Оборванная струна

Цой Виктор Робертович

Тальков Игорь Владимирович

Игорь Тальков

 

 

Ольга Дубовицкая

Биографическая статья

1993 год. Два года назад, 6 октября 1991 года, телесно покинул Землю Поэт и Гражданин Игорь Владимирович Тальков, Человек, наделенный Свыше недюжинным талантом, силой духа и Светлостью души.

Осела «пена» надуманных выводов о его гибели, прошел первый ажиотаж посмертных восхвалений и осушений неизвестно откуда взявшихся «друзей» и выползших на волю врагов, утих поток не проверенных по факту и лживых по сути публикаций в прессе, создавших в итоге для многих лжеобраз Талькова. Пустобрехство вокруг нестандартной Личности, ЧЕСТНО творящей и живущей по законам Совести и непонятно ушедшей, неизбежно. Это процесс стихийный и не подвластный контролю истины. Надо помнить лишь одно: нет преступлений без наказаний, пока есть Бог. А Он есть!

Надеюсь, когда хоть немного «отболит и отплачется» у немногих истинно близких Игорю людей, выйдет на свет правда о нем из первых рук; может быть, воспоминания мамы, дай ей Бог здоровья, вдовы Татьяны или брата Володи… А пока, помня слова Игоря: «Если кто-то кого-то наделил определенными обязательствами, то снять эти обязательства с души может только тот, кто наделил ими», и посему, по-прежнему выполняя обязанности пресс-пресс-атташе Игоря Талькова, я попытаюсь в предисловии к его стихам и песням дать небольшую биографическую справку о короткой по годам, но огромной по поступкам жизни Игоря, с его собственных слов, добавлений мамы и вдовы.

Игорь Тальков родился 4 ноября 1956 года в городе Щекино Тульской области. В детстве и отрочестве не переставал удивляться тому, что все его родственники проживают в Москве, а его родители: отец — Владимир Максимович, мама — Ольга Юльевна и старший брат — в Щекино. Разгадку Игорь узнал только в 1978 году после смерти отца, который при жизни не только не вступал в полемику по этому поводу с любознательным младшим сыном, но и запрещал делать это своей жене. Причина такого нежелания, как потом объяснила мама, таилась в потенциале правды, заложенной в основу сознания Игоря, казалось, от рождения. С детства он искал суть причин и пытался заглянуть в самые глубины, стремясь понять… Отца, имеющего определенный жизненный опыт, пугала нестандартность мышления подростка, поскольку за те же достоинства, за стремление жить по Совести и по Правде, он «отсидел» 10 лет в Сибири в «сталинские времена», которые оставались свежи в памяти. Там же в «зоне» он и познакомился со своей будущей женой, ставшей матерью родившегося в заключении первенца Володи, а затем — Игоря. Эта информация неохотно была выдана Игорю Ольгой Юльевной при серьезном семейном конфликте, когда она позволила себе нелицеприятно отозваться о властях вообще и о тогдашнем лидере Брежневе, в частности, на что сын заявил ей, что уйдет из дома, если такое (!) повторится. Тогда и пришлось Ольге Юльевне впервые приоткрыть перед Игорем завесу тайны происхождения его семьи. «Отсидели» родители по 58-ой статье, как «враги народа»: отец — за то, что не так преподавал историю) в колонии для несовершеннолетних и учил жить честно, а мама — за то, что на допросе в 18 лет отказалась отречься от своего первого мужа — «врага народа». Впоследствии родители были реабилитированы, но отправлены для дальнейшего проживания в рабочий поселок Щекино, за 201 км от Москвы с запретом на иное место жительства, лишенные прежнего и московской прописки. Позже, интересуясь генеалогическим древом своего рода, Игорь узнал от мамы, что до революции род Тальковых принадлежал к служивому дворянскому сословию, дед Игоря был военным инженером, дядья — офицерами царской армии.

Как вспоминал сам Игорь, впервые он задался вопросом, зачем живет, в 4 года и начал искать на него ответ. Первым примером для подражания был старший брат, красивый, по мнению Игоря, «как Бог Саваоф». От Володи «отпадали» все щекинские девчонки, и рыжему, лопоухому, конопатому младшему очень хотелось того же. «Скорпиону» по знаку Зодиака, Игорю рано захотелось внимания женщин. Он рассказывал, что в четыре года впервые влюбился, объяснился, был отвергнут, но не отрекся от поиска идеала, чем и занимался наряду с решением глобальных проблем всю оставшуюся жизнь. Опытный в делах амурных старший брат натаскивал младшего, обучая игре на гитаре, пению и «качанию» бицепсов, что оказывало, по его мнению, сильное положительное влияние на женский пол. Игорь, отчаявшись стать красивым, решил стать хотя бы сильным и увлекся спортом. Он избрал для себя хоккей, стал заядлым болельщиком «Спартака», собирал фотографии игроков своей любимой команды и даже ездил в Москву, желая быть принятым в спартаковскую школу. Но в четырнадцать лет с Игорем произошла метаморфоза: проснувшись однажды утром, он увидел в зеркале вполне приличного и даже симпатичного молодого человека с каштановым цветом волос и спортивным телосложением. Этот внешний осмотр вполне удовлетворил юношу, но для полной гармонии не хватало равновесия души. И Игорь «стал стихи писать и петь». Пригодились уроки старшего брата и пять лет музыкальной школы по классу баяна. Правда, было слабовато с нотной грамотой, но это не затрудняло музыканта, поскольку Игорь мгновенно схватывал мелодию и играл ее по слуху. Первые строчки родились с первой любовью, а столкновение с зашкольной действительностью и несоответствие того, чему учили, тому, что есть, тут же нашло отражение в поэме протеста «Доля».

Еще в 1975 году Игорь создает первый в своей жизни музыкальный коллектив, и его ВИА овладевает сначала щекинскими, а затем и тульскими танцплощадками и ДК. Уже тогда Игорь, воспитываемый на «БИТЛЗ», пытался не повторяться, а исполнять собственные музыкально-поэтические композиции. В итоге он становится тульской знаменитостью. Затем — армия. Игоря направляют служить в стройбат, как «неблагонадежного интеллигента». Старшина старательно пытался выбить из упрямого солдата «дурь», идя ради этого «подвига» даже на отбивание рук, которые Игорь, сказав перед всем строем, что он — музыкант, берег от ран, не отказываясь между тем ни от какой черной работы (просто был осторожен, работал спокойно и тщательно). Старшину не устраивал такой подход: следовало молчать, не выступать, одним словом, не выбиваться из «стада». Но именно этого Тальков не хотел и не умел. Спорил с замполитом, читал свои социальные тексты, убеждал. Получалось, но итог был один: «Если я стану таким, как ты, — меня уволят в запас, а то и из партии попрут: я слушать подобное — и то права не имею».

Но Игорь не сдался. В свободные от службы часы, во время отдыха, после отбоя, когда другие солдатики падали замертво, он с группой ребят, любящих музыку, репетирует и снова создает ВИА, теперь — армейский. Армия, режим не сломали в Талькове стержень человеческого достоинства. Напротив, за эти годы Игорь много пишет, видя в армии модель государства, в котором вынужден творить. Рождается много песен протеста, философско-социальные циклы, шуточные поэмы, ну и, конечно, — лирические песни; без них Тальков был бы так же однобок, как и без чего-то другого. Багаж авторского творчества оказывается достаточным для начала его реализации: Игорь идет работать на профессиональную сцену. Группы «Апрель» и «Калейдоскоп» (впоследствии переименованный в «Вечное движение»), поездки с ними по стране, гастроли в разных ее уголках, но на маленьких площадках. В большие города Тальков уже тогда не допускался. Возможна была только лирика, за остальное могли посадить. Когда концертных ставок, мизерных даже по застойным временам, не стало хватать на то, чтобы помогать матери, ездил подрабатывать на летние курорты в кабаки. Это угнетало, но делать было нечего. Как-то в Сочи, где проходил очередной конкурс песни, в кабак заглянул Кобзон, послушал песни Игоря, и тот уговорил его дать разрешение на участие в конкурсе. До конкурса допустили под промежуточным номером (51 «а»). Надеялся, что получит возможность проявиться. Но «а» не помогло, поскольку «б» сказать не дали. Отстранили от участия в конкурсе после первого тура, заявив, что с таким «имиджем» на советской эстраде делать нечего. Неудача сильно повлияла на психику Игоря, он решил, что упустил свой шанс. Начались депрессии, мытарства. К тому времени у Игоря появились жена, маленький сын. Их нужно было кормить. Жили настолько бедно, что спали на банках (паласа на полу не имелось, а просто на досках — холодно), кровать купить было не на что. Такая ситуация подстегивала к компромиссам, искушения постоянно появлялись. То один, то другой известный советский композитор предлагал Игорю писать под них, а то и за них — музыку, за хорошие деньги; поэты предлагали исполнять их стихи под свою музыку или писать за них стихи (Игорь, помня один инцидент, придумал даже такое имя нарицательное «Якобы Дубравин»). Советовали стать только лирическим исполнителем. Было тяжело, но на компромисс Игорь все-таки не пошел. Решил снова до конца пробиваться с тем, о чем болела и кричала его душа, не имеющая пока возможности поделиться своей болью с людьми. Жена Игоря Таня с маленьким ребенком на руках брала на дом работу машинистки, печатала ночами, когда сын спал, на механической машинке, но, любящая мужа всем сердцем, никогда не жаловалась, поняв, по ее словам, с первого дня общения с Игорем, что он — необычный человек. Эта гармония, хотя бы в стенах собственного дома, и Танино терпение давали Игорю силы побеждать неудачи, выходить из депрессий и снова работать, а значит — жить, поскольку одно являлось для него сутью другого. И еще! Нельзя не сказать об отношении Игоря к Вере в Бога. Он был окрещен в младенчестве в православное вероисповедание, но, как мне кажется, исповедуя принципы христианской религии и стремясь не нарушать заветов Христа, считая его своим Идеалом, веру в душе имел на порядок выше. Он сначала неосознанно, а затем путем собственных ошибок, знания и интуитивного разума приходил к осознанию и пониманию Единства мироздания. Он верил в гармонию и созидательность Высшего Космического Начала, столкнувшись впервые с бесконечностью в детские годы, во время первой клинической смерти, подробно описанной в «Монологе» (вторая произошла в тридцать три года). По опыту такого рода Игорь смолоду знал: смерть — лишь переходное состояние, а за ней — снова жизнь, но в ином биологическом проявлении, что и подтвердило ему общение со священнослужителями впоследствии. Игорь был убежден, что направляем и ведом Свыше, и потому с уверенностью избрал нужную, единственно возможную для себя дорогу, по которой и шел безостановочно до конца. Свой конец он предчувствовал, как и многое другое в своей жизни, зная, почти наверняка, что уйдет «смертью мокрой» и несвоевременной по земным меркам, но именно тогда, когда настанет срок, по выполнении своих земных обязательств. Он говорил об этом близким людям и предупреждал тех, кто работал с ним, отдавая делу, как и он сам, всю душу без остатка. Иных отношений он не признавал. Не прощал, когда ему говорили «ты не прав», совершенно убежденный, что все его поступки контролируемы и закономерны. Игорь был сверхчестен, хотя и страдал всеми человеческими слабостями время от времени. В отношениях с родными спасало то, что он старался никогда не лгать и предпочитал вынужденную боль продуманной лжи. Минимум навязчивости, максимум отдачи — единственно возможная формулировка отношения к нему людей, находящихся рядом. И — терпение. Ему легко было прощать, так как он очень легко прощал сам, наказывая, и подчас сурово, действенное зло, но поддерживая малейшее светлое начало в человеке. Он очень любил людей, и о нем можно бы сказать: «Ему многое простится, потому что он много любил».

Об общении с Игорем можно говорить очень много, поскольку оно было настолько насыщенным информативно и эмоционально, что час контакта с ним шел за год. Возможно, потому Тальков в шутку говорил: «Мне 278 лет, и поэтому все должны меня слушаться. Я знаю то, что вам и не снилось». Это не самоуверенность на грани самовлюбленности, а Вера в собственные силы, в Человека, в Бога, в Космический Разум.

Но вернемся к биографии. Игорь пытался работать в разных музыкальных группах, с разными творческими коллективами и отдельными личностями (среди них — актриса Маргарита Терехова, певица Людмила Сенчина и др.). Но роль потенциального лидера не могла его удовлетворить, поскольку не давала возможности выйти прямо к аудитории со своим авторским творчеством. За пятнадцать лет в письменном столе скопилось столько материала, что терпение Игоря было на исходе. И тут совершенно неожиданно для самого Игоря песня Давида Тухманова «Чистые пруды», исполненная Тальковым в 1987 году, проходит в передачу «Песня года». Игорь тогда работал в группе Тухманова «Электроклуб», куда был им приглашен в качестве аранжировщика, бас-гитариста и вокалиста (кстати, Игорь за год по самоучителю в совершенстве освоил сольфеджио и игру почти на всех музыкальных инструментах, кроме, пожалуй, саксофона — любимого своего инструмента). Солисткой группы была тогда Ирина Аллегрова. Уже вышел их диск, на котором Ира и Игорь исполняли лирические песни Тухманова.

Но попаданием «в десятку» для Талькова стали именно «Чистые пруды». Богоподобный лик «белого лебедя с аккордеоном» покорил женскую часть аудитории, и рубеж был взят. Но… это дало начало лишь лирическому Талькову, а как творца его гораздо больше волновало, чтобы до людей дошло его социальное творчество, поскольку его он считал сутью, основой того, ради чего он жил именно в это время в этой стране с этим народом. Игорь уходит из «Электроклуба» и создает собственную группу «Спасательный круг». Готовит авторскую программу, первое отделение которой — философско-социальные песни, а второе — лирика, и с этой программой начинает гастрольное турне по России. И что же? Люди в шоке: они идут на концерт «белого лебедя», а он им: «Россия», «Враг народа», «Стоп! Думаю себе…», «Господа-демократы», «Совки» и т. д. Еще два года после «Чистых прудов» понадобилось Игорю, чтобы оказался наконец «откупорен» на ТВ социальный Тальков. Сделал это в 1989 году в передаче «До и после полуночи» Владимир Молчанов, затем осмелели и другие редакторы, — стали потихоньку пропускать в эфир «социалку» Игоря, но все-таки более чем сдержанно. Тальков становится лауреатом конкурса «Ступень к Парнасу», где исполнял песни «Россия» и «Сцена». Кстати, на этом конкурсе Игорю был вручен приз-символ совершенной мужской красоты «Аполлон». Валерий Леонтьев поет его песни, многие из которых становятся хитами (например, «Примерный мальчик»). Игорь готовит новую авторскую программу. И наконец, сбывается одно из его мечтаний — три концерта в ГКЗ «Россия». В «России» о России. 4, 5, 6 сентября 1990 года — начало, как оказалось, последнего творческого года телесной жизни. Концерты явились вершинной точкой отсчета; сломлены заслоны запретов, и настала столь долгожданная и столь кратковременная пора свободного дыхания, стремительного полета ввысь кометы Талькова.

Последний самый насыщенный победный год жизни Игоря.

Создание авторской программы «Суд» над всеми теми, усилиями которых могущественная Российская держава превратилась в падчерицу на задворках Запада. Концерты. Съемки на ЦТ «Суда» и телефильма «Сны Игоря Талькова» (реж. Гладков). Две главные роли в кино: князь Серебряный в одноименном фильме (реж. Васильев) и Гарик в фильме «За последней чертой» (реж. Стамбула). Подготовка к выходу нового магнитоальбома с социальной и лирической подборкой песен (студия звукозаписи «марафон»). Бесконечные записи в профессиональной тон-студии. Подготовка фонограмм «Суда» и лирической программы на фирме «Мелодия» к выпуску двойного дискоальбома, подготовка к печати отрывков из будущей книги «Монолог» и наконец работа над этой книгой правды и откровения, как называл ее сам Игорь, реальная возможность высказаться до конца и… Мечты… Сделать новую программу «До и после путча», снять свой фильм, создать свою редакцию, журнал, газету… А в 80 лет иметь частный дом с прудом в пригороде, ловить рыбу в окружении восьмидесяти кошек, перечитывать любимого Пушкина, разговаривать со звездами и писать книгу воспоминаний…

* * *

К сожалению, и сегодня далеко не все видели программу «Суд», неоднократно отснятую ТВ, но так и не показанную при жизни Игоря целиком, а после смерти — в удобное эфирное время, хотя она вполне могла бы стать пособием по истории России для нынешнего подрастающего поколения. Думаю, это не только печальный, но и горький факт, подтверждающий: мало что изменилось за два года без Игоря. Актуальность его социальных песен очевидна, более того, достаточно оглянуться вокруг, чтобы понять, насколько пророком он оказался. «Но ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах». Дай Бог, чтобы через десять, двадцать, тридцать лет или хотя бы «через сто веков» Игорь мог вернуться «в страну не дураков, а гениев» и тогда, «когда устанет зло», мы смогли бы не просто высоко держать Российское знамя, которое вместе с другими героями нашего времени поднял Тальков, а и обратились бы не только лицами, но и душами — к Богу, слушая песни Вечности, песни Любви.

«И, поверженный в бою, я воскресну и спою на первом дне рождения страны, вернувшейся с войны».

* * *

У Игоря растет сын, родившийся 14 октября 1981 года. При жизни Игоря сын увлекался спортом, но после телесного ухода отца попросил у мамы «папину гитару» и за эти два года неплохо освоил инструмент, серьезно увлекся музыкой, поступил в музыкальную школу; хочет быть сценаристом и уже пишет небольшие сценарии и рассказы. Но главное — в другом. Достаточно недолгое время понаблюдать за ним, чтобы понять, насколько крепок стержень человеческого достоинства и уверенности в собственных силах у этого подростка, и «зачем-то ему тоже нужно пройти четыре четверти пути».

«Папа не умер, потому что теперь я — Игорь Тальков», — успокоил маму и бабушку Игорь.

* * *

А теперь — о Талькове, каким его знали немногие.

Нас с Игорем связывали строгие, временами суровые рабочие отношения, но при этом — всегда дружеские, доверительные, искренние и теплые. Он был сложным и разным. Сейчас я понимаю, что самые счастливые часы своей жизни, за которые и у последней черты буду благодарить Господа, провела именно с Игорем. Помню прокуренную ночную кухню, где последний год его земной жизни работали над книгой «Монолог». В процессе работы говорили обо всем, запретных тем не существовало, и это было наивысшим смыслом и неповторимой прелестью нашего общения. Тальков часто отвлекался от заданной темы и мог часами философствовать, рассуждать, просвещать, рассказывать о себе, о каких-то интимных вещах и тут же — о глобальных проблемах, и обо всем — с предельной откровенностью. Когда он чувствовал, что слишком увлекся и далеко отошел от намеченной темы, он как будто оправдывался, в шутку говоря: «Моя беда в том, что ты умеешь слушать». Но большого умения не требовалось. Игорь говорил легко, ясно, эмоционально, в каждое слова вкладывая определенную информацию, впитывать которую было не работой, а наслаждением. Он не терпел неискренность и сам никогда не начинал разговор, если знал, что не сможет выговориться до конца. Еще одним из его многочисленных достоинств являлось умение выводить человека, способного его понять, на диалог. Это было не так просто, поскольку Игорь забивал собеседника эрудицией, потоком знания, и держаться с ним на равных отваживались не многие. Но конкретно между нами существовало взаимопонимание. Талькова многие боялись, но у меня страха не было, и потому мне не составляло труда говорить ему правду. Причем Игорь считал, что существует родство душ и нам это дано Свыше. Он говорил:

«Любовь состоит из трех компонентов: родство душ, взаимопонимание и… если еще и секс, то это полная гармония, это — счастье. Но такое бывает редко».

Свое отношение ко мне он однажды выразил следующим образом: «Спасибо Вам и сердцем и рукой за то, что Вы меня, не зная сами, так любите». Игорь ценил дар телепатии, считал его производной от первых двух составляющих любви. Он существовал между нами и иногда даже мешал работе. К примеру, когда мы оба были увлечены составлением одной из очередных глав книги и Игорь диктовал мне мысль, я в момент паузы, которые регулярно делал Тальков, чтобы я успевала за ним записывать, не сдержавшись, договорила его мысль до конца. Игорь расстроился и сказал: «Ну вот, ты произнесла мою мысль, и мне теперь придется придумывать новую, иначе это будет уже не монолог». Впоследствии я старалась контролировать себя и телепатировать только на отвлеченные темы.

Игорь был мужчиной до кончиков ногтей. В нем сочетались благородство и деспотизм по отношению к женщине, преданной ему душой. Он никогда не навязывал чувства к себе, но позволял любить себя и если верил в эту любовь, то желал единовластия. Он был ревнив даже по отношению к женщинам-друзьям и не любил, когда при нем говорили о других мужчинах; но это касалось, я повторяю, лишь женщин, отдавших ему свою душу. Игорь не мог стерпеть обиды и уж тем более оскорбления, наносимых в его присутствии любой из женщин, находящихся рядом. Ни одну подобную ситуацию он не оставлял без внимания и без ответа, даже если узнавал о ней со слов, а не видел воочию. Вообще он был интеллигентным, воспитанным и бережно тактичным человеком, и его не часто удавалось вывести из равновесия. В Талькове было то в удивительной чистоте и первозданности сохраненное мужское начало, которого так не хватает сегодняшней истасканности душ и тел.

Находясь в обществе Игоря можно было позволить себе быть слабой, потому что с ним возможно было чувствовать себя женщиной, независимо от наличия или отсутствия интимных отношений. Казалось, что к каждой женщине он относился как к сосуду из тонкого стекла, который нельзя разбить, сломать. Он умел быть благодарным, беречь чувство, обращенное к нему, дорожить им. Он любил любовь. Я думаю, счастливы те женщины, которые знали нежного Игоря. Для меня по сей день нет нежности нежней, чем прикосновение руки, его горячей, бьющей током, ладони.

Игорь был необычайно силен как физически, так и энергетически. Помню, последним для него гастрольным летом мы находились в Евпатории. Нас пригласили совершить морскую прогулку на яхте. Яхтсмены, в качестве развлечения, придумали такую забаву: к корме привязали канат с петлей на конце; они поочередно прыгали на полном ходу в море, цеплялись за петлю каната и держались на воде одну-три минуты. Внешне все выглядело очень просто. Игорь тоже захотел попробовать. Ребята-моряки предупредили его, что без практики это не легко, и чтобы он, когда прыгнет в воду, просунул в петлю ногу и держался обеими руками за канат, и еще пошутили, чтобы покрепче подвязал плавки. Игорь даже не улыбнулся. Он молча нырнул в море прямо с середины яхты через другой, высоко натянутый канат, так что моряки обалдели, поймал петлю и, взявшись за нее одной рукой, продержался на воде около пяти минут, при этом еще меняя на ходу руку, кувыркаясь, как акробат, переворачиваясь с живота на спину. На его лице было написано неподдельное удовольствие. Когда Игорь вылез из воды на яхту, совершенно ровно дыша, улыбаясь и выражая свое восхищение таким видом спортивной подготовки («поплавал так, и „качаться“ не надо»), яхтсмены смотрели на него с нескрываемым уважением, а мне, после его опыта, тоже захотелось попробовать. Ну я и нырнула, с дур-ума, после чего меня практически без сил и без купальника поднимали на канате волоком всей командой и плюхнули на дно яхты, как задохнувшуюся рыбу. Вы не представляете себе, как оказалось трудно держаться за канат…

Что же касается силы энергии Игоря, то достаточно сказать, что он овладевал стадионами во время сольных концертов без видимых усилий, причем никогда не работал под плюсовую фонограмму. У меня же после его сольников совершенно сдвигалось сознание, я несколько дней не могла от них отключиться, и даже ночью во сне вокруг меня с бешеной скоростью носился фантом Игоря и в голове звучал его голос. Я думаю, подобное происходило не только со мной, настолько огромным количеством энергии заряжал аудиторию Тальков. Сам же он после каждого концерта «отходил» около шести часов, избавляясь от возбуждения, — ему необходимо было куда-то ехать, с кем-то говорить, вести машину, пока его заряд не приходил в относительную норму. Но зато после заключительного сольника очередного блока Игорь «вырубался» на трое суток и мог спать, не просыпаясь, восстанавливая таким образом затраченную энергию. Через сон он часто получал новую информацию. Он вообще часто писал ночами, точнее — во время сна. В те дни, когда ночи были не рабочие, то есть Игорь не находился в тон-студии и не диктовал мне главы из «Монолога», он часто звонил в три, четыре часа утра и сонным голосом произносил: «Ты не спишь? Пиши». И начинал диктовать. Иногда наутро он даже не помнил, что звонил. Да, по поводу времени: Игорь однажды запретил мне носить наручные часы. У меня была привычка во время нашей работы взглядывать на них машинально. Как-то он такое заметил и решил, что я спешу или устала, и сказал: «Сними часы и больше чтоб не носила, пока со мной. Нет времени, пока есть работа». В этом — он весь. Для него не существовало времени вне работы. Посторонним его обычное состояние могло бы, наверное, показаться неестественным, какой-то игрой, актерством. Но это не так. Тальков постоянно находился в себе, где-то далеко над всеми, даже над жизнью. Для него не играло особой роли, в каких условиях он работает, какой вокруг него быт, что он ест. Он был на редкость неприхотлив и говорил, что, как Диоген, мог бы жить в бочке. В связи с этой отрешенностью Игоря от обычной жизни происходило много забавных ситуаций. Все в той же Евпатории у нас были заказаны по времени обеды в маленьком гостиничном буфете. Обеды всегда — так себе, но в один из дней на второе подали жареную капусту, если ее можно было так назвать. Запах от нее исходил невыносимый, и никто не смог даже прикоснуться к этому «блюду». Игорек машинально съедает эту «писчу» и говорит, обращаясь к поварам: «Большое спасибо, очень вкусно». За столом все просто «рухнули», а поварам, по-моему, стало стыдно. Или Игорь мог, например, проснувшись утром, спросить: «Геша звонил?» — «Да, Геша звонил. Он ждет тебя в два часа». Проходило несколько минут, пока Тальков делал зарядку, принимал душ, завтракал. Затем он снова совершенно серьезно спрашивал: «Геша звонил?» — «Да, Геша звонил. Он ждет тебя в два часа». Шло время. Игорь «заводился» на разговор или на работу и вдруг, встрепенувшись, спрашивал, как в первый раз: «А Геша звонил?» — «Да, Геша звонил. Он ждаЛ тебя в два часа». На часах — уже пять. Кстати, по поводу опозданий: Игорь, всегда замотанный, всегда в «цейтноте», забывал о времени, всегда спешил, всегда опаздывал, но в итоге — обязательно появлялся там, куда должен был прийти.

В Талькове поражала смена состояний. Он не являлся человеком настроения, но был настолько экспрессивен, что «заводился» с полуоборота. При всей своей обычной серьезности и сосредоточенности на чем-то своем, уравновешенный, спокойный, в каких-то ситуациях даже монументальный, он, сорвавшись, мог орать так, что становилось страшно. В такие моменты под руку ему лучше было не попадаться. Но, как уже говорилось, он очень быстро и «отходил», никогда не держал ни на кого зла, и достаточно было человеку, явившемуся причиной срыва, хотя бы одним словом, но искренне, покаяться, чтобы того простили. И сам Игорь умел как-то по-детски каяться. Взгляд, жест, прикосновение, и всё, — все обиды тут же забывались, и даже наоборот, становилось жалко его самого, настолько сильно он переживал из-за собственной несдержанности. В такие минуты он выглядел до боли незащищенным. К примеру, если он позволял себе ругаться матом, что бывало очень редко, он потом за то, что до такой степени забылся, разбивал себе губы в кровь за сквернословие. Вообще, в нем было очень много детства. Простота, непосредственность, естественность. Он считал огромным мужским достоинством умение рассмешить, и когда ему это удавалось и все вокруг покатывались со смеху, Игорь сам начинал хохотать без удержу, причем больше от произведенного эффекта, чем от чего-то другого. Он мог увлечься так, что падал со стула, по-настоящему, без игры… И вот тут открывался спрятанный в нем ребенок: он враз становился очень серьезен, взглядывал исподлобья на окружающих, не засмеется ли кто над его оплошностью, но, убедившись, что все усердно делают вид, будто ничего не заметили, успокаивался, снова садился на стул и начинал философствовать, чтобы сменить тему. Трудно было в такие моменты удержаться от улыбки, и все прятали ее в себя, чтобы не обидеть Игоря, глядя на него с материнской нежностью.

Но такого Игоря знали немногие. Перед выходом из дома, не важно куда, он каждый раз полностью экипировался, становился серьезен и грустен. Это был уже совсем другой Игорь — воин, борец, трибун, готовый в любую минуту ко всему. Каждый день он выходил на бой и каждый раз, как на последний. Нет, он не ждал удара из-за угла, не перестраховывался, не думал о смерти. Он точно знал, что ее для него нет, как нет и ни для одной Живой души.

Он просто боялся не успеть…

 

Тексты песен, стихи

 

Россия

Листая старую тетрадь Расстрелянного генерала, Я тщетно силился понять, Как ты смогла себя отдать На растерзание вандалам. Из мрачной глубины веков Ты поднималась исполином, Твой Петербург мирил врагов Высокой доблестью полков В век золотой Екатерины.          Россия… Священной музыкой времен Над златоглавою Москвою Струился колокольный звон, Но, даже самый тихий, он Кому-то не давал покоя. А золотые купола Кому-то черный глаз слепили: Ты раздражала силы зла И, видно, так их доняла, Что ослепить тебя решили.          Россия… Разверзлись с треском небеса, И с визгом ринулись оттуда, Срубая головы церквям И славя красного царя, Новоявленные иуды. Тебя связали кумачом И опустили на колени, Сверкнул топор над палачом. А приговор тебе прочел Кровавый царь — великий… гений.          Россия… Листая старую тетрадь Расстрелянного генерала, Я тщетно силился понять, Как ты смогла себя отдать На растерзание вандалам. О, генеральская тетрадь, Забитой правды возрожденье, Как тяжело тебя читать Обманутому поколенью.          Россия!!!

 

Глобус

Покажите мне такую страну, Где славят тирана, Где победу в войне над собой Отмечает народ. Покажите мне такую страну, Где каждый — обманут, Где назад означает вперед И наоборот. Не вращайте глобус, Вы не найдете, На планете Земля стран таких не отыскать, Кроме той роковой, В которой вы все не живете, Не живете, потому что нельзя это жизнью назвать. Покажите мне такую страну, Где заколочены Храмы, Где священник скрывает под рясой КГБ-шный погон. Покажите мне такую страну, Где блаженствуют хамы, Где правители грабят казну, Попирая закон. Не вращайте глобус, Вы не найдете, На планете Земля стран таких не отыскать. Кроме той роковой. В которой вы все не живете, Не живете, потому что нельзя это жизнью назвать. Покажите мне такую страну, Где детей заражают, Где солдат заставляют стрелять В женщин и стариков, Покажите мне такую страну, Где святых унижают, Где герои — ветераны войны Живут хуже рабов. Не вращайте глобус, Вы не найдете, На планете Земля стран таких не отыскать, Кроме той роковой, В которой вы все не живете, Не живете, потому что нельзя это жизнью назвать.       Нельзя.

 

Бывший подъесаул

Бывший подъесаул Уходил воевать; На проклятье отца И молчание брата Он ответил: «Так надо, Но вам не понять», — Тихо обнял жену И добавил: «Так надо!» Он вскочил на коня, Проскакал полверсты, Но как вкопанный встал У речного затона, И река приняла Ордена и кресты, И накрыла волна Золотые погоны. Ветер сильно подул, Вздыбил водную гладь, Зашумела листва, Встрепенулась природа, И услышал казак: «Ты идешь воевать За народную власть Со своим же народом!» Он встряхнул головой И молитву прочел И коню до костей Шпоры врезал с досады, Конь шарахнулся так, Как от ладана черт, От затона, где в ил Оседали награды. И носило его По родной стороне, Где леса и поля Превратились в плацдармы… Бывший подъесаул Преуспел в той войне И закончил ее На посту командарма. Природа мудра! И Всевышнего глаз Видит каждый наш шаг На тернистой дороге. Наступает момент, Когда каждый из нас У последней черты Вспоминает о Боге! Вспомнил и командарм О проклятье отца И как Божий наказ У реки не послушал, Когда щелкнул затвор… И девять граммов свинца Отпустили на суд Его грешную душу. А затон все хранит В глубине ордена, И вросли в берега Золотые погоны На года, на века, На все времена Непорушенной памятью Тихого Дона. На года, на века, На все времена Непорушенной памятью Тихого Дона.

 

Господа-демократы

Господа-демократы минувшего века, Нам бы очень хотелось вас всех воскресить, Чтобы вы поглядели на наши успехи, Ну а мы вас сумели отблагодарить. Мы бы каждый, кто чем, выражал благодарность: Молотилкой — колхозник, рабочий — ключом, Враг народа — киркою, протезом — «афганец», Ну а я б кой-кому засветил кирпичом.       Вот так! Вот так!       Живут Америка с Европой.       Вот так! Вот так!       Ну а у нас все через ж… Господа-демократы минувшего века, И чего вы бесились, престолу грозя, Ведь природа — не дура и Бог — не калека, Ну а вы его в шею — ну так же нельзя! Может, вам и хотелось наладить все сразу, Только спешка нужна при охоте на блох, А природа не может творить по приказу И, совсем уж понятно, не может и Бог.       Вот так! Вот так!       Живут Америка с Европой.       Вот так! Вот так!       Ну а у нас все через ж… Господа-демократы, вы знали примеры, Когда ваши коллеги учинили террор: Истребили цвет нации мечом Робеспьера, И Париж по сей день отмывает позор. Правдолюбец Радищев, после той мясорубки, «Путешествие из Петербурга в Москву» Чуть с досады не слопал, повредился рассудком И, ругая масонов, погрузился в тоску.       Вот так! Вот так!       Живут Америка с Европой,       Вот так! Вот так!       Ну а у нас все через ж… Господа-демократы, поспешите воскреснуть, Выходите на суд одураченных масс: Пусть ответят за все Чернышевский и Герцен, И мечтатель Белинский, и мудрец Карла Маркс; Пусть ответят и те, что пришли вслед за вами Вышибать из народа и радость, и грусть, И свободных славян обратили рабами, И в тюрьму превратили Великую Русь.       Вот так! Вот так!       Живут Америка с Европой.       Вот так! Вот так!       Ну а у нас все через ж… Через тернии к звездам!

 

Метаморфоза

Обрядился в демократа Брежневский «пират», Комсомольская бригада Назвалась программой «Взгляд». Минздрав метнулся к Джуне, Атеисты хвалят Глоб, И бомбит жлобов с трибуны Самый главный в мире жлоб.     Метаморфоза… Метаморфоза… Перестроились комсорги — В шоу-бизнес подались, И один из них свой орган Называет фирмой «ЛИС'С». Резко стал капиталистом Коммунист из Госкино: Вместо фильмов о чекистах Рекламирует «порно».     Метаморфоза… Метаморфоза… Может, это и нормально, Может, так и быть должно: Все, что было аморально, Стало не аморальнó. Перестроиться не сложно, Только вот ведь в чем беда: Перестроить можно рожу, Ну а душу — никогда.     Метаморфоза… Метаморфоза…

 

Родина моя

Я пробираюсь по осколкам детских грез В стране родной, Где все как будто происходит не всерьез Со мной. Надо ж было так устать, Дотянув до возраста Христа, Господи… А вокруг, как на парад, Вся страна шагает в ад Широкой поступью.       Родина моя       Скорбна и нема…       Родина моя,       Ты сошла с ума. В анабиозе доживает век Москва — дошла. Над куполами Люциферова звезда взошла, Наблюдая свысока, как идешь ты с молотка за пятак, Как над гордостью твоей смеется бывший твой лакей с Запада.       Родина моя —       Нищая сума.       Родина моя,       Ты сошла с ума. Восьмой десяток лет омывают не дожди твой крест, То слезы льют твои великие сыны с небес, Они взирают с облаков, как ты под игом дураков клонишься, То запиваешь и грустишь, то голодаешь и молчишь, то молишься.       Родина моя       Скорбна и нема…       Родина моя,       Ты сошла с ума.       Родина моя —       Нищая сума.       Родина моя,       Ты сошла с ума.

 

Сцена

Сцена, Я продирался к тебе сквозь дремучие джунгли закона, Что на службе у тех, кто не верит ни в черта, ни в Бога. Завязались в узлы мои связки, Стиснут лоб медицинской повязкой, А в душе затаилась на долгие годы тоска. Сцена, А дорогу к тебе преграждала нечистая сила И того, кто ей душу запродал, — превозносила. Раздавая чины и награды Тем бездарным, пронырливым гадам, Настоящих и неподкупных сводила в могилу. Сцена, Я дошел до тебя. Вот стою и пою наконец-то! И уверен, что занял по праву свободное место. Ну, а происки слуг преисподни Не страшны нам с тобою сегодня — Наше время пришло! Да поможет нам Сила Господня!

 

Забинтованные лбы

Мои друзья не пишут, не читают, И до общественных проблем им дела нет, И ходят с забинтованными лбами В расцвете лет, в расцвете лет. Мои друзья забросили гитары, Им все равно: что полночь, что рассвет, И ходят с забинтованными лбами В расцвете лет, в расцвете лет. Мои друзья билеты заказали, Билеты заказали на Тот свет — И доживают с забинтованными лбами В расцвете лет, в расцвете лет. Мои друзья щедры теперь на слово, Да вот бинтов не думают снимать: Слух прокатился, будто скоро снова Придется лбы забинтовать.

 

Этот мир

Мы живем как на вулкане И всю жизнь играем в тир: В этом тире каждый стал из нас мишенью. И так часто называем грешным этот мир, А своих не замечаем прегрешений. Этот мир несовершенный Состоит из всех из нас. Он — прямое отраженье Наших чувств и наших глаз. Этот мир не станет лучше, И не станет он добрей, Если сами мы добрее не станем. Мы грешим непониманьем Наших близких и друзей, И в страну Любви Горят мосты за нами. Опустошенные пожаром Взвинченных страстей, Мы разглядываем мир Сквозь призму разочарований. Этот мир несовершенный Состоит из всех из нас. Он — прямое отраженье Наших чувств и наших глаз. Этот мир не станет лучше, И не станет он добрей, Если сами мы добрее не станем.

 

А теперь мы с тобой притихли…

Мы зубами вгрызались в цепи, Мы ногтями впивались в лед, Прорывали стальные сети И взлетали, нас били влет А теперь мы с тобой притихли, Истощили нервный запас, К неудачам давно привыкли, А удачи пугают нас. А теперь мы с тобой притихли, Истощили нервный запас, К неудачам давно привыкли, А удачи пугают нас. Троп проторенных не искали, Не ходили на компромисс, Мало ели и плохо спали, За фортуною не гнались. А теперь мы с тобой притихли, Истощили нервный запас, К неудачам давно привыкли, А удачи пугают нас. Ну что ж нам делать с метаморфозой, Приключившейся с нами вдруг. Превратилась в скупую прозу Наша бурная жизнь, мой друг. И ответил мне друг «Да брось ты, Успокойся, не унывай. Мы с тобою на перекрестке Просто сели не в свой трамвай». И ответил мне друг «Да брось ты! Успокойся, не унывай. Ну ты ж помнишь тот перекресток, Где мы сели не в свой трамвай. Давай!» Метаморфоза… Метаморфоза… Метаморфоза…

 

Друзья-товарищи

Мне говорили то, что все мои стихи От совершенства бесконечно далеки. Мне говорили то, что мой вокальный дар Действует на головы, как солнечный удар. Ох уж эти мне друзья-товарищи, Все, все, все, все знающие, С камушком за пазухой И с фигой за спиной И с одной на всех извилиной. Пусть говорят тебе «доброжелатели», Что все твои стремленья — не желательны. Ты их не слушай, успокойся и дерзай И всех «доброжелателей» подальше посылай! Ох уж эти мне «доброжелатели». Прорицатели, советодатели, С камушком за пазухой И с фигой за спиной И с одной на всех извилиной. Мне говорили то, что все мои стихи От совершенства бесконечно далеки, Мне говорили то, что я не то пишу. А я стою — пою, пишу, играю и пляшу. Мне говорили то, что я не так дышу, А я стою — пою, дышу, играю и пляшу. Мне говорили то, что я не то пишу, А я пою, пишу, дышу, играю и пляшу. Вот так!

 

Времени нет

Времени нужно много, Чтоб до конца пройти Дарованную дорогу И не сбиться с пути. Годы толкают в спину, Годы толкают в грудь, А между ними клином Втиснут этот путь. Времени нет     на рассуждения, Времени нет     на решение проблем, Времени нет     и на общение, Времени нет     и на то, чтобы понять зачем. Годы толкают в спину И не дают успеть Тем дописать картину, Этим просто допеть. Кто-то несется пулей, Кто-то лежит, устав, А кто этот кросс придумал, Был, наверно, не прав.

 

Страна детства

Пухом выстлана земля У истоков наших лет, И не скошены поля, И безоблачен рассвет У истоков наших лет. У истоков наших лет…     Зимней сказкой пахнет снег,     Дождь струится золотой     В босоногой той стране,     Всем нам милой и родной.     В босоногой той стране     Дождь струится золотой… И все вокруг красиво, красиво, красиво, Как в волшебном сне. В той, всегда счастливой, счастливой, счастливой — Сказочной стране. Там добрые улыбки, теплые улыбки, Открытые сердца. Там беззаветной дружбе нет конца. И все вокруг красиво, красиво, красиво, Как в волшебном сне, В той, всегда счастливой, счастливой, счастливой — Сказочной стране. Там теплые метели, Крылатые качели, Цветущие сады… Там каждый день рождаются мечты.     Мы взрослеем и уходим кто куда,     Расставаясь с этой сказочной страной,     Наши самые счастливые года     Оставляя за спиной,     И окружают нас заботы и дела     В реальном мире из бетона и стекла.     Но важно помнить в череде бегущих лет     О тех, кто в сказочной стране живет сейчас,     И сохранить для них безоблачный рассвет     И веру в дружбу, и улыбку добрых глаз,     Возможность видеть удивительные сны     Под мирным небом этой сказочной страны. И пусть они красивым, красивым, красивым, Как когда-то мы, И таким счастливым, счастливым, счастливым Видят этот мир, Где теплые метели. Крылатые качели, Цветущие сады, Где каждый день рождаются мечты.

 

Чудак

Посреди долины где-то, Озаренной солнцем ранним, Он искал зачем-то света — Обреченный на скитанья. А в широком чистом поле Так и не обрел покоя И искал его у моря В тихом шелесте прибоя.     Он метался, разрывался,     Убегал то в лес, то в горы,     Но, увы, как ни старался,     Все не мог найти простора.     И поэтому, наверно,     Чудаком прослыл он скоро:     «Кто ж под солнцем ищет света     И простора на просторе?» А в кругу друзей «примерных» Он найти пытался друга И, отчаявшись, наверно, Предпочел уйти из круга, Он испил любовь из чаши, Упоенный сладкой новью, Но лежат в пыли осколки С недопитою любовью.     Он был чудаком, наверно,     Или просто притворялся,     Раз в кругу друзей «примерных»     Одиноким оставался.     Он был чудаком, конечно,     Что бы там ни говорили…     Ну кто же ищет бесконечно то,     Что имеет в изобилии? Одинокими ночами, Когда дождь стучит по крыше, Чувствую его дыханье И шаги за дверью слышу. И пустыми вечерами Пораженный, как недугом, Я все больше понимаю, Что он смог бы стать мне другом.

 

Примерный мальчик

Я в детстве был примерный мальчик, По всем предметам успевал, Решал безумные задачи И все как надо понимал. Читал я правильные книги, Как образцовый пионер, Учителя меня любили И приводили всем в пример. Ну как же всем им плохо стало, А завуч просто занемог, Когда я в руки взял гитару И начал шпарить в стиле рок. Читать неправильные книги Я стал тайком по вечерам, На дискотеках лихо прыгать И посещать на Пасху храм. «Ну что случилось, что такое, Вселился в парня сатана», — «Да», — Кричали хором педагоги, А завуч плакал у окна. «Ведь был такой хороший мальчик, На скрипке полечку играл, Решал безумные задачи И все как надо понимал». Но они не понимали То, что понять я сразу смог, На разрисованной гитаре Играя запрещенный рок, Читая книги не такие Тайком от всех по вечерам, На дискотеках лихо прыгая И посещая Божий храм. Когда над миром солнце всходит И пробуждается рассвет, Я наблюдаю за природой И только в ней ищу ответ. Иду себе своей дорогой И, как за флаг, держусь за мысль, Что нет мудрее педагога, Чем наша собственная жизнь.

 

Рыжий

В предпоследней стадии отчаянья, Озабоченный всерьез, Я сидел у зеркала печально И бубнил себе под нос: «Ох уж эта мне капуста, Ох уж эта мне капуста». Имелась в виду капуста, В которой нашли меня. Среди всех мальчишек и девчонок Выделялся я всегда: Самые большие уши в мире Были у меня тогда, Да еще и конопатый, Рыжий, маленький, носатый, Ох уж эта мне капуста, В которой нашли меня. «Рыжий», — только и слышал Я со всех сторон И очень был обижен. «Рыжий» — ни много ни мало, Это слово меня возмущало И жить не давало. Как назло, в то время модной стала Песенка про рыжий гриб, Каждый день по радио звучало: Руды, руды, ры… Я писал письмо в газету С критикой на песню эту И с досады под машинку Голову остриг. Если же в кого-нибудь влюбиться Мне случалось, то тогда Я не мог взаимности добиться В этом деле никогда, И говорили мне девчата: «Ну ты же очень конопатый, И уши у тебя какие-то, прям, Ну, просто, прям, беда!» «Рыжий», — только и слышал Я со всех сторон И очень был обижен, «Рыжий» — ни много ни мало, Это слово меня возмущало И жить не давало. Думал, думал, что мне делать, Чтоб беду преодолеть, И купил гитару и гантели, Стал стихи писать и петь. Регулярно распевался, Физзарядкой занимался И в зеркала на себя решил не смотреть. Ну что в них смотреть?! Самым-самым популярным Стал в своем дворе, Стали мне завидовать ребята И девчонки — вслед смотреть, Солнце в небе — улыбалось, Жизнь прекрасною казалась, Ну все-таки как хорошо иногда Уметь петь. «Рыжий», — больше не слышал Я со всех сторон, И жить мне легче стало, «Рыжий» — ни много ни мало Это слово меня не смущало И жить не мешало. Вот и вся история в общем-то. «Подождите, подождите, неужели вся? И что, Вас так ни разу больше и не называли рыжим?!» Ну почему же не называли, называли, Но мне это было очень приятно. Подождите минуточку, сейчас я передохну и доскажу Вам эту историю до конца. Годы как безумные несутся В пестрой суете сует, И в тот мир далекий не вернуться С высоты минувших лет, И теперь тот конопатый, рыжий, маленький и носатый В самых счастливых снах приходит ко мне. В самых счастливых снах приходит ко мне. «Рыжий», — снова я слышу, И во сне его зову и часто вижу. «Рыжий», — слышу я снова, Но теперь для меня это слово — Волшебное слово. «Рыжий», — слышу я снова, Но теперь для меня это слово — Волшебное слово.

 

Мой брат

Ты когда-то учил меня петь и играть на гитаре, Ты был строен, красив и всесилен, как бог Саваоф. Ты говорил мне, что жизнь так сложна, И что в ней выдержка очень важна, И что в жизни везет Только тем, кто идет вперед. Ты когда-то учил меня жить и служил мне примером. И, внимая советам твоим, я старался как мог. Ты шутил и смеялся от сердца Над моею наивностью детской И, открыв мне глаза, Разобраться во многом помог. Мой старший брат, мой брат, Ну почему же ты теперь не рад И в глазах твоих нет участья. Ни любви, ни печали, ни счастья, Мой старший брат, мой брат, Ну встряхнись, ну оглянись назад. Ведь ты же много и знал и умел, Ну когда ж ты успел все растерять? Развела нас с тобою судьба по разным дорогам, И не раз я сбивался с пути и блуждал в темноте. А то, что ты называешь везеньем, Мне давалось трудом и терпеньем И стремленьем к своей, Путеводной своей звезде. Вот сидим мы напротив друг друга — глядим осторожно. Я искал этой встречи, а встретив тебя — не узнал. Ну скажи, перед тем, как проститься, Ты скажи, как могло так случиться, То, что я себя в жизни нашел, А ты — потерял? Ведь ты когда-то учил меня жить и играть на гитаре, Ты был строен, красив и всесилен, как бог Саваоф, Говорил мне, что жизнь так сложна.

 

Собрание в жэке

В нашем жэке № 5 Шло собрание опять — Обсуждали перестройку И куда ее внедрять. На трибуну вышел Сам И, прокашлявшись, сказал, Что пока что мы хреново Перестраиваемся. А затем последний съезд Процитировал нам весь, Речи, прения, доклады Зачитал как они есть. Про бригадный про подряд Все строчил, как автомат, Про согласность, и про гласность, И про все вообще подряд. Он ревел, как самосвал, И пыхтел, как самовар. Объявив нам в заключение: — Завтра будет семинар. При себе иметь тетрадь — Буду лично всех гонять По вопросам «Перестройки» И куда ее внедрять. Тут монтер Петрович встал — На лице его скандал Откровенно был написан — И спокойно так сказал: — Перестрелка, перестройка — Нас ничем не испугать, Мы народ довольно стойкий, Но до срока, вашу мать… Ты вот выдал директиву, В «Волгу» сел — и будь здоров, А какая перспектива Нам от этих громких слов? Что, изменят нам зарплату? Что, нам легче станет жить? Есть икру, ходить в театр, Отпуск в Ялте проводить? Я всю жизнь свою ишачу, А живу в такой норе, Что порой к иной собачьей Зависть прячу конуре. Я на ваши семинары Болт с резьбою положил, Я ни много и ни мало — Три режима пережил. Поначалу тоже вроде Верил в разные слова О заботе, о народе — Аж звенела голова! Ну и где забота, где же? Мне седьмой десяток лет, Ну а я еще и не жил, А уж впору на тот свет. Вы мне рот не затыкайте, Я вас слушал до конца, И не надо, не пугайте Выражением лица. Вы про гласность нам умело Толковали целый час, Ну, а как дошло до дела, Что, кишка тонка у вас? Ладно, хватит. Напоследок Я хочу сказать вам суть: Для того, чтоб сделать дело, Нужно людям дать вздохнуть. На заезженной кобыле Не уедешь далеко. Вы о нас совсем забыли, А кнутом хлестать легко. Вы на деле докажите, Что заботитесь о нас, Ну а мы уж, извините, Перестроимся без вас. Кончил. Дверью хлопнув, вышел, Больше слова не сказав. Мы все замерли, как мыши, Зная, что Петрович прав.

 

Призвание

Застолье близилось к концу, Когда, жуя селедку, Сосед спросил в десятый раз, Зачем не пью я водку? «Ну был бы болен — хрен с тобой, Но ведь здоровый малый…» — И, еле двигая губой, Он начинал сначала. Про то, что истина в вине, И говорил чуть тише Про то, что мы живем в г…не И что какой-то Миша Не прав. И нет защиты нам… А если б живы были Высоцкий, Пушкин и Хайам — Вот те бы защитили. «Вот это были мужики, Какие пели песни!!! Не то что эти мудаки — Вознесенский да Резник. А почему? Да потому, Что мысль освобождает От заключения во тьму, Кто часто выпивает. Да и вообще, возможно ли Вкусить шальную радость И ощутить тепло земли И неги легкой сладость. И освежить свою мечту Порывом вдохновенья Или сорваться в пустоту В свободное паденье И очутиться на лету В четвертом измеренье… Коснуться тайны бытия И с горьким оптимизмом Взглянуть, куда течет струя Загробной нашей жизни…» Он сделал паузу, долил Из горлышка коньяк И, крякнув, громко заключил: «А ты не пьешь, дурак!» Мне трудно было возразить — Он прав во многом был. Чтоб жить в г…не и бросить пить, Немало нужно сил. Я вспомнил прошлые года… Сосед меня б простил, Когда б узнал, что я тогда Раз в 1000-у больше пил. Всему свой срок, всему свой миг, И каждому — свое. Кто хоть чуть-чуть себя постиг — Тот многое поймет. Признанье — самый верный путь К далекой истине И к тайнам счастья, коих суть Не отыскать в вине. Признанье все способно дать: И радость и полет, Но только важно отыскать Призвание свое. А ощущениям своим, Когда бываешь пьян, Опасно верить. И пойми: Их суть — самообман.

 

Фатальная колесница

Глядя, как ты провожаешь разочарованье, День уходящий и хмуро встречаешь зарю, Думаю, что не улучшу твое состоянье, Если нарушу молчанье и заговорю. Катится, катится жизнь колесницей фатальной, Мы — пассажиры на данном отрезке пути, Кучер-судьба колесницею той управляет, Кто не согласен с маршрутом, тот может сойти. Видя, как ты постоянно уходишь в забвенье, Ищешь спасенье в вине, я тебя не сужу, Но думаю, что не улучшу твое настроенье, Если свое впечатленье о жизни скажу: Катится, катится жизнь колесницей фатальной, Мы — пассажиры на данном отрезке пути. Кучер-судьба колесницею той управляет, Кто не согласен с маршрутом, тот может сойти. Годы пройдут, погружая тебя в ожиданье И в созерцанье пейзажей за хрупким окном Этой, катящейся вдаль, колесницы фатальной, А за чертой горизонта с нее мы сойдем. Катится, катится жизнь колесницей фатальной. Мы — пассажиры на данном отрезке пути. Кучер-судьба колесницею той управляет, Кто не согласен с маршрутом, тот может сойти.

 

Спорт

Проснувшись как-то на рассвете, В осколок зеркала свой кинул взгляд И с сожалением отметил, Что видеть самого себя не рад: В глазах тоска, а под глазами Мешки от курева и крепких вин. Я встал с постели и заставил Пойти себя в спортивный магазин.     С тех пор я не хожу к врачу.     На двадцать лет моложе стал.     Играю, прыгаю, скачу     И по утрам не бью зеркал. Смеются надо мной соседи И молча крутят пальцем у виска, Когда я на велосипеде Вдруг уезжаю в отпуск на юга. А мне-то что? Судите сами: Я стал вынослив, как индийский йог, — На голове стою часами И зайцем прыгаю под потолок     Хоккей, футбол,     Спидвей, гандбол —     Мне не прожить без вас и дня.     Бобслей, слалом —     Спасибо вам     За то, что вы спасли меня     (От смерти).

 

Правда

(Коллеге-калеке)

Он так привык бояться Написанного слова. А мне-то что пугаться — Я самообразован. Ему пять лет внушали, Что можно, что не можно, И голову сношали Благопристойной ложью. Ему пять лет долбили Про «надо» и «не надо», Одно лишь обходили, Что есть на свете правда. Не та, конечно, правда, Что в «можно» надо втиснуть, А та — святая правда Без лжи и компромиссов. И пусть твердят ублюдки, Что истина опасна, — Она не проститутка, Чтоб быть все время разной.

 

Солнце уходит на Запад

Она уедет в США, он уедет в Бонн, Я попрощаюсь с ними молча, навсегда. Все бегут на Запад — выездной сезон, И даже солнце каждый день спешит туда. Солнце уходит на Запад, И убегают за ним Те, кто не знают, Что все в этой жизни Имеет исток. Солнце уходит на Запад, Но, чтобы снова родиться, Спешит на Восток, На Восток. Стирает каждый новый день В старой книжке записной Моих друзей московских Адреса. И в Новый год не смеется телефон Компанией ночной, А в трубке слышу я чужие Голоса. Солнце уходит на Запад, И убегают за ним Те, кто не знают, Что все в этой жизни Имеет исток. Солнце уходит на Запад, Но, чтобы снова родиться, Спешит на Восток, На Восток. Она сломалась в США, из Бонна он исчез… Я это знал, прощаясь с ними навсегда. У эмигрантов — грустная судьба, А тот, кто останется здесь, Увидит, как солнце встает И рождается Новый век, Кто выдержит здесь, тот поймет, Что он — Человек. Солнце уходит на Запад, И убегают за ним Те, кто не знают, Что все в этой жизни Имеет исток. Солнце уходит на Запад, Но, чтобы снова родиться, Спешит на Восток, На Восток.

 

Разве не так?

Ты искал своей надежды остров, Но найти его не так-то просто. Часто пламя всех надежд на свете Задувает беспощадный ветер.       Разве не так? Ты искал своей любви приюта — Не нашел и подарил кому-то И, устав, махнул на все рукою… Только счастье не найти в покое.       Разве не так? Ты запомни, что в преодоленье Есть всегда надежда на спасенье. И когда устанет ветер злиться, Пламя с новой силой разгорится.       Разве не так?

 

Три дома

Я в одиночестве бездонном В каком-то доме у окна Стою и слышу, как крадется тишина. Тяжелой ношею на плечи Ложится хмурый летний вечер, С немым участьем в то окно глядит луна. И вот опять воображенье Рисует без предупрежденья Три разных дома на стекле — Там ждут меня… Я в те дома вхожу без стука, Там мне протягивают руку И предлагают обогреться у огня. Первый дом — родной мой дом — Окутан светом и теплом, В нем живет мое детство. Дом второй, тоже мой, Такой же близкий и родной, В нем живет мое сердце. Третий дом — дом родной, Родной до боли, но не мой, В этот дом вхожу я не дыша… В нем живет моя душа. В каком-то странном исступленье, Меняя краски без труда, Воображение творит, как никогда: Я вижу маму в доме первом, Она надеется, наверно, Что я вернусь к ней и останусь навсегда. Но вот сместилось расстоянье, И воплощенным ожиданьем В притихшей комнате ребенок сладко спит. И наконец, я в третьем доме: Словно сошедшая с иконы В нем тихо женщина прекрасная грустит. Первый дом — родной мой дом — Окутан светом и теплом, В нем живет мое детство. Дом второй, тоже мой, Такой же близкий и родной, В нем живет мое сердце. Третий дом — дом родной, Родной до боли, но не мой, В этот дом вхожу я не дыша… В нем живет моя душа. Я в одиночестве бездонном Стою один на всей земле, Слежу, как тают все три дома На остывающем стекле…

 

У твоего окна

Я жал на все педали, В висках стучала кровь, Я так боялся опоздать в страну С названием «Любовь». Я все боялся опоздать в страну С названием «Любовь». Мне цель казалась ясной, Я так был юн и смел И столько слов напрасных Наговорить успел. Ах, если б знать в ту пору, Что где-то ты — одна… Мне нравится смотреть на город Из твоего окна. Мне нравится смотреть на город Из твоего окна. Исписанных тетрадей В столе не перечесть, В них — пылкими стихами Я выплакался весь. Под солнцем в абажуре Отцвел бумажный куст, И отшумели бури В стакане мнимых чувств. Ах, если б знать в ту пору, Что где-то ты — одна… Мне нравится смотреть на город Из твоего окна. Мне нравится смотреть на город Из твоего окна. Вот потому, родная, Немногословен я, Когда плывут под нами И небо и земля, Когда стихают споры, И замирает дом, И расцветает город За твоим окном. Когда стихают споры, И засыпает дом, И расцветает город За твоим окном.

 

В океане непонимания

Не смотри на меня в ожидании И не думай, что я умней, — В океане непонимания Я давно плыву на бревне. И советы мои вчерашние, Если можешь забыть — забудь. Разлетелись песочные башни, Только ветер успел подуть. Понимаешь, ну не знаешь Где найдешь, где потеряешь, И не лезь ты в дебри, Душу не трави. Нет, не знаешь, ох не знаешь, Где найдешь, где потеряешь. Слушай лучше сердце, Сердцем и живи. Не смотри на меня с изумлением, Я давно уже стал другим, И вчерашние размышления Взяли и обратились в дым. Этот дым, невесомым облачком Проплывая в небе большом, То смеется лучами солнечными, То грустит проливным дождем. Да не смотри ты на меня с сожалением! Видишь, я улыбаться стал. Ну а вспомни мое настроение В тот момент, когда я «все знал». И не так уж, поверь, досадно В океане и на бревне. Лучше сядь-ка со мною рядом — Будет нам веселей вдвойне.

 

Замкнутый круг

Часовыми поясами разделенные, Между нами — связь скупая телефонная, И почти что полпланеты С сотнями воздушных трасс, Невозможность созвониться Ну хотя бы в месяц раз Нас не спасает от разговоров ни о чем, И расставанья тут ни при чем. А когда я сяду рядом, Загляну в твои глаза, Снова встанут между нами Часовые пояса, И все те же полпланеты С сотнями воздушных трасс, Ожидание рассвета И обрывки скучных фраз Нас разделяют, И одиночества недуг Нас замыкает в тесный свой круг. Мы с тобой никак не можем Разобраться, что к чему, И никто нам не поможет И не скажет, почему, Почему нам вместе трудно И еще труднее — врозь, Что-то случилось, Что-то стряслось. Что-то случилось, Что-то стряслось. И давно пора, пожалуй, Разомкнуть нам этот круг, Только вот преградой стала Память губ и память рук, Понимать не хочет память, И не хочет память знать Тех проблем, что между нами Успевают возникать, Оберегает И не считается ни с чем, Но не решает наших проблем. Мы с тобой никак не можем Разобраться, что к чему, И никто нам не поможет И не скажет, почему, Почему нам вместе трудно И еще труднее врозь, Что-то случилось, что-то стряслось. Что-то случилось…

 

Милая

Милая, сегодня праздник: День открытых дверей в забытом доме. Милая, невероятно то, что нам так повезло: Я ощущаю тепло твоей ладони. День, день и ночь, ночь и день ожидал, Я всегда ожидал эту встречу, Тихо скользили года, угасая вдали без следа, А я ждал этот вечер. Пусть между нами — стена: У тебя я — один, у меня ты — одна, даже пусть за стеною, И не наша вина в том, что жизнь так сложна И что я — не с тобою и ты — не со мною. Милая, но мы не будем Дом возводить из песка и улетать в облака с тобой не будем. Милая, но сегодня — праздник. Завтра закружат тебя, нежность твою губя, скупые будни. Будни. День, день и ночь, ночь и день ожидал. Я всегда ожидал эту встречу. Тихо скользили года, угасая вдали без следа, А я ждал этот вечер. Пусть между нами — стена: У тебя я — один, у меня ты — одна, даже пусть за стеною, И не наша вина в том, что жизнь так сложна И что я — не с тобою и ты — не со мною, милая.

 

Самый лучший день

День воспоминаний лентой голубой Опоясал теплый вечер. Все, что было с нами, можешь взять с собой И хранить до первой встречи. Ну а я скажу тебе: самый лучший день. Самый лучший день у нас сегодня был, И очень хорошо, что он уже прошел И от последних слов меня освободил. Ты не огорчайся, что твои слова Я всерьез не принимаю. Память очень часто бывает не права, То, что было, украшая. Так что я скажу тебе: самый лучший день, Самый лучший день у нас сегодня был, И очень хорошо, что он уже прошел И от последних слов меня освободил. Ну а капля счастья в океане слез Растворилась безвозвратно, И не в нашей власти сладость первых грез Оживить воспоминаньем. Так что я скажу тебе: самый лучший день, Самый лучший день у нас сегодня был. И очень хорошо, что он уже прошел И от последних слов меня освободил. Самый лучший день у нас сегодня был… Самый лучший. Спасибо, милая судьба, Спасибо за старанье. Но слишком долгим было ожиданье… Спасибо, спасибо, спасибо За вниманье. Но слишком долгим было ожиданье… Спасибо, спасибо, спасибо За старанье, Но слишком долгим было ожиданье. Спасибо!

 

Моя любовь

Все как будто шло своим путем, Медленно и верно: Успех в делах, семья и дом Лечили раненые нервы, Не будили звездные дожди Моего воображенья, И превратились виражи В плавное скольженье. Скажи, откуда ты взялась, Моя нечаянная радость, Несвоевременная страсть, Горькая, а сладость? Нарушив мой земной покой, Ты от какой отбилась стаи, И, что мне делать с тобой такой, Я не знаю. Вздрогнул, как от выстрела, мой дом, Стены закачало, Когда в окно твоим крылом Счастье постучало. Понимал ли дом, что он теперь Для меня стал тесен, Оставив незакрытой дверь И окон не завесив. Скажи, откуда ты взялась И опоздать не испугалась, Моя неведомая страсть, Моя нечаянная радость, Нарушив мой земной покой, Ты от какой отбилась стаи, И, что мне делать с тобой такой, Я не знаю. Мой уютный замок из песка Стал как будто ниже, И заменили облака Рухнувшую крышу. Ты смотрела, как под крышей той Разгорались страсти, Сказав, что на беде чужой Мы не построим счастья. Да я бы мог, конечно, отпустить Тебя, но это не поможет Чужому горю, ведь простить Меня мой дом уже не сможет; Расстаться можно и любя, Боль рассосется понемногу, Но только, обманув себя, Мы обмануть не сможем Бога. Скажи, откуда ты взялась?!! Нарушив мой земной покой, Ты от какой отбилась стаи И что мне делать с тобой такой?.. Не знаю!

 

Память

Когда зажигаются звезды в небе ночном, Память непрошеным гостем входит в мой дом Тихо войдет, свечи зажжет, музыку включит И беседу начнет. В эту минуту твои оживают глаза, В них, как и прежде, невольно таится слеза, Смотрят с надеждой, смотрят любя: Вот и опять я с тобою и — без тебя. Вот и опять я с тобою и — без тебя. Я приглашу на танец Память, И мы закружимся вдвоем, И вместе с нами, вместе с нами Помолодеет старый дом, Ну а когда погаснут свечи И за окном рассвет вздохнет, Произнесет: «До скорой встречи», — Мне тихо Память и уйдет. Когда зажигаются звезды в небе ночном, Память непрошеным гостем входит в мой дом. Кружатся даты, свечи горят, В рамке багетной опять оживает твой взгляд. Так продолжается каждую, каждую ночь. Ты далеко от меня и не можешь помочь, Ты так стремишься найти свое счастье с другим, Ты далека от меня и несчастлива с ним. Ты далека от меня и несчастлива с ним. Я приглашу на танец Память, И мы закружимся вдвоем, И вместе с нами, вместе с нами Помолодеет старый дом, Ну а когда погаснут свечи И за окном рассвет вздохнет, Произнесет: «До скорой встречи», — Мне тихо Память. И уйдет. Я приглашу на танец Память…

 

Маленькая планета

Черная бездна «Звездная пыль»… Холодом дышит вечность, Переплетая сказку и быль, Миг и бесконечность. Кто-то когда-то задал маршрут, Не объяснив секрета, И совершает неведомый путь Маленькая планета.     Крутится-вертится шар голубой,     Нас на груди качая,     Крутится-вертится не для того,     Чтоб все начинать сначала. В окружении стаи вездесущих ракет Так нелегко вращаться, Все-таки 5 миллиардов лет Отдано цивилизации! Мелкою дрожью на полюсах Дает себя знать усталость, И застывает вопрос на устах: «А сколько еще осталось?»     Крутится-вертится шар голубой,     Нас на груди качая,     Крутится-вертится не для того,     Чтоб все начинать сначала. Кто-то когда-то задал маршрут, Не объяснив секрета, И совершает неведомый путь Маленькая планета. На полюсах все сильнее дрожа, Движется, бедолага, Тщетно пытаясь нас удержать От рокового шага.     Крутится-вертится шар голубой,     Нас на груди качая,     Крутится-вертится не для того,     Чтоб все начинать сначала.

 

Я вернусь

Я мечтаю вернуться с войны, На которой родился и рос, На руинах нищей страны Под дождями из слез. Но не предан земле тиран, Объявивший войну стране, И не видно конца и края Этой войне. Я пророчить не берусь, Но точно знаю, что вернусь, Пусть даже через сто веков, В страну не дураков, а гениев. И, поверженный в бою, Я воскресну и спою На первом дне рождения страны,       вернувшейся с войны. А когда затихают бои, На привале, а не в строю Я о мире и о любви Сочиняю и пою. Облегченно вздыхают враги, А друзья говорят: «Устал…» Ошибаются те и другие: Это — привал.           Привал. Я завтра снова в бой сорвусь, Но точно знаю, что вернусь, Пусть даже через сто веков В страну не дураков, а гениев. И, поверженный в бою, Я воскресну и спою На первом дне рождения страны,       вернувшейся с войны. С войны — вернусь.           Вернусь.

 

«Ценою самоотреченья…»

Ценою самоотреченья И сердца — стертого до дна — Души святое очищение Дается нам. Ценою мук непроходящих, Глухой тоски, ночей без сна — Любви мгновенья настоящей Даются нам. За череду сплошных ненастий И за печаль, что так длинна, Крупица истинного счастья — Награда нам. Того, кто сил нашел ДЕРЖАТЬСЯ И возрождаться вновь и вновь, Найдет и истинное счастье, И настоящая любовь. Ничто так просто не дается Нам в этой жизни — Закон таков! За счастье надобно бороться, И за мечту, И за любовь.