Балашов повернулся к сидящим за столом там, в парткоме, как бы приглашая их более внимательно послушать то, что он скажет, принять активное участие в разговоре.

— Должен сказать, товарищи, что за последние два месяца служба радиоконтроля не только республики, но и всей страны ничего подобного в эфире не обнаруживала. Когда мне сообщили об этом, то вполне серьезно спросили, не учебный ли это тест, переданный сверху для усиления бдительности или для контроля, не спят ли связисты. Неуместная эта успокоенность и ухарское благодушие, пожалуй, были главной причиной того, что специальные службы сразу не взяли пеленг. Однако после второй радиограммы на той же волне были введены в действие мощные радиогониометры во многих точках республики. Сегодня утром четыре из них перехватили новую радиограмму. Вот ее содержание: «Объект оснащен мощным двигателем и принципиально новой системой управления сегментными пластиковыми парусами точка Источник энергии двигателя не ясен точка Обладает скоростью свыше ста километров час точка Способен буксировать суда большей тоннажности точка Поплавки и гондола могут двигаться самостоятельно каждый точка Свободно ориентируется темноте запятая густом тумане точка Проникнуть объект невозможно точка Специальная защита мгновенно реагирует появление любых посторонних предметов вблизи объекта на поверхности и под водой точка».

Последовала минутная пауза. Объектив телекамеры медленно скользил по лицам всех, кто находился в комнате парткома. Взгляд каждого устремлен сюда, в кубрик тримарана. И в каждом взгляде — тревога, беспокойство и озабоченность о судьбе экспедиции и ее участников.

— Самое неприятное, — наконец нарушил молчание Балашов, — что передача велась из района Днепра, неподалеку от Светловодска. Причем передатчик, это установлено точно, двигался вниз по реке. Ответа на радиограмму не последовало.

— Но в это время в данном районе вниз шли только мы, довольно далеко оторвавшись от всех других судов, которые стояли из-за тумана, — тихо произнес Аксенов. — Мы — это значит «Юлия» и катера сопровождения… Потом, ближе к шести утра, навстречу нам плыли рейсовый метеор «Юрий Гагарин» и несколько десятков катеров и лодок. Ничего другого мы не заметили. А вниз шли только мы. Все товарищи могут это подтвердить.

— Это, пожалуй, меняет дело, — поднялся и сразу же снова сел на свое место Балашов. — Мы все время предполагали, что за вами скрытно шел какой-то «чужак»…

— Нет, — решительно возразил Олег. — Ровно в пять утра мы выбрались все вместе из тумана, буксируя восемь катеров сопровождения. А потом, начиная с пяти часов двадцати минут, «Юлия» со скоростью тридцать пять узлов шла одна впереди в течение получаса, оставив далеко позади эскорт. Ровно в пять тридцать произошла первая встреча с «Юрием Гагариным». Еще десять минут ушло на то, чтобы развернуться, перегнать его, а затем повернуть обратно. Здесь мы и соединились с нашими отставшими катерами.

— В шесть часов утра мы поплыли дальше уже под парусами, — дополнил рассказ Олега Андрей Иванович. — Пошли со скоростью двенадцать узлов. Это можно проверить по контрольной криптограмме полученных ЭВМ команд, а также по фиксируемым данным их исполнения, где одновременно отмечаются время и координаты местонахождения судна. А в шесть пятнадцать на полной скорости ушел вперед катер подполковника Гарькавого. Ни одного, как вы говорите, «чужака» за нами не шло. Погода была отличная, видимость днем по зеркалу моря-на семь-восемь километров. Я стоял вахту и, безусловно, обратил бы внимание на любое не наше судно, даже на обычную лодку. Такие визуально наблюдаемые предметы всегда очень помогают психологически стоять трудную утреннюю вахту, и не заметить их просто невозможно.

— Да, скорости совпадают, — будто рассуждая вслух, проговорил Балашов. — Передача шла одну минуту. Началась она в точке с координатами 49 градусов 10 минут 30 секунд северной широты и 32 градуса 46 минут 7 секунд восточной долготы. А через минуту пеленг изменился. Примерно на одну минуту двадцать секунд к востоку и на двадцать шесть секунд к югу… Сомнений нет, передатчик работал на одном из катеров сопровождения, — твердо заключил Балашов.

Несколько секунд он сосредоточенно смотрел на лежащие перед ним бумаги, потом поднял голову и тихо попросил:

— Татьяна Александровна, пригласите в кубрик подполковника Гарькавого. Только очень спокойно… Просто к Олегу Викторовичу, — добавил он. И когда девушка вышла из кубрика, сказал, обращаясь и к тем, кто остался, и ко всем сидящим за длинным столом в парткоме: — Гарькавого я знаю лично много лет. И отца его знал. Он геройски погиб в первые месяцы войны под Ленинградом. Пограничным полком командовал. Сын — в него, хоть и педант по характеру. В общем, тут все в порядке… А вот кто из его подчиненных… Сразу не определишь. Ясно, что не первогодок. Матерый. Может быть… временно прервем испытания?

В кубрике зашевелились, запротестовали. Олега и Аксенова поддержал Кузьма Иванович Гаращенко.

— Польза ходовых испытаний несомненна, — твердо сказал он. — Чей-то интерес к ним это только подтверждает. Их, безусловно, нужно продолжать. Тут двух мнений и быть не может, тем более, что уже первые дни позволили обнаружить некоторые недоработки. А вот команду сопровождения, на мой взгляд, целесообразно бы полностью заменить. И немедленно. Но, конечно, под каким-нибудь благовидным предлогом.

— Согласен, — отозвался директор.

Балашов подозвал кого-то, невидимого на экране. Нагнувшись, что-то шепотом сказал. Было слышно, как в парткоме дважды тонко скрипнула дверь.

— Вы хотели что-нибудь уточнить, Олег Викторович?

В кубрик вошел Гарькавый. Он шагнул было вперед, к столу, но, увидев на экране свое начальство, нерешительно остановился, вытянулся и замер у порога.

— Это я тебя позвал, Семен Тарасович. Есть тут несколько важных вопросов. Ты подойди ближе, садись.

Подполковник сделал несколько шагов вперед, однако садиться не стал. Стоял и внимательно смотрел на генерала, ожидая вопросов.

— Ты своих людей всех хорошо знаешь? — спросил Балашов. — Я имею в виду офицеров.

— Троих — отлично. Это мои люди. Работаю с ними уже много лет. Да и предыдущая их жизнь, до работы в отделе, известна мне во всех подробностях. Остальные семь офицеров, включая прапорщика, переданы мне из хозяйства майора Корецкого. Исполнительны. Дело знают. Отличные пловцы. Правда, сам майор прибыл в управление недавно и, естественно, всех своих людей знать хорошо не может…

— Да-а, — неопределенно протянул генерал, в раздумье глядя на бумаги перед собой. — Тут, понимаешь, Семен Тарасович, сверху приказ пришел передать дальнейшее сопровождение «Юлии» новому составу охраны… Людей сегодня из Москвы прислали. Я их вертолетами к вам сейчас направил. Будут, взглянул он на, запястье левой руки, — часа через полтора. Так что ты своих спокойно собери всех вместе, занятия по уставу с ними проведи или разбор выполнения операции за последние сутки. Но чтобы все до одного были у тебя перед глазами. Головой за это отвечаешь, понял? Приказа о возвращении не оглашай до прибытия вертолетов. Катера передашь капитану Николаю Степановичу Головченко.

— Слушаюсь, есть передать. Есть передать катера капитану Головченко, — тихим, сдавленным голосом произнес подполковник.

Лицо его побледнело. На гладком высоком лбу выступила испарина. Он сделал еще шаг вперед, отдал честь и попросил разрешения задать вопрос. Балашов кивнул.

— Мне тоже… отбыть обратно, или как? — едва слышно спросил Гарькавый. — Я понимаю, Василий Ерофеевич, что-то случилось непредвиденное. Могу узнать, что именно? Или мне теперь тоже больше не доверяют?

Балашов пристально посмотрел на него. Потом молча поднялся из-за стола, сделал несколько шагов по кабинету. Вернувшись к своему креслу, он открыто, в глаза, посмотрел на подполковника.

— В отряде враг, Семен Тарасович. Предполагаю — среди, офицеров. Ты можешь остаться, — спокойным голосом проговорил он. — И те трое твоих людей. Рацию дальней связи не выключать. И смотреть в оба.

Лицо подполковника просияло.

— Есть! — радостно отрапортовал он и тихо добавил:- Спасибо за доверие, Василий Ерофеевич.

Послушать Танину лекцию о развитии космонавтики, а после нее посмотреть кинофильм семидесятых годов «Укрощение огня» — о Генеральном конструкторе первых советских космических кораблей Сергее Павловиче Королеве-собрались охотно. Уселись прямо на траве в тени деревьев, окружив Татьяну тесным кольцом. Собрался весь отряд. Не было только прапорщика Юрия Макашева.

— Ужин для команды готовит, — доложил Гарькавому посланный за прапорщиком солдат. — К началу фильма обещал управиться с закладкой и прийти.

— Добро, — с видимым безразличием ответил подполковник.

Несколько минут, опершись плечом о ствол старой ольхи, он стоя слушал девушку, рассказ которой сразу захватил слушателей, а потом отошел от ольхи и легким быстрым шагом направился к берегу, намереваясь подняться на катер, большую часть которого занимал камбуз.

Но на полпути ему встретился Аксенов.

— Скорее на «Юлию», подполковник! Вас Василий Ерофеевич вызывает. Есть какие-то новости.

Балашов был предельно краток. На этот раз он говорил из своего служебного кабинета.

— Десять минут назад перехвачены еще две радиограммы. Первая передана без шифра — способом быстродействия. Передача велась точно с места вашего расположения, и именно это помогло очень скоро найти ключ к расшифровке. На вашем пеленге сейчас сосредоточено внимание всей нашей радиослужбы по всем возможным диапазонам. Видимо, враг почуял опасность и даже слышал, наш недавний разговор. Вот что он передает: «Предыдущие радиограммы перехвачены и расшифрованы точка Команда объекта предупреждена своим центром и органами госбезопасности точка Согласовываются решительные контрмеры точка Опасаюсь своего и вашего провала точка Государственные испытания будут продолжены точка Имею отснятую пленку жилой части внутренних помещений объекта запятая магнитную запись радиотелепереговоров экипажа Центром и зампредом госкомитета безопасности запятая полученную аппаратом направленного прослушивания точка Еще есть время уничтожить объект точка Жду немедленных указаний точка».

— Ответ резидента был таким же поспешным и предельно кратким, — продолжал Балашов: — «Немедленно уходите точка. За доставку указанных материалов премия пятьдесят тысяч точка».

Установлено, что эта радиограмма передана из центральной части Киева.

— В последние тридцать минут, — сразу отозвался подполковник Гарькавый, — вести передачу отсюда мог только один человек. Это прапорщик Юрий Макашев. Какие бы то ни были сомнения исключены. Разрешите обезвредить, Василий Ерофеевич?

— Приступайте, Семен Тарасович. Только не обезвредить, а взять! Захватить живым. А мы займемся его непосредственным начальником…

Гарькавый быстро покинул «Юлию» и направился прямо к плавучему камбузу. Он шел спокойным, размеренным шагом, обдумывая на ходу возможные варианты быстрого и бескровного захвата врага.

«Это хорошо, что иду один, — мысленно рассуждал он. — Не спугну преждевременно. Главное в нашем деле — спокойствие. В походке, в движениях, в выражении лица, в речи, — внушал он себе, все больше замедляя шаг. — Иду снять пробу или посмотреть закладку ужина. Это моя прямая обязанность в походе. Потом пошлю его за кем-нибудь из своих ребят. Ну, а там…»

Его мысли неожиданно прервал нарастающий гул моторов. Над заливом показались вертолеты. Два из них стали снижаться прямо над водой перед входом в залив, остальные направились к их стоянке, охватывая ее полукольцом.

«Шесть машин, — успел отметить про себя подполковник. — Теперь они, пожалуй, и ни к чему», — и тут же увидел, как катер-камбуз, до которого оставалось не больше десятка шагов, вдруг рванулся с места, поднимая крутую волну.

— Сто-о-ой! — во весь голос закричал Гарькавый, бросаясь к своему катеру. — Сто-о-й, мерзавец!

Он сразу включил прямую передачу и перескочил поднятую прапорщиком волну, стараясь отрезать врага от выхода из залива. Нажатие гашетки — и серия белых и красных ракет взлетела в небо — сигнал боевой тревоги. Резкий звук сирены громкого боя поднял над водой стаи испуганных птиц.

Но враг и не думал покидать залив. Выиграв еще несколько очень важных для него секунд, катер-камбуз стремительно мчался по кратчайшей хорде к дальнему противоположному берегу залива, покрытого густыми зарослями высокого ярко-зеленого камыша и рассеченного многочисленными рукавами и рукавчиками широкого устья безымянной речки. За его кормой неожиданно взметнулся широкий шлейф дымовой завесы.

…Вслед за Гарькавым к выходу из кубрика «Юлии» поспешил Аксенов.

— Я в рубку управления, — спохватившись, повернулся он в дверях к Олегу. — Всякое сейчас может случиться… Прошу тебя, Олег Викторович, немедленно покинуть, борт «Юлии». Можешь даже не переодеваться.

Он снова вошел в кубрик, плотно задраил оба иллюминатора. Стал в ожидании на пороге.

— Поторопись, Олег!

— Но ведь…

— Не возражай. Это разумная необходимость, наконец, приказ.

— Чей?

— Мой! Центра! Если хочешь — партии! Сейчас не время спорить. Вы с Татьяной сами же нарекли меня парторгом экипажа. И наставником. Так изволь подчиняться сообразно сложившейся ситуации. Так надо, — твердо и непререкаемо закончил он.

Глаза его в упор, не моргая, смотрели на Олега.

И было в них нечто такое, что Слюсаренко больше не стал спорить. Захватив со стола чертежи и расчеты нового паруса, он направился к выходу.

Подождав, пока Олег спустится на берег, Андрей Иванович убрал лестницу, плотно задраил верхний входной люк и быстро прошел в рубку.

Над заливом нарастал гул моторов. В небе появилась целая эскадрилья вертолетов. Окинув быстрым взглядом водную гладь, Аксенов увидел, как в ста метрах от «Юлии» оторвались от берега и, набирая скорость, стремительно помчались один за, другим два катера. В чистом, без облачка, небе яркими звездами рассыпались белые и алые ракеты.

«Как гвоздики», — почему-то подумал в этот момент Андрей Иванович, но тревожный, ошеломляюще высокий вой сирены громкого боя мгновенно вернул его к действительности.

«Это же боевая тревога!» — спохватился он.

Дав задний ход, Аксенов молниеносно развернул тримаран и бросил его вдогонку за уходящими катерами. Над первым из них повис султан густого черного дыма, разливаясь широкой устойчивой полосой по воде.

Второй катер на какое-то время исчез в нем, потом выскочил с правой наветренной стороны и, догнав первый, пошел рядом, борт о борт, то и дело подпрыгивая на волнах. На носу его показалась фигура Гарькавого. Ловко перескочив на корму первого катера, подполковник ударом ноги сбил за борт все еще дымившую шашку и, выхватив пистолет, исчез в кабине.

В этот момент что-то словно рвануло «Юлию». Застопорив на какую-то долю секунды ход, тримаран резко изменил курс, пошел влево, в темную дымную полосу. Когда, повинуясь командам Аксенова, он выскочил наконец опять на подветренную сторону, Андрей Иванович снова увидел на корме замедлявшего ход катера машущего руками Гарькавого.

— …-есь …е-е-т! — кричал подполковник, стараясь перекрыть своим сильным голосом шум мотора, и в тот же миг оглушительный взрыв потряс воздух.

Аксенов увидел, как на месте первого катера высоко в небо взметнулось необычно яркое, несмотря на ясный солнечный день, голубовато-белое пламя. Клубы пара, потоки воды, искореженные остатки катера — все перемешалось в этом хаотичном, страшном ливне.

…Прочитав ответную радиограмму шефа, Макашев как-то сразу успокоился. Казимир, как всегда, был прав. Рисковать жизнью без пользы не стоит. Взорви он это суденышко — построят новое, еще получше «Юлии».

Но самому ему после взрыва при теперешней ситуации не выбраться, не уйти. Нет даже одного шанса из ста. Слишком уж много собралось тут крепко натренированного народа, чтобы таких, как он, живьем брать… А доставив добытые с огромным трудом, с явной опасностью для жизни (Казимир несомненно это засвидетельствует, ведь ему и самому сейчас не сладко-дай бог ноги унести из Киева!) фотопленку и магнитную запись, он не только сразу через пару ступенек поднимется по служебной лестнице, но и удвоит счет в банке. Обещанные в премию доллары — не миф. Хозяева щедро платят за хорошую работу. Можно будет тогда и давнишнюю мечту о собственном уютном бунгало осуществить, и родителей там пристроить. Маются на скудной пенсии отца старички. Не скопили на черный день ни гроша. Широко жили, когда могли работать на хозяев, не откладывали на старость. Все надеялись свои маетки вернуть… Он умнее. Он давно понимает, что ни маетков, ни фольварков своих им уже не видать никогда, если даже и осталось теперь от них что-нибудь… А вот насолить подлым хлопам за хороший куш он может и должен. Пусть помнят грязные свиньи, что есть еще на земле настоящие сыны великой Речи Посполитой! И каждую такую работу здесь, в Совдепии, он и дальше будет выполнять со всем рвением, решительностью и отвагой, на какие только способен! Хозяева не могут упрекнуть его в малодушии. Он честно зарабатывает свой хлеб. И отец его, и покойный дед — граф Волдимар Опатовский могут гордиться им, его работой разведчика.

Ведь и в этот, третий, раз здесь все сделано отлично. Им как-то сразу несказанно повезло. И ему, и шефу. Удачно проскользнули темной штормовой ночью через восточную морскую границу. Все было рассчитано специалистами со знанием дела, с научной точностью и обоснованностью — направление и скорость ветра, непроглядная темень, температура воздуха, время… Оторвавшись в нейтральных водах от рыбацкого сейнера, они поднялись на добрую тысячу метров над морем и ровно через три часа приземлились в тридцати километрах от берега, неподалеку от маленькой станции-как раз на пятидесятой параллели. А с первыми лучами солнца след их, как считали оба, и вовсе окончательно затерялся.

Теперь ищи, не ищи — все равно не найдешь…

А еще через час-два возвращающиеся с удачной весенней путины рыбаки, немного подгулявшие на радостях у своего товарища, живущего в небольшом поселке, что в трех километрах от станции, спокойно уселись в местный рабочий поезд, следующий из Ванино в Комсомольск-на-Амуре. Там они за день побывали в бане и парикмахерской, обновили свой довольно потрепанный гардероб, заменили рыбацкие жестяные сундучки на довольно элегантные чемоданы и вечерним поездом отправились в Хабаровск.

Весьма правдоподобно огорчившись отсутствием свободных мест в хабаровской гостинице, два командированных инженера-строителя из Красноярска, специализирующиеся на монтаже уникального теплового оборудования, на что, обычно, уходит у них никак не меньше месяца, вызвали явное сочувствие сердобольной горничной, которая и взяла их к себе на квартиру, «пока освободятся места».

Три дня они отдыхали. Бродили по городу вместе и поодиночке, старательно наблюдая, нет ли «хвоста».

Ходили в кино и театр, заглянули на базар, в магазины. Дома вели себя скромно, угощая хозяйку тортом «Сказка», и, не скупясь на похвалы, пили ароматный чай, который она заваривала.

В субботу квартиранты дождались наконец свободного номера. Правда, не в городской гостинице, а в квартире для приезжих специалистов строительного треста, но очень хороший.

— Даже министры в нем жили. И не один раз, — пояснил гостеприимной хозяйке старший из «инженеров». — Так что вы уж не обессудьте, мы переберемся туда. Неудобно как-то вас стеснять. Это же не на день-два, на целый месяц. И спасибо вам огромное.

Он вынул деньги, подал ей.

— Это вам за хлопоты.

— Так много? — искренне удивилась хозяйка, глядя на хрустящие десятки.

— Какое же тут много, — ответил «инженер», положив деньги на край стола. — В гостинице за «люкс» вдвое больше насчитали бы. А у вас мы ничуть не хуже отдохнули.

Вечером того же дня два «геолога-отпускника» заняли места в мягком вагоне пассажирского экспресса «Хабаровск — Москва».

И здесь им опять повезло. Когда колеса состава застучали наконец по рельсам, в купе вошли двое военных с одинаковыми портфелями в руках, в одинаковых плащах-накидках, в зеленых фуражках пограничников. Высокий худощавый майор и немного грузноватый для своих лет прапорщик. Оба приподнято возбужденные, раскрасневшиеся, довольные жизнью, собой и веселыми проводами, которые устроили им на вокзале хабаровские друзья.

Да и как им было не радоваться! Из этакой вот глуши, где целых пять лет службы прошло среди пустынных сопок, где на сто километров окрест знаешь кличку каждого дворового пса, откуда не только невесты — любящие многодетные жены уезжают в первую же неделю, и вдруг — в Киев! В город юношеской мечты, город-сад, где древние храмы гармонично сочетаются с зеленью парков и садов, с великолепием современных зданий — театров, дворцов культуры; спортивных комплексов, а величественные холмы Правобережья с неоглядной заднепровской далью…

— Нет, Юра, это надо вспрыснуть как следует! Только в поезде мужикам и отдохнуть, и встряхнуться можно. Пойдем, дорогой, в вагон-ресторан, пока не набежало туда нашего брата полным-полнешенько. Он шестой от нашего, я заметил. А билеты ребята и без нас проводнику отдадут. И постель получат, если нам, грешным, задержаться придется.

Майор порылся в карманах и положил на столик проездные документы.

— Мы до Куйбышева. Хочу Юрке Тольятти и Жигули показать — места моей молодости. Там службу в органах начинал. Оттуда и на Сахалин попал. Жаль, что родные не дожили до этого дня. Умерли и мать, и отец. Оба в один год… Юра вот тоже без родных. И холостяки мы оба. Погуляем со старыми дружками пару дней. Вот сюрпризик-то для них будет! Ушицы волжской отведаем — сейчас самое время. Пивка настоящего жигулевского попьем. Нигде на свете такого нет! С девушками над Волгой посидим. Мечта! — усмехнулся он, кивнув на прапорщика. — Может, и приглянется Юре какая. Тогда женю. Честное слово, женю парня. Солидности-то у него хоть отбавляй… Да ты не смущайся, а то я сам женюсь! — звонко расхохотался он. — В общем как успеем за два дня. А потом самолетом прямо в Киев.

Он уже открыл дверь в купе, но вдруг снова повернулся к «геологам», дружелюбно улыбаясь.

— Извините, не представился. Корецкии. Никита Фролович. Прошу в дороге без церемоний звать просто Никитой. Мы ведь, наверное, одногодки, — окинул он взглядом Казимира.

— Пожалуй, — согласился шеф. — Только внешность часто бывает обманчивой. Я родился в сорок пятом… Кожухов, — поднялся он со своего места, протягивая руку. — Николай Тимофеевич. Геолог. Руководитель поисковой партии.

— Ого! — выразил свое восхищение майор. — Так я на целых десять лет моложе вас. А я в душе, честно говоря, думал, что вы помоложе меня года на три. — Вслед за ним склонил чубатую голову прапорщик.

— Юрий Макашев.

— Волдимар Опатовский. Геолог.

Это вырвалось произвольно, само собой. Шеф метнул в его сторону быстрый взгляд.

И как все-таки его тогда угораздило? От шляхетской гордости? Или от лютой ненависти к этим самодовольным хамам в офицерских мундирах? Скорее последнее. Что знают они о Киеве, об Украине, где его, Волдимара, деды и прадеды владели тысячами десятин земли, роскошными маетками и фольварками, домами, сахарными и спиртовыми заводами, вершили судьбами и распоряжались жизнью бесчисленных своих хлопов!

…Он быстро разобрал рацию, неслышно опустил ее детали в воду. За ним последовал и портативный магнитофон, и прибор направленного прослушивания. Пленку и магнитную запись аккуратно сложил в герметичную капсулу, надежно закрыл и спрятал ее на груди. Потом достал из личного чемоданчика плоский пакет — мину большой разрушительной силы и мощного термодействия. Положил ее возле двигателя. На всякий случай разыскал в кабине дымовую шашку. Отнес на корму.

«Уходить надо по дну залива, — решил он. — К зарослям камыша. Это далековато, но зато надежно. Сразу не хватятся там искать, тем более что всем доподлинно известно, что на катерах нет ни единого акваланга или облегченного водолазного прибора. Их и действительно нет, но зато есть большой медный котел. Перевернутый кверху дном, надвинутый аккуратно на голову, он вполне сойдет за малый водолазный колокол, даст возможность дышать под водой минут пятнадцать, а его медная тяжесть не позволит всплыть преждевременно.

Идти надо строго на северо-запад, — отметив направление, передвинул он на запястье светящийся диск компаса с водонепроницаемым корпусом. Да, Казимир будет очень доволен, — пощупал он еще раз капсулу на груди. — Ведь это наша общая победа. Ему, конечно, перепадет от хозяев побольше… Тогда, в поезде, он был тоже доволен. Никак не отреагировал на явный мой промах. Даже несколько подбадривающих слов сказал».

— После института за три года парень первый раз в отпуск выбрался. Да еще и с солидной премией. Нашел кое-что приличное на трудной дальневосточной земле, — пояснил прапорщику.

Улыбаясь каким-то своим мыслям, Казимир, как только майор и прапорщик вышли тогда из купе, сразу засуетился, быстро раскрыл свой чемодан и стал доставать из него, ставя поочередно на столик баночку сардин, маслины, кусок балыка, лимоны, бутылку «Боржоми», свертки со всякой снедью.

— Двое до Куйбышева, двое до Москвы, — весело сказал он проводнику, отдавая билеты. — Чайку нам всем, батя, сварганьте покрепче. Да и сами по свободе приходите, — щелкнул пальцем в шею за подбородком. — А в Куйбышев мы когда прибываем?

— Через три ночи — двадцать четвертого мая в четыре утра по московскому или в шесть по местному времени. Постель всем нести?

— Зачем же нести? Вот парень помоложе заберет. У вас ведь и так хлопот хватает, — протянул шеф ему пятерку. — А ты, батя, как управишься, непременно заходи. Мы долго спать не будем. Сдачи, дружок, не надо…

В двенадцатом часу ночи проводник, передав дежурство напарнику, побывал в гостях у приветливых пассажиров.

Все четверо были в дорожных спортивных костюмах, все моложавые, крепкие, мускулистые.

Пили душистый крепкий чай, шутили, смеялись, рассказывали, как водится, анекдоты. Двое из четырех были военными. Он видел на вешалках кители. Но кто — поди разбери. Все три дня до Куйбышева ехали душа в душу. Завтракать и обедать ходили вместе в вагон-ресторан. А ужинали у себя. Пили. Но без перебора. Крепкие ребята, не слюнтяи какие-нибудь, что после стакана вина шум на весь вагон поднимают…

Так, примерно, должен был он отвечать на вопросы следователей днем двадцать четвертого мая. В этот день на рассвете двое из четырех за час до Куйбышева пришли к проводнику за билетами. Уже с вещами. В широких плащах-накидках. Дождь в окна тогда хлестал.

Вот и одели люди плащи. Что ж тут такого. Да, да. Плащи энти и штатские, и военные носят. А в каком звании они были — кто ж его знает. Под плащем-то не видно… Позавтракали плотно. И его, знамо дело, угостили. Совестливые. Старых людей уважают. А тех двоих, что остались, просили не беспокоить. Им-то до Москвы ехать. Пусть, дескать, себе отдыхают спокойно после позднего ужина.

Да, он пил из своей кружки. А они прямо из фляжки. По очереди… Двое других до Москвы не доехали. Видно, вышли где-нибудь раньше. Мало ли что взбредет в голову отпускникам. Они и билеты свои не взяли. Зачем им? Чай не в командировку, отчитываться не надо…

Следов они с Казимиром не оставили. Времени было достаточно. Уже к двум часам ночи обезображенные до неузнаваемости кислотой, совершенно раздетые, трупы майора и прапорщика были выброшены за окно.

Их одежду и немногие вещи они с Казимиром унесли с собой. Казик еще в первый день за обедом в вагоне-ресторане исподволь сумел выяснить, что свой основной багаж оба отправили в одном контейнере малой скоростью прямо в Киев. Отыскал он среди документов и квитанцию на его получение. Стаканы с остатками отравленного вина, бутылки, недоеденные бутерброды, окурки — все полетело за окно. Потом тщательно протерли тампонами каждый сантиметр купе.

Из Куйбышева улетели первым рейсом. В Киеве неожиданно легко устроились в чудесной гостинице с загадочным названием «Лыбедь», расположенной почти напротив агентства «Аэрофлота», куда прямо с Бориспольского аэродрома привез их автобус. И тут же, неподалеку от гостиницы, разыскали военный универмаг. Ровно в четырнадцать часов в новых, с иголочки, мундирах, свежевыбритые, подтянутые, они пошли на прием к начальнику управления кадров.

— Похвально, очень похвально, товарищи, — тепло приветствовал он их, бегло заглянув в документы. — Мы вас, признаться, дня через четыре, не раньше, ждали. Вы там, на Сахалине, чем больше занимались, Никита Фролович?

— Морским транспортом, товарищ полковник. Корабли. Катера. Рыбацкие сейнеры. В основном — поиск контрабанды. За пять лет всего три стоящих случая… Прапорщик Макашев служил вместе со мной.

— Не скромничайте, Никита Фролович. Наслышаны о вашей знаменитой интуиции, умноженной на научный подход. Да и о подвигах прапорщика у нас уже многие знают. Рад сообщить вам первый, что за последнюю вашу операцию вы оба награждены орденами Красной Звезды. Завтра Указ в газетах будет опубликован. Поздравляю, — сердечно пожал обоим руки и стал в сторону, подтянутый, торжественно строгий, словно ожидая от них чего-то.

Прошла секунда, другая, и вдруг оба вспомнили, поняли, чего от них ждет седоватый полковник с несколькими рядами орденских ленточек на левой стороне груди. Сделав шаг вперед и застыв по стойке «смирно», оба четко произнесли:

— Служим Советскому Союзу!

Полковник снова усадил их в кресла.

— Нечто аналогичное нашли мы для вас и у себя. Мне поручили передать вам, товарищ майор, чтобы вы принимали водно-транспортный отдел. По субординации начальником его должен быть подполковник, но я уверен, что это звание вы получите очень скоро. Изучайте, пока лоции Днепра, Десны, Дуная, Южного Буга, Черноморского и Азовского бассейнов. Начальство наше сейчас в отпуске. Будет через восемнадцать дней. Тогда и награды вам вручат. Это в компетенции председателя комитета. А заместитель две недели с английской правительственной делегацией будет занят. Так что знакомьтесь пока спокойно с людьми, с Киевом. Осваивайтесь на новом месте. В вашем подчинении четырнадцать офицеров. Прапорщика Макашева оставьте в своем отделе.

— Да, — вспомнил он что-то и немного смутился. — Вы не против два-три месяца, пока сдадут наш новый дом, пожить вместе в одной квартире? Вы ведь оба холостяки… Вот и отлично! Ордер сегодня же можете получить в общем отделе.

…Он не помнил, что послужило толчком. То ли рев моторов повисших над заливом вертолетов, то ли неторопливо подходивший к катеру Гарькавый. Возможно, просто не выдержали нервы, а может быть, где-то далеко в подсознании уже сформулировалась четкая мысль о том, что теперь ему скрытно не уйти даже под воду, и мгновенно вслед за этой мыслью, теперь уже не подсознательной, а вполне определенной сработала защитная реакция — его реакция, много раз спасавшая в самых безвыходных, казалось, ситуациях: он машинально включил двигатель. Затем, увидев поданный с катера ракетами сигнал боевой тревоги, точным заученным движением одним ударом разбил капсулу дымовой шашки.

Путь к спасению найден! Единственный, один-единственный путь! Теперь все зависело от него, от его ловкости, от силы его натренированных мускулов, здоровья и выносливости легких, от его мужества и воли. Не обольщайтесь напрасными надеждами, дорогие «товарищи», уже сам-то он себя никогда не подведет!

Направив катер к противоположному берегу залива, схватив обеими руками тяжелый котел, он уже свесил за борт ноги, готовясь соскользнуть с кормы в воду под прикрытием черного шлейфа. И тут злорадная звериная ухмылка разорвала в дикой гримасе его рот.

«Погодите, я устрою вам прощальный салют!»

Перегнувшись, Волдимар дотянулся рукой до плоского пакета. Включил часовой механизм.

«Минуту? Пожалуй, мало… Полторы будет в самый раз!»

И камнем ушел под воду.

Со страшным ревом что-то пронеслось справа от него.

«Катер Гарькавого», — мелькнула догадка.

Он сделал несколько шагов вперед, но возникшая неожиданно под водой волна чуть не сбила его с ног. Почти рядом с ним, уклоняясь влево, мелькнул белый поплавок «Юлии», напоминающий брюхо огромной акулы. Он взглянул на светящийся кружок компаса и пошел вправо, строго на северо-запад. Вот уже позади семьдесят шагов, девяносто… Где-то слева — оглушительный грохот. Страшно заломило в ушах, сдавило железными тисками грудь. Вперед, только вперед! Иначе — конец…

Он больше не считал шагов, чтобы не тратить на это последние силы, которые предательски покидали его. Воздух кончился. Наступало удушье. Еще шаг, еще хотя бы шаг…

Зеленые и желтые круги плывут перед глазами. Страшной тяжестью давит на руки котел. Он отбросил этот ненужный теперь кусок металла, и вдруг что-то упругое уткнулось ему в грудь. Камыш! Он дошел, он спасен!

…За окном стояла глубокая морозная ночь. Феофания спала, тускло мерцая редкими и ослабленными в этот поздний час огнями уличных фонарей. Олег зябко поежился, тихонько подошел к столу. Достав из пачки сигарету, старательно размял ее, а потом прикурил от изящной электрозажигалки.

Курить он начал в тот первый по-настоящему трудный в его жизни августовский день. До позднего вечера искали они тогда на берегу залива и в его водах то, что могло остаться после взрыва от катера и двух людей. Собрали в одно место рваные куски обшивки, оплывшие в страшном жару детали механизмов двигателя, спекшиеся бухты запасных тросов, разорванные, с обугленным содержимым банки консервов, прогоревшие остатки того, что было раньше кастрюлями, бачками, котелками, мисками, поварешками. Вблизи берега нашли пистолет подполковника Гарькавого с разорванной рукояткой. Видимо, в обойме от жара взорвались патроны. Однако ничего, что напоминало бы останки людей, обнаружено не было. И только утром следующего дня в ста двадцати метрах от места взрыва солдаты нашли в траве обугленный предмет, напоминающий кисть левой руки с часами на стальном браслете. Оплывшие стрелки показывали одну минуту шестого. Часы принадлежали подполковнику Гарькавому.

…Они уже совсем было собрались проложить свой путь к морю, когда Аксенов неожиданно вспомнил о медном казане, в котором варилась уха. Вещь большая, тяжелая, далеко отлететь не могла, а ее не нашли ни на берегу, ни на дне залива. Таня припомнила, что «прапорщик» после обеда чистил казан метрах в двухстах от «Юлии» с правой стороны от ее стоянки, если смотреть с берега на залив. Но и там казана тоже не оказалось. Больше того, нашелся солдат, который перед самой лекцией лично помогал Макашеву поднять казан на катер-камбуз.

Снова начались поиски. Через три часа специальный вертолет доставил более чувствительные приборы, и к двум часам дня третьего августа целый и невредимый казан был найден в шестистах метрах от места взрыва неподалеку от берега, у самой кромки камышовых зарослей. А под водой у берега — возле стоянки катера-камбуза — обнаружили детали рации, портативного магнитофона и еще какого-то прибора, назначение которого сразу не определили. На шкале рации враг второпях забыл даже передвинуть указатель волны, на которой работал в последний раз.

Вспомнив о неожиданном торможении «Юлии» во время преследования двух катеров, Аксенов вместе с Олегом тщательно проверили криптограмму автоматической записи команд и их исполнения системой управления корабля. Все сходилось: в шестнадцать часов пятьдесят девять минут тридцать секунд за полторы минуты до взрыва — тримаран, предупреждая столкновение с чем-то или, скорее, с кем-то под водой, застопорил ход и резко изменил курс влево точно против того места, где обнаружили казан. До берега по прямой здесь было всего около двухсот метров.

Стало ясно — враг ушел. Почти сутки назад. Искать, преследовать его было делом не их компетенции. У них была своя, очень ответственная задача, и они поплыли дальше в сопровождении теперь уже шести кораблей эскорта. Катер подполковника Гарькавого взрывом выбросило на берег. Он требовал основательного ремонта.

Когда нашли обгорелый остаток кисти левой руки подполковника и эксперты осторожно стали снимать с нее стальной браслетик с часами, Олег отвернулся и даже отошел на несколько шагов в сторону, стараясь скрыть от окружающих внутреннюю боль и охватившую его дрожь. Кто-то из офицеров протянул ему тогда начатую пачку сигарет «Прима».

— Покурите, Олег Викторович, помогает…

С тех пор он нет-нет да и выкурит сигарету. И всегда при этом видится ему просиявшее лицо Семена Тарасовича, слышатся тихо произнесенные им слова: «Спасибо за доверие, товарищ генерал».

Состав отряда сопровождения остался прежним. Возглавил его капитан первого ранга Николай Степанович Головченко-человек опытный, хорошо знающий свое дело и вместе с тем очень общительный, большой знаток искусства и страстный любитель музыки.

Один из динамиков дальней связи по рекомендации Василия Ерофеевича Балашова установили в рубке управления. Связь с Центром не отключалась теперь ни на секунду в любое время суток, И еще — исчезла, перестала существовать «Юлия». Подняв паруса, утром четвертого августа из безымянного залива на широкий простор Днепра вышел тримаран «Семен Гарькавый».

В Херсоне их ждал новый, как его назвал Аксенов, «острый» парус, заказанный четыре дня назад. Его детали подвезли на электротележке буквально через несколько минут, как только они пришвартовались возле выдвинутой на несколько метров в воду части гранитного парапета набережной, за которым на высоком постаменте гордо расправлял паруса бронзовый фрегат «Слава Екатерины» — памятник первому русскому кораблю, построенному на Черном море почти два с половиной века назад.

Целый день все трое напряженно работали. К семи часам вечера, когда наконец был закончен монтаж нового паруса и его включили в единую систему блока «ЭВМ-практика», на центральной набережной, как раз против их стоянки, собралась довольно большая толпа. Но ни один человек, кроме вездесущих мальчишек, не обращал внимания на стоящие у парапета беспарусный тримаран и несколько катеров — кого здесь этим удивишь. Все нетерпеливо смотрели вправо — на широкий разлив Днепра. С каждой минутой людей становилось все больше.

— Видимо, кого-то ждут, — сказал Аксенов, в который уже раз посмотрев в иллюминатор. — Корабль, наверное, какой-нибудь.

Они втроем только что поужинали в кубрике и теперь с явным удовольствием ели сочный холодный арбуз, купленный Таней еще утром и пролежавший до этого времени в холодильнике.

— Конечно, встречают какое-то судно, — согласился с Андреем Ивановичем Олег. — Наверное, с дальнего плавания. Тут ведь большой морской порт, ремонтные доки. Вы не отвлекайтесь понапрасну, увидим, когда подойдет, а то арбуз провороните… Вот спасибо Тане за эту вкуснятину. Прелесть просто! Давно не ел и не видел такого великана. Впрочем, чему удивляться, потянулся он за очередным куском, — Херсон на Украине ко всему прочему — отдельная арбузная республика. Не мешало бы захватить с собой десяточек таких красавцев.

Толпа на набережной заволновалась. Как бы подтверждая их предположение, на берегу послышались возгласы:

— Идет!

— Где? Где же? Я ничего не вижу!

— Да вот же, правее! Видите белое, вроде большой чайки у самой воды.

— Да, да, спасибо, теперь вижу! Ну конечно это он! Команда «Семена Гарькавого» быстро поднялась на палубу.

Взглянув на речной простор, за которым угадывалось море, увидев распростертые уже высоко над поверхностью воды белые паруса довольно большого корабля, Андрей Иванович почему-то сразу заволновался, занервничал, выдавая это редкое свое состояние сбивчивой скороговоркой, при которой мысли его значительно обгоняли слова, а сами слова наскакивали одно на другое, и тогда из слов его понять что-нибудь было совершенно невозможно.

— Это же… Ну конечно! Я ведь знал… Как только не понял сразу! Здесь же постоянная стоянка. У «Славы Екатерины»… Это ведь «Друг», — теребил он рукав рубашки Олега. — Знаменитый наш «Друг»!

Аксенов посмотрел на Олега и понял, что тот ничего не разобрал. Он нахмурился, сузил глаза, напрягся всем телом, а потом, как-то сразу расслабившись, улыбнулся и спокойно сказал:

— Это, Олег Викторович, знаменитый учебный парусный барк «Друг», принадлежащий Херсонскому мореходному училищу, на котором много лет назад я проходил курсантом практику, а потом несколько лет служил.

Двухмачтовый барк тем временем все четче вырисовывался на фоне совсем еще светлого неба. Он походил на диковинную многокрылую птицу, плавно льнущую правым боком к волне. Крохотные фигурки матросов едва различались в белом оперении парусов.

— Вы знаете, — повернулся Андрей Иванович к Олегу и Тане, — когда-то очень давно, вас обоих тогда, пожалуй, еще и не было на свете, капитаном на «Друге» был Владимир Васильев. Замечательный человечище!

И какой моряк! В любой порт мира он всегда входил под парусами, без лоцмана и буксира. Это было у него вопросом чести. Так вот, Владимир Васильев оставил после себя изречение, которое стало крылатым среди моряков.

Аксенов на короткое время задумался, неотрывно глядя на приближающийся барк, потом опустил веки и тихо произнес:

— Если управление судном с механическим двигателем есть профессия, то управление парусным кораблем есть искусство.

Один из двух молодых офицеров, стоявших на корме соседнего с тримараном катера сопровождения, повернулся к Аксенову и, нарушив наступившую вдруг тишину, неожиданно спросил:

— Скажите откровенно, Андрей Иванович, для чего он сегодня нужен, парусный флот? И в чем, собственно, отличие жизни под парусами от жизни на море под парами или, скажем, под звуки мощных современных турбин?

Аксенов ответил не сразу. Он помолчал минуту, собираясь с мыслями, стараясь найти определение поточнее.

— Отличие, говорите вы? Как вам объяснить попроще?.. Вот, представьте, начинается шторм. На современном теплоходе или военном корабле все свободные от вахты укрываются в помещениях. На них начинает работать судовая система жизнеобеспечения. А на паруснике в шторм одна команда: «Все наверх!»

— И, конечно, чтобы выполнить эту команду…

— Ее, молодой человек, прежде всего нужно уметь выполнить, — перебил Аксенов. — Представьте себя на мачте, на высоте современного двадцатиэтажного дома. Причем мачта эта раскачивается так, что реи едва не касаются воды… Вы, надеюсь, понимаете, что есть элементарный человеческий страх, который хоть и называют в последнее время более приемлемым набором слов, то бишь — «инстинктом самосохранения», но который, тем не менее, в определенных ситуациях все-таки нужно преодолеть. Не мешает еще и уметь кое-что… На «Друге», к примеру, да, да, на этом самом, что сейчас приближается, это самое «кое-что», — сделал он ударение на последних словах, — почти две тысячи квадратных метров парусов, которые нужно перевести в требуемое положение — поставить, убрать или развернуть под другим углом буквально в считанные минуты. И здесь от умения, ловкости, бесстрашия одного моряка часто зависит жизнь всего экипажа.

Андрей Иванович вдруг замолк, устало провел ладонью по глазам, пригладил серебрящиеся, коротко подстриженные волосы.

— Но зачем же в наше время этот ничем не оправданный риск? — пожав плечами, не унимался молодой моряк. — Да и экономически такие корабли вряд ли рентабельны…

— Ну, это вы уж совсем напрасно так спешите с выводами, — усмехнулся Аксенов. — Я на ваше последнее замечание отвечу несколько позже. Что же касается риска, то, по-моему, именно он, этот самый риск, и двигает вперед наши познания о матушке-земле и вообще о вселенной. А паруснику в этом смысле сама природа уготовила необычную судьбу. Он поставлен на стыке двух стихий — ветра и моря. Именно их столкновение и есть главное для его жизни. Адмирал Нахимов в свое время говаривал, что самовар-с, — это он так называл появившиеся в то время пароходы, — самовар-с — весьма полезное изобретение человеческого гения. Но не приложу ума, — подчеркивал великий флотоводец, как воспитывать на них находчивость и смелость моряков… Моряк парусного флота, молодой человек — это моряк вдвойне.

— Я понимаю, — улыбнулся офицер. — Вы до мозга костей романтик, безнадежно влюбленный в свои паруса, и вас тут не переубедишь. Но давайте отбросим на минуту личное — влюбленность, эксцентричность, романтизм, индивидуальные наклонности, пусть даже самые утонченные. Давайте позовем на помощь логику и, учтя фактор технического и научного прогресса, беспристрастно и не кривя душой ответим все же на заданный раньше вопрос нужно ли в наши дни быть «моряком вдвойне», нужно ли учиться риску, готовить себя к несуществующим теперь на флоте трудностям?

— Не думаю, что романтизм — порок, который следует немедленно искоренять, — пристально вглядываясь в надвигающуюся громаду «Друга», спокойно ответил Аксенов. — Это во-первых. Что же касается трудностей службы на флоте, то они есть и теперь и будут, несомненно, еще очень долго. И создаем их не мы. Не помогает избавиться от них даже самая современная предупреждающая, — сделал он ударение на слове, служба погоды. Уклониться от неожиданного шторма, урагана, тайфуна, обойти их стороной пока порой бывает невозможно. А раз так — моряк должен постоянно быть в своей высшей физической и нравственной форме. Как хирург, как проходчик в особо опасном забое, как летчик-испытатель, как космонавт. От его знаний и умения, от навыков и сноровки зависит безопасность грузов, пассажиров, всего корабля. Вот почему он должен обладать недюжинными мужеством и отвагой, физической силой и ловкостью, помноженными на знания, опыт и железную волю, то есть быть моряком вдвойне.

Я, можно сказать, моряк от рождения. Помню, как двенадцатилетнего меня отливом унесло на шлюпке без весел в открытое море. Отец, бывалый моряк, и тот встревожился не на шутку. Старший брат побежал к соседу за ключами от катера. А отец мечется по берегу, кричит: «Держись, сынок!» Я в ответ ему: «Держусь!» А земля все дальше и дальше от меня, почти совсем уже не видно из лодки. И за что держаться — не знаю… Бывает, даже очень опытные мореходы перед грозной стихией моря теряются. А парусный флот как бы закладывает в человека запас прочности.

Нет, как ни хороши, как ни надежны современные корабли, а парус не сказал еще своего последнего слова, — многозначительно подмигнул Аксенов Олегу и Тане. — На мой взгляд, он вообще у нас на планете бессмертен И первозданный белый цвет его, если хотите, символ нравственной чистоты.

Да, тут, конечно, не обойти вопроса об экономической целесообразности применения парусников. Я бы мог кое-что сказать и об этом, но тут, скорее, по твоей части, Олег Викторович.

— Что же, постараюсь дополнить вас, Андрей Иванович, хоть и не уверен, что смогу сделать это с вашей прямо-таки заражающей убежденностью. Впрочем, деловые качества парусных кораблей говорят сами за себя, — живо откликнулся Олег. — Не случайно же не так давно Гамбургский университет, к примеру, разработал проект парусного судна грузоподъемностью двадцать пять тысяч тонн. И сразу им очень заинтересовались американские бизнесмены от моря. Аналогичной работой и не без успеха занимается международная океанографическая организация в Майами. Они выпустили на просторы морей несколько моделей так называемых «Дайна-шип» — крупных парусников водоизмещением двадцать-тридцать тысяч тонн и весьма успешно их эксплуатируют, получая довольно высокие дивиденды. А Вильгельм Пролс из Любека — автор шестимачтового грузового барка с парусами общей площадью около десяти тысяч квадратных метров — в пять раз больше, чем на нашем «Друге». Представляете, какая громадина! И хотя на фоне нынешних дизельных и турбовинтовых гигантов даже эти корабли выглядят чуть ли не игрушечными, следует помнить их главную сущность: в движение парусники приводит не рождаемая специально, а чисто природная энергия — обыкновенный ветер. Что же касается скорости передвижения — так есть множество и не очень срочных грузов. Ко всему не следует забывать и о таком важном аспекте, как чистота окружающей нас среды — воздуха, побережья и самого моря. Так что не будем спешить с прогнозами.

— Ну как? — с усмешкой повернулся Аксенов к молодому офицеру. Убеждает вас в чем-то эта маленькая лекция?

— Да я ничего… — несколько смущенно проговорил тот.

На «Друге» тем временем убрали паруса, но он еще продолжал двигаться против течения реки, плавно, с каким-то неповторимым изяществом останавливаясь точно на отведенном ему много лет назад месте.

— Отдать концы! Якоря опустить! — раздалась, усиленная мощными динамиками, команда.

Стоявший плечо к плечу с Аксеновым Олег почувствовал, как вздрогнул вдруг Андрей Иванович, резко подался вперед на этот голос.

— Винденко? Саша Винденко?! Ну конечно же, он!

— Кто? — не понял Олег.

— Александр Павлович Винденко, капитан «Друга», — ответил Андрей Иванович и, глубоко вздохнув, добавил: — Старый мой приятель. Мы с ним еще в семьдесят…

Он замолчал, моргая глазами, пристально глядя, как по парадному трапу прямо в горячие объятия родных и близких один за другим сходят на берег моряки.

Садилось солнце, заливая золотом спокойную гладь воды. Метались суматошные чайки, крича о чем-то своем. Редела постепенно на набережной нарядная толпа.

— Он что, и тогда был капитаном? В семидесятых? А вы? Кем вы служили на «Друге», Андрей Иванович? — спрашивала Татьяна и, не получив ответа, задала еще один вопрос: — Должно быть, он уже очень старый?

Аксенов удивленно посмотрел на нее.

— Винденко? Старый? Что ты, девочка! Да он всего на каких-то тринадцать лет старше меня! Значит, теперь ему… шестьдесят.

Андрей Иванович удивленно присвистнул, задумчиво посмотрел на Таню, потом на Олега.

— Поди ж ты, шестьдесят… И как они быстро мелькают, эти годы. Выходит, Сашко уже сорок лет на флоте, да еще с гаком. И почти тридцать из них-капитаном на «Друге». Вот золотое времечко-то как бежит!

— А вы, Андрей Иванович, долго вместе с ним плавали? — допытывалась Таня.

— Порядком, — уклонился от прямого ответа Аксенов.

— Почему же ушли? — в свою очередь спросил Олег.

— Так получилось… — отвел он глаза в сторону. — По здоровью списали.

Олег хотел еще что-то спросить, но динамики рации подали сигнал вызова. Он торопливо спустился в кубрик. За ним — Аксенов и Таня. Видеофон не светился. Чей-то незнакомый голос настойчиво, видимо, уже не первый раз, спрашивал:

— На «Гарькавом», как слышите нас?

— Слышу хорошо, — откликнулся Олег. — Кто на связи?

— Есть! — радостно воскликнул кто-то. — Есть «Семен Гарькавый», товарищ капитан!

И уже другой голос, спокойный, уверенный, прозвучал в тесноватом кубрике тримарана:

— Говорит капитан учебного парусного барка «Друг» Александр Винденко. Вашу волну получили из Центра. Хотелось бы познакомиться поближе и…

Голос в динамиках на мгновение смолк, а потом с какой-то реально ощутимой теплотой капитан спросил:

— Андрюша Аксенов на борту?

— Да, Александр Павлович, я здесь, — ответил вместо Олега Аксенов. — Очень рад слышать тебя…

Через пять минут все трое входили в капитанский салон «Друга». В нем было явно тесновато от многочисленных призов, завоеванных на международных соревнованиях, и памятных сувениров, напоминающих о дружеских встречах в различных портах мира. Массивные серебряные с позолотой кубки, чеканные блюда, чаши, изумительной работы хрустальные и фарфоровые вазы, филигранные модели различных парусников и других кораблей, уникальный барометр, золотые и серебряные медали, почетные дипломы и грамоты, пестрый шелк сотен вымпелов, большой красноватый камень с мыса Горн — самого коварного места для мореплавателей — и, пожалуй, один из самых почетных трофеев, завоеванных в международных регатах.

— Не удивляйтесь, что их так много, — отпустив наконец из крепких объятий Аксенова, сказал капитан. — Ведь это почти за два десятка лет. Впервые «Друг» участвовал в международных соревнованиях в 1974 году. Тогда мы и одержали первую победу. Правда, дистанция была сравнительно небольшой. А вот регата «Парус-76» вас, пожалуй, должна больше заинтересовать. Правда, Андрюша? — снова потянулся он к Аксенову.

— Да, — кивнул тот головой, — девять тысяч миль через Атлантику — не шуточки… Но я-то уже не участвовал в этом марафоне.

— Но если бы не ты… Понимаете, — повернулся Александр Павлович к Олегу и Тане, — еще до старта той регаты, на подходе к Плимуту у нас неожиданно сломался бом-брам-рей на грот-мачте. На борту, конечно, был запасной рей, но по всем канонам поменять его можно только в заводских условиях. А до старта оставалось всего каких-то три дня…

Аксенов делал капитану какие-то знаки.

— Ты уж погоди, беглец, дай выведу тебя на чистую воду, — усмехнулся Александр Павлович. — Так вот, решили мы провести временный ремонт, как говорится, просто в дороге, на ходу, не сбавляя скорости. А море, надо сказать, волновалось тогда довольно прилично под крепким, хоть и ровным, ветром.

Александр Павлович подошел к отделанному перламутром столику, на котором под прозрачным колпаком из плексигласа стояла серебряная модель «Друга». Сняв колпак, подозвал к себе Олега и Таню.

— Вот сюда, — показал он на самую верхушку грот-мачты, — на сорокапятиметровую высоту, поднялись в тот памятный день четверо. Мой второй помощник Андрей Аксенов, боцман Сергей Зайчиков и матросы курсанты-выпускники Борис Стеблич и Виталий Попов. Эти двое уже давно капитаны океанских лайнеров… Да, так вот. Почти четыре часа работала тогда отважная четверка там, на самом верху, постоянно страхуя друг друга. Повреждение исправили. Но когда начали спускаться по грот-брам-стеньге, неожиданная крутая волна высоко подняла нос корабля, резко накренив мачты. Оба молодых матроса сорвались и один за другим полетели вниз. Трагедия казалась неотвратимой. Они могли разбиться не только о палубу, но и о воду. Однако Аксенов не растерялся. Он успел подставить падающим курсантам свое тело… По брам-стеньге Андрей Иванович спускался вторым вслед за боцманом и сумел задержать их падение. Потом он даже самостоятельно спустился на палубу, проявив исключительную выдержку, собрав в кулак всю волю, чтобы не напугать уже достаточно сильно и без того психологически травмированных матросов. Уже на палубе выяснилось: у Аксенова двойной перелом бедра. А потом, при детальном обследовании в плимутском госпитале, был установлен еще более суровый диагноз: трещина позвоночника, тяжелая контузия головы. Из Плимута самолетом отправили мы его домой. Знаю, семь месяцев лежал он в больнице. А когда мы вернулись, его и след простыл.

Капитан, подняв брови, смотрел на Аксенова. Спросил:

— Куда ты тогда исчез, Андрей?

— После болезни врачи на флот вернуться не дали. Поехал строить Байкало-Амурскую магистраль. Восемь лет там трудился. Окреп. А теперь вот ребят тренирую. Почти в норму вошел. Может быть, еще и флоту послужу…

— Флоту, Андрюша, ты уже служишь. А вот я, считай, свое отплавал, — со скрытой грустью в голосе сказал Винденко. — Крутану еще разок с новым пополнением вокруг шарика и — на покой. В наставники… береговые. За кормой-то, пожалуй, уже с добрый миллион миль набралось. Пора и другим дать возможность себя в полную силу на мостике показать…

Он говорил спокойно, неторопливо. Но голос все-таки выдавал его внутреннее волнение. Олегу слышалась в нем неодолимая печаль. И еще гордость. Большая гордость за прожитые годы. Да и как ему было не гордиться! Пятнадцать тысяч курсантов разных мореходных училищ страны за время его капитанства прошли практику на «Друге». Прошли его, винденковскую, выучку азбуки морского мужества, моральной чистоты, законов морского товарищества. Здесь обрели они свои крылья… Позади суровые баталии во время крупнейших соревнований, десятки больших и малых побед в единоборстве с морской стихией, сотни интересных встреч почти во всех портах мира.

И еще подумалось Олегу о том, что тесноватый парусник, на котором не так уж много комфорта и не всегда хватает пресной воды даже для питья, вот уже сорок лет, по сути, даже не второй, а самый что ни есть первый родной дом капитана Винденко, его судьба, его жизнь…

— А в большой фестивальной регате на этот раз «Друг» будет участвовать? — спросила капитана Таня.

— Нет. В ней должны быть представлены спортсмены от делегаций ста двадцати двух государств-участников, а большие парусники сейчас есть только в тридцати странах. Так что предпочтение будет отдано более легким яхтам. Таким, как ваш «Семен Гарькавый».

— Очень просим осмотреть его, Александр Павлович, — пригласил капитана Олег.

Винденко охотно согласился.

— Наслышан о нем немало. Но лучше, как говорится, раз увидеть, чем сто раз услышать.

…Гостя на тримаране интересовало все, каждая мелочь. Есть ли, к примеру, опреснитель морской воды. Что находится в холодильных камерах и каков их общий объем. Тяговая мощность водородных реакторов. Запас грузоподъемности. Есть ли на борту хотя бы маленький бластер.

— В океане без оружия нельзя. Иной раз такая касаточка из глубин выскочит — только держись! А иллюминацию надо убрать. И с корпуса, и с парусов. Свет, словно магнит, притягивает разных морских жителей. Встреча же с какой-нибудь рыбой-пилой, скатом или гигантским кальмаром не всегда желательна.

Он надолго застыл у пульта управления. Внимательно всматривался в приборы и табло, читал надписи у тумблеров и кнопок. Потом поднял глаза на Олега.

— Можно?

Получив утвердительный ответ, включил головной реактор.

— Теперь курс, так? А потом?

— Движители. И скорость. В пределах возможного.

— А какой же максимально допустимый предел? — вопросительно взглянул на Олега.

— Под парусами шли до четырнадцати узлов по реке с напряженным потоком движения судов. Думаю, на открытой воде дотянем до двадцати. На одних же двигателях достигли скорости шестьдесят узлов. Надеемся, что при одновременном использовании скорости ветра и моторов при оптимальной ситуации выжмем около ста миль в час. Расчеты подтверждают такую возможность.

Несколько секунд Александр Павлович молчал, как бы взвешивая и осмысливая услышанное. Потом спросил:

— Что вы подразумеваете под оптимальностью?

— Попутный или хотя бы боковой ветер. Тогда парусные и механические движители дадут сообща максимальную скорость.

— До ста миль?

Александр Павлович с сомнением покачал головой. По лицу его скользнула едва заметная улыбка.

— Погоди, не ухмыляйся, — вмешался Аксенов. — У нас свои резоны.

— Даже стальные мачты не выдержат такой нагрузки, — спокойно возразил капитан. — А паруса будут просто гасить скорость, достигнутую с помощью механических движителей. Если до этого вы просто не перевернетесь.

Сказал-словно приговор вынес. Точный. Неотвратимый.

— Наши мачты выдержат, — упрямо возразил Аксенов. — Математически доказано. А она, математика, как известно, штука точная. Никогда не обманывает. Это тебе, Саша, не служба прогнозов погоды.

И столько гордой уверенности, непреклонной убежденности было в голосе Андрея Ивановича, что Винденко невольно улыбнулся еще шире, Трудно было определить, что вызвало эту улыбку — сам Аксенов с его взъерошенным видом или предполагаемая возможность пройти на тримаране, пусть даже в самых идеальных условиях, с такой головокружительной, неправдоподобной, нереальной скоростью.

Аксенов же, наоборот, стал еще более серьезным. Правый глаз его часто заморгал.

— Чего зубы-то скалишь? Ты послушай сперва, разберись, а потом уже выноси свой приговор и смейся, сколько душе твоей неверящей будет угодно!

И рассказал коротко об идее «острого» паруса.

— Это что-то вроде большого ветрового стекла на мотоцикле. Только с математически рассчитанной обтекаемостью, — добавил в конце.

Глаза Винденко загорелись.

— Пробовали?

— Нет, завтра с выходом в море собираемся.

— А сегодня нельзя?

Александр Павлович весь напрягся, ожидая ответа.

— До устья двадцать пять километров. Дует устойчивый северный галфвинд. Еще довольно светло, — торопливо говорил он, словно на счетах откладывал.

И, посмотрев в глаза Олегу, с мальчишеской непосредственностью откровенно закончил:

— Уж очень хочется самому увидеть, как все это в реальности получится!

Олег и Аксенов переглянулись. Прочитав одобрение в сразу повеселевших глазах Андрея Ивановича, Слюсаренко поднес к губам микрофон ближней радиосвязи и попросил к аппарату Головченко.

— Николай Степанович, мы хотим нашему гостю показать себя в движении. Отойдем минут на пятнадцать-двадцать. До выхода в море и обратно. Вы не тревожьтесь, отдыхайте спокойно.

И потом уже Александру Павловичу:

— Прошу вас следить за курсом.

— Есть, капитан!

Глаза Винденко заблестели еще сильнее.

— А вы, Андрей Иванович, подстраховывайте аппаратуру кодовой сигнализации.

Аксенов отодвинулся вправо, к стереотрубе. В его глазах прыгали веселые чертики.

— Таня, убери лестницу. Плотно задрай входной люк и иллюминаторы в кубрике.

Услышав наконец Танино «Сделано, капитан!», Олег защелкал тумблерами. Мгновенно поднялись из своих скрытых гнезд высокие мачты. Распустились, вспыхнули, словно цветки, развернулись, ловя ветер, послушные паруса. Быстро стал отдаляться берег. Тримаран уверенно пошел к фарватеру Днепра, а потом, подчиняясь команде гостя, легко развернулся и взял курс на два румба левее строго западного направления.

Еще один легкий щелчок — включены лопасти основного механического движителя. Через пятнадцать секунд табло показало скорость сорок узлов. Но сам тримаран уже просто выскакивал из воды. Все три его подвижных балансира до отказа ушли вперед, однако даже эти восемь тонн нагрузки не помогали: паруса, потеряв ветер, гасили скорость.

Винденко многозначительно и выжидающе смотрел на молодого капитана. «Вот видишь, салажонок, — как будто говорил его выразительный взгляд, — я же предупреждал…».

И тогда Олег поднял острый парус.

Тримаран резко качнуло. Нос его вспенил воду. Рубку окатило волной. Замигали на пульте лампочки. Защелкали одновременно десятки реле. Волчками закрутились барабаны «памяти» ЭВМ. А еще через несколько секунд суета в электронном хозяйстве прекратилась. Красная полоса на табло скорости уверенно поползла вверх и вскоре остановилась у заданной отметки.

Тримаран плавно скользил по воде со скоростью шестьдесят узлов в час. Только тяжелые балансиры его стояли теперь на обычных, нейтральных местах, а реакторы поплавков не работали.

Плавно подняв рукоятку указателя скорости еще на десять узлов, Олег посмотрел на гостя.

— Сколько до моря, Александр Павлович?

— Двенадцать километров. Да и само море вначале — зеркальный паркет. Можно пробовать, капитан.

Он уважительно подчеркнул интонацией голоса последнее слово.

Слюсаренко включил двигатели поплавков и поднял рукоятку фиксатора скорости до отметки «100». Дальше делений не было.

Что-то протяжно запело там, наверху. В рубке напряженно молчали. А красная полоса на табло уверенно поднималась и через сорок пять секунд полностью заполнила выделенное ей на пульте место.

— Вот и море, — тихо сказал Винденко. — Теперь можно разворачиваться обратно. Суть ясна. — Он вздохнул.

Пока тримаран, повинуясь команде, описывал по заливу широкую дугу, Олег перевел указатель курса на автоматическую память обратного движения. И тут же отметил время по индикатору. Он показывал двадцать один час пятьдесят две минуты тридцать секунд. А ровно в двадцать два часа тримаран сам замедлил ход, плавно остановился у выступа парапета центральной набережной, неподалеку от бронзового фрегата и совсем близко от знаменитого барка «Друг», опустил паруса и убрал в пазы высокие мачты.

— Судя по времени, не меньше ста шести миль в час, — с нескрываемым торжеством воскликнул Аксенов.

— Да-а, — в тон ему весело крякнул капитан Винденко. — На таком и я еще с добрый десяток годков поутюжил бы водицу! И соленую, и пресную. Не плавание-полет! Мечта!

Он широко улыбнулся, обнял Аксенова за плечи.

— Математика! — отозвался тот многозначительно и громко расхохотался. Весело, заразительно, от души.

Ни Олег, ни Таня никогда не видели его таким веселым.

— А ты знаешь, Андрей, я сначала было засомневался, — крутнул головой Винденко. — Рассказали мне из Центра немного про вашу электронную начинку, а мне вдруг вспомнился печальный случай с французским мореходом по имени Коло. В четвертой всемирной атлантической регате яхтсменов-одиночек этот продубленный ветрами и соленой водой моряк по праву занял первое место. А вот потом его, бедолагу, тщеславные боссы и высокие гонорары с толку сбили.

И Александр Павлович рассказал, как ангажировал чемпиона на очередную, пятую регату спортсменов-одиночек владелец крупных ресторанов и он же специалист по организации туристических путешествий некий Тригано. Накануне за солидную сумму он построил и выпустил в океан невиданную доселе четырехмачтовую яхту «Клуб Медитеранен». Ее водоизмещение составляло двести пятьдесят тонн, а длина семьдесят два метра.

Конечно, управлять такой махиной одному человеку было бы не под силу. Но хозяин яхты убедил моряка, что победа ему гарантирована. На судне были установлены электрические приводы, ставящие и убирающие паруса. Спутниковая система связи обеспечивала информацией из специального вычислительного центра о наиболее приемлемом курсе, прогнозах погоды и прочими нужными и полезными сведениями. От него же, от Коло, за крупное вознаграждение требовалось только его громкое спортивное имя да умение нажимать кнопки… Но имя не помогло. «Клуб Медитеранен», до отказа набитый электроникой, не мог выиграть поединок с океаном.

— Вот я, грешным делом, и подумал, а не сродни ли ваш тримаран той заморской посудине? Когда мы пришли в Херсон и стали рядом с вами, у меня даже и в мыслях не было, что этот гномик и есть будущее нашего флота. Как три века назад маленький ботик Петра Первого.

Таня пригласила гостя в кубрик.

— Прошу отведать наш хлеб-соль.

— Можно, — весело блестя глазами, согласился Александр Павлович. — И даже шампанское можно. Пусть и не официальный, а ведь мировой рекорд только что установили. Двести километров по воде в час еще никто не ходил под парусами. Поздравляю! Как говорится, взят вами на абордаж, — крепко пожал он каждому руку. — И очень рад этому. Ну, а для остальных любопытствующих просто скажем, что выпили за встречу со старым другом, за возвращение в родной город, за успешное продолжение вашего плавания, семь футов вам под киль, моряки!

Олег снова раскурил погасшую сигарету. Ему приятны были эти воспоминания, но что-то тревожило его, что-то важное ускользало из памяти, хотя и было только что совсем рядом.

И вдруг он понял: Винденко! Да, да! Александр Павлович Винденко! Именно он — и никто другой! — должен стать первым «пассажиром» тримарана во время Регаты Свободы, раз уж нельзя включить в состав команды Андрея Ивановича Аксенова. А четвертым в экипаж можно зачислить Сережу Аксенова. И Таня довольна будет.

Он посмотрел на светлеющее небо за окном, а сам видел Таню, ее сияющие глаза, манящие, зовущие, как бескрайние просторы моря.

…Три дня после памятной встречи с «Другом» они во всех направлениях на разных режимах бороздили стокилометровый Белозерский залив. Потом от Очакова под пару сами, без двигателей пошли к Одессе. Заглянули в Ильичевск, дошли до устья Дуная и вернулись к акватории Одесского порта. А оттуда, получив разрешение Центра, на форсированном режиме за три часа семь минут обогнули Крымский полуостров и стали за Таманской косой на Керченском рейде, ожидая свой безнадежно отставший эскорт.

Здесь, на море, их сопровождали теперь три быстрых сторожевика, но и заблаговременно предупрежденные о предстоящем броске, они пришли в Керчь только через четыре с половиной часа. Некоторое время над их стоянкой, сменяя друг друга, то кружили, то неподвижно зависали военные вертолеты. А потом вдруг по оба борта вынырнули из глубины две темные субмарины с высокими рубками, на которых рядом с алыми звездами белели номера «8» и «9». Вынырнули и застыли метрах в тридцати каждая, невесомо покачиваясь на легкой волне. Люки их приоткрылись, но на узкие палубы никто не вышел. Только перископы, развернувшись, выпучили на тримаран свои бесстрашные глазницы.

Правда, через минуту-другую приветливо кашлянула рация ближней связи:

— На «Гарькавом», как слышите нас? Назовите условный код и отзыв. Пароль — «БАМ».

И после ответа доложили:

— Мы ваши соседи. Шли впереди, а потом от Севастополя — за вами. Восхищены. Поздравляем! И гордимся. За всех нас… Отдыхайте спокойно. Мы рядом.

Люки захлопнулись. Огромные темные сигары исчезли с поверхности моря. И только появляющиеся изредка головки перископов говорили об их присутствии.

Весь обратный путь они прошли под парусами. Программа Государственных ходовых испытаний была выполнена полностью. Сделаны и необходимые выводы. Часть их уже передана в Центр. Теперь можно было немного отдохнуть-полюбоваться красотой крымских берегов, уделить внимание рыбной ловле, почитать, посмотреть телевизор или просто понежиться под солнцем, окунаясь время от времени в ласкающую теплынь воды.

Погода стояла отличная. И только под Евпаторией экипаж «Семена Гарькавого» получил первое за все дни плавания штормовое предупреждение.

— До десяти баллов. Южный циклон, — подтвердил по рации ближней связи Головченко. — Может быть, тримарану на время шторма лучше укрыться в ближайшем порту или бухте?

— До десяти? — с какой-то особой интонацией в голосе переспросил Олег капитана первого ранга. — Так ведь это просто отлично! Именно то, чего нам не хватало все время, чего мы столько дней ждали, — отключив рацию, говорил он, весело поглядывая на товарищей. — Я уже, по правде сказать, и надежду всякую потерял на встречу со штормом. А он-вот он, пожалуйста!

Олег занял место у пульта. Взглянул на лазурь безоблачного неба и зеркально синюю гладь воды. Потом посмотрел на приборы прогноза погоды. Они предвещали почти полный штиль и ясное небо. По всем источникам информации «розы ветров» пока не предвиделось. Но все трое знали — ошибки не могло быть. Где-то в центре моря уже нарастала непогода. С огромной скоростью массы воздуха перемещались с юга на север, превращая поверхность моря в грозные атакующие армады тяжелых волн. Просто приборы тримарана еще не улавливали изменений в атмосфере.

— Как, Андрей Иванович, будем ждать или пойдем «на вы»?

Аксенов ответил сразу, без колебаний, как будто бы давно ждал именно этого вопроса:

— Поворачиваем строго на юг. Пойдем под парусами.

Олег кивнул, защелкал тумблерами.

— Всем одеть спасательные жилеты, — распорядился он. — Андрей Иванович, проверьте, чтоб ничего лишнего на палубе не было, задрайте люк, а потом помогите Тане закрыть иллюминаторы и закрепить все в кубрике. Кстати, пусть она чайку покрепче приготовит. С лимоном. А вы свяжитесь с Центром. Передайте наше решение и постарайтесь получить согласие. А я пока переговорю с капитаном Головченко.

«Семен Гарькавый» плавно разворачивался к югу.

Все паруса его, кроме острого, были подняты, но скорость едва достигала четырех миль — ветра почти не было.

В рубку поднялся Аксенов. Алый из эластичного расширяющегося пластика жилет плотно облегал его фигуру. У широкого штормового пояса — ракетница.

За спиной — капсула сжатого воздуха, компактный пакет с неприкосновенным запасом питания и тонизирующим напитком, хорошо утоляющим жажду. На груди — такая же компактная рация и малый аккумулятор.

На голове — прозрачный шлем с прожектором. В случае надобности он герметично закрывается. Миниатюрный компрессор, вмонтированный в верхнюю коническую часть шлема, будет все время подзаряжать капсулу со сжатым воздухом, отделяя его от воды, а специальный клапан в жилете конденсировать и выпускать накопленную углекислоту. В холодное время года можно одеть и специальные брюки-колготы. Энергии аккумулятора хватит на обогрев всего костюма в течение трех суток. Специальный лак, которым покрыта его поверхность, медленно растворяясь в воде, издает специфический запах, отгоняющий акул.

— Прямо космонавт! — широкой улыбкой встретил появление Андрея Ивановича молодой капитан.

— Иди и ты экипируйся скорее. Да чайку выпей, пока можно. А то видишь, что делается, — кивнул тот головой в сторону пульта управления. — Скоро и впрямь все «розы» к нам.

Показатель атмосферного давления резко падал прямо на глазах. На горизонте вырастала темная гряда туч, широким фронтом охватывая небо, оттесняя его синеву к северу. Легкий сперва, левый бейдевинд крепчал с каждой секундой. Тримаран, словно обрадовавшись, весело заскользил по спокойной еще воде лавировкой, все чаще меняя галс.

— Что сказали в Центре?

— Диспетчер подтвердил штормовое предупреждение, но Кузьма Иванович без всяких оговорок дал «добро» на встречу со штормом. Он хорошо нас понимает. Просил только без нужды не рисковать, своевременно включить двигатели.

Когда через несколько минут Олег вместе с Таней вернулся в рубку, спокойное недавно море нельзя было узнать. Высокие сердитые волны, пенясь и ревя, нахлестывались одна на другую, заливали палубу, и «Семен Гарькавый» то взлетал на самый гребень одной из них, то стремительно проваливался вниз, в клокочущую бездну.

Но боковой качки не ощущалось. Не было и крена, хотя тримаран все чаще менял галс. Оба поплавка «Семена Гарькавого» почти вплотную придвинули свои носы к носу центральной гондолы, а корма каждого из них на три метра отступила от среднего корпуса судна. Образовалась геометрическая фигура-почти строгий острый треугольник, вершина которого одну за другой уверенно разрезала наседающие волны.

А стихия и не думала угомониться. Все круче вздымались волны. Казалось, их свинцовая тяжесть во что бы то ни стало стремится вдавить тримаран в потемневшую воду. На помощь обезумевшим волнам, их бессильной злобе поспешило не менее грозное небо. Засверкав каскадом ослепительных молний, оглушительно загрохотав, оно обрушило на маленький кораблик потоки воды, застучало по его палубе, парусам, рубке крупным градом.

— Сейчас бы под воду нырнуть, как в дождик на пляже, — неожиданно проговорила Татьяна. — Хотя бы на полметра…

— В такой шторм полметра, пожалуй, маловато будет, — живо откликнулся Андрей Иванович. — Метра бы этак на три-четыре, тогда любые волны не страшны… А идея у Татьяны — хоть куда! Не грех и прислушаться к голосу масс, товарищ руководитель проекта.

— Три-четыре метра тоже маловато будет, — разочаровал их Олег. — Приборы показывают высоту волны пятнадцать метров.

— Сколько? — не поверил Аксенов.

Он подошел к пульту и, наклонившись к самому щиту, стал внимательно всматриваться в показатели приборов и табло.

— Пятнадцать метров, — повторил Олег, отпив из фляжки глоток чаю и показав рукой на прибор в правом нижнем углу пульта управления.

Андрей Иванович недоверчиво хмыкнул.

— Что-то случилось с электроникой, не иначе, — с явной тревогой в голосе проговорил он. — Ты только посмотри, Олег Викторович, ведь показатель скорости тоже шалит. Поднялся за шестьдесят узлов. Чушь какая-то…

— Я поднял ручку фиксатора скорости на максимальную отметку, — спокойно ответил Олег и тут же пояснил: — Электроника «Семена Гарькавого», как и его механическая часть, добросовестно выполняет поставленную задачу — в условиях шторма добиться под парусами, которым, как вы знаете, не угрожает набухание и утяжеление от воды, максимально возможной скорости.

— Но тогда за бортом не шторм, а настоящий ураган!

— Скорее всего, так оно и есть. И мы попали в самый его центр. Прямо в чашечку «розы ветров».

В эту секунду что-то фыркнуло и завизжало под рубкой. «Семен Гарькавый» вздыбился, словно норовистый конь, задирая все выше треугольник своего носа. Паруса и мачты мгновенно исчезли в пазах, а свинцовые балансиры рванулись в крайнее переднее положение.

— Резко переменился ветер, не иначе, — констатировал Аксенов.

— Нет, Андрей Иванович, мы попали в полосу соприкосновения двух встречных волн. Гребень ее достигает высоты двадцатиэтажного дома. Сейчас и правда лучше всего под воду бы нырнуть! — говорил он, всеми силами стараясь в то же время удержать равновесие.

Следующее столкновение двух встречных волн было значительно слабее. Из пазов вытянулись мачты. Тримаран расцвел всеми парусами. Прямо в корму ему дул крепкий и ровный ветер. Но Олег поставил фиксатор скорости на нулевую отметку.

— Хватит. Так и в Турцию недолго заплыть, — показал он Аксенову на шкалу координат.

Аксенов удивленно присвистнул: тримаран находился в самом центре Черного моря — координаты показывали сорок два градуса пятьдесят минут северной широты и тридцать три градуса восточной долготы.

Скоро ураган утих, уносясь дальше на север — к Одессе и Крыму, а здесь снова выглянуло солнце, под слепящими лучами которого заискрилась живым серебром спокойная морская гладь.

Кораблей сопровождения не было видно, но Головченко подтвердил координаты, уточненные по радиопеленгатору двумя сторожевиками.

— Как самочувствие? Как выдержал ураган «Гарькавый»? — перебил разговор знакомый голос Кузьмы Ивановича. — Немедленно двигайтесь на соединение с кораблями сопровождения, а то к вам «на помощь» уже идут два эсминца под турецкими флагами…

— Я не шучу, — подчеркнуто строго проговорил он. — Даже сигнал SOS на точку ваших координат передан в эфир. Так что разворачивайтесь на север. Включайте все двигатели.

Олег не стал ждать повторения команды. Описав довольно широкую дугу, снова став против ветра, который рвался теперь в образовавшуюся атмосферную пустоту, «Семен Гарькавый» со скоростью восемьдесят миль в час помчался строго на север.

В рубку заглянула Таня.

— Мы вполне успеем позавтракать, а скорее всего — пообедать, — сказала она. — У меня все уже на столе.

В приоткрытые иллюминаторы кубрика врывался свежий ветер. «Семен Гарькавый» уверенно преодолевал километры. С завидным аппетитом все трое уписывали за обе щеки жаркое с овощами, приправленное зеленью и перцем.

— Грузинская кухня, — с гордостью похвалила Таня. — Жалко, что чурека нет. Зато на десерт — херсонский арбуз! Остался у меня еще один. Самый большой.

— В Херсоне не мешает пополнить запасы. Сережка очень их уважает, усмехаясь говорил Аксенов, разрезая своим кортиком хрустящую корку почти пудового великана.

Минут двадцать они наслаждались отличным арбузом, но не одолели даже половины.

— Спасибо, Танюша, — поднялся из-за стола Олег. — Я в рубку. Надо посмотреть, где там наш эскорт. Аксенов направился следом за ним.

— Выходит, — сказал он, усаживаясь в свое кресло справа по борту, выходит, за три часа сорок минут мы под парусами прошли на юг двести двадцать километров, показав среднюю скорость тридцать две мили в час…

— Не совсем так, Андрей Иванович, — с веселой улыбкой возразил ему Олег. — Мы шли против ветра. Приборы зафиксировали сто четырнадцать перемен галса. Таким образом, с учетом лавировки наш «Гарькавый» за это время фактически прошел двести тридцать четыре мили, преодолевая в среднем за час расстояние почти в сто тридцать километров или, точнее, ровно в шестьдесят четыре мили. Как видите, электроника не шалила. Она и на этот раз оказалась на высоте, не подвела ни нас, ни саму идею.

Аксенов обнял его за плечи.

— Пойду упакую как следует наши доспехи. Думаю, что на «Гарькавом» они не понадобятся. Вот только научить бы его нырять в бурю. Хоть на несколько минут. А?

Поздно вечером, когда в сопровождении эскорта сторожевиков они вошли в хорошо знакомый Белозерский залив и, миновав Очаков, взяли курс к устью Днепра, Олег писал в бортовом журнале:

«24 августа. 2 часа ночи.

Сегодня корпус тримарана, а с ним и оснастка, и вся система управления кораблем успешно выдержали проверку штормом, который затем перешел в сильнейший ураган. Он продолжался более трех часов. Подсистемы жизнеобеспечения, курса, плавучести, как и все другие, работали в сложных условиях безупречно…

Обдумав предложение Татьяны Левиной и Андрея Ивановича Аксенова, считаю вполне возможным и даже целесообразным в подсистеме жизнеобеспечения корабля и экипажа в период сильного шторма или урагана предусмотреть возможность временного непродолжительного погружения судна под воду на сравнительно небольшую глубину. Убрав паруса и мачты, корабль может переждать непогоду под водой в течение нескольких часов, а затем продолжить путь намеченным курсом.

Предварительные расчеты показывают, что корпус тримарана выдержит давление воды на глубине до двадцати метров, если увеличить толщину, корпуса на два миллиметра. Это ни в коей мере не отразится на ходовых качествах тримарана и его грузоподъемности.

Для забора балластной воды и размещения компактных установок ее продувки можно использовать свободное пространство между килем и ложным дном гондолы и поплавков…»

В Херсон они пришли рано утром. У знакомого парапета было пусто. «Друг» уже отправился с новой командой «вокруг шарика», и они прошли мимо бронзового фрегата не останавливаясь.

Их старый эскорт из шести катеров сменил сторожевики на ходу. Надо было спешить: погода ухудшалась, дул порывистый боковой ветер, да и встречное течение Днепра требовало и внимания, и времени, а у них впереди осталось всего пять дней.

Тихим вечером 29 августа они проходили Канев.

В том месте, где среди деревьев на крутом правом берегу Днепра высилась фигура Тараса Григорьевича Шевченко, Таня, как всегда неожиданно, попросила;

— Давайте поднимемся на Тарасову гору.

И добавила совсем тихо:

— Я была здесь еще совсем маленькой…

Олег молча развернул тримаран влево, и через минуту, погасив паруса, судно причалило к месту, где когда-то давно была старая пристань. Вековые деревья обрамляли асфальтированное шоссе, опоясывающее гору, но Олег и Таня, не сговариваясь, свернули с асфальта и, помогая друг другу, стали подниматься вверх крутой тропинкой, проложенной прямо по горе, среди пышной зелени разросшихся деревьев и кустов. Держась за руки, они вышли на площадку перед памятником. Долго молча стояли у священной могилы, вглядываясь в знакомые с детства черты поднявшегося высоко над Днепром поэта.

Справа, за памятником, разрослась ореховая роща. Каждое дерево с глянцевыми, омытыми недавним дождем листьями и крупными, еще зелеными плодами много лет назад было посажено самыми знатными гостями Тарасовой горы.

В одной из ближайших аллей, куда уже забрались сумерки, Таня и Олег увидели скамейку. Она стояла под широкими развесистыми кронами между двумя довольно толстыми гладкими стволами. Таблички сообщали, что деревья эти в октябре 1962 года посадили Космонавт-2 Герман Степанович Титов и Космонавт-4 Павел Романович Попович.

Они присели на скамейку, откинувшись в удобный овал округлой спинки. Олег осторожно обнял девушку, а она потянулась к нему вся, положила голову на грудь и, вздохнув о чем-то своем, невысказанном и непонятно волнующем, закрыла глаза.

Одна за другой летели минуты. Снизу, от реки, тянуло влажной свежестью. Таня зябко повела плечами, подняла голову. Губы их встретились в нежном поцелуе.

— Завтра прямо с «Гарькавого» мы пойдем во Дворец, — прошептал Олег. — И уже через полгода ты станешь моей же…

Ока засмеялась и закрыла ему рот ладонью.

— С «Гарькавого» мы в первую очередь отправимся домой, — тихо сказала Таня. — Надо же привести себя в человеческий вид, отмыть от соли эти кудри…

Руки ее осторожно, едва касаясь, заскользили по его все еще жестким от морской воды волосам, по темным загорелым щекам, обвились вокруг шеи.

Оба молчали. Неизведанное волнение — возвышенное и могущественное — с только что пробудившейся, но уже неодолимой силой поднималось в них. В нем росла, ширилась, заполняя до краев все его «я», радость любви к ней, радость желания ее, а в ней — волнами пронизывало каждую клеточку огромное счастье ощущения его любви, его радости.

Внизу неожиданно вспыхнул и очертил небосвод яркий, голубовато-белый луч прожектора.

— Нам пора, Танюша, — тихо сказал Олег, вставая.

Она молча кивнула, поднялась, взяла его за руку.

По той же крутой тропинке они быстро спустились к Днепру.

Олег сам отстоял эту последнюю ночную вахту.

С первыми проблесками зари его сменил Аксенов.

— Иди, отдохни часик, — чуть подмаргивая глазом, сказал он. — Завтра трудный день. Да не разбуди Татьяну. В кубрике темно. Она только к утру уснула, когда я выключил аварийку. А то все ворочалась.

…Да, Таня ждала Олега, ждала страстно, как может ждать горячо любящая девушка, давшая себе клятву всю жизнь быть рядом со своим избранником, никогда не расставаться с ним в своих мыслях и чувствах, всю жизнь отдать для него и его любимого дела, теперь уже ставшего и ее делом… Эта ночь была их ночью, когда оба они как-будто поднялись, взлетели высоко над всем миром в изумительном упоении радости и счастья.

Андрей Иванович оказался прав. Тот день, их первый с Таней день, выдался действительно трудным., Но и последующие за ним дни и даже месяцы оказались не легче. Работа не оставляла ни секунды времени для личных дел.

Результаты ходовых испытаний тримарана позволили перейти к переоснащёнию не только всех строящихся кораблей, но и тех, которые подлежали капитальному ремонту. По разработанному Институтом кибернетики генеральному графику реконструкции флота в течение четырех лет новые системы управления движением морских и речных судов планировалось установить на всех кораблях флотов. Это было трудное, но необходимое дело. Оно требовало особого внимания и, конечно же, больших усилий и материальных затрат.

Теперь в каждой республике закладывались новые производства, в срочнем порядке реконструировались и переоснащались сотни действующих заводов и цехов. Перестраивались целые отрасли промышленности.

Молодого ученого, уже не кандидата, а доктора наук, назначили членом Государственной приемной комиссии этого нового хозяйственного комплекса страны, в который одно за другим включались судостроительные и обеспечивающие предприятия стран социалистического содружества.

За короткое время Олегу довелось десятки раз из края в край пересечь огромные просторы Родины, побывать на верфях Болгарии, Югославии, Польши, Румынии, Германской Демократической Республики…

Отдел теории движения с начала нового года был преобразован во Всесоюзный научно-исследовательский и проектно-технологический институт теории и практики движения. Его директором стал Олег Викторович Слюсаренко. Но странное дело: чем больше работы было сделано, чем больше трудностей преодолено, тем все больше и больше возникало новых проблем и нерешенных вопросов.

В те редкие дни, когда усталый, вконец измотанный очередной командировкой, Олег возвращался к себе на семнадцатый этаж, его неизменно дома встречала Таня. Радостная, сияющая, всем существом своим излучая тепло и нежность, она помогала ему раздеться и отправляла принять освежающий душ, а сама, весело напевая, накрывала на кухне стол, каждый раз удивляя Олега каким-нибудь новым, изумительно вкусным блюдом, отказаться от которого при всей усталости не было никакой возможности. Каждый такой его приезд был праздником для них двоих.

— И как это ты чувствуешь, когда я должен прибыть в нашу чудесную гавань? — снова и снова допытывался он у нее, уплетая вкусные блюда, поблескивая полными радости глазами.

Таня загадочно отмалчивалась, пряча в уголках губ улыбку. Ну к чему ему знать, что последние четыре месяца она ежедневно сразу после лекций в университете приезжала в Феофанию и шла в бассейн, где под руководством Алексея Скворцова и Андрея Ивановича Аксенова тщательно оснащался новый тримаран. Она теперь напамять знала каждую схему многочисленных электронных подсистем сложного комплекса управления и жизнеобеспечения корабля и экипажа, до винтика изучила реактор и механическую часть, четко представляла принципы работы электронно-вычислительной машины, знала, сколько в нее заложено алгоритмов, что содержит ее «память» и какой именно узел блока «ЭВМ-практика» должен реагировать на очередную внешнюю информацию или команду с пульта управления. Больше того, в случае необходимости она могла самостоятельно найти и исправить повреждение в любой подсистеме электронного либо механического блока, в каждом узле корабля. Скворцов радовался и удивлялся одновременно.

— Что она, врожденный математик, что ли? — спросил он как-то у Аксенова. — Как Олег Викторович?

— Нет, — заморгав глазом, ответил Андрей Иванович. — Просто она очень любит Олега и всем сердцем стремится понять то, что составляет существо жизни любимого.

От Кузьмы Ивановича Гаращенко и девушек-операторов из центра связи ВНИИ и ПТИ теории и практики движения Таня всегда знала о местопребывании Олега, о том, когда он должен быть дома. И тогда бросала все, мчалась в магазины и, заглянув в толстую кулинарную книгу, готовила к его возвращению что-нибудь необычное, чтобы ему непременно понравилось.

В их «чудесную гавань», как называл теперь свою квартиру Олег, она приходила ежедневно. Даже когда его не было в Киеве. Кормила рыбок в аквариуме, поливала цветы, протирала от пыли мебель. И все это под магнитолу, внимательно вслушиваясь то в английскую, то в испанскую речь. Она хорошо говорила по-английски, а узнав от Аксенова о возможном участии в фестивальной регате вокруг Южной Америки, стала усиленно заниматься испанским. Ей охотно помогала в этом Леля Яловенко — маленькая черноглазая девушка — молодой инженер одной из лабораторий института, принимавшая активное участие в оснащении нового тримарана. В детстве вместе с родителями она шесть лет пережила на Кубе и прекрасно знала этот живой и экспрессивный язык.

Каждый час, проведенный вместе с Олегом, для Тани был праздником, несказанным счастьем. С радостью дарила она ему свою любовь, свои нежность и ласку. Но когда он пытался говорить о свадьбе, необходимости узаконить наконец их отношения, Таня уклонялась от прямого ответа, упорно переводила разговор на другое.

В новогоднюю ночь, когда они пришли к нему от Захара Карповича, Олег снова заговорил о свадьбе.

— Вот вернулись мы вроде бы как все люди-от друзей и родных домой, а в парадном, наверное, трусила, боялась кого-нибудь из знакомых встретить, чтобы чего плохого не заподозрили.

— Не надо, родной, — закрыла она ему рот ладонью. Разве тебе время думать об этом! Завтра все нормальные люди, как ты говоришь, отдыхают, а тебе — в Польшу лететь на целую неделю. А потом всего один день дома и снова самолет. Принимать новый завод в Мурманске. А ты говоришь…

— Мне стыдно перед твоими родителями. Словно я у них что-то взял без спроса… А как дед на нас сегодня смотрел! У меня мурашки по коже забегали. Хоть сквозь землю провались!

— Да знает, знает Захар Карпович все давно! Все до капельки! И мама моя, и отец, и твои родители. Все я им рассказала. И знают, и понимают, что не до свадьбы нам сейчас…

— Как знают? — изумленно смотрел он на нее. — Знают и ничего не…

Он замолчал, не находя нужных слов, и только глядел на нее во все глаза, потрясенный ее мужественным самоотречением.

— Все знают. И никакого плохого умысла не усматривают. И нисколечки я не трусила в парадном. Это все твое воображение. Если ты не против, то я завтра же к тебе насовсем переберусь.

Она усадила его на диван. Села рядом.

— Ну, представь себе, милый, пойдем мы завтра во Дворец с заявлением. Назначат там свадьбу на определенное число через три или даже через четыре месяца. А потом вдруг выяснится, что тебе именно в этот день надо непременно быть в Белграде или, скажем, в Ванино на Дальнем Востоке. Что тогда?

Он растерянно моргал глазами. Совсем как Аксенов.

— Тогда будет целая гора неприятностей, — словно учитель школьнику, пояснила она ему. — Во Дворце страшный переполох. И то подумать! Небывалый в наше время случай: жених не явился на собственную свадьбу из-за какой-то там командировки. Причина по нынешним временам явно неуважительная… Невеста, конечно, в слезах! Дед твой — во гневе великом. На глаза ему потом и попадаться не смей — он ведь такие оплошности по-своему понимает и судит. Новое разрешение на брак — не раньше чем через год. Таков закон…

Глядя на растерянное его лицо, она рассмеялась.

— Кажется, мой благородный рыцарь начал наконец соображать, что к чему. Ну разве не просто нам подождать, пока спустят на воду первые экспериментальные корабли? Тогда можно будет выбрать ближайший свободный денек и отправиться в Москву. С родными, свидетелями и даже с друзьями. Там, в Центральном Дворце, можно будет в один день все оформить. Там все разрешено, все предусмотрено. А еще лучше…

Она на минуту умолкла, с веселой искринкой в загадочно блестевших глазах посмотрела на него.

— Еще лучше, дорогой, на фестивале… Прямо в Гаване! Я всем сердцем чувствую, что мы с тобой туда попадем. И на следующий день после свадьбы изумительное двухмесячное путешествие вокруг Южной Америки! Миллионы невест всего мира будут мне завидовать!

Олег усмехнулся, отошел от окна, в которое уже заглядывал новый день. Пора было будить Таню, его милую любимую Таню! Она ведь еще ничего не знала о телеграмме из Комитета по делам физкультуры и спорта и о ночном звонке из Москвы Андрея Ивановича. Всю ночь она спокойно проспала в соседней комнате.

Да, интуиция не подвела ее. Они едут на Остров Свободы! И накануне старта регаты скрепят свой союз в столице Кубы. А на следующий день ровно в десять часов утра под орудийные раскаты отправятся из лазурной бухты Сантьяго-де-Куба в свое удивительное свадебное путешествие протяженностью в одиннадцать тысяч триста сорок морских миль. И нужно ли сомневаться, что их новый маленький корабль «Семен Гарькавый» первым войдет в бухту Гаваны накануне открытия фестиваля.