Николай открыл глаза и уставился в потолок. Все тот же темный, сырой, покрытый грибком и плесенью потолок тюрьмы в подвале местного полицейского управления. Бывшего, разумеется. На сей раз Николай спал чутко из-за холода в подвале и проснулся, видимо, по причине шумной возни заточенного за плотной материей на клетке хуманимала, который сейчас бряцал своей цепью, ограничивающей его и без того небольшую свободу в клетке.
— Уймись, — проворчал Васнецов в сторону висящей материи.
Хуманимал тут же притих, и стало слышно только его сопение. Спящий Варяг перевернулся на другой бок и захрапел.
— Черт, — вздохнул Николай. — Уж лучше бы цепь гремела, чем этот храп.
Он поднялся на ноги и прошелся по камере из угла в угол, разминая конечности и разгоняя по остывшему телу кровь.
«Что же мне снилось?» — думал Васнецов, прохаживаясь по камере. Он уже давно заметил, что все его сны что-то обозначали. Давали пищу для размышлений или недостающие штрихи к окружающей реальности. Сновидения были для него важны, и он больше не боялся их, как это было в самом начале их путешествия. Но последний сон он никак вспомнить не мог, видимо, из-за того, что прерван он был посторонними звуками проклятого хуманимала. И мешало сильное беспокойство за Славика, которого унесли на носилках и так и не вернули. Так что же все-таки приснилось? Может, продолжение той эпопеи с согреванием при помощи туши оленя? Что вообще тот сон означал? Почему он был в воде и где согревался? И одежда в том сне, которую он сушил на разведенном в лесу костре, была явно не его… Правда, он толком не мог вспомнить, что это за одежда. Но точно он такую никогда не носил. Что означал тот сон и что приснилось сейчас? Чертов хуманимал… Помешал, зараза…
Николай прилег на нары и прикрыл глаза. Стал прислушиваться. Всплеск воды. Дикарь снова зачерпнул воду из унитаза и с жадностью выпил. Храп Варяга. Где-то монотонно капает с потолка. Разговоры вдалеке и щелчки. Видимо, кто-то в карты играл. Черт возьми, да эти американцы такие же люди, как и мы. Не сильно-то мы и отличаемся. Тоже завязывают глаза чужакам. Тоже живут в какой-то надежде. У них есть свои подобия морлоков. Они тоже играют в карты и стараются выжить. А собственно, кого мы тут ожидали увидеть? Они так же любят своих детей. Носят одежду. Едят. Пьют. Ругаются, обижаются, спорят. Они такие же люди. Просто говорят на другом, непонятном языке. Вот ведь в чем проблема. Люди говорили на разных языках и не понимали друг друга. Мы разные, но одни и те же. Другой цвет кожи? Пустяки… Прелесть мира в его разнообразии… Но все считали себя правыми, а других нет. И война… Война… Война…
Кто-то тихо постучал ключом по решетке. Васнецов открыл глаза и поднял голову.
— Privet, — улыбнулся стоящий у клетки пожилой мистер Рэймен. — Nado razgovarivat.
Акцент его был ужасен, но попытку говорить с пришельцами на их языке следовало расценивать как примирительный жест. Видимо, оттого он сейчас не воспользовался переводчиком. Он явно хочет расположить к себе незваных гостей. Рэймен открыл камеру ключом и жестом пригласил идти за ним.
— Варяг, — позвал Николай.
— Чего, — сонно пробормотал Яхонтов.
— Подъем, Варяг.
— А по шее не хочешь, салага?
— Вставай, говорю, пришли за нами.
Яхонтов поднялся и взглянул на чернокожего Рэймена.
— А, понятно, — буркнул Яхонтов, растирая шею. — Давно пора.
Они вышли из камеры, и оказалось, что у входа в этот подвал стоят два бородатых автоматчика в комбинезонах. Оружие они держали наготове.
Яхонтов вопросительно уставился на Рэймена.
— Doveray no proveray, — улыбнулся тот, разведя руками.
— Это да, — буркнул Варяг. — Это само собой.
И они наконец покинули тюремный блок, оставив заключенного хуманимала в одиночестве.
Выйдя из коридора, они оказались перед лестницей, ведущей к закрытой двери. Однако повели их не к ней, а под лестницу. Там была решетчатая дверь. За ней стол с рассыпанными на нем игральными картами, несколько деревянных ящиков вместо табуретов и кресло. Еще одна решетчатая дверь. Небольшой коридор и железная дверь. Она сильно заскрипела, когда ее стали открывать. И тут Николай даже раскрыл рот. За дверью была прорытая в земле траншея, накрытая сверху бревнами, бетонными блоками и железом. В точности как это было в родном Надеждинске. Пройдя по земляному коридору и несколько раз свернув за угол, они стали слышать звуки жизни. Позже появились и источники. Вдоль коридора были вырыты пещеры. На многих были двери. Иные были просто занавешены шкурами зверей. Это были жилища людей. Электричества в них не было. Освещался только коридор различными лампами. Из некоторых землянок доносились кашель, бормотания, плач, стоны и еще черт знает что. У многих жилищ вход был открыт, видимо, чтобы туда проникал свет из коридора. Николай украдкой бросал туда взгляды. Вот кто-то лежит на подстилке из соломы и тряпья. Непонятно, мужчина или женщина. Непонятен и возраст. Одет в лохмотья и просто лежит. Вот в другой землянке большая кастрюля, наполненная парящей горячей водой. Женщина купает в кастрюле младенца… С двумя головами?! Да. У ребенка вторая голова торчала между левым плечом и подбородком. Маленькая недоразвитая голова с закрытыми глазами и жутковатым шрамом на месте уха. Еще одна землянка. Пожилой человек и трое ребятишек сидят на дощатом полу и едят из одной миски руками куски какого-то мяса. В еще одном жилище в углу храпела женщина, а рядом сидел диковатого вида лохматый и невероятно худой подросток и отгрызал себе отросшие на босых ногах ногти. Собственные ногти он не сплевывал, а жевал и проглатывал. Н-да… Ассоциации с Надеждинском как-то улетучились сразу. Люди в этих землянках совсем не были похожи на тех, кто их пленил. Одеты во что попало, зачастую просто обмотаны тряпьем и шкурами. Немытые. Смердящие грязными телами. Убогие, горбатые, худые, сморщенные. Не обращающие практически никакого внимания на бредущих под конвоем по коридору чужаков.
— Варяг, что все это значит? — пробормотал Васнецов.
— Я так полагаю, что это низшие слои местного общества. Наименее успешные. Или беженцы, которым местные не горели желанием предоставить свои комфортные жилища, — спокойно ответил Яхонтов.
Бедный район, или, как его вполголоса окрестил Варяг, «район трущоб», закончился. Снова массивная дверь. Дальше опять коридор, вырытый в земле. Однако более ухоженный. Стены выложены кирпичом или камнем на глиняном растворе. Больше электрического освещения. Кое-где на стенах украшения из старых дорожных знаков, указателей и наружных рекламных щитов. Тут люди жили не в землянках, а в подвалах зданий, которые были соединены крытыми траншеями. Ассоциации с Надеждинском снова стали возвращаться. Люди тут попадались реже, потому что их жилища не примыкали к центральному ходу, а были обособлены. Но те жители, что встретились, были одеты более добротно, пусть в старые, но тем не менее ухоженные одежды. И у этих людей хватало сил и времени бросать на пришельцев злобные взгляды. Видимо, весть о том, что в плен к местному ополчению попали русские, разнеслась среди жителей Хоуп-Сити и те наверняка были бы рады уничтожить незваных гостей, еще и, наверное, повинных в уничтожении этой сверхдержавы, но вооруженный конвой одним своим видом сбивал с одержимых местью людей пыл. Однако встречались люди, которые смотрели без злобы, но с любопытством. Правда, таких было меньше.
Они свернули за угол. Наткнулись на пост охраны. Коридор тут был шире. Дальше большая двухстворчатая дверь. За ней большое и хорошо освещенное помещение с низким потолком. Войдя в него, Николай наконец увидел то, что заставило его улыбнуться.
— Я тебе еще раз объясняю, морда твоя гуталиновая, вот карты. Я раскладываю их в три стопки. Ты выбери себе одну. А мне покажешь, в которой стопке она лежит. И так три раза. Я тебе еще раз говорю, белоснежный ты черт, одну и ту же карту ты выбираешь три раза. Понял? Лазар, да объясни ты ему нормально! Переведи!
Сквернослов сидел в кресле-каталке за большим столом. Нога у него была забинтована. Рядом сидели те два чернокожих, которые бесились перед их клеткой, сыпля угрозами. Сейчас они были спокойны и дружелюбны.
— Вы хотите, чтоб я и морду гуталиновую перевел? И черта белоснежного? — вздохнул сидящий в углу и листающий какую-то потрепанную книгу Роберт. — Эх, молодой человек. Если бы они понимали, что вы сейчас им наговорили… Я же объяснял вам полчаса назад, для них это больная тема.
— Это я уже вкурил, дядя Мойша, — ухмыльнулся Сквернослов. — Только мы тут при чем? Мы русские. На нас за такие слова можно не обижаться. Мы рабов себе в страну из Африки в трюмах не гоняли. У нас страна такая, что при любом режиме из своего народа рабов делали. Правильно я говорю, дядя Варяг? — Он взглянул на вошедших товарищей.
— Дурак ты, — коротко отозвался Яхонтов. — Как нога?
— Они что-то там поколдовали. Теперь не острая боль, а глухая пульсирующая.
— Значит, дело к поправке идет, — кивнул Варяг.
Тем временем Лазар объяснил Томасу, чего от него хочет Вячеслав.
В ответ тот быстро закивал головой.
— I understood. Motherfucker. — Томас улыбнулся, демонстрируя золотые фиксы.
Сквернослов принялся снова раскладывать свои карты в три стопки по семь карт в каждой. Чернокожий ткнул пальцем в правую стопку.
— There.
Славик сложил три стопки вместе, положив указанную в середину. Затем, не тасуя, снова разложил в три стопки. И снова указанную положил в середину. И третий раз. Снова сложив их вместе, после того как Томас в последний раз указал на стопку, где лежит заветная карта, Вячеслав стал разбрасывать их на столе «рубашкой» вверх. Когда он сбросил веером двадцать одну карту, то вытянул одну из них и показал американцу.
— Вот она. — Сквернослов победно улыбался.
— Motherfucker!!! — воскликнул Томас и, выхватив из руки карту, стал трясти ее перед лицом Си Джея, что-то торопливо и эмоционально говоря.
— Чего это он? — Вячеслав обратился к Лазару.
— Ну, он удивлен тем, что вы отгадали загаданную им карту. Не понимает, как вы это сделали.
— Старый фокус, — пробормотал Николай. — Она всегда будет одиннадцатой.
— Колян, ну вот на кой черт ты это говоришь, а? — разозлился Сквернослов.
Он выхватил из рук Томаса карту и наконец взглянул на изображенную на ней девицу.
— Н-да, смачная чикса, — покачал он головой, улыбаясь. — Я бы на твоем месте тоже ее выбрал.
Оба чернокожих разразились хохотом.
— Ага, вот это вы без перевода понимаете, уродцы похотливые, — усмехнулся Славик.
— Давно сидишь тут? — поинтересовался Николай.
— Так у меня часов нет. Но штук сорок фокусов показал. Ни черта не знают, балбесы.
Рэймен, задержавшийся на входе и общающийся с охраной, наконец вошел и предложил Варягу и Николаю присесть на стулья.
В помещение вошел Джон Тиббетс, уже знакомый им по своему не совсем удачному посещению тюремного блока. Увидев его, Вячеслав помрачнел и сжал кулаки, отчего зажатая в ладони карта с красоткой, избранной Томасом, помялась.
— Славик, спокойно, — предупредительно произнес Варяг.
— Все нормально, — проворчал Сквернослов.
Си Джей прищурился и ухмыльнулся, пристально глядя на реакцию Славика. Выглядел он уже не так дружелюбно, как полминуты назад.
Тиббетс снова смотрел на пришельцев каким-то потусторонним взглядом, садясь за стол.
— Чего ж ты глаза таращишь, чушкарь, — тихо прорычал Вячеслав.
— Славик! — рявкнул Яхонтов.
— Да молчу я. Молчу.
Появился еще один человек.
Выглядел он еще старше Тиббетса. Совершенно седой. Морщинистый. С большой и слегка вздернутой верхней губой. Однако с весьма живым, пытливым и несколько ироничным взглядом.
— Donald Hornet, — произнес он бодрым хриплым голосом. Затем улыбнулся и добавил: — С.I.A.
— Тот самый, церэушник, значит, — кивнул Варяг и протянул ему руку. — Корнал Яхонтов.
— Кого ты корнал, Яхонтов? — пробубнил, взглянув на него, Сквернослов.
— Это полковник по-ихнему, балда, — ответил Варяг.
— А думаешь, стоит им говорить, что ты военный?
— С этими тремя, я думаю, надо играть в открытую. Тем более что жетон мой, что на связке ключей был, у них теперь. Да и еще кое-что…
— Ну-ну, — вздохнул Вячеслав и протянул Хорнету руку. — Я Славик. Приветствую тебя, проклятая клешня империализма.
— Spasibo. I am, nemnogo ponimay po-russki, — проговорил церэушник, продолжая хитро улыбаться.
— Ах ты, черт. Везет же мне на вас, — дернул головой Вячеслав.
— Николай, — представился Васнецов, протянув руку Дональду.
— Nick? — Хорнет подмигнул Николаю, пожав его руку.
Тем временем Рэймен что-то тихо сказал двум чернокожим, которых Сквернослов развлекал карточными фокусами. Те поднялись и стали выходить.
— I like you, dude! — весело произнес Томас, хлопнув на прощание Славика по плечу.
— Господа, вы присаживайтесь, — заговорил Лазар. — Сейчас будет весьма обстоятельная беседа. А я буду, соответственно, переводить. Сейчас придут оппоненты наших друзей. Я попрошу вас быть сдержанными и осторожными. Господину Рэймену было непросто добиться принятия решения об оказании медицинской помощи вашему раненому другу. И сейчас на повестке будет вопрос о том, чтобы изменить ваш статус пленников на более благоприятный для вас.
— Понятно. — Варяг потер бороду, садясь на стул. Николай присел рядом.
Американцы сели с другой стороны стола. В помещение вошли еще трое. Невысокий, с одутловатым лицом и сверкающей в свете ламп лысиной человек в меховой безрукавке поверх плотного серого свитера. Следом худющий высокий, сгорбившийся человек с длинными черными волосами и в больших очках. Выглядел он достаточно молодо. Казалось, что ему меньше сорока. Хотя наверняка это впечатление обманчиво. Просто этого человека молодила некоторая женоподобность внешности. Замыкала шествие рыжеволосая толстая женщина в годах с каким-то злым выражением лица, враждебность которого подчеркивали сильно опущенные уголки маленького рта.
— Господа, прошу вашего внимания. — Лазар кашлянул в кулак и поправил очки. — Окружной судья Эдвард Линч, канадский журналист Филипп Даладье и Мадлен Раковски… э-э-э, бывшая спортсменка по фигурному катанию.
— Некислую фигуру она себе накатала, — тихо усмехнулся Сквернослов, явно удивленный тем, что в нынешние времена можно быть настолько толстой. — Со жратвой тут проблем, смотрю, нет.
— Славик, заткнись уже наконец, или я попрошу увести тебя отсюда, — процедил сквозь зубы Яхонтов.
— Сорвалось, — пробубнил недовольно Сквернослов.
Вновь вошедшие расселись вдоль дальнего края стола.
Женщина бросила ненавидящий взгляд на русских.
Лазар придвинулся ближе и тихо проговорил:
— Господа, я постараюсь перевести вам все…
* * *
— И все же, Морган, стоит ли тратить наше время на этих людей? — недовольно проговорил лысый окружной судья, обращаясь к Рэймену.
— Вы куда-то торопитесь? Вам есть чем занять ваше время? — Чернокожий рейнджер улыбался.
— Оставьте ваш сарказм. Меньше всего мне хочется сидеть в обществе этих русских и выслушивать ваши доводы в пользу сохранения им жизни.
— Чертовы варвары, — фыркнула Мадлен.
— Надо признать, справедливости ради, что как варвары поступим мы, если огульно будем обвинять этих людей во всех наших бедах, — покачал головой Дональд Хорнет.
— А кого нам обвинять?! — взвизгнула Раковски. — Кого, черт вас подери?! Они напали на нас! Они разрушили наш мир! Посягнули на нашу свободу! На наш образ жизни!
Дональд надул щеки и демонстративно сделал громкий и долгий выдох.
— Не паясничайте! — Мадлен от этого рассвирепела еще больше. — Вы тоже виноваты! Вы прошляпили их приготовления! Вы недооценили их угрозу! Вы же офицер ЦРУ, будьте вы прокляты! Они еще за несколько лет до войны бомбили Джорджию, а вы палец о палец не ударили, чтобы противостоять этому дикому медведю!
— О господи, — вздохнул Рэймен и прикрыл лицо ладонью. — Миссис Раковски, — устало проговорил он, — я уже не один раз объяснял вам, что они бомбили не штат Джорджия, где жила ваша бабушка, а бывшую советскую провинцию, которая на нашем языке тоже называется Джорджия. И это не в нашей стране, а в тысячах миль отсюда, на границе с их страной.
— Но они бомбили ее! Как варвары! Зачем?!
— Черт возьми, я не знаю зачем! — рявкнул Морган. — Это было в другой жизни, в другую эпоху, в другом мире! Я не знаю, зачем они ее бомбили! Равно как не знаю, зачем мы бомбили Ирак или сербов! Не знаю!
— Но это разные вещи, — развел руками Линч. — И вы не смеете так говорить. — Судья пригрозил пальцем. — Вы, Морган, известный в свое время смутьян. Вы же армию бросили из-за своей неприязни к нашему, американскому обществу. А теперь ваши симпатии к этим большевикам наводят на мысль, что вы изменник.
— Эдвард, ты всегда был тупицей, — покачал головой Рэймен. — Я любил Америку больше, чем все вы, горе-патриоты, носящиеся с идеей особой мировой миссии нашей страны. Да, я любил и люблю свою страну. Даже несмотря на то, что мой дед подвергался побоям просто за цвет кожи и сгинул в какой-то канаве с петлей на шее. Даже после того, что моему отцу не давали учиться из-за того, что он чернокожий, но зато отправили во Вьетнам. И когда он отказался убивать вьетконговцев, заявив, что ему в них не за что стрелять, ведь они не называют его ниггером, то оказался за решеткой. Но я любил и люблю Америку за то, что нашлись люди, которые вышли на улицу и заставили власти смягчить приговор. За то, что нашлись в этой стране сила и воля изменить отношение общества к таким, как я. За то, что в конце концов президентом этой страны смог стать чернокожий. Просто за то, что я здесь родился. А для вас, Эдвард, и для таких, как вы, наша страна, ее потенциал и ее народ были лишь инструментом. Кулаком, которым вы били всех, кто был, по вашему мнению, в чем-то не прав. Кто был не похож на вас. Кто смел не прислушиваться к вашему, зачастую порочному и лживому, мнению. И понял это я давно. Когда был там. В городе Фалуджа. Нам говорили, что они делают оружие массового поражения. Но они там умирали от голода из-за наших многолетних санкций. Они там едва справлялись с производством хлеба, и у них не было элементарных лекарств, чтобы лечить своих больных. А нам говорили, что такое со своим народом сделал их диктатор. Нам говорили, что мы принесли им свободу, но я видел, что с нашим приходом там распоясались анархия и смерть. Нам говорили, что мы избавили их от тирана, но я видел, что мы убили не меньше, чем тот тиран, по которому многие из них тосковали. И после того как я видел, что творят многие парни, носящие такую же форму, что и я, в этой чужой стране, я решил, что мне не место в армии Соединенных Штатов. Я не мог и не хотел быть частью ничем не мотивированных убийств мирных жителей, издевательств над пленными и незаконно арестованными и банальных изнасилований. Вы, Эдвард, были в Ираке? А я вот там был. Так что не учите меня жизни и не пытайтесь меня в чем-то уличить.
— Большая ошибка, что вы были избраны членом совета Хоуп-Сити, — брезгливо заметила Мадлен.
— Я был избран людьми этого города. Если вам что-то не нравится, то выступите перед народом. И скажите народу, что он не прав. — Морган ухмыльнулся.
— Да, Мадлен. — Дональд улыбнулся. — Он был избран. Да и он в этом городе давно был представителем власти и занимался природоохранной деятельностью. А вот вы, мэм, взялись тут невесть откуда и просто вовремя подставили задницу окружному судье.
— Как вы смеете! — Линч стукнул кулаком по столу.
Раковски позеленела от злости. Хорнет победно улыбнулся. Тихим басом засмеялся Тиббетс.
— Вы аморальные люди, — зашипела Мадлен. — А вы, Дональд! Вы! Вы!
— Я офицер ЦРУ. — Хорнет подмигнул ей.
— А может, КГБ?! — оскалился Линч. — Вы тоже неблагонадежный и нелояльный тип, который будет сейчас твердить о разочаровании своей страной и о непризнании нашей великой божественной миссии?!
— Божественной миссии? — Дональд усмехнулся. — У вас есть подписанная Богом директива, регламентирующая все аспекты этой самой особой миссии нашей страны? Когда у обезьяны нет других доводов, она начинает кидать какашки. А вы — кричать о божественной миссии.
— Вы богохульник!
— Я здравомыслящий человек. Если Бог и есть, ну или был, до того как мы его сожгли всем земным ядерным потенциалом, то он хватается за голову каждый раз, когда вы и вам подобные кричат о том, что делаете то, что угодно Богу. Те, кто сжег Джордано Бруно и Жанну д'Арк, тоже говорили, что делают то, что угодно Богу. Я вырос в страхе перед красной угрозой. Мне с пеленок внушили, что со дня на день красные атакуют ядерными бомбами и начнут свое вторжение в мою страну героев и родину свободы. И тогда я начал свой путь в Лэнгли и стал сотрудником сверхмогущественной секретной службы. И я знал, что пришел туда, чтобы бороться с красной угрозой и противостоять коммунизму. И в России пал коммунизм. Мы сделали все, чтобы они там сами сбросили свой строй и развалили свой советский блок. И что я увидел потом? Ничего не изменилось. Мы продолжали свою подрывную работу с утроенной силой. Оказывается, дело было не в коммунистах. Дело в самой России и русских. Оказывается, это мы первыми стали угрожать им атомной бомбой. Оказывается, мы должны бороться не с диктаторскими режимами, а делать все для вымирания и деградации непокорных нам народов. А мой дед с этими ребятами братался когда-то на Эльбе, когда они вместе покончили с нацистами. Да дело не в одной только России. Мы занимались саботажем и политическими убийствами. Переворотами и поддержкой террористов. Ради демократии и нашей свободы? Мы же поддерживали и порой приводили к власти настоящих диктаторов и тиранов взамен тех, кого избирали по закону там, в их странах. Но если тиран и диктатор, преступник и террорист лоялен нам и слушается наших резидентов, то он вовсе не плохой парень? Сукин сын не сукин сын, если он наш сукин сын? Это то, что нужно было мне ради ощущения безопасности и свободы моей страны и моих соотечественников? Вовсе нет. Порой мы сами несли угрозу безопасности наших людей, но их безопасность меркла перед какой-то странной формулировкой о национальной безопасности. Так какой нации это безопасность, если своих людей мы ставим под удар и своими действиями сеем зерна ненависти к нашей стране среди народов мира? А потом мы все дружно удивлялись, отчего они там все ненавидят Америку! Просто они завидуют, что у нас есть демократия, а у них нет? Тогда надо принести им демократию. И полетели бомбардировщики. Верно, Джон?
Тиббетс молча кивнул.
— Можете сомневаться, но я не меньше Рэймена люблю свою страну, — продолжал Хорнет. — Но моя страна — это не интересы корпораций и властной элиты из закрытых клубов и обществ, объединенных капиталом и идеей накопления денег и власти. Моя страна — это ее просторы, ее люди, простые люди. Это возможность говорить о том, что мне нравится и что нет. Это, черт вас дери, Элвис, которого я могу слушать, и «додж», который я мог купить. Мне что, угрожал какой-то Иван, который у себя в Сибири ходил на работу и смотрел по вечерам соккер? А я вот всем этим Иванам угрожал, потому что делал работу, нужную не моему народу, а угодную элите неоконсерваторов. А простые люди каждый в своей стране и со своим укладом жизни угрожали друг другу? Бросьте вы. Все это политика. Политики угрожали своим народам и народам своих оппонентов. Политики и еще раз политики. Власть имущие по всему миру. Они решали все и за всех. И у нас в том числе. И они решили похоронить наш мир. И они его похоронили. И сейчас в наших руках, в руках тех, кто выжил и не расстался с рассудком и совестью, по-настоящему богоугодная миссия. Зафиксировать мир. Констатировать его. Протянуть друг другу руку для дружеского рукопожатия, как это было давным-давно на Эльбе, когда, мы вместе боролись с Гитлером. Как это было на орбите, когда мы совершили совместный полет, соединив наш «Аполлон» с их «Союзом». Вот что действительно нужно Богу, так это то, чтобы люди в созданном им мире жили без вражды. Сообща.
— Откуда вам знать, что угодно Богу, — поморщился Линч. — Не берите на себя смелость говорить за него.
— Я же говорил, что весь этот разговор бесперспективен. У них свои стандарты и своя правда, — заявил вдруг Тиббетс. — Дональд, Морган, мы попусту тратим время. Пусть думают что хотят. Мы наложим вето на любое их решение касательно русских и сами выслушаем их.
— Это нарушение устава нашей общины! — воскликнул Эдвард. Он так нервничал, что постоянно чесал свою лысину. Причем так яростно, что оставлял на ней багровые полосы. — Вы, Джон, как можете вообще такое предлагать! Вы же летчик боевой! Как они отнесутся к вам, если узнают…
— Они уже знают, — перебил его Тиббетс. — И по крайней мере один из них отнесся ко мне враждебно. Но это понятно. Я пилот ядерного стратегического бомбардировщика. Черт вас возьми, Эдвард, да как ко мне должны отнестись русские, если часть моего уцелевшего экипажа погибла от рук своих же, американских граждан, которые винили нас во всем, что случилось!
В разговор вмешался наконец все это время молчавший канадец Даладье.
— Господа, вы вот представьте, что вы оказались в России. Вы думаете, что там, так же как вы сейчас, кто-то вступился бы за вас? — сказал он.
— Мы не исключаем, что нас прикончили бы, считая, как вы тут считаете на их счет, что это мы первыми начали, — ответил Рэймен. — Но если бы мы оказались в России и нас русские убили бы за то, что мы американцы, то это лишь значило бы, что нам не повезло. Не повезло встретить таких людей, как я, Дональд или Джон. Это значило бы, что мы, к своему несчастью, повстречали таких, как вы, Эдвард, Мадлен, Филипп. Вот и все.
— А мистер Тиббетс? Что бы с ним стало в России? — ухмыльнулся бывший журналист.
— Меня бы разорвали на куски, узнав правду обо мне, — кивнул пилот. — И я бы это понял. Мне сложно сказать, раскаиваюсь я или нет. Я солдат, и была война, и я выполнял приказ. Но раскаиваться должны те, кто этот приказ мне отдал. Однако я сожалею, что человечество дошло до того, что такие приказы стали отдавать. Но будь я в России, было бы логичным, что я подвергся бы казни. Равно как и мы разорвали бы здесь того русского, который отправил в наши дома ядерные боеголовки…
После того как Лазар перевел эти слова, Николай вздрогнул, подумав о Людоеде…
— А вот этот человек — русский военный летчик, судя по документам и жетону, которые мы нашли в его вещах! — воскликнул, указывая пальцем на Варяга, Линч, приподнявшись со своего стула.
— Я это знаю, — кивнул Тиббетс. — И я знаю, что он летчик-истребитель. Истребитель, понимаете? Он служил пилотом оружия оборонительного. Я пилот наступательного оружия. Стратегического бомбардировщика. Он мой враг и противник. Не ваш. Не вам он угрожал в той войне, а мне, пилоту термоядерного монстра. Но я лучше объявлю этого человека своим братом, нежели позволю вам, глупцам, решать, жить ему или умереть только за то, что он русский.
— Вы предатель, ренегат, изменник, — брезгливо бросила Раковски. — Вы поддерживаете чужаков, идете против своей страны, своих сограждан…
— Канадец мне не согражданин, — шутливым тоном произнес Дональд.
Однако Даладье его шутки не понял. Он нахмурился и показал Хорнету средний палец.
— Варяг, — шепнул тихо Сквернослов. — Ты что, таскаешь с собой свои документы?
— Ну да, — кивнул Яхонтов.
— На кой черт?
— Я же искатель. Если сгину где, чтобы труп мой безымянным не был.
— А в Америку ты их за каким чертом потащил?
— Облажался, что тут скажешь, — хмыкнул Варяг. — Бывает с каждым.
Николай, как и его друзья, внимательно следил за этой странной прелюдией к их разговору с американцами и так же внимательно слушал все, что доносил тихим голосом до их слуха Боб Лазар.
— Роберт, ну что это за балаган такой, я не понимаю? — прошептал наконец он.
— Это прения. Ну… как вам сказать… Это называется — система сдержек и противовесов…
— То есть так и должно быть? Люди должны спорить до хрипоты? Как же единая цель и консолидация? Ну это же бред.
— Почему бред? — Лазар выпучил глаза. — Это демократия.
— Демократия хороша, когда у власти есть хорошие парни, идущие наперекор плохим парням, — сказал Варяг.
— А разве бывает по-другому? — удивился Роберт.
— Конечно бывает. Отчего тогда, по-вашему, случилась ядерная война? — ухмыльнулся Яхонтов.