Стояла зима. Морозистая московская зима с немалыми минусами, с ледяным воздухом, пахнущим выхлопами и хвойным освежителем, с ночным небом, как загустевшая нефть, через которую не пробиться колючим мелким звездам. Мертвенно фосфоресцировал нетронутый снег в полузнакомом лесопарке, холмистом и безлюдном.
Кто надумает стылой зимней ночью рассекать по тропинкам московских лесопарков? Только мы с Дубиной. Да еще со скоростью метеора пробежит вдруг собачник, питомцу коего резко и неотвязно приспичило.
И все же кто-то прятался в лощине между двумя холмами, пытался скрыться (от кого? от звезд? от собачников? от морозоустойчивых маньяков?) за кустами и одновременно курил, выдавая себя с головой вспыхивающим, как сигнал тревоги, красным огоньком.
Геркулес, не обращая внимания на фигурку за кустами, стоял, как вкопанный, и сканировал пространство — ну прямо Терминатор. У меня даже возникло ощущение, что перед глазами моего приятеля разворачивается этакая трехмерная сетка оврагов, распадков, логов, междухолмий и прочих ландшафтных морщин и складок, как их там ни назови…
А я занималась тем, что припоминала: кто тут прячется и зачем. Ага, вот оно. Девчонка, насмерть перепуганная и намеренная стоять на своем. Тоже насмерть. Она собирается вызволить кого-то из усадьбы на краю леса. Или как это здесь называется? "Коттедж в природоохранной зоне" — прозвучало в голове. Один хрен. Полоса препятствий, вот это что. Сейчас девица накручивала себя, изо всех сил посылая нам мысленный приказ: проникнуть в здание, найти этого кого-то и увести. Увезти. Спасти. Выхватить из пасти.
Эх, спасительница, нам бы толику везения… Без везения нифига у нас не выйдет. А оно не придет, коли стоять на морозе столбами. Пора идти и делать свое дело.
Успех был важен не только для девчонки, но и для меня. Я смутно помнила свои прошлые (отнюдь не героические) деяния. Но это было первое дело, на которое я шла не в качестве марионетки, а в качестве человека. Пусть и не совсем свободного.
Проклятая Каменная Морда, мертвой хваткой держащая мою судьбу, дала понять: соверши это — и я освобожу тебя. Если мы и встретимся когда-нибудь, то только на равных. Я перестану давать тебе советы, звучащие как приказы и подлежащие исполнению как приказы, а не как советы.
Человеку всегда кто-то приказывает, называя прессинг заботой. Мы хотим тебе добра! — ухмыляются господа начальники, попирая твою жизнь кованым сапогом. Мы знаем, как привести тебя к благополучию и безопасности. А если нет, то хотя бы к свету и праведности. И однажды ты либо отрываешь ненавистный сапог вместе с ногой, либо так и лежишь мордой в грязь, утешаясь воздаянием за послушание. А какое тут может быть воздаяние? Одобрительное похлопывание "Хорошая собачка!" и брошенная сверху кость?
Вот почему я, пренебрегая уколами опасений, рискуя собой и напарником, шла по плану, точно ледокол по торосам.
Вот она, усадьба. Есть здания, созданные внушать отвращение. Причем не только к себе, но и к своему архитектору, к своему владельцу, к друзьям владельца, к профессии владельца, к его образу мыслей и образу жизни. Дома-фурункулы. Они не строятся — они зарождаются органическим путем и вызревают прямо на местности, окруженные зоной воспаления.
Сооружение выглядело так, словно монстрюозную дачу госчиновника, разжиревшего на миллионных откатах, скрестили со слащавым пряничным домиком — а порожденного ими ублюдка окружили бетонным забором и поставили в жиденьком московском лесочке, чтоб общественность позлить.
Нас с Дубиной одновременно передернуло. Но мы побрели ко входу, утопая в сугробах.
Если вы помните, внешность у нас с Дубиной довольно специфическая. Ну так на момент задания она ни капельки не изменилась. Я по-прежнему напоминала пожилого викинга в татуировках через всю физиономию и с седыми косами по периметру головы, а Дубина — глыбу песчаника в застарелых шрамах. И все же облик значения не имел. Я знала: нас примут за кого надо. Вот кого им там сейчас надо, за того нас и примут.
На пороге дома стояла тетка, одетая в тренировочный костюм, вызывающий АДСКОЕ раздражение. Подобные наряды навевают образы уголовных элементов, выслушивающих приговор в зале суда — именно в таком прикиде. О дебиловатых пацанах, которые в аналогичных костюмчиках зарабатывают себе на приговор в зале суда. Словом, тетенькины треники сочились тошнотворной совковой чернухой.
Неожиданно мне стало скучно. До отвращения, до депрессии скучно. Бог ты мой, — подумала я, — во что я ввязалась? В очередную серию приключений мадам Каменской? И вся наша судьбоносная авантюра будет изгажена лицезрением унылого быдла?
Не извольте беспокоиться. Чичас все исправим! — усмехнулась где-то вдали Каменная Морда.
На второй взгляд, тетенька не сильно преобразилась. Зато ее наряд превратился в стилизацию китайской куртки и штанов из дивного шелка-атласа-муара, покрытого искуснейшей вышивкой. Юдашкин, увидев такое, самолично удавил бы своих вышивальщиц, а после и сам бы удавился. И поделом.
Заодно и дом приобрел пагодообразное благородство и таинственность. Китайский колорит меня удивил, но и освежил. Я поняла: не все еще потеряно. Я могу повлиять на этот мир. Хоть он и чужой мне. Совсем чужой. И я в нем уязвима как нигде и никогда.
Прежде чем я воззвала непосредственно к китайским богам, тетка оглядела меня и процедила: "Ну наконец-то!" — странно знакомым и оттого еще более неприятным голосом. Но я уже устала удивляться странностям этого вечера. В чужих мирах первой отрубается способность удивляться. Надо только привыкнуть к мысли, что самое удивительное здесь — ты.
Мысленно приказав себе не паниковать, я вошла.
И буквально с порога шагнула в пиршественный зал.
Общее ощущение крепко бюрократизированной роскоши ударило по мозгам. Много света, много мозаичных панно, много дорогих тканей и много изысканных яств. Выделить что-нибудь одно и рассмотреть как следует — никакой возможности. Тем более, что для меня нашлись дела и поважнее.
Навстречу мне шел опасный сумасшедший. Человек, в глазах которого плескалась лава застарелого безумия. Глядя в эти раскаленные дыры на заурядном человеческом лице, я сказала себе: вот она, смерть. Медленная, мучительная, беспричинная. Этот псих не остановится, пока не вымотает мне всю душу, а что останется, бросит… Ну куда-нибудь бросит. Собакам. В темницу. В безымянную могилу. В замковый ров. Все равно. Тому, что останется, будет уже все равно.
И тут существо с глазами, как жерла вулкана, вдруг… улыбнулось. Счастливой детской улыбкой. И раскрыло объятья. И заявило: наконец-то. Наконец-то ты здесь, мой дорогой названый братец.
Это я. Братец. Дорогой. Названый. Ага. Угу. Ясно. Наша с Дубиной магическая мимикрия приносила плоды. Меня это чудовище приняло за долгожданного названного братца. А Дубину за кого? За его любимую жену?
Пока я лихорадочно соображала, как мне выпутаться из смертельно опасной — и заодно смертельно дурацкой — ситуации, жуткий тип меня со всеми перезнакомил. Естественно, кругом ходили всё послы да принцы. Небось, это Каменная Морда спешно перенесла место действия из совково-криминальной обстановки в придворно-криминальную.
Я, мельком глянув в черное ночное окно, сообразила: выгляжу как парень лет двадцати с небольшим, глуповатый, доверчивый, благодушно настроенный и обреченный. Мне не дожить до утра. Хорошо, что это я, а не реальный обладатель мальчишеского облика — дурачок и жертва по жизни. Ведь это его собирались спасать мы и девица из лесопарка. Теперь у него будет возможность слинять незамеченным. И искать его не будут, пока в пределах видимости есть я. Слава мне!
Выбросив из головы раздражающие картины воссоединения влюбленных в заснеженном овраге с последующим удачным бегством из-под крыла психованного повелителя местной преисподней, я принялась отрабатывать план Б. Никого не требовалось отбивать мечами и кинжалами, нужно было тянуть время. Стать живым прикрытием для наших заек-побегаек.
И я сделала все, что от живого прикрытия требуется. Ну, и Дубина тоже постарался. Его, как выяснилось, приняли за моего шифу* (В китайской традиции — наставник и духовный отец. Прим. авт.). И мы с моим мнимым шифу знатно повеселились.
Я демонстрировала весь набор моделей поведения, типичных для молодого, стеснительного, но избалованного отпрыска знатного рода. Соблюдала церемониалы. Принимала ухаживания дам. Вела дозволенные речи. Смотрела на своего будущего палача глазами молодой лабораторной собаки, которая ничегошеньки не понимает, сколько ни толкуй про животное предчувствие.
А уж как мой названный братец на меня смотрел — это отдельное хокку! Вернее, юэфу* (Жанр традиционной китайской лирической поэзии, возникший в эпоху Хань (206–220) — прим. авт.). Он был так доволен тем, что все сходится один к одному! Что он, добряк этакий, подарит мне перед смертью возможность оттянуться и оторваться! Что убьет он меня не больно, каких бы лишений ему это ни стоило!
Геркулес мой извелся от желания надрать нашему высокородному киллеру его породистые уши. И наконец, надумал ужасное. Духовный отец называется. Наставник знатной молодежи. До утра потерпеть не мог!
Ведь это именно Дубина, мой косноязычный скуднолексиконный мал-малаговорящий друг, помавая руками, затянул речугу о чуде Поднебесной — о Саде яшмовых баб…очек. Бабочек. Но яшмовых. А что, есть такое чудо? Все-таки воображение Каменной Морды неистощимо.
Венценосный безумец сиял. Мало того, что он всю ночь промурыжил приговоренного на великосветской тусовке, он его — то есть меня — еще и одарит неземным наслаждением лицезрения этих самых бабочек. Вот прямо сейчас и одарит. Мы уже на пути в Сад. И никого с собой не возьмем, так и отправимся — налегке.
Самоуверенные люди эти китайские деспоты! Я бы хоть какого-никакого телохранителя, а прихватила. Не самому же в родственной крови пальчики холеные марать.
Да и Геркулес опять же. Каким бы сушеным хреном — из-за волшебных наваждений — он ни выглядел, а вдруг у него ушу* (Общее название для всех боевых искусств, существующих в Китае — прим. авт.) из ушей лезет? При таком шифу попробуй убей какого-нибудь… братца названного, малахольного. "Он как крикнет, меч как жикнет — голова летит долой. С ней подмышку он вприпрыжку возвращается домой". Сцена из поэмы «Бармаглот» в Саду яшмовых бабочек.
Кстати, Сад оказался… ничего себе.
Я уж было представила ужасающую череду изделий из поделочного камня — и всё бабочки, кузнечики, шмели всякие. Ужас полосатый в полтора человеческих роста. Глюк Медной горы. Моровое поветрие художественных салонов. Нет уж, с возмущением ответила Каменная Морда в моем сознании. Такую безвкусицу мы с гневом отметаем. До сих пор все было шинуаз шинуазом, без всяких там каменных цветов. И не ждите, что я проколюсь. Лучше занимайтесь своим делом.
Словом, бабочки были живые. Всех оттенков яшмы. Очень изысканный подбор цветов. Ни одной настолько тропической, чтоб резала глаз кислотностью раскраски. С яшмовым великолепием дивно сочетались и цветы, и травка, и деревца — всё этак гармонично, трудоемко, энергозатратно, утонченно. Прям даже неловко пачкать кровью тщательно подогнанных друг к другу флору и фауну.
Но, как говорила О'Рен Иши* (Героиня фильма "Убить Билла" — прим. авт.): "Зачем медлить со смертью в таком красивом саду?" Усладив взор свой "яшмовым устремлением", мы с Дубиной нехорошо переглянулись. Разомлевший тиран глянул в нашу сторону — и аж застыл в облаке бабочек.
Потому что увидел нас во всей красе. Жилистую седую тетку со сломанным носом, татуированным лицом и восемью косами. Рыжую скалу в кривых рубцах, с кроткими голубыми глазами и с граблями до колен. А вы тут беспомощного мальчишку с беспомощным же старцем не видели?
Не-а. Не видели. Как-то не довелось, ваше величество, или как там тебя.
Мы, конечно, дали ему возможность нас расспросить — со свойственным ему маниакальным тщанием. Чего он только не пожелал узнать: да кто мы, да откуда, да как сюда проникли, да куда дели намеченную жертву… Ну и что мы могли ему ответить? Престидижитаторы* (Устаревшее название фокусников, использующих силу, ловкость, гибкость пальцев и особенно запястий рук — прим. авт.) холодного оружия, проездом из Измайлово в Фили, на огонек заглянули?
В общем, Дубина еще что-то мямлил, когда я ткнула его величество в основание черепа ножиком, до того натиравшим мне лодыжку. Ножик скользнул под свод черепа сам собой и сломал деспоту шею. Задание было выполнено. Я освободилась и исчезла из этого мира.
* * *
"Дуйбуци, цзайцзян* (Извините, до свидания (кит.) — прим. авт.), дорогие мальчики и девочки!" — мысленно охнула я, глядя на осевшего на пол отца сэра Галахада. Вбежавшие гости замерли на пороге. Я беспомощно поглядела на Майку. Она исподтишка показала мне большой палец. Yes, we did it!
Весь вечер я разрывалась между восприятием Старого Викинга и своим собственным. Верхний и нижний миры накладывались друг на друга, как при комбинированной съемке. Реальность двоилась, истекая глюками, порожденными навалившимся психозом. Различать, где истинные объекты, а где воображаемые, становилось все труднее.
Положение усугублялось честолюбием отца Саши-Галахада.
Он и вполовину не был так ужасен, как его аналог из верхнего мира. Просто чиновник средней руки, забогатевший в шальные 90-е, но не настолько, чтобы богатство удовлетворило его амбиции. Пузастый мужичонка с комплексом Наполеона, дозревший до модели поведения "домашний тиран". Сашина помолвка была всего лишь данью его жажде власти.
А я была символом этой самой власти. Майка сделала из меня женский вариант Хлестакова.
Не знаю уж, чего она ему наплела, пользуясь тотальной малограмотностью советского чиновника, ударившегося в бизнес и редко смотрящего телевизор. Наверняка он решил, что на мероприятие к нему затянуло нобелевскую лауреатку. Или пулитцеровскую. Что было для него одно и то же.
Вот он и ходил за мной, как пришитый, оберегая от приставаний родни и гостей. Свое общество Галахадов папаша почитал наилучшим из всех возможных. Я не возражала: должна ж я была развязать руки Майке и Гере, чтобы те вскрыли папашин кабинет, достали из стола Сашин паспорт, неделю как предусмотрительно отобранный у своенравного владельца, вывели нашего подопечного в зимнюю ночь и с рук на руки передали подруге жизни?
Слава богу, семейство сэра Галахада не было настолько богато и осторожно, чтобы обрасти всякими профессиональными секьюрити. И замок в столе был совсем простой. В том смысле, что Гере было пофигу, какой там замок. Он просто сломал панель стола и вырвал ящик, на который Саша указал пальцем.
А тем временем я, путаясь во вселенных, вовсю давала гастроль, подогревая самомнение хозяина и хозяйки. Которая ходила за мужем хвостиком. Видать, боялась, что уведу. Еще бы, такая добыча — лысенький дядечка с рецидивом кризиса среднего возраста и с проскальзывающим в речи фрикативным «г»! Не устоять.
Но когда «добыча» вздумала показать мне коллекцию оружия, хранившуюся не где-нибудь, а именно в кабинете, я поняла: амба. Я больше не контролирую ситуацию. Все, что можно было сделать — войти первой. Увидев на фоне окна шкафоподобный силуэт Герки, я с перепугу схватилась за стену. Под пальцами у меня что-то звякнуло и отвалилось. Что-то длинное, тяжелое, с тупыми ребрами. Хозяин врубил свет, а я врубила ему этим чем-то по шее. От удара кавалерийской саблей тати* (Длинный японский изогнутый меч (длина клинка от 61 см) — прим. авт.), даже в ножнах, отключился бы и мой племянник дорогой, качок и олух.
Впрочем, Герка-то меня и спас от неминуемого уголовного преследования с последующим принудительным лечением. Оглядев поле битвы, Гера одним махом оторвал от стены стенд с декоративными японскими железяками. Подделки для туристов. Фу.
Грохот раздался такой, словно на голову нам с пролетающего истребителя упала авиабомба. Упала, но не взорвалась. Через пять секунд в помещении было полно народу. Но к их приходу все было готово.
Гости, застыв на пороге, еще добрую минуту наблюдали, как Герка, пыхтя "Щас-щас!", поднимал рассыпавшийся на детали стояк, а я так и окаменела с тати в руках, будто принцесса всея Поднебесной над поверженным врагом. И началась суматоха.
Жена любителя металлолома, ругая на чем свет стоит мастеров, сооружавших стенд, приняла на колени пострадавшую головушку мужа. Муж стонал и картинно закатывал глазки. Я мямлила, что я сама виновата, потому что темноты очень боюсь, мы зашли, тут темно, я за стенку схватилась, оно упало, мне так жаль, так жаль… Выходило правдоподобно. Особенно водопад слез и небольшая истерика — театральный прием "я в предлагаемых обстоятельствах". После чего от меня еще дня три воняло валерьянкой.
А Сашу так и не нашли, как ни искали. Решили, что засранец смылся, воспользовавшись суматохой.
И все это время в моей голове, перекрывая шум снаружи, стоялым жеребцом ржал Мореход.