1

Вечером в воскресение, перед концом смены, Алексей Геннадьевич вместе с санитаром, чьи тупые шутки уже стали ему надоедать, едет на вызов – нужно констатировать смерть. Адрес ему кажется смутно знакомым, но он понимает, что уже был здесь недавно, только когда выходит из машины и видит покосившийся козырек над входом в многоэтажное серое здание из железобетонных плит. Тот же мерклый лифт с запахом гари и мочи: нацарапанные на стенах проклятия, скрип плохо смазанных деталей подъемного механизма. Они приезжали сюда на прошлой неделе, кажется, забирали какого-то подростка впавшего в кому.

Дня два назад соседи почувствовали отвратительную сладковато-липкую вонь разложения, которая становилась все насыщеннее и терпеть которую было уже невмочь. Кто-то позвонил в полицию, и приехавший на вызов участковый с первого вздоха узнал хорошо знакомый трупный запах, распространившийся, словно выхлоп из токсичного болота, по площадке перед лифтом, и уже начавший проникать в его шахту, постепенно отравляя весь дом. Участковый, в свою очередь, вызвал специалистов из МЧС, чтобы те открыли дверь, вырезав замок циркулярной пилой. Пронзительный визг металла, завитки дыма над раскаленной раной. Пока они возились с дверью, размахивая ломом и монтировкой, участковый вышел на общий балкон – подышать свежим воздухом и покурить. До работы в полиции он воевал на Кавказе и повидал много трупов, в том числе и полуразложившихся: их деформированный вид – разбухшее мясо, восковой цвет кожи с темными трупными пятнами, сочащаяся из отверстий жижа – давно перестал его трогать, более того, когда он видел мертвеца, он испытывал облегчение от осознания того факта, что муки этого человека закончились и он, так или иначе, обрел мир. Крики живых людей, раненных, или тех, кого пытали, раздражали его куда больше, даже в воспоминаниях и снах. Правда, у еще живых людей было преимущество – они пахли дерьмом, мочой и потом, но эти запахи в сравнении с трупной вонью казались вполне сносными. Затушив окурок о бетонную стену и выбросив его с балкона в серую бездну, он достает смартфон и звонит в скорую.

Когда врач с кейсом в руке и, следом за ним, санитар выходят из лифта, дверь в квартиру уже открыта настежь. Ребята из МЧС уехали, любопытных соседей отпугнули волны нестерпимой вони. Участковый, мужчина средних лет в полицейской форме и с марлевой повязкой на лице, подходит к ним. Он уже осмотрел место происшествия вместе с понятыми, сделал необходимые замеры и набросал протокол осмотра трупа. Осталось получить заключение медиков. Алексей Геннадьевич, обменявшись парой фраз с угрюмым полицейским и надев респиратор, заходит в квартиру. Тело женщины висит в полумраке, в глубине коридора: силуэт обрамлен аркой, за которой больше дневного света – он проникает из открытых дверей комнат. Верхний конец веревки привязан к турнику, нижний плотной петлей сдавил горло женщины с такой силой, что ее язык вывалился наружу и нелепо торчит изо рта, словно у ведьмы из фильмов ужаса. Растрепанные волосы шевелятся из-за сквозняка, покрытые трупными пятнами ноги согнуты в коленях, ступни касаются пола. Синюшный оттенок предплечий и кистей рук. Узел на затылке, наложение петли типичное. Врач говорит санитару, чтобы тот помог участковому снять тело и отходит в сторону. Родных и близких нет, поэтому труповозку придется вызывать ему.

После того, как тело оказывается на полу, врач, поставив кейс к стене, светит фонариком в рот умершей, проверяя, есть ли у нее золотые зубы, но распухший язык мешает ему и он оставляет свои попытки. Да и кому это нужно: если ребята из морга что-то найдут, пусть забирают себе, ему не жалко. Закончив осмотр, он выходит из квартиры и заполняет бланк констатации смерти.

 

2

Марина берет опасную бритву, влажную от раствора хлорамина и кладет ее на дно почкообразного лотка из нержавейки, потом, подумав немного, захватывает с собой и ножницы. Позвякивание стали, запах средств дезинфекции. Марина относит лоток к койке Артура, возвращается, делает раствор для бритья: бросает мыльную стружку в эмалированный таз с горячей водой, добавляет глицерина, размешивает все это кистью руки, затянутой в резиновую перчатку. Затем ставит таз на столик на колесах, и, громыхая из-за неровного пола и плохо закрепленных металлических полок, везет его к постели пациента.

Артур лежит навзничь, его глаза закрыты, щеки ввалились. Наркоман на соседней койке что-то бормочет в бреду. Несколько секунд Марина смотрит на бледное, обескровленное, но по-детски красивое лицо Артура, потом начинает намыливать длинные, свалявшиеся волосы на его голове. Начав брить, Марина понимает, что лезвие нужно выправить, и, тяжело вздохнув, она идет за кожаным ремнем. Пристегнув один его конец к полой трубе изголовья кровати, она натягивает широкую полоску кожи с мелким ворсом левой рукой, а правой начинает водить по ней бритвой туда-сюда, обушком вперед, по направлению движения руки.

Закончив править бритву, протерев ее салфеткой, она добавляет еще мыльной пены, оттягивает мокрые волосы Артура назад и начинает осторожно их сбривать, стараясь не оставлять порезов. Это довольно муторная работа, и Марина возится с ней минут сорок – под конец она чувствует усталость в ногах. А ведь ей еще нужно поставить этому мальчику клизму, чтобы очистить кишечник, сделать инъекцию раствора глюкозы и много чего еще. «Бл…, когда же уже выйдет с больничного Маргарита, она уже второй раз его берет», думает она, опять вздыхает, и идет искать Джохара.

Когда они заканчивают с основными предоперационными приготовлениями, Марина вспоминает, что врач сказал ей дозвониться до матери мальчика и вызвать ее в больницу, чтобы она подписала необходимые бумаги.

 

3

– Плохие новости. Его мать повесилась, – дает отчет о проделанной работе Марина: ей удалось узнать номер телефона соседей этой женщины и те рассказали, почему она не отвечала на звонки.

– Почему плохие? Теперь мы можем оперировать его со спокойной душой. Никто не вчинит нам иск! – смеясь, отвечает ей врач отделения реанимации. Его гладкие седые волосы, морщины на лице, выцветшие райки глаз. – Дай мне его карту.

– Я побрила ему голову, вы видели?

– Да, да, я видел. Спасибо.

Врач листает историю болезни Артура, то и дело отвлекаясь и поглядывая на Марину, которая раскладывает по полкам лекарства: картонные упаковки с ампулами, бутыльки из темного стекла. Она излучает энергию, как и всякая влюбленная женщина, и он думает, что ее новый роман отличается от отношений, которые у нее были с мужчинами до этого – возможно, он станет ключевым в ее жизни. Ему нравится следить за метаморфозами молодых сотрудников. В старости становишься всё больше и больше сторонним наблюдателем и все меньше и меньше действуешь сам, размышляет врач, – готовишься к небытию. Эта мысль веселит его, хотя это веселье – мрачное.

– Знаешь, тут до тебя работала медсестра, сорокалетняя матерая тетка, так она верила, что души умерших, когда просачиваются сквозь потолок, оставляют на нем серый налет! – Врач продолжает усмехаться, но что-то в его голосе заставляет Марину слушать внимательно – Поэтому, говорила она, в палатах реанимации такие грязные потолки!

– Но вы то, Николай Николаевич, в это не верите? – спрашивает Марина, косясь через стекло на серый потолок над койками пациентов.

– Не знаю, не знаю, – Николай Николаевич хитро улыбается, – Еще она говорила, что души часто путают божественный свет с электрическим и летят на лампочки, застревая внутри них до тех пор, пока лампочку кто-нибудь не разобьет и не освободит их из стеклянной тюрьмы… Ее, кстати, сбила машина, и она умерла на улице, не дождавшись скорой помощи.

– Ладно, мне некогда, – вздыхает Марина и идет к койке одного из пациентов – ВИЧ-инфицированного наркомана, который то впадает в беспамятство, то приходит в себя, уже на протяжении нескольких дней – Все это похоже на бред.

– Да, жизнь похожа на бред! Вот только чей это бред? – смеется ей вслед Николай Николаевич, и Марине кажется, что он не врач, а чокнутый шаман, наделенный знанием о других мирах, иных ипостасях. В отделении ходят слухи, что ему не так долго осталось: около года назад у него диагностировали рак, прооперировали, но, говорят, лечение не помогло, и случился рецидив. Именно эти слухи о его скорой смерти придают вес даже самым пустым его словам, кажется, как будто за ними скрыто нечто важное. Хотя она и понимает, что его внутренний мир останется для нее чем-то чуждым, он никогда не сможет ей ничего передать, её женское любопытство заставляет ее внимательно слушать его речи. Но иногда Марина чувствует, что он специально запутывает ее, и тогда она, чтобы успокоиться, убеждает себя в том, что он всего лишь эксцентричный старый пердун и она не должна ломать голову, пытаясь разгадать его дурацкие шутки. Седые волосы, такие тонкие, прилизанные, словно кошачья шерсть. Серые радужки, холодный взгляд, в котором все больше безразличия и все меньше доброты.

 

4

Наркоман приходит в сознание и распахивает свои глаза насекомого как раз в тот момент, когда она начинает кормить его через трубку. Он попал в реанимацию после операции на сломанном позвоночнике. Услышав звонок в дверь и чужие голоса в коридоре, он выпрыгнул из окна своей комнаты, со второго этажа. Так он хотел спастись от вызванных родителями людей, пришедших, чтобы забрать его в реабилитационный центр «Зазеркалье»: ряды ржавых кроватей, к которым прикованы руки наркоманов, их крики, вызванные ломкой, лязг наручников, зеркала на потолке. Ему не хотелось попадать туда вновь, казалось, что земля довольно близко, и он прыгнул, но неудачно. Пластиковый зонд торчит из его носа, глаза пусты, если в них что-то и промелькивает, то это безумие. Ему двадцать пять лет и вряд ли он протянет еще год. Впившись взглядом, он смотрит на Марину с вызовом и каким-то тупым упрямством и через минуту она чувствует резкий запах дерьма – он обделался и ей кажется, что он сделал это специально. Улыбка растягивает его осунувшееся лицо и в ней читается злорадство.

 

5

Система контроля, он попал на самое ее дно, стал самым жалким из ее рабов. Бритвой отсек все лишнее от своей личности, упростил свое сознание до предела, избавившись от всех целей, кроме одной – поиска новой дозы, способной дать его душе свет, пусть и искусственный, и озарить его внутренний мир подобием божественного присутствия. Каста неприкасаемых, другим людям теперь сложно понять, зачем он вообще продолжает жить, они сторонятся его как прокаженного.

Пока санитарка обмывает его тело, вернее то, что от него осталось, он раздумывает о своих перспективах, а их не много – только мучения и грязная смерть. Эта женщина, вынужденная сейчас убирать дерьмо с его иссохших ягодиц и бедер, в ней есть природная красота, он видит ее даже сквозь гримасу отвращения, которая появляется на ее лице каждый раз, как только она подходит к его койке. В одном из параллельных миров, где он не стал наркоманом и не заразился чертовым ВИЧ, он мог бы влюбится в нее, но сейчас он испытывает ко всем живым, здоровым людям, в том числе к ней, только зависть и злость.

В его прошлом был момент, когда ему казалось, что он почти перехитрил судьбу, еще шаг, и он выйдет за пределы тюрьмы, избавится от ее давления, вздохнет свободно, но… Система не любит, когда с ней шутят: из одной тюрьмы можно сбежать только в другую, они многомерны и занимают всю видимую территорию, внутреннюю и внешнюю. Возможно, конечно, он просто повернул не туда, пропустил нужный ему поворот, когда бежал по этим бесконечным коридорам с камерами предварительного и окончательного заключения, возможно, шанс освободиться все-таки был, но он в это не верит – ему кажется, что тюрьма тотальна и выход из нее только один, хотя и он не гарантирован. Теперь же, когда его поймали, его заставят заплатить, он будет сидеть в карцере своего больного тела, в этом тесном мешке из кожи и клетки из костей, до тех пор, пока плоть не истлеет и не испустит дух. Тот еще будет аромат, не каждый сможет его вынести.

Дойдя до логического конца и упершись в глухую стену, он отматывает свою жизнь на несколько лет назад. Женщина протирает мокрой холодной тряпкой его пах, его безвольно повисший член, которым он уже так давно никого не трахал, но он почти не чувствует этого – он пытается откопать в себе какое-нибудь детское воспоминание, еще не использованное, чистое, но, кажется, он уже истратил весь набор – ни разноцветные модели автомобилей, которые он коллекционировал, ни большой плюшевый медведь, с которым он спал в обнимку до пяти лет, ни воспоминания о днях рождения и подарках, ни лицо кареглазой девочки, в которую он влюбился в младших классах школы, ни игра в футбол с друзьями – ничего больше не способно разбудить в нем человеческие чувства. Даже его прошлое обесценилось, стало ничтожным. Он окончательно превратился в насекомое и заслуживает, чтобы его размазали и выбросили вместе с лентой-ловушкой, к которой он прилип. Постоянная ложь, всё ложь и ничего кроме лжи.

Под мерные пульсации боли в спине он погружается в кошмар, каждый удар сердца, каждый очередной толчок испорченной крови по сосудам – это ступень вниз, в спроектированный специально для его души ад. Он чувствует, как кровать, на которой лежит его тело, трогается с места, слегка скрипнув шарниром колеса, но он не открывает глаз, полностью сосредоточившись на сжавшемся ядре своей личности – этот шар света продолжает уменьшаться, теряя так необходимую ему энергию, скоро он исчезнет.

– Как вы себя чувствуете сегодня, молодой человек? – мужской низкий голос заставляет наркомана разлепить свои веки. Пока он спал, черти, эти работники сцены, немного изменили декорации в комнате – хотя его руки и ноги по-прежнему стянуты ремнями и привязаны к стальной раме койки, он теперь не в палате интенсивной терапии, а в реабилитационном центре, но не в мерклом душном подвале, где условия содержания совсем плохие, а в одной из комнат на первом или втором этаже, – это не ад, а, скорее, чистилище. Потолок тут, как и в одиночных камерах внизу, зеркальный, но зеркала не такие грязные и в них есть дневной свет. Он видит свой обтянутый кожей скелет, прикрытый простыней, видит безотчетный страх в своих ввалившихся глазах, но успокаивает себя, говоря, что все могло быть хуже. Значит, его выписали из больницы и перевели сюда. Он просто забыл. Он поворачивает голову вбок, чтобы увидеть человека, задавшего ему вопрос. Это мужчина лет пятидесяти с густой бородой и в очках с толстыми линзами, которые увеличивают его глаза. Поверх строгого делового костюма на него надет белый халат, туфли начищены так, что сияют. Его карие глаза внимательны, но нельзя определить, смотрит ли он на своего подопечного с безучастным любопытством ученого или с человеческим состраданием. Чтобы ответить на вопрос о самочувствии, наркоман пытается открыть рот, но его челюсть свело, она его не слушается, а язык прилип к пересохшему небу – все, что у него получается, это выдохнуть воздух с хриплым стоном. Мужчина удовлетворенно кивает, как бы говоря: не волнуйся, всё так и должно быть, улыбается своими большими глазами, потом добавляет, уже вслух:

– Сейчас тебя навестят твои родители, у вас будет полчаса. Вполне возможно, молодой человек, это последняя ваша встреча.

Наркоман клацает зубами, пытается вцепиться взглядом в своего собеседника и привлечь внимание к себе, к тому, что он не может говорить, но мужчина в халате, местный врач, уже отвернулся и идет прочь из комнаты. Наркоман несколько раз моргает, выталкивая слезу из уголка глаза, опять смотрит на себя в зеркало. Кажется, он парализован ниже пояса.

Голоса родителей, отец пытается приободрить мать, но замолкает, когда они подходят к койке. Звук пододвигаемых стульев, шуршание пакета. Его имя, произнесенное вслух, заставляет упасть еще несколько капель из глаз наркомана – он так давно его не слышал, что почти забыл, как оно звучит. Он долго не может заставить себя повернуться и встретиться глазами с родителями, зная, что увидит в их лицах жалость и немой укор. Он их единственный сын, они поздно и с большим трудом смогли его зачать, а теперь они знают, что он умрет раньше их, не оставив после себя ничего, кроме тяжких воспоминаний.

– Сынок, мы принесли тебе твои игрушки, помнишь, как ты любил в них играть? – он поворачивается и с изумлением видит, что мать держит левой рукой большого плюшевого медведя, а правой пытается достать из целлофанового мешка точную модель кадиллака эскалэйд, которую ему подарили на тринадцатилетие. Он вновь стонет, шипит, пытаясь заставить их остановиться, прекратить этот фарс, слезы капают все чаще, внутри него рвутся последние волокна, скреплявшие остатки его я, все погружается во мрак. Смех санитаров-охранников, которые везут его в подвал, чтобы оставить там навсегда гнить заживо в полном одиночестве.

 

6

– Эй, Джохар! – Николай Николаевич останавливает его своим окриком как раз в тот момент, когда он уже почти дошел по коридору до двери на лестничную площадку, куда все ходят курить, – Ты что-то зачастил с перекурами! Наркоман с ВИЧ, ты час назад перевез его из реанимации в третью палату, неожиданно сделал нам одолжение и помер. Так что вези его в морг, и побыстрее, пока он не передумал и не решил вернуться назад с того света.

– Хорошо, сейчас сделаю! – лишь на мгновение в его глазах вспыхивает злость, но Николай Николаевич успевает ее заметить. Этот парень явно не любит подчиняться, особенно таким физически слабым людям, как Николай Николаевич, он бы, наверное, предпочел воевать с русскими, а не работать санитаром в их больнице. Вряд ли он долго здесь проработает, его взрывной темперамент заставит его уйти, как только появится возможность. Этот молодой чеченец, у которого впереди еще вся жизнь, вызывает нечто вроде зависти у Николая Николаевича, чьи приключения в этом мире уже подходят к концу.

– И не забудь помочь отвезти в операционный блок мальчика из третей палаты. Его Марина брила сегодня утром. Он там должен быть без пятнадцати пять. – Напоминает своему подчиненному Николай Николаевич, но тот уже повернулся к нему спиной и идет прочь, никак внешне не реагируя на его слова.

 

7

Рыжий врач отключает монитор, выдергивает из катетеров трубки. Состояние Артура стабильное, он может самостоятельно дышать, но он по-прежнему в коме. Джохар перекладывает тщедушного мальчика на койку, на которой недавно отвозил наркомана в морг, – он даже не стал перестилать простыню, так как она выглядела чистой. Скрип несмазанных шарниров, стук дверей об изножье койки. Движения Джохара резки, он словно злится на этого пациента, на кривые колеса, из-за которых койку постоянно ведет налево, на неровный пол.

 

8

– Ты была права, Вера, старик с инсультом умер, – Маргарита испытывает если не радость, то, по крайней мере, облегчение. – Хорошо, что мы не стали с ним возиться.

Вера кивает в ответ, задумывается, какую жизнь прожил этот человек, кого любил, есть ли у него дети и внуки, жива ли его жена. Интересно, кто должен сообщить родственникам о смерти, наверное, один из врачей.

– Пойдем, я покажу тебе как надо готовить тело перед перевозкой в морг.

Они идут во вторую палату. Тело старика стало еще больше похоже на восковую фигуру из анатомического музея. Его рот приоткрыт, глаза ввалились, пересохшие веки потемнели. Душа покинула тело, жизненная энергия окончательно иссякла.

 

9

– Ты собираешься? Наша смена заканчивается через пять минут, – Джохар, в отличие от Марины, не кажется уставшим. Он предвкушает вечерний секс и лучится обаянием. В конце смены, перед тем как уйти с работы, Джохар всегда принимает душ – его волосы еще блестят от влаги. На щеках проступает щетина, глаза горят весельем.

– Да, конечно. Сейчас.

Они выходят из здания госпиталя, на улице еще светло, начавшее садиться солнце окрашивает в теплые розовые оттенки все вокруг: дома, пыльный асфальт, припаркованные на стоянке автомобили, кору деревьев. Марина моргает. Тополя шелестят своими листьями на ветру, успокаивая ее однообразием шума, тихого, приятного для ушей. Час пик закончился, и машин на улицах стало меньше – изредка они рассекают пространство, мчась к своим смутным целям: кто-то едет в бар, или в ресторан, или в кинотеатр, кто-то возвращается домой, задержавшись на работе. Джохар берет ее за талию, привлекает к себе. Они не спеша идут по тротуару. Теплый воздух, солнечные блики. Марина снимает однокомнатную квартиру всего в двух кварталах от госпиталя, и они решают прогуляться пешком, а не ждать маршрутку, чтобы проехать одну остановку. В такие моменты она почти счастлива и все проблемы ей кажутся надуманными. Ноги ноют от усталости, но ее мысли далеко и она не чувствует этого. По пути они заходят в магазин и покупают еды на вечер.

 

10

В квартире давно не делали ремонт, обои отслаиваются, загибаясь по краям и показывая свою изнанку, на пол брошен какой-то дешевый блеклый линолеум, выбившийся из-под плинтуса. Поставив пакет с едой у двери, разувшись, Джохар прямо в прихожей начинает ее целовать, стягивать одежду. По инерции она пытается сопротивляться, шепотом говорит, что нужно вначале поесть, но довольно быстро возбуждение захватывает и ее и она поворачивается к нему спиной и нагибается, опершись на стеклянную дверцу шкафа купе. Он задирает ее летнее платье, стягивает с нее трусики, трогает ладонью начавшие набухать складки половых губ.

Минут пятнадцать они совокупляются в этой позе, пока капли пота не начинают течь по их телам, сливаясь в струйки. Чтобы передохнуть, Джохар слегка сбавляет свой ритм, потом останавливается, достает из нее член и они переходят в комнату. Сняв с нее остатки одежды, он садится на край кровати и взглядом дает ей понять, что сейчас она должна взять у него в рот. Марина встает перед ним на колени и начинает сосать горячую плоть его крупной раздувшейся головки. Ей приходится держать челюсть широко открытой, и из-за этого она довольно быстро затекает и начинает ныть от боли, тем не менее, её возбуждение только усиливается и она старается изо всех сил, доводя себя до самозабвения. Солоноватый привкус, запах его пота. Потом они ложатся так, чтобы он тоже мог ласкать ей клитор рукой. Через какое-то время она кончает, растворяясь в белом свете, но этот оргазм короткий и она довольно быстро возвращается назад.

Марина меняет позу: садится на него верхом, вставляет член в свою влажную вульву. Крепко сжав ее зад ладонями, Джохар помогает ей двигаться в максимально быстром ритме: она то прижимается к нему всем телом, так что ее соски трутся о его волосатую грудь, то откидывается назад, давая ему полюбоваться на свое стройное тело. Не выдержав, Джохар опрокидывает ее на спину, оказываясь сверху, и начинает драть ее с такой силой, что она стонет и кричит от удовольствия все громче, по мере того как он ускоряет свои движения, приближаясь к оргазму. Кровать скрипит, бьется спинкой о стену с каждым его толчком, его исступленное лицо искажает гримаса. Марина закрывает глаза, чувствуя, как в нее начинает бить струя спермы, наполняя ее жадное нутро до краёв.

С самого начала их отношений они не предохраняются и он кончает в нее по нескольку раз в день уже в течение месяца. Через неделю у нее должна начаться менструация, но она абсолютно уверена, что ее не будет и что она забеременела за это время. Марина понимает, что Джохар бросит ее, как только его похоть пойдет на убыль, но она так сильно, всем своим естеством, хочет от него ребенка, даже если ей придется воспитывать его в одиночку, что она готова закрыть глаза на всё. Ей уже тридцать лет и если она не родит сейчас, то, возможно, останется бездетной.

 

11

Слабая, но неотступная тошнота с утра, набухшая грудь. Приняв душ и почистив зубы, Марина накидывает на себя белый махровый халат с прорехами на рукавах и идет готовить завтрак – ей нужно сварить кофе, поджарить хлебцы в тостере, нарезать овощи для салата. Джохар спит, уткнувшись лицом в подушку и не реагируя на только что прозвеневший будильник – он всегда тянет до последнего и, если бы не Марина, часто бы опаздывал на работу.

Она тонко шинкует огурцы, помидоры и сквозь сон Джохар слышит удары ножа по деревянной разделочной доске. Пружина тостера со щелчком распрямляется, выталкивая наружу золотистые хлебцы. Где-то на другом уровне распавшегося на части сознания, там, где монтируются образы воспоминаний, он видит свой дом в Урус-Мартане, разрушенный снарядом федеральных войск: его мать в слезах, старшие братья стоят в растерянности, сжимая кулаки и дрожа от неизбывной злости. Кофеварка шипит, постепенно – капля за каплей – наполняя стеклянную емкость ароматной черно-бурой жидкостью. Марина встает из-за стола, чтобы взять из холодильника сметану и заправить салат.

Накрыв стол, она идет в комнату и тормошит Джохара, чтобы он скорее шел в душ, иначе кофе остынет. Он открывает глаза, смотрит на нее, не сразу узнавая, потом кивает, встает с кровати.

 

12

Каждый день, когда просыпается, Марина прислушивается к своему телу и чувствует изменения, и, наконец, она решает записаться на прием к гинекологу. Она делает тест на беременность, и он показывает две полоски. Купив набор для осмотра, она договаривается со знакомой, чтобы та приняла ее во время обеденного перерыва.

Гинекологическое кресло, раздвинутые и задранные вверх ноги, прозрачный пластик, растягивающий ее влагалище так, чтобы было видно шейку матки и можно было взять мазки флоры и эпителия. Всё хорошо, результаты будут через неделю. Ее ставят на учет и говорят, когда нужно будет прийти на прием в следующий раз.

 

13

На следующий день после визита к гинекологу Марина идет за едой в магазин. Она испытывает странное чувство полноты, удовлетворения, наверное, думает она, это и есть счастье. Ее мысли о будущем полны оптимизма. Ей даже кажется, что Джохар обрадуется, когда узнает о ребенке. Зачем бы он жил с ней так долго, если бы не хотел по-настоящему серьезных отношений, если бы не испытывал к ней нечто большее, чем просто похоть?

В магазине работает только одна касса, дородная тетка-кассир отбивает продукты, сурово поглядывая на нерасторопных клиентов.