О нем я не могу сказать ничего плохого. Сосредоточенно вдумчивый взгляд серых глаз, интеллигентная седина висков, аккуратно подстриженный ежик серебристых усиков, элегантность движений — эти обычные для многих канадцев черты ему как-то очень идут. И что в особенности приятно — первое впечатление о нем остается прежним и после продолжительной беседы. Да, да, я уже имел возможность писать, что всем нам, гостям университета в Манитобе, президент этого уважаемого заведения мистер Гюдж Сандерсон показался человеком порядочным.

Тем более мне стало жаль доктора Сандерсона, когда я узнал о недавнем его конфузе. Если все было именно так, как об этом рассказывают, то я могу только глубоко посочувствовать и мистеру Сандерсону и тем его ученым коллегам, для которых репутация родного колледжа все-таки чего-то стоит. По всей вероятности, не только рекламный энтузиазм вкладывали они в те слова, которыми пестрит цветастый путеводитель для экскурсантов: «Манитобский университет, основное научное и исследовательское учреждение на западе Канады, является центром гуманнейшей мысли и благороднейшей деятельности, имеет широкое влияние на жизнь общества вне его собственных академических аудиторий».

Однако я должен рассказать об этом печально известном случае, хотя не испытываю от этого удовлетворения и приятных чувств. Однажды в Манитобский университет пожаловала делегация ученых-гуманитариев из нашей страны. Конечно же, такие гости не могли застать мистера Сандерсона врасплох. Уже первые вопросы «наивных» чужестранцев вызвали у президента удивленно-извиняющую улыбку. Интересуются, не угасает ли дух человечности в этом храме науки? Если бы они немного знали историю и современную будничную жизнь колледжа, не тратили бы ни минуты на подобные вопросы. Что может угрожать здесь гуманизму и человечности, если вся учебная и воспитательная деятельность храма науки освящена крестами католической, англиканской и пресвитерианской церквей? Даже маленькие группы студентов различных национальностей не остаются вне влияния религии, очищающей души и пробуждающей совесть. К примеру, украинский отдел кафедры славянской филологии. Здесь любовь к ближнему взращивают профессора греко-католической и греко-православной веры. Мистер Сандерсон не знает их языка, но все, что ему переводят, не вызывает ни малейших сомнений: ученые-украинисты воспитывают молодежь, достойную текущего двадцатого столетия.

— Простите, мистер президент, но у нас есть некоторые опасения, — возразил один из гостей, старенький, но весьма подвижный и крепкий историк из Львова. — Разумеется, у вас есть вполне порядочные украинисты, но, прошу пана, к вам за океан улизнуло и много злодеев, самозванцев. Есть они и у вас, и я не уверен, что свежеиспеченные магистры и доктора отмыли руки от народной крови. Убежден, что совесть их запятнана навечно. Если вы, мистер президент, хотите лучше знать собственные кадры, мы можем ознакомить вас с «заслугами» каждого поименно.

— О, номина сунт одиоза!— схватился мистер Сандерсон за латинскую поговорку, чтобы как-то отвлечь внимание въедливого гостя от малоприятной темы.

В самом деле, к чему имена этих профессоров? Они могут оказаться для гостей не только неприятными, но и ненавистными.

Особенно для такого, как этот седой историк, который, вероятно, изрядно напичкан «советской пропагандой». Да, президенту известно, что некоторые коллеги из славянской кафедры были участниками драматических событий в своих странах. Но ведь суть гуманизма в том, чтобы прощать проступки прошлого! Для него, как принципала этого гуманнейшего храма науки, главное в том, как эти люди служат цивилизации сейчас. Пусть уважаемые гости простят ему повторения, но он подчеркивает: там, где властвует церковь, в души верующих засеваются только чистые зерна. В связи с этим он рад сообщить новость, хотя она, разумеется, может не вызвать энтузиазма у собеседников, имеющих коммунистические убеждения и не скрывающих своей тенденциозности. Дело в том, что на славянскую кафедру приглашен в качестве профессора сам митрополит украинской автокефалии Илларион. Согласия владыка пока еще не дал. Подвели прохвосты-репортеры. В газетных публикациях приглашения не упомянули, что преосвященный давно имеет ученую степень доктора. Разумеется, такая небрежность оскорбила известного мужа науки. Однако президент уверен, что митрополита удастся уговорить. Придется, конечно, публично извиниться, перечислить все его звания, степени и достоинства.

— Вот-вот! Только ничего не забудьте, — снова вмешался беспокойный дед-историк, и в его насмешливых глазах Сандерсон не заметил энтузиазма, только иронию. — Припомните ему, что никакой он не Илларион. Это всего лишь битый-перебитый петлюровский прихвостень Иван Огиенко. Говоря о честности, вам и следовало бы перед всем честным народом поведать, как некогда этот Огиенко шнырял по Украине с веревкой и ножом, как стал потом ученым лакеем Пилсудского, Рыдз-Смиглы и Бека, которые «огнем и мечом» «умиротворяли» Волынь и Галичину. Помогите ему, наиблаженнейшему Иллариону, хорошенько вспомнить, как он в сане епископа холмского обнимался в Варшаве с гитлеровским гауляйтером Фишером, как вымаливал у господа победу для фашистского воинства, терзавшего его неньку — Украину. Честно говоря, уж кому-кому, а вам в Канаде вполне можно угореть от его проповедей панамериканизма, от стихотворных его псалмов: «Монумент Свободы стоит горделиво и кличет весь мир за собою…» Ну, чем не поэзия? А вот куда «кличет»?!

Терпеливо выслушав запальчивого собеседника, мистер Сандерсон сочувственно покивал и поднялся с кресла. Да, ему в самом деле жаль этого советского профессора, не могущего никак побороть в себе неприязнь к своим землякам, которые, возможно, и натворили лихих дел в далеком прошлом, на своей родине, но разве люди вечно остаются неизменными? Подобный взгляд противоречит материалистическому толкованию влияния среды на индивидуум. Не ему, буржуазному ученому, убеждать гостей с Востока в правильности материалистической концепции, так как он далек от материализма. Пусть уж лучше они просто послушают, что преподается, о чем идет речь на кафедре славянского факультета. Вот здесь, в его кабинете, на тумбочке, установлен репродуктор, который сию минуту донесет сюда голос профессора-украиниста или любого иного преподавателя с любой кафедры колледжа. Кто же там сейчас на украинском отделении? Где-то запропастилось расписание, и он даже не знает фамилии профессора. Но, может быть, так даже лучше. Никто не заподозрит, что он хочет продемонстрировать частицу лекции, заранее зная ее автора. Стало быть, он, президент, дает возможность прочувствовать воздух, которым дышит славянская молодежь в Манитобском университете.

Включив репродуктор, хозяин снова уселся на место, утомленно потирая ладонью морщинистое чело.

А из далекой аудитории донесся старческий кашель. Затем там забулькала вода, послышалось шуршание, и все стихло. Внезапно скрипучий, с выразительными нотками истеричности, какой-то очень неприятный голос гаркнул так, что, казалось, в окнах президентского кабинета задребезжали стекла:

— Следовательно, пусть дух воинственного украинского национализма воцарится на нашей кафедре, как воцарился он на кафедрах Монреаля, где неутомимо трудится ведущий наш идеолог Дмитро Донцов. Нашей молитвой должны наконец стать давние слова профессора: «разогреть до белого каления национальный шовинизм и зачать культ невероятного, теорию лютого безумия!» Именно теперь, когда Канада делает шаг за шагом к ядерному вооружению, воскресает надежда, когда-то так мастерски перекованная Евгеном Маланюком в ритм призыва: «налить железом руки!», «кинуться волком», «чужую резать жизнь!».

Когда содержание этого бреда перевели на английский язык, президента кинуло в холодный пот. Его глаза забегали из угла в угол и стали растерянными, какими-то виноватыми. Он не находил слов для дальнейшего разговора. По всей вероятности, услышанное только что оказалось для него неприятнейшей неожиданностью. По крайней мере, так показалось гостям. Никто из них не мог допустить, чтобы мистер Сандерсон оказался единомышленником этих маньяков. Всем своим подавленным видом, мгновенно опустошенным, он вызывал даже сочувствие. Возможно, только поэтому делегация не покинула его кабинет в знак возмущения и протеста.

Оправившись от неожиданного подзатыльника, президент наконец кисло усмехнулся и попытался выкарабкаться из лужи, куда его так беспардонно посадил «ученый»-психопат. Говорить, мол, этот «бешеный» может, что угодно. Но у каждого студента есть «право выбора» — идти или не идти на его лекции. Дескать, в этом и заключается гуманность учебного процесса.

Чтобы избежать дальнейшего обсуждения столь каверзной темы, президент предложил гостям прослушать любую иную лекцию. Вот хотя бы профессора зоологии мистера Уордла. Кажется, его интеллект не затемнен злобой на кого-то из политических противников. Стало быть, каждая его фраза на лекции это и есть чистая наука, призванная служить людям независимо от их идейных убеждений.

И вот после такого вступления последовало «подтверждение» слов президента, прозвучавшее из аудитории:

— Полагаю, мне удалось доказать, что людоедство — абсолютно нормальная функция человека. Ведь, став каннибалом, человек сразу чувствует себя могущественнее и здоровее. Вообще я не вижу причин, почему человечество, начинавшее свою историю с людоедства, не может возвратиться к нему!

Вероятно, потолок, обрушившийся внезапно, не придавил бы хозяина кабинета так, как эти слова проповедника возрождения людоедства. Когда мистер Сандерсон увидел, что гости дружно поднялись и молча уходят из кабинета, оставляя его в полном одиночестве, он затрепетал, сердечный, от испуга. Слагалось впечатление, что его, беззащитного, новоявленные каннибалы слопают живьем уже сейчас, сию минуту, едва только чужеземные гости покинут «оплот гуманнейшей мысли и благороднейшей деятельности». Было в этот миг не до шуток, но многим хотелось утешить президента: ведь за ним оставалось «право выбора». Неужели же рыцари ножа из греко-католической или греко-православной церкви или же людоеды от зоологии, осененные англиканским крестом, набросятся на своего опекуна столь дерзко и внезапно, что не дадут ему возможности самому избрать одну из двух перспектив?

Эта история случилась уже давненько, но я почему-то до сих пор с тревогой в душе просматриваю иностранную хронику в газетах и вслушиваюсь в радиовести из-за океана: что там слышно о добром моем знакомце мистере Сандерсоне?