«Дайте мне точку опоры, на которую я могу ступить, и я переверну мир!»

Более чем две тысячи лет назад Архимед сказал эту фразу. Он знал, что такой точки опоры во Вселенной не существует, что все в этой бесконечности — движение, энергия. Луна и Земля вращаются вместе вокруг центра тяжести, обе вместе с планетами вокруг Солнца, а оно опять-таки со всеми планетами вокруг центра системы Млечного пути, звездная семья которого насчитывает по оценкам более сотен миллиардов светил. Но и эти вращающиеся звездные облака немыслимой протяженности — всего лишь точка в бесконечном пространстве; они блуждают вокруг еще большего центра, и нет конца этому движению.

Новая частица энергии, новая звезда в космическом пространстве, «Йоханнес Кеплер», двигался всего несколько недель в этой бесконечности, у которой не было ни верха ни низа и в которой у времени были свои законы.

Для Седрика, Дамара, Джефсона и Массиму Земля уже уменьшилась в размерах, стало такой, какой была в их памяти Луна; само ночное светило предстало перед ними теперь размером со светящийся теннисный мяч. Они все еще удалялись с возрастающей скоростью от знакомой местности. Не будь надежного ведущего луча между ними и Землей и не лети «Кеплер» под управлением точной электронной программы, то их цель была бы недостижимой. Они бы потерялись в этом мире путанных движений и сложных соотношений силы тяжести. Даже произвольное и непосредственное возвращение на Землю было бы невозможным.

Потребовались огромные технические издержки и штаб ученых, чтобы создать математические предпосылки для полета.

Но эти четверо не думали о возвращении, несмотря на то, что прошли недели. Они летели и летели, но они едва замечали собственное движение. Словно «Кеплер» неподвижно застыл в пространстве. Только на осциллографе, который отображал их курс, и еще по уменьшающейся Земле они еще могли воспринимать свое перемещение.

В эти недели Седрик понял значение напряженного теста в «Фок 2». Многое из того, что он усвоил там, повторялось. Ежедневно они множество раз передавали данные измерительных приборов, и ежедневно они должны были приводить для ученых данные об определенных функциях организма. У всех выявилась повышенная сердечная активность и небольшая раздражительность. Все это еще держалось в терпимых рамках, но по сравнению с предшествовавшими упражнениями, прежде все с изоляцией экспериментального космического корабля, здесь не было видно конца. Напротив, они все еще находились на начальной стадии своего полета.

Постоянно растущее отдаление от Земли поставило перед ними проблемы, которые прежде еще не были исследованы. Давление того, что они должны при любых обстоятельствах спасти выживших на «Дарвине», пробило брешь в последовательности научных исследований; второй шаг делался перед первым. Никто не мог предсказать, воцарится ли экспедиция успехом. Здесь был и природный инстинкт, врожденный за тысячелетия, который служил каждому человеку своего рода собственными часами, чувством дня и ночи, утренних и вечерних сумерек. Здесь не было ни дня ни ночи и ни сумерек. Когда бы они не выглядывали, видели одну и ту же картину, тьму бесконечности, мерцающую миллионами ярких огней. Их часы шли синхронно с мировым временем, но их привычный жизненный ритм сбился.

Хуже всего они воспринимали невыносимую тишину и однообразие своего окружения. Эта унылая монотонность, на первый взгляд не изменяющаяся картинка, которая всегда была у них перед глазами, растягивала секунды, превращая часы в дни. Как-то раз Джефсон и Седрик осторожно постучали по одному измерительному прибору. Они заподозрили бессмыслицу, считая, что тот, возможно, не работает.

Насколько позволяли ограниченные возможности, в качестве защиты от нервных нагрузок им помогала работа. Это было недостаточно, по сравнению с тем, что могла предложить полная смысла деятельность. Основное время они проводили за гимнастическими упражнениями и чтением. Гимнастике врачи придавали особое значение. Хотя «Кеплер» все еще ускорялся, это ускорение лишь незначительно влияло на невесомость. Без гимнастики расслаблялось. В их кабинах были закреплены экспандеры, которые делали возможными физические упражнения в маленьком помещении.

Что касалось чтения, то их запас книг был, благодаря развитию техники, практически неистощимым. Содержимое книг было сохранено в электронном виде. В небольшую, жесткую, словно карандаш трубку можно было записать содержание целой книги. Чтобы увидеть текст, необходимо было ввести трубку в транскапус. Это был небольшой приборчик с экраном, с которого можно было считывать текст. Технология, в принципе, не сильно отличалась от записи телевизионных сигналов в телевидении, но лишь дальновидные цели космонавтики заставило ученых решить эту проблему, потому что при помощи транскапуса стало возможным разместить целую библиотеку на борт космического корабля.

Седрика нашел еще кое-что, вокруг чего снова и снова вращался его интерес. Это была лаборатория в носовой части космического корабля. Они шуточно называли это помещение — «садом», потому что здесь находились также культуры водорослей, которые регенерировали их кислород и в случае аварии могли послужить пищей. Но не менее важной была та таинственная установка, в которой солнечная энергия вырабатывала с участием ферментов жизненноважный углевод, который посредством дальнейшей переработки превращался в безвкусную жидкость. Этот процесс был сложным и трудно понятный для неспециалиста. Седрик мог часами сидеть перед установкой и смотреть на то, как образуются изящные капли воды, как они блуждают по системе капилляров и фильтров, чтобы в конце своего пути попасть в резервуар. С момента старта с орбиты эта установка работала без остановки. У Седрика не укладывалось в голове, почему она могла выйти из строя на «Дарвине». Почему у пострадавших было пищи еще на семь, а теперь, пожалуй, уже на четыре-пять месяцев?

— По всей видимости они отошли на слишком большое расстояние от Солнца, — высказался Дамар, — они получают недостаточно энергии.

— Это невозможно, — возразил Седрик, — согласно их данным они должны были находиться к Солнцу ближе, чем Земля.

— Тогда есть только одна возможность: установка не выдержала столкновение.

И это возражение было тоже легко опровержимо. Обнаруженная капсула с сообщением доказывала, что их лаборатория должна была работать несколько месяцев. Если космический корабль выдержал столкновение, то и лаборатория должна была остаться исправной.

Генри Джефсон забрался в люк. Он услышал разговор и сказал: «Кто сказал вам, что данные, которые мы нашли, действительно совпадают с реальным параметрами траектории „Дарвина“?»

— Что ты хочешь этим сказать? — растерянно спросил Седрик.

— Я только хочу сказать, что вы тоже всего лишь люди. Человеку свойственно ошибаться…

— Прекрати вводить нас в заблуждение! — оборвал его Дамар, — они, пожалуй, еще могут рассчитать даже параллакс[14](астроном.) угол, под которым из центра небесного тела был бы виден радиус Земли, мысленно проведенный в данную точку земной поверхности.
. На борту два выдающихся математика. Шитомир и Чи считаются крупными специалистами.

— Шитомир не подписал вместе с ними, — сказал Джефсон, — собственно, почему нет?

— Это так важно? — вспылил Седрик. — Другие подписали, а к другим относится мой отец.

— Командир тоже не подписал, — упрямо возразил Джефсон. — Вероятно было расхождение во мнениях относительно характера изменения траектории — или еще хуже.

— Что хуже?

Джефсон покрутил пальцем возле лба.

— Мы всего пару недель в пути, и я совершенно в порядке, но порой мне все же приходят в голову странные мысли, и если вы будете честны, с вами происходит то же самое. Но они теперь уже почти целый год в пути, одиннадцать месяцев и пару недель. Одиннадцать месяцев — вы можете себе это представить? И никакой связи с Землей. Кто там еще может мыслить ясно? Что, если они ошиблись? Ошибки достаточно, немного ошибочное предположение или неверное наблюдение может привести к тому, что в конце расчетов получится совершенно другая орбита на удалении десять-пятнадцать миллионов километров…

Седрик простонал.

— Замолчи же, наконец, Генри, меня ты не введешь в заблуждение, только не меня. Мы найдем их, совершенно точно, мы их найдем.

— Конечно мы их найдем, — послышалось от Массиму. — Почему ты распространяешь такие мысли, Генри? Сомнение — последнее, что нам сейчас нужно.

— Я ничего не распространяю, — защищался Джефсон, — я лишь пытаюсь поразмыслить над этим.

— А если так было на самом деле, — пробормотал Седрик. — Если они действительно ошиблись в расчетах? Или же если они сошли с ума?

— Вот тебе и результат! — пробурчал Дамар. — Теперь и он заладил.

— Я впредь не желаю слышать таких разговоров на борту, — резко сказал Массиму. — Ступай к экспандерам, Генри, за прошедшие двадцать четыре часа не занимался гимнастикой.

— А Седрик и Дамар? Они занимались гимнастикой?

Джефсон вызывающе посмотрел на Массиму.

— К ним относится то же самое. Мы все стали недисциплинированными, не исключая меня. Думаю, я четырнадцать часов не спал.

— И я тоже, — признался Дамар, — и я все еще не устал.

Слова Массиму возымели действие. Джефсон заверил его в том, что начнет прямо сейчас. Он по-товарищески похлопал Седрика по плечу.

— Не принимай так близко к сердцу, Седрик, конечно, это ерунда, что я рассказал тебе. Знаете что? Вы будете удивлены, внимание, смотрите, что принес вам старина Генри.

Он исчез в люке и вернулся через мгновение. Лукаво улыбаясь, он осторожно разжал кулак.

— Разве это не прекрасно? Не ворчи, Массиму. Теперь каждый просовывайте эту чудную жвачку меж зубов.

Массиму глубоко вздохнул. «Они же забрали у тебя эти штуки. Сколько ты еще пронес на борт?»

— Только эту пригоршню, — заверил Джефсон. Были различные причины, для того, почему врачи не позволили взять с собой эту жвачку; прежде всего различные вкусовые добавки действовали стимулирующее на желудочные нервы. Но Массиму ничего не сказал, Дамар и Седрик тоже взяли цветные шарики. Снова установился мир. Насколько долго? Остались монотонность, бесконечный путь. Остался образ маленького, светящегося шарика, который был их родиной. Земля теперь дошла до точки своей орбиты, когда она тоже удалялась от «Кеплера». Еще пару дней, и она больше не отличалась от других звезд. «Кеплер», осколок во вселенной, парил сквозь пустоту, прикованный к призрачной траектории движения, и несмотря на то, что они знали обо всем, что им предстоит, в них незаметно взбунтовалось земное сознание.

С позиции разума можно было объяснить все. Но почему нас порой раздражает каждая мелочь?

На борту, в лаборатории и в контрольной рубке отклонялись стрелки измерительных приборов; каждую минуту, каждый час, день за днем. На борту тикали часы. Их слух обострился в этой тишине, стал слишком чувствительным.

— У кого-то в часах должно быть целый кузнечный цех, — сказал Дамар, и остальные подтвердили это. Они прислушались.

— Генри, твои часы тикают так громко, — сказал Седрик. Джефсон приложил свои часы к уху.

— Ты прав, — недовольно пробормотал тот, — они действительно тикают беспардонно громко.

Он спрятал их в карман. Затем они снова прислушались и услышали другие часы. Все осталось без изменений, и их перенапряженные чувства регистрировали все. Они знали каждый шаг, каждое движение других, знали отклонение каждой стрелки на измерительных приборах и различия в яркости созвездий. Их критический рассудок говорил им: Мы стали немного нервными, мы должны сдерживаться, и они проглатывали возникающую злобу, но всегда оставалось что-то, на что можно было таить злобу в душе.

В кабине стоял Джефсон и смотрел в иллюминатор. Его лицо отражалось в затемненном стекле.

— Почему ты смеешься? — недоверчиво спросил Седрик.

— Я не смеюсь, — заверил его Джефсон.

— Конечно же, ты смеялся.

— Я не смеялся. Я смотрю на Землю уже двадцать минут или даже немного больше.

— Я не понимаю тебя, Генри, — ответил Седрик очень тихо, ведь он знал, что не должно было быть никаких споров. — Твое лицо отражалось в зеркале. Я мог отчетливо видеть, что ты над чем-то смеялся. Ну и что с того? Ничего, совсем ничего. Но ты отрицаешь это. Почему? Почему ты не скажешь открыто и честно, что ты только что смеялся?

— Черт возьми! — воскликнул Джефсон, — я не смеялся. — Черта я забираю обратно.

Седрик отмахнулся.

— Хорошо, ты не смеялся. Оставим это. По всей видимости, я уже страдаю галлюцинациями.

— Возможно.

Седрик на мгновение рассерженно замолчал. Затем он сказал: «Я считаю, что это не по-дружески. Да, пой ты или смейся, сколько тебе будет угодно, но лгать мне в лицо, из-за такой мелочи — этого я не понимаю».

Джефсон напрасно клялся, что не смеялся. Еще совсем немного, и этот незначительный повод стал бы отправной точкой серьезного скандала. Но Джефсон что-то «обнаружил». Он заметил крошечную светящуюся точку, которая по его мнению не могла быть звездой.

Седрик забыл, на что он сердился еще несколько секунд назад. И оттого, что они искали такую светящуюся точку, они были скорее склонны считать, что обнаружили цель их путешествия. Они оповестили по тревоге Массиму и Дамара, а Седрик весьма охотно сообщил бы и в ЦУП об их открытии. Но их бортовые приборы нельзя было обмануть. Искусственное небесное тело было бы отчетливо видно в зеркальный телескоп. Но эту светящуюся точку нельзя было увеличить. Это была далекая звезда, разве что только видимая невооруженным глазом. Разочарованно они прекратили свои наблюдения. Область, в которой должен был двигаться по своей орбите «Дарвин», все еще находилась от них на расстоянии более чем в восемь миллионов километров.

Они были в пути восемьдесят девять дней. Их лица были обрамлены бородами, под глазами были мешки. Путешествию не было конца. Разнообразие привнесло в эти бесконечные дни лишь приближение к Марсу. Из Центра поступили распоряжения провести точные исследования соседних планет.

В телескопы таинственная планета выглядела как огромная Луна, а оба ее спутника, Фобос и Деймос, как слабо светящиеся объекты. Они провели измерения в различных местах поверхности Марса, видели горы и большие, светлые поверхности, которые раньше принимали за океаны. Но ее важнее показался им внутренний спутник «Фобос», о котором было высказано столько предположений. Они не могли различить детали, но их измерения показывали, что он не мог быть шарообразной формы. Его наибольшая протяженность составляла пятнадцать тысяч триста метров.

— Если это только все же не искусственный спутник? — сказал Седрик, вспоминая о разговоре с Гонорè Р. в котловине Камбо. — Возможно, там действительно совершает круг по орбите большая орбитальная станция.

— Кто мог ее построить? — спросил Дамар. — Средняя температура на Марса составляет минус пятнадцать градусов. При таких условиях не может развиться разумная жизнь.

— Возможно, не такая, какой мы ее знаем, возразил Джефсон, — но почему не может быть никаких других форм жизни?

Массиму сказал: «Если бы на Марсе когда-нибудь существовали более высокоразвитые формы жизни, существа, которые могли построить такую орбитальную станцию, тогда они возможно и не погибли. Они бы давно уже дали о себе знать. Странно, все, что люди не могут объяснить сразу, побуждает их к самым нелепым предположениям. Это относится и к так называемым каналам на Марсе».

— Но их же фотографировали, — сказал Дамар.

— Фотографировали и рисовали, но то и дело обнаруживались измененные формы. Между тем мы давно знаем, что эти так называемые каналы объясняются погодными явлениями. Если сфотографировать землю с большой высоты весной или осенью, то при благоприятных условиях можно обнаружить похожие образования. В некоторых местах, которые освещены Солнцем, снег растаял — на его фоне выделяются темные канавы. Они выглядят как каналы. Через несколько лет мы получим точную информацию о географии Марса.

Дебаты о Марсе и его спутниках, измерения и фотографирование оказали благотворно влияние. Их нервозность убавилась, у них больше не было времени волноваться из-за мелочей. Фотографии было необходимо отправить в центр, были запросы, недопонимания и долгие отчеты. Это волнение продлилось восемь дней, затем планета отдалилась на глазах. На борту снова царили будни, сообщения в ЦУП ограничивались рутинными передачами, и в этом они тоже больше не слишком соблюдали точность. Привычка притупила ее, малейший пустяк вызывал пререкания, словно речь шла о невероятно важных вещах.

В таком состоянии растущего волнения и раздражительности Массиму и Дамар проявили себя как самые уравновешенные. Возможно, определенное чувство вины Дамара привело к тому, что он сдерживал себя прежде всего по отношению к Седрику. За несколько дней до того как они достигнули расчетной орбиты, все же произошло нечто, поставившее под угрозу их дальнейший полет. Массиму заболел. Он уже несколько дней забросил гимнастику, стал вялым и больше ни к чему не проявлял интерес. Поначалу этого никто не замечал. В глаза бросалось только то, что он был постоянно уставшим. Затем последовал вызов из центра, и Дамара попросили еще раз проверить все показания приборов, которые снял Массиму. Согласно этим данным на борту должна была бы царить температура семьдесят градусов Цельсия. Выяснилось, что Массиму все перепутал.

Дамар принял командование на борту. В центре совещалась комиссия врачей, относительно того, как можно помочь больному. Для этого было дне было достаточно данных о сердечной деятельности и давлении. Врачи попросили анализы крови и мочи. Все четверо прошли соответствующую подготовку для таких исследований, но когда они захотели осуществить задачу, они больше не могли вспомнить, как должен был проводиться такой анализ. Память подвела даже Дамара. Главврач ЦУПа объяснил им каждое движение. Седрика попросили помассировать своего заболевшего товарища, Джефсон и Дамар должны были взять анализы. Джефсон делал эту работу с большой неохотой.

— Это невероятная несправедливость, — со злостью сказал он, — как я докатился до того, что трясу его анализами?

— Делай, что тебе говорят, — приказал Дамар.

— Если бы это хотя бы имело смысл, — продолжал ныть Джефсон, — этому не будет конца. Я скажу тебе, Дамар, мы никогда не найдем их, и если мы пролетим так еще пару дней, мы никогда не вернемся на Землю.

Дамар молчал, и это молчание было наполовину согласием.

Седрик устало забрался в маленький лазарет.

— Я совершенно без сил, — сказал он, — Массиму лежит там словно чурбан и не движется с места. Он спит. Я думаю, он умрет.

— Хватит говорить такую чушь, — сказал Дамар, — Генри, продолжай массировать его.

— Если бы мы могли вернуться на Землю, он бы скоро встал на ноги, — сказал Джефсон. — Как все пойдет дальше? Мы долетим до края света? Седрик, скажи ты. Земля еще смотрится как звезда второй величины — скоро мы совсем потеряем ее из виду.

— Да, — сказал Седрик, — я думаю, ты прав. Что мы можем сделать? Я вообще не могу нормально мыслить.

— Значит, я передам в ЦУП, что мы хотим вернуться, — заявил Дамар. — «Дарвин», Седрик? Твой старик — ты же хочешь вытащить его оттуда?

— Конечно же, мы должны вернуть домой их всех, — неуверенно пробормотал Седрик. — Возможно мы их скоро найдем — завтра или послезавтра или даже уже сегодня…

Он вылез и забрался в сад. Было совершенно безрассудно искать «Дарвин» в телескоп, но Седрик был словно утопающий, который в океане искал глазами Землю.