II Пуническая война в Испании

Планируя действия против карфагенян, римляне предполагали послать часть своей армии в Испанию под командованием консула Публия Корнелия Сципиона. Однако Ганнибал опередил римлян. Сципион находился в Массалии, когда узнал, что карфагенская армия направляется в Италию. С большей частью войска он вернулся, чтобы встретить армию Ганнибала при выходе из альпийских проходов. Но несколько легионов он все же, выполняя первоначальный замысел, отправил на Пиренейский полуостров под командованием своего брата Гнея. Войско Гнея Корнелия Сципиона в 218 г. до н. э. высадилось в Эмпорионе. С этого события начинается римское завоевание Испании, продолжавшееся с небольшими перерывами 200 лет, до 19 г. до н. э.

Проблемы, связанные с завоеванием Римом Испании, являются, пожалуй, наиболее исследованными во всей древней истории этой страны. Существует большое количество и исследовательских, и популярных, и даже художественных произведений, специально посвященных этой теме. Поэтому нет необходимости еще раз подробно анализировать ход событий, а стоит лишь сравнительно кратко изложить их ход.

Итак, в сентябре 218 г. Гней Сципион с двумя легионами (8800 человек) высадился в Эмпорионе. Эта греческая колония, боящаяся карфагенян, стала оперативной базой первых военных действий римлян. У карфагенян на Пиренейском полуострове было в это время 26 ООО воинов, но значительная часть их оставалась к югу от Ибера. Сначала римскому командиру пришлось встретиться не с главными силами карфагенян, возглавляемыми братом Ганнибала Гасдрубалом, ас частями Ганнона, стоявшего во главе области между Ибером и Пиренеями. Союзником пунийцев был вождь племени илергетов Индибил. В ходе мелких сражений и маневров Гней Сципион сумел привлечь на свою сторону некоторые испанские племена побережья и захватить город Тарракон, который с этого времени становится центром римских владений в значительной части Испании и их опорным пунктом в ходе войны (Polib. III, 76; Liv. XXI, 60-61; Zon. 8, 25; Арр. Hisp. 14). Эти успехи римлян встревожили Гасдрубала, который послал свой флот, чтобы перерезать связи римлян с Италией, которые осуществлялись в основном по морю. Однако в 217 г. до н. э. римская эскадра с помощью массалиотов разбила карфагенян в устье Ибера (Polyb. III, 95-96; Liv. XXII, 19-20).

В том же 217 г. до н. э. в Испанию прибыли римские подкрепления: корабли и 8000 воинов, возглавляемые Публием Сципионом (Polyb. III, 97, 2; Liv. XXII, 22, 1), который в качестве проконсула возглавил всю римскую армию в Испании. Отныне в дело вступают главные силы противников и их верховные командующие — Публий Корнелий Сципион и Гасдрубал, сын Гамилькара. Последний после поражения своего флота не решался перейти Ибер. Мы ничего больше не слышим о Ганноне, на некоторое время исчезает из поля нашего зрения Индибил. По-видимому военные действия между нижним течением Ибера и Пиренеями прекращаются, и эта территория закрепляется за римлянами. Зато последние делают попытку расширить сферу своих действий. Они переходят Ибер, пытаются захватить Сагунт. Хотя захватить город они не смогли, но предательство некоего Абелукса доставило им заложников, содержащихся в Сагунте (Polyb. III, 97-99), что позволило некоторым племенам перейти на сторону Рима. Пытались римляне, хотя и неудачно, захватить Эбес, но морские силы их еще не были достаточны для такой операции. Вновь римляне переходят Ибер уже в 215 г. В том же году на берегу этой реки в ожесточенном сражении встречаются основные силы врагов. Гасдрубал применил здесь ту же тактику, что за год до этого его брат в победоносной битве при Каннах. Однако на этот раз римляне сумели прорвать карфагенский центр, и армия Баркида потерпела тяжелое поражение (Liv. XXIII, 28—29).

Карта 2. II Пуническая война (218-202 до н. э.)

Победа при Ибере открыла римлянам путь через эту реку. Римская армия перешла Ибер и в 212 г. до н. э. захватила Сагунт (FHA III, стр. 85). Кроме того, римлянам удалось переманить на свою сторону часть кельтиберских наемников карфагенян, и это значительно укрепило их войско. Теперь они смогли совершать довольно далекие походы, удаляясь на значительное расстояние от своей базы на юго-восток Пиренейского полуострова, хотя захватить Акру Левку им не удалось (Liv. XXIV, 41, 3—4). Успехам римлян во многом способствовала позиция испанцев. Еще в 216 г. до н. э. вспыхнуло восстание тартессиев во главе с вождем Хальбом (Liv. XXIII, 26, 6). И только в 214 г. это восстание было подавлено (Liv. XXIV, 42, 11). Кстати, это последнее по времени упоминание тартессиев. После этих событий речь идет только о турдетанах (уже при упоминании о подавлении восстания говорится именно о турдетанах). Возможно, что в результате подавления восстания Хальба остатки Тартессийской державы были окончательно разрушены.

Рис. 16. Публий Корнелий Сципион

Несмотря на все успехи, положение римлян оставалось очень непрочным. Это ясно показала катастрофа 211 г. до н. э. Карфагеняне сумели на этот раз склонить кельтиберов на свою сторону: те отпали от римлян, и последние, лишившись кельтиберской помощи, потерпели страшное поражение: в ходе сражения пал сам Публий Сципион, а через 29 дней и его брат Гней (Liv. XXV, 36; Арр. Hisp. 16). Потеряв обоих полководцев, римляне были вынуждены отступить к Иберу, с трудом удерживаясь на северном берегу этой реки. Но и значительная часть территории между Ибером и Пиренеями также оказалась под властью карфагенского союзника Индибила, вождя племени илергетов. Правда, карфагеняне не решились нанести римлянам окончательный удар; армии их были разъединены: одна под командованием Гасдрубала, сына Гамилькара, находилась в земле карпе танов, другая во главе с его братом Магоном — у кониев на крайнем юго-западе полуострова, и третья, которой командовал Гасдрубал, сын Гисгона, — около устья Тага. И все же положение римлян было трудным, к тому же резко упал их моральный дух после смерти Сципионов и тяжелых поражений.

Положение изменилось, когда в Испанию прибыл Публий Корнелий Сципион младший, сын погибшего Публия, вместе с подкреплениями, причем и до этого сюда были отправлены некоторые части, освободившиеся от военных действий в Италии, так что под командованием юного Сципиона собралось до 35 тысяч воинов. Новый полководец реорганизовал армию, вдохнул в нее боевой дух и подготовил дерзкую операцию, которая должна была стать решительным поворотом в ходе войны в Испании.

В 209 г. до н. э. римская армия, руководимая Сципионом, неожиданно появилась под стенами Нового Карфагена и взяла штурмом этот город (Polyb. X, 7-15; Liv. XXVI, 41-51; Арр. Hisp. 19-20). Взятие баркидской столицы имело огромное значение. В руки римлян попала богатейшая казна врагов и арсенал. Очень важным было то, что испанские заложники теперь оказались у римлян. Отпустив их по домам, Сципион привлек на свою сторону ряд испанских племен, в том числе илергетов во главе с Индибилом и его братом Мандонием. Велико было и моральное значение этого события. Теперь инициатива прочно перешла к римлянам. В том же году или, может быть, следующем (FHA III, стр. 119) римляне захватили и Барию (Plut. Apopht. Scip. Maior;; Val. Max. 3, 6, 1a). После этого фактически все восточное побережье полуострова перешло в руки римлян. И в 208 г. Сципион приступает к завоеванию Южной Испании.

В битве при Бекуле римляне разбили армию Гасдрубала Баркида. Однако Сципиону не удалось организовать преследование врага, и карфагенский полководец отправился через всю Испанию, чтобы, повторив поход брата, прийти к нему на помощь в Италии (Polyb. X, 38—39; Liv. XXVII, 18—20; Арр. Hisp. 24). Как известно, в Италии он был разбит и погиб. В Испании остались две карфагенские армии, которым карфагенское правительство прислало сравнительно небольшое подкрепление во главе с Ганноном. Однако объединенные силы Магона и Ганнона были разбиты, и сам Ганнон попал в плен, а Магон отправился на Балеары за новыми подкреплениями (Liv. XXVII, 20). Гасдрубал, сын Гисгона, оставшийся в Южной Испании, распределил свою армию по местным городам, чтобы иметь опорные пункты и, главное, удержать в повиновении туземцев. Начались операции римлян по захвату отдельных южно-испанских городов. При этом многие испанские города теперь стали им оказывать сопротивление. Когда исход войны стал ясен, многие местные племена и города, ранее враждебные карфагенянам, теперь выступают против Рима. Так поступили, в частности, Индибил и Мандоний (Polyb. XI, 31; Liv. XXVIII, 25—34). Этому восстанию способствовал и солдатский бунт в самом римском лагере, лишь с трудом подавленный Сципионом. В конце концов восстание илергетов было подавлено, но римский полководец не решился сурово расправиться с их вождями, наложив на них только денежный штраф (Polyb. XI, 32—33; Арр. Hisp. 37).

В битве при Илипе (Polyb. XI, 20-24; Liv. XXVIII, 12-16) римляне разбили армию Гасдрубала. Остатки ее отошли к Гадесу, а вскоре ушли в Африку. Таким образом в Испании оставался только Магон. Он пытался неожиданным ударом овладеть Новым Карфагеном (Liv. XXVIII, 36), но неудачно. Гадитане отказались впустить его армию в город, и он был вынужден уйти в Эбес, где и перезимовал в 206—205 г. до н. э. А вскоре после его ухода из района Гадеса этот город перешел на сторону победителей римлян (Liv. XXVIII, 37, 10). В следующем году Магон покинул и Эбес, пытаясь вновь перенести войну в Италию, но неудачно. В Испании не осталось больше карфагенского войска. Сточки зрения римлян, эта страна была ими завоевана. По договору 201 г. до н. э. Карфаген отказался от всех своих внеафриканских владений, следовательно, и от испанских. Юридически господами той части Испании, которая когда-то была карфагенской, теперь стали римляне. Однако в действительности завоевание Испании Римом только началось.

Еще во время военных действий на Пиренейском полуострове испанцы стали выступать против римлян. Сципиону и его офицерам пришлось вести борьбу с такими городами, как Илитурги, Кастулон, Астапа. Опасным было восстание илергетов, так как оно развертывалось вблизи базы римлян, каковой стал Тарракон в Северо-Восточной Испании, к тому же илегерты были довольно сильны. Сципиону удалось, как уже говорилось, подавить это восстание и подчинить повстанцев на сравнительно мягких условиях. После же отъезда Сципиона в Рим илергеты, к которым на этот раз присоединились авзетаны, вновь восстали. С трудом преемники Сципиона Л. Корнелий Лентул и Л. Манлий Ацидин справились с восставшими. На этот раз римляне были беспощадны: Индибил и Мандоний были казнены, а на покоренных наложена двойная подать (Liv. XXIX, 1, 19-35).

 

Образование провинций

Первоначально административное положение Испании в составе Римской республики было неопределенно, хотя сразу же римское правительство поняло, что один человек управлять всей этой страной не может. Поэтому после отзыва Сципиона сюда стали посылать двух проконсулов, хотя четко сферы их деятельности, вероятно, не были разграничены. Полномочия проконсулов продлевались. Так, пять лет (205—201 гг. до н. э.) здесь действовали Лентул и Манлий, один год (200) — Гай Корнелий Цегети Манлий, два года(199—198) — Гней Корнелий Лентул и Луций Стерциний. Только в 197 г. до н. э. Испания официально была разделена на две провинции — Ближнюю и Дальнюю, во главе которых были поставлены ежегодно сменяемые преторы. Первыми преторами стали Гай Семпроний Тудитан в Ближней Испании и Марк Гельвий в Дальней (Liv. XXXII, 28).

И проконсулы, и преторы все время вынуждены были вести военные действия; недаром с посылкой преторов в каждую провинцию отправлено было по 8000 пехотинцев и 400 всадников на смену старому войску (Liv. XXXII, 28, 11). Римлян к этому вынуждала упорная борьба испанцев за свою независимость.

 

Военные действия в начале II в. до н. э.

В 195 г. до н. э. положение в Испании для римлян стало столь грозным, что в дополнение к преторам (П. Манлию и Ап. Клавдию Нерону) сюда был послан и сам консул М. Порций Катон с двумя легионами, 15 000 пехотинцев и 800 всадников из числа союзников, и 20 кораблями (Liv. XXXIII, 43). В это время вся Испания была охвачена восстанием. В Ближней Испании восстали турдетаны, призвавшие на помощь кельтиберов. В то время как Катон вел упорные бои на севере, оба претора, соединив свои войска, действовали на юге. С большим трудом римлянам удалось справиться с испанцами. Катон, пользуясь и силой, и дипломатией, сумел подчинить авзетанов, суессетанов, илергетов и другие племена Ближней Испании и даже вторгнуться в Кельтиберию, хотя этот поход был чисто разведывательным, ибо у римлян еще не было достаточно сил для покорения этих земель. Затем консул пришел на помощь преторам против турдетанов (Liv. XXXIV, 11—21). Катон справил в следующем году пышный триумф, в котором продемонстрировал богатую добычу (Liv. XXXIV, 46, 2), но до покорения Испании было еще очень далеко.

Как только Катон покинул Пиренейский полуостров, там вспыхнуло новое восстание. Претор Ближней Испании Секст Дигиций потерпел поражение (Liv. XXXV, 1; Oros. IV, 20, 16), потеряв половину своей армии. Его преемник Гай Фламиний сумел восстановить положение, он разбил оретан, а в сражении у Толета — соединенные войска вакцеев, веттонов и кельтиберов (Liv. XXXV, 7, 6). Однако положение римлян едва ли было таким прочным, как можно было бы думать по сообщению Ливия. Во всяком случае римляне предпочли не менять командующего, а трижды продлевали командование Фламиния, который, таким образом, четыре года управлял провинцией (193—190 гг. до н. э.). А его преемнику Люцию Клавдию Гипсею прислали подкрепление, что вызвано было, вероятно, упорной борьбой кельтиберов. Борьба эта развертывалась пока еще в долине Ибера, римляне не решались вторгнуться на основную территорию этих племен. Только в 185 г. до н. э. оба претора — Люций Квинкций Криспин, правивший Ближней Испанией, и Гай Кальпурний Пизон, командовавший войсками в Дальней, — соединив свои армии, вторглись с юга в земли кельтиберов. После первого поражения они затем одержали noбеду (Liv. XXXIX, 30—31), но ощутимых результатов она не дала, ибо на следующий год военные действия вновь развернулись лишь на окраинах Кельтиберии.

Летом 181 г. до н. э. в Ближней Испании вспыхнула большая война (Liv. XL, 30, 1), вошедшая в историю под названием I Кельтиберской (FHA, III, стр. 212). Кельтиберы, соединившись, сумели выставить невиданное до тех пор войско — до 35 ООО человек. Претор Квинт Фульвий Флакк, мобилизовав союзников, вторгся в Карпетанию, захватил ряд городов, опустошил кельтиберские земли, завоевал несколько укреплений и был уверен в подчинении Кельтиберии. Он даже отправил в сенат посланцев, сообщивших о полном умиротворении провинций, о покорении Кельтиберии и выводе из Испании победоносной армии (Liv. XL, 30—33, 35; Арр. Hisp. 42). Однако новый претор Тиберий Семпроний Гракх, справедливо сомневаясь в истинности победных реляций, потребовал посылки новой армии в его провинцию (Liv. XL, 35—36). Флакк, узнав о скором прибытии преемника, решил не отдавать ему лавры окончательной победы и совершил новый поход в 180 г. Все эти походы и победы оказались бесполезными. Кельтиберы, терпя поражения в открытых сражениях, тем не менее не сдавались и продолжали упорное сопротивление. Прибывший в Испанию Гракх встретился с упорным и храбрым врагом. Обстановка в Испании была такова, что римское правительство продлило Гракху, как и его коллеге в Дальней Испании Люцию Постумию, командование на 179 г. и прислало подкрепление в 30 000 пехотинцев и 300 всадников (Liv. XL, 44, 4). Оба претора предприняли комбинированный поход, двигаясь один с востока, другой с запада через Лузитанию. Главная тяжесть войны выпала надолго Гракха. Ему удалось разбить кельтиберов в нескольких битвах, захватить некоторые их города (по словам Полибия, 300 городов, что было явным преувеличением, и над этим смеялся еще Посейдоний). Успехи римлян были действительно велики (Liv. XL, 47—50; Арр. Hisp. 43; Strabo IV, 13). Однако дальновидный претор понимал иллюзорность этих успехов и поспешил заключить с кельтиберами договор на сравнительно мягких условиях: платить налог (размеры его неизвестны, но, видимо, он был вполне посилен, ибо иначе договор не был бы столь желателен и приемлем для испанцев), поставлять вспомогательные войска и не строить новые города; к тому же некоторым он дал земли, объявив их друзьями римлян (Арр. Hisp. 43—44; Plut. Ti. Gracch. 5, 2). Этот договор закончил войну. В Ближней Испании надолго воцарился мир, изредка прерываемый восстаниями кельтиберов, вызываемыми произволом римских наместников, нарушающих Гракхов договор. Недаром Ливии неоднократно сообщает о процессах бывших преторов, обвиняемых в злоупотреблениях.

Карта 3. Римское продвижение в Испании в начальный период с 206 до 154 г. до н. э.

В Дальней Испании все эти годы также было неспокойно. Наряду с населением Южной Испании врагами римлян все чаще становятся лузитане. Уже в 194 г. до н. э., на следующий год после походов Катона, претору этой провинции Публию Корнелию Сципиону Назике пришлось иметь дело с этим воинственным племенем (Liv. XXXV, 1), и это было первое столкновение римлян с теми, кто в будущем дольше всех будет оказывать сопротивление римской агрессии (FHA III, стр. 195). Наиболее успешным были действия Люция Эмилия Павла в 191—189 гг. до н. э., которого солдаты даже провозгласили императором (Liv. XXXVI, 2; XXXVII, 2; 50; 57; Plut. Aem. 4; CIL, II, 5041). Однако блестящие победы одного из лучших римских полководцев не сыграли решающей роли. Недаром преторам не раз продлевалось командование и присылались подкрепления. Правда, участие местных жителей Южной Испании (турдетан и родственных им) в борьбе становится все более редким, но лузитане оставались постоянной опасностью для римлян. И все же можно думать, что в 60-х гг. II в. до н. э. второй этап римского завоевания Испании завершился. Под властью Рима оказались земли Восточной и Южной Испании, которые ранее находились в подчинении у карфагенян. Хотя последние уступили их еще по миру 201 г. (а фактически раньше, когда остатки их армии ушли из страны), но практически римлянам понадобилось еще приблизительно 40 лет, чтобы реально утвердиться здесь. Официально, в соответствии с договором Гракха, подвластными Риму признали себя и кельтиберы плоскогорья, но наделе они оставались почти независимыми, ограничиваясь уплатой сравнительно небольшой подати.

 

Лузитанские войны

Новый этап римского завоевания и соответственно испанского сопротивления начался в 50-х гг. этого же века, когда на защиту своей свободы выступили одновременно и лузитаны, и кельтиберы, к которым присоединились и некоторые другие племена.

В середине 50-х гг. на территорию Дальней Испании, подчиненную римлянам, вторглись лузитаны во главе с Пуником. Армии римских преторов были разбиты и потеряли почти половину воинов. После этого к лузитанам присоединились веттоны, и объединенная армия двинулась к средиземноморскому побережью, населенному так называемыми бластофиникийцами. В сражении погиб Пуник, и его преемником становится некий Кайсар. Лузитаны, встречаясь с хорошо обученным регулярным римским войском, применяют своеобразную тактику, обеспечивавшую им успех. Если в сражении перевес оказывался на стороне противника, они отступали, вынуждая врага преследовать их. Когда же во время преследования вражеский строй распадался, они нападали на него и одерживали в конце концов победу. Поэтому столь часто античные авторы сообщают о громких победах римских полководцев над лузитанами, вслед за которыми идут поражения.

Эту тактику пришлось испытать уже претору 153 г. до н. э. Люцию Муммию. При преследовании казалось бы разбитых лузитан на его армию напали побежденные и наголову разгромили ее, убив до 9000 человек. Это поражение Муммия привело к тому, что к восстанию присоединились ранее мирные лузитаны, жившие к югу от Тага. Они вторглись в земли кониев, а затем даже переправились в Африку, но там были разбиты преследовавшим их Муммием. Это сражение, видимо, оценивалось в Риме столь высоко, что Муммий получил триумф, хотя война была еще далеко не кончена, а главные силы лузитан оставались непобежденными. Это заставило нового претора Марка Атилия Серрана приступить к более активным действиям. Ему удалось, вторгшись в Лузитанию, захватить город Окстраки и принудить веттонов и некоторые другие племена к миру. Этому способствовало и вторжение в Лузитанию из Ближней Испании консула Марка Клавдия Марцелла, взявшего Нертобригу. Однако как только римляне ушли на зимние квартиры, война разгорелась вновь.

В новой кампании, начавшейся, по-видимому, в начале 151 г. до н. э. (FHA, IV, стр. 102), повторилось то же самое: победа претора Сервия Сульпиция Гальбы и затем его разгром. Претору пришлось обращаться за помощью к консулу Люцию Лицинию Лукуллу, закончившему в это время войну с вакцеями в Ближней Испании. С двух сторон римские войска ударили по лузитанам. Потерпев поражение, лузитаны готовы были восстановить мир, и римские военачальники притворно согласились. А далее Гальба совершил такое предательство, что даже античные авторы, сочувственно относящиеся к римлянам, весьма его порицали. Гальба согласился восстановить старый договор и даже пообещал землю нуждающимся в ней лузитанам. Якобы для переселения на плодородные земли он разделил испанцев на три обособленные группы и, напав на каждую из них по отдельности, многих уничтожил, а остальных продал в рабство. И лишь сравнительно немногие сумели спастись, и среди них Вириат. В следующем 149 г. Гальбу за это вероломство даже привлекли к суду, но оправдали.

Это избиение чрезвычайно ослабило лузитан. Однако в 147 г. до н. э. они оправились, и война возобновилась. Гай Ветилий, претор Дальней Испании, сумел первоначально разбить их и даже загнать в место, где им грозила неминуемая гибель. Поэтому лузитаны запросили мира, и претор согласился на это. Однако вскоре верх взяло воспоминание о коварстве Гальбы. Под руководством Вириата лузитанам удалось вырваться из засады. Вириат становится верховным предводителем лузитан. С этого времени борьба приобретает новый размах.

Вириат, ранее пастух, был одним из самых талантливых полководцев и организаторов древней Испании. Недаром Флор (I, 33, 15) называет его Ромулом Испании. Первой жертвой Вириата оказался сам Ветилий. Он вместе с армией попал в искусную засаду, устроенную Вириатом, и был полностью разбит. Многие римляне, в том числе и сам претор, попали в плен (но Ветилий был убит испанцем, не знавшим его). Остатки римской армии, возглавляемые квестором, бежали в Карпесс (так этот город называет Аппиан). Квестор призвал на помощь воинов из числа союзных испанских племен, но и те были разбиты и уничтожены. После этого, как говорит Аппиан, квестор отсиживался в Карпессе, ожидая помощи из Рима. А Вириат вторгся в Карпетанию, разбил одну задругой несколько римских армий и безбоязненно прошел всю эту область. Эти поражения заставили римское правительство послать в Дальнюю Испанию консула 145 г. до н. э. Квинта Фабия Максима Эмилиана, сына Эмилия Павла. Сначала лузитаны одержали победы над отдельными римскими отрядами, но вызвать на бой самого Максима Вириату не удалось. Имея большой военный опыт и хорошо помня уроки столь частых поражений, Максим прежде всего реорганизовал войско и заново обучил его. Затем он стал нападать на отдельные лузитанские отряды, победами над которыми поднял дух своих солдат; он так защищал отряды фуражиров, что не давал лузитанам возможности напасть на них. И лишь после всего этого весной следующего 144 г. он вступил в борьбу с самим Вириатом и одержал первую после 153 г. победу.

После этих событий война приняла переменный характер. Вириат сумел заключить союз с кельтиберскими племенами ареваков, титтов и беллов и сам вторгся в Ближнюю Испанию, но потерпел неудачу. Тогда он отступил на свою старую базу, заманил претора Ближней Испании Квинкция, разбил его и заставил отсиживаться в Кордубе, разоряя без сопротивления страну бастетанов, т. е. Юго-Восточную Испанию. Это заставило римлян в 142 г. до н. э. вновь послать в Дальнюю Испанию консульское войско во главе с Луцием Цецилием Метеллом Кальвом, которого в следующем году сменил проконсул Квинт Фабий Максим Сервилиан. Хотя армия Сервилиана по численности в три раза превосходила воинство Вириата, тем не менее она была разбита, потеряла свой лагерь и укрылась в Итукци. Однако недостаток сил заставил Вириата отступить в Лузитанию. Только сам Сервилиан решился выйти из Итукци и начать преследование лузитан. Ему удалось захватить некоторые города, ранее занятые лузитанами, и даже вторгнуться непосредственно в Лузитанию. Однако во время осады римлянами города Эрисаны Вириат с главными силами вернулся и наголову разбил римские легионы. Вириат понимал, что силы слишком неравны. Разбив Сервилиана, он предложил ему заключить мир на условии, что он, Вириат, будет признан другом римлян, а лузитане получат земли, которыми они уже фактически владели. Сервилиан пошел на этот почетный для обеих сторон мир. Так в 140 г. до н. э., казалось, закончилась лузитанская война. Лузитаны отстояли независимость и приобрели земли.

Однако римлян такое положение на устраивало. Преемник Сервилиана Квинт Сервилий Цепион написал сенату, что такой мир недостоин Рима, и тот разрешил нарушить его. Армия Цепиона овладела городом Арсой и пыталась вытеснить лузитан из Карпетании. Вириат, имея войско, уступающее по численности римскому, сумел уклониться от сражения. В то же время против лузитан выступил и консул Марк Попилий Ленат, действовавший в Кельтиберии. Положение Вириата было довольно сложным. Лузитанский предводитель поставил своей целью добиться мира и восстановления договора Сервилиана. После неудачной попытки переговоров с Ленатом он обратился к Цепиону. Однако тот сумел подкупить его посланцев, и те предательски убили своего полководца во время сна. Это произошло в 139 г. до н. э.

Гибель Вириата не прекратила сопротивление лузитан. Под командованием его преемника Тавтала они прорвались вплоть до Нового Карфагена. Но чувствовалось отсутствие воинского таланта павшего Вириата. Теперь перевес был явно на стороне римлян. Лузитаны не сумели овладеть городом, а на обратном пути подверглись нападениям и в конце концов сдались Цепиону. Лузитания в принципе была покорена, хотя сопротивление давно казалось бы покоренных племен Западной Испании не прекратилось. (О войне с лузитанами: Арр. Hisp. 56-72; Liv. Per. XLVIII, XLIX, LIV; Polyb. XXXV, 2; Oros. IV, 21, 10; V, 4, 3; 14; Flor. I, 33, 15; Vel. Pat. II, 1, 3; 5, 3; De vir ill, 71; Diod. XXXIII, 1; Cas. Dio, fr. 75; 78.)

Еще не завершив войну с лузитанами, римские полководцы (Цепион и Децим Юний Брут) рвутся на северо-запад Испании. В 139 г. до н. э. Цепион воевал с веттонами, союзниками лузитан, а затем пошел походом против галлеков, а в 136 г. это сделал Брут. Походы были, по-видимому, вызваны стремлением римлян захватить богатые месторождения олова в этой части полуострова, с которой уже давно торговали гадитане. Однако, хотя Брут и получил почетное прозвище Gallaecus (Strabo III, 3, 1), Галлеция оставалась независимой до 20-х гг. I в. до н. э.

 

Войны в Кельтиберии

Одновременно с борьбой с лузитанами римлянам пришлось вести не менее тяжелую войну в центре Пиренейского полуострова. Здесь противниками их выступали кельтиберские племена, героически защищающие свою свободу. Как уже отмечалось, формально эти племена признали власть Рима и в соответствии с договором Гракха платили небольшую подать и обязались не строить новые города. Такое положение не устраивало римлян. Они воспользовались строительством новых стен в городе Сегеде и обвинили его жителей в нарушении Гракхова договора. Не располагая достаточными силами для сопротивления в одиночку, сегедийцы (из племени беллов) обратились к аревакам, сильнейшим городом которых была Нуманция. Во главе объединенных сил встал сегедиец Кар. Положение показалось римлянам столь серьезным, что они решили послать в Испанию консула 153 г. до н. э. Квинта Фульвия Нобилиора, причем срок его вступления в должность передвинули с 1 марта на 1 января (с этого именно времени новый год в Риме и стал начинаться с 1 января). Началась II Кельтиберская война, во многом сконцентрировавшаяся вокруг Нуманции.

Нобилиор сразу же двинулся против Нуманции, но по пути был атакован кельтиберами. Римляне понесли большие потери, но много погибло и кельтиберов, в том числе и сам Кар. Это заставило их отступить в Нумацию, где были избраны новые вожди. Нобилиор пытался штурмовать город, но во время штурма защищавшиеся сумели ранить одного из слонов в римской армии, который повернулся против своих же воинов, и этому примеру последовали другие слоны. Римский строй был нарушен, чем воспользовались нумантинцы. Они произвели вылазку и разгромили нападающих. Нобилиор пытался взять реванш за поражение у стен Нуманции и захватить некоторые другие, видимо, менее сильные города, но и он сам, и его префект потерпели новые поражения, так что к восстанию присоединились после этого новые поселения. Особенно опасным для римлян было выступление города Оцилиса, в котором хранились припасы их армии. Такое положение заставило римлян избрать консулом на следующий год опытного Марка Клавдия Марцелла, который уже дважды был консулом, а до этого претором в Испании. Он хорошо знал местные условия и понимал, что в создавшихся обстоятельствах необходимо проявить умеренность. Захватив Оцилис, он взял только контрибуцию (30 талантов серебром) и несколько заложников. Такая относительная снисходительность наряду с некоторыми решительными действиями по разгрому нападавших на римское войско привела к тому, что многие испанские племена и города запросили мира. Мир был восстановлен на условиях старого договора Гракха в 151 г. до н. э.

Однако консул 151 г. Люций Лициний Лукулл, прибывший в Ближнюю Испанию на смену Марцеллу, решил возобновить военные действия, ибо, как пишет Аппиан (Hisp. 51), он «жаждал славы и по бедности нуждался в деньгах». Характерно, что к этому времени слухи о тяготах испанской войны дошли до Рима, и солдаты, которые должны были отправиться с Лукуллом, возроптали, так что пришлось набирать воинов для испанского похода по жребию. Лукулл не решился начинать войну с нумантинцами и другими кельтиберами, заключившими договор с Марцеллом. Не спрашивая разрешения сената, он напал на вакцеев, проявив при этом больше коварства, чем доблести и полководческого искусства. Но после первых успехов он фактически потерпел поражение под Палланцией и был вынужден отступить в Турдетанию. О нападении на Нуманцию римляне уже не могли и думать.

Новая, III Кельтиберская война, вспыхнувшая в 143 г. до н. э., была частью мощного антиримского движения, охватившего Испанию. Поскольку военные действия в основном концентрировались вокруг Нуманции, эту войну называют обычно Нумантинской. Инициатором выступления были сами нумантинцы, примкнувшие в движению Вириата, но действовавшие самостоятельно. В 142 г. до н. э. под Нуманцией вновь оказались войска консула — Квинта Цецилия Метелла. Ему удалось захватить некоторые поселения ареваков, но города Нуманция и Терманция оказали римлянам упорное сопротивление. Все попытки захватить Нуманцию, которые предпринимали и Метелл, и консул следующего года Квинт Помпей, были неудачными. Правда, римлянам удалось в 141 г., по-видимому, захватить Терманцию, но Нуманция осталась неприступной. К тому же организовать долговременную и правильную осаду этого города римляне не могли: суровый климат, непривычный для римлян, заставлял их отступать на зиму в более южные районы. В 139 г. до н. э. нумантинцы сами пытались заключить мир, согласившись дать заложников и выплатить контрибуцию, так как их потери были довольно значительны. Однако римский сенат отказался ратифицировать договор, заключенный нумантинцами с Помпеем, и война возобновилась, хотя и не принесла особых успехов римскому оружию. Римская армия была деморализована бесконечными поражениями. Очередное их поражение вызвало присоединение к восстанию вакцеев, к которым присоединились и еще независимые кантабры. Консул 137 г. до н. э. Гай Гостилий Манцин пытался нанести удар по новым союзникам нумантинцев, однако вышедшие из города нумантинцы сами напали на его войска. Римляне были окружены, и в безнадежном положении только квестор Манцина Тиберий Семпроний Гракх (будущий знаменитый народный трибун) сумел спасти соотечественников от неминуемой гибели. Он воспользовался расположением кельтиберов к своему отцу, заключившему с испанцами в свое время сравнительно мягкий договор, и убедил нумантинцев пойти на мир. Заключенный договор повторял в основном условия прежнего. Но римский сенат счел его недостойным. И вновь начались военные действия. И вновь римляне терпели поражение за поражением.

В таких условиях консулом 134 г. до н. э. был избран Люций Корнелий Сципион Эмилиан Африканский, сын Люция Эмилия Павла, усыновленный сыном Сципиона Африканского Старшего, а самое главное — только недавно, в 146 г., сумевший победоносно закончить безнадежную, казалось, последнюю войну с Карфагеном. Сципион Эмилиан получил специальное поручение вести войну с Нуманцией, но дать ему новую армию римское правительство не могло. Поэтому, вооружив только 4000 своих друзей и клиентов, Эмилиан взялся в первую очередь за реорганизацию старой, уже воевавшей в Испании и полностью разложившейся. Он выгнал из войска проституток, торговцев и всех других, разлагавших дисциплину, затем суровыми мерами восстановил твердый порядок в рядах. Только после этого Эмилиан начал готовить солдат к походу. Но и то сразу на Нуманцию он не пошел, а сначала разбил ее союзников. Этим консул и нумантинцев лишил помощи, и воодушевил своих воинов. Во второй половине 134 г. Эмилиан с армией оказывается у стен непобедимого города. Он использует свой африканский опыт и опыт своих предшественников под Нуманцией, не пытаясь штурмовать стены или завязать правильное сражение. Консул решил удушить город осадой. Римляне построили новые лагеря, перерезали реку Дурис плотиной, лишили осажденных малейшей надежды на помощь извне. Попытки нумантинцев заключить с Эмилианом мир не увенчались успехом. Измученные долгой осадой, голодом и болезнями, дойдя до людоедства, нумантинцы в 133 г. до н. э. были вынуждены капитулировать. Победоносный полководец сравнял непокорный город с землей, а уцелевших жителей продал в рабство. Посланная из Рима специальная комиссия занялась устроением покоренных земель. (О кельтиберских войнах: Арр. Hisp. 44—49; 76—98; Liv. Per. XLVIII, LIV-LVII, LIX; Polyb. XXXV, 2-3, 5.)

 

Завершение завоевания

Разгром лузитан после гибели Вириата и падение Нуманции явились переломными моментами в борьбе испанцев против римских завоевателей. Правда борьба еще продолжалась более 100 лет, но теперь уже римляне не встретили такого упорного сопротивления, как в землях лузитан и кельтиберов. Восточная, южная, западная и центральная части Пиренейского полуострова вошли в состав Римской державы. Теперь, когда жители этих областей выступали на борьбу, то речь уже шла о восстаниях, а не о сопротивлении агрессору. Особенно упорно восставали лузитаны. Против них воевали Гай Марий в 114 г. до н. э. (Plut. Маr. 6), Квинт Сервилий Цепион в 109 г. (Val. Max. VI, 9, 13), Марк Марий в 102 (Арр. Hisp. 100),Люций Корнелий Долабеллав 101-100(FНА IV, р. 148), Гай Целий Кальд в 99 (FHA IV, р. 149). Возможно, что с теми же лузитанами имели дело Марк Лициний Красе в 96—94 и Публий Корнелий Сципион Назика в 93 гг. до н. э. (FHA IV, р. 152, 153). Еще не раз волновались кельтиберы. Особенно значительные военные действия велись в Кельтиберии в 98—94 гг. до н. э., когда консул 98 г. Тит Дидий подавлял восстания уже подчиненных племен и расширял римские владения в центре полуострова (Арр. Hisp. 99-100; Plut. Sert. 3; Liv. Per. LXX). В этих боях впервые на испанской земле прославился Квинт Серторний, имя которого в будущем будет неразрывно связано с Испанией. Однако Дидий не завершил покорения Кельтиберии, и в 93 и 82 гг. в тех же районах действовал Г. Валерий Флакк, даже получивший триумф за победы в Испании (как, впрочем, и Дидий).

Рис. 17. Римский маяк («Башня Геркулеса»), Корунья

Римляне стремились не только стабилизировать свое положение в уже захваченных областях Испании, но и расширить сферу своего господства. В 123—122 гг. до н. э. римские войска во главе с консулом Квинтом Цецилием Метеллом захватывают Балеарские острова (Liv. Per. LX; Flor. I, 43; Strabo III, 5, 1). П. Лициний Красе, воевавший с лузитанами, после своей победы продвинулся к северу и открыл для римлян северо-западное побережье Испании, проникнув тем самым в Галлецию (Strabo III, 5, 11). Однако покорение Галлеции было делом будущего. Таким образом, к концу 80-х гг. до н. э. римляне сумели после упорной борьбы сломить героическое сопротивление многих народов и племен Испании и захватить большую часть этой страны.

После этого римлянам, однако, еще долго пришлось воевать на западе и северо-западе Испании. Окончательно Испания была покорена только во времена Августа, причем значительные усилия пришлось приложить и самому Августу, и его лучшему и доверенному полководцу и зятю Агриппе. Хотя к 24 г. до н. э. война, казалось, была закончена, она в том же году вспыхнула вновь и окончательно была завершена римской армией под командованием Марка Випсания Агриппы только в 19 г. до н. э. (Об этой войне: Flor. II, 33; Cass Dio LIII, 25, 26; LIV, 5; Strabo III, 3, 8.) Таким образом, римскому оружию, сломившему в свое время армии Пирра и Ганнибала, Антиоха и Персея, понадобилось почти 200 лет для подчинения Испании.

 

В 197 г. до н. э. завоеванная римлянами территория Испании была разделена на две провинции: Ближнюю и Дальнюю Испанию. Первоначально точные границы между ними установлены не были, и в условиях почти беспрерывных войн сфера деятельности каждого наместника определялась конкретными обстоятельствами. После взятия Нуманции и прекращения, по крайней мере на какой-то период, активных военных действий на Пиренейском полуострове в 133 г. до н. э. специальная сенатская комиссия в составе десяти сенаторов, прибыв в Испанию, более четко установила границы провинций и статус наместников (Арр. Hisp. 99). Во главе провинций теперь встали проконсулы и пропреторы, в случае необходимости ведшие войны собственными силами. После этого Испания стала рассматриваться не столько как театр военных действий, сколько как совокупность двух обычных провинций, эксплуатируемых по нормальным римским правилам.

В первые годы после высадки римлян в Испании основным, если не единственным источником доходов римлян была военная добыча и контрибуции. В условиях почти не прекращающихся войн доходы из этих источников продолжали поступать и в римскую казну, и самим воинам. Затем римляне перешли к более регулярному извлечению доходов, обложив подчиненных податью. Она сначала, видимо, достигала 1/10 всех доходов местных жителей, а позже была сокращена до 5%. Подать испанцы выплачивали зерном или металлами, но могли и заменять их деньгами по опенке наместника. Вскоре после завоевания Испания втягивается в торговую сеть римского Средиземноморья. Многие иберские и турдетанские общины стали чеканить свою монету. Римские власти поощряли такую деятельность, дабы в условиях почти постоянных войн переложить на самих испанцев их финансовую тяжесть. Многие испанские рудники перешли в собственность римского государства, а государство отдавало в наем или на откуп так называемым публиканам. Разработка рудников приносила баснословные доходы. По некоторым подсчетам, доходы римской казны от этих рудников составили в 200—157 гг. до н. э. 87 миллионов денариев. Естественно, сами публиканы извлекали из этих рудников еще больше доходов. Испания втягивалась в экономическую систему Рима.

Содержание истории римской Испании, как и других западных провинций Римской республики, а позже империи, во многом определялось ее романизацией. Романизация — это сложный многоплановый процесс, имеющий различные аспекты. Первый — экономическая романизация, т. е. включение провинциальной экономики в общеримскую. Второй — социальная: распространение в провинциях социальных отношений античного общества в его римском варианте. Третий — политическая романизация, т. е. распространение римского гражданства, вытеснение местных политических институтов римскими, создание на месте туземных общин муниципиев и колоний, включение местного населения в политическую и сословную систему Рима. Наконец, четвертый аспект — культурная романизация, т. е. распространение латинского языка и вытеснение им местных языков, усвоение испанцами римской культуры, включая религию, и вообще всего римского образа жизни. Одним словом, романизация — это включение провинций в интегральную систему Римского государства. Ее результатом стал переход Испании к античному обществу.

Романизация осуществлялась по двум встречным руслам: переселение в страну римско-италийского населения, приносившего с собой привычные для него институты и образ жизни, и трансформация местного общества под влиянием господствующего народа.

 

Римско-италийская иммиграция

Римско-италийская иммиграция на Пиренейский полуостров началась еще во время II Пунической войны. Уже первые римские полководцы стали основателями городов, явившихся очагами романизации. Плиний (III, 21) приписывает основание Тарракона братьям Сципионам. Будущий победитель Ганнибала стал основателем Италики, созданной им как лазарет для своих раненых воинов (Арр. Hisp. 38). В республиканское время переселились в Испанию такие ставшие потом известными фамилии, как Элии, Апонии, Дасумии, Ульпии и др. Достаточно много было в Испании переселенцев к началу 40-х гг. I в. до н. э., и в дальнейшем число их еще более увеличилось.

Лингвистические и ономастические исследования показывают, что Рим был источником переселения в самой незначительной степени. Основной поток шел из Кампании и прилегающих районов. Возможно, второй, но значительно меньший, шел из Этрурии.

Внимательное рассмотрение всех свидетельств, относящихся к появлению римлян и италиков в Испании, показывает, что это были преимущественно не ветераны, т. е. бывшие воины. Разумеется, полностью игнорировать ветеранский фактор нельзя, но надо иметь в виду, что он был не только не единственным, но, пожалуй, и не главным, по крайней мере, на протяжении большей части рассматриваемого периода.

Значительную роль играли, по-видимому, италийские «деловые люди». Главным объектом их внимания были рудники. Диодор (V, 36) пишет о массе италиков, хлынувших в испанские рудники. Изучение, в частности, ономастики Нового Карфагена показывает, что основная часть таких бизнесменов происходит из Кампании и что, по крайней мере, некоторые из них принадлежали к тем же известным кампанским фамилиям, что вели активные операции по всему Средиземноморью, в том числе на Делосе. К таким людям, например, относились Тициний и Верраний.

Находимые в различных местах Испании слитки с клеймами показывают, что многие италики стали арендаторами либо владельцами (после перехода рудников в частные руки) рудников или отдельных копей. Иногда они могли организовывать компании, сообща эксплуатирующие рудные богатства, как, например, «Общество Серебряной горы» в Илурконе. Однако это не означает, что все эти люди переселялись в Испанию, хотя, по-видимому, были и такие. Многие же оставались в Италии, посылая для управления рудниками своих агентов преимущественно из числа отпущенников. Диодор, говоря об устремлении в испанские рудники италиков и отмечая их корыстолюбие, рассказывает, что эти люди приобретали массу рабов, которых затем продавали руководителям работ (не уточняя, кем были эти руководители), а уже те, копая во многих местах, открывали золотые и серебряные жилы. Так что, кажется, не стоит преувеличивать роль италийских бизнесменов в иммиграции в Испанию и организации там горного дела. Наряду с такими относительно крупными предпринимателями пытались (и часто небезуспешно) завести свое дело «искатели счастья» из более бедных слоев италийского населения. Они брали в аренду небольшие рудники, создавая сравнительно мелкие рудодобывающие предприятия. Довольно много их концентрировалось в районе Нового Карфагена.

Значительной представляется роль крестьянства. II в. до н. э. был веком прогрессирующего обезземеливания этого класса римского общества. Общее развитие Рима и Италии вело к расширению относительно крупного сенаторского и всаднического землевладения в ущерб крестьянскому. Римский сельский плебс мог, однако, найти выход из положения: переселившись в город и став клиентами, бывшие крестьяне имели возможность жить за счет своего гражданского статуса. Римские политические деятели проводили (или пытались проводить) различные мероприятия в пользу римского крестьянства и вышедших из его рядов ветеранов. Римские бедняки могли воспользоваться и частью богатств, поступающих в Рим в результате завоевательных войн. И римские граждане, естественно, не желали покидать Италию. Одним из пунктов аграрной программы Гая Гракха было выведение колоний, но предложение его соперника Ливия вывести двенадцать колоний в саму Италию способствовало повышению популярности последнего в ущерб Гракху, пытавшемуся создать колонию на месте бывшего Карфагена (Plut. G. Grac. 9—11).

В иной ситуации находились италики. Экономическое положение италийского крестьянства было не менее, а может быть, и более сложным, чем собственно римского. Италия долго не могла оправиться от последствий продолжительной и чрезвычайно разорительной Ганнибаловой войны. Во II в. до н. э. продолжалась конфискация италийских земель и создание в Италии римских и латинских колоний. Так, уже в год окончания II Пунической войны значительные земли Самнии и Апулии были распределены среди ветеранов Сципиона (Liv. XXXI, 4, 1—2). В Самний римские власти переселили и побежденных лигуров-апуанов (Liv. XL, 38; 41). Это все обусловливалось как политическими целями (продолжение политики «разделяй и властвуй»), так и стремлением решить аграрный вопрос за счет италиков. Такая политика отвечала интересам римского плебса, но зато вызывала страх и недовольство италийских крестьян. Характерна реакция италиков на аграрный закон Тиберия Гракха и обращение в связи с этим к Сципиону Эмилиану (Арр. Bel. civ. I, 19). Когда позже Ливии Друз, привлекая на свою сторону союзников, предложил дать италикам гражданские права, но занялся также выведением колоний в Италию и Сицилию, италиков последнее очень испугало, поскольку они боялись потерять свои земли, распределяемые в пользу колонистов (Арр. Bel. civ. I, 35—36).

И экономические процессы, и подчиненное положение италиков усиливали обезземеливание италийского крестьянства. Аппиан (Bel. civ. 1, 7—9) говорит о вытеснении италийских крестьян рабовладельческими хозяйствами, в связи с чем римляне даже стали опасаться, что Италия не даст им больше союзников. Сами италики подчеркивали последнее обстоятельство. Так, в 177 г. до н. э. и латинские граждане, и самниты жаловались сенату, что их города и поля так обезлюдели, что они не могут дать Риму требуемое количество воинов (Liv. XLI, 8). Кампания, Самний, а также Лаций оказались теми областями, где уже в первой половине II в. до н. э. процветали рабовладельческие виллы среднего размера, а в конце республиканской эпохи здесь находилась основная часть владений римского нобилитета. Такие имения в те времена были наиболее доходными, и это, по-видимому, привело к их победе над крестьянскими. На поддержку римских полисных институтов или отдельных членов римской олигархии италийские крестьяне, в отличие от римских, рассчитывать не могли. И они были вынуждены эмигрировать в провинции. Неудивительно, что именно Кампания и окружающие территории стали основным источником италийской эмиграции.

К эмиграции их подталкивало и то, что на родине многие из них не только терпели усиливающуюся нужду, но и являлись людьми «второго сорта». В провинциях же они считались представителями господствующего народа и, независимо от наличия или отсутствия римского либо латинского гражданства, рассматривались римскими властями как их опора. Таким образом, переселившиеся в провинции италийские крестьяне приобретали и землю, и уважение.

Иммигранты приносили с собой привычные им формы организации общества. Ремесленники объединялись в коллегии. Так, в Новом Карфагене коллегии зафиксированы уже около 100 г. до н. э. (CILII, 3433; 5927) Крестьяне соединялись в паги. Самое раннее свидетельство существования испанского пага относится к началу империи (CIL II, 5942), и при этом речь идет о юридической формуле, так что можно полагать, что к тому времени паг был, по крайней мере в устье Бетиса, привычным институтом. В Италии большая часть известных пагов располагалась в Средней Италии и Кампании, и это обстоятельство подтверждает переселение в Италию крестьян и притом именно из этих районов Апеннинского полуострова.

События в Италии в начале I в. до н. э. усилили процесс иммиграции в Испанию. Союзническая воина и последующие репрессии и конфискации Суллы вообще способствовали эмиграции в провинции. По словам Аппиана (Bel. civ. I, 96), победоносный диктатор разрушал многие города, налагал на их жителей штрафы и тяжелые поборы, в города отправлял колонистов, которым отдавал землю горожан, дабы иметь опору во всей Италии. И это не могло не вызвать массового потока переселения. Учитывая уже существующие контакты Кампании и Лация с Испанией, можно говорить, что часть населения этих областей перебралась на Пиренейский полуостров. Аппиан утверждает, что Сулла отнимал у италийских городов землю. Позже Цезарь, противопоставляя себя Сулле, также подчеркивал, что тот отнимал землю у ее владельцев для своих солдат (Арр. Bel. civ. II, 94). Можно, по-видимому, говорить, что основными жертвами Суллы были землевладельцы и, следовательно, они и переселялись в провинции.

Итак, социальный состав римско-италийских иммигрантов был довольно пестрым, но основную часть составляли италийские крестьяне. Они селились как в сельской местности, так и в городах.

Надо иметь в виду еще одну весьма важную группу иммигрантов, прибывавших в Испанию, — рабов и отпущенников. Во время завоевания часть испанцев порабощалась. Сколь велика была доля лиц, превращенных в рабов, по отношению к оставшимся свободными, неизвестно. Неизвестно, и какая часть новых рабов оставалась на самом Пиренейском полуострове, а какая вывозилась в Рим, Италию и другие регионы Римской республики. Но несомненно, что довольно много рабов ввозилось в Испанию. Позже какая-то часть их освобождалась, и многие отпущенники оставались в стране, к которой они уже привыкли. За время пребывания в рабстве у римских господ они сами тоже проникались римским духом и, становясь отпущенниками, превращались в агентов романизации. Наряду с ними в Испании стали появляться бывшие рабы, освободившиеся еще до своего приезда на Пиренейский полуостров. Все эти люди уже были включены не только в культурную, но и в социальную ткань римского общества, и их поселения или отдельные хозяйства становились, как и поселения италийских иммигрантов, очагами романизации.

Первые поселения иммигрантов создавались либо на месте уже существующих местных, либо рядом с ними. Первым основанным римлянами поселением на юге страны была Италика (Арр. Hisp. 38). По словам Аппиана, Сципион селил (συνωκεσε) раненых в городе, который назвал Италикой. Глагол συνικεω еще не означает, что речь идет об основании города, хотя может иметь и такое значение. Археологические раскопки внесли ясность в несколько двусмысленный текст. Теперь ясно, что римскому поселению на том же холме предшествовало турдетанское, причем на этот холм оно перебралось в IV или, вероятнее, в V в. до н. э. с соседнего холма, где поселение существовало еще раньше.

Первая латинская колония была выведена римлянами в Картею (Liv. XLIII, 3, 1—4), существовавшую, как уже говорилось, задолго до этого. Следующая по времени колония Кордуба была основана на холме, соседнем с тем, на котором располагался туземный город. Возможно, оба поселения, римское и местное, уже сразу рассматривались как части одного города или они скоро слились, хотя их первоначальное разделение отразилось в существовании двух виков внутри него: вика испанцев и вика иностранцев, под которым подразумевались иммигранты.

Спорно положение Тарракона. Плиний (III, 21) называет этот город «делом Сципионов» (opus Scipionum). Археологические исследования показывают очень слабые следы туземного поселения, а стены, которые ранее считались работой доримских местных строителей, оказались построенными в 218—211 гг. до н. э., что подтверждает сообщение Плиния. С другой стороны, еще не решен вопрос о монетах с легендами kesse и Tarraconsalir, да и название города, вероятно, иберское. Редкие находки аттической керамики могут свидетельствовать о существовании до-римского поселения. Местное поселение, которое, по-видимому, и называлось Кессе, располагалось у самого побережья, а то время как римский город был создан на холме, который был не только хорошо защищен, но и позволял контролировать и местный город, и порт. Римское поселение первоначально имело несомненное военное значение. В третьей четверти II в. до н. э., когда военные действия были перенесены далеко вглубь Пиренейского полуострова, произошли изменения и в Тарраконе. Римское и местное поселения объединятся в один город, перепланированный по римскому образцу. В окрестностях Тарракона появляются первые римские виллы.

Существовали и города, основанные римлянами заново. Такова была, видимо, Валенция. Но надо иметь в виду, что это было специальное поселение, созданное в результате войн с Вириатом и, возможно, не для италийских иммигрантов, а для местных жителей, участвовавших в этих войнах.

Ряд созданных римлянами городов далеко не сразу получил привилегированный статус. Тарракон, будучи первым римским городом в Испании, быстро превратился в значительный экономический центр, что подтверждается керамическими находками, относящимися к начальному этапу существования города. По своему значению он явно перегнал греческий Эмпорион (Strabo III, 4, 7; 9). Сюда переселялись жители Италии; часть их, возможно, оставаясь в Италии, направляла туда своих рабов и отпущенников, тоже уже проникшихся италийским духом. Здесь сооружались римские храмы, в частности храм Юпитера. В городе воздвигались статуи римского типа. Тем не менее очень долго Тарракон не имел римского гражданского статуса. Во главе общины, которая состояла из «граждан» и «союзников», стояли, видимо, два магистра. Испорченная и дополненная Г. Алфёлди надпись позднереспубликанского времени свидетельствует, что один из них был отпущенником. Такое положение едва ли возможно в правильной римской колонии. Так, в колониальном законе Урсона специально оговаривается, что отпущенники не могут входить в ordo. Обычно считают, что колониальный статус Тарракон приобрел в конце республиканской эпохи, во времена Цезаря или его преемников, как вытекает из официального названия колонии colonia Iulia Triumphalia Таrrасо. Видимо, уже ярко выраженный римско-италийский характер Тарракона стал причиной предоставления городу статуса колонии, а не муниципия, хотя новой дедукции, т. е. переселения туда новых граждан, не производилось.

Юридическое положение Италики на протяжении большей части ее существования в республиканскую эпоху неизвестно. Хотя это был первый город, созданный римлянами в Южной Испании, первой латинской колонией там была все же Картея (Liv. XLIII, 3, 1—4). Аппиан (Hisp. 38) говорит, что Сципион собрал в город, названный Италикой, раненых. Название, выбранное римским полководцем, говорит, что этими ранеными были, скорее всего, не римляне, а италики. Трудно говорить о составе населения Италики, особенно в первое время. Известно, что уже со времени Сципиона в этом городке жили Элии, происходившие из пиценского города Адрии (SHA, Hadr. 1). Адрия была колонией с 80 гг. III в. до н. э. Но принадлежали ли Элии к римским колонистам или пиценским поселенцам, неизвестно. В Италике жили Ульпии, происходящие из умбрийского Тудера, ставшего римским городом только в конце II — начале I в. до н. э. Италиком был Люций Рацилий, патрон Минуция Силона из Италики (Bel. Alex. 52), участника события 47 г. до н. э. в этом городе (см. ниже). Явно италийского происхождения был Вазий, соучастник Минуция (Bel. Alex. 52). Таким образом, то, что из ономастики Италики республиканского времени известно, указывает скорее на италийское происхождение иммигрантов, статус которых до переселения неизвестен, но во многих случаях, вероятно, был негражданским.

В Италике жили и туземцы. Таковым был, скорее всего, Марций, действовавший в 162 г. до н. э. (Арр. Hisp. 66). Неизвестно, каково было соотношение этих двух элементов населения Италики. Раскопки показывают, что в республиканское время город носил практически туземный характер. Это позволяет говорить о значительном влиянии местного населения и его роли в жизни Италики. Поэтому не кажется чрезмерно смелым предположение, что Италика долго была перегринным городом, т. е. городом, не имеющим ни римского, ни латинского гражданского статуса.

И другие города, основанные римскими полководцами во время войн в Испании, далеко не всегда сразу занимали привилегированное положение. Так, Тиберию Семпронию Гракху приписывается основание в 179 или 176 г. до н. э. Гракхуриса в память его побед над иберами (Liv. per. XLI) на месте местного города Илурциса (Fest. p. 97М). Его статус неизвестен, но весьма вероятно предположение, что он лишь много позже стал латинским муниципием. Между тем этот город был одним из центров романизации в этом районе, на что, в частности, указывает широкое распространение Семпрониев в округе, и был заселен, по крайней мере в значительной части, римлянами (или скорее италиками), что определило его поведение во время восстания Сертория (см. ниже), когда он занял позицию, противоположную позиции окружающих кельтиберов (Liv. XCI). Основанный Помпеем в 70-х гг. I в. до н. э., Помпелон более ста лет дожидался привилегированного положения. Плинием (III, 24) он назван еще среди податных общин и стал муниципием в какое-то время до 119 г., когда в надписи (CIL II, 2959) появляются дуумвиры города.

Разумеется, не все римско-италийские города обязательно проходили фазу непривилегированных общин. Были города, с первых моментов получившие более высокий статус. Первой латинской колонией в Испании была Картея (Liv. XLIII, 3, 1—4). Правда, назвать ее подлинной колонией трудно: она была создана не для переселения туда колонистов из Италии, а ради поселения там детей римских солдат и местных женщин, к которым, возможно, присоединилось и неопредленное количество прежних жителей города. Первой же подлинной колонией стала Кордуба (Strabo III, 2, 1). Хотя Страбон говорит о ней как о колонии римлян, исследования показали, что римской колонией она стала только во времена Цезаря или даже Августа, получив при этом имя Патриции (Plin. III. 10), а до того она была латинской. Видимо, до Цезаря все колонии в Испании имели латинский статус, а колонии римских граждан появились в стране только со времени Цезаря, т. е. с 40-х гг. I в. до н. э.

Население всех этих городов было смешанным. Часть переселившихся в Испанию италиков, вероятнее всего, не имела римского гражданства. Но жили там, в том числе и в латинских колониях, и римские граждане. В Италии римские власти порой селили своих граждан в латинских колониях, компенсируя уменьшение статуса увеличением земельного надела. Не исключено, что такая практика применялась и в Испании. Некоторые римские граждане не теряли своего положения, составляя в латинской колонии или перегринном городе свою общину — конвент римских граждан (как это было, например, в Кордубе). Судя по рассказу Цезаря (Bel. civ. II, 19), кордубский конвент играл в этом городе очень важную роль. Именно его позиция определила в 49 г. до н. э. позицию всего города. И позже, во время восстания против цезаревского наместника Кассия, отпадение конвента привело к тому, что Кордуба стала одним из центров антицезаревской борьбы (Bel. Alex. 57-58).

Жили в этих городах и испанцы. Известен «испанский вик» в Кордубе. В других случаях местные жители, возможно, не образовывали отдельного округа. Часть их, получив гражданство данного города, могла достичь высокого положения. Так, среди монетных магистратов Картеи были и потомок италийских переселенцев Вибий, и туземец Марций. В надписи, найденной около Кордубы и датированной 49 г. до н. э., встречаются имена высшего децемвира и эдила общины. Эдил носил чисто италийское имя Марк Коран, сын Акрина, а высший децемвир местное имя — Биснес, сын Верцеллона. Перед нами наглядный пример включения в правящую элиту города как потомков переселенцев, так и местных жителей.

И все же италийский элемент в колониях преобладал. Во всяком случае в городской элите доля иммигрантов и их потомков была большей, чем аборигенов. Изучение ономастики Бетики показало, что почти 52 % имен лиц, занимавших хоть какое-то видное положение, — италийские. И это отразилось в большем авторитете римских колоний по сравнению с муниципиями. Хотя, обладая всей суммой гражданских прав, граждане тех и других юридически были равны, в общественном мнении колонисты стояли выше муниципалов. И при империи колониальный статус стали давать испанским городам в качестве награды.

Колонии официально выводились римским правительством или основывались римскими полководцами. Наряду с этой официальной колонизацией существовала и неофициальная иммиграция. В Испанию переселялись италики, стремившиеся в эту страну, столь славившуюся своими богатствами. Ремесленники, предприниматели и их агенты стремились в относительно крупные экономические центры и в рудные зоны, крестьяне — в наиболее плодородные области. Особым плодородием отличалась долина Бетиса. Переселенцы, даже имевшие гражданство, необязательно селились в колониях. Они обосновывались также в непривилегированных городах и в сельской округе, образуя conventa или oppida civium Romanorum, с которыми должны были считаться и римские власти. Неизвестно, что стало с италиками, переселившимися в Испанию до Союзнической войны и бывшими тогда негражданами. Вероятно, с окончанием этой войны они все же гражданский статус не приобрели. Известные нам цифры граждан, прошедших ценз, не очень-то увеличились в первые годы после этой войны, и сравнительно небольшое увеличение могло произойти только за счет жителей Апеннинского полуострова, а не италиков, проживающих за его пределами. Так что юридически потомки италиков, переселившихся в Испанию до 88 г. до н. э., от местных жителей не отличались, хотя наделе такие отличия несомненны. Рассматривая расположение колоний и вообще территиорий, куда переселялись жители Италии, надо отметить их значительную густоту в долине Бетиса и окружающих районах, меньшую — на средиземноморском побережье и в долине Ибера. Кроме того, италики стремились селиться вдоль дороги из Италии в Южную Испанию, идущей вдоль средиземноморского побережья, которая предоставляла хорошие возможности для связей как с оставленной родиной, так и с наиболее богатыми районами провинции, не говоря об известном плодородии побережья. За пределами этих территорий колонии стали появляться лишь в виде исключения и только уже после смерти Цезаря. На этих же территориях деятельность иммигрантов послужила значительным толчком к романизации местного населения.

 

Начало романизации мecтнoгo населения

Римско-италийская иммиграция была одной стороной сложного процесса преобразований, происходящих в Испании. Другой стороной была трансформация местного общества. В первое время после начала римского завоевания иберские поселения пережили коллапс, явно связанный с военными действиями. Но по мере перехода к мирной жизни началось возрождение иберского общества, устанавливавшего все более тесные отношения с римским миром.

Отношения римлян к местным общинам определялось исключительно собственными интересами завоевателей. В первое время самым важным для них были, пожалуй, военные резоны. Многое определяло поведение той или иной общины, степень ее сопротивления. Общины, которые сравнительно легко принимали римскую власть, не только сохранялись, но и получали некоторые привилегии. Так, например, еще во время войны Рима с Карфагеном жители Кастулона, возглавляемые Кордубелом, сдали свой город римлянам, выдав им и находившийся в городе карфагенский отряд (Liv. XXVIII, 20, 8—12). В результате город был не только пощажен победителями, но и сохранил и даже укрепил свое первенствующее положение в регионе. Подобное положение отмечается на северо-востоке, где долгое время римляне сохраняли практически нетронутой старую систему. Но там, где это было возможно, они стремились перевести местное население из горных зон на равнины, где их было легче контролировать. Кроме того, римляне сознательно проводили в Испанию уже опробованную в других местах, в том числе в самой Италии, политику «разделяй и властвуй». Поэтому они разрушали одни города, оставляли нетронутыми другие, возвышали третьи. Этот процесс резко ускорился во второй половине II в. до н. э. Возможно, что это стало следствием того урегулирования, которое было проведено после захвата Нуманции. Втягивание в римскую политико-административную и экономическую систему вело и к спонтанным изменениям в местных общинах. Те, которые были расположены в удобных местах, относительно процветали, в то время как другие приходили в упадок. И все же решающую роль во всем этом играли сознательные действия римской администрации. Это все сказывалось на ходе и темпе романизации.

Романизация местного населения шла по двум осям: долина Бетиса и долина Ибера с прилегающим северо-восточным побережьем Пиренейского полуострова. Вдоль Ибера шли важные торговые пути, соединявшие северо-западную часть полуострова с Италией. В верхней части этой долины еще в 179 или 176 г. до н. э. римляне основали город Грак-хурис (Liv. per. XLI). Значительным центром в этом районе оказалась Контребия Белеска. Во всяком случае на нынешнем уровне археологических исследований именно в этом городе встречается наибольшее количество фрагментов римских и италийских амфор позднереспубликанского периода. Римское завоевание окончательно разрушило относительную изоляцию, в которой все же жило местное население. Отсюда и из кельтиберов, и из иберов вербовались солдаты римских вспомогательных отрядов. Всадники Саллювитанской турмы за свою храбрость получили в 89 г. до н. э. от полководца Гнея Помпепя Страбона римское гражданство (FHA ГУ, p. 154-157). Неизвестно, был ли этот декрет Страбона совершенно уникальным явлением (по отношению к испанцам) или подобные дарования гражданства отличившимся иберам и кельтиберам уже были до этого, но до нас не дошли. В любом случае речь шла о награде, а не об установившейся практике. Массового распространения на испанцев гражданского статуса в те времена еще не было. Тем не менее этот акт Помпея Страбона был очень важен. Он положил начало появлению клиентелы Помпеев в Испании, и это сыграло некоторую роль в последующих событиях.

Важным показателем степени романизации средней долины Ибера в начале I в. до н. э. является так называемая Контребийская таблица, датированная 15 мая 87 г. до н. э., т. е. через два года после декрета Страбона, и содержащая результат третейского суда Контребии Белески по поводу спора соседних иберских и васконских общин (А. 6., 1979, 377). Сосинестаны продали саллвиенцам какую-то землю для проведения канала, но это вызвало недовольство аллавоненцев. Дело было передано на суд римского наместника. А контребийцы, получив от него полномочия арбитров, решили дело в пользу Саллвии, а не Аллавона. Вероятно, в условиях засушливого климата долины Ибера продажа земли саллвиенцам для проведения канала наносила какой-то ущерб снабжению водой аллавоненцев. Не исключено также, что между аллавоненцами и сосинестанами шел спор за какой-то участок, и именно этот участок последние предпочли продать другой общине. Как бы то ни было, римский наместник Гай Валерий Флакк был вынужден заниматься этим делом, но он ограничился постановкой юридических рамок процесса, а решение передал на третейский суд соседней нейтральной общины, которые судили не по римскому, а по местному праву.

Бросается в глаза, что три общины (не говоря пока о Контребии) вступают в непосредственные и разнообразные отношения друг с другом и римской властью. Создается впечатление, что более крупных политико-административных или этнико-административных единиц не существует. Между тем известно, что Аллавон был городом васконов (Ptol. II, 6, 66), а Саллвия — седетанов (Plin. Ill, 24; Ptol. II, 6,62). Этническая принадлежность Сосинессы не установлена, но поскольку в это время между седетанами и васконами других народов не было, сосинестаны должны были относиться к одному из них. Судя по данным надписи, седетаны и васконы в этом районе уже распались на отдельные общины.

Эта мысль подтверждается и декретом Помпея Страбона. Воины, которым было дано римское гражданство, сгруппированы по их принадлежности к отдельным общинам без упоминания этникона. И сама турма названа по имени города, который, кстати, выступал одной из сторон в споре, разрешенном контребийцами, — Саллвии. Для сравнения надо отметить, что другие известные нам испанские вспомогательные части, набираемые во внутренних, северных и северо-западных районах Пиренейского полуострова, за немногими исключениями, назывались по именам не общин, а племен: астуров, кельтиберов, кантабров и др. Правда, все эти войска относятся уже ко времени империи, но принцип наименования, вероятно, сохранялся.

Позже Цезарь, рассказывая о кампании 49 г. до н. э., упоминает только civitates (Bel. civ. 1, 48), а перечисляя присоединившихся к нему, говорит только о жителях городов (Bel. civ. 1, 60). Отражая уже более позднее время, Плиний (III, 24) в этом регионе называет тоже только города, хотя иногда упоминает и этнос, к которому город относится. Иберские монеты, которые стали выпускать в начале II в. до н. э., преимущественно несут названия городов, хотя встречаются и названия племен, как, например, васконов и седетанов. Видимо, какое-то время городские и племенные монеты сосуществовали, и это означает, что наряду с общинами, эмансипировавшимися от «народа», существовала часть этого же «народа», живущая прежней жизнью. Подтверждением этому является упоминание в императорское время когорт испанцев-васконов.

Видимо, можно говорить, что старые племенные объединения распадались, что отдельные общины, по крайней мере наиболее значительные, выходили или уже вышли из-под контроля племени, чеканили собственные монеты, вступали в разнообразные сношения друг с другом и с римской властью без всякого учета племени. В выделении отдельных городских общин надо видеть важный результат начавшейся романизации.

Иначе обстоит дело с Контребией. Ее второе имя — Белеска — намекает на племя, к которому принадлежали контребийцы. В Испании насчитывалось три города с названием Контребия, и дополнительное имя должно было уточнить, о каком именно городе идет речь. Но этим функции второго названия не ограничиваются. Этот город выпускал монеты с легендой belaiscom. Окончание -соm, являющееся окончанием кельтского genetivus pluralis, говорит, что это название относится к этнической единице. Контребия, таким образом, выступает как центр белесков. Независимо от того, существовали ли у белесков другие города, Контребия рассматривала себя как столицу племени и выпускала от его имени монеты. Видимо, речь идет об общине внутри кельтиберского племенного объединения лузонов.

О внутренней структуре Аллавона и Саллвии известно мало. Саллвиенцы на общественный счет (publice) разместили колья, т. е. произвели разметку будущего канала. Перед нами, следовательно, коллектив, община, в которую входили также сельчане или горожане, занимавшиеся земледелием, ибо именно земледельцам был нужен канал. И этим Саллвия не отличалась от других общин не только Испании, но и всего древнего мира. То же самое можно сказать об аллавонцах, вступивших в спор за участок земли.

В надписи упоминается Sosinestana civitas. Civitas не сводится к городу. Так, Ливии (XXXIV, 16, 3) упоминает семь крепостей бергезитанской civitas. Мы не знаем размеров сосинестанской территории. Возможно, экономическое значение Сосинесты было невелико. Но то, что ее территория занимала какое-то пространство вне городских стен, несомненно. И на этой территории существовала не только общественная земля (ager publicus), но и частная (ager privatus). При этом в надписи оговаривается, что проведение канала через частную землю сосинестаны будут считать законным, только если саллвиенцы заплатят деньги (видимо, сверх того, что они заплатят всей общине при покупке земли) по оценке нейтральных судей.

Ни один источник не упоминает в этом районе частные земли в период завоевания. Это, разумеется, не означает, что их и не существовало. Это говорит только о том, что ни полководцев, ни авторов подобная вещь не занимала. Археологические же данные показывают, что до прихода римлян ни в поселениях, ни в некрополях этого района невозможно выделить более богатые дома или могилы. Это свидетельствует о том, что в то время не существовало значительного имущественного расслоения. А это косвенно свидетельствует и об отсутствии частной собственности на землю. Поэтому, как кажется, можно считать, что ager privatus появился в иберской среде в результате романизации.

Возможно, результатом романизации явилась и структура имен лиц, защищавших дело саллвиенцев и аллавоненцев: личное имя, патронимик, место происхождения (например, Турибас, сын Тейтабаса, аллавоненец, — Кассий, сын Эйхара, саллвиенец). Ни родовая, ни племенная принадлежность не указывается. Это означает, что в этих общинах территориальный и семейный принцип занял место родового.

Контребийская община имела другой характер. Контребия Белеска, как об этом говорилось в соответствующей главе, была центром поселения нескольких гентилиций. Значение этих родовых объединений было довольно велико: контребийцы именуются не только по своему имени и отцу, но и по гентилиции, причем упоминание гентилиции стоит в genetivus pluralis между личным именем и патронимиком. Следовательно, Контребия Белеска в большей степени, чем ее неиндоевропейские соседи, сохраняла прежний характер.

Имена, упомянутые в надписи, — местные. Лишь в одном случае можно, хотя и без достаточных оснований, предполагать восстановление римского имени Cassius. Но и в случае такого восстановления нельзя говорить о гражданском статусе носителя этого имени. В декрете Помпея Страбона три уроженца Илерды носят римские имена (хотя имеют туземные патронимики), но римское гражданство получают только по этому декрету. Так что можно говорить, что все участники разбираемого дела — неграждане.

Язык «Контребийской таблицы» — латинский, и притом довольно хороший, без грамматических ошибок. Используется то написание слов, какое было принято в то время: постоянно пишется ei вместо долгого, а иногда и краткого i, ai вместо ае, а вместо союза cum используется quom. Это свидетельствует о хорошем знании языка и авторами надписи, и тяжущимися сторонами. В то же время язык другой большой надписи из Контребии Белески, предназначенной для внутреннего пользования, — кельтиберский, а легенды монет и этого города, и соседних, в том числе Саллвии и Аллавона, выполнены иберскими буквами на местных языках. Следовательно, во II—I вв. до н. э. на этих языках еще говорили. Языки эти принадлежали к разным языковым группам. Саллвиенцы были седетанами, а те — иберами. Аллавон населяли васконы, возможно, предки басков. Языки и тех и других — неиндоевропейские. Неиндоевропейские и имена саллвиенца и аллавоненца в «Контребийской таблице». Белески же были кельтиберами, чей язык относился к кельтским, индоевропейским. Все эти люди, общаясь друг с другом, нуждались в языке межэтнического общения. Таковым и выступил в начале I в. до н. э. латинский язык — язык завоевателей. Внутри же общин еще широко использовались местные языки.

Итак, в 80-х гг. I в. до н. э. у части, по крайней мере, седетанов и васконов место племенной общности заняла городская община, включающая сам город и его сельскую округу. Семейные и локальные связи заняли место родовых. У кельтиберов родоплеменной строй оказал большее сопротивление римским порядкам. У них еще сохранились гентилиции как реальные ячейки общественной жизни. Структура имени показывает, насколько важна была принадлежность человека к такой ячейке.

Под римским влиянием общинные порядки уже начали изменяться. У сосинестанов из общей земли, которая на римский манер именуется ager publicus, выделяется частная (ager privatus), и тем самым социальная структура местной общины приближается к римской, в которой разделение общественной и частной земли играло большую роль. Латинский язык, являвшийся единственным официальным языком западной части Римской державы, уже проник к местным народам, которые использовали его для сношения с римскими властями и для межэтнического общения.

Однако еще сохранилось значительное число местных элементов. Сами общины не имели ни римского, ни латинского права, хотя отдельные люди, как всадники Саллвитанской турмы, уже могли получить гражданство. В самих общинах и, по-видимому, в межобщинных взаимоотношениях сохранялось местное обычное право. Внутри общин жители еще использовали местные языки.

Другая ось романизации — долина Бетиса, бывшая самой богатой и поэтому самой притягательной областью Испании. Римляне и италики начали обосновываться здесь довольно рано. Еще во время войн с карфагенянами Сципион основал Италику, а позже Гракх — Илитурги. Именно здесь появились первые колонии, созданные римлянами, — Картея (Liv. XLIII, 3, I) и Кордуба (Strabo III, 2, 1). Селились переселенцы, как уже об этом говорилось, и в сельской местности. Эта территория, населенная турдетанами, была завоевана римлянами довольно рано. Восстания Кулхаса и Луксиния, о которых говорилось в предыдущей главе, привело, по-видимому, к разрушению их царств. И после этого мы практически ничего не слышим о турдетанских монархах. Только в 45 г. до н. э. появляется царек Индон (Bel. Hisp. 10), но мы не знаем, где он правил и каковы были пределы его власти. Место царств занимают отдельные города. Уже в 195 г. до н. э. Катон имел дело с городом Туртой (FHA III, р. 189). В начале II в. до н. э. Кармона находилась под властью царя Луксиния (Liv. XXXIII, 21, 6), а в 151 г. до н. э. римский наместник Гальба, потерпев поражение от лузитан, бежал в этот город, и, судя по рассказу Аппиана (Hisp. 58), Кармона подчинялась непосредственно наместнику. В рассказах Аппиана (Hisp. 62; 65; 70) о рейдах Вириата в Турдетанию и соседнюю Бетурию речь идет только об отдельных городах. Во II в. до н. э. города Южной Испании начали чеканить свою монету сначала с местными, а затем и с латинскими легендами, и именно города были «хозяевами» монеты. Появление латинских легенд говорит и о распространении латинского языка. Гнусавый акцент кордубских поэтов, воспевавших подвиги Метелла в 70-х гг. до н. э., вызвавший насмешки Цицерона (Arch. 10, 26), свидетельствует, что этими поэтами были местные жители.

И на юге появляются первые граждане, такие как гадитане, упомянутые Цицероном (Balb. XVIII, 50—52). В императорское время в Бетике были широко известны Люции Эмилии, предок которых мог получить римское гражданство от Люция Эмилия Павла, претора Дальней Испании, действовавшего в 90-х гг. II в. до н. э. (Liv. XXXVI, 2,6). С Кальпурнием Пизоном, наместником этой провинции в 154 г. или другим Кальпурнием Пизоном, занимавшим этот пост в 112 г. до н. э., могут быть связаны многочисленные Кальпурнии Бетики. В 82 г. до н. э. Сулла направил в Испанию Гая Анния. В условиях острого политического противостояния тот, привлекая к себе симпатии местного населения, мог давать гражданство. Так, возможно, появились Апнии, игравшие позже значительную роль в жизни Испании. Правда, судя по описанию Плутарха (Sert. 6), Гай Апний занимал свой пост в Ближней Испании, но распространение этой фамилии в Бетике императорского времени говорит и о распространении гражданского статуса на жителей Дальней Испании. Не исключено, однако, что появление Апниев в Испании связано с проконсулом Титом Аннием Руфом (или Луском), действовавшим еще в 20-е гг. II в. до н. э. Однако, как и в долине Ибера, каждый такой акт был единичным, и ни о каком массовом даровании гражданства местному населению не было речи. Вне немногочисленных колоний и других форм объединения граждан явно господствовало местное право и местные политические и общественные отношения.

В конце II — первой трети I в. до н. э. на востоке и юге Испании происходит значительная перестройка экономической жизни, приведшая к перестройке и социально-политической структуры местного населения. Там, где военные действия давно закончились и наступило умиротворение, хозяйственная жизнь начинает применяться к новым реалиям. Испанское зерно, а затем масло и вино, постепенно завоевывают италийский рынок. Важную роль играет добыча и обработка металлов. Так, например, в I в. до н. э. значительным центром обработки меди, добываемой недалеко от города, становится Мунигуа. Все это заставляет иберов покидать свои прежние поселения и перебираться туда, где появились возможности и производить столь нужные продукты, и продавать их. Те поселения, которые и ранее располагались в удобных местах, процветают. Наряду с ними создаются новые, и некоторые из них относительно быстро превращаются в значительные торговые центры. Здесь возникают отношения уже не старого, а нового римского типа, в том числе некое подобие римских вилл, хотя их хозяева чаще всего являются не иммигрантами, а туземцами. В районах, вовлеченных в эти процессы, старые племенные структуры исчезают почти полностью. Этому способствует римская политика. Когда местные общины сдавались римлянам, то чаще всего это оформлялось как полная капитуляция — deditio, что означало полную сдачу на милость победителя. Иногда победители порабощали побежденных. Однако чаще они сохраняли существующие общины. Но при этом земля, включая территорию города (если он был), официально конфисковывалась, а затем возвращалась теперь уже подданным. Эта земля становилось ager redditus (возвращенная земля), и за это ее прежние владельцы должны были платить римским властям дополнительные подати. Но этим римляне не ограничивались. Зачастую они проводили кадастр новоприобретенных земель, заново их распределяли в своих интересах, дабы обеспечить административный контроль и лучшую собираемость налогов, совершенно не учитывая ни существующие структуры, ни интересы основной части жителей. Новое распределение земель происходило и в случае основания римлянами города, независимо от того, создавался ли город на основе уже существующего туземного поселения или строился заново. Так, например, произошло при создании Герунды во второй четверти I в. до н. э. Все это вело и к преобразованию территориально-политической системы. Политические события I в. до н. э. убыстрили происходившие изменения.

 

Движение Сертория

В I в. до н. э. Испания была вовлечена в гражданские войны, бушевавшие в Римской республике и приведшие в конце концов республику к гибели и замене ее империей. Когда во второй половине 80-х гг. в Италии разворачивалась борьба между марианцами и сулланцами, один из марианских вождей — Квинт Серторий, назначенный наместником Испании, туда удалился и стал готовиться к войне с Суллой. Однако в тот раз использовать Испанию как плацдарм для борьбы с правительством Рима Серторию не удалось. Он вскоре был выбит оттуда сулланцем Гаем Аннием Луском (Plut. Serv. 7) и был вынужден бежать в Африку. Но затем для него пришла пора взять реванш. В 80 г. до н. э. в очередной раз восстали против римской власти лузитаны, и они предложили Серторию командование ими. Серторий вернулся на Пиренейский полуостров и развернул военные действия, встав во главе испанцев (Plut. Sert. 10-11; Liv. Per. XC).

Карта 4. Испания во времена Сертория (по Шультену)

Для Сертория приглашение лузитан стало единственной возможностью продолжить борьбу с сулланским правительством. Испанцы уже давно выбирали себе патронов из числа хорошо известных им деятелей, в лучшую сторону отличающихся от других. Серторий был хорошо известен в Испании своими подвигами и воинским умением (Sal. Hist. I, fr.88; Plut. Sert. 3—4), а во время своего пребывания в Ближней Испании в качестве ее правителя своим поведением ярко выделялся среди серии провинциальных наместников. Когда туземцы попытались преградить ему путь в Пиренеях, он предпочел не прорываться силой, а откупиться от них. А затем, уже будучи правителем, Серторий снизил налог и стал размещать зимние квартиры воинов не в городах, как это было обычно и что, видимо, вызывало особое недовольство жителей, а в пригородах (Plut. Sert. 6).

Встав во главе местного населения и приведя с собой некоторое количество своих воинов, Серторий скоро стал господином значительной части Испании. К нему примкнули не только лузитаны, но и многие другие испанские племена, населявшие Ближнюю Испанию. Зимой 77—76 гг. до н. э. он получил мощное подкрепление. В Италии после смерти Суллы вспыхнуло антисулланское восстание под руководством Марка Эмилия Лепида. Оно было подавлено, и потерпевшее поражение антисулланское войско, насчитывавшее 20 тысяч пехотинцев и 1500 всадников, во главе с Марком Перперной прибыло в Испанию (Plut. Sert. 15; Liv. per. XCI). Это усилило армию Сертория, хотя и сделало ее более разнородной.

Серторий не ограничился военными действиями. Он стал организовывать свое государство, которое противопоставлял тому, в котором правили сулланцы. Сам Серторий возглавлял его в ранге проконсула (А. e. 1991, 1062; 2002, 78 а-b). Этот ранг Серторий явно получил еще до своего первого появления в Испании в качестве наместника. И хотя позже Сулла, став диктатором, несомненно, отнял у него проконсульство, Серторий, будучи непримиримым врагом Суллы и сулланцев, этого акта диктатора не признал и продолжал считать себя единственной законной властью в Испании. Плутарх (Sert. 22) сообщает, что из сенаторов, бежавших из Рима, Серторий организовал сенат. Едва ли в Испании собралось такое количество сенаторов, что можно было действительно организовать из них полномочный орган. Поэтому более прав Аппиан (Bel. civ. I, 108; Hisp. 101), отмечающий, что орган, который Серторием был высокомерно назван сенатом, состоял из его друзей. Вероятнее всего, речь идет не о личных, а о политических друзьях, то есть о приверженцах. Разумеется, Перперна, Фабий и другие сенаторы, прибывшие в Испанию, тоже были включены в этот сенат. В римской истории это был, пожалуй, первый случай создания в провинции органа, претендующего заменить правительство, находящееся в Риме.

Из числа своих сенаторов Серторий стал назначать преторов и квесторов, которые помогали ему, могли командовать отдельными армиями и управлять от имени полководца теми или иными территориями.

Серторий противопоставлял созданное им правительство тому, которое, по его мнению, незаконно находится в Риме, и считал свое правительство единственно законным. И в качестве такового оно теоретически распространяло свою юрисдикцию на всю территорию республики. Поэтому Серторий мог заключить договор с Митридатом, создав с ним союз для борьбы против общего врага — сулланского режима. Для римлян, находившихся и в Азии при дворе Митридата и у него на службе, и в Испании под начальством Сертория, эта была именно гражданская война, а не измена родине.

Римское правительство сразу же попыталось подавить движение Сертория. Еще сам Сулла отправил против него сначала Анния (Plut. Sert. 7), а после вторичного появления Сертория в Испании и его первых успехов — Квинта Цецилия Метелла (Арр. Bel. civ. 1, 108). Когда попытки подавить восстание оказались неудачными, уже после смерти Суллы в Испанию был направлен Гней Помпей, молодой, но к тому времени весьма прославившийся полководец, сын того Помпея Страбона, который даровал гражданство иберским всадникам. Поскольку оба консула отказались от поручения вести войну в Испании (Сiс. Phil. XI, 8, 18), он, не занимая до этого курульных должностей, был облеченен званием проконсула (Liv. per. XCI; Val. Max. VIII, 15, 8). Отправление в Ближнюю Испанию Помпея могло быть продиктовано не только надеждами на его полководческие качества, но и расчетом на те связи с фамилией Помпея, которые возникли в долине Ибера благодаря акту Помпея Страбона.

Правительство развернуло и определенную пропагандистскую кампанию, стремясь дискредитировать Сертория. Он, должно быть, был объявлен «врагом римского народа». На это намекает Флор (II, 10, 1), а Помпей в своем письме сенату ясно говорит о «врагах» (Sal. Hist. II, 98, 5—6). Правительство использовало договор, заключенный Серторием с Митридатом, чтобы всячески дискредитировать мятежного проконсула. Сенат объявил врагами государства фимбрианцев Люция Магия и Люция Фанния (Сiс. II Verr. II, 87), которые являлись непосредственными инициаторами этого договора (Арр. Mithr. 68). Цицерон (II Ver. V, 72; 146; 151) обвинял наместника Сицилии Верреса в том, что тот казнил римских граждан под предлогом, что те были беглыми солдатами Сертория. Характерно, что право Верреса казнить беглых серторианцев Цицерон не оспаривает, но лишь утверждает, что под этим предлогом тот казнил и грабил купцов и судовладельцев. Видимо, не только сам Серторий, но и все его сподвижники из числа римских эмигрантов были объявлены вне закона и тем самым лишены гражданских прав, в том числе права на апелляцию в случае смертного приговора. После окончания войны Метелл и Помпей получили триумф (Vel. Pat. II, 30; Flor. II, 10, 7), хотя за победы в гражданских войнах триумф не полагался. Ясно, что сенат, воспользовавшись тем, что значительная часть войск Сертория состояла из испанцев, счел эту войну не гражданской, а «внешней».

Сам Серторий видел себя, вероятно, в первую очередь римским полководцем. Он стремился опираться на римских эмигрантов и на свою армию. В свое время он прибыл в Испанию с очень небольшим отрядом. Но позже на Пиренейский полуостров прибыла армия Перперны. Сначала Перперна рассчитывал на самостоятельные действия против сулланцев, но его воины, узнав о походе Помпея, потребовали присоединения к Серторию (Plut. Sert. 15). По отношению к римским воинам Серторий выступал как полководец на основании проконсульского империя, врученного ему досулланским правительством при отправлении в Испанию. Ливии (per. XCVI) пишет, что после смерти Сертория imperium partium перешел к Перперне. Выражение imperium partium, вероятно, является не только метафорическим обозначением партийного лидерства, но и намекает на какое-то юридическое оформление.

Однако этой силы было мало для продолжительной войны. Не говоря уже о том, что в ходе многочисленных боев армия таяла, а надежды на римское пополнение были иллюзорны, надо отметить, что такая армия хороша для победного шествия. А Серторий не только одерживал победы, но и терпел поражения. В этих случаях особенно была нужна поддержка постоянного населения.

Во время своего первого пребывания в Испании в качестве наместника в 83—81 гг. до н. э. Серторий рассчитывал на поддержку италийских иммигрантов. По словам Плутарха (Sert. 6), с целью противодействия сулланским полководцам он вооружал находившихся в Испании римских поселенцев. Однако после того, как он встал во главе лузитан и кельтиберов, положение изменилось.

И сам Серторий, и его полководец Гиртулей не раз совершали походы в долину Бетиса, но удержаться там не смогли. Население этого региона явно было против них. Об этом, в частности, свидетельствуют почести, возданные Метеллу в Кордубе после одной из его побед (Plut. Sert. 22; Сiс. Arch. 10, 26). При всей преувеличенности почестей сами по себе они свидетельствуют о настроениях населения, а Кордуба была в то время центром всей этой долины и населена в значительной степени колонистами. По Цицерону (Balb. 17, 40), Гадес поставлял в Рим продовольствие во время Серторианской войны; но не имея собственной сельскохозяйственной территории, он это продовольствие явно получал из долины Бетиса. Южная Испания выступала против Сертория.

Серторию было важно укрепиться на восточном побережье: это давало бы ему плацдарм для похода в Италию и позволяло установить прямые морские связи с пиратами и Митридатом. Однако укрепиться там он так и не смог. Характерно поведение города Лаврона, который стоял на стороне Помпея и который Серторию пришлось брать штурмом, после чего город был сожжен (Plut. Sert. 18; Pomp. 18; Арр. Bel. civ. 1, 109). Главным своим портом Серторий сделал Дианий (Strabo III, 4, 6; Сiс. in Ver. 1, 34, 87), который ни до этого, ни после этого значительным центром этого региона не был. Видимо, ни на какой другой порт он рассчитывать не мог. Правда, около Тарракона Серторий вел одну из своих последних битв (Strabo III, 4, 10), но неизвестно, на чьей стороне выступал город и в чьих руках он в то время находился. Новый Карфаген в 76 г. до н. э. стал базой Меммия, легата Помпея, для его наступления на Сертория (Сiс. Balb. 5). На этом побережье только один крупный город не только встал на сторону Сертория, но и сопротивлялся Помпею и после гибели Сертория. Это — Валенция (Sal. Hist. II, fr. 98, 6; Flor. II, 10, 9). Но Валенция была в свое время основана Брутом для лузитан, сражавшихся под командованием Вириата и переселенных после убийства Вириата и разгрома лузитан на восток Испании (Liv. per. LV). Так что это исключение только подтверждает правило: в целом восточное побережье Испании, как и ее юг, было настроено антисерториански.

На первый взгляд это кажется парадоксом. Ведь основная часть колонистов, как уже говорилось, состояла не из римлян, а из италиков, причем многие из них бежали из Италии, спасаясь от репрессий Суллы. В самой Италии италики до конца поддерживали врагов Суллы, причем в политической борьбе Серторий в свое время поддерживал именно тех, кто был на стороне италиков (Plut. Sert. 4). Однако этот парадокс только кажущийся. Италики, поселившиеся в провинции, как об этом говорилось выше, занимали там привилегированное положение и мало чем отличались от римлян. Политика Сертория, направленная на привлечение местного населения, не могла их не испугать: они боялись потерять с таким трудом приобретенные привилегии. Поэтому римско-италийское население Пиренейского полуострова выступило против Сертория.

Совершенно иной была позиция лузитан, кельтиберов и части иберов, еще не подвергшихся романизации, обитающих преимущественно во внутренних и западных частях Пиренейского полуострова. Конечно, в некоторых случаях и там Серторию приходилось подчинять местное население силой, как это он сделал с живущими в пещерах харциатанами (Plut. Sert. 17). Но наиболее значительные народы и города туземной Испании пошли за ним. Туда, в Лузитанию и Кельтиберию, уходил Серторий в случае поражения, и там он черпал новые силы.

Лузитаны признали Сертория стратегом-автократором (Plut. Sert. 11). Это напоминает, как иберы провозгласили стратегом-автократором Гасдрубала (Diod. XXV, 12), что означало признание его своим верховным вождем. Аналогичным было, видимо, и положение Сертория у лузитан. Подобным было, вероятно, его положение и по отношению к другим испанцам. В отношениях же с кельтиберами прибавился еще один момент: Серторий выступал как их патрон, а они считали себя его клиентами. В качестве клиентов они повиновались его приказам, активно участвовали в его войнах, а тот по обычаю щедро давал им золото и серебро, снабжал их всем необходимым, исполнял их желания (Plut. Sert. 14). Значительная же часть испанцев еще и «посвятила» себя ему: они дали клятву умереть вместе с ним, не только шли не раздумывая за ним, но в случае необходимости спасали его с риском для своей жизни (Plut. Sert. 15). В глазах кельтиберов Серторий выступал наследником их старой родовой знати. Они питали почти мистическую веру в этого человека и видели знак особого покровительства ему небесных сил в той белой лани, которая его всюду сопровождала (Plut. Sert. 11; Арр. Hisp. 100): культ оленя, лани был широко распространен в Испании.

Плутарх (Sert. 11) пишет, что большинство испанцев последовало за Серторием из-за его мягкости и решительности. Эти качества Серторий проявил уже раньше. И во время войны с Метеллом и Помпеем он продолжал ту же политику. Так, зазимовав в конце 77 г. до н. э. в долине Ибера, он создал зимние квартиры не в городе Кастра Элия, а за этим городом. И даже взяв штурмом Контребию, Серторий наложил на нее лишь умеренную контрибуцию (Liv. XCI).

Ливий (XCI) называет общины и народы, поддерживавшие Сертория, союзными ему (socii). Вероятно, можно говорить об оформленном союзе между Серторием, патроном и верховным вождем, и местными общинами. Зимой во время перерыва в военных действиях Серторий собирал съезды таких общин (conventa), на которых рассказывал о своих делах, давал распоряжения относительно подготовки к новым военным действиям, собирал подати. Союзные общины были обязаны поставлять войско, оружие и подати (которые, по-видимому, были меньше обычных). Полководец взамен благодарил их за труды, раздавал награды и убеждал и побуждал собравшихся убеждать других, сколь важна для Испании победа его партии (Liv. XCI). В необходимых случаях он оставлял в некоторых городах свои гарнизоны, как в Контребии, и брал заложников (Liv. XCI).

Своей столицей Сеторий избрал Оску (иберский Больскан). Этот выбор был не случаен. Оска была расположена в еще сравнительно мало романизованной области, поддерживавшей Сертория, и в то же время вблизи основного театра военных действий на востоке и северо-востоке страны. Если бы представилась возможность, оттуда легко было начать поход в Италию. Кроме того, этот город был важным экономическим центром. В нем уже давно активно действовал монетный двор, и оскские (больсканские) денарии с местными легендами широко распространялись во всей восточной части Ближней Испании, составляя большинство в находимых монетных кладах. Этот монетный двор был использован и Серторием. Он выпускал значительное количество монет. И в настоящее время большинство иберских и кельтиберских монет, найденных в Испании, в том числе оскских, относится именно к 70-м гг. до н. э. Монеты, выпускаемые Серторием, были не римского типа, а местного. Следовательно, предназначены они были для внутреннего употребления и, вероятно, служили средством расплаты с местным населением. Количество находимых монет может говорить о том, что Серторий предпочитал не просто забирать у туземцев то, что ему необходимо для войны, а покупать это. И это обстоятельство дополняет картину его отношений с местным населением.

В Оске Серторий устроил школу для детей местной знати, которым он давал римское образование. В самом образовании и даже в одежде детей, которых он одел в тоги, окаймленные пурпуром, присутствовала изрядная доля демагогии, тем более что дети ему служили и заложниками (Plut. Sert. 14). Но и в этом случае школу надо рассматривать в общем свете «испанской политики» Сертория: он как бы показывал местной аристократии те возможности, какие она будет иметь в случае его победы. Не исключено, что он и серьезно рассчитывал сделать в будущем из этих юношей свою опору в провинции.

Использовал Серторий и гражданскую политику. Он, несомненно, давал римское гражданство своим наиболее отличившимся воинам, и наличие в Испании Серториев (например, CIL II, 254; 3744; 3752а; 3744; 4970, 477—478) свидетельствует о том, что и римские власти в конце концов признали эти акты мятежного полководца. Возможно, это было сделано тем же законом Плавтия, которым объявлялась амнистия серторианцам (Suet. Iul. 5). Среди воинов Сертория Плутарх (Sert. 12) отмечает 2600 человек, которых тот называл римлянами, и, следовательно, они — не настоящие римляне. Возможно, это были люди, в том числе испанцы, а может быть, только испанцы, которым Серторий даровал римское гражданство.

Итак, можно говорить, что держава Сертория имела двойственный характер. С одной стороны, это была легальная, с его точки зрения, власть, оказавшаяся в изгнании, и в качестве таковой действующая, в том числе и в сфере внешней политики, опираясь на двадцатитысячное римское войско. С другой — это был союз испанских общин, главой которого выступал Серторий и со значительной частью которого он был связан еще и клиентско-патронскими отношениями. Обе части державы скреплялись личностью самого Сертория. Для него лично главным, пожалуй, было положение во главе римской эмигрантской общины, а союз испанских общин — лишь орудием в борьбе. Он не только не допускал никого из местной знати в сенат, но, даже собирая из местных воинов армию на римский манер, во главе ее ставил исключительно римских командиров (Plut. Sert. 22). Но обойтись без своих местных союзников Серторий не мог и поэтому был вынужден идти им на значительные уступки.

Такая двойственность определила в конечном счете непрочность созданного Серторием государства. С затяжкой войны противоречия между римлянами и испанцами становились все более явными. Плутарх (Sert. 25) рассказывает, что тайные враги Сертория в его окружении ожесточали «варваров», налагая на них якобы по приказанию Сертория суровые кары и высокие подати, что привело к восстаниям и смутам, а Серторий в ответ обрушился на испанцев, казня, в частности, мальчиков из школы в Оске. Конечно, исключить намеренно вредные действия серторианских магистратов нельзя, но главное, видимо, в другом. Долгая война потребовала максимального напряжения всех сил и средств, в том числе и увеличения податей. Это вызвало недовольство испанцев и соответственно ответные действия Сертория.

Нарастали противоречия и в римском лагере. Их выражением стал заговор против Сертория, организованный Перперной. Перперна принадлежал к знатному роду: Веллей Патеркул (II, 30) говорит, что он был более знатен родом, чем душой. Его дед и отец были консулами, а сам он — претором. К нобилитету относились и некоторые другие заговорщики, такие как сенатор Люций Фабий Испанский или Люций Антоний (Sal. Hist. Ill, fr. 83), увлекшие за собой и некоторых других римлян. Антисулланская коалиция никогда не была единой, в ней четко различались два крыла: аристократическое и антиаристократическое; оба крыла объединялись в борьбе против общего врага, но подспудно существующие противоречия время от времени вырывались наружу. Да и внутри этих крыльев существовали различные группировки. Одну из таких группировок возглавлял Серторий. В 80-х гг. Серторий выступил против аристократических лидеров антисулланской коалиции и, покинув Италию, удалился для самостоятельных действий на Пиренейский полуостров (Арр. Bel. civ. 1, 86). В конце 70-х гг. бежавшие в Испанию аристократы, вынужденные подчиниться Серторию, задумали ликвидировать своего незнатного «императора». Заговор удался, и, вероятнее всего, в 73 г. до н. э. Серторий был убит.

Фигура Сертория по существу была единственным, что соединяло два лагеря, воюющих против правительственных войск. С гибелью Сертория это связующее звено исчезло и единство распалось (Plut. Sert. 27). Кельтиберы были связаны с Серторием клиентскими отношениями и не имели никаких обязательств по отношению к Перперне; более того, они должны были возненавидеть его за убийство их патрона. Лузитаны, сделавшие Сертория своим стратегом-автократором, отказались подчиняться его преемнику (Арр. Bel. civ. 1, 114). Даже в римском эмигрантском войске убийство Сертория вызвало недовольство. Перперне удалось успокоить армию, но без поддержки испанцев она была обречена на поражение (Арр. Bel. civ. I, 114—115). После разгрома армии Перперны и гибели самого предводителя Помпей, делая шаг к примирению с антисулланцами, помиловал воевавших с ним римских эмигрантов и дал им надежду на спасение (Сiс. II Ver. V, 153). Потерпели поражение и испанские общины, после гибели Сертория еще сопротивлявшиеся римским войскам (Flor. II, 10, 9). Основные силы испанцев были разгромлены Люцием Афранием, которого Помпей оставил во главе армии после своего возвращения в Италию. По-видимому, отзвуками Серторианской войны были военные действия, которые вел против лузитан Цезарь, будучи в 61—60 гг. до н. э. пропретором Дальней Испании (Plut. Caes. 11—12; Suet. Iul. 18). Другими отзвуками были, видимо, события, связанные уже с более поздними гражданскими войнами в Римской республике.

Движение Сертория было одновременно и эпизодом гражданских войн в Риме, и освободительным движением еще не романизованной или мало романизованной Испании против Рима. Поэтому оно стало актом и общеримской, и испанской истории. В чрезвычайных обстоятельствах Серторий создал свое государство нового типа, во многом предвещавшее более позднюю бюрократизацию римского государственного аппарата. В Испании под руководством Сертория возник союз общин, охвативший почти всю нероманизованную зону Пиренейского полуострова, и это стало новым этапом в политической истории страны. Участвуя под руководством Сертория в римской гражданской войне, испанцы ввязывались в политическую жизнь Рима. В серторианской армии они были организованы на римский манер (Plut. Sert. 14). Хотя опыт со школой в Оске окончился трагически, сам факт привлечения испанской аристократии к римской жизни был многозначительным и позже повторен. Серторий раздавал в ряде случае римское гражданство, делая это, видимо, в большем масштабе, чем римские полководцы до него, и это было позже признано римским правительством. В 70 или 69 г. до н. э. по инициативе народного трибуна Плавтия, за спиной которого явно стоял сам Помпей, был принят закон, амнистировавший участников восстаний Лепида, бежавших к Серторию, и самого Сертория (Suet. Iul. 5; Cas. Dio XLIV, 47, 4). Этим была в значительной степени подведена черта под Серторианской войной.

Что касается Испании, то движение Сертория стало значительным этапом ее романизации. Важным фактом явилось то, что не только Серторий, но и Помпей ради привлечения к себе местного населения давали тем или иным его представителям римское гражданство, которое было утверждено специальным законом Гелия — Корнелия в 72 г. до н. э. (Сiс. Pro Balbo 19, 32). Во время военных действий и после них были разрушены одни города, как, например, Лаврон, но зато возникли другие, как, например, Герунда. Новые города создавались уже сразу по римской системе. И это тоже увеличивало степень романизации Испании. После поражения Сертория исчезают монеты с иберскими легендами, которые заменяются латинскими, а сами монеты отныне выпускаются уже по римскому стандарту. В общинах исчезают также местные магистраты, и управление принимает римский вид. Такая унификация ясно свидетельствует о еще более значительном включении местного населения в римскую административную и экономическую систему.

 

Цезарь в Испании

В 54 г. до н. э. Помпей, только что отбывший свое второе консульство, был назначен проконсулом обеих испанских провинций. Однако он остался в Риме, а в Испанию послал своих легатов, которые от его имени управляли провинциями и командовали стоявшими там войсками. Афраний находился в Ближней Испании, Петрей — в той части Дальней Испании, которая при империи станет провинцией Лузитанией, а Варрон — в будущей Бетике (Арр. Bel. civ. II, 18; Plut. Pomp. 52; Caes. 28; Liv. per. CV; Vel. Pat. II, 48, 1). Когда в 49 г. до н. э. началась новая гражданская война и Помпей с основными силами перебрался на Балканский полуостров, Цезарь, занявший Рим, не решился преследовать соперника, оставив в тылу помпеянские войска. Поэтому сначала он отправился в Испанию. Афраний и Петрей соединили свои войска, но Цезарь, умело маневрируя, сумел свести на нет их преимущество. Местные жители поддержали Цезаря, и в битве при Илерде помпеянцы были разбиты (Caes. Bel. civ. I, 39-55; 59-87; Арр. Hisp. II, 42-43; Suet. Iul. 34). Третий легат Помпея Варрон, увидя враждебность местного населения, без боя капитулировал (Caes. Bel. civ. II, 17; 19—20).

После этих побед Цезарь мог считать «испанский вопрос» решенным: теперь стоявшие там легионы не могли ударить ему в тыл в разгар решающей схватки с Помпеем. Однако вскоре этот «вопрос» неожиданно возник вновь, причем местом действия стала та часть Испании, которую Цезарь считал наиболее для себя безопасной, — будущая Бетика. Непосредственным виновником этого стал цезаревский наместник Дальней Испании Квинт Кассий. Сравнительно недавно он был квестором Помпея в Дальней Испании (Сiс. Att. VI, 6, 4), но, возвратившись из Испании и став народным трибуном, выступил решительным сторонником Цезаря и врагом Помпея. Его бегство вместе с Марком Антонием из Рима к Цезарю стало для последнего предлогом к началу гражданской войны. С ее началом он принял участие в военных действиях, командуя, по-видимому, отдельным отрядом, с которым захватил Анкону, но был оттуда затем выбит (Сiс. Att. VII, 18, 2). Когда Цезарь занял Рим, Кассий и Антоний созвали заседание сената, на котором Цезарь выступил с речью (Cas. Dio XLI, 15, 2). А затем Кассий отправился с Цезарем в Испанию. После битвы при Илерде, еще не зная, каким будет поведение Варрона, да и провинциальных общин тоже, Цезарь направил Кассия с двумя легионами в Дальнюю Испанию (Caes. Bel. civ. II, 19, 1). Подчинив Дальнюю Испанию, Цезарь назначил Кассия наместником этой провинции (Caes. Bel. civ. II, 21; Cas. Dio XLI, 24, 2) в ранге пропретора, причем раньше Кассий претором не был. Назначая его наместником, Цезарь явно рассчитывал на то, что Кассий уже был известен тамошним жителям по своей прошлой должности. Правда, Цезарь не учел, что эта известность была скорее негативна, ибо Кассий с того времени ненавидел эту провинцию, а провинция платила ему взаимной ненавистью, ярким проявлением которой было покушение и ранение квестора (Bel. Alex. 48, 1). Кассия даже пытались привлечь к суду за злоупотребления в провинции (Сiс. Att. V, 20, 8), хотя судя по всему, суд так и не состоялся. Цезарь понимал, что положение в Дальней Испании все же не столь прочно, как ему хотелось бы, и он оставил Кассию четыре легиона, к которым сам Кассий добавил еще один, набранный в провинции (Caes. Bel. Civ. II, 19, 1; 21, 3; Bel. Alex. 50, 3). Были в распоряжении Кассия и другие силы (Bel. Alex. 50, 3; 53, 1), так что всего под его командованием находилось не менее 30000 воинов. Это явно свидетельствует о напряженности положения в провинции.

Рис. 18. Юлий Цезарь

Вскоре после вступления в должность Кассий принял ряд мер по стабилизации положения в Дальней Испании. Среди этих мер очень важной стала новая война с лузитанами (Bel. Alex. 48, 2). В результате этой войны Кассий сумел приобрести значительные средства для платы своим воинам и награждения своих сторонников среди населения провинции. Средств этих, однако, оказалось недостаточно, и наместник снова обрушил на провинцию значительные поборы (Bel. Alex. 50, 3; 51, 1—2). Это вызвало недовольство провинциалов, и в их среде возник заговор с целью убийства Кассия. Слухи о присвоении Кассием по крайней мере части собранных денег еще более подогревали возмущение провинциалов. Заговор возник в высших кругах провинциального общества, притом в высшей степени романизованных.

Заговор оказался неудачным: Кассий был ранен, но не убит. Заговорщики были арестованы и казнены, кроме тех, кто сумел откупиться, но это не облегчило положения Кассия. Даже узнав о неудаче убийства наместника, воины Туземного легиона не отказались от выступления против него. II легион сначала последовал вслед за другими, подчинившись Кассию, но затем все же примкнул к Туземному. Через некоторое время II и V легионы тоже присоединились к восстанию. Во главе восстания встал Тит Торий из Италики (Bel. Alex. 57, 3; 58, 1). Торий заявил, что он намерен вернуть провинцию Помпею, солдаты написали на щитах имя Помпея, и конвент кордубцев, который Цезарь еще недавно столь горячо благодарил за помощь, присоединился к восставшим. Касий направил в Кордубу Марка Клавдия Марцелла Эзернина, но тот не только перешел на сторону восстания, но и возглавил его. Правда, при этом он сумел уговорить солдат, чтобы они сняли имя Помпея со щитов, дабы показать, что они воюют не с Цезарем, а только с Кассием, недовольные его произволом (Bel. Alex. 54—59; Cas. Dio XLII, 15, 2-5).

В Дальней Испании сложилось уникальное для того времени положение: помпеянцы и значительная часть цезарианцев объединилась против цезаревского наместника и его войск. Марцелл, по-видимому, преследовал свои личные цели. Но достичь их он мог только при поддержке как стоявшей в провинции армии, так и самих провинциалов. Отсюда и его странная позиция: он и возглавляет антицезарианское выступление воинов и провинциалов, и стремится показать свою лояльность по отношению к Цезарю. Да и дальнейшее поведение Марцелла было весьма нерешительным, хотя перевес сил был на стороне Марцелла. Если верить Диону Кассию (XLII, 16, 1), то последний именно из-за стремления в любом случае оказаться на стороне победителя не выступил на решительную борьбу с Кассием. В «Александрийской войне» (61) Марцелл действует более активно, но и из ее текста видно, что решительного сражения он всячески избегал.

Положение, однако, было таково, что одними своими силами справиться с мятежом Кассий не мог, и он призвал себе на помощь мавританского царя Богуда (Bel. Alex. 62, 1). Военные действия сконцентрировались около Улии. При всей вялости военных действий перевес все же был на стороне Марцелла, который фактически осадил Улию и находившиеся там войска Кассия. Раскол в цезарианском лагере и объединение части цезарианцев с помпеянцами, а тем более успехи неожиданно возникшей коалиции создавали серьезную угрозу делу Цезаря. Хотя Помпей был уже разгромлен при Фарсале, противники Цезаря собирались в Африке в непосредственной близости к Испании, в то время как сам Цезарь застрял в Александрии. Возникала реальная угроза объединения на западе и в центре Средиземноморья всех антицезаревских сил, включая мятежную Испанию. Необходимо было принимать решительные меры. В то же время цезарианцы явно надеялись предотвратить превращение Дальней Испании в еще один театр военных действий. Решение этой сложной задачи выпало наместнику Ближней Испании Марку Эмилию Лепиду, сыну того Лепида, который когда-то восстал против сулланского режима и оставшиеся воины которого во главе с Перперной перебрались в Испанию.

Лепид прибыл под Улию с довольно большим войском из тридцати пяти когорт, конницей и вспомогательными отрядами. Прибыв на место, он фактически встал на сторону Марцелла. Вероятно, Лепид понял, что большая часть провинциалов поддерживает Марцелла, а не Кассия, и выступление в поддержку последнего означало бы начало ожесточенной войны, которая в то время в планы Цезаря и цезарианцев, как об этом только что говорилось, не входила. Кассий еще пытался натравить Лепида на Марцелла, обвиняя его в мятеже (Cas. Dio XLII, 16, 2), но, по-видимому, неудачно. Формально Марцелл, конечно же, был гораздо более виноват перед делом Цезаря, чем Кассий, но Лепид явно учитывал реальное положение и не пошел на поводу у пропретора. В конце концов был достигнут компромисс: военные действия прекращены, Лепид и Марцелл вместе отправились в Кордубу, а Кассий, сохранив все свои богатства, в том числе награбленные в провинции, получил свободный путь для отступления (Bel. Alex. 61—64).

Однако пока Кассий находился в Испании, положение там оставалось далеко не стабильным. В его распоряжении оставались еще легионы и конница (Bel. Alex. 64, 2), явно не собирался разоружаться Марцелл, с которым фактически соединил свои силы Лепид. В Африке Катон настойчиво советовал Гнею Помпею младшему пойти по стопам отца и использовать его клиентелу для восстановления республики (Bel. Afr. 22). В этих условиях стабилизировать положение в Дальней Испании и не допустить ее присоединения к помпеянцам можно было только удалением Кассия. И Цезарь направил ему на смену Г. Требония. Цицерон (Fam. XV, 21, 2) пишет, что тот был послан в Испанию внезапно. Видимо, Цезаря вынудила сделать это острая необходимость. Кассий все-таки еще не хотел признать свое поражение и даже пытался оказать сопротивление Требонию, заявив, что он не доверяет ни Лепиду, ни Марцеллу, ни Требонию (Bel. Alex. 64, 2). Однако соотношение сил было таково, что сделать это он мог только при поддержке Богуда, а тот ему в этой поддержке отказал (Liv. fr. 39). Кассий был вынужден смириться. Он отправился в Малаку, а оттуда, несмотря на зимнее время, отплыл в Италию, но в устье Ибера был застигнут бурей и погиб (Bel. Alex. 64, 2—3; Cas. Dio XLII, 16, 2). Только после этого положение в Дальней Испании более или менее стабилизировалось (Cas. Dio XLHI, 29, 1). Марцелл, как кажется, тоже впал в немилость у Цезаря. С уходом с политической сцены двух противников Цезарь мог считать испанский вопрос снова урегулированным.

Последующие события показали, что Цезарь снова ошибся. Они привели к укреплению позиций помпеянцев. По словам автора «Африканской войны» (22), Катон, как уже упоминалось, призвал старшего сына Помпея отправиться к отцовским клиентам, чтобы потребовать от них помощи. В ответ на это Помпей младший попытался было сначала напасть на царство Богуда, который, как было сказано выше, находился в Испании, а затем, потерпев неудачу, высадился на Балеарских островах (Bel. Air. 23). Эта высадка явно была частью плана помпеянцев и республиканцев, которые, как сообщает Дион Кассий (XLH, 56, 4—5), стремились использовать восстание в Испании для начала нового похода на Рим. Видимо, как сравнительно недавно Сертория, так теперь лидеров антицезарианской коалиции вдохновлял пример италийских походов Ганнибала и Гасдрубала. Такой план, если верить Диону Кассию, возник еще до кажущегося умиротворения Испании. А то, что это умиротворение было действительно лишь кажущимся, стало ясно из обращения к Сципиону, который тогда возглавлял помпеянские силы в Африке, тех воинов, которые еще недавно выступали против Квинта Кассия (Cas. Dio XLHI, 29, 2). Помпей младший укрепился на Балеарских островах, но сопротивление Эбеса задержало его, и, не дожидаясь прибытия Помпея, находившиеся в Южной Испании воины восстали и изгнали из провинции Требония (Cas. Dio XLHI, 29, 3). Это восстание воинов произошло уже после битвы при Тапсе. Дион Кассий говорит, что восставшие воины присоединились (προστησαμενοι) к всадникам Титу Квинкцию Скапуле и Квинту Апонию. Это позволяет говорить, что антицезарианское выступление этих всадников началось еще до солдатского мятежа. Солдатское же восстание послужило детонатором к общему выступлению этой части Дальней Испании против Цезаря. Дион Кассий говорит, что солдаты побудили к отпадению весь народ Бетики (το εϑνος το Βαιτιϰον παν). Это — несомненное преувеличение, ибо известно, что на стороне Цезаря остался город Улия, а может быть, и некоторые другие общины этого региона (Bel. Hisp. 1, 5; Cas. Dio XLIII, 31, 4). И все же огромное большинство общин этой части Дальней Испании выступили против Цезаря. Цицерон (Fam. VI, 18, 2) в январе 45 г., ссылаясь на собственное письмо Цезаря, пишет, что у помпеянцев в Испании было одиннадцать легионов. Такого количества войск у Помпея младшего и бежавших в Испанию после Тапса помпеянцев явно не было. Следовательно, их войско увеличилось за счет испанцев. Можно говорить, что антицезарианское восстание действительно охватило значительную часть будущей Бетики.

По-видимому, уход Кассия и назначение Требония не успокоили жителей этого региона. Центром выступления была Кордуба, и можно говорить, что наиболее романизованная часть Южной Испании примкнула к помпеянцам. На их стороне оказались и лузитане, т. е. жители наименее романизованной части провинции. Недаром против них совершал поход Кассий, а во время последней кампании Цезаря они даже после Мунды оставались верными помпеянскому делу (Bel. Hisp. 35—36). Зато испано-финикийские города оказались на стороне Цезаря. Уже упоминалось об Эбесе на Питиуссе. На материке Помпею пришлось осаждать Новый Карфаген (Cas. Dio XLIII, 30, 1). Несколько раньше именно в Малаку прибыл Квинт Кассий, прежде чем покинуть Испанию вовсе (Bel. Alex. 64, 2), что можно рассматривать как свидетельство сохранения этим городом верности цезаревскому наместнику. Позже Гадес явится базой цезаревского флота (Bel. Hisp. 37, 2), а еще позже Сексту Помпею пришлось завоевывать Барию (Сiс. Fam. XVI, 4, 2). Можно говорить, что общая гражданская война в Римской республике сопровождалась малой гражданской войной в Южной Испании. И на позиции сторон, вероятнее всего, оказывали влияние старые противоречия, далеко еще не изжитые к середине I в. до н. э. Поведение Квинта Кассия едва ли очень уж отличалось от поведения других римских наместников, но в условиях политической нестабильности могло послужить детонатором выступления провинциалов, которое оказалось столь грозным, что успокоение Испании стало делом трудным и долгим, завершившись лишь через много лет после гибели самого Цезаря.

В 46 г. до н. э. младший сын погибшего к этому времени Помпея Секст направился в Испанию, и жители ее юга, возглавляемые богатым кордубским рабовладельцем Скапулой, поддержали его. Потерпев поражение в Африке, в Испанию с остатками помпеянских войск вскоре прибыл и старший сын Помпея Гней, который и возглавил все антицезаревские силы. Большинство городов нижней и средней долины Бетиса поддержало помпеянцев. Это обстоятельство сделало для Цезаря особенно трудной кампанию 46—45 гг. дон. э. С большими усилиями 17 марта 45 г. около Мунды Цезарь сумел одержать победу. Гней Помпей был ранен, бежал и во время бегства был убит. Скапула покончил с собой. Секст Помпей пытался организовать оборону Кордубы, но неудачно, и отступил в горы Ближней Испании (Bel. Hisp.; Vel. Pat. II, 55; Plut. Caes. 56; App. Bel. civ. II. 103; Лог. II, 13; Cas. Dio XLIII, 28-41).

Деятельность Цезаря стала переломным моментом в истории Испании и ее романизации. Поступки Цезаря в качестве квестора, а затем пропретора Дальней Испании практически не отличались от активности других магистратов и промагистратов. Своими действиями в пользу провинциалов он сумел приобрести довольно значительную клиентуру. Во всяком случае он сам утверждал, что принял под свое покровительство провинцию и всячески защищал ее дела в сенате (Bel. Hisp. 42). Но эти действия не выходили за обычные рамки.

Положение изменилось во время войн с помпеянцами и сразу после них. В ходе этих войн Цезарь уже совершенно самостоятельно, без оглядки на сенат или народ, вел провинциальную политику, и это сразу же сказалось и на положении в Испании. После сдачи Варрона Цезарь собрал на сходку в Кордубе не только римских граждан, но и испанцев, т. е. провинциалов, гражданства не имеющих, и гадитан, находившихся на положении федератов (Caes. Bel. civ. II, 21). Вероятно, в том же году, но несколько позже кордубской сходки он предоставил статус муниципия Гадесу. Скорее всего, это произошло во время пребывания диктатора в этом городе. Правда, муниципальный статус был, по-видимому, утвержден только в 27 г. до н. э., но это не меняет значения самого факта. Этот шаг Цезаря был принципиально новым: впервые не отдельные испанцы, а целый город получил римское гражданство. До этого в Испании создавались колонии, куда переселялись выходцы с Апеннинского полуострова, теперь же в состав римских граждан включались все граждане провинциального города.

И с этого времени число муниципиев в Испании стало возрастать. Уже сам Цезарь (или кто-либо из его преемников, но по его завещанию) сделал муниципием другой испано-финикийский город — Секси. Вероятнее всего, Цезарь дал муниципальный статус Кастулону. В 45 г. до н. э. Цезарь предоставил титул «почетной» колонии Новому Карфагену. По-видимому, уже Цезарь 27 городов Южной Испании сделал латинскими муниципиями, что открывало их местной знати путь к римскому гражданству. Если считать Римскую республику государством полиса Рима, стоявшего во главе обширной державы, а Римскую империю — общесредиземноморским государством со столицей в Риме, то путь Испании в империю начался при Цезаре. При Цезаре выходцы из Испании стали проникать и в «верхи» римского общества. Речь идет о всаднике из Гадеса Л. Корнелии Бальбе. Он получил гражданство задолго до этого, но особенно выдвинулся именно при Цезаре: он вошел в ближайшее окружение диктатора и одно время вместе с Оппием в отсутствие Цезаря даже играл роль его полномочного регента, хотя и не занимал никакой официальной должности.

В 45 г. до н. э. во время войны с сыновьями Помпея и вскоре после нее Цезарь, наказывая города, вставшие на сторону его противников, вывел туда ряд колоний, отнимая у прежних жителей, по крайней мере, часть земли. До Цезаря в будущей Бетике были созданы, вероятно, только две официальные колонии — Картея и Кордуба, а при Цезаре по меньшей мере четыре. Цезарь поощрял переселение в провинции, в том числе в Испанию, пролетариев и ветеранов. Все это не только увеличивало римско-италийский элемент в населении особенно Бетики, но и создавало там качественно новую ситуацию доминирования иммигрантов если не по численности, то по реальному значению. Если до Цезаря, по-видимому, преобладала неофициальная иммиграция из Италии, то при Цезаре она приобрела совершенно официальный характер.

15 марта 44 г. до н. э. Цезарь был убит. Убийство застало диктатора в момент подготовки и начала реализации новых и весьма обширных планов. И преемники убитого продолжали их осуществление. Так, в том же 44 г. была выведена колония Урсон (Юлия Генетива) «по приказу Г. Цезаря диктатора и по закону Антония» (CIL II, 5439, 104).

 

Испания после смерти Цезаря

17 марта 45 г. до н. э. в битве при Мунде Цезарь наголову разгромил помпеянскую армию. После этого сражения вооруженной оппозиции Цезарю реально не существовало. Цезарь настолько осмелел (или, может быть, обнаглел), что отпраздновал триумф за победу над согражданами. Гражданская война отныне считалась полностью законченной. Однако почти ровно через год (без двух дней) Цезарь был убит, и вскоре начался новый тур гражданских войн, который привел Римскую республику к окончательной гибели. Основные события этого тура происходили в центре и на востоке Средиземноморья. Но и Запад не остался полностью в стороне от этих войн. В Испании военные действия были связаны прежде всего с деятельностью Секста Помпея.

В битве при Мунде Секст Помпей не участвовал. Он возглавлял помпеянский гарнизон в Кордубе (Bel. Hisp. 3, 4; Cas. Dio XLIII, 32, 4). Узнав о поражении и понимая, что защитить город своими небольшими силами даже с помощью горожан он не в состоянии, Секст после неудачной попытки вооружить рабов посоветовал кордубцам самим договариваться с победителем, а сам с небольшим отрядом ушел в горы (Bel. Hisp. 32, 4—5; Cas. Dio XLIII, 39, 1). В Дальней Испании он не задержался, а предпочел уйти в Ближнюю Испанию, где у его отца еще со времени войны с Серторием имелась довольно обширная клиентела. Там он начал собирать свои силы.

Вначале Цезарь не обратил никакого внимания на Секста (Арр. IV, 83). Действительно, тот был еще довольно молодой человек, главное, почти без военного опыта. Ему было в то время от 21 до 23 лет. К началу гражданской войны в военную службу он еще не вступал, а находился вместе со своей мачехой Корнелией на Лесбосе. Там их навестил отец, и они сопровождали его в последнем плавании в Египет. Там Секст и Корнелия стали свидетелями предательского убийства отца и мужа. Египтяне пытались захватить и их корабль, но, пользуясь благоприятным ветром, они сумели уйти от преследования и направиться в Африку. Об участии Секста в африканской кампании ничего определенного не известно; во всяком случае в первых рядах помпеянцев он не был. После поражения Секст, как и другие выжившие помпеянцы, перебрался в Испанию, где встал под знамена своего старшего брата Гнея (Cas. Dio XLIII, 30, 4). Гней явно не обольщался насчет военных талантов брата. Он направил его в Кордубу для защиты этого города. С одной стороны, этот город был для помпеянцев очень важен, и тот факт, что его гарнизон возглавлял Секст, гарантировало от его перехода на сторону Цезаря. Но с другой — это поручение исключало Секста из рядов непосредственно действующей армии. Да и в самой Кордубе гораздо большим авторитетом, чем младший сын Помпея, видимо, пользовался местный богач Скапула, бывший инициатором и главой антицезаревского восстания. Характерно, что Цезарь, направив после Мунды специальный отряд на поиски и убийство Гнея, и не подумал послать подобный отряд в погоню за Секстом. Однако скоро он понял, что ошибся: молодой Секст сумел проявить себя и как довольно способный военный командир, и как политик.

Секст и не подумал просто отсиживаться. Он нашел поддержку на северо-востоке Пиренейского полуострова (Cas. Dio XLV, 10, 1) и занялся там собиранием всех сил, способных противостоять Цезарю. Поддержка местного населения позволила ему иметь довольно безопасную базу. Из числа аборигенов он набрал какое-то войско и начал вести с ним по существу партизанскую войну против цезарианцев. К нему действительно скоро стали собираться противники Цезаря; даже из Африки прибыл местный царек Арабион (Арр. IV, 83), в свое время лишенный трона Цезарем. Секст располагал и довольно значительными средствами, которые позволяли ему даже чеканить собственную монету. Эта чеканка служила Сексту не только для платы его сторонникам, но и для пропаганды, как это обычно было. Главным лозунгом Секста, отразившимся и на его монетах, было pietas. Как известно, «благочестие» было одним из базовых понятий в римской системе ценностей. Недаром позже оно наряду с доблестью, милосердием и справедливостью входит в четверку качеств, характеризующих идеального правителя (ср.: R. g. 34). В первую очередь благочестие подразумевало исполнение человеком своего долга перед богами, но также и перед умершими предками. Цицерон (de leg. II, 26) даже разделяет понятия долга перед богами и перед родителями: справедливость по отношению к богам — это религия, а по отношению к родителям — благочестие. Уже Гней младший, выбирая «благочестие» своим паролем перед битвой при Мунде (Арр. II, 104), подчеркивал этим свое преклонение перед памятью отца. Тот же смысл вкладывал в это понятие и Секст, который к образу отца прибавил и образ погибшего брата. На его монетах появляется фигура Благочестия с пальмовой ветвью в правой руке и скипетром в левой, что подчеркивает победу благочестивого полководца и власть благочестия в результате этой победы. На монетах Секст изображал отца, а лицам двуликого Януса были приданы черты отца и брата. Секст принял также и гордое имя Великий, именуя себя Секстом Помпеем Магном, а несколько позже Секстом Магном Пием, подчеркивая свою неразрывную связь с отцом и братом, а иногда даже использовал Магн как praenomen, акцентируя свою личную причастность к величию отца. Именно на этом аспекте деятельности и пропаганды Секста акцентируют внимание исследователи.

Однако именно в I в. до н. э. pietas приобретает и более широкое значение: исполнение долга перед родиной. Цицерон (rep. VI, 16) говорит, что долг перед отечеством выше долга перед семьей. Впрочем, эти два аспекта pietas были тесно связаны друг с другом, ибо, по словам того же Цицерона (de leg. III, 90), для государства было важно, чтобы граждане исполняли свой долг перед родителями, даже если те совершали нечестивые поступки. По-видимому, Секст, как ранее и его брат, вкладывал в понятие «благочестие» как семейное, так и политическое содержание. Для них борьба с Цезарем являлась прямым продолжением всей войны, начатой переходом Цезаря через Рубикон в январе 49 г. до н. э. Помпеянцы и их союзники рассматривали этот переход как нечестие, как нарушение гарантированных богами установлений Римской республики (что, впрочем, было недалеко от истины), так что выбор лозунга должен был наглядно противопоставить богобоязненное войско помпеянцев армии клятвопреступника Цезаря.

Наконец, стоит обратить внимание еще на один аспект этого понятия. В трактате «О природе богов» (1, 116) Цицерон после указания на то, что pietas есть справедливость по отношению к богам, говорит, что если человек не общался с богом, то и бог не имеет с ним никакого правового отношения (ius), т. е. исходя из принципа do ut des, бог не может рассчитывать на благочестие человека, если сам ничего этому человеку не дал. И выдвигая pietas как лозунг борьбы, сыновья Помпея подчеркивали не только свое благочестие, но и поддержку богов. Как известно, в последние десятилетия республики ее видные политические деятели, прежде всего претенденты на власть, утверждали свою особую связь с тем или иным божеством. Особенно широко пользовался этим Цезарь. Возводя свой род непосредственно к Венере, он сделал эту богиню своей главной покровительницей. Род Помпеев не был столь знатен. Он был плебейским, и первый консул Помпей появился только в 141 г. до н. э., да и то ничем особенным себя на этом посту не проявил. И сыновья Помпея противопоставили уверениям Цезаря в особых связях с Венерой свою справедливость по отношению ко всем богам Рима. Это особенно ярко проявилось накануне битвы при Мунде, когда паролем для своей армии Цезарь избрал «Венеру», а Гней Помпей младший — «Благочестие» (Арр. II, 104). И Секст, выдвигая тот же лозунг, рассматривал свою борьбу как прямое продолжение борьбы брата. Для него под Мундой было проиграно сражение, но не вся война, и свои действия он рассматривал как прямое продолжение предшествующей кампании с тем же лозунгом, с тем же провозглашенным уважением к богам и той же уверенностью (по крайней мере, для окружающих) в ответной поддержке богами его дела.

Другим символом на его монетах является нос корабля. И это не случайно. По словам Аппиана (IV, 83), Секст начал свою борьбу с цезарианцами в Испании с морских разбоев. Эти морские рейды, по-видимому, дали ему своеобразный «начальный капитал», после чего он уже в том же 45 г. до н. э. приступил и к сухопутной войне. Возможно, уже тогда, оставшись единственным вождем помпеянских сил, он был своими сторонниками признан (или сам себя провозгласил) императором. Учитывая печальный опыт Мунды и не располагая еще значительными силами, Секст избрал партизанскую войну, и направленный Цезарем в Испанию Гай Каррина ничего не мог с ним поделать. Цезарь заменил Каррину Гаем Азинием Поллионом, уже бывшим в Испании и, вероятно, сражавшимся там под знаменами Цезаря при Мунде (Арр. IV, 83-84; Cas. Dio XLV, 10, 1-3). Поллион занимал пост претора, но в ранге претория был послан в Испанию, как кажется, еще до окончания своего преторского года. Видимо, ситуация на Пиренейском полуострове показалась диктатору уже довольно серьезной. Сравнительно скоро у Секста собрались довольно значительные силы, и он смог уже перейти к открытым действиям. И в начале 44 г. он даже сумел захватить Новый Карфаген. Развивая свое наступление, в марте 44 г. до н. э. Секст подчинил себе город Барию, находившуюся уже в Дальней Испании. Там его застигло известие об убийстве диктатора (Сiс. Att. XVI, 4, 2; Cas. Dio XLV, 10, 3-4).

Убийство Цезаря и вторжение Секста Помпея в Дальнюю Испанию изменило ситуацию на Пиренейском полуострове. В Дальней Испании была сильная клиентела Цезаря, но бездарное и жестокое управление Квинта Кассия изменило настроение провинциалов, и значительная часть провинции стала антицезаревской (Bel. Alex. 52-59). Это ясно проявилось в 46—45 гг. до н. э. Победа Цезаря при Мунде и последующее кровавое усмирение провинции (чего стоила только его расправа с Гиспалисом), казалось, привели к успокоению. Но появление там Секста, с одной стороны, и известие о гибели Цезаря — с другой, сразу же привели к новому выступлению. К Помпею присоединилось еще шесть легионов из этой провинции. Цицерон (Att. XVI, 4, 2) пишет, что это были легионы, оставленные Помпеем в Дальней Испании. Видимо, речь идет о бывших солдатах помпеянской армии, оставшихся на юге Испании после поражения при Мунде. Теперь они присоединились к Помпею, что изменило ситуацию в его пользу. Цицерон, сообщая об этом, упоминает также о перемене настроения во всей провинции и стечении к Сексту людей со всех сторон. Цицерон неприкрыто радуется этому обстоятельству, так что в данном случае вполне возможно понятное преувеличение оратором реакции провинциалов, но само сообщение едва ли совершенно безосновательно. Можно говорить, что какая-то часть и самих провинциалов активно поддержала Секста. Чеканка монет с именем Секста в Салации, расположенной на побережье океана, подтверждает это. Легаты Секста чеканили медные ассы в городах будущей Бетики Урсоне и Белоне и соседнем Миртилисе. Это ясно свидетельствует о том, что значительная часть Дальней Испании признала власть Секста Помпея.

Убийство Цезаря имело еще одно следствие. Незадолго до своей гибели Цезарь назначил Лепида, являвшегося его начальником конницы, наместником Трансальпийской Галлии и Ближней Испании (Арр. II, 107; Cas. Dio XLIII, 51, 8), оставив за Поллионом только Дальнюю Испанию. И Лепид начал собирать войска, которые должны были с ним уйти за Альпы. Но мартовские иды застали Лепида с его воинами в Риме, и он принял активное участие в событиях, последовавших за убийством Цезаря. Правда, ничего существенного ему добиться не удалось. Антоний провел закон об уничтожении диктатуры вообще, и это лишило Лепида не только поста начальника конницы, ибо уже и диктатора более не было, но и легальной основы его пребывания в Риме. Получив в качестве утешения сан верховного понтифика, Лепид был вынужден удалиться из Италии. Но он не желал завязнуть в испанских делах. Так практически и не появившись в Испании, он сконцентрировал свои войска в Галлии, ожидая развития событий.

В Испании сложилась патовая ситуация. У Поллиона не было сил справиться с увеличившимся войском Помпея. Лепид считал для себя гораздо важнее следить за событиями в Италии, чтобы в любой подходящий момент иметь возможность в них вмешаться. Секст Помпей тоже не стал форсировать события, а предпочел начать переговоры. Возможно, к этому его толкала оценка своих позиций в Риме. А об этих позициях свидетельствует Цицерон. В публично произнесенных «Филиппиках» он всячески превозносит Секста, называя его подобным своему отцу, которого, в свою очередь, считает «светом римского народа» (Phil. V, 39), славнейшим юношей (Phil. XIII, 8) и выражая радость по поводу того, что государство снова увидит сына Гнея Помпея (Phil. XIII, 9), одновременно обвиняя Антония в недостойном поведении по отношению к Помпею и его имуществу (Phil. V, 39—41; XIII, 9). В письмах господствует иное настроение. Исследователи обратили внимание, что в отличие от Брута и других людей, более или менее близких Цицерону, оратор ни разу не называет Секста noster (наш). Следовательно, в круг Цицерона сын Помпея Великого ни в коей мере не входил. Сразу после мартовских ид в эйфории, вызванной убийством диктатора и кажущимся обретением свободы, Цицерон вспоминает о Сексте, сражающемся в Испании, и Цецилии Бассе, который в то время воевал против цезарианцев в Сирии (Fam. XI, 1, 4). Но позже настроение Цицерона меняется. На это его толкает изменение политического положения в самом Риме, когда в союзе с частью цезарианцев во главе с Октавием, казалось, можно было обойтись без помощи Помпея и Басса, но не в меньшей степени и страх перед непредсказуемым Секстом. Цицерон одновременно и боится, что Секст «отбросит щит», прекратив всякую борьбу (Att. XV, 29, 1), и страшится, как бы тот не явился с войском в Италию, развязав новую гражданскую войну (Att. XIV, 22, 2; XV, 21, 3; 22). Видимо, военные действия на западной и восточной окраинах республики — в Испании и Сирии — настоящей гражданской войной в Риме не представлялись. Такая настороженность Цицерона по отношению к Сексту была, вероятно, известна и самому младшему Помпею, а выражала она не только личные взгляды и чувства Цицерона, но явно и всего сенатского большинства, лидером которого в тот момент Цицерон являлся.

Едва ли мог Секст рассчитывать и на городскую массу. Ее настроение было непостоянным. Память о Помпее Великом не была столь уж глубока. Много позже Секст действительно приобретет популярность у части римского плебса (Арр. V, 25), но это произойдет в совершенно других условиях. А пока римская толпа была настроена резко процезариански, как показывали все события весны 44 г. до н. э. И в этих условиях сыну Помпея было важно восстановить позиции своей семьи в Риме, чтобы вновь приобрести начальную опору, с которой он мог уже начать свое возвышение. Думал ли при этом Секст о захвате власти в государстве, сказать трудно, ибо никаких положительных свидетельств этому нет, а его практические шаги, казалось, говорили об обратном. Но, с другой стороны, Секст едва ли отличался от людей своего поколения. В этом поколении существовали «белые вороны», у которых еще имелись какие-то политические принципы. Таким был, несомненно, Брут и, может быть, Кассий. Но при всем к ним уважении реального влияния такие люди почти не имели и были обречены на поражение. Основная масса политических деятелей этого поколения, к которому принадлежали такие люди, как Антоний, Лепид и сам Секст Помпей, стремилась только к собственному утверждению. Недаром многие из них сравнительно легко переходили из лагеря в лагерь в зависимости от политической конъюнктуры. Если какие-либо красивые лозунги и выдвигались, то только для привлечения как можно большего числа сторонников. И Секст, будучи плоть от плоти этого поколения, был честолюбив не менее Антония или Лепида. Но для достижения своих целей он, по-видимому, первоочередным считал необходимость возвращения положения своей семьи. И Секст заменил военное наступление дипломатическим.

Летом 44 г. до н. э. Секст через посредство своего тестя Л. Скрибония Либона обратился с письмом к консулам Антонию и Долабелле с предложением роспуска всех войск и возвращения ему, Сексту, отцовского имущества, прежде всего дома. Копию этого письма через того же Либона он передал Цицерону и его друзьям (Сiс. Att. XVI, 4, 1-2). Это свидетельствует о том, что он стремился не только (а может быть, и не столько) к переговорам с Антонием и Долабеллой, которых он иронически называл «консулы или они под каким-нибудь другим именем», намекая на отсутствие реальных выборов, но и к созданию благоприятного общественного мнения. Цицерон охотно пошел навстречу Помпею, тем более что главным приобретателем имущества Помпея был Антоний. По его инициативе к адресатам были прибавлены преторы, народные трибуны и сенат, чтобы не дать консулам замолчать это письмо и придать ему самую широкую огласку. Этим письмом Секст явно пытался добиться положения лидера или одного из лидеров антицезарианских или, в тех условиях точнее, антиантониевских сил. Конечно, добиться этого он не смог, но замалчивать его позицию было уже невозможно, тем более что Цицерон поддержал его требования в своих выступлениях (Phil. II, 75; XIII, 11-12).

В таких условиях Лепид предпочел пойти на переговоры с Секстом. Сколь долго и как интенсивно они шли, сказать трудно. 25 октября 44 г. до н. э. Цицерон (Att. XV, 13, 4) писал Аттику, что дела в Испании идут очень хорошо, так что в это время Секст со своими войсками находился на Пиренейском полуострове. Но еще до начала нового года Секст уже заключил соглашение с Лепидом, по которому он должен был получить возмещение за конфискованное имущество, а за это покинуть Испанию (Сiс. Phil. V, 41; XIII, 9; 12; Vel. Pat. II, 73; Cas. Dio XLVIII, 17, l). Это соглашение было ратифицировано сенатом и оформлено как его постановление (Арр. III, 4; IV, 94). Цицерон (Phil. V, 41) в связи с этим упоминает волю не только сената, но и римского народа. Это может свидетельствовать о подтверждении соглашения народным собранием (хотя не исключено, что употреблена просто принятая формула). Таким образом, речь шла не о частном соглашении двух военных и политических деятелей, а о решении римского правительства. Своих основных целей Секст не добился, но все же вернул себе определенное легальное положение. Цезарь рассматривал войну 46—45 гг. до н. э. в Дальней Испании как мятеж против государства и, следовательно, сыновей Помпея как мятежников, не достойных его милосердия. Теперь же согласием на возмещение имущества римское правительство отказывалось от прежнего взгляда. Более того, по условиям этого договора Сексту Помпею возвращалось гражданство (Cic. Phil. V, 38-41), которого он был лишен Цезарем. Это было уже важным шагом к достижению цели. Выполняя условия соглашения, Секст еще до наступления 43 или в самом начале этого года покинул Испанию и перебрался в Массалию поближе и к Италии, и к Лепиду. Вскоре он официально был назначен сенатом префектом флота и морского побережья (Vel. Pat. II, 73; Арр. III, 4; Cas. Dio XLVIII, 17, 1). Это давало ему законное право держать армию и флот, и он забыл о своем прежнем требовании роспуска всех войск.

С Помпеем ушла и часть, по крайней мере, его армии, в том числе и части из туземцев. Позже испанцы сражались под знаменами Секста на Сицилии. Но это не привело к успокоению в самой Испании. Для значительной части местного населения поддержка лидера одной из политических группировок, оказавшихся в тот момент в оппозиции к римскому правительству, послужила толчком к их самостоятельному выступлению. Как и во времена Сертория, эта часть испанцев использовала сложившуюся ситуацию для ведения антиримской борьбы. И преемникам Цезаря пришлось применить значительные силы для подавления этого движения уже после ухода Секста Помпея.

По первому разделу западной части республики, произведенному в 43 г. до н. э., Испания была предоставлена Марку Эмилию Лепиду (Арр. Bel. civ. IV, 2—3), причем управлять ею он должен был через легатов, оставаясь сам в Риме. Добившись удаления Секста Помпея из Испании, Лепид, по-видимому, принял меры для укрепления своего положения в этой стране. Одним из инструментов достижения подобных целей являлась гражданская политика, и надписи показывают большое количество Эмилиев, сконцентрированных преимущественно в городах восточной части Ближней Испании (т. е. там, где действовал и Секст). Другой мерой было основание колоний. И Лепид основал колонию на месте туземной Цельзы, назвав ее Виктрикс Юлия Лепида. Лепиду, вероятнее всего, принадлежит и создание колонии Юлии Илици (или Илицтаны). Судя по надписи, являвшейся частью кадастра, проведенного при основании колонии, сама колония была создана, скорее всего, в 43 г. до н. э. Первыми колонистами были либо уже получившие римское гражданство испанцы, либо потомки италийских переселенцев во втором, по крайней мере, или в первом поколении. Обе колонии были созданы Лепидом в тех районах, которые являлись основными театрами действий Секста.

Испания недолго оставалась в сфере власти Лепида. В 40 г. до н. э. по договору между Антонием и Октавианом вся западная часть государства, кроме Африки, была предоставлена последнему (Арр. Bel. civ. V, 51; 65). И теперь уже Октавиану пришлось иметь дело со все еще сопротивлявшимися испанцами.

Вскоре после того как Испания перешла под власть Октавиана, он был вынужден направить туда шесть легионов под командованием своего друга Кв. Сальвидиена Руфа. Неизвестно, успели ли они принять участие в военных действиях в Испании, так как вскоре были отозваны для войны с Люцием Антонием (Арр. V, 19; 24; Cos. Dio XLVIII, 10, 1), но сама посылка столь значительного войска говорит о серьезности положения на Пиренейском полуострове. Уже в 30-е гг. в Испании активно действовали полководцы Октавиана, ведя упорные войны. Первым из них был Гней Домиций Кальвин. Он был направлен в Испанию в 39 г. до н. э. и действовал там до 37 г. Кальвин был опытным политическим и военным деятелем, ранее выступавшим против Цезаря, но затем перешедшим на его сторону и уже его не покидавшим. Он участвовал в битве при Фарсале, в войне против Фарнака, в африканской кампании. При расколе цезарианцев он оказался на стороне Октавиана. Уже сама посылка такого испытанного командира и сторонника говорит о серьезности положения в Испании. О том же говорит и состояние римских войск, которые, по-видимому, уже разложились. Когда часть его армии во главе с одним из его помощников попала в засаду противников, воины просто-напросто бросили своего командира и бежали. Кальвину пришлось прибегнуть к децимации. Эту меру не применяли в римской армии со времени Красса, который таким же образом восстановил дисциплину среди своих воинов во время войны со Спартаком. Да и во время Красса это было уже чем-то забытым и необычным. После восстановления такой жестокой мерой порядка в войсках Кальвин начал наступление на врагов (Cas. Dio XLVIII, 42, 1-3). Дион Кассий называет этими врагами варваров и конкретно церетанов. Так что речь идет именно о местном населении. Церетаны населяли восточную и центральную часть района Пиренеев, т. е. приблизительно ту же территорию, возле которой первоначально действовал Секст. Однако Кальвин действиями только там не ограничился. Овладение таким важным стратегическим районом, как территория церетан, дало ему возможность дальнейших военных операций. Он распространил их и на район Оски. В свое время Оска была столицей Сертория, и этот район был как бы сердцем серториевской державы. С другой стороны, именно в этом районе и в близлежащей долине Ибера более всего концентрировалась испанская клиентела Помпеев. И все эти совпадения едва ли были случайными.

Операционной базой Кальвина был, возможно, Эмпорион, использованный римлянами в этом качестве еще во II Пунической войне и в начале завоевания Испании. И с Кальвином, видимо, связывается преобразование этого города в муниципий, по крайней мере, его испанской части, что можно рассматривать как благодарность эмпоритам за их поддержку в войне. В начале выступления Секста Помпея Эмпорион, как кажется, выступил на его стороне, но неоднородность этого двойного (или к тому времени даже тройного) города привела к тому, что значительная часть горожан поддержала октавиановского полководца в его войнах с соседними иберами. С Кальвином связано возведение в ранг муниципия и Оски, которая, видимо, тоже поддержала Кальвина в его военных операциях в этом регионе. И Кальвин, со своей стороны, стремился привлечь к себе местное население. Об этом говорит не только предоставление муниципального статуса Оске, но и то, что чеканенные в этом городе его монеты воспроизводили стиль кельтиберекой чеканки. За свои победы Кальвин получил в 36 г. до н. э. триумф и еще вовремя пребывания в Испании титул императора (CIL I, р. 461, 478). О значении побед Кальвина говорит еще и тот факт, что именно со времени его наместничества стала отсчитываться «испанская эра», которая пережила римское владычество и сохранялась вплоть до арабского завоевания Испании. По-видимому, действия Кальвина принесли этой части Испании мир, и это было высоко оценено. Вообще Август считал, что именно с его правления начинается новая эра в Риме. И то, что он и его преемники сохранили «испанскую эру», говорит об осознании значения побед Кальвина не только испанцами, но и римским правительством.

На смену Кальвину был послан Гай Норбан Флакк. Он, как и Кальвин, уже был известным военным командиром и испытанным сторонником триумвиров. Он активно и успешно сражался против республиканцев в 42 г. до н. э., а во время болезни Октавиана в битве при Филиппах вместо него командовал лагерем. В 38 г. до н. э. Норбан был консулом и затем сменил Кальвина в Испании, получив затем, как и его предшественник, триумф и титул императора. С ним связано основание колонии Норбы Цезарины. Этот город был расположен в Дальней Испании на территории будущей Лузитании на старинном важном пути к рудным регионам Северо-Западной Испании. В связи с этим нужно вспомнить, что лузитаны активно поддерживали помпеяцев даже после поражения последних при Мунде и пытались не дать Цезарю овладеть Гиспалисом, а позже успешно сражались против Дидия и убили его (Bel. Hisp. 35—36; 38; 40). Явно либо для борьбы с лузитанами, либо для предотвращения их выступления зимой 44—43 гг. до н. э. Азиний Поллион расположил свои легионы в Лузитании (Сiс. Fam. X, 33, 3). А решившись уйти со своими войсками из провинции, он оправдывался тем, что легионы нужнее провинций, которые затем можно будет легко возвратить (Сiс. Fam. X, 31, 6). Так что угроза полной потери Дальней Испании в случае ухода оттуда войск Поллиона явно существовала. Отмеченная выше возможная чеканка монет Секста в лузитанской Салации также говорит о поддержке помпеянцев в этом регионе. Поэтому можно думать, что и Норбан сражался в основном с лузитанами, и это тоже можно рассматривать как последние отзвуки войны с помпеянцами, в том числе с Секстом Помпеем. Таким образом, основными районами действий Кальвина и Норбана были северо-восточная часть Ближней Испании и западная часть Дальней, т. е. именно те, в которых отмечена и активность Секста Помпея.

На этом военные действия в Испании не прекратились. После Кальвина и Норбана триумфы и императорские титулы за победы в Испании получали Люций Марций Филипп, Аппий Клавдий Пульхр, Гай Кальвизий Сабин, и уже в самом начале 20-х гг. Тит Статилий Тавр (о его триумфе не известно, но он был императором, что предполагает и триумф) и Секст Аппулей. В триумфальных фастах триумфы всех этих полководцев, как и Кальвина и Норбана, обозначались просто ex Hispania (CIL, p.461, 478). О районе действий преемников Норбана до Тавра ничего сказать нельзя. Тавр же сражался уже против кантабров, астуров и вакцеев (Cas. Dio LI, 20). По-видимому, с теми же врагами имел дело и Аппулей, и их кампании можно рассматривать как начало той войны, которую немногим позже повел сам Август, подчиняя Северную и Северо-Западную Испанию.

Накануне решающей схватки между Октавианом и Антонием Испания, как и другие западные провинции и Италия, принесла присягу Октавиану (R. g. 25). В 30 г. до н. э. Октавиан, победив Антония, стал единственным повелителем государства. В январе 27 г. до н. э. его власть была официально оформлена, и он, в частности, получил почетное имя Августа. Началась история Римской империи, составной частью которой были испанские провинции.

 

Зоны романизации к концу республики

К концу республиканской эпохи почти вся Испания была подчинена Риму. Независимыми оставались только северные и северо-западные районы, подчинение которых приходится уже на время Августа. Всю обширную территорию, политически подчиненную Риму, в отношении романизации можно разделить на три зоны. Первая охватывает большую часть Пиренейского полуострова: внутренние и западные районы Ближней Испании и западную часть Дальней (будущую провинцию Лузитанию). В этой обширной зоне нет почти никаких следов романизации. Здесь в отдельных пунктах стояли римские легионы, в некоторых местах время от времени, видимо, появлялись римляне. Но легионные территории были отделены от окружающей их местной среды и изолированы от нее. Из всей этой области римляне добывали сначала большую военную добычу, а затем получали налог, но нет даже сведений о разработке ими рудников во внутренних и западных районах Испании. Редки здесь и следы римского импорта.

На всей этой территории сохранялся старый родоплеменной строй. Здесь действовало местное право, даже если оно официально и не признавалось. Население говорило на своих языках, как это видно по эпиграфическим памятникам и монетным легендам. На всей этой территории в эпоху Республики не было ни одного города, кроме, может быть, колоний, созданных после смерти Цезаря, римского или латинского права. Можно говорить, что вся эта зона оставалась чисто туземной, подчиняясь Риму только политическими средствами.

Вторая зона составляла прямую противоположность первой, будучи полностью или почти полностью романизованной. Это в первую очередь долина Бетиса. Страбон (III, 2, 15), чьи источники в целом восходят к позднереспубликанскому времени, утверждает, что турдетаны приняли не только латинский язык, но и весь образ жизни и, забыв свой язык, почти превратились в римлян. Провинциалы действительно понимали латинский язык, как это видно из того, что Цезарь дважды обращался к ним с речью (Caes. Bel. civ. II, 21; Bel. Hisp. 42). Свидетельством культурной романизации являются монеты, на которых, наряду с местными, все чаще появляются латинские легенды. На многих монетах этого региона появляются двуязычные надписи, которые после 45 г. до н. э. полностью заменяются латинскими. В этой зоне очень редки турдетанские имена и почти нет следов местной религии. По свидетельству Цицерона (Arch. 26), здесь в 70-х гг. до н. э. уже были местные поэты. Существовали здесь и устроенные на римский лад школы; в одной из них учился Сенека Старший, который из-за гражданских войн не мог попасть в Рим и получить образование там.

Экономика Южной Испании оставалась прежней, но со II в. до н. э. устанавливаются тесные связи с Италией. Уже в I в. до н. э. самые большие корабли приходили в италийский порт Путеолы из Испании (Strabo III, 2, 6). В еще большем масштабе осуществлялся импорт италийских продуктов. Археологические данные показывают, что долина Бетиса была наводнена италийской керамикой, значительную часть которой составляют винные амфоры. Обилие импортных сосудов привело к прекращению производства не могущей конкурировать с ней местной керамики приблизительно в середине II в. или на рубеже II—I вв. до н. э.

В процессе завоевания исчезли мелкие местные царства, образовавшиеся на развалинах Тартессиды. Страбон в III книге своей «Географии» не раз говорит о народах Южной Испании: турдетанах, турдулах, бастетанах и т. д. Однако в данном случае речь идет не о реальных политико-административных единицах, а о жителях соответствующих областей. Эта традиция удерживалась и в географии более позднего времени. Те же народы упоминает Птолемей (II, 4, 4—11), когда о племенных объединениях Южной Испании заведомо не могло быть речи. Зато Плиний (III, 7—17), чьи данные восходят к источникам конца республики или в крайнем случае начала империи, говорит только о городах Бетики. Большинство городов было податными, не имевшими ни римского, ни латинского гражданства, но все же городами. Город уже был основной политико-административной единицей на юге Пиренейского полуострова, что полностью соответствует римской системе.

Важной составной частью романизации является распространение рабства. Рабов здесь было уже столь много, что Секст Помпей, освободив и вооружив их, пытался защитить Кордубу от войск Цезаря (Bel. Hisp. 34; Cas. Dio XLIII, 39, 1). К богатым рабовладельцам принадлежали Скапула, хозяин многочисленной рабской фамилии (Bel. Hisp. ЗЗ), Вибий Пациан, владелец большого имения, в котором скрывался Красе в 80 г. до н. э. (Plut. Crass. 4).

Таким образом, средняя и нижняя долина Бетиса предстает уже глубоко романизованной территорией, в которой для полного завершения этого процесса не хватало только получения большинством населения римского гражданства (меньшинство его уже имело, особенно со времени Цезаря).

К той же зоне относятся и отдельные города средиземноморского побережья Ближней Испании. Таким был Новый Карфаген, ставший «почетной» колонией, вероятнее всего, в 45 г. до н. э. Чисто римско-италийским городом был Тарракон. Римскими или глубоко романизванными городами этого побережья были Валенция и, может быть, Барцинон и Бетулон (Plin. III, 22).

Третью зону составляли горные районы верхнего Бетиса, горы, окружающие долину этой реки, атлантическое и средиземноморское побережье будущей Бетики, средиземноморское побережье Ближней Испании (исключая те города, о которых только что шла речь), нижняя и средняя долина Ибера. Эта зона занимала как бы промежуточное положение между первыми двумя. С одной стороны, здесь присутствовали значительные признаки романизации. В первую очередь это экономическое освоение римлянами и италиками горнорудных богатств Бетики, приносящих сказочные барыши. Так, по Страбону (III, 2, 9), четверть медной руды Бетики составляла чистая медь, а хозяева серебряных рудников добывали в день эвбейский талант, т. е. 26 кг чистого серебра. Плиний (XXXIV, 165) говорит о двух рудниках этой области, из которых один давал 400 тысяч, а другой 200 тысяч фунтов металла в год. Эти богатства шли в основном в Италию через порты южного побережья, среди которых выделялся Гадес (Strabo III, 4, 2). Ясные следы связей с Италией обнаруживаются и в восточной части Ближней Испании, откуда шло в Италию, в частности, лацетанское вино, а присутствие там италийской керамики говорит о ее импорте. Свидетельством перестройки экономической системы является распространение монеты, выпускавшейся по римскому образцу. Плиний (III, 19—25) перечисляет значительное число городов этой зоны, что свидетельствует о распространении городской системы. На монетах имеются латинские или двуязычные легенды. В рудниках работали рабы (например, Strabo II, 2, 10), хотя использовался труд и свободных людей.

Наряду с этими несомненными признаками романизации отмечается и живучесть старых институтов. Тот же Плиний, говоря о восточной части Ближней Испании, кроме городов, называет и «народы», в том числе такие крупные, как эдетаны, церетаны, бастетаны и др. На окраинах Бетики, т. е. в переходной зоне, римский энциклопедист тоже отмечает некоторые «народы» (III, 8; 13). Следовательно, несмотря на широкое распространение городской системы, она еще не стала единственной, как в романизованной зоне. В горнорудной зоне значительную часть работников составляли свободные. Это были туземцы, еще сохранившие свою культуру. В греческих и финикийских городах еще жил свой язык. В ряде мест отмечаются следы местных культов, как культ Нетона. Чаша из Тивисы, относящаяся к I в. до н. э., украшена мифологическими сценами и говорит о живучести иберской мифологии. Мифологические сцены изображаются на иберских вазах, основным центром производства которых была Юго-Восточная Испания. В ряде мест Восточной Испании туземные и импортные сосуды сосуществуют. I в. до н. э. вообще считается временем расцвета иберской скульптуры и вазописи. Все это свидетельствует о том, что в этой зоне, несмотря на далеко зашедшую романизацию, местная цивилизация сохраняет свои позиции.

Различные факторы вели к романизации местного населения и появлению ее различных зон. Нельзя забывать тот простой факт, что римские институты и римская культура были принесены победителями и побежденные волей-неволей должны были к ним приспосабливаться. Латинский язык был языком администрации, суда, религии и торговли, и он становится, как говорилось выше, и языком межэтнических сношений в туземной среде. Во время долгих и упорных войн многие испанцы попадали в рабство, причем значительная часть их, вероятно, оставалась в Испании, принужденная к работе в рудниках. Эти люди независимо от своей воли втягивались в социальные отношения римского общества. Представители местной знати, общаясь с римлянами, не могли не поддаться влиянию господствующей культуры. Римские боги оказались сильнее местных, и это привело к распространению их культов. Содержание оккупационной армии, а затем необходимость платить налоги привели к возникновению и широкому распространению (особенно на юге и востоке Пиренейского полуострова) денежной системы, а это, естественно, влияло на экономическую и социальную жизнь испанцев. Некоторые социально-политические структуры разрушались в случае активного сопротивления.

Большое значение имело привлечение местного населения к военной службе во вспомогательных частях. В течение многих лет, проведенных подчас далеко от родины, воины воспринимали не только латинский язык, но и весь римский образ жизни, а вернувшись к себе, становились ревностными его проводниками. Некоторые ветераны в качестве муниципальных землевладельцев получали участки земли, которые и становились ячейками античной формы собственности и рабства как главной формы эксплуатации. Этот фактор нельзя переоценивать, но и игнорировать его вовсе тоже невозможно. Определенную роль играла политика, особенно во время гражданских войн, когда римские политические и военные деятели относительно широко раздавали гражданство туземцам. Принципиально новый шаг в этом направлении, как уже говорилось, сделал Цезарь.

Не последнюю роль играло перемещение местного населения. Это явление, например, отмечено в северной части средиземноморского побережья Пиренейского полуострова, где были оставлены многие ранее существовавшие иберские поселения. В ряде случаев римляне насильственно переселяли людей, особенно из горных крепостей в долины. Несколько позже так поступил Август с кантабрами, но так римские полководцы поступали и раньше. В других случаях сами испанцы по разным причинам уходили из родных мест либо в рудники, где можно было что-то заработать, либо в большие города, где существовала надежда разбогатеть. Анализ ономастики Нового Карфагена показывает, что в этот город устремился довольно значительный поток людей из других районов Испании, причем некоторым действительно удалось пробиться в господствующий слой горожан. В новых условиях, в разноплеменной и разноязычной, а главным образом латиноязычной среде люди довольно быстро забывали старую культуру, приспосабливаясь к новой, господствующей. Во многих городах, особенно приморских, жили также пришельцы из Африки, Греции, Малой Азии, Сирии, что придавало этим городам космополитический облик, подрывая основы старой цивилизации.

Все это наносило сильнейший удар старому обществу, старой культуре, старому образу жизни, создавало важнейшие элементы нового, античного, римского провинциального общества и его культуры. В единую систему эти элементы сложились под воздействием римско-италийской иммиграции, о которой шла речь в начале главы.

Италики, поселившиеся в Испании еще до получения римского гражданства, по-видимому, и оставались негражданами. Хотя фактические различия их с туземцами были довольно большими, отсутствие юридической пропасти способствовало сближению местных жителей и иммигрантов. Нельзя сбрасывать и демографический фактор. Конечно, при обращении к древности манипуляции с цифрами весьма условны, но учитывать их все же надо. Полагают, что население Испании было сравнительно невелико: всего 5 или 6 миллионов человек, из которых в двух сравнительно романизованных зонах проживало около половины. Конечно, те приблизительно 30 тысяч римлян и италиков, которые жили в Испании в начале I в. до н. э., не могли решительно повлиять на местную среду. Однако с 80-х гг. этого века положение решительно меняется. По некоторым расчетам, в Бетике жило уже около 100 тысяч римских граждан. Во всяком случае в 49 г. до н. э. из них уже можно было набрать два легиона воинов-граждан. К этому надо добавить тех граждан, которые жили в городах Ближней Испании, и италиков, гражданства не имевших. Можно, таким образом, говорить, что иммигранты из Италии составляли не менее 1/10 всего населения юга и востока Испании. И эта одна десятая, несомненно, оказывала громадное влияние на своих туземных соседей.

Анализируя номенклатуру провинций, Р. Сайм пришел к важному выводу: «хорошие» римские имена носят романизованные туземцы, в то время как у италийских переселенцев господствуют старые nomina. Рассматривая с этой точки зрения ономастику Бетики, мы почти не найдем там «хороших» имен. Обычны там Бебии, Дасумии, Элии, Ульпии, Аннеи и др., свидетельствующие об италийском происхождении их носителей. Судя вообще по редкости в Бетике «хороших» имен, турдетаны тоже принимали италийские имена, что свидетельствует о сильном влиянии их соседей-италиков и о значительной роли иммигрантов в распространении гражданства среди аборигенов.

В городах восточного побережья, даже в таких романизованных, как Новый Карфаген, наряду с италийскими именами, чьи носители, безусловно, преобладали в городской верхушке, встречаются и такие, которые говорят об иберском или кельтском происхождении этих людей. По-видимому, здесь слияние двух элементов было все же недостаточно полным.

Прибывшие в Испанию переселенцы оказывались в разном положении. В Бетике они селились как в городах, так и в сельской местности, и их экономическое положение мало отличалось или совсем не отличалось от положения турдетанов. И в городах, и в сельских пагах жили и те и другие, тесно общаясь друг с другом. Это привело к сильным взаимным влияниям, хотя, разумеется, влияние иммигрантов как представителей господствующего народа, пользующегося к тому же поддержкой властей, было гораздо большим, чем влияние аборигенов. В некоторых городах восточного побережья, таких как Новый Карфаген или Тарракон, положение было похожим. Это привело, как и в Бетике, к более интенсивному взаимному влиянию, хотя и в меньшей степени.

Иным оказалось положение в «переходной» зоне. Там пришлого населения было, видимо, меньше. А главное, положение иммигрантов и аборигенов было различным. Граждане колоний, таких как Валенция, имели сравнительно мало контактов с окружающей местной средой. Там же, где такие контакты имели место, переселенцы (и граждане, и неграждане) оказывались в более выгодном положении. В горнорудных районах местный и иммигрантский элементы противостояли друг другу как хозяева (или арендаторы) рудников и их рабочая сила (Strabo III, 2, 10) в других районах — как эксплуататоры (хотя, может быть, и косвенные) и эксплуатируемые. В таких условиях влияние пришельцев тоже существовало, но было менее интенсивным, чем там, где те и другие жили в одинаковых или близких условиях.

Что же касается обширной территории, входящей в вовсе не романизованную зону, то там италийских колонистов вообще не было, а римляне представали перед местным населением только как администраторы и воины стоявших там легионов. Ни экономических, ни культурных контактов между ними и огромной массой иберов, кельтиберов и других народов не было. И население этой зоны оставалось целиком в сфере местных цивилизаций.

Такова была картина Испании к концу 30-х гг. до н. э.

 

Испания при Августе

Римская империя являлась совершено иным типом государства, чем Римская республика. Если вторая была конгломератом провинций под властью полиса Рима, то империя стала единым средиземноморским государством со столицей в Риме. «Верхи» провинциального общества включались в правящую элиту империи, а жизнь «низов» всего государства более или менее нивелировалась (хотя и в эпоху империи жизнь в самом Риме давала большие преимущества, да и определенные предубеждения против провинциалов сохранялись еще довольно долго). Экономические связи все больше охватывали всю державу, что давало возможность возникновения элементов регионального разделения труда. Латинский язык в западных провинциях почти вытеснил местную речь не только в официальном общении, но и в повседневной жизни. На задний план были оттеснены, а то и вовсе ликвидированы местные культы, а авансцену заняла римская религия, в свите которой распространялись некоторые восточные культы. И даже на римском троне появились выходцы из провинций. Разумеется, все это появилось не сразу с победой Августа, а стало плодом долгого процесса, начало которому было положено еще в конце республики, а итог бы подведен в 212 г. эдиктом императора Каракаллы уже в начале мощного кризиса, покончившего с ранней империей.

Когда Октавиан стал единственным повелителем государства в 30 г. до н. э., а в начале 27 г. до н. э. оформил все полномочия главы государства, став принцепсом и, в частности, получив имя Августа, еще не вся Испания была включена в его империю. Между тем установление после окончания гражданских войн «римского мира» означало не только создание политической стабильности внутри государства, но и укрепление его рубежей. Возросло и значение природных и человеческих ресурсов провинций для Италии и Рима. Полное подчинение Испании было важно и для самого Августа, чтобы укрепить его положение во главе государства и утвердить славу покорителя вселенной. Поэтому уже вскоре после создания принципата Август завершил завоевание Пиренейского полуострова, причем ему самому в 27—25 гг. до н. э. пришлось побывать в Испании. В 19 г. до н. э. были полностью подчинены Астурия и Кантабрия, и на этом «внешние» войны в Испании надолго прекратились. Отдельные выступления в 16 и 2 гг. до н. э. (Cas. Dio LIV, 20, 2; CIL VI, 31267) были изолированными и последними эпизодами, не идущими ни в какое сравнение с ожесточенными войнами двух предшествующих столетий. Отныне развитие страны проходило в рамках римской административной системы.

Август продолжил политику Цезаря и полководцев, воевавших в Испании в 40—30-х гг. до н. э. Для ветеранов легионов, воевавших в Испании, были выведены колонии, как Эмерита Августа, Цезаравгуста, Гемела Тукци, Лавиоза, Салария и другие. Ряд городов, как Билбилис, получил статус муниципия. Вероятнее всего, при Августе был окончательно оформлен муниципальный статус Гадеса, причем инициатором этого оформления, как и некоторых других испанских деяний принцепса, был, пожалуй, Агриппа. Август также предоставил латинское право целому племени церетанов. Как и для Цезаря, для Августа в его политике по отношению к местным народам Испании была важна позиция, которую те занимали в недавних гражданских войнах, и первый принцепс поддерживал прежде всего тех, кто в те времена выступал против помпеянцев. Во вновь завоеванной области на севере и северо-западе Испании были основаны такие города, как Астурика Августа, Бракара Августа, Лук Август. Однако эти города едва ли сразу получили привилегированный статус. Упоминание в середине I в. римских граждан, занимающихся делами (negotiantur) в Бракаре Августе (CIL II, 2423) говорит о том, что остальные бракаравгустанцы римскими гражданами не были.

Проведение Августом цезаревской политики объясняется тем, что он встал перед теми же проблемами, что и покойный диктатор. Нужно было удовлетворить армию, дав землю ветеранам, а сделать это было можно, только привлекая, кроме италийских, и провинциальные земли. Утвердить свою власть в провинциях только силой оружия было трудно, необходимы были и политические меры. При этом военно-стратегические цели роли, пожалуй, не играли (по крайней мере, в Испании). Удовлетворяя стремление бывших воинов к земле, Август селил их, как правило, в уже более спокойных частях страны. Август, как и Цезарь, людей, ставших в его правление римскими гражданами, включал в трибу Галерию. Упоминания этой трибы могут отражать распространение римского гражданства в Испании в цезаревско-августовский период. Располагая эти упоминания на карте, мы видим, что Галерия, кроме таких городов, как Гадес, Тарракон, Новый Карфаген, особенно густо встречается в долине Бетиса; несколько реже, но все же достаточно плотно на северо-востоке полуострова, а также в долине Ибера, в верхней части долины Дуриса, вдоль Тудера и Анаса, в низовьях Тага, в южной части Лузитании и только два раза на недавно покоренном Северо-Западе. Ясно, что города с преимущественным наличием Галерии располагаются в самых плодородных и наиболее важных в экономическом отношении зонах, а также вдоль более значительных путей сообщения, но не в стратегически значимых районах. Целью Августа явно было не закрепление завоеванных территорий, а укрепление своего влияния в уже умиротворенной части Испании.

В этом плане интересен пример Цезаравгусты, основанной на месте туземного города Сальдубы (Plin. III, 24). Первой целью Августа было поселение там бывших воинов IV Македонского, VI Победоносного и X Парного легионов. Но преследовал император и другую цель. Новая колония решительно отодвинула в тень находившуюся недалеко Цельзу. Последняя была основана Лепидом. Август вычеркнул из ее официального названия имя бывшего триумвира, заменив его старым туземным именем города, и колония стала называться Виктрикс Юлия Цельза. Но этим он не ограничился. Август подозрительно относился к опальному Лепиду даже тогда, когда тот был лишен всякого влияния. Светоний (Aug. 54) рассказывает, что когда сенаторы по приказу императора пересматривали списки сената и голосовали друг за друга, один из них подал голос за жившего в ссылке Лепида, что вызвало большое недовольство принцепса. И в Испании Август не доверял колонистам Лепида и пытался затмить их значение важностью собственной колонии. И он своего добился. В период его правления Цезаравгуста становится одним из важнейших центров Северо-Восточной Испании, затмевая игравшую ранее эту роль Илерду.

И все же нельзя не отметить различия в политике Цезаря и Августа. Цезарь переселял в провинции не только ветеранов, но и пролетариев. Единственным несомненным ветеранским поселением Цезаря в Испании был город Бетис, который Страбон (III. 2, 1) выразительно противопоставлял соседнему Гиспалису. Последний, следовательно, был населен не ветеранами. Бетис явно был незначительным поселением, ибо больше он вовсе не упоминается. Возможно, Цезарь, создавая пролетарские колонии, стремился удовлетворить римский плебс в условиях сокращения хлебных раздач и антидемократической политики времени диктатуры. Надо учесть также, что провести массовую демобилизацию Цезарь просто не успел: известно, что ко времени убийства Цезаря в Италии и Риме собралось довольно большое количество отслуживших воинов, еще не отправленных в колонии (Арр. Bel. civ. II, 120).

Колонизация же Августа носила исключительно ветеранский характер. По крайней мере, нет ни прямых, ни косвенных свидетельств переселения первым принцепсом городского или сельского плебса в провинции. Сам Август говорил только о колониях воинов, которых он вывел в провинции и в Италию (R. g. 3, 3; 28, 1—2). В Испании колонии создавались для целых воинских частей, участвовавших в последних компаниях на Пиренейском полуострове.

Причины изменения характера колонизации надо искать в первую очередь в ситуации в самой Италии. При Августе, по-видимому, завершился процесс юридического уравнения италиков и римлян. Официально бывшие союзники стали равноправными с римлянами после Союзнической войны. Но от словесного признания до реального равноправия дистанция оказалась довольно большого размера. Лишь ценз 27 г. до н. э. показал резкое увеличение числа граждан, которое достигло 4 млн 63 тыс. (R. g. 8) по сравнению с полутора млн в 46—45 гг. Это можно объяснить только действительным включением в римский гражданский коллектив италиков.

В 70—30-х гг. до н. э. в значительной степени изменилась этно-социальная структура ряда областей Италии. После своей победы Сулла обрушил на италиков, в основном поддерживавших его врагов, жестокие репрессии, конфисковывал их земли и раздавал своим ветеранам. Страбон (V, 4, 11) говорит о запустении Самния в результате деятельности Суллы. После этого в Самнии фактически исчезают последние следы местного языка. Исчезает и этрусская цивилизация, и последняя датированная надпись на этрусском языке относится к 10 г. до н. э., хотя сам язык в качестве «священного» дожил до времени императора Клавдия. К тем же мерам прибегали и триумвиры, особенно Октавиан. После битвы при Акции распределение земель в Италии ветеранам продолжалось, причем ветеранам не только самого победителя, но и Лепида и Антония. Правда, на этот раз император платил за конфискуемые земли (R. g. 16). Но в данном случае это не имеет значения, ибо аграрный передел продолжался. В результате можно, по-видимому, говорить о возрождении среднего крестьянства, особенно в долине Пада и в центральной части Италии. Виллы среднего размера господствуют в Южной Этрурии, Лации и Кампании. О небольших хозяйствах своего времени часто пишет Гораций, сам ставший мелким землевладельцем после возвращения ему конфискованного отцовского имения. В частности, во втором эподе он описывает идеальное поместье, включающее пашню, виноградник, луг для пастьбы скота, пасеку и обрабатываемое самим хозяином, его женой и домашними рабами.

Значительная часть собственников таких имений была, вероятно, иной, чем в досулланское время. Это были, как кажется, ветераны Суллы, Цезаря и триумвиров и их потомки. Многие бывшие владельцы земли, видимо, эмигрировали, и на время Суллы падает последний значительный всплеск италийской кретьянской колонизации, в результате чего мог быть исчерпан людской потенциал эмиграции. Другие, особенно во времена второго триумвирата и принципата Августа, могли уйти в города, очень выгодно было переселяться в Рим, где власти подкармливали городской плебс. Это широко делал Август (R. g. 5; 15). Его примеру часто следовали богачи других городов. В некоторых городах создавались анионные кассы. Законом Юлия (то ли Цезаря, то ли Августа) устанавливался штраф за спекуляцию зерном. Так что в принципе и бедняки имели возможность прокормиться, не уезжая из Италии.

Все это, вероятно, и стало основной того процветания Италии, которое отмечается исследователями агустовского времени. Это процветание оказалось временным, и уже при Тиберии начался кризис, ибо экономические законы действовали неумолимо. Однако этот кризис проходил в совершенно иных условиях, чем раньше, и не привел к увеличению италийской эмиграции, в частности в Испанию.

Другое важное отличие августовской политики от цезаревской — ее большая консервативность. По словам Светония (Aug. 40, 3), Август предпочитал откупаться деньгами, чем предоставлять римское гражданство и тем самым разбавлять римскую кровь. Это видно и из сравнения числа привилегированных городов, созданных соответственно Цезарем и Августом в Испании. В данном случае важнее число муниципиев, чем колоний, ибо количество первых определяет степень вовлеченности местного населения в римскую административно-политическую и социальную систему. Принимая за основу данные X. Гальштерера и учитывая только те города, чей муниципальный статус более или менее надежно засвидетельствован, мы получаем 19 цезаревских и только 10 августовских муниципиев, и это несмотря на то, что Август правил несравненно дольше, чем Цезарь.

Точную дату выведения многих колоний и дарования муниципального статуса тем или иным городам Испании установить трудно. Последняя более или менее датированная колония Августа на Пиренейском полуострове — Цезаравгуста — была выведена не позже 12 г. до н. э. Под 13 г. до н. э. Дион Кассий (LIV, 25, 1) сообщает об основании Августом городов в Галлии и Испании. Сам Август (R. g. 16, 1) писал, что размещал отставных воинов не только в колониях, но и в муниципиях, и не только италийских, но и провинциальных, оплачивая, правда, конфискованные участки. Император не уточнил, о каких провинциях идет речь, но исключать испанские провинции нельзя, учитывая важность и продолжительность последних испанских кампаний. Проводил такие мероприятия Август дважды: в 30 и 14 гг. до н. э. После последней даты речь шла уже только о проданных для воинов муниципиях (R. g. 16, 2).

Прекращение августовской ветеранской колонизации в Испании во многом объясняется реорганизацией испанских провинций. Дион Кассий (LIII, 12, 4—5) пишет о происшедшем в 27 г. до н. э. разделении провинций на императорские и сенатские и называет среди провинций, отданных народу, Бетику, а среди провинций Цезаря — Лузитанию и Тарраконскую Испанию. Среди «провинций народа» и Страбон (XVII, 3, 25) располагает ту часть Дальней Испании, которая находится около рек Бетис и Анас. И ранее (III, 4, 20) географ утверждал, что Бетика принадлежит народу, а остальная Иберия (т. е. Испания) — Цезарю.

Однако уверенность в правильности такого утверждения начинает колебаться при обращении к «Деяниям божественного Августа». Здесь (R. g. 28, 1) Август утверждает, что он вывел колонии в «обе Испании» (in... utraque Hispania). Между тем известно, что Август выводил колонии не только в Тарраконскую (бывшую Ближнюю) Испанию, что оправдывало бы заявление о «двух Испаниях», но и в Бетику. Так, в последней возникли колонии Астиги Августа Фирма и Августа Гемела Тукци (Plin. III, 12). Эпитет «Августа» ясно указывает на создание этих колоний после 27 г. до н. э.

Стиль августовских «Деяний» — ясный, четкий и недвусмысленный. Другое дело — отбор, освещение и интерпретация фактов. Выведение колоний в обе Испании, как и в другие провинции, не было делом, за которое Август мог бы стыдиться, но скорее весьма похвальным, с его точки зрения, так что оно не требовало каких-либо искажений ради тех или иных политических выгод. Известно, что это произведение — источник достаточно надежный, когда события, там упомянутые, благоприятны для принцепса. Учитывая внимание Августа к юридическим нюансам его полномочий, трудно представить, что он ошибся в числе испанских провинций, одна из которых была передана сенату и народу. Из этого можно сделать только один вывод: в то время, когда в Испанию выводились августовские колонии, там существовало две провинции, а не три, как можно бы судить по рассказу Диона Кассия.

Дион Кассий был довольно поздним историком. Правда, он тщательно собирал источники, рассказывающие о более раннем времени, в том числе о времени становления принципата, убежденным сторонником которого он был. Историк справедливо полагал, что акт 27 г. до н. э. был основополагающим для создания столь почитаемой им политической системы. Но с другой стороны, уже давно было установлено, что на эти события Дион Кассий смотрел из перспективы своего времени, в связи с чем допускал порой ошибки, в частности, рассматривая провинции и их названия в том виде, какой они имели в его время, а не во время описываемых событий. Так, говоря о доавгустовском времени, он не использует название «Дальняя Испания», а говорит о Бетике и Лузитании (XXX, 52, 1; XLIII, 29, 3; XLIV, 10, 2). Так что совсем не исключено, что, называя среди испанских провинций Бетику уже в 27 г. до н. э., Дион Кассий допускает анахронизм.

Что касается Страбона, то он основное внимание уделял физической географии и этнографии, а политическая география его интересовала мало. Например, при описании Лузитании он (III, 3, 3—5) говорит, что эта страна расположена к северу от Тага (что совершенно не совпадает с императорской провинцией, в которую были включены земли и к югу от этой реки), а затем включает в нее территории вплоть до нынешнего Бискайского залива, которые ко времени написания его труда уже были частью Тарраконской Испании. Говоря о Бетике, географ уточняет, что эта страна так именуется по реке, а по жителям — Турдетанией, но указанные Страбоном границы не совпадают с провинциальными (III, 1, 6). А рассказывая во второй главе третьей книги о Турдетании, Страбон вообще забывает ее римское название. И только в самом конце описания Пиренейского полуострова Страбон (III, 4, 20) вдруг обращается к административно-политическим реалиям. Так же обстоит дело и с общим обзором и с делением провинций, которые даны в самом конце страбоновского труда (XVII, 3, 25). Так что на основании «Географии» Страбона можно говорить только о существовании трех испанских провинций, из которых одна была сенатской, в момент окончания работы над этим произведением, т. е. в начале тибериевского правления, но никак не о времени появления этих провинций и административных границ между ними.

Известно, что при разделе провинций важнейшим, хотя и не единственным критерием было наличие или отсутствие в провинции войск, связанное с угрозой войн, вражеских нашествий или внутренних волнений (Suet. Aug. 47). Ко времени смерти Цезаря и в последующие годы Южная Испания была одной из самых вооруженных областей государства. После ухода из Испании Секста Помпея опасность для этой наиболее романизованной зоны Пиренейского полуострова уменьшилась. И все же сохранение на севере и северо-западе полуострова еще не подчиненных племен представляло определенную угрозу для всей страны, тем более что Испания традиционно считалась весьма опасной с военной точки зрения. Так что в 27 г. до н. э., сточки зрения римского правительства, еще не существовало условий для разоружения испанского юга.

Известно, что Август дважды побывал в Испании. Первый раз это происходило в 27—25 гг. до н. э. и было связано с войной на севере и северо-западе Пиренейского полуострова. Сам Август с гордостью пишет, что он усмирил галльские и испанские провинции (R. g. 26, 2). В другом месте (R.g. 12, 2) он говорит: «Когда в консульство Тиб. Нерона и П. Квинтилия я вернулся из Испании и Галлии, удачно совершив дела в этих провинциях, сенат ради моего возвращения постановил освятить алтарь Августова мира на Марсовом поле». Упомянутое консульство относится к 13 г. до н. э., и, следовательно, это путешествие Августа происходило много позже первого. Поводом к отъезду в Испанию могло быть восстание на севере в 16 г. до н. э. (Cas. Dio LIV, 20, 2), но оно все же едва ли было столь масштабным, чтобы требовалось присутствие самого императора. Так что удачно совершенными делами Августа в Испании и Галлии было что-то иное. Этим иным было, как кажется, решение ряда внутренних проблем уже покоренной страны.

Рис. 19. Aвгуст

Первой проблемой было принятие мер для недопущения повторения восстаний. Флор (II, 59—60) пишет о мудрых распоряжениях Августа после полного покорения Испании: сведение астуров с гор в долину, на место, где располагались легионные лагеря, и приказ возделывать землю и добывать полезные ископаемые. Ясно, что во время своего первого пребывания в Испании император это сделать не мог, ибо война была еще далеко не окончена. Это явно было сделано во время второго пребывания Августа в стране. Флор подчеркивает, что эти меры сделали северные народы безопасными.

Это позволило Августу уменьшить стоящее в Испании войско. После полного умиротворения севера не было необходимости держать в Испании огромную армию, и Август сократил ее с семи легионов до четырех, а затем и до трех. Эти легионы император распределил по Ближней Испании, поручив каждой воинской части выполнение особых задач (Strabo III, 4, 20), главной из которых было все же на всякий случай охранять северную границу.

Теперь с почти полным исчезновением северной опасности можно было не опасаться за судьбу южной части Испании, где было сосредоточено самое большое количество италийских колонистов и романизованных туземцев. Поэтому из провинции Дальняя Испания была выделена самая богатая и романизованная область, став отдельной провинцией Бетикой, а остальная провинция по имени самой значительной своей области стала именоваться Лузитанией. Последняя тоже была лишена постоянной армии, но ее близость к только недавно покоренным Галлеции, Астурии и Кантабрии привела к оставлению ее за императором. Ближняя же Испания осталась нетронутой, но поскольку резиденцией легата проконсульского ранга становится Тарракон, ее все чаще стали называть Тарраконской. Все эти рассуждения заставляют признать правоту тех исследователей, которые относят создание трех испанских провинций не к 27, а к 13 г. до н. э. или немного раньше.

До 13 г. до н. э. вся Испания, по-видимому, была императорской. Легат Дальней Испании активно участвовал в военных действиях против галлаиков, так что в это время провинция была вооруженной, а это обычно относилось только к императорским провинциям. Известно, что Август не оставил деление 27 г. неизменным. Дион Кассий (LIII, 12, 5) говорит, что позже Кипр и Нарбоннская Галлия были переданы народу. Так что нет ничего чрезвычайного и в том, что выделенная из императорской провинции Бетика тоже перешла под юрисдикцию сената.

Границы между провинциями тоже не оставались неизменными. Так, сначала завоеванные на северо-западе земли были разделены между Тарраконской Испании и Лузитанией, а затем были присоединены к первой, которая стала самой большой в Испании, учитывая, что и Балеарские острова были включены в ее состав. Тарраконская Испания и Лузитания стали императорскими, и император посылал туда своих легатов. Бетика осталась сенатской, управляемой проконсулом или претором, которого избирали по жребию сенаторы из своих рядов. Это, впрочем, не мешало императорам при необходимости вмешиваться в ее дела. От Бетики были отделены и присоединены к Тарраконской Испании некоторые богатые рудные районы, так что в пределах императорской провинции сосредоточилось большинство наиболее богатых горнорудных зон Пиренейского полуострова.

Территория всех трех провинций была разделена на конвенты (семь в Тарраконской Испании, три в Лузитании и четыре в Бетике). Точное время создания этих округов неизвестно, но можно уверенно говорить, что они возникли уже при Августе. Временем правления этого императора, скорее всего, датируется надпись с упоминанием Бракаравгустанского конвента (А. e. 2004, 772). В состав конвентов входили общины разного статуса. Здесь были римские муниципии и колонии, граждане которых имели полный объем римских гражданских прав, латинские муниципии и колонии, «союзные» общины, «свободные» общины, податные города, «народы» и племена, у которых город еще не был основной ячейкой жизни.

Как уже говорилось, Дион Кассий приписывает Августу во время этого его путешествия в Испанию и Галлию основание городов. Видимо, к этому времени надо отнести создание последних колоний в Испании, а также, вероятно, предоставление некоторым местным общинам статуса латинского муниципия.

После 13 г. до н. э. уже нет речи о массовой организованной итало-римской колонизации в Испанию, ни о ветеранской, ни о какой-либо другой. Только император Отон в 69 г. вывел в уже существующие Эмериту Августу и Гиспалис новые порции ветеранов (Тас. Hist. 1, 78, 1), и в какое-то неопределенное время появился новый корпус ветеранов в Валенции. Приблизительно через столетие после Отона Марк Аврелий переселил какое-то количество италиков в Испанию (SHA, Marc. XI, 7), причиной чего была, возможно, эпидемия. Но все это были единичные случаи. Разумеется, иммиграция из Италии не прекратилась. Уже упоминались римские граждане, ведущие дела в Бракаре. Встречаются италики и римляне и в других местах Испании. Но большинство их концентрировалось в легионном лагере VII Парного легиона, стоявшего в Испании после 70 г., и в еще большей степени в Тарраконе. Это были солдаты и ветераны, происходившие из Рима и Италии, негоцианты, чиновники, ремесленники. Но все это были обычные передвижения людей, неизбежные в таком огромном государстве, как Римская империя. Массовый же приток крестьян теперь прекратился.

После своего возвращения в Рим в 13 г. до н. э. Август перестал интересоваться Испанией. Военная реформа отодвинула на второй план проблему землеустройства ветеранов, да и ветеранская колонизация теперь в основном направляется во вновь завоеванные земли. Дунайская и особенно рейнская границы становятся более важными для императоров, чем уже полностью завоеванная и усмиренная Испания. Испанские провинции оттесняются на периферию внимания императорского правительства. Почти исчезает Испания и из римской историографии. Если в рассказах о событиях республиканского времени, начиная со II Пунической войны, Испания встречается почти постоянно, то в тацитовских «Анналах» она почти не появляется. Начинается новый период истории Испании.

 

Политика преемников Августа

Преемники Августа из династии Юлиев-Клавдиев в целом продолжали политику основателя принципата. Хотя Испания уходит на периферию правительственного внимания, полностью игнорировать эту страну императоры не могли. Все более возрастала экономическая роль Испании в общеимперском хозяйстве, огромно было значение ее природных и людских ресурсов, выходцы из Испании начинали занимать заметное место в политической и культурной жизни Рима. Провинциальная политика Юлиев-Клавдиев была непоследовательной. С одной стороны, объективное развитие вело к усилению взаимозависимости различных частей империи, к росту значения провинций, и императоры не могли этого не учитывать. К тому же, привлекая провинциальную знать и даже порой вводя ее представителей в сенат и даже делая консулами, принцепсы стремились частично нейтрализовать влияние старой республиканской аристократии, сделать сенат и сенатский аппарат более управляемым. С другой стороны, сами же императоры тормозили интефацию провинций в общеимперскую структуру.

Частично такая непоследовательность объясняется личными качествами государей. Человеком весьма консервативного склада был Тиберий, и политику он проводил консервативную. Провинции он рассматривал только как источник доходов, но именно поэтому, будучи хорошим администратором, стремился при всей тягости налогов не наваливать их чрезмерно на провинциалов. По Светонию (Tib. 32), Тиберий писал наместникам, что хороший пастух стрижет овец, но не сдирает с них шкур. Именно при Тиберий началась масштабная разработка золотоносных рудников Лузитании и, может быть, других территорий северной части Испании. При этом императоре процесс романизации и урбанизации резко притормозился. И все же даже тогда сфера римского и латинского гражданства в Испании расширилась. Вероятно, при Тиберий муниципиями стали Клуния и Термес (А. e. 2004, 788), а колонией Дертоза. Появление в Испании Тибериев Юлиев при всей их немногочисленности свидетельствует также о персональном предоставлении гражданства. При Тиберии появляются и первые сенаторы из Бетики.

Преемники Тиберия отличались различным характером. Но для них всех характерно стремление расширить базу собственного господства с помощью провинциалов. Особенно этим отличался Клавдий, который, правда, мало сделал непосредственно для Испании, но косвенно способствовал укреплению ее контактов с остальной империей. Так, аннексия Мавритании усилила связи Бетики с этой страной. При Клавдии новые общины получают привилегированный статус. Увеличивается количество происходящих из Испании сенаторов, а Л. Педаний Секунд из Барцинона в 43 г. стал консулом-суффектом. Уже при Калигуле засияла звезда Сенеки, который при всех превратностях судьбы оставался видным политическим деятелем, писателем и философом при трех принцепсах, достигнув вершины своей карьеры в первые годы правления Нерона. Однако карьера Сенеки никак не свидетельствует о политической роли Испании в империи. В целом Нерон уделял основное внимание восточным провинциям, особенно Ахайе (Греции), и, возможно, это вызвало недовольство провинциальной аристократии Запада, что и отразилось в событиях гражданской войны 68—69 гг. С другой стороны, при Клавдии или Нероне среди преторианцев появляется испанец Г. Помпоний Потенций (А. e. 2004, 724). Провинциал включается в самую элитную часть римской армии.

Непоследовательность провинциальной политики императоров в еще большей степени, чем личными качествами принцепсов, объясняется, пожалуй, положением в Риме. Сенаторы и примыкающие к ним знатные всадники занимали резко консервативные позиции. В свое время в условиях гражданских войн и репрессий положение римской аристократии значительно пошатнулось, а многие ее члены были просто уничтожены. Но, стабилизировав свою власть, Август пошел не только на примирение со старой знатью, но и на намеренное ее возвышение. Сама правящая династия принадлежала к высшей знати и привлекала к себе другие аристократические роды. При преемниках Августа отношения между принцепсами и сенаторским сословием стали более сложными, но в целом сенаторы сохранили первенствующее положение в римском обществе. «Золотым временем» римской аристократии была республика, и многие сенаторы придерживались староримских этических ценностей, в число которых входило и сознание своего превосходства над провинциалами, стремление не допустить их уравнения с природными римлянами. И даже когда императоры «разбавляли» сенат выходцами из италийских муниципиев и провинций, сенат благополучно ассимилировал этих людей, как это он делал с novi homines в период республики. И сенатор Сенека, будучи провинциалом, испанцем, издевался над покойным Клавдием, что тот решил одеть в тогу всех — и греков, и галлов, и испанцев, и британцев (Арос. 3, 3). При всем своем раболепии сенат находил силы противодействовать попыткам принцепсов чрезмерно расширить сферу гражданства и число вышедших из новых граждан сенаторов. Самый яркий пример тому — неудача Клавдия пополнить сенат представителями всей «Косматой Галлии»: встретив стойкое сопротивление сената, император пошел на уступки, добившись доступа в сенат только для эдуев (Тас. Ann. XI, 23—25).

Против расширения гражданства выступал и плебс. Хотя он уже не играл той политической роли, которая была столь заметна в последний век республики, но еще представлял значительную силу, которая могла вмешаться в ход событий, как это было в 37 г., когда именно выступление плебса способствовало установлению единовластия Калигулы (Suet. Cal. 14, 1). Императоры всегда подкармливали плебс, и забота о снабжении Рима всегда была у них одной из самых главных. И плебс не желал резкого расширения кормящихся за счет императоров. Ему, пожалуй, еще в большей степени, чем просвещенным сенаторам, было свойственно предубеждение против неримлян.

Отношение всадников к провинциальной политике императоров было неоднозначным. Верхушка сословия обычно выступала заодно с сенаторами. Часть всадников была уже вовлечена в имперскую администрацию и, естественно, обязана была проводить политику правительства (Тас. Ann. XII, 60). Значительная их часть была еще связана с откупами, сбором налогов и пошлин (Тас. Ann. IV, 6; XV, 50-51), разработкой недр и другими доходными делами. Их отношение к расширению прав провинциалов было противоречивым. С одной стороны, их достоинство римских граждан облегчало им ведение дел в провинциях и ослабляло угрозу местной конкуренции, но с другой — постоянные связи и общие интересы должны были втянуть их в местные дела и способствовать их сближению с провинциалами. Наконец, надо отметить, что во всадническое сословие входили и некоторые провинциалы, ставшие римскими гражданами и имеющие требуемый ценз. Так, по словам Страбона (III, 5, 3), в Гадесе насчитывалось 500 всадников. Присутствие этих людей влияло на настроения сословия.

Несмотря на свои деспотические наклонности, императоры не могли не учитывать расклад сил в Риме. И это, естественно, влияло на их провинциальную политику и сдерживало интефацию провинций в державу. Конечно, различные провинции ощущали это по-разному. Некоторые из них при всем этом уже во второй половине I в. были достаточно романизованы. Это в первую очередь относится к Бетике и восточной (особенно северо-восточной) части Тарраконской Испании.

Значительным этапом в истории Испании стала фажданская война 68—69 гг. и последовавшее за ней правление династии Флавиев.

 

Испания в гражданской войне 68-69 гг.

Начало гражданской войне положил наместник Лугдунской Галлии Г. Юлий Виндекс, поднявший в марте 68 г. знамя восстания против нероновской тирании. Это восстание было направлено не против Рима, а против произвола и эксцессов правящего императора. Виндекс обратился к наместнику Тарраконской Испании С. Сульпицию Гальбе с предложением возглавить движение, дабы придать силу телу, ищущему голову, и стать освободителем рода человеческого (Plut. Galba 4; Suet. Galba 9, 2). И Гальба после некоторых колебаний принял предложение Виндекса.

Обращение к Гальбе было неслучайным. Он был не только членом знатного рода Сульпициев, а по материнской линии связан с не менее знатными родами Мумиев и Лутациев Катулов, но и был близок к дому Августа. Его мачеха Ливия Оцеллина была родственницей Ливии Августы, жены первого принцепса, и в детстве Гальба часто бывал при дворе Августа и пользовался особым расположением Ливии, а позже преемников Августа, что позволило ему сделать блестящую карьеру (Suet. Galba 3). Он был претором, консулом, наместником ряда провинций; огромно было и его богатство. Свою связь с Ливией подчеркивал и сам Гальба: став императором, он помещал на своих монетах портрет Ливии с надписью DIVA AVGVSTA. В устах молвы все это превратилось в утверждение, что Гальба — вообще родственник Ливии (Plut. Galba 14). Характерно в этом плане, что префект Египта Тиберий Юлий Александр, еще не зная, какое официальное имя примет Гальба, назвал его, в частности, и Ливием. Светоний (Galba 5, 2) пишет, что Ливия очень любила юного Гальбу и даже оставила ему по завещанию пять миллионов сестерциев, которые, однако, Тиберий сначала сократил, а затем и вовсе не выплатил. Насколько это сообщение соответствует действительности, сказать трудно. Не исключено, что оно — лишь отзвук пропаганды, распространяемой Гальбой и его сторонниками в сенатских кругах, которая должна была также и особой милостью Ливии обосновать право нового принцепса на власть и таким способом передачу ему auctoritas дома Цезарей и Августа. Все это давало Гальбе моральное право занять место принцепса. Недаром Нерон, столь легкомысленно отнесшийся к восстанию Виндекса, впал в полное отчаяние при известии о выступлении Гальбы, заявляя, что все уже кончено (Suet. Nero 42, 1). И это при том, что сил у Гальбы было не так уж много. Вскоре к Гальбе присоединились легат Лузитании М. Сальвий Стон и квестор Бетики А. Цецина Алиен, но это не увеличило сил Гальбы, так как ни Лузитания, ни Бетика не имели регулярных войск.

Приглашение присоединиться к антинероновскому движению Гальба получил в Новом Карфагене, там он и принял это предложение, не взяв, однако, императорского титула, а объявив себя легатом сената и народа (Plut. Galba 5; Suet. Galba 10, 1). На этом этапе он в своих выступлениях и воззваниях подчеркивал жестокости Нерона, его несправедливость, выставлял себя мстителем за невинные жертвы, действуя в духе полководцев республиканского времени. Его чеканка полностью соответствовала этой программе. На монетах, выпускаемых Гальбой в Испании, изображались Марс и бюст свободы, фигуры Согласия и Победы, такие легенды, как MART ULTORI, LIBERTAS P. R., VICTORIA P. R. и т. п. Знаком союза с восставшей Галлией явилась монета с изображением Испании и Галлии и легендой CONCORDIA HISPANIARUM ET GALLIARUM. Изображение за фигурой Испании рога изобилия говорило о грядущей эре счастья и богатства, последующей за гибелью тирана. Светоний (Galba 10, 1) рассказывает, что Гальба при своем провозглашении легатом сената и народа вывел с собой знатного мальчика, сосланного Нероном на Балеарские острова и специально привезенного в Новый Карфаген. Это доказывает тщательную подготовку Гальбой и его штабом самого события. Туже цель преследовал и первоначальный отказ от императорского титула. Гальба либо стремился создать впечатление отсутствия личной заинтересованности в борьбе с тиранией, либо, может быть, искренне мечтал о восстановлении республики.

Все эти лозунги и жесты были рассчитаны на римское восприятие, т. е. на самих римлян и романизованных провинциалов. Однако поведение самого Гальбы, как и события в Галлии, показывают, что дело было более сложным. Вскоре после акции в Новом Карфагене Гальба получил оракул от местной знатной девицы, подтвержденный жрецом Юпитера в Клунии, что из Испании выйдет повелитель мира (Suet. Galba 9). Местные храмы могли выступать центрами туземной антиправительственной оппозиции, и их роль в событиях гражданской войны была довольно велика. Характерно в данной ситуации выдвижение Клунии. Этот город находился в зоне, еще далеко не полностью романизованной, где еще сильны были туземные институты и образ жизни. Именно в Клунию Гальба удалился, узнав о поражении Виндекса. Туда принесли ему известие о смерти Нерона и о признании его, Гальбы, в Риме императором, и там новый принцепс принял этот титул перед толпой, собравшейся у его дома (Plut. Galba 6—7; Suet. Galba 11). Подтверждением значения Клунии в Гальбовой эпопее является чеканка им уже после захвата Рима монеты с легендой Hispaniae Clunia Sul. Явно в награду город был возведен Гальбой в ранг колонии и получил когномен Сульпиция.

Для охраны побережья Тарраконской Испании и Нарбоннской Галлии Гальба создал префектуру морского побережья этих двух провинций, а для марша на Рим — VII Гальбанский (позже Парный) легион, во главе которого поставил М. Антония Прима. Прим, уроженец галльского города Толозы, бывший сенатор, выгнанный Нероном из сената, хорошо подходил для командования легионом, который должен был стать ударной силой гальбанского похода. Светоний (Galba 10, 2) пишет, что легионы (в действительности один легион) Гальба набрал из плебса провинции. Были ли они все римскими гражданами, а таких было уже относительно много в Испании, или же Гальба, подобно помпеянцам во время войны с Цезарем, создал «туземный» легион, предоставив его солдатам римское гражданство, неизвестно. Позже этот легион сыграл огромную роль в гражданской войне, во многом обеспечив победу Веспасиана, и, возможно, благодарность ему явилась в значительной степени основанием для Веспасиана предоставить латинское право всем испанцам (см. ниже). Если это так, то значительное место в легионе занимали неграждане. Некоторым подтверждением этого служит то, что среди трибунов нового легиона были люди из трибы Квирины, причислением к которой Веспасиан давал гражданство испанцам. VII Парный легион и позже набирался преимущественно из испанцев, причем большинство их происходило из трех северо-западных конвентов Тарраконской Испании. Может быть, это — продолжение традиции, установленной Гальбой. Легион был официально оформлен 10 июня 68 г., т. е. еще до получения Гальбой известия о провозглашении его императором, так что создание легиона надо рассматривать как экстраординарное явление. Именно с этим легионом Гальба отправился в Рим, оставив бывший ранее в его распоряжении VI Победоносный легион в Испании. Вероятно, вновь набранному легиону новый император доверял гораздо больше, чем набранному прежде, где была значительная доля италиков. Создал Гальба и вспомогательные части из провинциалов (Suet. Galba 10, 2). Одной из таких частей была когорта васконов (Тас. Hist. IV, 93). Вспомогательные части вообще рекрутировались среди жителей северо-западной части Пиренейского полуострова.

И опора на религиозные представления кельтиберов, и вероятный набор войск преимущественно среди жителей менее романизованных территорий Испании, и избрание в стране основной резиденцией Клунии, где он принял императорский титул и расположил первоначальную квартиру вновь набранного легиона, и поход на Рим именно с этим легионом — все это говорит о расчете претендента на трон именно на эту поддержку и на эту зону. Конечно, Гальба не упускал из виду и римских граждан. Из всадников он набрал себе телохранителей (Suet. Galba 10, 3). По словам Светония (Galba 10, 2), Гальба создал нечто вроде сената (velut instar senatus) из числа знатных людей, отличающихся возрастом и разумностью. Видимо, гальбанский «сенат» был составлен из лиц, принадлежавших к муниципальной и колониальной элите Тарраконской Испании. Возможно, что в состав этого временного органа входили и люди из непосредственного окружения Гальбы.

Положение скоро изменилось. Нерон был свергнут и бежал, а затем убит. Сенат и народ провозгласили Гальбу императором (Plut. Galba 7), и сам Гальба, узнав об этом, принял имя Цезаря (Suet. Galba 11). После этого он двинулся на Рим. Тацит (Hist. 1, 6) пишет, что путь Гальбы в Рим был долог и кровав. По Светонию (Galba 12, 1), города, медлившие примкнуть к Гальбе, сурово наказывались вплоть до разрушения стен и казни местных властей с их семьями. Упоминания Светонием (Galba 12, 1) и Плутархом (Galba 11) Тарракона и Нарбонна позволяют определить маршрут движения Гальбы. Из Клунии он двинулся по дороге, идущей от Астурики Августы через Клунию до Тарракона и там соединяющейся с Августовой дорогой, бывшей в то время самым обычным и самым кратким сухопутным путем из Испании в Италию. Последняя шла через восточную часть Тарраконской Испании и Нарбоннскую Галлию, т. е. через самые романизованные части западных провинций. Так что именно на этой дороге ему явно и встречались города, медлившие к нему примкнуть. Следовательно, если менее романизованная зона Испании была опорой Гальбы, более романизованные территории воспринимали Гальбу неоднозначно. Это подтверждается и галльским материалом.

В Испании в какой-то степени повторилась ситуация Серторианской войны, когда более романизованные территории выступили против мятежного полководца, а мало романизованные его решительно поддержали. Мероприятия Гальбы вообще несколько напоминают дела Сертория, но результат их оказался более благоприятным. Такое поведение различных территорией определяется рядом факторов.

На провинции едва ли действовали разрушительно безумства Нерона. Тацит (Ann. XVI, 5) рассказывает, что прибывшие в Рим муниципалы и провинциалы с изумлением смотрели на происходившее в столице: видимо, там, вдалеке от центра государства, им это было неизвестно, да и не очень-то волновало. А достигнутым положением они, по-видимому, дорожили и не решались поставить его под сомнение своим участием в гражданской войне. К тому же в провинциях Нерон был довольно популярен. Известно, что в 58 г. он выступил с инициативой отмены пошлин, в том числе портовых, но противодействие сената помешало претворению этого замысла в жизнь (Тас. Ann. XIII, 50). Император все же принял ряд мер по ограничению произвола откупщиков и обязал провинциальных наместников разбирать вне очереди дела против них. Эти меры имели или могли иметь эффект в наиболее романизованной зоне с более активной экономической жизнью, теснее связанной коммерческими узами с Италией. Так что у жителей наиболее романизованной части Испании и Галлии не было особого резона активно поддерживать сторонника и в какой-то степени ставленника «злого» сената против «доброго» императора.

Еще важнее, как кажется, было объективное противостояние менее романизованным территориям с иным образом жизни и иной организацией. В провинциях сосуществовали итало-римский и туземный миры, и это требовало сплочения первого перед лицом второго. Поддержка туземного мира вызвала оппозицию итало-римского, и он остался более или менее лоялен к Нерону.

Победа Гальбы была победой сенатской аристократии, то есть республиканских элементов принципата. В известной степени Гальба возобновил прежнюю политику конца республики, когда поддержка провинциалов оплачивалась теми или иными льготами, включая предоставление гражданства. Испании Гальба уменьшил налоги. По-видимому, речь шла о снижении таможенных пошлин с 2,5 до 2%. Клуния, где его провозгласили императором, где в решающий момент он получил поддержку, была возведена им в ранг римской колонии. В Бетике Гальба создал муниципий Антикарию, учитывая, вероятно, стратегическое значение этого города, господствующего над дорогой, ведущей из Кордубы к портам средиземноморского побережья, особенно к Малаке.

Убийство Гальбы явилось поражением сената и староримской аристократии. Пришедший ему на смену Отон опирался уже преимущественно на преторианцев и на некоторые верные ему войска. Хотя его правление было чрезвычайно кратковременным, новый император не оставил без внимания провинции, в том числе испанские. До своего присоединения к антинероновскому движению Отон был наместником Лузитании и поэтому хорошо представлял значение Испании в борьбе за власть. Он произвел новую дедукцию в Эмериту {Тас. Hist. 1, 78), причем наделы новых колонистов были не меньше прежних. С целью привлечения на свою сторону сенатской Бетики Отон вывел новых колонистов также в Гиспалис, а к провинции были присоединены некоторые города Мавритании (Тас. Hist. 1, 78), что должно было увеличить доходы Бетики. Этими мероприятиями он расчитывал укрепить свое положение в очень важной в экономическом и стратегическом отношении стране во время войны с Вителлием. Недаром Тацит (Hist. I, 78) пишет, что эти и другие подобные мероприятия Отона были рассчитаны на завоевание императором популярности. Тем большим разочарованием для Отона стал переход Испании и стоявших там войск на сторону Вителлия (Тас. Hist. I, 76).

Принципат Вителлия был кратким, но ярким эпизодом римской истории. Вителлий стремился объединить вокруг себя разные сословия, но активно его поддержал только городской плебс. И разгром и убийство Вителлия явились поражением римского плебса. Значительную роль в поражении Вителлия сыграла позиция Средней Италии, которая в своем большинстве поддержала его соперника Веспасиана. Это сказалось на последующих событиях.

 

Реформы Веспасиана

Гражданская война, нанеся поражение двум основным консервативным силам — старо-римской сенатской аристократии и римскому городскому плебсу, — открыла пути для дальнейших реформ. И Веспасиан по своему происхождению, по своему характеру, по своему весьма реалистичному уму вполне подходил для проведения реформ, закрепивших результаты гражданской войны.

Новый император, по словам Светония (Vesp. 9, 2), «высшие сословия, и истощенные различными убийствами, и запятнанные старым небрежением, очистил и пополнил». Аврелий Виктор (Caes. 9, 9) утверждает, что сенаторов к тому времени осталось всего двести человек. Может быть, это число чрезмерно преуменьшено, но в любом случае можно говорить о резком сокращении количества сенаторов, причем сокращение шло за счет наиболее знатных и старинных родов, бывших главными жертвами репрессий Юлиев-Клавдиев и малодетности, а то и бездетности сенаторских фамилий. Используя старинную цензуру (censu more veterum exercito), Веспасиан увеличил число сенаторов до тысячи, привлекая для этого, по словам Аврелия Виктора (Caes. 9, 9), лучших людей отовсюду (undique). Светоний (Vesp. 9, 2) уточняет, что и в число сенаторов, и в число всадников он включал достойнейших и честнейших людей из италиков и провинциалов, изгоняя при этом недостойных. Это привело к резкому изменению соотношения сил в высших сословиях империи. Если раньше старые сенаторы более или менее благополучно ассимилировали «новых людей» из италийских муниципиев и провинций, то теперь члены старой римской аристократии растворились среди новопришельцев. Практически весьма радикально изменился правящий класс империи.

Видимо, можно говорить о завершении целой большой эпохи, начатой Союзнической войной. Тогда был нанесен решающий и принципиальный удар по Риму как полису. Реально процесс предоставления италикам гражданских прав завершился, по-видимому, при Августе, но их представители не играли значительной роли, растворяясь среди римского нобилитета. Теперь же именно они выходят на первый план. Это имело огромное значение для истории всей Римской империи. В историческом плане барьер между Римом и Италией был важнее, чем между Италией и провинциями. Теперь этот барьер окончательно рухнул, и это превращало Рим из полиса, стоявшего во главе огромной державы, в столицу территориального государства. Преимущество в этом государстве пока имели италики. Так, среди сенаторов, происхождение которых известно, при Веспасиане италики и римляне составляли 83,2 %. Но путь ко все большему включению провинциальной элиты в руководящие институты государства был открыт, и число провинциалов в сенате неуклонно увеличивалось, а некоторые из них даже достигли трона. Провинции становились составной частью средиземноморского государства.

Под этим углом зрения надо рассматривать предоставление Веспасианом латинского права всем испанцам, до этого не бывшим ни римскими, ни латинскими гражданами. Об этом важном для Испании акте говорит Плиний (III, 30). О дате этой веспасиановской реформы ученые спорят. Большинство считает, что это произошло в 73/74 гг., т. е. во время цензуры Веспасиана и Тита, другие — в 70/71-м, во время, непосредственно последовавшее за гражданской войной. Для решения спора посмотрим на текст Плиния.

В начале III книги своей «Естественной истории» Плиний дает политическую географию Бетики и большей части Тарраконской Испании, а в IV книге снова обращается к Испании, описывая уже приокеанскую часть Таррраконской Испании и Лузитанию. В самом конце первого «испанского пассажа» перед упоминанием Пиренеев автор и сообщает одеянии Веспасиана. Это упоминание выглядит чужеродно, как справка, в последний момент вставленная в уже оформленный текст. Плиний хорошо знал Испанию. В 73 г. он занимал пост прокуратора в Тарраконской Испании. О хорошем знании Плинием испанских реалий свидетельствует очень точное описание рудников, которое, как показывают последние исследования, полностью отвечает фактам. Не удивительно, что Плиний не просто перечисляет города и народы Испании, как это он делает при описании большинства других стран и провинций, но и дает статистический обзор правового положения различных испанских общин. Между тем правовые различия должны были исчезнуть после реформы Веспасиана; во всяком случае ликвидировались податные города и «народы».

Конечно, изменение статуса общин произошло не сразу. Но Плиний не мог не учитывать последствий реформы, даже если они еще не проявились во время его пребывания в стране, и это должно было отразиться на его описании Испании. Но не отразилось. Следовательно, в 73 г. прокуратор Плиний о веспасиановском акте еще ничего не знал. Плиний закончил свой труд в 77 г., когда и преподнес его Титу во время его шестого консульства (Plin. praef. 3). Возможно, что к этому времени автор вернулся в Рим после пребывания в разных провинциях и узнал о деянии Веспасиана, что и заставило его внести упоминание об этом деянии в уже практически готовый текст.

Цензура Веспасиана, которую он осуществлял вместе с Титом, была очень важной вехой его правления. Он явно заранее готовился к этой должности, судя по неоднократному упоминанию его как censor designatus. Именно тогда Веспасиан произвел радикальные изменения в составе сената. В качестве цензора он реорганизовал территорию самого Рима, и Плиний (III, 66) точно датирует это действие 74 г., делая его второй вехой в истории города после основания Ромулом.

Как бы ни толковать выражение Плиния iactatum (iactatur, iactatae) procellis rei publicae Latium tribuit, ясна связь акта Веспасиана со смутами в государстве, т. е. с гражданской войной. Но это совсем не требует хронологического сближения войны и веспасиановской реформы. Несомненно, одним из средств «излечения» от смут стало изменение состава сената, но произошло это во время и в результате цензуры Веспасиана и Тита. Может быть, с ликвидацией последствий уличных боев в декабре 69 г. связана активная деятельность императора в самом Риме, но и это относит Плиний к действиям Веспасиана как цензора. Все это позволяет присоединиться к тем исследователям, которые датируют веспасиановскую реформу в Испании 74 г.

Испания вошла в сферу внимания нового императора еще раньше. Явно до 74 г. на северо-западе страны была создана колония Флавиобрига на месте туземного города Амана (Plin. IV, 140). Возможно, в первые же годы своего правления Веспасиан подтвердил сделанное Гальбой сокращение таможенных пошлин для Испании. Сначала сохранил он и монетный двор в Тарраконе, возобновивший свою работу при Гальбе, и только в 73 г. была прекращена тарраконская чеканка. Вскоре после победы Веспасиан вывел из Испании все находившиеся там легионы. Задабривая, с одной стороны, Испанию, а с другой — лишая ее военной силы, он укреплял свои позиции на крайнем западе Империи.

Эти мероприятия шли в русле прежней римской политики. После же окончательной победы в Иудейской войне и подавления восстания Цивилиса на северо-востоке Галлии Веспасиан принял принципиально новые меры.

Первой из них было, по-видимому, возвращение в Испанию набранного там VII Парного легиона. Само по себе передвижение войск не было чем-то чрезвычайным. Но этот легион был набран Гальбой именно в Испании, и хотя теперь он состоял не только из испанцев, совпадение места происхождения и места квартирования могло создать новую ситуацию. Испания находилась довольно далеко от границ империи, войны в самой Испании давно закончились, и легион здесь обладал не столько военными, сколько полицейскими функциями, обеспечивая порядок в жизненно важных для государства районах. Недаром местом его квартирования стала северо-западная часть страны, так что он держал под контролем в первую очередь богатые рудники этого региона.

Видимо, именно поведение этого легиона в гражданской войне стало для императора толчком к принятию им еще более важного решения: распространения на Испанию латинского гражданства. Гальба особенно доверял этому легиону и взял только его в поход на Рим. Впоследствии легион активно участвовал в гражданской войне и при известии о провозглашении императором Веспасиана сразу же примкнул к нему. Решающую роль на заключительном этапе войны сыграл легат VII Парного легиона Антоний Прим, которого поддерживали солдаты и центурионы (Tас. Hist. III, 2—3). В войне на стороне флавианцев участвовали и другие легионы, но этот занимал особое положение: он был недавно набран в провинции, что могло определить отношение благодарного победителя к данной стране.

Может быть, был еще один толчок при выборе именно Испании. Она, особенно ее менее романизованная часть, была первоначальной базой антинероновского движения Гальбы. А Веспасиан и его сторонники подчеркивали уважение к памяти этого императора. Так, вступив в Италию, Прим приказывал всюду восстанавливать изображения Гальбы и делал это, как замечает Тацит (Hist. III, 7), из расчета принести выгоду флавианцам и убедить людей в возрождении дела Гальбы. А в Ирнитанском законе, о котором позже пойдет речь, Гальба оказался единственным императором периода гражданской войны, там упомянутым (Lex Irn. XIX, 20; XX, 35; VA, 13).

Разумеется, все это было не больше, чем толчком к принятию окончательного решения. Главным были значимость Испании в общеимперской экономике и стремление включить испанскую элиту в правящий слой империи. Но подобные выгоды могла представить императору, например, и Галлия. Так что при выборе страны для проведения такой реформы указанные выше соображения могли сыграть свою роль.

Веспасиановская реформа была оформлена особым императорским эдиктом. Но для проведения его в жизнь необходимо было провести ценз. Для этого, в частности, в Тарраконскую Испанию был послан Л. Юний Кв. Вибий Крисп, назначенный легатом пропреторского ранга и помощником наместника провинции специально для проведения ценза (adiutor in censibus accipiendi Hispaniae Citerioris). Выбор именно этого человека был неслучаен. Видный оратор и доносчик нероновского времени, он не только «остался на плаву» при Веспасиане, но и вошел в ближайшее окружение нового императора (Тас. Or. 8). Будучи первый раз консулом при Нероне, Крисп в начале веспасиановского правления стал проконсулом Африки, а с марта по май 74 г. снова был консулом, причем его коллегой был Тит. И последнее обстоятельство еще яснее говорит о высокой степени доверия к Криспу нового правительства. Это, несомненно, свидетельствует о том значении, какое придавал Веспасиан осуществлению преобразования Испании.

До нас дошли фрагменты законов, определяющих управление муниципиями, созданными реформой Веспасиана. Все они датируются временем Домициана, т. е. были составлены приблизительно через десятилетие после веспасиановского акта. В науке существуют различные объяснения этому факту. Выражение Плиния Hispaniae universae ясно подразумевает предоставление латинского права всей стране, а не отдельным ее жителям или городам, а распространение трибы Квирины в различных районах страны подтверждает слова римского энциклопедиста. Вероятно, такое положение можно объяснить следующим.

Эдикт Веспасиана, по-видимому, установил сам факт дарования латинского гражданства. Уже одно это стало основой преобразования местных общин в муниципии латинского права. При этом совсем не обязательно было присвоение городу флавиевского когномена. В письме саборенцам (CIL II, 1423) Веспасиан в качестве особой милости разрешил их городу присвоить свое имя. Власти же города уже назывались кваттуорвирами и декурионами, что означает наличие у него муниципального статуса еще до получения письма. Кваттуорвиры отмечены и в других муниципиях, как Мунигуа, которому свое письмо направил Тит в 81 г. (А. e. 1962, 288). Позже в этих же городах высшими городскими магистратами названы дуумвиры, так же как и в городских законах Сальпенсы, Малаки, Ирни. Может быть, сведения о кваттуорвирах относятся к переходному периоду, когда в отсутствие специального закона, определяющего детали городского устройства новых муниципиев, их жители создавали магистратскую систему по своему усмотрению и соответственно избирали магистратов.

Проведенный после эдикта Веспасиана Криспом и его коллегами ценз должен был и разделить по сословиям новых латинских граждан, и, вероятно, выявить, какие местные общины могут претендовать на муниципальный статус. Муниципий должен обладать определенной территорией, и во время проведения ценза некоторые менее значительные города могли быть включены в территории более значительных. Так, Карбула упоминается Плинием (III, 10) как отдельный oppidum, но в 74 г., т. е. в год ценза, она является пагом (CIL II, 2322), причемpagani явно благодарят императора за латинское право. С другой стороны, поселение (ныне называемое Сан Эстебанде Гормос) стало частью территории Уксамы при получении последней муниципального статуса при Тиберий, а при Флавиях превратилось в самостоятельный муниципий. Естественно, административно-политическая карта Испании не осталась неизменной и после Флавиевой реформы, и по разным причинам статус того или иного города мог изменяться.

В муниципальных законах при упоминании эдиктов Веспасиана, Тита и Домициана первые два соединяются постпозитивным союзом -ve, а третий — союзом aut (Lex Irn. XIX, XX, XXII, XXIII; Lex Salp. XXII, XXIII). Стилистические соображения явно мало обременяли авторов законов; во всяком случае употребление нескольких одинаковых союзов для соединения стоящих рядом однородных членов часто встречается в тексте законов. Возможно, авторы имели в виду две группы эдиктов: Веспасиана и Тита, с одной стороны, и Домициана — с другой.

Веспасиан, издав эдикт о предоставлении всей Испании латинского гражданства, вероятно, ограничился только самыми общими рамками. После проведения ценза, может быть, сам Веспасиан, а может быть, уже Тит урегулировали новыми эдиктами управление и внутреннюю жизнь новых муниципиев. Возможно, Тит разделил первоначальный кваттуорвират на дуумвират и эдилитет и создал квестуру. Во всяком случае, если Тит, как и его отец, 7 сентября 79 г. обращался к кваттуорвирам и декурионам, то в городских законах домициановского времени кваттуорвиров нет, а есть дуумвиры, эдилы и квесторы, при определении полномочий которых законы ссылаются на эдикты Веспасиана, Тита и Домициана. Стремясь сохранить хорошие отношения с реформированным сенатом, Веспасиан и Тит, возможно, ограничились урегулированием городской жизни в провинциях, которые со времени Августа находились под прямым управлением принцепса, т. е. Тарраконской Испании и Лузитании.

Политика Домициана в целом была противоположна политике его отца и брата. Приняв титул господина и бога, он взял курс на создание самодержавной монархии. С другой стороны, Домициан стремился упорядочить управление провинциями (Suet. Dom. 8, 2). В таких условиях естественно стремление к более активному вмешательству в дела сенатских провинций. Вероятнее всего, при Домициане создается провинциальный культ императора в сенатских провинциях Запада. Обращал внимание Домициан и непосредственно на Испанию. Так, по его приказу была построена специальная дорога Домиция Августа, отходившая от старой дороги Августа и облегчавшая доступ к более отдаленным районам страны (А. e. 2004, 746). И в таком случае вполне понятно установление этим императором уже в первые годы своего правления городского управления и правил городской жизни латинских муниципиев сенатской Бетики. А ведь именно в этой провинции и найдены фрагменты муниципальных законов времени Домициана. Не исключено и создание специального закона, который адаптировал к новому времени и новым условиям старый Юлиев закон о муниципиях Италии; копиями этого Флавиева закона и являются те, фрагменты которых найдены в Бетике. Может быть, эти обстоятельства побудили некоторые старые римские колонии подчеркнуть свое превосходство над новыми, и притом латинскими муниципиями. Этим можно объяснить переписку и выставление в Урсоне старого закона Антония.

После деятельности Флавиев положение в Испании изменилось. Процесс юридической унификации страны, начавшийся еще во времена республики, особенно после Сертория и Цезаря, завершился. Если раньше там существовали римские, латинские, союзные, свободные и податные общины, то теперь остались только две первые категории. Все жители страны стали либо римскими, либо латинскими гражданами. Получение латинского гражданства открывало путь к римскому и, следовательно, давало возможность местной верхушке войти в правящую элиту империи. Возрастает число сенаторов, выходцев из Испании. И уже через два года после убийства Домициана на римский трон вступает выходец из Испании Траян, которого сменяет другой уроженец этой же страны Адриан.

 

Романизованная зона в I-II вв.

Флавиевы реформы завершили романизацию Испании с юридической точки зрения. Однако реально степень романизации оказалась различной в разных частях страны. Как и в конце республики, в I—II вв. в Испании можно выделить три зоны: полностью (или почти) романизованную, романизующуюся и нероманизованную. Их наличие отражает два принципиально различных пути романизации. Границы зон совершенно изменились по сравнению с 40—30-ми гг. I в. до н. э. Романизованная зона теперь занимает всю Бетику и восточную часть Тарраконской Испании (кроме Балеарских островов). Эти территории уже давно были вовлечены в экономическую систему Средиземноморья. Прибытие итало-римских колонистов и вхождение страны в орбиту римского воздействия привели к усилению импорта и из Италии, и из стран греческого Востока, товары которого в то время широко распространялись и в Италии. Оттуда шли в Испанию вино, масло, керамика, предметы роскоши и произведения искусства.

Положение изменилось во времена Августа. Тогда из Северо-Восточной Испании начало экспортироваться лаетанское вино. Уже в конце августовского правления в одном из кладов Остии испанские винные амфоры составляли 32% всех находок. Тогда же в Бетике началось, хотя пока и весьма скромно, изготовление оливкового масла на экспорт. Соответственно ремесленники стали изготовлять сосуды для перевозки этих продуктов. Приблизительно с 30-х гг. I в. испанские амфоры, содержащие масло Бетики и вино Тарраконской Испании, в значительном количестве появляются в Италии и Риме, а с середины века находимые в Остии остатки испанской тары составляют уже более 30 % всего обнаруженного материала.

Карта 5. Развитие городов в Испании в период Римской империи

Такое положение объясняется, вероятнее всего, экономическими изменениями в самой Италии. После временного процветания при Августе италийское сельское хозяйство снова переживает кризис. В этих условиях снабжение и Италии, и Рима, и римских войск становится одной из важнейших проблем имперского правительства, и оно активно привлекает провинциальные ресурсы для решения этой проблемы. Недаром испанские амфоры найдены в Остии и Риме, на юге Галлии, откуда они шли на Рейн, а по мере завоевания Британии и на этот остров.

Рис. 20. Траян

По мере укрепления местного земледелия испанские товары начали вытеснять импортные и на самих испанских рынках. Так, если в республиканскую эпоху в долине Ибера безраздельно господствовали кампанское и южноиталийское вино и масло, то со времени Августа и в I в. основное место занимает продукция самой Тарраконской Испании.

Таким образом, в сельское хозяйство все больше внедряются товарные отношения. В этих условиях наибольший доход приносит среднее рабовладельческое имение размером в 100—150, а чаще всего 200—300 югеров, обрабатываемое полутора десятками рабов и приносящее годовой доход в 5—10 %. Такие имения господствовали в Италии во II—I вв. до н. э., в I в. н. э. они стали там вытесняться латифундиями, но теперь начали распространяться в Испании. Происходит как бы передвижение античного уклада в испанские провинции.

Это вело к перестройке социально-экономического пространства. Так, на северо-востоке Тарраконской Испании старые формы сельского поселения еще при республике начали уступать место сначала мелким крестьянским хозяйствам, а затем и системе средних имений, особенно на побережье и в долинах, то есть местах, наиболее пригодных для земледелия. Размеры этих поместий были сначала несколько больше, чем в Италии, колеблясь от 400 до 800 югеров. Меньшего размера, не более 200 югеров, имения возникают в долине Бетиса, сказочное плодородие которой давало возможность получить соответствующий доход с меньшей территории. Но позже и на северо-востоке распространяются небольшие владения до 200 югеров. Такие владения обрабатывались рабами. И при всей скудности эпиграфических свидетельств можно все же говорить о значительном увеличении числа рабов в раннеимперскую эпоху по сравнению с республиканской.

Большую роль в распространении античного социально-экономического уклада сыграла колонизация. Из Урсонского закона (LXXVIII, LXXXII, XCVI) видно, что часть земли при выведении колонии стала общественной. На ней расположены поля и земельные участки, леса, дороги, межевые столбы. Не распределенные среди колонистов земли были и на эмеританской территории. Это имущество колонии можно было на определенных условиях сдавать в аренду (Lex Urs. LXXXII, XCIII). Другая часть территории распределялась между колонистами и превращалась в частные участки (privata), и даже проведение необходимых работ внутри территории колонии не должно было задевать интересы их владельцев (Lex Urs. LXXVII, LXXIX, С). Мы не знаем размеры частных участков в Урсоне. В Эмерите же они равнялись 400 югерам. Вообще территория этой колонии была столь значительна, что пришлось создать на ней отдельные префектуры. Другие колонии, особенно в густо населенной Бетике, имели меньше земли, и соответственно частные участки колонистов тоже были меньше.

Если колонии создавались римлянами либо на пустом месте, либо, чаше, на месте более ранних поселений, то муниципии были туземными, греческими либо финикийскими городами, преобразованными по римскому образцу. Создание муниципия на месте податной или союзной общины вело к распространению римского имущественного права и отражаемых им отношений. Муниципальные законы показывают существование той же структуры земельной собственности, что и закон Урсона. Здесь также имелись общественные земли, дороги, здания и т. д. и наряду с ними частные участки, неприкосновенность которых гарантировалась законами (Lex Mai. LXIII; Lex Irn. LX, LXIH, LXIV, LXXXVII). Упоминания частных участков (privata) встречаются и на межевых камнях (CIL II, 3443, 4048). Наличие частных участков и недопущение какого-либо ущерба для них из-за чего-либо происходящего на общественной земле — это античное, римское правило, восходящее еще к законам XII таблиц (VII, 8b).

В ведении колониальных и муниципальных магистратов, кроме общественных денег, пошлин, налогов и т. п., находились сам город и поля, а также леса, рвы, дороги и т. д. (Lex Urs. LXXXIII, XCVI; Lex Irn. XIX, LXXVI). В Ирнитанском законе упомянуты вики (XIX), на которые распространяется власть эдилов. Упоминание виков наряду с самим городом (pppidum) предполагает, что они находились вне его. Поэтому представляется более подходящим рассматривать ирнитанские вики не как городские округа, а как села. Городские законы неоднократно упоминают различные категории населения колонии или муниципия, но нигде не выделяются в качестве отдельных категорий горожане (oppidani) и сельчане (pagani или vicani). Урсонский закон (XCI) предусматривает возможность для городского магистрата иметь domicilium на сельской территории колонии, но не далее 1000 шагов от города. Следовательно деление на колонистов или муниципалов и поселенцев, которое известно из законов, относится как к жителям города, так и к обитателям его сельской округи.

Сельское население, живущее на территории колонии или муниципия, могло иметь и свои специфические объединения. Это — паги. Исидор Севилький (Etym. V, 2, 11) говорит о них, наряду с виками и кастеллами, как о мелких поселениях, «не украшенных достоинством города», но населенных простыми (vulgar.) людьми и из-за малости своей приписанных к большим общинам. До сих пор паги отмечены только в Южной и Восточной Испании. Зона их распространения полностью совпадает с наиболее романизованной и урбанизованной зоной Пиренейского полуострова, где романизация развивалась во многом под воздействием римской и преимущественно италийской колонизации. Этот факт, как и широкое распространение пагов в Италии, позволяет говорить, что эта форма сельского объединения была принесена из Италии.

В надписи из Куриги (CIL II, 1041) упомянуты два пага: Translucanus и Suburbanus. В районе того же города локализуются и паг Marmorariensis (CIL II, 1943). Около Куриги, таким образом, находилось, по крайней мере, три пага. Названия их, особенно первых двух, даны как бы глядя из города: Пригородный, Залесный. В этих двух пагах упоминаются две категории жителей — муниципалы и поселенцы. Надпись, в которой эти паги названы, надо воспринимать как единое целое. Следовательно, на землях пага жили и муниципалы, и поселенцы. Первые — это явно граждане того муниципия, на территории которого находились паги.

О внутреннем устройстве пага говорит надпись из Бонансы (CIL II, 5042). Здесь говорится о передаче денег под залог имения с рабами. Называются участники сделки Л. Байаний и Л. Тиций, которых представляют их рабы Дама и Мида, а также свидетель Г. Сей. Этот fundus Baianus располагается в ager Veneriensis, который, в свою очередь, находится в pagus Olbensis. Хотя этот документ является юридической формулой, географические названия «привязаны» к реальной местности, совпадающей с местом находки надписи. Название пага напоминает о городе Ольбе или Ольбии (Steph. Byz. v. Olbia), расположенной недалеко от устья Бетиса, близ которого обнаружена надпись. Вблизи располагалась Набрисса, которую Плиний (III, II) называет еще и Венерией, где находился храм Венеры. Эта Венера была наследницей финикийской Астарты, и поэтому ее культ вообще был в этом районе широко распространен. Возможно, конкретный случай, происшедший здесь, послужил основанием возникновения общеюридического правила. Это позволяет сведения о внутреннем устройстве Ольбийского пага с теми или иными оговорками распространить и на другие паги этого района.

Если следовать этой надписи, паг подразделялся на «поля» (agri), в которых располагались небольшие имения (fundi). По Ульпиану (Dig. 50, 16, 27; 60), ager — это место без жилища владельца, a fundus — цельное имение тоже без жилища. Владельцы полей и имений жили, по-видимому, в центре пага (в данном случае в Ольбе или Ольбии) или в самом муниципии либо колонии. Это совпадает с археологическими наблюдениями, в соответствии с которыми нижняя долина Бетиса была занята зерновым хозяйством, и там не было постоянного населения и поселений, а только сараи для хранения инвентаря. Может быть, такая структура пага характерна именно для зерновых районов. В других районах паги могли иметь другую структуру. Во всяком случае «поля» как его структурные подразделения больше нигде не встречаются.

В надписи из Сиресы (НАЕ р. 492) упоминается solum pag(anicum), под чем надо, по-видимому, подразумевать общественную землю пага. Эта надпись — поздняя, уже IV в. Но надо учесть, что историческое развитие шло главным образом по пути постепенной «приватизации» общественных земель, и поэтому, если уже в IV в. в довольно романизованной зоне сохранилась земля пага, то это тем более вероятно для I-II вв.

В надписи из Бонансы, кроме непосредственных участников сделки, упомянут народ (populus), любой представитель которого мог выступить при совершении операции. Это свидетельствует о значительной роли граждан пага в совершении какой-либо операции с имуществом члена данного пага. Видимо, ясно выраженное или хотя бы молчаливое согласие conpagani было необходимо при земельных сделках. Поскольку в тексте ничего не говорится о возможности «народа» воспрепятствовать сделке, можно думать, что реальной верховной власти коллектива на землю имения не существовало, но наличие общинных традиций и некоторого контроля за движением земли несомненно. Употребление термина populus говорит, что это была не случайная сходка членов пага, а народное собрание, подобное комициям колоний и муниципиев.

Надписи сообщают и о некоторых других чертах пага. Паг имел свое божество: гений пага (CIL II, 1043). Во внешнем мире паг выступал как некое целое. В 74 г. посвящение Веспасиану сделали целиком pagani pagi Carbulensis (CIL II, 2322). В споре с землевладелицей Валерией Фавентиной ее противниками выступали conpagani rivi Larensis (CIL II, 4125). Спор разбирал легат провинции, и это обстоятельство может говорить о том, что паг, хотя и находился на территории города, обладал некоторой юридической самостоятельностью и мог в случае необходимости обращаться непосредственно к провинциальным властям, минуя городские.

Итак, испанский паг обладал следующими чертами. Он располагался на городской территории. В его пределах существовали частные имения, но над операциями с недвижимостью паг осуществлял некоторый контроль, хотя бы и формальный. Паг, видимо, имел общую землю (мы не знаем, было ли это пастбище, как в Италии, или что-либо другое), по отношению к внешнему миру выступал как некое целое, обладал известной юридической самостоятельностью, имел своего гения и мог хоронить своего члена. Мы не знаем органов управления пага, но с большой долей вероятности можем предполагать существование народного собрания. Перед нами — объединение общинного типа, хотя общинные институты как будто уже разлагаются. Эти черты сближают испанский паг с малоазийской общинной, расположенной на городских землях (но не с независимой общиной), и с италийским пагом.

Названия испанских пагов — римские. Характерны италийские имена в надписи из Бонансы: Тиций, Байаний, Сей. Даже если речь идет о собирательных именах, важно, что именно италийские имена называются как типичные имена pagani. Еще характернее случай с реальным членом Мармариенского пага, которого звали Л. Альфий Лукан. Он явно был потомком луканских переселенцев. А именно в южной части средней и северной части Южной Италии, включая Луканию, откуда выходила основная масса италийских иммигрантов, во множестве сохранились надписи с упоминанием пагов.

В паги входили и местные жители. Так, посвящение гению Августовского пага сделал Г. Фабий Нигеллион (CIL II, 2194). Чисто римское имя Фабий позволяет думать о романизованном туземце. Это имя, как и антропонимы Nigellus и Nigellis, появляются в разных местах Испании. Нигеллион был причастен к культу гения пага, так что он, скорее всего, и был членом этого пага. В Пригородном и Залесном пагах жили не только муниципалы, но и поселенцы. Возможно, это были люди, поселившиеся в этих местах после конституирования пагов. Но не исключено, что к ним могли относиться и некоторые местные жители, не вошедшие в общину. Паг был, видимо, сравнительно открытой организацией, в которую входили как италийские иммигранты, так и местные жители. Общие экономические и частично юридические условия способствовали сближению переселенцев и туземцев.

Существовали два пути образования пага. Первый заключался в том, что италийские иммигранты, поселившись не в городах, а в сельской местности, принесли с собой эту форму организации, в которую вошли, по-видимому, и туземцы. Второй путь: сравнительно небольшое местное поселение при получении римского или латинского гражданства становилось не муницпием, а пагом и приписывалось к более крупному городу. Таков был, например, путь Карбулы. В связи с этим можно вспомнить слова Исидора Севильского о паге как о мелком поселении, не украшенном достоинством города.

Надписей с упоминанием пагов найдено немного, но зато в разных местах Бетики и восточной части Тарраконской Испании. С другой стороны, в городских законах паг не упоминается. Гигин, упоминая эмеританские префектуры, молчит о пагах. По-видимому, паг не был обязательной формой объединения землевладельцев или территориального подразделения городской округи.

Значительная часть городской земли (если не самая большая часть) принадлежала колонистам, муниципалам и incolae extramurani, чьи имения не входили в паги. Эти имения не были большими. Существовали, однако, и богачи, имевшие в своих руках несколько таких имений. Таким богачом был Публий Руфий Флавс, завещавший отпущенникам жены свое пригородное имение (CIL II, 4332); явно у него были еще имения. Судя по амфорным клеймам, Эннии Юлии имели Сенианское и Прибрежное имения. Несколько fundi имели Аврелии Гераклы, Квинт Фабий Рустик, Квинт Стертиний, неизвестный Q. A. G. То, что каждый fundus отмечался в клейме, говорит о сохранении каждым имением хозяйственной автономии, когда отдельные владения не сливаются в единую плантацию. Такие поместья могли располагаться в разных местах провинции, а то и в разных провинциях. Так, один собственник владел одной маслоделательной мастерской в районе Италики, другой — в районе Арвы, третьей — в современном Вийяр де Бренес. Известен Гай Корнелий Роман, бывший дуумвиром в двух городах — Осицерде и Тарраконе (CIL II, 4267), обладая, следовательно, достаточным имуществом, в том числе земельным, в обоих городах. То, что Роман был дуумвиром, свидетельствует о его принятии в гражданство и там и там.

Обилие амфорных клейм отдельных имений, сосредоточенных на небольшой территории среднего Бетиса, свидетельствует о необыкновенной плотности этих имений. Так, в районе Гиспалиса располагалось не менее 35 поместий, Кордубы — 49, Астиги — 95. Конечно, не все они функционировали полтора-два века, но надо иметь в виду большое количество имений и находящихся в них мастерских, упоминания о которых до нас пока не дошли. Обилие амфорных черепков, сохранившихся, в частности, в Монте Тестаччо, говорит об обильной продукции маслоделов Бетики. Это было возможно только в условиях весьма интенсивного труда в хорошо организованных рабовладельческих имениях, ориентировавшихся на рынок. Огромный рынок представляли собой Рим и военныые лагеря, поглощавшие испанские продукты, особенно масло.

Марциал (например, XII, 63; 96), упоминая Бетику, говорит о двух главных видах ее богатства — оливе и овечьей шерсти. Это вполне совпадаете данными археологии. Можно думать, что именно в овцеводческих и оливководческих (они же маслоделательные) хозяйствах было особенно развито интенсивное товарное производство. Перечисляя подарки, которые поэт якобы дарит друзьям в Риме, Марциал говорит о церетанской колбасе и тарраконском вине, уступающем только кампанскому (XIII, 54; 118). Слава вина, изготавливаемого в Северо-Восточной Испании, подтверждается находками большого количества черепков винных амфор этого района. Это позволяет с большой долей вероятия предполагать товарный характер тарраконского виноделия.

Однако не все сельское хозяйство Южной и Восточной Испании было товарным и интенсивным. Существовали также поместья, предназначенные для отдыха и удовольствия их владельцев (это явно предполагает наличие у их хозяев и других имений, бывших источником дохода). Таким было, по-видимому, тарраконское имение Лициниана, в котором тот проводил зимнее время: там имелись охотничьи угодья, лес, и совсем рядом жил сосед, такой же охотник, который быстро откликался на приглашение к обеду (Mart. 1, 49).

Нетоварными были имения, расположенные вне основных маслодельческой и винодельческой зон. Таким было имение родителей Марциала (Mart. X, 96): обильный дом кормится от земли, малые размеры имения все же доставляют необходимое блаженство, стол покрывается богатствами полей, и нет никакой необходимости связываться с рынком. Конечно, эту идиллическую картину рисовали не только реальность, но и умильные воспоминания деревенского детства, столь сладостные в большом городе, и идущее от александрийской поэзии противопоставление порочной и неудобной для жизни городской цивилизации простой и неиспорченной жизни на лоне природы. И все-таки сами факты едва ли были поэтом выдуманы. Таким же не связанным с рынком предстает небольшое имение, подаренное Марциалу его богатой покровительницей Марцеллой после вынужденного возвращения в родные места. Здесь неспешно обрабатывают землю, имеется роща, источники, водоем с угрем, виноградник, луг и розарий; домом заправляет вилика, рабами распоряжается вилик (Man. XII, 18; 31). Перед нами небольшое рабовладельческое имение, удовлетворяющее, видимо, и нужды, и вкусы своего владельца.

Рис. 21. Оливковая плантация в провинции Хаен

Итак, можно говорить о существовании в этой зоне Испании трех основных видов сельских имений. Первый — товарное хозяйство, работающее преимущественно на экспорт таких ценимых за пределами Испании товаров, как оливковое масло, вино, овечья шерсть. В таких имениях, вероятнее всего, изготовляли и тару для производимых продуктов. Второй вид — имения (видимо, пригородные), предназначенные для отдыха хозяев. И третий — натуральные или полунатуральные хозяйства, совсем или почти не связанные с рынком. Последние тоже принадлежали муниципалам (ср.: Mart. XII, praef. 15). Так что все эти хозяйства относились к античному сектору провинциальной экономики. Те же виды сельских имений были распространены в Италии в последние два века республики и в самом начале империи.

Существовала ли в Южной и Восточной Испании крупная земельная собственность? Для 80-х гг. I в. до н. э. известно о владениях Вибия Пациана, обладателя приморского имения, столь обширного, что там в пещере мог спокойно скрываться молодой Красе со своими спутниками (Plut. Cras. 4). Его родственником, а может быть и сыном, был цезаревский офицер Л. Вибий Пациек, homo eius provinciae notus (Bel. Hisp. 3). Имя Пациек и латинизированное Пациан — иберское, так что в покровителе юного Красса можно видеть туземного землевладельца, получившего римское гражданство (наличие гентилиция и когномена убеждает в этом).

Рис. 22. Подвиги Геркулеса. Римская мозаика из Лирии, Валенсия

В позднереспубликанское и раннеимперское время крупными собственниками были кордубские Аннеи и круг их друзей, в который входили и потомки иммигрантов, и люди местного происхождения. В правление Тиберия самым богатым испанцем был С. Марий. Его богатства навлекли на него смерть по инициативе императора, который тотчас прибрал к рукам его владения (Тас. Ann. VI, 19). Тацит говорит о владении Марием рудниками, и воспоминания о них еще долго жили в названии особого сорта меди (Plin. XXXIV, 4) и рудников (CIL II, 1179; CILXIV, 52). По его имени называлась горная цепь (Ptol. II, 4, 12), и это название сохранилось до сих пор. Хотя Марий не был, вероятно, сенатором, связь с ним была весьма выгодной, и одна из общин Бетики заключила с известным богачом договор о гостеприимстве, что было, видимо, редким случаем, ибо другие контрагенты таких договоров обычно сенаторы. Мы не знаем, имел ли Марий, кроме рудников, и сельскохозяйственные владения. Не знаем также, был ли он уникальной фигурой или его можно рассматривать как представителя крупных собственников Бетики. Сохранение его имени в топонимике вплоть до наших дней говорит скорее в пользу уникальности.

Видимо, из конфискаций имущества местных богачей формировалась императорская собственность в Испании. О владениях Нерона упоминает Плутарх (Galba 5), но неизвестно, в каких частях Тарраконской Испании они располагались. Прокуратору цезарей М. Ацилию Руфу поставил почетную статую с надписью Тарраконский конвент (CIL II, 3840), так что сфера деятельности этого прокуратора охватывала Северо-Восточную Испанию. О наличии императорской собственности в сенатской Бетике свидетельствует существование там прокураторов Августа. Владениями императора были рудники, игравшие большую роль в экономике Римской империи. Так, в I в. важнейшим поставщиком серебра для чеканки римской монеты являлись рудники западной части Бетики. Императорские владения находились вне городской юрисдикции.

Из городских территорий были исключены и владения сенаторов. Выходцы из Испании, особенно из Бетики, появляются в сенате еще при Юлииях-Клавдиях, но особенно их присутствие там ощущается во времена Флавиев и первых Антонинов. Наличие сенаторов предполагает и обладание ими крупной собственностью, такой, чтобы человек мог иметь сенаторский ценз. В дальнейшем, правда, сенаторы должны были значительную часть своих средства вкладывать в Италии, матримониальные связи объединяли их с италийскими и нарбоннскими фамилиями (особенно во II в.), и это делало Испанию менее важной в их глазах. Но все же сенаторская собственность в Испании должна была существовать.

Происхождение испанских сенаторов было различным. Одни из них, как Элии, Дасумии, Ульпии, были потомками италийских колонистов. Другие принадлежали к туземцам, к каковым, вероятно, относились Аннии и Корнелии, в наибольшей степени представленные среди бетийских сенаторов. Судя по тому, что большинство испанских сенаторов появляется уже после Веспасиановой реформы, они принадлежали к верхушке и старых (Италика, Гадес, Укуби), и новых, созданных уже при Флавиях, городов римского и латинского права. Это относится и к первым сенаторам из будущих императорских семей. Элий Марулин, предок Адриана, стал сенатором при Августе. М. Ульпий Траян вступил в сенат при Нероне, ибо в Иудейской войне он уже занимал сенаторскую должность легата легиона. Так что об их собственности надо говорить как об изъятой из городской, а не как изначально внегородской. Можно полагать, что репрессии и конфискации Юлиев-Клавдиев, обрушившиеся прежде всего на богатых провинциалов (не говоря, естественно, о римских сенаторах и верхушке всадничества), привели к ликвидации крупной внегородской собственности типа владений С. Мария. Можно в связи с этим вспомнить об убийстве Нероном шести человек, владевших половиной провинции Африки (Plin. XVIII, 35). А затем уже вновь стала появляться крупная собственность, на этот раз сенаторская.

Рис. 23. Сенека

Основной ячейкой римского античного общества был город римских или латинских граждан, колония или муниципий. Города римского типа стали возникать на юге и востоке Испании еще во времена республики. А при Августе происходит настоящий урбанистический взрыв. Возникают новые города, перестраиваются старые, следуя по пути столицы. Создаются новые монументальные здания и целые ансамбли, в большой степени для строительства и отделки используется мрамор. Важное место занимают храмы римских божеств, в том числе Капитолии в честь Юпитера и святилища императора и Ромы. В городах создаются театры, становящиеся как бы символами приобщения к римскому образу жизни. Это относится и к тем городам, которые до реформы Веспасиана были податными или союзными. Так, Малака еще долго оставалась civitas foederata, а театр там был построен уже при Августе. Значительную роль в городах стали играть цирки. Урбанизация шла рука об руку с романизацией. Возникновение города римского типа было обусловлено романизацией, но и само оно влияло на углубление этого процесса и ускорение его темпа.

Рис. 24. Римский дом в Ампуриасе (Эмпорион). Позади справа форум

В городах возникали новые отношения между людьми. Здесь, особенно в крупных экономических центрах, собирались люди из разных частей Испании и других мест империи. Большинство из них становилось поселенцами, обладавшими всеми экономическими правами и даже активным избирательным правом (хотя ограниченным голосованием только в одной курии), но не имеющим пассивного. Однако по разным причинам часть прибывших принималась и в полноправные граждане. Так, кордубец Нигеллион, бывший отпущенником и севиром в родной Колонии Патриции, был принят в граждане Сингилиса, где он также достиг севирата (CIL И, 2026). Порой такими новыми гражданами становились ветераны, как М. Лукреций Перегрин, принятый в гражданство в Тарраконе (Vives, 5601). Иногда этот вопрос решался местными властями, как это было с тем же Нигеллионом, а иногда — императором, как с М. Валерием Капеллианом, принятым в Цезаравгусту по благодеянию Адриана (CIL II, 4249). Такие люди пользовались всеми правами и могли достичь должностей. Так, Капеллиан имел в Цезаравгусте omnes honores. Ономастические данные показывают, что в городской олигархии были представлены и потомки иммигрантов, и аборигены. Такие города не могли уже быть центрами родовых, межродовых или племенных общин. Здесь люди объединялись на иной, гражданской основе.

Рис. 25. Арка в Кабанесе (Кастильон)

В городах Южной и Восточной Испании были представлены различные категории населения, как граждане, так и поселенцы и другие категории неграждан. Коллектив граждан составлял народ (populus) данного города. Среди граждан выделяются ordo и plebs (напр., CIL II, 1047; А. ё., 1965, 91). Но никаких следов родовой или племенной принадлежности ни в городских надписях, ни тем более в законах не обнаруживается. Полностью господствует здесь римское право. И даже если что-либо не предусмотрено городскими законами, поступать надо не по местному обычаю, а по римскому законодательству. Так, при операциях с собственностью местные магистраты должны делать так, как те, кто в Риме возглавляет эрарий (Lex Irn. LXIV); отпущенники в Ирни имели те же права, что в италийских муниципиях (Lex Irn. LXXII), а зрелища надо устраивать в соответствии с декретами декурионов и конскриптов, законами, плебисцитами, эдиктами сената или декретами императоров (Lex Irn. LXXXI).

Рис. 26. Арка в Бара (Таррагoна)

Города были центрами ремесла, торговли, концентрации сельскохозяйственной продукции. Экспортные товары, как бетийское масло, облагались пошлиной. Вся Испания составляла один таможенный округ, и главное внимание римские власти уделяли вывозу товаров за пределы страны. Так как таким товаром было именно масло Бетики, то в некоторых городах этой провинции были созданы таможенные конторы, а специально для обложения пошлиной ввозимых в Италию испанских товаров такие конторы имелись также в Остии и Лугдуне. До нас дошло большое количество надписей на амфорах с именами навикуляриев, перевозивших масло в Остию, Путеолы и порты Галлии и в меньших количествах в порты Восточного Средиземноморья. Само количество таких надписей свидетельствует о сравнительно мелкой собственности каждого из них. Порой такие навикулярии могли объединяться в товарищества, которые, видимо, все же не имели положения юридического лица.

Рис. 27. Работа по металлу. Римский рельеф

Это могли быть объединения родственников, как Лелий Оптат, Цезиан и Лупат. Другим, уже не чисто родственным объединением могли быть пять sociorum Апрониан, Аврелиан, Макрин, еще один Аврелиан и Вин... В качестве sociorum выступают Гиакинф, Исидор и Поллион; их имена указывают на рабское состояние компаньонов: возможно, речь идет о пекулии.

Амфорная тара, используемая для перевозки масла, вероятнее всего, изготовлялась в самих поместьях. Но основную массу ремесленной продукции, включая самую разнообразную керамику, создавали в городе. Находившиеся там мастерские не должны были быть большими. Урсонский закон (LXXVI) под страхом конфискации запрещал создавать черепичные мастерские с более чем 300 работниками. Наиболее распространенным и повседневным видом керамики была столовая посуда.

Развитие связей с остальной империей и постепенное вхождение в общеимперскую экономическую систему, с одной стороны, и бурная урбанизация — с другой, способствовали стандартизации образа жизни. И это хорошо видно на примере именно столовой посуды. Если в I в. до н. э. городская элита, как это было в Мунигуа, удовлетворяла свои запросы италийскими сосудами, а основная масса городского населения — местным иберским производством, то в I в. н. э. вкусы обоих слоев более или менее сравнялись, и для их удовлетворения стало необходимым массовое производство уже не гончарных или лепных сосудов, а штампованной в форме сигиллаты. Сначала это была италийская и галльская сигиллата. В конце I в. до н. э., т. е. в августовское время — время больших экономических и социальных перемен в Испании, в некоторых городах Южной Испании стали изготовлять собственные имитации италийской арретинской керамики. А приблизительно с 30-х гг. I в. началось изготовление испанской сигиллаты. Большинство таких сосудов имело довольно ограниченный местный рынок, но значение некоторых мастерских вышло далеко за региональные рамки. В Южной Испании такими были мастерские в Андухаре. Обилие находимых клейм мастеров показывает известную атомизацию производства, обилие мелких мастерских, производивших относительно однообразную продукцию (хотя конкретные детали украшений могли быть разными). Можно говорить, что и в сельском хозяйстве, и в ремесле, и в торговле преобладала мелкая и средняя собственность.

Город выступал и как идеологический центр. Через находившиеся там театры, цирки, амфитеатры, через различные зрелища, в том числе гладиаторские игры, через почитание римских и отождествленных с римскими богов местное население, жившее как в округе, так и в самом городе, приобщалось к римским ценностям и косвенно к римским общественным порядкам. На юге и востоке Испании во времена империи уже почти нет следов местной религии.

Рис. 28. Главный фасад римского храма в Аузе, Вич, Барселона

Общая картина религиозной жизни приближается к римской. Особой популярностью пользовался культ Юпитера Наилучшего Высочайшего, осуществляемый в чисто римской форме и целиком, по-видимому, принесенный римлянами. Особое распространение некоторых культов объясняется их схожестью с существовавшими ранее. Так, Геркулес особо почитался в зоне прежнего финикийско-карфагенского влияния, что вызвано его идентификацией с Мелькартом. Расширявшееся почитание римских божеств включало Испанию в общее религиозное пространство Римской империи. И большинство надписей с упоминанием этих божество относится к Бетике и восточной части Тарраконской Испании.

Особенно большое значение имел культ императора и почитаемой вместе с ним богини Рима Ромы. Императорский культ возник в Испании, по-видимому, спонтанно, основываясь на издавна существовавшем там почитании и даже порой обожествлении вождей, в том числе иностранных. Испанские провинции вместе с другими западными провинциями в свое время принесли присягу Августу (R. g. 15, 2), и это усилило их религиозные связи с императорским домом. Уже в 27 г. до н. э. один из народных трибунов посвятил себя Августу по «иберскому обычаю» (Cas. Dio LIII, 21), и, вероятно, речь идет о старинном испанском, конкретнее, пожалуй, кельтиберском, обычае devotio. Отправление культа императора и Ромы было в первую очередь свидетельством лояльности по отношению к римскому правительству, но не только.

Рис. 29. Вакх. Статуя из Пинедо

Почитатели Ромы воздавали дань величию Рима, а с ходом романизации провинциалы все более чувствовали себя причастными этому величию. Император выступал не только как глава государства, но и как всеобщий покровитель. Римские аристократы свысока смотрели на своих провинциальных собратьев, и только покровительство императора открывало знатным провинциалам путь к государственной карьере. Низы же провинциального населения смотрели на императора как на «патрона патронов», последнюю надежду в этом мире. Для отпущенников занятие места в коллегии севировавгусталов было единственной возможностью подняться в городскую или провинциальную элиту.

Рис. 30. Римский жрец, приносящий жертву. Скульптура из Италики (Севилья)

Императорский культ имел и определенное политическое значение. Он мог осуществляться в провинциальном или даже межпровинциальном масштабе. Собиравшиеся вокруг алтаря императора собрания представителей провинций (concilia) могли обсуждать действия наместника и напрямую обращаться к императору в том числе и с жалобами на наместника, что в какой-то мере ставило управляющего под контроль управляемых и служило дополнительной мерой воздействия на высших функционеров. И это давало провинциалам хоть какую-то возможность оградить себя от алчности провинциальных властей. А так как императорский культ был организован в рамках римских провинций и городов, то последние оказываются в конечном счете важнее традиционных рамок рода, племени, «народа». И это, естественно, способствовало распаду этих рамок.

В Испании провинциальный культ Августа возник, по-видимому, в 15 г., когда по просьбе тарраконцев Тиберий разрешил им построить храм обожествленного принцепса (Тас. Ann. I, 78). Среди провинций, которые, по Тациту, последовали примеру Тарракона, была, вероятно, Лузитания, судя по схожести эмеританского храма с тарраконским. В сенатской Бетике императорский культ возник, как уже говорилось, при Домициане. Муниципальный культ императора существовал в различных городах и императорских, и сенатской провинций.

Каждый город римского или латинского права включал в себя собственно городское поселение (oppidum) и его территорию. В каждом городе существовал гражданский коллектив (coloni, municipes), включавший как горожан, так и сельчан. Этот гражданский коллектив обладал суверенитетом в рамках колонии или муниципия, выражавшийся прежде всего в существовании народного собрания, комиций, в том числе избирательных. Реально власть в городе принадлежала сословию декурионов. Простой гражданин едва ли мог стать городским магистратом. В городах существовал имущественный ценз, определявший возможность доступа к городским должностям. Он был разным в различных городах, в больших и богатых он был выше, чем в более мелких. Так, в Тарраконе он был столь высок, что должности в основном занимали лица, уже имевшие всаднический ранг, т. е. не менее 400 тысяч сестерциев, хотя официально он явно был ниже. Кроме того, магистратура требовала больших расходов. Так, Урсонский закон (LXX, LXXI) требует тратить на игры не меньше 2000 сестерциев личных денег. Кандидаты на должность вносили значительный залог (Lex Urs. XCI; Lex Mai. LX), а штраф, который мог быть наложен на дуумвиров в Урсоне, составлял 20 000, а в Сальпенсе и Ирни 10 000 сестерциев (Lex Urs. XCII; Lex Salp. LVIII; Lex Irn. LXI).

Рис. З1. Богиня Виктория. Скульптура из Италики (Севилья)

Городские курии и магистраты полностью осуществляли самоуправление колонией или муниципием. Они собирали подати в соответствии с решениями правительства или наместника (Lex Urs. LXV; CIL II, 1423), уплачивали налог государству (CIL II, 3664), ведали самыми разнообразными городскими делами. Город обладал местной милицией (Lex Urs. LXVI, CIII). В Урсонском законе (XCIV) прямо говорится, что никто не обладает юрисдикцией в городе, кроме дуумвира или назначенного им префекта. Закон не предусматривает никакого лица, кто бы стоял над городом и его коллективом. Императорский префект появляется только в случае избрания дуумвиром города самого императора (Lex Salp. XXIV; Lex Irn. XXIV). Правда, в таком случае не избирается другой дуумвир, а префект обладает полномочиями единственного дуумвира, но все же никаких дополнительных полномочий по сравнению с обычными дуумвирами не имеет. Внегородскую власть в городе могли представлять кураторы, но они появляются в Испании только во времена Марка Аврелия, т. е. уже в условиях начавшегося кризиса. Города могли заключать договоры о гостеприимстве с видными деятелями и становиться коллективными клиентами последних, но и в этих случаях ни о каких политических правах патронов над городом нет речи (Vives, 5829—5833). Прием в гражданский коллектив осуществлялся через юридическую процедуру adlectio, что свидетельствует об относительной замкнутости гражданского коллектива.

И в городском ремесле, и в торговле, и в земледелии преобладала мелкая и средняя собственность. Землей, главным средством производства, горожане владели именно как граждане данного города. К обладанию землей были допущены и поселенцы, но все-таки большинство последних было занято в ремесле и торговле. Возможно, негражданское землевладение все же рассматривалось как исключение. Более обычным путем приобщения к земле в другом муниципии или колонии было, вероятно, принятие человека в число граждан.

Итак, можно говорить, что испано-римский город обладал теми чертами, которые в принципе соответствуют городу античного типа, полису. А именно полис определяет сущность античной цивилизации и ее особенности по сравнению со всеми другими цивилизациями древнего мира. Конечно, речь не идет о самостоятельном полисе, как это было с греческим полисом классического времени или римской civitas эпохи республики. Положение испано-римского города было подобно положению полиса Греции, Азии или Сирии императорского времени, т. е. города, не обладающего политической независимостью, но с социально-экономической и внутриполитической точки зрения полностью сохраняющего полисный характер. Также и в культурно-идеологическом аспекте город являлся центром античной культуры, античного мировоззрения, античного образа жизни.

В Бетике (и на лузитанском берегу пограничного Анаса) и в восточной части Тарраконской Испании находилось около 120 городов, что составляло от 6 до 12 % всех городов империи. Это говорит о высокой степени урбанизации этого региона. Характерно, что и наибольшее количество (91%) всех известных актов «благодеяний» богатых граждан своему городу приходится на эту зону.

Просопографический материал показывает, что в городской и провинциальной элите имелись потомки и колонистов, и аборигенов, что в коллегиях и пагах жили и тесно общались и те и другие. Впрочем, местные жители тоже принимали, как правило, римские имена или, реже, латинизировали собственные. Анализ ремесленной, в частности керамической продукции говорит о генетических связях этой продукции с предшествующей местной, хотя она, разумеется, настолько трансформировалась, что полностью вошла в общеимперскую хозяйственную ткань. Таким образом, видно, что возникновение на юге и востоке Пиренейского полуострова античного социально-политического порядка явилось делом и иммигрантов, и туземцев, а этому в решающей мере способствовало их сосуществование в рамках одних и те же социально-политических институтов. Это и был первый путь романизации, приведший к наиболее полному включению этой части Испании в римский мир. К восточной части Тарраконской Испании и Бетике вполне можно отнести высказывание Плиния (III, 31) о Нарбоннской Галлии, что она скорее Италия, чем провинция.

 

Романизующаяся зона в I-II вв.

Зона, которую можно несколько условно назвать романизующейся, т. е. та, где процесс романизации к моменту кризиса был еще далеко не завершен, охватывала большую часть Испании, включая Балеарские острова. Там почти все свободные жители после реформы Веспасиана юридически тоже были латинскими гражданами, а лидеры их общин имели все шансы стать гражданами римскими и даже войти в высшие эшелоны имперской иерархии. Но в I—II вв. этого практически не произошло. Город и в этой зоне являлся ячейкой античного мира. Хотя никаких фрагментов городских законов в этой зоне не найдено, можно все же говорить, что политическая структура тамошних городов была аналогична существовавшей в Бетике. Однако самих городов там было намного меньше, их сеть гораздо менее плотной, а территории соответственно более обширны.

Среди городов этой зоны было мало колоний. В Лузитании их насчитывалось всего пять, причем три из них (Эмерита Августа, Метеллин и Паке Юлия) располагались в долине Анаса недалеко от границы с Бетикой и могут быть причислены скорее к романизованной зоне. Все колонии этой провинции находились вне собственно лузитанской области, в более развитых южных и центральных районах, включенных в Лузитанию при образовании провинции. Во внутренних районах Тарраконской Испании к югу от Карпетанских гор имелась всего одна колония Либисоса, которая, однако, так никогда и не стала значительном городом ни в экономическом, ни в политическом, ни в культурном отношении. В северной части внутренних районов этой провинции тоже имелась только одна колония Клуния, которая была возведена в этот ранг за свои заслуги в антинероновском движении. Одна колония Флавиобрига находилась и на севере Испании (Plin. IV, 110), но ее появление, вероятнее всего, тоже не было связано с появлением там нового населения.

Римляне рассматривали колонии как свою главную опору в провинциях. Недаром столицы всех трех испанских провинций были колониями. Это относится и к конвентам. В Бетике из пяти конвентов четыре имели свои центры в колониях. Исключением был Гадес, но это древнейший город страны, один из важнейших экономических и культурных центров региона, во время гражданской войны доказавший свою верность Цезарю (Caes. Bel. civ. II, 20—21). В Лузитании центрами трех конвентов тоже были колонии.

Рис. З2. Римский амфитеатр в Мериде

Рис. 33. Западные ворота римского амфитеатра в Мериде

Рис. 34. Римский театр в Мериде

Рис. 35. Мост в Мериде через Гвадиану

Иное положение сложилось в Тарраконской Испании. Там существовало семь конвентов, но только у трех из них центры находились в колониях. Это были сам Тарракон и Новый Карфаген на побережье Средиземного моря и Цезаравгуста в долине Ибера. Центром Клунийского конвента тоже была колония, но она получила этот титул много позже создания самого конвента. Возможно, при создании конвента Клуния даже вообще не была муниципием. Центры северо-западных конвентов вплоть до реформы Веспасиана оставались податными городами. По-видимому, создание конвентов как промежуточных подразделений оказалось необходимым, а итало-римских поселений на этих территориях не было, и римским властям пришлось избрать туземные. Правда, при этом предпочтение все же было отдано городам, основанным Августом. Исключением была Клуния, которая и до этого играла значительную роль в регионе.

Остальные города римского или латинского права в этой зоне были муниципиями. Большинство их развилось из местных поселений. Таким был, например, в северной части страны Бригеций, чей муниципальный статус доказывается наличием в нем дуумвира (CIL II, 6094) и чье название почти совпадает с именем племени бригецинов (Ptol. II, 6, 29). На основе местных поселений создаются астурийские города Гигия и Флавионавия. В центре значительную роль играл Толет, ставший муниципием при Августе или при Флавиях. То же самое можно сказать об Олисипоне в Лузитании, получившем муниципальный статус от Цезаря или его преемников, но до 27 г. до н. э. На Балеарских островах флавиевским муниципием стал финикийский Магон. Некоторые города создавались римлянами заново. По-видимому, так возникли центры трех северо-западных конвентов, которые стали, однако, привилегированными только позже. Видимо, сразу как муниципий была создана Валерия. По Флору (II, 33, 59—60), Август спустил астуров на равнину и приказал им заселить бывший лагерь его войск. Речь идет об Астурике Августе. Видимо, и другие новосозданные города явились результатом переселения в одно место туземного населения.

Рис. 36. Плутон. Статуя из римскогo храма в Мериде

Рис. З7. Меркурий. Статуя, датированная 180 гoдом колонии Мериды (155 г. н. э.)

Значительным толчком к образованию городов было само римское завоевание. Города, как известно, являлись каркасом всего античного общества, и римляне, естественно, были заинтересованы в их появлении. Однако общий уровень социального развития племен внутренних и особенно северных районов Испании не позволял сразу же и в значительном масштабе создать городскую сеть. Темп городского развития зависел от конкретных условий. Так, Лук Август на северо-западе полуострова был основан уже вскоре после подчинения окружающей территории в 25 г. до н. э., но его основание было обусловлено в первую очередь чисто стратегическими соображениями. На севере города начали возникать лишь в конце I в., а в еще большей степени в начале следующего столетия. Название созданного здесь города Флавионавии ясно говорит о связи его появления с деятельностью императоров этой династии по упорядочению положения в Испании.

Рис. 38. Римская арка в Мединасели (Сория)

Можно говорить, что основное население римских и латинских городов этой зоны было местным. Римляне и италики там тоже могли жить, но было их там немного. И это были преимущественно либо чины администрации, либо немногочисленные ветераны, либо управляющие рудниками. В Олисипоне наиболее распространенные фамилии принадлежали к Юлиям, Цецилиям, Кассиям, Фабиям, Лициниям и Помпеям. Такие и подобные имена обычно имели романизованные туземцы. В Клунии самыми распространенными nomina были Юлии, Семпронии, Помпеи и Валерии. Семпронии и Помпеи явно связаны с полководцами, ведшими войны в этом регионе, а Юлии и Валерии вообще принадлежат к самым распространенным именам Испании. Поэтому вполне можно говорить о принадлежности большей части муниципальной элиты к доримской аристократии. Разумеется, в состав этой элиты могли войти и «новые люди». Так, в Магоне до положения эдила и дуумвира поднялся некий Кв. Цецилий Лабеон, сын вольноотпущенника.

Рис. 39. Римская арка в Капарре (Касерес). Реконструкция А. Гарсия и Бельидо

С распространением римского и латинского права в северной части Лузитании и северо-западной части Тарраконской Испании появился еще один вид гражданских общин — civitates, создаваемые на основе племенных образований при невозможности создать прочное городское поселение.

Существовали и поселения, бывшие, по-видимому, переходной формой к городу, — форумы. Такие поселения создавали римляне в Италии, где они приравнивались к conciliabula, т. е. сельским общинам с самоуправлением. Позже форумы стали создаваться в Нарбоннской Галлии — Форум Домиция, Форум Юлия и другие. Такие форумы появились и в Испании — Форум Юлия в Бетике, Форум Августа в Тарраконской Испании. Назывались они по именам своих основателей.

По-видимому, иного характера были форумы на севере Испании. Все они назывались по племенам, на территориях которых располагались — Форум гигурров (Ptol. II, 6, 37), Форум бибалов (Ptol. II, 6, 42), Форум лимиков (Ptol. II, 6, 43), Форум нарбасов (Ptol. II, 6, 48). Поскольку они упоминаются только Птолемеем (у Плиния всякие намеки на северо-испанские форумы полностью отсутствуют), можно полагать, что они возникли во второй половине I — начале II в. Учитывая, что римляне называли форумом не только торжище, но и местонахождение суда, особенно с территориальной компетенцией, можно считать, что эти северные форумы создавались не только как рынки для окружающего населения, но и как административно-судебные центры. Вероятно, их появление надо связать с распространением Веспасианом латинского права на территории, где в то время организовать более или менее правильную муниципальную систему было невозможно.

Рис. 40. Восток. Деталь большой космической мозаики из Мериды

С муниципализацией (порой сопровождавшейся центуриацией, т. е. разделением земли на отдельные участки в соответствии с римскими правилами) распространяется и римская система земледелия и землепользования, система вилл. Она появляется в этой зоне позже, чем в первой, и является, пожалуй, более разнообразной. В Кельтиберии, как и на востоке и юге Испании, представлена преимущественно мелкая и средняя собственность. Здесь, например на территории вакцеев, римские виллы располагались в более удобных для земледелия местах, в низинах и вдоль дорог. Наряду с ними существовали туземные поселения, которые, как и раньше, занимали более высокие места. В Астурии виллы концентрируются вокруг немногочисленных городов и рядом с удобными путями сообщения, либо реками, либо сухопутными дорогами. За этими пределами располагались чисто местные поселения. И оба вида поселений и хозяйств не смешивались друг с другом. На востоке Лузитании были распространены крупные имения, доходившие до 12 тысяч югеров. Такие имения уже можно сравнивать с латифундиями. Все же более распространенными были виллы, земли которых занимали от 200 до 400 югеров. А наряду с ними были распространены более мелкие, явно крестьянские владения размерами от 8—12 до 40 югеров и более крупные — до 200 югеров. Часть из них принадлежала чисто индивидуальным хозяевам, владельцами другой части были члены сельских общин.

Рис. 41. Нил. Деталь большой космической мозаики из Мериды

Ряд надписей отмечает существование в этой зоне виков, т. е. сел. Вики располагались на территории города, как Dercinoassedentes vicani Cluniensium (НАЕр., 549), или племени, как vicus Baedorum gentis Pinton(um) (CIL II, 365). Последняя надпись — посвящение богу Нетону, сделанное Валерием Авитом Атуранием. Ее можно сопоставить с надгробной стелой, поставленной Валерию Авиту его матерью (CIL II, 391). Очень вероятно, что речь идет об одном и том же персонаже. На надгробной стеле Валерий Авит назван Conimbriga natus. Следовательно, вик Бедор не только относился к племени пиктонов, но и располагался на территории города Конимбриги. Во главе вика стоял магистр (CIL II, 5007). Судя по тому, что магистр наложил свое клеймо на кирпич в качестве именно должностного лица, можно думать, что изготовлен был этот кирпич в мастерской, принадлежавшей вику, а не магистру лично. Село как целое делает посвящение богам (CIL II, 170, 743, 6287). На территории Вадинийского вика был найден камень с надписью privatu (CIL II, 5707). Но мы не можем судить, означает ли это существование частного имения в пределах вика или границу между селом и имением.

Все сказанное говорит, что вик был организацией общинного типа. Он находился на территории города, даже если упоминалась и племенная принадлежность его или отдельных vicani. Как и паг, он мог быть относительно самостоятельным. Так, дерционоассиденцы, будучи клунийскими сельчанами, самостоятельно заключили договор с другим городом — Термами, и в силу этого договора получили в Термах те же права, что и его граждане.

Таким образом, несмотря на скудость данных, можно говорить, что в своих основных чертах вик совпадает с пагом. Но вики и паги располагались на различных территориях. Названия пагов — римские. Большинство названий виков — местные. Латинские названия — Вик Акварум, Вик Спакорум — появляются только в поздних итинерариях. Имена сельчан либо туземные, либо чисто римские, свидетельствующие о туземном происхождении их носителей. Так, в Вадинии сохранилось несколько десятков личных имен, и среди них нет ни одного италийского (С. М. Leon. Р. 41—46, 83—84). В Капере имелись Элии (CIL II, 830—831), которые могли получить имя от Адриана (может быть, они были его отпущенниками); остальные имена каперцев — местные. Можно отметить одно исключение: италийское имя Павел Ауфидий (CIL II, 815). В этом случае Т. Моммзен справедливо напоминает сообщение Плутарха (Sert. 27, 7), что один из убийц Сертория Ауфидий бежал и состарился в какой-то «варварской» деревушке в нищете и забвении. Не исключено, что перед нами один из потомков этого эмигранта, нашедшего приют в Лузитании, где начиналось восстание Сертория. По-видимому, можно говорить, что вики в отличие от пагов — чисто местные образования, не связанные с римско-италийской иммиграцией.

На территории распространения виков в римское время были широко представлены гентилиции. И между этими двумя формами объединений явно существует связь. В надписях с упоминанием гентилиций название гентилиции дается в форме чаще всего кельтского, реже латинского genetivus pluralis, причем гентилиция упоминается после личного имени, часто до патронимика и всегда до топонима. Такова структура большинства надписей вадиниенцев (Vives, 3494, 5430—5432). Упоминание места — Вадинии — стоит всегда в конце. Но в одном случае структура надписи иная — упоминание вика стоит между именем и патронимиком: Tedi vicani Vadiniensis Dioteri f. (Vives, 3492). Перед нами явное замещение родовой связи территориальной. Еще яснее связь с гентилицией в поздней надписи 399 г., в которой название вика Aunigainu(m) стоит в genetivus pluralis, как и при упоминании гентилиций (Vives, 851). Упоминание в Итинерарии Антонина (424,1) Vicus Spacorum своим названием также указывает на происхождение из родовой общины.

Все же чаще вик упоминается в nominativus или genetivus singularis. Это говорит о том, что в глазах населения вик представлял все же форму, отличную от родового объединения. Но поселившиеся в вике люди часто не забывали и родовую связь. Так, в вадинийских надписях наряду с указанием на происхождение из этого места часто отмечается и гентилиция. В науке была высказана мысль, что замещение гентилиции виком связано с переходом от кочевой или полукочевой жизни к оседлой. Но скорее перед нами другой процесс: замещение родовой общины территориальной,сельской.

Рис. 42. Акведук

Родовые отношения в это время уже разлагаются. Одним из признаков этого является активное перемещение населения. Некоторые представители знати уходили из родных мест и шли на службу властям, делая порой блестящую карьеру. Снимались со своих мест и бедняки, нанимаясь горнорабочими в рудники, становясь арендаторами или батраками в имениях, вступая в армию. Такие перемещения происходили как в масштабе страны, так и в рамках отдельных регионов. Отдельные родовые поселки могли притягивать пришельцев, а члены исконного рода уходили в другие места.

Так, Капера первоначально была населена, по-видимому, родом гапетиков (CIL II, 804) и была довольно значительным поселением, судя по обилию найденных там надписей (CIL II, 804—852) и по словам Плиния (IV, 118), упоминавшего ее среди общин, которые «не стыдно назвать». В Капере появилось множество пришельцев: из Эмериты, Клунии, Норбы, Интерамния и других мест, даже из далекой сирийской Антиохии (CIL II, 818—830). На территории Каперы возникли соседские объединения — вицинии, как, например вициния клунийцев (CIL II, 821). Местные жители тоже объединились в подобную вицинию, которая, хотя и посвятила алтарь роду гапетиков, называлась уже не по роду, а по месту — vicinia Caperensis (CIL II, 804). В другом месте, в Вадинии, жители сначала относились к роду боддегов, или боддиков, ибо упоминания этой гентилиции здесь самые частые. Однако там застаем и представителей других родов. С другой стороны, известен боддег, живший не в Вадинии, а каком-то другом поселении Ca...an (CIL II, 5723). Представителей рода тапоров, из которого происходил Мелолн из вика Талабары, мы встречаем не только в Талабаре, но и в других местах, в том числе в Эмерите (CIL II, 453, 519-521, 408, 950).

Процесс «территориализации» засвидетельствован эпиграфикой во II в. Однако шел он неравномерно. Так, в вадинийских надписях, датированных в основном III в., еще часто упоминается гентилиция. Зато в Лузитании упоминания гентилиций редки. Вероятно, к тому времени, когда культурная романизация достигла таких успехов, что местные жители стали составлять эпитафии на латинском языке, родовые узы в Лузитании уже или исчезли, или очень ослабли, а в Астурии были еще довольно сильны. К концу IV в. относится надпись с упоминанием вика Аунигайнов, и форма названия свидетельствует о сравнительно недавнем превращении родового объединения в село. Более того, преобразование родовых единиц в территориальные вообще не завершилось в рамках древней истории.

Надписей с упоминанием вика в Испании мало, немногим более десятка. Это не означает, что было мало сел. С «территориализацией» и муниципализации этой обширной зоны основной социально-политической единицей становится город либо квазимуниципальная единица — форум, civitas, на территории которых и располагается село. Сельских надписей вообще не так уж много, а сельские единицы упоминаются только в особых случаях, как посвящения или юридические казусы. Подавляющее большинство надписей — надгробные, а в них место происхождения упоминается обычно, если похороненные прибыли из других мест. Члены гентилиций (а их надписей намного больше), может быть, лучше чувствовали свою связь с этими архаическими объединениями, чем члены вика, чьи общины были уже римского типа и теснее связаны с муниципальными или квазимуниципальными единицами более высокого порядка.

На северо-западе Испании, в Галлеции и западной части Астурии, место гентилиции занимали центурии. И там распространены не вики, а кастеллы. Кастеллы довольно часто упоминаются в разных местах Испании во время ее завоевания римлянами. Однако в эпиграфике в качестве определенных социально-политических единиц они засвидетельствованы именно на северо-западе. Исидор Севильский называет кастеллы в одном ряду с патами и виками, и это позволяет говорить об идентичности или близости социального содержания этих трех организаций. Кастеллы тоже находились на территории города, как Цизели на территории Патенцезаробриги (CIL II, 5320), или племени, как Берензе (по другому чтению, Бертузи) на территории лимиков (CIL II, 5353; Vives, 4713).

Некоторые догадки о внутреннем устройстве кастелла позволяет высказать договор о гостеприимстве и клиентеле между Тиллегом, сыном Амбата из центурии Айобациенской, и лугеями, живущими в Толетанском кастелле (А. e., 1961, 96). Уже факт, что контрагентами Тиллега выступают все castellani, свидетельствует, что это объединение было определенной корпорацией, обладающей индивидуальностью. Во главе кастелла стояли два магистра, которые и были уполномочены заключить договор от имени всего объединения. Этот договор, по-видимому, подразумевал включение Тиллега в число граждан кастелла и в какой-то форме допуск его к земле общины. Если это толкование верно, то в таком случае у кастелла явно имелась общая земля, из которой можно было выделить участок «гостю».

Кастелл имел, вероятно, свое божество, гения (А. e., 1931, 8). В надписях название кастелла всегда стоит в единственном числе и согласовано со словом castellum (в одном случае оно появляется как прилагательное к слову castellani). Это показывает, что кастелл был уже не родовым, а территориальным объединением. Название кастеллов и известные имена его членов, в том числе магистров, — местные. В надписях нет никаких следов римского или италийского присутствия. Как и вики, кастеллы являются чисто туземными образованиями.

В отличие от виков, бывших неукрепленными селами, кастеллы, как показывает само это слово, должны были иметь укрепления. Территория их распространения совпадает с районом культуры castros. Укрепленные поселки продолжали существовать на вершинах холмов и после римского завоевания, несмотря на все усилия завоевателей переселить горное население на равнину. Возможно, такие укрепленные поселения и назывались в римское время кастеллами, и они были наследниками доримских castros в Северо-Западной Испании. Кастеллы могли быть центрами рода или племени. Тида, которую Плиний (IV, 112) называет кастеллом, была, поданным Птолемея (II, 6, 44), единственным городом гровиев. С другой стороны, лимики были довольно крупным объединением, и Берензе был только одним из их поселений.

В датированных надписях кастеллы исчезают приблизительно с рубежа I—II вв., т. е. после распространения на всю Испанию латинского права. Романизация Галлеции была довольно слабой по сравнению с Бетикой, но более значительной, чем Астурии и Кантабрии. Возможно, поэтому ее жители, став латинскими (а их верхушка потенциально и римскими) гражданами, перестали упоминать свое сельское происхождение или принадлежность. Много позже кастеллы снова появляются, теперь становясь убежищами местного населения во время варварских завоеваний.

По словам Феста (FIRA II, р. 45), вики ведут начало из земель, не имеющих вилл. И в Испании, видимо, вики и кастеллы противостояли виллам. Можно говорить, что существовали два принципиально различных вида земледелия и землепользования: виллы, представлявшие античный, римский сектор сельской экономики, и вики и кастеллы, являвшиеся ее общинным сектором. Если те местные поселки, которые на территории вакцеев занимали более высокие места и о которых говорилось выше, были виками, то виллы и вики были достаточно резко разделены территориально. Все эти черты роднят вик (и, по-видимому, кастелл) с пагом. Следовательно, в Испании существовали три разновидности сельских общин: паги, вики и кастеллы. Они располагались на городских (или племенных) землях, но обладали относительной самостоятельностью, внутренним самоуправлением и собственным божеством. Различие между ними коренилось в их происхождении. Паги были принесены на Пиренейский полуостров италийскими иммигрантами и были распространены в романизованной зоне, а вики и кастеллы явились следствием трансформации местных общин: вики — гентилиции, кастеллы — центурий; вики — неукрепленные деревни, кастеллы — укрепленные castros.

Однако родовые общины в этой зоне Испании не исчезли. Надписи свидетельствуют о сохранении здесь гентилиции, племен и «народов», особенно на кельтиберской, астурийской и кантабрийской территории. Гентилиции объединяют только сельское население, их упоминания полностью отсутствуют в городах или в их окрестностях. Во времена империи эти единицы уже начали разлагаться, но до конца этот путь в рамках ранней империи пройден не был.

Одним из важнейших элементов римского общества была армия. В раннеимперскую эпоху она была сосредоточена в Северо-Западной Испании. Будучи довольно значительной ко времени завершения завоевания в 19 г. до н. э., она постепенно сокращалась. После гражданской войны 68—69 гг. какое-то время в Испании вообще не было легионов, и лишь через три-четыре года VII Парный легион, набранный Гальбой в Испании, вернулся в эту страну и расположился лагерем на северо-западе Пиренейского полуострова. Судя потому, что поселение, позже развившееся из этого лагеря, всегда называлось Легион VII, не получив никакого римского либо туземного названия, лагерь был создан на пустом месте и ни с каким соседним поселением связан не был. В целом в империи роль армии в развитии провинций была довольно велика. Постепенно устанавливаются связи между лагерем и окрестным населением, армия привлекает для своего снабжения местные ресурсы, и дело завершается интеграцией местной экономики в римскую систему. В сфере действия и влияния лагерей возникают туземные поселения, постепенно превращающиеся в общины римского типа. Можно было ожидать, что такое же положение сложится и в Испании, тем более что и сам легион по своему происхождению и все больше по своему пополнению был испанским. Но реальность оказалась другой.

После завершения завоевания Августом Испания оказалась далеко от границ и основных театров военных действий. Последнее известное восстание астуров происходило при Нероне, и, если не считать гражданской войны, Испания оставалась вне всяких войн до вторжения мавров при Марке Аврелии. Поэтому стоявшая в Испании армия обладала не столько военными, сколько полицейскими функциями, контролируя важнейшую горнорудную зону и дороги, по которым оттуда шел металл. В условиях отсутствия римской колонизации армия оказывалась самым крупным римским элементом на северо-западе Испании. VII Парный легион постепенно все больше рекрутировался из местных уроженцев. В еще большей степени это относится к вспомогательным единицам, которые со времени, по-видимому, Калигулы активно участвовали в различных военных кампаниях империи. Для многих туземцев служба в армии являлась единственным средством социального продвижения. Уходившие в отставку бывшие воины, получая землю, становились землевладельцами муниципального типа. Римляне приписывали легионам окрестные земли, в результате чего возникли prata, исключенные из родоплеменной системы и включенные в социальную систему римского типа. Из некоторых военных поселений затем вырастали гражданские; так, лагерь, оставленный в 30—40-х гг. IV Македонским легионом, перерос в поселение Эррера де Писуерга.

Однако надо иметь в виду, что воинов в испанской армии было немного. После 70 г. в Испании стоял один легион, одна кавалерийская ала и четыре пехотные когорты, т. е. около 8,5 тысяч человек, что составляло, по разным расчетам, 1,7 или 2,8 % всего римского войска. А только в трех северо-западных конвентах проживало, по данным Плиния (III, 28), 681 тысяча свободных людей, т. е. явно взрослых мужчин, к которым надо прибавить женщин и детей. Видимо, не меньше, а то и больше 200 тысяч взрослых мужчин жило в Клунийском конвенте, не менее населенном, чем Астурийский. Таким образом, воинов на северо-западе было едва ли больше 1 % населения. Испанская армия почти не участвовала во внешних войнах и не несла большие потери, так что большинство солдат вполне могло доживать до отставки, и поэтому армия не нуждалась в больших наборах, и, следовательно, число рекрутов было небольшим.

Ветераны предпочитали селиться не на северо-западе, а в восточной и южной областях Пиренейского полуострова, где условия жизни были гораздо более кoмфортны, так что они мало или совсем не влияли на социальную трансформацию северо-запада. Отведение легионам обширных prata закончилось, вероятно, во времена Клавдия, так как после правления этого императора никаких упоминаний о них в Испании нет. Связи между VII Парным легионом и окрестным населением были не очень-то значительными. В окрестностях его лагеря так и не возникло туземного гражданского поселения, да и вообще контакты легиона с окружающим сельским населением были очень слабы, если вообще существовали.

Армия поглощала наиболее мобильные и активные элементы местного общества. Но, во-первых, их было не очень много, а во-вторых, и это, пожалуй, главное, армия служила скорее каналом перетекания этих элементов в наиболее романизованные районы, особенно в Тарракон, а также в другие провинции, где могли служить и где оставались воины, набранные в Испании. Это оттягивало с северо-запада какую-то часть наиболее динамичного слоя населения, что скорее сдерживало процесс романизации, чем способствовало ему. Надо иметь в виду еще одно важное обстоятельство. Из всех известных нам по именам легионеров 59% были Юлиями и 10% — Флавиями. А это означает, что подавляющее большинство воинов легиона были гражданами, причем большая часть уже со времени Цезаря и Августа. Из двух основных функций римских вооруженных сил — защита границы от внешнего врага и поддержание внутреннего порядка и власти — испанская армия выполняла только вторую. Представляя прежде всего полицейскую силу, она в определенной степени противостояла местному населению, что ограничивало ее воздействие на него. С другой стороны, армия приносила с собой строительство дорог, укреплений, лагерей, из которых, как говорилось выше, могли развиться гражданские поселения. Роль армии, таким образом, была противоречива, но все-таки ее в лучшем случае можно считать лишь одним (и далеко не самым значительным) фактором романизации туземной среды.

Что же касается самого военного лагеря (как непосредственно легиона, так и его отдельных вексилляций и вспомогательных единиц), то он, разумеется, был изъят из городской и квазимуниципальной системы и представлял собой самостоятельный элемент социально-политической структуры римской Испании.

Исключенными из муниципальной системы были также рудники. Некоторые рудники Северо-Западной Испании стали разрабатываться римлянами вскоре после захвата этих территорий, возможно, к концу правления Августа. Эксплуатация большей части других началась через несколько десятилетий после завоевания, в основном, как кажется, при Тиберий. Здесь стояли войска, и уже сам факт сохранения в мирном районе вооруженных сил свидетельствует о стремлении правительства обеспечить бесперебойное поступление металла и, следовательно, о значении этого металла для империи. Недаром Плиний (III, 30), подводя итог своему описанию Испании, говорит, что вся она изобилует свинцовыми, железными, серебряными и золотыми рудниками. А в конце своего труда (XXXVII, 202) римский энциклопедист, сравнивая Испанию со сказочной Индией, называет среди испанских богатств рождение самых разных металлов. Испанское серебро, по Плинию (XXXIII, 96), самое лучшее. А что касается золота, то, по его же словам (XXXIII, 67), сухие и бесплодные горы Испании обильны этим металлом. А Плиний хорошо знал свой материал. Его описание рудников полностью подтверждено современными археологическими открытиями.

Во времена империи рудники принадлежали императору. Это исходило из теоретического принципа, что вся провинциальная земля является собственностью либо цезаря, либо римского народа (Gains II, 7). Если в сельскохозяйственных регионах это верховное право собственности выражалось, вероятно, лишь в уплате налога, то в горнорудных оно стало основанием для появления иной организации жизни и производства.

Каждый рудник состоял из нескольких (иногда довольно многих) копей (putei) и поселка (vicus) (Vip. I, 37), в котором жили предприниматели, их рабочая сила, администрация рудника и, видимо, солдаты, поддерживавшие в нем порядок, а также располагались различные подсобные службы. Вне поселка находилась территория, тоже принадлежавшая руднику (Vip. I, 38). Имперскую администрацию в руднике возглавлял прокуратор, в распоряжении которого имелись рабы и отпущенники цезаря (Vip. I, 23). Сами прокураторы, вероятнее всего, тоже были императорскими отпущенниками.

Золотые рудники северо-запада и севера разрабатывались непосредственно императорской администрацией. Видимо, это привело к созданию особой прокуратуры per Asturiam et Gallaeciam всаднического ранга. Другие рудники сдавались в аренду отдельными копями, но оставались под контролем прокуратора, который в соответствии с законом и местными распоряжениями регламентировал все стороны и даже мельчайшие детали деятельности арендаторов: и тех, кто арендовал копи, и тех, кто брал в аренду подсобные службы. Система управления и аренды таких рудников хорошо видна в надписях из Випаски.

Вторая надпись (Vip. II), найденная в 1906 г., датируется правлением Адриана, ибо упоминание имени этого императора (2) не сопровождается прилагательным divus. Первую (Vip. I), обнаруженную еще в XIX в., теперь тоже относят к адриановскому времени. Вероятно, оба документа действовали в Випаске одновременно, и один представлял более общий закон, сообщенный в виде письма прокуратору данного рудника, а другой — конкретное распоряжение по руднику. Однако и последнее было, видимо, составлено по определенным правилам, что позволяет распространить его положения и на другие рудники, в том числе и в сенатской Бетике.

Надписи свидетельствуют, что крупным арендаторам (кондукторам) сдавалось в аренду право собирать косвенные налоги (vectigalia), проводить аукционы, совершать различные сделки; им же передавались в аренду бани. Кондуктор получал свою долю дохода от сапожников, парикмахеров, сукновалов, от тех, кто желал бы собирать шлаки и окалины. Эти права кондуктора, однако, не распространялись на рабов и отпущенников цезаря, детей, солдат и школьных учителей (Vip. I, 23—24, 56).

Копи сдавались непосредственно мелким арендаторам — колонам. В надписи упоминается также оккупатор (Vip. II, 6). Сейчас доказано, что оба термина обозначают одно и то же лицо: когда человек берет в аренду копи и предъявляет свои претензии на их разработку прокуратору, он выступает как оккупатор (отсюда упоминание в Vip. II, 5 ius occupandi), а когда он их эксплуатирует (colit) — как колон.

Будущий колон покупает копи, но это не означает, что они становятся его собственностью. Собственником всего рудника по-прежнему остается императорская казна (фиск), а колон приобретает лишь владение его частью. Это владение выражается прежде всего в праве получения дохода. Весь доход делится на две равные части, одна из которых остается колону, а другая отдается фиску. Второе право владельца — иметь компаньонов (socios). Закон строго следил за добросовестностью компаньонов по отношению друг к другу и предусматривал наказания за недобросовестность и мошенничество (Vip. II, 6). Наконец, владелец мог продать свои копи, но только другим колонам данного рудника и после извещения об этом прокуратора (Vip. II, 8). Сама ограниченность права продажи и контроль за этим актом прокуратора уже говорит о сохранении собственности за фиском. Это же выражается и в тщательном надзоре прокуратора за работой арендатора. А в случае относительно длительного перерыва в работе арендатор теряет свои копи, и право оккупации переходит к другому (Vip. II, 4).

На первый взгляд, такое положение отвечало общим принципам античного мира, когда возможности распоряжаться основными средствами производства были для их собственника ограничены. В античности существовала неразрывная связь между полноправным гражданством и земельной собственностью, так что продавать землю за пределы гражданского коллектива теоретически было невозможно. Государство и общество контролировали пользование землей ее собственником и в случае плохого хозяйствования могли отнять участок. И кажется, что между этими принципами и установлениями рудничного закона разница только в том, что речь в последних идет не о земле, а о другом средстве производства — руднике. Однако в действительности разница принципиальная. В первом случае землевладелец является частью того гражданского коллектива, который надзирает за его землей, и он выступает в двух ипостасях: как собственник конкретного участка и как соучастник верховной собственности коллектива на землю. В случае же с рудниками такого не происходит. Верховным собственником остается императорская казна, а колон является лишь пользователем тех копей, которые он купил, но не в полную собственность. Это создает совершенно иные отношения между собственником и владельцем. Последний оказывается в зависимости от первого.

В этом плане рудничные колоны оказываются в том же юридическом положении, что и сельскохозяйственные колоны в императорских владениях, в частности в Африке. На деле же между ними существовала существенная разница. Сельскохозяйственные колоны были мелкими арендаторами, принуждаемыми не только к отдаче трети своих доходов, но и к несению трудовой и гужевой повинностей и находившимися в полной зависимости от крупных арендаторов, которые, заручившись покровительством прокуратора, могли произвольно увеличивать повинности и повышать долю отдаваемого урожая (CIL VIII, 25902, 25943, 10570).

Рудничные колоны, хотя и отдавали фиску не треть, а половину своих доходов, не привлекались ни к каким повинностям, и между ними не стоял кондуктор, что увеличивало гарантии от произвола. Главное — они занимали другую социально-экономическую нишу. Цена аренды одной серебряной копи определялась в 4000 сестерциев (Vip. II, 2). Цена медных и железных копей явно была ниже. Надо иметь в виду, что обычно арендовалось несколько копей. Слово puteus во второй випаскской надписи употребляется во множественном числе, а порой и прямо говорится о пяти копях, арендованных одним колоном (Vip. II, 3), что доводит стоимость аренды до 20 000 сестерциев. Правда, колон мог выступать вместе с компаньонами, но их число не могло быть безграничным, так как в случае маленького дохода, приходящегося на одного колона, теряется сам смысл аренды. Учитывая, при всей условности расчетов, что месячная зарплата сельскохозяйственного рабочего была, видимо, 60 сестерциев, можно говорить, что цена аренды превышала его годовой доход в 28 и более раз. Да и разработка и дальнейшая эксплуатация уже арендованных копей требовали определенного капитала. Арендаторы рудника — это не те колоны, разорение и нищета которых резко понижает стоимость имения (Plin. Min. Epist. III, 19), и не те маленькие и несчастные земледельцы, какими представляют себя колоны Бурунианского сальтуса в жалобе императору (CIL VIII, 10570). Скорее всего, перед нами представители «среднего класса». Важно и то, что в отличие от сельскохозяйственных рудные колоны были не непосредственными производителями, а организаторами производства.

В качестве рабочей силы в випаскских надписях выступают рабы, отпущенники и наемники (Vip. 1, 40, 49, 56; II, 10, 13, 17). Известно, что осуждение на работу в рудниках было самым тяжелым наказанием после смертной казни. Возможно, что такие осужденные работали и в рудниках Испании. В надписях упоминаются господа рабов и патроны отпущенников (Vip. I, 40, 56). Это говорит о том, что колоны могли иметь собственных рабов и зависимых отпущенников, хотя не исключено, что и фиск мог предоставлять арендаторам рабов.

Флор (II, 33, 59—60) пишет, что Август переселил астуров с гор на равнину и заставил их заниматься разработкой земли, чему способствовали богатства этого района, который изобиловал золотом, хризоколлой, киноварью и другими красками. Флор не юрист, и от него нельзя требовать юридической точности терминов. Но все же использование им глагола iussit показывает принудительность и переселения астуров, и занятия их горным делом. Поэтому можно считать местное население Астурии еще одним элементом рабочей силы в золотых рудниках региона. Они не были рабами. Говоря о побежденных кантабрах, Флор (II, 33, 52) умалчивает о порабощении астуров. Рассказывая о мерах, принятых Августом после покорения кантабров, он отмечает три разных способа их усмирения: сведение с гор (как и астуров), взятие заложников и продажа в рабство. К астурам же последние два способа не относятся. Не были они и наемниками, ибо этому противоречит принуждение их к занятию горным делом.

Археологические и эпиграфические свидетельства показывают сохранение поселенными в рудных округах туземцами своего внутреннего устройства. Сначала их поселения вообще мало отличались от доримских. В течение долгого времени сохранялась их социально-политическая структура и даже быт. Но уже в I в. начали происходить изменения: меняется структура поселений, проникает монета, а также римская и провинциальная керамика, устанавливаются связи с другими регионами. Перелом произошел в конце I в., когда старые castros исчезают и заменяются римским типом поселений. Вероятно, это надо связать с распространением латинского права. Гентилиции и религия сохраняются, но теперь они включаются в римскую среду. В этих условиях люди, ставшее латинскими гражданами, уже не могут находиться в прежнем положении более или менее свободных, но принуждаемых к труду. Возможно, что те, кто остался на прежнем месте в рудных округах, а мобильность населения здесь была невелика, теперь действительно превращаются в наемников.

Власть в рудниках практически полностью находилась в руках прокуратора. Это исходило из самого факта собственности императора, полномочным представителем которого и был прокуратор. В Випаске он не только вмешивался в детали хозяйствования арендаторов, но и имел судебные и карательные полномочия, обладая даже правом наказания чужих рабов в случае нарушения ими интересов фиска (Vip. II, 10, 13, 17). Видимо, еще более всеобъемлющей была его власть в золотых рудниках, непосредственно разрабатываемых казной. В распоряжении прокуратора находился штаб его помощников и военная сила.

Кондукторы, арендовавшие проведение аукционов, сбор косвенных налогов или те или иные службы, могли выступать поодиночке или объединяться в компании. Но эти компании не были общинами, а лишь объединениями частных лиц для получения совместного дохода. Кондукторы могли и вовсе не находиться в рудниках, а действовать через своих уполномоченных — акторов (Vip. 1, 5, 6, 8, 9, 13—15, 17, 19, 24, 34, 35, 39, 41, 44, 45, 51—53, 55). Возможный абсентеизм крупных арендаторов предполагает отсутствие общинной организации.

Что касается колонов, то в законе упоминаются socii (Vip. II, 6, 7). Это позволяет говорить об объединении колонов в societas. Наличие в Испании societates подтверждается упоминаниями таких объединений, как socii Sisaponenses (CILX, 3964) или societas argentanum montis Uurconensis. Некоторые из них существуют со времен республики. Такие объединения сообща эксплуатировали рудники, как это было в Сисапоне, где существовала societas, но рудники были собственностью римского народа (Plin. XXXIII, 18). Societates не были юридическими лицами, а представляли собой в данном случае объединения капиталов для совместной аренды и эксплуатации рудников или отдельных копей.

Таким образом, в рудных округах возникла социально-политическая структура совершенно иного типа, чем городские или квазигородские общины. Здесь не было самоуправляющегося коллектива граждан, обладающих собственностью на средства производства в качестве членов данного коллектива. В этих округах вся власть сосредоточивалась непосредственно в руках собственника, осуществляющего эту власть через назначенного им полномочного прокуратора. Собственник и администратор в этих случаях совпадали. В золотых рудниках северо-запада собственность и хозяйствование были объединены. В большинстве других случаев они были разъединены, и хозяйствовали арендаторы, находившиеся в зависимости от собственника (разумеется, пока они этим хозяйствованием занимались).

Таким образом, в обширной зоне Центральной, Западной и Северо-Западной Испании (а к ним, может быть, можно прибавить и Балеарские острова) существовали различные секторы социально-политической жизни. Широко был распространен античный, основной ячейкой которого был город полисного типа. Однако здесь этот сектор имел особенности, отличающие его от распространенного в Бетике и на востоке Тарраконской Испании. Во-первых, колоний здесь было крайне мало, да и большинство имевшихся были «почетными», возникшими в результате дара императора уже существующим городам, а не в результате вывода колонистов. Во-вторых, наряду с колониями и муниципиями широкое распространение получили квазимуниципальные формы организации — civitates и форумы. В-третьих, муниципальные и квазимуниципальные организации здесь возникали обычно на туземной основе, разумеется, не без влияния римлян, а порой и под прямым воздействием таких мероприятий власти, как распространение латинского права Веспасианом. В-четвертых, в сельской округе римских и латинских городов этой зоны были и имения гораздо большего размера. Возможно, что и система эксплуатации здесь была несколько иной: наряду с рабством, которое в этом регионе засвидетельствовано скуднее, чем на юге и востоке, применялись колонат и клиентела. Если клиентела была наследством доримской эпохи, то колонат появился после прихода римлян. Может быть, некоторый свет на истоки испанского колоната проливает надпись из Галлеции, вероятно I в., в которой говорится о наличии у некоего Аллия сына Ребурра possessio conducta. Именно из таких арендаторов обычно выходили колоны. В таком случае у истоков колоната в этой зоне Испании стояли местные жители, по тем или иным причинам лишившиеся земли и вынужденные арендовать ее.

Другой сектор социально-политической жизни, еще более, пожалуй, обязанный римскому присутствию, был представлен немуниципальными структурами: военными лагерями (а в первое время и легионными prata), сенаторскими имениями (хотя их было, по-видимому, немного) и рудничными округами, т. е. такими единицами, в которых отсутствовал гражданский коллектив. Эти элементы (кроме армии) были представлены также на юге и востоке, причем сенатских владений там было много больше, но большое количество городов и сравнительно меньшее значение горного дела в экономике привели к относительно небольшой роли немуниципальных структур в социально-политических отношениях.

Третьим сектором были сельские общины, которые тоже появились после римского завоевания. Подобные организации сельского населения были довольно широко распространены в античном мире, в том числе в Италии. Имелись они и в романизованной зоне Испании. Особенностью таких общин в центре и на северо-западе было то, что они не были принесены иммигрантами, а возникли в результате развития местного общества и были, может быть, более замкнутыми организациями, чем паги юга и востока.

Наконец, в этой зоне еще в значительной степени сохранился родовой строй. Его значение в жизни общества уменьшалось и сфера распространения сокращалась, но полностью в рамках ранней империи он не исчез.

Мы видим, что социально-политическая структура второй зоны была гораздо более сложной, чем первой. Можно говорить о сосуществовании в этой зоне двух миров — римского и туземного, и их взаимные контакты были очень ограничены. Эти два мира как бы развивались параллельно. Конечно, римский мир, будучи господствующим, влиял на туземный. В частности, аборигены охотно приобретали италийские и галльские изделия, в том числе штампованную посуду — сигиллату. А затем и сами испанские ремесленники начали изготовлять подобные вещи. Именно центральная часть страны и ее север становятся важным центром производства испанской сигиллаты. Активно вывозятся из Испании металлы. Все это ведет к включению романизующейся зоны в римский мир. Не меньшее значение имело распространение здесь римских культов, включая императорский, которые, как и в романизованной зоне, включали местное население в общеимперскую идеологическую систему. В городах развивались римские формы образа жизни. Это, в частности, отразилось в укоренении римской формы семьи. Под римским воздействием семейные отношения местного населения радикально трансформировались, но при этом возникла значительная разница между городом и сельской местностью, ибо на селе старые традиции оказались более живучими. Все это вело к трансформации туземного мира, приближению его к римскому. Однако полного слияния не произошло. Оба мира в этой зоне сосуществовали. Представленный в этой зоне второй путь романизации был более медленным и менее глубоким. Поэтому романизация этой зоны к концу II в. еще не завершилась.

 

Нероманизованная зона

Наконец, надо отметить существование третьей зоны, занимающей малодоступные горные районы севера, где римский мир был представлен только политически. Там родовой строй существовал в полном расцвете, и его разложение произойдет уже после падения Западной Римской империи. Это третья, полностью нероманизованная зона Испании. Ее размеры были, вероятно, не очень велики, но игнорировать ее существование нельзя.

 

Итоги романизации

Хотя результаты романизации в различных регионах Испании были разными, в целом к концу II в. Испания была совершенно иной, чем в начале римского завоевания. Тогда за пределами финикийско-карфагенских и греческих колоний классовое общество и государство существовали лишь на юге, представляя собой осколки распавшейся Тартессиды, а вне их немногочисленные «номовые» государства, как Сагунт или Кастулон. На остальной территории страны господствовал родовой строй на разных стадиях развития, и в ряде случаев местное общество уже стояло накануне перехода в классово-государственную стадию своего существования.

К концу II в. родовые отношения сохранились нетронутыми только в ограниченной зоне северных гор, а в других местах центра, запада и северо-запада значительно трансформировались и начали исчезать. Еще существовавший в отдельных местах родовой уклад значительной роли в экономической, социальной, политической и культурной жизни уже не играл. Распространяется античный уклад полисного типа, который господствовал в Южной и Восточной Испании и играл заметную роль на остальной территории страны. Старые «народы» исчезли, и основными административными единицами стали городские и квазигородские структуры. Наряду с этими укладами — исчезающим родовым и наступающим античным — в Испании были представлены также римский уклад неполисного типа и территориально-общинный в селах, расположенных на муниципальной территории. Подобная картина была характерна и для других регионов Римской империи и определяла социально-политическую структуру этого государства.

В конце II в. вместе со всей империей Испания вступила в полосу кризиса.

 

Приближение кризиса

Во второй половине II в. начинают появляться первые симптомы надвигающегося кризиса. Уменьшается экспорт масла из Бетики в Рим и Италию, прекращают работу серебряные рудники Нового Карфагена, и сокращается добыча металлов в рудниках Бетики. С другой стороны, уменьшается ввоз в Испанию предметов искусства из Италии. Последнее, видимо, объясняется обеднением испанских потребителей. В то же время сравнительно недалеко от городов появляются роскошные виллы, украшенные мозаиками, представляющие собой подлинные сельские дворцы. Одновременно прекращается новое строительство в городах, уменьшаются в них частные «благодеяния». Так, в Эмерите Августе в 60—80-х гг. не появляется никаких надписей, никаких строительных работ не ведется, не ремонтируется пришедший в упадок театр, но именно в это время в окрестностях Эмериты появляются первые виллы. Связь между двумя феноменами несомненна.

Это не означает, что города уже пришли в упадок. Но внутри городов происходят важные изменения. Если раньше воздвигали статуи, ставили посвятительные надписи, строили храмы, театры и другие сооружения, давали горожанам пиры и устраивали игры как города (муниципии и колонии), так и частные лица, то во времена Марка Аврелия и Коммода, т. е. в 60—80-х гг. II в., почти все мероприятия, связанные со значительными расходами, проводятся городами. Связано ли это с уходом богачей из города в деревню или с возрастающим равнодушием богатых граждан к муниципальным делам, в любом случае это признак начинающегося кризиса городского устройства. Характерна в этом отношении надпись, в которой один видный горожанин благодарит Антонина Пия (т. е. еще до 161 г.) за то, что тот освободил его отпущенника от обязанностей августала (CIL II, 1275). А еще совсем недавно и сами богачи, и их отпущенники ревностно добивались тех или иных городских должностей. Но поскольку именно город являлся основной ячейкой античного общества,

изменения внутри него показывали наступление кризиса самого античного мира.

Симптомом надвигающегося кризиса явилось и возрастание политической нестабильности. Еще во времена Антонина Пия в Испании был раскрыт заговор, возглавляемый Корнелием Присцианом, который, вероятнее всего, был легатом Тарраконской Испании и сам происходил из этой страны (SHA, Ant. 7, 2). Император предпочел никакого расследования по этому поводу не проводить, и дело ограничилось сенатским судом над самим Присцианом, который после суда покончил жизнь самоубийством. К сожалению, деталей этого дела мы не знаем. В правление Марка Аврелия мавры из-за пролива дважды вторгались в Бетику (SHA, Маrс. 21, 1; CILII, 1120, 2025). В отражении одного из этих вторжений принял участие будущий император Септимий Север (SHA, Sev. 2, 4). Притом же Марке Аврелии происходили какие-то волнения в Лузитании (SHA, Marc. 22, 11). Может быть, они тоже были связаны с мавританскими нашествиями, но, скорее, все же это могло быть восстанием, о котором мы ничего не знаем, кроме упоминания о нем. В 187 г. через Пиренеи перешли в Испанию отряды Матерна, которые, по словам Геродиана (1, 10, 2), разоряли всю страну кельтов (т. е. Галлию) и иберов (Испанию), подходили к большим городам, одни из них сжигали, другие грабили. Историк явно преувеличил масштаб движения. Оно охватило, видимо, только северную часть Пиренейского полуострова. Но все это было грозным предвестием надвигающегося политического кризиса.

Итак, уже во второй половине II в. намечаются некоторые признаки кризиса, охватившего и экономическую, и социальную, и политическую сферы. События 90-х гг. II в. открыли эру самого кризиса.

 

Гражданская война. Правление Северов

В ночь на 1 января 193 г. был убит император Коммод. Ставший императором Пертинакс продержался на троне недолго: его тоже убили. Против нового принцепса Дидия Юлиана выступили полководцы Септимий Север, Клодий Альбин и Песцений Нигер. Первый, оказавшийся ближе всех к Риму, и стал новым главой государства. Он заключил союз с Альбином, дав ему титул цезаря и управление западными провинциями, включая испанские, а сам, отправившись на восток, разгромил и уничтожил Нигера. Однако в 195 г. Альбин выступил против Севера, и теперь гражданская война распространилась и на запад. В сражении при Лугдуне в феврале 197 г. Альбин был разбит и покончил с собой. Септимий Север остался единственным повелителем империи.

В этой гражданской войне легат Тарраконской Испании Л. Новий Руф, посланный туда, вероятно, Коммодом или Пертинаксом, выступил на стороне Альбина, за что и был казнен победителем (SHA, Sev. 13, 7). Однако VII Парный легион — единственная крупная воинская часть в Испании — не поддержал легата и занял просеверовскую позицию, что позже было отмечено присвоением ему почетного прозвища Pia (Благочестивый). В одной надписи (CIL II, 2634) упоминается Квинт Мамилий Капитолии, легат (видимо, юридический) Астурии и Кантабрии, бывший одновременно и командиром (dux) VII легиона. Командование легионом не входило в сферу деятельности Капитолина, так что этот шаг легата можно объяснить только чрезвычайными обстоятельствами. Ими были, вероятнее всего, проальбинская позиция законного командира и смещение его войсками. Этот легион, как говорилось в предыдущей главе, формировался преимущественно из средних слоев населения внутренних и западных конвентов Тарраконской Испании, и хотя связи между армией и окружающим населением были весьма слабыми, в создавшейся обстановке, видимо, настроение населения оказало влияние на солдат. По-видимому, романизующаяся зона Испании в развернувшейся гражданской войне или высказалась в целом за Севера, или оказалась нейтральной, но ни в коем случае не проальбинской.

Иное положение сложилось в романизованной зоне. Здесь на стороне Альбина оказались не только легат Тарраконской Испании, но и происходившие из этой зоны сенаторы, казненные за это Севером (SHA, Sev. 13, 1—3). Правда, среди них не было полного единства, и некоторые выступили на стороне Севера, как это сделал Публий Корнелий Ануллин из Илиберриса, сделавший позднее при этом императоре блестящую карьеру (CIL II, 5506). Но в основном знать этой области выступила против Севера. Об этом свидетельствует крушение многих знатных фамилий Бетики: из 20 сенаторских фамилий, игравших значительную роль во II в., в первой половине III в. остались только шесть. С исторической сцены ушли Ацилии, Элии, Эмилии, Бебии, Дасумии, Гельвии, Манлии, Порции, Валерии и другие.

Септимий Север послал в Ближнюю (т. е. Тарраконскую) Испанию в качестве легата и полководца Тиб. Клавдия Кандида; он воевал против мятежников Испании, врагов римского народа, на суше и на море (CIL II, 4114). Указание на то, что Кандид был послан не только в качестве легата, но и полководца (хотя легат императорской провинции и так осуществлял общее командование стоящими там войсками), свидетельствует о чрезвычайной обстановке в стране. Произошло это в 198 г., т. е. уже после битвы при Лугдуне. И это не было единичным актом Севера. В том же году с таким же поручением отправляется в Галлию Марий Максим (CILVI, 1450). Оба полководца уже прославились в гражданской войне: Кандид одержал важную победу над Нигером в Малой Азии, проявив при этом личную смелость (Cas. Dio LXXIV, 6, 4—6), а позже активно участвовал в восточном походе Севера; Максим в качестве командующего Мизийским войском успешно осаждал и взял Византии; оба активно участвовали в битве при Лугдуне, и оба затем стали консулами-суффектами — Кандиддо посылки в Испанию, а Максим после миссии в Галлии. Выбор таких опытных командиров свидетельствует о серьезности положения в Испании и Галлии.

Итак, уже после разгрома Альбина Кандиду пришлось воевать в Испании на суше и на море против «врагов римского народа». Кто же были эти «враги»? VII Парный легион к ним явно не принадлежал. Кроме легиона, в Испании в это время стояли и вспомогательные части: четыре пехотные когорты и одна кавалерийская ала — II Флавиевская ала испанцев, римских граждан. До нас дошла надпись (А. e., 1967, 237), повествующая о том, что в 197 г. эта ала воздвигла за свой счет новую статую божеству непобедимого августа Септимия Севера. Исследовавший эту надпись А. Гарсиа и Бельидо предположил, что ала выступила на стороне Альбина и разрушила статую Севера, а теперь в искупление своей вины воздвигла новую статую, отмежевавшись теми самым от тех сторонников «узурпатора», которые разрушили прежнее изображение. Эта интерпретация представляется вполне логичной. Само название алы подчеркивает, что она набиралась исключительно из римских граждан. Таких на северо-западе, где стояла ала, было немного, так что возможно, что ее воины набирались из более романизованных районов Испании. Это и сказалось, по-видимому, на ее позиции, противоположной позиции легиона. Надо подчеркнуть, что надпись, о которой идет речь, точно датирована 197 г. Следовательно, против Кандида, прибывшего на Пиренейский полуостров, в следующем году эта ала не воевала. Поэтому представляется, что в свое время воины алы ограничились пассивным актом — разрушением статуи, но не приняли активного участия в гражданской войне, тем более что стояла ала вместе с одним из подразделений VII Парного легиона. После же известия о победе Севера воины поспешили «смыть грех» и выразить величайшее почтение победителю.

Таким образом, врагами Кандида и его императора не были воины регулярной армии — ни легионеры, ни солдаты вспомогательных частей. Но в Испании, как и в других провинциях, существовали и нерегулярные когорты, набираемые в случае необходимости и составлявшие по существу городскую или провинциальную милицию. Наличие таких частей засвидетельствовано надписями, в том числе законом Урсона (CIL II, 5439, CIII). Существовала, в частности, когорта Бетики (CIL II, 5127) и юношеская когорта Сервия из Кастулона (CIL II, 3272). Имелись подобные воинские части и для охраны побережья (CIL II, 4217, 2224, 4226; CIL XI, 623). В условиях, сложившихся после битвы при Лугдуне, только такие отряды, связанные непосредственно с городами и провинциями, могли оказывать сопротивление войскам Кандида. Это показывает, что Бетика и восточная часть Тарраконской Испании выступили против Севера на стороне Альбина.

Вероятнее всего, когда Альбин, бывший до того цезарем и официальным соправителем Севера, двинулся на завоевание римского трона, города и сенаторы (по крайней мере, большинство из них) Бетики и восточной части Тарраконской Испании поддержали его. Такая позиция облегчалась выступлением на стороне претендента легата Тарраконской Испании Новия Руфа. Однако общины внутренних и северо-западных районов Тарраконской Испании заняли иную позицию (просеверовскую или нейтральную), и это сказалось на позиции воинов. В такой вспомогательной части, как II Флавиевская ала испанцев, римских граждан, могли проявиться антисеверовские настроения (учитывая происхождение воинов), но и оно ограничилось уничтожением почетной статуи императора. В этих условиях просеверовский юридический легат Астурии и Галлеции Мамилий Капитолии принял на себя командование VII Парным легионом, выведя его тем самым из подчинения Руфу. Велись ли на территории Испании военные действия, неизвестно. После же битвы при Лугдуне даже колебавшиеся воины поспешили признать победителя и искупить свои колебания. Север, всегда старавшийся быть в ладу с воинами, видимо, удовлетворился таким жестом. Но на Пиренейском полуострове сторонников погибшего Альбина осталось еще много, и это были не воины, а города и сенаторы, с которыми можно было не очень-то считаться, и для их усмирения был послан в Испанию Кандид. Трудно вообразить, что после гибели Альбина и явного перехода на сторону Севера находившихся в Испании воинов испанские города и их милиции повели наступление против северовских войск. Вероятнее, они пытались оказать сопротивление карательным акциям северовского полководца, что и вызвало военные действия на суше и на море. Кандид был послан в Тарраконскую Испанию. Был ли кто-либо послан с такими же полномочиями в Бетику, мы не знаем. Но северовские репрессии, обрушившиеся и на эту провинцию, показывают, что и там не обошлось без сопротивления. Как бы ни была последовательна политика Севера, в какой логический ряд ни выстраивались бы его мероприятия, каждое в отдельности было вызвано конкретными обстоятельствами. И то что репрессии и конфискации, о которых пойдет речь ниже, в большом масштабе засвидетельствованы в Бетике, говорят, что и эта провинция провинилась перед Севером.

События гражданской войны показали ясную оппозицию двух зон Испании — романизованной и романизующейся. Определенную роль в выборе позиции сыграли, по-видимому, экономические мотивы. Южная и Восточная Испания экономически были связаны с Галлией и поэтому выступили на стороне императора, признанного в ней. Экономика внутренних районов была более автаркична, и общины этих регионов могли действовать без оглядки на поведение Галлии; к тому же основной отраслью хозяйства северо-запада была добыча металлов, в первую очередь золота, основным потребителем и хозяином которого был император и императорская казна в Риме. И не учитывать этого местные общины не могли.

Пожалуй, еще большее значение имели различия в социальных структурах этих двух зон. Восток и юг были в экономическом, социальном, политическом и культурном отношении аналогичны Италии и Нарбоннской Галлии. И там и там сенаторская и муниципальная знать преимущественно заняла антисеверовскую позицию. Несмотря на социальную оппозицию крупной сенаторской и средней муниципальной собственности, сенаторы выступали в определенной степени как лидеры тех районов, из которых они вышли, так что вполне возможно, что бетийские и восточнотарраконские города пошли за сенаторской знатью своих провинций.

В романизующейся зоне положение было иным. Здесь еще велика была роль местных структур и местных элементов жизни. В социальной борьбе, которая во многом скрывалась за войной претендентов на трон, они в конечном итоге поддержали того из них, кто, может быть, не сознавая этого, выступил против сенаторской элиты римско-италийского и романизованного провинциального общества.

Эти события показали также, что города романизованной зоны, несмотря на явные признаки кризиса, были еще довольно сильны, чтобы выступить в качестве самостоятельной силы, и притом столь значительной, что Северу пришлось отправить против них одного из своих лучших полководцев. Следовательно, в 90-х гг. II в. город в этой зоне был еще очень важным элементом социально-политической структуры.

В борьбе, развернувшейся в конце II в., римские и романизованные города Испании потерпели поражение. Следствием победы Севера были конфискации и репрессии. Как писал биограф Септимия Севера (SHA, Sev. 12, 1—3), император уничтожил многих знатных испанцев и галлов, а своим детям оставил столько, сколько никакой государь до него, после того как большая часть золота Галлии, Испании и Италии сделалась императорской. При этом значительная часть конфискованного имущества перешла не в казну, а в личное владение принцепса и его семьи. Недаром именно тогда было впервые создано специальное управление личным имуществом императора (SHA, Sev. 12, 4).

Клейма масляных амфор Бетики и надписи на них показывают, что в структуре собственности этой провинции произошли значительные изменения, связанные с деятельностью Севера. В надписях исчезают имена частных навикуляриев, т. е. в данном случае морских торговцев бетийским маслом, и появляются ссылки сначала на двух, затем на трех и, наконец, одного августа. Речь идет о Севере и Каракалле, Севере, Каракалле и Гете, одном Каракалле. Каракалла был провозглашен августом 19 октября 198 г. Через 11 лет, в конце 209 г., августом стал и Гета. Следовательно, передел собственности в Бетике происходил между 198 и 209 гг. (в официальное правление Септимия Севера и Каракаллы), вероятнее всего, ближе к началу этого срока. Клейма показывают, что в руки императоров перешли также некоторые имения и связанные с ними амфорные мастерские. В некоторых случаях речь идет о прямом захвате собственности представителей муниципальной знати, как это было с имением Л. Сервия Поллиона, занимавшего должности в соседних городах Кармоне и Мунигуа.

Часть конфискованных владений и мастерских перешла к сторонникам Севера. Некоторые имения Бетики в это время меняют собственников, но не переходят в руки императора. Известно, что Севера все же поддержали некоторые испанские сенаторы, и именно в их руки, видимо, перешла часть имущества, отобранного у сторонников Альбина.

Все эти меры привели к значительным изменениям в социально-экономических отношениях в Бетике. Торговля ее маслом стала императорской монополией. В сельском хозяйстве этой наиболее развитой провинции Испании образуется крупная земельная собственность, в первую очередь императорская, и сделано это было за счет преимущественно муниципального землевладения. То же самое можно сказать и о сфере торговли. Характерно, что когда при Александре Севере была снова разрешена частная торговля маслом, воспользоваться этим сумели немногие; видимо, удар, нанесенный Севером, был столь силен, что городские землевладельцы и торговцы оправиться уже не смогли.

К сожалению, отсутствует подобный материал из Тарраконской Испании. Однако можно предполагать, что в ее восточной части происходило то же самое. Вероятно, для решения различных вопросов, связанных с конфискованным имуществом, туда был послан Квинт Гедий Руф, которого надпись(СIL II, 4121) называет censitor H(ispaniae) C(iterioris).

Ударом по романизованным испанским городам явилась и экономическая политика Септимия Севера и Каракаллы. Была ликвидирована таможенная льгота для Испании, которая теперь тоже должна была платить не 2, а 2,5% при вывозе из страны, как и другие провинции; повышены косвенные налоги, в частности налог на наследство; ухудшилась монета, что привело к инфляции и, следовательно, росту дороговизны и снижению жизненного уровня. Это все ударило в первую очередь по городскому населению в большей степени, чем сельскому, связанному с рынком, и по развитой романизованной зоне, полностью втянутой в общеимперскую экономическую систему. В правление Каракаллы исчезают надписи с упоминанием местных богачей, совершавших акты благодеяний по отношению к своим городам. Это связано с упадком городской жизни, который начался, как уже говорилось, раньше, но ускорился в этот период. Результатом стал экономический кризис в этой зоне.

На юге и юго-востоке Испании уменьшилась и даже на какое-то время прекратилась добыча металла и производство гарума. Сократился вывоз из Бетики масла, и это не было обусловлено обстановкой гражданской войны: в Остии по-прежнему много масляных амфор, но испанские все больше заменяются африканскими, пока в 50-х гг. III в. испанский импорт полностью не уступает место африканскому.

И масло, и гарум изготовляли в основном муниципальные землевладельцы, так что в уменьшении и даже прекращении экспорта этих товаров надо видеть ясный знак кризиса южноиспанского города. Политические и экономические меры Септимия Севера и Каракаллы нанесли удар по самим основам существования античного города Испании — земельной собственности муниципальных землевладельцев, торговле и частично ремеслу горожан. Конечно, сами города продолжали существовать, в некоторых из них даже воздвигались новые сооружения. Но эти сооружения были обычно статуями императоров, чаще всего Септимия Севера, а в политических условиях того времени их надо рассматривать как попытки загладить свое поведение во время гражданской войны, подобно тому, как эта сделала II Флавиевская ала в 197 г. Эти статуи устанавливают почти исключительно сами городские общины, а не частные лица из среды городской элиты, как это было раньше. Посвящения, сделанные отдельными богачами, крайне редки, а во времена Галлиена, т. е. в середине века, прекращаются вовсе. Одновременно увеличивается количество роскошных вилл в окрестностях городов. Это свидетельствует об оттоке богатств из городов, незаинтересованности богатых граждан в городских делах. А возможности городов ограничиваются постановкой необходимых статуй.

Другим признаком слабости муниципиев и колоний было назначение императором кураторов, преимущественно из всадников, от имени правительства заботящихся о благосостоянии этих городов. Первые кураторы начали появляться еще при Марке Аврелии, как, например, Секст Юлий Посессор в небольшом муниципии Арве в Бетике (CIL II, 1180), но особенно эта практика распространилась со времени Септимия Севера.

Происходят определенные изменения и внутри еще сохранившихся имений. Со второй половины II в. в амфорных клеймах наряду с именами владельцев мастерских и поместий начали появляться имена рабов, иногда с буквой F (fecit). Видимо, внутри имений некоторые мастерские, а может быть, и части самого имения отдавались в пекулий, т. е. в самостоятельное хозяйствование рабам. В тоже время число надписей с упоминанием рабов и отпущенников резко сокращается. Можно, вероятно, говорить о кризисе рабовладельческих отношений в испанском античном обществе.

Иное положение сложилось в обширных районах центра, запада и северо-запада Испании, т. е. в романизующейся зоне. В Римской империи в это время вообще наблюдается перемещение центров экономического развития на менее романизованные территории. И это обстоятельство в полной мере проявляется в Испании. Первые признаки кризиса в романизующейся зоне отмечаются только во второй четверти III в., когда появляются кураторы Клунии, а около некоторых городов Лузитании — виллы, подобные южным и восточным, только еще более роскошные. Это, однако, не приводит к экономическому кризису.

Продолжают активно разрабатываться золотые руды северо-запада, хотя некоторые рудники, особенно в Астурии, и прекращают свою деятельность. Практически все милиарии (верстовые столбы) с именами императоров северовской династии найдены на северо-западе Пиренейского полуострова. Вероятно, с целью приближения управления непосредственно к рудникам при Каракалле создается на северо-западе отдельная провинция Антониана (CIL II, 2661), которую после убийства этого императора снова присоединили к Тарраконской Испании, но сама попытка была многозначительной и позже повторилась.

Ремесло в этой зоне не хиреет, а переориентируется. Так, прекращается изготовление испанской сигиллаты, создаваемой по италийским и галльским образцам, а на смену ей пришла керамика, воспроизводящая формы и орнаменты доримских кельтских сосудов.

Одновременно оживляются дорийские формы социальной жизни. Даже люди, живущие в римских городах, отмечают свою принадлежность к тому или иному племени. Продолжают существовать гентилиции и центурии, отмечаются теперь рабы и отпущенники рода (CIL II, 5812). В 212 г. Каракалла издал эдикт, согласно которому почти все свободные жители империи становятся римскими гражданами. При этом новые граждане получают имя Аврелиев. В Испании этот эдикт имел значение именно для романизующейся зоны; здесь встречается больше сотни Аврелиев, причем некоторые из них сохраняли туземный когномен, как Ребуррин (CIL II, 4007) или Таннепесер (CIL II, 4840). Конечно, по сравнению с многими другими частями империи в Испании этот эдикт имел меньшее значение, так как многие, если не большинство испанцев уже имели римский гражданский статус: после реформы Веспасиана путь к нему был открыт. Но все же его значение нельзя недооценивать, ибо он включал в общественную жизнь империи какую-то часть испанского населения, до того от нее отстраненную. Другое дело, что сама эта общественная жизнь в условиях кризиса (а затем и позднеимперского общества) хиреет и сходит на нет.

Таким образом, кризис античных форм жизни в этой зоне не привел к общему кризису, так как здесь место римских структур начали занимать не успевшие отмереть туземные. И эта зона начинает выдвигаться на первый план в Испании, показателем чего является появление при Северах сенаторов, отсюда происходящих.

 

Апогей кризиса. Испания во время военной анархии

В 235 г. был убит император Александр Север. Это событие не только покончило с династией Северов, но и открыло эру почти беспрерывных гражданских войн, военной анархии, варварских вторжений. Испанию долгое время эти событиями практически не задевали. В стране располагался всего один легион, и его солдаты уже по одной этой причине не имели никакого шанса возвести на трон своего кандидата. Испания находилась вдали от самых угрожаемых границ — германской и персидской — и в политическом отношении оказывалась одним из самых спокойных углов Римской империи. Хотя и в меньшей степени, но продолжали существовать торговые связи с Римом, по крайней мере в Бетике. Однако в целом экономический кризис продолжался, распространившись теперь и на романизующуюся зону. Там усиливаются отмеченные выше элементы «кельтского возрождения» и одновременно приходят в упадок античные города. После того как вновь была разрешена частная торговля маслом, в надписях и клеймах амфор снова появились имена частных лиц, но их очень немного. Как уже отмечалось, в середине века экспорт бетийского масла в Италию и Рим полностью прекращается. Раскопки города Мунигуа в Бетике показали, что он беднеет, в нем уменьшается, а затем и вовсе исчезает монета, территория города сокращается. Одновременно увеличивается количество роскошных сельских вилл, являющихся центрами владений негородской знати и резиденцией их владельцев. Итак, можно говорить, что продолжаются те процессы, которые развивались на предыдущей стадии кризиса и которые ускорили события конца 50—70-х гг. III в.

В 260 г. в Галлии императором был провозглашен Постум. Он не пошел на Рим и создал фактически независимую Галльскую империю. Большая часть Испании признала его и тем самым вошла в состав этой империи. Лишь значительная часть Бетики, связанная с противоположным побережьем Африки, где стоял легион, сохранивший верность Галлиену, осталась вне владений Постума. Еще до этого франки и аламаны прорвали рейнскую границу и, пройдя через Галлию и Пиренеи, вторглись в Испанию (Aur. Vict. De Caes. XXXIII, 3; Eutrop. VIII, 8, 2; Or. VII, 22; Hier. Chron. 1830 Schoene). Это было первое германское вторжение на Пиренейский полуостров (если не считать вторжения кимвров и тевтонов, отбитых кельтиберами в конце II в. до н. э.). В Испании германцы нападали на города и богатые виллы, а затем переправились на кораблях в Африку, откуда неизвестно каким образом вернулись в Германию. Археология показывает одновременное или почти одновременное разрушение городов и вилл, датируемое самым концом 50-х или первой половиной 60-х гг. III в. Этим же временем датируется множество монетных кладов; видимо, владельцы спешили спрятать свои деньги перед нашествием врагов. Многие города и виллы были разрушены полностью, некоторые из них позже не восстанавливались. Римские авторы, говорящие об этих событиях, упоминают захват варварами только Тарракона. Поэтому вполне возможно, что германцы действительно захватили и разрушили лишь этот город, а затем оттуда перебрались в Африку. Возможно, германское вторжение послужило детонатором народных движений, которым и надо приписать большинство разрушений, по крайней мере, маленьких городков и сельских вилл.

После убийства Постума, во время борьбы претендентов за галльский трон, Испания предпочла признать власть римского императора Клавдия II. Этот император пришел к власти в 268 г., но испанские надписи в честь него датируются только вторым и третьим годами его правления. Поэтому можно говорить, что власть Рима была восстановлена в Испании в 269 г. По-видимому, испуганная германским вторжением и, может быть, связанными с ним народными движениями испанская знать, не надеясь на соперничающих друг с другом генералов в Галлии, предпочла опереться на привычную власть Рима. Надписи в честь Клавдия II концентрируются в восточной части Тарраконской Испании и частично Бетике, т. е. в районах, наиболее пострадавших от военных событий. Возможно, что именно Клавдий окончательно покончил с варварами и повстанцами и восстановил мир на Пиренейском полуострове.

Мир в Испании продержался недолго. Серединой 70-х гг. III в. датируется новая волна разрушений, на этот раз охватившая внутренние, северные и частично западные районы Пиренейского полуострова. Эти разрушения могли быть связаны с новым варварским нашествием, но скорее все же с внутренними событиями в империи. В это время на Рейне императорами были провозглашены Прокул и Бонос, которых признали Галлия, Британия и Испания (SHA, Prob. XVIII, 5; 8), и их признание испанцами было облегчено тем, что Бонос происходил из Испании (SHA, quadr. tyr. XIV, 1). Император Проб разгромил Боноса и восстановил свою власть в тех районах империи, которые признали рейнских узурпаторов, в том числе и в Испании. После гибели Проба его имя было выскоблено из многих надписей, что, видимо, отражает подлинное отношение испанцев к этому императору. Поэтому можно думать, что Испания подчинилась Пробу не добровольно.

Эти события, как и варварское вторжение конца 50—60-х гг., могли послужить толчком к народным выступлениям, тем более что приблизительно в это же время в соседней Галлии началось мощное восстание багаудов. Разрушения действительно охватили не столько города, сколько виллы, что обычно характерно именно для восстаний, а из относительно крупных городов разрушена была только Клуния, пожар в которой был, пожалуй, тоже делом повстанцев, а не варваров.

Все эти политические события еще более углубили кризис античного общества на территории Испании. Видимо, с целью помочь испанским землевладельцам залечить раны (а может быть, и стремясь в условиях борьбы с Боносом привлечь их к себе) Проб разрешил им насаждать виноградники и изготовлять вино (SHA, Prob. XVIII, 8). В свое время Домициан приказал сократить наполовину виноградники в провинциях, но, по словам Светония (Dom. 7, 2), не настаивал на выполнении этого эдикта. Едва ли эффекты домициановского постановления были очень уж ощутимы в Испании (этому противоречит развитие испанского виноделия), но теперь этот эдикт был официально отменен. Однако мероприятие Проба ожидаемых экономических результатов не дало, и мы ничего не слышим об испанском вине ни в III в., ни позже. На экономической деятельности губительно отражались действия пиратов, разбойничавших в Средиземном море. В обстановке почти беспрерывных гражданских войн императоры не имели сил обращать внимание на положение на море, и в результате разрываются морские пути, соединявшие испанские порты с гаванями Италии, прежде всего с Остией. Глубочайший хозяйственный упадок был характерен для Испании в 80-х гг. III в., когда вся империя, и Испания в частности, начала выходить из кризиса.

Эдикт о ценах, изданный Диоклецианом в 301 г., из всех испанских продуктов упоминает только церетанский окорок, астурийскую шерсть и, может быть, гарум (Ed. Diocl. 4, 8; 25, 7; 3, 6; 7); нет ни бетийской шерсти, столь прославленной в свое время Страбоном и Марциалом, ни бетийского же масла, ни тарраконского вина. При перечислении тарифов на перевозки по определенным морским путям эдикт упоминает только пути в Испанию (Ed. Diocl. 28; 35, 15—17, 67—69), но ни одного из Испании. Создается впечатление, что Испания в это время была только потребителем, но не экспортером, а те испанские товары, которые все же упоминаются, шли через каких-то посредников. Такое впечатление подтверждает и «Морской итинерарий», датируемый первыми годами правления Диоклециана. В нем перечисляются пути из Испании только в Тингитанскую и Цезарейскую Мавританию (495, 2—496, 2; 510, 2—513, 3). В Испании в 260—280-х гг. не было изготовлено ни одной мозаики. Потребителями мозаик были богатые латифундисты, но в трудные и беспокойные годы они, по-видимому, предпочли затаиться и не заниматься украшением своих имений.

 

Результаты кризиса

В 284 г. на востоке императором стал Диоклециан. В следующем году его соперник Карин, правивший западом, был убит, и Диоклециан стал повелителем всей империи. С этого времени начался выход империи из кризиса. Кризис 193—285 гг. был всеобъемлющим, он потряс самые основы античного мира. Это же произошло и в Испании. Конкретные результаты кризиса в двух различных зонах Испании оказались разными.

В романизованной зоне юга и востока Испании число сельских вилл резко сократилось, и за их счет широко распространились виллы, бывшие центрами обширных латифундий, которые, как показывают раскопки, образовались в результате слияния нескольких небольших имений, ранее принадлежавших разным собственникам. Как и в первой половине века, многие из них находились в окрестностях больших городов, но большинство их все же возникло на периферийных территориях. Большинство названий вилл, происходящих от имен их первых владельцев, образовано с использованием суффикса -еn, характерного, по мнению Р. Менендеса Пидаля, для языка некультурных слоев населения, включая сельских рабов. В списках топонимов современной Андалусии, более или менее совпадающей с римской Бетикой, насчитывается 118 таких названий. Видимо, владельцы таких вилл происходили далеко не из самых культурных кругов провинциального населения. Среди имен первых владельцев латифундий практически нет тех, какие засвидетельствованы для лиц, игравших хоть какую-то видную роль в республиканское или раннеимперское время. Перед нами — новые люди, не связанные со старой муниципальной и провинциальной аристократией.

Сельское население, вероятно, влияло и на городское (а не наоборот, как это было ранее). Свидетельством такой культурной рустификации является происшедшее, хотя еще и неофициально, изменение названия Нового Карфагена: именно в III в. этот город, по-видимому, и стал именоваться Картагеной.

Сам город, однако, не исчез. Некоторые ранее процветавшие города пришли в упадок, размеры городов сократились, во многих городах самыми пышными и богатыми строениями теперь оказываются не общественные здания и храмы, а частные дома богачей. В Малаке, например, после разрушений 60-х гг. не восстанавливается театр, а ведь именно театр раньше был одним из зримых знаков принадлежности к римскому обществу, приверженности римскому образу жизни. Но сохранилась муниципальная организация города. Города по-прежнему управлялись куриями и магистратами. Их юрисдикция распространялась на окружающую территорию, хотя та и уменьшилась из-за развития латифундий и императорских имений. За городом сохранялось право и даже обязанность иметь свои вооруженные силы: именно они позволили городам сопротивляться германцам не только в V, но и в VI в., а вестготские короли в том же VI в. предписывали наместникам использовать в полицейских акциях военную силу городов.

Экономическое значение города снизилось. Одни виды ремесла, в первую очередь те, которые обслуживали городскую элиту, как, например, производство портретов, так и не возродились. Другие вновь набрали силу. К ним относится изготовление керамики, происходившей от более ранних форм, но более низкого качества. Некоторые города сохраняли роль торговых центров.

Города этой зоны продолжали основываться на мелкой и средней собственности античного типа. Ремесленники объединялись в коллегии, как fabri Subidiani (Vives, 5822). На земледельческой территории существовали средние имения куриалов, как теперь стали называть членов высшего сословия горожан (раньше их именовали декурионами), и мелкие владения «сельского плебса», т. е. крестьян, являвшихся частью муниципального коллектива. На муниципальной территории сохранился паг (CIL II, 1082). В таких имениях натуральное хозяйство развиваться не могло, и муниципальные землевладельцы, как и горожане в целом, нуждались в торговле. Недаром наибольшее количество обычного импорта (не произведений искусства) найдено именно на юге и востоке Пиренейского полуострова.

Таким образом, в романизованной зоне на востоке и юге Испании отмечается сосуществование античного городского и латифундиального секторов социально-экономической и политической жизни. Удельный вес каждого из них установить трудно. Но важно то, что город не исчез, не феодализировался. Однако важен и другой аспект: в IV в. эта зона уже видной роли не играла. Центр тяжести экономического и социального развития передвигается в менее романизованную зону, в ту, которая раньше была названа романизующейся. Характерный признак этого: Траян и Адриан, первые римские императоры-провинциалы, правившие в 98—138 гг., происходили из Бетики, а еще один испанец на римском троне, Феодосии (378—395), — из внутренних районов Испании.

В этой второй зоне городов и раньше было намного меньше, а после кризиса они за немногими исключениями переживали полный упадок. В экономике этой зоны ведущую роль играли латифундии. В них разводили коней, овец и свиней, выращивали хлеб, т. е. именно они давали те продукты, которые шли из Испании в Италию в IV в. Золото давали рудники, бывшие собственностью императора. Крупная внегородская собственность здесь первенствовала. Именно хозяева латифундий включались в правящую элиту Поздней империи. И это главным образом «новые люди». Так, происхождение Феодосия можно проследить только до его деда Гонория, жившего при Константине. Происхождение других еще темнее. Некоторые homines novi выдвинулись в период кризиса или последовавших за ним гражданских войн, как Ацилий Север, происходивший из всадников; встав на сторону Константина, он поднялся до самых верхов аристократии.

Из 200 испанцев, известных по литературным источникам и игравших роль в политике и культуре IV—V вв., 40% имеют латинские имена, 30% — греческие и 30% — туземные. Если учесть, что многие греческие имена пришли в Испанию с христианством, как имя Феодосии, и что латинская культура еще сохраняла свое влияние, можно прийти к выводу, что большое количество местных имен говорит о туземном, а не римско-италийском происхождении если не всего, то значительной части правящего слоя позднеримской Испании. Родовое имя Феодосия и некоторых других представителей испано-римской аристократии этого времени было Флавий. Поэтому можно думать, что перед нами потомки местной знати, получившие гражданство во времена Флавиев, скорее всего — в годы правления Веспасиана. Они и были хозяевами латифундий.

Исследование топонимики этой зоны показало, что многие современные названия, связанные с именами древних вилл, происходят не от антропонимов латинского происхождения, как на юге и востоке, а от долатинских нарицательных имен и названий родоплеменных объединений. Как уже говорилось, такие объединения в Испании еще сохранялись в III в., и часть их могла трансформироваться в латифундии. Одновременно другая часть продолжала превращаться в территориальные сельские общины. Недаром названия некоторых местностей в III—IV вв. имели форму латинского или кельтского genetivus pluralis (Vives, 851; Itin. Ant. 424; Hydat. 128).

Можно говорить, что кризис III в. нанес удар по элементам римского мира, существовавшим в этой зоне, и способствовал развитию мира туземного. Это заключалось в первую очередь в трансформации местных социальных структур, причем шла она в двух направлениях: преобразование родовых общин в территориальные и образование латифундий. Это вызвало и «кельтское возрождение» в культуре. Расширяется и в ряде случаев возрождается почитание местных богов, казалось бы, давно забытых или полузабытых. Одни из них в той или иной степени ассимилируются с римскими, а другие выступают в чистом виде. Именно в это время ставятся стелы с изображением знатных мертвецов, героизированных в виде всадников или коней. Возрождаются местные погребальные культы. Это возрождение проявляется также в архитектуре вилл, в формах и росписи сосудов, в изготовлении кинжалов. Подобные явления отмечаются и за Пиренеями. Испания включается в общий процесс возрождения доримских форм жизни и культуры, которые были оттеснены романизацией, а теперь вновь выступают на авансцену.

Однако надо иметь в виду, что возрождение местной культуры и развитие местных порядков были относительны. Все эти территории оставались в рамках Римской империи и ее провинций, подчинялись римским властям. Здесь стояли римские войска, которые, хотя уже и были частично варваризованы, все-таки оставались существенным элементом римского общества и государства. На всех этих территориях действовало римское право, по которому жило все население, и никаких следов местного права к тому времени не осталось. Экономические связи с другими частями империи, хотя и ослабли, но не прервались полностью. Вплоть до полного вытеснения язычества христианством сохранялись элементы официальной римской религии, а некоторые владельцы вилл знали и любили греко-римскую мифологию. Латинский язык здесь оставался единственным, хотя во многих случаях, особенно в сельской местности, может быть, уже не обладал чистотой литературного. Местные латифундисты включались в элиту именно римского государства. Туземный мир входит в структуру римского, принимая в то же время многие его элементы. Так что надо говорить не столько о победе туземного мира над римским, сколько о слиянии ослабевшего римского и усилившегося туземного в один, обладавший новыми качествами, отличный и от кельтского (включая кельтиберский), и от античного римского. Видимо, на обширных пространствах менее романизованной зоны Испании в результате кризиса III в. и под его воздействием возникает общество романо-кельтского синтеза.

Таким образом, в ходе и в результате кризиса античного общества на территории Испании появляется система вилл, являвшихся центрами внегородских латифундий, которые наряду с императорской, а позже и церковной собственностью представляли собой социально-экономический сектор, противоположный античному, основанному на городе как основной социальной единице с его мелкой и средней собственностью. Но здесь проявляются различия по зонам. В одной оба сектора сосуществуют, и город, хотя уменьшившийся и обедневший, продолжает играть важную социальную, экономическую и даже политическую, а тем более культурную роль. А другой город теряет свое значение, и бесспорное превосходство переходит к внегородскому сектору, вышедшему из туземного мира. Во всей Испании происходит разрыв в господствующем классе. За немногими исключениями общественная, политическая и культурная элита Испании не имеет ничего общего с прежними верхами общества. Но в одной зоне это были поднявшиеся наверх элементы римско-испанского населения, а в другой — представители туземного мира. В одной зоне латифундии возникли в результате слияния мелких и средних имений под властью одного собственника, в другой, по крайней мере частично, — путем трансформации родовых общин. В одной зоне новое позднеримское общество появляется в результате преобразования старого античного, в другой — в ходе синтеза античного и местного, кельтского.

 

Распространение христианства

Изменения и страдания III в. не могли не найти отражения и в идеологической сфере. Кризис этого времени был столь всеобъемлющ, что он нашел яркое выражение и в идеологии, особенно в религиозной сфере. Уже говорилось о возрождении кельтской религии. Происходят значительные изменения и в религии римской. Приходит в упадок императорский культ. На второй план отходят такие ранее широко почитаемые божества, как Меркурий и Аполлон. Зато продолжает почитаться Диана, которая в значительной степени идентифицируется с местными богинями и в культе которой был силен мистериальный оттенок. На первый план выступают нимфы, божества вод, здоровья, небесные боги, дававшие, видимо, надежду на потустороннее спасение. Посвящения великим богам были обычно официальными от имени городов, общин, корпораций. Теперь же большинство посвящений — глубоко личные. Первое место в религиозной жизни Испании III в. занимает отдельная человеческая личность, страдающая и жаждущая надежды. Поэтому многие испанцы, как и вообще жители империи, обращаются к восточным, главным образом мистическим, культам.

Это в первую очередь относится к восточно-греческой Немезиде, которая из богини мести превращается во владычицу подземного мира и мстительницу за всех обиженных в земном мире. Другим широко распространенным божеством становится иранский Митра; следы его культа отмечаются в основном в западной части Тарраконской Испании и частично в Лузитании, т. е. там, где в III в. стояли войска или хотя бы отдельные отряды. Насколько глубоко культ Митры проник в гражданскую среду, сказать трудно. Все эти и подобные божества были сравнительно малознакомы испанцам, разочаровавшимся в прежних богах; они казались более сильными и были больше связаны с самой личностью верующего. В еще большей степени это надо сказать о христианстве.

Долгое время появление в Испании христианства связывалось с деятельностью апостола Иакова, сына Зебедея. Последующие исследования показали, что это не так, что предание о пребывании Иакова в Испании появляется в латинской христианской традиции только около 600 г. Что касается апостола Павла, то в «Послании к римлянам» он дважды (XV, 23—24; 29) говорит о своем намерении в будущем отправиться в Испанию, но нигде в Новом Завете не говорится об исполнении им этого своего намерения. Только в более поздних произведениях раннехристианской литературы порой встречаются упоминания о миссии Павла в Испании, но они довольно редки и чисто риторичны. Уже в Средние века на юге Испании, находившейся еще под властью арабов, сложилось предание, явно соперничавшее с рассказами об Иакове, ходившими на севере, об «апостольских мужах», принесших христианство на Пиренейский полуостров во второй половине I в. Во II в. уже появились христианские общины. Первые, хотя и очень неопределенные, сведения об этом содержатся в сочинении Иринея «Против ересей» (I, 10, 2). Это сочинение датируется приблизительно 180 г., а через двадцать лет Тертуллиан (Adv. Iud. 7) уже утверждал, что христиане были «во всех пределах Испании». Хотя это утверждение содержит явное преувеличение, едва ли надо сомневаться в самом факте существования христианских общин на Пиренейском полуострове. Первые из них возникли в Бетике. Находились они, вероятнее всего, в Акци, Кордубе и Гиспалисе. Несколько позже общины появились в некоторых других городах провинции. В середине III в. послание карфагенского епископа Киприана засвидетельствовало наличие христиан в Легионе (стоянке VII Парного легиона), Астурике, Цезаравгусте и Эмерите. В Тарраконе раннехристианское кладбище начало использоваться в III в. Затем христианство стало распространяться и в других местах. Археологические данные и сведения Актов мучеников позволяют выделить три основные группы христианских общин: первую — восточное побережье Пиренейского полуострова от Диания до Пиренеев, долина Ибера и частично Северная Испания; вторая — Южная Испания, преимущественно Бетика; третья — центр полуострова. Источники распространения новой религии в каждой из этих групп были, видимо, разные.

Бетика всегда была тесно связана с Италией. Все южные общины, появившиеся до IV в., располагались вдоль морского побережья и дорог от берега к Бетису, а также в долине этой реки. Кордуба и Гиспалис были в числе главных звеньев связи Бетики с Италией. Напрашивается вывод, что христианство приходило сюда вместе с торговлей, а первыми миссионерами были торговцы. И неважно, были ли это испанцы, узнавшие о новой религии в Риме и Италии, или пришельцы с Апеннинского полуострова, принесшие с собой новые верования. Эта мысль подтверждается и тем, что христианские саркофаги южной группы стилистически связаны с Римом, а одни из них даже с Грецией. На юге были найдены статуи «Доброго пастыря», подобные обнаруженным в Италии, Греции и Малой Азии.

Иначе обстоит дело с группой общин средиземноморского побережья и Ибера. Сходство терминов, используемых в агиографической литературе и литургии этой группы испанских христиан и Карфагена, похожие планы базилик, стилевое родство саркофагов, распространение мозаичных надгробий, какие встречаются только в современном Тунисе, на Балеарских островах и в Северо-Восточной Испании, обращение к карфагенскому епископу Киприану, а не к римскому папе для решения церковных дел — все это показывает, что христианство в этой группе общин распространилось из Северной Африки. В этом же районе локализуется мученичество африканцев Феликса и Кукуфата. В Северной Африке христианство начинает распространяться, по-видимому, во II в. Первые сведения о нем относятся к 180 г. Отсюда эта религия попадает в Испанию благодаря торговцам и, видимо, солдатам. Через Балеарские острова и Тарракон (где найдено 6 из 12 надписей африканцев в Испании) новая религия движется со своими пропагандистами по средиземноморскому побережью, по Иберу, а оттуда переходит в северо-западную часть страны. Может быть, оттуда, а возможно и с юга, христианство проникает в центральную Испанию.

Сравнивая три зоны распространения христианства, надо отметить различия между ними. В Бетике христианских общин было много и в крупных, и относительно мелких городах. В северо-восточной и северной зоне они ограничиваются только крупными городами, причем их плотность увеличивается к востоку, к побережью Средиземного моря. Все это совпадает с распространением романизации. Самая романизованная провинция — Бетика — дает и наибольшее число общин. На менее романизованном северо-западе христиане встречаются только в новом провинциальном центре (Астурике) и городе, выросшим из легионного лагеря. Несколько иное положение сложилось в центре полуострова. Там христианство принимается туземной знатью. На одном саркофаге сохранилось неримское имя владельца — Aticuenato.

Первоначально испанские общины управлялись не епископами. Существовало ли в испанских общинах демократическое устройство, как это было в I — начале II в. на Востоке и, пожалуй, в Италии, неизвестно. Во главе испанских общин встали пресвитеры, и только позже произошел переход к монархическому епископату. Нам известен список епископов Гиспалиса. Вторым в этом списке назван Сабин, который участвовал в Илиберрийском соборе в начале IV в. Следовательно, первый епископ, Марцелл, исполнял свои обязанности в середине или даже второй половине III в. С другой стороны, как об этом говорилось выше, гиспалийская община возникла одной из первых. Вероятно, в середине III в. или несколько позже произошло не основание общины, а переход руководства к епископу. В некоторых же общинах этот переход не завершился и в начале IV в., ибо постановления Илиберрийского собора подписали не только епископы, но и пресвитеры ряда общин. Но и там, где он уже произошел, рядовые члены еще могли играть значительную роль. Так, рядовые верующие Легиона и Астурики сместили своих епископов Басилида и Марциала и заменили их Сабином и Феликсом, причем последний был призван из другого города — Цезаравгусты. Можно говорить, что время кризиса — это время формирования испанской Церкви.

Как и в других местах империи, в Испании христиане не раз подвергались гонениям. Первое произошло при императоре Деции в 250—251 гг., а второе — при Валериане в 257—260 гг.

Важным этапом истории испанского христианства стал первый поместный собор, созванный в Илиберрисе в начале IV в. В это время христианство еще не стало религией большинства испанцев. Оно ограничивалось пока только городами. В постановлениях собора нет ничего, что можно было бы отнести к сельскому населению. Раскопки вилл показывают, что их владельцы еще в IV в. были язычниками. Но и в городах христиане составляли меньшинство. О весьма незначительном распространении христианства говорит и относительно небольшое количество мучеников, т. е. жертв гонений III — начала IV в.: 28 человек, из которых 18 относятся к одной Цезаравгусте.

Трудно установить социальный состав ранних христианских общин. Из послания Киприана (Ер. 67) известно, что отступник Марциал являлся членом языческой коллегии, участвовал в ее пирах и хоронил своих сыновей на ее кладбищах. Этот факт вызвал возмущение карфагенского епископа, но христиан Астурики и Легиона, видимо, не шокировал. Языческой коллегией была, видимо, коллегия «маленьких людей», и такие коллегии вообще притягивали низшие слои населения. Илиберрийский собор предоставлял возможность вступления в общины отпущенникам (с. LXXX), возницам и актерам (с. LXII), бывшим проституткам (с. XLIV), т. е. низам общества. Ничего не говорится о рабах как о самостоятельных членах церкви, упоминается лишь требование к господам запретить своим рабам иметь идолов (с. XLI).

С другой стороны, те же постановления свидетельствуют о наличии в общинах богачей, имеющих рабов (с. V, XII), финансистов (с. XX), причем финансовыми операциями не брезговали и клирики, включая епископов (с. XIX, XX). В общины входили и представители муниципальной знати, в том числе дуумвиры, и даже языческие жрецы — фламины (с. II, III, LV, LVI). Руководство испанской Церкви в это время стремилось совместить пребывание в общинах таких людей с неприятием государства и языческой религии. Отлучались от церкви только те фламины, которые участвовали в жертвоприношениях (с. II), а если они лишь исполняли жреческие обязанности, то их можно было восстановить в церкви через два года (с. II, IV). Дуумвиры же и другие магистраты уходили из общины только на год, в течение которого осуществляли свои полномочия (с. LVI). Таким людям явно принадлежало руководство. Ни о каком относительно демократическом устройстве общин уже нет речи. Клир противопоставляется основной массе верующих, а руководство полностью принадлежит епископам. Сами епископы являются уже довольно богатыми людьми, полностью внедрившимися в социально-экономическую ткань общества. Недаром для епископов предусматривалась возможность заниматься торговлей, хотя и только в пределах провинции, отмечалось наличие у них и других клириков отпущенников и наемников (с. XIX). О наличии в христианских общинах знати свидетельствует пример мученицы Евлалии из Эмериты, происходящей из знатного рода (Prud. Peristeph. III, 1—2).

Таким образом, христианство начало утверждаться, хотя пока только в городах, среди самых разных слоев населения.

Итак, мы видим, что в результате кризиса античного мира резко меняется провинциальное испанское общество. Широко распространяется и в обширной менее романизованной зоне становится господствующим латифундиальный уклад, теряют свое значение города, утверждается новый господствующий класс, начинает распространяться новая религия — христианство.