Великие ботаники философии
Философия – это дело головного мозга. Когда пропагандируется власть неосознанного желания, как это делали Шопенгауэр и Ницше, мышление и речь остаются уделом серого вещества, которое занимается сознательным размышлением и суждением. Поэтому вполне логично, что среди великих в истории философии много ботаников. Они больше полагаются на головной мозг, чем на то, что находится ниже него.
Существуют и другие причины, по которым история философии становится полем деятельности ботаников. Во-первых, философ часто занимается вещами, которые не приносят непосредственной пользы. Кого, собственно, интересует, сколько ангелов поместится на острие иглы или что появилось сначала: явление либо вещь? Такими вещами озабочен исключительно ботаник. Во-вторых, философы зачастую одиноки, у них проблемы в отношениях с другими людьми, особенно с женщинами. Больше половины известных философов неженаты. В какой-то мере это объясняется тем, что некоторые из них жили при монастырях, но причина и в том, что они просто не могли покорить женское сердце. Чудаковатый тип без каких-то конкретных карьерных перспектив имел мало шансов заинтересовать женщину.
Третья причина, почему «философы и ботаники» часто означает одно и то же, заключается в том, что они равнодушны, а иногда даже крайне негативно относятся ко всему, что связано с детьми, к иррациональному и физическому. Плотин (205–270 года до н. э.) бичевал свое тело, считая его тюрьмой души. Он отказался от гигиены, потому что не хотел доставлять врагу удовольствие. Но и для его приверженцев это было не совсем приятно, ведь их дурно пахнущий учитель любил по-отечески обнимать их.
Рене Декарт (1596–1650) хотел, чтобы детство признали болезнью, которую необходимо как можно скорее вылечить. Физическое движение вызывало у него отвращение, поэтому большую часть времени он проводил в кровати. В полудреме он начинал сомневаться в реальности, лишь думающее «я» имело смысл: «Я мыслю, значит, я существую».
Жан-Поль Сартр (1905–1980) выглядел прототипом настоящего ботаника. У него были узкие плечи, он носил огромные очки, ему с ранней юности поставили диагноз «помутнение хрусталика». Он был больше озабочен духовной стороной жизни, нежели материальной. Сартр много курил и поэтому особенно рассердился, когда во Франции ввели запрет на курение, а на всех картинах и фотографиях с ним подретушировали трубку и сигареты (только в январе 2011 года парламентская комиссия проголосовала за то, чтобы отменить запрет на публичные изображения курения).
Людвиг Витгенштейн (1889–1951), напротив, был убежденным противником курения, но относился к своему организму не лучше, чем Сартр. Работая профессором Кембриджского университета, он жил, питаясь только хлебом и сыром. На вопросы по этому поводу он отвечал: «Мне совершенно безразлично, что есть, – главное, чтобы все оставалось неизменным». Современные ботаники думают так же и сегодня, только хлеб заменили чипсы, пицца и кола.
Не следует забывать, что философы и ботаники имеют сходство в манере общения. Когда они берут слово (что бывает нечасто), то начинают бесконечный и мудреный монолог. Часто в нем много истины и существенной информации, но для слушателей он слишком утомителен. Особенно сложно было слушать Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (1770–1831). Один из его студентов описал лекции ученого так:
Усталый и мрачный, он сидел опустив голову, сосредоточенно пытаясь найти что-то в своих многочисленных записях, постоянно бормоча, перелистывая их то в одну, то в другую сторону. Он кашлял почти на каждом слове, все предложения проговаривал отдельно, а также каждое слово и каждый слог, а потом на швабском диалекте металлическим голосом говорил так, как будто все, что он сказал, – самое важное.
Артур Шопенгауэр считал отвратительными не только лекции Гегеля, но вообще его личность. Он называл его «презренным субъектом» и «духовным Калибаном» (это не Талибан, но все-таки достаточно жестокое чудовище из комедии Шекспира). Шопенгауэр даже назначал свои лекции на то же время, что и Гегель, но эту дуэль он всегда проигрывал. Студенты предпочитали бормочущего себе под нос угрюмого ботаника агрессивно настроенному умнику. Своего олимпа Шопенгауэр достиг намного позднее. Он прокомментировал это так: «Нил дошел до Каира». Он никогда не испытывал недостатка в самоуверенности.
Фома Аквинский (Томас Аквинат): когда быки мычат
Когда живешь в монастыре, совсем неплохо быть ботаником. Официальная история существования монастырей, может, видит это и не совсем так, но если ботаником считается тот, кто полностью погружен в свои мысли и при этом не замечает ничего вокруг, то его можно сравнить с монахом, который проводит свою жизнь в службе Богу и поэтому ищет уединения в монастыре.
Неудивительно, что Античность со своими философско-религиозными частными школами, а потом и Средневековье с его монастырскими традициями породили множество ботаников. Одним из первых представителей этого типа людей был церковный учитель Ориген, который родился в 185 году в Александрии. В 202 году его отец стал жертвой преследования христианства. Это настолько потрясло Оригена, что он решил умереть смертью мученика. Он захотел убежать из дома и примкнуть к беднякам в Риме. Однако его мама оказалась достаточно умной и спрятала его одежду. Ориген, конечно, хотел, чтобы его распяли на кресте, но бежать обнаженным по улице желания не было, поэтому он отказался от этой мысли. Философ проявил себя в других поступках. Он продал свою библиотеку и стал вести жизнь аскета – из книг осталась только Библия. Как утверждают, Ориген сам себя оскопил, чтобы лучше сосредоточиться на чистой любви к Богу. Однако в этом факте историки сомневаются.
В это же время жил Плотин, который тоже был родом из Египта. Плотин перестал праздновать свой день рождения, потому что считал, что в этот день в его тело вошел его дух. Он ненавидел свою плоть, поэтому совсем не ухаживал за телом. Он не только перестал регулярно мыться, заниматься спортом и есть здоровую пищу, но и отказался от лекарств. В конце жизни все его тело покрывали гнойники. Однако это ему совсем не мешало по старой традиции сердечно обнимать своих учеников.
В начале Средневековья многие аскеты стали селиться в монастырях. Эти обители отрешенности от мира и набожности были идеальным местом пребывания для ботаников, например таких как Ансельм Кентерберийский. Он родился в 1033 году в Аосте, на северо-западе Италии. Его отец планировал для него политическую карьеру, но Ансельм захотел уйти в монастырь. Только в возрасте 27 лет ему удалось побороть сопротивление отца. Мужчина ушел из дома, долго скитался и наконец нашел пристанище в монастыре в Нормандии, где сразу признали его философский талант. Уже через три года он занял пост приора, а еще через 15 лет был избран в аббаты.
Следующим шагом должно было стать назначение преемником умершего архиепископа Кентерберийского. Однако Ансельм отказался, потому что в качестве епископа он в конце концов оказался бы там, куда прочил его отец, а именно в политике. Ансельм предпочел и дальше работать в покое над своим известным онтологическим доказательством существования Бога и другими философскими идеями. Он был убежден, что человеческий разум не может не принимать существование Бога. В него нельзя верить или не верить, потому что нет сомнения в том, что он есть.
Некоторые из его могущественных друзей считали эти размышления пустой тратой времени. Они «похитили» его, привели в церковь, дали Ансельму в руки епископский посох и спели ему Тедеум, который обычно звучит при короновании короля или избрании Папы Римского. Хотел он этого или нет, но теперь он стал епископом.
Как он и опасался, служба не только не давала философствовать, но и навлекла на его голову много гнева. Вскоре он впал в немилость английского короля Вильгельма II, который был циничным и злым (из-за красноватого оттенка кожи его прозвали Руфусом, от лат. «рыжий»). В итоге Ансельм вынужден был эмигрировать во Францию. Лучше бы его оставили в монастыре.
Примерно через сто лет после смерти Ансельма на церковную кафедру пришел следующий ботаник – Фома Аквинский. В отличие от худого Ансельма, он имел тучную фигуру. В столе, за которым Фома писал, пришлось сделать круглый вырез, чтобы ему было комфортно работать. Оказывается, не все ботаники выглядят худыми и изможденными, как Стив Джобс или Джулиан Ассанж.
Он родился в 1225 году в многодетной семье седьмым по счету в Аквино, графстве, располагающемся недалеко от Неаполя. Его отец был ломбардским рыцарем, а мать происходила из богатого неаполитанского рода. Для Фомы была уготована церковная карьера, поэтому уже в 5 лет его отдали в монастырь бенедиктинцев. Орден святого Бенедикта относился к самым могущественным.
Фома показал невероятные умственные способности, и уже в 14 лет его приняли в университет Неаполя. Здесь он изучил все, что тогда было возможно изучить: математику, астрономию, музыку, грамматику, риторику, диалектику и философию. Все эти науки, прежде всего, опирались на учения Аристотеля. Он быстро и легко овладевал знаниями, однако от любых контактов с людьми бежал, как черт от ладана. Вскоре ему дали прозвище «глупый бык». Он практически постоянно молчал, и один из его сокурсников, посчитав его слабоумным, захотел помочь с философией. За это студент был жестоко наказан: Фома прочитал ему многочасовой «ботанический» доклад по философии, в котором эффектно доказал, что в этой науке он понимает больше, чем многие профессора.
Однако растрачивать свои таланты в политике Фома не хотел. Когда ему исполнилось 19 лет, он вступил в орден доминиканцев, которые, в отличие от бенедиктинцев, больше всего ценили в христианской религии понимание духовности. Здесь не было показных выступлений, игры на публику. Веру в народ несли нищенствующие монахи, которые были искренни в ней, что действовало крайне убедительно.
Фоме такая идея была очень близка, чего не скажешь о его семье. Мать попросила старших сыновей запереть младшего в башне семейного замка в Роккасекке. Здесь Фома должен был одуматься и отказаться от мысли присоединиться к доминиканцам. Чтобы вернуть его к здравому смыслу и убедить в преимуществах светской жизни, родственники даже послали ему в комнату привлекательную куртизанку. Однако она встретилась не с изголодавшимся во всех смыслах монахом, а с готовым на все упрямцем, которого никто и ничто не могло свернуть с намеченного пути. Фома молча взял горящее полено из камина и замахнулся на девушку. Она выбежала из комнаты с пронзительным криком.
Молодого доминиканца продержали в башне более года, но это не помогло – он остался верным своему ордену, и наконец ему удалось сбежать. Юноша отправился пешком в Париж, где встретился с известным теологом Альбертом Великим, который не только «шлифовал» Фому как философа, но и защищал от оскорбительных высказываний: «Вы называете его глупым быком, но запомните мои слова, однажды голос этого быка будет раздаваться над всем христианским миром».
Альберт Великий оказался прав. В 1256 году папа римский предложил Фоме занять место на одной из его теологических кафедр в Париже, несмотря на протест профессоров университета, которые не выносили доминиканских нищенствующих монахов и новоиспеченных магистров. Фома поблагодарил его и с головой окунулся в работу. С помощью своего труда «Сумма теологии» он попытался создать всеобъемлющую философскую систему христианской веры, которой предстояло многие столетия указывать верный путь. Для него самым важным авторитетом был Аристотель. Казалось, он понимал этого философа лучше других, возможно, даже лучше самого греческого мыслителя, который порой забывал, сколько всего написал. Кроме того, Фома попытался примирить противоборствующие силы христианства – бенедиктинцев и доминиканцев, однако напрасно. В итоге он настроил против себя и тех и других.
В 1272 году Фома Аквинский вернулся в Неаполь, чтобы создать курс обучения для доминиканцев. В это же время его лишают духовного сана. Однако мыслителю это было безразлично, он снова с головой, исполненный энтузиазма, окунулся в работу и написал огромное количество комментариев к работам Аристотеля и Библии. Он никогда не обращал внимания на здоровье, и в этот раз оно дало о себе знать. Фома начал болеть физически и душевно. Его даже посетило таинственное видение. Он рассказал потом своему коллеге: «Все, что я написал, явилось мне в виде соломы, все это пустое». Кроме того, во время урагана ему на голову упал сук. Фома умер 7 марта 1274 года в монастыре цистерцианцев недалеко от Рима. Его организм был полностью изношен. Ему не было и пятидесяти.
Фома Аквинский оставил после себя невероятный труд, в котором показал себя глубокомысленным социологом. Например, он понял, что для прогресса, как и для возможности сосуществования людей, нужно принимать их с индивидуальными особенностями и предлагать им места, где они смогут раскрыться: «Необходимо, чтобы благодаря разному получалось разное, чтобы, например, одни становились земледельцами, другие – пастухами, третьи – зодчими и т. д.; а поскольку жизнь людей требует не только материальных вещей, а больше духовных, то те, кто открыт для духовного, помогут улучшиться другим. Они должны перестать беспокоиться о бренном». Иными словами, в жизни должны иметь свое место и те, кто на первый взгляд кажется бесполезными.
Иммануил Кант: ботаник из Пруссии и его категорический императив
Обычно ботаники редко становятся друзьями. Они слишком сосредоточены на своей работе, слишком подозрительно и непонятно для них взаимодействие с другими людьми. Однако иногда их пути пересекаются и они начинают творить вместе. При этом может получиться нечто великое, как, например, у Пола Аллена и Билла Гейтса, основателей Microsoft. Или у Иммануила Канта и Джозефа Грина.
Существует предположение, что впервые мужчины встретились летом 1765 года в Кёнигсберге. На первый взгляд у них не было ничего общего. Кант, 41-летний пруссак, ждал документа о присвоении ему профессорского титула, а между тем работал преподавателем философии за жалкую зарплату и подрабатывал частным учителем. Грин, 40-летний англичанин, занимался продажей зерна и сельди и был, как писал один современник, «самым крупным и авторитетным торговцем английской колонии Кёнигсберга». Однако Кант интересовался не только логикой, этикой и метафизикой. Он увлекался инвестициями, потому что знал, что таким способом можно без труда накопить состояние. Торговца, наоборот, непреодолимо тянуло к философии. Кант и Грин стали лучшими друзьями: они оба были ботаниками и, в отличие от Пола Аллена и Билла Гейтса, с возрастом становились все ближе.
Из ярко выраженных черт характера их объединяла педантичность и болезненная пунктуальность. С 1766 года Кант навещал своего друга почти каждый день. Их встречи регулярно заканчивались в 19.00, а «регулярное» в данном контексте означает «постоянное». Так, например, жители Кёнигсберга знали, что если стрелки часов показывают три минуты восьмого и философ как раз выходит из дома Грина, это не значит, что он слегка заболтался с другом. Это значит, их часы спешат…
Причем Кант немного уступал другу в пунктуальности. Однажды они договорились прогуляться и должны были встретиться в 20.00. Грин стоял на месте уже за четверть часа до назначенного срока и ждал. В 19.58 он взял свою трость и через минуту сел в повозку, которая тронулась с места ровно в восемь. Без Канта, случайно опоздавшего на две минуты. Повозка уже проехала несколько метров, когда запыхавшийся философ догнал ее и стал ожесточенно размахивать руками, чтобы она остановилась. Грин же и не подумал притормозить повозку. Он сказал кучеру ехать дальше, а озадаченного друга оставил на дороге. Это не было каким-то наказанием или воспитательным моментом – так было заведено у Грина: воспринимать лишь те встречи, на которые являются в назначенный срок. Этот аргумент Кант усвоил слишком хорошо и выразил его в «категорическом императиве» – основе своей философии. В нем исключены компромиссы, когда речь идет о нравственных поступках. «Происшествие с повозкой» не помешало дальнейшей дружбе с Грином.
Наоборот, отношения этих ботаников становились все крепче. Они спорили о философии, доказательствах существования Бога и науках, о политической ситуации в мире, об опасениях – в 1775 году началась американская освободительная война – и надеждах начинающейся эпохи Просвещения. Они беседовали друг с другом обо всем, даже о самом личном, но никогда о чувствах. Грин заботился об инвестициях друга, а тот, в свою очередь, объяснял суть поэзии. Впрочем, эти старания не имели успеха: Грин мог отличить стихотворение от прозы, лишь увидев текст глазами.
Они даже ночевали друг у друга. Речь идет не о каких-то романтических отношениях, скорее это было связано с возрастом. Так получалось, что все чаще во время их встреч Грин, сидевший в кресле у Канта дома, начинал похрапывать. Тогда философ садился рядом с ним, какое-то время предавался своим мыслям и в итоге тоже засыпал. Если кто-то тем временем входил в комнату, Грин с Кантом вздрагивали – и тотчас, не приветствуя посетителя, начинали философский разговор.
Ничто не могло разлучить этих мужчин, тем более женщины: Кант и Грин до конца жизни оставались холостяками. Зато они сделали карьеру. В конце концов один стал философом, а другой накопил приличное состояние, которое, конечно, не мог оставить после своей смерти ни жене, ни ребенку.
Грин умер 27 июня 1786 года. Обычно когда кто-то говорил, что один из его знакомых умер, Кант реагировал равнодушно, коротко комментируя: «Вот и все» или «Пусть мертвые покоятся среди мертвых». В одной из своих книг он даже советовал в самой типичной «ботанической» манере говорить, принимая во внимание, что для всех нас конец один: «А какое мне до этого дело?» Однако смерть друга глубоко тронула холодного рационалиста. Он перестал ходить на званые вечера, отказывался от ужина. Вместе с тем старый Кант не остался совсем один. Он взял себе повариху и в обед принимал у себя дома гостей, общался с ними, вел остроумные беседы.
Иммануил Кант проявил себя как ботаник уже в колыбели. 22 апреля 1724 года он появился на свет, но не пышущим здоровьем карапузом, а слабеньким младенцем в семье, где дети умирали очень рано. Иммануил был четвертым ребенком Кантов, но при его рождении осталась в живых лишь его пятилетняя сестра. Поэтому неудивительно, что его мать, Анна Регина, начала просить за своего худенького и бледного малыша: «О Боже, спаси и сохрани его до самой его кончины».
Наверное, ее услышали, потому что Иммануил выжил. После него родилось еще пятеро детей, но из них грудной возраст пережили только трое. Его мать умерла от лихорадки, когда Иммануилу исполнилось 13 лет.
В последующие годы Кант не сказал ни единого плохого слова о родителях. Следует задуматься о том, как он о них говорил. Он хвалился, что «никогда они не были замечены в чем-то непристойном». Он был благодарен за то воспитание, «которое с моральной точки зрения просто не могло быть лучше». Речь идет не о любви, теплоте и эмоциях, лишь о морали и принципах. Неизвестно, действительно его родители не допускали эмоции в свою жизнь или их сын просто этого не замечал. Позднее, уже будучи философом, он назовет брак «соединением двух лиц разного пола ради потенциального обладания половыми органами другого». Однако такие выводы он делает, исходя главным образом не из личного опыта, а основываясь на примере родителей. В любом случае уже в юном возрасте Кант превратился в рационалиста, который закопал свои чувства глубоко в сознании под законами о морали.
В пять лет он пошел в школу, где довольно быстро научился читать, писать и считать. Священник уговорил родителей отправить одаренного мальчика в колледж Фридриха – учебное заведение, а лучше сказать – место для выращивания духовного поколения. Естественные науки здесь практически не преподавались, вместо этого ученики изучали божественные изречения и библейские рассказы на древнееврейском, греческом и латинском языках. Кант был не сильно воодушевлен, но справлялся. Вместе с одноклассниками Дэвидом Рункеном и Йоханом Кунде он образовал триумвират ботаников, мечтавших о карьере ученого. Они набросали планы литературных эпосов, которые хотели опубликовать под своими латинскими именами (Кантиус, Кундеус и Рункениус). С раннего утра до позднего вечера их мозг был заполнен разными мыслями, и они посвящали себя не только школам классических авторов.
В сентябре 1740 года, когда Канту было 16 лет, он поступил в Кёнигсбергский университет (Альбертина). Он изучал без какой-либо конкретной профессиональной направленности естественные науки, философию, теологию, математику, литературу и языки. Это была обширная программа, но ему все давалось очень легко. Уже в 1746 году он сочинил первый научный трактат со сложным названием: «Мысли об истинной оценке живых сил в природе и оценке доказательств, которые приводили господин Лейбниц и другие математики в этом спорном вопросе, вместе с некоторыми вышеупомянутыми рассуждениями, которые касаются сил тела». Это был памфлет, в котором молодой студент вступил в спор с выдающимися мыслителями. Однако для успешного окончания учебы этого было недостаточно. Он начал работать домашним учителем в сельской местности, но вскоре разочаровался в этом. Чрезвычайно талантливому, но чудаковатому ботанику лучше не работать педагогом. Кант жаловался, насколько тяжело ему было «заниматься науками с детьми и подстраиваться под них», и в 1754 году он в итоге вернулся в Кёнигсберг, где намеревался окончить магистратуру.
Теперь Кант стал писать один трактат за другим. Тематика была широкой – от метафизики в «Теории неба» до ужасного землетрясения в Лиссабоне в 1755 году. Он надеялся, что получит титул профессора, но этого пришлось ждать достаточно долго. Король Фридрих II с большим удовольствием воевал, чем раздавал титулы и назначал на должности. Кант много лет, как он сам выразился, «маялся, как маятник, читая одни и те же лекции в одном и том же темпе». Он был доцентом университета с низкой оплатой труда и непонятным будущим.
Весной 1770 года Канту исполнилось 46 лет. Он уже потерял надежду, когда неожиданно король сделал его профессором логики и метафизики. Теперь он мог дать волю своей своеобразной натуре, к тому же ему за это еще и неплохо платили.
Кант взял на работу слугу и повариху и даже позволил себе купить дом. Он завел строгие правила. Каждое утро в 5.00 слуга по имени Лампе как штык стоял возле его кровати и кричал: «Подъем!» Кант явно не был жаворонком, хотя и пытался им стать, поэтому нередко просил слугу вернуться чуть позже. Однако Лампе был непоколебим и повторял свой приказ, ведь так ему велел господин.
Через полчаса Кант уже сидел за чашкой чая и готовился к лекциям. В его рабочем кабинете должно было быть точно 24° тепла, ни градусом меньше, ни градусом больше, поэтому слуге приходилось разжигать камин и летом. Незадолго до 8.00 он уходил в университет читать лекции. Находясь на работе, в течение всего времени Кант постоянно делал пометки, когда ему приходила в голову новая мысль. Ровно в 13.00 он снова сидел дома за обеденным столом. Обычно он приглашал гостей на разговор: не менее трех (как три Грации в римской мифологии) и не более девяти (как девять муз в греческой мифологии). Для одного гостя предназначалась половина бутылки вина. Пива же, напротив, никогда не подавали, потому что Кант считал его медленно действующим ядом. Когда философ однажды услышал о человеке, который умер в самом расцвете сил, он прокомментировал это так: «Думаю, он пил пиво».
Гости, которыми, конечно, были исключительно мужчины, сидели до 17.00. Молитвы за столом не читались, нельзя было приводить детей. Примерно так представлял себе Кант семью. Между тем он во второй раз задумался о том, чтобы жениться. Дамы не уделяли достаточно внимания Канту, потому что он явно не отличался привлекательностью. Зато он составлял хорошую партию, а к тому же обладал манерами. Однако оба раза философ слишком медлил с предложением: одна женщина просто ушла, а вторая нашла другого. Кант утешал себя мыслью, что неженатые мужчины обычно дольше выглядят молодыми, чем их женатые ровесники.
Кант был самым лучшим доказательством этой гипотезы. Всю свою жизнь, несмотря на хилое телосложение и не совсем крепкое здоровье, Кант никогда по-настоящему не болел. Его биограф Рейнольд Бернхард Яхманн пишет: «Организм Канта от природы своей не мог протянуть до 80 лет. Он же заставил природу продлить ему жизнь. Все его тело было настолько слабым и хилым, что только Кант мог столько лет его поддерживать и сохранять».
Кроме того, Кант, как он сам признавался, был склонен к ипохондрии. Его часто посещал страх перед вредными насекомыми, он даже описал необычные теории их возникновения. Ставни его окна в спальне всегда должны были быть плотно закрытыми, иначе, как думал он, к нему залезут тараканы. Однажды, когда он был в отъезде, слуга Лампе проветривал его затхлую комнату и забыл запереть ставни. Когда Кант вошел в спальню, он обнаружил открытое окно… и таракана в своей кровати. После долгого размышления он пришел к выводу, что тараканы появляются от солнечного света. Даже Аристотель заблуждался в свое время, когда утверждал, что мыши появляются из грязи.
К концу своей жизни Кант стал мучиться подагрой. Впрочем, совет своего врача – пожалуйста, поменьше мяса, колбасы и вина – он игнорировал. Вместо этого он просто окунал пальцы в ледяную воду и даже рекомендовал это в своей статье для журнала «Практическая медицина». Среди его прочих советов о том, как сохранить здоровье, есть такие: спать не больше семи часов (потому что кровать – это «рассадник болезней»); не спать после обеда (хотя они с Грином всегда не прочь были вздремнуть); спать в холодной комнате и для улучшения пищеварения выкурить трубку (хотя его легкие явно нельзя было назвать здоровыми).
Строгое следование таким советам, которые помогали ему, скорее, только из-за самодисциплины, не спасло в этот раз. Кант «разваливался» физически и духовно. Он сильно похудел, ему стало трудно сосредоточиваться. Все чаще он, засыпая, падал со стула. Самостоятельно встать он уже не мог, и ему приходилось лежа ждать помощи. Философ, приписывающий своим согражданам титул «недоразвитых по собственной вине», все больше превращался в немощного старика.
В октябре 1803 года Кант перенес инсульт. После этого он не захотел жить дальше. Ночью на 12 февраля 1804 года он, совершенно обессиленный, лежал в кровати. Он попросил принести попить, и ему подали стакан со смесью воды и вина. Кант сделал небольшой глоток и сказал: «Хорошо». Имел ли он в виду вино, свою жизнь, смерть или все вместе? Мы этого не узнаем. Он вытянулся еще раз, лег совершенно симметрично, так, как делал всегда, когда ложился спать, – и умер.
Фридрих Ницше: сверхботаник
Голова на короткой шее коренастого, но больного тела. А лицо с переливающимися разными цветами огромными очками и длинными густыми усами имело умное выражение, которое низкорослым мужчинам придает важности, компенсируя невысокий рост… Тяжелой, усталой походкой он нес свои одетые в изящную обувь ноги на кафедру. За ней фигура сидящего исчезала – было видно лишь голову… Близорукие, равнодушно смотрящие, странно двигающиеся глаза. Рейн несся со всей своей силой и мощью, и меня жуть брала, когда голос доцента, несмотря на закрытое окно, перебивал его шум.
Из описания студента Людвига фон Шеффера становится понятным: когда Фридрих Ницше преподавал в Базеле, а это было между 1879 и 1889 годами, он выделялся не только фигурой. Молодой человек из Саксонии считался феноменальным знатоком филологии. Он практически со школьной скамьи – ему тогда было всего 24 года – сразу попал в преподаватели, без защиты диссертации и получения звания доцента, по рекомендации выдающихся ученых, которых он покорил своими потрясающими способностями.
Молодой профессор привлекал не внешностью или манерой поведения, а тем, что он черпал из глубины своей души. «Я знал мужчин, которые с их любезностью, остроумием, без сомнения, были привлекательнее, – говорил Шеффер, – но такого спокойного и затрагивающего самые глубины нашей души человека я никогда не видел». Говоря другим языком, Ницше раскрывал свою харизму не сразу, но впечатлял надолго. Он общался со своими студентами не как учитель, а как «настоящий эфор из Греции». Возникало ощущение, что об античности он знает не из книг, а из собственного опыта.
Тайна, каким образом этот маленький усатый человек с близорукими глазами и толстыми очками вызывал у студентов такие сильные переживания, осталась нераскрытой. Однажды он спросил студентов: «Скажите-ка мне: что такое философ?» Когда никто не смог дать вразумительного ответа, Ницше приступил к незапланированной длинной лекции по этому вопросу. Участники семинара уже забыли, какая вообще была тема урока, но они чувствовали, что стали свидетелями необычной сцены. Если бы они знали, что из этого низкорослого очкарика однажды вырастет известный философ, который станет в один ряд с Сократом, Аристотелем, Декартом и Кантом, они бы испытали еще более сильное чувство.
Фридрих Ницше родился 15 октября 1844 года в Рёккене (Саксония). Его отец, Карл Людвиг, был лютеранским пастором, «благочестивым, серьезным и скромным человеком». Мальчик родился в один день с действующим королем и потому получил его имя – Фридрих Вильгельм. Некоторое время он даже работал учителем при прусском дворе, не поддаваясь всеобщей любви того времени к богатым одеждам, высокопарным фразам и хорошим манерам.
Фридриху было всего четыре года, когда умер его отец. После этого он рос в чисто женской компании, которая состояла из представителей многих поколений. Его жизнь находилась в руках мамы, бабушки, двух теть и «доброй Мины» (домработницы). Мать Франциска была всего на 18 лет старше своего сына и хотела доказать остальным женщинам, что она, несмотря на молодость, отличная мама. Остальные женщины, в свою очередь, трепетно заботились о мальчике, потому что не особо доверяли молодой матери. Юному Фридриху приходилось выносить двойную заботу. Практически не давая свободы, над ним постоянно кружили заботливые родственницы. Позднее Ницше назвал это «недостатком» и жаловался, что в детстве и юношестве не имел радости «испытать мужского воспитания».
Находясь в женском окружении, Фридрих превратился в очень способного и необычного человека. Он рано научился читать и писать, поэтому в школе для мальчиков в Наумбурге, куда его послали в возрасте шести лет, ему было ужасно скучно. Пока одноклассники мучились над алфавитом, он уже сочинял стихи и играл великих классиков на фортепьяно. На Рождество он пожелал себе полное собрание сочинений Клейста и партитуры симфоний Бетховена. Маленькой сестре приходилось выслушивать его бесконечные доклады, а в благодарность он дал ей прозвище Лама. Объяснил это Фридрих так: «Лама – странное животное, оно добровольно несет тяжелейший груз, но если ее заставляют или плохо с ней обращаются, она отказывается принимать пищу и ложится в пыль, чтобы умереть».
В возрасте 14 лет Фридрих написал в школьном сочинении: «Бог дал нам музыку, чтобы она нас направляла вверх (к нему)». Обычно в таком возрасте дети и подростки ни о чем подобном не думают. Из-за сильной близорукости Ницше приходилось носить очки, что окончательно делало его аутсайдером. Он не имел друзей, одноклассники смеялись над ним, называя «маленьким пастором», поэтому уже в юности он отличался уязвимостью и даже опасным характером, из-за чего всю жизнь ему пришлось пребывать в одиночестве.
Семье Ницше стали советовать, чтобы мальчику давали больше свободы и не опекали его так сильно. Местный учитель говорил: «Дети должны быть среди детей». Однако Франциска и вся ее женская команда игнорировали замечания. Они даже сделали куклу, изображавшую умершего отца, и сказали Фридриху, что если он будет себя вести не благонравно, то осквернит его память. Франциска составляла для сына список предписаний и указаний, одежда и манеры поведения также подчинялись строгим правилам. В письме от 1857 года она писала тогда уже 13-летнему Ницше: «Не забудь взять с собой зонт, если пойдет дождь, а если ты все равно промокнешь, то сразу переоденься… В обычные дни одевай свою старую куртку и легкие брюки и жилетку, а если будет очень прохладно, то теплые серые штаны. По воскресеньям – парадную рясу… Не забывай закрывать комнату, когда идешь в школу… Возьми с собой этот листок, положи его в парту и читай время от времени… Так следует себя вести». Она просто не могла поверить, что он способен все сделать сам, без напоминаний, поэтому даже издалека контролировала его жизнь.
Ницше пытался убежать от материнской опеки – и ушел из дома. Сначала он учился в Бонне, затем в Лейпциге и, наконец, в 1869 году оказался в Базеле, где устроился работать профессором филологии. Он проработал здесь всего 10 лет, после чего его здоровье, как физическое, так и психическое, надломилось. Он не был рожден для университетской жизни, требующей от филологов нового поколения без устали блистать и проявлять себя. В итоге у него начались проблемы с желудком, к тому же он страдал от приступов ужасной головной боли, от которых не было спасения.
Получив мизерную оплату за работу, Ницше, теперь уже свободный, но мучающийся из-за неуверенности в себе писатель и философ, отправился в путь искать новое пристанище. Летом он жил в горной местности Швейцарии – Силс Марии, зимой перебирался в теплые края – в Геную, Рапало, Турин или Ниццу.
Благодаря такой постоянной ссылке он смог ограничить контакт с матерью перепиской. Они обращались друг к другу, как пожилая супружеская пара: «мой старичок», «твой старичок» и т. д. Он не выражал открытых протестов матери. Наоборот, философ выбрал способ литературного отчета – он сочинял изречения, с помощью которых даже сегодня можно получить себе славу «тонкого знатока женщин». Например: «Все в женщине – загадка, и у всех женских загадок есть решение: оно называется беременность». Или: «Если у женщины есть мужчина, она готова убежать, а когда у женщины нет мужчины, она сама к нему бежит». Бичующая цитата из самого главного труда его жизни «Так говорил Заратустра» стала крылатым выражением: «Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!»
Ницше превращался в шизофреника. При прямом общении с людьми он оставался послушным, спокойным и болезненным ребенком в очках в толстой оправе и с хорошими манерами. Однако в своих философских трактатах он превращался в радикального нигилиста и противника всяких ценностей. Гражданскую этику он называл «моралью рабов», Бога и религию он представлял как отхлынувшие воды, которые оставляют после себя лишь «трясину да болота». Сознание и понимание – это «опасные для жизни силы», которые заставляют человека становиться чужим самому себе. Без сомнения – глубокие и новаторские мысли, но в противовес всему тому, что Франциска любила и чем дорожила. Многие из революционных мыслей и теорий Ницше подпитывались его отчаянной борьбой с гиперопекой матери.
Он не нашел ту возлюбленную, которая могла бы привести в норму его отношение к женщинам. Дамы считали Фридриха умным и интересным собеседником, но в лучшем случае они испытывали к нему сочувствие, потому что он постоянно болел и создавал впечатление неприспособленного к жизни человека, а такой мужчина вряд ли был способен разжечь сексуальное желание. Ницше всю жизнь оставался девственником. Когда коллеги затащили его в бордель в Кёльне, он испуганно сел за пианино и начал что-то наигрывать присутствующим дамам. Его меценатка Мальвида фон Майзенбург пыталась найти для него подходящую партию, но этим планам не суждено было сбыться. Как-то он влюбился без памяти в 21-летнюю Лу Саломе, ставшую впоследствии известной писательницей и психоаналитиком. Ницше находился в настоящей эйфории и выразил свой восторг в письмах: «Какие звезды свели нас вместе?» Он доверял ей самые интимные мысли и почитал ее. Однако далеко эти отношения не зашли, хотя философ надеялся на большее. В личных делах пишущий о сверхчеловеке Ницше был просто бестолковым, наивным и нерешительным, поэтому не выглядел ни привлекательным героем, ни выгодной партией.
В начале 1889 года в Турине Ницше настиг окончательный провал. Теперь он писал в письмах, что намеревается бросить в тюрьму Папу Римского, а также расстрелять Бисмарка и кайзера Вильгельма. Письма были подписаны «Дионисом» или «Распятым». Ницше танцевал голым в комнате отеля и требовал от хозяев снять со стен все картины, чтобы тот больше стал походить на храм. Ночами он неистовствовал, а днем читал монолог на тему, почему он преемник «мертвого бога». В итоге хозяева вызывали полицию, потому что на улице начиналась суматоха. Неизвестно, правда ли, что он, как рассказывают, из жалости упал на шею лошади, которую бил кучер. Другом животных он точно не был.
Проблемы с психикой тем временем обострились. С ним уже невозможно было разговаривать. Его друг Франц Овербек писал: «Он, несравненный мастер выражения, был не в состоянии самостоятельно передать свой восторг иначе, как в тривиальных выражениях или через какие-то безумные танцы и прыжки».
В биографиях Ницше его психический надлом объясняют в основном следствием заболевания сифилисом, но подтверждения этому нет. На это заболевание в многочисленных письмах общительного философа не найти и намека. Наоборот, все указывает на то, что у философа была опухоль мозга рядом с правым зрительным нервом. Этим объясняются постоянные головные боли с правой стороны, а также нарушение зрения: еще задолго до душевного расстройства Ницше практически ничего не видел правым глазом.
В конце концов лежачий тяжелобольной Ницше был доставлен к матери. Франциска самоотверженно ухаживала за ним до самой своей смерти в 1897 году. После этого философа отвезли на виллу «Зильберблик» в Веймар, которую ему подарила поклонница. Он не мог ни ходить, ни говорить, но боли оставили его, и, казалось, ему стало лучше. Его друг, композитор Петер Гаст, писал: «Ницше, одетый в белую фланелевую рубаху, отдыхал весь день на диване, выглядел неплохо. Он стал очень тихим, на все смотрел вопрошающим взглядом. Когда я наиграл для него на пианино Pria che spunti in ciel l'aurora Чимарозы, казалось, он как будто вынырнул из омута своих глубоких мыслей: он стал отстукивать ритм рукой».
Покой Фридрих Ницше нашел только тогда, когда его наконец отпустил неугомонный и чересчур восприимчивый дух, сделавший его великим философом. Трагедия! Все-таки его судьба доказывает, что необязательно быть сильным и крепким, с точеной фигурой и пользоваться успехом у женщин, чтобы достичь вершин. История культуры человека, к счастью, имеет иные примеры. Для ботаников этого мира данная мысль вполне может стать утешением. Хотя большинство из них в этом не нуждаются, потому что и без утешения они могут быть счастливы.
Людвиг Витгенштейн: мыслитель из Кембриджа
У Витгеншейнов все получилось. Карл, глава семьи, состоящей из десяти человек, заработал миллионы на черной металлургии и теперь проживал в шикарном дворце, построенном в центре Вены, где принимал таких почетных гостей, как Брамс, Малер и Штраус. Свое богатство патриарх заработал потом, кровью и везением, и в нем не было ни толики чопорности. В Вене без намека на лесть его называли «австрийским американцем».
Карл Витгенштейн явно ориентировался на мирское. Для него на первом месте стояли могущество и собственность. Правда, он интересовался искусством, литературой и особенно музыкой, даже играл на скрипке, но все это делал ради удовольствия либо с целью создать впечатление. Искусство не помогало зарабатыванию денег, поэтому он не мог понять, почему его сыновья выбрали этот путь. Они должны были продолжать семейный бизнес. Их старшая сестра Гермина писала: «Очень жаль, что наши родители, несмотря на свою строгость в отношении морали и чувства долга, не могли понять своих детей. Жаль, что у моего отца родились сыновья, которые были не такие, как он, и ни один из них не хотел пойти по его стопам и продолжить дело всей его жизни».
Ганс, старший сын, имел склонность к аутизму; он жил в своем собственном мире, который пытался понять с помощью математических формул. К тому же он был одаренным музыкантом: в пять лет он упал с плачем и криком «Фальшиво! Фальшиво!» на пол, потому что духовой оркестр одновременно играл одну песню в разных тональностях. Отец не понимал уникальность такого дара. Он хотел, чтобы его сын обязательно стал руководителем разросшейся семейной компании. В 1895 году он послал Ганса в Богемию и Англию для работы на ответственных постах на разных предприятиях, однако юноша не справился с задачей. Когда он вернулся в Вену, мало ему не показалось. Отец неистовствовал и запретил сыну музицировать. Ганс видел лишь один выход – бежать. Он отправился в США и больше домой не вернулся. В 1903 году Витгенштейны узнали, что Ганс упал с лодки в воду в Чесапикском заливе и утонул. Однако точная причина его смерти осталась неизвестной.
Руди, третий сын Витгенштейнов, даже не скрывал, что хочет покончить жизнь самоубийством. Из страха, что общественность, а после и отец узнают о его гомосексуализме, он, сидя в ресторане, высыпал себе в молоко цианистый калий. Он умер, пока пианист играл на фортепьяно шлягер Томаса Кошата «Один я, один, совершенно один». Его брат Курт прошел солдатом почти всю Первую мировую войну, но в октябре 1918 года решил застрелиться. Его мотивы остались непонятными, из всех братьев он был самым жизнелюбивым. Сестра Гермина, однако, говорила позднее, что он ненавидел жизнь. Возможно, его показная веселость была лишь тщетной попыткой справиться с отцовским давлением, хотя старый Витгенштейн к тому времени уже умер.
Оставались еще два брата. Пауль, предпоследний из сыновей, не думал о самоубийстве, но он убил в себе отца. Будучи очень одаренным пианистом, в семье он не нашел понимания, но любимое дело не бросил. Его первый концерт состоялся, когда ему было 26 лет. Вскоре умер отец. Критики не умолкали, они пророчили ему будущее великого пианиста. Затем Пауль отправился на фронт, где в бою потерял правую руку. Однако молодой человек не отступил от своей цели стать великим музыкантом. Он не поддался давлению отца и не занялся семейным бизнесом. Он настоял на своей мечте. Пауль продолжил играть и сделал карьеру однорукого пианиста. Знаменитый Морис Равель специально для него сочинял фортепьянную музыку для левой руки.
Людвиг родился 26 апреля 1886 года и вырос в одного из величайших ботаников в истории философии. Как самый младший ребенок в семье, он мог бы иметь преимущество в том, что старшие сестра и братья уже пережили все возможные конфликты с родителями. Однако в этой семье отец определял, кто и что будет делать; он точно знал, каким путем его дети пойдут по жизни.
Изначально планировалось, что Людвиг и Пауль, который был старше всего на полтора года, так же как их старшие братья и сестры, не будут ходить в общественную школу. Отец считал, что в государственных детских учебных заведениях попусту тратят время. Обоих братьев обучали латинскому языку и математике домашние учителя. От них ждали, что остальные предметы – географию и социальные науки – они познают самостоятельно. Однако когда Ганс пропал в Америке, настроение в доме было настолько невыносимым, что отец все-таки разрешил младшим сыновьям пойти в школу.
Переезд дался им тяжело. Особенно большие сложности возникли у Людвига. Он плохо сдал вступительный экзамен, и ему удалось поступить только в реальную школу, а не в гимназию. Однако он не деградировал, его больше интересовала практика, а не теория. В 10 лет он уже построил из спичек и проволоки швейную машину. Проблема была лишь в том, что он не находил контакта с одноклассниками, он даже общался с ними на «вы».
В 1904 году, после самоубийства Руди, отец ослабил узду. Людвиг получил разрешение вернуться в Вену. Дальше он мог обучаться дома, если хочет, но главное, как говорил отец, – он мог «лентяйничать, спать, кушать, потеть и ходить в театр». Поскольку Людвиг не особенно интересовался спортом и театром, а также не любил объедаться и просто лентяйничать, он предпочел вернуться в Линц и закончить учебу, которую с трудом, но осилил. В отличие от другого человека, позднее принесшего известность Линцской реальной школе.
(Адольф Гитлер все же получал двойки, да и просто бездельничал.)
Витгенштейн в 1906 году поступил в технический университет в Берлине, где собирался изучать инженерные науки. В то время он занимался летно-техническими вопросами, и отец уже начал радоваться, что наконец один из его сыновей обучается настоящей профессии, которая сможет его прокормить. Однако наступил переломный момент. Неожиданно Людвиг увлекся философией, как писала его сестра Гермина, «настолько сильно и совершенно против своего желания, что начал сильно страдать из-за двойного и противоречащего внутреннего зова, и казалось, он раскалывается пополам».
Правда, Людвиг защитил диплом в Берлине, а затем поступил в университет в Манчестере, чтобы вплотную заняться конструированием математической модели пропеллера, но философию не забыл и скоро отправился в Кембридж, где преподавал Бертранд Рассел. Кроме того, Людвиг решился дать волю своей непокорной гениальности и быть тем, кем хотел. Он избавился от отцовского давления не с помощью самоубийства или бегства, а за счет того, что полностью посвятил себя делу. Витгенштейн не родился ботаником – он выбрал такую жизнь, чтобы наконец освободиться от влияния отца.
Конечно, в своем новом качестве он завел себе не только друзей. Поначалу у Рассела тоже были проблемы с «неизвестным немцем, который плохо изъяснялся по-английски, но отказывался говорить по-немецки». Витгенштейн следовал за профессором по пятам, иногда даже оказывался у него дома и принимал участие в бурных философских дебатах. Первое время поведение юного австрийца пугало Рассела, даже в какой-то степени сердило: «Мой немецкий друг угрожает быть сущим наказанием. После моей лекции он еще раз подошел ко мне и спорил до ужина – упрямый и строптивый, но, думаю, неглупый».
Рассел разглядел в молодом горячем парне большой потенциал. Все чаще этот иногда заикающийся и еще совершенно не разбирающийся в вопросах философии Витгенштейн «бегал, как зверек, туда-сюда» и делал трудные для понимания доклады по логике и математике самому известному философу того времени. Молодой, гениальный, погруженный в себя ботаник и мудрый профессор философии – прекрасный дуэт. Мудрец взял Витгенштейна под свое крыло и стал одним из немногих великих людей, на кого можно было положиться.
Несмотря на это, Витгенштейн продолжал спорить о том, станет ли он философом. Он спрашивал Рассела: «Вы полагаете, что я полный идиот?» Тот отвечал: «Зачем вам это знать?» – «Потому что если я идиот, то стану пилотом, если нет, то философом», – следовал ответ. На что Рассел возражал: «Мой дорогой друг, я не знаю, полный вы идиот или нет, но если вы мне во время каникул напишите сочинение по какой-нибудь философской теме, которая вас интересует, я прочту и скажу вам». Витгенштейн в течение нескольких недель писал работу. Расселу хватило нескольких предложений, чтобы понять, что он имеет дело с прирожденным философом.
В 1911 году Витгенштейна приняли в «Кембриджские умники» – элитный тайный союз, состоявший из 12 самых одаренных студентов университета. Под «обществом умников» в принципе подразумевалось всего лишь собрание талантливых ботаников. Встречались они раз в неделю, на каждой встрече кто-то из членов союза читал доклад, который затем обсуждался. Можно было выбирать любую тему. В конце отдыхали, поедая сардины на тостах. Независимость в темах и спартанская еда уже указывала на то, что этот союз умников не имел ничего общего с обычными студенческими объединениями, в которых под научным прикрытием даже сегодня собирается молодежь, чтобы что-то отпраздновать, поиграть в азартные игры либо с целью политической агитации. Кембриджские ботаники представляли собой элиту студенчества, как в отношении ума, так и в отношении духовности.
Женщинам вход в общество был воспрещен – возможно, во избежание возбуждения, а возможно, и потому, что никто не верил, что дамы могут сделать какие-то умные предположения. В любом случае они плохо соответствовали этому кружку, потому что раньше здесь старались найти пару гомосексуалисты. Людвиг Витгенштейн тоже. Он влюбился в Дэвида Пинсента, математика, которого один профессор назвал «самой блестящей головой курса». Молодые люди купили деревянный домик в Норвегии, где они долгое время жили и работали. Их отношения были настоящей любовной связью ботаников. Так, Пинсент предоставлял себя своему другу в качестве «подопытного кролика» для психологического эксперимента по ритму языка и музыки.
В январе 1913 года умер старый Витгенштейн. Людвиг получил наследство, которое могло сделать его обеспеченным на всю жизнь. Однако он все раздал другим. В первую очередь от этого выиграли его братья и сестры. Некоторые деятели искусств также приятно удивились, когда на них вдруг упало неожиданное богатство. Среди них были, например, Оскар Кокошка и Георг Тракл.
Людвиг Витгенштейн, наоборот, жил скромно, что так почитал Диоген.
В Первой мировой войне Витгенштейн принял активное участие как офицер. После ее окончания сначала он работал учителем в деревне, хотя ему – «образцу абсолютного гения», как его назвал Рассел, – уже давно были открыты двери в любые университеты. Однако однажды он ночевал в перестроенной ванной, а в другой раз – в школьной кухне, когда в пансионате, где он жил, временно музицировали.
В 1929 году Людвиг вернулся в Кембридж преподавать философию, и через 10 лет он получил титул профессора. Философ продолжал придерживаться стиля жизни киника. В его комнате не было ни кресла, ни лампы – лишь голые стены. Его простая одежда совсем не соответствовала этикету английского элитного университета, а пища долгое время состояла только из хлеба и сыра.
В 1947 году «философ чистого языка» оставил профессуру, потому что посчитал ее «неким видом живого погребения». Немного позднее его действительно похоронили. Людвиг Витгенштейн умер в 1951 году от рака. Ему было 62 года.
Потомки называли Витгенштейна «последним настоящим профессором» – и не в последнюю очередь потому, что в своих сочинениях он высказывал мысли о том, что прежняя метафизика – классическое философское мышление – умирает. Он предполагал: «Обо всем, о чем вообще можно размышлять, можно размышлять вполне разумно. Обо всем, о чем можно высказаться, можно вполне разумно высказаться». Это как раз типично для классической метафизики – думать о таких абстрактных вещах, как душа и сущность.
Свой титул Витгенштейн заслужил благодаря не только своей философии, но и аскетическому образу жизни. Его потребность в неприхотливости выработалась в течение жизни – прежде всего из-за долгих попыток освободиться от гнета отца. Голая комната в Кембридже была своеобразным ответом на шикарный дворец в Вене, а увольнение из университета – отказом от всяческой роли отца, роли наставника. Еще и поэтому он не создал семьи. Однажды он, правда, сделал предложение, но поставил избраннице условие, что у них не будет физической близости. Она отказала.
Можно поспорить о титуле последнего настоящего философа. Думаю, Людвиг Витгенштейн заслуживает другой титул: да, он был одним из великих ботаников в мировой истории и одним из последних великих философов, возможно даже самым великим. Однако тяжело стать настоящим ботаником, если в детстве и юности ты не был одинок. Но для Витгенштейна в этом проблемы не было. Он стал интеллектуалом в 20 лет – в возрасте, когда большинство людей ищут свой путь. Заслуживает это уважение или сочувствия? Сам Витгенштейн ответил бы на этот вопрос, наверное, так: «О чем нельзя поговорить, о том надлежит молчать».