Пространство измерялось четырьмя шагами в длину и тремя в ширину. Седрик Стюарт мерил шагами этот путь бесчисленное число раз; он находился пока только одиннадцать дней в это самой современной темнице, которую только можно было найти на Земле в последнею треть двадцатого столетия. Пространство называлась «Фок 2» и было металлической камерой с круглыми окнами. В нем было одно кресло, приборная доска с передатчиками и осциллографами, системами управления и радарами. Вокруг была Вселенная со своей тишиной, своим мраком и своей величественной красотой. Панель измерительных приборов показывала скорость «Фок 2». Она составляла 2,6 км/с.

Теоретически молодой человек преодолел уже много миллионов километров. На самом деле же он ни на сантиметр не двинулся с места. Все, что его окружало, было имитацией, было ложью. Измерительные приборы лгали, и бортовые передатчики обманывали его. Звезды за иллюминатором были в каких-то пяти метрах от него. Вся обстановка служила для поддержания иллюзии. Седрик Стюарт знал это. Он добровольно согласился на этот тест в «Фок 2» добровольно, и решил выдержать эти тридцать дней в одиночестве и призрачной тишине со всем стремлением к самодисциплине. Это была проверка нервов и еще, пожалуй, прежде не сформировавшихся черт характера. Только тот, кто успешно выдерживал этот тест, имел возможность, когда-нибудь преодолеть земную гравитацию на настоящем космическом корабле.

Это пространство прекрасно имитировало «поиски истины». В иллюминаторе проплывали мимо знакомые планеты, созвездия меняли свое положение, а Земля, словно мяч для лечебной физкультуры, представала перед заключенным во всем своем круглом облике. Только очень редко тишина и однообразие прерывались распоряжениями извне. Испытуемый должен был сам справляться с проблемами, которые сваливались на его голову, а это было проблемы, о которых о которых он не догадывался и с которыми ему приходилось справляться. Больше не было ни дня, ни ночи, часы, правда, показывали час, но не дату. Так случилось, что Седрик Стюарт изначально неправильно датировал свой бортовой журнал. Он уже тринадцать дней заблуждался в «Фок 2».

Поначалу Седрик много читал, но тишина все больше обостряла его слух. Тиканье наручных часов мешало ему, и даже перелистывание страниц книги воспринимали его ставшие слишком чувствительными органы обоняния. Чем больше он тосковал о завершении теста, тем больше тянулось время. После каждых трех часах он по идее должен был делать гимнастику; к этим упражнениям он уже пять дней больше не подходил с точки зрения пунктуальности. Сон тоже доставлял ему трудности. Эта естественная потребность, которая относится к нормальному ритму жизни, воспринималась при таких условиях все меньше. Седрик Стюарт больше не чувствовал ту приятную усталость, которая требовала от него сна. Растущая слабина его тела позволяла ему скорее дремать, чем спать. Точно так же обстояло дело и с приемом пищи. У него был запас консервов со специальным питанием, но он ел нехотя и без аппетита и столь же нерегулярно, как он выполнял всю предписанную работу.

Седрик Стюарт в своем поведении не был исключением. Каждый будущий космонавт, за которым в этом помещении на тридцать дней закрывалась дверь, знал, что он не двигался ни на миллиметр вперед и что от него ждали силу воли и самодисциплину. И каждый, переступивший порог этого помещения, намеревался постоянно думать о том, чтобы не показать свою ахиллесову пяту. Но не позднее, чем через двадцать дней даже самый педантичный испытуемый терял чувство времени. Все были подвержены фикции, что они находятся на настоящем космическом корабле, и с потерей ощущения времени терялось также рано или поздно стремление к дисциплине. Хуже всего влияла тишина. Кроме планет, призрачно проплывающих мимо в иллюминаторе, или бесшумного маятникового отклонения некоторых измерительных приборов порой целый дни напролет ничего не двигалось. Перенапряженные нервы давали повод фантазии и стимулировали путанные сны. Снаружи на экранах врачи и другие специалисты наблюдали за каждым движением и выражением заключенного. Если проявлялись болезненные симптомы, то через динамики давались наставления, в тяжелых случаях тест прекращался.

Седрику Стюарту эти наставления поначалу не показались обязательными, несмотря на то, что его действия уже обнаруживали определенное количество отрицательных пунктов. Они относились прежде всего к его недостаточной готовности к гигиене и к гимнастическим упражнениям. Он уже несколько дней больше не брился; его белая борода пышно разрослась, и противореча врачам за пределами камеры для испытаний Седрик проявлял заметное удовольствие, проверяя ежедневный рост своей бороды.

Седрик принял немного пищи и теперь с чистым сердцем постарался заснуть. Спустя несколько минут у него было такое ощущение, словно он уже провел несколько часов в состоянии покоя. Он снова встал и начал ходить туда-сюда. Четыре шага сюда, четыре обратно. Это же курьезно, пришло ему на ум, там снаружи есть такие люди, которые отбывают наказание в тюрьме. Они получают более разнообразную пищу, чем я, и они могут также один раз в день выходить на свежий воздух. А я борюсь за честь быть запертым в течении тридцати дней. Все-таки, завтра половина времени уже будет позади…

Он зевал и чувствовал себя из-за короткого, беспокойного сна еще более уставшим, чем раньше. Он еще раз прилег и закрыл глаза. Кто знает, возможно я даже уже нахожусь здесь гораздо дольше? глубоко задумался он, редко кто уже заблуждался себе на пользу. В любом случае, с нервами у меня по все в порядке, а после теста будут каникулы, восемь долгих недель только вода, лес и Анне…

Бесчисленное число раз Седрик рисовал себе все это перед глазами: озеро на крайнем Севере, деревянный дом, лодка и, вдобавок, его девушка. Это было самое благоприятное время года, они могли отплыть далеко от берега и разбить лагерь как люди в каменном веке. Он наслаждался мечтой о будущих радостях, видел перед собой домик, который некогда был построен его отцом с несколькими лесниками, и он подумал о небольшой бухте, которая была свободна от густого пояса камышей. Почти год он не был там — в последний раз с отцом за несколько недель до аварии. Вообще-то, эта катастрофа была поводом, почему Седрик теперь лежал в этом «Фок 2» и у него было четыре недели времени для раздумий. И прыжком в прошлое, которое имело место девять месяцев назад, теперь встало перед ним словно барьер, и куда бы не устремились его мысли, картины каждого часа были настолько живы в нем, словно катастрофа произошла только что.

Седрик не хотел об этом думать. Перед тестом врач предупреждал его и давал ему наставления. Ну да, думал сейчас Седрик, ему легко говорить, он сидит снаружи со своими коллегами. О чем мне еще думать, если не о «Дарвине», который покоится в обломках неизвестно поблизости кратера Плутарха? Я хотел бы знать, можно ли будет когда-нибудь обнаружить команду и доставить ее на Землю. Это было обещано. Что за обещание!

Седрик встал и подошел к иллюминатору. Он мог наблюдать искусственную Луну. Отчетливо выделялись по отношению друг к друг темные и светлые области. Где-то там лежали обломки «Дарвина» и шесть космонавтов, окоченевшие и обезображенные. Едва ли один из непилотируемых лунных зондов смог бы его сфотографировать; их поиски были прекращены. Один я сейчас интересен, пронеслось у Седрика в голове, я словно подопытный кролик в стеклянном ящике.

Жужжащий звук заставил его сжаться. На пульте управления зажглась надпись: «Вы четырнадцать часов не делали гимнастику».

Седрик прочел предложение и подумал: Ну и что? Почему четырнадцать часов? Разве я еще совсем недавно не висел на экспандерах? С тех пор прошло четырнадцать часов? Он перечел свою последнюю запись в бортовой журнал. О гимнастике ни слова, но Седрик точно помнил, что сделал запись непосредственно после упражнений. Он столкнулся с феноменом и предположил, что что-то не в порядке с его чувством времени. Все же он почувствовал себя легче от этого указания, следовательно после этого прошел целый день после последней записи в бортовой журнал.

На стене были закреплены два экспандера, с помощью которых он мог развивать мускулы рук и ног. Мысль о том, что за его плечами уже был семнадцатый или восемнадцатый день окрылила его рвения. Десять минут он натягивал пружины экспандера, пока не остановился от усталости. Когда он прилег, чтобы немного успокоиться, почти сразу же его охватил глубокий сон.

Часы на борту этого «корабля призрака» с тех пор тянулись очень вяло, и с каждым часом заключенный становился все более беспокойным. Сколько еще дней и часов? Эта мысль беспрестанно занимала его. По его ощущению время скоро истекало. Он постоянно проверял расчеты и пришел к результату, что не доставало максимум одного-двух дней. Сорок восемь часов, затем этот тест закончится. Самое время, ведь он чувствовал свое беспокойство, которое с каждым часом росло. Он твердо решил выдержать и эти два дня по возможности дисциплинировано.

В ожидании предстоящей свободы Седрик повеселел. Он начал свистеть и петь, вел с самим собой довольные беседы и попытался посчитать проецированные звезды в иллюминаторе. Для него было бы лучше заняться гимнастикой, но об этом он больше не думал. Это не имело смысла. Несколько раз он пытался читать, но чтение наводило на него тоску. Он тосковал по физической деятельности, по чему-то полезному. Эта вечная тишина и это постоянное безделье нервировали его. В конце концов, ему пришла в голову идея подсчитать, сколько часов в среднем в день человек проводит бесполезно. Результат он пересчитал в месяцы и годы, и он получил в результате, что, как правило, каждый человек от пять до шести лет ничего не делал, не включая ежедневный сон длительностью семь часов. Это баловство было в принципе всего лишь последним отчаянным противоречием по отношению к своей собственной деятельности. Свои часы он уже давно снял, но он беспрестанно контролировал ход стрелок из страха, что часы могли остановиться и он пропустит момент, который возвращал ему долгожданную свободу.

Снаружи его поведение наблюдалось и регистрировалось. Но Седрик об этом тоже больше не думал. Он чувствовал себя словно зверь в клетке, ходил из стороны в сторону или стоял перед иллюминатором или перед панелью приборов, на которой отклонялись стрелки измерительных приборов. Эти бессмысленные движения мешали ему. Порой он чувствовал неукротимое желание разбить этот стрелочный индикатор.

— Давление воздуха, влажность воздуха, скорость, координаты, — бормотал он при этом, — все имитация, все только для того, чтобы позлить меня…

Он быстро обернулся, когда что-то захрипело в динамике. Сухой, деловитый голос гулко раздался по камере.

— Cедрик Стюарт, займитесь сейчас же гимнастическими упражнениями!

На мгновение Седрик не решался. У него на языке вертелся резкий ответ, но совладал с собой. К чему волноваться? Нужно подчиниться воле этих педантов. Невольно он подошел к экспандерам и неохотно выполнил пару упражнений. Через две минуты он остановился и снова занял свое место возле иллюминатора. Сейчас они снова дадут мне парочку минус-пунктов, пронеслось у него в голове. Ну и что, мне плевать на это. В конце концов до настоящего момента я достойно выдержал тест, и через пару часов я выйду отсюда. Я сразу же позвоню Анне, пусть она приготовит все для путешествия. Только лишь бы выйти отсюда. На озере Нясиярви я буду валить деревья и чинить крышу избушки. И плавать мы будем, каждый день. Жизнь действительно может быть прекрасной, и прекраснее всего, когда можно по-настоящему работать. Я рад будущей встрече с Анне…

На пульте управления снова что-то зажужжало. Загорелась лампочка. Седрик задумался и ему потребовалось немного времени, пока он понял, что значило это жужжание. Он двинул рычажок и ответил. Невнятно и искаженно голос потребовал от него доложить о содержании кислорода и влажности воздуха в «Фок 2».

— Смешно! — крикнул он в ответ, — к чему эта бюрократия? Я так и так через несколько выйду отсюда.

Он неохотно перечислил требуемые параметры, затем прибавил к этому: «Послушайте, доктор Ниренц, я выдержал и делал все, что вы от меня хотели. Я думаю, теперь хватит. В эти последние часы я ни делать гимнастические упражнения, ни перечислять эти нелепые числовые данные. Если быть честным, с меня хватило тех четырех недель. Я ужасно рад, что, наконец, снова смогу жить как человек. Конец связи».

Он прислушался и ждал ответа. Когда никто не ответил, он подошел к иллюминатору. Его злило то, что его комментарий приняли без возражений. Он бы с большим удовольствием немного развлекся. После паузы он громко сказал: «Вежливость, очевидно, пишется здесь с маленькой буквы. Сейчас я прилягу и прошу о том, чтобы меня вовремя разбудили, когда мое время пройдет. Я ни на минуту больше не останусь в этой клетке».

Седрику не успел разложить кресло. Голос врача разнесся эхом по помещению. Он был таким чистым и отчетливым, словно доктор стоял рядом с ним.

— Седрик Стюарт, послушайте меня хорошенько. То, что я Вам сейчас скажу, Вы должны принять совершенно спокойно. Вы потеряли чувство времени. Речь идет не о нескольких часах, которые Вы должны еще провести в «Фок 2», а точнее тринадцать дней, восемь часов и четыре минуты. Сейчас вспомните о своих задачах, и последуйте моим указаниям. Вы сейчас повторите Ваши гимнастические упражнения, ясно? А именно тридцать минут. Оденьте снова Ваши часы на запястье, и следите за временем. По завершению Вы поужинаете. После этого Вы заполните бортовой журнал, запишите в него Ваши мысли, плюс обычные параметры. Когда Вы все сделаете, Вы побреетесь. Это пока все — Вы меня поняли?

Седрик Стюарт понял, но не осознал. С выражением огромного удивления он посмотрел на динамик, из которого исходил звук.

— Что он хочет от меня? — бормотал он. — Сколько дней мне еще оставаться здесь?

Вдруг он засмеялся, потому что ему в голову пришла мысль о том, что слова врача могли быть уловкой. По завершению теста у него лишь еще раз хотели проверить его реакцию. Это удовольствие Седрик охотно предоставил врачу. Он повернулся к микрофону и невозмутимо сказал: «Я отлично понял Вас, доктор, но на меня такие фокусы не действуют. Оставьте Ваши психологические эксперименты, в конце концов я абсолютно здоров, и я знаю совершенно точно, что мое время истекло. Что касается бритья, так я сбрею ее после того, как приму горячую ванну. Goodbye, доктор, передайте Александру Вулько привет от меня».

Он триумфально засмеялся. Прошло совсем немного времени, когда снова раздался голос. На этот раз это был главный инструктор, Александр Вулько, который был другом Седрика.

— Послушай, Седрик, — сказал Вулько, — то, что только что сказал тебе доктор, соответствует истине. Тебе предстоят еще две недели, в этом нет ничего сложного. Соберись, мальчик, ты справишься с этим. Займись чем-нибудь, почитай, попиши или посочиняй стихи что-ли, и, прежде всего, последуй указаниям врача. А сейчас начни с гимнастики. Второй раз мы уже не смогли бы вести такой разговор.

Слова главного инструктора почти подавили его. Он знал, что Вулько говорил правду. Растерянный, он присел и попытался привести в порядок свои мысли.

— Еще четырнадцать дней, — прошептал он, — это невозможно, — и он подумал: Этого я не выдержу, никогда. Я сойду с ума в этой тишине, я больше не могу, я хочу выйти… И в то время, как он думал это, ему стало ясно, что все закончится, если он сейчас не выполнит распоряжения доктора. Несколько минут он не шевельнулся. Затем в нем одержала верх сила воли.

Он поднялся и начал делать упражнения. Что должно за этим последовать, он уже забыл. Пока он растягивал экспандер, он постарался освежить в памяти слова доктора, но он вспомнил только о том, что потерял чувство времени, и о четырнадцати днях, которые, которые еще предстояли ему. Через десять минут он прекратил свои упражнения. Тишина въелась в его мозг, бессмысленное мерцание звезд за иллюминатором показалось ему насмешкой. Его кровь снова забурлили из-за маятникового качания измерительных инструментов. Он постучал по стеклу иллюминатора. Когда это не помогло, он ударил по нему кулаком. Сразу после этого из динамика последовало требование, немедленно принять пищу и затем продолжить вести бортовой журнал.

— К черту, что за записи! — злобно крикнул он в ответ. — Я Вам что, поэт? Я что-то пережил? Хотите поэму в честь «Фок 2»? Это невыносимо, я ничего не напишу. И чувства голода у меня нет. Оставьте меня, наконец, в покое!

Он изрек еще пару проклятий и со стоном упал в кресло.

— Записи в бортовой журнал, — бормотал он себе под нос, — каждый день одно и то же — зачем? Влажность — в норме, силовые упражнения выполнены, резиновый клей съеден — Все это театр, и ничего более…

Он уперся лбом в мягкую обивку. Он вспомнил про свою бороду. Может быть мне все-таки побриться? — пришло ему на ум, может быть они тогда успокоятся. Но зачем, если я все равно должен провести здесь еще четырнадцать дней? Нет, не прямо сейчас, упрямо подумал он, насчет моей бороды решаю я, о косметике не шла речь при вхождении в эту обезьянью клетку.

Часы пролетали, ничего не менялось. Постепенно его голова прояснилась. Он встал, взял бортовой журнал и пролистал его. Несколько заполненных страниц содержали лишь ключевые слова и числа. Хорошо, подумал Седрик, я кое-что запишу. Никаких чисел и никакой влажности воздуха. На мгновение он задумался, затем написал: «На поверхности этой изумительной планеты нет ничего более совершенного, чем человек. Ни одно создание не похоже на него. Только он, этот Homosapiens, осознает свое существование на Земле и во Вселенной. Осознает он и меру всех вещей. Много чудесных качеств превозносил сам в себе: свой творческий дух, свое благородство, свой отважный полет мысли, свое неудержимое стремление вперед, свое знание о таинственных закономерностях Вселенной и многие другие атрибуты. Я все же знаю еще две странности, которые упоминаются очень неохотно либо очень редко и со стыдом. Они также совершенно не предназначены для того, чтобы окружать его ореолом всесилия и совершенства. Из глубокого убеждения я называю первую из этих странностей: Это вечное заблуждение, которое вело его по запутанным дорогам его истории. За каждое из этих заблуждений человек заплатил кровью и слезами. Не были ли «Чарльз Дарвин» и его полет тоже заблуждением? Какой путь от сумасбродных войн древности и нового времени до этого полета к звездам! Как бы там ни было, из заблуждений у человека развился критический рассудок и вместе с тем второе своеобразие: его сомнение. Они сломили всесилие суеверия и укатали дорогу науке…»

Седрик задумался на мгновение, затем он приписал: «Только эти преимущества заблуждаться, сомневаясь постоянно перепроверять свои полученные знания, дают справедливую оценку человеку. Я не знаю, правильный ли тот пункт, который я для себя выбрал…»

Он захлопнул книгу и положил ее обратно на планшет. Затем он взял консервы из шкафа, с неохотой проглотил ложку пюре с верхом и лег спать. Но он не мог успокоиться.

Стрелки его часов стояли на семи; это мог быть и вечер и утро. Седрик не знал этого, и его это не интересовало вовсе. Он также не мог вспомнить, как долго он пролежал. Колющие звонки заставили его сжаться от страха. Он решил оставаться спокойным, но звонки не прекратились. Наконец он вскочил и выключил звонок. Он схватил телефонную трубку. Аппарат можно было использовать только в совершенно особенных случаях, например, в случае внезапно наступившей болезни. Седрик надавил на кнопку.

— Послушайте, доктор Ниренц!" — крикнул он в трубку, — я больше не могу слушать проклятые звонки, понимаете Вы? Я хочу обрети покой. В космосе ничего не звонит, что за чертовщина? Я не позволю играть на моих нервах!

Связь оборвалась. Вместо этого по динамику ответил врач. «Кандидат Стюарт, немедленно положите трубку! Если Вы будете продолжать в таком духе, мы прекратим тест. Вы находитесь на борту космического корабля и должны вести себя соответственно!»

Седрик положил трубку. У него была идея фикс, что его хотя разозлить, и поэтому он упрямо отказывался, выполнить распоряжения.

— Почему вас вообще касается моя борода? — зло спросил он. — Моя подруга любит меня с бородой!

Он не догадывался или же больше не был в состоянии понять, что дела его были плохи. Ему, сыну погибшего в катастрофе космонавта Роджера Стюарта, во многом делали поблажки. Но сейчас даже у Седрика Стюарта терпение лопнуло, его недисциплинированность перешагнула норму легкой спешки гнева. Это была чистая формальность, когда тест продолжался еще несколько минут и заключенному даже наказывали еще одним экзаменом. Пока же его, однако, на мгновение оставили в покое.

Для Седрика это спокойствие было чем угодно, только не отдыхом. Молчание смутило его. Когда он снова увидел, как за иллюминатором показалась Луна, в нем проснулись воспоминания о «Дарвине».

— Изысканная могила, — сказал он, — эксклюзивная могила. Когда на нее падает тень, вы лежите в холодильнике при температуре минус сто пятьдесят градусов по Цельсию, а когда появляется солнце, вы лежите в духовке при плюс ста двадцати градусах. Я не хочу лежать там. Но я знаю точно, как все было…

Его разговор с самим собой был снова прерван продолжительным звонком. Он испуганно взглянул на осциллограф, на котором вырисовывались кривые. Одновременно загорелись лампочки. Это был предупредительный сигнал, ему сейчас следовало бы изменить курс «Фок 2». Но Седрик ничего не предпринял. Он отключил звонок, схватил дневник и записал в нем: «Метеорит движется на меня. Нам пришел конец, мы падаем на Луну. Почему меня держат здесь в заточении уже несколько месяцев? И почему надсмотрщики то и дело вызывают мешающий шум посредством электрического звонка? Я хотел бы поговорить с директором…»

Седрик не заметил, что открылась дверь. Доктор Ниренц и Александр Вулько хотели освободить испытуемого из его одиночества. Когда Седрик обернулся и заметил обоих, он кивнул.

— Хорошо, что вы пришли. — он показал на иллюминатор. — Если бы у меня был хороший телескоп, я мог бы показать вам тех шестерых.

Он потащил доктора Ниренца к иллюминатору.

— Вы видите там темное место, доктор? Это «Дарвин»…

Александр Вулько сказал успокаивающе: «Идем на выход, Седрик, тест закончен».

При звучании голоса Седрик прислушался. Он внимательно посмотрел на Вулько, но не понял, что происходило перед ним. Он заговорил с Вулько и напомнил ему сцены, связанные с катастрофой «Дарвина». Доктор Ниренц прервал поток речи Седрика. Он грубо потряс его за плечи.

— Вы свободны, Стюарт, выходите.

Седрик сделал шаг назад.

— Я знаю Ваши трюки, доктор, но на этот раз Вы меня не проведете. У меня великолепная память.

И он еще раз реконструировал катастрофу «Дарвина», словно сам находился на борту.

Врач кивнул Вулько.

— Он сам придет в себя, это больше не опасно.

Они вышли и погасили свет в «Фок 2. Только снаружи через открытую дверь луч света пробивался в камеру, которая в течение семнадцати дней была для заключенного в чужым, другим миром.

Были испытуемые, которые выдерживали подобные физические нагрузки без трудностей, и были другие, которые уже через восемь дней теряли самоконтроль — они могли затем повторить тест спустя некоторое время.

Для Седрика Стюарта этот экзамен наступил слишком рано. Его пребывание в этой камере-одиночке пробудило в нем воспоминания, с которыми он еще не мог справиться. Над ним тяготела катастрофа, которая произошла с «Чарльзом Дарвином» и связанная с ним смерть его отца. Если бы тест продолжился, то он, вероятно, стал бы идентифицировать себя с пленником пострадавшего космического корабля. Но это теперь уже было позади; обрывки разговоров, которые доносились снаружи в кабину, вскоре снова вернули молодого человека к реальности. Его запутанные сны снова стали историей, историей, у которой, правда, было начало, но не было конца. Ведь в тот самый час, когда над Седриком Стюартом проводили затяжную процедуру врачебных исследований, космический корабль «Чарльз Дарвин» в другом месте стал предметом напряженных дебатов.