— Н-да, интересное чтиво. Особенно на ночь, — усмехнулся Дмитрий Ермаков, широкоплечий невысокий крепыш с наголо бритой головой, что было очень неактуально в последнее десятилетие постоянной зимы. — Вот послушай, майор. Читаю… Mesenchytraeus solifugus, блин, да язык сломаешь ко всем чертям. И кто-то эту латынь наизусть учил? Короче, ледяные черви. Считались ненаучными до начала тысяча девятьсот девяностых годов с точки зрения биологии. Пока не были открыты в ледниках Аляски. Также обнаружена колония на дне Мексиканского залива. В местах наиболее низких температур. Оптимальные температурные условия жизни — ноль градусов. При замерзании черви впадают в анабиоз и способны находиться в нем годами. Послушайте, профессор, неужели такие черви существуют?

— Конечно. — Сидящий, как и его вооруженные спутники, на полу столовой профессор Глеб Лодзинский протер очки и, надев их, посмотрел на Ермакова. — Конечно существуют. Вы же читаете. Ведь существуют организмы, которые живут в кипящей, пропитанной сернистыми испарениями воде у жерл подводных вулканов. Так почему не могут существовать такие черви? Они из семейства энтихреид. Правда, вам это мало что скажет, конечно. Мы их изучали тут. Проводили эксперименты.

— А смысл?

— Ну как же, — вздохнул Лодзинский. — Это ведь научное открытие. Тут перспективы. Например, исследование возможности глубокой заморозки клеток без нанесения им необратимого ущерба. НАСА сразу обратило внимание на это. Это ведь перспектива для дальних космических перелетов. Заморозили астронавта и отправили куда-то, куда лететь много лет. А он не стареет. Мы тоже поначалу ухватились за эти исследования. Потом раскрылись новые возможности. Например, использовать этих червей в военных целях в областях с низкими температурами — на Аляске, в арктической тундре, в Гренландии, в Антарктиде.

— И что может сделать полусантиметровый червячок? — засмеялся Дмитрий.

— А есть особый гормон принудительного роста. Вообще, давно известны онкологические функции гормонов и их влияние на рост и трансформацию клеток. В том числе и на их мутацию. Мы исследовали рак. Да-да. Самый настоящий рак. Болезнь, а не то, что вы с пивом любите.

— Насколько я понимаю, вас тут заботило не лечение рака? — Прочищающий шомполом ствол своего автомата майор Николай Васнецов взглянул на профессора.

— Ну что вы. Рак можно вылечить. Рейгана ведь вылечили, — усмехнулся Лодзинский.

— А сколько умерло?

— Не повезло, — цинично заметил профессор. — Однако вы совершенно правильно подметили. Нас другой аспект интересовал. Рак — это, по сути, ураганное деление клеток. Мы хотели замахнуться не на лечение. Мы предполагали, что это дарованная человеку, но не понятая им возможность к регенерации. Да-да, такой вот нетривиальный подход к этой страшной болезни мы избрали. Что, если возможно обуздать этот губительный механизм и сделать его управляемым? Наряду с клонной трансплантологией можно было бы вырастить у человека утраченный по какой-либо причине орган. Даже целую ногу! Можете представить?

— Вы бы лучше мозги себе вырастили, — поморщившись, пробормотал Ермаков. — Черви тут эти при чем?

— О, это просто подарок свыше. Мы проводили опыты обычно на лабораторных мышках. Они быстро плодятся, и легко за относительно короткий промежуток времени проследить наследственность. Воздействие эксперимента на следующее поколение. Но тут эти червячки. Мы за то же время, что и с мышами, могли проследить гораздо больше поколений. И при этом еще и уникальные физиологические возможности червей в плане их выносливости и живучести. Уже в пятом поколении мы получили метрового червя! И он был устойчив к более низким температурам, чем первичный образец. При помощи таких червей, но еще больших размеров, предполагалось проводить разминирование. Скрытые атаки на патрули и посты, естественно в заснеженных районах. А четырехметровый червь, двигаясь в глубоком снегу, мог оставлять ходы для скрытного продвижения под снегом диверсионных групп. Уже были подготовлены испытания на Новой Земле метровых экземпляров. Погрузили их на самолет. Отправили в наш филиал в Подмосковье, но… детки Ферми и Оппенгеймера внесли существенные коррективы во все наши планы. — Профессор усмехнулся.

— Кто внесли? — непонимающе поморщился Ермаков.

— Ядерные ракеты, — тихо сказал ему Васнецов.

— Как это все у вас, у ученых яйцеголовых, лирично и трогательно. Детки. Атомная бомба… деточка… Сынуля, дочурка… Отцы атомной бомбы, папочки водородной. И червячки ваши эти, тоже детки? Да? Что за сюрпризы вы еще приготовили нам, простым смертным? А? Какие еще ваши дети и внуки нас поджидают в этом мире? — Ермаков злился.

Лодзинский снял очки и, наклонившись ближе к Дмитрию, злорадно прошипел:

— Ты себе даже не представляешь, мент!

Ермаков схватил его за ворот тулупа.

— Я краповый берет, придурок ты чокнутый!

— Дим, пусти его. Не надо. — Васнецов одернул товарища. — У него же опять это. — Он покрутил растопыренной пятерней у виска. — Эй, профессор. Что там с центрифугой?

Лодзинский облокотился на стол, у которого сидел, и взглянул на часы.

— Еще часа два ей крутиться. А что?

— Мне кажется, у вас приступ опять начинается.

— Брось, майор. Потерплю пару часов. Два года ведь как-то без лекарства этого обходился. Тяжко бывало, конечно, но кому сейчас легко?

— Нет, Коля, ты только подумай. Они, вместо того чтобы лечить людей от рака, делали из него оружие, — хмурился Дмитрий. — А что еще? Может, и из СПИДа что-то смастерили? А? Ну давай, профессор, поведай.

— А нет никакого СПИДа, — ухмыльнулся Лодзинский. — СПИД — это проблемы с иммунитетом. От наркомании, бесконтрольного прелюбодейства и, простите, задолюбства. Откуда все это пошло, вы вспомните? Есть комплексная проблема, а не один мифический и неизлечимый вирус. Но кому-то надо было напугать весь белый свет конкретной болезнью. Эдакой чумой нового времени. И знаете зачем? Бизнес! Чистый бизнес! Вы знаете, сколько сделали производители презервативов на рекламе своей продукции? Сотни миллиардов! И это при том, что поры латекса в тридцать, а то и в пятьдесят раз больше самого вируса! То есть просочиться через поры латекса ему легче, чем Чкалову пролететь под мостом! — Профессор засмеялся. — Но главное не в этом, а в том, что люди со страху покупали резинки пачками. Вот где собачка-то зарыта! А самым эффективным лекарством от этой болезни могло быть только нравственное общество! Где мораль — это не то, о чем с экрана теледилдо могла учить общество какая-то псевдообразованная тварь. Это нечто большее. Тысячелетний опыт знаний и воспитания духовности. Это не только мораль человека, но и следование, например, врачом данной им клятве Гиппократа, а не халатность, способная заразить или убить. Но в безнравственном обществе даже мифическая болезнь грозила обернуться пандемией! Но! Все оказалось проще. Содом сожгли. И поделом. — Лодзинский улыбнулся.

— Вы говорите как проповедник, — хмыкнул Васнецов. — И это человек науки. Нелогично. Или в вас говорит болезнь?

— Да бросьте вы, майор! — разозлился профессор. — Болезнь! — презрительно фыркнул он. — Я в здравом уме, да будет вам известно. Но что есть наука? Официальная наука — для непосвященных! Но мы, засекреченные, лучшие умы человечества, по всему миру, каждый во благо своего режима, соприкасались с такими тайнами бытия, которые тысячу раз противоречили той науке, которую вам скармливали с пеленок! Мы — прогресс! Мы — знания! А вы, все остальные, лишь потребители! Мы даем вам понемногу то, что считаем нужным!

— Да-да. — Майор покачал головой. — Мы потребители. Мы потребляли электричество от атомных станций, после того как вы смогли сделать рукотворный ад возможным. Мы потребляли морфий, придуманный вами как обезболивающее, а когда стало ясно, что он вызывает привыкание, то вы придумали лекарство от привыкания к морфию. И лекарство это называется…

— Героин! — закончил за него Лодзинский. — Совершенно верно. Мы ставили опыты над вами десятилетиями. Скидывали обществу диковинную новинку, а общество потребляло его с жадностью, даже не подозревая, что они все есть наши любимые лабораторные мышки. Черт возьми! Да по всему миру целые районы стерилизовывали, скармливая глупому плебсу генно-модифицированные продукты!

— За что вы так людей ненавидите? — спросил Ермаков.

— Людей? — Профессор закинул голову и уставился в потолок. — Людей… — задумчиво пробормотал он. — Я родился очень болезненным ребенком. Еле выжил. Но часто жалел об этом. С самого детства. Со школы. В школе меня обижали. Дразнили дохляком. И еще по-всякому. Друзей не было. Весь в учебу сублимировался от боли и одиночества. Вырос. К армии оказался негодным. Девушки на меня не смотрели. Это ведь в советские времена было. Если ты негоден по здоровью, то служить не будешь. А девушки считали тех, кто не служил, ущербными. Но тем не менее в институте нашел свою половину. Любил ее. Души не чаял. Поженились… Потом перестройка, потом свобода, — с иронией вымолвил он. — Что значит — хаос. Мы, люди науки, оказались не у дел. Развал во всем. А я ведь знал близко таких талантливых ученых-самородков. У нас в России могли быть свои мобильные телефоны. Свои компьютеры на субмикронных чипах. Дисковые летательные аппараты. Столько умов! Столько идей! Но все оказались ненужными обществу и власти. Многие разъехались в страны западного рая. А я вот остался. Идеалистом был. Верил во что-то. Катался по стране на последние крохи со своими изобретениями и идеями по всяким НИИ. Но они отмахивались от меня. Куда там с твоими идеями, приятель, сами не знаем, как прокормиться, на рынке сторожами подрабатываем. И, вернувшись однажды из одной такой поездки, я узнаю, что мою… мою любимую жену сбил автомобиль. Так называемый новоявленный хозяин жизни, пьяный до того, что стоять на ногах не мог, вел свой шестисотый на полной скорости. И сбил ее не на проезжей части, а на остановке троллейбуса. Средь бела дня. Как потом мне рассказали, он еще вышел и орал на нее, лежащую в крови. Ходит тут всякое быдло. Реальным пацанам проехать негде. Фару, дескать, из-за нее разбил. Милиция связываться даже не стала. Уж очень крут был этот выродок. Люди вокруг не спешили на помощь умирающей женщине. Подумаешь. Кто она им? А тут этот еще, на своей тачке. «Скорая» приехала через полтора часа. Стояла в пробке половину времени из-за того, что должен был проехать кортеж высокого чиновника. Умерла по дороге в больницу. Да ее и спасать никто не собирался. Нет человека, нет проблем. Горе страшное. Но осталась отрада. Дети. Сын и дочь. Да вот только… Когда вся страна во главе с самым главным рассеянином, панимашь, жрала водку под новогоднюю елочку и тупо пялилась на этих обезьян, визжащих какие-то там песни о главном, мой сын оказался в адском котле вместе со всей печально известной Майкопской бригадой. Славный Новый год выдался… Те, кто выжил, прятались в каком-то подвале и отстреливались как могли. Пытались связаться со своими. С командованием. Хоть какую-нибудь помощь запросить. Но свои молчали. То ли от пьяного угара еще не отошли. То ли ужаснулись тому, что натворили, и оттого молчали, но на связь вышел кое-кто другой. Плешивый вонючий депутатишка, нацепивший на себя непорочную сутану правозащитника. Вышел на связь из цитадели боевиков на частоте наших парнишек, покинутых всеми. И сказал им: за что вы, мальчики, воюете тут? Вы же не за родину воюете, вы уже столько мирных жителей погубили! Не марайтесь в крови, в которой вас изваляло ваше правительство. Сдавайтесь. И я гарантирую, что завтра вы поедете домой. Не в казарму, а именно домой! Я гарантирую вам жизнь! И ребятки стали сдаваться. Они ведь не понимали, зачем там воюют…

И потом, в плену, их насиловали. Резали им уши. Многих обезглавили. Я ведь… — Он сильно сжал веки. — Я ведь только голову своего сына смог похоронить. И то она провалялась в рефрижераторе под Ростовом четыре года среди сотен останков других безымянных сынов. Но пришло время, и рефрижераторы надо было освободить для останков новой войны. Дочка моя вышла замуж. Внучку мне подарила. Но уж так распорядилось ее сердце, что полюбила она… в мужья выбрала так называемое лицо кавказской национальности. Даже ссора у меня была с ней. Для меня ведь различий не было после того Нового года. Для меня они все были зверьми, что резали голову моему сыну. Конечно, я не прав был. А потом… Шли они вечером из театра под руку. А навстречу полтора десятка отморозков, которые мнили себя поборниками расовой чистоты и защитниками Родины, а сами даже в армии не служили, потому как боялись ее как черт ладана, но зато чувствовали себя героями, напав толпой на беззащитную супружескую пару. И внучка моя осиротела. И я. Забили до смерти мою дочь и ее мужа железными прутьями. Но и этого оказалось мало. За пару лет до всеобщего конца похитили мою усладу, когда она шла из школы. Похитили последователи какого-то сатанинского культа, которым непременно надо было принести в жертву кровь невинного ребенка. Их так и не поймали. А тело девочки нашли через полгода только, в колодце заброшенном… Так ты спросил, почему я так ненавижу людей? — Профессор посмотрел на офицеров глазами, полными слез, вскочил и закричал: — Да потому что вы даже после ядерной войны умудрились не издохнуть все! Вы же как тараканы живучие! Как крысы! Никаких средств нет против вас?! Да нет, черт подери, есть!!!

— Ну вот, началось, — вздохнул Ермаков, повесив голову.

Васнецов поднялся, нависая над Лодзинским своим исполинским ростом. Он с сочувствием посмотрел в глаза профессору и деликатно, но не оставляя никакого выбора, положил ему свои ладони на плечи.

— Я очень прошу, чтоб вы взяли себя в руки. Скоро лекарство готово будет. Потерпите…

— Я… я в порядке, Николай… Я в порядке… — часто закивал он, и глаза его забегали. — Знаешь, я ведь смог воплотить свои детские мечты. Почти… В детстве я мечтал быть сильным и выносливым. Я мечтал быть сверхчеловеком. Конечно, я им не стал. Но я смог этой мечте все-таки дать телесное воплощение! Здесь, в этой цитадели науки и колыбели новой жизни, я смог создать сверхсущество… Целую расу сверхсуществ! И они получат вложенные в свой новорожденный разум все знания человечества и через пару десятков лет унаследуют планету, которой люди оказались недостойны!

Профессор расхохотался и опустился на пол. У него началась истерика…

* * *

— Помидор с геном скорпиона? За каким хреном в помидор вживлять ген скорпиона? — недоумевающим тоном спросил Сквернослов.

— Да я почем знаю. Но тут вот. Пожалуйста. Трансгенный продукт.

Людоед отложил очередной лист из большой стопки в маленькую, куда складывал уже просмотренные бумаги из той кипы, что была сложена в коробке под одним из столов. Именно за этим столом они втроем и сидели. На соседнем, укрытый Людоедовой черной шинелью, лежал Васнецов.

— Глянь, дебошир очнулся, — проворчал Варяг, посмотрев в его сторону.

— Эй, блаженный, ты как? — спросил Крест.

Николай медленно поднялся и уселся на столе. Огляделся.

— Что со мной было? — пробормотал он, еле разжав слипшиеся губы.

— Приход очередной поймал, — усмехнулся Людоед, покрутив пальцами кончик уса. — Хотел нас всех тут уконтропупить, забрать луноход и махнуть в Москву, в метро.

— Это я помню, — мотнул гудящей головой Васнецов.

— Да? А ты помнишь, что дядю Варяга отоварил баночкой по башке?

— Чем отоварил?

— Ну, стулом. По-флотски это называется «баночка».

— Мы что, в море? — проворчал Николай.

Сквернослов хлопнул Людоеда ладонью по плечу.

— Один-ноль, Ильюха. Он тебя сделал. Ну-ка врежь ему еще раз в отместку.

— Да ладно тебе, Славик, глумиться. Грешно над юродивыми-то, — хмыкнул Яхонтов.

— Ты со мной что сделал, я не пойму? — продолжал кряхтеть и ворчать Николай.

— Ну, прописал тебе нормального такого армейского «лося» в лоб. Вижу, помогло. — Крест подмигнул.

— Что еще… Это был гипноз?

— Типа того. Понравилось? Еще фокус какой выкинешь, я так наколдую, что в штаны ссаться будешь во сне.

— Что ты говорил про врага морлоков? А?

— Ты ведь в метро хотел. К папке. Если оборотень это он, конечно. Только вот морлоки эти никого и ничего не боятся. Даже пси-волки их боятся, а морлоки волков — нет. Но вот оборотень вселяет в них ужас. И истребляет систематически. А тут такой им подарок. Ты же недоморлоченый морлок, а ну как омразеешь?

— Ну, сказанул так сказанул, — хмыкнул Варяг, потирая лоб.

— Ну? — продолжал Людоед. — Он же вообще неуязвимый, как ломом подпоясанный. А тут появится его сын в метро. И все. Морлоки тебя в оборот возьмут и одолеют его, потому как ты его ахиллесова пята. Сечешь?

— Н-да… — вздохнул Николай. — Понимаю.

— Ну вот и молодец. И еще не забывай, что твоя встреча с отцом не будет иметь никакого значения, если ХАРП сделает свое черное дело. Главного не забывай. Да и не факт ведь, что он твой отец.

— Это почему? — нахмурился Васнецов.

— Я через несколько лет после ядрены в метро оказался. А уже тогда там легенды ходили про какого-то амбала в скафандре, который замесы учинял в подземелье. А отец твой семь лет тому назад ушел. Верно? Конечно, амбала того я не встречал, да и вообще мало кто видел. Он вроде если и был, то исчез в начале. Но легенды ходили. А потом, некоторое время назад, появился оборотень. Один в один подходил под описание. И я с ним столкнулся. Я рассказывал, если ты помнишь. Неувязочка, Коля.

— Это мой отец, — упрямо проговорил Васнецов.

— А как он был в самом начале?

— В самом начале не он был, — мотнул головой Николай.

— А кто тогда?

— Мой дядя. Владимир. Чей дневник сталкеры из «Субботнего вечера» принесли. Он ушел из бункера в метро. Может, погиб потом. А отец мстит морлокам за него…

— Логично. — Яхонтов кивнул и погладил бороду.

— А костюм? — развел руками Крест.

— Костюм этот из ассасинского тайника. Ты же сам говорил, что ни одного тайника целым не находил. Ты ведь не знаешь, что там именно. Понятно, амуниция. Но какая? — Васнецов пристально посмотрел Людоеду в глаза.

Тот хмыкнул и снова покрутил пальцами кончик уса.

— Н-да. Толково глаголешь. Что-то чуешь или простые думки?

— Нет… Не простые. Я чувствую. Объяснить не могу. Вот сейчас видение было. — Он слез со стола и прошелся по помещению. Осмотрелся внимательно. — Тут светлее было. И вот там, у того стола, на полу, сидели трое. Отец, краповый берет Ермаков и сумасшедший этот, Лодзинский. Про них ведь Ветер рассказал, что они с отцом ушли. Они разговаривали. Перебирали вот эти самые бумаги, что сейчас читаешь. Да… Точно… тут они сидели.

— Ну, мало ли что приснится, — махнул рукой Сквернослов. — У тебя же это постоянно.

— Нет. Не сон это. Это как-то… Ну не могу объяснить толком… Как эхо прошлого…

— Уверен? — Людоед встал со стула и подошел к Николаю.

— Уверен. Абсолютно.

— Ну, знаешь, много всяких чудных я повидал, и обработанных генератором чудес, и пси-волками, и морлоками, но ты просто уникум какой-то.

— Это ты на него дурно влияешь, — послышался смешок Варяга.

Крест взял стул и поставил на указанное Васнецовым место.

— Ну-ка садись. Давай.

Николай сел, не понимая, что тот от него хочет.

— Давай, — кивнул Крест.

— Чего давать?

— Ну, видения свои увидь. Эхо былого услышь.

— И как я это сделаю?

— Без «лося» не получится, Илья, пробей ему еще раз в лоб! — снова ехидно захихикал Яхонтов.

— Варяг, может, хватит уже?! — Николай вскочил со стула и сжал кулаки.

Вдруг в глазах, наверное, оттого, что резко встал, пошли круги и стало совсем темно.

— Ты с кем говоришь? — послышался шепот Людоеда.

— Что? — пробормотал Николай, тряся головой. Он снова осмотрелся, но Варяг и Вячеслав исчезли.

— Ты с кем говоришь? — Людоед уже не шептал, а как-то шипел. — Тут нет никого. Разве что только твой отец, еще его товарищ из краповых беретов и профессор Лодзинский.

Они где-то тут. Надо поискать, да?

* * *

— Вот, Коля, еще интересное. Они тут нейрочипы разрабатывали. Допустим, у человека поврежден позвоночник. Ходить не может, так как команда через спинной мозг из головного не проходит. Они, короче, делают такую штуку… Помнишь, раньше в телефонах было такое? Телефон в кармане, а на ухе наушник и никаких проводов… Как это?..

— Блютуз, — ответил майор.

— Точно! Блютуз! Короче, вживляют нейрочип в шейный отдел спинного мозга. Другой — в отдел ниже поврежденного участка. И команда из мозга подается посредством чипов, как по блютузу, минуя травмированный участок. Представляешь? Паралитик может ходить и писает сам, а не под себя. Тут написано, что на Западе это средство даже прошло успешное испытание. Наши что-то там сперли. То ли технологию чипа, то ли программное что-то. Но опыт на животных удался. А на Западе на добровольцах из числа людей-инвалидов провели. Тоже успешно.

— Интересно, — хмыкнул Васнецов-старший. — Даже не то интересно, до чего они додумались, а то, какие цели преследовали. Хотели людям помочь? Или исследовали перспективный потенциал для создания киборгов?

— Ну, это уже совсем фантастика.

— А черви, про которых ты читал? А волновая генетика? Фантастика? Мы и знать ничего не знаем, а эксперименты по волновой генетике, оказывается, уже полвека назад, даже больше, в Китае провели. Ты же сам читал про куроуток и картофелины с цыплячьими генами. Помидоры со скорпионьими. Про передачу генетической информации волновым путем без всяких инъекций, а посредством облучений. И про то, что ДНК у всех живых существ структурно одинаковы и на девяносто девять процентов состоят из чертежей конкретного вида, из которого данный образец взят. Найдешь ключик, и лепи из ДНК что хочешь. Про телегонию читал?

— У меня сестра промышляла разведением породистых собак на продажу. Она и так про телегонию знала. Это вообще давно известно, только термин вроде недавно придумали. — Ермаков пожал плечами. — Черт его знает…

— Вот в том-то и дело, — кивнул майор. — Теперь уже едва ли чему-то можно удивляться.

— Слушай, а где это профессор? Чего он там, застрял, что ли, в сортире? Может, у него эпилептический припадок начался и он башкой об парашу торкнулся, а мы и не знаем?

— Твоя правда. Пошли проверим. Только бумаги эти сразу в коробку положи обратно. А то потом опять перепутаем с ненужными…

Они вошли в соседнюю лабораторию. Все помещение было заставлено массой различных приборов. И хотя помещение это было меньше предыдущего, но по оснащенности оно превосходило тот зал, откуда вошли два офицера, в разы.

В центре, на большом столе, жужжал большой белый агрегат. Та самая центрифуга, в которой Лодзинский готовил себе лекарство.

— Профессор! — крикнул Ермаков. — Вы где?

— Тут не должно быть туалета. Это помещение должно быть стерильным. Туалет, наверное, дальше.

— А вот еще две двери. — Дмитрий указал рукой.

— Давай ты в левую, я — в правую, — кивнул майор.

Они разделились. Васнецов вошел в очередное помещение. Оно было еще меньше. Скорее длинный коридор, оканчивающийся еще одной дверью, на которой красовалась эмблема биологической опасности. Вдоль одной стены шкафы с костюмами биозащиты. Половина костюмов на месте. Вдоль левой стены большая приборная панель с двумя погашенными экранами и массой переключателей и датчиков. Внимание майора привлекла небольшая моргающая красная лампа. Он подошел к ней. Возле лампы надпись: «ЦИКЛ РАЗМОРОЗКИ ЗАВЕРШЕН».

— Какого черта тут…

Он боковым зрением заметил движение у той запретной двери и вскинул автомат.

— Кто из нас псих? — усмехнулся появившийся профессор. — Хочешь застрелить меня, майор?

— Черт подери, Глеб Михайлович. — Васнецов опустил автомат. — Вы что там делали? И что означает эта лампа?

— Ты очень наблюдателен, майор, но не сильно умен. Там же написано. «ЦИКЛ РАЗМОРОЗКИ ЗАВЕРШЕН».

— И что вы размораживали?

— Скоро узнаешь. — Профессор оскалился. — Это если повезет. А если нет, то ты… — он выдернул правую руку, которая все еще скрывалась за приоткрытой дверью со знаком биоопасности, — умрешь прямо сейчас!

В руке у него был автомат, невесть откуда взявшийся у больного Лодзинского. Он нажал на спуск, но ничего не произошло. Видимо, оружие привести в боевое состояние он забыл по неопытности. Чертыхнувшись, профессор спрятался за железный шкаф и послышался щелчок затвора.

Васнецов тоже спрятался. Он едва втиснул свою двухметровую фигуру за уступ большой приборной панели с красной контрольной лампой.

— Глеб Михайлович! Что же это вы творите? — крикнул Васнецов, приготовившись применить свой автомат.

— Я — возмездие! — послышался ответ. — Ну давай, высунь голову!

— Вы не в себе, профессор! Перестаньте! Мы же одна команда!

— Нет у меня ничего общего с ничтожными человечишками! Одна команда? Ты, дурак, еще не понял, что я вызвался быть проводником на этот объект только из-за того, что вместе с двумя вооруженными идиотами у меня было больше шансов вернуться сюда, нежели в одиночку! Ты еще не понял, что я морочил вам голову с этой центрифугой только для того, чтобы запустить цикл разморозки криокамеры, где томятся в холодном сне мои детки!

— Перестаньте, профессор, я не хочу вас убивать. Я сочувствую вам. Я понимаю ваше горе…

— Иди ты на хрен, козел! Что ты можешь понимать?! Твоего сына резали живьем? Твою жену переехал на машине ублюдок? Твою дочь забили насмерть хулиганы? Твою внучку растерзали слуги антихриста? Что ты, сука, можешь понимать?!

— Мы все объединены общей бедой! Мы все пережили ядерный Армагеддон! Нам надо думать о выживании!

— Имел я вас и ваше выживание! Я приговорил человечество, и уже давно! Общей бедой объединены? Поэтому людишки продолжают убивать друг друга? Поэтому они друг друга жрут? Не смеши меня, майор! Кончился ваш век!

В двери показался Ермаков.

— Коля, я что-то…

Раздалась короткая очередь, и Дмитрий закричал, падая:

— Что за падла!!!

Васнецов выскочил в дверь, подхватив раненого товарища. Сзади снова раздалась очередь, но пули ударили в дверь.

— Что такое? — простонал Ермаков.

— Он окончательно из ума выжил, — коротко ответил майор. — Валить отсюда надо.

Раздался возглас Лодзинского:

— Не обманывайтесь! Бог поругаем не бывает! Что посеет человек, то и пожнет! Сеющий в плоть свою от плоти пожнет ТЛЕНИЕ!!!

Шум заполнил коридор, а разум заполнился каким-то неестественным визгом, сеющим страх и панику.

— Господи… Коля… что такое… — Бормотал Ермаков и затрясся.

— Терпи, братишка, — ответил Васнецов. Он взвалил товарища на плечи и бросился к выходу. — Терпи.

В лабораторию ворвалась, толкаясь и размахивая руками, группа волосатых человекоподобных существ. Они были покрыты черным густым, но коротким, влажным от разморозки мехом. Шея отсутствовала, и голова уходила в плечи, нависая над торсом, словно вершина горы. Широкий зубастый рот и крупные ноздри над ним. Вместо носа лишь бугор. Глубоко посаженные человеческие глаза с желтыми белками и огромными зрачками…

— Господи боже, — пробормотал Васнецов и вскинул дрожащей рукой автомат.

Существа, похоже, знали, что это оружие, и рванулись от линии огня. Васнецов дал очередь. Задел одного. Но тот не вскрикнул, не зарычал и вообще не издал никакого звука. Только схватился за рану в плече рукой и присел, прячась за столом. Другое существо схватило со стола монитор и швырнуло его с невероятной легкостью в сторону людей. Майор едва увернулся и выскочил в очередную дверь. Они оказались в первом зале. Николай опустил раненого товарища на пол, быстро задвинул массивную створку двери и провернул ручку до отказа как раз в тот момент, когда оттуда донеслась еще одна автоматная очередь. Кто это стрелял? Профессор? Существа его не трогают? Или сами умеют обращаться с оружием?..

— Коля… ты… они зовут… чувствуешь? Они в мозги лезут, как ложкой в сметану… мать их… — бормотал Ермаков.

— Да, Митя… Да… Потерпи…

— Дверь их не остановит…

— Хоть на минуту… хоть на пару…

Он снова взвалил раненого себе на плечи и побежал к выходу.

— Коля… документы… бумаги…

— Черт с ними. Самим бы ноги унести…

Они достигли тайника в пещере, и Васнецов опустил товарища на пол.

— Ты как?

— Хреновато…

— А паника?

— Отпускает… Досюда не достают эти черти…

— Ладно. — Майор быстро достал из рюкзака аптечку. — Дима, попробуй перевязаться и вколоть себе… Ну, ты сам знаешь все. Уже был ранен.

— А ты что?

— Я сейчас пойду обратно. Не знаю, сколько их. Если всех не перебью, то хотя бы дверь заблокирую. Заодно амуницию испытаю эту.

— Они же гипнотизируют. Ты что, не чувствовал?..

— Чувствовал. Но в инструкции к костюму написано, он предохраняет от психического воздействия…

Васнецов раскрыл большую прорезиненную сумку и стал доставать элементы костюма.

— А как? Может, батарейки давно издохли?

— Он потребляет электричество, вырабатываемое человеческим телом. Как альтернативный источник…

— Когда они тебя увидят, то передохнут от страха, — усмехнулся Ермаков через несколько минут, взглянув на переодетого майора.

Пещера наполнилась шипением дыхательных фильтров маски костюма. Вместо ответа Васнецов только кивнул.

— Давай, Коля, с Богом. Но только недолго…

Васнецов бросился обратно, в недра горы. И вскоре оттуда донесся громовой бас его шестиствольного пулемета…