Проснулся я с тяжелой головой, нащупал во тьме кнопку будильника и нажал. Звонок умолк, потом раздался снова. Не сразу я понял, что это телефон. Все еще не разобрав, вечер это или уже утро, я поднял трубку.

— Силинь беспокоит. Если еще не легли, приезжайте.

— У вас что-то новое? — глупо спросил я.

— Да так… Просто соскучился по вашим деловым вопросам.

За щелчком разъединения последовала тишина. Вставать или снова принять горизонтальное положение? Без причины он не позвонил бы, следствие, надо полагать, успело продвинуться вперед, и Силинь, как прирожденный актер, жаждет публики и аплодисментов. Я приказал себе открыть глаза, но веки отказались повиноваться.

Не знаю, сколько времени пролежал я в летаргическом сне, но когда очнулся, стрелка показывала двенадцатый час, а на дворе по-прежнему было темно. Значит, все еще вечер. Я проковылял на кухню, поставил воду и сунул тяжелую голову под холодный кран. Это помогло прогнать отупение, возникшее после затянувшегося послеобеденного сна, но до того остудило мозги, что не хватило терпения ждать, пока настоится кофе.

— Пешком, что ли, что так долго? — упрекнул меня Силинь.

— Ждал, что пришлете машину. Но вы, наверное, балуете только преступников.

На этот раз, кажется, мне удалось задеть его, но Силинь быстро отпарировал:

— Проспали главный выход. Ладно, первое действие перескажу потом, сейчас начнем второе. Прошу!

Театральным жестом он распахнул дверь, почти притиснув к стене стоявшего за дверью милиционера.

За столом сидела Байба Ратынь, и ничто в ее облике не напоминало о том, что она опять работает сверхурочно. Не зря уверяют, что сухощавые женщины — самые выносливые. Лишь когда она подняла взгляд от протокола допроса, я увидел в ее воспаленных глазах следы утомления. Однако речь ее оставалась спокойной и неторопливой, словно бы следователь была готова снова просидеть здесь до утра.

— А теперь, Янис, расскажите, как вы провели прошлую ночь.

И обращение, и ровный голос создавали впечатление, что повстречались два старых приятеля, чтобы поболтать о разных разностях. Об этом же свидетельствовал и ответ:

— Как обычно. Отдыхал, набирался сил для нового трудового дня. Мне ведь приходится вставать еще до шести, чтобы вовремя попасть на работу.

— Или вовсе не ложиться.

— Ну, знаете, не тот возраст. Больше двух суток подряд уже не могу, нутро не выносит. А у меня есть свидетели, что я керосинил всю субботу и воскресенье. Запишите их имена, адреса и проверьте!

Разыграв этот козырь, допрашиваемый удовлетворенно откинулся на спинку стула, и я, наконец, увидел его лицо. До сих пор мне приходилось видеть нарушителей закона только в зале суда, и их образ в моем представлении был неразрывно связан с приметами, говорящими о неделях, проведенных в заключении, — с серым цветом лица, бегающим взглядом опущенных глаз, отрастающим ежиком на остриженной наголо голове. Что же касается Яниса (фамилия его, как я потом узнал, была Лубиетис), то он больше всего напоминал случайно оказавшегося в милиции рабочего, который встанет и уйдет сразу же, как только разъяснится недоразумение: такое чувство собственной правоты излучали его манеры и речь, его улыбка, одновременно почтительная и бесстыдная, открывавшая все его золотые зубы. Большие, сильные руки с несмываемыми следами машинного масла казались словно созданными для физической работы, высокий лоб под прядями темных волос, как можно было подумать, таил глубочайшие мысли, глаза взирали на мир, исполненные веры в людскую доброту.

— Назовите тех, кто может подтвердить, что видел вас вчера после двадцати двух часов.

— Настоящие мужчины не болтают. Допустим, я был один.

— Вам самому решать, что важнее: свобода или так называемая мужская честь.

Он промолчал, плотно сжав губы.

— Старая гвардия умирает, но не сдается — так прикажете понимать сигналы ваших биотоков? — усмехнулась Ратынь. — В таком случае мне придется верить тем сведениям, что имеются в нашем распоряжении.

Янис Лубиетис не проявил ни малейшего любопытства, лишь слегка развел руками, показывая, что спорить с женщиной не в его характере.

— И они позволяют сделать вывод, что вы принимали участие в краже автомашины. — Голос следователя сделался официальным. — В этой связи вы были задержаны, доставлены сюда и теперь подвергаетесь допросу.

Лубиетис облегченно усмехнулся:

— А я-то думал, что меня обвиняют бог знает в чем.

— Для начала хватит и этого. Дальнейшее будет зависеть от вашей откровенности и желания помочь следствию.

— Всегда готов, еще с пионерских времен, — он снова откровенно насмехался над следователем.

Внезапно я понял, что Лубиетис еще относительно молод, что всю свою жизнь он прожил в нашем обществе, где никто не учил его жульничать или красть, лгать или предавать друзей. Откуда же эти преступные наклонности? Действительно врожденные? Влияние улицы? Но ведь и на улице играют такие же самые, росшие при советской власти ребята… И только сейчас до меня дошло, что я не верю в невиновность Лубиетиса. Почему? К сожалению, в вопросах Ратынь я услыхал скорее желание подтвердить свои подозрения, чем стремление установить истину. Но может быть, такова была ее методика допроса?

— С Вайваром и Кирсисом вы знакомы?

— Кто же не знает своих соседей?

В голосе Лубиетиса не чувствовалось никаких изменений, но я насторожился. Вайвар? Это ведь фамилия сержанта автоинспекции — девушки, первой напавшей на след похитителей. Впрочем — мало ли в Латвии Вайваров…

— И вы не помните, о чем договаривались с ними? Хотите, чтобы я показала вам, черным по белому?

Напряжение в лице Лубиетиса ослабло, словно он испытал вдруг чувство прояснения и облегчения.

— А, вот, значит, что я нагородил во хмелю! Наверное, так раззадорил сопляков, что они решили отомстить.

— Значит, сознаетесь в попытке провокации? — Ратынь повертела в пальцах ручку. — В случае с Вайваром это квалифицируется как развращение несовершеннолетних.

— Да мне и в голову не пришло, что они решатся. Силенок маловато, чтобы посметь. С таким же успехом я мог потребовать, чтобы они залезли на телеграфный столб, спрыгнули оттуда и застрелились. — У него и на самом деле хватило бесстыдства, чтобы последние слова прогудеть в ритме старой песенки. — И что только не приходит в голову человеку, когда он опохмеляется? — Словно в поисках поддержки, Лубиетис глянул на меня, и его глаза выражали прочувствованное раскаяние. — Запишите, что это была неудачная шутка, иначе я протокол не подпишу.

— И все же вы пообещали ждать их в лесу с вашим грузовиком, — продолжала Ратынь гнуть свою линию.

— И что, они действительно угнали чужую машину и приехали? — Лубиетис был, казалось, на грани отчаяния. — И с такими вот мы должны строить наше светлое будущее! Ничего удивительного, что вы не можете мне поверить… — Неожиданно он перегнулся через стол и потребовал: — А покажите, где это они пишут, что в том сказочном лесу они встретили меня?

Следователь растерялась. Она была готова на какую-то резкость, однако в конце концов сказала неопределенно:

— Им помешали непредвиденные обстоятельства. Однако я не собираюсь терять время и доказывать вам то, что вы и сами хорошо знаете.

— Потому что у вас нет никаких доказательств.

— Зато у нас есть показания Яниса Кирсиса. Он уверяет, что вы можете удостоверить его алиби с половины второго, когда он добрался до условленного места встречи, до половины шестого, когда вы расстались у поворота на Берги.

— Наверное, накирялся Кирсис до последнего. — Заметив, однако, что игра слов не произвела должного впечатления, Лубиетис посерьезнел и озабоченно продолжал: — Набрался, значит, до белых мышей. Пусть то же самое скажет мне в глаза Вайвар — тогда поверю, что я лунатик и по ночам брожу по дорогам.

— Помните, Лубиетис, что я вам сказала два года назад? Что в дальнейшем надеюсь видеть вас только на сцене. А вы продолжаете разменивать свой актерский талант… Прочтите внимательно и подпишите, — и Ратынь придвинула к нему бланк протокола.

— За какие грехи он сидел первый раз? — шепотом спросил я Силиня.

Лейтенант улыбнулся и положил передо мной толстое дело. В поисках обвинительного заключения я стал листать его и так увлекся историей жульничества, что даже не заметил, как вошел милиционер и увел Лубиетиса в изолятор.

…Это произошло в Средней Азии. Бензозаправочная станция у шоссе была единственным оазисом среди окружающей пустыни, и там останавливались даже те путешественники, кому бензин и не требовался. Выпить зеленого чаю или шербета в тенистой чайхане, напоминавшей о далеких временах караванов. Поболтать с едущими в противоположном направлении. Передохнуть и дать остыть мотору перед последним рывком к столице.

Сюда по дороге домой завернули и супруги Секумбаевы. Их манила возможность без помех обменяться первыми впечатлениями об увиденном в семье сына. Как бы ни хотелось уже в пути высказать свою радость по поводу того приятного ожидания, в каком находилась сейчас невестка, супруга ни словом не решалась оторвать мужа от ответственной операции вождения. А ведь были все основания радоваться жизни детей, которая так резко отличалась от их собственной молодости, прошедшей в трудные послевоенные годы. В других условиях муж, пожалуй, не отказался бы и от бокала шампанского, но в такую жару не решился: впереди еще двести километров. Воздерживалась и жена, боявшаяся разомлеть и уснуть в дороге, а четыре глаза как-никак видят лучше двух. Но таить радость про себя было трудно и, заметив за соседним столиком одинокого мужчину, будущий дед заказал бутылку и велел официанту отнести ее незнакомцу. Тот, естественно, подошел поблагодарить и справиться — за чье здоровье следует ему выпить. Так что ликование, царившее в душе Секумбаевых, обрело, наконец, слушателя.

Когда очередь рассказывать дошла до нового знакомого, выяснилось, что в этом мире радость и горе обитают рядом. Правда, в сравнении с их великим счастьем заботы незнакомца выглядели мелочью, о них даже и говорить-то не стоило… Сам попал в переплет, сам и выкарабкается как-нибудь… Слово за словом выяснилось, что встреченный ими потерпел аварию совсем недалеко отсюда. Они наверняка заметили большой мебельный фургон на перекрестке! Весь немалый путь из Риги сюда машина шла, как часы, и вдруг — на тебе!

Ничего такого Секумбаевы по дороге не заметили, но магическая сила словосочетания «Рижская мебель» вызвала неудержимую лавину предложений о помощи. Пусть Он только скажет, в какой магазин везет… К сожалению, везти он сейчас как раз не может, на «жигуле» такой груз не дотащишь, здесь требуется другая телега, а телегу надо мазать, а он сейчас, к сожалению, на мели. Вот может быть… Если бы можно было под расписку… Потерпевший аварию водитель оказался таким стеснительным, что даже неловко стало. Из-за нескольких сотен никто не обеднеет.

Они обменялись адресами, прощальными речами на уровне тостов, и расстались. Супруги Секумбаевы успокаивали себя тем, что человек с таким количеством золотых зубов — несомненно человек честный. С тем они и продолжили путь в столицу. А рижанин направился на поиски трактора в одному ему известном направлении.

В сумерках следующего дня он уже стучался в дверь Домика Секумбаевых. За спиной он прятал букетик цветов, в кармане — бутылку лучшего армянского коньяка, а в сердце — благодарность и большую просьбу.

«Деньги я мог бы отправить и по почте, — сказал он хозяевам, передавая пачку пятирублевок. — Написать письмо и обещать достать гарнитур для спальни и детской. Но я хочу доверить вам самое дорогое, что есть у меня на свете. — Он обернулся и позвал молодую женщину, стоявшую у калитки. — Подойди, дорогая, я познакомлю тебя с моими благодетелями».

Нет, не ради длинного рубля преодолевает он ежемесячно неблизкий и тяжелый путь из Риги и обратно, вовсе нет! Вот магнит, влекущий его сюда: его невеста Рамона. Однако во время его долгого отсутствия девушка чувствует себя одинокой, поскольку сама тоже не местная.

Супруги Секумбаевы поняли намек. Пожалуйста, в любое время, каждое посещение Рамоны будет для них праздником.

Потом они пили коньяк, потому что мужчины, хвала аллаху, были не за рулем, и шофер-дальнобойщик рассказывал о прекрасных людях на транспортном предприятии, снабдивших его новым трамблером взамен отказавшего. Когда откупорили вторую бутылку, было уже достигнуто соглашение о мебели и выдан аванс, зато упущен последний автобус в центр города. Казалось естественным, что гости останутся ночевать, и хозяйка уже собралась стелить постель, но рижанин воспротивился: не хотел затруднять. Шоферу не привыкать спать где придется. Под конец он все же уступил, предложив компромисс: чтобы не беспокоить хозяев, гости переночуют в саду. «Тогда уж лучше в машине», — предложил Секумбаев. — «Разложим сиденья, и матрац будет готов». — «Не замерзнем?» — усомнилась невеста. — «Запустим мотор и включим печку», — успокоил будущий муж.

«Прямо-таки рыбья кровь у этих северян, — залезая под одеяло, сказал жене Секумбаев. — Когда мы с тобой были молоды, нам вдвоем не бывало холодно. А эти уже греются. Как бы только не перегрели мотор…»

Опасения его были напрасны. Мотор работал прекрасно и до рассвета успел унести машину за пределы республики. И вряд ли Янис Лубиетис попался бы на этом деле, если бы не его лже-невеста, которую ловкий жулик уже через неделю бросил без денег в одном из прославленных курортных мест черноморского побережья.

…Ввели второго задержанного. Янис Кирсис во всех отношениях был прямой противоположностью Большого Яниса: невысокий, подвижный, зато на удивление плечистый, со светлыми, можно даже сказать — бесцветными волосами, светло-голубыми неунывающими глазами он напоминал широко известный тип сельского балагура или школьника — зачинщика всех мальчишеских проделок. Даже в сугубо по-деловому убранном милицейском кабинете он сразу же почувствовал себя как дома, ни минуты не колеблясь сел у стола Силиня, закинул ногу на ногу и вынул пачку сигарет.

— Разрешите курить? — небрежно спросил он у Ратынь.

По всем классическим канонам криминалистики предлагать в решающий момент сигарету является прерогативой следователя — чтобы тем облегчить задержанному признание. Но на сей раз беседа грозила направиться по другому руслу. Это подтвердили первые же слова Силиня:

— Снова попался на пустяке. Янис, Янис, и когда ты, наконец, поумнеешь?

— Что же я могу поделать, если меня после третьей рюмки черт начинает так дергать, что хочешь не хочешь принимаешь еще три, а тогда я уже себе не хозяин, вы же знаете… — Чувствовалось, что из разговорчивого парня не придется выжимать ответы, как последнюю каплю из сухой губки.

— Знаю, только на этот раз твой любимый номер не пройдет. Кирсис, мол, накрылся на крыше и ничего не помнит. Лучше и не пробуй начинать старую песенку.

— Жаль, — не смутился Кирсис. — Но под газом я все же был, не скрываю, хотя и понимаю, что за это могу лишиться шоферских прав.

— После такого предисловия мне, видно, следует поверить, что и продолжение будет столь же откровенным, — усмехнулся Силинь. — Намотай на ус, Малый Янис, мы о тебе знаем столько же, сколько ты сам.

— Если от Вайвара — тогда сдаюсь. Третий Янис ведь был трезвым, сосал только дрянные зеленые леденцы. Угадал?

Я ожидал в ответ традиционного «Здесь вопросы задаем мы», однако тут же выяснилось, что во власти штампов находятся не милицейские работники, а их бытописатели.

— Совершенно верно, — подтвердил Силинь. — Один-ноль в твою пользу.

— Тогда он, наверное, рассказал и о том, что меня так и тянуло к девчонкам. Что делать, если у меня такой темперамент? Я вот уже говорил той дамочке, — кивнул Кирсис в сторону Ратынь, — что в такие моменты я хоть милицейскую машину вскрою…

— А пришел в себя ты только тогда, когда в лесу наткнулся на Лубиетиса… Читал, читал. Странное совпадение, и выгодное к тому же. Вместе начинали вечер и вместе закончили. В точности как новобрачные в медовый месяц. — Дальше Силинь шутить не стал. — Беда только в том, что Янис Лубиетис ничего такого не припоминает. Можешь ознакомиться с его показаниями: без задних ног спал в своей берлоге и ни друзей, ни недругов не встречал.

— Верю вам на слово, зачем ворошить бумажки, мы же с вами не первый день знакомы, — старался Кирсис выиграть время, чтобы разгадать тактику собутыльника. — Раз он говорит, значит, так оно и было. Я, как только что признался, был в лежку, а чего только не примерещится с пьяных глаз…

— Не крути, а скажи коротко и ясно: почему ты любой ценой хочешь доказать, что ночью ни на миг не оставался один? Не потому ли, что не можешь поручиться за свой прославленный темперамент?

— Ну, если уж честь по чести… Все равно за эту машину придется пострадать годик-другой, нам, у кого срок уже был, условное наказание вроде бы не грозит… О чем договорились Лубиетис с Вайваром, мне при всем желании никак не вспомнить. Я залез в машину, чтобы ехать к дамам! И ничего в ней не тронул! Хватит с меня и статьи за угон.

— Стоп, стоп! — поднял руку Силинь, словно регулируя слишком стремительный поток слов. — Говоришь так, словно за рулем сидел кто-то другой. Давай сперва выясним один вопрос: почему ты не остановился, когда за вами погналась автоинспекция?

— Впервые слышу! — Кирсис врал мастерски, однако следующими словами сам же вырыл себе яму. — Что же она не включала ни сирены, ни мигалки на крыше? Я как поехал, так и жал до самого конца.

— Почему остановился в лесу?

— Кончился бензин. Не бросать же такую славную машину на дороге, еще украдут. — В глазах Кирсиса я прочитал, что шутка эта ему самому понравилась. — Оставил Третьего Яниса сторожить, а сам…

— Пошел к девочкам, слышали. И сколько можно повторять одно и то же? — потерял терпение Силинь. — Вот приди только еще раз ко мне, чтобы помогли устроиться на работу — я тебе покажу! Мне и так стыдно книжникам в глаза глядеть…

— Гражданин начальник, разве же я в рабочее время? — оправдываясь, заявил Кирсис. — Да и сегодня накрутил бы свои тонно-километры, если бы не ваше дружеское приглашение. Да я ночь напролет стану работать, только бы дать план…

— Ночью ты сумеешь поразмыслить над своими делами и освежить память, советую от души, — и Силинь встал. — Хочешь что-нибудь добавить к своим показаниям?

На прощание Кирсис изобразил человека, погрузившегося в мучительные раздумья и почти готового оказать своему доброжелателю ожидаемую услугу. Потом вздохнул, печально покачал головой и тоже поднялся на ноги.

— Все они актеры, не только твой Большой Янис, — сказал Силинь следователю после того, как Кирсиса увели. — Знаешь, что меня беспокоит? Как Кирсис почуял, что следует любыми средствами открутиться от происшествия на лесной полянке?

— Очень просто. Он сам в нем участвовал.

— Допустим. А как ты объяснишь историю с фарами? — Силинь повернулся ко мне. — Вы, наверное, еще не слышали. Наши эксперты уверяют, что фары разбиты не камнем, а пулями. Из пистолета «парабеллум», это старая модель военных лет. И со снайперской точностью: ни одна пуля не прошла мимо. — Он снова обратился к Ратынь: — Как угодно, но представить себе Кирсиса с оружием я не могу. Это не в его характере.

— Если уж говорить о характере, то права я, — не согласилась она. — Все указывает на Кирсиса. Ты ведь не забыл, за что его осудили в первый раз?

В отличие от Силиня, Байба Ратынь уже на этой стадии расследования имела свое представление о ходе событий и держалась за него с женским упрямством, истолковывая все полученные материалы именно под таким углом зрения. Так решил я тогда с типично мужской ограниченностью. И попытку Силиня оспорить ее аргументы счел безнадежной.

— Был бы я судьей — я бы их обоих посадил, — повернулся Силинь ко мне, — вместе со шлюхой, которую он избил. Просто трагикомедия в итальянском вкусе. Хотел подпоить новую приятельницу, да нашла коса на камень. Когда он проспался, то оказался обобранным дочиста, так что ему пришлось выбить даме четыре зуба, чтобы получить назад свои золотые часы.

Ратынь не ожидала такого наплыва воспоминаний. Ей хотелось поскорее возвратиться к действительности.

— Ты думаешь, он и Вайвар виделись еще раз?

— Если бы я это знал, мы сделали бы большой шаг вперед.

— Что за Вайвар, о ком речь? — спросил я. — О неуловимом сержанте?

— О ее брате Ярайсе.

* * *

Ярайс был на три года моложе и на целую голову выше Аспы. Только на этом и держалось чувство превосходства, необходимое ему, чтобы компенсировать неизбежную зависть: сестра играючи достигала всего, о чем он мечтал и чего ему приходилось добиваться в поте лица. Она почти не занималась — но приносила хорошие отметки; закончив школу, получила рекомендацию в университет; без сожаления отвернулась от него — и устроилась в автоинспекцию, хотя в машинах разбиралась куда хуже брата. А главное — Аспа стала независимой от родителей и сама присылала им подарки в государственные и семейные праздники. Ярайсу, напротив, все еще приходилось выпрашивать у матери рубль на кино и часами доказывать, что в джинсах местного производства являться на школьные вечера неприлично.

Отец хорошо помнил свою молодость, сочувствовал сыну и по возможности поддерживал его — когда мог сделать это без ведома жены. В потомке Петер Вайвар узнавал самого себя — такое же абсолютное отсутствие честолюбия. Жаль только, что Ярайс при этом отнюдь не был мечтателем. Однако с годами безразличие заполнит какая-то цель, у него появится свое рыбоводство — интерес, без которого и жить не стоит.

С дочерьми проще. Рано или поздно они выходят замуж. Хорошими женами и матерями становятся те из них, у которых нет других четко выраженных интересов. Для сыновей таким спасательным кругом является военная служба, которую один считает лучшей школой мужской закалки, другие — чем-то вроде исправительного заведения для сбившихся с пути истинного и пугалом для молодых людей, не желающих учиться в институте. В семье Вайваров ее считали обязательной составной частью мужской биографии. Так что несогласие возникало лишь при обсуждении вопроса, как использовать время между школьным выпуском и осенним призывом.

— Пусть отдохнет, — Так, естественно, рассуждала мать, желавшая подольше удержать в лоне семьи хотя бы одного ребенка.

— От безделья? — возразил отец. — Пусть повидает мир, пусть привыкает жить среди людей, сам заботится о себе. Здесь он все время проболтается с удочкой у озера, а в доме моего брата, возможно, возьмет в руки лопату или тяпку и почувствует, что такое труд.

Это Ярайс понял быстро. И пришел к выводу, что садоводство — дело хотя и не слишком утомительное, но не для него. Если уж приходится работать, то так, чтобы видеть результаты своего труда сейчас, а не месяцы спустя, когда что-то там взойдет, зазеленеет, покраснеет и принесет плоды. Плевать он хотел на клубничное варенье, которое тетка обещает присылать ему в армию. Пускай сама гнет спину, если это доставляет ей такое удовольствие.

Зато в соседнем доме шла совсем другая жизнь. Чтобы собрать урожай, там не дожидались осени. Утром туда кое-как втаскивали искалеченную машину, а уже вечером, а самое позднее — через пару дней, она выкатывала из соседнего гаража, чтобы возобновить свой бег по улицам и дорогам. Это чудо было делом рук человеческих, и заниматься таким делом Ярайс был согласен.

К сожалению, через щелку в заборе трудно освоить специальность автомеханика и жестянщика; трудовые навыки испокон веку требовали пота и мозолей, тычков и слез. Но это парня не пугало: тем слаще покажутся плоды. Ярайс вспомнил своего классного руководителя, окончившего институт физкультуры по специальности «альпинизм» и получившего затем назначение на курземское побережье, где даже голубые холмы Слитере поднимаются над уровнем моря не более чем на сто метров. И все же альпинист пытался привить ребятам любовь к восхождению в горы. Главное — радость борьбы, а не победа сама по себе, неважно, высока или нет преодоленная вершина, главное — побеждать трудности, воспитывать себя. Прекрасными видами можно любоваться и из окошка самолета, но справиться с опасностями и с собственной слабостью — единственно пробиваясь к избранной самим цели.

— Сущая ерунда! — категорически заявил Нил Берзаускис, выслушав рассказ соседского племянника о любимом учителе. — По мне, чем работа проще и легче, тем лучше. Думаешь, стал бы я часами стучать резиновым молотком, шпаклевать и полировать, если бы мог достать готовую запчасть? Черта с два! Я и мизинцем не шевельнул бы, если бы знал волшебные слова, чтобы заставить вкалывать за себя золотую рыбку. Поверь мне, браток: главное — рубль, который ты зашибаешь своей работой, а не само ковырянье. Ну и, само собой, все то, что за этот рубль можно купить.

Тут только Ярайс заметил, что мастер пьян. Наступил, наверное, один из тех двух раз в году, когда он предавался воспоминаниям о своих лучших годах и топил в алкоголе тоску по океанским далям. Так и есть: на нем полосатая тельняшка, один рукав ее засучен, чтобы видны были наколотые на жилистой руке якорь и торжественная клятва сохранить верность некой, давно уже позабытой Даце. Широко расставленные ноги тоже должны были удостоверять принадлежность Берзаускиса к племени мореходов, как и походка враскачку — что, впрочем, скорее можно было объяснить штормом, потрясавшим его организм изнутри. Шторм этот, в конце концов, загнал моряка на внешний рейд знакомого порта и заставил пришвартоваться к скамеечке у гаража.

Ярайс уселся рядом. Может быть, как раз настал подходящий момент, чтобы обратиться с просьбой? Хотя не исключено, что в Берзаускисе обитал дух противоречия. С пьяным не угадаешь: один наобещает тебе с три короба, а протрезвев, ни о чем и не вспомнит, другие становятся задиристыми и во имя высвобожденного хмелем чувства собственного превосходства не соглашаются даже с разумными предложениями, называют белое черным, и наоборот. Отец же, например, выпив немного, становился мягким, как воск, и мать порой даже сама ставила на стол четвертинку, чтобы затем делать все по своему усмотрению.

Ярайс огляделся. В дядином саду было, конечно, красивее: ухоженный газон, цветочные грядки, ряды кустов и деревьев. Но здесь он чувствовал себя лучше: тут ничто не напоминало кладбищенский порядок, земля служила человеку, не превращая его в раба. Тут можно было позволить себе втоптать в землю окурок, вылить и закопать остаток антикоррозийки, не говоря уже о площадке, служившей для маневрирования автомобилей, на которой отсутствующее покрытие с успехом заменял так называемый культурный слой. Дощатый забор отгораживал двор от внешнего мира, кованые ворота распахивались лишь по телефонной договоренности. Собаки у Берзаускиса не было. Он не хотел лишнего шума.

Вообще, он был любителем тишины. Поэтому в свое время избрал профессию моряка и, в надежде обрести тишину, поступил на учебный парусник; ради этого покинул автосервис, где постоянно приходилось вертеться на людях. Чтобы уберечься от вредного влияния окружающей среды, он решил уйти в себя и заниматься йогой: каждое утро полтора часа отдавал упражнениям, и даже самые срочные и выгодные заказы не могли отвлечь его от этого занятия. Пусть торопыга сам постоит на голове да посмотрит с такой позиции на свою бессмысленную спешку — тогда поймет, многого ли она стоит.

Сам Берзаускис немало проблем тоже видел вверх ногами — так сначала казалось привыкшему к примитивной логике сельскому парнишке. Он все еще прикидывал, как получше подъехать к соседу, когда тот неожиданно предложил сам:

— Иди, Ярка, ко мне юнгой. Зря ты в земле роешься, никакие клады там не закопаны. Настоящие золотые россыпи здесь, — он похлопал себя по карману, отозвавшемуся металлическим звуком, потом сунул туда руку и извлек большую связку ключей.

Неверными пальцами выбрав самый сложный, Берзаускис поднял его, словно верующий распятие:

— В сервисе за хранение такого ключа платят зарплату и квартальные премии. Чем мы хуже английского парламента? Там тоже есть такая должность: «лорд-хранитель ключа».

— Хранитель печати, — поправил Ярайс.

— Вот и я говорю: мы их не только догнали, но уже и обошли. У нас за хранение печати получает зарплату уже другой деятель. Сосчитаем-ка, сколько народу там получало деньги за мою работу. Диспетчер, — Берзаускис поднял палец, — сменный мастер, нормировщица, кассирша в цеху, завскладом, — он перешел на другую руку, — придурок из ОТК, два сторожа, что впускают и выпускают. О большом начальстве я уж и не говорю. Но некому провернуть ручку, когда нужно подтянуть цепь или отрегулировать клапаны. И здесь тоже некому! — выкрикнул вдруг Берзаускис, ловко вытащил засунутую за пояс фляжку и поднес к губам. Скривился, потому что мысль об измене сына внесла привкус горечи в подогретое алкоголем ощущение довольства собой. — Стоит соседу попросить парня отвезти тюльпаны на то нерестилище акул, что напротив магазина подарков, или даже саженцы роз в Литву — он тут как тут. А когда родной отец сулит те же самые деньги за то, чтобы счистить ржавчину с железа, мой Курт воротит нос. Ему только бы мотаться по свету… Теперь ты, Яра, будешь мне вместо сына, а чтобы все это звучало солидно, назначаю тебя старшим по складу. На, полюбуйся, какое у нас там богатство, — он бросил парню ключи и указал на пристройку к гаражу.

Хорошо смазанная дверь отворилась легко и беззвучно, как если бы за ней находился банковский сейф. Почти одновременно вспыхнул свет и завыла тревожная сирена. Ярайс отскочил, но было поздно: в лицо ему ударила струя красной туши.

— Когда я впервые пересекал экватор, меня окрестили варом, — не скрывая удовольствия от удавшегося сюрприза, сказал Берзаускис. Пошарив за спиной, он выключил сигнализацию. — Это мне устроил один отставной пиротехник за то, что я поставил ему новые мосты и проложил под головку прокладку для семьдесят шестого бензина. А по ночам тут еще вылетают огненные языки, с ума сойти, до чего красиво. Ну, будем считать, что ты получил крещение. Виват!

Пока мастер изрядным глотком отмечал вступление вновь принятого помощника в должность, Ярайс, безуспешно попытавшись при помощи смоченного слюной носового платка оттереть несмываемую краску, заглянул в кладовую и удивился еще больше. Это было похоже на оптовую базу. Три стены снизу доверху закрывали полки, и над каждым отделением висела табличка с наименованием детали и ее ценой. Здесь можно было найти все, начиная с облицовки радиатора и вплоть до лампочек освещения номерного знака. Деталей, наверное, хватило бы, чтобы собрать совершенно новый автомобиль.

— Глаза держи открытыми, а рот — на замке, — предупредил Берзаускис, закрывая дверь.

Судовой боцман, по представлениям Ярайса, должен был выглядеть совсем иначе: во всяком случае, рослым или хотя бы толстым, с волосатой грудью и жгутами мускулов от плеча до локтя. Но Нил Берзаускис едва достигал ему до подбородка и состоял, казалось, из одних лишь костей. Чтобы казаться повыше, он даже в жаркие летние дни носил на голове старомодную лыжную шапочку, длинный козырек которой защищал и глаза, и тонкий нос от солнечных лучей и искр сварки.

— Откуда все это? — не понял Ярайс.

— Купил, нашел, едва ушел… Вложил капитал и создал резерв. Я беру все, что предлагают, — похвалился Берзаускис, которого последний глоток лишил остатков сдержанности. — Один умный человек как-то сказал: «Если бы дефицита не было, его следовало бы выдумать». Я ничего не выдумываю — я создаю его искусственно. Скажем, в магазине вдруг появляются тормозные колодки. Мне звонят. Я приезжаю, прошу завернуть две дюжины. Думаешь, рядовой покупатель может спокойно выдержать это? Ему нужны две колодки, а он сразу просит четыре, шесть — на сколько хватает денег. И через полчаса, когда покупатели слетаются, на прилавке уже пусто… Я мог бы тут же за углом продать их за двойную цену, но разве я спекулянт? Я мастер, и живу своим трудом. Надо сменить колодки? Пожалуйста, по государственной цене, с меня хватает заработка в рамках прейскуранта: сначала диагноз, потом мойка, потом поднять машину, снять колеса, отбалансировать… Вот начнешь работать — увидишь.

Ярайс уже примирился с тем, что сегодня работать не придется. Казалось, что и разговор потерял дальнейший смысл: язык Берзаускиса ворочался все тяжелее, речь прерывалась зевками и икотой. Однако прославленная морская выносливость еще раз заявила о себе: прежде чем окончательно уснуть, боцман еще раз открыл глаза, узнал, как ни странно, Ярайса и дал последние указания:

— Когда придут оба Яниса — скажи, чтоб забежали завтра. А сегодня пусть выпьют за мое здоровье, и расходы в объеме двух банок припишут к счету.

Так произошла встреча, в ходе которой Ярайс получил уже второе за нынешний день крещение.

— Что за идиотское имя — Ярайс? — запротестовал Ян Лубиетис. — Приличная собака, и та не откликнется.

— Обычно меня зовут Яркой.

— Короче, но все равно глупо, — отверг Кирсис. — К чему выворачивать язык? Имя должно быть таким, чтобы девушки не перепутали. Что-нибудь звучное и запоминающееся.

— Янис, например, — предложил Лубиетис.

— Гениально! Будешь Третьим Янисом, — Кирсис разлил водку по рюмкам и объявил: — За это надо еще добавить!

Они добрались до опушки и устроились в тенистой ложбинке, где, судя по пустым бутылкам и консервным жестянкам, находилось традиционное место отдыха окрестных выпивох. Оба новых знакомца работали шоферами — один развозил книги, другой — мебель; оба не скрывали, что успели побывать в местах заключения, однако своим пестрым прошлым не хвастались. Подчеркивали даже, что риск не оправдывается, есть куда более спокойные пути к заработку. Однако в подробности не вдавались: Третий Янис теперь будет работать у боцмана, значит, время от времени придется встречаться, а там видно будет…

В настоящем деле Ярайс увидел обоих Янисов лишь через две недели. Он работал теперь у соседа в гараже и, как ему казалось, достаточно хорошо изучил характер Берзаускиса. Мастер, ничего не скажешь. Проспавшись, он помнил каждое сказанное слово, отослал обоим Янисам обещанную десятку и даже не стал опохмеляться. В годовщину своей свадьбы он посмотрел на татуированную руку и напился в стельку. Но через три дня встряхнулся, как собака после холодного купания, и вернулся к работе, требовавшей всей его энергии.

Работал Берзаускис как одержимый, единственным мерилом считал свою совесть, а честь фирмы ставил даже превыше денег. Ради нее он был готов без устали полировать заделанные шпаклевкой или смолой вмятины, красить и перекрашивать до тех пор, пока результат не начинал соответствовать его представлениям о качестве. Легко заработанные деньги его не интересовали, и если он обещал заказчику, что машина будет как новая, то готов был расшибиться в лепешку, но сдержать слово и даже обратиться за помощью к обоим Янисам, если не оставалось другого выхода.

Ярайс научился не только разбирать и собирать мотор, чистить свечи, регулировать карбюратор и делать еще десятки мелких операций, но еще и думать и решать по-новому. До сих пор ему казалось, что все эти мелкие частники — паразиты, тормозящие прогресс, маленькие человечки, бросающие большую тень. Теперь же оказалось, что они, напротив, были верными помощниками народного хозяйства. Не зря же поощряют содержание частного скота, создание всяких там садовых кооперативов. Чем же такой Берзаускис хуже дяди Висвалда, везущего на рынок овощи, фрукты и ягоды и требующего за свой товар установленную цену, которую под силу заплатить покупателю, тоже обладающему побочными доходами. Почему накануне Женского дня тетка дерет за свои тюльпаны тройную цену, а дядя Нил вынужден прятаться за высоким забором? Станции обслуживания ВАЗ так или иначе не справляются с работой, и нужно бы радоваться тому, что находятся добровольные помощники, а не загонять их в глубокое подполье.

— Пока что зарплаты ночного сторожа мне хватает, — ухмылялся Берзаускис. — Одну ночь сплю в сторожке транспортного предприятия, потом двое суток свободен. Вот когда придет старость, обязательно прибью над воротами вывеску. Три года буду платить налог, сколько потребуют, — все равно свои деньги верну, когда стану получать пенсию.

Да, приобретенное в школе представление о добре и зле покосилось и окончательно рухнуло, когда оба Яниса впервые допустили его к участию в их деле.

Это случилось вскоре после Янова дня, когда была спущена последняя копейка и даже хорошее пиво не улучшало настроения.

— Виктор в праздник помял тележку, — сказал Лубиетис. — Три раза перекувырнулся. Металлолом на колесах. А самому хоть бы что, жив-здоров.

— Везет пьяным, — безразлично буркнул Кирсис. — Застрахована?

— В том и беда, что он был в лежку и не мог вызвать милицию. А без справки автоинспекции страховку не платят.

— Что, у Виктора денег мало, что ли? Он еще у вас экспедитором?

— С такого места по своей воле не уходят, — сказал Лубиетис. — Знаешь, сколько дают торгаши за каждый гарнитур, что получают сверх плана?

— Представляю. — Кирсис все еще не понимал, чего хочет дружок, словно бы Рижский черный бальзам намертво забальзамировал его мозги. — Пускай ищет новый кузов и гонит монету.

— Виктор ищет, да нет никого, кто помог бы, — сказал Лубиетис и, прищурясь, Покосился на Ярайса. Тот давно уже не прислушивался к разговору: что ему за дело до чужих забот?

Наконец, до Кирсиса дошло, и он тоже посмотрел на Ярайса, лежавшего на животе и вроде бы задремавшего. Потом пожал плечами: может быть, действительно пора кончать игру в прятки?

— И ты, понятно, пообещал…

— Пообещал поразмыслить. Предупредил, что проще достать целую машину, чем один кузов.

— А он что? — В голосе Кирсиса почувствовалось напряжение.

— Готов взять. За четыре столба, если найдется такой же белый, какой был у него.

— Номера перевинтить не трудно, А кто перебьет цифры на моторе? Боцман связываться не станет, это как дважды два.

— Это забота Виктора. Так уж сразу он и налетит на такого ненормального инспектора, который полезет открывать мотор и сравнивать номера! А что еще можно требовать за такие гроши?

— Считай, что меня ты уговорил, — сказал Кирсис, потом кивнул на Ярайса. — А с ним как?

— Где два Яна, там и третий, — проговорил Лубиетис. — Можно, конечно, и на этот раз обойтись без него, свинчивать нам ничего не придется. Но когда-то ведь надо приучать… Поднимайся, Третий, кто спит, тот себя обкрадывает. Есть возможность заработать одну…

— Почему только одну? — ловко предупредил продолжение Кирсис. — Кругленьких пять сотен неплохо для новичка, верно?

— А если я не захочу? — спросил Ярайс, понимая, что отказаться у него не хватит смелости.

— Тогда застрахуй жизнь и держись за теткину юбку. И ни у боцмана, ни на улице больше не появляйся, — пригрозил Кирсис.

Да, отказаться пришлось бы не только от пяти сотенных, без которых Ярайс отлично обошелся бы, но и от ежедневной десятки, получаемой им от Берзаускиса, а это было бы куда хуже. Теперь он уже и представить не мог, как ему раньше удавалось существовать без гроша в кармане. Правда, за содержание парень не платил, расчеты с дядей вели родители, но все же жить с пустым карманом?.. Словно бы выбили почву из-под ног. Да и не только в деньгах было дело. На что Ярайс до сих пор тратился? На рубашки, на туфли, которые, пока он отслужит в армии, успеют давно выйти из моды; дважды приглашал в ресторан девушек, которым после того даже не звонил; подарил Аспе на день рождения духи, которые, как оказалось, пришлись ей не по вкусу. Ради одного этого он не стал бы ввязываться в рискованное предприятие. Но пугала пустота. Бесконечно долгие часы без дружеских шуток мастера, без вопросов и просьб клиентов, позволявших ему чувствовать себя вершителем их судеб, и без работы, которая поддавалась все легче и доставляла все большее удовольствие.

Они выехали, едва лишь стемнело и огни в окнах погасли. За рулем своего пикапа сидел Кирсис, рядом — Лубиетис, Ярайс устроился в кузове. Почти у каждого дома стояли машины — где у тротуара, где на специально отведенных площадках. И только сейчас Ярайс сообразил, что каждая из них принадлежит какому-то человеку, и человек этот вложил в нее заработанное за много лет, вложил свой пот, кровь, любовь, пожертвовал ради нее не одной мечтой. Утром он проснется, выглянет в окно — и… Ярайс ощутил, что лицо его покрылось потом, когда он представил, что испытал бы сам, если бы исчез «москвич» его отца, какими словами поминал бы воров. В горле встал комок, волну жара сменил внутренний озноб, лоб покрылся холодным, липким потом, задрожали ноги, губы пересохли, подступила тошнота. Если он сейчас же не вылезет из машины, то каждый оборот колес будет все дальше уносить его от всего, что было ему дорого, — от детства, родителей и сестры. Он больше не сможет вернуться домой, ловить на озере рыбу и относить улов матери. Он превратится в такого же отщепенца, как эти двое, у которых нет в мире ни одного близкого человека. Ярайс проглотил комок и жадно вдохнул воздух. К счастью, сидевшие впереди ничего не заметили. Выпустят ли его из машины? Лучше всего будет исчезнуть, когда они втроем направятся взламывать чужой автомобиль. Дождаться первого же автобуса и пуститься прямо домой…

— Стоп! — приказал Лубиетис. — Вон тот придется точно, как вылитый. Та же модель, тот же цвет.

Машина остановилась метрах в двухстах от небольшой неохраняемой стоянки.

Кирсис сунул в рот толстую сигару и закурил.

— Жалко портить стекла, — пояснил он Ярайсу. — Защелка форточки приклеена так слабо, что отваливается, если подогреть.

— А мне что делать? — заставил себя спросить Ярайс.

— Ничего. Будешь зрителем, сидящим в самой дорогой ложе. А если увидишь что-нибудь подозрительное — мигни светом. Как махнем тебе — подъедешь к нам.

Ярайс при всем желании, спроси у него, сейчас не мог бы сказать, что же побудило его остаться. Облегчение от того, что он не станет прямым участником преступления? Уважение к излюбленному правилу — никогда не уходить с поста? Боязнь, что такой шаг могли бы расценить как предательство?

Издали все выглядело очень просто. Ярайс даже не заметил, в какой момент оба Яниса нырнули в белые «жигули», потом его ослепила яркая вспышка. Надо ехать! Но руки и ноги словно оцепенели.

— Уснул ты, что ли? — прошипел подбежавший Кирсис, оттолкнул его в сторону и сам сел за руль.

Дальнейшее тоже происходило быстро и без помех. Лубиетис зацепил машину тросом, и через несколько минут угнанный автомобиль находился уже так далеко от дома владельца, что можно было запустить мотор. Теперь Большой Янис ехал впереди, машина Малого — за ним.

На следующем этапе дело несколько осложнилось. Виктор долго не открывал, а впустив посетителей, вовсе не спешил вытащить бумажник.

— Мало ли, что договорились. Если бы я верил всему, что люди обещают, давно был бы беден как церковная крыса. Аванс я дал? Срок назначил? — его вызывающий тон не гармонировал с широкими футбольными трусами и фиолетовой майкой.

— Кончай болтать! — оборвал его Лубиетис, угрожающе приблизясь. — Гони деньги на бочку и покажи, куда загнать тележку!

— Нету. Ни денег нет, ни места в гараже, собирался сказать тебе завтра утром, — оправдывался Виктора — Нынче вечером мне предложили совсем новый кузов, и я отдал все башли.

— Не мое дело. Уговор есть уговор, — не отступал Лубиетис. — Хочешь, чтобы я тебя пощекотал? В местком я жаловаться не пойду, ты меня знаешь, но перо всегда при мне.

Виктор понемногу сдавался:

— Обождите хоть до утра. Съезжу в деревню, возьму у жены — она там отдыхает.

— А кто у тебя сопит за стеной? — ласково спросил чуткий Кирсис. — Может, поинтересуемся — нет ли у дамы при себе пары тысяч? Ты ведь водишься только с богатыми или красивыми.

— Кончай звонить! — Лубиетис не признавал дипломатии Малого Яниса. — Давай все, что есть дома, а окончательный расчет — завтра вечером.

Он правильно рассчитал, что такой человек, как Виктор, никогда не останется совсем без денег. Со стонами и причитаниями тот нашарил по карманам и ящикам несколько сторублевок, потом заглянул в неподвижные зрачки Лубиетиса, тяжко вздохнул и извлек из кухонного шкафчика оклеенную пачку десяток.

— Мы свободой рискуем, чтобы тебе помочь, — попытался Кирсис смягчить горечь происходящего, — а ты плачешь по суетным вещам.

— Где поставить машину? — хмуро спросил Лубиетис.

— Мой гараж знаешь? — слабым голосом спросил Виктор. — Поставьте за кустами крыжовника, завтра что-нибудь придумаю.

— Под открытым небом, как в этнографическом музее; — ухмыльнулся Лубиетис. — Украсть ведь могут!

Виктор махнул рукой.

— Доброй ночи, — вежливо простился Кирсис.

Внизу они в лицах разыграли этот разговор перед Ярайсом, который не поднимался к Виктору.

— Больше всего он испугался, как бы я не стукнул его жене, — все не мог успокоиться Лубиетис.

— Мне жутко жаль, что не увидим его морду завтра утром, — сказал Кирсис. — Одно то, что ты предупредил клиента о возможности кражи, войдет в историю криминалистики.

— Ты это о чем?

— О том, что мы сейчас же отгоним белую машину обратно. Пока владелец не проснулся и не стал трезвонить в милицию. Вряд ли он каждый вечер записывает километраж.

— А Виктор? — наконец сообразил Ярайс.

— Будет держать язык за зубами. Иначе ему придется объяснить кое-где, каким способом он зарабатывает деньги на эти машины… Ты же не думаешь, что мы всерьез хотели обокрасть человека? Нет, мы — современные Робин Гуды, карающие спекулянтов и тех, кто запускает лапу в государственную кассу.

Ярайс не знал, чему и верить. Действительно, получалось, что в этой комбинации с белым конем проиграл Виктор, а выиграли сообразительные жулики, и он в том числе. Однако он сомневался, насколько такая система может быть надежной. Это походило на популярную во всех школах «цепь счастья»: вложи в пять конвертов по рублю и пошли пяти адресатам, по теории ты можешь получить назад двадцать пять, однако на практике дождешься одного или двух.

Неделю в Берги царила тишина, оба Яниса у боцмана не появлялись, наверное, пропивали свалившиеся с неба деньги. Ярайс, напротив, долго обдумывал, как ему поступить со своей долей. Оказалось, что такую сумму не так легко истратить, не вызывая подозрений. В конце концов он купил облигации трехпроцентного займа. Выиграет — сможет показать дома оправдательный документ, если нет — пригодятся в армии.

Время перед призывом тянулось медленно. Еще весной Ярайс воспринимал призыв, как неизбежное зло, а теперь ждал с нетерпением. Он устал. Не от работы в гараже, а от размышлений. От мучительной необходимости решать самому, от свободы выбора, которой, по сути дела, больше не пользовался, потому что не нашел в себе силы плыть против течения. В армии за него станут думать другие, они будут приказывать и нести ответственность — точно так же, как в отцовском доме, как в школе…

В обед приехала Аспа, но, как обычно, в мастерскую Берзаускиса заходить не стала, остановилась точно на границе обоих участков.

— Что передать маме, Ярка? — Она торопилась на последнее дежурство и отказалась даже от теткиного кофе.

— Я приготовил ей подарок. — Ярайс посмотрел на свои замасленные руки. — Возьми в моей комнате на столе.

— Поехал бы лучше со мной, погостил, заодно помог бы отцу починить крышу.

— Некогда. Вот картошку копать приеду обязательно.

Казалось, сказано все и пора прощаться. Но Ярайсу вдруг захотелось, чтобы сестра задержалась еще, сказала что-нибудь.

— Ну, как тебе живется?

— Нормально.

Аспа тоже чувствовала, что глупо было бы помахать рукой и двинуться своей дорогой. Однако поцеловать брата в щеку было бы еще глупее. В семье Вайваров не расточали ласки и нежности. В свое время их немало пришлось на долю Последыша, но Ярайс давно превратился в долговязого детину в запачканной спецовке, и только молчаливая просьба в карих глазах напомнила Аспе карапуза, который после очередной проделки умел так искренне покаяться.

— Ну, чао! — сказал наконец Ярайс.

— Всего!

Через два часа Ярайс был готов кусать себе пальцы, что не бросил все и не уехал с Аспой. Но было поздно. Явились оба Яниса, открыли бутылку и сообщили, что снова есть выгодный заказ.

— Кто останется в дураках на этот раз? — спросил он.

— Увидишь.

— А мне придется что-нибудь делать?

— Узнаешь.

Они говорили мало и выглядели таинственно. Пили больше, чем следовало бы перед тем, как сесть за руль. Ярайс выяснил только самые общие черты плана, а именно: «жигули», обязательно темно-синего цвета, угонят Кирсис и он сам, а Лубиетис со своим грузовиком будет ждать их где-то в лесу.

Они пустились в путь еще до десяти. Из-за дождя улицы были темны и пустынны, словно водой унесло всех шатающихся. Подняв воротники плащей, они пробирались вдоль домов, заглядывая во дворы. В одном увидели именно то, что искали: машину чернильной окраски, по ее крыше весело барабанили капли. Но вокруг светились окна — дом еще не спал.

— Слишком опасно, — перехватив вопросительный взгляд Ярайса, прошептал Кирсис, хотя клокотанье воды в водосточных трубах заглушило бы и крик.

— При таком шуме?

— Настоящий автомобилист различит голос своего господина и повелителя даже среди адского грохота.

— На что же ты рассчитываешь? — спросил Ярайс, надеясь, что план кражи, может быть, сорвется.

— Кто умеет, тот имеет… — неопределенно ответил Кирсис. — Бывают на свете всякие чудеса… Но ты прав — к чему искать в темноте, если можно выбрать там, где посветлее? Рванем к Театру драмы, — и он почти бегом пустился дальше.

Ярайсу с его длинными ногами не пришлось прилагать усилий, чтобы не отставать. Кирсис даже не подумал, что он нарочно топал по лужам. Но и здесь ему не везло: брызги грязи, едва достигавшие плеча Ярайса, попадали самому прямо в лицо. Словно оскорбленный в лучших чувствах школьник, он неожиданно нырнул в подворотню: погляжу, мол, что ты станешь делать без меня.

Ярайс даже не заметил этого и, словно обреченный на смерть пленник, продолжал шагать навстречу судьбе. Окажись на пути милиционер, Ярайс сам отдался бы ему в руки. Но милиционера поблизости не было. Бледные фонари над театральной дверью отражались сотнями огоньков в полированной поверхности автомобилей.

Кирсис догнал его.

— Как заметишь подходящий, пройди мимо него вплотную и толкни плечом или задом, чем тебе удобнее, — в моменты возбуждения Кирсис старался погасить внутреннее волнение язвительными замечаниями.

Темно-синюю машину они заметили одновременно. Ярайс, как было приказано, уже собрался коснуться ее, когда Кирсис вцепился в его рукав:

— Милый, не спеши!

Ярайс ожидал чего угодно — ругательства, сигнала к бегству, только не такого обращения. Повернул голову в направлении вытянутой руки Кирсиса, и вдруг истерически расхохотался.

— Перст судьбы, — Кирсис тоже сотрясался в неудержимом смехе. — Хорошо еще, что он не написал «Быстро едешь — тихо ляжешь». — Он вынул из кармана плаща заранее припасенный стальной крючок. — Заслони-ка от света.

Кирсис воткнул острие крючка в резиновое уплотнение стекла, нажал вверх, затем открыл форточку, засунул руку и отворил дверцу. Вся операция заняла не более десяти секунд. Еще через пять Ярайс сидел рядом с ним. Погасла лампочка в салоне машины.

— Милый, не спеши! — предупредил Кирсис сам себя и снова захихикал.

Вцепившись обеими руками в рулевое колесо, он рывком повернул его. Защелка хрустнула и перестала удерживать руль.

«Как просто», с горечью подумал Ярайс, представив, что придется размонтировать руль и замок зажигания, чтобы заменить сломанную защелку — если только удастся найти такую. Среди запасов Берзаускиса этой детали ему не попадалось.

— Теперь — чему бывать, того не миновать, — произнес Кирсис словно бы заклинание.

Не сводя глаз с зеркальца, в котором видна была дверь театра, он вытащил из кармана связку ключей и по очереди испробовал их. Ни один не подошел.

— Замкнем на прямую!

Он привычным движением пошарил за панелью, вытащил несколько проводков, соединил их попарно. С тихим гудением мотор завелся. Они тронулись. И только тут Ярайс сообразил, что отступать больше некуда и что от владельца машины, который сейчас переживал вместе с героями пьесы их горести и радости, его отделяли не считанные десятки метров, а широкая пропасть, барьер в зале суда, а может быть даже тюремная решетка и вооруженный конвой.

Машина остановилась.

— Где мы? — Ярайс плохо знал Ригу.

— В самом надежном месте, где никто нас искать не станет, около дивизиона автоинспекции. Посмотри, нельзя ли скрутить провода покрепче, а то еще расцепятся на ходу.

Кирсис, конечно, мог бы с успехом сделать это и сам. Но хотел связать Ярайса круговой порукой.

Потом они снова ехали по темным переулкам. Не спеша, словно бы выполняя первую заповедь автомобилиста. Однако за Деглавским виадуком Кирсис озабоченно проговорил:

— Мне вон тот морковный «жигуль» не нравится. Тащится за нами, как приклеенный, и не обгоняет. А я ведь не зря плетусь не быстрее извозчика… Не верти головой, не надо, сейчас мы оторвемся.

За поворотом Кирсис стремительно увеличил скорость, и преследователь на мгновение исчез из вида. Но вскоре в зеркальце снова возникли два бледных огонька; затем яркая вспышка резко ударила Кирсису в глаза и снова погасла.

— Черт бы взял… — пробормотал Кирсис. — Сигналит… Надо его стряхнуть. Хватило бы в баке…

Он изменил угол наклона зеркальца. Мотор взвыл, словно протестуя против укола шпорами. Сильное ускорение прижало Ярайса к спинке сиденья, выбоины в асфальте заставляли взлетать до самого потолка. Труднее всего было глядеть вперед — казалось, что машина мчится прямо на придорожные столбы, на стены домов, что она никогда уже не выйдет из поворота. Но Кирсис вел машину мастерски.

И все же преследователь не отставал. Метры, потерянные на виражах, наверстывал на прямой. «Наверное, форсированный мотор», — подумал Ярайс и оглянулся. Он успел заметить оранжевую машину, затем спрятал лицо в ладонях.

Ярайс не успел разглядеть ничего — ни номера машины, ни человека за рулем. Но по цвету и по Юрмалскому пропуску на ветровом стекле он узнал служебную машину Аспы, и не сомневался, что в ней сидит сестра.

Эта уверенность подавила в его мозгу все остальные мысли. «Аспа, Аспа, — только и мог повторять он. — Ну, теперь я пропал».

Очнулся Ярайс в лесу. Машина стояла под соснами на краю небольшой полянки и, кажется, еще содрогалась после сумасшедшей гонки.

— Бензин на нуле, — сказал Кирсис. — Люди совсем совесть потеряли. Насос полетел к черту. Придется мне топать пешком целых пять километров. — Он вылез и, прежде чем захлопнуть дверцу, предупредил: — Никуда не отлучайся. Если до рассвета не приедем, езжай домой поездом. Станция где-то тут по соседству.

Ярайс не ответил. Если бы Кирсис позвал его с собой, у него вряд ли хватило бы сил выбраться из машины. Он чувствовал себя опустошенным, обессиленным. Треск валежника под ногами Кирсиса еще не успел стихнуть, когда Ярайс уже забылся тяжелым, похожим на обморок сном.

Проснувшись, он долго не мог понять, где находится. Возвращаться к действительности не хотелось. Некоторое время Ярайс сидел неподвижно, давая глазам привыкнуть к темноте, потом понял, что его разбудило. Совсем близко что-то сопело и трещало. Наверное, приближались оба Яниса.

Ярайс обрадовался: это было все же лучше, чем томиться тут в одиночестве. Может быть, они что-нибудь придумают… Да что они медлят, сбились с пути, что ли? Надо показать дорогу. И он включил фары.

Свет залил поляну. Он достиг даже ее отдаленного уголка, и там стало видно что-то шевелящееся. Ярайс вгляделся. На земле лежала обнаженная женщина, над ней склонилась мужская фигура. Мужчина медленно выпрямился, Повернулся. Бледное лицо, очки без оправы, тонкие темные усики, зуб из белого металла в середине рта. Он вытянул правую руку, в ней чернел пистолет. Из ствола вылетело пламя, сухо ударили два выстрела, зазвенело стекло и окрестность погрузилась во тьму.

Ярайс удирал что было сил. Спотыкался, падал, поднимался и мчался дальше. Свалился в придорожную канаву, передохнул немного и снова пустился вперед то шагом, то бегом. Он не останавливался, пока не достиг дядиного дома.

У ворот стояла оранжевая служебная машина Аспы. Ярайс спрятался: сейчас он не мог смотреть сестре в глаза. Прежде надо было разобраться в самом себе. Он понимал, конечно, что впереди был только один путь — в милицию. Но знал и то, что возвращение оттуда будет не таким легким. И хотелось перед тем еще побыть с матерью и сказать ей то, Что не сказал бы никому другому, в чем трудно признаться даже самому себе: что он не попытался задержать преступника, не оказал помощи изнасилованной и, может быть, раненной женщине, а искал спасения в бегстве.

На автостанцию Ярайс пришел за час до отхода автобуса. И все же он не был первым пассажиром: в зале ожидания сидела Аспа. Заплаканные глаза, зажатый в кулаке мокрый платочек сокрушили последние остатки упрямства Ярайса.

— Ты не имеешь права молчать. Ни дня, ни часа, — выслушав брата, сказала Аспа. — Ты ведь единственный, кто видел бандита!

Она не читала морали, не напоминала о его гражданском долге. Она просила от имени людей, на которых преступник нападет завтра или послезавтра.

— Пойди туда, пойди сейчас, прошу тебя — не будь трусом. Напиши, как все было, так будет легче, и отнеси. Обещаешь?

Ярайс пообещал. Проводил сестру до автобуса и впервые в жизни поцеловал ее. Потом в ближайшем почтовом отделении написал свою исповедь, вложил в конверт и направился в Управление милиции. Но вовнутрь не вошел. Сказал дежурному милиционеру, чтобы письмо немедленно доставили самому главному начальнику, повернулся и вышел.

Обещание было выполнено. Теперь оставалось доказать сестре, что он не трус.