Три часа ночи — «час быка», время воров, когда большинство двуногих уже в постелях… На руках Александра тонкие перчатки, в сумке каждый инструмент завернут в газету, чтоб не звякал. Перебраться на соседний балкон — плевое дело, тем более он не застеклен. Старик–галошник всё собирался, но не успел, а нимфоманке незачем.
Отвертка поддела шляпку тонкого гвоздя, следом в ход пошли плоскогубцы. Стекла на оконной раме закреплены деревянными планками. Когда раздавался скрип ржавого гвоздя, Александр невольно вжимал голову в плечи. Вынутая из гнезда шипка, легла на сиденье шезлонга, продавленного ягодицами коммерческого директора. Из черной дыры потянуло духом чужого жилья.
Плотные шторы на окне в спальне надежно закрывали комнату. Желтый маленький круг фонарика скользил по стенам, полу. Александр тщательно изучал комнату, расположение в ней мебели, чтоб ненароком не зацепиться, и не наделать лишнего шума. На спинке одного из кресел он увидел тонкую паутину чулок и кинул их в полиэтиленовый пакет. Вороном скрипнула дверь шкафа, тяжело, пряно и сладострастно ноздри запечатал аромат дорогих духов.
Содержимое шкафа он сложил на широкой кровати, застеленной шерстяным пледом. Яркие кофточки, длинные и короткие юбки, разноцветные блузки, строгий английский костюм для деловых встреч, кружевное нижнее белье, чулки, корсаж, турнюр, колготки две пары новых туфель, босоножки, джемперы, белого и кремового цвета брюки–бананы, джинсы. Объемистые два пакета вместили почти всё, кроме плаща и демисезонного пальто. Да они и не нужны. «Ничего никому не даётся даром, — усмехнулся он в темноте, — за избыток денег, секса, власти надо платить»…
Он плотно затворил дверь в ванной. Люминисцентный мертвенный свет залил небольшое пространство, отражаясь в керамической облицовке пола, стен и большого зеркала. Полки ломились от флаконов шампуня, ароматных брусков мыла, всевозможных притираний. Но его интересовала лишь косметика. Вперемешку с кисточками, баночками пудры, щеточек для краски и закручивания ресниц, золочеными сигарами помады разных тонов, карандашей для макияжа, искусственных ресниц валялись пакетики презервативов, колпачки Кафки. Мир полон препон в виде мелких, незначительных условностей, которым надо подчиняться, чтоб нравиться…
Поставив стекло на место, вместе с сумками он перебрался на свой балкон. Вылазка заняла не более получаса.
* * *
На постели разноцветная куча женского белья и одежды. Александр испытывал странное волнение, точно сейчас ему надо решиться на сложную операцию, от которой зависело всё его дальнейшее существование…
В прихожей со стены он снял овальное зеркало. Теперь он видел себя до пояса. Холодя кожу, шурша, по бедрам поползли черные кружевные трусики, щелкнув резинкой, он вдруг залился смехом, отметив в нём незнакомые нотки… К поясу он пристегнул чулок, потом другой.
Чем глубже он погружался в мир иного тела, тем отчётливей в нём проявлялся соглядатай. Он контролировал, оценивал себя как бы со стороны. Как и шесть лет назад, появились ощущения, которым не было словесного эквивалента. Он мог только чувствовать, не анализируя, не стараясь объяснить природу странных, но приятных, переживаний…
* * *
Причуда пятидесятилетней бывшей актрисы, вдовы крупного чиновника, тогда почему–то у него не вызвала отвращения. Наоборот, его приятно волновала чужая шкура… В самой его природе было заложено стремление постоянно менять личину.
Дама в самом модном магазине приобрела всё, что надобно молоденькой девушке лет восемнадцати. Она научила Александра, как пользоваться косметикой, и ходьбе в туфлях на шпильках. Перед зеркалом, увлеченно работая над его лицом, она говорила: «Где искусство — там всегда тайна. Искусный макияж много может рассказать мужчине, не применяя слов…»
Когда он медленно натягивал чулки на свои стройные ноги, серо–голубые, выразительные глаза стареющей красавицы затуманивались. Взгляд становился отрешенным, точно она видела в нём кого–то другого, точнее другую… Дни, проведенные с ней, были самыми лучшими в его жизни. Впервые он не стремился поскорее смотаться с награбленным. Актриса не любила водить свой «Мерседес», и заставила его сдать на права.
Однажды, натянув на голову Александра красивый парик, она отправилась (теперь уже с Александрой) в ресторан, куда пускают лишь постоянных, весьма состоятельных клиентов, где у входа маячат монументальные охранники.
Взгляды мужчин и женщин от ближайших столиков сразу обратились в их сторону. Александра ослепительна в вечернем платье цвета морской волны, по локоть перчатках, и бриллиантовом колье.
Если б мужчины были уверены, что эта белокурая красавица скоро будет в их объятьях, взгляды их выражали бы иное, а в голове рождались более светлые образы. Ей были понятны непристойность и похабщина их взглядов — это неутоленная тоска лисы по винограду, что висит высоко. Недоступность красоты в самой себе уже несет ее осквернение. Но если она доступна всем, то — опять осквернена…
Актриса от этого спектакля была в восторге. Многие мужчины с любезными улыбками подходили к их столику, считая её матерью, просили разрешения пригласить дочь на танец. Актриса пожимала плечами: ну, это уж не моя воля! Александра же надменно ломала бровь, оставаясь на месте. Разгоряченный коньяком и большими деньгами, один был слишком настойчив. Александра незаметно двумя пальцами ткнула его в солнечное сплетение. Сорокалетний с брюшком бизнесмен, побагровев, как рыба на берегу, долго заглатывал воздух. Актриса подозвала официанта, что–то шепнула ему на ухо, в руку сунув стодолларовую бумажку. Два молодца, под руки подхватив незадачливого ухажера, усадили за его столик. Он явно не обладал большинством из добродетелей, отсюда из него не получилось настоящего злодея…
Эта спешившая пожить в своё удовольствие стареющая львица многое ему открыла о сущности женщины, о ее всевозможных ухищрениях, чтоб привлечь внимание мужчины. С нею он любил бывать в дамском туалете. Александр окунался в иной, незнакомый мир, где женщина вполне свободна, где на стульчаке не надо играть никакой роли, где, за спину закинув подол платья, как нигде, женщина чувствует себя в безопасности.
Мужчина не должен догадываться, тем более знать, о чём между собой говорят женщины…
Ему нравилось везде бывать со зрелой подругой, хотя порою тяготила её чрезмерная чувственность. С нею он по–настоящему понял, какая стихия может таиться в женщине. Он же для неё аккумулировал все думы, желания и страсть в одном мощном выплеске, который и создает гениальное. Его свежесть и юность для неё, точно дрожжи. Ей казалось, что она наконец нашла свой идеал. Но он — лишь сильно увеличенная проекция какой–нибудь из сторон ее личности. Она могла быть безгранично предана идеалу, но, в конечном счете, объектом ее поклонения оказывалась какая–либо из сторон ее собственной личности. Она любила в нём то, что всегда в себе таила…
Актриса чуяла близкую смерть, поэтому спешила пожить в своё удовольствие, проматывая солидное состояние, неправедно нажитое мужем. Случилось это за городом в ее двухэтажном коттедже, обнесенном высокой оградой, по периметру которой бегало два зверя–добермана. Бронзовые великолепные сосны со всех сторон обступали особняк, дорожки посыпаны речным песком. Тишина, лишь свист птиц да дробь дятла. Кроме коттеджа, в центре города она владела просторной пятикомнатной квартирой, обставленной мебелью из красного дерева в стиле «ампир». Чиновник знал толк в антике, но вот главного у него не было — детей.
Она научила Александра притворяться, когда на душе скверно и мерзко, казаться беззаботным, когда хочется умереть. Через нее и от нее он много узнал о психологии и физиологии женщины.
Актриса говорила, что хочет ему оставить всё, что ей наплевать на родню, которая, как стервятники над раненым в пустыне, уже сужают круги вокруг нее. Звучало это несколько театрально, но Александр ей верил…
«Знай, — говорила она, с удовольствием трепля по его белой упругой щеке, — богачи всегда подозрительны, попеременно скучают и раздражаются, к ним нужен осторожный подход. В них сидит сложная смесь страха и физического отвращения к бедным и нищим, скрытая жалость и стыд, неприязнь. Все это они загоняют внутрь себя, превращая в источник постоянного раздражения»…
В большинстве своем Александру были непонятны её рассуждения.
Актриса очень боялась умирания — этого самого неодухотоворенного из всех человеческих действий, ещё более плотского, нежели акт любви. Иногда предсмертная агония напоминает потуги человека, страдающего запором.
В самые интимные мгновения она проявляла крайнее бесстыдство, которое являлось апофеозом ее утонченности, логическим завершением хорошего вкуса. Она приучила его говорить грубо, откровенно всё, что он с ней делает, как именно заставляет делать, и почему она не может этому противиться…
Она умерла, как и жила, в тот самый миг, когда приняла одну сложную позу из Кама—Сутры. Если б со стороны актриса могла наблюдать свою смерть, она непременно сказала так: «У китайцев есть специальный иероглиф — смерть от изнеможения во время любви…»
Александр растерялся, сидя неподвижно, долго смотрел на нее, машинально отмечая, как кожа возле ноздрей начинает принимать пепельный оттенок… Только тогда он окончательно понял, что потерял единственного человека, которого начал любить. Он помнил её наставления: когда наступит этот момент, «скорую» не стоит вызывать, всё будет бесполезно…
Взяв техническую документацию на «мерс», доверенность на право вождения, забрав все деньги (драгоценности впервые не тронув), Александр из гаража вывел машину. Молчаливый охранник, ещё ни о чем не знавший, запер за ним ворота.
Всю ночь он гнал машину, лишь под утро немного покемарил на площади какого–то областного города. К вечеру за полцены он продал новенькую машину. Юркий армянин с усиками в ниточку не смог сдержать радости от такой выгодной сделки.
В Сочи, в дорогом отеле сняв номер, он не пытался с кем–либо завести знакомство, хотя хватало богатых дур, пяливших на него глаза. В номере или за столиком ресторана, на пляже Александр не мог не думать об актрисе, считая её по–настоящему великой женщиной. Она могла любить, оставаясь при этом не по–женски щедрой и широкой натурой.
…Потом он поехал в Белоруссию, проведать бабку, где всё и случилось…
* * *
Его ладонь поползла по бедру, обтянутому чулком. Как и шесть лет назад, его охватило необъяснимое волнение, когда актриса, тяжело глядя в глаза, на его ноги натягивала прозрачную паутину. Прежняя волна чувствований и ощущений захлестнула его.
В разноцветной груде Александр нашёл накладные груди, у директора они были очень слабо выражены… Свои длинные, вьющиеся волосы он заколол шпилькам, и на голову натянул парик с черными локонами до плеч. Под цвет глаз он выбрал бирюзовую блузку с золотыми пуговицами и черную юбку с разрезом сзади. Туфли на не слишком высоком каблуке ему впору, ступни у него узки, подъём изящен. Как ни странно, но одежда соседки точно сшита по его мерке…
В зеркале отражалась стройная, спортивного телосложения, красивая девушка, её голубые глаза гармонировали с черными волосами. Эта девушка весьма ему понравилась… Новая кожа обтянула его тело, тысячами рецепторов посылая сигналы в мозг, заставляя думать и двигаться по–другому. И он уже не Александр, а Александра… Ощущенья, как и чувства, могут обладать пластическими свойствами, они преображают человеческое тело, придавая ему иную форму…
Чтоб стук каблуков не услышали соседи, в два слоя он на пол наложил ковриков. Александр заново начал учиться ходить в туфлях, чуть покачивая бедрами. Одежда бесповоротно влияла на него, бугры на груди заставляли плечи держать чуть откинутыми назад, каблуки сделали шаг мелким, изящным.
Он стал гибче, взгляд таинственней, движения плавней: женское начало прорвалось в мужское…
Александра не смогла скрыть восхищения, когда коричневая помада тронула губы, и черный карандаш отметил их контуры. Несмывающаяся тушь зачернила ресницы, щеточка их подкрутила. Она испытывала чувство хрупкости и беззащитности — ноги выше колен теперь открыты всем взглядам. Её рост, метр семьдесят пять.
Остальное барахло она спрятала в чулане, сверху навалила кипы старых газет. Черная сумка на длинном ремне вместила тщательно свернутые спортивные шаровары, кроссовки, зеленую водолазку, бейсболку, светозащитные очки, тушь для ресниц, помаду, флакончик «Магнолии».
* * *
Раннее утро. Любопытные старухи ещё не облепили скамейки возле подъездов. Одинокий мужик, выбивавший ковёр, удивлённым взглядом проводил яркую девушку. Икрами и ягодицами Александра почувствовала его взгляд…
На автобусной остановке несколько подростков, усатый толстяк и две пожилые женщины. Все воззрились на Александру, она же подчёркнуто безразлично смотрела прямо перед собой. Когда подкатил автобус, неожиданно для себя, она первая вошла в него, и никто не возмутился… Александра еле сдерживала счастливую улыбку, могущую оголить розовые десны, изысканно переходящие в белизну зубов. Она сейчас, похожа на человека, впервые попавшего в незнакомую страну, где всё восхищает и удивляет.
На улице Первомайской голубоглазая взяла такси. Чтоб немного узнать город, следует помотаться по нему на «тачке». Ещё не привыкшую к лифчику, Александру тянуло передернуть плечами. Таксист, средних лет мужчина, не скрывая восхищения, слишком много задавал вопросов. Не давая ему не малейшего шанса, она коротко и равнодушно отвечала. На площади Ленина, слишком щедро для женщины, Александра расплатилась.
Полыхало солнце. Хотя будний день, тротуары заполнены людьми. Над крышей пятиэтажки торчала макушка звонницы католического храма, поодаль кормой испанской каравеллы видна часть коллегиума желтоватого цвета.
Бар в нижнем этаже гостиницы «Припять» работал и днём. Александра заказала кофе, пирожное и бокал сухого вина. К ней тут же подсело два молодца с короткими стрижками в спортивных костюмах «Адидас». По грубым манерам и вульгарным шуточкам она сразу определила их род занятий. Сказав, что на минутку, оправилась в дамский туалет.
Запах в нём менее резкий, нежели в мужском. Открылась дверь кабинки, на унитазе царственно восседала размалеванная девица лет двадцати с каштановой гривой.
— Слышь, у тебя прокладка не найдется, или там вата?
Александра на мгновенье смешалась, но тут же нашлась:
— Увы, сейчас не мои дни…
— Жаль! — разочарованно протянула девица.
Чтоб не вызвать подозрения, Александра села на стульчак. К ее удивлению, на белой стенке краснел пенис, нарисованный губной помадой, внизу надпись, да такая…
— Ты была в кабаке? — крикнула девица, вертящаяся перед зеркалом.
— Да!
— Два хмыря ещё там? — девица выразительно обрисовала их внешний вид.
— Там, подсели ко мне, но их рожи мне шибко не нравятся! Чересчур наглые.
— Шныри! — презрительно фыркнула девица. — Ты бабец клёвый, вот и прилипли.
Александра поправила чулки.
— Ты не сможешь отдать деньги официантке за заказ?
— Конечно отдам, это ж не сто баксов! — щелкнула пудреницей зеленоглазая.
От новой знакомой Александра кое–что узнала о ночной жизни города. О самой фешенебельной гостинице города. Что за публика собирается? Как себя ведут менты? Сколько берут швейцар, горничные?
— Ты смотри, подруга, — усмехаясь, на прощанье предупредила зеленоглазая, — у нас тут тоже конкуренция! Местные тёлки могут и фейс попортить… — Но тут же поперхнулась, увидев стальной блеск, зажёгшийся в глазах стройной брюнетки. — Не–ет, тебе не надают, ты птица особого полёта, щи лаптем не хлебаешь!..
* * *
В фотоателье она столковалась с мастером, рыжим парнем с серыми глазками, очень близко поставленными к переносице. За срочность заказа пришлось доплатить, к тому же её внешность…
Фотография нужна для водительского удостоверения, где к имени Александр на конце добавлена буква «а», отчество Петрович переделано на Петровна. Фамилия Шуляк осталась без изменений.
…После полудня Александра получила фотографии, пообещав встретиться с навязчивым ухажером.
До вечера ещё далеко, она нашла укромное место и быстро переоделась. Черные шаровары с цветными лампасами, тонкая шелковая водолазка, белые кроссовки, бейсболка надвинута на глаза, длинные светлые волосы перехвачены кожаной повязкой–банданой.
По улице Кирова Александр двинулся к парку, походка его легка и стремительна. С наслаждением он ощущал, как работает каждая жилка, мышца сильных ног.
Возле костёла Карла Баромея, более похожего на оборонительное сооружение, он остановился. Красную черепицу крыши он увидел ещё издалека. Внушительны стены и башня. Постройка белизной стен гармонировала со свежей зеленью деревьев, обступивших здание. В костёле давно не слышны церковные песнопения, а в концертном зале по вечерам мощно звучит компьютерный орган, установленный одной американской фирмой. О нём рассказывала Лариса, часто ходившая сюда слушать музыку. В начале семнадцатого века костёл был основан орденом коммунистов, прибывшем сюда из Италии…
В парке он нашёл свободную скамейку, из пакета достал кусок копченой колбасы и булку и принялся жевать, запивая «фантой». Неподалёку под кустами расположились трое пьяных бомжей. Один из них громко храпел, широко разбросав руки и ноги, двое других продолжали что–то доказывать друг другу. Возле них суетилась какая–то бабёнка в красном берете, помятой серой юбке и жёлтом в пятнах джемпере. На тощих ногах стоптанные туфли.
Мужики, сипло гогоча, хватали её за голые икры, та притворно взвизгивала. Её интересовали не они, а бутылка, где водки осталось на два пальца. Либидо бомжей хилое, придавленное подвалами, плохой едой, и водка для них дороже секса. Удовольствия строго ограничены, и любая попытка раздвинуть эти границы приводит к трансформации личности. Для них же алкоголь в себе заключил все удовольствия мира…
Бабенка в красном берете, поняв, что ничего не обломится, дразнясь, задрала юбку и ладонью шлепнула себя по тощему заду. Крутясь в воздухе, возле её ступни шлепнулась пустая бутылка. Шипя, как разъяренная кошка, она упала на другой конец скамьи, лихо закинула ногу на ногу. Острая коленка торчит, берет задиристо сдвинут на ухо.
— Молодой человек, не найдётся ли огонька?
«Предлог подъехать…» — усмехнулся Александр. Он щёлкнул газовой зажигалкой — изящный презент коммерческого директора. Ему отвратителен запах табака, но когда требовало дело, имитировал курение, не затягиваясь…
— Хорошая вещь! — восхитилась бабенка. — И, видать, дорогая?
Она теперь в полуметре от него, Александр поморщился от исходящего от неё неприятного запаха. Проходящие мимо девицы и молодые женщины удивленно поглядывали на странную пару: хорошо одетый, очень красивый парень и потасканная бомжиха. Желтоватая кожа её лица посечена мелкими морщинами, хотя ей, наверное, не больше тридцати лет. Головка на тонкой, жилистой шее — туда–сюда, обесцвеченные волосы, темные у корней, разлетаются по сторонам.
— Давно от «хозяина» (начальника лагеря)? — У Александра в запасе ещё немало времени.
— Ишь ты! — присвистнула женщина. — И всё–то вы знаете, наверное, на вышке с «винтом» (автоматом) торчали…
У неё проклюнулась надежда… На несколько сантиметров она придвинулась ближе. По дорожке прошёл господин, костюм точно влитой сидел на холеном, упитанном теле. Возле его бедра лоснящийся огромный дог надменно, важно переступал большими лапами. Пёс и хозяин были очень похожи друг на друга.
— На котлеты бы его! — злобно бросила в берете. Александр не понял, кого на котлеты — хозяина или собаку?
— Хочешь выпить?
Он отметил мгновенную перемену выражения ее лица… Разум бомжихе сулил скорое удовольствие, чувства же подозревали подвох. Но счастье даёт лишь здравомыслие, которого она начисто была лишена. Александр для себя открыл, в мире у человека только три пути: первый — удел большинства, слишком безмозглых, чтоб превратиться в отпетых негодяев, ограничивающих свою врожденную низость столь же врожденной глупостью. Вторые — вообще круглые дураки, с болезненным упорством отрицающие свою врожденную низость, дабы практиковать добродетель. (Этих он особенно не любил.) Третьи (он принадлежал к их числу) выбрали путь здравомыслия, зная о своей низости, научились извлекать из нее выгоду. И с ее помощью возвышаться над нею и над своими более глупыми собратьями. Бабенка в красном берете принадлежала к первым…
— Не хочет кайфа только больной и младенец! — она ещё ближе придвинулась к нему.
— Магазин далеко?
— Туточки, рядом, как только выйдешь из парка! — как сеттер при запахе куропатки напряглась она.
— А что там?
— Брестский «мускат»! Хорошая вещь, дёшево и сердито!
Для Александра бормотуха, всё равно, что настой из мухомора.
— Это для тебя, а сухое вино есть?
— Да, какое–то молдавское, кислятина.
— И закусить чего–нибудь возьми, — он протянул ей деньги.
Бабенка рысью помчалась по дорожке, обесцвеченные патлы, как крылья птицы, хлопали по плечам. Александр знал, она непременно вернется, даже самые конченые уродки лелеют в душе надежду…
* * *
— И зачем эта кислятина! — оживленно тараторила бомжиха, хлопнув три бумажных стаканчика, закусив сырком. — «Мускат» намного дешевле, и все девятнадцать градусов. Желтоватые щёки разрумянились, лицо как бы разгладилось, сделавшись моложе.
После четвертого стаканчика её понесло. Какая она раньше ухоженная да пригожая была, да все паскудные людишки!.. Жизнь постылая понесла, как щепку в половодье! В то же время, подмигивая, зазывно усмехаясь, она говорила, что знает неподалеку стройку, там чисто, и не испачкаетесь…
Одиночество — удел всех людей и смягчить его можно лишь с помощью отупения, забытья или грёз. Александр избавился от него с помощью ненависти. Бомжиха спасалась при помощи алкоголя и секса. Она искала в нем хоть чуточку тепла. Но тепло нельзя передать, его можно лишь выманить изнутри. В нём же давно не теплилась ни одна искорка. Потерю чувственной радости сейчас он возмещал гордыней. Тяга к господству над другими не зависит от физических возможностей и посему легко заменяет наслаждение, пока не доступное ему вследствие травмы позвоночника.
Зажглись фонари. Бабенка уже пару раз сбегала в кусты, тревожно оглядываясь, как бы не исчез красивый, щедрый парень. Ей так хотелось его отблагодарить. Александр понял, пора отчаливать, скоро бомжиха начнёт вешаться на шею.
— Ну, бывай! — поднялся он со скамьи, сунув ей в руку двадцатитысячную купюру. В кулаке машинально сжав деньги, бомжиха кинулась вслед, крича:
— А как же стройка?
— Пусть дожидается своего прораба! — на ходу обронил Александр.
— Козёл! — завизжала женщина, красный берет шлепнулся в пыль. — Да я насрала на твои деньги… — Ноги её заплелись, и под хохот компании девиц и парней она рухнула в кусты.
Неоправданная серьёзность — источник многих ошибок. Серьезно можно относиться лишь к тому, что этого заслуживает. А на чисто человеческом уровне серьёзного отношения не заслуживает ничего, кроме ненависти. Эта бабёнка всерьёз приняла его минутное внимание к себе, не сумев сообразовать свои желания с реальным положением дел. Только в ненависти, расчётливой и холодной, человек последователен…