Мы сходим из ладьи на берег, где, как ни странно, нас поджидают несколько выстроившихся вдоль причала фигур в темно-пурпурных плащах, как у наших спутниц по плаванью. По тонким чертам лица понятно, что тут одни лишь женщины. Похоже, они ждут нас для какой-то церемонии.

Первыми выходят Эдмунд с Соней, за ними Луиза. Мы с Димитрием тоже покидаем ладью — сначала я, затем он. Он представляет меня как Амалию Милторп, внучатую племянницу леди Абигайль. Женщины с берега чопорно кланяются, но в глазах их читается откровенное подозрение и даже неприязнь.

Представив всех остальных членов нашего маленького отряда, Димитрий подходит к женщинам и по очереди вполголоса приветствует каждую из них. Последней он подходит к предводительнице. Она стара — должно быть, даже старше леди Абигайль, но когда она откидывает капюшон и целует Димитрия в обе щеки, я вижу, что волосы у нее черны, как смоль, без малейших признаков седины, и уложены таким замысловатым узлом, что совершенно понятно: если развязать его, они спадут до пят. Димитрий что-то тихонько говорит ей, а потом смотрит в мою сторону. Женщина кивает и делает шаг навстречу, пристально глядя мне в глаза. Взор ее пронизывает насквозь.

Внезапно я ощущаю себя пленницей.

Зато голос ее, мягкий и ровный, противоречит тому страху, что она уже успела мне внушить.

— Добро пожаловать в Алтус, Амалия. Мы долго ждали вашего прибытия. Брат Марков говорит, вы очень устали, вам нужна защита и безопасное убежище. Прощу вас, окажите нам любезность, позвольте предложить вам и то, и другое.

Она не ждет ни моего ответа, ни меня саму — просто поворачивается и шагает прочь по вымощенной камнями дорожке, что вьется к самой вершине холма. Димитрий берет меня за руку, вскидывает на плечо мой дорожный мешок и ведет меня вперед. Остальные гуськом идут следом, замыкая шествие.

Примерно на полпути к вершине мне начинает казаться, что я не дойду. Изнеможение, до поры до времени отступившее после страшного падения в холодное море, на этом благодатном острове снова овладело мной. А кругом буйство красок и ощущений — ярко алеют плоды на заполонивших все кругом диких яблонях, тут и там выглядывают из-под капюшонов женские лица, прекрасные и пугающие одновременно, зеленеет густая трава по обеим сторонам дорожки, а мягкий сладковатый аромат напоминает мне о маме. Он здесь повсюду, словно призрак того, что прежде было таким живым и всесильным.

Я слышу голос Луизы — более громкий и оглушающий, чем обычно.

— Силы небесные! Неужели на этом острове нет лошадей и экипажей? Или любого иного средства передвижения, благодаря которому нам не придется бесконечно брести вверх по горе?

— Сестры считают, что ходьба полезна для души, — отвечает Димитрий, и даже в нынешнем моем состоянии я различаю в его голосе смешинку.

Зато Луизе ни капельки не смешно.

— Комфорт — вот что душе полезнее всего, я так считаю.

Она останавливается, рукавом вытирает пот со лба.

Я из последних сил бреду, еле-еле переставляя ноги и думая, что если только мне хватит сил хоть как-то двигаться, то рано или поздно я доберусь до конца пути. Тело мое иного мнения и попросту перестает меня слушаться. Я застываю посередине тропы.

— Лия? Что с тобой? — Димитрий стоит передо мной. Я чувствую его руку, вижу его встревоженное лицо.

Мне хочется подбодрить его. Сказать, что со мной, конечно же, все хорошо. Что я буду идти, идти и идти, пока не дойду туда, где смогу наконец лечь и отдохнуть. Где смогу расслабиться, не боясь, что падшие души завладеют медальоном, который даже сейчас тяжким грузом висит на моей руке и моих мыслях.

Однако я не говорю ничего такого. Я вообще ничего не говорю, потому что слова, столь разумные и веские у меня в голове, на губах как-то не складываются. Хуже того — и ноги больше не желают поддерживать тело. Земля со страшной силой несется мне навстречу, но что-то приподнимает меня над ней.

А потом — вообще ничего. Пустота.

Из небытия меня вытаскивает какая-то пульсация на груди.

Я долго ощущаю ее прежде, чем собираюсь с силами выплыть из летаргии, сковавшей мне тело и разум. Наконец открыв глаза, я вижу пред собой молодую женщину. Волосы у нее сверкают в мерцании свечей алмазной белизной, лицо очень доброе, глаза такие же зеленые, как у меня, а лоб нахмурен.

— Т-с-с, — говорит она мне. — Спи.

— Что… что… — Я поднимаю руки к непонятному предмету на груди. Они повинуются не сразу, с трудом, но вот наконец я сжимаю какой-то твердый гладкий овал, висящий на бечевке у меня на шее. Он горячий, и на мое прикосновение отзывается с такой силой, что я почти слышу его биение. — Что это? — наконец выговариваю я.

Женщина ласково улыбается.

— Всего лишь гадючий камень, но очень сильный. Он защитит тебя от призрачного воинства. — Она отводит в стороны мои руки, подсовывает под теплое одеяло, которым я накрыта. — Спи, сестра Амалия.

— А что с… с Димитрием? И Луизой? Соней и Эдмундом?

— Уверяю, с ними все хорошо. Призрачному воинству нет дороги на Алтус, а гадючий камень защитит тебя, пока ты спишь. Бояться нечего.

Она отходит от кровати, исчезает в глубине полутемной комнаты, освещенной несколькими свечами. Я не хочу засыпать. Хочу задать множество вопросов, настоятельно требующих внимания, — но все напрасно. Я вновь ускользаю в забвение.

— Ну как, теперь проснулась? Выспалась?

На этот раз надо мной склоняется другая девушка, даже скорее почти девочка — гораздо моложе той призрачной незнакомки, что сообщила мне про гадючий камень и заботилась обо мне все то время, что я витала на грани сна и яви. Девушка смотрит на меня слегка встревоженно, но с нескрываемым любопытством.

Я хватаюсь под одеялом за запястье и облегченно вздыхаю, нащупав холодный диск медальона и шуршащий бархат ленты. Он все еще тут, а с ним — знакомая смесь влечения и отвращения, неизменные его спутники.

— А можно… — В горле у меня так пересохло, что я с трудом выговариваю слова. — Можно воды?

Девочка усмехается.

— Сейчас ты хоть луну с неба попроси — и Сестры позаботятся, чтоб ее тебе прямо к порогу доставили, да еще в красивой оберточке.

Я не понимаю, что она имеет в виду, но моя сиделка тянется к столику рядом с кроватью, наливает воды в тяжелую керамическую кружку и подносит ее к моим губам. Вода такая ледяная и чистая, что кажется почти сладкой на вкус.

— Спасибо. — Я снова роняю голову на подушку. — Долго я спала?

Девочка пожимает плечами.

— Дня три, как-то так.

Я киваю. У меня остались смутные воспоминания о том, как я просыпалась в темной комнате, где горящие свечи отбрасывали тени на стену, и в тусклом свете бесшумно двигались грациозные силуэты.

— А где другая девушка? Та, что за мной ухаживала? — спрашиваю я.

Моя сиделка поджимает губы.

— Со светлыми волосами, зеленоглазая? Или та, у которой волосы темные, как у тебя?

— Мне… мне кажется, со светлыми.

Она кивает.

— Ну значит, Уна. Она больше всего тобой и занималась.

— А почему?

Девочка пожимает плечами.

— А как меня зовут, ты знать не хочешь?

Она чуть ли не дуется, и я думаю, что лет ей, верно, никак не больше двенадцати.

— Конечно, хочу. Как раз собиралась спросить. У тебя чудесные волосы. — Я протягиваю руку и касаюсь переливающегося локона. Даже в слабом свете свечей он переливается золотом. Сердце сжимается от боли, но я стараюсь подавить ее. — Совсем как у моей подруги.

— Уж не той ли, что держат отдельно, прячут ото всех?

Сравнение, кажется, пришлось ей не по нраву.

— Не знаю, где ее держат. Знаю только, что она мне дорога, как сестра. — Я решаю сменить тему разговора. — Так как тебя зовут?

— Астрид. — Девочка произносит это с такой гордостью, что сразу ясно: она очень любит свое имя.

Я улыбаюсь ей, хотя улыбка выходит более похожей на гримасу.

— Красивое имя.

Мозг мой, разогревшись потихоньку беседами о локонах и именах, наконец начинает работать. Я пытаюсь приподняться на локтях, хочу встать, одеться, отыскать Димитрия и всех остальных, но руки трясутся, и я снова падаю на подушку. Впрочем, это еще не самое худшее.

Худшее в том, что от моей неловкой попытки встать с кровати простыня, которой я укрыта, спадает до пояса — и я потрясенно осознаю, что на мне ничего нет. Я судорожно хватаюсь за край простыни и подтягиваю ее к подбородку — при этом с ужасом всем телом ощущаю, какая она гладкая и накрахмаленная. Точнее сказать — ощущаю, что я лежу абсолютно нагая.

От потрясения я не сразу могу сформулировать вопрос, а потом лепечу:

— Где моя одежда?

Астрид снова хихикает.

— А ты бы предпочла спать в дорожном костюме?

— Нет… но почему же мне не нашли какой-нибудь пеньюар… рубашку… хоть что-нибудь? Или у вас тут в Алтусе одежды нет?

Я тут же жалею о вырвавшихся у меня резких словах, но мне невыносимо представлять, как чьи-то чужие руки раздели меня догола, точно младенца.

Астрид разглядывает меня с неприкрытым любопытством, точно диковинного зверька на ярмарке.

— Одежда-то у нас, конечно, есть, но на что она тебе, пока ты спишь? Неудобно же.

— Ничего подобного! — резко возражаю я. — Спать полагается в ночной сорочке!

Глупый выходит разговор — все равно что пытаться описать слепому оттенки цвета. Я старательно не обращаю внимания на дьявольский голосок в голове, нашептывающий мне, что в словах девочки есть свои резоны, и обращающий мое внимание на то, как приятна обнаженной коже прохлада простыни.

— Как скажешь.

Астрид лукаво улыбается, точно видит меня насквозь и знает, о чем я думаю.

Я вздергиваю подбородок, стараясь напустить на себя вид гордого достоинства.

— Что ж, хорошо… Тогда, с твоего позволения, мне нужна одежда.

Девочка лукаво наклоняет голову набок.

— А я думала, вам нужно поесть и отдохнуть еще немного, прежде чем вернуться к нормальной жизни.

— У меня много срочных дел.

Она качает головой.

— Боюсь, ничего не выйдет. Мне даны твердые указания приглядеть, чтобы ты отдохнула и поела. Кроме того, сама видишь, ты еще слишком слаба.

Внезапно я понимаю, что сыта по горло ее лукавым хихиканьем и многозначительными взглядами.

— Пожалуйста, мне бы хотелось увидеть Уну.

Я боюсь, не обидится ли девочка, но она со вздохом поднимается с места.

— Как скажешь. Я попрошу ее прийти. Принести еще что-нибудь, пока ты ждешь?

Я качаю головой. Не попросишь же кляп, чтобы заткнуть разговорчивой крошке рот.

Она выходит из комнаты, не проронив больше ни единого слова. Я жду в тишине — столь глубокой, что я даже начинаю гадать, а есть ли внешний мир за пределами этой комнаты. Не слышно ни голосов, ни звуков шагов, ни звяканья столового серебра по фарфору. Ничто не сообщает, что за стенами моей спальни ходят, едят и дышат живые люди.

Крепко прижимая край простыни к груди, я разглядываю комнату. В коридоре раздается слабый звук легких шагов, и дверь бесшумно открывается. Я снова поражаюсь, ведь она такая массивная, сделана, судя по виду, из гигантского дуба, а отворилась, даже не скрипнув.

Уна тихонько закрывает ее за собой. Я совсем не знаю эту девушку, но счастлива видеть, как она подходит к моей кровати. Она буквально излучает доброту, безмятежность и кротость — я помню это ощущение даже сквозь дурман тяжелого полусна, в котором находилась в прошлый раз, когда Уна была со мной.

— Здравствуй, — улыбается она. — Я так рада, что ты проснулась!

По ее глазам видно — она и в самом деле рада. Я улыбаюсь ей в ответ.

— Спасибо, что пришла! — Я гляжу на дверь. — Ты так заботилась обо мне, пока я спала.

Она смеется, и этому эху вторят искорки в ее глазах.

— Астрид бывает чуточку надоедливой, да? Мне надо было кое-чем заняться, а оставлять тебя одну не хотелось. Очень она приставала?

— Ну… не то, чтобы…

Уна улыбается.

— Все ясно. Прямо настолько, да? — Она переводит взгляд на кружку на прикроватном столике. — По крайней мере, ей хватило ума дать тебе воды. Должно быть, ты просто умираешь от жажды, да и от голода тоже.

До этой минуты я как-то и не думала о еде, но стоило Уне упомянуть про голод, как у меня сводит живот.

— Есть хочется ужасно! — сообщаю я.

— Неудивительно! — восклицает Уна, поднимаясь с места. — Ты же проспала три дня. — Ни на миг не умолкая, она направляется к платяному шкафу в дальнем углу комнаты. — Сейчас найду тебе одежду и раздобуду поесть. Ты у нас в два счета станешь как новенькая.

Я снова пытаюсь приподняться на локтях — на сей раз удачно. Только теперь мне удается увидеть комнату целиком. Сейчас она не выглядит такой огромной, какой казалась, когда в дальних углах прятались тени. Мебели в ней почти нет — лишь платяной шкаф, небольшой сундучок, да простой письменный стол и кресло — ну и, конечно, кровать и прикроватный столик. От самого пола до потолка тянется высокое окно, закрытое плотными тяжелыми шторами. Стены каменные. Теперь, более или менее придя в себя, я ощущаю их запах — запах прохлады и плесени, — и, сама не зная, откуда, понимаю: эти стены защищали Сестер на протяжении многих веков. Эта мысль заставляет меня вспомнить о причине нашего путешествия.

— А как моя тетя Абигайль? — спрашиваю я Уну через всю комнату.

Она оборачивается, и я вижу, что лоб у нее нахмурен.

— Боюсь, не очень. Старшие делают все, что в их силах, но… — Она пожимает плечами. — Такова природа вещей.

Пожалуй, она права — ведь тетя Абигайль, наверное, очень стара. Однако даже Уна, похоже, грустит о ней.

— А можно ее увидеть?

Уна закрывает дверцу шкафа и возвращается к кровати, перекинув через руку одежду.

— Сейчас она спит. Она уже много дней о тебе спрашивала. Правду сказать, даже спать нормально не могла, пока не узнала, что ты благополучно прибыла. Так что теперь, когда она наконец успокоилась, лучше дать ей отдохнуть. Обещаю, как только она проснется, тебя тотчас же к ней позовут.

Я киваю.

— Спасибо.

— Нет, это тебе спасибо. — Наши глаза встречаются, и мы улыбаемся друг другу. Уна кладет одежду в ногах кровати. — Ну вот. Надень-ка, а я тем временем раздобуду тебе что-нибудь поесть. Вода для умывания на бюро.

— Да, но… — Мне не хочется ответить на такое гостеприимство грубостью. — Но что с моей одеждой?

— Она в стирке, — отвечает Уна. — Кроме того, думаю, в этой тебе будет гораздо удобнее.

Глаза ее на миг озорно вспыхивают, и она становится похожа на Астрид — только без тени злобы, что мелькала в глазах младшей девочки.

Я снова киваю.

— Хорошо. Спасибо.

Уна улыбается и выходит из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Я выжидаю несколько секунд, и только тогда решаюсь покинуть кровать. Я уже ощущаю усталость, хотя только и сделала, что приподнялась на кровати да поговорила с Уной. У меня остались смутные воспоминания о том, как за миг до того, как потерять сознание, я рухнула на каменные плиты дорожки, ведущей на холм. Страшно даже вспоминать об этом. Я изо всех сил надеюсь, что не упаду на пол.

Для начала я откидываю одеяла и свешиваю ноги с кровати. В комнате удивительно тепло: хотя я совершенно раздета, но холода не ощущаю. Каменный пол под ногами тоже теплый.

Держась за прикроватный столик, я поднимаюсь — очень медленно и осторожно. На меня накатывает волна головокружения и дурноты, но лишь на несколько секунд. Когда она проходит, я ковыляю на негнущихся, онемевших ногах к тому месту, где лежит моя одежда. Гадючий камень болтается в ложбинке на обнаженной груди. Даже в полном одиночестве мне все равно как-то неловко. Наклонившись за одеждой, которую мне оставила Уна, я преисполняюсь уверенности: произошла какая-то ошибка.

Или же кто-то решил надо мной подшутить.