — ворвались в звучание мессы, буквально ломая и сбивая с тона мужской хор:

В тот последний час,

В страшный день, когда

Ты обрушишь страны

И города,

Внезапно слаженность храмового хора сменилась яростным спором разных голосов, ведущих свои партии наперекор друг другу в такой сумятице, которая граничила уже с какофонией:

Все дворцы и башни

Ровняя с землей,

Усыпая пашни

Мёртвой золой

И сметая их

Полосой огня —

Ты на этот миг

Пощади меня!

И на этих последних словах прежняя мешанина звуков и разноголосица, словно по мановению руки всемогущего дирижера, снова свелась и слилась в идеальную гармонию, а прежние горестные стенания сменились уже торжествеными, радостными и светлыми тонами.

Дай мне путь земной

Завершить в свой срок

И пребудь со мной,

Мой Последний Бог.

Ниспошли мне дождь,

Ниспошли мне ночь,

Ниспошли мне мощь

Горе превозмочь,

Пока хор выпевал эти слова, две темные фигура в ритуальных плащах неспешно двинулась навстречу друг другу вдоль стен, одну за одной гася горевшие там маленькие свечи. И к тому моменту, когда хор завершал мессу, зал Сокровенного Постижения уже погрузился во мрак — за исключением статуи божества и корзины с дарами у ее ног: лишь они блестели в темноте, подсвеченные только пятью большими ритуальными свечами, обрамлявшими жертвенник.

Впоследствии, раз за разом возвращаясь памятью к своему посещению храма Тинктара и к этой службе, Энцилия постепенно осознала, что именно в этот момент, одновременно с угасанием свеч вдоль стен, она ощутила и угасание того давящего поля сопротивления, которое стесняло ее магические способности и которое с большим неудовольствием ощутила, едва лишь только переступив порог храма. Но тогда, слушая литургию, девушка была полностью поглощена звуками музыки, совершенно растворившись в мессе и забыв, казалось бы, обо всем на свете, включая и недавнюю просьбу монсиньора Вантезе. А служба тем временем близилась к окончанию:

Мой Господь Тинктар,

Завершитель дней,

Ты в моих трудах

Не препятствуй мне!

Да святится имя

Твое, мой Бог

И навек отныне

Восславься! Хокк!

И вот это магическое "Хокк!", которым всегда завершалось каждое хоть сколько-нибудь мощное чародейское заклинание, но которое казалось совершенно неуместным или, по крайней мере, предельно неожиданным в храмовой церемонии, — оно словно спустило тетиву раскрепощенной магической силы волшебницы. Соединенный поток стихий воды и воздуха выплеснулся именно туда, куда смотрела сейчас Энси вместе со всеми остальными участниками церемонии, на единственное световое пятно в зале: жертвенные свечи у ног статуи Тинктара.

И они погасли.

Казалось бы, зал должен был погрузиться в абсолютную темноту… Но какой-то новый, чуть розоватый свет неторопливо разгорался сейчас в помещении, выхватывая из темноты стены, фигуры жрецов, божественный образ — с каждым мгновением всё ярче и всё сильнее. Так, замечательно, но где же источник этого свечения, откуда оно берется? Ведь его преосвященство, коротко рассказывая о чине Подношения Даров, ни о чем таком не упоминал…

Энцилия обвела взглядом весь зал в безуспешном поиске светильника — и внезапно похолодела от ужаса: свет исходил из нее самой! А точнее — от подаренного Ренне чжэнгойского "Талисмана сплетения сфер", который на коротенькой цепочке висел сейчас у волшебницы на шее, почти под самым горлом. "Как раз у четвертого шаккара" — вспомнились ей давешние объяснения Юрая. — И что же мне теперь делать?"

Зато перед жрецами, похоже, вопрос "Что делать" не вставал. От группы хористов медленно отделились и направились к замершей Энцилии две фигуры: сестра Тиоресса и молоденький паренек, едва ли не мальчишка, который во время мессы выделялся своим сильным, высоким и чистым голосом. "Кажется, его зовут Берех, и он первый певчий храмовой капеллы, если я ничего не путаю…" Наконец, дойдя до волшебницы, эти двое опустились перед ней на колени и припали губами к ее ногам в жесте предельного почитания и поклонения.

Занавес…

… опустился перед глазами Энси, и она на какое-то время отключилась.

 

24. Протоколы чжэнских мудрецов

Сегодняшняя ночь в Срединном Чжэне удалась на славу: она была по-своему теплой, нежной и даже, можно сказать, бархатистой. Конечно, большинство цветов уже успело отцвести, да и те немногие оставшиеся, которым еще доставало скупого тепла поздней осени, по ночному времени уже захлопнули поплотнее свои чашечки. Также и деревья — они стояли сейчас практически обнаженными, сбросив былую роскошную листву…

Но двух мужей, неспешно прогуливающихся по тропинкам просторного ухоженного сада, это нисколько не смущало. Им и так было чем сейчас полюбоваться — для этого стоило лишь поднять головы к небу.

— Поразительное зрелище, не правда ли, учитель? — сказал тот из мужчин, что был помоложе.

— Да, Нгуен, ты прав: картина поистине непревзойденная в своей красоте и достойная кисти великого живописца. Я ведь долгую жизнь прожил, не раскрою большого секрета твоему сиятельству! — На этих словах старик лукаво рассмеялся, но потом неторопливо продолжил свою мысль. — Многое на своем веку повидал. Поначалу постигал высшую мудрость магических искусств, ну а потом, после известных событий и возвращения в Чжэн-Го, оказался на какое-то приобщён и к сокровенным храмовым тайнам… Но есть все-таки некое непостижимое, высшее значение в этом нисходящем с небес огненном потоке, в том пиршестве звездопада, что приходит к нам с завидной регулярностью в конце всякой осени. Сокровенный знак мироздания, смысл которого так и не смогли доныне постичь ни высшие маги, ни жрецы обоих богов…

Пожилой собеседник Нгуена на какое-то время остановился, пережидая усталость и одышку: в своем нынешнем, весьма почтенном возрасте он был уже не настолько прыток, как в былые годы — лет эдак пятьдесят тому назад — чтобы резво скакать в темноте между камнями сада.

— А ты знаешь, малыш…

Посметь назвать "малышом" его сиятельство Нгуена Эффенди, несменяемого члена Конклава и верховного мага Государства Чжэн-го?! Со стороны любого другого смертного это было бы неслыханной наглостью. Но мастер Шуа-Фэнь мог себе такое позволить — не столько даже по праву старшего, скольку по праву учителя. Ибо когда-то, в давнем прошлом, именно он вкладывал азы волшебствования в не по годам светлую голову юного студента Нгуена.

— А ты знаешь, малыш, в Шахваре бытует изумительная в своем изяществе легенда о происхождении этого огненного дождя. Типично шахварская, кстати, по вычурности и пристрастию к деталям, и если бы я взялся сейчас пересказывать ее тебе полностью, то не закончил бы и к завтрашнему утру. А нас с тобой ожидает ведь еще и долгий серьезный разговор… Ради которого я, собственно, и попросил тебя навестить в Дьеме своего давешнего наставника. Весьма настоятельно попросил, не правда ли? Но — всему свое время, а пока вкратце позабавлю тебя старой сказкой на шахварский лад.

И старик снова неторопливо двинулся в ночь по садовой дорожке, почтительно сопровождаемый верховным магом.

— Я весь внимание, Учитель.

— Так вот, слушай. Правление падишаха Семпая Четвертого, если ты помнишь, было отмечено сильнейшей смутой и кровопролитной междоусобицей. И старшему сыну правителя так и не суждено было стать Семпаем Пятым — он пал на поле брани, усмиряя очередную мятежную провинцию… султанат Фах'ваттих, если не ошибаюсь. А на престол взошел уже следующий по старшинству сын властителя — Сураджай.

Старик вздохнул, с печалью признавая, что век правителей и их наследников зачастую оказывается очень короток. Причем вовсе не в силу естественных причин, но исключительно посредством яда или клинка старательных "доброжелателей".

— Но это пока еще была только история. Легенда же начинается на небесах, а если точнее — на Высшем Небесном уровне, куда по знатности рода и по доблести ратных свершений был вознесен в посмертии последний Семпай. Тут я должен заметить, что еще при жизни он был помолвлен с одной из наших чжэнских принцесс, Тао Инь Сиа. Прискорбно, но о ней уже мало кто помнит у нас в Государстве, разве что пара книжных червей в императорской библиотеке да какой-нибудь особо прилежный архивариус при Министерстве Двора.

На этих словах Шуа-Фэнь снова печально вздохнул.

— Так вот, легенда гласит, что младший Семпай сумел уговорить одну из небесных дев — тех гурий, что скрашивают посмертие достойным героям и мудрым правителям… Он сумел упросить эту гурию ненадолго спуститься к нам в Срединный Круг Земель, чтобы передать от него посмертное пожелание счастья и процветания своей невесте и несостоявшейся супруге. А также и свои глубочайшие извинения за то, что нелепое недоразумение — смерть на поле брани при исполнении долга вассала перед своим отцом и сюзереном — помешало ему составить судьбу Ее Высочества.

— Принцесса же Сиа, если следовать нашему эстетическому канону, особенной красавицей никогда не считалась, но отличалась скорее внешностью незаурядной и необычной. Главными достоинствами ее были, насколько можно судить по нескольким сохранившимся портретам, вовсе не тонкая талия, не пышная грудь и даже не изящные миниатюрные ступни — но пронзительные черные глаза и высокий лоб, выдававшие недюжинный ум. Я абсолютно уверен: повернись судьба по-другому — и принцесса стала бы не очередной звездой падишахского гарема, но яркой и успешной соправительницей при своем венценосном супруге. Увы, волею богов этому не суждено было случиться, и летописи ничего не сообщают о ее дальнейшей судьбе.

— Согласно же шахварскому сказанию, эта небесная посланница, гурия, оказалась настолько очарована умом и обхождением ее высочества, что немедленно воспылала плотской страстью. А уж силу страсти и вожделения Высшей Сущности во всем их величии нам, смертным, постичь не дано. Равно как и не дано противостоять им, впрочем. Не решусь судить, к счастью не дано или же, напротив, к сожалению, но — не дано. И принцесса Инь Сиа была стремительно ввержена в пучину бурной связи с небожительницей.

При этих словах старик Шуа цинично и понимающе усмехнулся.

— Кстати, стоит только подмигнуть сегодня хозяину любой книжной лавки в Шахваре, и он, почтительно препроводив тебя в заднюю комнату, предложит на выбор целый ворох соромных листов. Среди которых непременно сыщется и подробный рассказ о тех непотребных утехах, коим предавались небесная дева со своей возлюбленной, чжэнской принцессой. А за отдельную плату — так еще и с цветными картинками, исполненными похотливым карандашом какого-нибудь местного художника.

— Но, если вернуться к преданию, страсть эта оказалась настолько разрушительной и безрассудной с обеих сторон, что вызвала нестроение и неудовольствие не только в нашем государстве, но и на небесах. И тогда волей Его Императорского Величества безумствующую от вожделения принцессу удалили от двора и сослали на один из маленьких островов архипелага Сючжеэнь, где она и коротала в безвестности и забвении все отпущенные ей богами последующие годы, до самой смерти. Мятежная же гурия, по повелению самого Армана, Всевышнего Творца и Создателя, была отозвана и низведена с верхнего небесного круга на нижний, где теперь забавляет и утешает в посмертии удостоившихся этого простолюдинов — крестьян, солдат и мелких торговцев.

Но забыть свою былую избранницу наша небесная дева, имя которой легенда оставляет неназванным, так и не смогла. И теперь она, бессмертная, снова и снова оплакивает принцессу Сиа, с которой ей не дано было соединить свои судьбы ни в Круге Земель, ни на небесах. Милостью же Армана и соизволением Тинктара, безутешным слезам небожительницы в назначенный срок доволяется пересечь границу миров и достигнуть наших земель с тем, чтобы долететь до островов Сючжеэнь, к месту успокоения ее смертной возлюбленной. Эти-то слёзы гурии мы и наблюдаем в обличье тех пылающих звезд, что осыпаются с небес сегодняшней ночью и всякий иной год, в такую же осеннюю пору.

Мастер Шуа надолго замолчал в сосредоточенном размышлении, которое его спутник не захотел и не посмел прерывать словами. Лишь в конце прогулки, когда бывший ректор Хеертонского магического университета и его гость уже подходили к дому, где их ждали ужин и серьезный разговор, старец решил добавить к своему рассказу последний штрих.

— Кстати, на островах архипелага бытует предание, что еще при жизни Тао Инь Сиа несколько горячих слезинок гурии сумели достичь земли неповреждёнными и упали на раскрытую ладонь принцессы, когда та стояла под открытым небом и, в свою очередь, точно так же предавалась печали по утерянной небесной подруге. По рассказам, эти слезинки затвердели тогда наподобие драгоценных камней и обладали чудотворной силой. Но что стало с ними потом — мнения разнятся. Кто-то полагает, что принцесса Сиа до самой смерти не расставалась с этими камнями и что они так и были погребены вместе с ней. Другие же утверждают, что по крайней мере один или два "гурийских" самоцвета сумел заполучить некий юный имперский ювелир, лицом схожий с покойным женихом принцессы и удостоившийся по сей причине ее благоволения.

— Зато нас, юный друг мой, ожидают сейчас драгоценности пусть и не столь экзотического происхождения — но, по крайней мере, гораздо более вкусные. А то я что-то проголодался. Так что, прошу к столу!

И с этими словами Шуа-Фэнь бодро и энергично распахнул дверь "Приюта для покоя и размышлений", как в высоком стиле именовалось его нынешнее жилище.

….

— Итак, застоявшийся скакун перемен сумел вырваться на волю из стойла повседневности, — задумчиво произнес мастер Шуа, смакуя первый глоток бамбуковой водки. За едой в Чжэн-го было принято пить лишь вино или ключевую воду, но проворные слуги, повинуясь жесту хозяина, уже унесли все остатки завершившейся трапезы, и теперь подошло время для неторопливой беседы. А какая же вдумчивая философская беседа без водки?!

— Да-да, друг мой… Пока еще только первый камешек сорвался с горы, и причем не без твоей помощи, заметь! Всего лишь один маленький камешек, но он уже катится вниз, набирая скорость и предвещая лавину камнепада.

— Вы полагаете, Учитель?

В голосе архимага звучала известная доля сомнения. Пожалуй даже, максимальная доля, допустимая при данных обстоятельствах. Ведь это там, снаружи, Нгуен Эффенди мог именоваться "его сиятельством", твердой рукой направлять многочисленное сообщество чародеев в одной из великих империй, вести поочередно с остальными четырьмя старейшинами заседания Магического Конклава и быть принятым едва ли не на равных монархами и владыками на всем необъятном пространстве Круга Земель, от Шэньчжоу до Хеертона. Но здесь, в пределах скромной усадьбы на окраине Дьема, за ее невысокой оградой, в этом насквозь пропитанном стариной и покоем доме… Здесь он ощущал себя всё тем же, кем и был несколько десятилетий тому назад: юным учеником перед лицом своего наставника. И сегодня этикет дозволял ему лишь обратиться к учителю со смиренной просьбой: пояснить и уточнить свою мысль, дабы суметь уяснить ее во всей глубине. Ибо впрямую оспорить мнение того, кто многие годы учил тебя мудрости и магическим искусствам, было столь же немыслимым, как усомниться, например, в том, что солнце встает по утрам и заходит по вечерам.

— Вы полагаете, Учитель? А мне сегодняшняя ситуация видится так, что наш жеребец споткнулся, не успев проскакать и первой версты. И покатившийся было камушек угодил в первую же встретившуюся на пути ямку, где благополучно и упокоился. Да, разумеется, великий князь Ренне безропотно проглотил нашу наживку: разыскал опального Юрая и отправил его на поиски легендарной шестой стихии. Но путь Охальника — или теперь уже Отшельника — безнадежно обрывается где-то на просторах Малой Роси. Уже долгое время о нем ничего не слышно, а посланнику Филофея не удалось обнаружить на месте катастрофы ничего, кроме следов панического и безадресного телепорта. В меру моего понимания, наш "последний иодай" уже безвозвратно канул в вечность. Хотя, впрочем, для тех планов, которые мы с вами обговаривали в прошлый раз, вполне достаточно и этого: нынешний ректор Университета всполошился и запаниковал. Уже сегодня он активно интригует против Мальгариона, заметно ослабляя тем самым позицию Вестенланда и западных держав в целом. Что и позволяет рассчитывать на восстановление равновесия магических сил по линии "восток — запад", которое за последние годы изрядно покосилось из-за вялости Всесвята и уклончивой, непроявленной позиции бен Эльма…

Верховный маг внимательно и почтительно заглянул в глаза своему собеседнику.

— Я чего-то не заметил, Учитель?

— Не заметил, малыш? Да, пожалуй, что и не заметил. Впрочем, заметить это было достаточно непросто…

На лице Шуа-Фэня промелькнула выразительная гримаса, в которой гордость удивительным образом смешалась с огорчением.

— Вот в этом-то, юный мой друг, и заключается преимущество старости, и одновременно — ее же слабость.

Еще один лицемерный вздох, скрывающий самодовольство под показным сожалением, и старик неторопливо продолжил свою мысль.

— Воистину, дальнозоркий взгляд умудренного летами порою не способен различить того, что лежит у него под самым носом, на расстоянии вытянутой руки. Но тот же самый взгляд отчетливо наблюдает течение событий на самом горизонте. Даже и за горизонтом, если достанет терпения и умения. Так что давай-ка мы с тобой посмотрим вместе! — И мастер Шуа начал неторопливо выстраивать свое волшебство.

Верховный маг государства Шахваристан тоже не вчера на свет появился, и поначалу он не заметил ничего необычного в той магии, которую задействовал сейчас его учитель. Заклинание дальновидения было достаточно стандартным и, с большим или меньшим успехом, доступным любому выпускнику Университета. А нацелить его точно на Юрая для профессионалов класса Нгуена или Шуа тоже не составляло особого труда: с одной стороны, тот снова был теперь волшебником, чей магический профиль Нгуен уже давно отыскал в архивах Университета. С другой же — Юрай все ещё оставался начинающим магом-дилетантом и маскировать свой чародейский след толком не умел. Хотя он этого даже и не пытался, впрочем. И все то, чем сейчас занимался Шуа-Фэнь, его способный и сделавший неплохую карьеру ученик уже давным-давно проделал самостоятельно. Так что теперь он спокойно и с легким оттенком скуки наблюдал, как на стене зала возникает серое туманое окно, в котором по мере наслоения заклинаний все четче и ярче проявлялась фигура энграмского алхимика.

Понятно, что путь Юрая проще всего было отследить с того момента, когда Кларисса надела ему на палец прежнее ученическое кольцо, "помилованное" Конклавом, и тем самым заново соприкоснула с магическим слоем реальности. Напротив, его прежнюю жизнь как отлученного от чародейства алхимика вытащить из прошлого было бы гораздо сложнее. Но ни одного из двух чжэнских магов это пока что и не интересовало. А все течение связанных с Юраем событий, которое отображалось сейчас на созданной учителем пространственно-временной проекции, было для Эффенди уже не в новость. Вот, пожалуйста, встреча Отшельника с великим князем Ренне и с верховной волшебницей, Клариссой. А вот и знакомство с помощниками по миссии (Один воин и одна магичка, как и следовало ожидать. О, да это же Энцилия, легка на помине! Очень неплохой выбор — сам же лично и выбирал, помнится. Точнее, подсказал князю Ренне эту кандидатуру).

Тем временем живые картинки, повинуясь жесту Шуа-Фэня, в быстром темпе сменяли одна другую… Но когда в магическом окне возник клубок обнаженных тел, сплетенных в разнузданном соитии, маг немедленно вскинул обе руки, словно стряхивая с них воду, и буквально выстрелил "Финстере! Перманенте! Темпоро!", после чего створ дальновидения заволокла сплошная темнота.

— Я полагаю, Нгуен, что без этих сцен мы вполне можем обойтись, равно как и без пьянок Юрая с былыми дружками… И без того, как наш герой посещает отхожие места — тоже. Лично я, слава богам, уже достиг того возраста, когда созерцание телесных развлечений подобного рода представляет лишь академический интерес. Ну а ты — позабавишься сам при случае, если придет охота, а подходящей девки под рукой не окажется. Хотя, помня твою жеребиную прыть, сильно сомневаюсь, чтобы такое могло случиться в ближайшие лет сорок-пятьдесят!

— Вот за это-то они нас и не любят, Учитель, — задумчиво произнес Нгуен, пока старик передвигал ленту событий вперед, сохраняя магическое окно густо затемнённым.

— За то, что мы в принципе способны проследить любые их поступки? Вздор, юноша! Во-первых, только в том случае, если объект наблюдения не способен поставить защиту — сам, купив подходящий амулет, или при помощи мага. Вот тебя же, например, никакому волшебнику Круга Земель не отследить: ни мне, ни Филофею, ни тому же Саонегру, не говоря уже о более слабых чародеях. Даже эту твою Энцилию я уже почти не вижу, да и самого Ренне с недавних пор — тоже: свежеиспеченная графиня Мейвенберг резво принялась за свою новую службу, и блокировка дальновидения в отношении великого князя теперь уже вовсе не такая дырявая, как было при этом зануде Сальве.

— Во-вторых же, мой друг, — назидательно произнес после небольшой паузы Шуа-Фэнь таким же тоном, каким он в былые годы распекал нерадивых студентов, — нас единицы, а простолюдинов и вообще натуралов — мириады. И если маг начнет заниматься тем, что подглядывать во все замочные скважины подряд, у него уже не останется времени ни на что другое, а всех скважин тех ему все равно не пересмотреть. Ну и, в-третьих, мы же не кричим на всех углах о том сокрытом, что смогли рассмотреть! Клятва Шалидора не позволяет, да и лорд Бýборек бдит в оба — сам ведь знаешь.

Его превосходительство лорд Буборек был главой дисциплинарной комиссии Конклава, и угодить под рассмотрение к его комиссарам не было ни малейшего желания ни у одного мага — себе дороже… Но к этому моменту экс-ректор уже подвел ленту событий в магическом окне к нужному моменту.

— Вот, посмотри!

В эту финальную сцену путешествия энграмцев по малоросскому тракту Нгуен вглядывался уже не раз и не два: нападение разбойников, ярчайшая вспышка в магическом диапазоне, и — пустота. Сплошная темнота без малейшего просвета: никаких следов присутствия Юрая, по крайней мере на земном уровне бытия.

— И что же мы видим? — назидательным "профессорским" тоном спросил донельзя довольный собой мастер Шуа. — Ничего. Ровным счетом ни-че-го, ни следов перехода на иной уровень, ни борозды телепорта, ни отпечатков телесной смерти… Абсолютный нуль: невеликие магические силы бедолаги исчерпаны до последней капли, и оставлять следы было попросту нечему.

— Собственно, именно об этом я и говорил, Учитель.

— А вот теперь мы попробуем посмотреть по-другому!

И старый волшебник, заговорчески подмигнув своему более молодому, но именитому собеседнику, одним резким движением стер всю прежнюю картинку и начал наносить в магическом окне новый грунтовой слой.

В магии "прицельного дальновидения" этот этап был, пожалуй, самым важным. Чем точнее совпадёт гамма стихий в подложке окна с собственной стихийной структурой отслеживаемого субъекта, а тем более — мага, тем сильнее будет пространственно-временной резонанс, тем четче и достовернее наблюдаемая картинка. И Нгуен с изумлением следил за тем новым "фоном стихий", который слой за слоем наносил сейчас его учитель: в нём не наблюдалось уже ничего похожего на профиль Юрая! Огонь — этот определяющий элемент бесследно сгинувшего посланника энграмского князя — был теперь едва различим, что позволило Фэню существенно усилить аспект тонкого эфира (две эти стихии, как доподлинно знает каждый маг, трудно совместимы друг с другом). И еще один новый, отчетливо проявившийся акцент — земля, с которой у энграмского героя были достаточно непростые отношения…. По мере того, как стихийная подложка окна становилась целостностнее и завершеннее, смутное подозрение Эффенди все более перерастало в уверенность.

— Учитель, теперь вы собираетесь искать самого себя?! Вы уже побывали там, на тракте?

— Был ли я там? Хороший вопрос, Нгуен. Очень хороший вопрос, просто-таки прекрасный: классических пример правильного вопроса, на который невозможно дать однозначный ответ. — Старый маг просто сочился гордостью и выражением довольства самим собой. — Да, разумеется, я там был, и в то же время меня там не было. Ну, скажем так: там был не я во плоти, но мой призрак.

— Ваш призрак? Позвольте, но ведь вы же еще живы!

— О да, друг мой, — расхохотался мастер Фэнь, одновременно заканчивая "стихийную грунтовку" окна дальновидения. — Пока что я еще жив и даже не сошел с ума, как бы об этом не мечталось многим и очень многим в нашем Круге Земель! Дело, видишь ли, в том, что это не спонтанный посмертный призрак, но — рукотворный. Моего собственного изготовления.

Шуа пристально посмотрел в глаза своему собеседнику.

— Это была моя последняя разработка в Университете, прежде чем я ушёл оттуда. А поскольку я не сам ушёл, а скорее они меня "ушли", я счел себя вправе оставить эти мои маленькие хитрости при себе. И ни одна душа в магическом сообществе не только что не владеет этими заклинаниями, но и вообще не представляет себе такой возможности. Ни одна живая душа — за исключением тебя, с нынешнего момента.

— Спасибо за доверие, мастер. Может, и технологию заклинания заодно покажете?

— Может, и покажу. Но только не сегодня, не надейся: у нас еще много дел впереди. А если в двух словах, то именно в словах всё и заключено. При-зрак, как явствует из самого слова — это тот, кто при-сматривает и при-глядывает, отсюда заклинание и выстраиваешь. Но об этом в другой раз, а пока что — смотри!

И старый маг жестом показал на окончательно перенастроенное магическое окно. Теперь оно было уже не серым, а слегка фиолетовым, и показывало не человека и не какую-нибудь другую живую тварь, хоть разумную, хоть бессловесную… Нет, в створе дальновидения была видна только знакомая по прежней картинке проезжая дорога с подступающим по обеим обочинам лесом — пустая и безлюдная. Но на светло-фиолетовом фоне изображения отчетливо проступали теперь ярким зелёным светом следы былого магического удара и тени рухнувших на землю "лесных братков".

— А что же, мастер, Филофеев посланник этого не увидел? Этот, как его… Аберденн?

— Абердин, если уж на то пошло. Нет, он этих следов не увидел, а если бы даже и увидел — то вряд ли взял бы в толк. Аспирант, мальчишка, что с него взять?! Ведь даже и мне это было очень непросто. Но если присутствуешь там только своей ментальной сущностью, призраком, а не телесно, то можно гораздо меньше беспокоиться о наполнении собственной утробы и больше — о том, как изловчиться и проявить следы чужой магии. Вот я и дал себе труд внимательно вглядеться в отпечаток сил именно там, на месте. Издалека же этого не увидишь, в чем ты самолично и убедился. Ну, а что скажешь теперь?

— А скажу я, пожалуй, вот что: поскольку телепорт был интуитивным и неуправляемым, то по логике вещей он должен был пойти в направлении, прямо противоположном удару. То есть, имело бы смысл поискать на северо-востоке.

— Молодец, дружок. Возьми с полки пирожок! — Шуа-Фэнь просто-таки упивался возможностью "походить ногами" по Верховному Магу империи Чжэн-Го и не упускал ни малейшей возможности подколоть его сиятельство. Старческое усиление характера, как известно, ни волшебством, ни докторами не лечится. И почтенный возраст бывшего ректора Магического Университета, нисколько не умалив его чародейских способностей, изрядно прибавил мэтру желчности и ехидства… Но по существу дела старик-учитель всегда говорил мудро и чётко, так что Нгуену не оставалось ничего иного, как пропускать подколки старого мага мимо ушей и внимательно слушать всё остальное. Уже одна только методика создания собственных двойников-призраков, если удастся ее получить, сполна окупила бы и затраченное время, и зуд ото всех этих мелких укусов по самолюбию. Тем более, что у старика в рукаве, судя по всему, были припрятаны и другие тузы…

— Ну и как ты полагаешь, дружок, попробовал ли это твой учитель — поискать на северо-востоке?

— Полагаю, что мастер не только поискал, но и нашел. В противном случае вы и не стали бы поднимать этого вопроса.

— И тут мы с тобой, малыш, снова натыкаемся на ту же самую мотыгу. Что-то я определенно нашел, вне всякого сомнения. Но весь вопрос в том, что же именно я сумел найти. Вот оно, единственное подозрительное место, которое мне удалось отыскать в интересующей нас стороне. Прошу любить и жаловать: какая-то поляна в Бородаевой роще. И много ли здесь разберёшь?

Действительно, если весь остальной лес был окрашенного сейчас на проекции дальновидения в иссиня-фиолетовый оттенок, то эту поляну заливала слепящая белизна, свидетельствуя о магическом выплеске немыслимой силы. Но след неизвестной магии был при этом настолько ярок, что не позволял разглядеть никаких деталей.

— Боги мои, я и не представить себе не мог, что такое возможно, Фэнь!

Теперь, когда речь зашла уже не о далеко идущих планах на будущее, а о сегодняшнем состоянии магии в мире и рисках, связанных с появлением неопознанного источника Сил колоссальной мощности, весёлую игру в послушного и покорного ученика пришлось отбросить напрочь. Всё-таки Верховным Магом государства и несменяемым членом Конклава оставался пока что именно Нгуен Эффенди, и этой ответственности с него никто не снимал.

— У вас есть представление об источнике этой Силы, мастер? Я полагаю, что даже собравшись все впятером, мы не смогли бы явить миру ничего подобного.

— Все впятером? Боюсь, что всем впятером вам в нынешнем раскладе уже и не собраться! Поскольку похоже, что по крайней мере один из пяти старейшин уже стал на сторону этого нового игрока — или, по крайней мере, близко с ним познакомился. Только лишь из-за немыслимой магической мощи источника нашей неведомой Силы мне удалось разглядеть еще один её след. И где бы вы подумали, Ваше Сиятельство? В резиденции Всесвята. Да, она предельна закрыта от внешнего магического проникновения — так же как, к примеру, и твоя, Нгуен. Но всплеск Силы в его тереме оказался настолько мощным, что пробил эту защиту и стал заметным снаружи, открывшись для моей проекции… Ну, в смысле — оказался виден призраку, — уточнил Шуа-Фэнь, заметив легкое недоумение в глазах своего бывшего ученика.

— То есть, Всесвят к этому каким-то образом причастен?

— Вне всякого сомнения. Хотя Сила эта, если внимательно присмотреться, на удивление непроявленная и чисто белая: она не несет на себе ни одного из базисных цветов, тогда как все мы прекрасно знаем, что пять сил Круга Земель отмечены каждая своим цветом, сообразно порождающим их стихиям.

— Внешняя сила? — Вопрос Нгуена прозвучал резко и отрывисто, напоминая скорее приговор.

— Единственный вариант, который видится мне возможным. Либо с верхних уровней мироздания, либо с нижних. Но рискнул бы предположить, что все-таки с верхних.

— И что из этого следует, мастер?

— А вот это уж тебе решать, дорогой мой, это ты у нас начальник. А я — ну, если и не дурак, то уж точно на заслуженном отдыхе. Но по моему мнению, если тебе интересно его выслушать…

— Я весь внимание, Учитель. — Нгуен изящно и непринужденно лавировал между ролями властного архимага и почтительного ученика, в каждый момент выбирая такой тон, который был ему сейчас удобен.

— Так вот, возвращаясь к Юраю-Отшельнику. Каким-то боком он оказывается приобщен и к Силе верхних уровней, и к Всесвяту… И я опасаюсь, как бы наш блеф не оказался в конечном итоге вовсе даже не блефом, а реальностью. Во всяком случае, готовиться надо и к такому варианту тоже. Первым делом получить профиль этого его сопровождающего…

Верховный маг на мгновение задумался, но последовавшая за этим характеристика оказалась предельно краткой и исчерпывающей

— Барон Зборовский. Днем краснобай и рубака, а по ночам — герой-любовник и, кажется, еще и вампир впридачу

— Н-да? — задумчиво хмыкнул Шуа. — Так вот, я думаю, что прежде всего можно постараться проследить путь этого Зборовского. Он, конечно, не маг, и чтобы его запеленговать, придется изрядно потрудиться. Но именно поскольку он не маг, то от Юраева блиц-волшебства на малоросском тракте мог и не пострадать: удар же был направлен не на него, а к сопутствующему хлопку магического возмущения натуралы не восприимчивы.

Шуа-Фэнь сделал короткую паузу, чтобы убедиться в том, что верховный маг готов слушать его и дальше, после чего продолжил.

— Это первое. Второе — присмотреться повнимательнее к нашей душке Энцилии. На прямой контакт, может быть, пока и не выходить, но присмотреться всенепременнейше, и повнимательнее. И третье, если выяснится, что Юрай всё-таки жив и продолжает свой путь… Нам нужен будет свой человек в его окружении — призраками-наблюдателями здесь уже не обойтись. Маг или не маг, решать тебе, но найти подходящего парнишку и подвести его к Юраю необходимо в любом случае. Станем ли мы помогать "последнему иодаю" или же, наоборот, решим его тормозить — наш человек в его команде будет нужен во что бы то ни стало… Эй, Ваше Сиятельство, ты еще здесь?!

Действительно, Нгуен Эффенди автоматически продолжал еще слушать и запоминать на будущее этот своеобразный "Меморандум Фэня", но мыслями был уже где-то далеко. И причем не только мыслями, но и чем-то гораздо более телесным тоже. Была у верховного мага одна особенность, своеобразная и незатейливая: в минуты крайнего напряжения мысли, в острые моменты принятия важных решений, ему начинало отчаянно хотеться женщину. Просто и банально — бабу. И хотелось при этом настолько, что ни о чем другом он уже был не в состоянии и помышлять. Но зато поутру, начисто опустошив семенники и до предела исчерпав свою мужскую силу, маг снова возвращался к проблеме вчерашнего вечера — и правильное решение находилось само собой, едва ли не мгновенно.

В такой "особенности", стало быть, можно было отыскать и положительные моменты. Если не для волшебника, то по крайней мере для политика — а уж быть политиком Верховному Магу любой державы полагалось просто по должности. И после недолгих размышлений Эффенди раз и навсегда принял для себя решение даже и не пытаться бороться с этой своей "причудой", а наоборот — использовать в своих целях.

— Что, командир, прилечь на кого-нибудь захотелось?

Метод, при помощи которого Его Сиятельство Нгуен изволили решать важнейшие дела, давно уже вошел в легенду. И у тех, кто был заинтересован в его помощи, всегда находились поэтому подходящие служанки, или подруги с легким нравом, или подчиненные — как это случилось, например, в последний раз в Вильдоре, когда у супруги Великого Князя немедленно обнаружилась пара пригодных к делу фрейлин. Но сейчас, в одиноком жилище престарелого Шуа…

— Понимаю, друг мой, понимаю и принимаю. Я бы порекомендовал "Цветок сливы и золотую вазу". Это — лучшее заведение в городе, а тамошняя "первая леди", Минь Гао, не только искусна в музыке, танцах и любовных утехах, но еще и существенно умнее, чем притворяется. Так что удовлетворит самый изысканный вкус. Уж не знаю, насколько соответствуют истине россказни о том, что в ней обрела перерождение которая-то из блистательных наложниц одного из прежних императоров, или даже одна из младших принцесс… Но сам по себе факт, что такие слухи ходят, говорит о многом. Так что — счастливо отдохнуть, Твое Сиятельство!

И старик не удержался-таки от маленького саркастического укола на прощанье:

— Может, и заодно шестой элемент ненароком отыщется… У эдакой-то красотки да между ног, чтобы да не отыскать?!

 

25. Триумф подкрался незаметно

— Бац! Хряп!! Вщи-и-ить!!!

Ослепительно блещущие шары с треском врезались в стволы вековых дубов, в мгновение ока переламывая напополам молоденькие берёзки и серебристыми всполохами осыпаясь по зеленеющей даже в эту осеннюю пору хвое елок и сосен.

— Какого лешего!

Леший, выглянувший было из-под коряги — поглядеть, что же это за раззор творится в подведомственном лесу, а может, и навести порядок при случае, — ловко увернулся от летевшего прямо на него сгустка холодного огня и с воплем "Матушки, ну чисто ведь смертоубийство!" забился обратно к себе в нору.

— Не-е, щас я вам всё тут переломаю к ядрене фене! И егерей ваших с лесничими в гробу видала: до конца недели я все еще считаюсь фавориткой Великого Князя, и пусть хоть один из этих сукиных сынов посмеет мне хоть слово сказать!

Гнев леди д'Эрве был страшен и неистов. Конечно, какой-нибудь мизантроп и женоненавистник назвал бы это скорее бабской истерикой, но произнести такое вслух рискнул бы только издали и шёпотом: если жечь княжеский лес Энцилия все-таки воздержалась, пожалев его красоту и ограничившись холодным огнем, прозводившим сравнительно мелкие разрушения, то по какому-нибудь злопыхателю из числа двуногих она вполне могла бы сейчас шандарахнуть и самым что ни на есть горячим файерболом. Чтобы служба мёдом не казалась, типа.

— Уй-юий!

"Прекрасно, вот и одной просекой больше в лесу стало! Сейчас я вам всем покажу, что такое настоящая высокая магия и на что она способна. А в храме вы меня в следующий раз увидите, когда отпевать будете — и не раньше!"

…..

Когда Энцилия ощутила внезапное прикосновение мужских рук, властных и одновременно предельно деликатных….

Да, именно оно — это прикосновение десяти унизанных перстнями тонких пальцев к ее обнаженным предплечьям — смогло совершить то, чего так и не добился перед этим зычный, твердый и повелевающий голос, уже некоторое время зудевший в ушах волшебницы: Энси пришла в себя и снова обрела равновесие. Нет, не пресловутое Великое Равновесие мироздания, с двух боков подпираемое жрецами и магами, но всего лишь свое собственное, маленькое и простенькое равновесие существа, предпочитающего стоять на двух ногах, сохраняя руки свободными для более возвышенных дел — вместо того, чтобы, подобно бессловесным и четырехлапым братьям нашим меньшим, цепляться ими за землю, дабы не упасть.

Однако же, пусть и прийдя в себя, но еще какое-то время Энси предпочла глаз не открывать, продолжая оставаться для окружающих всё ещё впавшей в обморок… Или зачарованной? Да хотя бы и оглашенной — не в терминах дело. Главное — в том, что она выторговала у ситуации несколько лишних минут на то, чтобы собраться с мыслями и попытаться понять, что же именно произошло только что в ритуальном храмовом зале. Призошло причем на ее глазах и даже более того, при ее непосредственном участии. А для начала — хотя бы внимательно вслушаться в ту речь, которую толкал сейчас монсиньор Винтезе: вне всякого сомнения, первосвященник должен был и сам что-нибудь объяснить. Пусть даже не ей, но хотя бы своей пастве. "Покамест мы внимательно послушаем, а разбираться уже потом будем".

— Возлюбленные братья и сестры мои, служители и служительницы Господина нашего Тинктара! — вещал тем временем жрец слегка дрожащим от возбуждения голосом. — Возрадуемся превелико, ибо близятся сроки свершений. Сегодня…

Монсиньор сделал многозначительную паузу.

— Сегодня всемогущий Вершитель Судеб воспослал нам великое знамение. Знамение, смысл которого — во всей полноте его — нам еще предстоит осознавать и прояснять. Но главное ясно уже и сейчас: ныне мы удостоились лицезреть воочию то, о чем говорится в Багровой Книге Пророчеств. То откровение, которое мы годами пытались постигнуть разумом и молитвой; та мудрость, кою тщились мы понять как иносказание — сегодня она наполнилось реальностью и свершилось въяви. Ибо сказано: Настанет час, и тьма обратится светом. Приидет миг, когда в торжестве мрака возродится свет новый, и негасимым пребудет пламя его.

С этими словами жрец легонько нажал ладонями на плечи Энцилии, аккуратно разворачивая ее лицом к пастве, и волшебница сочла за лучшее открыть глаза.

— Нам не дано прозреть божественный замысел во всей его полноте, — продолжал жрец. — Но свершилось то, чему предначертано было свершиться. И если Господь наш Тинктар, Творец Совершенного, избрал провозвестницей воли своей не одну из преуспевших во служении жриц — нашего ли храма, любого ли другого, воздвигнутого во славу Его… Если он нарёк возлюбленной невестой своей именно ее чародействующую милость, леди д'Эрве — дипломированную волшебницу, казалось бы, бесконечно далёкую от служения культу… Если таков выбор Его — значит, в этом сокрыт высший смысл, пред которым мы можем лишь благоговейно склониться в смиренном поклоне. Так почтим же, возлюбленные чада мои, сию избранницу Вершителя нашего и провозвестницу грядущих Свершений.

Мдя-а-а… Не сказать, чтобы всё происходящее Энси хоть сколько-нибудь нравилась. Если говорить по правде, то она была просто ошеломлена. Оторопела. Уж чего-чего, а подобного развития событий ей и в страшном сне не приснилось бы. Единственное, что ей в её теперешнем состоянии оставалось — так это постараться не принимать происходящее близко к сердцу. И она принялась напропалую и цинично богохульствовать, благо среди студентов-чародеев занятие сие издревле было одним из наилюбимейших: "Ну что, радость моя, Великого Князя тебе мало показалось?! С самими богами теперь трахаться будем? Не, а чё, прихватим Армана заодно и устроим групповушку, чего ж мелочиться-то? Ну просто-таки божественную групповушку забацаем, в самом что ни на есть буквальном смысле этого слова…"

К счастью для волшебницы, даже столь охальные размышления в святая святых храма сошли ей с рук — ни тебе столпа подземного пламени, ни разверзшегося пола, ни обвала с землетрясением… Более того, в голове у Энцилии наконец-то начало слегка проясняться. А осознав, что ее магические способности остаются свободными и никакое поле сопротивления им все еще не препятствует, девушка прежде всего быстренько поставила простейшее заклинание "прозрачной стены". Благо, такое заклинание можно было произвести одной лишь силой мысли, не махая при этом руками и не совершая вообще никаких телодвижений: поклонение поклонением, а дразнить храмовых гусей демонстративным колдовством на глазах у всей жреческой толпы ей пока что совершенно не улыбалось Но теперь девушка уже могла совершенно отстраненно и едва ли не равнодушно наблюдать за тем, как жрецы и жрицы один за другим склоняются к ее ногам в низком поклоне, прежде чем выйти наружу из ритуального зала. А затем — всё так же отстраненно и бесстрастно позволила монсиньору Вантезе отвести себя наверх, в его пастырскую келью. Не делать никаких резких движений было сейчас, пожалуй, самой мудрой и правильной тактикой, а лишняя чашечка кофия ей бы сейчас не помешала в любом случае. Тем более что никаких похотливых притязаний со стороны приора храма ожидать не приходилось: он, как всем было доподлинно известно, предпочитал мальчиков.

— Ну что же, леди Энцилия, мои видения и озарения последних недель оказались боговдохновенной истиной, — проникновенно и с чувством, но при этом еще и с изрядной долей озадаченности произнес верховный жрец после того, как Энси сделала первый глоток обжигающе горячего и бодрящего напитка, заботливо принесенного всё той же сестрой Тиорессой. Окончательно приходя в себя и собравшись с силами для концептуального разговора с главным жрецом. Впрочем, разговора как такового все равно не получилось, ибо монсиньор решил ограничиться монологом.

— Да, моя прекрасная леди, вы воистину избраны Тинктаром. Пусть следуя иным путём, пусть направляясь совсем в другую сторону — но волею божественной вы оказались на моей тропе и, более того, далеко впереди меня. О многом хотел я поговорить с вами сегодня, о многом расспросить… Но пред столь явно выраженной волей Господа нашего Тинктара я просто склоняю голову. Не учить вас следует мне отныне, однако же учиться у вас. И посему позвольте лишь донести до ваших ушей единодушный вердикт жреческого сословия.

Здесь голос верховного жреца ощутимо прибавил торжественности и официальности.

— Конгрегация служителей Тинктара полагает сложившуюся практику почитания Создателя как высшего и старшего из двух богов противной духу и букве Веры, а также нарушением основополагающего принципа Высшего Равновесия. Не впадая в ересь единобожия и отвергая ложное учение Мах'атона и махатонианцев об Армане и Тинктаре как о двух ликах одного якобы божества, мы не можем тем не менее согласиться и с противопоставлением Двух Богов как старшего и младшего, почитая их скорее как божественных близнецов.

Его Преосвященство отхлебнул глоток из своего стакана и продолжил, теперь уже более тихим и вкрадчивым голосом:

— Почитая пока что, разумеется, в своих внутренних службах, открытых лишь посвященным. Ибо ни власть предержащие, ни простолюдины воспринять эту мудрость сегодня, увы, еще не готовы.

Монсиньор Вантезе внимательно заглянул в глаза Энцилии и уточнил: "Пока не готовы", старательно выделив интонацией слово "пока".

— Конгрегация полагает также, что пять основополагающих элементов мироздания невозможно разделить между сферами ответственности Двух Богов, не нарушая при этом равновесия. Именно поэтому миссия господина Юрая и барона Зборовского находит у служителей Тинктара определенное понимание и, возможно, даже одобрение. А посему вы, миледи, и ваши товарищи в случае необходимости можете рассчитывать на помощь и сотрудничество храмов Тинктара и жрецов его. Как здесь в Энграме, так и повсеместно в Круге Земель.

Заметив удивление в глазах своей собеседницы, жрец откровенно и широко улыбнулся.

— Смею уверить, миледи: хотя мы — в отличие от вас и ваших волшебствующих коллег, — и не владеем магической техникой передачи мыслей на расстоянии, но у служителей храма есть свои способы доносить наши суждения, чаяния и упования из одного храма в другой. Если и не столь быстрые, но не менее надёжные, ваша чародействующая милость. Равно как и проникать в помыслы властителей и в их повеления подданным — в чем вы, надеюсь, сегодня имели явственную возможность убедиться.

Последние слова Вантезе прозвучали ударом молота, заколачивающего последний гвоздь в крышку гроба Мироздания. С другой стороны, а чего иного следовало бы ожидать от верховного жреца Последнего Бога, Бога-Завершителя?!

— Могу ли я быть вам полезен еще чем-нибудь, о богоизбранная? Ваш путь уже предначертан богами, но боюсь, что ни мне, ни даже вам самой еще не ведом.

Мысль о том, что можно, наконец, и откланяться, бальзамом пролилась на сердце Энцилии. Для того, чтобы понять и осознать все последние события, ей требовались сейчас уединение и возможность сосредоточиться, а не текущие ручьем елейные речи монсиньора. Впрочем, оставался еще один насущный вопрос. Требовавший профессионального объяснения и, пожалуй, даже профессионального языка. В голове у волшебницы что-то щелкнуло, и она заговорила уже так, словно была сейчас не в храме, а в стенах родного Университета.

— Всего лишь один последний вопрос, ваше преосвященство. Тот магический свет, что изошел из моего талисмана в узловой момент вашего обряда… Вы можете его как-либо аттрибутировать? Находится ли источник этого света в самом амулете — или же во мне самой, а кулон послужил просто проводником и концентратором этой Силы?

Жрец устремил хищный и цепкий взгляд на "Сплетение сфер" под горлом Энцилии, а потом, безмолвно испросив все тем же взглядом ее разрешения, поднес руки к подарку великого князя и бережно дотронулся до него своими тонкими и холеными пальцами. "Вразуми меня, Тинктар, и дай мудрости прозреть знамения и деяния твои!" — шелестящий шепот молитвы монсиньора был едва различим.

Наконец, Вантезе вздохнул и разочарованно откинулся назад в свое кресло.

— Увы, миледи, у меня нет ответа на ваш вопрос. Единственное, что я могу вам сказать — сей свет и источник его не полностью принадлежат нашему уровню Мироздания. Но соприкасается ли ваш артефакт с верхними слоями реальности или с нижними — это остается вне моего разумения. "Можете конечно, попытать счастья в храме напротив, у коллеги Брегонцо", мысленно добавил жрец. Но вслух этого, естественно, не произнес. Делиться только что обретённой богоизбранной волшебницей с жрецами Армана? Тинктар упаси!

…

Выйдя за ворота храма и усевшись в свой экипаж, уставшая и слегка ошарашенная всей этой лавиной событий леди д'Эрве честно намеревалась, добравшись до дома, просто отдохнуть и набраться сил, чтобы уже потом, наутро, разобраться со всеми обрушившимися на нее, как снег на голову, происшествиями. С невесть откуда взявшимися союзничками в лице жрецов Тинктара, например. А заодно — с тем дурацким статусом "избранницы божьей", который ей навязали жрецы. Совершенно бредовым статусом, если не сказать сильнее — а уж высказаться ей хотелось, честно говоря, гораздо грубее и крепче! Ну и, конечно, повнимательнее поковыряться в подарочке Великого Князя: непрост ведь оказался амулетик, ой как непрост…

Но, продолжая раздумывать обо всём этом по дороге домой, Энцилия незаметно для самой себя завелась и разъярилась настолько, что об отдыхе можно было теперь только мечтать: переполнявшие волшебницу энергия и раздражение — да нет, какое там раздражение? — здоровая крепкая злость на ситуацию, в которой она некольно оказалась и в которой никак не могла разобраться, да и злость на собственную непонятливость заодно — всё это требовало разрядки, и причём немедленной. Так что, наказав конюшему оседлать своего гнедого и наскоро переодевшись, новоявленная "возлюбленная Тинктара" рванула во всю прыть за город, в княжий лес, пусть даже и рискуя набить себе пару шишек и синяков — уже смеркалось, и не заметить какой-нибудь коряги или ветки было вполне реальным делом… Но это, по крайней мере, сохраняло в целости и сохранности городские постройки: Энси пребывала сейчас в таком состоянии, на таком взводе, что с нее вполне сталось бы шарахнуть файерболом или "ледовым штормом" и по дворцу Ренне, и по первому попавшемуся на глаза особняку дворянина познатнее или купца побогаче…

Добравшись до леса и наконец-то ощутив, после затхлой и давящей атмосферы храма, полную силу в руках, девушка облегченно вздохнула и отпустила свои эмоции на волю. Уж отпустила так отпустила, однако — ото всей души! И теперь только исступленно хохотала, когда струи холодного зеленоватого пламени по мановению ее ладоней в клочья раздирали деревья, крушили в щепу все их сучья и ветки до единой, беззвучно вздымая с земли ворохи опавших листьев и превращая те сначала в облака серебристых чешуек, ну а потом — в неторопливо опадающий обратно на землю белесый пепел. Ровняла холмы и пригорки, походя размела пару муравейников, потом принялась прицельно сшибать наземь птичьи гнезда…

Устала она. Просто устала, и всё. Устала от рутины дел в Оберватории, устала от запутанности отношений с Ренне и Тацианой, устала от мелких интрижек этой поганой маркизки Орсини. А еще устала от всех тех сюрпризов, которые один за другим повалились на нее сегодня в храме — то ли как с потолка посыпались, то ли как из рога изобилия. Но главное…

Главное ведь было в том, что она устала ждать Влада.

Осознание это пришло внезапно и оказалось ошеломляющим. Оказывается, она просто соскучилась по Зборовскому! Вот именно что по нему, по Владу. По этому раздолбаю и балагуру, лихому вояке и галантному кавалеру… Ах да, не забудем: еще и по кровопийце в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. И ведь всё равно соскучилась — по его грубоватым шуточкам, по их постоянной пикировке и взаимным подначкам, к которым она уже успела было привыкнуть за последнее время, перед их с Юраем отъездом. Причем ведь даже не как по мужику в своей постели соскучилась, хотя и в этом барон был очень даже неплох — а просто как по хорошему другу и товарищу…

Или, всё-таки, не просто как к другу? А интересно бы за него замуж выйти — вот потеха была бы?!

От полнейшего идиотизма этой последней пришедшей в голову идеи Энси окончательно съехала с катушек и разразилась таким хохотом, остановить который уже не смогла бы при всем желании — даже если бы и захотела. И теперь она просто сотрясалась от смеха — до слез, до икоты, слегка повизгивая… Но не забывая при этом притормаживать или слегка поворачивать своего жеребца, выбирая всё новые и новые тропинки для этой безумной скачки, а заодно — встряхивать руками и щелкать пальцами, отправляя в полет все новые и новые серебристые шары, переполненные силой разрушения. Благо заклинание "холодного огня" было уже заряжено и теперь шло само собой, а энергией волшебница была просто-таки переполнена. В храме набралась, что ли?!

Но в какой-то момент деструктивный запал волшебницы иссяк, былой гнев растворился в никуда, и ошарашенная леди д'Эрве трезвым взглядом заново увидела всё то, что она только что натворила. Скользнула взглядом по свежепроломленным просекам, по перебитым деревьям, по всклокоченной почве, по заваленным и перегороженым тропинкам, по сшибленным птичьим гнёздам и раскуроченным дуплам… Последним, что окончательно привело ее в себя, была маленькая рыжая белочка, отчаянно вцепившаяся в одинокий, переломанный посередине ствол посередине пустоши, в которую за считанные мгновения превратился ее любимый и знакомый лес…

— Ах ты бедненькая, — умилилась враз успокоившаяся Энси. — Перепугала я тебя? Ну, иди ко мне, хорошая!

Заклинаниям на животных Энцилия в бытность свою студенткой специально не училась — не её это была специальность. Но общее "заклятие приятствия" потому и называлось общим, что действовало не только на людей, но и на всякую нечисть типа леших и кикимор, да и на сообразительных животных тоже. Какой-нибудь дождевой червяк, может, этого заклятия и не заметил бы, но уж белочка подпала под него, как миленькая. И, спрыгнув со своего пня-переростка, послушно скользнула прямо в руки волшебнице.

— Ну вот и ладно, моя хорошая! — нежно промурлыкала девушка. — Сейчас приедем к тёте Энси домой, тетя Энси тебя умоет, покормит и спать уложит. Не хуже будет, чем в твоём прежнем дупле. Обещаю!

Но спешившись и войдя в дом, леди д'Эрве обнаружила в гостиной донельзя встревоженную начальницу — графиню Мейвенберг.

— Энцилия, что случилось?! Что это на тебя нашло, радость моя? Такой водоворот сил закрутила, что чуть ли не стены дворца шатались, а Обсерватория так вообще ходуном ходила. В норму-то уже пришла, или помочь?

— Да вроде как пришла, — обреченно произнесла Энцилия, с белочкой на плече проходя в гардеробную и цветной молнией вызывая туда же горничную. Начальственного разноса, кажется, было не миновать. — Подождите пару минут, ваше сиятельство, я переоденусь.

…

Успокаивать Кларисса умела, надо отдать ей должное. Внимательно выслушала всю историю, профессионально и точно задавая наводящие вопросы. Озадаченно попробовала на магический отклик пресловутый амулет сплетения сфер, который все еще висел на шее у юной волшебницы и к которому та теперь не решалась даже лишний раз прикоснуться — во избежание. Выслушала заверения Верховной в том, что никакой опасности для нее этот амулет не представляет. А заодно — и служебный выговор, который оказался достаточно строгим, хотя Кларисса и облекла его в бархатную обертку сочувственных слов.

После этого они вдвоем напоили молоком несчастную белочку, которую Энси приволокла из леса, и обустроили ей маленькое убежище на чердаке, К тому времени, как мелкая грызунишка была окончательно пристроена, начали уже вовсю слипаться глаза и у самой Энцилии. Кларисса, даже став графиней и верховной волшебницей княжества, сумела остаться такой же домашней и участливой, как и раньше — хотя и такой же нескладной в отношениях с женихами и кавалерами: замужество и рождение детей по-прежнему оставалсь для нее тем горизонтом, который постоянно у тебя перед носом, но добраться до которого оказывается невозможным. И к Энцилии она по-прежнему испытывала нежные и заботливые чувства, почти как старшая сестра (ну, и нежная подруга по сладострастным девичьим утехам под настроение, не без этого). Последним, что ощутила девушка, прежде чем провалиться в сон, был успокаивающий и усыпляющий поцелуй её волшебствующего сиятельства.

Впрочем, нет. Уже на грани засыпания в голове Энси проскользнула вялая дремотная мысль: "Где-то там Влад, чем они сейчас с Юраем занимаются?"

……

По иронии судьбы — или же провидением богов — именно с этой же мыслью заснул сегодня и верховный маг совсем другого государства.

Нгуен Эффенди переступил порог "Цветка сливы" без помпезности и шумихи, как простой неприметный посетитель. Если уж он решил поразвлечься на сон грядущий, так незачем трубить об этом на всю империю. Рекомендация старого учителя оказалась на редкость удачной: вино в заведении было очень даже неплохим, равно как и еда, а обслуживание — вежливым, но не подобострастным (уж чего-чего, а раболепно лебезящих перед Его Сиятельством Нгуену хватало и на службе). И, конечно же, пресловутая старлетка Минь Гао… Было в ней что-то такое, будоражащее и цепляющее. "Изюминка", как говорили в таких случаях в Асконе. И поэтому, когда представление с танцами в голом виде подошло к концу, Эффенди не погнушался применить магическую силу, чтобы попридержать других претендентов и первым оказаться в каморке старины Жу.

— Сколько?

— Десять золотых, ваша милость, — неторопливо ответил хозяин, внимательно просчитывая внешность, манеры и платежеспособность клиента. — На час.

Десять государей были неплохой суммой. И уж совершенно немыслимой ценой за час постельных развлечений: даже самые дорогие куртизанки при Шэньчжоуском дворе брали меньше, пока еще брали деньгами, а не переходили в разряд содержанок при высоком покровителе. Но верховный маг мог себе позволить и больше. Тем более, что перед ним стояла важнейшая проблема, и на нужный ему сейчас "эликсир мудрости с сиськами" он готов был и потратиться не скупясь.

— А на всю ночь?

— А на всю ночь, изволите ли видеть, наша Минь не оставляет никого и никогда. Один-два посетителя, по часу, и не больше. Она все-таки прежде всего артистка, и ей нужен полноценный отдых. Я понятно выразился, ваша милость?

Старина Жу выразился более чем понятно, но оказалось, что сегодня он ошибся. Когда решивший не скандалить и ограничиться часом Нгуен вошел в заботливо распахнутую хозяином (и, по совместительству, сутенером) дверь юной артистки, ее изначально равнодушный и слегка презрительный взгляд вспыхнул изумлением и узнаванием.

— Ваше сиятельство?!

Архимаг был скорее удивлен, чем польщен.

— Ты меня знаешь, девочка? Видела когда-нибудь?

— Да, ваше сиятельство. Но это было всего один раз и в прошлой жизни, о которой мне не хотелось бы сейчас вспоминать.

— А может быть… Может быть, у тебя появится настроение вспомнить об этом… Ну, например, к концу ночи или под утро? — Хитрый лис почувствовал шанс получить желаемое и осторожно выстраивал разговор, оставляя открытыми все дверцы и щелки для возможности поторговаться. — За ценой я не постою.

Девушка на некоторое время задумалась, сосредоточенно размышляя.

— Вообще-то это против всех моих правил и обычаев. Но для вашего сиятельства… — Минь настойчиво и даже навязчиво раз за разом повторяла сейчас титул Верховного Мага, словно смакуя его на вкус. Или, скорее, помогая себе самой сделать это исключениие, выделяя сегодняшнего гостя из привычной череды фраеров.

— Да, ваше сиятельство. Пожалуй, я была бы готова уделить вам всю сегодняшнюю ночь. Только стоить это будет, — лукавая улыбка — не в деньгах.

— И чего же ты хочешь, девочка? Чтобы я представил тебя при дворе?

В устах Эффенди это прозвучало так, что напрашивалось продолжение "Или достал луну с небес?"

Но уж этого Минь Гао захотелось бы в самую последнюю очередь. Как раз такое она имела сполна в той самой "прошлой жизни", о которой ей "сейчас не хотелось вспоминать". Ну очень не хотелось.

— Нет, ваше сиятельство. Я попрошу вас об уроке магии. Ведь о таком Учителе, как Вы, я могла бы только мечтать.

— Урок магии? — Эффенди расхохотался, пряча за своим смехом удивление. — Ну что же, ты его получишь, моя маленькая Минь. И получишь сегодня же ночью. В процессе!

…

Его сиятельство Верховный Маг государства Чжэн-Го выполнил свое обещание и щедро заплатил испрошенную цену. За сегодняшнюю ночь сами по себе невеликие и неразвитые магические способности дьемской звездочки приумножились многократно, хотя и очень односторонне: магия приворотная, магия любострастная, волшебство наслаждения… Ну и отворот зачатия, конечно же. С другой стороны, жаловаться Нгуену было не на что: процесс обучения молодой соблазнительницы настолько захватил его, что колдовство и постельная схватка слились воедино с немыслимой силой. И те следовавшие один за другим всплески наслаждения, которые дарила ему сегодняшняя искушенная в любострастии, но только лишь робко ступающая на первые ступени лестницы волшебствования спутница по постели — они были как никогда прекрасны.

Где-то посреди ночи, когда сознание Минь Гао в процессе магического обучения оказалось открытым разуму Нгуена ровно настолько же, насколько было открытым для его мужского вожделения ее распахнутое лоно, мастер не удержался и мгновенным ментальным уколом, незаметным для самой девушки, вытащил из ее памяти воспоминание о себе. Надо же, приём при шахварском дворе! Далёконько ее от родного дома занесло, однако… Но об этом можно было подумать и завтра, а пока что — извечное притяжение мужчины к женщине неудержимо звало его вперед и вперед, вглубь и обратно, снова и снова… Пока наконец Нгуен в изнеможении не уронил голову на подушку, засыпая в нежных и умелых руках своей сегодняшней ученицы, танцовщицы и шлюхи. Ничем не отличаясь от сонма других мужиков, засыпающих в гостеприимных женских постелях после любострастных утех.

Впрочем, кое-что его всё-таки отличало. И этим отличием была последняя мысль, с которой погрузился в сон изможденный постельной схваткой его сиятельство Нгуен Эффинди:

— Ну где же все-таки теперь эти Юрай и барон Зборовский?!

 

26. В орлянку с богами

Крепкие дубовые ворота глубоко утопали в каменной надвратной арке. Окованные тяжелым железом, толщиной своей они едва ли уступали той стене, в которую были вделаны. И были эти ворота наглухо заперты.

Прямо перед воротами располагалось загадочное сооружение, издали больше всего напоминавшее виселицу: основательно вкопанный в землю столб и приделанная к нему почти у самой вершины перекладина, с которой свисало что-то, издали очень напоминающее петлю. При ближайшем рассмотрении, впрочем, эта якобы петля оказалось сплошным диском из красноватого металла, который и висел на короткой железной цепи.

— Мрачноватый, однако, юмор у местных монахов, — подумал про себя барон Зборовский. Действительно, та двойная цепь, на которой висел гонг, была аккуратно старательно перевита наподобие веревки, а по ободу диска шло утолщение, опять же явно наводяшее на мысли о петле. Но делать было нечего, и Влад со всего маху ударил по этому диску прилагавшимся молотком из того же самого металла: молоток был заботливо вставлен в кольцо, приделанное к столбу на высоте чуть ниже человеческого роста. Спускаться с лошади барон счёл бы ниже собственного достоинства, и он просто вытащил этот молоток одним движением, изящно перегнувшись с крупа своего жеребца. Вытащил, размахнулся и — ударил.

— Смотри-ка, настоящая бронза! — обрадовался Юрай, сосредоточенно вслушиваясь в долгий и низкий вибрирующий звон, которым отозвался гонг. — Стало быть, в скиту есть справный мастер по металлу, а не абы какой кузнец. Что не может не радовать…

Сплавить в устойчивый крепкий сплав несколько основных металлов, как в нынешнем случае медь с оловом — для этого требовалось незаурядное мастерство. Стоит лишь едва ошибиться в пропорциях, в жаре кузничного огня или в отжиге готового сплава, и — поминай, как звали: прочность "составного" металла оказывалась безнадежно утеряна. Мало того, что вместо протяжного звона гонг будет издавать тогда лишь жалкий хрип или треск. Впридачу и диск, и бùло рассыплются на куски не позднее пятого удара! А отчетливый металлический блеск на том молоте, который Зборовский уже успел вставить обратно в кольцо-державку — такой блеск выдавал частое и регулярное его использование. И, тем самым, еще раз подтверждал высокое качество бронзы. Юраю же сейчас нужен был вот именно, что добрый мастер, понимающий толк в металлах и сплавах. Был нужен, чтобы посоветоваться о том материале, из которого было сделано подаренное валькирией кольцо.

Кольцо это не давало Отшельнику покоя вот уже третью неделю. По удельному весу материал подарочка из Валгаллы больше всего напоминал так называемый "мишметал" — сплав равных пропорций всех пяти основных металлов, от золота и до олова. Но мишметал, помимо того, что был окрашен в цвет лошадиного дерьма, впридачу обладал и его же, лошадиного дерьма, прочностью — то есть без труда гнулся в пальцах, да и процарапать его можно было едва ли не ногтем. Кольцо же Танненхильд, напротив, было твёрдым и отчетливо холодным на ощупь, напрочь выламываясь изо всех невеликих познаний Юрая о металлах и сплавах…

В этот момент неторопливые размышления алхимика были прерваны металлическим лязгом, с которым в воротах открылось небольшое зарешеченное окошко. Появившийся в просвете хмурый детина проскрежетал голосом, не уступавшим по заскорузлости скрипу засова:

— Кто такие будете, по которому делу?

— Слышь-ка, любезный! — в голосе Зборовского неожиданно заиграли властность и твердость. Этакие типично казарменные интонации, от которых Юрай успел уже и поотвыкнуть: с ним самим Влад разговаривал весело и по-дружески, а из посторонних они за всю дорогу от белозерской столицы общались только с содержателями и обслугой постоялых дворов, которые и без того только и знали, что лебезили перед знатными и денежными гостями.

— Ты передай там, любезный, что его преподобие господин Юрай, личный советник и посланник Великого князя Энграмского, желает видеть настоятелей Скита по делу государственной важности! Да поживее: не для того мы две страны, почитай, насквозь проехали, чтобы тут у ваших долбаных ворот галок считать!

Конечно, колдовству Влад никогда не учился и отродясь его не практиковал. Но оказалось, что хорошо поставленный командирский голос способен, при случае, вполне заменить самую что ни на есть изощренную магию. Уже через несколько мгновений ворота, как по волшебству, отворились — причем безо всякого скрипа.

— Добро пожаловать, гости дорогие! Вы к кому направляться изволите, к белым али к черным?

Вопрос был не в бровь, а в глаз…. Вопрос из вопросов, можно сказать, но энграмцы были к нему уже готовы За время поездки Юрай с бароном успели хорошенько подработать свою легенду и приспособить ее к теперешнему положению дел.

Проблема заключалась в том, что специально заготовленная для Юрая нательная армитинка, которую он собирался и должен был надеть перед разговором с монахами, бесследно исчезла где-то на пути из Змийгорода к Всесвятскому посаду: то ли выпала из сумы, пока они отбивались от грабителей, то ли осталась валяться на лугу в Бородаевой роще, то ли от нее избавился Всесвят, пытаясь привести в чувство незадачливого энграмского волшебника-недоучку. Но скорее всего, богословский амулет просто не прошел того спонтанного и отчаянного телепорта, который ничтоже сумняшеся устроил тогда Юрай: колдовские процедуры и предметы Культа плохо совместимы друг с другом, и принцип "магия отдельно, религия отдельно" был известен и старательно соблюдался в Круге Земель повсеместно, по обе стороны от той незримой разделительной линии, что пролегала между волшебниками и жрецами.

Представлять же себя богословом и священнослужителем без символа веры на шее — это означало бы моментально выставиться даже не самозванцем, а просто дураком. Но Зборовский, не задумываясь, нашел остроумный выход из затруднительного положения: всякому известно, что лучшие сорта лжи приготовляются из полуправды, а уж этому поварскому искусству у барона можно было учиться и учиться. Так что, вместо того, чтобы замазывать проблему, решено было выпятить ее на всеобщее обозрение.

— И к тем, и к другим, любезный! Нам желательно встретиться с обоими предстоятелями, и при этом одновременно.

"Ага, а хлеба можно не давать вовсе", — ехидно продолжил внутренний голос Юрая. Но дьяк-привратник, хотя и изобразив некоторое недоумение на лице, тем не менее согласно свистнул и призывно помахал рукой сначала в одну сторону, в направлении желтовато-белой, песчаного цвета башни полухрама Армана — а потом и в другую, к приземистому темно-красному сооружению, в котором угадывалось капище Тинктара.

Выбежавшие из обоих зданий парни (Или следует сказать "отроки"? Как это у них тут в Белозерье называется?) споро подхватили под уздцы обоих коней и сразу же разобрали их по мастям, повинуясь жесту привратника: каурого жеребца Зборовского повели на светлый двор, а гнедую кобылу Юрая — на темный. Сам же Юрай пока что с любопытством оглядывался по сторонам, предоставив барону требовательно и в подробностях наставлять огольцов, как именно надо ухаживать за их конями. Забавным свежеиспеченному "богослову на выданье" показались при этом не одеяния юных послушников — они, как раз, были вполне ожидаемы: белые рубахи и короткие порты у "арманцев" разительно отличались от доходивших едва ли не до земли темно-коричневых накидок "чернышей". Вот к чему Юрай оказался совершенно не готов — так это к разнообразию лиц будущих служителей культа. Однообразие фейнских типажей, успевших уже прискучить за долгую дорогу к храму, за его оградой неожиданно обратилось буйством самых разных лиц, глаз и волос. Среди здешник "ребятишек на подхвате" можно было найти и скуластых черноволосых, почти чжэнского типа — и русых тонкокостных, вертикально вытянутые узкие лица которых напоминали уже скорее уроженцев Альберна. Мельком удалось даже заметить пару ярко-рыжих шевелюр, которыми обычно славилось население Асконы… И это разнообразие, что интересно, распространялось на будущих жрецов и жриц обоих богов — как Светлого, так и Тёмного. Да, разумеется, Островской скит повсеместно славился одним из самых почитаемых храмов Белозерского царства… Но чтобы сюда посылали на выучку будущих жрецов со всего со всего Круга Земель — о таком Юраю слышать пока еще не приводилось.

Вот Хеертонский Университет — тот действительно был единственным в своем роде, центр притяжения для всех, сколько-нибудь расположенных к магии. Зато уж храмов, духовных школ и монастырей — их, напротив, с избытком хватало в любой из великих держав. "Да и в невеликих тоже," — дотошно добавил про себя бывший алхимик, вспомнив о нескольких мелких владениях типа Тчермы или Шельмхаузена, умело лавировавших между сжимавшими их с боков "великими соседями" и умудрявшихся за счет этого по сию пору сохранять свою независимость…

На этом месте размышления Юрая были оборваны привратным дьяком, который наконец-то окончательно вышел из ступора, в который его повергли было непонятные притязания гостей, и принял свое решение

— Вот что, достопочтенные! Коли вы сами не знаете, к светлым вам или к темным — извольте тогда для начала проследовать к отцу Архелою, предстоятелю от Армана.

И он указал на светлую башню. А потом, обернувшись к полухраму Тинктара, зычно крикнул вослед последним из мальчишек в темных накидках:

— Эй, черныши! Скажите там у себя, что отца Перфилия нижайше просят подойти на белую половину.

…

— Так вы говорите, достопочтенный Юрай, что волею своего монарха призваны к служению богам, — задумчиво протянул светловолосый и окладистый Архелой.

— …Однако же выяснить, которому же именно из Вседержателей угодно ваше служение, не сумели с уверенностью ни вы сами, ни наши сотоварищи в вильдорских храмах? — без малейшей запинки продолжил его темноволосый коротышка со слегка выпученными глазами, отец Перфилий. "Прямо-таки один настоятель, единый в двух лицах, — подумалось Юраю. — Кажется, теперь я начинаю потихоньку понимать, как белозерцам удается сочетать в одном и том же храме служение обоим богам. Это подобно отражению одной и той же свечи в разных зеркалах, наверное…". Но абстрактные богословские размышления пришлось отложить на потом, а сейчас подступала пора переходить к делу.

— Востину так, Ваши священства… Только не я это говорю, а мой спутник, лорд Зборовский. Сам же я, изволите ли видеть, после нападения татей под Змийгородом впал в совершеннейшее беспамятство и только недавно, стараниями алатырьгородских лекарей, хоть сколько-нибудь пришел в себя.

В своей "подработанной" для жрецов истории энграмские путешественники постарались избежать любых упоминаний о магии, телепорте или светлейшем Всесвяте.

— Но повеление своего Государя я вознамерен выполнить во что бы то ни стало. Посему и обращаюсь к вам с нижайшей просьбой, святые отцы — с просьбой о вразумлении. Опять-таки со слов господина барона, моего спутника: его святейшество Брегонцо и его преосвященство Вантезе, верховные священники Великого Княжества Энграмского, полагают, что блаженному Рыгору, основателю вашей обители, доводилось некогда сталкиваться с подобной несообразностью. — Юрай являл сейчас собой ну просто-таки саму учтивость, помноженную на храмовые обхождение и манеру разговора, которых он поднабрался за недолгие месяцы при дворе Ренне, привыкая к роли священнослужителя. — И можно надеяться, что рукописи Островского скита или же сохранившееся в его стенах изустное предание смогут споспешествовать моему служению Двум Богам, согласно пославшей меня монаршей воле.

По мере того, как энграмский гость толкал свою речь, настороженность на лицах обоих жрецов все больше и больше сменялась самодовольным благодушием.

— Ну что же, ваше преподобие… Почитание богов мирским владыкам неподвластно и мирскими границами не разделено, — рассудительно пробасил Архелой. — И поелику предназначение ваше возложено ныне на чашу весов Великого Равновесия…

— … то мы, сообразно нашему скромному сану и разумению, просто обязаны проследить склонение их стрелки, — как обычно, завершил речь своего собрата отец Перфилий. — Если вы не возражаете, брат Архелой…

…

Музыка возникла внезапно и неожиданно.

Юрай уже не первый час мучался бессонницей, ворочаясь с боку на бок на жесткой деревянной полати в узкой полуподвальной келье Тинктаровой половины главного храма — главного и самого большого. На территории Островского Скита, как выяснилось, было еще и несколько храмов поменьше, но познакомиться с ними энграмским путешественникам так и не привелось, посольку хозяева ограничились лишь короткой экскурсией по главным святыням скита. Впрочем, Юраю со Зборовским хватило и этого — там было на что посмотреть!

Молитвенный дом Армана был выстроен высокой башней из желтовато-белого камня с отделанными резными деревом верхними этажами, и вместе с двумя боковыми приделами на мгновение напомнил бывшему охальнику как раз именно то самое — огромных размеров мужской уд. Но впрочем, такое сравнение сразу же растаяло, стоило только взглянуть на великолепное убранство внутренних помещений храма. Звонкие светлые изразцы, золото и алатырь-камень в отделке молелень и алтарей разительно контрастировали со скупыми грубыми стенами здания, как бы небрежно выкрашенными изнутри белилами и охрой. Резные деревянные панно с изображенными на них ликами Армана и легендарными творениями его, хотя и были на вид очень древними, отчетливо пахли свежесрубленной сосной, клейкой смолой вишневых деревьев и и набухающими тополиными почками — и это при том, что на дворе стояла уже крепкая осень. А затейливые светильники, наперекор царящей за окнами пасмурной погоде заполнявшие залы храма золотисто-желтым светом! Касалось, всё пространство здесь насыщено радостью и искристым смехом, чему немало способствовали и сновавшие повсюду молодые служки и послушники обоего пола и — как Юрай с Владом успели уже с удивлением заметить при въезде в храм — всех цветов и народов.

Но если Арманов полухрам и мог сойти для охального взгляда за главный предмет мужицкого достоинства, то молельный дом Тинктара, напротив, подобием бабских причиндалов никоим образом не являлся. Скорее, его можно было бы уподобить женской груди — пышный полукруглый купол, покоящийся на невысоком, едва выше человеческого роста, кольцеобразном основании. И Юраю, и уж тем более Владисвету пришлось поэтому почтительно склониться, чтобы войти в стены второго полухрама — и там, в полутьме, разглядеть на деревянных полках утонченную серебряную посуду для ритуалов, изукрашенную чернью и финифтью. Темно-красные драпировки на стенах скрывали больше, чем открывали взору, а тяжелые металлические цепи и массивные решетки так и норовили сжать сердце священным трепетом, если не страхом. Тонкий и причудливый орнамент выложенного мрамором пола прибавлял обстановке еще больше загадочности и таинственности.

Вне всякого сомнения, в каждом из двух храмов можно было бы провести немало часов, разглядывая их диковинки, столь непохожие на привычное обустройство культовых сооружений Энграма. Но хозяева Островского скита такой возможности своим гостями не предоставили.

— Увы, господин барон, — завершил свою маленькую экскурсию отец Перфилий, — на сём мы вынуждены с вами распрощаться. Дальнейшее сегодняшнее таинство касается исключительно его преподобия. Ну а вам я порекомендовал бы постоялый двор в прихрамовом поселке: там ваша милость сможет обрести не только уютный ночлег, но и приятственные развлечения, вполне достойные вашего титула и состояния.

— Но зато уж завтра, господин Зборовский, — радостно вступил Архелой, — мы с радостью приглашаем вас на прием в храме Армана, где свершится вторая половина испытаний его преподобия Юрая. Вот там, как раз, вы будете нашим многажды желанным гостем!

… И теперь его преподобие в полной мере постигал на себе гостеприимство Тинктара и его служителей — в одиночестве, на жестком топчане, завернутый в колючее, хотя и теплое рубище на голое тело. Сегодняшнюю ночь ему предстояло провести в уединении от всего мирского, и стакан холодной ключевой воды оставался единственным угощением, считая еще от завтрака с Владом на все том же постялом дворе — дабы ничто не помешало амулету сделать свой выбор!

Но зато сам "Выявитель предназначений", был действительно уникальным и ни на что не похожим. Этот "непроявленный Арм-и-Тин", со всей аккуратностью вынутый жрецами из ажурного кованого ларца со знаками обоих богов, представлял собой пока еще однородно-тусклый серо-желтый диск с шершавой, словно песчаной — или же наоборот, изъеденной песком — поверхностью. Отец Перфилий осторожно повесил его на двуцветную цепочку, в которой чередовались золотые и серебряные звенья.

— Именно сей Знак и выберет того из богов, которому вы призваны служить, брат Юрай, — приглушенным голосом и почти ласково произнес жрец Тинктара. — Так что сегодняшнюю ночь вы проведете в аскезе и уединении в моем храме, после того как я надену Ключ Предрасположенности вам на шею.

— А завтра днем, после празднества уже у меня в храме, — радостно и громко откликнулся второй первосвященник, отчетливо выделив интонацией слово "у меня", — я сниму его с вас при свете дня, и мы увидим: если на Ключе проявится золотой знак на чернёном серебряном фоне — это будет означать, что вы избраны для служения Арману. Если же наоборот, отчетливый серебряный знак на фоне тускло-золотом — значит, ваш жизненный путь направлен рукой Тинктара.

— Поразительно, Ваши священства! Я слышал только легенды о непроявленных знаках веры, но то, что я вижу, превосходит все мои представления о возможностях человеческих, и мне остается только склониться в молитве перед Божественными силами!

В глубине души Юраю и самому было стыдно за собственные слова: искренними они не были ни на малейшую крупицу. Да, алхимиком он ощущал себя с гордостью, бывшим волшебником, пожалуй, что с горечью, но вот уж священнослужителем — разве только с изрядной долей наглости и самозванства. Но всё это оставалось на самой глубине, а сейчас ему нужно было аккуратно подвести разговор к тому, что энграмского посланника на самом деле больше всего занимало.

— Скажите, святые отцы, а мог бы я познакомиться с вашими кузнечных дел мастерами, которые владеют такой властью над металлами, что соединяют их, при этом не сплавляя? Разумеется, я стою еще лишь на первых ступенях познания Божественных сил и не вправе даже спрашивать о священных ритуалах, посредством коих "Выявитель предназначений" наделяется своей силой, но хотя бы на создание материальной основы взглянуть одним глазком?

Грубая лесть посреди учтивого разговора была одним из самых расхожих приемов, которым Юрай уже успел поднабраться у Зборовского. И на сей раз прием сработал:

— Ну что же, что же, — добродушно рассмеялся кургузый бочонок с глазами, именовавшийся отцом Перфилием. — Думаю, что это вполне можно было бы устроить. Но только уже после Испытания.

…

Все думы были уже давно передуманы, все размышления не раз и не два размыслены, но сон так и не шел. Играть в орлянку и ставить на то, какая сторона выпадет, титлò или бòшка — этой простецкой народной забаве Юрай был обучен сызмальства, еще с деревенского детства. Но прежде, чем бросать монетку со всемогущими богами, хорошо бы для начала уяснить, что ты ставишь на кон. Ведь то, что его сейчас по-настоящему волновало — возможность вернуть магические силы, предназначение полученного от валькирии кольца, поиск шестого металла — казалось в этих святых стенах столь далеким от божественных промыслов. Таким мелочно-колдовским и совершенно ремесленным…

И тут возникла музыка.

Она неожиданно зазвучала в ушах Юрая, постепенно заполняя его целиком и растворяя в себе. Сначала негромкая и как бы неуверенная в себе, но потом — все сильнее и звонче, переходя от простенькой мелодии к насыщенности дворцового оркестра. Где-то лютня, где-то клавикорды, а вот здесь вдруг вступил пастуший рожок… И шелест листьев под порывами ветра, и жужжание пчел, и переливы ручья — все это вплеталось сюда же, в его "внутреннюю музыку". То, что звучало в этот момент у него в ушах или просто в голове, не было игрой никакого музыканта или даже ансамбля — нет, это был он сам, Юрай, выраженный в полутонах и аккордах, словно всю его жизнь переложил на ноты какой-то божественный исполнитель. Мелодия звучала, и ее ритм был его пульсом, а ее извивы — ухабами и чересполосицами его нелепой судьбы.

— Надо же, сколько лет я не слышал этой "внутренней музыки", и даже и не вспоминал о ней!

… Своего отца Юрай не знал совсем — его угнали на войну, когда мальцу не было еще и двух лет, а с войны Стригор не вернулся. Мать умерла несколькими годами позже, и в памяти Юрая остались лишь смутные полустертые воспоминания: тёплая, ласковая, с большими руками. Но мать умерла от лихорадки, и это всё, что мальчишка смог узнать. Правда, старая Саманиха как-то раз брякнула по пьяни, что Мирайко-то дескать сама на себя руки наложила после того, как ее, вдовую, барчуки ссильничали, но на брехливую бабу тут же зашикали, а Юрая взашей погнали с посиделок. Вот и остался малой на руках у дядьки Василя. Дядька тот был деревенским кузнецом, но вернувшись без ноги всё с той же войны (да какой там войны, стыдно даже сказать — мелкой стычки двух лордов-соседей из-за плодородной долины на границе владений), работать в кузне уже не смог и заделался пасечником в родной деревне, которая и звалась нынче на вестенландский манер Кённенхоф, но для всех селян оставалась все тем же Конюховым хутором, которым была прежде, до прихода завоевателей с запада.

Юрай сызмальства был при деле: помогал с ульями, полол репу и брюкву, даже пас кормилицу-корову, если тётке Ульяне недосуг было… Но его с ранних лет постоянно тянуло на что-нибудь новое, необычное: то гриб незнакомый найти, то отвалившуюся у проезжавшей лошади подкову… А однажды даже углядел в лесу старинный сломанный боевой топор и долго пытался смастерить из него настоящее оружие. Толку, правда, все равно не вышло.

Именно в ту пору и открылись у мальчишки магические способности, причем открылись совершенно случайно и неожиданно. Работая, а в особенности — просто гуляя по лесам и полям, Юрай постоянно слышал у себя в голове какую-то музыку. Она была не назойливой, но отчего-то — родной, понятной, и постепенно становилась все красивее, все затейливее. "О боги, ну как же мне запомнить эти мелодии, как бы сохранить их или хотя бы сыграть!" — сокрушался он в те времена по пять раз на дню. И как-то однажды на окраине леса ему глянулся обломок березовой ветки длиной в локоть. "А вот бы это была дудка настоящая?!" — подумалось Юраю. Тогда он, просто дурачась, взял эту ветку в руки и начал на нее дуть, перебирая пальцами по коре, как будто бы это действительно была флейта. И в этот момент дерево вдруг заиграло и запело, По-настоящему!

Надо отдать должное дядьке Василю. Увидев, что вытворяет его приемыш-племянник, он тяжко вздохнул: "Ну, знать судьбина твоя такая… Поедешь на волшебника учиться" Наутро корова была продана, а через три дня с попутным обозом Юрай отправился в столицу, на прием в школу при Университете. Причем в школу Юрая приняли сразу же, только взглянув на его "чудо-дуду". Но расписанные по часам занятия и зубрежка стандартных формул как-то незаметно и постепенно заглушили эту "внутреннюю" музыку, погасили ее. Возможно, оттого юный адепт и потянулся к Торвальду и Мэйджи: в них ему послышалась мелодия — и в них самих, и в тех таинствах, которые они творили. Ну а потом, известное дело: суд, приговор, ссылка…

И вот сейчас музыка вернулась — именно теперь, когда сам Юрай уже давно забыл о том, что она когда-то была. И можно было просто отдаться ей в полусне-полузабытьи, ни о чем больше не размышляя и ничего не сочиняя, но просто погружаясь в неспешное течение плавных и печальных звуков. И позволяя "Выявителю предназначений" на своей груди впитывать в себя эту музыку и делать свой выбор.

…

"Внутренняя музыка" продолжала звучать в голове Юрая и назавтра. Но теперь это была уже совсем другая мелодия — светлая, задорная и радостная. В ней бушевали яростные порывы свежего ветра и рокот морского прибоя, перезвон звон храмовых колоколов и стук копыт несущейся во весь опор конницы, там был неукротимый напор и чёткий, хотя и рваный ритм… И в том же самом ритме втòрили этой музыке сладостные стоны молодой жрицы, вновь и вновь принимающей мужское естество Юрая в свое щедрое лоно.

Проснувшись тогда ранним утром, лже-священник попытался собраться с мыслями: снилось ли ему что-нибудь, почувствовал ли он волю и власть Тинктара? Хоть какое завалящее знамение? Но нет, ничего так и не вспоминалось. Хорошо было бы украдкой посмотреть на Ключ Предрасположенности, конечно. Но увы, амулет, висевший у него на шее, был укрыт от глаз специальным темным мешочком, снять который могли только два первосвященника — и произойти это должно было только после второго испытания, в храме Армана. А посему Юрай положился на волю судьбы, предоставив событиям развиваться своим чередом. И через несколько часов он уже шагал вместе с отцом Перфилием по дорожке, соединяющем два полухрама. Шагал, преисполненный надежд и нетерпеливого ожидания. Настораживал только последний короткий разговор с настоятелем Тинктарова храма, перед самым выходом.

— Скажите, достопочтенный, — голос отца Перфилия был тих и вкрадчив. — Вы ведь из Энграма, из самой столицы. А знакома ли вам по Вильдору некая леди д`Эрве?

— Энцилия? О да, разумеется, — Юрай был несколько удивлен и даже встревожен этим вопросом. — А почему вы об этом спрашиваете, отче?

— Мне довелось услышать, что означенная леди д`Эрве заинтересована в успехе вашей поездки с господином бароном. Так ли это? — продолжал гнуть свою линию Перфилий.

— Да, ваше священство, именно так. Но осмелюсь снова спросить: отчего в Островском скиту столь пристальный интерес к нашим энграмским делам?

Настоятель слегка замедлился с ответом, сосредоточенно размышляя.

— Давайте скажем так: друзьям леди д`Эрве всегда будут рады в храме Тинктара. В любом его храме — и здесь, в Островском скиту, и в любом другом уголке Круга Земель. Только не спрашивайте меня, почему. Просто примите как данность, и не погнушайтесь воспользваться при случае.

У входа в "светлый" храм Юрая встретил сам настоятель Архелой. А рядом с ним переминался с ноги на ногу дружище Влад Зборовский, оживленно рассматривающий храмы и постройки Скита.

— Милости просим, достопочтенный! И вас, милорд, также приглашаю присоединиться к нашему служению.

Как понял Юрай еще из прежнего разговора с обоими настоятелями, испытания в двух храмах обязаны были разниться как день и ночь. И изрядно проголодавшийся энграмский гость был отнюдь не удивлен, хотя и донельзя обрадован видом ожидавшего их обильно накрытого стола — ведь за аскезой и воздержанием не могут не последовать щедрые дары! Удивляться стоило лишь тому, что стол этот был накрыт не в трапезной, а в центральном зале храма, в непосредственной близости от статуи Армана-Созидателя.

На эту статую Юрай обратил внимание еще вчера. Собственно, на нее и нельзя было не обратить внимания — изваяние из золота размером чуть больше человеческого роста доминировало над всем храмовым пространством и было видно отовсюду. Арман Первотворящий был изображен здесь, как и принято, в образе крепкого мужчины средних лет с чуть откинутой назад головой. Белая шелковая драпировка оставляла открытыми его широкую грудь и крепкие руки, в одной из которых он держал на протянутой ладони крупное яблоко. На лице божества застыла широкая и добрая улыбка.

Произнеся короткую молитву, Архелой пригласил всех вкусить от приготовленных яств. Там действительно было на что посмотреть: фаршированные утиные яйца, грибные и луковые запеканки, копченая оленина, рыба едва ли не двадцати пяти сортов, всевозможные соленья — и ведь это лишь только закуски. А дальше, как выяснилось, последовала и знаменитая архиерейская уха, которую Юрай уже успел отпробовать в гостях у Всесвята, верховного мага Белозерского царства (о чем он, разумеется, первосвященнику рассказывать не стал), и седло барашка под соусом из можжевеловых ягод… Еда была изысканной и вкусной, хотя и необычно острой и пряной по меркам белозерской кухни.

Стол был накрыт на четверых. Четвертой участницей трапезы оказалась супруга настоятеля — преподобная Феора, дородная светловолосая женщина средних лет с широкими скулами, изрядных размеров грудью и уже отчетливо наметившимся вторым подбородком. Жрецам Армана, в отличие от служителей Тинктара, жениться дозволялось — и они, как правило, отличались крепкими семьями с большим количеством детей. Так и при взгладе на Феору не было не малейшего сомнения, что она успела уже родить и выкормить не одного ребенка.

Застольная беседа была неторопливой и ни к чему не обязывающей, первосвященник регулярно подливал всем какой-то особенной храмовой настойки на местных кореньях, но при этом, как отметил Юрай, внимательно следил за тем, чтобы ни один из его гостей не переходил грани умеренности в еде или выпивке. Была и еще одна странность: сегодня за столом прислуживали только женщины — несколько молодых послушниц в цветастых льняных сарафанах и пара жриц постарше.

Наконец, хозяин храма отодвинул от себя очередное блюдо и поднялся во весь рост.

— Любезные энграмские гости! Великой радостью для меня явилось принимать столь достойных посетителей в сиих чертогах…

Дальше пошла обычная дипломатическая тягамотина и рассыпание в комплиментах, которые Юрай слушал вполуха, а привычный к протокольному пустословию Зборовский так и вовсе пропускал мимо ушей. Но наконец Архелой дошел до сути дела, после чего путешественникам оставалось только распахнуть глаза в изумлении.

— Возлюбленные дети мои, — возвысил голос настоятель, — Создателю и Творцу нашему Арману угодно было населить пределы Круга Земель тварями своими во всем их многообразии, однако же скудеет ныне Белозерье чадами человеческими. Скажите, милостивые господа: проезжая белозерские земли, были ли вы поражены разностью ликов людских? Нет, напротив: унылы мы и единообразны, аки профиль короля Венцеслава на отчеканенных с одного образца монетах. Но сие неугодно Арману, зело неугодно. И сегодня он призывает вас, преподобный Юрай Энграмец, и вашу милость, господин барон Зборовский, к служению и жертве — так же, как призывал и многих иных чужеземных посетителей нашего храма допреждь. Посейте же семя свое во чреве жриц храма нашего, дабы взошло оно добрыми всходами и даровало новых служителей и служительниц во славу Сотворившего сей мир! И да свершится воля Его во всей полноте своей.

С этими словами верховный жрец подошел к статуе божества и сдернул с него драпировку, представив отлитого в золоте Армана полностью обнаженным. И Юрай, и Зборовский были поражены красотой сверкающего изваяния и отчетливостью тщательно прорисованной фигуры — упругие мышцы живота, крепкие бёдра и мускулистые икры. Крепкие плечи бога, казалось, держали на себе всю тяжесть небесного свода и могли бы сдержать еще пяток-другой таких сводов. Предельно выразительными был и детородный член изваяния. Он вовсе не стоял торчком, как можно было бы ожидать, но свисал вниз с таким достоинством и был настолько фактурен по форме и размерам, что не вызывал ничего, кроме восхищения. И даже, может быть — здесь и сейчас — благоговения.

Тем временем прислуживавшие девушки быстро убрали стол с остатками пиршества, выстелив пол теплыми и мягкими покрывалами. После этого они выстроились в ряд перед энграмскими гостями и, повинуясь знаку предстоятеля, одна за одной скинули все свои одежды до единой. Юрай мгновенно почувствовал неукротимую волну желания: неудивительно, ведь у него уже столько времени никого не было! Тем более что еда и питье в храме наверняка были приготовлены сегодня так, чтобы возбуждать естественную мужскую потребность — уж он-то как алхимик и знахарь обязан был заметить с самого начала, но как-то отвлекся, утоляя накопившийся за вчерашний день голод. И теперь, окинув взглядом ряд девушек-послушниц, он подошел к одной из них — невысокой и темноволосой, с мелкими чертами лица и темно-карими, едва ли не черными горящими глазами. Чем-то она отдаленно напомнила ему Настёну из таверны в родном Медвежьем Углу, с которой всегда было легко и просто. И сейчас Юрай тоже не колебался ни минуты. Несколько мгновений спустя одежды на нем самом тоже уже не было, и они с выбранной девицей рухнули на покрывала, сцепившись в вечном, как мир, единении женского с мужским. Краем взгляда он уловил, как Владисвет привлекает к себе одну из жриц постарше, а сам настоятель Архелой неспешно принялся овладевать своей добродетельной супругой, после чего ни времени, ни желания смотреть по сторонам уже не было.

Из-за долгого воздержания предыдущих недель весь путь Юрая до разрядки оказался очень коротким, тем более что сдерживаться его не просили, а даже скорее наоборот. Но уже через несколько минут он с удивлением обнаружил себя предметом ласки новой послушницы, а затем подошла очередь уже и до жрицы средних лет… Кажется, его хватило раз на пять. Вообще-то, до сих пор Юрай-отшельник за собой особенных способностей к подвигам в койке не замечал, но то ли хорошая еда и выпивка были тому виной, то ли воистину благодать Армана… Словом, к тому моменту, когда раздался удар храмового колокола, знаменовавший окончание сакрального действа (а для Юрая — еще и завершение испытания), он уже был измочален до последней степени.

Тем не менее, жрицы и послушницы хорошо знали свое дело: умыв и ополоснув партнера по ритуалу, девушки помогли ему одеться и напоили холодным квасом, после чего Юрай почувствовал себа почти пришедшим в себя и вместе с Архелоем проследовал в небольшой "Зал равновесия", располагавшийся ровно посередине между двумя главными храмами. Здесь их уже нетерпеливо дожидался отец Перфилий.

— Ну-с, посмотрим, что же у нас наблюдается. Которую судьбу, которое служение избрали для вас боги? — Архелой нетерпеливо, но в то же время с превеликой осторожностью снял серый холщовый мешочек с Ключа Предрасположенности. — Ну конечно же, вы предназначены Арману, сын мой!

На черненом серебряном диске ярко сиял золотой символ Арм-и-Тин.

— Но позвольте, брат мой, — отец Перфилий осторожно взял амулет из рук своего напарника и развернул другой стороной. — Что же тогда должен означать сей знак?

Оборотная сторона амулеты выглядела зеркальным отображением лицевой: ослепительно сияющий серебряный символ на тускло-желтом фоне. И голоса обоих первосвященников прозвучали слитно, как один:

— О боги всемогущие, да возможно ли подобное?!

 

27. Лесные игрища

Лес действительно оказался непроходимым.

Не погрешили против истины местные мужики, с которыми Зборовский обстоятельно побеседовал тогда в таверне — в тот самый вечер, пока Юрай ворочался без сна под сводами храма Тинктара, вспоминая свои молодые дни. А их суждение было на редкость единодушным: "Не-е-е, барин, гиблое это дело — без дороги в наши леса соваться…"

Для очистки совести энграмские путешественники все-таки несколько раз попробовали углубиться в простиравшуюся рядом с Островским скитом чащобу — туда, на запад, в сторону свейнской границы. Тщетно! Всякая новая тропка, каждая колея в конце концов неизменно утыкалась в глухую непроходимую стену деревьев. Хотя до Свейна было, казалось бы, рукой подать — если измерять птичьим полетом.

Но двигаться по проезжему тракту было тоже нельзя. Все, с кем только не разговаривал барон, начиная от трактирщика и вплоть до мелких служек из храмов Скита, забегавших под вечер пропустить стаканчик-другой некрепкой браги, слово в слово подтвердили то же самое, что сказал раньше скальд Пелле: пограничная стража лютует и смотрит в оба — что днем, что ночью. Изгнанного из Вестенланда еретика не пропустили бы ни за что, хотя Юрай и изменился изрядно за эти годы: магические опознаватели были в ходу на всех границах империи.

Значит, оставался единственный путь. Забравшись в очередной раз как можно глубже в лесные дебри, всадники спешились и, не торопясь, расположились поудобнее на подходящем поваленном бревне. А пока барон занимался необходимыми приготовлениями, Юрай воспользовался случаем, чтобы собраться с мыслями и привести в порядок впечатления от посещения Островского скита.

Прежде всего, нелепая история с "Ключом предрасположенности". Сняв с Юрая амулет и тщательно его осмотрев, отцы-настоятели спорили между собой и препирались до хрипоты, но в конце концов просто развели руками:

— Непостижимо сие, почтеннейший! Непостижимо и неподвластно разумению нашему: как следует из результатов испытания, Созидатель и Завершитель благорасположены к вам равным образом. Аб-со-лют-но равным! Редчайший случай, первый в истории нашего Скита — но результат у нас перед глазами.

— А следует из этого, сыне, — по обыкновению продолжил слова Архелоя уже Перфилий, — что вы вольны в своем выборе. Вольны и свободны — аки сокол в вышине поднебесной, полоз на скале каменистой и окунь в глубинах морских. Кто знает, Юрай, кто знает…

И жрец сокрушенно покачал головой.

— Возможно, именно в этом выборе и состоит смысл той миссии, которую возлагают на вас боги? Но нам этого ведать, увы, не дано. Так ступайте же далее своим путем, и да пребудет с вами благословение Тинктара…

— … и Армана, — закончил, радостно улыбаясь, русый и широкобровый Архелой. Конечно же, ему было с чего улыбаться: через положенные девять месяцев можно было рассчитывать на трех-четырех, а то и более новых обитателей Скита — новорожденных малышей, несущих в себе крепкую, свежую кровь сыновей Энграма.

Юраю осталось только недоуменно почесать затылок — разумеется, только лишь мысленно. Вообще-то, все эти богословские проблемы его попервоначалу не особенно интересовали, и занимался ими посланец энграмского властителя единственно лишь из необходимости поддерживать свою легенду. Но постепенно, сам того не замечая, бывший алхимик сжился с высочайше назначенной ему "жреческой" ролью и стал относиться к ней серьезнее, тем более, что вся обстановка Островского скита к этому более чем располагала. А уж последний ритуал во славу Армана не мог оставить равнодушным ни одного мужика, хотя какому-нибудь высокородному дворянину участь жеребца-производителя и могла бы показаться оскорбительной. Но Юраю-то с его деревенским прошлым задирать нос было вовсе не с чего, тем более что собственное звание "личного советника Его Высочества" все еще казалось ему насмешкой, если не утонченным издевательством. С другой стороны, Владисвет после означенного ритуала тоже ни на что не жаловался, несмотря на свой баронский титул. А та черненькая жрица с горящими глазами была отменно хороша…

— Ладно-ладно, приятель, сало по губам в другой раз размазывать будешь! — оборвал Юрай свои похотливые воспоминания и переключился мыслями на разговор с храмовым мастером по металлу. Отец Архелой сдержал свое обещание и перед расставанием проводил Юрая в храмовую кузню. Но, как это ни печально, там тоже ничего определенного выяснить не удалось. Брат Антип вертел юраево кольцо в руках долго и сосредоточенно. А потом, дотошно расспрашивая алхимика о результатах опытов, которые тот уже успел проделать над кольцом раньше, хитрый кузнец упорно пытался выведать, откуда энграмский гость вообще это кольцо взял-получил. Но Юрай стоял как стена: сыскалось, дескать, в сокровищнице Великого Князя, а как оно там оказалось, за давностью лет неведомо.

В конце концов Антип вздохнул и вынес свое решение:

— Я-те так скажу, достопочтенный: не металл это вовсе.

— Это как же не металл, коли он звенит и блестит? — просто опешил Юрай.

— Да нет, не в этом смысле, — мастеровой задумчиво потер переносицу толстенным пальцем. Антип вообще был крупным мужчиной с загрубелыми ладонями, в которые намертво въелась черная металлическая крошка. — Это твое кольцо, оно типа как заготовка. Понимаешь, в чём закавыка будет? Его еще как-то обработать нужно: то ли закалки оно требует, то ли отжига, или притомить его надо… Но если ненароком не по делу обрабатывать станешь, без понятия — считай, загубил все то, что в твоем кольце сокрыто.

И подозрительно сощурился:

— А оно не колдовское, часом?

— Да нет, братец, откуда?! — Юрай лицемерно замахал руками, но после этого постарался быстренько распрощаться со слишком уж проницательным мастером.

Тем временем Зборовский уже успел закончить все приготовления: на земле перед путешественниками был расстелен широкий платок, на который барон выставил три оловянные чарки, бутыль с рябиновой водкой, пол-каравая хлеба и немалых размеров луковицу. А завершала композицию глиняная солонка, полная крупно помолотой сероватой соли — всё это барон заботливо захватил с собой из прихрамовой таверны.

— Ну что, твоё преподобие, готов?

Открыв бутыль, Владисвет наполнил почти до краев все три чарки. Подняв одну из них, он знаком предложил Юраю сделать то же самое.

— Поехали, дружище, чего пешком ходить!

Под эту немудрёную мужицкую присказку оба энграмца дружно выпили. И, как оказалось, не зря.

— Та-ак, мòлодежь, порядок вы знаете, как я погляжу, — раздался низкий и хриплый голос из глубины лесной чащи. — А почто ж старика-то не обождали? А ну наливай по новой — знакомиться будем!

…

— Жалкие недоучки, приготовишки-несмышленыши! Воображают себя корифеями и повелителями стихий, а сами в трех соснах заблудились!! За деревьями леса не видят, да и видеть не хотят!!!

Лорд Сальве возбужденно мерял шагами свои новые апартаменты в Эскуадоре. Магу-изгнаннику было не по себе.

Здесь, в Асконе, бывшего верховного чародея Энграма называли "Сальве Вильдорский", но как раз от всего вильдорского и от всего, что мало-мальски напоминало бы ему об Энграме, он старался отрешиться раз и навсегда. Нет уж, увольте — сейчас у него новая жизнь, новые надежды и новые шансы! И Вачи ревностно принялся эту новую жизнь осваивать.

На первое время чародей получил для обустройства несколько просторных комнат в одном из принадлежавших его величеству Франсиско гостевых особняков — разумеется, с соответствующей прислугой. Об этом позаботилась донна Мадлейн, а точнее, ее высокий покровитель, дон Серхио Рамиреш, бывший далеко не последним человеком при дворе. И теперь маг-изгнанник старательно наслаждался знаменитой асконской роскошью, разительно отличавшейся от величественно-чванливого стиля гостиных Вильдора и Эгедвереша. Вычурные изгибы позолоченных кресел с бархатной обивкой, обилие лепных украшений, множество скульптур и статуэток — вытесанных из камня, отлитых в гипсе и металлических, бесчисленные поделки и безделушки в чжэнгойском или шахварском стиле на полочках открытых шкафов, устланные коврами полы, гобелены на стенах, и непременный клавесин в гостиной — все это приглашало к изнеженности и утонченности, разительно отличаясь от строгих и четких линий "большого энграмского стиля". Решительно: чем дальше, тем больше приятного и разумного находил Сальве в галантных нравах асконского двора и царивших здесь порядках…

И тем сильнее вызревала в нем день за днем ненависть к стране иной, прежней — к стране, родившей и взрастившей его, вознесшей было на вершины власти, но потом предавшей и изгнавшей. Ненависть к Энграмскому княжеству и ко всему, что его составляло: к недалеким и косоруким властителям, к жадным и нахрапистым дворянам, к зажравшимся сверх всякой меры жрецам, к ленивому и тупому простонародью, к донельзя обнаглевшей нежити всех сортов — от вонючих леших и похотливых ведьм до титулованных кровопийц-вампиров, прячущихся под личинами утонченной и избалованной столичной знати…

Но особенно много яду и желчи накопил лорд Сальве в своей душе на коллег по энграмскому магическому цеху, с немалой радостью воспринявших его уход из Обсерватории. При этом, поразительным образом, особенного зла к леди Клариссе, неожиданно усевшейся на еще не успевшее остыть из-под его задицы кресло верховного мага княжества, он как раз не питал. Нет, Сальве не завидовал ни ее нынешнему положению, ни обретенному впридачу графскому титулу — на роль самостоятельной фигуры Кларисса явно не тянула. Она никогда не хватала звезд с небес и не рвалась к высшим постам, в бытность Вачи верховным магом княжества вполне довольствуясь своим скромным, но надёжным положением "высокой волшебницы" и нисколько не претендуя на большее. В том, что ее случайное, экспромтом Великого Князя, возвышение долго не продлится, волшебник не сомневался ни минуты: не было для этого у "мадам" ни необходимого куража, ни цепкой и отчаянной воли к власти, ни гениальных способностей к магии… Не говоря уже о готовности шагать по чужим головам, совершенно необходимой для любого, претендующего на верховную власть.

О нет, всю свою злобу и ненависть Сальве приберег для другой смазливой бабёнки с золотым университетским значком — для этой невесть что возомнившей о себе леди д'Эрве.

— Из молодых, да ранняя, блин!

Лично с Энцилией лорд Сальве не встречался никогда, но документы из Университета, приложенные к представлению на практику, изучил досконально — и характеристику, и отзывы руководителей. Все сходились на том, что выпускница хотя и наделена немалыми способностями, особенно по классу трансформаций и превращений, но слишком легкомысленна, чтобы упорным каждодневным трудом взойти к истинным вершинам магических искусств. Волшебница второго, ну в крайнем случае первого ранга при каком-нибудь не слишком высоком дворе — но не более того. Именно поэтому, кстати, она и не получила практики ни в Эскуадоре, ни в Шахваре, хотя и подавала заявление в обе эти столицы. Да и поступить в аспирантуру при самом Хеертонском Университете ей тоже не предложили. А от мест в Пятикамске и Сомье она гордо отказалась сама, выбрав пусть и последний из возможных, но все-таки столичный город.

И теперь Вачи нисколько не удивлялся её крутому взлету в фаворитки Великого Князя, а заодно и попаданию в ближайший круг Тацианы. Благо свет не без добрых людей, и все скандальные сплетни о событиях при дворе Ренне и в Обсерватории он получал свежеиспеченными.

— Шлюхой она была, шлюхой и остается! Шлюхой и вертихвосткой. Рассчитывает в постели заработать то, на что ей честным порядком никогда ни старания, ни усердия не хватит. Под князя уже легла, а завтра и под княгиню ляжет, недаром ведь и с Клариссой по этому блудному делу уже снюхаться успела. Притёрлась, можно сказать, — волшебник криво усмехнулся, наглядно и в деталях представив себе процесс этого бабского взаимного "притирания". — Погоди-погоди, новоиспеченная графиня: не пройдет и пары лет, как твоя подопечная уже из-под тебя высокое кресло бодренько и вышибет. Для себя самой, естественно!

Сам того не замечая, лорд Сальве распалился уже до последней степени, и его злость требовала немедленной разрядки. Но какой? Не сжигать же дотла тот роскошный дом, в котором он едва обустроился…

И вдруг до его обострённого злостью слуха донесся какой-то шорох и легкий писк над полом.

— Тут что, мыши водятся? Вот и прекрасно!

Через минуту кусок вытащенного из буфета сыра уже лежал на полу, окутанный дымкой простенького заклинания "притягательного вкуса". А еще минутой позже бедная, ничего не подозревающая серая мышка завороженно облизывалась у этого мянящего кусочка… До тех пор облизывалась, пока не ухватили ее крепкие мясистые пальцы расплывшегося в недобной улыбке мага.

— А со шлюхами и выскочками мы будем поступать вот так!

Да, разумеется, можно подходящим заклинанием остановить несчастной животине сердце или заледенить кровь. А можно, например проткнуть ее ножом или раздавить каблуком, предварительно обездвижив… Но насколько же приятнее, всё-таки, вот так вот ухватить одной рукой за задние лапы, а другой за нежную шейку — и плавным, но неостановимым движением разодрать заживо надвое эту мягкую пушистую плоть под истошное предсмертное верещание. Видеть льющуюся кровь и вываливающиеся наружу кишки… И представлять, как точно так же раздираешь за ноги эту хитрозадую университетскую выскочку, и чтоб наружу вываливались все ее бабские причиндалы! Так и только так.

— Бьянка, голубушка, уберите-ка отсюда эту мерзость, да поживее!

Надо думать, что любая служанка из нормального господского дома вздрогнула бы при виде разодранной в клочья мыши на полу — только что собственноручно разодранной гостем дома. Но здешней прислуге к такому было не привыкать: а чего еще прикажете ждать от личных гостей самого дона Рамиреша, одно имя которого наводило ужас на все население Асконы? Начальника тайной стражи Его Величества, властелина и повелителя эскуадорских застенков и заплечных дел гроссмейстера?!

…

— Ну и какие же у вас леса там, в энграмских краях?

Фейнский леший оказался совсем не таким, как его представлял себе Юрай. Те немногие представители "лесного народца", с которыми ему доводилось встречаться раньше, и выглядели, и вели себя совсем по-другому — и приграничный вестенландский шишкарь, мимолетно встреченный во время поспешного бегства из Хеертона, и лесной дух в окрестностях Медвежьего Угла, с которым алхимик и травовед волей-неволей сдружился за регулярным собиранием всяческих трав и кореньев… Оба были приземистыми и коренастыми полуросликами и походили если не на родных, то хотя бы на двоюродных братьев — с бугристыми круглыми лицами, обильно обросшими нечесаным волосом, и мускулистыми короткопалыми руками, не к месту хикающие и по-старчески ко всему подозрительные. Это сколько же времени и сил ушло тогда у Юрая на то, чтобы приручить медвежьеугольского лешего!

Но здешний леший, фейнский, оказался совершенно иной породы. Ростом он дотягивал Зборовскому почти до подбородка, а статью был жилист и крепок, хотя на лицо и старик стариком, с густой сетью морщин и парой застарелых шрамов. Пышная волнистая шевелюра его светлых волос была аккуратно расчесана и едва ли не уложена, равно как и борода с усами, а ноги обуты в какую-то кожаную с мехом обувь — башмаки не башмаки, пимы не пимы, но что-то очень аккуратное и удобное, в отличие от вестенландского и энграмского леших, ступавших по земле босыми, покрытыми коростой грязи ногами. Но главное — в глазах фейнского лешего светилась не подозрительность, а забота. Воистину, это был настоящий смотритель здешнего леса, его управляющий, если не хозяин. Любопытный к миру за пределами своего собственного леса и ждущий от пришельцев изначально не вреда, а наоборот, пользы и новых возможностей своему подопечному хозяйству.

— Какие у нас в Энграме леса? А что ж, знатные у нас леса, добрые, — горделиво рассказывал Юрай. — Есть и лиственные, и сосновые. Вот в княжеском заповедном лесу, например — и бук растет, и граб, и березы. Да и зверья там полно всякого, и птиц немеряно. А уж если про грибы да ягоды рассказывать, так я и до утра не остановлюсь, столько я зелий да отваров из них наварил. Про один смородиновый лист, наверное, уже диссертацию мог бы написать.

— А с другой стороны посмотреть, — вступил Зборовский, переходя к делу — разве ж это леса? По сравнению с вашим, так малые рощицы. Посуди сам, хозяин: в наших-то лесах всякая тропка у графа или маркиза на карту нанесена, а у каждого зайца почитай, что бирка с номером под хвостом висит! И такого, чтобы сквозь лес ни поехать, ни пройти, просто и не бывает вовсе. Не то что у тебя на хозяйстве. А нам сейчас, вот незадача-то какая — огорченно вздохнул Владисвет, опрокинув очередную рюмку смородиновой, — как раз твой лес насквозь пройти надо, до самого Свейна.

И действительно, время поджимало. За неторопливым обстоятельным разговором часы пролетали незаметно, и уже начинало смеркаться. И это при том, что ни хлеб, ни водка никак не желали заканчиваться: все те же пол-каравая и на три четверти полная бутыль, хотя все трое приложились и к выпивке, и к съестному уже далеко не по одному разу. "Забавная магия, — подумал Юрай с интересом, — надо будет расспросить потом Энцилию поподробнее. За нашим местным лешим я такого не замечал ведь. Впрочем, я с ним и не выпивал толком, только гостинцы из деревни регулярно приносил да кусты по его просьбе пару раз прореживал".

Тем временем Фейнский леший, судя по всему, пришел к своему решению.

— Ну что ж, гости дорогие. Парни вы справные, по всему видать, и лесу вреда не причините — ни моему, ни какому другому. Порядок знаете, старика уважили, с разговором не торопили… Так что, смотрите!

И он разжал свои сжатые ладони, выпуская из них два жужжащих зеленых огонька с бронзоватым отливом.

— Вот вам путеводные светляки. Пойдете прямо за ними, можно и на лошадях, только шагом. К ночи выедете к Юкколе, это ближайшая деревенька на той стороне с постоялым двором. А понадобится обратно пройти, так вы уже знаете, как меня позвать.

Леший взмахнул обеими руками, словно подымая вверх что-то невидимое на распахнутых вверх, к небу ладонях, и лес расступился, открыв тропу, по которой хотя и осторожно, но вполне могли проехать бок-о-бок два всадника. И светлячки с призывным жужжанием устремились вперед на высоте в два-три локтя от земли.

А смотритель здешнего леса в мгновение ока исчез исчез в глубине чащи.

 

28. Прорыв по краю

— Держишься? — Голос Зборовского раздавался словно бы издалека, хотя до барона было не более двух шагов. Но эти два шага надо было сделать вверх по крутому склону, по колено в снегу и навстречу леденящему сухому ветру, который так и норовит столкнуть тебя наземь и вниз. А впридачу — еще и забиться в малейшую щелку твоего овчиного тулупа, чтобы обжечь своим мертвящим порывом, гася последние искорки чудом сохранившегося тепла…

— Д-д-держ-ж-жусь!

Значит, так: сначала покрепче упереться в землю бергштоками — заостренными палками, которые сжимаешь в обеих заледенелых руках. Еще желательно при этом вслепую нащупать под снегом подходящую щель между камнями, чтобы палка держалась устойчиво. А потом — рывком! — выдираем левую ногу из снега и посылаем ее хотя бы на локоть вперед. Она, конечно же, падает — но падает уже где-то там, впереди. И теперь на нее можно аккуратненько пренести вес всего тела и приготовиться к следующему рывку, уже другой ногой. Ы-ы-ы-òпа! Кажется, удалось…

Зима нахлынула на Свейн внезапно. Еще вчера осенний ветер гнал желто-коричневую чешую опавших листьев вдоль укутанной в промозглую туманную дымку дороги, по которой Юрай и Влад резво продвигались в направлении Фрейоллы — главного города Суэйнского графства. Именно вот так: Суэйн, с коротеньким, зажатым между губами "у", но ни в коем случае не принятое в чужих краях "Свейн". Это путешественникам доходчиво, но очень решительно объяснили в первый же вечер в придорожной таверне в Юкколе, куда они благополучно добрались в сгустившейся уже темноте, послушно следуя за двумя путеводными светляками, которыми снабдил их Фейнский леший.

— Если вы хотите, чтобы с вами в этой стране вообще разговаривали, уважаемые, так зарубите себе хорошенечко на носу, как она называется!

Да за-ради обоих богов. Если уж у вас, у суэйнских, такая вот особенная гордость, то переучить пару букв нам особого труда не составит.

Вот если бы можно было точно так же и погоду умилостивить! Уже на следующее утро — не успели путники и позавтракать, как небеса в считанные минуты потемнели, и на землю обрушилась мокрая снежная круговерть.

— И надолго это у вас? — спросил Зборовский у хозяина постоялого двора, который стоял сейчас за стойкой и внимательно следил, чтобы прислуживавшая гостям за завтраком девчонка чего-нибудь не напутала.

— Белые мухи-то? Да уж дня на три, не менее. А то и на всю пятидневку, ваша милость — озабоченно вздохнул тот. — Первое снеговье, пора уже. Потом на недельку-другую стает, как и не бывало. Ну а после того — сплошной снегостой, до весны. У нас-то еще ничего, а вот если севернее взять, так там морозы и покрепче будут, и задержатся подоле.

— Севернее — это в Фанхольме, например? — небрежно полюбопытствовал барон.

— Ну да, типа того. Если еще дальше на север забираться, к морю, ваша милость, так там оно уже помягше будет…

Делать нечего, планы приходилось менять на ходу. По такой погоде продолжать передвигаться верхом было невозможно, хотя пока что путь энграмских "искателей приключений на собственную голову" лежал и не на север, а на запад — в столицу графства, достославный город Фрейолла, где, по мнению Влада, им и следовало подготовиться к путешествию в северные края: обзавестись дорожной каретой, теплой и зимней одеждой, а может быть, даже и новыми лошадьми местной породы, более привычными к упряжке и снежным зимам. Но теперь какую-никакую крытую повозку, чтобы добраться до Фрейоллы, пришлось покупать тут же на месте, в маленькой придорожной деревеньке, где застал их первый снегопад и название которой ни барон, ни Юрай даже и не составили себе труда запомнить. Карет здесь, как и следовало ожидать, отродясь не водилось — ни тебе парадных, ни дорожных, ни на продажу, ни для собственных нужд. Что поделаешь, господа — провинция-с!

Пальцы ног уже давно ломило от холода, да и руки тоже постепенно становились все менее послушными. Ни подбитые изнутри мехом сапоги, ни толстые носки и варежки деревенской вязки уже не спасали. Барон-то еще держался, а Юрай от рождения был из породы мерзлявых и всегда предпочитал холодной зиме жаркое лето, оттого-то и пришелся ему в свое время по душе мягкий энгрский климат. А снег тем временем сыпал всё сильнее и сильнее, так что и костра не разведешь.

— Ну что, по глотку для сугреву? — понимающе спросил Владисвет. И, даже не дожидаясь одобрительного кивка своего спутника, скинул с плеч рюкзак и достал из него заветную флягу с "гебрантом", крепчайшим фанхольмским самогоном.

— Только один глоток, командир, не больше. Нам еще топать и топать.

Юрай осторожно ухватил флягу обеими руками и единым махом глотнул. Текучая сухость напитка моментальное обжгла губы и горло, на мгновение стиснув желудок судорогой. но тут же разлилась по внутренностям пылающей огненной рекой.

— В порядке, Влад.

И, возвратив флягу, сделал свой следующий шаг вперед — и наверх.

Сама Фрейолла не произвела ни на Зборовского, ни на Юрая особенно сильного впечатления. Старый город, придавленный воспоминаниями о своем былом величии. Да, он строился в те времена, когда владычество Севфейена распространялось далеко за пределы нынешнего свейнского графства… Ах, да, еще раз тысячу извинений, Суэйнского. Обширные территории нынешних Альберна, восточного Вестенланда и Белозерского царства платили тогда дань севфейенским королям, и даже до сегодняшней Малой Роси доходили их боевые отряды. Но теперь от всей этой памяти только и осталось, что горделивые колонны на центральной площади с начертанными на них названиями некогда завоеванных городов. "Обшарпанная" — лучшего слова для описания Фрейоллы, на взгляд барона, было и не сыскать.

Зато Фанхольм, в который они направились сразу же после того, как обзавелись всем тем, чем ранее и намеревались — дорожной каретой, парой низкорослых крепышей-жеребцов местного розлива и всевозможной теплой одеждой, — Фанхольм как раз Юраю очень глянулся. Город мастеровых и горнодобытчиков оказался небольшим и компактным, с невысокими каменными домами, выкрашенными по преимуществу в белые и светло-корчневые цвета, и мощеными серым булыжником улицами. Широкие мосты через протекавшую здесь речушку, приветливые местные жители, умеренные цены в корчмах — большего и не пожелаешь. И ещё, было в этом Фанхольме что-то гномское… Какой-то особенный дух: мелкий, да крепкий! Хотя самих гномов они с Владом здесь так ни разу пока ещё и не встретили. Ни на улицах, ни где-нибудь еще.

Но долго разгуливать по Фанхольму и обозревать его достопримечательности у энграмских путешественников не было ни времени, ни желания. Дальнейший путь был уже расписан: в горы. Сначала до Брёмса — последней деревеньки в предгорьях, куда еще можно проехать на колесах. А оттуда, оставив карету и лошадей при тамошней харчевне, на своих двоих мимо Двурога и Сестры Яарви — и на Эльбенборк. Подняться хотя бы до середины горы и вот там уже принюхаться: а не пахнет ли откуда-нибудь из-за угла эльфийским духом?!

Паршивый план, если признаться честно. Но лучшего у них не было. Ищешь мифрил — ищи эльфов, больше идти не к кому.

И еще один шаг вперед. А теперь еще один. Постояли, выдохнули, и — у-ух! Вот там, впереди, тропа поворачивает налево, за огромный валун — за ним можно будет чуть укрыться от ветра и оглядеться…

Упрямо подымавшиеся наверх по склонам Эльбенборка путники уже успели смириться с тем, что по мере подъема воздух становиться все морознее, а вьюга — все сильнее. Но тот удар запредельного холода, который ожидал их после очередного поворота, — он превосходил все мыслимые пределы. Внезапно обрушившийся ледяной шквал бил, крутил и корёжил сейчас неугомонных путешественников без малейшей пощады, продирая насквозь, от ушей и до самых пяток, заставляя поминать распоследними словами и пославшего их невесть куда Великого Князя, и самого Армана-Творца, позволяющего среди бела дня твориться такому непотребству, да и собственные дурные головы тоже не в последнюю очередь. Продлись этот шквал еще хоть на долю мгновения дольше, оба уже лежали бы сейчас на снегу беспомощными ледышками, а знай они о таком ударе заранее — пожалуй, что и развернулись бы назад, так и не дойдя до того самого здоровенного валуна, у которого наметили себе небольшой привал.

Но вдруг этот ледянящий приступ холода… прошел? Прекратился? Нет, скорее отыскал себе новую цель. Уже теряющий было сознание Юрай почувствовал, как уходит холод из его возвращающихся к жизни рук и ног, всё быстрее и увереннее стекаясь к одной-единственной точке, которую и обжигал сейчас мертвящий мороз — к указательному пальцу его правой руки.

К кольцу Танненхильд.

И подаренное валькирией загадочное кольцо, над сущностью и предназначением которого энграмский то ли волшебник, то ли жрец мучительно ломал себе голову уже несколько последних недель, словно вобрало в себя сейчас весь этот холод, поглотив и растворив его без остатка. Дочиста и насухо.

— Юрай, ты как? — озабоченно даже не спросил, а крикнул стоявший рядом Зборовский, недоуменно озираясь по сторонам. Действительно, бушевавший только что ветер мгновенно утих, снег сыпаться с небес тоже перестал, и в ослепительном сиянии выглянувшего из-за облаков солнца перед ними вырисовалась вершина Эльбенборка во всем ее белоснежном великолепии.

— В норме, Влад, в норме. Но…

Юрай запнулся, чтобы прислушаться к своим ощущениям.

— Мне кажется, нас с тобой приглашают.

— Ты так думаешь или ты это чувствуешь? — попытался было уточнить барон, но отвечать уже не было никакой надобности: обнаружившийся за поворотом огромный плоский скол горы, высотой не менее чем в три человеческих роста и еще вдвое больше же в ширину, постепенно обретал прозрачность, открывая глазам картину просторного дворцового зала. Воздух словно бы затих, прислушиваясь к новым слоям реальности, и на обоих энграмцев явственно пахнýло весной и теплом, столь неуместными и труднопредставимыми на фоне бушевавшей только что зимней метели.

А на пороге стояла она — высокая, тонкая, голубоглазая эльфийская дева.

…

— Что привело вас в мою обитель, смертные?

Голос эльфийки звонко капал в пустоту зала, отдаваясь в высоком своде потолка. Так звенят, наверное, капли воды, упадая в весений ручей с подтаивающей сосульки на ветке близлежащего дерева. Или знаменитые изборские колокольчики, что славятся своим звоном не только по Белозерью, но и по всему Кругу Земель — так звенят они под дугой пролетки, несущейся во весь опор погожим днем в канун летнего солнцеворота. Этот голос завораживал и не позволял соврать ни на иоду, но в то же время как бы устало говорил тебе устами многовековой мудрости: "Я и так уже сама всё знаю, что бы ты мне сейчас не сказал".

— Мифрил! — бухнул Юрай со всей прямотой, не задумываясь ни на мгновение, когда они со Зборовским, повинуясь приглашающему жесту девы, подошли к прозрачной двери, у которой та стояла, и во все глаза разглядывали открывшееся им величественное творение эльфийских зодчих. Как о пень топором рубанул:

— Мифрил, о перворожденная… Вайниэль?

— Вайниэль? — медленно, с улыбкой переспросила эльфийка, словно размышляя о чем-то своем, запредельном и потустороннем. — Да, в здешних краях меня называют именно так, и это еще один камешек на твою чашу весов… Ну что ж, тогда милости прошу!

— Так ты уверен, что ищешь именно мифрил, а не смысл и предназначение своего собственного кольца? — заново переспросила Вайниэль после того, как они втроем обустроились за небольшим вычурным столиком близ одной из стен. Столик был деревянным, резным, но из какого именно дерева, Юрай так и не смог опознать. На этом столике стояли сейчас три чаши с эльфийским напитком, которые хозяйка предложила своим гостям после того, как они скинули свои свои тулупы и меховые шапки: в зале было во-весеннему тепло, какие бы морозы и не стояли сейчас снаружи. Зал, кстати, оказался на удивление пуст — при всем том, что он мог бы без малейшего стеснения вместить два десятка танцующих пар. Но мебели в нем практически не было, и свою теплую одежду путешественникам пришлось просто бросить на пол у стены. В дальней стене этого пустого зала, впрочем, виднелись какие-то двери, за которыми угадывались новые помещения: общий размах древних эльфийских строителей, устроивших искусственную пещеру в теле величественной горы Эльбенборк, поражал вображение. И рассчитано это строение было когда-то, со всей очевидностью, не на одного и не на двух жителей. Но сейчас живущая в нем Вайниэль наслаждалась одиночеством — по крайней мере, ни других жителей, ни следов их пребывания не заметили ни Юрай, ни барон Зборовский, скромно устроившийся в сторонке и внимательно изучавший зал, стараясь не мешать беседе своего друга и товарища с хозяйкой эльфийской горы (название "Эльбенборк" переводилось со старо-севфейенского говора именно так).

Юрай задумался, отхлебнув новый глоток странного, со сладковатым и одновременно вяжущим привкусом напитка, от которого слегка пощипывало во рту. "Олиовемойль", небрежно назвала его Вайниэль, не снизойдя до дальнейших разъяснений.

— Я ищу шестой изначальный металл нашего мира, высокочтимая госпожа. Ищу по повелению моего монарха, его владетельного высочества князя Ренне, и в меру своего собственного разумения о природе вещей. А ни о каком другом металле, кроме знаменитого мифрила — прославленного эльфийского серебра, — мне слышать не приходилось.

Что же касается моего кольца, обрётенного при труднообъяснимых и вызывающих изумление обстоятельствах… Да, мне предельно интересна его сущность — но прежде всего в надежде, что оно окажется полезным в моих поисках этого шестого металла. Или хотя бы вернет прежнюю способность к магии, без которой эти поиски, боюсь, обречены на неудачу.

— Мифрил как образующий металл вашего мира? — Вайниэль щебечуще рассмеялась, выделив интонацией слово "вашего". — Клянусь заповедными рощами Изначального Леса, никогда не слышала ничего более забавного. Ну, по крайней мере за последние лет сто-двести.

— Видишь ли, любезный мой Юрай, — продолжила она уже более серьезно, пригубив напитка с труднопроизносимым названием из своей чаши, — эльфийская вселенная лишь малым краем своим пересекается со здешним миром, с Кругом Земель. А мифрил вашей системе Сил и Потоков вообще не принадлежит, да никогда ей и не принадлежал: он вписан в совершенно иную структуру и поддерживает совершенно иное равновесие.

Эльфийская дева снова улыбнулась, но теперь уже одними губами, и ее бесстрастное лицо не выражало при этом никаких эмоций.

— Именно поэтому он и обладает столь немыслимой прочностью при поразительной легкости, но только лишь в вашем мире. А в Эльфийских Пределах наше серебро ничуть не отличается от здешнего — здесь.

На какую-то очень долгую минуту Вайниэль замолчала, напряженно о чем-то размышляя. Ее острые эльфийские уши стремительно трепетали (не ошибались ведь древние предания — уши у эльфийской девы и вправду оказались заостренными вверх, как бы еще больше удлиняя её странной, труднописуемой формы лицо, более всего похожее на две трапеции, составленные друг с другом широкими основаниями — или же, наоборот, ромб со срезанными поверху и понизу острыми углами).

Наконец, эльфийка отставила чашу и встала из-за стола резким движением, порывистым и невыразимо плавным одновременно.

— Я знаю, о нежданный гость мой, где ты сможешь найти тот металл, который ищешь. И причем, совсем недалеко отсюда. Но прежде мне хотелось бы разобраться с твоим кольцом — именно благодаря ему и только из-за него распахнулись для вас сегодня двери моеого дома. Я ведь со здешними смертными практически не общаюсь…

Она повернулась к Зборовскому, всё это время старательно разглядывавшему стены и вид на окрестные горы (при том, что его вампирских слух был напряжен сейчас до предела и ловил каждое произнесенное слово, каждый оттенок интонации обоих собеседников).

— Надеюсь, вы извините нас, барон — мне необходимо побеседовать с вашим спутником наедине. Но я уверена, вы не будете здесь скучать без нас. Можете осмотреть зал, например, или просто отдохнуть.

Вайниэль была сама обходительность, но в ее голосе неуловимо звучала тонкая издевка.

— Идём!

И она скользящим шагом устремилось к одной из дверей, ведущей дальше вглубь горы.

Донельзя заинтригованный Юрай послушно отправился следом.

Комната, в которую привела своего спутика Вайниэль, производила впечатление спальни. По крайней мере, у стены стояла широченная деревянная кровать, заваленная сверху ворохом листьев — или же зеленовато-коричневых платков, очень эти листья напоминавших. Были здесь и маленький столик, и прикроватная тумбочка, и еще какой-то короб (для белья, что ли?)

Чего не было, так это окон. Но с потолка и верней части стен лился мягкий розоватый свет, чем-то напомнивший волшебнику магическое освещение в покоях Всесвята. А вот интересно, сильно ли магия эльфов отличается от нашей, и известно ли о ней что-нибудь в Хеертонском Университете?

Тем временем эльфийка подошла к кровати и жестом указала Юраю то место напротив себя, куда ему следовало стать — прямо у стены. Глаза Вайниэль, и без того пронзительно голубые, теперь уже буквально лучились звездносветным сиянием.

— Откуда твое кольцо, Юрай?

Голос эльфийской девы был вкрадчив, но противиться ему было невозможно. К тому же она с самого начала установила в разговоре с ним это покровительственное "ты", в отличие от того "вы", с которым обращалась к барону, и вела себя как мать или старшая сестра. Юраю не оставалось ничего, кроме правды.

— Мне дала его валькирия. Точнее, создала для меня из своих волос.

— Кто именно из валькирий, где?

— Танненхильд, у Всесвята в его резиденции возле Бела Озера.

— Вот даже как…

На лице у Вайниэль за одно мгновение пробежала целая гамма эмоций, среди которых — насколько человек вообще способен прочитать выражение лица эльфа — были и удивление, и любопытство, и легкое неудовлетворение, немедленно преобразившееся в лукавство.

— Но если я правильно понимаю, — нарушил Юрай затянувшуюся паузу, — оно еще не проявлено. Не восуществлено в полной мере.

— Не проявлено, полагаешь? Что ж, тогда это следует поправить, — медленно произнесла эльфийка. — Ведь твое кольцо уже оказалось способным вобрать в себя полный заряд того Холода, которым я рассчитывала вас остановить.

Она выждала очень долгую паузу, прежде чем закончить свои слова:

— Значит, теперь оно должно принять в себя и мой Жар.

И сделала странное движение плечами и бедрами, словно выворачиваясь из одежды. Одета была эльфийская дева до сей поры в какую-то странную накидку, которую можно было бы назвать короткой курткой или пиджаком, если бы та не была сделана из тончайшего струящегося материала, буквально облипающего ее плечи и руки. А под ней — длинное, до пола платье из того же материала, светло-зеленого цвета с бронзоватым отливом, сразу напомнившим Юраю светящихся проводников, которых выдал им со Зборовским давешний Фейнский Леший.

Но после мимолетного движения эти одеяния не то что спали, а буквально стекли с тела Вайниэль, и она предстала перед ошарашенным энграмским гостем совершенно обнаженной. И протянула Юраю руку:

— Дай кольцо мне!

Еще в Вильдоре, готовясь к путешествию в северные края, Юрай старательно перечитал всё то, что было записано об эльфах — древние сказания, легенды, сказки… О перворожденном народе рассказывали многое. О том, насколько эльфы искусны в стрельбе из лука, хотя и с мечом они, по слухам, управлялись более чем умело. Об их пристрастии к лесам и цветам, а также к музыке и танцам. Говорилось, что "дети леса" гибки, быстры и подвижны настолько, насколько и не снилось ни одному из населяющих ныне Круг Земель народов. Считалось также, что эльфы бессмертны в том смысле, что не умирают от старости, хотя любого из них можно было убить — если повезет или же, если очень-очень постараться: эльфов отличала не только воинская доблесть, но и живучесть, намного превосходящая человеческую. Но вот о любострастных утехах эльфийских дев ни в одном из преданий не рассказывалось ровным счетом ничего.

Эльфы-мужчины — о да, вне всякого сомнения. Бытовала масса историй об их пристрастии к женщинам и девушкам людского народа, о способности соблазнить едва ли не любую сладкими речами и игрой на своих лютнях и флейтах. И еще больше, пожалуй — о детях-полукровках, рожденных смертными женами от эльфов, и об их подвигах. Но вот о том, чтобы эльфийка влюбилась в какого-нибудь человеческого юношу, Юраю не довелось ни прочитать, ни услышать ни разу. Исключительно о том, как загадочные девы, наоброт, заставляли смертных мужей влюбиться в себя, а потом сводили с ума или ввергали в пучину бедствий. И уж менее всего было известно о том, как эльфы творят любострастие друг с другом — только то, что дети у них рождаются крайне редко, оттого-то и ставят перворожденные столь высоко жизнь любого или любой из своего народа.

И сейчас Юрай во все глаза смотрел на совершенно голую Вайниэль, безропотно протянув ей свое, без малейшего затруднения снявшееся с руки, кольцо. А ведь не сыщется в Круге Земель, поди, еще хоть одного мужика, видавшего эльфийку в чем мать родила! Сама же Вайниэль тем временем аккуратно взяла юраево кольцо двумя тонкими пальцами и, не предпринимая никаких попыток надеть (чего, надо признаться, ожидал сам владелец означенного кольца), начала осторожно водить им по своему телу. Без одежды эльфийская дева оказалась еще более тонкой и гораздо более угловатой, чем это представлялось под платьем и накидкой. Практически безгрудая, тонконогая и тонкорукая, она не производила тем не менее впечатления тощей или исхудавшей, а скорее походила на гибкую и упругую лозу — изо всех народов, населявших земли Круга, напоминая пожалуй, что древесного духа, дриаду… Но когда Юрай снова перевел взгляд на лицо эльфийки, он был просто поражен. До сей поры хозяйка Эльбенборка казалась бесстрастной и абсолютно отрешенной от этого мира, пребывающей за какими-то иными горизонтами бытия и лишь мелкой частью своего "Я" снисходящей до Круга Земель с его мелкими проблемами — полностью совпадая с тем, о чем рассказывали древние предания и легенды. Сейчас же ее лицо пылало плотским желанием столь немыслимой силы, что мужицкое достоинство Юрая в одно мгновение взлетело до небес. А Вайниэль медленно и осторожно, едва касаясь, по очереди поглаживала кольцом вспухшие коричневатые соски своих практически несуществующих грудей, отчего они росли и твердели, отступая от ее палевой кожи теперь уже пальца на три, если не более. Лицо девы залило розоватой краской, дыхание участилось, и волшебник почувствовал, как деревенеет его восставший детородный орган, глубоко упрятанный под штанами и исподним.

Смутная догадка озарила Юрая в тот момент, когда Вайниэль начала натирать этим кольцом точку в центре своего лба. Потом, когда она спустилась к маленькой впадинке на горле, догадка стала перерастать в уверенность, а к моменту, когда сжимаемое двумя тонкими пальцами кольцо спустилось к упругому и аккуратному эльфийскому пупку, он уже знал наверняка:

— Она движется вниз по шаккарам, от вышего к низшему!

И еще через несколько мгновений подаренное валькирией кольцо было уже там, между нижних губ эльфийской девы, осторожно касаясь средоточия женской страсти. "Никогда бы не подумал, что эльфы тоже потеют", промелькнула дурацкая мысль где-то на самой обочине сознания: разгоряченное тело Вайниэль покрылось испариной, да при этом еще и пахнущей не так, как у людей, а ароматами цветущего фруктового сада — яблони, груши, вишни… Сам же Юрай тоже пылал сейчас от вожделения, хотя он оставался полностью одет, а эльфийка не коснулась его и кончиком пальца, не говоря уже о чём прочем. Член буквально ломило от желания, сердце колотилось как одурелое, а в висках уже давно стучал нетерпеливый пульс…

— Палец! — хриплый и чувственный, но в то же время властный голос Вайниэль вырвал его из сладостного полуобморочного состояния. И, ни мгновения не сомневаясь, о каком именно пальце идет речь, он послушно протянул эльфийской деве указательный правой руки.

Стоит сказать, что за всю свою жизнь Юрай никогда, за исключением одного-единственного случая, не имел дела с нетронутыми девками. Тогда, в Хеертоне, самого его лишала невинности многопытная Мэйджи, причем на глазах и при участии Торвальда, и это был самый что ни на есть высокий ритуал. Позже, в Медвежьем углу, он всегда предпочитал иметь дело с непривередливыми вдовушками или с разбитными девицами типа той же Настёны. А вот то, что в народе по-простому называется "ломать целку", Юраю довелость лишь однажды. Но Марша была той еще шалавой, несмотря на формальную "нетронутость", и трясла своей морковкой перед носом едва ли не у всех козлов в округе, не разбирая возраста и не обращая внимания ни на ругань жён, ни на вопли матерей своих потенциальных жертв. Так что, когда однажды она заявилась к нему в избу и предложила сделать наконец "то самое", отказываться он не стал. Не сегодня так завтра, не я так другой, тем более что я-то хотя бы обойдусь с ней бережно. Впрочем, ни особенных угрызений совести, ни страха перед требованием немедленно жениться ему испытать не довелось: не прошло и недели, как его Маршенька благополучно сбежала с молодым приставом, заезжавшим из столицы к ним в захолустье по какой-то казенной надобности.

И сейчас, когда обнаженная, но от этого еще более прекрасная эльфийская дева надевала обратно ему на палец кольцо Танненхильд, еще горячее от жара эльфийского лона и "благоухающее лотосом и жасмином", как выразились бы, наверное, сладкоголосые певцы при чжэнгойском дворе — сейчас он испытал точно такое же ощущение, как в памятную ночь с Маршей. Кольцо противилось и никак не хотело пускать вовнутрь себя его палец, и кольцу точно так же было больно, но в то же время Юрай каким-то внутренним слухом словно расслышал немую просьбу: "Возьми же меня!" И — рванулся навстречу, буквально продавливая не пускавшее его вовнутрь препятствие.

И тогда эта невидимая преграда, наконец, прорвалась.

Немыслимой силы взрыв ощущений сотряс все тело Юрая и всю его душу, буквально выворачивая наизнанку и одновременно открывая врата в иные миры. Это было так же, как когда-то на иодайских встречах с Торвальдом и Мэйджи, только неизмеримо сильнее: на мгновение он увидел весь сущий мир в полноте пяти слоев — обоих верхних и обоих нижних, не считая Круга Земель. Там были и занебесные сады Армана, и пылающие поля Тинктара, и Валгалла, и эльфийский Заокраинный Предел, и еще многое другое, чему он не знал названия и чего даже не мог воспринять и осознать…

Потом опьянение прошло, и Юрай ощутил в штанах противную влажную липкость. Вот так дела — он умудрился кончить, еще даже и не начиная!

Открыв оказавшиеся почему-то закрытыми глаза, он увидел, что Вайниэль… тоже кончает, наверное. По-своему, по-эльфийски — без стонов и вздохов, без судорожных конвульсий. Но ее тело сейчас буквально светилось искрящимся голубоватым сиянием, которое пульсировало во всё убыстряющемся темпе… Наконец, это мельтешение света завершилось ярчайшей беззвучной вспышкой, после чего исходящее от эльфийской девы сияние стало постепенно угасать.

Она тоже открыла глаза, а потом всё теми же двумя пальцами прикоснулась к кольцу, возвращённому на свое законное место на пальце владельца. Но теперь это кольцо блестело однородным тускло-серебристым цветом с вошедшими в легенду радужными переливами.

— Получи свой мифрил, Юрай. Не для вашего мира, но для тебя лично.

 

29. Après-ski party

Девушку звали Дайла. В свои шестнадцать она была не то чтобы особенно хороша собой, но по-своему очень мила — узкое скуластое личико с четкими, словно прочерченными резцом гравёра чертами чуть длинноватого прямого носа и вздернутой к нему верхней губы, со слегка раскосыми карими глазами и очень подходившими к ним по цвету каштановыми волосами. Доведись нескромному взору заглянуть ей под юбки, он обнаружил бы там пару очень неплохих ножек и округлый, хотя и тяжеловатый зад, а под накрахмаленным фартуком, который девушка надевала, выходя к гостям отцовской таверны, угадывалась молодая и крепкая, хотя и небольшая по размеру девичья грудь. И эту грудь сейчас теснили нескромные, но оттого еще более манящие желания.

Несколько дней тому назад в номерах при таверне появились новые постояльцы, приехавшие из далекого Энграма. Один из них, бывший, судя по одеянию, монахом или просто жрецом, особенного впечатления на Дайлу не произвел. Но зато второй! Настоящий барон, при мече, с длиннющими черными волосами и с черными же глазами, буквально прожигающими насквозь. От начала и до конца, всё в его облике выдавало бывалого и умелого воина — походка, разворот плеч, уверенные и точно рассчитанные движения длиннопалых рук, когда он принимал у нее кувшин с пивом за вечерней трапезой… Девушка даже разглядела на лице у гостя пару едва заметных старых шрамов — было очевидным, что господин барон успел за свою жизнь поучаствовать далеко не в одном сражении.

Ах, губы и язык Дайлы всё ещё горели от вчерашнего прикосновения его губ, его языка. Энграмский гость поднимался тогда к себе в комнату, а она как раз возвращалась вниз, закончив уборку в номерах. Просто остановилась на минутку, чтобы глянуть на него разок изблизи повнимательнее. А он вдруг улыбнулся ей, а потом, ни говоря ни слова, взял за плечи, наклонился и… Арман всетворящий, какой же это был восхитительный поцелуй!

И сейчас, неторопливо шагая по улице (мать попросила занести тетке Фриде пару клубков шерстяных ниток и так, еще кое-что по мелочи), Дайла снова и снова переживала в памяти эти дурманящие и завораживающие прикосновения. Правда, нынче утром оба гостя отправились в горы, но за номер они заплатили за неделю и вещи свои оставили. Так что если не сегодня к ночи, так хотя бы завтра вернутся обязательно.

— Нет, ну какой же все-таки красавчик этот барон!

… И это стало последней мыслью в недолгой жизни Дайлы. Потому что в следующее мгновение пролетающая мимо роскошная карета с дворянским гербом сшибла ее с ног и со всего маху швырнула головой об угол дома, мимо которого девушка как раз проходила. Причем ездоки даже и не подумали остановиться, с пьяным хохотом умчавшись вдаль. Да и среди жителей окрестных домов тоже не нашлось никого, кто бы захотел выйти на темнеющую уже улицу и побеспокоиться об упавшей. А немногие прохожие лишь брезгливо морщили носы: "Надо же, такая молоденькая, а надралась как свинья!" И когда вечерняя стража подобрала наконец с мостовой бездыханное девичье тело, беспокоить лекарей было уже незачем.

…

— Ну и как тебе глянулась Вайниэль?

Владисвет произнес это ленивым скучающим голосом, одновременно разглядывая окрестности из окна кареты, неторопливо увозившей их из Брёмса обратно в Фанхольм. Спешить было некуда: вчера донельзя изможденные спутники возвратились с Эльбенборка к поджидавшим их лошадям уже затемно, так что решили там же, в Брёмсе, и заночевать. Тем более что эльфийский напиток хотя и был отменно хорош на вкус, но желудков не насыщал, и оба, едва лишь скинув рюкзаки и тулупы, немедленно рванули в столовую залу. А потом, насытившись, рухнули отсыпаться — настолько измотал их прошедший день. Зато теперь времени на то, чтобы обменяться впечатлениями и обсудить дальнейшие планы, было хоть отбавляй.

— Вайниэль? Ты знаешь, без одежды очень даже неплохо смотрится, — нарочито бесстрастно, совершенно нейтральным тоном ответил Юрай и замолчал, предоставляя Зборовскому самому домыслить то, что было, и то, чего на самом деле и не было. Давешнее приключение барона с Танькой-Танненхильд уже давно сидело у него внутри пусть и мелкой, но всё-таки занозой, и теперь он не упустил возможность отыграться. Дескать, если некоторые тут с валькириями ночи коротают, так и мы тоже по части эльфийских дев кое-на-что способны.

Некоторое время Влад терпеливо ожидал продолжения, но, поняв игру Юрая, решил не больше не заострять на этом внимания.

— Стало быть, теперь к гномам…

— Если они вообще есть в этом городе или его окрестностях.

Зборовский скептически усмехнулся.

— Чтобы в городе, который спокон веков составил себе славу на серебряных и медных рудниках, обошлось без мелкого народца? Не смешите меня, ваше преподобие!

Жреческим титулом Владисвет обращался к Юраю исключительно в тех случаях, когда хотел его поддразнить или подковырнуть.

— А если мы их с тобой до сих пор на улицах не примечали, так, я думаю, у гномов наверняка есть здесь свои собственные места для встреч. Равно как и свои способы до них добираться — по подвалам там, или по каким ходам подземным…

— Всё бы тебе, Влад, шуточки шутить! Ну да ладно, у трактирщика спросим.

Но, подъехав к "Серебряному козлику", они увидели на вывеске и окнах своего заведения траурные ленты. И безутешному хозяину было сейчас совсем не до посторонних вопросов постояльцев.

…

— Это какими же последними гадами надо быть, чтоб сбить девчонку насмерть и даже не остановиться потом, — нервно произнес Зборовский, когда они, выразив трактирщику свои глубочайшие соболезнования, прошли к себе в комнату. — И ведь ни одна тварь пальцем не пошевельнула, пока она еще живая на дороге валялась… Вот ты посмотри, казалось бы, приличный городишко, а изнутри, выходит, весь насквозь прогнил. Недаром, ох недаром он так называется — Фанхольм. "Нечистый пригорок", так это получается в переводе со старо-севфейенского. Или даже "Пригорок Нечистого". Уж и не знаю, кто у них тут за нечистого считается.

Барон взбудораженно мерял комнату шагами — он никак не мог примириться с мыслью о дурацкой и нелепой смерти молоденькой девчушки, с уст которой сам же еще позавчера срывал шальной поцелуй.

— А кстати, Юрай, впредь и нам наука. — Влад обвел комнату долгим внимательным взглядом — Расслабились мы с тобой, начальник. Изнежились! Забыли, как оно под Змийгородом-то получилось. Дела у нас непростые, ох как непростые, и никогда не знаешь, из-под какого камня какая тварь на тебя ядом плюнет, из которого окошка какая ведьма порчу нашлет, из-за какого угла и что за тать своим мечом замахнется… Меч-то твой где, ваше преподобие?!

Действительно, в свою бытность в Медвеждьем углу Юрай-Отшельник вполне обходился без меча, да и вовсе не имел права его носить, если уж на то пошло. Потом, будучи призван Великим Князем и поставлен на должность, получил он и казенный меч, с которым его учил обращаться тогда в Вильдоре сам Зборовский. Но этот юраев меч благополучно остался валяться на поляне в Бородаевой роще — не до того было Владу, когда надо было хозяина того меча спасать и с валькирией договариваться. Со своим-то клинком барон расстаться не смог бы никогда, а вот лежащему в беспамятстве Юраю оружие на тот момент было явно без пользы.

Да и позже, пока они ехали в Островской скит по спокойным дорогам Белозерья и Фейна, служитель культа вполне мог обходиться без меча. Но теперь, после разговора с Вайниэль, перед ними открывался совершенно новый путь, и продолжать следовать далее безоружным было бы не просто глупо, а вдвойне опасно и рискованно.

— Хм, — воскликнул барон, — а вот здесь мы можем и двух зайцев на одну стрелу взять! Где клинки, там ведь и гномы. Если речь идет о хороших клинках, разумеется, о настоящих. Собирайся, ваше преподобие, пойдем искать приличную оружейную лавку.

…

Отыскать гномскую мастерскую, где торговали лучшим в городе оружием, оказалось делом донельзя простым. Достаточно было спросить первого же встреченного на улице стражника, и тот с удовольствием проводил многоуважаемых энграмских гостей к "Скрещенным топорам" — воин ведь завсегда поможет воину, особенно если под этим предлогом можно на полчаса слинять с опостылевшей рутинной службы.

Достопочтенный Альтстафф торопливо вышел навстречу покупателям, едва они открыли входную дверь:

— Добро пожаловать, уважаемые. Чем могу быть полезен?

Хозяин заведения выглядел так, как и полагается выглядеть гному: ростом едва доходивший Юраю до середины груди, толстоватый и кургузый. Его красноватое округлое лицо было толстощеким и с маленькими бегающими глазками, а обрамляли это лицо совершенно седые усы и борода, хотя волосы на голове, слегка прикрытые маленькой круглой шапчонкой, напоминали своим темно-рыжим цветом старую медь (только что зеленых разводов патины не хватало).

— Для начала, почтеннейший, нам нужен приличный меч, — сдержанно, но веско произнес Зборовский, особенно подчеркнув интонацией слово "приличный".

— А что, если дозволите спросить, ваша милость, старый ваш совсем прохудился?

Меч Зборовского был при нем, и хотя самого лезвия в ножнах было не разглядеть, но даже отделки рукояти для понимающего взгляда было вполне достаточно, чтобы судить о его качестве. Влад уже многие годы носил полуторный меч лучшей выделки — естественно, вильдорской, всё-таки он оставался патриотом.

— Меч не для меня, любезный, а для моего друга, — кивком головы барон указал на стоявшего рядом Юрая.

Гном недоуменно смерил Юрая взглядом. Сегодня тот не преминул воспользоваться случаем, чтобы наконец снять уже изрядно поднадоевшую жреческую хламиду, и стоял сейчас перед хозяином оружейной лавки в крепких кожаных штанах, затянутых в яловые сапоги, и в плотной полотняной рубахе, поверх которой был накинут, хотя и не застегнут, тонкий овчинный полушубок.

— А дозволяется ли вашему другу вообще меч-то носить? — подозрительно осведомился Альтстафф. — Это ведь только лицам дворянского сословия разрешено. Также воинам действующих армий и народного ополчения. Далее, лицам, состоящим на службе в тайной страже Его Императорского Величества, высшему жреческому сословию, окончившем Императорский Университет магам, а помимо сего…

Торговец, похоже, заучил весь список наизусть и готов был протараторить его без запинки до самого последнего пункта, но был перебит гневным возгласом Зборовского:

— Да как ты смеешь, смерд, сомневаться в правах его преподобия, действительного тайного советника на службе у Великого Князя Энграмского?!

— А я разве что, ваша милость? — сразу же стушевался гном. — Я, изволите ли видеть, человек маленький, всем властям предержащим покорно повинуюсь.

Определенные сомнения у оружейного мастера, судя по всему, все же оставались.

— Позвольте-ка на ваши руки глянуть, ваше преподобие? Посмотреть, какая рукоять вам более всего подойдет…

Но в его голосе явственно читалось: "Да удержишь ли ты вообще в руках меч, хлюпик?!"

Впрочем, взглянув на ладони Юрая, загрубевшие и изрядно стертые о бергштоки за время вчерашнего похода в горы, гном сразу же изменился в лице и буквально залебезил перед покупателем:

— Ну конечно же, ваше преподобие, у меня найдутся для вас прекраснейшие мечи. Какой изволите пожелать: полуторный или же двуручный?

— Да нет, простого одноручного мне вполне хватит. — Они со Зборовским уже обсудили этот вопрос и решили, что совершенствоваться во владении клинком Юраю стоит постепенно, от простого к сложному.

Гном тем временем буквально подлетел к одной из прилавочных стоек и вытащил из нее разрисованный затейливым узором меч с оголовьем, обильно изукрашенным драгоценными камнями.

— Вот позвольте порекомендовать: прекрасный клинок самой что ни на есть наилучшей гномской работы. Надежен, прочен, и совершенно недорого — всего сорок золотых!

— Ты, милейший, нас совсем за идиотов считаешь, или как? — в голосе Зборовсково сарказм соседствовал с недовольством, причем и того, и другого хватало с избытком. — Этому твоему мечу лучшая цена — десять государей в базарный день, а работы он людской, а не гномской, да и мастер явно не из лучших.

В гневе барон был страшен, пусть даже голоса он не повышал и вампирских клыков наружу уж тем более не выпускал.

— Думаешь, если клинок цветными финтифлюшками разукрасить да камней побольше напихать, такое барахло на дурачка прокатит? Настоящие клинки показывай, чтобы гномской работы был, из трехслойной стали да с волной по лезвию. И чтоб не только выкован, а и отполирован мастером…

— Так, изволите ли видеть, настоящий клинок и денег стоит настоящих, — похоже, что гном-торговец нисколько не стеснялся своей попытки обмишулить покупателей, а даже гордился этим.

С деньгами у путешественников проблем пока не было. Во Фрейолле Зборовский ненадолго заглянул в тамошнюю энграмскую миссию, в результате чего казначей представительства Его Владетельного Высочества судорожно схватился за сердце, а потом долго отпивался успокоительными каплями, однако же кошелёк барона по итогам этого посещения изрядно потяжелел.

— За оплатой дело не станет. Ты давай именные клинки показывай!

"Меч воину ближе жены и слаще любовницы. Именно для его рукояти предназначена правая рука бойца, а не для того, чем ты тут — гы-гы-гы — без жены своей обходиться будешь!" Эту простецкую солдатскую формулу вбивает в голову каждого молодого рекрута его десятник в первую же неделю обучения. Но меч воину действительно ближе, чем жена и слаще, чем любовница, поскольку именно от клинка слишком часто зависит, увидишь ли ты завтрашний рассвет или уже не увидишь. От твоего меча и от того, насколько ты с тем мечом сроднился. Поэтому настоящиму клинку мастерской работы его владелец обязательно давал имя, причем чаще всего женское (если не предпочитал мальчиков, конечно). Как раз такой, достойный собственного имени меч и требовал сейчас барон.

— Сто пятьдесят золотых! — бухнул гном, когда Юрай прикоснулся к очередному клинку в том ряду "именных" мечей, к которому их наконец подвел Альтстафф. Но в этот меч просто невозможно было не влюбиться. Его лезвие отзывалась при ударе чистым и прозрачным тоном, тёмный блеск металла свидетельствовал о высочайшем качестве, и это же подтверждала неровная волнистая линия вдоль дола — тонкого желобка по оси лезвия. Меч был приятен в руке и отлично сбалансирован…

"Дайла, — услышал вдруг Юрай свой внутренний голос. — Тебя зовут Дайла, и ты останешься со мной".

— Сто пятьдесят, говоришь? — насмешливо переспросил хозяина лавки Зборовский, поймав выразительный взгляд своего товарища. — Вообще-то он и больше пятидесяти-то не стоит…

Гном широко распахнул глаза в притворном возмущении, готовясь к долгой утомительной торговле, но Владисвет тут же остановил его еще не начавшуюся речь короткой репликой.

— Получишь сто… хорошо, даже сто двадцать пять. Но только при условии, если ответишь сейчас на один простенький вопрос.

— И какой же это вопрос, позвольте полюбопытствовать?

Барон выжидательно посмотрел на Юрая, предоставляя решающее слово именно ему.

— "Поганое серебро". Если оно у тебя есть, продашь нам образец. Если нет — скажешь, где взять.

Какое-то время в лавке стаяла такая гробовая тишина, что можно было бы, наверное, расслышать не то что пролетающую мимо муху, а даже проползающего по ковру таракана.

— Какое-такое "поганое серебро"? В первый раз слышу, — отозвался наконец пришедший в себя Альтстафф.

— Ладно-ладно, не прибедняйся. Знают гномы, где и как его добывать, А ты ж у нас по металлам наипервейший специалист. Или с тобой по другому разговаривать придется? — в голосе Зборовского звучали металл и неприкрытая угроза.

— Ну и кто же это вам такое про гномов понарассказывал, ваша милость? Бабка-нищенка на сельском базаре или ведьма какая, мухоморов перекушавшая?

Вообще говоря, подобную реплику требуется произносить с ехидством и подковыркой, но сейчас голос хозяина лавки слегка подрагивал, и интонация насмешливого отрицания Альтстаффу не удалась. Плохой из него был актер, это уж точно — не то что в императорский театр, даже и в бродячую труппу фигляром не взяли бы.

Всё же, заданый вопрос требовал ответа. Юрай поколебался было, но бывают случаи, когда сухая бесстрастная правда действовует сильнее любой угрозы или выдумки.

— Хозяйка Эльбенборка сказала.

И, чуть помолчав, окончательно добил последним, смачно сказанным словцом:

— Лично.

Несчастный гном уже давно с трудом сдерживался, чтобы не вспылить: его и без того красное лицо сейчас напоминало готовый закипеть чайник. И теперь упоминание о легендарной деве эльфийской горы, с которой его покупатели якобы даже и поболтать успели, наконец-то вывело его из себя.

— Да враньё это всё! Так и знайте: враки и россказни. Никогда настоящие гномы с "поганым серебром" дела не имели и наперёд иметь не будут. Поганый это металл, страшный! Все нормальные металлы и сплавы портит, и пользы от него никакой.

— Так значит, настоящие гномы с ним дела не имеют, — вкрадчиво и неторопливо произнес Зборовский. После чего въедливо уточнил — Ну а если ненастоящие?

— Да и не гномы они вовсе, а поганцы, — в сердцах ответил Альтстафф, слегка снижая тон. — Это только люди их "черными гномами" прозвали, а так-то наши пути уже много веков назад разошлись. Кобольды, вот как они называются на самом деле. Кобольды, а никакие не гномы. Они одни с "поганым серебром" и водятся, чтобы хорошие руды портить и на истинные металлы ржавчину наводить. Век бы их не видел, поганцев.

— Но ведь видели же, достопочтенный?! — Владисвет был учтив, но настойчив.

— А, что с вами говорить, — махнул рукой гном. — Давайте деньги, забирайте свой меч и всего вам доброго, как говорится.

— Сто двадцать пять золотых, — напомнил барон. Добиваться желаемого словами он тоже умел неплохо, не только мечом махать.

— Поганцы они, сказал же я вам, — снова повторил Альтстафф, но теперь уже с жадным блеском в глазах. — Сами поганцы, и серебро у них поганое… Вот на Поганой Горе и найдете. На нечистую гору вам надо, на Фанхольмскую. Есть у них там пещера… А искать особо и не надо, ваш же нос вас туда приведет. Гору-то почему поганой прозвали, знаете? Из-за этой их вони. Только осилите ли вы тот смрад вытерпеть, если в гости к ним соберетесь, вот в чем вопрос.

Гном ехидно ухмыльнулся и, утерев пот со лба, уже спокойным и деловым голосом добавил:

— Деньги мои, клинок ваш. По рукам?!

…

Шагая по улицам, Юрай теперь каждую минуту радостно похлопывал по новому мечу, уютно упокоившемуся в прикрепленных к поясу ножнах у него на левом боку, и чистосердечно полагал, что все дела на сегодня уже сделаны. Но Зборовскому зачем-то потребовался аптекарь, причем прямо сию же минуту, и отложить это на завтра Влад категорически оказывался.

Ближайшая аптекарская лавка оказалась закрытой, но к счастью, между знахарем и продавцом мяса или, к примеру, кухонной утвари есть огромная разница: без услуг последних можно пару дней и обойтись, лекарство же может потребоваться в любой час дня и ночи. И всякий вступающий в аптекарский цех приносил торжественную клятву, что лавка его будет открыта для страждущих круглые сутки, без перерыва. Барону пришлось долго и громко стучать специальным молоточком по висевшей у входа медной тарелке со ступкой и пестиком, но наконец дверь всё-таки открылась, и фармацевт, старательно дожевывая остатки ужина, от которого его, судя по всему, оторвали надоедливые визитёры, недовольно спросил:

— Ну что там у вас стряслось, уважаемые? Жена помирает — или, наоборот, рожает?

— Вот тебе, милейший, для начала за беспокойство, сверх счёта…

Зборовский кинул торговцу пару монет. Поймав их, тот немедленно расплылся в услужливой улыбке:

— Чего изволят пожелать благородные господа?

— Во-первых, бадьянов корень. А во-вторых… — Влад вопросительно посмотрел на свежеиспеченного меченосца. — Что там тебе еще требовалось?

— Стеклянную склянку с крепкой пробкой. Небольшую, глотка на три-четыре, но чтобы пробка держалась как влитая.

Аптекарь показал рукой вглубь торговой залы.

— Склянку извольте присмотреть сами, милостивый государь. Которая понравится, та и ваша. А что касается бадьянова корня… Вам простую настойку или тройную?

— Порошок, — резко отчеканил Зборовский.

— Порошок? — удивленно переспросил продавец. — Дороговато это встанет, ваша милость, по три золотых за унцию. И вы же ведь с половины дозы потом неделю не заснете!

— Спасибо за заботу, господин аптекарь, но это пусть вас не беспокоит. Так что упакуйте мне две унции и… Юрай, ты там себе что-нибудь выбрал?

Юрай, тем временем, старательно разглядывал одну из витрин, одновременно сжимая в руке выбранную уже склянку.

— Любезный, а что это у вас здесь за диковинка такая?

Довольный хозяин неспешно подошел к покупателю, в котором опять проснулся прежний любопытный знахарь из Медвежъего угла. Перед ним в витрине, на листе белёного полотна, лежали небольшие, размером в спелую вишню, стеклянные шарики с тоненькими хвостиками.

— А это, изволите ли видеть, наша последняя забава, и притом прелюбопытнейшая. Батавские капли называется. Если желаете посмотреть, как они работают, или приобрести — по серебряному "герцогу" за штуку.

Серебряный "герцог", по правде сказать, был более чем неплохой ценой — целых двадцать пять осколов. На эти деньги можно было сытно пообедать в лучшей таверне города, с вином и сыром на закуску, да еще и на квас подавальщице осталось бы.

— И что же такое в ваших каплях сокрыто, за такую-то цену?

— А вы посмотрите, господа, не пожалеете. Люди вы состоятельные, как я погляжу, и еще один серебряный "герцог" впридачу к шести золотым и трем серебряным (именно столько стоит ваша склянка, милорд) вас явно не разорит.

— Ну ладно, показывай свою диковинку, — великодушно разрешил Зборовский, донельзя довольный тем, что сходу приобрел все, что им сейчас требовалось.

— Только вы извольте отойти подальше, господа, а то забава сия небезопасна.

Аптекарь поправил свой белый фартук, а потом вытащил откуда-то и нацепил на лицо белую же маску, оставлявшую открытыми только узенькие щелочки для глаз. После этого он, одев тонкие вязаные перчатки, осторожно подхватил пальцами один из стеклянных шариков и перенес его на прилавок. И, наконец, вооружившись маленькими щипчиками, надломил этой прозрачной "вишенке" ее хвостик.

Хрясь!

Шар издал резкий треск и…. просто исчез, рассыпавшись в мельчайшую стеклянную пыль.

— Магия? — заинтересованно спросил Юрай. — Я и не знал, что стекло можно зачаровать, это же не металл и не живая тварь…

— Нет, господа, не волшебство это, а мастерство. Потрясающее воображение мастерство стеклодувов из града Батау, что в имперской провинции.

Имперской провинцией называлась та часть Вестенланда, которая принадлежала непосредственно короне, а не вассалам императора. Графство же Свейн (тьфу ты, Суэйн, пропади оно пропадом) располагало собственным графом и к имперской провинции, соответственно, не относилось.

— Ну что же, друг аптекарь, спасибо за диковину. Это было занимательно, вне всякого сомнения. А теперь — заверни нам, будь любезен!

…

— Интересные капельки, однако же, — хмыкнул Юрай, когда они вышли наконец из аптеки и неспешным шагом двинулись обратно к "Серебряному козлику". — Впредь будем знать, где в Круге Земель лучшие стеклодувы.

Он остановился и посмотрел Владу в глаза.

— Ну а теперь объясни наконец, зачем тебе так срочно потребовался бадьянов корень?

Зборовский аккуратно взял своего спутника за плечи и развернул обратно вдоль дороги.

— Значит, так. Идем прямо и без остановок, не торопясь. И главное — не оборачиваемся.

Барон грубо выругался вполголоса.

— Гости у нас ожидаются сегодня ночью, незваные и неприятные. Ты видел глаза Альтстаффа, когда он кольцо у тебя на руке разглядел? Что ж ты думаешь, гном-оружейник мифрил не распознàет? Наверняка тут же побежал в воровскую гильдию, работку им предложить на сегодняшнюю ночь. Один хвост за нами уже топает, но это только так — адрес уточнить. А само веселье начнется уже заполночь, не раньше. Так что спать нам сегодня не рекомендуется.

В животе у Юрая как-то нехорошо скрутило, и больше до самой таверны он не проронил ни слова.

…

Воровка никогда не станет прачкой, тут не поспоришь. Но даже и внутри воровского мира есть своя специализация. Вот карманник, скажем, это одно, а домушник — совершенно другое. Один работает днем на базарах, другой ночью по чужим хатам промышляет. Нормальное разделение труда, никто друг у друга хлеб не отбивает: за чужую работу настоящий профессионал даже и не возьмется.

Тем более не стоило нанимать воров на такое дело, где нужен не вор, а грабитель. В этом и заключалась главная ошибка жадного хозяина оружейной лавки, у которого разом снесло крышу при виде мифрильного кольца на пальце сегодняшнего покупателя. Но Альтстаффа можно было понять. Кольцо из настоящего "эльфийского серебра"- это же не фунт изюму, не просто многие тысячи в золотой монете, если вдруг какому-нибудь дураку и придет в голову такое кольцо продавать. Нет, мифрил — это легенда, ожившая въяви. Это память, боль и несбыточная мечта каждого гнома, от двухлетнего малыша, который еще и настоящего кузнечного молота в руках не держал, и до запямятовавшего по старости своей собственный возраст старейшины, которому уже не по наковальне молотить, а только по задницам своих непослушных пра-пра-правнуков. Это — страсть, и страсть неодолимая, особенно для настоящего мастера по металлу, каким Альтстафф и был. На самом деле ведь был, а не считал себя сам, и среди других таковым считался вполне заслуженно!

А теперь увидеть несравненный металл древних преданий наяву, и где? На руке какого-то заносчивого хлюпика из высоких7?!

Благодарение Тинктару, у оружейных дел мастера имелись знакомства в фанхольмской гильдии воров. Те тоже были подлинными мастерами своего дела и славились тем, что способны на ходу стащить у бабы нижнюю юбку, да так, что она этого и не заметит. А уж стянуть кольцо с пальца у спящего сладким сном иностранца, казалось бы, легче простого…

Да, про Юрая старина Альтстафф все правильно понял… ну, или почти правильно. Но вот в отношении его приятеля хитрозадый гном, увы, ошибся, причем ошибся основательно и безнадёжно, приняв того за салонного "вояку", пусть даже и худо ли, бедно, но разбирающегося в оружии. Зборовский был не только крепким воином, но и ушлым придворным, а во второй жизни, не забудем, еще и вампиром. Он многое повидал на своем веку и поэтому моментально просчитал весь нехитрый расклад, едва лишь заприметив всплеск жадного изумления в глазах торговца, распознавшего мифрильное кольцо на пальце Юрая. Фактор внезапности был потерян: воров сегодня ночью ждали, и ждали отнюдь не с голыми руками. В своем вампирском облике Влад по части слуха и зрения, особенно в ночи, еще и раньше любому вору людской породы мог бы дать сто очков вперед, а уж после достопамятной встречи с Танненхильд — так и все двести. И когда среди глубокой ночи дверь в комнату полупустого из-за траура трактира, где ночевали энграмские путешественники, беззвучно приотворилась, в шею заглянувшего в дверной проем вора столь же беззвучно вонзились острые вампирские клыки, и через минуту с первым из мастеров поживиться чужим добром было покончено.

— Их пятеро, — незадолго до этого прошептал в кромешной тьме барон на ухо Юраю. — Боевая пятерка воровской гильдии. Один войдет сюда, остальные страхуют: один в коридоре, второй в общей зале, и еще двое снаружи, у нас под окном. Амулет с заклинанием сна они уже задействовали.

Именно для того, чтобы не поддаться насылающему непробудный сон волшебству, и понадобился Зборовскому на сегодняшнюю ночь порошок бадьянова корня. Оба энграмца уже приняли лошадиную дозу этого снадобья — по унции на брата — пару часов назад, перед тем, как погасить все свечи и сделать вид, что ложаться спать. Разболтав порошок в кружке с красным вином, разумеется: на вкус он оказался порядочной гадостью.

Зато теперь Влад мог вволю прополоскать рот роскошным напитком, от вкуса и аромата которого он уже давно отвык — настоящей людской кровью, а тем более кровью врага. Сказано ведь, что иной человеческой крови господин барон уже давно не употребляет. А потом молчаливые минуты в темноте потянулись дальше, с той лишь разницей, что к двоим жильцам трактирного нумера прибавился еще один персонаж на полу, обескровленный и медленно издыхающий.

— Ушли, — снова склонился Зборовский к уху Юрая. — Сейчас будут решать, что делать дальше: посылать второго вора или ломиться сразу вчетвером. Думаю, что пошлют второго. Но на то, чтобы договориться и выбрать, кого именно, у них уйдет какое-то время. Так что я хлебну тем временем еще пару глотков от этого жмурика, пока он окончательно не окочурился. — Влад со вкусом облизнул клыки. — А ты на всякий случай прикрой меня со стороны окна. Дверь, если что, я беру на себя.

Давно забытый вкус человеческой крови слегка затуманил голову барону-вампиру. Или он просто недооценил алчности предводителя воровской пятёрки? Тот ведь хорошо знал старину Альтстаффа и ни минуты не сомневался в том, что срочно понадобившееся гному кольцо стоит гораздо большего, чем цена, которую назвал заказчик и половина которой была обещана Гильдии и исполнителям. Поэтому кольцо надо было получить немедленно и во что бы то ни стало, "а вот отдавать ли его Альтстаффу и если да, то за какую цену — это мы еще посмотрим".

И четверо лиходеев-мастеров ломанулись напрямую, чего ни один уважающий себя разбойник делать никогда не стал бы. Вместо этого, двоих путешественников следовало подкараулить на дороге, в чистом поле и среди бела дня, а не в маленькой комнате, где из-за тесноты численное превосходство нападающих ничего не значило, а все решала ловкость и быстрота движений. И потому, когда дверь снова распахнулась, на сей раз с треском от удара ногой, а к потолку взлетел очередной колдовской амулет, заполнивший помещение ослепительным бело-голубым светом, первый из оставшихся воров (впрочем, теперь уже грабителей, если быть совсем точными) просто пролетел мимо Зборовского, располагавшегося в этот момент вовсе не в своей кровати, а на полу у надкушенного тела. А тот, гибким движением вставая с пола, одновременно успел выхватить меч и всадить его снизу в тело второго вора, входившего вслед за первым.

— Эх, коротка кольчужка! — только и успел вздохнуть бедолага, оседая на пол, а Зборовский тем временем уже полностью стоял на ногах, развернувшись обратно к первому из нападавших.

Третьего из бандитов, который мощным ударом снаружи высадил окно вместе со ставнями и сунулся было внутрь, принял на свой меч Юрай. Возможно, первый в истории удар его "Дайлы" получился и не слишком изящным, напоминая скорее удар дубиной, нежели мечом — но он был сильным и, самое главное, своевременным: оглоушенный нападавший так и застрял на подоконнике с одной ногой внутри, а другой снаружи, преградив тем самым проход последнему вору. Этим последним был, естественно, старший из воровской пятерки. Дураком он, впрочем, вовсе даже не был и, моментально оценив сложившуюся ситуацию, предпочел ретироваться. Улов уловом, а жизнь дороже.

Тем временем Зборовский, которого пара глотков свежей крови впридачу к ударной дозе бадьянова корня вогнали в наилучшую форму, несколькими резкими ударами прикончил своего второго противника и теперь взял на себя командование над застывшим в нерешительности Юраем:

— Что стоишь? Бей!

Меч гномской работы, как выяснилось, своей цены стоил: его острие вошло в легкую кольчугу застрявшего в окне вора, как в дыню или тыкву, и выбежавшие на шум хозяин заведения и несколько его приехавших на похороны дочери родственников застали лишь четыре остывающих трупа.

— Упыри это, упыри, — медленно и доходчиво произнес Влад, глядя прямо в глаза ошеломленному трактирщику. — За телом твоей дочери приходили, понятно? Только мы их не пустили. Так завтра городской страже и расскажешь. Помоги только эту падаль прибрать, и хорошо бы их сжечь еще до утра. А нам на остаток ночи изволь сыскать другую комнату, с целыми дверями да окнами.

И он демонстративно передернул плечами:

— Холодает тут, понимаешь ли…

 

30. Предсказание и обретение

Во имя Двух Богов и во славу их!

Доподлинно знаю: приùдет день претворения, настанет час могущества, и свершится издревле предначертанное.

Доподлинно знаю: воссияет в ночи звезда полýдня, и смерть, запертая в узилище, впитает в себя свет её. Растечется по каплям вчерашняя твердыня, и мужем обратится дева юная. Первыми станут последние, ученики же научат мудрости учителей своих.

Доподлинно знаю: огнём подземным и хладом небесным испытана будет земля из края в край, но омоется она слезами безутешных и укроется власами неподвластных суду мирскому. Падшая дочь возвысится, и причислит её безмужняя жена к семье своей.

Доподлинно знаю: обретут убежище гонимые и восстанут они заново из безвестности в силе и славе повсеместной.

Доподлинно знаю: близятся уже Трое, несущее зерно мудрости, Четвёртая же примет его в лоно благодатное. Бархатом вешних трав приласкает всякого сущего плод её, но он же и раздерёт в клочья когтями звериными. Не останется в Круге Земель ни единой твари, ему неподвластной, будь то человек или тролль, гном или оборотень, ведьма или вампир. Склонятся пред ним маги и жрецы, титулованные и чернь, поэты и батраки — склонятся долу, понеже бысть он осенен милостью обоих богов.

Знаю сие доподлинно, ибо ниспослал мне откровение Арман первотворящий в бесконечной доброте и мудрости своей. Слушайте же божественную истину не ушами, но сердцами — и не говорите, что не слышали.

— Даже и не знаю, что вам сказать, почтенный Бахрав, — неторопливо проговорил жрец, осторожно откладывая в сторону ветхий пергамент. — Запись древняя и ценная, вне всякого сомнения. Любой музей не пожалеет золота, чтобы приобщить ее к своему собранию: что императорский в Хеертоне, что сокровищница при дворе падишаха в Шахваре, не говоря уже о нашей храмовой библиотеке.

Абу-Фаризи остановился на несколько мгновений, обдумывая свои следующие слова. Его густые черные брови озабоченно сдвинулись к переносице, на венчавшем узкое лицо высоком лбу прорезалось несколько морщин, а и без того широкие уши Его Святейшества, казалось, оттопырились еще сильнее.

— Что же касается истинности и боговдохновенности самого откровения… Боюсь, что не могу сказать ничего определенного. Принадлежит ли пророчество самому Исмахану, — да пребудет над нами мудрость и величие его — как это указано в тексте, и если да, то насколько полно и правильно записаны слова пророка? Этот вопрос решать не мне, но всешахварской жреческой коллегии, если даже не высшему межхрамовому собранию. В любом случае, документ должен быть тщательнейшим образом обследован и изучен. И если вы, господин губернатор, любезно согласитесь предоставить сей, найденный в Вашей провинции, пергамент для надлежащего изучения в наш шахварский храм…

Сделав выразительную паузу, первосвященник дождался утвердительного кивка своего собеседника и уже более твердым и уверенным тоном продложил:

— … то я совершенно уверен в том, что не зря потратил свое время на поездку в самый отдаленный уголок халифата. Да пребудет с вами, господин Бахрав, благословение Творца нашего Армана — с вами и с опекаемой вами губернией.

И, нисходя от храмового к мирскому, добавил:

— Разумеется, его сиятельному величеству будет должным образом доложено о вашем рвении и доблестном труде на благо церкви и государства. И вы, ваше превосходительство, можете не сомневаться в том, что подобные заслуги будут должным образом оценены.

…

— Бу-бу-бу, — тихо подумала про себя Айюль, тайно слушавшая беседу отца с прибывшим из столицы первосвященником из-за плотной парчовой занавеси, отгораживавшей маленький личный кабинет губернатора от парадного зала, где тот имел честь принимать сейчас высокого столичного гостя. — Теперь они еще полчаса будут друг перед другом расшаркиваться, хотя всё, что можно было бы сказать по существу, уже давно сказано.

И крупная дама в ниспадающем до пола тяжелом платье бирюзовой с золотом расцветки брезгливо поморщилась. По всем понятиям ей, старшей дочери губернатора, полагалось бы сидеть сейчас на женской половине своего дома, помыкать младшими женами любезного супруга, наводить страх на служанок и нянек, а также зорко следить за тем, чтобы многочисленные дети были одеты, обуты, накормлены и надлежащим образом воспитаны. А вместо этого?!

За Рустама ее просватали, когда малышке не было еще двух лет, а выдали замуж сразу же, как стало дозволено — в пятнадцать. Сын крупнейшего торговца, державшего в своих руках всю торговлю рисом и шелками на необъятных просторах Шахваристана, был прекрасной партией для Айюль абу-ль-Бахрави, дочери самого Бахрава. И, наверное, они могли бы стать прекрасной крепкой семьей… Но богатство родителей слишком часто становится проклятием их детей — в этом различие между той властью, которую приносят деньги, и теми деньгами, которые приносит власть. Сама Айюль с детства была воспитана в осознании своего долга и ответственности перед родителями, перед младшими и перед честью рода. Любезный же муженек пошел по легкому пути, обретая радость в дурман-траве и продажных девках. Девиц скоренько сменили молоденькие мальчики, дурман-траву — "чжэнгойская дурь", а скабрёзный трёп в компании таких же пропойц и весельчаков чем дальше, тем сильнее заполнялся богохульством и поношением высочайших особ. И когда отец-торговец вместе с тестем решились вмешаться, им уже оставались на выбор лишь самые крайние меры: Рустамчик был практически невменяем и ничего, кроме новой порции дури, его в этой жизни уже не интересовало.

Так что ныне её досточтимый супруг изволили навечно пребывать в "домашнем пансионе" на территории одного из отдаленных губернаторских владений, который отличался от шахского зиндана разве что хорошей кормёжкой и незлобивостью тюремщиков. Но запоры и решетки в этом "пансионе" были точно такими же, как в лучших государственных тюрьмах.

А сама Айюль, лишенная возможности обрести счастье в супружестве, ведении дома и материнстве, стала вместо этого первым помощником отцу в его государственном служении. Мало кто знал о ее роли, о степени осведомленности в делах провинции и о том, что ни одного важного решения Его Превосходительство не принимает, не посоветовавшись прежде с дочерью. Мало кто знал достоверно, это так, однако же подозревали очень и очень многие, и поэтому недостатка в лести, попытках подкупа или соблазительных предложениях Айюль-ханум уже давно не испытывала. — благо, слава Арману, корыстной она не была, да и слабостью на передок тоже не отличалась.

И теперь она снова возвратилась мыслями к тому пергаменту, который обнаружила, разбирая сундуки отцовской сокровищницы, собранные еще дедами и прадедами. И на который обратила внимание отца, справедливо предположив, что подобная редкость может заинтересовать Его Святейшество. Что, в свою очередь, сможет улучшить отношения между Шахваром и их отдаленной, но богатой провинцией, на которую многие в столице начинают уже косо посматривать.

— Нет, ну надо же, "безмужняя жена"! Словно про меня сказано, не приведи Арман. Еще и падшую дочь какую-то приголубить, Тинктаровым попущением… Ладно, проехали. Что там дальше у отца в программе, совещание о налогах и податях?

…..

Всё в этой жизни когда-нибудь случается в первый раз.

Разумеется, ни единому смертному не дано вспомнить своего первого шага или первой ложки каши в младенчестве. Но тот миг, когда ты в первый раз сел на лошадь, или первый день ученичества — это запоминается навсегда. И первый раз, когда родители привели тебя в храм, и первая встреча с магом. А твоя первая женщина… и уж тем более, твой первый мужчина, если ты девушка, точнее, была ею до того…

И самый первый из тех, кого ты убил.

Первая кровь.

Первая смерть от твоей руки.

До сегодняшней ночи убивать Юраю не доводилось еще ни разу. Спасать односельчан от смерти своими травами и настойками — это завсегда пожалуйста. Заехать ближнему по морде, случалось, конечно, и не раз, по пьяному-то делу — куда от этого в деревне денешься. Но вот так, чтобы в здравом уме и трезвой памяти порешить кого-нибудь насмерть? Никогда. И разбойники за Змийгородом здесь не считаются, не надо! Во-первых, тот магический удар был спонтанным и неуправляемым, почти не зависящим от его сознательной воли. А во-вторых, Юрай и сам не знал толком, убил ли тогда хоть одного из лихих "робят" или нет — его ж самого выкинуло за тридевять земель да в таком бессознательном состоянии, что очнулся он только у Всесвята, а обо всем случившемся по дороге в Новый Удел мог лишь догадываться по рассказам Зборовского.

Наверное, именно поэтому и не находил себе сейчас места бывший алхимик, раз за разом вспоминая командный òкрик барона, свой собственный удар мечом и предсмертный хрип вора в оконном проеме. Порошок бадьянова корня тоже исправно делал свое бодрящее дело, и о том, чтобы забыться теперь сном, оставалось только мечтать. Сам Влад ушел вместе с хозяином и его родней, сжигать трупы бандитов — придуманную бароном легенду надо было поддерживать, а с трупами вурдалаков и упырей полагается поступать именно так. Здесь Юрай в очередной раз поразился изобретательности Зборовского и быстроте его реакции: хозяин заведения мгновенно зауважал путешественников еще больше, а к прибытию стражников поутру никаких следов от трупов уже не останется, одно лишь дворянское слово барона, подкрепленное свидетельствами трактирщика и его родни. И — никаких неприятных вопросов.

Юрай с удовольствием пошел бы сейчас вместе со всеми остальными, но просто не смог — дрожали руки, да и ноги тоже не слишком хорошо держали. А оставаться в таком раздрызганном состоянии совершенно не хотелось: жизнь есть жизнь, и дело движется к тому, что в будущем ему придется убивать еще не раз и не два, хотя бы это и было распоследним из занятием, о которых он мог мечтать — он, все последние годы только лишь лечивший и помогавший. Но нервная дрожь и напряжение во всём теле отчаянно искали выхода, просто требовали разрядки…

Мысль пришла в голову внезапно и неожиданно. Мысль простая как бревно и, казалось бы, лежащая на поверхности. Мысль, до которой он должен был бы додуматься сразу же…

— Кольцо!

Если Вайниэль смогла активировать подаренное валькирией кольцо, если это кольцо "знает" теперь свой металл, пусть даже и не принадлежащий здешнему миру… И ведь оно уже вбирало в себя раньше и холод Эльбенборка, и жар эльфийского лона!

И теперь Юрай, старательно вспоминая давние полузабытые уроки в школе при Университете, а заодно и более свежие наставления Энцилии перед отъездом из Вильдора, попытался ощутить бушевавшую в нем пробуждённую Силу. Ощутить, прочувствовать, принять в себя и собрать потом всю её в одном месте — в том пальце, что был опоясан полоской переливающегося жемчужными и перламутровыми бликами металла.

Поначалу он не ощутил вообще ничего. Но постепенно, пусть не с первой попытки, что-то начало получаться. Вот в однородном течении пронизывавших его стихий (оказывается, он снова начал их чувствовать!) стали появляться какие-то сгустки. Потом эти сгустки начали слипаться между собой — подобно тому, как собираются вместе мельчайшие крупинки масла, когда пахтаешь сливки. Наконец, поток силы, отчетливо окрашенный теперь уже в зеленоватые тона (стихия огня, стало быть!) закружился по кольцу, вбирая в себя напряжение и дрожь начинающего волшебника. Этот поток кружился все быстрее и быстрее, постепенно вовлекая в свое движение и новый, оранжевый слой (вода? снег? холод?), к самому же Юраю все увереннее приходило успокоение и ощущение равновесия. И когда в их новую комнату вошел пропахший дымом костра и отдающий холодом ночной улицы барон, он застал своего товарища совершенно спокойным, собранным и созревшим для следующего шага.

— Смотри-ка, уже светает. Ну что, служивый, позавтракаем — и на Фанхольмскую гору?

…

По сравнению с Эльбенброком, и уж тем более с Двурогом, который, полностью оправдывая свое название, парой заостренных пиков-близнецов царственно вздымался надо всей горной грядой, — по сравнению с ними располагавшаяся западнее и давшее название городу Фанхольмская гора казалась вовсе не горой, а скорее невысоким пригорком, со своей изрядно стертой кособокой верхушкой и ступенчатым склоном, на уступе которого навечно застряла тоненькая полоска тумана. Внимательному взгляду открывались и следы, оставленные в теле горы поколениями гномов — тех самых, что некогда добывали здесь самородные медь и серебро, да и вкрапленными в породу мелкими золотыми чешуйками тоже не брезговали. Но все металлоносные жилы были уже давно выработаны, и на память о былых стараниях горнодобытчиков остались только испещрившие гору многочисленные шахты, штольни и штреки — старые, полуобвалившиеся, заросшие бурьяном и мелким кустарником…

Изо всех многочисленных входов в тело Фанхольмской горы Юрая со Зборовским интересовал сейчас только один — тот, откуда отчетливо доносился странный, незнакомый и весьма тошнотворный запах. Поначалу этот душок воспринимался просто как досадная помеха, но по мере приближения к пещере кобольдов источаемое ею зловоние становилась все сильнее и все отвратнее. О да, теперь можно было очень хорошо понять жителей Фанхольма и его окрестностей, которые прозвали гору нечистой и предпочитали обходить ее стороной, и подальше. Но путешественникам, как ни печально, надо было сейчас именно туда, к источнику этого смрада и зловония, и они упрямо продвигались вперед и вверх — благо особого мороза, не в пример давешним высотам Эльбенборка, не замечалось, да и налетавшие порывы ветра иногда чуть развеивали гадостные испарения, позволяя вдохнуть глоток-другой относительно свежего воздуха. Один раз Зборовского все же вытошнило на слегка припорошенный мокрым снегом склон, но Юраю, более привыкшему к отвратным запахам своих алхимических процедур, пока еще удавалось удерживать свой желудок от извержения. И они осторожно, но неуклонно шагали теперь именно туда, куда им столь настойчиво не советовали сейчас себя совать их собственные носы.

Впрочем, человек ко всему привыкает. Говорят, что даже и к виселице: сначала подергается-подергается, а потом, глядишь, и привыкнет. Вот так же и к нынешнему тошнотворному смраду: войдя в узкий полуразрушенный лаз, откуда исходили раздражающие миазмы, оба энграмца с удивлением почувствовали, что дышать стало как бы даже и легче. А впереди обнаружились разрежавшие темноту пещеры отсветы огня, и куда им направляться дальше, сомнений уже не оставалось.

…

— Трор, Рафф, вы только поглядите, кто к нам пожаловал! Людишки — ай да оказия какая!

Одноглазый Хайек, завидев гостей, захохотал высоким и хриплым, каким-то каркающим смехом, отчего нерасчесанные космы на его голове затряслись в веселом непотребном танце. Два других кобольда, сидевшие вместе с ним за крепко сколоченным деревянным столом перед очагом, пылавшем в дальней стене широкой, но приземистой пещеры, поспешно хихикнули в ответ. Оба брата были заметно крупнее своего предводителя — но, в отличие от него, уже практически не имели волос на голове, отчего их крючковатые провалившиеся носы и морщинистые уши придавали вытянутым лицам еще более злобное выражение. Сам же старший кобольд, невысокий и круглолицый, мог бы, наверное, даже показаться довольно милым и забавным, на манер рыжего клоуна, если бы не уродовавшее его лицо огромное бельмо вместо правого глаза.

— Чего припёрлись, короеды? Вас здесь только не хватало… Золото свое ищете, серебро с медью, железо да олово? Нет их у нас, да и у вас самих тоже никогда уже не будет!

И Хайек снова захохотал, чрезвычайно довольный как самим собой, так и той гадостью, которую он приготовил этим жалким отродьям, только лишь и умеющим, что топтать землю по поверхности. Одно слово, короеды.

Не только Юрай, но даже и многое повидавший за время своей службы Влад Зборовский был слегка ошарашен столь нелюбезной встречей. Конечно, то немногое, что было известно об этом народце, описывало кобольдов как натур склочных и пакостливых, но оба энграмца сходились на том, что пакостей тех следует ожидать чуть позже, исподтишка. А так, чтобы с места в карьер… Звезды на небе, что ли, неудачно стали, или просто день неподходящий выдался?

Предводитель кобольдов тем временем продолжал брызгать желчью, явно не собираясь останавливаться.

— Нет, нет и еще раз нет! Одно только это слово у меня для вас и найдется, слышали?! "Не-е-ет". Ни одного из ваших пяти металлов нет! Сказано. — Хайек раздраженно высморкался в руку. — И совета вам тоже не будет, да и подмоги не ждите. Можете убираться себе восвояси, а здесь вам искать нечего.

— Так мы ведь и ищем как раз то, чего нет, любезный — барон сумел-таки вклиниться в кликушеские заклинания карлика.

— Пяти металлов нам маловато будет, уважаемый, — поддержал его Юрай. — Нам шестой нужен. Тот самый, которого вроде бы как и нет! Как раз по вашей части, достопочтенный, я не ошибся?!

Теперь настал уже черед лохматому старшине кобольдовской артели озадаченно приумолкнуть.

— Это какой же еще такой шестой метал? — осторожно и вкрадчиво спросил Хайек после долгой паузы, как бы нащупывая ногой твердую кочку в болоте разговора. Его невидящий белесый глаз нервно задёргался, производя еще более жуткое впечатление, чем прежде, хотя всё остальное лицо оставалось невозмутимым и словно замороженным.

— Да тот самый, который только вы добывать и умеете. Гномы его "поганым серебром" кличут, людские горняки да металлурги — "обманным", а уж подлинное его имя вы нам сами и назовете. Больше ведь оно никому не ведомо?

— Хе, — хмыкнул старший кобольд и обернулся к своим прятелям. — Слышь, чего людишки захотели?!

Братья хором хихикнули, но как-то недоуменно, не понимая толком, какой реакции ожидает от них "старшòй". Но когда Хайек возвратился взглядом к Юраю со Зборовским, в его глазах сверкала хитрая злость, явно предвещая какую-то каверзу.

— Ну и как же вы его забирать собираетесь, если от меня получите? В карман положите или в рюкзачишко свой? — Кобольд скептически окинул взглядом заплечные мешки своих незваных гостей.

— Да нет, отчего же, — Юрай неторопливо скинул свою рюкзак. Чуть повозился, развязывая горловину, но потом осторожно достал из него приобретенную у аптекаря стеклянную склянку и протянул Хайеку. — Вот сюда и нальём.

— И откуда ж вы на мою голову такие умные?! — разочарованно вытянулось лицо кобольда. — А не боитесь?

— А чего нам бояться, уважаемый? Вы сами-то пока еще живы! Вот и мы уж как-нибудь да продержимся.

Зборовский тем временем весь подобрался и незаметно положил руку на рукоять меча, готовый действовать в любой момент. От него не укрылось то, как вспыхнул единственный видящий глаз хозяина пещеры в том момент, когда тот, принимая склянку у Юрая, заметил мифрильное кольцо у него на пальце. Но на этот раз тревога оказалась напрасной.

— Ну что же, короед, — обратился кобольд теперь напрямую к Юраю, оставив барона где-то побоку. Скорченная при этом мина не предвещала алхимику ничего хорошего, но никакой непосредственной угрозы при этом тоже не несла. — Просишь ты у нас то, чего не бывает, а сам при этом на пальце тоже носишь такое, чего давным-давно уже в здешних краях не видывали…

Хайек слегка помедлил, прежде чем продолжить.

— Будь по-твоему! Получишь ты свое текучее серебро, и даже истинное имя этого металла тебе открою. Однако же заплатить за него придётся… И плата будет под стать товару — как раз то, чего нет. Готов?

— Платить тем, чего нет — это чем же таким?

— А вот это ты узнаешь только после того, как согласишься. Если согласишься, конечно. — И кобольд захихикал прежним пакостным смешком.

Юрай в нерешительности посмотрел на своего товарища — в словесных баталиях и хитросплетении условий и оговорок барон был явно сильнее и опытнее. А покупать втёмную очень не хотелось, особенно учитывая славу кобольдов как обманщиков и мошенников. Но условие Хайека как бы ничем особенным не грозило: с тем, чего нет, вроде и расставаться не жалко…

Дождавшись от Влада еле заметного утвердительного кивка, алхимик решился.

— Готов.

— Ха-ха-ха, — радостно откликнулся одноглазый кобольд, — вот и договорились. Подставляй свой бутылёк!

Конечно, в принципе алхимик знал, чего ждать: объяснения Вайниэль были подробными до мельчайших деталей. Но одно дело знать по рассказам, и совсем другое — увидеть собственными глазами. Зрелище серебристого потока, перетекающего из кобольдовского кувшина в принесённую от аптекаря склянку, завораживало без всяких заклинаний: льющийся металл, причем не докрасна раскалённый, как это бывает, например, при выплавке железа, а, наоборот, отдающий ледяным холодом! Текучий, струящийся и рассыпающийся на дне сосуда мельчайшими неуловимыми шариками, которые в следующее же мгновение снова сливаются в единую округлую массу… Даже привычные к работам с "обманным серебром" помощники Хайека не удержались и поднялись со своих мест, чтобы полюбоваться его течением. Во все глаза смотрел и Зборовский, хотя и не теряя осторожности и подозрительности. А залюбовавшийся на текущий металл Юрай едва не упустил момент, когда надо было остановить кобольда. Но всё-таки успел в последний момент опомниться:

— Стоп-стоп-стоп, хозяин! Только до середины, не больше.

— А чего ж так? Плата от расхода не зависит! — усмехнулся Хайек, но тем не менее послушно приподнял и отставил свой кувшин, оставив юраеву склянку заполненной чуть больше чем наполовину. — Вот тебе твой металл, которого нет.

В смрадном и тяжелом воздухе тут же стало еще одним металлом больше: это был тот металл, которым зазвенел голос кобольда.

— Внемли истинному имени сего текучего металла: зовется он…

Хайек вдохнул поглубже и повторил еще раз, выделяя ударениями каждое слово, словно забивая гвозди в доску или ударяя зубилом по камню:

— Зовется он на истинном наречии… ртуть.

Раскатистое "ррр" и почти свистящее "ттть" приглушенным и наводящим ужас эхом отдались от стен пещеры. Но еще большим ужасом отозвалась в голове та цена, которую назвал своими последними словами хозяин пещеры и властелин ртути:

— А заплатишь ты за него… девством своей великой княжны!

И он снова захохотал, но на сей раз уже не хрипло, а громогласно, едва ли не заклиная. Или — словно произнося смертный приговор.

— Тем самым, которого нет!!!

 

31. В столицах и на окраинах

Неожиданный визит высокого чжэнгойского гостя пришелся совершенно некстати. Дел у Клариссы и без того было по самое "не могу" — столько сумел наворотить за сравнительно недолгий срок своего пребывания на посту верховного мага её предшественник, Вачи Сальве. И что самое печальное, не по злому умыслу ведь наворотил, а исключительно по причине собственной бестолковости и самоуверенности, каковые князь Ренне поначалу счел было за деятельность и мастерство. О чем монарх, кстати, впоследствии успел пожалеть не раз и не два. "Вот уж действительно, — мысленно вздохнула верховная волшебница, — недаром в народе говорят, что услужливый дурак опаснее врага!"

Главной задачей её предприимчивого предшественника было, судя по всему, произвести впечатление на правителя: лорд Сальве старательно вкладывал магическое воздействие не там, где оно более всего требовалось, а прежде всего там, где оказалось бы наиболее заметным. Ну зачем, спрашивается, нужно было посредством заклинаний заделывать трещины в стенах княжеского дворца, и уж тем более столешницу парадного обеденного стола? Пара каменщиков и умелый столяр вполне справились бы с такой мелочью безо всякого волшебства. Любому понятно, что никакой запас магической силы не безграничен, да и насыщать ею пространство можно только до определенного предела. Вот и трещала по швам защита монарших персон от дальновидения, теряли за считанные дни силу приготовляемые в обсерватории амулеты, а маги всех остальных городов Энграма, кроме столицы да еще разве что Эгедвереша, оставались и без помощи, и без присмотра. И все ради того, чтобы пусть пыль в глаза их высочествам! А разгребать эти завалы приходилось теперь ей, Клариссе.

Так что можно повторить еще раз: неотложных дел и забот у графини Мейвенберг оставалось выше крыши. Надо ведь и повседневной рутиной заниматься, и за помощниками и младшими магами прислеживать, а тут еще у Энцилии д'Эрве — ее гордости и надежды, а с некоторых пор уже и ближайшей помощницы — постоянно какие-то проблемы возникают: то с его высочеством, то с настоятелем "темного" храма…

— Простите, экселенц. Спрашивая о свежем пополнении в наших рядах, вы имели в виду леди Энцилию?

Нгуен, а если уж совсем официально, то его сиятельство Нгуен Эффенди, верховный маг и волшебник империи Чжэн-Го, свалился на голову донельзя замотанной волшебницы совершенно непредвиденно и был поначалу воспринят ею исключительно как досадная надоедливая помеха, от которой, к превеликому сожалению, никак нельзя отмахнуться. Эдакий жужжащий чжэнский шершень, причём превосходящий ее саму по магическому рангу (ну как же, несменяемый член Коллегии), да в придачу к тому еще и состоящий в прекрасных отношениях с великим князем. Вот же принесла нелегкая! Впрочем, через несколько минут, успокоившись, Кларисса решила, что чему быть, того не миновать, и — так уж и быть — ради высокого гостя отложила на завтра все намеченные было дела. Не сказать, чтобы она была напрямую обязана Эффенди своим нынешним высоким положением, но определенную роль в ее назначении он все же сыграл, и ей не хотелось бы показаться неблагодарной.

Зато теперь, когда день вплотную приблизился к вечеру, а все положенные по протоколу телодвижения уже проделаны — и обзорная экскурсия по Обсерватории с посещением всех сколько-нибудь значимых отделений, и торжественный обед во дворцовых апартаментах Конклава, и встреча с учениками и помощниками — вот теперь можно было и позволить себе слегка расслабиться за парой бокалов вина в приятной компании коллеги-мага. Тем более, что тем для разговора хватало с избытком. Несмотря на прежнее, достаточно долгое пребывание сегодняшней графини Мейвенберг при дворе в ранге Высокой Волшебницы и на её успевший уже поднакопиться опыт полновластного управления всеми магическими делами Великого Княжества, многое всё же оставалось непроясненным: и её собственная роль в Конклаве, на шаг позади "большой пятерки", и нынешняя степень влияния архимага на князя Ренне… Но особенно интересовали волшебницу планы Нгуена в отношении Юрая и отведенная тому роль в интриге чжэнгойского чародея. А в том, что это именно преследующая какие-то тайные цели интрига, Кларисса не сомневалась ни минуты: от нее не ускользнуло ни то, насколько умело уговорил Эффенди великого князя разыскать и вытащить из безвестности вестенландского изгнанника, ни самолично изъятое арихимагом из архива ученическое кольцо Юрая. И поэтому глава Обсерватории тотчас же сделала стойку, когда хитрый южанин как бы невзначай подвел разговор к тому, чем занимается сейчас её подопечная. (Родители самой Клариссы происходили из Алтан-Абая далеко на севере Чжэн-Го, который славился простодушием своих обитателей, и поэтому для нее Нгуен, выходец из самòй столицы, раз и навсегда оставался именно что "хитроумным южанином", а в минуты раздражения — так и вовсе даже "хитрозадым", не сказать грубее).

— Итак, правильно ли я поняла, экселенц, что, спрашивая о свежем пополнении в наших рядах, вы имеете в виду леди Энцилию?

Кларисса улыбнулась, элегантно пригубила вино из своего кубка и поставила его на стол. Чжэнский маг последовал ее примеру и сделал маленькую паузу, смакуя вкус напитка, прежде чем ответить.

— Совершенно верно, миледи, именно её. Как мне помнится, во время обучения в Университете девушка подавала большие надежды. И произвела большое впечатление на Мальгариона на выпускном экзамене, кстати. Только вот собранности ей всегда не хватало, — легкий вздох мага обозначил его сдержанное сожаление по этому поводу. — Но сейчас, насколько я слышал, возлагавшиеся на неё надежды юная магиня вполне оправдывает…

Нгуен выжидающе посмотрел на собеседницу, делая очередной глоток "Амедонского сухого". И читалось в его глазах какое-то странное выражение… Такое выражение, на которое Кларисса отреагировала совершенно непрофессионально и чисто по-женски. Усталость ли была тому виной, лишний ли глоток вина, или простая бабская неустроенность, которая преследовала ее все последние годы, безжалостно обрывая любые намётывавшиеся отношения с мужчинами… А может быть, сыграли свою роль воистину колдовские, и в прямом и в переносном смысле, слегка раскосые тёмно-карие глаза гостя? Но, так или иначе, вспыхнувшая неизвестно откуда волна острой ревности к молодой и удачливой подчиненной заставила волшебницу проглотить уже заготовленную было нейтральную реплику и ответить резко, даже с некоторым вызовом.

— Если вы, экселенц, питаете в отношении Энцилии определённые надежды на остаток сегодняшнего вечера…

Слово "определённые" при этом было отчетливо выделено ударением и интонацией, не оставляющими ни малейших сомнений по поводу того, какие именно вошедшие уже в поговорку привычки его сиятельства верховного мага и т. д. имеются в виду.

— … то вынуждена буду вас разочаровать: госпожа д'Эрве в настоящий момент пользуется в этом смысле высочайшим покровительством. Так что я скорее порекомендовала бы вам обратиться по этому поводу к небезызвестным дамам из свиты Великой Княгини, с которыми вы имели честь близко познакомиться во время прошлого визита. — Голос Клариссы оставался сейчас абсолютно бесстрастным, но затаившаяся в уголках рта презрительная усмешка недвусмысленно объясняла любому внимательному наблюдателю, какого мнения о вышеупомянутых дамах придерживается она сама.

Интересненькое дело! Вообще-то Нгуен Эффенди, задавая свой вопрос, не имел никаких задних мыслей и всего лишь рассчитывал осторожно выяснить, в какой мере Энцилия вовлечена в миссию Юрая на Севере и есть ли какие-нибудь сведения об их со Зборовским дальнейшей судьбе. Но если уж рыбка сама плывет в сети, то решение вселенских проблем можно на некоторое время и отложить, не правда ли?

— Ну зачем же ходить так далеко, моя дорогая Кларисса, — голос мага приобрел мягкость и вкрадчивость, а взгляд пресловутых колдовских глаз буквально вонзился в собеседницу, обволакивая и словно впитывая в себя ее округлое открытое лицо с пухлыми губами и очаровательным маленьким носиком. — Единственно достойную внимания даму я вижу сейчас перед собой. Причем достойную, не могу не отметить, абсолютно во всех отношениях, а не только в определённых.

Теперь уже сам Нгуен на слове "определённых" довольно удачно спародировал прежнюю интонацию своей собеседницы.

— Так почему бы нам не продолжить столь удачно начавшуюся "встречу на высшем уровне" в несколько ином аспекте?!

И он широко улыбнулся ей могообещающей, исполненной откровенного соблазна улыбкой.

….

Арман первотворящий, я сошла с ума? Что я сейчас делаю, почему я позволила этому свершиться? И сама ведь, по доброй воле…

Ощущений такой силы, такого накала сладострастия Кларисса не испытывала уже много лет. Пожалуй, что еще с той студенческой поры, когда она делала только самые первые шаги по дороге плотских утех, преисполненная любопытства и присущего молодости задора. И сейчас, распластанная на широкой кровати в дворцовых апартаментах Конклава, насквозь пропахшая ароматом желания, она снова и снова принимала в себя закаленное до совершенства и, по весьма достоверным слухам, отточенное в неимоверном множестве сражений мужское орудие чжэнгойского коллеги. О да, Нгуен оказался роскошным любвником, и все её тело буквально трепетало и содрогалось теперь под напором его мощных ударов, доводящих до исступления и самозабвения…

Но, как ни странно, какой-то частью своего восприятия Кларисса сумела (или захотела?) остаться при этом совершенно холодной и рассудительной, словно со стороны наблюдая и бесстрастно анализируя ту ситуацию, в которой — совершенно неожиданно для себя самой — она оказалась.

Разумеется, само по себе расщепление потоков сознания было достаточно распространеной практикой, доступной любому дипломированному магу, и волшебнице тут же припомнился некий уникум из школы Элементов и Стихий, который был способен управлять одновременно ни больше, ни меньше чем пятнадцатью независимыми мыслетечениями. А уж три-четыре параллельных потока мог вести едва ли не каждый второй магистр. Но сейчас, отдаваясь своему гостю и собрату по магическому цеху, вплетая вместе с ним в музыку сладострастных стонов еще и заклинания, усиливающие наслаждение и наполняющие его новыми оттенками и красками, взмывая к потолку тончайшим облаком истомы и кружась в радужном водовороте стихий — одновременно смотреть на себя самоХ извне и предаваться абстрактному теоретизированию?

Чудны дела твои, Создатель и Владетель! Даже и не подозревала за собой способности на такое безрассудство… Ну что же, будем теперь знать. И иметь в виду на будущее, кстати.

Идя навстречу не высказаному вслух, но обозначенному прикосновением ладоней и подтвержденному яркой мысленной картинкой пожеланию партнера, Кларисса изящным кошачьим движением перевернулась на живот, дугой выгибая спину и открывая мужскому желанию еще бòльшие глубины своего тела, но параллельное "я" неугомонно продолжало размышлять о том, что же с ней такое сейчас происходит.

С женщинами всё было просто. С той же Энцилией, например — та послушно принимала правила игры, предлагаемые ее старшей подругой, причем старшей, заметьте, как по возрасту, так и по рангу. И в рамках этих правил можно было отдаваться и брать, повелевать и подчиняться, ласкать, целовать и вновь ласкать, опять и снова доставляя маленькие радости и себе, и своей возлюбленной. Но при этом игра всегда оставалась игрой, и после того, как пламя желания стихало, обе спокойно и ненатужно возвращались к прежним "служебным" отношениям. Постель постелью, а дело делом.

Гораздо сложнее с мужчинами. Кларри сходилась с ними легко и ненавязчиво, но столь же быстро приходило разочарование — иногда с её стороны, иногда со стороны мужчины, чаще же всего разочаровывались оба. И в глубине души она уже давно махнула на себя рукой в матримониальном плане, приняв как неизбежность тот факт, что простое бабское счастье супружества и материнства — не для неё. Так что дом ей заменила Обсерватория, а семью — местное сообщество магов, которому Кларисса мало-помалу стала самой настоящей заботливой маменькой.

Но сегодня, здесь и сейчас, она вдруг ощутила себя как никогда желанной, счастливой и… Свободной?

Да, пожалуй, что и свободной. А почему, спрашивается?

Ответ пришел в голову сам собой, но поначалу главной волшебнице великого княжества не понравился. Ну очень не понравился:

А потому, дорогая, что сегодня можно быть слабой. Можно разрешить себе быть слабой.

Здесь, в Вильдоре, все её ухажеры были из числа натуралов. И даже в ту пору, когда сама Кларисса не была обременена ни дворянским титулом, ни высшей магической властью в княжестве, она всё равно оставалась сильнее и могущественнее любого из кавалеров, которому случалось разделить с ней постель, будь тот сколь угодно знатным и титулованным. Причем пользоваться магией, чтобы утвердить свою власть, было совершенно не обязательно — достаточно того, что она в любой момент могла это сделать и оба это прекрасно понимали. Так что волшебнице волей-неволей приходилось сдерживать себя, ни на мгновение не теряя контроля над ситуацией, чтобы ненароком не нанести непоправимого вреда здоровью или рассудку свого партнера случайно вырвавшимся заклинанием. Не говоря уже о том, что не все в этой жизни сводится к постели, а вне ее пределов над Клариссой во всем княжестве не был властен никто вообще, за исключением лично Его Высочества. Который, по-первых, был совершенно не в ее вкусе, а к тому же и сам слегка побаивался прямоты и острого языка своей не привыкшей стесняться в выражениях волшебницы даже в ту пору, когда она еще не была — его же милостью — ни Верховной, ни графиней. Слегка побаивался и предпочитал сохранять дистанцию, благо недостатка в подданных женского пола, способных утолить его сладострастие, не испытывал никогда.

Но сейчас, сегодня ночью, с Нгуеном, столь неожиданно и необъяснимо вошедшим не только в ее жизнь, но и в ее тело — с ним можно было позволить себе всё. Буквально всё, что угодно. И Кларисса — позволила, легким усилием мысли заткнув голос своего рассудка и выпуская вместо него на волю все то женское, или даже попросту бабье, что столь долго хранилось под спудом в глубине ее души, надежно укрытое привычной маской преуспевающей повелительницы стихий, матери-наставницы и светской дамы. А после этого никакой речи о расщеплении потоков сознания уже и идти не могло, а были только полёт и упоение двух сплетающихся тел, упоение и полёт. И больше — ничего.

Лишь под утро, уже засыпая в изнеможении после изнурительных ласк и череды острых всполохов страсти, верховная волшебница все-таки вспомнила про оставшееся незавершенным дело у себя в Обсерватории. И ласково прошептала на ушко медленно приходящему в себя Нгуену:

— Но завтра, милый, мы с тобой Энцилию все-таки обязательно навестим. Там у нее небольшая проблема возникла, несхождение потоков… Хотелось бы, чтобы ты посмотрел свежим взглядом.

….

— А позолоти-ка ручку, бриллиантовый!

Вот только приставучей цыганки и не хватало сейчас Юраю со Зборовским. Времени в их распоряжении оставалось совсем немного: ядовитые пары "гномского серебра" обладали свойством рано или поздно проникать сквозь любую преграду, кроме разве что сплошного стекла. В любой из пяти известных металлов эта загадочная "ратуть" въедалась сразу же, растворяя и поглощая их без малейшего остатка. С тканью, деревом, или глиной она справлялась медленнее, но всё равно справлялась. Юрай, как опытный алхимик, сделал все возможное, чтобы задержать распространение смертоносных испарений: залил поверх текучего металла изрядный слой воды (недаром он позволил тогда кобольдам заполнить сосуд лишь до половины), после чего тщательно заплавил воском все швы между горлом склянки и закрывавшей её пробкой. Но все это были только временные меры, и теперь они со Зборовским стремились как можно скорее достичь того единственно известного им места, где можно было бы наглухо заключить смертоносный металл в сплошную стеклянную оболочку — или, по крайней мере, попытаться это сделать. Ведь уж на что кобольды, равно как и гномы, устойчивее людей к ядам, но одного лишь взгляда на облезшие остатки волос, провалившиеся носы и воспаленные глаза Хайека и его товарищей хватило путешественникам, чтобы оценить всю опасность их нынешней ноши.

К несчастью, зима была уже в полном разгаре, время неумолимо близилось к солнцевороту, и светлого времени в сутках, пригодного для продолжения пути, оставалось все меньше. Только лишь поэтому Юрай со Зборовским и позволили себе задержаться на день-другой в Тремпеле, небольшом городе на берегу Харреаны, чье неторопливое течение разделяло земли Свейна и Альберна. Тем более, что здесь было на что посмотреть. В северных землях круга праздник "Низкого солнца" традиционно отмечали с гораздо большим размахом, чем в Энграме, не говоря уже о тех краях, которые простирались еще дальше на юг — Шахваре и Чжэн-Го. Там главным событием года было празднование "Солнца высокого", в середине лета, а вот Средизимье стоило отмечать как раз в Свейне или Альберне. Тремпеле в этом отношении пользовался всеми преимуществами приграничного городка, притягивая приезжих с обоих берегов реки, из обеих провинций, не говоря уже о гостях из более дальних мест — тех, кто направлялся, например, из Хеертона в Алатырь-город или, наоборот, шел на торговых судах из центрального Вестенланда вниз, к рыбацким поселениям на берегу Северного моря. И поэтому разукрашено, подсвечено и выставлено на продажу здесь было сейчас всё, что только душе угодно — и повсюду, где для этого находилось хоть мало-мальское завалящее местечко. Но главным центром празднества являлась, разумеется, бурмистерская площадь.

Наскоро сколоченные лавки, помосты и торговые будки заполнили её практически полностью — начиная прямо от ступеней ко входу в городской храм Армана и вплоть до располагавшегося, по традиции, напротив от него бурмистерского дома. И вовек не перечесть того товару, которым эти лавки и будки полнились. Здесь были фрейольские медовые коврижки и румяные калачи, которые пекари умудрялись сохранить тёплыми даже на открытом зимнему морозу пространстве, заворачивая свои плетеные короба со сдобой в теплые одеяла. Можно было отыскать здесь и белозерской работы женские серьги из чернёного серебра, и расписные платки асконской выделки, и знаменитые деревянные лошадки — детские игрушки, которыми прославился на весь круг земель сам Свейн. Малоросские вышитые рубахи, баххарские ковры, благоухающие ароматические свечи из Шэньчжоу… В храмовой палатке продавались небольшие статуи обоих богов для домашнего обихода и армитинки на любой вкус, от золотых и серебряных до сплетенных из древесной коры и выжженых на маленьких дощечках, тогда как в магической палатке по соседству вас ожидали амулеты на все случаи жизни и охранные свитки с заклинаниями для входных дверей. Ткачи, по сезону, предлагали теплые шелковые ткани любых расцветок, зато оружейники — луки со стрелами и украшенные чеканкой ножи, причем ремень и чехол для такого ножа можно было купить тут же, у кожевенника за соседним прилавком…

Сгущавшаяся к вечеру темнота не распугивала посетителей, а, наоборот, только раззадоривала их и прибавляла праздничного настроения. Торговцы зажигали всё новые факела и свечи, а народ тем временем разогревался горячим вином, медовухой и сбитнем, которые продавались буквально на каждом углу. Тут же пара фигляров в вывернутых наизнанку кафтанах, напялив на себя еще и высоченные меховые шапки с разноцветными ленточками, без устали веселили народ скабрезными песнями, сопровождая их столь же непристойными жестами, но Юрай на них даже и не оглянулся: его влекло к следующему помосту, на котором забавлял публику ловкач-волшебник.

Скажем прямо: серьезные чародеи "потешную" магию не жаловали и не принимали, относя ее к самым низким и примитивным разновидностям волшебства, хотя, если заглянуть в историю, возникла и развилась эта ветвь колдовского искусства из самой что ни на есть серьезной магии — боевой. Но пускать файерболы и сияющие молнии в небо на потеху простонародью вместо того, чтобы разить ими врага?! Высокомерные ревнители чистоты магического искусства из Хеертонского университета подобное презирали, почитая за проявление более чем дурного вкуса. Сам же народ, впрочем, свой вкус дурным отнюдь не считал, и сейчас у помоста "кудесника цветных огней", как представил себя обряженный в потрепанную колдовскую мантию синего цвета и остроконечную, столь же синего цвета шляпу маг, столпилось изрядное количество зевак и любопытствующих. Разноцветные огненные вспышки полыхали тут и там россыпями звезд, возносясь ввысь или же, наоборот, ниспадая с небес беззвучными ослепительными водопадами, и почти таким же водопадом падали со звоном медяки восхищенных зрителей в подставленную волшебником чашу — такую же синюю и украшенную серебристыми звездами, как и его мантия и шляпа.

Но Юраю было не до праздного любования магическим фейерверком. Ему хотелось, прежде всего, посмотреть со стороны на работу другого мага. Почувствовать потоки сил, усиление или ослабление вибраций, понаблюдать за тем, как ведет и направляет баланс стихий самый что ни на есть рядовой волшебник, и вообще проверить, сможет ли он, Юрай, хоть что-нибудь почувствовать и понять в чужой волшбе? Ведь какие-то первые признаки возвращающихся к нему уже по третьему разу (после лишения по приговору императорского суда и после катастрофы под Змийгородом) магических способностей он ощутил еще в памятную ночь в Фанхольме, после того, как они отбились от посланников Воровской гильдии. С тех пор лже-священник, он же посланник Великого князя, не упускал ни малейшего случая, чтобы попробовать пробудить к жизни свое мифрильное кольцо, уловить хоть какие-нибудь отклики на собственные беспомощные и безуспешные попытки заставить работать хоть какое-нибудь из запомившихся ему простых заклинаний — того же "светлого огня", например, или "глубокой тишины". Но до сих пор, несмотря на все его усилия, ни светлее в комнате не становилось, ни гомон уличной толпы или разудалый хохот подвыпивших гостей в трактирах по его повелению стихать не желали

Сейчас же, у помоста кудесника, подаренное валькирией и пробужденное к жизни эльфийской девой кольцо словно сорвалось с цепи, пытаясь активно вмешаться в чужую магию, впитать ее в себя или перехватить контроль над потоками. А Юрай изо всех сил старался удержать свое кольцо в рамках наблюдения и не позволить ему своевольничать с протекающими рядом магическими процессами. Именно так объезжает порой всадник своего нового коня — норовистого и своевольного, впервые познавшего узду и стремена. Где-то твердостью и строгостью, где-то лаской и обманной уступчивостью, но всякий раз предугадывая лошадиные выбрыки и ни на секунду не теряя уверенности в себе. Безмолвный и невидимый поединок длился недолго, но был яростным и мощным. Сердце Юрая отчаянно колотилось, лоб покрылся испариной, и воздуха не хватало, несмотря на участившееся дыхание и открытый рот… Но в какой-то момент кольцо, наконец, сдалось и подчинилось своему носителю, признавая его право повелевать и направлять. Только теперь Юрай сознал, что он с трудом держится на полусогнутых ногах и непременно свалился бы наземь, не поддерживай его за плечи донельзя обеспокоенный Зборовский.

— Ну что, пошли отсюда? — участливо спросил барон, приберегая все остальные серьезные вопросы на потом.

— Да, пожалуй, — растерянно ответил Юрай, отдышавшись. И вот тут-то, не успели они сделать и нескольких шагов по направлению к выходу с праздничной и празднующей площади, Зборовского и ухватила за локоть цепкая рука черноглазой и черноволосой цыганки:

— А дай погадаю, бирюзовый ты мой, ненаглядный! Что было, что есть, что будет, и на чем сердце успокоится…

— Да пошла ты, — лениво отбрехнулся было барон, который и вообще-то гадалок не любил, а уж сейчас, когда надо было Юрая в чувство приводить, слушать красивое пустословие и многозначительные туманные обещания был тем более не настроен.

— А что ж так, соколик? — лукаво и с подковыркой спросила красотка в цветастом платке. — Али услышать боишься, яхонтовый, что пышногрудая чаровница твоя, да с глазами изумрудными и кудрями медовоцветными, тебя и как звать позабыла?!

Нарисованный цыганкой образ Энцилии был настолько ярок и точен, что Зборовский просто замер.

— А ну-ка, постой! Ты откуда зна…

Влад оборвал себя на полуслове, осознав, что гадалка с вильдорской волшебницей вовсе не знакома, а всего-лишь-навсего хорошо знает свое дело.

— Уговорила, Тинктар с тобой. Держи вот пятиоскольник… даже два, пожалуй, и расскажи-ка мне всё, что видишь у меня в будущем.

— А ты не торопись, служивый, да и меня не торопи. Посмотрим сперва в прошлое, а там и до будущего доберемся. Порядок во всяком деле нужен, а уж в гадании особливо, — сварливым, но при этом донельзя довольным голосом проговорила цыганка, одновременно вытаскивая кошель из под пяти, наверное, длинных и широких юбок. И только после того, как полученные от Зборовского монеты были упрятаны в кошель, а кошель, в свою очередь — обратно под юбки, она снова развернулась к барону лицом и протянула ему открытую вверх ладонь.

— Давай-ка руку, драгоценный. Да перчатку-то сыми! Я хоша и гадалка, а сквозь кожу видеть всё одно не умею.

Зборовский нехотя стянул с руки кожаную перчатку.

— Так, так, что у нас здесь? О, да мы, оказывается, из благородных! Как же, как же: барон фон Вышелвон, маркиз де Ржись, граф Лезьподшкаф… А линия жизни-то ух какая извилистая. Ох, и немало поколесил ты по жизни, служивый, да и кровушки чужой испил достаточно, как я погляжу.

Гадалка опасливо взглянула Зборовскому в лицо, словно опасаясь, что тот сейчас выпустит наружу свои вампирские клыки.

— Ну да ладно, — заторопилась она, — а ведёт тебя теперь по казенному делу дорога дальняя да спешная. Заодно с дружком твоим вдаль ведет, покуда зазноба твоя зеленоглазая вас дома поджидает-караулит. И ждать ей осталось еще… Ох!

Плавный ход цыганского гадания вдруг споткнулся на ровном месте, словно налетев на пень. Или скорее даже — ударившись с размаху лбом в каменную стену.

— Далёко твой путь проложен, ваше благородие, да боюсь, суждено ему накоротке оборваться! — Голос гадалки стал тише, опускаясь до пугающего шёпота. — Берегись дамы пиковой да короля бубнового, замыслили они на тебя недоброе. Пуще холеры да чумы берегись! Коли сумеешь им не уступить и не поддаться, все у тебя впереди будет: и богатство, и титул повыше, и супруга владетельная, и дом наследников полон…

Цыганка подняла на барона горящий взор и докончила уже звонким голосом:

— Всё обретёшь в конце концов, всё, что что пожелаешь, да еще и многое сверх того. Только супротив короля бубнового выстоять сумей, да ещё пиковой даме одолеть себя не дай!

— Красиво поёшь, пташка вольная, — Влад хотя и был озадачен загадочным предсказанием и намеком на коварных врагов, о которых он пока что еще и слыхом не слыхивал, но краем глаза успел заметить, что Юрай тоже слушал гадалку внимательно и заинтересованно, постепенно приходя в себя после странного приступа, приключившегося с ним во время представления с фейерверком. На щёки волшебника вернулся прежний румянец, а лицо заиграло улыбкой, да и на ногах он держался уже уверенно и твёрдо. — Ну, а другу моему тоже погадаешь?

— Дык отчего ж не погадать, если еще пятиоскольник накинешь…

Но, взяв было в свою руку послушно протянутую ладонь Юрая с переливающимся радужными бликами кольцом на указательными пальце, мгновенно отшатнулась от него, как от прокаженного.

— Нет, не буду я ему гадать.

— А почему ж так, красавица? — Барон был настойчив, моментально почувствовав, что цыганка недоговаривает что-то важное и серьезное. — Или твоё гадание теперь дороже стоит? Так я могу и серебряный "герцог" заплатить.

— И за "герцог" не стану, ваше благородие, — голос цыганки стал подчеркнуто почтителен и сух. — Ступайте себе, и сохрани вас Арман на пути вашем.

— Неужели и за золотого "государя" не погадаешь? — не унимался Зборовский.

— Цельный золотой, без обману? — в голосе гадалки была душевная мука, и выражение ее лица тоже выдавало напряженные терзания и сомнения. Ох уж эта жестокая и бескомпромиссная борьба собственной жадности с собственной же осторожностью! Вряд ли сыщется среди рожденных под небесами Круга Земель хоть один смертный, кому не довелось хоть раз стать полем этого сражения. Да и за пределами Круга, впрочем, тоже. Наконец, цыганка пришла к какому-то, явно нелегкому для себя, решению.

— За золотой, пожалуй, что и погадаю. Но только не я. Идите за мной следом! — и она, развернувшись, семенящими шажками заторопилась куда-то прочь.

…

— Вот, мастер, посмотрите сами, — Энцилия протянула архимагу только что осторожно снятую с шеи цепочку, на которой висел в золотом кольце-обруче розоватый шарик из вложенных одна в другую ажурных сфер.

Кларисса уже успела вкратце ввести Нгуена в курс дела, и теперь обеим энграмским волшебницам оставалось только внимательно наблюдать за тем, как их высокий гость — верховный маг соседнего государства — сосредоточенно изучает её амулет, не касаясь его руками, а только удерживая на весу за цепочку в приподнятой левой руке, в то время как длинные и тонкие пальцы правой осторожно и ласково обводили сам артефакт кругами, оставаясь от него на расстоянии в полпальца или менее.

Боги мои, какие же у него нежные пальцы! Кларисса не нашла в себе сил удержаться от приятного воспоминания о прошлой ночи, когда те же самые пальцы столь же нежно и пытливо ласкали ее изнутри, направляя потоки сил в самые чувствительные точки распахнутого лона. Но сейчас эти пальцы снова и снова осторожно кружили вокруг "Талисмана сплетения сфер", легонько зондируя его прикосновением тонких потоков то одной, то другой стихии.

Наконец напряжение на узком лице мастера Эффенди спало, и он так же деликатно протянул цепочку с артефактом обратно Энцилии.

— Ну что сказать вам, коллеги? Вы совершенно правы: внутри пятой сферы талисмана действительно размещается некая субстанция, изначально принадлежавшая другому уровню Мироздания, причем скорее всего — ближнему высокому. Именно она и наделяет амулет свойствами и способностями, зачастую непостижимыми и неподконтрольными любым силам из тех, которые доступны магам нашего Круга. Но что это за субстанция и каким образом она была помещена в талисман, сказать я, увы, не могу.

"А если точнее, то не хочу и не считаю нужным на данном этапе".

Но этих, про себя произнесенных, слов его сиятельства Нгуена Эффенди, верховного мага и волшебника империи Чжэн-Го, ни одна из двух волшебниц, естественно, не услышала.

 

32. Стекло и карты

У ворот герцогского замка Монферре Филофей появился неожиданно и безо всякого предупреждения.

Вообще говоря, ректор магического Университета не имел обыкновения злоупотреблять телепортами, предпочитая без крайней необходимости пользоваться обычными, а не колдовскими средствами передвижениями: чародейская сила лишней не бывает, и стоит приберечь ее для более насущных потребностей. Но сейчас был тот самый случай, когда время торопило: знаки необычной и не укладывающейся ни в какие теории магической активности волшебник заметил еще позавчера, благо с недавних пор взял себе за правило не реже, чем раз в неделю, отслеживать на университетской карте все проявления магии до единого — слой за слоем, край за краем и цвет за цветом. Ибо никак не отпускало господина ректора нехорошее предчувствие, что давняя история с Юраем-охальником, избегшим в свое время казни и совсем недавно, тинктаровым попущением и происками Мальгариона, восстановленым в правах, так просто не кончится. И хотя Абердин — аспирант не из последних, кстати, — посланный для уточнения судьбы Охальника после его загадочного исчезновения на малоросском тракте, так ничего обнаружить и не сумел, ректор всё равно продолжал нервничать. Хотя и поставил, пренебрегши обычаем, в столичном храме Тинктара пять свечек за упокоение в послесмертии давешнего студента, погрязшего в ереси.

Нет, своей интуиции старый лис привык доверять больше, чем проверенным магическим процедурам и заклинаниям. Поэтому он даже не удивился, а скорее вздохнул с облегчением, когда третьего дня наконец разглядел на своей карте следы неопознаной магии. И где? Совсем неподалеку, в Альберне! Причем магический огонек незнакомого цвета, не укладывавшегося ни в какие теории — жемчужный, радужно-серебристый или даже, может быть, заслуживающий названия перламутрового — этот огонёк со всей очевидностью двигался в направлении Хеертона, к Университету. К источнику и первопричине всех злоключений Юрая-Охальника и виновнику казни его лучших друзей и учителей, стало быть. А что, спрашивается, может сейчас двигать Юраем, кроме как ярости и жажды мщения?! Так что небольшая услуга со стороны обожаемой племянницы пришлась бы сейчас очень кстати.

— Разумеется, дорогая, изымать из обращения этого недоучку в самом Хеертоне, было бы неразумным выходом. Донельзя неразумным и, добавлю к тому же, запоздалым. Ведь если такое произойдет в непосредственной близости от Университета… Сама понимаешь: могут пойти нежелательные разговоры, у кого-нибудь обязательно всплывут воспоминания…

Его превосходительство аккуратно промакнул салфеткой губы, а также свои знаменитые усы, после чего надолго замолчал, пережидая, пока подошедший слуга уберет со стола остатки трапезы, которую накрыли по приказанию не столько обрадованной, сколько удивленной столь неожиданным визитом герцогини. И только дождавшись, пока они с племянницей снова окажутся наедине, неторопливо продолжил:

— Так что нам надо будет перехватить его где-нибудь по дороге, еще на дальних подступах к столице.

— Нам? — Ирма капризно и с легким оттенком недоумения изогнула бровь, всем своим видом безмолвно вопрошая: "А при чем здесь, собственно, я?"

— Вот именно что нам, дорогая. Внезапная смерть от зубов вампира — ничего лучше даже и придумать нельзя.

В резком и выразительном взгляде архимага явственно прочитывалось: "И не забывай, лапочка, чем ты мне обязана".

Хозяйка герцогского замка Монферре действительно была обязана своему дяде очень и очень многим. Начиная хотя бы с удачного замужества: граф Адриан навряд ли обратил бы внимание на молоденькую и не блиставшую классической красотой дебютантку из нетитулованого дворянства, каковых в империи было хоть отбавляй, не окажись ее близкий родственник восходящей звездой на Хеертонском магическом небосклоне. Не забудем и о том, что любимый дядюшка регулярно покрывал с помощью магии кровожадные похождения племянницы, особенно попервоначалу, когда юная и неопытная вамирша еще не научилась сама заметать за собой следы. Да и в постельных утехах Филофей был тем еще забавником и затейником, законный супруг ему и в подмётки не годился. И поэтому всё еще молодая, но уже многое на своем веку повидавшая дама предпочла не избражать из себя далее оскорбленую невинность:

— Когда и где?

— Ну, например, дорогая, как тебе понравится предложение прогуляться на пару дней в Бато? — Демонстрируя подчеркнутое уважение к собеседнице, Филофей специально произнес название пограничного с герцогством имперского городка на монферский лад, "Бато" вместо "Батау". — Нашему "другу" это как раз по дороге, а мне доводилось слышать, что в тамошних торговых домах богатейший выбор мехов. И я с удовольствием подобрал бы тебе что-нибудь подходящее, по сезону. Шубку, накидку, палантин… Словом, выберешь ты сама, а уж покупка — за мной. Родственные связи родственными связями, но всякая услуга заслуживает того, чтобы быть оплаченной.

— О, спасибо, Фил! — Приподнявшись из-за стола, Ирма звонко чмокнула дядюшку в щечку. — Думаю, мы можем выехать хоть завтра. Но мне хотелось бы еще и кольцо с бриллиантом. Родственные связи родственными связями, но поторговаться тоже никогда не помешает.

…

Струя голубоватого огня завораживала настолько, что от нее было просто не оторвать глаз, особенно в тот момент, когда располагавшийся в самой сердцевине пламени прозрачный шар начал наливаться сначала красным, а потом уже и желтым свечением. Напряжённое гудение огненной струи отступило сейчас куда-то назад — точно так же, как и тяжелое дыхание двух мускулистых и голых по пояс подмастерьев, которые размеренно качали мехи, нагоняя воздух в недра плавильной печи, да как и все остальные звуки тоже. Жара, едкий запах мужицкого пота, вонь горючего масла — все это растаяло, забылось и утихло в одночасье, стушевавшись перед красотой и грацией подцвеченного изнутри собственным свечением расплавленного стекла. Стоящий за плечом мастера Юрай буквально застыл, восхищенно наблюдая, как пан Вташек уверенными движениями не останавливающихся ни на мгновение рук, одетых в берегущие от ожога шерстяные перчатки, и мощным дыханием, которое исторгала и вдувала внутрь расплавленной стеклянной массы его широкая мускулистая грудь, создает из бесформенного слитка некое подобие шарообразного толстостенного бокала на тонкой ножке.

Поистине, для того, чтобы делать правильные выводы из совершенно неверных предпосылок, никакого волшебства не требуется: такое случается сплошь и рядом. Бывший алхимик, а еще раньше — осужденный и с позором изгнанный из университета адепт был сейчас менее всего озабочен тем, как бы отомстить Филофею. Да, конечно, когда-то он мечтал об этом — тогда, сразу после изгнания, первые годы жизни в энграмском захолустье. Мечтал страстно и исступлённо, до желудочных колик и до боли в селезёнке. Но жизнь шла своим чередом, и сжигавшая Юрая попервоначалу ненависть со временем перегорела, сожгла себя саму и навсегда отступила, оставив в душе лишь пепел горьких воспоминаний о далеком прошлом. Так что сегодня его вели по жизни совсем другие заботы: исполнить волю монарха, отыскать, а теперь еще и наглухо затворить в непроницаемую оболочку смертоносный шестой металл. Но волей ли богов, игрой ли случая, а привели именно туда, где ему и намеревался подготовить теплую встречу с летальным исходом господин ректор: в имперский город Батау, расположившийся среди вестенландских холмов, на берегу маленькой речушки, название которой даже не заслуживает упоминания, и совсем неподалеку от границ герцогства Монферре. Город, славившийся искусством своих скорняков, ювелиров, часовщиков… Но прежде всего и перво-наперво — стеклодувов.

Одним из лучших среди которых почитался в городе, в стране и едва ли не во всем Круге Земель пан Вташек. А Юраю со Зборовским был нужен именно что наилучший, благо щедрость великокняжеской казны позволяла путешественникам не скупиться. Хотя надо признать, что за исключением профессионально объемистой, разработанной многими годами выдувания тягучих пузырей груди, ничем особенным сей пан не отличался. Обрамленное темно-русыми волосами невзрачное узенькое лицо своими мелкими чертами идеально подходило к его невысокому росту и скромному, если не сказать щуплому, телосложению, а походка и манера разговора были самыми что ни на есть обычными. Единственное, что выдавало в нем опытного мастера — это тонкие руки с длинными, крепкими и сильными пальцами. И еще, пожалуй, пристальный и цепкий взгляд, как бы мгновенно промерявший собеседника в длину и ширину: подойдут ли тебе щёки на лице такими, как есть, или всё-таки чуть пошире выдуть?!

И вот теперь многоопытный пан Вташек протягивал Юраю свежевыдутый, осторожно отожжённый в коптящем пламени, а потом аккуратно остуженный и готовый для заполнения "бокал". Начиналась самая сложная и ответственная часть процедуры. Ведь в момент запаивания, как объяснил мастер, содержимое стеклянной сферы должно быть твердым — иначе свести стекло насплошь не удастся. Но если для того, чтобы заморозить подкрашенную водичку или сок, доставало обычного мороза, то превратить в твердый металл "текучее серебро кобольдов" была способна только лютая стужа самых высоких гор Свейна, да и то лишь в особенно крутую зиму.

К счастью, в кольце Юрая еще со времен восхождения на Эльбенборк сохранялся заряд холода немыслимой и неимоверной силы: тот самый шквал стужи, который обрушила на них со Зборовским эльфийская дева. Кольцо поглотило тогда этот холод и вобрало в себя целиком и полностью, до последней снежинки. Но для того, чтобы этот холод можно было высвободить, его требовалось сначала отделить от её же, Вайниэль, жàра — жàра пышущего вожделением эльфийского лона, которым напиталось мифрильное кольцо перед его окончательной инициацией. Этим-то Юрай и занимался весь вчерашний день, старательно припоминая все то, что знал, слышал или умел когда-то по части магии. И после долгих безуспешных попыток ему удалось все-таки вытащить из кольца бòльшую часть накопившейся там "горячей" энергии, переведя ее в магическое зеркало.

"Зеркало Шалидора" было заклинанием простым и одновременно предельно сложным: как это теоретически делается, в Университете знал каждый первокурсник и даже особо талантливые приготовишки — как раз такие, как молодой паренёк из Кённенхофа, ещё не успевший даже заработать себе прозвище "Охальник". Но знать — одно, а сотворить — совершенно другое. Для заклинания "магического зеркала" требовалось столь неимоверное количество энергии, воплощенной в потоке стихии огня, каким владели и были способны управлять лишь немногие из выпускников. И для того, чтобы самому поставить и закрепить на кольце такое заклинание, Юраю надо было бы еще учиться и учиться… Если бы тот не превосходящий все мыслимые пределы огненный поток, который выплеснула в это кольцо Вайниэль своим потаенным и непостижимым эльфийским сладострастием — тем самым, которое смертному ни оценить, ни изведать.

Но сейчас впитанный мифрильным кольцом холод был надежно отделен от жары и, что называется, "готов к употреблению". Юрай повернулся от огня к стоявшему рядом с походной сумкой Зборовскому и принял у барона склянку с жидким металлом. Склянка была уже заранее откупорена, а покрывавшая слой ртути вода — слита. И теперь алхимик-богослов осторожно заполнил серебристой жидкостью полый стеклянный шар через соединявшуюся с ним открытую верхнюю часть — что-то среднее между трубкой и воронкой. Причем заполнил, к чести своей, предельно аккуратно, не пролив ни единой капли ни на заранее посыпанный толстым слоем песка пол, ни себе на руки — слава богам, что умения обращаться с тиглями и ретортами, в отличие от магических искусств, у него не отнимал никто и никогда.

Возвратив Владу склянку с остатками металла и осторожно передав в руки стоявшего наготове мастера Вташека поблескивающую, сквозь стекло, металлом сферу, Юрай начал медленно настраиваться на тот поток холода, который все эти дни и недели, после встречи с Вайниэль, наматывал круг за кругом по его кольцу. Где-то он использовал обрывки старых знаний, где-то — опыт, который уже успел поднакопить после памятного "укрощения" кольца на ярмарке в Тремпеле, но по большей части волшебник положился на интуицию и собственные ощущения. Составляющие основу холода базовые потоки воды, земли и эфира держались сейчас вместе как влитые, и Юрай осторожно попробовал перевести их циркуляцию из своего кольца вглубь упрятянного под стекло металла. Услышав, почувствовав, разобрав каким-то неведомым чувством ответный отклик ртутного шарика, он решился надавить чуть сильнее, потом еще сильнее, и еще… И вот, наконец, кружение всех трех потоков полностью переместилось в металлическую сферу. Можно сказать, что холод теперь был уже там, внутри. Оставалось только выявить его, разрешить ему воплотиться. И, продолжая поддерживать вращение потоков, Юрай стал гасить сопутствующую вибрацию. Всё так же постепенно, но неотвратимо, замедляя вместе с ней и собственное дыхание, и ритм движения распахнутых навстречу металлическому шару ладоней. Казалось, что даже сердце его стало биться реже, медленнее… И еще мед-лен-не-е… И… еще… мед… лен… нее…

Когда в какой-то момент ртуть потеряла свой блеск и потускнела, а поверхность стеклянного шара сначала затуманилась, а потом стала покрываться инеем, Юрай понял: пора! И резко кивнул стеклодуву. А Вташек резким стремительным движением внес заиндевевший стеклянный "бокал" в пламя и плавно перекрутил враз покрасневшее горлышко воронки, а потом отдернул его и выбросил прочь, на усыпанный песком пол мастерской. Еще несколько круговых движений, чтобы оплавить место отрыва, и вот уже сфера со ртутью запаяна наглухо, да так быстро, что мокрые пятна от растаявшего инея кое-где даже и высохнуть не успели.

Оставалось только избавиться от "ножки", за которую стеклодув и держал свой "бокал" все это время. Но это, как раз, делалось донельзя просто: сначала маленьким ножичком гномской работы нанести осторожную царапину в том месте, где эта ножка крепится к стеклянному шару, потом протереть ее прослюнявленным от души пальцем и, наконец, прикоснуться раскаленной в пламени дожелта стеклянной же палочкой, после чего ножка с сухим треском отлетает прочь.

— Извольте получить свой шарик, ваше преподобие!

…

"И вспашешь ты борозду мироздания, рожденный под знаком Василиска, глубоко вспашешь. Но не обрести покоя душе твоей, обреченной на вечные скитания меж уровней и слоев. Отвергнет тебя мир, тобою же созданный, и никогда не увидеть тебе первенца своего".

Печально, но факт: всякий раз, стоит какому-то важному делу благополучно завершиться — в груди возникает опустошение и вялое равнодушие. "Ну вот, сделал. А на хрена? Стоило ли трудов? И что теперь дальше?" Радоваться совершенно не хотелось. Хотелось напиться вдрызг, в драбадан, в зюзю. Устроить дебош, пойти по девкам, лешему задницу скипидаром намазать… Но сил не было даже на то, чтобы оторвать свой собственный зад от кровати или, как сейчас, от жёсткого гостиничного стула. Вот и оставалось Юраю тупо любоваться заключенным в стеклянную оболочку шаром вожделенного "гномского серебра" или катать его ладонью по столу, накрытому на всякий случай мягким и нескользким шерстяным платком: разбить стоившее таких трудов сокровище, случайно уронив его на пол, совершенно не улыбалось. А вот катать было как раз удобно и приятно — шар у Вташека получился именно того размера, как договаривались, под ладонь. Побольше сливы, поменьше яблока, одним словом. И увесистый к тому же: "серебро кобольдов" оказалось намного тяжелее серебра обыкновенного, хотя и чуть легче золота.

Что ж, прежнее дело завершено, теперь начиналось новое: искать в небе шестую планету. Но как к этому подступиться, у посланника энграмского князя не было ни малейшего представления… Хотя, впрочем, пожалуй что одна зацепка теперь уже была — та, что проглянула в загадочном предсказании цыганской баронессы.

Тогда, в Тремпеле, заинтригованные отнекиванием гадалки Юрай со Зборовским послушно потащились за ней на соседнюю площадь, где был раскинут здровенный цыганский шатер красного полотна, разукрашенного затейливыми золотистыми завитками. И увидели, как их путеводительница, откинув тяжелый полог и войдя внутрь, почтительно склоняется перед уже немолодой, изрядно расплывшейся черноволосой женщиной, восседавшей за широким столом в самом центре накрытого шатром пространства.

— Да озарится день твой светом, дойкэ8, а ночь — усладой!

— И тебе того же, Замира. — Вальяжная брюнетка перевела взгляд на вошедших вслед за гадалкой энграмцев. — Что, твои гости чем-то недовольны? Или отказываются платить?

— Напротив, баронесса, гости мои щедры и великодушны. Но они взыскуют бòльшего, чем способна дать им твоя младшая сестра. — Обернувшись, Замира протянула руку к Юраю. — Глубоки и непроглядны воды судьбы красавца моего янтарноокого, где уж мне различить. Даже если он да товарищ его и золотом заплатить готовы…

Вздох молодой цыганки был и горестным, и лукавым одновременно. А заинтересованная хозяйка шатра поднялась и протянула Юраю ладонь в приглашающем жесте:

— Ай, подойди-ка поближе, дорогой!

Алхимик сделал несколько шагов вперед и остановился перед властной и донельзя уверенной в себе цыганкой. Судя по всему, старшей во всем местном таборе была именно она.

— Присаживайся, гость любезный — невелика ведь в ногах правда-то. И позволь мне на ладонь твою глянуть. Да не на эту, а на левую. На ту, что ближе к сердцу лежит…

Заполучив в свои руки левую ладонь посетителя, цыганская баронесса долго и внимательно изучала ее сначала взглядом, а потом — осторожно проводя пальцами по всем этим линиям и бугоркам, на которые столь падки хироманты и шарлатаны. Наконец, она разочарованно вздохнула и, оставив руку Юрая в покое, встала из-за стола. Подойдя к какому-то шкафчику в глубине шатра, пожилая гадалка вытащила оттуда хрустальный шар и опять возвратилась к столу с тем, чтобы начать снова разглядывать ладонь клиента, теперь уже сквозь прозрачный и переливающийся преломленным светом хрусталь. Но и сейчас открывшаяся ей картина предводительницу табора не устроила.

Еще один горестный вздох, еще одна прогулка к заветному шкафчику — и вот уже из резного деревянного ларца была извлечена колода карт — да не обычных игральных, а раза в полтора потолще, с замысловатыми рисунками на каждом листке. Это и были знаменитые цыганские "Карты Щекора". О них ходили легенды, но вне цыганского племени доподлинно известного было до крайности мало. Рассказывают, что учиться гаданию Щекора, а точнее — пониманию того, что же эти карты предсказывают, можно было всю жизнь без остатка. Что у каждой карты едва ли не двадцать пять разных значений, в зависимости от времени года и времени суток когда производится гадание, от фаз луны, от возраста гадающего и едва ли не того, что он сегодня съел на завтрак. И что свою колоду каждый должен нарисовать себе сам, беря набор карт учителя только за образец. И еще очень и очень многое рассказывали. Причем попусту цыганки на картах Щекора не гадали, а только для избранных и по серьезному поводу. Да и стоило такое гадание не в пример дороже обычного, так что золотой "государь", предложенный Зборовским попервоначалу в запале азарта и как знак немыслимой щедрости, оказывался теперь хотя и высокой, но вполне разумной ценой.

— Перемешай сам, — протянула Юраю карты цыганская баронесса. И он начал старательно тасовать колоду, одновременно разглядывая мелькающие на картах рисунки: горы и реки, замки и звезды, королей, лекарей, драконов…

Наконец, колода была перемешана, и гадалка начала выкладывать карты чуть изогнутыми рядами, по пять штук в ряд. Когда был полностью выложен пятый ряд, она отложила остаток колоды в сторону и приготовилась открывать.

— Верхний ряд, дорогой — это дальнее будущее. То, что приготовил тебе Арман на годы вперед… Так: рыцарь ключей, двойка клинков, потом еще одна клинковая карта — восьмерка, а дальше — тройка роз и… О, старшая карта — Луна!

Баронесса подняла на Юрая внимательный взгляд.

— Как звать-величать себя прикажешь, янтарноокий?

— Прозвище моё будет Отшельник, почтенная, а если по имени — так Юрай.

Ни своего нынешнего жреческого титула, ни службы на Великого Князя он решил не раскрывать. Заодно и проверим эту ясновидящую на вшивость, вместе с ее картами заодно: много ли правды обо мне сумеет она распознать.

— Ну что ж, Юрай-Отшельник, похоже, что недолгим будет твой путь по Кругу Земель. Недолгим, но ярким и стремительным. Но точнее скажу чуть позже, когда все карты открою.

Что выпало в двух нижних рядах, энграмский посланец почти не запомнил, поскольку собственное прошлое — и далекое, и недавнее — он прекрасно знал и сам. Но многое цыганка прочитала тогда правильно: и ссылку, и неожиданное возвышение, и дальнюю дорогу по казенной нужде.

С ближним грядущим было интереснее. Королева ключей обещала приятственные утехи с перспективой на будущее, семерка роз — продолжение дальней дороги… Пугали только Король крестов и пришедшая следом за ним страшная карта Смерти. Но — перевернутая.

— То ли минует тебя погибель, то ли нелепой и несуразной она окажется… А Короля крестов бойся, замыслил он на тебя недоброе.

Тут цыганская баронесса на миг задержалась, задержав руку над картами центрального ряда. Осторожно прикоснулась к ним по очереди и низким бархатистым голосом произнесла:

— А вот здесь, дорогой, лежит твоя судьба и прояснение всем остальным картам расклада. Итак… — Она открыла первую карта слева: Слуга и Господин!

— Что же, хорошая карта из верхних, помощь в делах твоих обещает. Ну, а что еще? — и она осторожно перевернула лицом вверх крайнюю правую карту все того же последнего, центрального ряда: Высокая колдунья!

— Надо же, тоже карта из верхних. Повяжет она тебя с магией накрепко, яхонтовый ты мой.

"Да я уже и так повязан с этой магией крепче некуда", — скептически подумал про себя Юрай, а гадалка тем временем уже открывала следующую карту, вторую слева: Демон!

— Ну ты посмотри, три верхних карты подряд в линии судьбы! Ох, неспроста я по твоей ладони даже сквозь шар немного прочитать сумела. — И она взялась за предпоследний неоткрытый лист, справа от центрального. — Неужели тоже верхняя?!

Но нет, четвертой открылась Королева роз. Из нижних, хотя и не из последних.

— Так, так, соколик, значит нимб с крылышками тебе примерять всё-таки еще рановато. Ну а теперь последняя и главная. Открываем…

Но открывать, как выяснилось, было нечего. Центральная карта оказалась пустой.

"Опять твою мать, — в сердцах выругался про себя Юрай. — Тоже самое, что со знаком предрасположенности в Островском скиту. И долго еще боги со мной в непонятки играть собираются?!

Умудренная опытом гадалка тоже была слегка удивлена. Но ничуть не обескуражена.

— Видишь ли, голубчик… Пустая карта дает тебе выбор. Ты можешь оставить все как есть, непроявленным. Можешь сам вытянуть еще одну карту из колоды. Или, если есть желание, можешь нарисовать здесь свою собственную карту. Ну, выбирай!

Юрай задумался. Оставить как есть? Это уже было, у монахов в Фейне. Ну не повторяться же… Нарисовать самому? А что, новую планету на небе, например, тоже неплохо. Если бы он еще рисовать умел. А то нацарапаешь что-нибудь не то, а потом расхлёбывай.

— Скажи, почтеная, а в твоей колоде только одна пустая карта, точно? Второй мне не достанется? Ну тогда я, пожалуй, рискну вытянуть, — и он левой рукой не глядя, как и положено, потянулся к картам, которые услужливо раскрыла веером цыганка. Чтобы через мгновение, повернув лицо обратно к колоде, обнаружить зажатую в своей руке шестерку ключей!

Тем временем сидевшие пока что поодаль Зборовский и приведшая их сюда молодка (Замирой ее баронесса назвала, кажется?) заметили, что процедура гадания закончена, и подошли, чтобы тоже послушать, что скажет умудрённая в предсказаниях цыганская баронесса. А наговорила она в тот вечер с три короба, причем были там и понятные предсказания, и совершенно туманные. Хотя главное волшебнику было понятно и без нее: главная карта расклада, Шестерка ключей, означала ключ к шестой стихии, которую Юрай, кажется, всё-таки сумеет отыскать и воплотить. Не это ли стало бы, кстати, лучшим даром памяти Мэйджи и Торвальду — Королю и Королеве клинков из самого нижнего ряда в давешнем раскладе Щекора?!

… Но сейчас, в батавской гостинице, в полусвете смеркающегося вечера Юрая больше всего интересовала оброненная гадалкой фраза: "Рожденный под знаком Василиска". Загадка заключалась в том, что путь солнца на небосводе пролегал по десяти созвездиям, и Василиска среди них отродясь не бывало. Были Голубь, Драконоборец, Альмюэтта… И созвездие Якоря было, и созвездие Девериона — но вот Василиска среди знаков звездного пути не числилось никогда, если Юрай хоть что-то понимал в астрологии: это созвездие находилось чуть ниже Солнечного Круга. Так что же имела в виду цыганская баронесса, имени которой алхимик так и не узнал? И если, вдруг, существуют сокрытые для непосвященных знаки Зодиака — может быть, у посвященных там же и сокрытая планета отыщется?

 

33. Королевский гамбит

Если собираешься убить — убивай сразу, не тратя времени на лишние разговоры и объяснения. Покойнику они уже все равно не пригодятся, а поразглагольствовать попусту, если тебе уж так хочется, можешь и перед зеркалом. Потому, что не перечесть, сколько схваток и поединков было проиграно в уже выигранной, казалось бы, ситуации только от того, что без-пяти-минут-победителю захотелось покрасоваться перед соперником и произнести заключительную речь вместо того, чтобы нанести завершающий удар. А пока ты долго и увлеченно объясняешь своему врагу, как долго ты вынашивал планы мести и почему он заслужил свою мучительную смерть, он успевает собраться с силами и сделать ответный выпад… И его объяснения прозвучат уже над твоей могилой — но ты их, увы, не услышишь.

Этого не случилось бы, наверное, не отойди тогда Влад Зборовский по малой нужде. Не должно было случиться. Просто не имело права. Но барону случилось отлучиться именно в то время, когда в дверь постучал слегка растерянный хозяин гостиницы:

— Ваше преподобие! Там вас какая-то дама спрашивать изволят, шибко вся из себя знатная…

Вот даже как — знатная дама?! Он обрадовался бы любому поводу отвлечься от тягучих размышлений о загадочном цыганском пророчестве и не менее загадочной шестой планете, которую необходимо каким-то отыскать на небе — на том самом небе, что было уже досконально и от края до края изучено многими поколениями астрологов. Но уж если тобой интересуется дама, да еще и знатная… И донельзя заинтригованный волшебник отложил в сторону свой стеклянный шар со ртутью и спустился вниз, даже не удосужившись накинуть на себя что-нибудь потеплее.

Парадная дверь гостиницы выходила прямо на широкую улицу, на противоположной стороне которой стояла сейчас богато отделанная красно-черная карета, причем на ее дверце явственно проглядывало место для дворянского герба. Но, судя по всему, этот герб то ли сняли, то ли просто прикрыли снаружи, и опознать владельца не представлялось возможным. Впрочем, люди в карете явно дожидались именно Юрая, и стоило ему показаться на пороге, как дверца распахнулась, и на землю осторожно спустилась молодая и весьма ухоженная дама в элегантном дорожном платье темно-синего, едва ли не "королевского" цвета с кремовой кружевной отделкой.

Конечно, Отшельник на то и слыл отшельником, чтобы не слишком хорошо разбираться в дамских нарядах, но выглядела эта молодая женщина одетой очень дорого и по последнему слову моды. Единственное, что слегка удивляло — это маленькое и несуразное "нечто", прикнопленное на макушке вместо традиционной широкополой шляпы. Но выглядевшее, впрочем, тоже весьма изысканным. Перейдя проезжую часть, незнакомка подняла на волшебника остроносое, слегка угловатое лицо и буквально пронзила его взглядом своих широких, изменчивого и непонятного цвета, глаз.

— Мсье Юрай?

— К вашим услугам, миледи. А с кем, простите, имею честь?

— Герцогиня де Монферре, с вашего позволения, — и дама, оказавшаяся ни более ни менее как герцогиней, привычным и хорошо отработанным жестом протянула своему визави руку для поцелуя.

За недолгие месяцы своего пребывания при дворе великого князя Юрай успел слегка поднабраться великосветских привычек, и поэтому он без малейшего удивления почтительно склонился, чтобы припасть губами к тыльной стороне затянутой в тонкую кружевную перчатку руки. Склонился, отдавая почтение и титулу дамы, и ее неброской, но полной загадочности красоте. Склонился, польщенный интересом к своей скромной персоне. Склонился — и в этот же миг ощутил, как в его незащищенную, еще более открывшуюся при наклоне шею вонзаются вампирские клыки.

…

Вернувшись обратно в номер и не обнаружив там Юрая, барон дал себе по времени лишь пять ударов сердца — схватить меч и кубарем скатиться по лестнице вниз, в общую залу.

— Где?!

И, следуя молчаливому кивку буфетчика, рывком распахнул входную дверь…

… чтобы обнаружить в двух шагах от себя наклонившегося к земле и едва стоящего на ногах товарища, из шеи которого тянет кровь какая-то разодетая дама-вампирша. Уж на что другое, а на "собратьев по цеху" у Владисвета Зборовского глаз был намётан сызмальства, хотя даму-вампира "за работой" ему не приходилось наблюдать еще ни разу: о вампирских оргиях он был наслышан немало, но желания в них поучаствовать никогда не испытывал, полагая свою маленькую причуду делом сугубо личным, можно даже сказать, интимным, и предпочитая предаваться ему в одиночку. А теперь, захваченный открывшимся ему зрелищем, даже задержался на одно неуловимое мгновение, лихорадочно размышляя, как же ему сейчас надлежит действовать.

Считается, что вампира можно отпугнуть при помощи чеснока. А убить — осиновым колом или клинком, откованным из самородного серебра. И еще, вроде бы, не переносят вампиры яркого солнечного света. Хорошо, пусть так, но что принесет всё это знание в тот момент, когда острые клыки уже вспороли твою вену, а ни осинового кола, ни серебряного кинжала под рукой не оказалось, да и руки начинают потихонечку деревенеть под действием парализующего укуса?! Ни храбрость, ни отвага, ни магические искусства здесь уже не помощники… Нет, спасла Юрая, а точнее, помогла ему продержаться до прихода подмоги совсем иная сила, пусть и менее высокая, но подвластен которой тем не менее всяк живущий в подлунном мире. Имя же этой силе — жадность.

— Моё, не дам! — отчаянно билась мысль в туманящемся мозгу алхимика, пережимая вены и не выпуская кровь из собственного тела. Ноги враз ослабли, по всему телу потекли лихорадочный жар и зудение, голова отчаянно кружилась, но унаследованная от родителей здоровая крестьянская закваска, хуторская прижимистость голосили сейчас что есть мочи, сопротивляясь той неимоверной силе, что тянула из него кровь. — Не по-лу-чишь, хрен тебе!!!

Этого-то мимолетного промедления и хватило Зборовскому, чтобы подлететь к разодетой вампирше и схватить ее одной рукой за челюсть, другой пережимая нос и заставляя тем самым приоткрыть рот. Ведь просто рубануть мечом жадную до чужой крови герцогиню было сейчас нельзя, как бы барону этого ни хотелось: дурманящая слюна вампира в момент его смерти тут же становится ядовитой, и оставайся клыки в теле жертвы — он за компанию прихватит с собой в посмертие и того, кого кусает. Уж кому, как не Владу, было об этом знать! И первой его задачей было сейчас заставить Ирму выпустить Юрая из своих зубов.

События, тем временем, продолжали развиваться с неимоверной, поистине вампирской быстротой. Никто из досужих обывателей не успел еще и голову повернуть в сторону развернувшейся схватки, а Зборовский уже сумел раскрыть рот мычащей от злости и бессилия герцогине, и теряющий сознание Юрай рухнул на мостовую… Барон как раз решал, что лучше: мечом оприходовать даму, которую он держит в своих руках, — или уж одарить смертельным укусом, как вампир вампира. Но тут в игру вступил последний участник событий, до сих пор лишь со всё возрастающим беспокойством наблюдавший за ними из окошка кареты.

Собственно, операция была задумана точечной и молниеносной: внезапный укус ничего не подозревающего Юрая благородной незнакомкой, от которой он этого менее всего мог ожидать. Причем сразу же мертвящий укус вместо насыщающего, а возможность полакомиться впоследствии кем-нибудь повкуснее Филофей своей племяннице клятвенно обещал обеспечить. Десять ударов сердца до смерти, потом второй, контрольный укус — и в карету, на рысях!

Начальный этап был выполнен безукоризненно: клиент вышел из гостиицы один, без приятеля, и послушно подставил шею под клыки герцогини. Вот тут бы и порадоваться! Но после этого все стало развиваться как-то вкривь и вкось. Сначала укус вампирши непозволительно затянулся, а затем на порог стремительно вылетел спутник Юрая (Влад, барон Зборовский — ректор специально уточнил это заранее по своим каналам). Причем двигался барон с такой скоростью, что Филофей не смог бы отследить его без магии и в лучшие свои годы, лет сорок назад. А уж теперь, в почтенном и заслуженном своем возрасте, тем более.

Но именно на подобный случай старина Фил и контролировал ситуацию из стоявшей наготове с приоткрытой дверцей кареты. И теперь он решительно и так быстро, как только мог, сжал пальцами заранее подготовленный амулет с заклинанием. Тонитрум и фульмен цезитас, хокк!

Неимверной силы удар грома и вспышка света, обрушившиеся на сцепившихся в схватке Зборовского с Ирмой, а заодно и на лежавшего у них в ногах в полубессознательном состоянии Юрая, были страшны, хотя сами по себе и не опасны. Все, что от них требовалось — это ослепить и оглушить противников на недолгое время, а остальное было уже делом техники. К тому же у этого ошеломляющего заклятия "грома и молнии" имелась и еще одна изюминка: заточено и нацелено оно было прежде всего на людей, троллей, гномов и других тварей, имеющих только один облик. В оборотнях же и вампирах заклинание затрагивало лишь человеческий слой, так что если герцогиню де Монферре этот магический удар на время и оглушил, то делившая с ней тело и душу вампиресса оставалась в полной силе и должна была теперь, вырвавшись на свободу, еще успешнее сделать свое черное дело.

"Тонко задумано — могли бы сказать бы по этому поводу в другое время и в других мирах. — Но где тонко, там и рвётся"9. План Филофея был блестящим и вполне осуществимым, но споткнулся на двух неучтенных обстоятельствах, одно из которых предугадать заранее было совершенно невозможно, зато другое его сиятельство ректор мог бы и принять во внимание, озаботься он разведать чуть больше о спутнике своего врага.

Во-первых, в защитном слое ауры Юрая со вчерашнего дня висело заклинание магического зеркала. И оно сработало сейчас самым наилучшим образом, недаром придумавший некогда это заклинание Шалидор почитался во всем Круге Земель как праотец и родоначальник магического искусства. Отразившаяся от зеркала светозвуковая волна со всей мощью ударила по выпустившему ее на волю волшебнику, на несколько долгих минут отняв у него зрение, слух и способность вообще хоть что-нибудь соображать. Именно из-за этого оглоушенный Филофей едва не пропустил возможность увидеть то, что случилось во-вторых. А полюбоваться было на что…

Хорший псарь может потратить на выучку своего кобеля месяцы и годы, добиваясь безоговорочного послушания. И четырёхлапая тварь будет будет послушно выполнять приказы, бегать за палкой и безропотно сидеть перед миской с мясом, не смея его и коснуться без дозволения хозяина. Всё это так. Но стоит этому, сколь угодно учёному, кобелю учуять запах текущей сучки — и прости-прощай, конец всей выучке: пара сцепится в один клубок, и оторвать их друг от друга будет невозможно ни приказом, ни силой, ни колдовством, разве что пилой надвое распилить. Вампиром ведь была не только Ирма, но и Влад Зборовский. И когда удар заклинания высвободил подлинную сущность обоих из человеческой оболочки, в Круге Земель не осталось уже ничего, что смогло бы удержать ошалевших от вожделения самца и самку вампирской породы от самой старой на свете схватки.

Что значат людские долг и честь, когда тебя призывает голос крови и неизбывная жажда отыскать пару вровень? Когда, после всех этих уныло-плоских, одноликих любовников и любовниц незамутненно человеческой породы, посчастливилось наконец-то встретить подобного себе? Подобную себе? Прочь, прочь ненужную одежду — в клочья, с треском! Вернуть истинную бледность лицам, выпустить на волю клыки и когти, прояснить красными всполохами глаза и слиться наконец воедино в саднящем стоне желания и вожделения. Снова и снова погружаться в жаждущие глубины — и всё так же снова и снова принимать в них того, о ком мечтала все эти годы. Вцепляться зубами в ее плечо, исступленно и ожесточенно царапать его спину в этом безумии страсти, когда ваши тела скользят друг по другу в жарком поту, когда вкус чужой крови на губах утоляет не голод желудка, а совсем другой, извечный голод по истинной паре… Сливаться в единое целое неудержимо и неостановимо, наплевав на всех и позабыв обо всём на свете, опять и опять — до тех пор, пока не рухнет небосвод…

… И в какой-то миг небосвод действительно рухнул, впиваясь каленым железом своих осколков в ту часть оголенного тела Зборовского, которая в этот момент в очередной раз взетела вверх, готовая через мгновение снова устремиться вниз

У каждого возраста — свои плюсы и свои минусы. Долгие годы, проведенные за университетской кафедрой или в магческих изысканиях, не прибавляют ни подвижности, ни изящества: упитанное академическое брюшко было столь же неотъемлемой чертой профессорского облика, как легкое покашливание в разговоре или строгий, но при этом слегка снисходительный взгляд. Ничего не поделаешь: положение обязывает, а годы спуску не дают. Но вместе с теми же годами приходят и неторопливая зрелость, и опыт терпения, и умение нанести удар в нужное время и в нужном месте. Равно как и способность предугадать удар противника и уклониться от него — или, по крайней мере, выдержать и устоять. Устоять под чужим ударом и, как только что выяснилось, под своим собственным тоже.

Именно многолетние занятия волшебством и, в частности, наработанная ответная реакция на удар чужой магии позволили Филофею прийти в себя от оглушающего магического шторма чуть раньше, чем других участникам сцены, разыгравшейся сейчас перед фасадом скромной батавской гостиницы. Но этого выигранного времени было совсем немного, и еще не до конца пришедший в себя ректор нетвердыми шагами устремился вперед.

Ох, как же не хотелось его сиятельству довершать задуманное дело собственными руками! Всю свою долгую жизнь он старался избегать этого и, оставаясь в тени, аккуратно плести паутину своих интриг. Осторожно дергать за ниточки, предоставляя другим не только делать за него черную работу, но вдобавок еще и совершенно искренне полагать при этом, что они совершают свои поступки самостоятельно и руководствуясь лишь собственной волей. Думаете, кто "помог" тогда двум талантливым студентам набрести на случайно оказавшийся в открытом доступе экземпляр "Заповедной книги иодаев"? А после этого декану оставалось лишь в тщательно выбранный момент эффектно появиться на сцене. И вот уже косоглазый Шуа-Фэнь собирает вещички, освобождая ректорский кабинет для него, Филофея. А что с двух студентов, а точнее, студента и студентки, полетели головы — ну, так и хуже бывает, одна только холера народ тысячами выкашивает. Студентом больше, студентом меньше…

Но сейчас, крути не крути, счет шел не на недели с месяцами, а на мгновения. Причем первым делом надо было нейтрализовать этого чересчур шустрого барона И маг-заговорщик, дошагав наконец до исступленно совокуплявшейся вампирской парочки, взялся за свой недлинный — вовсе не боевой, а парадный и ритуальный, но, тем не менее, кое на что еще пригодный — меч и со всего маху рубанул им по самой близкой части баронского тела: по взлетавшей сейчас ему навстречу заднице. Да. неэстетично, но зато эффективно!

Вонзившаяся в тело заточенная сталь резко выдернула Зборовского из небытия. Где он, что он? Превозмогая резкую боль, барон оторвал взгляд от лежавшей под ним разгоряченной недавними ласками женщины и повернул голову наверх, чтобы увидеть, как перешагнувший через него коренастый усатый блондин заносит клинок над лежащим рядом на улице бледным и слабо соображающим Юраем. Ни сил, ни времени на то, чтобы как-то спасти друга — да и себя самого — у Влада уже не оставалось. И тогда он прибег к последнему остававшемуся в запасе средству, старательно прошептав пересохшими губами:

— Тан-нен-хильд Ол-беорнс-дот-тир…

И прежде, чем потерять сознание, успел всё-таки увидеть в небе распахнутые крыла стремительно спускающейся валькирии.

…

В тот момент, когда в дверь осторожно постучали, леди д'Эрве раздраженно металась по гостиной. Ну что за ерунда такая!!! Каждый раз, когда надо выбирать, никак не могу решиться. Красное платье беру, разумеется. Голубое с квадратным вырезом — тоже. А серебристое? А белое с кружевом? Или, может быть, лучше черное шерстяное? Да, у них там на юге теплее, но бывают же и холодные вечера, тем более сейчас, зимой?

Приглашение на стажировку в Шэньчжоу и Дьем оказалось для Энцилии совершенно неожиданым. Разумеется, от нее не укрылось сытое и донельзя довольное выражение лица Нгуена Эффенди, когда они с Клариссой появились в Обсерватории на следующее утро после приезда архимага. Да и сама Верховная как-то помягчела в последнее время, стала гораздо реже срывать зло на окружающих и вообще была совершеннейшей лапочкой, хотя и потеряла прежний интерес к девичьим постельным забавам. Великий князь, кстати, тоже уже давно отыскал себе новую фаворитку, и даже не одну, так что в Вильдоре молодую волшебницу сейчас ничто особенно не удерживало. И если есть возможность провести месяц-другой в Чжэн-го, поучиться юго-восточному стилю магии у самого Шуа Фэня, да и просто посмотреть на другие края — это же просто прекрасно! Такого же мнения придерживалась и ее начальница, графиня Мейвенберг, с легким сердцем отпустившая свою подопечную в эту поездку. Но сборы, сборы… В столицу Энграма молодая практикантка когда-то приезжала налегке, с минимумом вещей. А вот за то время, что провела здесь — обрюзгла, обабилась, забарахлилась: и то хочется с собой взять, и это…

— Опять же, что делать с Нюськой?

Белочку, которую Энцилия подобрала тогда в герцогском лесу, они с Клариссой назвали изысканным амедонским именем Ньюксия, которое в домашнем обиходе обычно сокращалось до Нюси или Нюськи. И вот теперь надо было решать, что делать с Нюськой, к которой хозяйка уже успела привязаться: оставлять здесь или всё-таки брать с собой? Если оставлять здесь, то с кем, а если брать с собой, то как? Короче, три последние дня дом ходил ходуном, служанки носились как оголтелые и только что не стояли на ушах, а сама хозяйка просто места себе не могла найти, трижды за день меняя собственные решения и заменяя их на прямо противоположные, а потом обратно…

Но в дверь постучали.

— Барыня, к вам его преосвященство!

Со времен той памятной церемонии в храме, когда Энцилию ни с того, ни с сего объявили… Ладно, не будем лишний раз вспоминать, кого они там кем объявили, но с тех пор волшебница с высшим жрецом Тинктара почти не общалась. Да, они с Вантезе вежливо раскланивались при встречах и обменивались дежурными улыбками, но никаких особенных разговоров, тем более на серьезные темы, не вели. И она была не столько обрадована, сколько удивлена неожиданным визитом приора. Но то, что она услышала, заставило ее сердце судорожно сжаться, а руки похолодеть.

— Миледи! Прошу прощения за неурочный визит, но обстоятельства вынуждают меня обратиться к вам с настоятельной просьбой. Барон Зборовский тяжело ранен и находится сейчас на излечении в нашем храме в Эскуадоре. Единственное, чем могу вас обрадовать — это тем, что состояние господина Юрая стабильное и опасений не вызывает. Но ваше присутствие в столице Асконы просто необходимо. Смею ли я надеяться?

— О да, разумеется, ваше преосвященство, — медленно и растерянно ответила леди д'Эрве. — Я думаю, да.

Но смела ли надеяться она сама? Вот в чем вопрос.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ

Автор выражает свою глубокую благодарность участникам интернет-сообществ www.sex-forum.ru и, впоследствии, www.7f.ru, без которых не было бы этого текста и многие из которых послужили прототипами его героев.

Примечания:

1 Традиционное обращение к ректору университета или декану (устар.)

2 На жаргоне Университета — адепт Школы превращений и трансформаций

3 Высокородная госпожа (свейнск.)

4 На жаргоне волшебников — не-маг, человек, не обучавшийся магическому искусству и не приносивший "Клятву Шалидора".

5 В Круге Земель принято считать исчислимые предметы пятериками, а не десятками или дюжинами.

6 Монета в 5 осколов. 1 золотой "государь" равняется пяти серебряным "герцогам", а каждый "герцог" — 25 медным "осколам".

7 Если у людей "высоким народом" именовались эльфы, то у гномов, в свою очередь, сами люди. Об эльфах же гномы говорили очень редко, называя их при этом "перворожденными".

8 Почтительное обращение к старшей женщине у цыган

9 Любимая поговорка майора Пронина