Командорские и Алеутские острова в Тихом океане были открыты капитан–командором Витусом Берингом и капитаном Алексеем Ильичом Чириковым во время обратного плавания от берегов Северной Америки к Камчатке в 1741 г. В результате моряки и ученые получили более или менее ясное представление о местонахождении Ближних Алеутских островов, т. е. ряда западных островов Алеутской островной гряды, а также Командорских островов, которые сперва также причисляли к Ближним Алеутским. В отношении остальных островов этой гряды достаточно точных данных об их местонахождении и размерах не было.

Участники экспедиции Беринга — Чирикова, возвратившись на Камчатку, рассказали о возможности богатых пушных промыслов на этих островах. В первую очередь это касалось добычи меха морского бобра или калана (так неправильно называли морскую выдру). Сообщили они и о возможности промысла песцов, красных лисиц, морских львов или сиучей и морских котиков. И в первую очередь «морской бобер» во многом определил стремление русских промышленников и купцов, а затем и правительства к освоению Командорских и Алеутских островов, а затем побережья Северной Америки и созданию «Русской Америки» — русских владений в этом регионе мира.

Начало продвижению русских промышленников к берегам вновь открытых островов положил сержант Емельян Софронович Басов. Услышав о богатых пушных промыслах на о. Беринга (Командорские острова), он организовал артель и на небольшом промысловом судне «Капитон» отправился туда, а после зимовки в 1743–1744 гг. возвратился на Камчатку. В 1745–1746 гг. он вновь зимовал на о. Беринга, плавал оттуда на восток, видел Ближние Алеутские острова, но не смог подойти к ним. Он возвратился на Камчатку с грузом 1600 морских бобров и 4000 голубых песцов и котиков. В 1747–1748 гг., зимуя на о. Медном (Командорские острова), он нашел там медь, как самородную, так и в руде. В 1749–1750 гг. он еще раз плавал на собственном шитике «Петр» (судно старинной поморской конструкции, где доски обшивки и набора корпуса сшиты вицей — прутьями можжевельника и ели) к Алеутским островам с зимовкой на о. Медном.

Участник экспедиции Беринга в 1741 г. родом из Великого Устюга мореход Михаил Неводчиков в сентябре 1745 г. на судне «Евдокия», снаряженном на средства сибирских купцов, отправился на поиски богатых пушным зверем островов. Он побывал на островах Атту, Агату и Семичи из группы Ближних Алеутских. Кроме мехов, добытых за зимовку, он вывез оттуда одного алеута, обучил его русскому языку, выучился сам говорить по–алеутски.

Из рассказов этого алеута стало известно о существовании других Алеутских островов, где также возможен богатый бобровый промысел. Неводчиков составил рукописную карту Ближних Алеутских островов, и в 1751 г. эта карта была отослана в Петербург, в Сенат.

Промышленники устремились на Алеутские острова. Для снаряжения орудиями промысла и судами и приобретения запасов продуктов большая часть промышленников прибегала к помощи купцов. Начала финансирование промысловых экспедиций и казна.

Из Селенгинска в Забайкалье, который расположен не так далеко от Кяхты, откуда бобровые шкуры с солидным барышом сбывались в Китай, до Камчатки добрался разорившийся купец Андреян Толстых. Судя по его жизни и устремлениям, он был не только промышленником, стремившимся к максимальной выгоде от своих промыслов, но и подлинным исследователем новых земель. Он неоднократно выходил в исследовательские плавания, стремясь открыть мифическую «Гаммовую землю» («Землю Жуана да Гамы»), которую искал Витус Беринг и о существовании которой утверждали известные западноевропейские географы.

В 1746 г. Толстых на шитике «Иоанн» отправился от берегов Камчатки в океан, перезимовал на о. Беринга и после безрезультатных поисков к югу от Командорских островов «Гаммовой земли» осенью 1748 г. возвратился к берегам Камчатки.

В 1749 г. Толстых снова перезимовал на о. Беринга и после этого отправился к о. Атту, где провел две зимы. Любопытно, что с Командорских островов он привез на Атту пару голубых песцов, которые там быстро размножились. Уже через 10 лет там было добыто около 1000 голубых песцов. Ему принадлежат первые, достаточно подробные сведения о быте алеутов.

За счет промысла морских бобров и песцов он сумел поправить свои денежные дела, приобрел и оснастил промысловое судно «Андреян и Наталия». В 1756–1757 гг. это судно с промысловой партией зимовало на о. Беринга. Затем Толстых два года промышлял на Ближних Алеутских островах и составил их описание, а в 1759 г. возвратился на Камчатку с богатой добычей, состоявшей из 5360 бобров и 1190 песцов.

В 1760 г. Андреян Толстых на том же судне перезимовал на о. Беринга, ав 1761 г. отправился на Алеутские острова и пробыл там до осени 1764 г. За это время он и его спутники казаки Максим Лазарев и Петр Васютинский, перебираясь с острова на остров, описали названные по имени Толстых Андреяновские острова.

Описание этих островов и «Карта вновь сочиненная от Камчатского на восток лежащего берега, с расстоянием по Тиховосточному океану положения островов, сысканных и приведенных в подданство селенгинским купцом Андреяном Толстых» были доставлены в Тобольск сибирскому губернатору Д. И. Чичерину, который представил их Екатерине II. Императрица наградила Толстых, а служивых Лазарева и Васютинского произвела в «тамошние дворяне».

В 1765 г. Андреян Толстых на боте «Петр» вышел из Охотска с командой из 63 моряков и промышленников. Он перезимовал на р. Большой и вновь отправился на поиски «Гаммовой земли». После двухмесячных безрезультатных поисков бот при возвращении в Петропавловск Камчатский был разбит штормом о прибрежные скалы. При этом Андреян Толстых погиб в числе многих членов экипажа. Спаслись лишь трое моряков, которые и рассказали о свершившейся трагедии.

Важную роль в исследовании Алеутских островов сыграл «передовщик» Степан Гаврилович Глотов, мещанин из города Яренска, расположенного при впадении Вычегды в Северную Двину. Сведения о новых открытиях в Алеутской островной дуге, сообщенные Г лотовым, в конце концов достигли Петербурга и побудили Екатерину II поручить Адмиралтейств–коллегии организовать особую экспедицию по описи Алеутских островов и Аляски.

В феврале 1757 г. в Нижне–Камчатске, расположенном в устье р. Камчатки, компания купцов решила на своем судне послать промышленников для промысла морских бобров. Компания приобрела у московского купца Ивана Никифорова старый бот «Св. Иулиан» и пригласила в качестве штурмана промышленника С. Г. Глотова.

Глотов составил артель. При регистрации в Большерецкой канцелярии отправления артели в плавание в состав ее был включен отставной казак Савин Пономарев. Дело в том, что канцелярия выдала купцам ссуду в сумме 6 тыс. рублей и поэтому считала возможным подстраховаться в части компенсации своих расходов. Пономареву было указано следовать с промышленниками «в морской вояж, на знаемые и незнаемые морские острова, для приводу тамошнего неясашного народа в подданство и в платеж ясака». Ему, как представителю русских властей, была дана «за шнуром и за казенною Большерецкой канцелярии печатью книга». В нее следовало записывать собранный с жителей дальних островов ясак «без проронки и в платеже ясака давать квитанции».

Отставному казаку поручалось «брать у них и аманатов лучших людей сколько пристойно; и притом наведываться, и сыскивать земных и морских куриозных, и иностранных вещей, и золотых и серебряных руд, жемчюгу, каменья, свинцу, железа, слюды, краски и прочих узорных вещей» [2, с. 268].

В артели было 42 промышленника. Не доверявшие промышленникам купцы назначили «правителем бота», т. е. «прикащиком», работника Петра Шишкина. Между промышленниками и купцами был составлен выгодный в первую очередь для последних «компанейский контракт», определявший условия дележа добытой на известных и вновь открытых островах пушнины.

2 сентября 1758 г. бот «Св. Иулиан», управляемый Глотовым, вышел из устья р. Камчатки в море. На девятые сутки плавания в штормовых условиях бот оказался у о. Медный, где артель вынуждена была зимовать. Находясь на острове, промышленникам удалось добыть на нем и у его берегов 83 морских бобра и 1263 голубых песца. Для пропитания во время зимовки и заготовки сушёного мяса в порядке подготовки к будущим походам они охотились на морских коров, нерп и морских львов или сиучей.

Так как во время шторма бот потерял оба якоря, то пришлось взять «от разбитого пакетбота бывшей Камчатской экспедиции» железа, из которого сделали «чрез немалый труд» новые якоря. 1 августа 1759 г. бот отплыл в море на восток, и 1 сентября артель добралась до неизвестного ранее острова, по мнению Глотова, в северо–восточной стороне от Камчатки, который местные жители называли Умнак.

На острове жило до 400 человек, промышленники называли их «американцами», так же как и людей из племен, проживавших на побережье Северной Америки, хотя первые были алеутами, а на побережье Аляски проживали индейцы и эскимосы.

Бот продолжил плавание, и был открыт второй остров, «обширностью больше первого, называемой «Уналакша» (Уналашка). На этом острове проживало, по оценке промышленников, около 300 человек.

В донесении о плавании Глотов отметил: «Оной народ, или жители объявляют, что от тех двух островов есть еще дальше лежащих к востоку, восемь островов, из которых на одном есть и лес стоячей». Впоследствии выяснилось, что последний остров со стоячим лесом являлся уже полуостровом Аляска, частью материка Северная Америка, протянувшегося далеко на запад в океан к Алеутской островной гряде Из расспросов местных жителей промышленники выяснили, что на этих неизвестных островах немало пушных зверей, ау их берегов — морского зверя, особенно бобра. «На всех же тех осми островах обитает незнаемой же народ», с которым жители Умнака и Уналашки «усобные имеют драки и беруту них пленников» [2, с. 270].

Промышленники также подверглись нападению жителей неизвестных островов, которые, «имея в шестиках укрепленные кости и каменья острые», мечут их с досок. «И учиняя приступ, усилились было всех перебить, и ранили нас, Пономарева в правое плечо, Глотова в грудь, да в левое плечо», а также убили одного промышленника и угнали байдару.

Промышленники проявили сдержанность. «Не видя от нас, — сообщал Глотов впоследствии, — отмщения против их нападения, кроме ласковости, пришли к нам к судну вторично без всякой уже ссоры и нападения». В обмен на принесенные мясо и сушеную рыбу они получили от промышленников иглы и шилья. Вскоре стало ясно, что нападение произведено самими жителями Умнака. Они вернули байдару.

На Умнаке и Уналашке промышленники бота «Св. Иулиан» прожили почти два года и 9 месяцев. За это время «русские люди тамошних двух островов народ ласкою привели в подданство и ясак».

Промышленники имели при себе всего 5 ружей, тем не менее алеуты безропотно приняли и подданство и обложение ясаком. Русских людей поражал хозяйственный быт местных жителей, которые жили в «земляных юртах», «огонь добывают камнем», с птиц «сдирая кожу с пухом, шьют себе парки», «лица красят».

Изучив алеутский язык, Глотов расспрашивал алеутов о природе других островов, в том числе и самом большом, на котором есть лес стоячий, «а какой именно, объявить на российском языке не знают».

26 мая 1762 г. промышленники отправились в обратный путь на Камчатку. «И быв в пути имели превеликие недостатки в воде и пище, так что и последнюю с ног обувь варили и в пищу употребляли; и хотя тем немало препятствовало однакож стараясь прибыли» 31 августа, т. е. после трехмесячного плавания на Камчатку [2, с. 271]. Из 42 участников экспедиции возвратились 39, трое погибли. Но доставленные промышленниками меха впечатляли: было добыто морских бобров, кошлаков (бобры в полувзрослом состоянии), медведок (детенышей бобров) — 1669, голубых песцов —1100, красных лисиц — 400, да еще моржовых клыков 22 пуда 10 фунтов (356 кг).

В Большерецкой канцелярии со слов Глотова и Пономарева составили «репорт» о проведенной экспедиции и два «реестра островов», т. е. перечень посещенных промышленниками островов и островов, о существовании которых рассказали местные жители. Кроме того, «правитель бота работник Петр Шишкин» представил карту островов, а Пономарев предъявил «ясашную книгу». Главные «компанейщики–купцы тобольской Илья Снигирев, вологодской Иван Буренин и тотемский Семен Шергин» увезли все эти документы в г. Тобольск, а в начале 1764 г. эти документы были представлены сибирскому губернатору Д. И. Чичерину.

Губернатор составил на основе поданных ему документов и устных рассказов купцов Снигирева и Буренина особую «реляцию» на имя Екатерины II и отправил ее 11 февраля 1764 г. с нарочным — драгуном фон–Фирстенберхом. Вместе с нарочным были отправлены в Петербург и купцы Снигирев, Буренин и Шергин. К «реляции» губернатор приложил «сочиненную по примечаниям бывшего там правителя ботом работника Петра Шишкина карту, какова от них подана и справленную здесь», а также «реэстры островам».

Отметив, что «сей до ныне скрытой талант подданных. выходит на театр чрез самых простых и неученых людей», Чичерин сообщил о своем распоряжении, состоящем в том, что из Охотска «в будущее лето при отправляющихся для промыслов компаниях послать из имеющихся там морских служителей с таким приказанием, чтоб они были пассажирами и ни в чем промышленникам не препятствовали, а только б журнал вояжу их верной и основательной вели и где на островах будут обстоятельное описание сочиняли» [2, с. 273].

Все документы, посланные губернатором Чичериным, поступили в кабинет императрицы по морской части. Делами этого кабинета, подготовлявшего доклады Екатерине II по вопросам, связанным с деятельностью флота, ведал граф И. Г. Чернышев.

Сохранилась записка императрицы ее секретарю от 13 апреля 1764 г., в которой она распорядилась представить ей лично все документы, посланные Чичериным по делу о новых открытиях островов в Восточном океане.

Историки считают, что именно граф И. Г. Чернышев сообщил М. В. Ломоносову о географических открытиях Глотова. Академик ознакомился со всеми документами, присланными Чичериным, встретился с купцами Снигиревым и Бурениным и расспросил их об обстоятельствах плавания Глотова. В итоге он пришел к мысли о необходимости более тщательного исследования о. Умнак и других близлежащих островов.

24 апреля 1764 г. он представил Адмиралтейств–коллегии вторую дополнительную записку к «Краткому описанию», названную им «Прибавление второе, сочиненное по новым известиям промышленников из островов Американских и по выспросу компанейщиков Тобольского купца Ильи Снигирева и Вологодского купца Ивана Буренина». Ясно, что именно это «Прибавление второе» явилось основой для составления доклада Чернышева императрице и подписанного ею указа об организации Адмиралтейств–коллегией особой экспедиции по описи Алеутских островов и открытию полуострова Аляска. Причем новая экспедиция в Восточный океан с самого начала была по замыслу связана с экспедицией по отысканию северо–западного прохода в этот океан, т. е. с экспедицией Чичагова.

В «Прибавлении втором» М. В. Ломоносов вначале по материалам экспедиции Глотова делает неверный вывод о местоположении о. Умнак. Он посчитал, что остров находится на 65° с. ш., а фактически он расположен значительно южнее на 53° с. ш. и ближе к Азии почти на 30°, чем считал Ломоносов. Кроме того, на основании рассказов о Лесном острове (где растут большие деревья), расположенном севернее о. Умнак, он сделал вывод о наличии довольно благоприятных условий для мореплавания в Северном океане у северных берегов Североамериканского континента. Для Ломоносова все это послужило еще одним подтверждением правильности идеи о поиске северозападного прохода из Сибирского океана в Тихий океан.

А в то время, когда результаты открытий, сделанных во время экспедиции Глотова 1758–1762 гг., рассматривались в Тобольске и Петербурге, неутомимый Степан Гаврилович отправился в длительный вояж. Он организовал новую артель и в 1763 г. поплыл на восток в океан. Глотов достиг о. Кадьяк, расположенном еще далее на восток, чем о. Умнак, и южнее полуострова Аляска. Там промышленники Глотова встретились с эскимосским племенем коняг, настроенном крайне враждебно по отношению к приплывшим русским. Коняги делали частые нападения на судно Глотова, предохраняя себя от пуль промышленников передвижными толстыми деревянными щитами, за которыми скрывались до 40 коняг, вооруженных копьями и стрелами. Промышленники несли потери и промыслом не занимались. От недостатка свежей пищи в условиях постоянной осады многие из них заболели цингой. На Камчатку Глотов возвратился из этого плавания в 1766 г. без большой добычи ценных мехов.

А в Петербурге события, связанные с исследованиями в Восточном океане, разворачивались следующим образом. 4 мая 1764 г. в Адмиралтейств–коллегию был направлен указ императрицы. В нем говорилось, что «недавно полученные известия из Сибири о преполезном открытии доныне неизвестных разных островов, которое все за плоды употребленного труда и положенного немалого иждивения прошедшей Камчатской экспедиции почесть должно. Но как оное обретение сделано людьми, морского знания и науки не имеющими, которых описания и примечания не столь достаточны, чтобы всю могущую пользу приобрести можно было», то Адмиралтейств–коллегии предлагалось отправить «немедленно туда, по своему рассуждению сколько надобно, офицеров и штурманов, поруча над оными команду старшему, которого бы знание в морской науке и прилежание к оной известно было»[2, с. 293]. Императрица объявила намеченную экспедицию секретной и предписала пока не знакомить с истинными ее целями Сенат.

На другой день Адмиралтейств–коллегия рассмотрела список морских офицеров, представленных для выбора главы экспедиции, и остановилась на кандидатуре командира фрегата капитан–лейтенанта Петра Кузьмича Креницына. 7 мая он явился в Адмиралтейств–коллегию и «всеохотно» согласился возглавить экспедицию. Своим помощником он предложил назначить лейтенанта Михаила Дмитриевича Левашова. Официально новая экспедиция была именована «Комиссией, посланною для описи лесов по рекам Каме и Белой и по впадающим в оныя реки».

Петр Кузьмич Креницын был опытным боевым морским офицером. В 1742 г. четырнадцатилетним подростком его приняли учеником в Морскую академию и через год произвели в гардемарины. В течение 1745–1753 гг. он плавал на кораблях в Балтийском море, принимая участие в проведении описных работ. По окончании академии в мае 1748 г. Креницын был произведен в мичманы, а в ноябре 1751 г. — в унтер–лейтенанты. В марте 1754 г. он был определен в корабельные секретари и два года исполнял обязанности аудитора (секретаря и прокурора) в военном суде, затем продолжил корабельную службу и на корабле «Астрахань» перешел из Архангельска в Кронштадт. В 1757 г. он стал командиром пинка «Кола» (военный транспорт) и был произведен в лейтенанты. С 1760 г. П. К. Креницын — командир бомбардирского корабля «Юпитер» и особо отличился в 1761 г. во время войны с Пруссией при высадке русским флотом десанта у крепости Кольберг (ныне Колобжег).

«По справедливости засвидетельствую, — доносил Адмиралтейств–коллегии 26 октября 1761 г. командующий Кронштадтской эскадрой, в состав которой входил «Юпитер», контр–адмирал С. И. Мордвинов, — о командирах бомбардирских кораблей флота лейтенантах Бабаеве, Норманском и Креницыне и о всей команде их. что во всю их бытность. против города Кольберга, невзирая на прежестокую с четырех разных батарей и из лесу из поставленных пушек пальбу и [на] окружающие неприятельские бомбы и повреждения корпусов своих судов и мачт, в самую близость города и батарей приходили и якори и завозы свои так близко к батареям завозили, что по шлюпкам их с тех батарей всегда картечами палили, и со всякой ревностию. как днем, так и ночью старались неприятеля разорить» [7, с. 111].

В апреле 1762 г. способного и храброго офицера произвели в капитан–лейтенанты и назначили командиром 32 пушечного фрегата «Россия», а в 1763 г. — командиром фрегата «Ульриксдаль». В мае 1764 г. с назначением начальником «секретной» экспедиции его произвели в капитаны 2-го ранга.

Его помощник по экспедиции М. Д. Левашев в 1751 г. в возрасте 12 лет был принят учеником в Морскую академию, а через два года его перевели кадетом во вновь организованный Морской шляхетный кадетский корпус. В 1755–1762 гг. он плавал на кораблях Балтийского флота, в 1757 г. был произведен в гардемарины, а через год по окончании корпуса выпущен на флот мичманом. После участия в Кольбергской операции в ходе войны с Пруссией, во время которой молодой мичман проявил себя с лучшей стороны, он был произведен в унтер–лейтенанты, а еще через два года в лейтенанты. С назначением помощником начальника «секретной» экспедиции ему присвоили чин капитан- лейтенанта. Как видим, в «секретную» экспедицию назначили лучших офицеров флота.

В мае 1764 г. Ломоносов представил императрице вторую полярную карту, на которой были в определенной мере отображены новые сведения об Алеутских островах, собранные промышленниками. Но «новообретенные» острова были расположены на ней в соответствии с соображениями, изложенными Ломоносовым в «Прибавлении втором».

28 мая императрица послала сибирскому губернатору Чичерину указ о содействии и финансировании экспедиции Креницына. В указе было сказано: «Повелеваем вам на то употреблять из первых поступивших денег сколько потребно, присылая для известия оным счет в Адмиралтейскую коллегию». На снаряжение экспедиции были отпущены значительные для того времени средства — 100 837 рублей [7, с. 114]. Императрица передалалично графу И. Г. Чернышеву золотые часы особой, с секундами конструкции, для Креницына и Левашева. И в дальнейшем она лично интересовалась ходом экспедиции. По поводу экспедиции она осенью 1765 г. писала Чичерину: «С нетерпением ожидаю, что далее произойдет» [7, с. 115].

Адмиралтейств–коллегия подготовила для экспедиции секретную инструкцию, которую в запечатанном виде передала Креницыну. Содержание инструкции Чичерин в Тобольске должен был объявить Креницыну, вскрыв пакет.

Согласно инструкции, из Тобольска Креницын со своими спутниками должны были направиться на Камчатку, а далее плыть в качестве пассажиров на судах промышленников, следовавших на промыслы к Алеутским островам. В плавании морякам команды Креницына следовало вести «во всех путях счисления, и всех приключений наблюдения, и примечания подлежащих к описи окрестностей».

«В те же журналы вносить должно, ежели увидят, как на сухом пути, так и на воде, каких зверей, положение мест, леса, птиц и рыб, которые с находящимися в России сходства не имеют, или в чем‑нибудь сходствуют, и в чем именно разнятся, и прочее, подлежащее для куриозности и известия».

Моряки экспедиции должны были «записывать же состояние народов, то есть, как которой зовут; с каким оной сходствует; какое платье и обряд около себя имеют; как домовно живут; какую пищу употребляют; какие промыслы имеют; какое богослужение отправляют; есть ли хлебородие и хлебопашество, и сколько велико; какой скот и дворовые птицы, кроме дичи; также их обхождение; стараясь, сколько возможно допустить и чем возможно же будет, снимать рисунки.

Если же случай допустит быть на островах, леса имеющих, то примечать, какого те леса роду; и буде найдут супротив российских отличные, то пробовать из доброты; и несколько на пробу также и семян их брать. Если же найдутся какие металлы, то по нескольку из них брать же и с журналами присылать в Коллегию» [2, с. 295].

На Камчатке Креницыну предлагалось взять себе в проводники казака Савина Пономарева, лучше всего «плыть от о. Медного прямо к о. Умнаку, курсами, тому Пономареву и прочим его товарищам знаемыми; и стараться всячески ускорить приход свой к островам Умнаку или Уналашка». Креницын должен был собрать сведения «о всех тех 16 островах, о которых те жители Пономареву сказывали; что лежат они от Умнака и Уналакши к осту или к норд–осту и распространяются далече, как то в репорте того казака в Большерецкую канцелярию и на карте, сочиненной тотемским купцом Петром Шишкиным, объявлено».

У алеутов о. Умнак Креницын должен был «особливо доведываться» об островах «Алахшаке многолюдном», Кадьяке и «Тыгачь–таны или Шугачь–таны», т. е. об островах и землях, лежащих на восток от Умнака. Речь шла уже о неизвестном тогда побережье полуострова Аляска и об островах к югу от него.

В случае зимовки Креницыну было рекомендовано зимовать у того острова, который «лесной, жилой и многолюдной, ловли морских зверей и земляных имеющей» — Алахшаке, т. е. ему рекомендовали разыскивать Большую Землю–Аляску [2, с. 296–297].

Креницыну выдали экстракты из журналов и копии карт экспедиции Беринга и Чирикова в 1741–1742 гг., а также копии карт морей Арктических и карты Петра Шишкина, участника плавания Глотова.

Адмиралтейств–коллегия выдала Креницыну в запечатанном конверте «Секретное прибавление к инструкции», с которым он должен был ознакомиться только «на Камчатке, как будет садиться на суда к отправлению в поход». В этом «Секретном прибавлении» сообщалось об предстоящем отправлении экспедиции «для поиску северо–западного прохода от Шпицбергена в Тихий океан к Камчатке», назывались командиры трех судов. Креницыну сообщали порядок опознания этих судов, условные сигналы, в том числе пушечными и ружейными выстрелами по особому порядку, и пароли.

Особо любопытны пароли встречи: «А ежели у него, а паче у штурманов, рассаженных на другие промышленные суда, пушек и ружей не будет, а вид судов, или судна, будет ему казаться многосхожим с рисунком, тогда, подошед к ним сколько можно будет ближе, учинить всеми людьми всевозможной крик, вскрича три раза «Агай!» на подобие «Ура!».

А когда на то с тех судов в ответе троекратно вскричат «Агай!», тогда, вторично вскрича «Боже помоги, боже помоги, боже помоги!», ждать от судов ответа троекратно «Да поможет и нам!».

А когда на оба вопроса ответствовано будет исправно, тогда вскричать в последний раз «Остров Умнак!» трижды и ждать от них в ответ восклицанием трижды ж «Остров Оннекотан!»»

Так же должны были сигнализировать моряки с кораблей экспедиции Чичагова в случае встречи и приближения к судам Креницына. «Что ежели с обеих сторон сделано будет по сему, а особенно голосной крик на русском языку чисто и исправно, тогда заподлинно верить можно, что те суда наши, и соединиться с ними для вышеизображенных нужд можно» [2, с. 300–301].

Состав экспедиции был сформирован Адмиралтейств–коллегией 16 июня 1764 г. В этот день все ее участники были произведены в следующие чины: Креницын стал капитаном 2-го ранга, а Левашов — капитан–лейтенантом. Из штурманов в экспедицию включили Афанасия Дудина–большего, Афанасия Дудина–меньшего, Якова Шебанова, Михаила Крашенинникова; из подштурманов — Сергея Чиненого, Александра Степанова, Ивана Срулева; а также штурманских учеников — Конона Ларионова, Петра Страхова; матросов Родиона Абрамовского, Кирилла Лошкарева, Евдокима Иванова, Егора Маторного, капрала Ивана Шипицына. Экспедиции были выданы 12 морских квадрантов — инструментов для измерения высоты солнца.

Из Петербурга Креницын с командой из 16 человек выехал 1 июля 1764 г. На 42 подводах экспедиция прошла в Тверь, а оттуда 18 июля поплыла на барже по Волге до Казани. Далее из Казани сухим путем экспедиция последовала через Кунгур, Екатеринбург, Тюмень и прибыла в Тобольск 17 сентября 1764 г.

В Тобольске сибирский губернатор Д. И. Чичерин вскрыл доставленный Креницыным пакет с инструкциями экспедиции, и только тогда последнему стало известно истинное назначение его прибытия в Сибирь. Он мужественно и просто принял к выполнению сложную и ответственную поставленную перед ним исследовательскую задачу.

Губернатор Чичерин принял решение изменить характер работы экспедиции и отказаться от работы ее участников на промысловых судах. Он распорядился построить для экспедиции в Охотске два судна и передать их под команду Креницына. В Тобольске к экспедиции были прикомандированы 10 штурманских учеников из местной навигационной школы и команда из «нижних чинов». Экспедицию снабдили необходимыми материалами и припасами.

Губернатор Чичерин составил особую инструкцию для экспедиции, в которой поместил различные советы и указания властям Якутска, Охотска и Камчатки в части содействия и обеспечения экспедиции. Для самого Креницына в ней было указано: «За главнейшее основание порученной вам экспедиции поставляю несколько уже известных, сысканных купцами Алеутских островов, основательное описание и положение оных на карту сделать, а особливо большого и многолюдного острова Кадьяк;

приложив всевозможное старание, обходя его вокруг, писать весьма нужно, остров то или матерая земля, ибо на показания бывших на том острову наших людей утвердиться не можно» [7, с. 114].

Далее в рассказе об экспедиции все цитаты взяты из «Экстракта из журналов морской секретной экспедиции под командою флота капитана Креницына и капитан–лейтенанта (что ныне капитан) Левашова разных годов в бытности их в той экспедиции, с 1764 по 1771 годы», помещенные в 2, с. 435–458.

Перезимовав в Тобольске, 5 марта 1765 г. экспедиция тронулась в дальнейший путь в Иркутск. Проездом через Томск Креницын «взял себе в команду троих школьников, знающих начальные основания математики». В Иркутск Креницын прибыл 4 апреля. Там он также включил в состав экспедиции трех учеников местной навигацкой школы. Из Иркутска Креницын проехал в Качуг в верховьях Лены и организовал оттуда сплав экспедиции в Якутск.

15 мая экспедиция на пяти плошкоутах поплыла вниз по реке к Якутску, «переменяя для сплаву работных людей в погостах и деревнях». В пути зарисовывали «каменистые берега, кои по тамошнему называются щоки».

В Якутск экспедиция прибыла 5 июня 1765 г. Там Креницын взял в состав экспедиции 20 казаков местной команды. Все приспособления, материалы и припасы, необходимые в дальнейшем для проведения экспедиции, уложили в сумы и ящики, весом каждый 2, 5 пуда (40 кг), и «везены были верхом на лошадях. На каждой — клади по пяти пуд. Дорога от Якуцка к Охоцку весьма была трудна за болотами, грязьми, чрез реки по бродам, лесом–валежником и высокими горами». Последняя партия с Креницыным во главе прибыла в Охотск в октябре 1765 г.

В Охотске строившиеся для экспедиции два судна еще не были готовы. Местные судостроители сумели только положить кили и установить несколько шпангоутов. Затем строительство судов прекратили из‑за недостатка лесных материалов. Креницыну пришлось вмешаться и взять дело строительства судов в свои руки. Суда были спущены на воду 25 августа следующего, 1766 г.

Для экспедиции построили бригантину «Св. Екатерина» длиною по килю 60 футов, шириною 12 футов (18 и 3,6 м соответственно), ею командовал сам Креницын. Это был небольшой бриг, легкое двухмачтовое судно с прямыми и косыми (на гротмачте) парусами.

Вторым вновь построенным судном был гукор «Св. Павел» длиною по килю 55 футов, шириною 18 футов (16,5 и 5,4 м), им командовал Левашов. Гукор являлся промысловым двухмачтовым судном с широким носом и круглой кормой. Кроме того, для участия в экспедиции отремонтировали два старых судна, находившиеся в Охотском порту: галиот «Св. Павел», торговое двухмачтовое судно, командир штурман Дудин–меньший, и бот «Св. Гавриил», небольшое гребно–парусное судно, командир Дудин–больший.

Команда бригантины состояла из 72 человек, в том числе 2 штурмана, один подштурман, 3 штурманскихученика, подлекарь, канцелярист, «сын боярский один» (служилый из обедневшего боярского рода), 2 боцмана, кузнец, токарь, 46 казаков, зачисленных как матросы, 3 промышленника и др. На гукоре в команду включили 52 человека, в том числе 37 казаков в качестве матросов, 2 промышленника; команда галиота состояла из 43 человек, из них 32 казака в качестве матросов и двое промышленников; на боте команда составилась из 21 человека, среди них 19 казаков в качестве матросов.

На все суда был погружен годичный запас провианта, пушки, ружья, порох и промысловое снаряжение. Но выйти из Охотска на Камчатку судам удалось только довольно поздно — 10 октября 1766 г., а это время характерно для Охотского моря частыми сильными штормами.

На третий день плавания пасмурная погода и сильный шторм разлучили суда, которые продолжили плавание самостоятельно. Моряки бригантины «Св. Екатерина» впервые увидели западное побережье Камчатки 17 октября, но подойти к нему сразу не удалось. В корпусе бригантины открылась сильная течь. Морякам проходилось постоянно отливать воду ведрами. Следуя вдоль берега на юг, Креницын подошел к устью р. Большая., но шторм не позволил пройти в устье реки. Через 2 дня сильный шквал выбросил бригантину на прибрежную мель в 25 верстах севернее Большерецка и в двух верстах к югу от р. Утки. Команда с трудом добралась до берега, вынеся на берег денежную казну и секретные документы. Провиант и снаряжение было залито водой.

Гукор «Св. Павел» под командой Левашова подошел к берегу Камчатки 18 октября. «За стужею, снегом и дождем, а более для великого волнения» не удавалось отойти от берега в море, и 25 октября недалеко от устья р. Большая гукор потерял руль и его вынесло на прибрежную мель. Команда сумела сойти на берег.

Бот «Св. Гавриил» под командой штурмана Дудина–большего сумел зайти в устье р. Большая, но и там штормовая волна залила судно водой и выбросила на берег. Команда вся спаслась.

А галиот «Св. Павел», где команду возглавлял штурман Дудин–меньший, штормом вынесло Первым Курильским проливом в Тихий океан. 21 ноября штурману Дудину–меньшему все же удалось подвести галиот к Авачинской губе на юго–восточном побережье Камчатки, но из‑за скопления льда войти в нее не смог. Через 3 дня льдины перетерли якорные канаты и внезапный шторм опять отнес галиот в море. На судне сломались мачты, изорвались паруса, был израсходован вес запас воды и дров. Только 8 января 1767 г., через три месяца после выхода из Охотска, моряки галиота увидели в тумане землю. И тут налетевший шквал бросил судно на каменные утесы и разбил корпус вдребезги. До берега добрались только 13 моряков, в том числе и Дудин–меньший, остальные 30 погибли.

«Отставшие от потопу люди на той земле зимовали; кои после узнали, что Курильской седьмой остров, называется Сияф–Кута. Курильцы, на то время зазимовавшие, содержали их в своих юртах. И давали в пищу китовой жир, морскую капусту, дягильное коренье. А после питались и одними ракушками». Спасшиеся моряки находились на острове до конца июля 1767 г.

После трагической высадки команд трех судов экспедиции на побережье Камчатки Креницын энергично принялся за возможное восстановление судов и сбору потерянного имущества. С р. Утки он послал в Большерецкий острог сообщение с просьбой о помощи людьми и транспортными средствами. 30 октября ему стало известно, что Левашову удалось снять гукор «Св. Павел» с мели и отвести в защищенное место стоянки. Креницын понял, что зимовка экспедиции на Камчатке стала неизбежной. Он поспешил в Большерецк для организации зимовки. Вскоре туда же прибыл и Левашов.

У места крушения судов экспедиции были сделаны землянки, в которых разместился караул из казаков–матросов. Всю зиму команды судов собирали по берегу и перевозили на собаках в Большерецк имущество и припасы с потерпевших крушение судов. Бригантину «Св. Елизавета» штормовые волны разбили полностью и ремонтировать ее было невозможно. Для дальнейшего плавания старый бот «Св. Гавриил», который удалось снять с мели, также следовало заменить более прочным судном. И гукор «Св. Павел» требовал ремонта.

В декабре Креницын направился к устью р. Колы, возле которого разбилось одно купеческое судно, чтобы выяснить его состояние. Но и этот галиот «разбило до основания, и много людей потонуло». Поэтому для надобностей ремонта и оснастки судов Креницын организовал заготовку леса, варку из морской воды соли, изготовление байдар. 36 моряков были отправлены нм 26 декабря в Машурской острог в 360 верстах от Большерецка для выгонки смолы.

Именно на Камчатке после аварии Креницын вскрыл конверт с «Секретным прибавлением» к инструкции Адмиралтейств–коллегии, с которой его ознакомили в Тобольске. 16 ноября 1766 г. он в присутствии всего командного состава экспедиции допросил престарелого казака Савина Пономарева. Его показания были записаны на совещании в виде именной «скаски». К сожалению, выяснилось, что Пономарев ничего не мог сообщить про остров лесной и про населяющий его народ, что он «не токмо морского счисления, но и по компасу мореплавания… содержать вовсе не знает. А был впервы пассажиром. И за тем до означенных островов не только нынешней экспедиции довести и показать ей оный [не] может, но ежели к тем островам он, Пономарев, привезен будет, за старостию лет тех островов опознать и указать не может. А могут обо всем оном, и всегда в тонкость, доказать объявленные мореходы Глотов и Соловьев».

Глотов в это время находился в Нижне–Камчатске. За ним был послан с особым «ордером» - вызовом казак. Степан Гаврилович Глотов явился в Большерецк 20 января 1767 г. Вместе с ним был прислан мореход Иван Михайлович Соловьев. Последний в 1764 г. плавал передовщиком с 55 промышленниками на судне «Святых апостолов Петра и Павла» к Лисьим Алеутским островам на промыслы и для сбора ясака. Он провел 2 года на Уналашке, обследовав остров на байдарах. Потеряв от болезни 28 промышленников, вернулся в 1766 г. на Камчатку. Представленный им по возвращении «репорт» содержал отчет о плавании и описание быта местных алеутов.

Промышленники прибыли по «ордеру», вероятнее всего под конвоем казака. Их показания Креницын записал в тот же день. Они полностью подтвердили сообщения рапорта Большерецкой канцелярии сибирскому губернатору от 12 сентября 1764 г. Более того, они сообщили и о своих новых географических открытиях. Глотов сообщил о своем посещении о. Кадьяк, сведения о которых он ранее давал со слов алеутов о. Умнак. «Будучи де ныне, — показал он, — в вояже на судне «Св. Андриан», промысел имел от преждеобысканных Умнака и Уналашки чрез восемь на девятом острове Кадьяке».

Креницын при этом убедился, что пункты инструкции Адмиралтейств–коллегии о маршрутах экспедиции и поиску неизвестных островов вполне обоснованны. Он включил самих промышленников в состав экспедиции и доложил об этом Адмиралтейств–коллегии: «Оные мореходы в вояж для опознания и указания тех знаемых ими островов мною увезены быть имеют».

К августу 1767 г. гукор «Св. Павел» и бот «Св. Гавриил» были отремонтированы и подготовлены к плаванию. Креницын решил обогнуть Камчатку и зайти в Нижне–Камчатск в надежде найти там лучшие суда для продолжения экспедиции к Алеутским островам. Перед самым отплытием 3 августа в Большерецк на двух байдарках с о. Шиашкотан приплыл штурман Дудин–меньший со своими моряками. «Курильцы на своих деревянных байдарах или лодках привезли [их] с того острова к Большерецкому устью». Дудин- меньший с уцелевшими моряками из команды галиота «Св. Павел» вошли в состав экипажа бота «Св. Гавриил», командование которым на переходе в Нижне–Камчатск принял сам Креницын.

14 августа экспедиция на двух судах вышла из устья р. Большая и 6 сентября благополучно прибыла в устье р. Камчатки. В Нижне–Камчатском остроге Креницын собрал всех промышленников, оказавшихся там в то время, и опросил их по условиям плавания в Восточном океане в осеннее время. Советы промышленников он записал и изложил их позднее в особом рапорте Адмиралтейств–коллегии от 27 июня 1768 г. Судя по записи, эти промышленники- мореходы были выходцами из Яренска, Великого Устюга, Соли–Вычегодской, Курска и других в большинстве северных городов России. Проанализировав советы промышленников, Креницын решил остаться на зимовку в Нижне–Камчатске.

В Нижне–Камчатском порту Креницын не нашел судов, пригодных для участия в экспедиции. В январе 1768 г. он поехал на собаках «к устью реки Морошеной, впадающей в Пенжинское море» (теперь р. Морошечная, а море Охотское). Вблизи устья этой реки, как ему сообщили, затонула у берега бригантина «Св. Елизавета», отправленная из Охотска с грузом провизии для Тагильской крепости. Но в указанном месте Креницын затонувшее судно не нашел и в феврале возвратился в Нижне–Камчатск.

А остальные участники экспедиции «в зимнее время в Нижне–Камчатском остроге варили у моря из морской воды соль, выгнали довольно лиственничной смолы, сделали еще на каждое судно по байдарке и на воду бочки; весною ловили в реке Камчатке рыбу».

Экспедиция зафиксировала несколько землетрясений на Камчатке. Так, «1 марта 1768 г. пополудни в половине первого часа было великое трясение земли. Не менее пяти минут продолжалось. От которого на колокольне и колокола звонили. Також и в покоях людям от колебания и тряску быть не можно».

1 апреля вскрылась р. Камчатка. В устье реки с осени стоял галиот «Св. Екатерина» под командой лейтенанта Ивана Синдта, который еще гардемарином плавал в 1741 г. на пакетботе «Св. Петр» под командой капитан–командора В. Беринга. В 1763 г. по распоряжению сибирского губернатора Ф. И. Соймонова он был назначен начальником секретной экспедиции на галиоте «Св. Екатерина» для описи северо–западных берегов Америки и островов в Восточном океане. Берегов Северной Америки Синдт не достиг и в 1768 г. представил карту северной части Тихого океана, показав на ней ряд несуществующих островов, будто бы открытых им. Несомненно открыт им только о. Св. Матвея в центральной части Берингова моря.

Креницын осмотрел галиот «Св. Екатерина» и признал его более пригодным для дальнейшего плавания, чем бот «Св. Гавриил». Он передал Синдту бот «Св. Гавриил», на котором Синдт со своей командой ушел 25 июля в Охотск. Креницын приступил к ремонту галиота, который удалось завершить только к 1 июля 1768 г.

Новую команду галиота возглавил сам Креницын. В нее включили 3-х штурманов, подштурмана, 3-х штурманских учеников, боцмана, боцманмата, подлекаря, канцеляриста, 2-х квартирмейстеров, капрала, ученика ботового и шлюпочного дела, парусного ученика, «кузнешного десятника», «плотнишного десятника», солдата, 41 «за матроз казаков», 9 промышленников- «вольных людей на жалованье», 2 алеутов–переводчиков (толмачей).

Характерен для того времени набор продуктов, погруженных на галиот: сухарей 50 пудов 38 фунтов (815 кг), муки ржаной 476 пудов 13 ¾ фунта (7652 кг), круп ячневых 46 пудов 39 фунтов (751 кг), соли 52 пуда (832 кг), масла коровьего 134 пуда 14 фунтов (2160 кг), мяса 12 пудов 26 фунтов (202 кг), рыбы сушеной 287 ½ вязок, в каждой по 50 рыб, рыбы соленой 20 бочек, водки 27 ведер, 3 кружки, 9 ½ чарок, а также 47 бочек с пресной водой и 8 сажен дров.

Безусловно, принятых на суда запасов провианта было недостаточно для проведения длительной экспедиции. Предполагалось их пополнение за счет ловли рыбы, добычи морских зверей в районах плавания и охоты на обследуемых островах, для чего было взято промысловое снаряжение.

На галиот погрузили 4 пуда 8 фунтов (67 кг) пушечного пороху, 14 пудов 1 ½ фунта (225 кг) ружейного пороха, 2 фальконета, 2 медные полуфунтовые пушки, 8 небольших единорогов для байдар, чугунную пушку, 39 ружей и 13 мушкетонов. Были взяты различные товары (ножи, иглы, бусы и др.) для подарков местным жителям островов.

Под команду Левашова на гукор «Св. Павел» перешли 64 человека: 4 штурмана, 4 штурманских ученика, подлекарь, «сын боярской», 4 квартирмейстера, «плотничий комендор», токарь, слесарь, солдат, казачий капрал, 38 казаков, 5 промышленников, 2 алеута–толмача.

На гукор погрузили примерно такое же количество провианта, как на галиот, пресной воды 34 бочки, дров 6 сажен, 17 пудов 7 фунтов пороху и немного оружия.

В качестве опытных промышленников–мореходов в состав экспедиции вошли ряд видных участников открытия и освоения Алеутских островов и Аляски Степан Гаврилович Глотов, Алексей Иванович Дружинин, Дмитрий Афанасьевич Панков, Василий Данилович Штинников и др.

Толмачами в экспедиции были взяты молодые алеуты, которых промышленники вывезли ранее на Камчатку и там крестили, усыновили и определили в Нижне–Камчатск для обучения русскому языку и грамоте. Это Иван Степанов Глотов, Алексей Иванов Соловьев, Алексей Иванов Попов, Андрей Яковлев Шарапов — все подростки.

21 июля 1768 г. галиот и гукор вышли из устья р. Камчатки и через 5 дней подошли к о. Беринга. На остров были посланы моряки на байдарах для наполнения бочек пресной водой. Любопытно, что моряки на берегу видели много птиц–ар, урил и морских коров. Наверное, увиденные морские коровы были уже последними представителями этого вида морских млекопитающих. Уж больно привлекательной была охота на них для русских промышленников из‑за вкусного мяса. Н вскоре этот вид животных был полностью уничтожен людьми.

В проливе между островами Беринга и Медным экспедиция встретила промышленное судно под командой штурманского ученика Софьина, которое зимовало на о. Медном с 1766 г.

Крепкий ветер от юго–юго–запада и пасмурная погода разлучили суда экспедиции на северной шпроте 54°33', не 11 августа они продолжили плавание раздельно.

14 августа Креницын подошел на расстояние видимости островов Алеутской гряды. Он правильно решил, что это о. Сигуам — самый восточный из Андреяновской группы островов, и о. Амухта — самый западный из Четырехсопочных островов. На этих островах уже побывал Глотов и его промышленники на боте «Св. Иулиан» в 1759–1762 гг.

20 августа Креницын ввел галиот в пролив между Умнаком и Уналашкой. Именно в этом проливе Креницын впервые встретился с алеутами, обитавшими на островах. Один из них подошел к галиоту на байдарке и закричал русское «Здорово!». Других русских слов он не знал. Через толмача на галиоте он стал расспрашивать о целях прихода судна. Креницын заверил через толмача: «Не только жить будем мирно, но и подарков… всяких дадим». Алеуты были удовлетворены и подарили Креницыну каклюмет — высокий шест с головой и крыльями совы.

Левашов, как об этом можно судить по составленной нм карте плавания гукора «Св. Павел»,14 августа увидел на юге неизвестный остров, названия которому он не дал, но нанес на карту, как «впервые открытый остров». На следующий день Левашов увидел еще два небольших острова, а к югу от них — третий. От них он повел гукор на северо–восток. 16–18 августа он увидел на юго- востоке несколько мелких островов и один крупный. 19 августа гукор достиг о. Амухта. Таким образом, Левашов видел и нанес на карту восточную часть Андреяновских островов, но какие именно острова он открыл, точно установить крайне затруднительно из‑за значительных ошибок в определении долготы.

20 августа гукор прошел мимо большой скалы (позднее названной Корабельной), окруженной несколькими небольшими скалами, которые он обозначил на своей карте крестиками (в конце XVIII в. на этом месте поднялся со дна моря вулканический остров Старый Богослов, а в последней четверти XIX в. — о. Новый Богослов). 21 августа Левашов повернул на восток, к северной оконечности о. Уналашка и там встретился с Креницыным. По пути к о. Уналашка Левашов видел о. Акутан, наиболее крупный из группы островов, названной в XIX в. островами Креницына. (По крайней мере за год до этого на Акутане побывали русские промышленники.)

22 августа в пролив между Умнаком и Уналашкой пришел и гукор «Св. Павел». Оба судна зашли в залив на северной стороне о. Уналашка и стали наливать бочки водой. Вскоре приплыли на байдарке 2 алеута. Они привезли в пузыре с полведра воды и получили небольшой подарок.

23 августа на галиот к Креницыну явился один алеут и заявил, что он хочет дружить с моряками. Он сообщил, что в этом году на о. Умнак зимовали русские промышленники с бота купца Ивана Лапина. Они отправились на промысел на острова Акутан и Кугалга, и там местные жители напали на них и 15 человек из партии убили.

23 августа суда снялись с якоря и через два дня подошли к северному берегу о. Унимак (самого восточного острова собственно Алеутской гряды) и, обогнув весь остров, описали его. Как считают многие историки географических открытий, именно 30 августа суда проходили проливом между Унимаком и, как считали Креницын и Левашов, островом «Алякса», где есть «стоячий лес», а фактически оконечностью полуострова Аляска, и именно там гукор сел на мель, но был стащен на другой день. 1 и 2 сентября моряки осматривали аляскинский берег, а потом суда отправились искать место зимовки.

Совместный осмотр Креницыным и Левашовым «Аляксы» был первым исторически доказанным плаванием европейцев вдоль северного берега полуострова Аляска. Как далеко продвинулись моряки на северо–восток от о. Унимак, точно не известно, но, по видимому, недалеко, так как «Алякса» на карте Левашова показана островом, несколько уступающим по размерам Унимаку.

Решение Креницына обследовать пролив между Унимаком и «Аляксой» подкреплялось тем, что на гукоре находился квартирмейстер Гавриил Пушкарев, который еще в конце 50-х гг. XVIII в. промышлял на Алеутских островах. Летом 1760 г. на судне «Св. Гавриил» он перешел к полуострову Аляска, принятому им за остров. Там он зимовал на юго–западном берегу полуострова Аляска в 1760–1761 гг. Это была первая исторически доказанная зимовка русских на полуострове. Пушкарев был включен в состав экспедиции уже на Камчатке.

При проходе проливом между Унимаком и «Аляксой» моряки внимательно осматривали берега неизвестной земли, простиравшиеся на значительном протяжении. Бывалые промышленники признали в земле остров «Алякса». Креницын несколько раз направлял группы моряков на байдарках для ознакомления с неизвестной землей «на Аляскинской пустой берег, содержа там для опасности вооруженной караул». Заодно моряки искали удобное для зимовки место.

Не найдя его, 2 сентября оба судна снялись с якоря и направились для дальнейшего поиска места зимовки на о. Кадьяк или в другом районе «острова» Аляска. В пути в сильный шторм суда разлучились. Креницын направился к о. Уналашка. Сильные штормы не прекращались. С большим трудом удалось вновь пройти в пролив между о. Унимак и полуостровом Аляска. Моряки в байдарах осматривали оба берега пролива. 18 сентября Креницын собрал совещание штурманов и квартирмейстеров и принял решение зимовать в заливе о. Унимак против материкового берега.

Кстати, по сообщениям священника Вильяма Кокса, спутника знаменитого английского мореплавателя капитана Джеймса Кука, и знаменитого путешественника и ученого, члена Петербургской Академии наук Петра Симона Далласа, галиот «Св. Екатерина» зимовал у о. «Аляксы». В то же время известный историк отечественного флота капитан 2-го ранга Александр Петрович Соколов (1816–1858) утверждал, что «Креницын 18 сентября зашел к Унимаку, у которого найдена удобная гавань» [7, с. 117]. Ну а другой исследователь Русской Америки вице–адмирал Михаил Дмитриевич Тебеньков, который в 1844–1855 гг. был ее главным правителем, точно установил место зимовки Креницына. Он доказал, что «Св. Екатерина» зимовала в заливе Креницына (на американских картах — бухта Св. Екатерины), вдающемся в восточное побережье Унимака, в узком проливе, отделяющем этот остров от полуострова Аляска.

Место для зимовки оказалось неудачным. Как указывал Паллас, «вход в морской пролив, за которым лежит этот остров с северовосточной стороны весьма труден по причине сильного морского течения как во время прилива, так и отлива; да и воды там мало. С юго–восточной же стороны вход гораздо удобнее: ибо глубина оного простирается до 5,5 сажен». По мнению известного историка географических открытий Иосифа Петровича Магидовича, залив Креницына (бухту Св. Екатерины) вряд ли можно назвать «удобной гаванью», как назвал ее А. П. Соколов [7, с. 117–118].

На берегах пролива моряки стали заготавливать лес для строительства жилищ — юрт из плавника. Галиот был вытащен на берег, чтобы он не пострадал от зимних бурь. Дни становились холоднее. Шли дожди с градом.

Скоро к месту зимовки приплыли «на двух байдарах американцы». Они стали, объясняясь знаками, просить ножи и бусы, пытались через судового толмача выяснить, сколько человек зимует. Затем они стали уговаривать толмача бросить лагерь зимовщиков и перейти к ним. Креницын попытался изменить настроения «американцев», передав им подарки — шапки, рукавицы, бисер и бусы–корольки. Подарки были приняты, но, отойдя в сторону, они пустили в моряков несколько стрел. В ответ был открыт огонь из ружей и пушек. Но стреляли моряки умышленно вверх, чтобы только напугать туземцев.

Затем произошло еще несколько стычек с туземцами. Теперь при появлении моряков на берегу или в прибрежных лесах туземцы уплывали в море на байдарках или уходили в глубь полуострова. Морякам хотелось установить хорошие отношения с туземцами. Обследуя побережье Аляски, моряки «в пустых юртах находили сухую рыбу. Кою привезли с собою. А в то место оставлено в юртах игол 250, сукна красного 4 аршина, бисеру 2 фунта».

Плохие отношения с туземцами крайне затрудняли морякам проведение охоты на увиденных в походах по побережью полуострова «медведей, волков, оленей, лисиц, речных выдр, диких баранов, горностаев, евражек».

22 ноября туземцы подплыли к месту зимовки на двух байдарах. С ними вступили в беседу.

Они вновь уговаривали толмачей покинуть зимовку и перейти к ним. Молодые толмачи не согласились и сообщили Креницыну, что туземцы готовятся к нападению на зимовку с намерением сжечь галиот.

Погода стояла холодная, шли дожди, порой выпадал снег и донимали снежные метели. С декабря многие из моряков начали ослабевать, началась цинга. Первым умер казак, раненный туземцами. В январе 1769 г. число больных дошло до 22. В апреле здоровых моряков осталось только 12, но и они ослабели. В числе скончавшихся были штурманы Дудин больший, Крашенинников и Чиненой, подштурман Ларионов, промышленники Новоселов, Лебедев и Дружинин. 4 мая в возрасте всего 40 лет умер выдающийся мореход С. Г. Глотов. Всего за время зимовки скончались 36 моряков.

В декабре и январе туземцы не появлялись в районе зимовки. В феврале 1769 г. они появились снова. Но теперь положение моряков стало просто трагическим. Продукты заканчивались, землянки разрушались от талой воды, оставшиеся в живых изможденные моряки даже не смогли провести необходимый ремонт судна.

Наконец удалось у прибывшей к зимовке группы туземцев обменять на корольки (бусы), ножи и сукно немного тюленьего и китового жира и несколько кусков мяса кита, найденного туземцами мертвым на берегу. Теперь встречи с туземцами стали происходить «по многократной просьбе» моряков. Но моряки и туземцы не доверяли друг другу. Последние оставляли жир морских животных на берегу пролива, а затем скрывались. Далее к этому месту приходила небольшая группа моряков со спрятанным под платье оружием. Забрав куски жира и мяса морских животных, они оставляли на берегу ножи, корольки и другие предметы обмена. А для устрашения туземцев при каждом появлении их в большом числе моряки палили из пушек холостыми зарядами.

«Во все время бытия на острове Унимаке, при удобных временах, ловили служители неводами рыбу, которой попадалось весьма мало и редко, по неудобности к невожению мест, слабости людей и крепкими ветрами. Рыба лавливалась треска, камбала, быки и города Архангельска навага. А один раз изловили палтуса в 3 ½

пуда. В предосторожность частых подлазов и присмотров американцев во все время зимования по ночам делали из ружей неоднократные выстрелы, а иногда из пушки или фальконета».

Во время зимовки Креницын сделал первые в истории науки записи о сейсмических явлениях в районе Алеутских островов — о землетрясениях, происшедших 15 января, 20 февраля и 16 марта 1769 г.

10 мая в пролив к месту зимовки подошли две байдарки. Сидевшие в них туземцы «кричали: капитан Левашов! и поднимали шестик с белым холстинным платком». Они доставили письмо от Левашова, зазимовавшего в одном из заливов о. Уналашка. Прибывших посланцев щедро одарили ножами, сукном и бисером. Креницын с тремя из них пил чай, угощал хлебом и сластями. «Сахар ели охотно, а хлеба употребляли мало».

Принимая ответное письмо Креницына, прибывшие туземные старшины «при прощании просили еще сахару на своих домашних; коим Креницын дал по куску белого и леденцу. Означенные начальники около байдарок сами не работали, а убирали их слуги, по званию калги».

24 мая 1769 г. галиот был спущен на воду. Зимовка подходила к концу. 6 нюня 1769 г. в пролив между полуостровом Аляска и о. Унимак пришел гукор «Св. Павел», и Левашов доложил Креницыну о том, как прошла зимовка.

Разлучившись с начальником экспедиции, Левашов, согласно составленной нм карты, до 11 сентября продолжил поиски островов к западу от «Аляксы» и Унимака. До 16 сентября он плавал между Унимаком и Уналашкой. 16 сентября Левашов подошел к Уналашке и бросил якорь в расположенном на северном побережье острова заливе, названным им Макушинским. В этом заливе моряки встретились с камчатскими промышленниками, которые прибыли на остров задолго до подхода гукора и называли это место залив Игунок. До 5 октября Левашов плавал у берегов Унимака, возможно, пытаясь найти Креницына. Далее он возвратился к Уналашке и 6 октября стал на зимовку в бухте Св. Павла, названной им так в честь своего судна. Позже она была переименована в порт Левашова. Эта бухта находится в глубине Капитанского залива, считающейся одной из лучших гаваней на Алеутских островах.

Вскоре для обеспечения безопасности стоянки судна Левашов потребовал, чтобы промышленники передали ему «американских тоенских детей в аманаты 8 человек», т. е. чтобы промышленники передали ему часть детей алеутских племенных старшин, взятых ими в заложники, чтобы исключить враждебные действия туземцев и обеспечить выплату ясака. Вообще то Левашову удалось установить дружественные отношения с алеутами. Последние доставляли морякам рыбу, дрова и некоторые предметы своего хозяйственного обихода. За все это им дарили ножи, сукно, бисер и корольки.

1 октября 1768 г. к Левашову приехал штурманский ученик Очередин. Он сообщил, что зимует на о. Умнак, куда прибыл с промышленной партией из Большерецка от соликамского купца Ивана Лапина в августе 1766 г. Он рассказал, что нашел остатки сожженного алеутами судна купца Якова Протасова, экипаж которого туземцы перебили в 1763 г. То же случилось с экипажами судов Ивана Кулькова и Никифора Трапезникова. А Очередин, чтобы обезопасить себя и свою партию, «взял тоенских детей в аманаты». Зимовка у него протекала очень тяжело. От голода умерло 6 его промышленников. Туземцы с других островов часто нападали на людей его партии. И в стычках были жертвы с обеих сторон.

И команда гукора страдала от недостатка пищи и плохого жилья. Моряки для зимовки построили юрту из плавника — выкидного леса, с большим трудом набранного на берегу острова. Юрта протекала и разваливалась. А на гукоре все моряки не могли поместиться. К тому же на зимовке размещались забранные моряками у алеутов 33 аманата. От тесноты и скученности среди зимовщиков начались заболевания.

16 декабря сильный ветер сорвал верх юрты, «отчего служители перемокли перезябли, так что, потеряв рассудок, почти все единогласно говорили: «Что с нами делается? Истинно прогневали мы бога! Пищу худую имеем и малую, а от стужи и дождя нигде не можно сыскать покою»». Однажды из моря на берег острова вынесло труп небольшого кита. Алеуты спокойно употребляли такое китовое мясо, но моряки от такой пищи болели. По слова Левашова, «люди стали цынготною болезнью мереть, хотя и находились всегда в движении, рубя лес на дрова и справляя прочие работы». Число тяжелобольных цингою в мае 1769 г. достигло 27, но, к счастью, за всю зимовку скончались всего 3 моряка.

И тут моряки гукора узнали, что туземцы соседнего острова Акуна собираются перебить всех моряков. А ведь моряки знали от «промышленных и бывалых на островах людей, [что] хотя де оной народ и показывает с виду дружество тогда, когда он не в силах супротивлятца, а как ему удастца победить, он из русских людей в полону у себя живых не оставляет. А употребляет над ними варварство: вначале разрезывает брюхо и, вытаскивая кишки, мотает на палки. А потом отрежет голову; положа на огонь, сжигает. Тут у них и торжество бывает».

Был увеличен караул. А тут еще пропали без вести в феврале 1769 г. квартирмейстер Шарапов и казак Салманов. Они отправились на охоту и не вернулись. Их искали, но не нашли. Многие моряки были уверены, что они погибли в плену у алеутов, будучи подвергнуты жестокой казни.

Среди моряков начался ропот, многие настаивали на скорейшем уходе гукора на Камчатку. Но Левашов считал необходимым выяснить судьбу галиота. В марте ему удалось ласковым обращением и богатыми подарками уговорить одного тойона с о. Уналашка разведать, где зимует Креницын.

Тойон собрал отряд в 100 байдар, чтобы отбиться при нападении племен полуострова Аляска. Но до Креницына добрались лишь две байдарки, остальные воины либо погибли в сражениях, либо отстали. На о. Уналашка тойон возвратился в сопровождении 22 байдар. Но свой военный поход этот тойон посчитал удачным, так как получил солидные подарки от командиров обоих судов.

В доставленном Левашову письме Креницын сообщал, что выйти в плавание не может из‑за малочисленности людей и их болезни. Естественно, Левашов повел гукор на соединение с начальником экспедиции. Оно и состоялось 6 июня 1769 г.

Моряки гукора помогли экипажу галиота привести последний в готовность к плаванию, часть из них вошла в состав экипажа галиота взамен погибших. 23 июня 1769 г. оба судна снялись с якорей и вышли в море. На берегу о. Унимак начальник экспедиции П. К. Креницын поставил у покинутых моряками жилищ «деревянный крест и на оном же медный. В том кресте, в скважине» осталась записка о пребывании на острове экспедиции и сообщение о «зверских нравах и злых обычаях тутошних жителей». Остались на острове 36 крестов над могилами умерших моряков галиота.

23 июня галиот и гукор покинули бухту Св. Екатерины и направились в обратный путь к Камчатке. В течение трех дней Креницын и Левашов описывали все острова группы Креницына,

26 нюня суда вновь разлучились из‑за непогоды. Креницын пришел в устье р. Камчатки 30 июля.

Левашов с 27 июня по 2 июля плавал в районе южнее Уналашки и Умнака. Затем он повернул на запад и описал Четырехсопочные острова, лежащие между Умнаком и Амухтой. 8–9 июля он прошел проливом между островами Амухта и Амля в Берингово море и после тяжелого двадцатидневного плавания достиг о. Медного. Затем за 11 дней он обогнул о. Беринга и после двухнедельного плавания добрался до Нижне–Камчатска, куда он прибыл 24 августа 1769 г.

Провианта у экспедиции не было. Моряки из‑за слабости и болезни не могли выполнять необходимые парусные и такелажные работы по подготовке к дальнейшему плаванию к Охотску. Креницын решил остаться зимовать в Нижне–Камчатске.

Зиму 1769–1770 гг. экипажи галиота и гукора провели в Нижне–Камчатске, испытывая крайнюю нужду. На оставшиеся в судовой казне деньги они вынуждены были для питания моряков покупать у местных жителей рыбу по цене, в 5 раз превышавшую казенную. Пришлось командирам организовать собственный «рыболовный промысел», который дал возможность и дожить до лета и даже засолить ко времени выхода судов 19 бочек рыбы.

Уже на Камчатке Креницын узнал, что ему 4 июня 1769 г. было присвоено звание капитана 1-го ранга.

27 нюня 1770 г. галиот «Св. Екатерина» и гукор «Св. Павел» были полностью готовы к отплытию в Охотск. Ждали лишь попутного ветра. Но тут экспедицию постигло большое несчастье. 4 июля утонул начальник экспедиции капитан 1-го ранга П. К. Креницын. Он в небольшой лодке перебирался на другой берег р. Камчатки. Набежавшая внезапно волна перевернула небольшую лодку. Вместе с ним утонул и гребец–казак Иван Черепанов.

Команду над экспедицией принял капитан–лейтенант Михаил Дмитриевич Левашов. Он совместно с штурманом Дудиным меньшим сосчитал на галиоте казну. Денег оказалось 1541 рубль 27 копеек. Деньги, а также все секретные инструкции, переписку и морские журналы Левашов перенес на гукор.

9 июля гукор иод командой Левашова и галиот иод командой штурмана Дудина–меньшего вышли из устья р. Камчатки в море. И 3 августа благополучно прибыли в Охотск.

Оттуда Левашов с частью команды и с молодыми алеутами–толмачами направился в Якутск, сперва на лошадях до Юдомского креста, а затем на лодках по рекам Юдоме, Мае и Алдану до Поторской переправы, оттуда до Якутска опять на лошадях. В Якутск экспедиция прибыла 4 октября 1770 г.

По прибытии в Якутск Левашов отправил нарочного в Тобольск к сибирскому губернатору Чичерину. В рапорте на имя Адмиралтейств–коллегии он сообщал о смерти П. К. Креницына.

Чичерин отправил рапорт Левашова в Адмиралтейств–коллегию. Известие о гибели Креницына чрезвычайно взволновало камергера Екатерины II генерал–поручика графа И. Г. Чернышева. 12 января 1771 г. он обратился к Чичерину с особым личным письмом, прося в нем сообщить подробности гибели Креницына и представить материалы экспедиции. Ответ на это письмо Чичерин направил 2 апреля 1771 г. В нем он сообщал о приезде Левашова с командой в Тобольск и о том, что в связи с разделением Сибири на две губернии — Тобольскую и Иркутскую — он не сможет далее оказывать Адмиралтейств–коллегии содействие в организации дальнейших исследований в Восточном океане, по видимому, намечавшихся Чернышевым.

В Петербург Левашов с командой экспедиции прибыли 22 октября 1771 г., т. е. через 7 лет и 4 месяца со дня выезда. В ноябре 1771 г. он представил Адмиралтейств–коллегии неполный список участников экспедиции, озаглавленный «Наряды». Вероятнее всего, это был список участников экспедиции, представленный к наградам и поощрениям. Сам М. Д. Левашов еще 12 марта 1771 г. был произведен в капитаны 2-го ранга, а ровно через месяц после возвращения — в капитаны 1-го ранга. Молодые алеуты–толмачи были отправлены обратно в Нижне–Камчатск.

Такое быстрое продвижение Левашова в чинах, вероятнее всего, свидетельствовало о том, что ни императрица, ни Адмиралтейств–коллегия не считали экспедицию Креницына — Левашова неудачной, несмотря на значительные расходы, гибель начальника экспедиции, большого числа ее участников и двух судов, а также незначительные результаты сбора ясака.

Сам М. Д. Левашов после возвращения из экспедиции в 1772 г. был назначен командиром нового линейного корабля «Борис и Глеб» и совершил на нем переход из Архангельска в Кронштадт. Известный отечественный географ и статистик, многолетний глава Русского географического общества П. Семенов–Тяньшанский в статье о М. Д. Левашове сообщил: «Расстроенное продолжительной экспедицией в северных водах здоровье побудило его в 1773 г. выйти в отставку, а в следующем году он скончался» [7, с. 123].

Вскоре по прибытии в Петербург Левашов представил Адмиралтейств–коллегии «Экстракт из журналов морской секретной экспедиции под командою флота капитана Креницына и капитан- лейтенанта (что ныне капитан) Левашова разных годов в бытность их в той экспедиции, с 1764 по 1771 год». В нем он сжато и сухо изложил историю плавания экспедиции, а в конце дал отдельные записки «Описание острова Уналашки», «О жителях того острова», «О ясаке», «О промысле Российских людей на острове Уналашке разных родов лисиц».

Особую ценность для науки представляли записки «О жителях того острова». Они содержали крайне интересные сведения о быте и культуре алеутов, народа, в то время еще не подвергшегося европейскому влиянию. Приведем отрывки из этих записок, приведенные в 7, с. 118–120.

«Оной народ росту не малого; волосы имеют на головах черные, жесткие; лицо смуглое, русаковато, а телом черноваты». Жилища алеутов — «земляные юрты, в которых сделаны подставки из выкидного лесу», — Левашов описывает очень кратко. В частности, он не отмечает у алеутов крупных жилищ, вмещающих большое число людей, о чем сообщали русские промышленники, промышлявшие в то же время на Алеутских островах. Эти промышленники отмечали наличие у алеутов жилищ как больших, так и малых.

По поводу пищи алеутов и их способа добывания огня он писал, что для варки пищи алеуты употребляют выкидной лес. Варили они мало, больше питались сырой рыбой, ракушками, морской капустой и т. п. Из съедобных растений он упоминал о «камчатской лилии» (саране), в луковицах которой содержится много крахмала и сахара, и о «гречихе живородящей» (макарше).

«По надобности своей вырубают огонь: на какой ни есть камень положат сухой травы и птичьего пуху, которые осыплют мелкою горячею серою, и ударят о тот камень другим, от чего сделаются искры, и положенная на камень сера, с травою и птичьим пухом загорится; а некоторые достают огонь и деревом, наподобие как сверлом вертят».

Выяснил он, что алеуты, по крайней мере, те, которых он встречал, не отапливали своих жилищ. «А во время студеные погоды оные жители, в юртах и в проезде, выходят на берег согреваться: ставят между ног с китовым жиром плошки; и зажигают тот жир, положа на него сухую траву, от чего и нагреваются». Но так делали не все алеуты; некоторая — весьма незначительная — часть разводила огонь непосредственно в юртах.

В своих записках Левашов подробно описал орудия лова и оружие алеутов: «Рыбу промышляют костяными крючками, привязывая на длинную морскую капусту, которую делают сперва, напаяют китовым или другим жиром, а потом просушивают. Зверей и птиц бьют стрелами костяными, вкладывая их в деревянные тонкие штоки, бросая правою рукою с дощечки; а лисиц для себя не промышляют, анив какое платье их не употребляют. А имеют же они и каменные стрелы, которые вкладываются в деревянные же штоки; а употребляют их во время бою с людьми, потому что от сильного ударения, по тонкости стрел камень ломается и остается в человеке».

Особо внимательно он описывает конструкцию легких алеутских лодок — одноместных, обшитых кожей (на деревянном остове) байдарок. «У них сделаны байдарки наподобие челноков, из тонких деревянных трещин, обтянуты опареною китовою или нерпичьею кожею как дно, так и крышка; длиною же байдарки от 16 до 18 футов, шириною по верху 1 ½ фута, и другие несколько более, глубиною 14 дюйм; и на середине круглое отверстие, в которое садится человек на дно той байдарки, в руках одно веселко, у которого на обеих концах сделаны лопаточки, и гребет им на обе стороны; а во время волнения обтягивают около того отверстия и около себя выделанною широкою китовою кишкою, чтобы не могла в байдарку попасть вода».

Описал Левашов одежду, украшения и прически алеутов, их нравы и обычаи. «Платье носят — мужчины из разных птичьих кож с перьями, называемые парки, длиною до пят. Сверх оных парок, во время езды на байдарках пли в дождливое время, надевают шитья из китовых тонких кишок, называемые камлеи. На головах носят шапки деревянные, утыканные перьями и сиучьими усами, тако ж укладены разных цветов корольками и маленькими, сделанными из кости или мягкого белого камня, статуйками. В нижнюю губу вставливают сделанные из такого ж камня, а другие из кости, наподобие больших зубов; и между ноздрей, в хряще, в проколотую нарочно дырочку, кладут какую‑то черную траву пли кость, наподобие нагелька. А в хорошее время, или во время веселья, в ушах, да и между вставленных зубов в нижней губе, навешивают бисер и янтарики, которые достают с острова Аляксы, меною на стрелы и камлеи, а более войною… У мужчин волосы на переди подрезаны по самые глаза, а назади просто, и по большей части поверх головы, на теме, выстрижено наподобие гуменца…

Женщины платье носят длиною такое ж, как и у мужчин, токмо шито из морских котов; а шьют иглами костяными, нитки делают из китовых жил. На головах ничего не имеют, волосы на переди подрезывают так, как и мужчины, а назади завязывают пучком высоко. Щеки поперек ряда в два пли три вытыканы и натерты из синя краскою. В носу ж, как и у мужчин, в хряще продета костяная спица, дюйма три с половиною, а на концах оной, вокруг рта и на ушах, навешены корольки и янтарики. Около ушей навешен бисер, который выменивают у российских промышленных людей на бобры и лисицы. На руках и на ногах обшиты узкие, из нерпичьей или китовой кожи, нагавочки».

Основываясь на данные записок, академик П. Паллас приводил некоторые данные об организации алеутского общества: «Каждое селение, по описанию Креницына, имеет особливого начальника, которого они называют — туку (тойон) и который пред прочими ни саном, ни почестями не отменит. Он решит споры с общего согласия соседей и ежели выезжает на судне в море, то имеет при себе служителя, который называется хате и гребет вместо него. В сем заключается его приметное преимущество; в прочим же работает он так, как и другие. Сие звание не наследственное, но дается тем, которые отличают себя отменными качествами, или имеют у себя много друзей. И потому весьма часто бывает избираем в тойоны тот, кто самое большое имеет семейство».

Левашов отмечает, что алеуты, совершая набеги на «остров Аляксу», увозят оттуда «баб, девок и ребят себе в холопы, а про их названию в калги», что алеутское общество не однородно, а расслаивается «по достатку», степень которого определяется числом жен, причем алеут «на сколько жен может сделать парок, столько и жен имеет».

Описал Левашов культы алеутов, их праздники («веселости»), которые были тесно связаны с магическими обрядами. «Оной народ бога не исповедует. А имеет таких людей, которые сказывают им будущее, кто об чем загадает, а называют их шаманы или колдуны, которые объявляют, будто им обо всем сказывает дьявол. А во время их веселостей, в плясании надевают на себя сделанные из дерева и выкрашенные разными красками маски, а лучше назвать хари, которые сделаны по их объявлению, наподобие казавшихся им во время шаманства дьяволов, а по ихнему названию кучах. И во время той пляски бьют в бубны, сделанные обычайно, наподобие обруча с рукояткою, и обтянутые китовою тонкой кожею; и кричат все как мужчины, так и женщины, песни. Мужчины сидят особливою толпою, тож и женщины. И пляшут по одному человеку, начиная с малых ребят, а женщины по одной и по две, имея в руках по пузырю надутому. И оная веселость начинается у них по прошествии китового промыслу, т. е. с

половины декабря и продолжается до апреля месяца».

Безусловно, велики научные результаты, полученные в ходе экспедиции. Ведь ценой больших усилий и немалых жертв российские моряки положили начало систематической съемке, «математическому определению» грандиозной Алеутской гряды, протянувшейся на 940 миль. Правда, определение широт, а в особенности долгот было сделано недостаточно верно — сказались отсутствие точных приборов и трудности определения координат астрономическим способом из‑за частых туманов и густой облачности. Академик П. С. Паллас в связи с этим отметил: «Туманы бывали так часты, что посреди лета редко пять дней сряду продолжалась ясная и хорошая погода» [7, с. 124]. Но зато планы островов и бухт были сделаны исключительно добротно. По материалам экспедиции в 1777 г. в чертежной Адмиралтейств–коллегии была составлена карта, озаглавленная так: «Карта новообысканным российскими промышленниками на Тихом океане дальним островам, на которых 1768 года флота капитан Креницын (по разлучении от великого шторма) с капитаном–лейтенантом Левашовым (и не зная кто, где находится первый — на «Св. Екатерине», гальоте, в Аляскинском проливе, подле острова Унимак; второй на гукоре «Св. Павел», острове Уналашка, с северной стороны, в губе Игунок) зимовали. А 1769 года через жителей острова Уналакши гальот «Св. Екатерина» сыскан и гукор «Св. Павел» в той Аляскинской проливе паки соединился» [2, с. 447].

Ясно одно, именно эта экспедиция стимулировала интерес российских властей к дальнейшему изучению и освоению Алеутских островов и западного побережья Аляски.

Интересна дальнейшая судьба материалов секретной экспедиции Креницына — Левашова. Известный шотландский историк В. Робертсон, работая над книгой «История Америки», через своего земляка Роджерсона, являвшегося первым врачом императрицы Екатерины II, попросил императрицу дать ему возможность получить информацию о русских открытиях во время плавания от Камчатки к американским берегам., чтобы проверить сведения о кратчайшем пути из Азин в Америку. Робертсону необходимы были именно сведения о последних экспедициях, так как о плавании Беринга и Чирикова в 1741 г. был опубликован подробный отчет. Врач Роджерсон уверял императрицу, что многие иностранные ученые считают, что русское правительство замалчивает успехи, достигнутые русскими моряками. Но ученый Робертсон, говорил врач англичанин, не поддерживает этого мнения. Такое поведение русского правительства кажется Робертсону «несовместимым с благородными чувствами, величием души и покровительством науки, которые отличают нынешнюю русскую государыню».

Но после этого императрица приказала немедленно перевести для Робертсона журнал Креницына (т. е. отчет Левашова) и скопировать подлинную карту плавания. «Благодаря этим материалам, — писал Робертсон в предисловии к первому изданию своей «Истории Америки», вышедшей в свет в Лондоне в 1777 г., — у меня сложилось высокое мнение о прогрессе в этом направлении и о размахе русских открытий» [7, с. 123].

Робертсон передал полученные материалы по русской экспедиции спутнику Джеймса Кука, священнику Вильяму Коксу, который включил материалы об экспедиции Креницына в виде специального приложения в свой «Отчет о русских открытиях между Азией и Америкой», опубликованный в 1780 г. В следующем году книга Кокса была переведена на французский язык.

В том же 1781 г. академик Петр Симон Паллас опубликовал почти те же материалы на русском и немецком языках в «Месяцеслове историческом и географическом» за 1781 г. (с картой). В 8090 гг. XVIII в. вышло, по крайней мере, 6 изданий материалов экспедиции Креницына и Левашова на четырех языках, причем особенным интересом читателей пользовалось этнографическое описание алеутов, написанное М. Д. Левашовым.

В память о капитане 1-го ранга П. К. Креницыне в 1805 г. знаменитый мореплаватель И. Ф. Крузенштерн назвал мыс и гору на острове Онекотан (Курильские острова) и пролив в Курильской гряде, а также открытые экспедицией П. К. Креницына — М. Д. Левашова в 1769 г. острова у побережья Северной Америки. И, наконец, отечественный мореплаватель М. И. Станюкович в 1828 г. назвал в честь П. К. Креницына мыс в Бристольском заливе на побережье Аляски.

А в память о М. Д. Левашове названы мыс на Охотском побережье Камчатки, гора и мыс на о. Парамушпр (Курильские острова), а также пролив в Курильской гряде, открытый И. Ф. Крузенштерном в 1805 г. и тогда же получивший свое название. Глава 3 Исследования русских путешественников по трассе Северного морского пути в эпоху Екатерины Великой

В 1760 г. сибирский губернатор Ф. И. Соймонов поручил начальнику над Охотским и Камчатским краем полковнику Ф. X. Плениснеру «стараться о проведывании земель, лежащих как к северу от устья Колымы, так и против всего Чукотского побережья». Для выполнения приказания Плениснер отправил в 1763 г. из Анадыря два отряда: под начальством крещеного чукчи казака Николая Дауркина — на Чукотский полуостров, и под начальством сержанта Степана Андреева на Медвежьи острова, впервые посещенные русским промышленником Иваном Вилегиным в 1720 г. Эти острова расположены к северу от устья Колымы. Причем при открытии этих островов И. Вилегин заявил, что он «нашел землю, токмо не мог знать — остров ли или матерая земля» [8, с. 246].

Дауркин перебрался из Анадыря на Чукотский полуостров, собрал от местных жителей сведения об их стране и о землях, лежащих к востоку и северу от полуострова, сам в октябре 1763 г. перешел на оленях на о. Ратманова в Беринговом проливе. Возвратившись в Анадырь в 1765 г., он сообщил, что по собранным от чукчей сведениям, в «Колымском море», т. е. в море, лежащем к северу от устья Колымы и Чукотского полуострова, лежит большая земля, на которой живут люди. Причем будто бы эта земля даже якобы перемещается при сильных ветрах на одну версту дальше в море, а при тихой погоде возвращается на старое место. Видимо, это были фантастические данные, почерпнутые из чукотских сказаний.

А Андреев в 1763 г. переехал по льду на Медвежьи острова и впервые описал их. Вследствие недостатка корма для собак он не смог добраться «на имеющуюся впереди к северной стороне большую землю» и возвратился назад на материк.

По доставленным Андреевым материалам Плениснер составил первую карту Медвежьих островов. Он и дал островам название: «понеже как по журналу и рапорту Андреева [видно], что на тех островах очень довольно медвежьих следов, да и живых медведей несколько видели, а иных убили». Плениснер был убежден, что к северу от Чукотки и Колымского края существует «Американская земля со стоячим лесом», которая соединяется с материком Северная Америка. Поэтому в следующем,

1764 г. он вновь послал Андреева на Медвежьи острова с целью достичь лежащую севернее «большую землю». 3 мая во время второй поездки Андреев увидел к северо–востоку от Медвежьих островов «вновь найденный шестой остров, весьма не мал, в длину, например, верст 80 и более» [8, с. 247]. На пути к этому острову, в расстоянии от него около 20 верст, Андреев «наехал незнаемых людей свежие следы на восьми санках оленьми, только перед нами проехали; ивто время пришли в немалый страх» [8, с. 248]. Так как в это же время сопровождавший Андреева юкагир Е. Коновалов тяжело заболел, то Андреев вернулся в Нижне-Колымск.

Усмотренный Андреевым остров больше никто никогда не видел, так и не ясно, он умышленно донес о несуществующем острове, зная о взглядах Плениснера по поводу наличия большой земли к северу от Медвежьих островов, либо был введен в заблуждение сильной рефракцией и торосистыми льдами. Но гипотетическую «Землю Андреева» впоследствии еще долго даже иногда изображали на картах.

В это же время были проведены выдающиеся плавания Никиты Шалаурова, одного из первых мореходов, стремившихся к освоению Северного морского пути.

Никита Шалауров и Иван Бахов, мореходы из устюжских купцов, в 50-х гг. XVIII в. подали правительству прошение о дозволении сыскать Северный морской путь из устья р. Лены в Тихий океан. Известный историк российского флота полковник Корпуса флотских штурманов Василий Николаевич Берх (1781–1834) в своей работе «Хронологическая история всех путешествий в северные полярные страны» отмечает, что И. Бахову была известна «часть науки кораблевождения». В 1748 г. И. Бахов совершил плавание из Анадыря на Камчатку, потерпел кораблекрушение у о. Беринга, где зазимовал. В 1749 г. он на построенной из остатков судна Беринга шлюпке возвратился на Камчатку.

В 1755 г. Сенат издал указ, по которому «Ивану Бахову и Никите Шалаурову для своего промысла, ко изысканию от устья Лены реки, по Северному морю, до Колымы и Чукотского Носа отпуск им учинить» [8, с. 248].

На выстроенном на Лене небольшом судне — галиоте или шитике, который по некоторым данным назывался «Вера, Надежда, Любовь», с партией промышленников из ссыльных и беглых солдат Шалауров и Бахов вышли в 1760 г. в море, но из‑за тяжелой ледовой обстановки дошли только до устья р. Яны. Перезимовав там, на следующий год при более благоприятной ледовой обстановке вышли в море и добрались до устья Колымы, где за поздним временем года вновь зазимовали. Там во время зимовки от цинги скончался Бахов.

Летом 1762 г. Шалауров на том же судне продолжил плавание на восток, но у мыса Шелагского вследствие неблагоприятных условий погоды повернул обратно. На пути он обследовал Чаунскую губу, которую до того не посещал ни один путешественник. Шалауров нанес на карту берег от устья Колымы до Чаунской губы.

После вторичной зимовки в устье Колымы Шалауров хотел в 1763 г. повторить попытку пройти вдоль чукотского побережья в Тихий океан, но его команда, уставшая от тяжелой жизни в плаваниях и на зимовках, взбунтовалась и разбежалась.

Но Шалауров не отступил, не пал духом. Он, побывав в Москве, добился правительственной субсидии для продолжения начатых исследований. В 1764 г. он опять вышел из устья Колымы в море и не вернулся. Вероятнее всего, его судно было раздавлено льдами и он со всей командой погиб.

Обстоятельства гибели экспедиции так и остались неизвестны.

В 1792 г. чаунские чукчи рассказали капитану 1-го ранга И. Биллингсу, путешествовавшему по Чукотке, что за несколько лет до того они нашли «палатку, покрытую парусами, и в ней много человеческих трупов, съеденных песцами». Это был, по видимому, последний лагерь Шалаурова. В 1823 г. помощник лейтенанта Ф. П. Врангеля, мичман Ф. Ф. Матюшкин (оба впоследствии адмиралы) при обследовании побережья Восточно–Сибирского моря обнаружил этот лагерь, где отважный Шалауров жил со своими спутниками после гибели судна. Лагерь находился к востоку от устья р. Веркона, в месте, которое на современных картах называется «мыс Шалаурова Изба». Чукчи рассказали Матюшкину, что много лет назад они нашли здесь хижину и в ней несколько человеческих скелетов, обглоданных волками, немного провианта и табаку, а также большие паруса, которыми вся хижина была обтянута. Матюшкин обследовал все зимовье, но ему не удалось найти каких‑либо признаков, безусловно подтверждавших, что в хижине жил Шалауров. Позже эту хижину посетил и Врангель, который заключил, что «все обстоятельства заставляют полагать, что здесь именно встретил смерть свою смелый Шалауров, единственный мореплаватель, посещавший в означенный период времени сию часть Ледовитого моря. Кажется, не подлежит сомнению, что Шалауров, обогнув Шелагский мыс, потерпел кораблекрушение у пустынных берегов, где ужасная кончина прекратила жизнь его, полную неутомимой деятельности и редкой предприимчивости».

Результатом плаваний Шалаурова в 1761–1762 гг. было создание им карты от устья Лены до Шелагского мыса, на которой, по словам Врангеля, берег был «изображен с геодезической верностью, делающею немалую честь сочинителю» [8, с. 249]. Шалауров произвел также наблюдения над магнитным склонением и морскими течениями.

Фамилия отважного исследователя осталась на географической карте. По его фамилии названа гора на побережье Восточно–Сибирского моря, к востоку от Чаунской губы, мыс на о. Большой Ляховский, Восточно–Сибирское море (назван в 1906 г. отечественным полярным исследователем К. А. Воллосовичем). Остров Шалаурова в Восточно–Сибирском море к востоку от Чаунской губы был открыт и обследован в 1823 г. лейтенантом Ф. П. Врангелем, им же назван по фамилии Шалаурова. А о мысе Шалаурова Изба мы уже упоминали. Этот мыс назван так экспедицией Ф. П. Врангеля в 1823 г. в связи с тем, что там были найдены остатки зимовья Шалаурова. И, наконец, по фамилии Шалаурова назван остров Шалауровский в Восточно–Сибирском море в устье р. Колыма. Неотъемлемой частью Северного морского пути являются проливы архипелага Новая Земля. Вообще- то русские люди побывали на Новой Земле в незапамятные времена — еще в XIII‑XIV вв., а может быть, и раньше. Бесспорно, что поморы — жители Беломорья — вели промысел на Новой Земле (по- поморски Матица или Матка) с конца XV в., а наиболее активно в XVII‑XVIII вв.

Первое известное историкам географических открытий плавание вдоль всего (около 1 тыс. км) восточного берега Новой Земли совершил в начале 60-х гг. XVIII в. кормщик (мореход — глава поморской промысловой артели) Савва Феофанович Лошкин. Он занимался промыслом в югозападной части Карского моря. В ходе промысла Лошкин с артелью продвигался постепенно на север и дважды зимовал на восточном берегу архипелага. Вторая зимовка, вероятнее всего, была вынужденной: до самого северного мыса архипелага ему оставалось пройти буквально несколько километров, но тяжелые льды наглухо перекрыли путь. А на третий год он все же обогнул Северный остров и прошел Баренцевым морем на юг вдоль западного берега архипелага. Рассказ Лошкина об этом длительном плавании вокруг архипелага записан в 1788 г. Василием Васильевичем Крестининым, сыном архангельского купца, коренного помора, со слов известного кормщика Ф. И. Рахманина.

В. В. Крестинин записывал рассказы опытных кормщиков о «полунощных странах». Эти записи включают первые сравнительно детальные географические сведения о Большеземельской тундре, собранные около 1785 г., об о. Колгуеве и архипелаге Новая Земля. «Большеземельский хребет» — безлесный район с высотой холмов до 200 м, начинается примерно в 40 км от р. Печоры и простирается до Урала. В. Крестинин первым сообщил о р. Усе (притоке Печоры) и ее многочисленных притоках.

По сведениям, полученным в 1786 г. от помора — мезенца Никифора Рахманина, Крестинин дал первую характеристику «округлого острова» Колгуева: длина его «по окружности» 380 км (преувеличено); на юге его только одна губа — Промойная; на нем четыре реки (их больше) и много озер. «Поверхность острова, составляющая равнину, покрывается мохом, частью белым и сухим». Первый постоянный поселок был основан там около 1767 г., когда 40 раскольников поставили в устье одной реки скит и прожили на острове около четырех лет, почти все они погибли, лишь двое возвратились в Архангельск.

В 1787–1788 гг. В. В. Крестинин записал рассказы некоторых промышленников, в основном кормщика Ивана Шукобова, о «великом острове» Северного океана — «Новой Земле полунощного края», о западных берегах о. Южного и о. Северного — основных двух островов этого архипелага и о рельефе их внутренних районов. На юге архипелага поморы–промышленники открыли и обследовали губу Безымянную, полуостров Гусиная Земля и о. «Костинская Земля» (о. Междушарский), отделенный от о. Южного дугообразным длинным (более 100 км) проливом Костин Шар. У о. Северный они открыли губы Митюшиха (немного севернее западного входа в пролив Маточкин Шар) и Машигина (далее на север на западном берегу о. Северный), а также острова Горбовы (еще севернее у 75°55' с. ш.) Все опрошенные считали архипелаг Новая Земля продолжением уральского хребта, но сильно преувеличивали ее длину, считая ее до 2500 верст, т. е. по крайней мере в два раза.

Наиболее полные сведения о рельефе архипелага Крестинин получил от кормщика Федора Заозерского. Тот сообщил, что вдоль всего западного побережья простирается беспрерывная цепь голых каменных гор, цветом серых или темных, которые подходят большей частью к берегу. Некоторые из них обрываются в море утесами, стоят, «аки стена, неприступны». Кормщик отметил лишь три района, где горы отсупают от берега: близ южного входа в Костин Шар, весь полуостров Гусиная Земля и участок к югу от пролива Маточкин Шар — все это низкие каменистые «равнины». На о. Северный за 75°40' с. ш. «высочайшие ледяные горы простираются. к северу и в некоторых местах самый берег Новой Земли скрывается от глаз».

Сумел В. В. Крестинин опросить зимовавшего на о. Южный 26 раз помора–кормщика Федота Ипполитивича Рахманина. Тот сообщил, что низкие равнины составляют всю «Костинскую Землю» (о. Междушарский) и южную часть о. Южный. Далее начинается хребет, повышающийся к северу. «От восточного устья Маточкина Шара бесперерывный кряж гор высоких идет до северной оконечности Новой Земли». А береговая полоса к югу от Маточкина Шара до Карских Ворот (пролив между архипелагом и о. Вайгач) — «земля низкая, мокрая, покрытая мохом сухим и болотным» [9, с. 16–17]. Как видим, поморы–промышленники к этому времени уже немало знали о таинственном северном архипелаге.

А вот первый российский морской офицер исследовал побережье архипелага Новая Земля только в эпоху Екатерины II — в 1768–1769 гг. История этих исследований такова. Во время очередного плавания на Новую Землю кормщик крестьянин Шуерецкой волости вотчины Соловецкого монастыря Яков Чиракин обнаружил на западном побережье вход в пролив Маточкин Шар между островами Северный и Южный, составляющими архипелаг Новая Земля, и прошел на поморском карбасе вплоть до Карского моря и обратно. До этого он в течение 9 лет проводил промысловый сезон на Новой Земле, плавая туда из Архангельска на судне купца Антона Бармина.

Я. Чиракин сообщил об этом открытии архангельским властям, а также передал им свое сочинение «Экстракт о местонахождении пресной воды и леса» на Новой Земле и составленный им план пролива. Он писал, что «одним небольшим проливом в малом извозном карбасу оную Новую Землю проходил поперек насквозь на другое, называемое Карское море два раза, откуда и возвращался в Белое море тем же проливом; и оному месту снял своеручно план» [9, с. 14].

Архангельские власти доложили об открытии Я. Чиракина в Адмиралтейств–коллегию, которая подтвердила сведения о наличии пролива Маточкин Шар. Действительно, этот пролив русские поморы открыли еще в XVI в., и с тех пор он указывался на многих русских и иностранных картах, хотя истинного его расположения и размеров никто из составителей карт не знал. Архангельский губернатор генерал–майор Е. А. Головцын направил на имя императрицы Екатерины II доклад, к которому приложил копии «Экстракта» Я. Чиракина и составленного им плана пролива. Губернатор предлагал снарядить экспедицию, которая произвела бы подробную опись пролива Маточкин Шар и попыталась проложить морской путь к устью р. Обь. Эти предложения были одобрены императрицей.

В это же время А. Бармин, один из богатейших купцов в Архангельске, решил послать на Новую Землю экспедицию для поисков залежей серебряной руды. Губернатор договорился с ним, что купец снарядит судно, наймет шкипера Якова Чиракина и 9 работников, а Архангельская контора над портом назначит начальником экспедиции штурмана поруческого ранга Федора Розмыслова, а также включит в ее состав подштурмана Матвея Губина и двух матросов. Морское ведомство должно было поставить для экспедиции продовольствие, оборудование и вооружение, а А. Бармин предоставлял судно с полной оснасткой.

О начальнике экспедиции известно немного. В 1744 г. он был выпущен из Морской академии, в течение последующих 22 лет плавал на Балтике и совершил четыре перехода из Кронштадта в Архангельск и обратно. В 1747 г. был произведен в подштурманы, в 1749 г. — в штурманы унтер- офицерского ранга, ав 1760 г. — в штурманы подпоруческого ранга. С 1767 г. его служба проходила в Конторе над Архангельским портом.

В начале июня 1768 г. снаряжение экспедиции было закончено. Продовольствие, снаряжение, астрономические приборы (квадрант, астролябия), четыре компаса, лоты и лаги были доставлены на судно. Купец А. Бармин снарядил для экспедиции кочмару — небольшую трехмачтовую поморскую шхуну грузоподъемностью до 500 пудов (8 тонн).

Губернатор вручил Ф. Розмыслову специально составленную инструкцию, в которой начальнику экспедиции предписывалось провести «описание и осмотр сысканного Чиракиным через Новую Землю пролива» и узнать, могут ли по нему пройти большие суда. В случае благоприятной ледовой обстановки «вояж предпринять» из Маточкина Шара в Обскую губу и «примечание сделать, не будет ли способов впредь испытать с того места воспринять путь в Северную Америку» [6, с. 120]. Особое внимание губернатор уделял необходимости открытия пути в Обскую губу. «Если Господь благословит, — говорилось в инструкции, — то тот водяной ход с Тобольским городом Архангельского открыт будет», то это к «знатной пользе и прирощению коммерции послужит» [10, с. 385]. На случай достижения р. Оби архангельский губернатор вручил Розмыслову письмо к сибирскому губернатору в Тобольске.

Экспедиции предписывалось «осмотреть в тонкости, нет ли на Новой Земле каких руд и минералов, отличных и неординарных камней, хрусталя и иных каких курьезных вещей, соляных озер и тому подобного, и каких особливых ключей и вод, жемчужных раковин, и какие звери и птицы и в тамошних водах морские животные водятся, деревья и травы отменные и неординарные и тому подобных всякого рода любопытства достойных вещей и произращений натуральных» [11, с. 253].

10 июля 1768 г. экспедиция покинула Архангельск, но уже через трое суток, когда кочмараукрылась у берега от крепкого северного ветра, в подводной части корпуса открылась течь, которую команда с трудом устранила. Только 16 июля судно продолжило путь на север и через 6 суток достигло мыса Святой Нос на Мурманском берегу. Ветер был благоприятным, дул с юго–западной четверти, но по обычаю новоземельских мореходов того времени надлежало отправиться к архипелагу непременно от Семи островов (Иоканские острова), расположенных к западу от мыса Святой Нос. Туда кочмара прибыла через трое суток. Отправив рапорт на имя губернатора, запаслись водою, дровами и рыбой. 2 августа Ф. Розмыслов отплыл к Новой Земле.

Уже 6 августа моряки увидели побережье Гусиной Земли (юго–западный полуостров Новой Земли). Плывя вдоль побережья, через 8 суток судно достигло Панькова острова у входа в пролив Маточкин Шар. Побережье было низменным, а покрытые снегом и туманом горы лежали в отдалении от берега. Ф. Розмыслов записал в судовом журнале: «Таким образом, между горами и морем находится обширная равнина, ничем, кроме растущего моха, не испещренная» [12, с. 77].

В проливе Маточкин Шар кочмару встретил штормовой ветер с востока, который препятствовал движению к Карскому морю, и только поутру 16 августа противный ветер стих и судно двинулось дальше. Когда миновали мыс Бараний, Я. Чиракин объявил, что он далее того места фарватера для судна не знает и вести его не может, и кочмара стала на якорь.

На другой день Ф. Розмыслов на гребной лодке отправился на восток для выполнения промерных работ в проливе. К 19 августа он промерил пролив до мыса Моржовый и нашел везде глубину от 9 до 15 сажен (от 16,5 до 27,5 м), а грунт каменистый. Противные ветры и течение заставили его возвратиться к судну. Через двое суток он отправил подштурмана М. Губина к речке Медвянка, для того чтобы оттуда начать опись южного берега пролива, сам же проводил описные и промерные работы в районе стоянки кочмары.

М. Губин возвратился 30 августа, и Ф. Розмыслов вновь направился на лодке по проливу на восток. Он добрался до восточного входа в пролив, взошел на высокую гору и увидел, что Карское море совершенно свободно ото льдов. В ходе плавания он убедился в том, что кочмара ветха и ненадежна, да и парусное вооружение ее примитивно, и что ему трудно будет, несмотря на отсутствие льда в Карском море, проводить дальнейшие исследования. «Наше судно, — писал Ф. Розмыслов, — противными ветрами ходить весьма не обыкло; неспособность оного известна, и ничего доброго надеяться не можно; сложение оного не дозволяло ни на парусах ходить против ветра, ни же лавировать, ни же дрейфовать; когда оное имеет ветр с кормы, то большой парус нарочито способствует, но если ветр переменился и стал противен, то должно подымать другой, малый парус и возвращаться назад» [12, с. 77].

На обратном пути к месту стоянки кочмары Ф. Розмыслов осмотрел Белушью губу, находящуюся на северном берегу пролива в 23 км от восточного входа в него, и выбрал ее для зимовки. Прибыв на судно и дождавшись попутного ветра, 7 сентября он перевел кочмару в Белушью губу. По дороге моряки погрузили на судно разобранную ими промысловую избу, которую когда‑то установили зимовавшие на архипелаге поморы. Вторую подобную избу экспедиция привезла из Архангельска. Приближалась полярная зима, морозы становились все сильнее, дули крепкие ветры, приносившие

ненастье. Избу, найденную на берегу пролива, моряки поставили в бухте Тюленья на восточном берегу Белушьей губы, а избу, привезенную из Архангельска, — на южном берегу у Дровяного мыса, надеясь именно там организовать зимнюю охоту. Кормщик Я. Чиракин уже тогда был болен.

20 сентября пролив покрылся льдом, а через пять суток моряки, жившие у Дровяного мыса, сообщили Розмыслову, что весь горизонт Карского моря заполнили льды.

Зимовка проходила тяжело. Из‑за сильных ветров и морозов 1 ноября зимовщики заделали избяные окна «от нестерпимости больших снегов и крепких ветров, и притом солнце, скрывши свои лучи под горизонт, и не делает уже дневного света». К 17 ноября скончался Я. Чиракин и заболели еще несколько моряков.

Наконец 24 января зимовщики увидели солнце. Но больных становилось все больше, и через два дня Ф. Розмыслов отметил в журнале, что работоспособных осталось всего двое, а «прочие имеют немалую тесноту в грудях, ибо крепость ветра и вьюга снежная не допускают сделать прогулки за десять сажен» [12, с. 78].

31 января случилась беда: «Один из работников, живших на Дровяном мысу, увидя на северном берегу стадо оленей, вознамерился идти, дабы получить, сколько из оных Всевышний определить изволит: и о отбытии его, чрез малое время, сделался вдруг жестокий ветр и курева, который закрыл своей темнотой глаза, дабы видеть человека за 10 сажен; от чего наш определенной к смерти промышленник через сутки уже назад не возвратился, от чего и положили считать его в числе мертвых без погребения» [12, с. 79].

Наступивший апрель принес сильные ветры с севера и северо–запада и сырую погоду. 17 апреля «с полудни шторм от юго–запада, слякоть и временно дождь; напоследок сильный град величиной в половину фузейной пули, и продолжился до полуночи» [12, с. 78]. Это была совсем необычная погода на такой северной широте и в такое время года. 23 случилась еще одна потеря — скончался один из поморов–промышленников, зимовавших на Дровяном мысу.

В мае умерли двое поморов, а в начале июня еще один. В конце мая Ф. Розмыслов приступил к геодезическим работам, но так как лед все еще был довольно крепок, он решил закончить описание южного берега пролива, двигаясь по льду, и отправился к р. Шумиловой, «оставя на милость сына Бога вышнего» двух своих больных.

6 июля скончался один из матросов. Через три дня очистилась от льда Белушья губа, но в проливе лед держался еще 9 суток. Когда судно оказалось на чистой воде, в корпусе вновь открылась большая течь, так что пришлось дважды в сутки отливать из трюма воду. Моряки приступили к ремонту корпуса. Они вырубали сгнившие участки и заполняли образовавшиеся щели густой глиной, смешанной с ржаными отрубями, «везде, где нужно было, конопатили, токмо течь не успокаивалась» [12, с. 78].

К 1 августа кочмара была готова к дальнейшему плаванию. Пролив полностью очистился ото льда, и на следующий день Ф. Розмыслов направился в Карское море. К этому времени он сам был уже болен, а здоровыми кроме подштурмана оставались лишь четверо моряков.

Широту места зимовки Ф. Розмыслов определял пять раз, измеряя меридиональные высоты Солнца с помощью астролябии. По его сведениям, эта широта составляла 73°39' с. ш., что на 21' севернее, чем широта, определенная гидрографами в XIX в. Измерил он и склонение компаса, и подъем воды в проливе из‑за приливных явлений, а также определил длину пролива — она составила 42 итальянские мили (73 км), что близко к современным данным.

Начальник экспедиции старался по возможности осмотреть и описать не только берега пролива, но и близко расположенные горы. По его словам, они «из мелких и крупных плитных камней, имеется на многих и трухлой следами аспид». Он не нашел нигде «никаких отменностей и курьезных вещей, например как руд, минералов, отличных и неординарных камней и соленых озер, и тому подобных, а особливо ключей вод и жемчужных раковин» [12, с. 80].

В горах было много пресных озер, где водилась мелкая рыба. «Растущих дерев весьма не имеется», — отмечал Розмыслов, и причиной этого, по его разумению, является короткое лето — август и несколько дней сентября, а затем вновь наступает зима. «Да и травам за беспрерывною зимою никаким расти не можно; но изредка и находили выходящую из снега траву, называемую зверобой, и салат, но какую оные имеют силу, неизвестно» [12, с. 80]. Он описал и фауну островов: отметил большие стада диких оленей, множество песцов, волков и белых медведей. Весною прилетали дикие гуси, чайки и галки. У побережья отмечены были морские животные — белухи, несколько видов тюленей и моржи.

Начальник экспедиции был полон решимости продолжить плавание на восток и пересечь Карское море. Вечером 2 августа кочмара вышла из пролива Маточкин Шар и поплыла прямо на восток. В 5,5 мили от берега стали встречаться редкие льдины, которых час от часу становилось все больше.

Наконец к вечеру следующего дня, в чуть более 30 милях от Новой Земли, путь преградили льды, составлявшие сплошную ледяную цепь, «между которою с верху мачты водяного проспекта, также и берега не видно. Между тем судно льдами повредило, и сделалась в нем немалая течь» [12, с. 80]. Далее Розмыслов записал: «А осматривать той течи в скорости малыми людьми не можно, чего для согласно положили: дабы с худым судном не привести бы всех к напрасной смерти и при том, как здесь небезизвестно, что наступил последний осенний месяц, в котором продолжать время во ожидании помянутого льда, дабы он очистился, уже не можно, да к тому жив заслуженном провианте служителям великой недостаток, с которым едва можно продолжать к порту. чего для поворотили по способности ветра к проливу Маточкин Шар, по счислению от оного с 60 верст» [12, с. 80].

На следующий день моряки вновь увидели берег Новой Земли и направили кочмару в проход, открывшийся в береговой черте, посчитав его входом в пролив Маточкин Шар, но оказалось, что это неизвестная губа, берега которой окружены каменными рифами. Судно стало на якорь, и моряки похоронили в морской пучине восьмого своего товарища. Это была последняя потеря, понесенная экспедицией. Неизвестная бухта получила название залив Незнаемый (73°45' с. ш.).

Экспедиция находилась в критическом состоянии. Начальник и его помощник были больны, в живых осталось всего четверо моряков, провизия была на исходе, а из‑за течи корпуса в трюме прибавлялось по дюйму (2,5 см) в час воды, и это при стоянке на якоре. Стало ясно, что необходимо возвращаться на материк. В судовом журнале Ф. Розмыслов не указал, что побудило его, выйдя из залива, поплыть вдоль побережья к югу. То ли сработала интуиция, то ли расчет, но, к счастью, проплыв к юго — юго- западу 25 миль, он усмотрел восточный вход в пролив, вошел в него и поплыл на запад.

8 августа ночью кочмара стала на якорь у устья р. Маточка. Главной заботой моряков в тот момент было обнаружить места течи. Разгрузив судно и уменьшив его осадку, они увидели по обе стороны форштевня несколько сквозных дыр, которые были законопачены, замазаны глиной и обшиты досками. Но как только кочмара снялась с якоря, стало ясно, «что наши глиняные пластыри водою размывает и течь делалась прежняя, от чего пришли в немалое починки оной отчаяние» [12, с. 81].

К счастью, в это время в пролив Маточкин Шар пришла поморская ладья с кемскими промышленниками, принадлежавшая крестьянину Водохлебову. Кормщики ее И. Лодынин и А. Ермолин уговорили Ф. Розмыслова перебраться со всеми моряками к ним на судно, «ибо уже на утлом судне чрез обширность моря пускаться не можно, которое и по закону приговорено, что можно получить самовольную смерть и назваться убийцами» [12, с. 81].

Экспедиционная кочмара была полностью разгружена и отведена в р. Чиракина. Оставшиеся в живых члены экспедиции перебрались на поморскую ладью, которая простояла в проливе до 25 августа, загружаясь охотничьими трофеями промышленников.

Уже через два дня после отплытия, пройдя 23 мили к югу от места якорной стоянки, ладья встретила довольно плотные льды, которые удалось, плывя различными курсами, форсировать за двое суток. 31 августа моряки увидели Семь островов, а 8 сентября благополучно прибыли в Архангельск.

Так закончилось смелое морское предприятие флотского офицера Ф. Розмыслова. Он первый произвел опись и измерил длину пролива Маточкин Шар, описал условия зимовки в бухте, расположенной в 19 милях к северу от восточного входа в пролив. Во время экспедиции Ф. Розмыслов и его команда проявили настойчивость, смелость и самоотверженность. Ф. Розмыслов скончался через два года после возвращения из трудной экспедиции на Новую Землю. Вероятнее всего, скорая кончина отважного моряка была связана с болезнью в результате тяжелой зимовки во время экспедиции.

Оценивая итоги экспедиции, нельзя не согласиться со словами прославленного российского моряка и исследователя Новой Земли адмирала Ф. П. Литке, который писал: «Путешествие это заслуживает внимание наше с другой стороны: оно живо напоминает нам мореходцев XV и XVI веков; мы находим в нем те же малые средства, употребленные на трудное и опасное приедприятие; ту же непоколебимость в опасностях; то же упование на благость промысла; ту же решительность, которая исключает все мысли, кроме одной, — как вернее достигнуть до поставленной цели. Если мы рассмотрим, с какой твердостью Розмыслов, изнемогая от болезни, потеряв почти две трети своего экипажа, с никуда не годным судном, без помощника и почти без всяких средств, старался исполнить предписанное ему, то почувствуем невольное к нему уважение» [12, с. 91].

В 1893 г. полярный исследователь Ф. Нансен назвал по фамилии Розмыслова один из островов архипелага Норденшельда в Карском море. И залив Незнаемый, открытый Розмысловым в 1769 г., назван экспедицией художника А. А. Борисова в 1901 г. по фамилии первооткрывателя. В честь отважного моряка в 1925 г. отечественные гидрографы назвали долину на западном побережье Новой Земли.

А «изыскания американской матерой земли», якобы лежащей к северу от Медвежьих островов, продолжились и после поездок по льдам сержанта Андреева. В 1769 г. на Медвежьи острова, с заданием их точной описи, а также продолжения обследования более северных районов были отправлены прапорщики геодезии Иван Леонтьев, Иван Лысов и А. Пушкарев. В марте — апреле 1769 г. они с отрядом проехали по льду на собаках из Нижне–Колымска на Медвежьи острова и сделали сравнительно точную и подробную опись их. От Медвежьих островов они прошли на север до 70°58' с. ш. и 163°07' в. д., где тонкий лед и недостаток провианта заставили их повернуть обратно.

В феврале 1770 г. вторично переехали из Нижне–Колымска на самый восточный из Медвежьих островов и от него в поисках «Земли Андреева» (которую считали частью «Большой Американской Земли») проехали по льду в северо–восточном направлении около 300 км и достигли приблизительно 72°30' с. ш. и 165° в. д., причем никаких признаков земли к северу от Медвежьих островов усмотрено не было.

В феврале 1771 г. они в третий раз переехали на острова, а оттуда, пройдя по льду около 90 км в восточном направлении и не найдя неизвестной земли, повернули на юго–запад — к мысу Большому Баранову. В марте того же года они переехали на восток до Чаунской губы и за неимением корма для собак возвратились в Нижне–Колымск.

В 1773 г. И. Леонтьев выехал в Петербург с материалами и составленной им «картой секретному вояжу», где были отображены результаты съемки Медвежьих островов и поездок в поисках неизвестных земель. Карта эта была опубликована лишь в 1936 г.

В 1912 г. экспедиция отечественных военных гидрографов на ледокольных пароходах «Таймыр» и «Вайгач» произвела точную опись всех шести Медвежьих островов. Четыре из них были названы именами их исследователей — Андреева, Пушкарева, Леонтьева и Лысова, остальные два острова уже имели названия: самый западный — Крестовский, а самый восточный — Четырехстолбовой.

О наличии больших островов севернее мыса Святой Нос, расположенного восточнее устья р. Яны, стало точно известно после похода по льду северного моря казака Меркурия Вагина со спутниками в 1712 г. Доходившие через местных промышленников слухи о наличии на этих островах большого количества мамонтовой кости подвигли якутского купца Ивана Ляхова с группой промышленников весной 1770 г. пересечь по льду пролив, который сейчас называется проливом Лаптева (морской офицер Дмитрий Яковлевич Лаптев описал юго–восточную часть побережья моря Лаптевых и западную часть побережья Восточно–Сибирского моря в 1739–1741 гг.), и посетить остров, где побывал казак Вагин, а также другой остров, увиденный последним к северу, но не посещенный им.

Возвратившись в Якутск, Ляхов представил доклад о сделанных открытиях, а также просьбу о предоставлении ему монопольного права на собирание мамонтовой кости и промысел песцов на всех островах, лежащих к северу от мыса Святой Нос.

Просьба купца по указу императрицы Екатерины II была удовлетворена, а посещенные купцом в 1770 г. острова были названы Ляховскими (более близкий к мысу Святой нос назвали Большим Ляховским, а лежащий севернее — Малым Ляховским).

В 1773 г. Ляхов вторично отправился к Ляховским островам, причем на этот раз он пересек пролив Лаптева на лодке. К северу от о. Малый Ляховский он открыл новый остров — Котельный, названный так потому, что один из промышленников, сопровождавших Ляхова, оставил на нем медный котел.

Перезимовав на о. Большой Ляховский в выстроенной из плавника избе, он в 1774 г. возвратился в Якутск.

В 1775 г. Ляхов вновь отправился на вновь открытые острова. На этот раз якутская воеводская канцелярия включила в промысловую партию Ляхова землемера Хвойнова с целью описи вновь открытых островов. Партия перешла пролив Лаптева по льду, и Хвойнов описал о. Большой Ляховский. Он сообщил некоторые сведения о строении этого острова, который, по его словам, был сложен из песка и льда. Любопытно, что Хвойнов в 1775 г. обнаружил на берегах о. Большой Ляховский пять зимовий, построенных, видимо, неизвестными промышленниками задолго до этого. Уже в начале XIX в. в этом районе были открыты еще ряд островов — Столбовой, Фаддеевский, Новая Сибирь, Бельковский, а вся эта группа островов к северу от мыса Святой Нос была названа Новосибирскими островами.

В эпоху Екатерины II российские военные гидрографы продолжили изучение и описание Белого моря, начатое ими еще в начале 40-х гг. XVIII в. Летом 1741 г. «мастер от флота» (старший штурман) Евтихий Бестужев и мичман Михайлов на двух ботах описали все беломорское западное побережье полуострова Канин — Канинский берег Горла Белого моря от Мезенской губы до самой северной точки полуострова Канин — мыса Канин Нос. До нашего времени дошли только составленные ими карты, на которых довольно подробно обозначены все реки и изгибы берегов. Правда, на них нет отметок глубин. Благодаря гидрографическим работам Бестужева и Михайлова было выяснено истинное положение Канинского берега, а выполненные ими исследования рек Чижи и Чёши, обрамляющих полуостров с юга и протекающих в разные стороны: Чижа на запад, а Чёша — на северо–восток, были единственными вплоть до 1850 г.

В 1756–1757 гг. более совершенное гидрографическое описание Белого моря было выполнено штурманами Беляевым и Толмачевым. На одномачтовом боте они обошли и описали о. Моржовец, оба берега Мезенской губы и весь Зимний берег моря (более 500 км восточного побережья). Они впервые промерили глубины у побережья между устьями Мезени и Северной Двины. «Работы Беляева отличаются точностью и подробностью, удивительными по средствам, которые он имел для выполнения этого дела… Быть может, этот деятельный труженик скончался вскоре по возвращении… так как карта вышла под именем его помощника Толмачева, хотя большую часть описи сделал сам Беляев» [9, с. 15].

В 1769 г. участник плаваний экспедиции Чичагова в 1765–1766 гг. капитан–лейтенант Михаил Степанович Немтинов на боте заснял весь южный берег Белого моря — побережье Онежского полуострова от устья Северной Двины до устья Онеги. «Острова Онежских шхер, виденные им вдоль восточного берега залива, означены грубо и неверно, но под настоящими своими названиями» [9, с. 15].

И наконец, военные морские гидрографы исправили голландские карты XVII в., используя материалы этих трех описей, и составили первую «похожую карту» восточной половины Белого моря, служившую морякам в рукописных списках с 1770 по 1778 г.

В 1778–1779 гг. за два летних сезона на трешхоуте «Бар» под командой лейтенанта Петра Ивановича Григоркова и на боте под командой лейтенанта Дмитрия Андреевича Доможирова была завершена опись Терского берега (северо–западная часть побережья моря) и положены на карту полуостров Святой Нос с лежащим за ним Святоносским заливом. Они обследовали ряд мелей, особенно в Горле Белого моря, которые после их работы впервые были положены на довольно точную карту. Съемка берегов велась береговыми партиями, при помощи астролябии, компаса и тесьмы. В результате был положен на карту берег Горла Белого моря от реки Пялицы до Иоканских островов. Промер делалася по всему Горлу Белого моря продольными и поперечными галсами, а на пути из Архангельска и обратно вдоль всего Зимнего берега. Сохранилась только копия составленной обоими офицерами общей карты. «Между тем [их] работы. забытые [Адмиралтейств] — Коллегией, приобрели заслуженноеодобрениеи доверенность. мореплавателей» [9, с. 15].