Немало красивых мест отыщется в Круге Земель, если обойти его из края в край. Хороши, например, весенней порой бледно-зеленые равнины Альберна с их скромной, неброской прелестью цветущих лугов на мягких холмах, навеваюших своей формой воспоминания о нежной девичьей груди. По-своему прекрасны — какой-то дикой и необузданной красотой — песчаные барханы срединного Шахвара, застывшие в мареве миражей под палящим летним солнцем. А как не вспомнить цветение хризантем по берегам великой реки Дао-Хэ — в ту удивительную пору "гномского лета", когда уже начавшаяся было осень вдруг отступает на несколько дней, лаская утомленную землю обманчиво-нежным теплом? И вздымающийся хищными пенными валами прибой у берегов Асконы, и знаменитая лестница водопадов в верхнем течении Мейвена на энгрском нагорье, и бескрайние леса Великой Роси с их невиданных размеров грибами и просторными полянами, обильно усыпанными в конце лета королевой ягод — вкусникой…

Да, много красот открывают взыскующему взору страны мира, но не найдется среди них ни единой, чтобы смогла сравниться по своему великолепию с надменным спокойствием хрустально-прозрачных вод Бела Озера. Божественная чаша мироздания, зерцало небес, недрёманое око Арманово — как только не описывали его велеречивые песнопевцы и кобзари! Но больше всего понравилось Зборовскому услышанное когда-то определение: "бездна, напоённая лунным светом". И действительно, даже проникающий вампирский взгляд был неспособен достичь дна этого величайшего водоема, от которого и получило свое название Белозерское царство — что уже говорить тогда о взгляде обычном, людском?! Уходя вглубь, голубизна вод становилась только насыщеннее и холоднее, не теряя при этом прозрачности. Но там, в глубинах, струились ещё и потаённые течения, безнадежно размывавшие четкость взора; там проносились стада рыб, которых перегоняли неразличимые, для не вооруженного магией глàза, водяные, там угадывались тени загадочных обитателей озёрных толщ, никогда не поднимавшихся к поверхности и потому неведомых своим обликом даже самым могущественным чародеям…

Да, на такое зрелище стоило полюбоваться, и барон нисколько не жалел, что поддался на уговоры Всесвята и преодолел свою давнюю нелюбовь к передвижениям по воде. Так или иначе, выздоровление Юрая, по словам волшебника, должно было занять целую пятидневку и требовало полного покоя. Зборовский, стало быть, вполне мог оставить товарища на попечение Верховного Мага и его челяди, чтобы посетить тем временем Алатырь-город. И теперь они с Танькой-Теннеке, любезно предложившей составить барону компанию, неспешно скользили по воде в длинном и узком судне — того типа, что в Свейне назывались драккаром, а здесь в Белозерье именовалось ладьей. Управлять той ладьей, которую предоставил им Всесвят, не требовалось вовсе, хотя на всякий случай с ними плыл пожилой рыбак, имевший опыт хождения как на веслах, так и под парусом: волшебный ветер, повинуясь прощальному заклинанию чародея, сам собой двигал их челн в направлении престольного града, располагавшегося на противоположном берегу Бела Озера.

В столицу Владисвета звала самая неотложная из всех нужд, какие только существуют в этом мире — денежная. Там, в посольстве Энграма, он мог получить дополнительно то золото, которое требовалось сбившимся с пути путникам, чтобы приобрести новых лошадей и продолжить свое путешествие: уцелевшего в прихваченной телепортом сумке для этого было явно недостаточно. К счастью, доверительную грамоту с собственноручными подписями Великого Княза и лорда-хранителя казны Зборовский седельной суме не доверил: она хранилась в особом кошеле, днем и ночью висевшем у него на груди на кожаном ремешке. Помимо разрешения денежных проблем, барон надеялся еще и передать с помощью посольского мага краткое сообщение в Энграм обо всех случившихся событиях — хотя бы в Обсерваторию графине Клариссе, а если удастся, то и непосредственно Энцилии. Разумеется, докладывать о случившихся затруднениях непосредственному заказчику — Великому Князю — не следовало ни в коем случае.

Стольный град Алатырь бросился в глаза Зборовскому, увидевшему его впервые с борта ладьи, прежде всего белизной храмовых стен и золотом куполов. Утверждалось, что храмов здесь поставлено "пять раз по пять раз по пять", то есть больше, чем в любом другом городе Круга. Непохоже было, впрочем, чтобы такое сосредоточение святых мест хоть сколько-нибудь улучшило нравы здешних жителей: стоило барону ступить на пристань, как его немедленно обступила толпа торговцев, нищих, бродячих проповедников и просто шаромыжников, желавших урвать свой кусок от щедрот богатого иностранца. К счастью, Танька чувствовала здесь себя как дома. Поэтому она немедленно шуганула приставучую публику, прибегнув при этом к такой площадной ругани, какой Зборовскому не доводилось слыхать уже давно, а от особы женского полу — так и вообще не разу. Толпа уважительно расступилась, и валькирия-охотница торопливым шагом направилась в город, таща за руку старательно поспешающего за ней барона.

По мере того, как они удалялись от злачных мест, которыми по традиции изобиловали припортовые улицы, и приближались к центру города, дома начинали выглядеть чуть более приличными, а встречная публика — чуть менее наглой. Но общее ощущение сутолоки, мельтешения и бестолкового базара преследовало Зборовского всю дорогу. И когда барон наконец увидел перед собой здание посольства, выполненное в типично энгрском стиле — трехэтажный каменный особняк с фронтоном и колоннами, обрамляющими парадный вход, он вздохнул с облегчением: наконец-то хоть что-нибудь привычное и знакомое, сдержанное и исполненное достоинства. Судя по всему, в Алатырь-городе эти качества были не в особенной чести.

Представившись и сложив, по требованию охраны, меч в специально оборудованное хранилище рядом с привратницкой, Зборовский решительным шагом проследовал в кабинет посла. "Сопровождавшая его дама", как отрекомендовал свою спутницу барон, почему-то не пожелала принять более светский облик и оставалась все той же безалаберной девицей Танькой. Тем не менее, уступая нажиму Зборовского, посольские люди почтительно усадили ее в небольшом уютном зале для посетителей и предложили на выбор прохладительные напитки — квас, медовуху или же вино. Танька предпочла вино и спокойно устроилась в кресле, ожидая возвращения барона.

Граф Эттери, отправлявший должность энграмского посла при дворе Венцеслава, оказался энергичным седоватым мужчиной с выправкой старого служаки, брюшко которого, впрочем, уже изрядно округлилось: нынешний белозерский царь славился своим обжорством и пристрастием к регулярным попойкам, на которые обычно приглашалась тьма народу — включая, естественно, и посланников сопредельных держав. Попервоначалу графа изрядно встревожило появление нежданного гостя из Вильдора, тем более, с доверительной грамотой лично от его монаршего высочества. Но как только посол уяснил, что лично ему появление барона Зборовского, пусть даже и успевшего уже оказаться на короткой ноге с могущественным Всесвятом, не грозит абсолютно ничем… После этого граф немедленно впал в благодушное настроение и даже не особенно переживал по поводу той немалой суммы в золоте, которую испросил господин барон для себя и своего спутника (о Юрае Зборовский предпочел не распространяться, упомянув только, что путешествует в сопровождении духовного лица, которому в данный момент несколько нездоровится). Так что его сиятельство сразу же расслабился, отдал распоряжение о выдаче денег, рассказал пару свежих сплетен о беспутстве цесаревича и, в свою очередь, вяло поинтересовался последними событиями в Великом Герцогстве. После чего, лично проводив барона к посольскому магу и небрежно похлопав на прощание ладонью по плечу, благополучно забыл о его существовании.

А с посольским магом Зборовскому просто повезло. Мало того, что фон Штреффель тоже носил баронский титул. Они с Владом к тому же случились практически ровесниками, да и вообще до невозможности похожими друг на друга. Не внешне похожими, но по духу, склонностям и понятиям — и это угадывалось с первого же взгляда. Столь схожими бывают выпускники одного и того же университета или одной семинарии, два сослуживца по ополчению, два порученца при одном военачальнике… Словом, птенцы одного гнезда, даром что посольский маг носил короткие русые волосы и не имел иных обликов, кроме людского (уж это барон, сам будучи вампиром, определял мгновенно).

Удачным оказалось и расположение звезд: покровительствовавший Зборовскому красноватый Маарт в эти дни располагался в созвездии Голубя, что благоприятствовало передаче сообщений на расстояние. Ещё в Змийгороде Юрай успел объяснить любопытствующему барону, что для передачи видений и образов требуется гораздо меньше энергии, чем для телепортации людей, бессловесных тварей, предметов и вообще всего, что обладает хоть каким-нибудь весом. Проблема была только в потоках стихий, и прежде всего — тонкого эфира, чье струение требовалось направить в нужную сторону. А это порой бывало посложнее, чем указать в беззвездную ночь нужное направление кораблю, плывущему по штормовому морю!

Но дружище Штреффель оказался на высоте, и после череды манипуляций и наговоров в большом медном зеркале, висевшем на стене магического зала посольства и сейчас специально расшторенном для барона, начало проявляться знакомое и милое лицо Энцилии. Лишь только сейчас Зборовский понял, насколько соскучился он по своей напарнице. Именно это Влад и постарался в первую очередь донести до Энси, когда, следуя наставлениям посольского мага, мысленно представлял себе в мельчайших подробностях перипетии их с Юраем странствований. "Главное, барон, — объяснял Штреффель, — не пытайтесь сами отсылать ваши мысли в Вильдор. Просто думайте. Но при этом не удерживайте свои думы при себе, а отпускайте их на волю. Отдавайте их эфирному потоку, и всё!" И сейчас Зборовский уже почти физически ощущал тот невесомо-легкий ветерок, голубоватый и чуть приторный по запаху, что струился от его головы в направлении магического зеркала.

Разумеется, нежности Зборовского были Энцилии приятны даже и на расстоянии. Но она сразу же забыла обо всем остальном, едва впитала всю картинку целиком и поняла, что именно случилось на дороге за Змийгородом. И в каком состоянии пребывает сейчас Юрай. К этому времени эфирный поток уже почти иссяк, и ответное мыслесловие леди д'Эрве: "Держись, Влад, и удачи вам обоим! А я постараюсь немного поддерживать вас отсюда, благо знаю теперь, куда вы пропали" — становилось почти неразличимым. Впрочем, все неотложные дела были уже сделаны, и теперь можно было наконец предаться заслуженному отдыху.

— Ну, подруга, где тут у вас самый шикарный кабак? Веди! — тяжесть новообретенного кошеля с золотом странным образом придавала настроению Влада легкости и игривости.

— Не торопитесь, барон. Мне, помнится, кто-то что-то обещал. Три желания, или я что-то путаю?!

Кажется, обещал это барон не охотнице Таньке, а вовсе даже даме Теннеке… Да впрочем, кто эту валькирию разберет, если она едина в трёх лицах, не считая еще и одной наглой лисьей морды впридачу?!

— К вашим услугам, дорогая. Чего желать изволите?

По Танькиному лицу пробежала хитроватая улыбка.

— Я у нас девушка простая, а здесь — так вообще отдыхаю. Потому и желания мои тоже будут простыми. Что называется, оттянуться! Стало быть, во-первых, — запеченного кабана. Во-вторых, бочку пива. Ну а в третьих, дорогуша — три дня с тобой, не вылезая из койки. Как раз к концу недели вернуться во Всесвятский Посад и успеем. Замётано?!

"Хэ! Всегда бы так расплачиваться за помощь — и горя не знал бы!", — мысленно крякнул Збровский.

— Дык замётано!

…

Название на вывеске того кабака, в который Танька привела своего должника, барону пришлось перечитать трижды, прежде чем он окончательно поверил своим глазам. Это ж надо такое придумать: "Рай зеленых желудей"? Но по словам валькирии, именно здесь готовили самых вкусных поросят во всей столице — на что и намекал нарисованный на вывеске розовый кабанчик с крылышками, весело барахтавшийся на облачке, в ярко-зеленой желудевой куче.

В виде желудей были выделаны и светильники внутри кабака, а стены его, под стать названию — выкрашены в болотно-зеленый цвет. Хозяин заведения, выйдя из-за стойки, радостно приветствовал гостей:

— О, ты посмотри, Танюха пришла! Да еще и с хахелем!

— Так ото ж, Филипыч. Ну, веди к столу! Сегодня ширòко гулять будем.

Пока Танька придирчиво уточняла с Филипычем размеры кабанчика и приправы, с которым он должен быть запечен, барон неторопливо оглядывался по сторонам. Выбранная валькирией харчевня оказался заведением средней руки — не дешевой забегаловкой для смердов, но и не разукрашенной сверх меры трапезной, в каких понтуются молодые барчуки. Нет, здесь, в "желудёвом раю", собиралась разночинная публика из разряда "ни пан, ни холоп": подъячие, стряпчие, судейские писари, бурсаки… Знакомы с Танькой оказались не только хозяин, но едва ли не половина зала. Так что к ним со Зборовским постоянно подходили всё новые и новые приятели, особенно после того, как два дюжих кухонных мужика торжественно водрузили на середину крепкого дубового стола двадцативедерную бочку с пивом. Всех явно интересовала не только возможность дармовой выпивки, но и личность Влада. А уж когда выяснилось, что это настоящий иностранец из Энграма, да еще и целый барон впридачу — шуточки и подколки полупьяной публики посыпались как из ведра.

За окном тем временем быстро темнело, а народу в кабаке прибавлялось. Наконец, к столу подошел довольный Филипыч. Первым делом он шуганул любопытствующих:

— А ну, гольцы, кыш по своим местам! Вас тут еще не хватало! Василь, Деревянко, освобождай место, растудыть!

Последняя команда относилась уже к кухонным мужикам, которые, покряхтывая, передвинули изрядно опустевшую пивную бочку ближе к краю стола.

— Мелешка, заноси!

По этому приказу две румяные дородные бабы в бело-зеленых передниках торжественнно водрузили на освободившуюся середину стола громадный поднос, на котором утопал в подливе запеченный кабанчик.

И гулянка пошла по новому кругу, теперь уже с закуской. Кабанчик действительно оказался отменным — с коричневой хрустящей корочкой, с вырезанной из редьки шутовской короной над ушами и зажатым меж клыков здоровенным яблоком. Нежная свинина с привкусом душистых травок сама собой таяла во рту, а каждая новая кружка пива только прибавляла удовольствия. Но барон старался на жратву особо не налегать: впереди его ожидали еще и другие развлечения, а отправляться в постель с набитым животом означало заранее испортить себе всё удовольствие. Поэтому он уделял больше внимания оживленной болтовне с Танькиными приятелями, с удовольствием рассказывая им об Энграмском княжестве. О сражениях, в которых ему доводилось участвовать, о своих победах в поединках. И о тамошних бабах и девках, ну как же без этого! О знаменитых амедонских упырях. О том волшебстве, которое способны творить энгрские колдуны, и о том, слабо ли им против чародеев местных, белозерских. ("Признаю, братцы, признаю — супротив светлейшего Всесвята наши-то маги чуток пожиже будут!") Да и длинные волосы Зборовского тоже вызывали у народа оживленный интерес — сами алатырьгородцы в большинстве своем были стрижены под горшок.

Постепенно вся эта шумная трескотня пиршества начала барону приедаться. Больше всего он хотел бы сейчас побыть некоторое время одному и собраться с мыслями, но единственную возможность для этого предоставляло отхожее место — благо обильное потребление пива делало регулярное посещение нужника неизбежным. Именно тут, стоя над очком, Влад с изумлением сообразил, что Танька за весь вечер так ни разу и не посетила сей убогий уголок, хотя пила наравне с ним, а ела и того больше. Пила, ела, болтала, даже выходила в круг поплясать — но из залы ни ногой. "Она что же, приспособилась отливать по-колдовски, телепортом с лавки прямо в выгребную яму?! Вот ведь чудо из чудес, расскажи кому — не поверят."

Простота нравов валькирии, пусть даже и она и прикидывалась сейчас простой охотницей, поначалу изрядно удивляла Зборовского. Найти этому объяснение он сумел, лишь представив себе Танненхильд в ее истинном обличье. Ведь там, у себя в Валгалле, небесная дева занималась тем, что принимала и увеселяла павших в бою воинов. Отчаянных рубак, лихих стрелков из лука, мастеров помахать кулаками — но не магов и не менестрелей, не утонченных вельмож и даже не лукавых торговцев. Очевидно, под стать нравам гостей Валгаллы хозяйка и приноровилась.

— Что, барон, заскучал? Твоя правда, пора и честь знать.

Легким движением Танька вскочила на стол — всё та же круглолицая деваха в мужском охотничьем костюме, лишь тонкой выделки сапожки её были типично женскими.

— Ну что, дамы и господа, друзья и подруги, алкаши и собутыльники?! — Она высоко подняла над головой кружку с пивом. — Погуляли мы нынче от души, низкий вам поклон за компанию, а теперь пора и на покой. Прощевайте, зла не держите, а мы с моим барошей вас покидаем.

Одним долгим глотком Танюха допила свое пиво до последней капли, а потом с дребезгом расколошматила пустую глиняную кружку об пол кабака. И, небрежно соскочив со стола, подхватила Зборовского под руку.

— Пошли, Влад!

…

Ушедшая в загул валькирия наверняка вытребовала у Филипыча наилучший из имевшихся у него в заведении нумеров, но всё равно — пристанище, в котором им предстояло провести ближайшие три дня, ничего особенного из себя не представляло. Потолок с пятнистыми коричневатыми потеками, стены тоже давно некрашены, из окон виднеется вовсе не царский дворец и не прозрачная гладь Бела Озера, а проезжая улица и обшарпанные домишки на ее противоположной стороне… Но кровать в нумере была, и достаточно просторная. А кроме того — маленький стол и пара колченогих стульев, на один из которых деваха сразу же начала скидывать с себя одежду. Когда, наконец, и ее исподнее приземлилось на стул, барону Зборовскому открылась довольно неожиданная картина: Танькино тело оказалось худощавым, ноги — тонкими и стройными, а груди — маленькими и острыми. Хотя от девы, добывающей себе пропитание охотой, другого ждать и не приходилось, но широкое круглое лицо и мужская одежда все-таки сумели ввести Влада в заблуждение, и он ожидал чего-то более упитанного. Особенно после того усердия, с которым его подруга только что налегала на пиво и запеченого кабанчика.

Полностью скинув с себя одежду, валькирия-охотница откинулась спиной на кровать, широко расставила бедра и торжественным тоном произнесла:

— А теперь засади, да покрепче!

Тут уж барон едва удержался от того, чтобы расхохотаться в полный голос. Нарочно или случайно, но Танька дословно воспроизвела фразу из одной знаменитой шахварской сказки, в которой прекрасная наложница больше трех лет каждую ночь подряд рассказывала халифу забавные истории — при помощи этой хитрости рассказчица сумела сохранить себе жизнь. А возненавидел-то владыка весь женский род (и приказывал наутро казнить каждую отыметую ночью бабу) именно после той самой фразы, посредством которой случайно встреченная им однажды красавица принудила халифа наставить рога своему мужу-дракону, угрожая в противном случае ужасной смертью от его огненного дыхания.

Но сейчас никаких драконов поблизости не наблюдалось, а обещанное надо выполнять. И Зборовский, не мешкая, скинул порты и ринулся в бой.

Несмотря на субтильное телосложение, Танька оказалась крепкой и выносливой, а кроме того — весьма и весьма требовательной, хотя все ее требования можно было свести к трем простым словам: быстрее, сильнее, глубже! Привыкший к более утонченным запросам вильдорских дам Влад был даже слегка разочарован эдакой простотой, но всё же честно и упорно, как молотилка, делал свое мужское дело — час за часом, лишь с теми с небольшими перерывами, когда его разгоряченная подруга, завернувшись в простыню, приоткрывала дверь и зычным голосом требовала в нумер еды и питья. За окном рассвело, потом солнце поднялось, погуляло по небу и закатилось, а Зборовский всё продолжал снова и снова покрывать на сплошь промокших от пота и семени простынях свою новообретенную любовницу (и спасительницу Юрая, не забудем об этом!). Именно покрывать, словно бык корову или жеребец кобылу — это было, пожалуй, наиболее точным сравнением. Всё шло своим чередом и уже начало светать по второму разу, но тут перед глазами Зборовского вдруг поплыли багровые пятна, его руки и ноги ослабли, тело отказывалось двигаться… И барон провалился в беспамятство.

— Влад, родненький, что с тобой? — всполошилась валькирия, меняясь в лице, и затрясла его за плечи.

Зборовский неимоверным усилием разлепил губы, обнажив острые клыки, и еле слышным голосом прохрипел:

— Кро-о-ови!

Его милость Владисвет, носивший в человеческом облике титул барона Зборовского, в своем втором обличье тоже принадлежал к высшей касте. Не в пример деревенским, а тем более лесным вампирам, он мог обходиться без глотка свежей крови достаточно долгое время, порою месяцами. Проблема состояла лишь в том, что какое именно время он сможет выдержать в следующий раз — не знал и он сам. Это не зависело ни от фаз луны, ни времени года… Просто вдруг пробивал час, и его охватывала необоримая жажда крови. Жажда, которую надо было утолить немедленно и во что бы то ни стало. В такое мгновение Зборовский был готов вонзить зубы хоть в дворовую кошку, хоть в самого Великого Князя — кто под руку попадется. Именно поэтому барон старался не доводить себя до подобного состояния, а утолять эту свою потребность регулярно и заблаговременно. И купленых на базаре животных, ему для этого вполне хватало.

Но последние события требовали от Влада огромного расхода сил, включая и силы вампирские, и жажда свежей крови подступила совершенно неожиданно. Будь на месте Таньки какая-нибудь дворовая девка, барон вонзил бы в нее свои зубы уже несколько часов назад. С валькирией он бы сделать такое, наверное, поостерегся… если бы ему вообще пришла в голову эта идея. Но Танненхильд, судя по всему, была надежно защищена магическим отворотом, который не давал окружающим даже и помыслить о том, чтобы нанести ей какой-нибудь вред. Так что Зборовский и не заметил того момента, когда ему надо было бы глотнуть красной влаги. А сейчас времени практически не оставалось, и смерть от той самой, особой жажды была близка как никогда.

— Та-ак-с, — задумчиво и обеспокоенно протянула женщина, склонившись над бездыханным любовником. Но вот она снова изменилась в лице, принимая какое-то важное решение.

— А почему бы, собственно, и нет? — капризным и донельзя порочным голосом произнесла теперь уже фру Теннеке. Элегантная светская дама, знавшая толк в самых изощренных и рискованных альковных утехах.

— А почему бы, собственно, и нет?

С этими словами она изящным движением вытащила кинжал, крепившийся к одному из ее сапожек, и полоснула себя по запястью.