Долгое время Карфаген практически не имел сельскохозяйственной территории. Она появилась только после подчинения соседних ливийских племен, часть земель которых карфагеняне присоединили непосредственно к своему городу, образовав его хору (Polyb. 1, 71, 1). Здесь и разместились земельные владения карфагенян, но размеры их точно не известны, и лишь некоторые косвенные данные позволяют судить об этом. Диодор (XX, 8, 3–4) говорит о множестве αγροικιαι, расположенных рядом. Но они не могут быть деревнями, ибо далее историк рассказывает об их богатстве, изобилии в них всего, что нужно «для наслаждения», о роскошных и тщательно построенных домах. А несколько позже автор прямо отмечает, что это были владения наиболее видных карфагенян. Поэтому надо полагать, что перед нами имения карфагенских аристократов (Шифман, 1968, 249), может быть, подобные той «башне», какую имел Ганнибал (Liv. XXXIII, 48). На сравнительно небольшой территории находилось, следовательно, довольно большое количество таких имений. Уже это показывает, что сами имения не могли быть обширными. В то же время в них сосредотачивались огромные богатства, что объясняется как интенсивностью ведения хозяйства, так и тем, что сюда стекались доходы и от других занятий владельца.

Карфагенский агроном Магон, принадлежавший к высшему обществу (Плиний, XVIII, 22), писал, что в имении необходимо иметь пекаря, повара и кладовщика (Col. XII, 4, 2). Наличие в «штате» таких должностей говорит о том, что эту работу выполняли не временные работники, а постоянные, т. е. рабы. В то же время их было всего по одному на хозяйство, следовательно, оно не могло быть большим. Магон явно имеет в виду хозяйство аристократа. Интересно наблюдение французского исследователя Ж. Эргона о том, что сочинение Магона переводилось в Риме по приказу сената в период обострения политической борьбы (Heurgon, 1976, 441–456). Видимо, в этом трактате римские сенаторы находили аргументы в полемике с противниками. Из всего этого можно сделать вывод, что имение карфагенского аристократа было, сравнительно небольших размеров. Во всяком случае, оно не было похоже на латифундию одного из шести землевладельцев, которые, по словам Плиния (XVIII, 35), во времена Нерона, т. е. во второй половине I в. н. э., владели половиной римской провинции Африки. Конечно, не исключено, что некоторые владельцы могли сосредоточить в своих руках несколько имений. Таким мог быть Ганнон Великий, если из 20 тысяч рабов, которых он, по Юстину (XXI, 4, 6), вооружил во время своего мятежа, значительная часть принадлежала ему лично. Но в любом случае то, что Ганнон нашел средства для вооружения такого количества людей, свидетельствует о его огромном богатстве.

Эксплуатация земельных владений была одним из источников богатства карфагенской знати. Другим источником была торговля. Карфаген с самого начала выступал как значительный торговый центр, игравший большую роль в международных обменах в Средиземноморье. С течением времени, несмотря на увеличение доли сельскохозяйственного производства, его значение в торговле не уменьшилось, и карфагенские аристократы активно в ней участвовали. Кроме того, они монополизировали политическую и военную власть. О том, насколько важным источником доходов было военное командование, могут свидетельствовать богатства, получаемые в Испании Баркидами. Известно и о беззастенчивом грабеже государственной казны знатью и магистратами, по крайней мере, после II Пунической войны (Liv. XXXIII, 46–47), но можно думать, что это случалось и раньше. Поэтому естественно стремление элиты сосредоточить в своих руках власть. Аристотель (Pol. II, 8, 1273a–1273b; IV, 5, 1293b; V, 10, 1316а) подчеркивает аристократический характер карфагенского государственного устройства. Он отмечает, что в этом государстве на должности избирались не только по достоинству, но и по богатству (Pol. II, 8, 1273а). Таким образом, основой экономического могущества карфагенской знати были прямая и косвенная эксплуатация своих владений, обрабатываемых рабами, а также подчиненного населения, торговля и использование государственного аппарата, включая армию.

Существование олигархической группировки в Карфагене подтверждается текстом Юстина (например, XXI, 4, 3), упоминавшего сенат. Надо ли под этим словом подразумевать совет или сословие, из которого советы Карфагена формировались? Аналогичное замечание Юстина, относящееся к реформам Солона в Афинах (II, 7, 5), показывает, что словом «сенат» обозначались эвпатриды, т. е. афинские аристократы. В других случаях возможны оба толкования. Так, этим словом обозначается власть «четырехсот» в тех же Афинах (V, 3, 5) и «шестисот» в Сиракузах (XXII, 2, 12). Но в любом случае этот термин обозначает олигархию или органы ее власти.

Наряду с сенатом Юстин называет и плебс. Анализ этого термина показывает, что речь идет о части гражданского коллектива, противопоставленного аристократии (Циркин, 1976, 14–15). Этой группе граждан теоретически тоже принадлежала определенная доля власти. Иногда, как это было между I и II Пуническими войнами, теория могла претворяться в практику, и народ говорил свое слово, с которым властям приходилось считаться. Но в обычное время народ послушно следовал за правящей верхушкой, да и в периоды политических кризисов лидерами народа становились те же аристократы, которые по разным причинам вступали в конфликт с большинством знати, как Ганнибал после II Пунической войны. Наличие народа, не входящего в правящую группировку, было в Карфагене, как и в других финикийских колониях, изначальным. Саллюстий (lug. 19, 1), как уже говорилось в соответствующей главе, отмечает, что в основании колоний принимали участие не только «жаждущие власти», т. е. представители правящей группы, оттесненные от власти на родине, но и плебс и другие люди, «стремящиеся к переменам». Этот автор употребляет тот же римский термин «плебс», что и Юстин.

Из кого состоял плебс, сказать трудно. В его состав могли входить мелкие землевладельцы, наличие которых можно с осторожностью предположить на основании существования в Карфагене жертвоприношения ybl, что может говорить о наличии обычая, аналогичного библейскому Юбилею (Шифман, 1968, 248–249). К плебсу, по-видимому, принадлежали и мелкие торговцы, и те ремесленники, которые имели собственное хозяйство, оставившие, в частности, надписи, в которых указывается не социальная или политическая категория посвятителей, а только их профессия. Ими могли быть владельцы мастерских (Шифман, 1968, 251), и можно предположить, что такие люди использовали труд рабов. Во всяком случае, сравнительно сложные гончарные печи или кузнечные горны, как и неуклюжие гончарные круги, требовали участия в производстве нескольких человек (Cintas, 1950, 23–31; Forbes, 1969, 156). В надписях иногда встречаются имена рабов, хозяева которых не занимали высоких государственных постов. Можно полагать, что эти хозяева (по крайней мере, часть их) также относились к плебсу.

О наличии двух групп гражданства свидетельствует и эпиграфика. В двух надписях, одна из которых найдена в самом Карфагене (KAI, 81), а другая — в Сардинии (KAI, 6), упоминаются ’drnm и s‘rnm — «могущественные» и «малые», т. е. «знать» и. «плебс» (Schiffmann, 1976, 51–52). Наличие таких же групп отмечается и в метрополии. Не исключено, что в Карфагене термин ’drnm мог означать не только «могущественных», но и орган их власти (Huss, 1978, 328), т. е. оба эти значения соответствуют юстиновскому выражению senatus.

Таким образом, граждане Карфагена делились на две группы: ’drnm, т. е. «могущественные», «сенат», и s‘rnm, т. е. «малые», «плебс». В руках первых концентрировались основные рычаги экономической и политической власти. Это затрудняло, а в обычное время делало, по-видимому, невозможным проникновение в ряды «могущественных» представителей «плебса». В то же время правящая верхушка стремилась «подкармливать» народ различными путями, одним из которых, как отмечает Аристотель (Pol. II, 8, 1273b; VI, 4, 320b), была отправка некоторых представителей народа в подчиненные города. Говоря об этом, философ использует предлог επι, а не προς;, это доказывает, что посылались не просто колонисты, а управляющие (Доватур, 1965, 32, 335, прим. 31; 363, прим. 95). Другим средством смягчения конфликтов внутри гражданства было выселение части граждан в колонии. Так, мореплаватель Ганнон, отправляясь основывать города, плыл с 30 тысячами мужчин и женщин, которые должны были их населить (Hannoni per. 1). При всей преувеличенности этой цифры она свидетельствует о размахе колонизационной активности карфагенян. Возможно, что все граждане, включая и плебс, были освобождены от налогов (Huss, 1990, 339).

Мы не знаем, были ли эти две группы граждан юридически оформлены или речь шла о фактических различиях. Но надо подчеркнуть, что в любом случае они вместе составляли «народ Карфагена» (’m qrthdst), обладавший высшей суверенной властью, воплощенной в народном собрании (Sznycer, 1975, 47–68). И именно через народное собрание сумел Ганнибал провести реформу управления, приведшую к ликвидации всевластия «судей» (Liv. XXXIII, 46). Естественно, это произошло без согласия «судей», за что сам Ганнибал скоро и поплатился. Следовательно, в Карфагене не существовало силы, которая стояла бы над гражданской общиной и могла юридически воспрепятствовать решению народа. Теоретически государственная власть выражала интересы всего гражданского коллектива. Даже знать, численно уступавшая плебсу, была частью того же коллектива.

Существуют данные о наличии в Карфагене государственной собственности. Таковыми могли быть некоторые рудники. Например, в римское время богатейшие серебряные рудники в окрестностях Нового Карфагена принадлежали государству (Strabo III, 2, 10). В то же время известно, что римский полководец Сципион после захвата этого города вернул гражданам все их имущество, оставшееся после грабежа воинами (Liv. XXVI, 47, 1). Поэтому можно считать, что и до римского завоевания эти рудники принадлежали не отдельным граждан, а государству. По-видимому, государству принадлежали и верфи в самом Карфагене, где строились военные суда, и специальная стена ограждала их от любопытства купцов, собиравшихся в соседней торговой гавани (Арр. Lib. 96). Возможно, что государственной собственностью был арсенал. Аппиан (Lib. 93) также говорит о существовании в Карфагене неких государственных и священных, т. е. явно храмовых, участков. Это свидетельствует о наличии в городе каких-то земель, принадлежавших карфагенскому государству, но не означает, что государственная собственность представляла собой внеобщинный сектор экономики. Вне общины, как мы видели, не было сил, которые могли бы опираться на этот сектор, так как государственные власти были частью той же общины. Не противопоставлялись общине и храмы. Они могли быть довольно богатыми, как например, храмы Эшмуна и Решефа (Арр. Lib. 127, 130). Но сами храмы находились под контролем специальных должностных лиц государства — коллегии «десяти над святилищами» (Шифман, 1968, 254–255). Можно говорить, что в Карфагене существовала только собственность гражданской общины, выступавшая в двух ипостасях: как собственность всей общины-государства (включая храмовую собственность) и как собственность отдельных граждан — мастерские, земли, лавки, торговые корабли. Карфагенская экономика, в отличие от экономики метрополии, представляется принципиально одноукладной.

Карфагенское гражданство не являлось однородной массой. Аристотель (Pol. 8, 1272) говорит о сисситиях гетеров, сходных со спартанскими фидиттиями. Возможно, что эти гетерии являются теми объединениями, которые в некоторых надписях (например, KAI, 69, 145, 159) именуются mzrfr, mzrhm, и, может быть, позже из них выросли курии римской Африки (Kotula, 1968, 10–19, 49; Kotula, 1980, 133–139; Sznycer, 1972, 36–39; Huss, 1990, 336). Какова была реальная роль гетерий в гражданском обществе Карфагена, неизвестно.

Кроме граждан, в Карфагене и на территории его державы жили иностранцы: греки, этруски, италики и др. Положение их было различным. Те, кто жил в столице, возможно, были уподоблены афинским метекам. Иным был статус обитавших вне Карфагена. Судя по надписи из Мактара, города, где долго сохранялись карфагенские институты, там существовала такая категория жителей, как «народ, живущий на земле» в подчиненной общине (Sznycer, 1972, 38). По-видимому, этих людей можно сравнить с герами, неполноправными поселенцами, столь часто упоминаемыми в Библии. Об обязанностях этих людей мы знаем немного. Судя по надписи из Мактара, их привлекали к различным мероприятиям общины, в том числе к строительству. Еще одной группировкой неполноправного населения были «сидонские мужи» и «сидонские дочери», которые не раз появляются в надписях (CIS 269–292, 2798). Некоторые из них названы «бодами», т. е. слугами, в то время как другие таковыми не были. Боды были лично свободными людьми, но зависели от «своих господ», напоминая римских клиентов, но с тем важным отличием, что их зависимость была гораздо большей, а господа в отличие от римских патронов не несли никаких обязательств перед бодами (Шифман, 1963, 21, 23). Видимо, понятия «бод» и «сидонский муж» перекрещивались. «Сидонские мужи» могли быть бодами, но могли иметь и другой статус. Бодами же, по-видимому, были не только «сидонские мужи», но и другие люди. О положении и происхождении «сидонских мужей» точных сведений нет. Если вспомнить рассказ об основании Тира якобы сидонянами, то можно предположить, что «сидонскими мужами» были потомки переселившихся в Тир сидонян или вообще негражданское население Тирского государства. В таком случае они могли входить в число «других», которые, по Саллюстию (lug. 19, 1), вместе с плебсом были вовлечены тирскими аристократами в колонизационную активность. Не исключено, что в их число могли включаться более поздние переселенцы, которые в состав уже устоявшегося гражданского коллектива включены не были. Нечто похожее существовало в греческих колониях, где прибывшие позже колонисты (эпойки) полноправными гражданами, как правило, не становились (Яйленко, 1982, 244). Существует также предположение, что «сидонскими мужами» становились отпущенники (Sznycer, 1975, 56). Но это предположение нам кажется маловероятным.

Своеобразным было положение тех лиц в Новом Карфагене, которых Полибий (X, 17, 6–7) и Ливий (XXVI, 47, 1) называют ремесленниками. Относительно них в науке существуют разные точки зрения (Meltzer, 1879, 511; Seston, 1967, 291; Шифман, 1968, 256–257 и др.), что естественно, так как упоминание этих людей очень кратко и дано в недостаточно четком контексте. Ясно только, что они — не граждане и не рабы, ибо и те, и другие, и третьи названы среди жителей Нового Карфагена. Ливий в начале соответствующей главы пишет о захвате римлянами в Новом Карфагене 10 тысяч свободных людей, а затем о том, что гражданам вернули имущество и рабов, а ремесленников превратили в общественных рабов, обещая освободить их после войны в случае усердия. Из этого ясно, что и до захвата города римлянами ремесленники не были рабами, по крайней мере, частными. Вероятно, речь идет о какой-то особой общественной группе, зависимой от карфагенского государства, а не от частных лиц, и этим отличающейся от бодов. Как представляется, это были скорее всего люди, подобные «царским людям» в метрополии, которые после ликвидации в Карфагене монархии перешли в зависимость от Карфагенской республики. И хотя сведений о существовании таких людей в самом Карфагене нет, можно предполагать, что и там они тоже были.

На территории карфагенской хоры, естественно, продолжало жить прежнее население, следы которого ясно выделяются археологическими находками. Они находились в полузависимом положении, и их труд явно использовался карфагенскими землевладельцами. Возможно, что они были связаны с хозяевами земли какими-то клиентскими связями (Wittaker, 1978, 338–340).

В Карфагене засвидетельствовано существование отпущенников. Имеется ряд надписей с упоминанием сыновей рабов, но без указания на их рабский статус. В одних случаях специально оговаривается, что раб отпускается без денег, в других — формула «за освобождение его» подразумевает выкуп (Fevrier, 1961, 5–6). Часть таких отпущенников могла стать «сидонскими мужами». Но вообще о положении бывших рабов мы практически ничего не знаем.

Существование отпущенников подразумевает и наличие в Карфагене рабов. Хотя рабы, может быть, и не были единственной рабочей силой в Карфагене, отрицать их наличие у карфагенян невозможно. В рабов превращали военнопленных и жителей завоеванных городов, как это случилось с греками в Селинунте (Diod. XIII, 57–58). Рабов покупали у гарамантов (Gsell, 1924, 140) и балеаров (Diod. V, 17, 3). Археологические находки свидетельствуют о жизни в Карфагене людей негроидного типа, которые, по-видимому, и были рабами, покупаемыми у гарамантов (Gsell, 1924, 140). Использовали рабов на различных работах. В первую очередь труд рабов применялся в сельском хозяйстве, где работали военнопленные, в частности, захваченные в плен воины Агафокла (Diod. XX, 69, 2). О значении рабского труда в земледелии говорит и то внимание, которое Магон уделил приобретению и содержанию сельских рабов (Var. de г. г. I, 17, 3–7). Использовались рабы также в горном деле и на строительстве (Шифман, 1968, 251–252). Храмовые рабы упоминаются в некоторых надписях (например, CIS 236, 247–256, 2785). Они обслуживали храм и, возможно, эксплуатировались в храмовых хозяйствах. Были и государственные рабы, как например, гребцы на военных кораблях, о которых говорит Аппиан (Lib. 9). Он же (Lib. 93) упоминает, что в преддверии последней войны с Римом карфагенский совет объявил об освобождении рабов. Цель такой акции ясна: заполучить новых воинов, а может быть, и усердных работников. Но возникает вопрос: относится ли этот акт сената ко всем рабам или только государственным. Вероятнее всего, все же последнее. Едва ли карфагенское правительство столь бесцеремонно вмешивалось в отношения между господином и его собственностью, какой был раб, да и лишить сразу всех граждан рабов едва ли было возможно. По-видимому, речь идет именно о рабах, принадлежавших государству.

О положении рабов известно немного. Раб, разумеется, был собственностью господина. Но в то же время известно, что Магон (точнее, его переводчик Кассий, на которого ссылается Варрон) советует обращаться с рабами по возможности мягче и предпочитать слово бичу, если этим можно добиться тех же результатов. Это — обобщение опыта карфагенских рабовладельцев, понявших, что одними репрессиями можно только ожесточить раба и лучше сочетать кнут и пряник. Это также могло быть и средством повышения производительности рабского труда, особенно в более интенсивных отраслях сельскохозяйственного производства, как оливководство, которым славилась Северная Африка. На особом положении находились управители, назначавшиеся из числа рабов, им давали возможность получить какую-то собственность и устроить некое подобие семьи (Varro de r. r. 1, 17, 4–7). Вообще пекулий, т. е. мастерская, участок земли и часть стада, находившиеся в распоряжении рабов, получил относительно широкое распространение в Карфагене. Часть карфагенских рабов могла даже иметь семью (Plaut. Casina 71), хотя права на генеалогию рабы не имели и в своих надписях указывали генеалогию хозяев (Шифман, 1968, 251–256). Этим объясняется наличие в Карфагене рабов, которые, по-видимому, были рождены в доме (Fevrier, 1961, 5). Возможность выкупа, о которой упоминалось, также свидетельствует о существовании сравнительно зажиточных рабов. Таким образом, политика карфагенских рабовладельцев отличалась от безжалостности римских хозяев катоновского типа. Это, разумеется, объясняется не особой гуманностью карфагенян, а их стремлением, с одной стороны, повысить производительность труда рабов, а с другой — предупредить их восстания.

Последней цели они, однако, не всегда достигали. Правда, мы не знаем чисто рабских восстаний в Карфагене, но рабы принимали участие в других движениях. Если к таким движениям нельзя причислить мятеж Ганнона, который в личных целях вооружил 20 тысяч рабов, то иначе обстоит дело с мощным восстанием в Африке в 396 г. до н. э., где активное участие приняли рабы и которое с огромным трудом было подавлено (Diod. XIV, 77). Еще опаснее для карфагенян была Ливийская война, о чем говорилось выше, и в которой вместе с ливийцами и мятежными наемниками сражались и рабы.

Итак, социальная структура Карфагена представляла собой сложную систему. На самой нижней ступени общественной лестницы стояли рабы, к которым, по-видимому, были довольно близки некоторые категории полусвободного зависимого населения. Это полусвободное население состояло из нескольких групп, имевших, вероятно, разные права и обязанности. Еще выше располагались лично свободные, но не имевшие политических прав люди, в том числе иностранцы. Наконец, эту пирамиду увенчивали карфагенские граждане, которые сами делились на две категории — плебс («малые») и аристократия («могущественные»). Именно аристократия фактически и господствовала в государстве.

В том, что в руках карфагенской аристократии практически находилась вся политическая власть, сомневаться не приходится. Однако точных сведений о государственном устройстве Карфагена мы не имеем. Сами карфагенские надписи слишком скудны, чтобы окончательно решить эту проблему. Описания же государственного строя Карфагена, исходящие от греко-римских авторов, с одной стороны, могут отражать различные этапы политического развития Карфагенской республики, а с другой — что еще важнее, не всегда дают адекватную характеристику тех или иных институтов, так как эти авторы часто не могли разобраться в особенностях чужого государства. И все же общие черты карфагенского государственного устройства выявить можно.

В самом начале своей истории Карфаген был монархией, а его царицей была основательница города Элисса, принадлежавшая к правящему в Тире царскому. дому. В то же время, если верить Юстину (XVIII, 6, 1), рядом с царицей стояли «принцепсы», что отражало тот же порядок, какой существовал и в метрополии (см. выше). Карфагенские вельможи, по-видимому, это — те же «сенаторы» Тира, которые, по Юстину (XVIII, 4, 15), сопровождали Элиссу в ее предприятии. Они довольно существенно ограничивали власть царицы: недаром именно их вызвал к себе местный царек, чтобы добиться брака с Элиссой (Юстин, XVIII, 5, 2–7). Последняя не могла отвергнуть это требование, переданное через «принцепсов», и покончила с собой. Вероятно, уже в это время власть общинного института в Карфагене была большей, чем в самом Тире, что, видимо, связано с самой историей экспедиции Элиссы, которая не могла состояться без активной поддержки оппозиционной части тирской знати.

Как было отмечено выше, у Элиссы не было наследников и, по-видимому, с ее смертью монархия, унаследованная от метрополии, перестала существовать, а в Карфагене установилась республика. Подробности государственного устройства ранней республики неизвестны. В рассказе о перевороте Малха Юстин (XVIII, 7, 16–18) упоминает только две инстанции: народ, который Малх собрал на сходку, и десять сенаторов, убитых мятежным полководцем. Очень возможно, что последние — тот же совет из десяти «принцепсов», к которым перешла власть после смерти Элиссы (Шифман, 1963, 47). Малх, опираясь на народ, сумел ликвидировать их господство и дал городу новые законы. Их содержание неизвестно, как неизвестно и положение самого Малха. Он явно не был царем, ибо, как говорит все тот же Юстин (XVIII, 7, 18), именно стремление к царской власти было ему вменено при свержении (ср.: Ehrenberg, 1931, 646). Фактическое же положение Малха можно, видимо, сравнить с положением греческого тирана.

По Юстину (XVIII, 7, 18), тирания Малха продолжалась очень недолго и была сменена диктатурой Магона, его сыновей и внуков. Юстин (XVIII, 7, 19; XIX, 1, 1) и Диодор (XI, 20, 1) подчеркивают военный аспект их полномочий, называя их императорами, стратегами, гегемонами. Только Геродот (VII, 166), говоря о Гамилькаре, сыне Магона, пишет, что он «царствовал по достоинству». Оговорка «по достоинству» (κατ ανδραγατιαν) говорит, что подлинным царем он все же не был. Подобную двойственность мы находим и при упоминании мореплавателя Ганнона, скорее всего, внука Магона. Плиний (V, 8; VII, 200) называет его полководцем (dux, imperator), а в заголовке его знаменитого перипла он именуется царем (βασιλεύς), но уже в самом начале текста говорится, что экспедиция была совершена по поручению карфагенян. Это говорит о том, что Магониды занимали какое-то официальное положение, позволяющее греческим авторам называть их царями, но с оговоркой, не позволяющей считать их подлинными монархами. При этом официальным источником их власти были выборы: Диодор (XI, 20, 1) прямо говорит, что Гамилькар был выбран полководцем. Может быть, выборы были ежегодными, и на них каждый год возобновлялись полномочия Магонидов, о чем позволяет думать упоминание Юстином (XIX, 1, 6) одиннадцати диктатур Гамилькара. Юридически же верховная власть принадлежала народу: карфагеняне постановили (εδοξε Καρχηδονιοις), чтобы Ганнон плыл за Геракловы Столпы (Han. per. 1).

Свержение Магонидов привело к значительным изменениям в государственном устройстве Карфагена. Видимо, в это время (Шифман, 1963, 100; Acquaro, 1987, 65) из состава сенаторов выделяется совет ста или ста четырех для надзора над полководцами (lust. XX, 2, 5–6; Arist. Pol. II, 8, 1273а). Это свидетельствует о том, что сам сенат состоял из большего числа членов и существовал при Магонидах. Возможно, что он и был создан при переходе власти от Малха к Магонидам. После этого верховную исполнительную власть в Карфагене стали осуществлять суффеты (Шифман, 1963, 101; Sznycer, 1978, 574–575). Но неясно, была ли эта должность установлена именно в это время. Мы уже видели, что должность суффетов («судей») существовала издавна в западносемитских обществах и что в финикийских городах именно они, вероятнее всего, возглавляли общинные институты, сосуществующие с царской администрацией. Может быть, суффеты (или один суффет) имелись в Карфагене изначально, но роль их была столь незначительна, что это не нашло никакого отражения в источниках. После же свержения Магонидов эта роль резко возросла, и они стали главами государства.

После всех этих событий карфагенская «конституция» и приобретает тот вид, о каком говорили Аристотель, а также Юстин, Полибий, Ливий и другие, по разрозненным описаниям которых можно об этом судить.

Высшей властью в Карфагене считалось народное собрание. Однако созывалось оно только при возникновении разногласий внутри советов и среди магистратов. Поэтому реально оно осуществляло свои полномочия только в периоды кризисов, как например, после поражения в войнах с римлянами. Практически власть была сосредоточена, по-видимому, в руках двух советов, из которых один, более широкий по своему составу, можно назвать на римский манер сенатом, и другой — более узкий, состоявший из ста или ста четырех членов. Не исключено, что последний был только частью первого, своего рода его постоянным органом. «Сенат» занимался более широкими проблемами государственной жизни, включая вопросы войны и мира, в то время как совет ста или ста четырех, может быть, в большей степени сосредотачивался на вопросах общей безопасности государства, включая предупреждение военных переворотов (Acquaro, 1987, 65–66). Какую-то важную, хотя пока еще не ясную роль играли пентархии, комиссии, состоявшие из пяти человек, кооптирующие своих членов, которые каким-то образом удерживали власть и после своего пребывания в этих комиссиях.

Высшей исполнительной властью, как уже говорилось, были суффеты, которых, как отмечает Непот (Han. VII, 4), каждый год было двое. На эту должность могли избираться представители разных родов, но могли, как показывают надписи, и члены одной семьи. Ливий (XXX, 7, 5) совершенно справедливо сравнивает их с римскими консулами. Среди полномочий суффетов был и созыв совета для решения самых неотложных дел (Liv. XXX, 7, 5–7). Существовали в Карфагене и другие магистраты, в том числе те, кого латинские авторы называют «квесторами», т. е. казначеи. Низшими должностными лицами были писцы. Несмотря на сравнительную скромность этой должности, сами писцы ею гордились, они упоминали ее в посвятительных надписях, отмечая даже, если этот пост занимал отец. Наконец, существовала еще должность посыльного, который исполнял самые разные приказы магистрата, в том числе и по аресту и насильственному приводу того или иного человека (Liv. XXXIII, 46, 5). Речь, видимо, идет о наличии какого-то вида городской полиции. Из слов Аристотеля (Pol. II, 8, 1273а; III, 1, 1275b) можно сделать вывод, что в Карфагене не существовало четких разграничений судебных полномочий магистратов: судом занимались различные должностные лица, и это могло дать повод Ливию (XXXIII, 46) говорить о «сословии судей», господствующем в Карфагене.

В то же время карфагеняне стремились разделить политическую и военную власть: первая принадлежала суффетам, а вторая — полководцам. Правда, в случае необходимости суффеты могли возглавить и армию, но это случалось довольно редко, а после 300 г. до н. э. и вовсе не наблюдалось (Ehrenberg, 1931, 647). Вообще карфагенские правители чрезвычайно боялись тиранических поползновений полководцев, особенно помня, например, мятежи Малха или Ганнона, и порой их опасения оправдывались. Достаточно вспомнить попытку Бомилькара, опираясь на свою армию, действующую в непосредственной близости от столицы, захватить власть в 308 г. до н. э. Поэтому иногда правительство ставило во главе армии двух командующих, недоброжелательно относившихся друг к другу, как тех же Бомилькара и Ганнона во время войны с высадившимся в Африке Агафоклом. За малейшую провинность военные командиры сурово наказывались. Так, в самом начале I Пунической войны был распят Ганнон, командовавший отрядом в Мессане и вынужденный очистить город (Polyb. I, 11, 5). Пытались привлечь к суду и Гамилькара, только что победоносно закончившего Ливийскую войну, обвинив его в бедствиях отечества (Арр. Hisp. 4; Han. 2). При полководцах находились члены карфагенского правительства (Polyb. X, 8, 1; Liv. XXVI, 51, 2) явно с целью надзора за действиями командующего. Аппиан (Han. 2) пишет, что Гамилькар добился назначения полководцем в войне против нумидийцев, еще не сдав отчета о своих прежних действиях. Карфагенские полководцы по окончании своих полномочий явно должны были отчитываться за свои действия. На высшие посты в государстве, в том числе, в совет или советы, избирали с учетом имущественного ценза, что резко сокращало число лиц, реально допущенных к власти.

Такое государственное устройство существовало в Карфагене довольно долго. Даже острая политическая борьба, развернувшаяся между двумя Пуническими войнами в III в. до н. э., шла в рамках существующих политических институтов. Правда, Гасдрубал попытался захватить царскую власть (Polyb. III, 8, 2), но до открытого реального переворота дело не дошло, и Гасдрубал вернулся назад в Испанию. Реально в это время, с одной стороны, политический строй республики резко демократизировался, а с другой — усилилось значение военачальников. Однако юридических изменений в устройстве государства не произошло.

Насколько нам известно, последняя реформа политического устройства Карфагена относится к 195 г. до н. э., когда ставший суффетом Ганнибал провел через народное собрание постановление, согласно которому «судьи» могли избираться только на один год и не имели права переизбираться два года подряд (Liv. XXXIII, 46). Под «судьями» (iudices) здесь явно подразумеваются не суффеты (хотя слово «суффет» вполне может быть переведено именно как iudex), ибо Ливий прямо говорит, что их должность была пожизненной: они были perpetui iudices, а суффеты, как уже говорилось, избирались ежегодно. Здесь же Ливий говорит о «сословии судей» (iudicium ordo). По-видимому, речь идет о совокупности высших должностных лиц, социально совпадающей с верхами карфагенского общества. Эти верхи Ливий называет «принцепсами», противопоставляя их плебсу. Интересно замечание историка, что «квестор» пренебрег приказом суффета, поскольку должен был после окончания «квестуры» перейти в сословие судей. Видимо, высшие должности в Карфагене пополнялись путем кооптации как непосредственно из своей среды, так и из числа верных более низших магистратов. Но при всей надменности и всем всевластии «сословия судей», которые могли быть Ливием и несколько преувеличены, они были вынуждены подчиняться решению народного собрания. Следовательно, юридически власти более высокой, чем собрание карфагенских граждан в республике, не существовало. Реформа Ганнибала резко ограничила всевластие олигархии и усилила демократические элементы карфагенской «конституции». Недаром, по словам Ливия (XXXIII, 46, 7), этим актом Ганнибал снискал расположение плебса и ненависть большей части «принцепсов». После этого и стала возможной та политическая обстановка, которая сложилась в Карфагене накануне III Пунической войны, когда массы приобрели решающее значение в жизни государства и на гребне массовых движений к власти стали приходить демагоги типа Гасдрубала (Арр. Lib. III; ср.: Polyb. XXXVIII, 2, 7–12). Само появление таких демагогов отражало кризис карфагенского социального и политического устройства. Ход истории не позволил узнать, как этот кризис мог быть преодолен: в результате III Пунической войны Карфаген был разрушен, и Карфагенское государство перестало существовать.

Во время этой войны карфагеняне оказали героическое сопротивление римлянам. Это долгое сопротивление показало не только горячее стремление карфагенян сохранить свободу, но и наличие у них военных традиций и воинского умения. Со времени военной реформы Магона (lust. XIX, 1, 1) в карфагенской армии широко использовались наемники. Возможно, что с течением времени их роль в армии увеличивалась. Наряду с наемниками в карфагенской армии служили ливийские, а во время II Пунической войны и испанские под данные Карфагена (Diod. XIII, 54, 1; Liv. XXIII, 29, 4 и др.), а также вспомогательные части союзных и вассальных царьков (например, Diod. XX, 38, 1). Это не означает, что сами карфагенские граждане не привлекались к военной службе. В рассказах Диодора о войнах в Сицилии постоянно упоминаются сражающиеся граждане Карфагена (XI, 1, 5; XIII, 44, 8; 80; XIV, 75, 2–4 и т. д.). Воевали карфагеняне и в Африке, как например, при вторжении Агафокла (Diod. XX, 17, 2). Из них формировался «священный отряд» (Diod. XVI, 80, 4; XX, 10, 6; 11, 1; 12, 3), воевали они и в других частях, служили и во флоте. Иначе трудно понять ту горячую речь, с которой, по Полибию (I, 27, 1), обратились к морякам карфагенские стратеги перед битвой при Экноме, призывая спасти родину (Meltzer, 1896, 135–136).

Карфагеняне, служившие в армии, играли и политическую роль. Об этом свидетельствует договор Ганнибала с Филиппом V, в котором среди контрагентов македонского царя упоминаются «все карфагеняне, воюющие вместе» с Ганнибалом (Polyb. VII, 9, 1; 4). Этот договор содержал не только военные, но и политические статьи. Под «карфагенянами, воюющими вместе» со своим полководцем, а также находившимися в его ставке членами карфагенского совета, нельзя подразумевать ни наемников, ни части, набираемые среди подчиненных народов. Следовательно, речь идет именно о гражданах, и, может быть, они играли роль походного народного собрания (Ковалев, 1986, 205). Структура армии отражала государственную. Судя по этому договору, ее основными элементами были полководец (пожалуй, вместе с высшими офицерами), члены карфагенского совета и все карфагенские воины (в государстве соответственно — магистраты, совет, плебс). Возможно, воюющие карфагенские граждане и составляли «народ лагеря» (‘m mhnt), от имени которого выпускались некоторые монеты во время войн в Сицилии (Head, 1887, 737–739).

Командующий состав карфагенской армии формировался из аристократии. Все полководцы, о которых имеются сведения, принадлежали к карфагенской знати. Известно только одно исключение: во время I Пунической войны, когда римляне стояли почти под стенами Карфагена, правительство, видимо, в такой опасный момент не доверяя собственным гражданам, пригласило на должность командующего наемника — спартанца Ксантиппа (Polyb. 1, 32). Больше о нем сведений нет: по-видимому, выполнив свою роль, он был отослан из Карфагена. Это единственное исключение только подтверждает правило: хотя рядовые воины и их конкретные командиры в значительной степени были наемниками, высшее командование находилось в руках карфагенской аристократии.

Таким образом, карфагенские граждане были представлены на всех ступенях вооруженных сил республики — от рядовых бойцов до командующих. Это существенно дополняет наши знания о политической структуре Карфагена, так как в древности, как известно, военная служба и политический Статус были неразрывно связаны.

Подводя итог рассмотрению социальной и политической структуры Карфагена, необходимо отметить следующие моменты. Карфаген представлял собой гражданскую общину, не подчиняющуюся никакой верховной власти вне ее самой. Карфагенская аристократия при всем своем могуществе не представляла собой силу, противопоставленную гражданскому коллективу, и в случае (хотя и весьма редком) выступления рядового гражданства была вынуждена его решению подчиниться, как это было при проведении реформы Ганнибала. Рядом с общинным сектором экономики не отмечено другого, и государственная и храмовая экономики были лишь ипостасями той же общинной экономики. Граждане владели землями на территории хоры именно как граждане Карфагена. Основной эксплуатируемой силой были захваченные на войне рабы и зависимые ливийцы. Нет сведений об эксплуатации сограждан, хотя какой-то намек на это может дать жертвоприношение уЫ, но лишь намек и не более. Несмотря на то, что внутри гражданского коллектива фактически существовали две группы — «могущественные» и «малые», вместе они противостояли негражданам, в том числе различным категориям полузависимого, зависимого и рабского населения. Выгоды от эксплуатации этого населения доставались не только аристократам, но и более широким кругам карфагенского гражданства. В принципе верховной властью обладал «народ Карфагена», который осуществлял ее через народное собрание, выше которого власти в республике официально не было, а любой гражданин теоретически мог быть избран в советы или магистратом, если он обладал «достоинством» и, главное, богатством. Граждан могли привлекать к военной службе. Политическим строем Карфагена, за исключением краткого начального периода, была республика. Все эти черты в той или иной степени присущи такой форме социально-политического устройства, как полис (ср.: Утченко, 1977, 18–41; Кошеленко, 1979, 4–15; Фролов, 1988, 225–228).

Таким образом, можно говорить, что Карфаген представлял собой полис, т. е. ту форму социально-политической и экономической организации древнего общества, которая определила собой античный (греко-римский) путь его развития. Это уже понимал Аристотель, который выделил Карфаген из общей массы «варварских» государств и в своем теоретическом сочинении о полисе — «Политике» — использовал примеры из его государственного устройства, а иногда и целые истории наряду с примерами из жизни греческих полисов.

Одной из особенностей карфагенского полиса является его олигархический характер. И сближения карфагенского политического строя со спартанским и критским, которые неоднократно встречаются в «Политике», кажутся совершенно обоснованными. В формировании олигархического полиса в Греции большую роль играла обстановка завоевания и порабощения местного населения, в ходе чего формировался полис (Фролов, 1988, 228–229). В Карфагене, как кажется, полис слагался в середине V в. до н. э., после свержения власти Магонидов и утверждения республиканского строя. К этому времени происходит окончательное подчинение окружающего ливийского населения, и Карфаген уже встает во главе обширной державы. Следующий период его истории будет характеризоваться борьбой за расширение этой державы. Можно говорить, что характер карфагенского полиса определился теми тенденциями социально-политического развития, которые выявлены наукой на греческом материале.

Восточное происхождение Карфагена определило наличие в нем институтов, которые были далеко не полностью поняты греко-римскими авторами, так как политические институты Карфагена не полностью соответствовали греческим или римским нормам. К ним можно отнести нерасчлененность судебной власти, которая при ликвидации монархии перешла к самодовлеющей общине, и вся община в лице самых разных учреждений и должностей этой властью обладала. Другой восточной чертой явилось наличие таких групп населения, как «сидонские мужи» и «ремесленники», видимо, наследники «царских людей», существовавших в Финикии.

Структура Карфагенской державы была сложной. Ее ядро составлял, естественно, сам Карфаген со своей хорой. Эта хора, расположенная в Африке непосредственно за стенами города, делилась на территориальные округа («земли» — ’rst). Во главе такого округа стоял особый чиновник — «тот, кто над землей» — ’s‘l ’rs (G. Charles-Picard, 1966, 1258–1265). В состав таких округов входило несколько общин: так, «земля» Тугги насчитывала 50 общин, которые Аппиан (Lib. 68) называет городами. Надписи уже римского времени сообщают о сохранении в некоторых из них старых карфагенских институтов, как в Тугге, где встречаются суффеты (по крайней мере, почетные знаки суффетов) и следы такого восточного установления, как собрание представителей «ворот» города (Seston, 1967, 218–222). Вероятно, те же органы самоуправления существовали в Тугге и других подобных городах карфагенской хоры и под властью Карфагена. Но надо думать, что их самоуправление было поставлено под контроль карфагенских представителей. Аристотель (Pol. II, 8, 1273b; VI, 4, 1320b) упоминает о посылке из Карфагена людей для управления городами (επι τας πόλεις) и в окрестные места (προς τας περιοικιδας). Под последними, как кажется, надо понимать именно общины хоры. Такие представители обладали значительной властью, которая могла доходить до произвола. Судя по словам философа, целью таких назначений было дать возможность бедным гражданам обогатиться. В таких городах могли стоять карфагенские гарнизоны, командиры которых, видимо, носили титул rb nwtr (Garbini, 1966, 89–90).

Возможно, что расширением Карфагенской державы в состав карфагенской хоры включались и вне-африканские владения. Может быть, юридически в ее состав вошли города, основанные в Испании Баркидами, прежде всего Новый Карфаген, их столица. В этом городе постоянно находился карфагенский гарнизон, состоящий из тысячи (Polyb. X, 21, 2), а по Аппиану (Hisp. 19), даже из десяти тысяч человек. Из рассказа Полибия (X, 12–19) о падении Нового Карфагена видно, что жители города не были вооружены. Только во время уже непосредственного нападения римлян командир гарнизона вооружил около двух тысяч граждан, а остальные стояли на стенах, сбрасывая штурмовые лестницы римлян и кидая в них бревна и другие предметы. Такое положение, когда граждане оставались безоружными, а в городе находились постоянные войска, сказывалось и на его управлении. Ничего неизвестно о городских магистратах, хотя в городе были люди, считавшиеся его гражданами. Монеты, чеканившиеся в Новом Карфагене, выпускались не городом, а Баркидами. Магон, командир карфагенского гарнизона, назван Полибием «поставленный над городом». Это — явно перевод финикийского ’s ‘l qrt — тот, кто над городом. Надо заметить, что этот полибиевский термин очень схож с аристотелевским. Видимо, такое же положение складывалось и в других городах, куда посылались карфагенские наместники.

Вероятнее всего, в хору была включена и завоеванная в VI–V вв. до н. э. часть Сардинии, кроме финикийских городов. Как уже отмечалось, система крепостей отделяла ее от свободной территории острова. Каким образом было оформлено управление этой части Сардинии, неизвестно. Финикийские же города пользовались автономией (Moscati, 1977, 139).

С Карфагеном были тесно связаны его колонии. Как и колонии Тира, они составляли часть державы своей метрополии и осуществляли надзор над окружающими землями. Во многих случаях они имели важное экономическое значение, будучи центрами торговли и ремесла. Очень важно было то, что колонии служили резервуаром для поглощения «излишков» гражданского населения, избавляя Карфаген от демографического напряжения и стабилизируя социальную и политическую ситуацию. Возможно, что колонии пользовались определенными привилегиями, но административно подчинялись метрополии, посылавшей туда своего резидента (Шифман, 1963, 65, 97). Одной из таких колоний был город Эбес, который, судя по событиям 217 г. до н. э., имел собственные вооруженные силы и оказал упорное сопротивление римлянам, пытавшимся его захватить (Liv. XXII, 20, 7–9). Видимо, колонисты не были обязаны поставлять солдат в карфагенскую армию, но в случае необходимости помогали метрополии, как это было в 206 г. до н. э., когда эбеситане предоставили прибывшему туда полководцу Магону (брату Ганнибала) продовольствие, оружие и молодежь для пополнения флота (Liv. XXVIII, 37, 4). Ливий, рассказывая об этом, использует глагол dare — давать (точнее, причастие data), что подчеркивает добровольность поставки продовольствия и подкреплений. Чеканил Эбес и свою монету (Blazquez, 1983b, 505–506). Возникает вопрос: можно ли такое положение распространять и на другие карфагенские колонии. До сих пор следов местной чеканки в прочих колониях Карфагена нет. Перед II Пунической войной Ганнибал послал в столицу войска из городов метагонитов (Polyb. III, 33, 13). Это были карфагенские колонии, расположенные в Метагониях, т. е. на побережье Африки к западу от собственно карфагенской территории (Le Glay, 1979, 1259). Судя по рассказу Полибия, речь идет не о какой-либо добровольности, как это было в случае с Эбесом, а о прямом приказе карфагенского полководца. На этом основании можно считать, что некоторые карфагенские колонисты обязаны были участвовать в военных мероприятиях метрополии. В дошедших до нас официальных правовых документах, каковыми являются договоры Карфагена с Римом и Ганнибала с македонским царем, колонисты вообще не упоминаются. Это можно объяснить тем, что колонии специально не выделяются, а рассматриваются как часть самого Карфагена. В таком случае понятие «господа карфагеняне» (κύριοι Καρχηδονιοι), упоминаемое в договоре с Филиппом V (Polyb. VII, 9, 5), охватывает граждан Карфагена и его колоний.

В состав Карфагенской державы входили и старые колонии Тира. Если в первом договоре Карфагена с Тиром упоминаются только сам Карфаген и его союзники (Polyb. III, 22, 4), то во втором, между Карфагеном и союзниками, появляются народ Утики и тирийцы (Polyb. III, 24, 3). В договоре Ганнибала с Филиппом V вновь в качестве самостоятельной единицы появляются жители Утики (Polyb. VII, 9, 5). Можно говорить, что Утика, старейшая финикийская колония в Африке, официально считалась равноправной с самим Карфагеном. Она явно имела и какие-то войска, используя их для изгнания карфагенского гарнизона во время Ливийской войны (Polyb. I, 82, 10). Что касается «тирийцев», также названных во втором договоре в качестве равноправной с карфагенянами единицы, то, как говорилось в главе о втором этапе финикийской колонизации, под этим названием надо подразумевать население тирийских колоний, основанных в Испании, которое, следовательно, как и утикийцы, официально считалось равноправной единицей Карфагенской державы. Гадес и другие финикийские города в Испании выпускали свою монету (Alfaro, 1986, 121–129; VIIIaronga, 1986, 157–162; Martin Ruiz, 163). Страбон (III, 5, 3) говорит о большом флоте Гадеса, а Ливий (XXVIII, 37, 1–3) рассказывает, что после ухода из Гадеса карфагенской армии во главе с Магоном, вернуться в город она не смогла, несмотря на все предпринятые усилия. Едва ли гадитане могли оказать столь решительное сопротивление, даже учитывая близость в это время римской армии, если бы у них не было собственных вооруженных сил. В противном случае Магон просто взял бы штурмом безоружный город, ибо карфагеняне, как мы видели выше, не церемонились со своими соотечественниками, тем более в такой драматической ситуации, в какой оказался Магон. На последнем этапе войны с римлянами в 207 г. до н. э. карфагеняне разместили в Гадесе свой гарнизон, наличие которого позволило Магону совершать различные бесчинства (Liv. XXVIII, 2, 16; 36, 3). Видимо, наличие гарнизона особенно возмутило гадитан, посланцы которых обещали римлянам выдать город и карфагенскую армию (Liv. XXVIII, 30, 4). По всей видимости, можно судить, что до этого времени карфагенского гарнизона в городе не было. Не допущенный в Гадес Магон жаловался, что гадитане перед ним — союзником и другом — закрыли ворота (Liv. XXVIII, 37, 2). В данном случае речь едва ли идет о личных взаимоотношениях Магона и Гадеса, так как первый явно предстает как полководец Карфагенской республики. Вероятно, такое положение — союза и дружбы — юридически определяло отношения Карфагена и Гадеса, и его также можно было бы распространить и на другие города испанских «тирийцев». Наконец, вполне возможно, что на положении официального равноправия находился и остров Коссура между Африкой и Сицилией (Шифман, 1963, 97).

Другие старые финикийские города юридически занимали более низкое положение. Видимо, именно они в первую Очередь подразумеваются под подчиненными карфагенянам и имеющими с ними одинаковые законы (Polyb. VII, 9, 5). В эту категорию, возможно, входили и элимские общины Сицилии, в свое время, как мы видели, добровольно подчинившиеся Карфагену. Таким образом, эта группа охватывала некоторые финикийские и местные общины Сицилии, Сардинии, меньших островов, Африки. Их политическое устройство копировало карфагенское. Так, мы находим «народ» (‘m) в Гавлосе (IFPCO Malta, 6), Витии (IFPCO Sard. Npu, 8, 1), Хадрумете (KAI, 119) и других городах. Во многих городах, как Панорм, Эрик, Таррос, Каларис, Лептис и другие, встречаются суффеты (KAI, 119, 120; IFPCO Sard., 36, 5) (Ehrenberg, 1931, 648). Интересна надпись из Тарроса в Сардинии (IFPCO Sard., 32), в которой датировка дается по суффетам Карфагена, хотя в ней упоминаются и суффеты самого Тарроса. Все это оправдывает официальную характеристику этих городов как «имеющих одинаковые законы с карфагенянами».

Диодор (XX, 55) и Плиний (V, 24) упоминают живущих в Африке ливофиникийцев, причем, по Диодору, они имели право на брак с карфагенянами. Ливофиникийцы появляются и на юге Испании (Av. Or. mar. 421). Геродор (FHG, fr. 2A) считал их колонистами из Карфагена, а Псевдо-Скимн (196–198), наоборот, говорил, что они приняли колонистов из Карфагена. Наконец, в римское время в Южной Испании жили бластофиникийцы (Арр. Hisp. 56) и бастулы, именуемые пунами, т. е. карфагенянами (Ptol. II, 4, 6). Они чеканили монеты с особыми легендами, не похожими на легенды других местных общин Пиренейского полуострова (Jensen, 1958, 142–148). По Аппиану, это были отпрыски финикийцев, которых поселил здесь Ганнибал. Разнобой в источниках и не особенно ясный контекст вызывают и разнообразие современных интерпретаций. Не входя в детали этого вопроса, можно, по-видимому, предположить, что под ливофиникийцами в Африке подразумевалось смешанное население (Шифман, 1963, 96–97), какое было, например, в Лептисе (Sal. lug. 78), а также жители тех африканских общин, которые занимали более привилегированное положение (Fischer, 1926, 262). Правда, существует мнение, что под ливофиникийцами сначала подразумевалось население финикийских городов в Африке, подчиненных Карфагену (Huss, 1990, 26). Что касается испанских ливофиникийцев, то они могли действительно быть переселенцами из Африки, смешавшимися затем с местными жителями (ср.: Lopez Castro, 1992, 47–65).

Надо, однако, сказать, что официальное положение и подлинная роль всех этих городов в Карфагенской державе далеко не всегда совпадали. При юридическом равноправии Утики и Карфагена первая, несомненно, подчинялась второму. Она практически была лишена и возможности вести самостоятельную внешнюю торговлю, не говоря уже о внешней или военной политике. Недаром, как показывают раскопки, после подчинения Утики Карфагену в V в. до н. э. город сразу же обеднел (Cintas, 1951, 25–29; Cintas, 1954, 144–146), за что утикийцы платили карфагенянам «старинной ненавистью», как говорит Аппиан (Lib. 75). И не раз во время серьезных испытаний, выпавших на долю Карфагена, Утика проявляла колебания, а то и открыто присоединялась к его врагам. Так было во время экспедиции Агафокла (Diod. XX, 54, 2), во время Ливийской войны (Polyb. I, 82, 9–10) и в начале последней войны Карфагена с Римом (Polyb. XXXVI, З, 1; Арр. Lib. 75). Над городами тяготел тяжелый финансовый гнет. Ливий (XXXIV, 62, 3) сообщает, что Лептис платил Карфагену десять талантов ежедневно. Судя по второму договору Карфагена с Римом, африканские, сардинские и испанские владения первого представляли зону монопольной карфагенской торговли (Polyb. III, 24, 4; 11), и только сама столица могла торговать с другими государствами (Polyb. III, 24, 12).

Совершенно другое положение сложилось в Сицилии. В условиях постоянных и далеко не всегда успешных войн на этом острове карфагеняне были заинтересованы в лояльности местного населения. Поэтому Сицилия оставалась открытой для торговли других государств, в частности Рима (Polyb. III, 22, 10; 24, 12), что, разумеется, было выгодно сицилийским финикийцам. Финикийские и элимские города Сицилии чеканили собственную монету (Les Pheniciens, 1997, 251–253), имели армию, вели прибыльную торговлю с греками, этрусками, римлянами. И они отвечали Карфагену не только лояльностью, но и стойкостью. Достаточно вспомнить о героической, хотя и безуспешной, обороне Мотии (Gsell, 1918, 292–298; Huss, 1978, 93–94).

Следующей категорией были племена и народы, находившиеся в подданстве у карфагенян (Polyb. VII, 9, 5). Это были ливийцы, жившие вне хоры, подчиненные племена Испании и Сардинии. Они, по-видимому, находились в разном положении. В дела большинства подданных карфагеняне без необходимости не вмешивались. Они сохраняли старую племенную или (если она существовала, как в Южной Испании) государственную структуру, ограничиваясь взятием заложников. Иногда же, если это было особенно важно, карфагеняне ставили подданных под «прямое» управление. Так поступил Ганнибал с племенем баргусиев в Северо-Восточной Испании, которых он, как писал Полибий (III, 35, 4), подчинил власти своего офицера Ганнона в качестве не только «начальника», но и «господина» (δεσπότην). Это было вызвано тем обстоятельством, что баругсии оказались единственным племенем к северу от реки Ибера, которое благожелательно приняло римских послов (Liv. XXI, 19, 7). Но независимо от степени автономии все подданные насильственно привлекались к военной службе, что с несомненностью засвидетельствовано для ливийцев (Diod. XIII, 44, 1; 54, 1), а в последние десятилетия III в. до н. э. для балеар (Liv. XXVIII, 37, 9) и народов Южной и Юго-Восточной Испании (Polyb. III, 33, 8–9; Liv. XXI, 21, 11–13; XXIII, 29, 4; XXVIII, 12, 13).

Подданные облагались тяжелым налогом, который к тому же можно было произвольно увеличивать, как это было, во время I Пунической войны (Polyb. 1, 72, 1–2). Точный размер налога неизвестен, но во время войны после его увеличения он достигал половины урожая. В Сицилии налогом облагались не отдельные люди или семьи, а целые общины, которые уже сами распределяли фискальную тяжесть между своими членами (Ensslin, 1943, 271; Шифман, 1968, 248). То же самое, по-видимому, имело место и в Испании, так как Полибий (III, 13, 7) пишет об обложении денежным сбором Алтеи и других городов (а не их жителей). Такой же принцип применялся в Африке, по крайней мере, по отношению к тем общинам, которые Полибий (I, 72, 2) называет городами. Жестокий налоговый гнет, тяжелая обязанность проливать кровь за интересы правящей верхушки, произвол карфагенских чиновников — все это вызывало лютую ненависть к Карфагену. Ливийцы, сарды, испанцы не раз восставали против Карфагенской державы. Самое крупное такое восстание охватило практически все владения Карфагена после I Пунической войны.

Наконец, карфагеняне в той или иной степени властвовали над «союзниками». Последние упоминаются во втором договоре с Римом и в договоре Ганнибала с Филиппом V (Polyb. III, 24, 3; VII, 9, 5). Они управлялись самостоятельно, но были лишены внешнеполитической инициативы (в приведенных договорах от их имени выступает Карфаген) и должны были поставлять контингенты в карфагенскую армию. Их попытка уклониться от подчинения карфагенянам рассматривалась как мятеж (Diod. XX, 38, 1). На них накладывалась подать (Diod. XXV, 10, 3), их верность обеспечивалась заложниками (Diod. XXIV, 10, 2). Однако понятие «союзники» было довольно широким. Возможно, что подобные отношения устанавливались только с теми союзниками, которые жили поблизости от самого Карфагена (Машкин, 1948, 41). А чем дальше от него, тем самостоятельнее становились местные царьки, династии, племена. Видимо, взаимоотношения карфагенян и «союзников» варьировались в зависимости от конкретных обстоятельств. Если в 230 г. до н. э. зять Гамилькара Гасдрубал силой привел в покорность союзных нумидийцев, уничтожив восемь тысяч человек, захватив десять тысяч и наложив на остальных подать (Diod. XXV, 23, 3), то в 204 г. до н. э. другой Гасдрубал, сын Гисгона, был вынужден выдать свою дочь замуж за нумидийского царька Сифакса, чтобы обеспечить его верность (Liv. XXIV, 23, 3), ибо Сифакс вел себя самостоятельно и даже пытался играть посредническую роль в римско-карфагенской войне. Подлинными союзниками (а не подчиненными, чье положение прикрывалось таким названием) были во времена II Пунической войны илергеты в Испании (Polyb. III, 76, 6).

На весь этот сложный конгломерат городов, народов, племен накладывалась, вероятно, сетка территориального деления. Так, вполне вероятно, особый округ образовывали так называемые Эмпории с центром в Лептисе (Liv. XXXIV, 62, 3), и в этот округ входили как финикийские города, так и территории, населенные местными жителями (Gsell, 1918, 128). Другим таким округом могли быть уже упоминавшиеся Метагонии, которые охватывали земли, расположенные в первую очередь по побережью к западу от Карфагена. В качестве особых округов можно, вероятно, выделить африканские земли вблизи самого Карфагена, подчиненные карфагенянам части Сардинии и Сицилии. Ливий (XXVIII, 2, 12) упоминает гадитанскую провинцию в Испании. Это упоминание относится к событиям 207 г. до н. э., когда под властью карфагендн оставались лишь старые финикийские города, включая Гадес, да еще сравнительно небольшая территория, к ним прилегающая. Но возможно, что ранее это название относилось ко всем карфагенским владениям в Испании (ср.: Lopez Castro, 1995, 77). Эти округа («провинции») тоже могли делиться на более мелкие территориальные подразделения, подобные «землям» карфагенской хоры. Предполагают, что в Испании могло быть три таких «земли», или пага, как их иногда называют на римский манер (Wagner, 1983, 444–445). Характерно, что во всех случаях, когда более или менее можно говорить о территориальных подразделениях Карфагенской державы (вне карфагенской хоры), эти округа охватывают и финикийские, и местные города и племена. Это показывает, что юридические различия играли для карфагенян меньшую роль, чем удобства непосредственного управления.

Выше говорилось, что после свержения Магонидов и до 195 г. до н. э. юридических изменений в структуре политической власти Карфагена не произошло. Но на «втором этаже» этой структуры такие изменения все же имели место. Во время I Пунической войны впервые после ликвидации господства потомков Магона в Африке встречается стратег, выполнявший гражданские функции: собирающий налоги и подати (Polyb. I, 72, 2–3). Вероятно, в это время в практику Карфагенской державы входит институт стратегии, аналогичный эллинистическому, с сосредоточением в одних руках военной и гражданской власти над определенной территорией (Bengtson, 1952, 160–161; Bondi, 1971, 657–658). Первым известным таким стратегом был Ганнон перед Ливийской войной (Polyb. I, 67, 1). Аналогичным было, вероятно, положение боэтарха, как его называет на греческий манер Полибий (I, 79, 2), в Сардинии (Moscati, 1977, 139). Это положение распространялось и на более низких должностных лиц. Так, в начале II в. до н. э. некий Карталон в Африке был и командиром отряда, и правителем какой-то территории, видимо, округа, «земли» (Арр. Lib. 68).

В III в. до н. э. в рамках Карфагенской республики сложилось особое образование — держава Баркидов, когда представители одной семьи Баркидов — Гамилькар, его зять Гасдрубал и его сыновья Ганнибал и Гасдрубал — управляли значительной частью территории республики. По-видимому, с юридической точки зрения их власть не отличалась от этого нового вида стратегии. При полководцах находились члены карфагенского правительства (Polyb. X, 8, 1; Liv. XXVI, 51, 2). В принципе над командующими стоял карфагенский совет (сенат), отдававший им распоряжения. Так например, в 216 г. до н. э. совет отдал Гасдрубалу приказ двинуться с войсками в Италию на помощь брату, и тому против воли пришлось выполнять этот приказ, и не его вина, что, потерпев в 215 г. до н. э. поражение, он не сумел перейти реку Ибер и был вынужден остаться в Испании (Liv. XXIII, 27, 9–29, 17).

И все же фактическое положение Баркидов было относительно самостоятельным, как это подчеркивают все современные исследователи. Примерами такой самостоятельности были заключение договора с Римом (Polyb. II, 13, 7; Liv. XXI, 2, 7; Арр. Hisp. 7), основание новых городов (Diod. XXV, 10, 2), чеканка собственной серебряной и бронзовой монеты (Beltran, 1957, 57; Blazquez, 1976, 3–12; Marchetti, 1978, 369–371; ViIIaronga, 1986, 157–162). Важен в этом плане способ наследования Баркидами власти: Гасдрубал встал во главе армии после гибели своего тестя по воле народа (Polyb. III, 13, 3; Liv. XXI, 2, 4; Арр. Hisp. 6; Diod. XXV, 2), Ганнибала после смерти Гасдрубал а избрали сами воины, и народ лишь утвердил этот выбор (Polyb. III, 13, 4; Liv. XXI, 3, 11; Арр. Hisp. 8; Han. 3), а Ганнибал, двинувшийся в поход в Италию, просто оставил в Испании брата (Polyb. III, 33, 6; Liv. XXI, 2, 1), и мы ничего не знаем о реакции в столице. Можно думать, что Баркиды едва ли имели полномочия, каких до сих пор не было ни у кого, но осуществляли их самостоятельно, чему способствовали различные факторы.

В первую очередь надо отметить тесную связь Баркидов с армией. Об этом, в частности, свидетельствует случай, произошедший во время Ливийской войны: когда солдатам была предоставлена возможность выбора между Гамилькаром и Ганноном, они выбрали первого (Polyb. I, 82, 12). О связях Баркидов с армией говорит и выбор Ганнибала полководцем. Такая связь давала Баркидам твердую опору в их отношениях с правительством.

Вторым важным фактором явилось то, что Баркиды выступали не только как полководцы, но и как политические деятели, связанные с «демократической» группировкой в Карфагене (достаточно вспомнить о Гасдрубале). Но и другие Баркиды не теряли связи с народом. Ливий (XXI, 2, 4) отмечает, что баркидская фракция пользовалась успехом больше у воинов и плебса, чем у умеренных. Роль народа в назначениях Баркидов во главе армии была велика: и Гамилькар, и его зять были провозглашены стратегами народом (Diod. XXV, 12), да и выбор Ганнибала утверждался народом (Polyb. III, 13, 4), а еще в конце предыдущего столетия полководцев назначал совет (Diod. XX, 10). Баркиды не только пользовались поддержкой своей «партии», но и материально весьма щедро поощряли ее (Polyb. III, 17, 10; Liv. XXI, 15, 2; Арр. Hisp. 5; Nep. Ham. 5, 1).

Баркиды стремились добиться усиления своего влияния и в правящих кругах Карфагена. Не только успехи на поле боя, но и приток богатств из Испании привлекли к Гамилькару симпатии правителей. Немалую роль в этом сыграл, вероятно, и прямой подкуп (Арр. Hisp. 5). О росте влияния Баркидов в правительстве говорит рассказ Ливия (XXI, 4; 11) об обсуждении в совете вопросов, связанных с Ганнибалом: в 224 г. до н. э. еще существовала группа «лучших» — противников Баркидов, а при обсуждении сагунтинского конфликта весь совет, кроме Ганнона, был на стороне Ганнибала.

Наличие солидной опоры среди карфагенского гражданства позволяло Баркидам весьма эффективно противопоставлять себя правительству, с чем оно должно было считаться. Это проявилось вскоре после Ливийской войны, когда олигархия пыталась привлечь Гамилькара к суду. Укрепление баркидской фракции внутри самого правительства сводило на нет попытки противников установить за ними действенный контроль. В этих условиях члены совета, находившиеся при особе командующего, выступали не столько как наблюдатели и гаранты его конституционного поведения, сколько как офицеры его штаба и его помощники (G. et С. Charles-Picard, 1958, 208).

Третьим фактором, действующим в пользу Баркидов, была их связь с местным населением Испании. Внешне это нашло выражение в браках Гасдрубала и Ганнибала с дочерьми испанских князьков (Diod. XXV, 12; Liv. XXV, 41, 7). Следствием женитьбы Гасдрубала стало его провозглашение местными царьками и вождями стратегом-автократором (Diod. XXV, 12). Мы не знаем, какой испанский или карфагенский титул дали ему испанцы. Рассказывая об аналогичном случае, героем которого был Сципион, Полибий (IX, 40, 2) и Ливий (XXVII, 19, 3) употребляют слово «царь» (βασιλεύς, rex). Диодор предпочел назвать Гасдрубала стратегом-автократором. Вероятно, как и в греческом мире, речь шла о концентрации в одних руках всех военных и дипломатических полномочий без коренного изменения политического строя. Для испанцев, вероятно, речь шла о признании (добровольном или нет) Гасдрубала своим верховным вождем. По-видимому, такое признание распространялось и на его преемников. После завоевания Земель к северу от Ибера Ганнибал поставил во главе их Ганнона, которого Ливий (XXI, 23, 1) называет префектом (точнее, использует глагол praefecit), а Полибий (III, 36, 3) — гегемоном. Латинский титул точно соответствует карфагенскому ‘s ‘l — тот, кто над чем-либо (G. Charles-Picard, 1966, 1258), как назывались чиновники на территории карфагенской хоры. К югу от Ибера в таком качестве префекты не встречаются. Правда, Ливий (XXVIII, 30, 1) упоминает Ганнона, префекта Магона, но это — латинское обозначение офицера, стоящего во главе небольшого отряда. Надо думать, что испанцы, жившие к северу от Ибера, не признавали, в отличие от южных, в карфагенском полководце своего верховного вождя, и Ганнибал организовывал управление ими на ливийский манер. В более же южных районах Пиренейского полуострова этого не требовалось.

Браки и провозглашение карфагенского полководца стратегом-автократором создавало новые отношения с местным населением. По отношению к последним он теперь выступает не столько как чужеземец, сколько как собственный вождь. Упомянув об этих событиях, Диодор далее отмечает, что вследствие их Гасдрубал основал Новый Карфаген и другой город. Видимо, положение верховного вождя испанцев давало карфагенянину возможность распоряжаться и территорией, необходимой для основания города. Правда, известно, что новый город основывал и Гамилькар (Diod. XXV, 10), ознако надо учесть, что античные авторы выразительно противопоставляют этих двух карфагенских властителей Испании. Так, Полибий (III, 36, 2) говорит, что Гасдрубал в отличие от Гамилькара укрепил карфагенское владычество не столько военными деяниями, сколько связью с местными правителями. Видимо, акт Гамилькара представлял собой недвусмысленное проявление права сильного, а поступок его зятя явился для испанцев следствием его положения во главе союза племен и мелких государств Пиренейского полуострова.

Занятие Баркидами положения верховных предводителей тех испанцев, которые признавали его верховенство, изменило и положение испанских воинов в их армии. Раньше все испанцы служили карфагенянам в качестве наемников (например, Diod. XIII, 54, 1). Даже во время I Пунической войны карфагеняне набирали среди испанцев наемников, говорит Полибий (1, 17, 4), хотя сам же несколько раньше (I, 10, 5) отмечал, что значительная часть Испании была подчинена карфагенянам. Иным было положение испанцев в баркидской армии. В рассказе Ливия (XXIII, 29, 4) о битве на реке Ибер ясно противопоставляются испанцы, поставленные в центр войска, и отряды наемников на левом фланге. Об этом же свидетельствует и то, что перед началом войны с Римом Ганнибал перевел часть испанского войска в Ливию (Африку), а ливийского — в Испанию (Polyb. III, 33, 8–9; Liv. XXI, 21, 11–13). По-видимому, испанские воины находились на том же положении, что и ливийские (Meltzer, 1896, 313–314).

В качестве верховных вождей Баркиды выступают во внешнем мире как защитники своих подданных. Так, конфликт между сагунтинцами и турдетанами (или турболетами), подчиненными карфагенянам, даже если этот конфликт был спровоцирован самим Ганнибалом, послужил для карфагенского полководца поводом для нападения на Сагунт (Polyb. III, 15, 8; Liv. XXI, 13, 5; Арр. Hisp. 10).

Таким образом, в Испании возник обширный союз местных народов во главе с карфагенским полководцем. Но охватывал он далеко не все население, подчиненное Баркидам. Территория их державы была гораздо обширнее. Еще во время Ливийской войны Гамилькар был назначен стратегом Ливии и отправился в Испанию, не сдав отчета по ливийским делам (Арр. Hisp. 4). Действуя в Испании, он послал Гасдрубала подавлять восстание нумидийцев (Diod. XXV, 10, 3). Ганнибал накануне II Пунической войны, как уже говорилось, перевел испанское войско в Африку, а ливийское — в Испанию. Полибий (III, 33, 7) подчеркивает, что перед походом в Италию Ганнибал позаботился о безопасности Африки. Следовательно, юрисдикция Баркидов распространялась и на африканские земли, включая Нумидию. Если учесть, что к этому времени Карфаген лишился Сицилии и Сардинии, то видно, что власть Баркидов распространялась на всю территорию Карфагенской республики вне самого Карфагена и его хоры. Что же касается союза, возглавляемого Ганнибалом, то перечисление Полибием племен, воинов которых он отправил в Африку, может быть, дает указание на народы Испании, вошедшие в этот союз. Это — терситы (тартессии), собственно иберы, мастиены, олькады, ореты (оретаны), т. е. народы Южной и Юго-Восточной Испании. Среди них карфагеняне производили принудительный набор в войска, как это сделал Гасдрубал, сын Магона в 206 г. до н. э. (Liv. XXVIII, 12, 13). Вне этой территории были другие племена и общины, находившиеся на ином положении. Некоторые из них, прежде всего тирские и карфагенские колонии, как уже говорилось, пользовались известной автономией. Такое сочетание автономных и несамоуправляющихся частей государства было характерно для эллинистического мира.

Держава Баркидов была создана в первую очередь в результате военных акций Гамилькара и его преемников. Дипломатическая деятельность Гасдрубала дополняла ее. Даже на юге, где речь шла не о новом завоевании, а о восстановлении карфагенского господства, баркидское завоевание создавало новую ситуацию, ибо покоренные народы подчинялись теперь не далекому правительству в Карфагене, а находившемуся в самой Испании полководцу. Поэтому власть Баркидов имела в значительной степени военный характер и основывалась на «праве копья». Этим она оказывалась очень похожей на власть преемников Александра Македонского на Востоке (ср.: Самохина, 1979, 99–101).

Так же, как и у эллинистических монархов, очень важна была личная связь Баркидов с подчиненным населением. Личный характер этой власти доказывает тот факт, что положение Гасдрубала было в значительной степени основано на его провозглашении стратегом-автократором, а положение его преемников — на наследовании этого статуса. Заключая договор с Римом и не представляя его на утверждение в Карфаген, Гасдрубал действовал именно как вождь Испании, а не как магистрат Карфагенской республики. Конечно, с карфагенской точки зрения, этот договор был скорее всего беритом, т. е. таким видом соглашения, которое связывало только его непосредственных участников (Bickermann, 1952, 18). Но использование этой старинной семитской практики в новых условиях было явно связано с новым положением Баркида.

Тесные связи с местным населением (как с испанцами, так и с давно жившими в стране финикийцами) подчеркиваются и чеканкой Баркидов. В Карфагенской державе право выпуска монет имела не только столица (Huss, 1990, 354–356). Этим правом, в частности, обладали Гадес и Эбес в Испании. Поэтому мы не знаем, насколько превысили и превысили ли вообще свои конституционные полномочия Баркиды, выпуская собственные монеты, но обращает на себя внимание их символика. Монеты, выпускаемые в свое время в Сицилии, предназначенные, вероятнее всего, и для армии, имели легенды, намекающие на эту связь: mhnt (лагерь), ‘m mhnt (народ лагеря) и т. п. (Huss, 1990, 355; Les Pheniciens, 1997, 253). Ничего подобного в баркидской чеканке нет. Монеты выпускала не армия, а лично полководец; они достаточно хорошей пробы (Vegas del Pinar, 1993, 114–115) и отличаются от выпускаемых в это же время в Карфагене (Huss, 1990, 356). На реверсе баркидские монеты сохранили обычные карфагенские символы — коня или его голову, пальму, слона, нос корабля (Harden, 1980, 158–159), но аверс резко отличается от аверса карфагенских монет. На последних обычным было изображение женской головы, которое считается изображением Тиннит (Huss, 1990, 353–354). Эта богиня к тому времени играла первенствующую роль в карфагенском пантеоне, и ее «портрет» Становится эмблемой Карфагена. Однако в Испании эта богиня была не столь почитаема. Ее культ хорошо засвидетельствован в карфагенских колониях, особенно на Питиуссе, но на материке он гораздо более редок (Циркин, 1976, 82–83). И на баркидских монетах ее заменяет Мелькарт, который уже до этого встречался на монетах Гадеса (Blazquez, 1976, 3–12; Blazquez, 1983, 453–454). Появление Мелькарта вместо Тиннит не случайно.

Мелькарт занимал определенное место в карфагенском пантеоне. В городе был его храм (CIS 264, 5575), карфагенская ономастика засвидетельствовала его почитание. Достаточно вспомнить полководцев, носивших такие имена, как Бомилькар (Бодмелькарт) или Гамилькар (Хамелькарт). Но особым почитанием карфагенян пользовался храм этого бога не в своем городе, а в метрополии. Туда, а не в свое святилище, отправляли карфагеняне десятину от своих доходов (Diod. XIII, 108; lust. XVIII, 7, 7). Постоянно отправлялись в Тир «священные посольства» (Arr. Anab. IV, 2, 10; Polyb. XXXI, 12). Карфагеняне явно рассматривали храм в Тире как основной, а свой — как имеющий чисто местный и второстепенный характер.

Иным было положение в Испании. Гадитанский храм Мелькарта был одним из самых известных в средиземноморском мире. Сам Гадес был основан по велению Мелькарта (Strabo III, 5, 5), а в храме находилась могила бога (Mela III, 46), который, по финикийским сказаниям, погиб в Испании (Sal. lug. 18, 3); можно думать, что там локализовалось и воскресение Мелькарта. В Гадесе торжественно отмечался праздник гибели и воскресения этого бога (Ferron, 1972, 202, 210). Гадитанский храм был не только религиозным, но и экономическим центром и, вероятно, казнохранилищем города (Garcia у Bellido, 1963, 70–153; Aubet, 1994, 239–241; Fierro Cubiello, 1995, 140–141). Культ Мелькарта, отождествленного с греческим Гераклом и римским Геркулесом, был широко распространен и за пределами Гадеса, как в других финикийских городах, так и в туземной среде (Циркин, 1976, 66–78). Следовательно, заменяя карфагенскую богиню богом, особенно почитаемым в Испании, Баркиды подчеркивали свою роль не столько как представителей Карфагенской республики, сколько как руководителей Испании, обосновывая этим культом свое право на власть в этой стране (Lopez Castro, 1995, 81–84).

Большинство исследователей полагают, что лицу Мелькарта на монетах приданы портретные черты членов семьи Баркидов (G. Charles-Picard, 1963/1964, 31–41; Scullard, 1970, 249, 252–253; Кораблев, 1976, 61; Blazquez, 1976, 4–7; Harden, 1980, 64–65). Интересен вопрос — пропаганда ли это собственного образа под личиной бога или претензии Баркидов на обожествление. Возможно, Баркиды надеялись, что их отождествление с божеством станет привычным для подчиненного населения. В любом случае, перед нами проявление индивидуализма, роста личностного начала, что характерно для эллинистического менталитета. Баркиды явно проникались духом эллинистических образцов: образы Александра Македонского и его преемников, которые из полководцев сделались царями, вдохновляли Баркидов, недаром статуя Александра стояла в гадитанском храме (Suet. Iul. 7, 1). Схожесть монет показывает, что они и сами сознавали свое духовное родство с эллинистическими владыками (Gil Farres, 1957, 63). Появление на одной из серий монет изображения Мелькарта с царской диадемой (под которым, по-видимому, подразумевался Гасдрубал) говорит, что порой монархические претензии не очень и скрывались. Вероятно, появление этих монет надо связать с попыткой монархического переворота Гасдрубала, о чем уже говорилось. Недаром Гасдрубал построил в Новом Карфагене роскошный дворец. Сам этот город Полибий (III, 5, 3) называет βασιλειον. Слово βασίλεια обычно используется в эллинистических государствах для обозначения столицы и царского дворца (Бикерман, 1985, 34).

Новый Карфаген дает пример определенных социальных характеристик того политического образования, которое сложилось под властью Баркидов. Здесь выделяются несколько категорий городского населения: граждане, поселенцы, «ремесленники», рабы. Естественно, на вершине этой пирамиды находились граждане, но они, как говорилось выше, не были вооружены, практически не управляли городом, да и земли в окрестностях города принадлежали не им, а государству, т. е. фактически Баркидам. Такое положение характерно для Александрии (Helck, 1979, 144–245; Левек, 1989, 61–62; Свенцицкая, 1989, 311). Так как Новый Карфаген был основан, по-видимому, на месте древней Мастии, то поселенцами, вероятнее всего, были мастиены, продолжавшие жить в городе. Их социальное положение могло быть подобным «народу, живущему на земле» в африканском Мактаре, о котором уже говорилось. Выше было сказано и о новокарфагенских «ремесленниках», являвшихся особой зависимой социальной группой. Так что в Новом Карфагене смешивались черты, свойственные доэллинистическому восточному обществу, и эллинистическому.

Таким образом, можно говорить, что держава Баркидов типологически была близка эллинистическим государствам. Однако в положении Баркидов и эллинистических царей была существенная разница. Первые все же не были полностью самостоятельны. Как уже отмечалось, над полководцами стоял карфагенский совет. Когда Баркиды стояли на вершине своих успехов, реальный контроль правительства был минимален, а посланцы совета были скорее членами их штаба. Но по мере поражений баркидской армии правительственный контроль усиливался, и чем дальше к концу II Пунической войны, тем меньше можно говорить о самостоятельной или полусамостоятельной державе Баркидов.

Хотя такая держава существовала недолго, ее значение для истории Карфагена было довольно велико. Впервые в рамках Карфагенской республики появилось социально-политическое образование в принципе нереспубликанского типа с иными, чем в полисном мире, отношениями с подчиненным населением.

Это образование противостояло республиканскому строю Карфагена с всевластием его олигархии и могло представлять угрозу самому существованию Карфагенской республики, которая была абсолютно реальной в случае победы Ганнибала над Римом. Этого не могли не понимать карфагенские правители. Видимо, этим было продиктовано странное на первый взгляд решение после битвы при Каннах не только направить Ганнибалу сравнительно небольшое подкрепление, но и приказать Гасдрубалу двинуться с армией на помощь брату, а в Испанию направить другую армию (Liv. XXIII, 13, 7–8; 27, 9–28, 2). Конечно, с чисто военной точки зрения было бы гораздо более разумным направить в Италию значительные подкрепления и тем самым нанести ослабленному страшным поражением Риму решительный удар. Но в таком случае после войны под властью Баркидов оказалась бы еще и Италия вдобавок к тем землям, которыми Бар-киды самовластно распоряжались накануне войны. И тогда свержение существующей власти победоносными полководцами казалось неминуемым. Карфагенское правительство приняло решение, которое, как ему думалось, убивало двух зайцев: и новая армия направлялась к Ганнибалу для победоносного завершения войны, и предотвращалось чрезмерное усиление Баркидов. Из этого расчета ничего не вышло, но это показывает степень политических противоречий в Карфагене во время II Пунической войны.

Еще больше эти противоречия обострились после войны. В результате катастрофического поражения Карфаген фактически лишился своей державы. А это означало, что возможности «подкармливания» карфагенского плебса за счет эксплуатируемого подчиненного населения исчезли. Недаром еще в конце войны «рыночная толпа», т. е. карфагенский плебс, решительно выступила против мира именно из-за страха потерять все, что имела (Арр. Lib. 55). К тому же в Карфаген собрались карфагеняне из городов, захваченных римлянами и нумидийцми. И хотя в нем еще оставались незастроенные участки, принадлежавшие государству и храмам (Арр. Lib. 93), не говоря об аристократическом предместье Мегаре с его садами, огородами и каналами (Арр. Lib. 117), плотность городской застройки резко увеличилась. Так, на склонах холма Бирсы вместо металлургических мастерских появляются жилые дома, представляющие стандартные жилые блоки с минимальными жизненными удобствами (Lancel, ThuIIIer, 1980, 26–36). По словам Страбона (XVII, 3, 15), в Карфагене накануне III Пунической войны жили 700 тысяч человек, что резко увеличивало напряжение в городе. О таком положении свидетельствует деятельность Ганнибала в 195 г. до н. э. и обстановка, в которой эта деятельность протекала. Судя по рассказу Ливия (XXXIII, 46–47), всевластие, надменность и вульгарное казнокрадство правящей олигархии Карфагена достигло небывалых размеров, что, конечно, вызывало ненависть плебса, горячо поддержавшего активность Ганнибала, занявшего в этом году должность одного из суффетов. И тогда, в какой-то степени оттесненные от «кормушки» карфагенские аристократы добились вмешательства смертельного врага карфагенян — Рима, чтобы пресечь деятельность ненавистного суффета. В свое время, как об этом говорилось выше, некий Суниат пошел на предательство из-за соперничества с Ганноном, и результатом была казнь предателя. Теперь же на тот же путь встала практически вся карфагенская аристократий. Это ясно говорит о крушении хоть какого-то подобия полисной солидарности и о распаде гражданского коллектива.

С течением времени этот распад все более усиливался. Свидетельством этому явилось появление, как об этом говорилось, трех различных политических группировок. Борьба между ними шла довольно ожесточенная. Примером может служить изгнание сторонников нумидийского царя, причем было принято решение не только их более не принимать обратно, но даже и вносить такое предложение (Арр. Lib. 70). Когда лидеры «демократической», т. е. фактически антиримской, группировки выступили неудачно, они были приговорены к смертной казни (Арр. Lib. 74), ответом на что стало вооружение одним из этих лидеров — Гасдрубалом — 20 тысяч воинов, которых он двинул против города (Арр. Lib. 80). И даже во время последней войны, когда, казалось, только сплочение всех граждан может спасти обреченный город, тот же Гасдрубал обвинил своего тезку, командовавшего войсками внутри города, которого его сторонники без всякого суда убили (Арр. Lib. 111). Последняя война, которая по существу свелась к почти беспрерывной осаде Карфагена, не умерила страсти. Против сторонника решительной борьбы с Римом Гасдрубала выступил совет, в котором, по-видимому, еще сильны были аристократы, а Гасдрубал в ответ на это совершил переворот, арестовав и убив часть его членов и став фактически тираном. Такое обострение внутренних противоречий, которые становились сильнее, чем гражданская солидарность, является самой характерной, ясно видимой чертой кризиса полиса. Это было свойственно и Греции в IV в. до н. э., и Риму на исходе республики. Так что можно говорить, что и карфагенский полис, утративший свою державу, тоже вступил в полосу кризиса, который был прерван римским завоеванием.