Давно перевалило за полдень. Нобутэру играл с приятелями на школьном дворе. Местом для игры они выбрали сцену, с которой во время разных мероприятий выступали учителя. Все трое мальчишек были одеты бедно. В то время одежда продавалась только по талонам. Они любили покуролесить, поэтому вид их одеяние имело жалкий — все в пыли и грязи. Летний вечер, на улице светло допоздна, одежда за долгий день пропиталась потом, так что пахло от ребят, должно быть, соответствующе, но кого в четвёртом классе заботит чистота?

Троица играла в царя горы. Сцена возвышалась над землёй метра на полтора. Недолго и покалечиться, если свалишься. Но мальчишкам это в голову не приходило. В таком возрасте все почему-то убеждены: если что и случится, то не со мной. Они уже не первый раз здесь играли. Ну, падали, конечно, и что такого? Подумаешь, пара ссадин и синяков.

Юдзо, самый буйный и крупный из троицы, заливался смехом, демонстрируя приятелям дырку на месте переднего зуба. Он решительно провёл кулаком под носом, размазывая густые сопли, и замахнулся, собираясь заехать Нобутэру по физиономии. Нобутэру в испуге вскрикнул и отскочил назад, врезавшись в стоявшего у него за спиной Такэси.

Тот неловко свалился со сцены, растянулся на земле лицом кверху и заголосил во всё горло: «Нога! Нога!» По его крикам Нобутэру мог бы догадаться, что дело плохо, но до него это дошло позже вместе с раскаянием, когда он раз за разом прокручивал в голове случившееся. Сконфуженно ухмыляясь, Юдзо и Нобутэру схватили Такэси за нелепо согнутую левую лодыжку и стали тянуть, распевая «Не плачь, маленькая птичка!».

Они очень хотели рассмешить приятеля, чтобы тот перестал плакать. Не получилось. Нога у Такэси была сломана. Он орал всё громче и пронзительнее, на крики выбежали учителя. Такэси быстро положили на носилки и отвезли в больницу на грузовичке, привозившем в школу обеды. Ногу ему до конца так и не вылечили, и, выписавшись из больницы, Такэси вернулся в школу на костылях, на которых проходил всю жизнь. После этого Нобутэру долго не мог заставить себя заговорить с ним, даже взглянуть ему в лицо, выражение которого после этого случая стало ещё более робким и застенчивым.

И странное дело. «Не плачь, маленькая птичка!» появилась и сразу стала популярной после войны. То есть во время войны Нобутэру о ней знать не мог. Выходит, он уже позже добавил эту деталь? Что же тогда они пели? Никакой другой песни Нобутэру вспомнить не мог.

После того как Нобутэру перешёл в пятый класс, как раз накануне окончания учебного года, его семья переехала к родне в город Сасаяма в префектуре Хёго. Он слышал, что вслед за ними эвакуировали всех учеников, у кого не было родственников в сельской местности. Что стало с Юдзо и Такэси, Нобутэру не знал. Когда война кончилась, семья вернулась в город. Их дом в центре уцелел, зато от бомбёжек сгорели почти все дома, где жили его друзья. Такэси и Юдзо в школу так и не вернулись.

«Ты слышал: Мотояма-то в якудза подался?»

Нобутэру услышал эту новость, когда поступил в колледж. Узнал от бывшего одноклассника. Вообще-то ничего удивительного в том, что Юдзо с его плохими отметками и буйными замашками подался в бандиты, не было. Однако Нобутэру всё равно с теплотой вспоминал Юдзо (случай с Такэси, разумеется, не в счёт), который, непонятно почему, водил дружбу только с ним. В душе Нобутэру, этот вечно грязный, без переднего зуба, паренёк, так и остался лучшим другом детства.

Нобутэру уже стукнуло семьдесят. В жизни он натворил много дурного и глупого и в этом смысле, пожалуй, недалеко ушёл от Юдзо. Было время, когда он занимался делами, имевшими отношение к миру, где вращался Юдзо, и подумывал, что когда-нибудь снова сойдётся со старым приятелем. Но на встрече одноклассников, когда он уже разменял полтинник, ему сказали, что Юдзо убили в бандитской разборке, когда ему ещё не исполнилось тридцати. Нобутэру испытал странное чувство: оказывается, всё это время он вспоминал человека, который уже давно в могиле. Как получилось, что Юдзо умер, а он, Нобутэру, жив-живёхонек? Сам Нобутэру не раз стоял на самом краю, когда до смерти оставалось совсем чуть-чуть, хотя с ним всё происходило не так, как с Юдзо. Последний раз — в семьдесят лет. Со стариками нередко такое случается.

На Новый год он сидел дома один и решил добавить в кастрюльку, в которой осталось немного супа от новогоднего ужина, моти. Этими самыми моти он и подавился. Нобутэру хорошо помнил время, когда еды не хватало и постоянно хотелось есть. В детстве ему так и не довелось отведать моти, поэтому старик их обожал. Он хлебал суп и вдруг почувствовал, что не может дышать. Сунул в рот палец, чтобы вытащить моти, но, наслаждаясь едой, набил рот, точно обезьяна, так что только протолкнул лепёшку ещё глубже. Нобутэру не мог даже кашлянуть, в корчах повалился на пол, сознание померкло. «Неужели смерть? — мелькнуло в голове, а потом: — Это же я сейчас умру». Так умереть… Курам на смех! Из последних сил он выдернул изо рта вставную челюсть. Прилипшая к зубному протезу моти вытянула за собой застрявшую в горле часть лепёшки. Он был на волосок от смерти.

Сколько раз ему удавалось чудом избежать смерти? И сколько ещё раз предстоит с ней встретиться, прежде чем она наконец настигнет его? «Хватит с меня», — думал Нобутэру. Будь он помоложе, то, наверное, торжествовал бы, что избежал смерти, но сейчас он почти ничего не чувствовал.

Нобутэру забыл, что в молодости любил щегольнуть крепким словцом. Теперь же его выводил из себя любой пустяк, например, как разговаривает молодёжь. Он прямо-таки закипал, услышав «мне по барабану». Или: «Слышь, у тебя труба есть?» Что это значит? Хотя в детстве их разговор с Юдзо постоянно перемежался словечками вроде «сучок» или «чика», а в колледже девчонок он называл не иначе как «клёвыми чувихами».

Юдзо погиб, вторгнувшись с двумя молодыми дружками на территорию, которую держала другая банда. Ему и в голову не приходило, что его смелость, которую можно считать иллюзией, граничит со смертью. Не знал об этом и Датэ, шагавший следом за ним. Датэ было девятнадцать, и он боготворил своего босса. Стояла осень. Восемь часов вечера. Датэ шёл, втянув голову в плечи, подражая походке Юдзо. Вместе с Хаттори, другим подчинённым босса, они следовали по боковой улочке торгового квартала Мисуги — средоточия баров, ресторанчиков и прочих заведений с сомнительной репутацией. Здесь заправляли люди из клана Икаруга-гуми, поэтому чужакам — появись они там и будь замечены — это никак не могло сойти с рук. Однако Датэ ещё не был знаком страх смерти, Юдзо в его глазах был абсолютно неуязвим. Что может случиться, когда такой человек рядом? Обернувшись к Датэ, Юдзо ухмыльнулся:

— Ну что, Хорёк? На моё место небось метишь?

Такая у Датэ была кличка — Хорёк.

— Кто? Я? Да куда нам с грыжей. — Датэ был шутник.

Хаттори опасливо улыбнулся. Их «тройственному союзу» пришёл конец в тот момент, когда Юдзо пырнули ножом в живот. Четвёрка «икаругавцев» взяла Юдзо в кольцо и после короткой перепалки бросилась на него. Юдзо погиб не в разборке, как сказал одноклассник Нобутэру. Те, кто его зарезал, не знали, что он из клана Сакаки-гуми.

Юдзо опустился на землю, будто кланяясь своим врагам, и весь его авторитет в глазах Датэ рассыпался в прах. Как он мог так просто умереть?! Датэ и Хаттори немного отстали от Юдзо и остановились, когда началась заваруха. «Икаругавцы» ещё не заметили, что эти двое тоже заодно. И тут Хаттори, ни слова не говоря, рванул с места и бросился бежать, тем самым привлекая к себе внимание нападавших. Датэ последовал его примеру и, расталкивая прохожих, метнулся в тёмный проулок. У него под ногами будто разверзлась пропасть, хотя по всему он должен стоять на балконе небоскрёба. Вот какое это было чувство. На главной улице Хаттори нырнул направо, Датэ кинулся влево. Он благодарил себя за то, что не поддался охватившему его страху. Бежал, благодаря судьбу. Но услышав позади топот преследователей, почувствовал, как у него подгибаются колени. «Они меня убьют. Мне конец», — повторял он, стараясь не сбавлять темпа. Датэ свернул в боковую улочку, споткнулся о валявшееся на асфальте пластмассовое ведро, налетел на кого-то. Ему казалось, что он уже умер. Желудок, не замечая, что сознание уже переключилось на смерть, раздулся, словно накачанный воздухом, и казалось, того и гляди закупорит горло. Живот скрутила резкая боль. Он бежал, шатаясь от усталости и испуга, пока не очутился в узком переулке, служившим чёрным ходом хозяевам лавок и кафешек. Его охватил страх — если в таком месте его зажмут с двух сторон, бежать некуда. Задыхаясь и громко хрипя, он нырнул в следующий проулок. Впереди маячил страшный тёмный силуэт. Кто это? Один из них? Кинулся обратно. Проулки-закоулки… Где же наконец главная широкая улица? Вернуться бы сейчас домой, залезть под одеяло! Рано или поздно они его достанут, и всё, конец! И пожить-то не успел! На бегу Датэ обмочился. Стекавшие по ногам тёплые струйки вызывали сладкую нервную дрожь и в то же время ещё выше поднимали градус страха. Смерть была рядом. Он в восхищении широко открыл глаза, ощутив приторный аромат смерти. И всё бежал, бежал, бежал…

Нобутэру старался не думать о Такэси, потому что при каждом воспоминании о нём его охватывало чувство вины, которое причиняло острую боль. Услышав, что Такэси с отличием окончил государственный университет и быстро поднимается по служебной лестнице в крупной компании, Нобутэру ощутил смесь боли и облегчения. При этом его не оставляло какое-то беспокойство. Хорошо, что у Такэси всё так сложилось, но он вряд ли забыл о Нобутэру и Юдзо. Они существовали в разных мирах, и шансов, что их пути снова пересекутся, было очень мало. И уж совсем маловероятно, что Такэси взбредёт в голову мстить бывшим приятелям. Но тревога Нобутэру не проходила. Она была вызвана не только тем, что он не знал, где люди могут встретиться в этом мире. Как бы это сказать? С ней было связано всё его существование.

И вот, где-то в промежутке между тем самым днём, когда семидесятилетний Нобутэру чуть не подавился насмерть, и его пятьдесят седьмым днём рождения, Такэси очутился в каком-то тёмном, казалось, насквозь пропылённом баре. От его хромоты не осталось и следа. Такэси погиб в автомобильной катастрофе — всё тело было изломано, внутренние органы порваны, но теперь всё восстановилось, и плоть приняла бессмертную форму. Нобутэру не знал, что Такэси погиб в пятьдесят семь лет. Оказавшись здесь, люди не могли понять, существуют они в реальности или не существуют, и называли это место Преисподней. Как относился к нему Такэси? Без недоверия и подозрений, ибо хорошо запомнил, что при его появлении в баре сказал человек, лицо которого показалось ему знакомым:

— Что такое Преисподняя? Здесь нет места Богу и Будде. А японцы — люди не набожные. Им что реальный мир, что это место — всё равно.

— Ну что ж, может быть, — ограничился таким ответом Такэси, не собираясь развивать тему.

Поодаль за столиками смутно маячило несколько фигур, но Такэси они не интересовали. Кого-то он, казалось, знал, остальных — нет. Возможно, со всеми этими людьми он уже встречался в жизни хотя бы раз, но сказать наверняка Такэси не мог. Время от времени люди останавливались у его столика, чтобы заговорить с ним, и отходили. У одного из них он поинтересовался:

— Вы не скажете, всё эти люди, они недавно сюда переселились?

— По-разному, — отвечал потёртый человечек, тоже показавшийся Такэси знакомым. — Есть люди тоскующие, с раной в сердце. Они здесь давно. Самый долгожитель, которого я видел, обосновался ещё в конце эпохи Эдо. Он был главным вассалом у одного даймё.

— От чего же он страдает?

— Умирал его молодой господин. Перед смертью он что-то бормотал, и этому человеку послышался приказ отправиться на тот свет вместе с хозяином. Он пошёл к повелителю за разрешением покончить с собой. Разрешения не получил, но всё равно взрезал себе живот. Здесь он встретился со своим господином — шестилетним мальчиком — и узнал, что никаких приказов тот ему не давал. Просто звал свою любимую служанку. Старик расстроился и так и не оправился до сих пор. Бродит, приговаривая: «Я ещё так много собирался сделать!» Вообще-то здесь не очень подходящее место, чтобы думать о таких вещах, но он всё никак не успокоится, переживает страшно.

Из этого разговора Такэси понял, что не все, кто его здесь окружает, обязательно имеют к нему отношение. К его удивлению, среди них оказался шестилетний мальчик.

— Мы раньше не встречались? Как вас зовут? — поинтересовался он у собеседника, разглядывавшего его хорошо сшитый костюм.

— Может, и встречались. Я занимался бизнесом. Пока не стал бомжом. Моя фамилия Сасаки.

Выяснилось, что Сасаки имел дела с «Синва сангё» — компанией Такэси. Странное совпадение, подумал Такэси и решил на всякий случай больше ничего не спрашивать и не рассказывать, что был одним из директоров «Синва сангё». Вдруг окажется, что он, пусть косвенно, но тоже виноват в том, что Сасаки лишился работы. На самом деле при жизни Такэси встречался с Сасаки, правда, всего один раз, но без костылей Сасаки его и не узнал.

Войдя в бар, Ёсикадзу Идзуми застыл от изумления — посреди заведения за столиком в одиночестве сидел его босс Такэси Утида. В отличие от других посетителей, фигуры которых вырисовывались смутно, как в тумане, силуэт Такэси Утида был чётким, ясным как день. Как он здесь оказался? Такэси был хорошим начальником, двигал Идзуми по службе и вообще вёл себя по-человечески. Но что он здесь делает? Идзуми подошёл к Утиде и сказал:

— Здравствуйте! Это я, Идзуми. — На его лице было выражение, с каким он стоял у стола начальника в его кабинете: смесь почтения и неуверенности в себе.

У Такэси был талант — он умел громко смеяться, когда не смешно, и у него получалось, как будто от души. Встретившись со своим подчинённым, он расхохотался, как у себя в кабинете в компании клиентов. Хотя их встреча в таком месте определённо несла элемент комизма, потому что Идзуми смотрел здесь на своего босса точь-в-точь с таким же выражением, как в реальной жизни.

— Значит, авиакатастрофа, так? Ну, давай, присаживайся.

В Преисподней действовала некая система: если возникли какие-то вопросы или сомнения в отношении человека, достаточно было пристально посмотреть на него — и всё становилось понятно. Никаких «пузырей» типа тех, что рисуют в комиксах, парящих над головами и заключающих в своей оболочке образы и слова, никакой телепатии. Истина постепенно всплывала где-то с обратной стороны поля зрения. И вот сейчас Идзуми с изумлением узнал, что Такэси крутил шашни с его женой. Всё, что было между ними, во всех подробностях отражалось в глазах Утиды, в глазах Сатико, жены Идзуми и в глазах самого Идзуми, которому была отведена роль стороннего наблюдателя. По выражению лица Идзуми Утида понял, что тот всё знает, но оправдываться не захотел и только спокойно кивнул.

— Ну, теперь ты в курсе.

— Но как же так?..

Увидев босса без костылей, Идзуми сообразил, что директор Утида предстал перед ним в вечной форме физического воплощения. Тело самого Идзуми разорвало на куски при авиакатастрофе, оно ужасно обгорело. Но теперь оно вернулось в прежнее состояние и приняло вечную форму, из чего со всей очевидностью следовал вывод, где они находятся. Поэтому Идзуми не испытывал к боссу ни гнева, ни ненависти. Даже ревности — и той не было. Если подумать как следует, то он в общем-то и не любил Сатико. И разве он сам её не предавал? Теперь понятно, что своим необычайно быстрым карьерным ростом в компании — к сорока пяти годам уже заведующий общим отделом — он главным образом обязан Утиде. Сатико лишь отвечала на ухаживания директора при условии, что тот поможет мужу продвинуться по служебной лестнице. Теперь Идзуми мог наблюдать за встречей Утиды с красавицей Сатико на корпоративной вечеринке. Он видел, с каким сочувствием относится Сатико к инвалиду, как привлекают её его изысканные манеры. Как в пятницу вечером они идут вдвоём через сквер отеля.

Любовная сцена была представлена в мельчайших подробностях, передающих всё, вплоть до запаха в спальне. Тепловатого, исходящего от соприкосновения мужской и женской плоти запаха. Никакой фильм, никакой любовный роман не в состоянии его передать. Запаха любовников, который ощущается ещё острее от того, что он чужой.

Сатико, бесспорно, была красива, но влечения к ней Идзуми уже не чувствовал. Жена есть жена, думал он, но нет ничего противоестественного, если человека вдруг охватит страсть к другой. Предметом его обожания была актриса Юмико Ханава. Каждую среду Идзуми отправлялся в клуб «Ночной ходок» и издалека наблюдал за Юмико, постоянно появлявшейся там в компании участников вечернего шоу, которое она вела на телевидении. Иногда, танцуя со своими спутниками, она, лёгкая, как ветерок, пролетала мимо столика, за которым он сидел. Бывало, в компании подруг из того же мира развлечений устраивалась совсем рядом, и Идзуми вдыхал аромат её духов, ловил её обольстительные взгляды. Переживаний от этих счастливых моментов ему хватало на целую неделю.

Такэси недоумевал: почему Идзуми, зная правду, смотрит на него всё так же странно, как прежде? Впрочем, очень может быть, что в Преисподней так и положено. Какой смысл злиться? К чему ревновать? А разве сам Такэси в жизни не был таким же неэмоциональным? Такэси даже чувствовал симпатию к Идзуми. Выходит, они с ним два сапога пара? И вдруг Такэси превратился в Идзуми и его глазами увидел, чем они занимались с Сатико. Он вернулся с работы раньше обычного и обнаружил в прихожей пару мужских туфель. Поднимаясь на цыпочках на второй этаж, услышал стоны жены. Из полуоткрытой двери спальни в коридор просачивался всё тот же тепловатый запах, доносился скрип кровати. Превратившись в Идзуми, Такэси увидел между раскинутых ног Сатико собственные голые ягодицы. Но ведь так и было. Идзуми видел всё это и вычеркнул из памяти? Или Такэси просто смотрел на себя его глазами? Такой сексуальный опыт можно приобрести только в Преисподней.

Датэ всё бежал и бежал. В голове стучала мысль: «Сколько можно? Пусть уж лучше поймают и убьют!» Вот сейчас он выскочит из переулка, свернёт направо и… Наверняка парни из Икаруга-гуми там и поджидают. Ну и хрен с ними. Если конец — то уж поскорее. Нет! Куда спешить? Умрёшь — и всё, больше ничего не будет. Уж лучше помучиться перед смертью! Некоторые даже не успевают понять, что смерть пришла. Идёт какой-нибудь чудик по улице, и вдруг бац! — с крыши что-то падает, и черепушка вдребезги. С ним такой номер не пройдёт. Он будет цепляться за жизнь до последнего. Будет смаковать свою смерть. Датэ повернул за угол — и в одно мгновение преобразился. В глубине его охваченного ужасом мозга будто щёлкнул переключатель. В один миг из преследуемого он превратился в преследователя, из добычи в охотника. Успокоившись, Датэ перешёл на спокойный, размеренный шаг. Где эти суки из Икаруга-гуми? Датэ был готов разорвать их на части. И что Хаттори? Всё бегает? Если так, и его тоже. И не важно, что Хаттори младший брат. А будет трепыхаться — изметелю до полусмерти, пусть подыхает. Всех порешу!

Датэ рыскал по кварталу, бросая на прохожих странные пристальные взгляды, и вспоминал родительский домик в горах у конечной станции железнодорожной линии Якихата. Он чувствовал себя тигром — голова втянута в плечи, ноздри раздуваются… Впервые в жизни Датэ ощущал себя настоящим якудза.

Что до Хаттори, то его уже скрутили трое «икаругавцев». Рванув с места в карьер при виде врагов, он налетел на прохожего и упал, ударившись головой о мостовую. В полубессознательном состоянии Хаттори поволокли в маленький бар, который находился в подвале соседнего здания.

— Мы тут порешаем кое-что, — обратился к хозяйке заведения старший из напавших на Хаттори парней по имени Асахина. Было видно, что они давно знакомы.

— Только пока народ не потянется, — сказала мама-сан, дородная особа лет сорока. Никаких следов недовольства на её лице не было — она, похоже, привыкла к таким визитам.

Было восемь вечера, для этого района ещё рано. До первых посетителей — уйма времени. Одного из своих подчинённых Асахина отправил разобраться с трупом Юдзо, двум другим приказал привязать Хаттори к стулу. Асахина показался Хаттори совсем отмороженным, ещё круче Юдзо. Ну почему он не в его банде?! Попади он в Икаруга-гуми вместо Сакаки-гуми — ходил бы сейчас под Асахиной. В отличие от Датэ Хаттори с детства не любил бузить и драться. Обыкновенный лентяй, он не хватал звёзд с неба и оказался в шестёрках в банде Сакаки просто потому, что так карта легла.

— Ну, говори! Под кем ходишь? Говори, а то я тебе этой штукой горло прочищу!

Асахина знал, что угроза порезать лицо вряд ли подействует: шрамы для якудза — знак доблести, поэтому схватил первое, что попалось под руку — средство для мытья посуды. Но применять его не понадобилось. Хаттори сразу выложил всё. Тот, кого убили, — Мотояма, один из главарей Сакаки-гуми, «старший брат» Хаттори. Тот, который убежал, — Датэ. Хаттори под ним ходит. Сам он в банде на побегушках, ниже уже никого. «Я расскажу всё, что нужно, только не убивайте», — умолял Хаттори.

Однако Асахина притащил этого слизняка в тесный и тёмный подвал не за тем, чтобы выпытывать у него какие-то секреты. Он был садист по натуре, и под его влиянием шестёрки тоже всё больше входили во вкус. По бледному опухшему лицу Хаттори было видно, что он того и гляди заревёт, и это только распаляло желание Асахины и его подручных дать выход своим садистским наклонностям. Но раз они услышали от Хаттори то, что хотели, — зачем его мучить? Асахина никак не мог найти ответ на этот вопрос и в конце концов решил, что отсутствие причины и есть причина.

— Думаешь, зачем мы тебя сюда приволокли? Твой трёп слушать? Нет! Мы тебя сначала помучаем, а потом пришьём.

Лицо Асахины скривилось в ухмылке, которую тут же повторили его подручные. Асахина приказал им раздеть Хаттори до пояса, взял нож и сделал неглубокий вертикальный надрез на толстом животе Хаттори. Тот взвыл.

— Ага! То-то! Плачешь? — проговорил Асахина. Мокрое от слёз лицо Хаттори распаляло его сексуально-садистское воображение, но сообразив, что, отняв у жертвы надежду выжить, он тем самым лишит себя удовольствия, добавил:

— Громче давай. Может, тогда живым останешься.

— Ах, какой плакса! — вторил боссу парень по имени Ягю голосом, ровным, как стол, без намёка на эмоцию. Он пялился на Хаттори пустыми глазами. У него тоже была эрекция.

«Японцы в массе своей лишены религиозного чувства. У них нет никого, кому бы они поклонялись, обожествляли. Даже родители не подходят на эту роль. Поэтому, стоит нам получить хоть немного власти, как мы начинаем воображать себя богами. Возможно, Преисподняя существует исключительно для того, чтобы у людей мозги встали на место. В реальном мире такого места нет». Это сказал Такэси его знакомый — первый, с кем он здесь встретился, — считавший, что Преисподняя не так уж сильно отличается от реального мира.

Встречался Такэси с этим человеком в реальной жизни? Или он только показался ему знакомым, а на самом деле до сих пор они нигде не пересекались? В Преисподней подчас трудно провести границу между памятью и воображением. У Такэси было ощущение, что у этого обязательно есть какая-то причина. А вдруг этот человек — демон, пытающийся объяснить ему истинную природу Преисподней? Может, он задурил Такэси голову ложными воспоминаниями, чтобы привести к мысли, что они знакомы по жизни. Или ему явился сам Эмма?

Такэси стоял на берегу моря. Не здесь ли он впервые повстречал этого человека? Была ночь, которую рассекали лучи прожекторов. На песке разлеглись люди в плавках и купальниках. На небе ни звёзд, ни луны, море цвета свинца. Почти никто не купался. Облачённый в строгий костюм, Такэси ступал по песку обутыми в лёгкие туфли ногами. Костылей при нём не было. Проходя мимо распростёртых перед ним мужчин и женщин, Такэси понял, что ищет Юдзо. Он никогда не видел его взрослым, но это не имело значения. Здесь вполне можно было увидеть человека таким, как он выглядел в прошлом. И даже если бы Юдзо появился перед ним в возрасте, когда встретил смерть, Такэси узнал бы его сразу. На встрече одноклассников он слышал, что Юдзо стал якудза и погиб — его убили. Так что он наверняка должен быть в Преисподней, просто они ещё не встретились. А вот что стало с Нобутэру, жив он или умер, не ясно. Такэси часто спрашивал себя, какой разговор получился бы между ними, соберись их троица снова вместе. И всё время думал, что бы он сказал людям, которые сделали его калекой? Он не знал, сумеет ли высказать им всё, но в любом случае поболтать с ними было бы приятно.

Поговорив с Сасаки в пропылённом баре, Такэси так и не вспомнил, встречались ли они прежде. Ясно, что Сасаки допустил ошибку при сделке с фирмой Такэси, лишился из-за этого работы в строительной компании и оказался на улице. Жена Дзицуко много лет скиталась вместе с ним, но в Преисподней Сасаки с ней ещё не встречался. Почему? — недоумевал он. Раз они вместе замёрзли — значит, и здесь должны быть вместе. А может, она не умерла? Или всё-таки умерла и перенеслась в какое-то другое место — на небеса, в рай, называйте, как хотите? Они с Дзицуко полжизни прожили вместе, она терпела вместе с ним лишения, была верной женой. Преисподней она, наверное, не заслуживала.

Последняя зима Сасаки выдалась очень холодной. В маленькой палатке, сооружённой из полиэтиленовой плёнки в уголке парка, супруги кутались в тонкие одеяла, как моти, завёрнутые в дубовые листья, и дрожали. Обогревателя не было, только два одеяла. Костёр не разведёшь — не из чего. Холод полз по позвоночнику, сковывая спину, расползался по всему телу к раскалывавшейся от боли голове. Зубы громко отбивали чечётку. Спать было невозможно, им казалось, что ночь они не переживут — замёрзнут насмерть. Но наступало утро, солнце пробивалось сквозь плёнку, согревало немного, позволяя обоим забыться сном. И так день за днём.

— Ну что ты мог сделать? Ты ни в чём не виноват, — утешала мужа Дзицуко. Именно поэтому он всё с большим пылом оправдывался за то, что произошло:

— Это всё Идзуми виноват. Начальник отдела оборудования «Синва сангё». Если бы он не потребовал отката! И его колченогий начальник — Утида, кажется. Они были в доле, это точно. Утиду я только раз видел. Столкнулся с ним в коридоре, поздоровался. Он мне говорит: «У нас Идзуми за всё отвечает. Надёжный человек». Теперь-то понятно, что он имел в виду. У него свой интерес был! Я посоветовался с моим начальником, Синодой, и решил откат не давать. И что получилось? Нет отката — нет контракта. И меня выперли с работы. А Синода ни слова в мою защиту не сказал. Вот сволочь!

— Хватит себя изводить. Проклинай их, не проклинай — всё равно ничего не исправишь.

— Но я ведь и тебя за собой утянул! До чего ты из-за меня дошла! Почему ты меня не бросила?

— Ну кому ещё нужно такое чучело? Я же старуха. Куда мне деваться?

Очень миловидную в молодости Дзицуко жизнь не пожалела — она рано состарилась, стала жалкой и в самом деле очень некрасивой. «Во всём я виноват, — думал Сасаки. — И всё равно — она добрая и нежная и меня любит. Жалко её очень, но что я могу сделать? А что некрасивая — ещё больше раздирает мне душу». Из-за этого он любил её ещё сильнее. Конечно, такая женщина заслуживала лучшей участи.

— Холодно.

— Очень.

— Ужас! Я скоро в ледышку превращусь. Холод как в восьмом круге ада. Мы эту ночь не переживём. Точно.

— Не говори глупостей. Наступит утро, выглянет солнышко, и мы согреемся. Сколько раз уж так было. Здесь самое солнечное место в парке.

Но утро для Сасаки и его жены так и не наступило.

Отец Нобутэру был чиновником и поборником строгого воспитания, однако он никогда не бранил сына за сломанную ногу Такэси. Ни разу даже не вспомнил о том случае. Он считал, что в таких пределах буйное поведение мужчине позволительно. Это в них природой заложено. Он гордился своей родословной, хотя в ней не было ничего особо выдающегося, и его меньше всего заботило, что случилось с чьим-то ребёнком.

Нобутэру поступил в старшую школу, его приняли в школьную команду по лёгкой атлетике. «Старики» устроили для новичков вечеринку, как следует напоили Нобутэру. На следующий день ему было совсем худо — мутило, голова раскалывалась. Он не мог ничего делать и с трудом продержался до вечера. А у отца в этот день оказался выходной, и ему пришла в голову мысль сходить с женой и детьми (у Нобутэру была сестра) куда-нибудь поужинать. Ещё не пришедший в себя Нобутэру заявил, что ему на еду смотреть противно, и попросил оставить его дома. Отец устроил ему разнос. «Чего раскис? Что такой никчёмный парень будет делать, когда пойдёт работать? Подумаешь, голова болит после выпивки! Хочешь, чтобы над тобой все смеялись? Пойдёшь, пойдёшь, нечего дурака валять». Отец заказал столик во французском ресторане в центре города, неподалёку от дома. Они туда часто ходили. Нобутэру мутило всё сильнее. Отец пустился в разглагольствования: полный французский ужин — дорогое удовольствие. Представьте, сколько детей даже в глаза не видели такой еды. Надо съесть всё, чтобы на тарелках ничего не осталось.

— Но, дорогой, Нобутэру говорит, что не очень хорошо себя чувствует.

От этого замечания матери в сочетании с тревогой на лице сестры отец завёлся ещё сильнее.

— Должен съесть всё до последнего кусочка. Пусть через силу. Когда он пойдёт работать, такие ситуации будут постоянно, нравится вам это или нет. Я не позволю, чтобы из моего сына получилась размазня.

У Нобутэру тошнота подкатила к горлу, он вскочил, чтобы бежать в туалет.

— Сядь на место! Мы ещё не закончили! — закричал отец, не обращая внимания на взгляды посетителей ресторана. — Как ты себя ведёшь?

Нобутэру продержался ещё несколько минут, но в итоге не вытерпел — и всё содержимое его желудка разом выплеснулось на стол и на пол. Остро запахло рвотой. Отец побагровел, промычал что-то и в ярости выбежал из ресторана. И хотя именно его упрямство стало причиной того, что произошло с сыном, извиняться перед работниками ресторана он не стал. Не такой он был человек, чтобы извиняться.

Хотя прошло уже пятьдесят пять лет, Нобутэру не забыл о том вечере. Заставил ли его отца скандал в ресторане хоть немного задуматься о цене упрямства? Вряд ли. По идее, отец должен был стать для сына отрицательным примером, однако Нобутэру отдавал себе отчёт, что сейчас он мало чем отличается от родителя. Он старался быть гибким и поддерживать хотя бы видимость корректности, но его неприязнь к молодым людям — обычное дело у стариков — с каждым годом становилась всё острее. Его раздражали их словечки, нередко он не мог взять в толк, о чём они говорят. А уж смотреть по телевизору, как они поют, вообще противно — разве разберёшь, о чём эти, с позволения сказать, песни.

Нобутэру бродил по книжным магазинам, надеясь отыскать что-нибудь, написанное настоящим, красивым языком, но видел только манга. Полки, где прежде рядами стояли романы и другие серьёзные книги, были оккупированы суррогатами в блестящих пёстрых обложках. «Основы широкополосной КАР-4», «„Элдритч“: углублённая киберстратегия», «Новое развитие Гэлаксинет», «Атака на софт секретаря», «Стратегия прыжков с шестом в Трон-2», «Всё о софте для красивой девушки — „Искушение Софии“», «Восстановление и функционирование Артворка», «Новые героини виртуального секса»…

У Нобутэру плавились мозги. Куда подевались нормальные книги? Он думал обратиться за помощью к продавцам, но все были такие молодые и так на него смотрели, будто хотели сказать: «Ну что тебе здесь надо, старикан?» И он выходил из магазина, не сказав ни слова.

Что это? Обрывок воспоминаний из прошлой жизни? Или разговор с каким-то неведомым существом, состоявшийся до того, как он появился на свет?

— Что выбираете — главную дорогу или боковую?

— А какая длиннее?

— Обе короткие.

Что же он выбрал? Вроде боковую. Показалось забавнее и интереснее. Но как он тогда умудрился прожить так долго? По правде сказать, Нобутэру не всегда пользовался боковой дорогой, предпочитая иногда, что называется, «солнечную сторону улицы». На бумаге он числился президентом сразу нескольких компаний, а когда у него родился сын, решил перейти на легальное положение и устроился в одну «белую» фирму простым клерком с невысокой зарплатой. Однако искушение снова уйти в тень было слишком велико. Связь с теневым миром приносила Нобутэру много больше, чем жалованье клерка. Сыну уже перевалило за тридцать, домой он заглядывал, только чтобы попросить денег. Слава богу, хватило ума не особо напрягаться на работе ради такого отпрыска. Нобутэру имел лицензию преподавателя японского языка, но проработал по этой части всего восемь месяцев и бросил. После этого чем он только ни занимался: нелегальным изданием эротической литературы, махинациями с недвижимостью и другими коррупционными схемами, шоу-бизнесом. В итоге накопил на чёрный день, закончив карьеру содержателем хостес-клуба, где работало порядка дюжины девушек, несовершеннолетние и иностранки в том числе, и успел вовремя закрыть заведение, когда до него дошла информация о готовящемся полицейском рейде. Что касается Юдзо, то он всегда бродил окольными путями и умер молодым. Такэси же шёл главной дорогой, но прожил ли он дольше? Вот вопрос. Неужели тоже умер? Грустно, если из их троицы остался он один.

Правду ли сказал тот человек, показавшийся ему знакомым? Отсутствие Бога и Будды и есть Преисподняя? Почему всё, за что Такэси так бился в жизни, кажется сейчас незначительным, глупым? Почему всё, пережитое в молодости, его отчаянные страдания вызывают сейчас только смех? Похоже, все оказавшиеся в Преисподней люди испытывают те же чувства, и не только по отношению к собственной жизни. Совершеннейшим пустяком, заслуживающим осмеяния, кажется всё, что происходило — и, должно быть, ещё происходит — в реальном мире. Может, в этом и состоит истинная сущность Преисподней, причина её существования?

Такэси сидел в дорогом ресторане с высоким потолком. Зал был небольшой — максимум на десять столиков. Он заказал любимые блюда, но удовольствия не получил — есть не очень хотелось, и еда на вкус оказалась как в реальной жизни. Сидел один, в то время как другие посетители расселись по двое, по трое. Похоже, все они знали друг друга и при жизни часто заглядывали в такие места.

У Такэси ресторанных знакомых не было, он предпочитал наслаждаться едой в одиночестве. Сасаки после их первой встречи он больше не видел. В любом случае такие рестораны не для него. Бродит, наверное, где-нибудь, разыскивая жену, которая замёрзла вместе с ним. Идзуми тоже не было видно, но Такэси старался о нём не думать, хотя тот, по крайней мере, не выглядел бы в этом ресторане бельмом на глазу. Преисподняя имела одну особенность: стоило подумать о человеке, как он тут же возникал, словно из-под земли. У Такэси не было ни малейшего желания оказаться с Идзуми за одним столиком. Да и у того, вероятно, тоже.

За соседний столик уселись двое, оба примерно одного с Такэси возраста. У одного были усы под Рональда Колмена. Он привёл с собой какого-то оборванного мальчишку в запачканных до черноты парусиновых тапочках. Увидев его, Такэси замер. Как же этот паренёк похож на Юдзо! Неужели он перенёсся сюда из времени, когда сам Такэси был мальчишкой?

— Сирота войны, — проговорил усатый. — Привёл оттуда, из прошлого. С парнем случилась та же история, что и со мной в детстве. Боюсь, правда, он нам тут устроит…

Да, это был Юдзо. Точнее, Юдзо, каким он стал через год после того, как Такэси видел его последний раз. Так значит, он осиротел в войну? Все родные, наверное, погибли при бомбёжке. И он подался в якудза. Такэси не сводил с него глаз. Юдзо сидел напротив за квадратным столом между двумя взрослыми и шнырял по сторонам голодными глазами. Увидел Такэси, но не узнал.

— Получается, ты привёл его оттуда, потому что захотел накормить досыта самого себя, каким был в то время, в голодовку? — сказал визави усатого, в очках в чёрной оправе.

— Выходит, так.

Они обменялись улыбками.

Что значит — «привёл оттуда»? Юдзо умер и объявился в Преисподней в образе, какой остался в памяти Такэси? Или его каким-то образом выдернули из реального прошлого? Неужели в Преисподней и такое возможно? Такэси был сбит с толку. Если в Преисподней нет ни Бога, ни Будды, кто тогда есть? Дьявол? Ерунда! Такэси отказывался в это верить. Бог, Будда, дьявол… Всё это плод человеческого воображения. Не касается ли это и Преисподней? А вдруг она существует только в головах у людей? Или, проще говоря, родилась в сознании его самого, Такэси? Если так — удивляться вообще нечему, может быть всё, что угодно, любой вариант: в автокатастрофе его внутренние органы превратились в месиво, а мозг не пострадал, его исковерканное тело подлатали и поместили в реальном мире в стерильную капсулу, поддерживающую жизнь, он мог всё это видеть во сне или же пребывать, как в фантастических фильмах, в каком-то иллюзорном пространстве под названием Преисподняя, являющемся продуктом чьего-то замысла. Или Преисподняя — это реальность, существующая в кем-то созданном мета-измерении?

К соседнему столику подошёл официант, чтобы принять заказ. Похоже, он и в реальной жизни служил официантом — видно было, что дело ему хорошо знакомо. «Интересно, найдётся где-нибудь местечко, которое подошло бы мне так же, как это заведение подходит этому малому? — думал Такэси. — Или мне только и остаётся, что блуждать по этому миру?» Пока старшие разговаривали с официантом, Юдзо нетерпеливо ёрзал на стуле. В названиях блюд он не разбирался, но слова «цыплёнок» и «утка» подействовали на него магически. Он с мольбой смотрел на усатого: «Закажи мне что-нибудь, закажи!» Когда с заказом было покончено и официант хотел уже отойти от их столика, Юдзо выкатил глаза и в панике закричал:

— Мясо! Мясо! Мясо! Мясо!

— Не кричи! — приказал обладатель усов Колмена, поморщившись.

— Мясо тоже будет, — бесстрастно объявил официант, удаляясь в сторону кухни.

— Филе — это говядина, — объяснил Юдзо очкарик и, обернувшись к приятелю, продолжал: — Мы тогда просто говорили «говядина», и всё. А сейчас — «серлойн стейк», «ростбиф»… Никто и не слышал таких словечек.

— Мы знали только говяжий фарш. Из какой части коровы его делали? И тому были рады.

Такэси в детстве мяса тоже не ел. Семья Утида считалась сравнительно зажиточной по стандартам того времени, но даже они жили впроголодь. Плошка варёного риса вместо водянистой похлёбки из овощей с несколькими рисинками на дне чашки считалась роскошным угощением. Плеснёшь в горячий рис соевого соуса, перемешаешь хорошенько и… Кажется, это не соя, а настоящее яйцо. Вкуснотища! Поэтому Такэси хорошо представлял, как голодали в войну сироты. От людей, переживших это, он слышал, что чёрствый кусок хлеба они считали за счастье.

Официант подал закуску — карпаччо из свежей рыбы. Юдзо припал к тарелке и, помогая себе вилкой, стал прямо через край запихивать рыбу в рот.

— Что ты делаешь? — сморщился усатый. — Кто же так ест?

Не обращая на него внимания, Юдзо отправил в рот всё, что оставалось на тарелке, поднёс её к лицу и вылизал соус.

— Дикарь какой! — со смехом проговорил очкарик. — Понравился соус — отломил бы кусочек хлеба и… Ой! А где же хлеб?

Стоявшая на столике корзиночка с хлебом была пуста. Весь хлеб Юдзо распихал по карманам.

— Ты не должен так себя вести, — вскипел усатый. — Положи хлеб обратно.

Юдзо с каменным лицом сгрёб с тарелок листья кресс-салата и ростки редьки и набил ими рот. Потом дочиста вылизал тарелки.

— Будешь так себя вести — я больше тебя с собой не возьму, — строго сказал усатый. — Тебя это устраивает? Или всё-таки будешь учиться примерному поведению?

Ни слова не говоря, Юдзо вынул из кармана кусок хлеба и с жадностью стал есть. У мальчика текли слёзы. На лице у него было написано: «Я же голодный. Ничего не могу с собой поделать».

Снова появился официант.

— Может, принести ещё хлеба?

— Да, пожалуй. Хотя нет… Он опять всё сметёт. Положите нам с товарищем по кусочку на тарелки, когда принесёте главное блюдо.

— Хорошо.

— Он и наши кусочки мигом приберёт, — усмехнулся очкарик.

— Вот чертёнок! — с раздражением бросил усатый. — Мне тоже приходилось голодать, но я себе такого свинства не позволял, как-то себя контролировал всё-таки.

Принесли суп, но поведение Юдзо лучше не стало. Обомлев от поднимавшегося от тарелки аппетитного аромата, он вытаращил глаза, схватил тарелку обеими руками и осушил её в несколько глотков, не боясь обжечься. Покончив с супом, облизал тарелку. Потянулся было к другим, стоявшим перед взрослыми, но очкарик шлёпнул его по руке плоской стороной лезвия ножа. Юдзо зыркнул на него так, словно хотел укусить.

Да, это ад. Юдзо не подозревал, что его привели в ад, и ничего удивительного, что после такого жестокого обращения он подался в бандиты. Наверняка в этот ресторан его больше не приведут. Видимо, Юдзо тоже это понимал, поэтому и не собирался исправляться. Что будет, когда официант принесёт стейки? В таком состоянии Юдзо вполне может покуситься и на то, что останется в тарелке Такэси. Лучше этого не видеть. Такэси попросил официанта его рассчитать. Сколько бы он ни тратил, в его бумажнике всегда оставалась одна и та же сумма. Интересно, а кто эти двое и как они оказались в Преисподней? Выходя из ресторана, Такэси бросил на них взгляд и понял: директора одного банка, хорошенько нагревшие руки на том, что перед самой отставкой протолкнули на совете решение о значительном повышении выходных пособий.

На улице, в людской толпе, Такэси вдруг очень захотелось снова повидать Идзуми. С ним по крайней мере можно хоть нормально поговорить, развеяться. Где он сейчас? Такэси зашагал к стоявшим впереди зданиям, где, должно быть, размещались офисы. Так и оказалось.

А Идзуми в это время ехал в электричке. Он устроился в самой середине вагона, очень похожего на те, в которых он при жизни добирался до работы. Садясь в поезд, он заметил Сасаки, который входил на ту же площадку, и поспешил ретироваться в соседний вагон. Одного взгляда на Сасаки было достаточно, чтобы Идзуми понял: его выгнали с работы из-за того дела с откатом. Потом он увидел, какой смертью умер Сасаки. Трагический конец, ничего не скажешь, однако угрызений совести Идзуми не чувствовал. Повстречайся они лицом к лицу, Идзуми, наверное, сказал бы, что поступил отвратительно и страшно жалеет о случившемся, но искренности в этих словах не было бы ни на грош. Сожаление, сострадание… В Преисподней такие чувства отмирают. Впрочем, Сасаки вряд ли будет затевать свару. Какой смысл переносить сюда обиды из реальности, раз уж они здесь оказались? Вид у Сасаки был измученный донельзя, Идзуми заметил, что на нём всё тот же потёртый костюм, в котором он всегда ходил. Только галстук куда-то делся. Идзуми мог бы его окликнуть, но, сказать по правде, Сасаки был ему совершенно неинтересен.

Он избегал его, потому что с головой погрузился в воспоминания и не хотел с ними расставаться. Всеми мыслями Идзуми был в том самом клубе.

Юмико Ханава, хозяйка телевизионного шоу «Primiere 21», как обычно, приехала в тот вечер в «Ночной ходок». Её сопровождали продюсер Нисидзава и приглашённые в программу гости — всего человек десять. Юмико прошла по танцполу, приковывая к себе взгляды сидевших за столиками посетителей. За ней следовала свита — кто в ярких сценических костюмам, кто в модной свободной одежде, кто, как менеджер Юмико и телевизионщики, в деловых костюмах. Идзуми пришёл в клуб пораньше, сидел и ждал. Он выбрал место рядом с просторным отгороженным боксом с несколькими столиками, который весь вечер оставался незанятым в надежде, что это место зарезервировано для Юмико. Его ожидания оправдались.

— Видишь типчика за соседним столиком? На клерка похож, — шепнул Юмико Кондзо Итикава, молодой актёр театра кабуки. Он не отличался богатой актёрской родословной, но считался восходящей звездой и благодаря умению удачно пошутить уже несколько раз получал приглашение на шоу «Premiere 21». — Он часто здесь появляется. И всё время один.

— Вон тот? О! Один из моих поклонников. Клуб-менеджер говорит, он тут каждую среду бывает.

— Ага! — В глазах Кондзо вспыхнул озорной огонёк. — Он тебя прямо готов съесть глазами.

— Может, пожалеешь бедолагу? — фыркнул певец Мамору Касивадзаки, один из постоянных гостей шоу, пользовавшийся репутацией человека грубого и своенравного. — Переспи с ним, и он голову потеряет — любой твой каприз за его деньги. Я таких типов знаю.

— Вот будет ржач! — обрадовался Осанаи, менеджер Мамору Касивадзаки. Ему очень понравилась эта идея, и он хотел, чтобы её поддержали все. — Поболтала бы ты с ним, а мы бы посмотрели, как он заёрзает. Вот был бы кайф!

— Ну вы даёте! — Юмико фальшиво закатила глаза к потолку, изображая возмущение, хотя во взгляде её мелькнул огонёк. Идея явно не оставила Юмико равнодушной, и все это поняли.

— Я бы тоже поглядел с большим удовольствием, — заявил Касивадзаки, легонько хлопнув по спине Маюми Сибату, которая работала в шоу Юмико ассистенткой.

— Ну конечно, — без энтузиазма отозвалась Сибата. — Само собой.

— Будь я женщиной, я бы с ним переспал, — сказал Кондзо. — Чтобы посмотреть, как он по стенке размажется. Для пущего вдохновения переспал бы.

В соседнем кабинете писатель Ёсио Торикаи, бывший в тот вечер одним из гостей шоу, жаловался продюсеру Нисидзаве на какого-то критика. Нисидзава не имел к литературе никакого отношения и был единственным, кто выслушивал нытьё молодого дарования.

— Он поливает грязью мои книги. Все. Как-то я встретился с ним на банкете и всё ему высказал. И что вы думаете, он ответил? «А вы напишите опровержение на мою статью. Вам за него что-нибудь заплатят. Получится, что мы оба подзаработаем». Вот такая концепция! У этих типов нет денег. Чтобы заработать, они пишут про писателей всякие гадости. А если писатель станет что-то там опровергать — им от этого опять же прибыль. Потому что на его опровержение они ещё что-нибудь напишут.

— Не помешаю?

Когда в тот вечер Юмико предстала перед Идзуми в белом с бежевым платье, кровь у него заиграла, точно сидр. Он уже раньше заметил, как Юмико и её друзья посматривали на него, перешёптывались между собой, но не мог и предположить, что Юмико вдруг возьмёт и подойдёт к нему. Идзуми совершенно растерялся и лишился дара речи. Хотел сказать: «Конечно, не возражаю», предложить сесть, но слова застряли в горле. Единственное, что получилось, — это хлебнуть из стакана виски с содовой. Полируя столик носовым платком, наконец выдавил из себя улыбку и отчаянно тряхнул головой. Юмико присела рядом, не обращая внимания на расплывшееся по дивану влажное пятно. Воздух колыхнулся от её движения и донёс до Идзуми аромат духов «Poison». Он почувствовал, как диван чуть подался под весом её тела.

— Вы здесь часто бываете?

— Да, каждую среду.

— Уж не на меня ли приходите посмотреть?

— Можно и так сказать. Э-э… Ха-ха! — Идзуми поднял руку, призывая официанта, и опять приложился к стакану.

В другом кабинете устроились компаньоны Юмико — Кондзо Итикава, Мамору Касивадзаки, Осанаи и Маюми Сибата. Опустив глаза, они делали вид, что разглядывают свои руки, а плечи их тряслись от смеха. Идзуми это видел, но ему было не до них — подошёл официант, надо заказать выпивку себе и Юмико. Спросить, что она предпочитает. Потом надо открыться — рассказать, как он очарован. Что это всё похоже на сон. Какая у него боль в груди. А потом… потом… потом…

Спустя какое-то время разговор между Идзуми и Юмико наладился, и её друзья потеряли к ним интерес, переключились на другие темы, смеялись шуткам Итикавы и Касивадзаки. Идзуми поведал Юмико, что впервые увидел её в главной роли в спектакле «Дневник Анны Франк» где-то на периферии и с тех пор стал её горячим поклонником. Она тут же принялась многословно описывать, какие адские муки претерпела на этой работе.

— У меня великоватый нос, как у еврейки, тебе не кажется? Наверное, из-за этого меня и выбрали на эту роль. Я так жалею, что пошла тогда на пробы. Честное слово. Сначала мы выступали в Токио. Целый месяц. Спектакль принимали на ура. Конечно, я была счастлива. Но потом начались гастроли. Играли в залах префектур, культурных центрах, домах культуры, даже в школах. Кажется, мы объездили все префектуры, все до единой. Желающих посмотреть пьесу про такую знаменитую историю было море. Естественно, на спектакли целыми группами приводили школьников, поэтому мы везде играли при полных залах. Не помню уж, сколько городов мы объездили, но разъезды продолжались три года. Три года! Представляешь, какой кошмар?! День за днём одни и те же реплики, движения… Приходилось, конечно, иногда слегка менять мизансцены в зависимости от размера и сцены, но это такая мелочь! Сценический эффект, не больше. Я думала, сойду с ума от тоски!

Юмико говорила без остановки. Видно, она тогда действительно натерпелась, тот отрезок жизни оставил глубокий шрам в её душе. Позже, снимая платье перед сидевшим на кровати Идзуми, она продолжала тараторить:

— Спектакль, переезд, спектакль, переезд, спектакль, переезд, выходной, спектакль, спектакль, переезд, опять выходной. Вот такой график. Привезут, бывало, в такую дыру, что там в выходной и делать-то нечего. Ну, давай раздевайся по-быстрому. Несколько человек из труппы не выдержали — сбежали. А мне куда деваться? Я же в главной роли. Найти замену не так-то просто. Некоторые зрители специально ходили на мою Анну. И я три года её играла! Представляешь? Первые три месяца радовалась аплодисментам, а потом всё кончилось. Ни волнения, ни эмоций — ничего. Выходила на сцену, как автомат, каждый день одно и то же.

«Вокруг одни и те же люди. Скукота! Надоело!» — заявила Юмико и предложила поехать в отель, где за ней был закреплён номер. Она попрощалась со свитой, застигнув их врасплох — неужели она всё-таки решила пойти с этим типом?! — и они ушли. Теперь она голая стояла перед Идзуми. Не умолкая, прошлась по комнате и остановилась, увидев своё отражение в большом, в полный рост, зеркале.

— Вечная красота! — Она приняла позу, покрутилась перед зеркалом, подошла к кровати и легла. Услышав «Что ты там копаешься?», Идзуми начал раздеваться, неловко путаясь в одежде. Сердце у него колотилось. Он перестал понимать, что она говорит, и лишь пожирал глазами её тело. Юмико раскинулась на простынях, открывая его взгляду холмик чёрных волос на лобке и розовые лепестки гениталий. Приняв это за руководство к действию, он опустился перед кроватью на колени и, медленно поднимаясь, стал прокладывать себе путь по её телу. Секс, однако, получился не очень. Даже в таком состоянии Юмико трещала как сорока:

— Не могу больше об этом вспоминать! Всё время одни и те же лица. Та же сцена, те же партнёры. Даже зрители мне казались на одно лицо. Ужас! Сделай так, чтобы я это забыла! Эй, как тебя? Идзуми-сан! Я хочу всё забыть!

И хотя эмоционального заряда моменту явно не хватало, Идзуми разрядился через пять секунд.

— Бог ты мой! Вот и управились, да? — проговорила круглолицая женщина, сидевшая в поезде наискосок от Идзуми. Она смотрела на него и улыбалась. На вид ей было лет шестьдесят. Давно она здесь сидит?

Не ваше дело, — грубо бросил Идзуми, смерив её сердитым взглядом. Нельзя сказать, что он был раздосадован или смущён этим вторжением в его мысли. Его просто немного удивило, как здесь, в Преисподней, эта женщина смогла заглянуть в воспоминания совершенно незнакомого человека.

Женщина явно была настроена благожелательно. Продолжая улыбаться и как бы успокаивая Идзуми, она сказала:

— Извините. Раньше я была гадалкой, предсказывала судьбу. Здесь мои способности расширились. Так забавно… Я вдруг стала видеть, что было у человека в прошлом.

— Ого! Так вы экстрасенс? — удивился Идзуми. Покопавшись немного в прошлом своей попутчицы, он понял, что она всё больше интересует его. — Э-э… Вас убили? Кто?

— Убийца.

— Ну, это понятно. Если кто-то вас убил — значит, он убийца.

— Нет, я другое имела в виду. — Она покачала головой, и её слегка обвисшие щёки мелко затряслись. Неразвитая интуиция Идзуми, похоже, её раздражала. — Тогда лучше начать с начала. Ко мне пришла полиция. Я жила в Сэндае, где меня многие знали. Помогала разыскивать пропажи. Полиция обратилась ко мне. Пропала женщина. Они считали, что её скорее всего убили, но тела не нашли и вообще не знали, что делать — не было никаких зацепок. Я согласилась помочь. Скоро в горах, в указанном мной месте, нашли труп жертвы. Стали искать убийцу — всё бесполезно. Полиция боялась, что потеряет лицо, если никого не арестует, и решила записать в подозреваемые меня. Можете себе представить? Они заявили, что только убийца мог знать, где спрятано тело. Вот такая теория! Меня допрашивали несколько дней подряд. Я чуть с ума не сошла. Мне говорили, что доказать свою невиновность я могу только одним способом — если помогу полиции отыскать настоящего убийцу. Я отвечала, что ловить убийц — не моё дело, я специализируюсь на поисках того, что пропало или потеряно. На моё счастье, убийцу всё-таки арестовали. Какой-то полицейский обходил округу, опрашивая жителей совсем по другому делу, и случайно заглянул в дом, где жил преступник. Увидев на пороге полицейского, тот ударился в панику и бросился бежать. Тут его и повязали. Это случилось двадцать лет назад. То есть за двадцать лет до моей смерти. Вторая часть спектакля сыграна совсем недавно, примерно за неделю до того, как меня убили. Ко мне опять явился следователь с той же просьбой: помогите, не можем найти одного мужчину. Молодой человек, он был не в курсе истории моих отношений с полицией. Я ему всё рассказала и заявила, что по горло сыта таким «сотрудничеством». Он сказал: «Ничего подобного на этот раз не будет. Обещаю». Этим делом заинтересовались журналисты — у моего дома даже телекамеры появились, и я думала, что всё будет нормально. Но решила: никакой помощи они от меня не дождутся, пока не извинятся за тот случай, и отказала следователю. Всё это показали по телевизору, за кадром ведущий рассказывал, как всё тогда вышло между мной и полицией. А на следующую ночь меня убили. Преступник испугался, что я его разоблачу, залез ко мне в дом, когда я спала, и забил меня до смерти. Прорицатели своё будущее предсказывать не умеют. Обидно, правда? Вот что значит потерять бдительность. Полиции удалось выйти на след убийцы, и в конце концов его задержали. Горячий денёк выдался тогда у журналистов, я вам скажу.

Закончив рассказ, женщина безмятежно рассмеялась, будто всё это время говорила о ком-то другом.

Датэ всё бродил по переулкам. На его лице застыла гримаса слабоумия. Он двигался напролом, никому не уступая дорогу, налетая на не успевавших увернуться прохожих. Услышал доносившуюся из какого-то магазинчика песенку «Додонпа: девчонка из Токио» и стал бубнить её себе под нос, как в бреду. Подхватывая ритм, ноги печатали шаги по мостовой: «до-дон-па», «до-дон-па»… Широко раскрытые глаза Датэ застыли, устремив взгляд в одну точку на небе.

До-дон-па! До-дон-па! До-дон-па!

Ты огонь в моей груди.

Тесный бар в подвале, где мучили Хаттори, был по-прежнему пуст — посетители явно не спешили. Асахина спустил у жертвы брюки, стянул трусы, пропитавшиеся мочой и перепачканные экскрементами. Толстуха мама-сан сидела за стойкой, и чем дольше длилась пытка, тем больше ей это нравилось, тем сильнее она горела желанием посодействовать мучителям Хаттори. Попросили разделочную доску — вот, пожалуйста. Кухонный нож? С нашим удовольствием. Потом Асахина приказал ей реанимировать сморщившийся пенис Хаттори, она с готовностью вышла из-за стойки и взялась за дело, пустив в ход весь арсенал средств — мяла, жала, гладила… Хаттори прижигали сигаретами самые чувствительные места, загоняли под ногти раскалённые иголки. Боль застилала сознание, из его рта звериным воем вырывались слова, смысла которых он сам не понимал:

— Жжёт, жжёт, больно, больно, пальцы, пальцы горят, мрак, мрак, больно, терпеть, терпеть, не тычьте в меня сигареты, не тычьте ничего, крышка, мне крышка, крышка, башка пылает, я сейчас с ума сойду-у, с ума сойду-у, уже сошёл, что ты делаешь? что делать?

Бар заполняло зловоние, в котором смешались запахи дерьма, мочи, крови Хаттори и пота его мучителей. Утомившись от своей «работы», троица решила перевести дух на диване, однако Асахина, заметив у Хаттори эрекцию, тут же вскочил с места. Подсунул разделочную доску под мошонку Хаттори и, прижав её одной рукой, другой схватил нож, собираясь махом лишить свою жертву мужского достоинства. Хаттори отчаянно завыл, по его ногам опять полилась моча.

— Только не это! Я понял, что ты хочешь, понял, терпеть, терпеть, но я больше не могу, не могу, не могу, мне крышка! Всё? Всё? Нет! Только не это, нет! Не трогай моего малыша! Хочешь, чтобы я плакал? Плачу, плачу, плачу!

При виде взрослого человека, униженно рыдающего, как ребёнок, у Ягю и другого подручного Асахины зачесалось между ног от возбуждения. Оба медленно поднялись с дивана и выплеснули из стаканов виски на окровавленного голого Хаттори. Тот снова завизжал и скорчился от боли.

— Жжёт! Жжёт! Жжёт! А-а-а-а! Не тычь в меня сигаретой! Кровь закипает! Я сдохну-сдохну-сдохну! Пальцы! Пальцев нет! Ничего нет! Я уже свихнулся, да?! С башкой что-то!..

Мама-сан была в восторге от происходящего. Глаза её сверкали, она громко вскрикнула, давая понять, что ей пришла в голову идея, и, подвернув рукава кимоно, вернулась за стойку. Написала что-то на листе бумаги, поднялась по лестнице и шлёпнула листок на стеклянную входную дверь. Объявление гласило: «ЗАКРЫТО НА СПЕЦОБСЛУЖИВАНИЕ».

Датэ спал. Измученный беготнёй, он притулился в узком тупичке, обхватив руками большого чёрного пса. Наткнись на него «икаругавцы», бежать было бы некуда. Датэ повалился на землю, едва вбежав в проулок и поняв, что перед ним тупик. Откуда-то появилось четвероногое создание, подошло к нему и лизнуло в щёку. Датэ прижал пса к себе так крепко, будто это был последний шанс прикоснуться к чему-то живому, и скоро провалился в глубокий сладкий сон. Ему снился Юдзо Мотояма, «старший брат». Они сидели друг против друга в привычной кафешке. Хотя нет, в реальности никакого кафе не было. «Кафешка, куда они постоянно ходили со старшим братом», существовала лишь во сне, который видел Датэ.

«Ага! — думал он. — Юдзо укокошили. Выходит, я тоже умер, раз здесь с ним сижу? И сон как-то связан с загробным миром? Я так устал, что сразу вырубился, и сейчас смотрю любимый сон: как мы с Юдзо сидим в нашей кафешке. Класс! При таком раскладе и умереть не страшно. А может, я уже умер. Ну и хрен с ним! А если живой? Понятно, что эти сволочи рано или поздно меня достанут, и мне конец. Ещё мучить будут перед смертью. Так что даже лучше, если я уже покойник».

Юдзо улыбнулся Датэ, словно прочитал его мысли.

— Ну что, Хорёк? На моё место небось метишь?

— Кто? Я? Да куда нам с грыжей.

«Старший брат» рассмеялся и дал Датэ яблоко. Тот вытащил нож и принялся неуклюже счищать с него кожуру. Резал, резал, но белой мякоти всё не было. Какая толстая кожура у этого яблока! Он сделал надрез поглубже — внутри тоже красное. Наконец до Датэ дошло: оно всё такое!

Датэ разрезал плод на половинки. Так и есть! Всё красное. Целиком из кожуры.

— Что это! Зачем мне такое яблоко? — жалобно поинтересовался Датэ.

Юдзо бросил на него непонимающий взгляд и отвернулся к окну, показывая всем своим видом, что мелочи реального мира его не интересуют.

«Он в самом деле умер», — подумал Датэ и проговорил плачущим голосом:

— Слышь, братан! Мне очень жалко, правда. Братан! Это я про то, что тебя убили. Честно, братан!

Удар ножом разбудил в Юдзо знакомые, полузабытые ощущения. Он с детских лет запомнил сопровождавший боль горький привкус, который некоторое время ощущался во рту. На этот раз боль была другая — горечь заполняла собой весь рот и уходить не собиралась. Юдзо наконец понял, что это — ощущение вкуса смерти. Он пробовал этот вкус ещё мальчишкой, понемногу, по чуть-чуть. Смерть наступала, Юдзо это чувствовал. Он резко подался вперёд и рухнул на колени к ногам человека, пырнувшего его ножом, больше злясь на свою унизительную позу, чем на убийцу. Попытался хватить его зубами за лодыжку, но сил хватило только на то, чтобы широко открыть глаза. Тело больше не слушалось.

Неожиданно боль исчезла, Юдзо снова очутился в переулке. Вокруг ни души, живот цел — ни раны, ни пореза, ничего.

Хотя магазинчики вроде те же. Освещение и вывески горели, но стояла такая тишина, что Юдзо даже показалось, что он оглох. Ничто не напоминало о случившемся всего несколько секунд назад. Юдзо сделал несколько шагов. Одно ясно: он мёртв. Иначе куда подевалась вся его ненависть и ярость? Вопрос в том, где он сейчас находится? Возможно, он узнает ответ, повернув за угол — там должна быть главная улица. И Юдзо большими шагами устремился вперёд.

Выйдя из переулка, Юдзо через какое-то время вдруг очутился внутри холодного бетонного здания. Он стоял на втором этаже начальной школы Ёмогава, куда ходил, пока не погибли его родители. Кто он теперь? В кого превратился? Он дух или призрак? И бродит по местам, связанным с его прошлым?

Юдзо направился к лестнице, шагнул на ступеньку вниз и застыл на месте. Парень одного с ним возраста стоял на лестничной площадке и смотрел на него снизу вверх.

— Мы часто здесь играли, помнишь? — сказал человек. На его лице появилась открытая улыбка.

Он без костылей. Значит, Нобутэру? Нет. Такэси! Как Юдзо так быстро догадался? Здесь до всего так быстро доходишь, в этом мире? Что это? Преисподняя? Если так, Такэси, должно быть, уже умер. А костыли? Куда они делись? Такэси стал медленно подниматься по лестнице, и Юдзо, глядя на него, понял, что его школьный приятель умер много позже, чем он. А сейчас он вернулся в тот же возраст, что и Юдзо, который умер только что. И ещё Юдзо понял: костыли Такэси больше не нужны. Как он об этом догадался — непонятно. Догадался, и всё. Ноги у него подкосились, когда он оказался лицом к лицу с приятелем, перед которым был так виноват. Как бы ему хотелось, чтобы Такэси, как и он сам, забыл все обиды из прошлой жизни! Такэси стоял перед Юдзо в отлично сшитом костюме, щеголяя принадлежностью к миру деловых людей. На его ухоженном лице появилась тонкая, еле заметная усмешка:

— Ты ведь знаешь, как мне в школе досталось.

Неужели жизнь и смерть вовсе не оторваны друг от друга, второе является продолжением первого, и они связаны между собой настолько естественно и гладко, как только можно представить? Для событий, отдалённых во времени, разделительная линия, возможно, и существует, но чем ближе к сегодняшнему дню, тем проще, кажется, перейти эту грань, даже не заметив. Больше того, временами переход из мира мёртвых в мир живых уже не кажется невозможным. Эта мысль приходила Нобутэру в голову, когда на какой-нибудь вечеринке ему случалось увидеть человека, который, по его представлениям, уже давно покоился в могиле.

— Эге! А он-то, оказывается, ещё живой!

Нобутэру оброс связями в кругах промышленников, поэтому даже после ухода в отставку часто получал приглашения на банкеты и приёмы. Свободного времени у него было много, и он посещал такие мероприятия, когда рассчитывал встретить там людей, с которыми ему хотелось повидаться. Случалось, Нобутэру стоял посреди полного шума голосов банкетного зала, разговаривая с кем-то из знакомых, и вдруг взгляд выхватывал из толпы человека, который, как он считал, уже умер. Или они неожиданно сталкивались нос к носу, или этот «безвременно усопший» знакомый его окликивал. Всякий раз в такой ситуации Нобутэру непроизвольно замирал на месте или, как говорит молодёжь, застывал как столб.

Причин, почему он считал человека умершим, могло быть много, а могло и не быть вовсе. Иногда достаточно было услышать чью-нибудь пренебрежительную реплику типа: «Чёрт его знает! Может, он уже умер». А подчас Нобутэру был абсолютно уверен, что уже читал где-то некролог.

Бывало, что и Нобутэру ловил на себе подобные взгляды. Увидев, что кто-то его разглядывает, он думал: «Ну вот! Не иначе, перепутал с кем-то. А может, вправду считал, что я умер». Так или иначе — какая разница? Деловой мир, где все были когда-то молодыми, тоже стареет, стариков становится всё больше, и тут уж не разберёшь, кто живой, а кто мёртвый. Мир, похоже, помешался на здоровье. Было сказано: «Курение опасно для вашего здоровья», люди бросили курить и стали жить дольше. Но для чего такая длинная жизнь? Играть в крикет? Отправляться в приют для престарелых? Скрипеть, пока не сделаешься немощным и вонючим стариком? А потом что?

На приёмах Нобутэру доводилось встречать девушек из баров и клубов, куда он часто захаживал. Увидев очередную знакомую, он удивлялся: «Как же она постарела!» И она, столкнувшись с Нобутэру после столь долгого перерыва, тоже наверняка думала: «Что с ним стало! Совсем старикашка!» На одном таком мероприятии какой-то человек стоял-стоял, а потом вдруг упал и умер. Собравшаяся вокруг распростёртого на полу человека (ещё никто не знал, жив он или умер) толпа седых гостей смотрела на его побелевшее лицо, и было ясно, что каждый представлял себя на его месте.

Во сне Нобутэру видел исключительно покойников. Потому, наверное, что память об умерших остаётся надолго. Конечно, во сне в большинстве своём они были ещё живые, хотя, бывало, встречались и неживые, а иногда вообще невозможно было понять, так или этак. Нобутэру пробуждался от таких снов в замешательстве: не мог с уверенностью сказать — сам-то он ещё жив или уже нет.

Однажды с Нобутэру произошёл странный случай… Не сказать, чтобы он был на краю смерти, но все же… Он свалился в реку. Стоял на берегу в толпе, наблюдавшей за появившимся непонятно откуда косяком кефали. Сзади напирала группа школьников, оглашавшая окрестности восторженными криками. Нобутэру получил толчок в спину, не удержался и упал с двухметровой высоты. Дом, где жил Нобутэру, стоял недалеко от реки, он хорошо знал это место и думал, что упадёт на землю. Однако из-за того, что вода прибыла, он плюхнулся в самую середину кишевшего рыбой косяка. «Сейчас они меня сожрут», — мелькнуло в голове Нобутэру, но тут же вспомнилось, что кефаль питается планктоном. Он попробовал пуститься вплавь, думая выбраться на берег, но рыб была тьма-тьмущая, они бились об него, не давая плыть.

Ощущение, конечно, было не из приятных, но идиотизм ситуации вызывал смех. Раскатисто хохоча, Нобутэру вместе с кефалью проплыл по течению метров десять, пока не выбрался на сушу, уцепившись за бетонную стенку. Это приключение стоило ему только сандалий. Глядя на него, стоявшие на берегу люди покатывались со смеху, но, несмотря ни на что, Нобутэру казалось, что он пострадал не напрасно. Вид у него был, как у мокрой крысы, но, вернувшись домой и немного обсохнув, он почувствовал странное удовлетворение. Не умей он плавать, мог бы утонуть в два счёта. А если бы утонул? Могло получиться приятно и забавно. Нобутэру полагал, что среди всех возможных способов ухода в мир иной утопление — самый мучительный, но после того, что с ним случилось, он начал сомневаться: не позволяет ли этот способ человеку умереть быстро и спокойно. Когда люди, влекомые смертью, оказываются с ней лицом к лицу, их нервные клетки, видимо, начинают выделять анастезирующий фермент, благодаря чему смерть наступает легко и безболезненно.

Где же он это читал? Сасаки никак не мог вспомнить название журнала, не говоря уже о том, как назывался рассказ и кто его написал, но эта странная история почему-то крепко засела в голове, ещё когда он обретался в реальном мире. Сидя в поезде и рассеянно глядя в окно на пробегающий мимо сельский пейзаж, Сасаки снова её вспомнил. Главный герой бросил в ванну то ли фен, то ли ещё какую-то электрическую штуку, и его жену убило током. Когда герою настало время переселиться в мир иной, он оказался в аду. А там, понятное дело, жара, как в пекле. Бродя по раскалённым, пышущим влажным воздухом улицам, он истекал потом, в горле спеклось, как в духовке. Впереди он увидел бар. Вошёл, но внутри оказалось так же жарко и влажно. Подойдя к стойке, попросил бармена налить пива. Пиво оказалось тёплое.

— Мне бы похолоднее.

— У нас только такое, — ответил бармен.

От тёплого пива стало ещё хуже. Пот сочился из всех пор. Герой рассказа в отчаянии взмолился:

— Пожалуйста, может, у вас всё-таки найдётся холодное?

Бармен улыбнулся, обнажив все зубы до последнего, и сказал:

— Пиво тёплое.

Вот, собственно, и весь рассказ. Сасаки прочитал его летом, стояла жуткая жара, и он хорошо помнил, как обливался потом, не зная, куда от неё деваться. Теперь он не мог избавиться от мысли, как много сходства между изображённым в рассказе адом и местом, где он сейчас находится.

Все места в вагоне были заняты, несколько человек стояли в проходе, ухватившись за болтавшиеся на кожаных ремешках пластиковые кольца-держалки. Сасаки сидел. Стоявший перед ним пассажир метнулся к освободившемуся месту, и Сасаки обнаружил, что прямо напротив сидит его жена Дзицуко. В том же скромном платье, в котором она ходила при жизни. Дзицуко, похоже, дремала. У Сасаки перехватило дыхание.

Жена ведь не сделала ничего плохого. Как она здесь оказалась? Сасаки ни на минуту не забывал о женщине, с которой вместе встретил смерть.

— Дзицуко! — робко позвал он.

Жена подняла на него сонные глаза, слабо улыбнулась, как бы говоря: «А! Ты здесь?..» — и снова задремала. Всё происходило точно так, как в жизни, когда они вместе ехали куда-нибудь на электричке. Сасаки был слегка разочарован, что Дзицуко при виде его не расцвела от радости, но в то же время чувствовал облегчение. По крайней мере, она с ним, в том же мире, пусть это и не имеет для них никакого значения. И её вялая реакция на его появление понятна — никто, в том числе сам Сасаки, не испытывал здесь таких ярких эмоций, как в реальном мире.

Он сидел, погруженный в свои мысли, посматривая на спящую жену, пока электричка не подошла к станции. Дзицуко, не проснувшись до конца, подняла голову, глянула в окно, потом медленно поднялась и направилась к дверям, как бы не замечая Сасаки. Она что, забыла, что муж сидит рядом? Сасаки вскочил и поспешил за ней, но навстречу уже входили пассажиры, и он на миг потерял Дзицуко из вида. Двери закрылись, и он остался в вагоне. Успела она сойти? Из окна её не было видно.

У дверей стояла девушка в школьной форме — тёмно-синем блейзере и короткой юбочке в клетку. Она смотрела в окно, отвернувшись, однако вид девушки всколыхнул дремавшую память. Разве в молодые годы Сасаки не прижимался в электричках к таким вот школьницам, не кайфовал от того, чтобы потереться, запустить руку под юбку? Он повторял эти номера раз за разом и никак не мог остановиться. Как его тогда не арестовали? Он подумал, каково им было, этим девушкам, от его приставаний, и ему стало стыдно. Что если эта девушка появилась здесь, чтобы напомнить ему о гадостях, которые он творил в реальном мире? Чтобы он вспомнил об этих электричках? А вдруг эта самая школьница на самом деле его жена, которая только что здесь сидела? Впрочем, это уже не имело никакого значения. Для Сасаки было важно другое: он понял, что между непристойными поступками, которые он совершал в реальности, и его появлением здесь есть связь. Сасаки медленно двинулся по проходу, поглядывая, не освободилось ли местечко. Хорош он был, ничего не скажешь! Слава богу, хватило ума остановиться. Тогда ему снилось, как он творит такие вещи, в сравнении с которыми хулиганство в электричках казалось невинной шалостью.

Прошлые поступки. Забытые желания. Стремления, лежащие глубоко под спудом. Тайные порывы, о которых сам не подозреваешь. Отрицательная интенция, негативные импульсы, склонность к мрачным, чёрным сторонам бытия… Сасаки начал думать, что именно Преисподняя заставляет его вспомнить обо всём этом. Раз так, значит, Преисподняя — мир, стоящий над сознанием, мир глубинной психологии. Всё остальное с виду ничем не отличается от реального мира.

Мальчишки в Преисподней встречались очень редко, но всё-таки были. В большинстве они казались невинными созданиями, неспособными серьёзно согрешить. За ними не было ничего, кроме детских шалостей. Такэси задавался вопросом, как проходит отбор в Преисподнюю. По какому принципу? На берегу реки он увидел трёх мальчиков, которые бросали в воду камни. На вид вполне приличные, смышлёные. Такие вряд ли могли натворить что-то серьёзное. Такэси спустился к реке и спросил:

— Как вы здесь очутились? Вам лет-то сколько? Всего ничего. Таких, как вы, здесь редко встретишь.

Мальчишки не стушевались, добродушно заулыбались и затарахтели наперебой:

— Мы пошли поиграть в горы.

— И нашли там торокко.

— Торокко? — удивился Такэси. — Это такая тележка с ручкой? Двигаешь ручку туда-сюда, и она едет?

Мальчики пропустили его вопрос мимо ушей и затараторили дальше:

— Давай на ней прокатимся.

— Все в неё залезем.

— Снимем с тормоза, она и покатится.

— Торокко торокко др-р-р…

— Торокко торокко кругом скалы, торокко торокко ух ты как трясёт, торокко торокко плавный спуск, торокко торокко давай быстрей!

— Торокко торокко круто вниз, торокко торокко во-о скорость, торокко торокко обрыв справа, торокко торокко дно долины показалось, торокко торокко ой страшно жуть, торокко торокко скорость с ума сойти, торокко торокко лес!

— Какие здоровые деревья, торокко торокко ветер свистит, торокко торокко ух покатили покатили, торокко торокко куда нас несёт, торокко торокко слетели с рельсов, торокко торокко прямо в лес, торокко торокко кругом одни деревья, торокко торокко как остановить эту штуку, торокко торокко летим как бешеные, торокко торокко дышать не могу, торокко торокко теперь её не остановишь, торокко торокко глаза щас выскочат, торокко торокко.

— Торокко торокко спасите кто-нибудь, торокко торокко остановите эту бандуру, торокко торокко ничего не вижу, торокко торокко в дерево врезались, торокко торокко всё равно дальше, торокко торокко трава летит, торокко торокко прям буря, торокко торокко обрыв впереди, торокко торокко нет нет, торокко торокко падаем, торокко торокко нам капец, торокко торокко летим с обрыва, торокко торокко внизу долина, торокко торокко перевернулись, торокко торокко в реку падаем, торокко торокко вода вода, торокко торокко а она не останавливается, торокко торокко что с нами, торокко торокко всё крышка, торокко торокко в ад приехали.

Ёсикадзу Идзуми лежал на кровати в номере отеля и думал о Сатико. Наверное, она никогда не любила его по-настоящему и с его начальником спала вовсе не потому, что заботилась о карьерном росте мужа. Просто тешила своё тщеславие. К Идзуми была холодна и безразлична. Они могли поехать во Францию, но она не захотела. А полетели бы вместе, на одном самолёте…

Фирма, где работал Идзуми, отправила его во Францию на арт-аукцион. Директор Утида предложил ему взять с собой жену.

— Как-то это не очень прилично получится, — сказала Сатико. — Всё-таки деловая поездка.

Идзуми почувствовал фальшь в голосе жены. «Выходит, в его отсутствие она собирается вдоволь натешиться с Утидой? — думал он. — А Утида, чтобы я не догадался об их связи, предлагает мне взять Сатико с собой? Ладно, разберёмся с этим в следующий раз, когда я увижу шефа».

На обратном пути из Франции самолёт, на котором летел Идзуми, захватили террористы, судя по всему, арабы. Пассажиры узнали о захвате до того, как об этом объявил по радио командир экипажа, когда в проходе возникли двое. Они были вооружены пистолетами, которые как-то умудрились пронести на борт. Женщины завизжали, к ним присоединились и несколько мужчин, избравших свист для выражения несогласия с происходящим, однако под дулами пистолетов шум сменился сдавленными всхлипами, и в салоне стало тихо. Точно сказать, сколько всего бандитов пробралось в самолёт, было невозможно — должно быть, ещё кто-то ворвался в кабину пилотов.

Всё это случилось вскоре после взлёта, угонщики объявили, что самолёт поворачивает на юг и сначала летит в Алжир, но потом решили сделать остановку в барселонском аэропорту «Эль Прат».

— Женщины и дети выходят! — громко прокричал один из угонщиков. Салон наполнился вздохами облегчения, тихими возгласами, стонами. Было слышно, как кто-то отчаянно хватает ртом воздух. Увидев, что некоторые женщины повскакивали со своих мест, хотя самолёт ещё не приземлился, пираты засмеялись.

— По воздуху лететь собрались?

Через проход от Идзуми сидела пожилая пара. Муж — представительный, хорошо сложенный, одет, как плейбой — видно, супруги возвращались из турпоездки, жена, в безукоризненном нарядном платье, выглядела удивительно молодо.

— Ты должна идти, — убеждал жену муж.

— Нет, без тебя я никуда не пойду.

— Алжир — опасное место. Один я как-нибудь выберусь из этой передряги, а если ты останешься, мы оба попадём в беду. Ты должна идти. Пожалуйста!

— Нет, не пойду.

«Стойкая женщина», — подумал Идзуми, с уважением глядя на супругов. Вот это любовь! Интересно, кто они? Многие жены без всяких разговоров решили бросить своих мужей в захваченном самолёте и деловито собирались к выходу. На их фоне эти немолодые люди в глазах Идзуми выглядели просто исключительно. Он не сомневался, что Сатико тоже бросила бы его без всяких колебаний. Соседями Идзуми оказались Нобутэру Отиаи и его жена Нобуко, но тогда Идзуми не мог знать, что его что-то связывает с этими людьми.

Самолёт приземлился в «Эль Прате». Женщины и дети стали выходить, а Нобутэру всё уговаривал жену пойти с ними.

Она отказывалась. Прошло полчаса, один угонщик заметил, что Нобуко всё ещё сидит на своём месте, и приказал ей убираться. «Нет!» — закричала она по-английски и вцепилась в мужа. Угонщик какое-то время наблюдал, как Нобутэру умоляет жену, а она мотает головой, потом ухмыльнулся и гаркнул: «Пошли отсюда оба». До Нобутэру дошло не сразу, зато Нобуко тут же вскочила и потянула мужа за собой.

По пути к выходу Нобутэру обернулся, чтобы поблагодарить угонщика, молодого парня. Тот криво усмехнулся и пробормотал что-то вроде: «Жене спасибо скажи». Когда они выходили из самолёта, один из пассажиров выкрикнул:

— Чёрт! Везёт же некоторым! А моя даже не обернулась!

По салону прокатился смех. Идзуми тоже засмеялся. Его этот эпизод так тронул, что он был готов аплодировать покидавшей самолёт паре. Из оставшихся пассажиров большинство были японцы, почти все средних лет, но было и несколько молодых. Плюс ещё несколько белых, наверное, французов. Пожилых и тех, кто плохо себя чувствовал, похоже, всех отпустили. Самолёт снова поднялся в воздух и взял курс на юг, на Алжир.

Через некоторое время после взлёта самолёт разбился. Вроде бы один из угонщиков пустил в ход оружие в кабине пилотов, но что произошло на самом деле, так и осталось неизвестным. С того самого дня Нобутэру жил ощущением, сколь многим обязан жене. Она спасла ему жизнь. Они женились по любви, но после свадьбы прошло сорок с лишним лет, и Нобутэру, честно говоря, не думал, что Нобуко так его любит. Поэтому после того трагического случая его привязанность к жене стала ещё сильнее. Всякий раз, когда они вспоминали об угоне самолёта, Нобуко говорила:

— Так я спасла человеческую жизнь второй раз.

Нобутэру уже несколько раз слышал от Нобуко историю, как её младшего брата Коити чуть не похитили. Ей тогда было десять, ему — три года. Коити куда-то пропал из дома, она выбежала на улицу его искать.

Навстречу попалась жившая по соседству знакомая старушка — они вместе выгуливали собак.

— Вы не видели моего братика? — бросилась к ней Нобуко.

Старушка посмотрела на неё с удивлением.

— Так это твой братик?

Вид у старушки был какой-то виноватый. Понаблюдав, как мечется Нобуко, не зная, где искать брата, она наконец сказала:

— Стой здесь. А я пойду туда, где я его видела. И если он ещё там — приведу сюда.

Она двинулась к окраине посёлка и минут через десять привела за руку Коити.

Потом, расспросив как следует Коити о том, что с ним случилось, в семье пришли к выводу, что, скорее всего, старушка приманила мальчика сладостями и передала кому-то, получив за него деньги. До войны такие случаи были не редки. И если бы Нобуко не была знакома с этой старушкой по собачьим делам, Коити почти наверняка продали бы в цирк или ещё куда похуже. Услышав эту историю, Нобутэру проникся к Коити симпатией. Он был для него не просто брат жены. Конечно, Коити уже давно вырос, работал в токийском муниципалитете и скоро уже должен был выйти на пенсию, то есть был не в том возрасте, чтобы изливать на него нежные чувства. Коити тоже нравилось общество Нобутэру, он называл его «старшим братом». Они легко могли закатиться куда-нибудь выпить, часто навещали друг друга. Были по-настоящему близкими людьми, а не просто зять и шурин.

Как-то Коити пригласил Нобутэру поужинать в маленький ресторанчик. Раньше они там не бывали. Нобутэру сразу подумал, что разговор будет не обычный. Коити ждал его в крошечном отдельном кабинете.

— Я знаю, что у тебя большой опыт в разных делах, — начал Коити. — Помнишь случай с якудза? Они тогда конкретно наехали на департамент управления имуществом. Ты здорово помог договориться. Сейчас тоже твоя голова нужна. Хочу посоветоваться.

Неподалёку от дома, где жил Нобутэру, стояло изысканное строение в стиле рококо, построенное в 20-х годах. Его называли вилла Касивара. Архитектура виллы была необычной для Японии, поэтому о ней не раз писали в журналах, показывали её по телевидению. Знаменитое здание. Когда владелец умер, наследники не смогли заплатить налог на наследство. На виллу наложил лапу муниципалитет, который собрался снести её и построить на этом месте административное здание. Однако жители района объединились и начали кампанию за сохранение виллы. Из-за этого все работы остановились. Не мог бы Нобутэру поспособствовать в решении этой проблемы? Естественно, за соответствующее вознаграждение.

Подумав немного, Нобутэру решил взяться за предложенную работу. Она давала возможность затеять интересную игру, да ещё и с компенсацией затраченных усилий. Для начала Нобутэру попросил у Коити список тех, кто подписал петицию за сохранение виллы. В нём оказалось пятьдесят три фамилии. Затем открыл счёт в банке на имя «Фонда за сохранение исторической виллы Касивара» и положил на него два миллиона иен из собственных средств. С банковской книжкой на руках он начал обход подписантов.

— Я хочу спасти старую виллу Касивара, — говорил он. — Я уже несколько раз ходил в муниципалитет, говорил там на эту тему. В конце концов они дали согласие на приобретение нашей организацией самого здания и прилегающего к нему участка площадью семьдесят цубо за сто миллионов иен. Правда, на условии, что мы возьмём на себя ремонт, реставрацию и содержание этого имущества. За это я готов платить из своего кармана. Однако, чтобы собрать необходимые сто миллионов, приходится обращаться к вам, людям, которые ведут борьбу за сохранение этого исторического здания. Как видите, я уже вложил в это дело два миллиона. Если каждый из пятидесяти трёх Человек, поставивших подписи под петицией, сделает то же самое, мы соберём эти сто миллионов. Могу ли я рассчитывать на вашу поддержку? Как только здание получит статус мемориального дома, вы получите места в совете директоров.

Большинство из тех, с кем он разговаривал, смотрели на Нобутэру как на сумасшедшего. Именно этого он и ожидал. Единственная заминка случилась, когда одинокая пожилая дама по имени Ая Нарамото послушно перевела на счёт его фонда два миллиона. У Нобутэру не было никакого желания отвечать по статье за мошенничество, поэтому он немедленно наведался к старушке домой и подписал долговую расписку и обязательство сразу вернуть полученные деньги, если не удастся собрать сто миллионов. Пока Нобутэру занимался сбором средств, муниципалитет периодически направлял на объект специалистов по сносу зданий. Борцы за сохранение виллы это заметили и созвали экстренное собрание, на которое явился и Нобутэру. Сразу взяв на себя роль лидера, он принялся кричать на представителей муниципалитета:

— Мы уж обо всём договорились! Мне обещали, что, пока фонд собирает деньги, сноса не будет, по крайней мере до конца месяца! И не говорите, что вы об этом не слышали! Пусть придёт человек, который в курсе! Идите, идите, убирайтесь отсюда!

Сотрудники муниципалитета, которых Коити Фунаки заранее проинформировал о ситуации, быстро ретировались. А Нобутэру воспользовался возможностью обратиться к собравшимся петиционерам с громогласным призывом:

— Почему вы не вносите деньги в фонд? Что такое два миллиона для людей, живущих в элитном районе? Вы говорите, что хотите сохранить здание, но как только заходит речь о деньгах — сразу в кусты! Это же абсурд! Только подумайте, историческая достопримечательность в вашем районе! Такими вещами гордиться надо! Но вы же хотите гордиться, а денег при этом не давать! Как не стыдно! Это же самый настоящий эгоизм! Не хочу больше ничего слышать! К середине следующего месяца каждый должен перечислить по два миллиона! Я понятно говорю?

С каждым словом Нобутэру распалялся всё сильнее, вёл себя, как безумный. В том же взвинченном состоянии он пошёл по домам агитировать подписантов. Он тыкал им банковскую книжку с отметкой о перечислении двух миллионов госпожой Нарамото, призывал последовать её примеру. Борцы за виллу Касивара шарахались от Нобутэру как чёрт от ладана и, как он и надеялся, их ряды стали быстро редеть, пока от полусотни с лишним человек не осталась маленькая группка, которую возглавляли два интеллигента. Они в теории выступали за то, чтобы вилла Касивара была объявлена общественным культурным достоянием, но платить за это не собирались. Потребовалось всё мастерство Нобутэру, чтобы убедить их сдаться. Он фактически преследовал этих людей, игнорируя правила невмешательства в частную жизнь, бесцеремонно раз за разом появляясь у них на пороге с красными от возбуждения глазами. И сам уже не понимал толком, показное его неистовство или подлинное.

Наконец наступил задолго до того установленный день, когда здание должны были снести. Нобутэру дежурил у виллы Касивара с раннего утра, но из инициативной группы так никто и не появился. Причиной тому были ненависть и злоба, которые он выливал на активистов. Виллу снесли — мешать было некому. Нобутэру наблюдал за сносом до самого конца и разыграл настоящую трагедию перед тележурналистами, прибывшими на место событий, после чего отправился в банк, чтобы перевести на счёт госпожи Нарамото пожертвованные ею два миллиона. Коити был очень благодарен ему за работу, и, когда Нобутэру получил полагавшиеся ему четыре с половиной миллиона иен, они вдвоём решили это отпраздновать и кутили всю ночь.

Через несколько дней Нобутэру приснился сон. Он стоял напротив виллы Касивара. Впрочем, не совсем так. Вилла располагалась на утёсе, а Нобутэру стоял на дороге внизу и смотрел на двухэтажное здание. У него на глазах вилла начала медленно разрушаться, хотя рядом не было видно никаких рабочих.

Стены начали беззвучно обваливаться, тут же рухнула вся постройка, увлекая за собой утёс. Черепица и кирпичи смешались со щебнем и землёй, и весь этот вал, вздымая клубы пыли, покатился на Нобутэру.

Он бросился бежать, но обнаружил, что по обе стороны высятся утёсы, засыпающие дорогу обломками. Он карабкался по склонам впадины, которые расходились как стороны равнобедренного треугольника, с трудом пробираясь через завалы.

С одной стороны каменной осыпи проступили несколько застывших, как маски, мёртвых лиц. На одном из утёсов находилось кладбище, которое обрушилось на дорогу. Во время войны семья Нобутэру эвакуировалась в город Сасаяма в префектуре Хёго. Там было кладбище, где покойников хоронили без кремации. Для местной ребятни проверкой на храбрость были походы на кладбище, откуда большинство мальчишек возвращалось с мокрыми от испуга штанами. «Вот откуда это видение!» — думал во сне Нобутэру. Надо скорее вырваться из этого зловещего сна с мертвецами. «Эй! Просыпайся!» Нобутэру понадобилось собрать все силы, чтобы проснуться.

Неужели всё это ему приснилось потому, что его терзало чувство вины перед обманутыми людьми, пытавшимися защитить виллу Касивара? Разве мог такой выжига, как Нобутэру, испытывать подобные чувства? И всё же тот случай, похоже, оставил в его душе глубокую отметину. Мысли о смерти часто стали посещать Нобутэру. Не был ли сон каким-то важным сигналом? Во сне он оказался с мертвецами лицом к лицу — так близко, что, казалось, протяни руку — и коснёшься их. Не исключено, что благодаря этому «почтиконтакту» Нобутэру приобрёл умение переходить из сна прямо в иной мир. Было бы желание.

Я всё ещё сплю? А куда подевался Мотояма? Датэ сидел в традиционной японской комнате, в которой была устроена камидана (домашний алтарь, посвящённый синтоистским божествам). Кроме него, в комнате никого не было. Раздвижные двери у него за спиной были закрыты, перед ним стояла прямоугольная жаровня, на которой исходил паром металлический чайник. Всё как в отчем доме, куда надо добираться по железнодорожной ветке Якихата, и одновременно картина напоминала одну из комнат в доме босса Сакаки-гуми. Ему казалось, что он сидит здесь уже давно, но что это за место, он не знал. Раз во сне в самом деле можно переехать прямо в ад, как говорил Юдзо, то, может, с ним это и случилось? Датэ бы не удивился, особенно после всего, через что ему пришлось пройти.

Датэ понимал, что до Юдзо ему как до луны. Вот уж кто по-настоящему крутой. Юдзо рассказывал, что повзрослел рано, а как иначе — в войну он остался сиротой. А Датэ, когда ему было столько же, сколько «старшему брату» в то время, доучивался в начальной школе. На память пришёл один эпизод из детства, и лицо залила краска стыда. Играя в классе с приятелями, он упал, сильно разбил коленку и расплакался. Да ещё по привычке стал звать маму. Одноклассники поначалу испугались за него, собрались вокруг, но услышав: «Мама, мама!» — тут же подняли его на смех. Ситуация была — и больно, и смешно, и Датэ сквозь слёзы засмеялся вместе со всеми. Но потом ему стало ужасно стыдно, а на смену стыду пришла ярость, неизвестно на кого направленная. От этой ярости он не избавился до сих пор.

В средних классах Датэ совсем испортился. Попался на краже в магазине, часто ссорился с другими мальчишками, которым подчас от него крепко доставалось. В учительской только и слышно было: «Опять этот Датэ хулиганит!» У Датэ сохранилась выпускная фотография. Место ему определили в третьем ряду, и поскольку любовью он у учителей не пользовался, ему выделили шаткий стульчик, на который ещё надо было забраться. Во второй ряд прямо перед Датэ посадили долговязого парня, справа и слева наседали плотные здоровяки. В результате на снимке запечатлелась только часть — несколько квадратных миллиметров — его скривившегося в страдальческой гримасе лица, вызывавшего ассоциацию с хватающей ртом воздух золотой рыбкой. Каким-то образом он сумел выдавить из себя улыбку, и на лице его читалось такое отчаянное желание хоть как-то заявить о своём существовании, что Датэ становилось тошно всякий раз, когда он глядел на снимок. Он сохранил его только потому, что там была девчонка из его класса, которая ему нравилась. Других её фотографий у Датэ не было. Он умел здорово драться, но стеснялся заговорить со своей симпатией. «Какой же я был сопляк тогда!» — думал Датэ, оглядываясь назад.

Датэ вспомнил, что Юдзо как-то рассказывал про сон, который видел, когда остался сиротой и скитался по улицам. Ему страшно хотелось есть, и он думал о «преисподней, где обитают голодные духи», о которой слышал от бабушки. Наверное, поэтому Юдзо и перенёсся во сне в ад, где его ожидал невиданный пир. И подумал, что даже в аду может быть лучше, чем в жизни, которая выпала на его долю.

«Слышь, братан! Ты рассказал мне об этом, когда я спросил, что ты записал на последней странице тетрадки. Той самой, которую ты всегда таскал с собой, с детства, когда ещё не было войны. Наверное, то была твоя последняя запись. Смешная, вроде стихов. Я всё ещё помню её, братан!»

Во сне попал я в ад,

Где был гигантский пир.

— Я собирался написать стихи про тот сон, — рассмеялся Юдзо. — Да вот только две строчки получилось. Хреновый из меня поэт.

Юдзо и Такэси сидели на скамейке на крыше универсального магазина. Там были качели, другие детские аттракционы, но детей в этом мире мёртвых было мало, здесь обитали в основном старики, и аттракционы стояли пустыми. Было сухо, в небе ни облачка.

— А не было в твоём сне парочки щёголей? Они привели тебя в ресторан, — спросил. Такэси. — Или, лучше сказать, типов, смахивающих на щёголей?

— Было такое дело. А откуда ты знаешь?

— Сидел рядом с вами, за соседним столиком.

Юдзо изумлённо отпрянул.

— Выходит, я и в самом деле прямо из сна в ад попал? Ну и дела! Мне всегда казалось, что между адом и миром снов есть переход. — Он посмотрел на Такэси, и в его глазах мелькнула чертовинка, напомнившая о прошлой, реальной жизни. — Тогда ты видел, каким убогим шкетом я был.

— Видел. Но ты повёл себя так, как и должен был вести. Я пережил голод, и со мной наверняка было бы примерно то же самое, — убеждал его Такэси. — Те двое — нашего же поколения. Уверен, им тоже в своё время досталось. И они так обращались с тобой! Даже не пытались как-то пригреть. Они ещё где-то здесь, точно. Так что можешь на них отыграться, если хочешь. Давай заглянем вместе в этот ресторан. Может, они опять там сидят.

— Плевать я на них хотел, — сказал Юдзо со смешком. — Теперь мне такие дела по фигу. И потом, я для таких заведений не подхожу.

Юдзо рассказал Такэси, как его убили. Он как бы подсмеивался над собой: «Глупая смерть получилась». «А какая смерть не глупая?» — подумал Такэси. Разве каждый человек не думает о своей смерти так же? Те, кто сумел многого добиться при жизни, на смертном одре, наверное, думают, что всем этим достижениям грош цена. Очень богатые люди, умирая, обычно оставляют кучу долгов, а те, кто прожил долгую жизнь, бывает, с какого-то момента начинают думать, что тянуть дальше этот воз — несусветная глупость. Такэси утешал себя этими мыслями, потому что не хотел думать о собственной нелепой кончине. Сейчас ему не было никакого дела до того, какие мысли у него были при жизни. Теперь, когда он умер, всё равно, как это произошло.

Такэси пользовался популярностью у женщин, ему признавались в любви не раз и не два. Поначалу дамы ему сочувствовали — калека, ковыляет на костылях. Затем замечали, как элегантно он себя ведёт и выражает свои мысли, и убеждали себя, что обнаружили в нём некие положительные качества, которые у других мужчин отсутствуют. И наконец, их сердца начинали таять под его ласковым взглядом. А как же иначе? Ведь таких мужчин больше нет, и полюбить исключительного человека — это что-то особенное.

Среди партнёрш Такэси было немало замужних. Этот тип неискушённых дамочек особенно его привлекал. Возможно, за этим выбором стояло подсознательное желание отомстить физически полноценным мужьям, а заодно и тем забиякам, которые издевались над ним в школе. Умение купить сочувствие, приёмы обольщения и отпущения греха супружеской измены — Такэси быстро овладел всем этим арсеналом средств после относительно раннего наступления пубертатного возраста. И то, что любовные отношения с калекой действительно имели свою специфику, лишь повышало его шансы, доводило женщин до экстаза.

Как-то вечером после делового совещания Такэси шёл к выходу из отеля, и в этот момент в него на полном ходу врезался носившийся по вестибюлю мальчишка. Костыли полетели в разные стороны, за ними на пол рухнул Такэси, здорово приложившись спиной к кадке с пальмой. Ему на помощь бросилась женщина. Оказалось, она вовсе не мать виновника столкновения, а просто домохозяйка, которая случайно проходила мимо. Её звали Мотоко Симада. Такэси вручил ей визитную карточку, продемонстрировав своё социальное положение и завоевав доверие, и выпросил телефончик. Новая знакомая оказалась особой симпатичной и чувственной и имела мужа, у которого была транспортная фирма. Когда ушибленная спина зажила, Такэси пригласил Мотоко в ресторан, сказав, что хотел бы поблагодарить её за доброе отношение. К словам благодарности присовокупил пустяковый подарок. Сердце Мотоко было быстро завоёвано, каждая новая встреча приносила ей какой-нибудь дорогой аксессуар. Не прошло и двух недель после их знакомства, как они оказались в постели.

— Я рассказала о тебе мужу, — сообщила Мотоко во время очередного свидания, с надеждой глядя на Такэси. Ей хотелось посоветоваться, как жить дальше.

У маленькой фирмы Дайсабуро Симады дела шли неважно уже давно. Ему даже пришлось самому сесть за руль самосвала. Увидев у жены дорогие вещицы, которые он не смог бы купить никогда, он понял, что дело неладно. Стал следить за женой и, убедившись, что она ему изменяет, устроил скандал. И Мотоко призналась, что у неё роман с Такэси.

— Расстаться? Я и помыслить о таком не могу, — заявила она, имея в виду, как выяснилось, отнюдь не мужа, а любовника. Как только до Такэси дошло, куда ветер дует, у него сразу пропал к ней всякий интерес. Теперь он смотрел на Мотоко как на источник проблем. Она названивала ему, а он избегал встреч, и тогда она сбежала из дома. Дайсабуро стал её искать и позвонил Такэси в офис.

— Она сказала, что втюрилась в тебя по уши и хочет со мной разойтись. Где ты её прячешь?

— Понятия не имею, где она. Если позвонит, скажу, чтобы ехала домой.

На какое-то время вопрос закрылся, но через несколько дней снова раздался звонок. Это была Мотоко.

— Я жила у подруги, — сообщила она. — Дайсабуро докопался, где я, и увёз с собой. — Мотоко больше не называла его мужем.

— Где ты сейчас?

— Дома. Сижу, как в тюрьме. Я люблю тебя по-прежнему, говорю ему: «Давай разойдёмся», а он: «Развода не дам!»

В тот день Такэси направлялся в банк на служебном автомобиле. Через несколько минут после того как водитель выехал на скоростную трассу, он увидел сзади самосвал, который мчался в крайнем ряду, стремительно нагоняя их. Такэси успел сказать водителю, чтобы он был осторожнее, и в тот же миг самосвал врезался в их машину и, смяв её, прижал к дорожному ограждению.

Такэси должен был умереть мгновенно, но вдруг обнаружил, что стоит без костылей прямо на месте аварии и наблюдает за происходящим. Его водитель серьёзно пострадал, но остался жив, и «Скорая помощь» помчала его в больницу. Такэси смотрел на своё изувеченное тело, лежащее на носилках. Конечно, в такой аварии смерть наступила мгновенно, рассеянно размышлял он, будто это его совершенно не касалось. Полиция допрашивала водителя грузовика, очень похожего на Дайсабуро, Такэси этот человек был совершенно безразличен. Теперь его наверняка арестуют за убийство, только и подумал он. Решив, что больше ему здесь делать нечего, Такэси легко спрыгнул с восьмиметровой высоты хайвея.

Считается, что смерть от руки убийцы — не самый удачный вариант перехода в мир иной. А какой вариант лучше? Какой смысл сожалеть по поводу кончины — пусть даже нелепой, если со смертью обрываются все нити, связывающие человека с реальной жизнью? У Такэси осталось только два ощущения — удивление от того, как стремительно и гладко произошёл переход из одного состояния в другое, и радость от обладания бессмертным телом, больше не нуждавшимся в костылях. Хотя и эти ощущения тут же рассеялись словно туман.

Наверное, из-за того что ему на роду было написано умереть от холода, Сасаки было интересно, что это за штука такая — инферно. Почему встречаются люди, которые, как ни странно, не прочь оказаться в этом самом месте? И дело не в том, что они натворили что-то такое, за что их полагается сжечь заживо. Преисподняя похожа на реальный мир, и «огнедышащий ад» вполне может оказаться не таким уж жутким местом. Может, там всего лишь навязывают тёплое пиво. Если так, Сасаки, принявший смерть от холода, хотел бы взглянуть на такую Преисподнюю.

Сасаки шёл по улице и увидел у тротуара такси. Интересно, куда можно доехать на такси в аду?

— Прокатиться не желаете? — окликнул его через опущенное стекло довольно упитанный водитель средних лет.

— А куда поедем?

— Да так. Просто прокатимся. Надо отметить — виды каждый раз меняются. Думаю, это от пассажиров зависит. Забавно, правда?

Сасаки уселся на заднее сиденье. Что-то ему подсказывало, что водитель погиб в аварии. Интересно, как он здесь оказался?

— Вы в реальном мире тоже были таксистом? — спросил Сасаки, как только они отъехали. — Что там с вами случилось?

— Все об этом спрашивают, — рассмеялся таксист. — История идиотская, но расскажу, раз спросили.

Таксист оказался разговорчивым, и Сасаки решил послушать.

— Так вот. Села ко мне в машину худосочная дамочка в кимоно. Жарища была на улице, я вам доложу! Лето. Посмотрите на меня. Наверное, понятно, как я чувствую себя в жару. Кондиционер работал на полную. Дамочка и говорит: «Водитель! Я не переношу кондиционеров. Не могли бы вы выключить?» Ну есть такие люди. Что делать? Выключил. Едем дальше. Скоро в машине стало как в бане. Попробовал окно открыть. Она мне: «Закройте, пожалуйста». Скоро у меня пот потёк в глаза, да так, что ничего не видно. Не хватало ещё в кого-нибудь врезаться! Я прижался к тротуару, остановился. «Извините, уважаемая! Но я истекаю потом, не вижу дороги. Не хочу, чтобы с нами авария случилась. Может, вы выйдите и поймаете другую машину?» «Что вы? — отвечает. — Где же я тут машину поймаю! Давайте ещё немного проедем». Что делать? Поехали дальше. Перед самым перекрёстком глаза так защипало, что я зажмурился. Говорю: «Прошу прощения, не видите ли вы, какой светофор горит — красный или зелёный?» Она засуетилась, заёрзала: «Что? Светофор? Э-э… у-у… Красный. Нет, зелёный». Ну, я её послушал, выехал на перекрёсток, и тут ба-бам!!! Нам в бочину врезается самосвал и сминает в лепёшку. Мы с дамочкой, понятное дело, всмятку. Сразу дух вон.

— А как вы сюда попали? Почему? А пассажирка ваша тоже здесь?

— Не видал. Может, её ещё куда определили.

Кто же решает, кого отправлять в Преисподнюю, а кого нет? Не может же такое дело быть отдано на волю случая? Этот вопрос будет волновать Сасаки ещё не раз.

Хотя Юдзо и уверял Такэси, что не собирается в тот ресторан, он всё-таки туда пошёл. Один. Решил проверить, всё ли там так, как было во сне, но идти вместе с Такэси не хотелось. Да, Юдзо помнил это место. Он вошёл и сел за тот самый столик. Пока озирался, стараясь побороть чувство стыда, которое он испытывал за прошлый визит сюда, появился тот самый благопристойный бесстрастный официант.

— Ты меня помнишь? — спросил Юдзо.

Официант пристально посмотрел на него и еле заметно улыбнулся.

— Маленький бродяга… Это вы?

— Это был голодный дух. Не пацан, а голодный дух.

— Понимаю. — Официант низко наклонил голову. — И вы не очень стыдитесь за…

— Нет. Поэтому я снова здесь.

— Тогда добро пожаловать.

Казалось, официант говорил искренне, но раскрывать перед ним душу Юдзо не собирался.

— Нет, правда. Мы очень рады, что вы нас снова посетили, — повторил официант.

— Те двое часто здесь бывают?

— Ну как сказать… — замялся официант. — Тут со временем как-то не очень понятно. Думаю, вы уже сами заметили. — И торопливо добавил: — Я знаю, вы сюда слишком рано перебрались.

Видимо, он имел в виду, что Юдзо умер совсем молодым. Юдзо догадывался, что Такэси на самом деле гораздо старше, чем кажется. То есть его вечное тело должно быть старше, но в зависимости от собеседника, от того, кто находится рядом в тот или иной момент, оно может как-то трансформироваться. А возможно, только в глазах Юдзо было так. Вечное тело самого Юдзо, похоже, имело одну-единственную форму. «Раз так, — думал он, — братва, очутившись здесь, сразу меня узнает. Где сейчас Датэ и Хаттори? Эти двое, когда умрут, точно попадут сюда, а раз их нет — значит, ещё не убили. Эх! Братаны всё-таки. Через столько вместе прошли».

На открытии сезона в Кабуки-дза Кондзо Итикава перед самым выходом на «дорогу цветов» заблудился в цокольном этаже собственного театра. По проходу, устроенному под самой «дорогой цветов», он должен был добраться до лестницы, где за шторой находилась гримёрная, — там ему предстояло дожидаться своего выхода, но по чьей-то указке на пути навалили плетёные ширмы и прочий реквизит. Кроме того, в подвале теперь располагались аппаратные с системами электрообеспечения и кондиционирования воздуха, чего в прежние времена, разумеется, не было. Между аппаратными сложили декорации, пробираясь через которые Кондзо сбился с пути. И не мудрено — пространство под сценой превратилось в настоящий лабиринт.

Это всё Яматоя! Его работа! Несмотря на охватившее Кондзо нервозное замешательство, он сразу сообразил, кто за всем этим стоит. Роль Исо-но Тоята в пьесе «Сакура в императорском дворце, или Визит Бэнкэя», которая шла в тот день, была коронным номером Яматоя. Кондзо, хотя и считался одним из ведущих актёров труппы, не принадлежал к знаменитой актёрской династии, и то, что такую роль дали ему, было исключительной удачей для него и страшным ударом для Яматоя, числившегося в том же составе. Администрация театра предпочла Кондзо, который пользовался огромной популярностью и обладал потрясающим талантом.

Кондзо ударился коленом о бутафорский валун и застонал. Через звукоусилители он слышал, что происходит на сцене. Нарикомая, игравший леди Сидзука, и сын Яматоя — Мондзабуро, исполнявший роли Кё-но Кими и служанки Синобу, которая по сюжету должна была умереть вместо своей хозяйки, вели диалог. Судя по их репликам, Кондзо следовало появиться на сцене через несколько минут. Положение было критическое.

— Разве я обладаю правом просить у Синобу жизнь, даже во имя спасения собственной?

Мысленно возвращаясь назад, Кондзо вспомнил, что Нарикомая вёл себя на репетициях вызывающе, отпуская ехидные замечания по поводу тех, кто мелькает на телевидении. Плевать! Надо срочно выбираться отсюда! Кондзо был одет в хаори, на голове замысловатый, напоминающий формой улитку, парик, сложный, с разными оттенками коричневого, грим вокруг глаз. На плече палка из вишни, на которой болтается выдолбленная тыква. Этакий беззаботный франтоватый повеса. Каждому было ясно, что эта роль сделала бы Кондзо ещё более популярным. Он не мог позволить, чтобы Яматоя своими кознями помешал этому. Оказалось, однако, что, потеряв ориентировку, очень трудно снова отыскать верное направление. Приходилось блуждать в полумраке — единственным источником света под сценой были лампы аварийного освещения — и двигаться на ощупь, выставляя перед собой то руку, то ногу. Кондзо пробовал идти быстрее и тут же обо что-то спотыкался, поворачивал обратно и снова наталкивался на какое-то препятствие.

— Ты должна позаботиться о своём положении и о жизни ещё не рождённого ребёнка, которого носишь под сердцем.

— Разве это может быть оправданием? — отвечал пронзительным фальцетом Мондзабуро. — Если бы не сострадание Бэнкэя, меня бы уже не было в этом мире. Увы! Чтобы я жила, должна умереть Синобу…

Вдруг у Кондзо отвисла челюсть: они же все заодно! Точно! Этот Мондзабуро, лисья морда, ухмылялся у него за спиной с самой первой репетиции, они с Нарикомая всё время перешёптывались и пересмеивались. Договаривались о чём-то. Но за ниточки дёргает, разумеется, Яматоя. Он в театре важная шишка. Только Яматоя мог организовать такой крупномасштабный заговор, в который втянули даже рабочих сцены. Кунихиро, «адъютант» Кондзо, должен был сопровождать его до гримёрки, но в последнюю минуту его послали разбирать реквизит. Такое распоряжение мог отдать только человек уровня Яматоя. Дьявол! Но что толку дёргаться — сейчас всё равно ничего не исправишь. Через несколько минут его выход, и, похоже, он не состоится.

— Если тебе суждено жить, ты должна принять жертву Синобу и посвятить жизнь служению Будде в искупление того, что должно быть сделано. Какая ирония, что Синобу носит такое имя!

— Уйти от мира. Это как раз то, что мне следует сделать.

— В самом деле, несчастливое имя.

Из-за занавеса послышался голос: «Тоята вернулся!»

Кондзо в отчаянии закинул голову. Диктор наверху объявил его выход, даже не проверив, на месте ли он! Если актёра не видно за кулисами, надо же кого-то послать его искать! Или сам диктор должен… Дьявол! Его тоже втянули в заговор! Кондзо сделал несколько шагов, наткнулся на статую Дзидзо, повалил её и сам упал. Дьявол! Костюм его был весь в пыли и пропитался потом. Нельзя в таком виде на сцену! А Нарикомая и Мондзабуро продолжали на сцене диалог. Похоже, им было весело. Ещё бы! Они же знали, что он в ловушке.

— Что такое? Тоята вернулся?

— А Синобу?..

— Тогда, пока дело не сделано…

— Мы должны держать всё, о чём говорили сегодня…

— …в секрете! — проговорили оба в унисон.

— С возвращением, Тоята!

Далее в тексте пьесы следовала ремарка: «Слышится кашель».

Выход Кондзо. Что делать?! Что делать?! Он как-то умудрился выдавить из себя:

— Кх-е-м!

Слышат они его? Итикава отчаянно барахтался в кучах бутафорского хлама, пока не наткнулся на стену аппаратной. Чёрт! Он бродит по кругу! Над ним сейчас как раз центральный сектор сцены. Уж теперь-то он не собьётся! Кондзо резко повернул назад и двинулся прямиком туда, где по его расчётам должна была находиться гримёрная. А Нарикомая и Мондзабуро тем временем продолжали развлекать публику:

— Синобу! Я слышала, мой брат вернулся, но что-то его не видно.

— А как дела у господина Тояты?

— В последнее время он часто бывает на телевидении. Может, ещё не вернулся.

Было слышно, как зрители покатились со смеха. Кондзо налетел на что-то твёрдое и рухнул на пол лицом вниз. Не в силах больше выносить происходящего, он закричал так громко, что, казалось, горло разорвётся:

— Здесь! Я здесь! А-а-а! Госпожа Синобу! Принесите, пожалуйста, мои извинения вашей матери.

— Откуда звучит этот голос?

— Будто из-под земли.

— Да, определённо он исходит из-под земли.

— Или из бездны Преисподней?

— Этот слабый голос…

— …может принадлежать только…

— Кондзо Итикаве! — закончили вместе Нарикомая и Мондзабуро.

Крякнув от возмущения, Кондзо подпрыгнул на месте. До каких пор они будут делать из него посмешище! Он заметался, как испуганный кролик, опять налетел на что-то и снова упал. Схватившись за ушибленную ногу, запрыгал на другой туда, где маячил тусклый свет. Там должна быть лестница.

— Ива-сама! — Кондзо бессильно опустился на пол. Перед ним стоял макет миниатюрного храма, посвящённого богу каменотёсов Ива Даймёдзин. При постановке «Истории о призраке из деревни Ёцуя с дороги Токайдо» Кондзо и другие участники проекта молились перед этим храмом, а потом его задвинули в подвал. Он был украшен красными вымпелами, в ритуальных светильниках по обе стороны сооружения тускло горели лампочки.

— За что ты проклял меня, Ива-сама? Я не сделал ничего плохого. Прости, если что-то не так. Спаси меня от этой муки! — умолял Итикава, складывая в мольбе руки и кланяясь, пока наконец не разрыдался. А на сцене продолжали злословить:

— Ему в голову ударил его чахлый талантишко, вот он и начал хвастаться, какой он популярный.

— У этого гнуса хватает наглости насмехаться над нашей труппой.

— Вот и сейчас он отпускает где-нибудь шуточки в наш адрес, не считаясь с правилами нашей профессии.

— Не-е-т! Неправда! Я здесь! Иду!

Кондзо поднялся с колен и увидел прямо перед собой статую богини Инари, по бокам которой стояли две лисицы. Уставившись пустыми глазами в темноту, выставив перед собой руки, он, пошатываясь, двинулся вперёд, уже не разбирая направления и шепча слова из своей роли, словно боялся их позабыть. Скоро шёпот перешёл в бессмысленное бормотание.

— Я не хвастался. Просто шутил. Только на телевидении. Больше нигде. Я молился Ива-сама! И лисичкам кланялся! Ива-сама! Инари-сама! Сделайте так, чтобы они прекратили издеваться!

Куда он попал? Кондзо шёл и шёл, удивляясь окружавшему его огромному пространству. Оглядевшись, он понял, что находится уже не на цокольном этаже театра, а в каком-то подвале. И сцены под ним точно нет. Коридор с бетонными стенами и потолком. Может, это соседнее здание? Нет, кругом валялись корзины, бумажные фонарики и другой реквизит. Значит, это всё-таки театр? Из затянутого проволочной сеткой окошка донёсся до боли знакомый шум поезда подземки. Кондзо прижался головой к решётке, из глаз его текли слёзы.

— О-о, боги! — молился он. Говорят, самое плохое всегда случается с хорошими людьми. Неужели это и меня касается? Что плохого я сделал? Ходил на телевидение? Что здесь такого? Какая тут гордыня? Шутил, пытался как-то развлечь людей. И всё. Но я не прогуливал репетиции, провожал гостей за кулисы на открытии сезона, показывал им всё. Скажите, если я не прав, я сделаю как надо. Только простите меня!

Сидя в «Ночном ходоке», команда «Premiere 21» говорила только об одном — Кондзо Итикава пропал в подвале Кабуки-дза и так и не вышел оттуда. Идзуми обсуждал сделку с бизнесменом по фамилии Сасаки и появился в клубе позже обычного. Увидев, как он направляется к ним, пересекая по диагонали танцпол, Юмико Ханава жестом указала ему на соседнее кресло. Идзуми, полагая, что в этой компании его уже считают за своего, подошёл и сел с ней рядом. Касивадзаки, Осанаи, Сибата и Нисидзава с ухмылкой переглянулись. Все были убеждены, что Идзуми — раб Юмико. Однако её меньше всего интересовало, кто что думает, сегодня куда интересней была судьба Кондзо Итикавы.

— Говорят, другие артисты устроили против него заговор, — возбужденно выдохнула Юмико, продолжая разговор, прерванный появлением Идзуми. — Так их мир устроен: когда кто-то становится популярным и попадает на телевидение, коллегам это не нравится и его начинают травить.

— Но как можно не вернуться оттуда до сих пор? — спросил Касивадзаки, недоумённо хмуря брови. — Сколько дней прошло.

— Должно быть, он уже того… то есть, я имею в виду, умер, — понизив голос, проговорила Сибата, изо всех сил стараясь не показать удовольствия, которое доставлял ей этот разговор. Всякий раз, когда она слышала, что кто-то умер, её охватывало необъяснимое возбуждение. Такая натура у этой девицы.

Касивадзаки бросил на неё сердитый взгляд.

— Что с тобой? — спросил он с усмешкой. — Чего это ты так вырядилась сегодня? Зачем этот яркий красный костюм? Тебе что — шестьдесят лет?

— Знаешь, говорят, его голос ещё слышно оттуда, — проговорил Нисидзава полушёпотом, явно стремясь напугать Касивадзаки, который был трусоват. — Искали его, искали — и никаких следов, но, когда стоишь на сцене, из подземелья еле-еле доносится: он там свою роль шпарит.

— О боже! Нет, нет, нет! — затрясся Касивадзаки. — Мне теперь кошмары будут сниться. Не хочу! Не нужен мне этот Кондзо!

— Он там бродит, — выдохнул Осанаи. — Всё-таки человек был на пике славы и мог бы взлететь ещё выше. Его с этим миром многое связывает.

— Извините, но откуда вы знаете, что Кондзо-сан умер? — робко вступил в разговор Идзуми. Вокруг исчезновения артиста поднялся большой шум в газетах и на телевидении, поэтому Идзуми был в курсе дела. — Он пропал всего неделю назад. Вдруг он ещё жив? Сколько случаев, когда люди выживали, проведя много дней без воды и пищи. Может, он заблудился и не может выбраться.

— Верно, — поддержала его Юмико. — Я знаю. Видела, что у них там под сценой творится. Такой бардак, страшное дело. Настоящий лабиринт. Там всё время кто-то теряется. Мне директор говорил.

— Кондзо Итикава, актёр кабуки, обречён скитаться под сценой вечно, как привидение, — страшным голосом проговорил Нисидзава, стремясь напустить страха на Касивадзаки.

— И сегодня седьмой день как он исчез. Его призрак может явиться сюда… — подхватил Осанаи.

— Бу-у! — воскликнула Юмико и неожиданно хлопнула Касивадзаки по спине. Тот тут же повалился на стол, смахнув на пол поднос со стаканами и столовыми приборами.

«А что, если подземные этажи всех зданий соединены между собой?» — думал Кондзо, продолжая свои блуждания в подвалах Кабуки-дза. Точнее, по цокольному этажу. Вообще-то в цокольных этажах обычно размещаются торговые галереи, где полно народу. Однако Кондзо видел перед собой лишь холодный и безжизненный бетонный коридор, освещённый еле тлеющими аварийными лампами. Ни одной живой души. Нет, это не знакомый мир, в котором он жил. Тогда что? Он умер? Кондзо не помнил. Что же это? Тусклые отблески подсознания? Сумерки его иллюзий? Впереди мелькнула вертикальная полоска света. Что бы это могло быть? И что значат доносящиеся оттуда приглушённые звуки — признаки жизни? Привлечённый светом и голосами, Кондзо, весь дрожа и еле волоча ноги от усталости, устремился вперёд.

Он подошёл к двери. Что там, за ней? Ясно, что он не в реальном мире, а в зазеркалье. А что там? Ад? Кондзо трясло как в лихорадке. Открыть дверь? Что он теряет?

Коридор кончился. Что сейчас может быть хуже для него? Только смерть. Он и так всё равно что мертвец. Такая вот ситуация. И если вдруг за этой дверью кто-то развлекается, веселится, это же замечательно! Он не в том положении, чтобы стесняться.

Дверь была металлическая, типа той, что стояла в аппаратной под сценой. Стальная ручка обожгла холодом. Кондзо решительно надавил на неё и широко распахнул дверь. Перед ним открылся блестящий мир — смех, кокетливые женские голоса, звон стаканов, ароматы жареного мяса и женских духов. Это был «Ночной ходок».

Едва Маюми Сибата и писатель Ёсио Торикаи вышли из гостиничного номера, как у лифта их перехватили два каких-то типа. Один сжимал в руках фотокамеру, у другого — коротышки — зубы выпирали вперёд и изо рта с каждым словом вылетали капельки слюны.

— Я видел, как вы выходили из номера, — заявил коротышка в лихорадочном возбуждении.

— А вы, собственно, кто такой? — потребовал объяснений Торикаи, очень гордившийся принадлежностью к писательскому цеху. Этот тип обращается с ним как с каким-нибудь клоуном, умудрившимся пробиться на телевидение! Торикаи изо всех сил старался заслонить Сибату от объектива мускулистого партнёра коротышки, который щёлкал затвором с частотой пулемётной очереди. Девушка пряталась за спиной писателя, зубы её отбивали чечётку.

— Ха-ха-ха! А ты ещё не понял? Я репортёр. Иллюстрированный еженедельник, — напирал коротышка. — Ну и как долго это у вас?

— Так вам нужна информация? Тогда надо было сначала договориться о встрече, — сказал Торикаи, нажимая кнопку лифта.

— Ого! Ты только посмотри, — расхохотался репортёр. — Я вижу, ты не просекаешь ситуацию. — Он бросил взгляд на Сибату через плечо Торикаи. — Вы познакомились на «Premiere 21», ведь так? С этого всё началось?

— Я буду разговаривать с вами, когда мы договоримся о встрече. Вы получите всю информацию.

— Ты же женатый, так? Жене, значит, изменяешь?

— Я же сказал: при встрече! — У Торикаи перехватило дыхание. Он выразительно посмотрел на коротышку и отпрянул от него. — Ты что, дебил?!

Фотограф продолжал щёлкать фотоаппаратом. «Раз они так себя ведут, и я буду так же», — подумал Торикаи.

Краска прилила к лицу репортёра — реплика Торикаи явно его задела, но он тут же взял себя в руки.

— То есть я могу написать, что ты не захотел отвечать и сбежал?

— Я же сказал: будет тебе ответ. Сколько можно повторять? Бог мой! Как у тебя изо рта воняет!

Двери лифта разъехались в стороны.

— Держись от нас подальше. Задохнуться же можно, — воскликнул Торикаи, толкая репортёра и фотографа, вознамерившихся войти в кабину вместе со своими жертвами.

— Так и напишу: испугался и убежал! — прокричал вслед Торикаи и Сибате репортёр, злобно буравя их вдруг сразу потемневшими глазами.

В лифте больше никого не было. Сибата расплакалась, Торикаи привлёк её к себе.

— Если их журнальчик принадлежит «Бунгэй», я сумею заткнуть им рот.

— Когда они это напечатают, как ты думаешь?

— Если смогут, то на следующей неделе. Или через неделю.

— Бедная твоя жена.

Торикаи решил пока ничего жене не рассказывать. У них будет время вдоволь наговориться после выхода журнала. А может, ещё обойдётся. Хотя, конечно, надо быть готовым к худшему. Потому что реально помешать публикации он не мог. Не такой уж он большой писатель. Если этот репортёришка раструбит о его связи с Маюми, начнётся настоящий ад. Восстановление отношений с женой может занять целую вечность. Тут уж будет не до писательства. Но это для него самое главное, важнее ничего нет! Жену Торикаи любил, но если всё же придётся развестись, как-нибудь переживёт. Он привык к этой мысли после того, как впервые переспал с Сибатой. Или, по крайней мере, думал, что привык.

У Мамору Касивадзаки было ощущение, что он провалился в Преисподнюю. За следующие два концерта ему не заплатят ничего. Его менеджер Осанаи, который организовал концерты, получил аванс и сбежал, а отвечать за всё должен он, Касивадзаки. Как он мог доверять такому человеку? Недаром у них говорят, что от лучших менеджеров можно ожидать самого плохого, а Осанаи был очень хорошим менеджером. Менеджеры, которые обирают своих клиентов, рано или поздно возвращаются в бизнес, находят, к кому присосаться, и делают вид, будто ничего не случилось. «Так устроен этот мир», — думал Касивадзаки, слоняясь в одиночестве по своей квартире и не зная, куда себя деть.

С тех пор как он увидел призрак Кондзо Итикавы, Касивадзаки будто сглазили. Такого ужаса он никогда раньше не испытывал. В тот вечер привычная компания из «Premiere 21», как всегда, сидела в «Ночном ходоке». Разговоры о судьбе Кондзо уже потеряли свою остроту, но Касивадзаки почему-то то и дело с тревогой поглядывал на то место на диване, где обычно сидел пропавший актёр. Все пребывали в миноре. Особенно подавленной выглядела Маюми Сибата — еженедельник всё-таки написал о её шашнях с Ёсио Торикаи.

— Ну чего ты раскисла? — утешал Сибату Осанаи. Он ещё не скрылся с деньгами Касивадзаки, но наверняка уже подумывал о том, как лучше это сделать. — Если и вправду хочешь стать актрисой, сейчас самый подходящий случай. А хочешь иметь личную жизнь — забудь о телевидении. Может, тебе лучше в театр.

— Погоди, — оборвал его Нисидзава. — Пускай она пока в шоу поработает как следует. У нас такой план. Не надо человека с толку сбивать.

У Нисидзавы настроение было тоже поганое. Он обнаружил, что его жена заняла большую сумму у ростовщиков и потратила на сумки от «Луи Виттон» и костюмы от «Шанель», и сейчас отчаянно ломал голову, как погасить долги, которые всё росли из-за процентов.

— Эти типы никак от меня не отвяжутся, — сказал Нисидзава. — Звонят каждый день. И ещё этот осакский говорок… «Думаэшь, палучится нас кинуть? Да мы тваю ка-а-зу в публичный дом прададим. Не знаешь, на каго нарвался!» А на днях явились на телестудию, чуть не подрались с охранниками. Не понимают, что ли, что я никогда с ними не расплачусь, если работу потеряю?

— Похоже, ты в самом деле не понимаешь, на кого нарвался, — заявила Юмико, которая в своё время делала специальный репортаж о кредитных акулах и знала эту тему очень хорошо.

— Я так от этого устал, — со вздохом продолжал Нисидзава. — Уже боюсь домой возвращаться, потому что они могут под дверью караулить.

Ну, по крайней мере, здесь их вроде не видно. — Слова Нисидзавы будто о чём-то напомнили Юмико. Она с тревогой оглядела зал и вздохнула. — Мне бы кто посочувствовал. Прямо плакать хочется. Я пошла в полицию — там меня подняли на смех: мол, раз вы звезда телевидения — вот вам типа довесок к славе. В первый раз я увидела этого козла на встрече с моим фан-клубом. Все слушали меня, открыв рот, я шутила — они смеялись, хлопали. Всё было классно, весело. Потом все по очереди стали ко мне подходить, чтобы представиться, и каждый старался как-то выделиться, произвести на меня впечатление. Только этот стоял в углу с хмурой улыбочкой и молчал. Мне он сразу не понравился. Похоже, с того самого момента ему втемяшилось, что я его жена, поэтому дальше он так себя и вёл. В следующий раз он появился через месяц. Мы сидели утром с мужем, завтракали. Он у меня обычный служащий, на работу уходит рано — ещё восьми не было. И тут этот тип открывает дверь, говорит: «Доброе утро, Юмико!» и направляется в комнату. Наверное, я забыла запереть дверь, когда выносила мусор. Я вся побелела. Увидев его, муж воскликнул: «Ты кто такой, чёрт побери?» Этот ненормальный рассмеялся и говорит: «Я как раз собирался тебя об этом спросить!» Потом подходит ко мне: «Ты всегда так очаровательно выглядишь, Юмико. Ну, будем завтракать». И садится за стол! Муж страшно разозлился, схватил его за шиворот и выволок на улицу с криком: «Пошёл отсюда, псих!» Тот совсем не сопротивлялся и только твердил: «Я муж Юмико! Что ты делаешь? Убери руки!» С тех пор он появляется регулярно, через два дня на третий, независимо от того, который час, дома муж или нет. Если меня нет, просто стоит у подъезда и ждёт. В полицию заявление написала, конечно. Установили, кто он. Какой-то Судзуо Ямагата. Но арестовать его они вроде как не могут — особого вреда он не причинил, оружия при себе не носит. Они считают, что у него навязчивая идея, то есть не в порядке с башкой, но очень боятся, что на них наедут правозащитники, скажут, что полиция нарушает права человека. Короче, он может делать, что хочет, и от этого заводится всё больше и больше. Приходит на телестудию, дожидается меня в вестибюле. Я так боюсь: а вдруг он меня зарежет? В последнее время на него смотреть страшно — настоящий псих, он нас ненавидит, кричит. Как мне всё это надоело! Прямо не знаю, что делать. Хоть бы кто помог!

В этот самый момент Мамору Касивадзаки застыл, как парализованный. Из прохода между кабинетами возник Кондзо Итикава. В сценическом гриме и хаори, выставив грудь вперёд, он плыл над полом, протягивая руки к своим старым приятелям, будто в тоске по ним, и грустно улыбаясь, словно прося принять его обратно в компанию.

Глаза Касивадзаки округлились, губы задрожали. Он уставился на Кондзо, ничего не соображая, не в состоянии издать ни звука и пошевелиться. Но никто не обращал на него внимания. Юмико продолжала трещать о своих проблемах. Ужас достиг предела — Касивадзаки не выдержал и потерял сознание, уронив голову на стол.

Посуда и столовые приборы со звоном полетели на пол.

— Ну вот, опять! — раздражённо проговорил Осанаи, вскакивая. — Обморок!

— Положите его ноги на диван, — живо распорядился Нисидзава и склонился над Касивадзаки.

Сидевшие рядом посетители повскакали с мест и наблюдали за происходящим.

Очнувшись, Касивадзаки обвёл взглядом всматривавшиеся в него лица и пробормотал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Он здесь? Здесь? Здесь?

— Кто?

— Кондзо. Кондзо. Кондзо Итикава.

— Разумеется, его здесь нет, — сказала Юмико. — Тебе, наверное, что-то показалось. Кого ты видел? Кондзо?

— Он шёл вон оттуда, — проговорил Касивадзаки, указывая на проход между кабинетами, упиравшийся в металлическую дверь аварийного выхода.

— Тебе просто привиделось. — Юмико успокаивала Касивадзаки, поглаживая его длинные волосы. — Ты испугался.

— У вас всё в порядке? — поинтересовался подошедший к столу официант. Лицо его ничего не выражало.

Всё ещё дрожа, Касивадзаки сел и оглядел приятелей.

— Не привиделось. Вы что, в самом деле его не видели? Никто? А я видел! Видел, понимаете?! Погодите, а что случилось с Идзуми? Что-то его не видно. Где он? Куда он делся?

— Да успокойся ты. — Юмико мягко придерживала Касивадзаки за плечи, не давая встать. — Идзуми сегодня не будет.

— Неправда. Я его видел. Рядом с тобой.

— Он во Франции в командировке, — сказал Осанаи. — Помнишь, он говорил? В Париж поехал, на аукцион.

Нисидзаву позвали к телефону. Вернулся он с каменным лицом.

— Звонили из студии, — сообщил он. Только что сообщили о захвате самолёта. Рейс из Парижа. Я спросил на всякий случай… Среди японцев на борту был человек по фамилии Идзуми. Ёсикадзу Идзуми. И… они сказали, что самолёт разбился.

— А-а-а-а! — с воплем вскочил с места Касивадзаки.

С того вечера их компания перестала ходить в несчастный «Ночной ходок». Но после этого Касивадзаки приснилось, как он сидит в этом клубе с необъятным танцполом, болтает с приятелями. Там тепло, пахнет вкусной едой. Он видит Кондзо Итикаву и Ёсикадзу Идзуми. Итикава в том же гриме и костюме, в каком Касивадзаки видел его в тот вечер, сидит наискось от него, Идзуми — на своём привычном месте рядом с Юмико. Заснуть невозможно. Страшно. Касивадзаки ворочался с боку на бок. Но нельзя же вообще не спать. А-а-а! Это ад! И во сне, и наяву — ад кругом! Весь тот ад, который он пережил в детстве, теперь здесь, слился воедино, чтобы превратить его жизнь в кошмар. В школе его дразнили «голубым», педиком. Это был ад. Жизнь в аду. Импресарио говорит, что будет платить только оркестру, а ему — шиш! Но завтра добро пожаловать на репетицию! Бесплатного концерта. А что сделаешь? Говорят, что его импресарио связан с якудза. Касивадзаки только что переехал в шикарную новую квартиру, взял на неё огромный кредит, а тут ещё это навалилось…

Сатико Идзуми по-прежнему жила в доме, который в своё время приобрёл муж. Её любовника не стало через пять лет после гибели мужа. С тех пор минуло больше двадцати лет, но оба ещё снились Сатико. Особенно Такэси Утида. Она спала на втором этаже, когда зазвенел дверной колокольчик. Сатико поднялась с кровати и в белой ночной рубашке вышла на лестничную площадку. Дверь беззвучно отворилась, и вошёл Такэси. Почему-то без костылей. Разве она давала ему ключи? Не обращая внимания на замешательство Сатико, Такэси снял пальто и сказал:

— Как это было! Помнишь ту вечеринку в отеле? Мы улизнули от твоего мужа и вышли в сад. Я всё думаю: как хорошо мы понимали друг друга, хотя до этого никогда не виделись.

Такэси повесил пальто на вешалку и стал подниматься по лестнице.

— О, Такэси! Ты мне снишься? Ведь тебя уже двадцать пять лет нет на свете. Ты погиб в аварии. Погиб или убили? Говорили: авария… Это же сон, правда? Ты умер двадцать пять лет назад…

— Это не сон, Сатико.

Такэси уже разделся, уже вошёл в неё. Если это не сон, то что? Реальность? Несмотря на охватившее её смятение, Сатико отдалась умелым ласкам Такэси и скоро застонала.

— О-о… Муж. Муж. Он… Он в командировке за границей. На аукционе в Париже. Нет, не так. Он погиб на обратном пути. Но как это может быть? Как было бы хорошо, если бы он был жив. Да, он жив. Вошёл в дом. Поднимается по лестнице.

— Я знаю.

— Он поднимается по лестнице.

— Я знаю.

— Но как? Как ты можешь знать?

— Это уже было раньше. Много раз.

Конечно. Это сон, но он снится ей не впервые. Неужели она видит его каждую ночь? Такэси не желает отпускать Сатико.

Вот муж уже стоит на пороге спальни, вот уже приоткрылась дверь, а он всё не отпускает её. Муж входит в спальню.

— Да. Я проходил через это много раз, — говорит Идзуми, присаживаясь на край кровати. — Но это не сон.

— Привет, Идзуми.

— Привет, начальник.

Они разговаривали между собой так, словно расстались всего на несколько минут и теперь снова вместе. Но они же оба мертвы. Их уже давным-давно нет на свете.

— Ты хочешь сказать, что вы… — Сатико потянула на себя простыню, чтобы прикрыться. — Вы подружились… там? В другом мире?

— Подружились… — повторил Такэси.

Мужчины поглядели друг на друга и обменялись слабыми улыбками.

— Тогда это сон, верно? Я в своей спальне, и мне снится, что я в своей спальне. Ведь так?

— Сатико! Это не сон.

— Тогда что? Явь?

— Нет, не явь, — бросил Идзуми.

Если не сон и не явь, то что же?

Сатико повысила голос:

— Тогда это Преисподняя, должно быть. Не сон, не явь. Но я же не умерла. Жива, но я… я не могу выйти из этой спальни. Не могу никуда пойти. Никого не вижу, кроме вас двоих. Для меня это Преисподняя. Моя Преисподняя.

Наконец-то она всё поняла! Сатико проснулась. И в этот момент зазвенел дверной колокольчик. Ясно — всё, что было раньше, ей приснилось, подумала она и вышла на площадку. Входная дверь бесшумно отворилась, и вошёл Такэси Утида. Сняв пальто, он проговорил:

— Как это было! Помнишь ту вечеринку в отеле? Мы улизнули от твоего мужа и вышли в сад. Я всё думаю: как хорошо мы понимали друг друга, хотя до этого никогда не виделись.

Такэси повесил пальто на вешалку и стал подниматься по лестнице.

— Это и не сон, и не реальность. Тогда, получается, я умерла? — спросила Сатико. — Но если я жива, то сейчас уже должна быть старухой.

— Нет, ты не умерла, — говорил Такэси, обнимая Сатико в постели. — Ты будешь жить долго, пока не состаришься. До смерти ещё очень далеко, и ты будешь видеть этот сон каждый вечер. Каждый вечер. И даже после смерти ты сможешь видеться со мной, с мужем. И с разными другими людьми, о встрече с которыми ты никогда не помышляла.

Время в Преисподней — величина непостоянная. Три дня здесь могут тянуться, как десять лет в реальном мире. Можно вернуться в прошлое или заглянуть в будущее. Случилось так, что в какой-то точке этого смутного временного потока две пожилые женщины одновременно оказались в некоем городе, окутанном туманом. Или не туманом, а дымом от мусоросжигателя. Так или иначе, в такой пелене уже на расстоянии нескольких метров почти ничего не было видно. Одной женщиной была Сатико, жена Идзуми, другой — Мотоко, супруга Симады. Они шли навстречу друг другу и, поравнявшись, на секунду остановились. Каждая вопросительно склонила голову набок и оглянулась на прохожую. Им показалось, что их прошлое может быть как-то связано. Может, они дальние родственницы? Или у одной случилась интрижка с мужем другой? Женщины какое-то время смотрели друг на друга, и тут в одночасье обе поняли, в чём дело. У обеих был роман с одним и тем же мужчиной. На их лицах мелькнуло изумление, и они разошлись в разные стороны, обменявшись улыбками и кивками.

— Сасаки-сан! Сасаки-сан!

Уже давно кто-то звал Сасаки мужским голосом. Сасаки лежал в своей самодельной палатке из виниловой плёнки, пытаясь заснуть. Было жутко холодно. Нет, в такой холод спать невозможно! Он погружался в дремоту и тут же просыпался. Он стал изливать душу лежавшей рядом Дзицуко, вспоминая дело с откатом, из-за которого его уволили.

— Проклятый Синода, проклятый Синода… — бормотал он, не переставая. Жена изо всех сил старалась его утешить.

— Хватит себя изводить! Всё равно ничего не исправишь.

— Но я ведь и тебя за собой утянул!

— Ну кому ещё нужно такое чучело? Я же старуха. Куда мне деваться?

— Холодно.

— Да.

— Ужас! Я скоро окоченею. Мы эту ночь не переживём. Это точно.

— Не говори глупостей. Скоро выглянет солнышко, и мы согреемся. Сколько раз уж так было. Здесь самое солнечное место в парке.

— Сасаки-сан! Сасаки-сан!

— Кто это? Кто там?

— Это Идзуми. Идзуми.

Сасаки сел в палатке и, всматриваясь в ночную тьму, попытался разглядеть обладателя голоса сквозь виниловую плёнку.

— Что тебе надо? Я слышал, ты умер.

Рядом с палаткой маячил неопределённый тёмный силуэт. Это мог быть кто угодно. Хотя голос, без сомнения, принадлежал Идзуми.

— Я пришёл извиниться. Мне очень жаль, что из-за меня вы оказались в таком положении.

Именно так! Из-за него. Это он, гад, во всём виноват. Призрак это или нет — наплевать. Прощать его Сасаки не собирался. Он хотел наорать на Идзуми, но, кроме неуклюжих упрёков, ничего выжать из себя не сумел:

— Решил, значит, прийти извиниться с того света, да? Вещаешь, прямо как призрак из допотопной пьесы. Что же ты живой так не говорил?

В словах Идзуми не было чувства, что вызвало у Сасаки подозрения в его искренности.

— Со смертью человека уходит злоба и ненависть. Потому я и пришёл попросить прощения, пока ты жив. Можешь ругать меня, как хочешь.

— Ты говоришь так, будто я умру через минуту.

— Конечно, мы можем встретиться и после того, как ты умрёшь, но мне не очень хочется. Реальность такова, что ты скоро заснёшь и больше не проснёшься.

Неужели так и получилось? Сасаки столкнулся с Идзуми средь бела дня в парке. Но не там, где они с женой умерли. Они стояли неподвижно и в задумчивости смотрели друг на друга, и Сасаки живо ощутил, что перед смертью видел сон, в котором к нему явился Идзуми, и этот сон вёл в Преисподнюю. Как сказал Идзуми, Сасаки уже не испытывал к нему ни злобы, ни ненависти. И теперь это доставляло ему большую радость — он обрёл душевную свободу.

Датэ гнался за большим чёрным псом, пока не оказался на берегу реки. Спустившись к воде и продравшись сквозь заросли камыша, он увидел Юдзо. Тот стоял спиной к уходившему на закат солнцу.

«Братан», — с гордостью подумал Датэ.

— Ты мне всё время снишься, братан! Так это ты был этой чёрной собакой? Я и не знал. Я обнял её и заснул. Слышь, братан! Тебя же вроде замочили, да? Ты сейчас мёртвый, да? — Датэ разговаривал с Юдзо каким-то внутренним голосом, не издавая звуков. — А как же я? Тебя убили, мы с тобой встретились. Значит, это сон. Так? Или я тоже мёртвый?

— Дурак! Никакой это не сон.

Голос был чёткий, звучал нормально, без всякого эха. Обыкновенный голос настоящего Юдзо. В отличие от прошлого сна сейчас Юдзо по-доброму улыбался.

— Нет, ты ещё не умер. Ты видел, как меня убили, и чесанул. Только пятки засверкали. Помнишь? Нет, ты ещё не умер. И Хаттори ещё живой. Можем посмотреть, как он, если хочешь.

Теперь Хаттори мучила одна только мама-сан. Асахина и его подручные, в изнеможении развалившись на диванах, наблюдали за разворачивавшимся перед ними безумием. Облачённая в кимоно толстуха забрала у бандитов свой нож и, изрыгая ругательства и не сводя злобного взгляда с залитого слезами лица Хаттори, размахивала им перед пленником в тусклом красноватом освещении бара. Её волосы растрепались и патлами свисали на щёки. Глаза вылезли из орбит, сверкая белками, из перепачканного помадой рта, напоминавшего разверстую манжету рукава кимоно, на Хаттори выливался словесный яд.

— Э-э-эх! Мужики! Все вы одинаковые! Я столько горбатилась, накопила три миллиона шестьсот пятьдесят тысяч, положила в банк, а этот паразит спёр из комода мою банковскую книжку и спустил всё на скачках и в маджонг! И такой говнюк мог работать в «Мицубиси»?! Наглая рожа! Умыкнул мои денежки, а я их пять лет потом зарабатывала-а-а! Иэх-х-х! Получай! — возопила она и врезала по спине Хаттори плоской стороной лезвия ножа.

Привязанный к стулу, Хаттори подпрыгнул, взвыл от боли и снова в отчаянии понёс бессмыслицу:

— Ой, больно! Больно! Спина, моя спина! Жжёт спину! Ох как горит, горит! Мясо у меня там жирное? С белыми прожилками? Какой странный ресторан… здесь суши? Дайте воды! Хочу воды! Поезд отправляется… до моей деревни… быстро домчит. Что это? Комары! З-з-з-з-з… Будут зудеть, пока я не умру…

— Э-э-эх! Все вы одним миром мазаны! Называл себя основателем новой религии, пастырем нового братства, а сам пользовался доверием людей, выколачивал из них пожертвования. Ну и я, дура, на эту удочку попалась. Говорил людям: «Вы много грешили. Для спасения вам надо купить эту урну. Обязательно купите. Миллион иен». И я лишилась бабушкиного участка. Я так его берегла — никогда не закладывала. Такой участочек был! Почти восемь соток. В Тёфу. И всё потому, что он на Кинья Китаозди похож. Как это меня угораздило? Гордость или дурость? Взяла документы на участок, отдала ему, пошли с ним в кино. Он и говорит: «Я только в туалет и назад» — и… и… больше я его не видела! Иэх-х-х! Получай!

— Ой, больно! Больно! Итая! Дядя там бедро сломал. Свиную печень жарили. Соусом, её соусом… И поперчить, поострее, поострее… Я не могу больше терпеть, Мики-тян! Мики Ниситани, где же ты? Иди ко мне, иди ко мне, иди ко мне! Ты в своём сладком магазине… Я больше не буду дарить тебе подарки. Кто-то ещё хочет съесть эту креветку, стрекоза фьють, фью-фью… Горы, реки, фьють, фью-фью…

— Э-э-эх! Вонючка с сальными волосами! Как у тебя совести хватило обозвать меня старой кошёлкой! Ты трахал моих девчонок, а я их с таким трудом искала, моих милашек, ты их всех перепортил! Ты дерьмо, дерьмо, дерьмо! Да ещё и обрюхатил, и всё равно каждый вечер появлялась твоя противная рожа! Каждый вечер! Я даже место сменила, но ты и туда притащился! Тебя, кроме траха, ничего не интересует! Даже ко мне под юбку залезть пробовал, свинья! Чтоб твоя морда наглая раздулась! Чтоб ты подох в канаве! Иэх-х-х! Получай!

— Ой, больно! Больно! Пронырины трусы! Мне кранты, кранты, кранты! Всё, пипец! Что там за стук в горах? Кто это с красной головой. А за ним чёрное… Кто это? Человек? Чёрный человек? Кто? Кто? Дайте воды! Красной дайте, чёрной! В горле жжёт! Огонь! Дайте хоть росы! Черти из ада! Они меня жрут! Ноги, руки обгрызают!.. И смеются! Смеются! Ой, как холодно, холодно, холодно, яма глубокая, яма, яма…

— Э-э-эх! Вот вы, студентики, думаете, что вам всё можно, потому что вы молодые, молодые. Ты всё заманивал меня в свою грязную, вонючую комнатёнку, я и пошла, дура. Потом обозвал меня старой сукой, и не успела я опомниться — повалил на грязный пол. Ты со своими пятью дружками думал: раз я старая и некрасивая — со мной можно творить всё что хочешь. До сих пор помню, как несло у вас изо рта, как каждый по очереди совал в меня грязный хер… Иэх-х-х! Получай!

— Ой, больно! Больно! Рот, горло, голова… Разламывается! Пели, дурачились. Караоке в Иокогаме. Дыра дырой, грязь, всё в жёлтых пятнах. Всё равно там кайфово. Больше мне там не бывать? Вчера последний раз? Белый мячик, жёлтый мячик… Прыг-скок! Зря я корчился, теперь всё в трубу! В трубу!

— Э-э-эх! Я совсем ещё молоденькая была. Романтическая дурочка. Мне было девятнадцать. Нет, восемнадцать. Наивная простушка из бедной семьи. Ты завёл меня в шикарную гостиную, всё показал, потом вышли в сад. Я, конечно, обалдела от всего, поверила. Повалились прямо на землю под каменным фонарём. А когда всё кончилось, ты сказал, что у тебя богатый папаша и что ты не дурак — жениться на такой, как я, — неуклюжей и неотёсанной! И что у тебя невеста с настоящим роялем. Знаешь, как я орала? Знаешь, как мне хотелось сдохнуть? Что я, я… Иэх-х-х! Получай!

На этот раз лезвие ножа угодило прямо в одну из открытых ран на спине Хаттори и задело позвоночник. Тело его как окаменело. Глаза закатились, сверкнув белками, язык вывалился изо рта. Неужели готов? Она, что, убила его? Мама-сан и трое гангстеров вскочили и застыли на месте. Хаттори повалился вперёд, по телу прошла судорога, но он тут же очнулся, приподнялся и забормотал ещё быстрее:

— Ой, больно! Больно! Времени нет… черепаха, черепаха пришла? Золотую рыбку хороним? В груди колет… Тон-тон-тон! Как иголки. Мики-тян здесь ещё? Мрак, как в аду. Собирались на пляж в Атами, но теперь всё, конец.

Через десять минут после вылета из «Эль Прата» за занавеской, отгораживающей салон от носовой части самолёта, там, где находится кабина экипажа, прозвучал выстрел. За ним второй, третий. Самолёт затрясло как в лихорадке. С места, где сидел Идзуми, невозможно было понять, застрелили ли угонщики пилота или это перестрелка между террористами и экипажем. Не могли же они убить и командира, и второго пилота! Оба угонщика, стоявших в салоне, рванулись к кабине. Навстречу им выскочила стюардесса с лицом, белым как мел. Тряска продолжалась, самолёт ощутимо терял высоту. В салоне царил хаос. Во что бы то ни стало надо понять, что происходит, чтобы подготовиться к тому, что предстоит, подумал Идзуми. Остальные пассажиры, наверное, думали то же самое.

Ещё одна стюардесса побежала по проходу к кабине лётчиков. Угонщиков не было видно, пассажиры повскакивали со своих мест и кричали ей вслед:

— Что происходит?

— С пилотами всё в порядке?

— Почему нас так трясёт?

— Мы разобьёмся? Мы разобьёмся?

— Пожалуйста, оставайтесь на местах. — Это было единственное, что она могла ответить.

Как только стюардесса скрылась за занавеской, в салоне поднялся гвалт. Говорили все разом. Мужчинам, оставшимся после Барселоны без женщин, надо было что-то высказать, к кому-то обратиться — к соседям, к кому угодно, чтобы поделиться своим волнением. По интеркому кто-то что-то сказал на непонятном Идзуми языке. Видимо, один из угонщиков. Потом раздался женский голос — стюардесса звала свою коллегу. Послышались крики другой женщины.

Один из пассажиров, понимавший по-английски, вскочил с места и закричал:

— Они говорят, что не умеют управлять самолётом!

Салон тут же охватила паника. Люди вопили и стонали:

— Мы разобьёмся! Падаем! Нет, прекратите! Не может быть! Мы все погибнем! Кончайте дурака валять!

Мужчина средних лет, сидевший у окна рядом с Идзуми, вдруг сложил вместе ладони, и из его рта хлынул бессмысленный поток звуков:

— Кутитютипа, кутютипа, кутикутику титютипа, кутюкутютипакутикутикутикути.

То ли он говорил на неведомом языке, то ли просто нёс околесицу, доводящую его прямо-таки до религиозного экстаза. «Вот бог послал соседа! — мелькнуло в голове Идзуми. — Ни о чём не даст подумать перед самым концом!»

Одна из стюардесс кинулась в хвост салона с криком: «Мама! Мама!» Волосы её были растрёпаны. Безнадёжность ситуации стала ясна окончательно. Пассажиры впали в истерику. Самолёт резко дёрнулся влево, потом вправо, закачался, как маятник, задирая и опуская нос, потом заметался, как привязанный к резинке мячик.

Сидевший перед Идзуми пассажир вскочил со своего кресла и в ярости заорал:

— Ага, понял перед смертью! Мураками и Маэда! Подонки! Захотели всё к рукам прибрать, вот и послали меня во Францию!

— Горо! Вера! Кто будет о вас заботиться, если меня не станет? — захлёбывался рыданиями другой пассажир, держа перед собой фотокарточку. — Кто присмотрит за вами?

— Так это ж всего-навсего собаки! — заметил его сосед и получил в ответ:

— А мне плевать на людей! Плевать на вас! Хоть все сдохните!

— Но я ещё так много собирался сделать! Только деньги завелись, хотел француженок потрахать как следует! Как же так? Так горбатился на этой работе, и что ж теперь?!

— А я занимаюсь макетами. Ну знаете, в таких ящиках — сады, дома в миниатюре… Уже выбрал следующую работу… Уже двенадцать сделал, это тринадцатая… Ящик новый купил, всё приготовил. Как же теперь-то? Ведь всё своими руками! А-а-а-а!

— Кутитютипа, кутютипа, кутикутикутитютипа, кутюкутютипакутикутикутикутикути.

— Чёрт! Зачем только я послушал это вонючее управление пищевой гигиены?! Могли бы спокойно и дальше «спайси» продавать! И продажи были бы что надо! Нет, перешли на «медиум»! Надо было положить на это говёное управление! И во Францию не пришлось бы лететь!

В салоне стоял сплошной крик. Освещение померкло — лампы еле-еле тлели красно-бурым светом, вызывая ассоциацию с Преисподней. Мысль, что с привычкой жить придётся расстаться, заставила Идзуми непроизвольно вскочить с кресла и издать непонятный громкий вопль. До этого момента ему как-то удавалось безмолвно наблюдать за охватывавшим самолёт безумием, поэтому происшедшая с ним неожиданная трансформация произвела впечатление на продолжавшего нести околесицу соседа — он на миг умолк, подняв на Идзуми изумлённые глаза, но тут же возобновил свой речитатив и добавил громкости, полный решимости не дать конкуренту себя превзойти:

— Харамафундарамаханда, фундафундахандарамахандафунда, ханда, хандаракэфундаракэ, фунфунхандарафундарахондарама, фундарумафунарума.

— С Юмико я переспал всего три раза, но это было что-то непередаваемое. Розовые губки между ног — настоящая обитель блаженства. Маленькие лепестки розы. Они так и сочились влагой. Сколько страсти!.. Если бы я мог ещё разок зарыться лицом в её груди и…

Президент компании, много лет скрывавший свои чувства, повернулся к своему начальнику департамента, сидевшему рядом, и обнял его:

— Я тебя хочу! Хочу добраться до твоей задницы!

— Ой-ой! Извините! Я так не могу! — вскричал изумлённый подчинённый. — Перед смертью… Позвольте мне умереть спокойно и красиво!

— Ты что такое говоришь?! Неужели я такой гадкий? — взъярился президент и схватил начальника департамента за горло. Совсем сдвинувшаяся стюардесса, обнажившись ниже пояса, пробиралась по проходу между рядами. Прижавшись к груди крепкого телосложения парня, она похотливо умоляла:

— Ну давай же! Трахни меня! Пожалуйста!

— Идиотка! Выбрала время! — отбиваясь от стюардессы, парень толкнул её. Она упала и залилась слезами:

— Я до сих пор всех отшивала, а мне уже тридцать два, и у меня так ни с кем и не было. Обидно же!

Человек, сидевший в хвосте, вскочил и принялся танцевать, напевая:

— Я всю жизнь как вол работал — накопил чуток деньжат.

И поехал за границу по совету тех ребят.

Говорили мне ребята, что от счастья упаду.

Вместо этого, выходит, — на тот свет я попаду!

Идзуми оттолкнул не прекращавшего бормотать соседа и выглянул в иллюминатор. Он увидел не землю, а косую линию горизонта, где море сходилось с небом. Скрипя всеми сочленениями, самолёт пикировал прямо в воду. Идзуми не выдержал и с криком вывалился в проход. Стюардессы и пассажиры обнимались, плакали и вопили во всё горло, что всем крышка. Идзуми посмотрел на происходящее с отвращением, но уже в следующий миг вдруг сам решил присоединиться к всеобщему бедламу. Скинув брюки, он вскарабкался на рыдавшую в проходе стюардессу, намереваясь удовлетворить её желание. Стюардесса умоляла его поспешить. Салон превратился в кромешный ад, наполненный оглушительными душераздирающими криками и завываниями.

— Мураками! Маэда! Предатели! Дерьмо собачье! Собираются всем рулить, когда я умру! Ничего! Я после смерти вернусь и не дам вам, проклятые морды, покоя!

— О, Горо! Вера, малютка! Если я погибну, кто о вас позаботится?! Ужас! Не хочу умирать! Пусть другие сгинут, только не я! Только не я!

— Пропади она пропадом, эта Франция! Эти чёртовы француженки… Деньги прямо из рук рвали, а потом хихикали у меня за спиной, дураком выставляли. А я эти деньги собственным горбом зарабатывал! Собственным горбом! Это разве дело?! Ну скажите — дело?!

— Что же это такое? Я двенадцать макетов сделал! Гордость моя! Это же жестоко! Внизу море! Море! Там ничего нет! Пусто, как в выдвижном ящике! Мы упадём в море и… смерть! конец!

Харамафундарамахандара,

фундарафундарахандарама,

хандарафундараханд аракэ,

фунфунхандарафундаракэ,

фундарахондарафундарума.

— Хе-хе-хе! И всё это управление! Переключили нас на «медиум»! Дурак я, дурак!

Подумаешь, предупреждение! Оно же юридической силы не имеет! Надо было на него плюнуть и растереть! Просто не обращать внимания! Если бы знал, что умру, — послал бы их к чёрту и делал по-своему! Надо было и дальше торговать «спайси» — на всю жизнь семью бы обеспечил! Катались бы как сыр в масле! Чёрт, чёрт! Понесло меня во Францию за новыми каналами сбыта! А теперь подыхать придётся! Класс! Хо-хо-хо!

— Вместо этого, выходит, — на тот свет я попаду!

— Давай, давай! Подставляй задницу!

— Я так не могу!

— Я до сих пор всех отшивала, а мне уже тридцать два, и у меня так ни с кем и не было. Обидно же!

— Розовые губки между ног — настоящая обитель блаженства. Маленькие лепестки розы. Они так и сочились влагой. Сколько страсти!.. Если бы я мог ещё разок зарыться лицом в её груди и…

Потом была яркая вспышка, запах чего-то горелого… и Идзуми обнаружил, что снова сидит в кресле. Не говоря ни слова, он огляделся. Странное спокойствие охватило его, ощущение было такое, будто он только что проснулся. В салоне было сухо и прохладно, окружавшее Идзуми спокойствие лишало реальности сумасшествие, царившее здесь всего секунду назад. Но нет, сказал себе Идзуми, это смятение и безумие было на самом деле. Он посмотрел на других пассажиров. Все с безмятежным выражением на лицах мирно сидели на своих местах. Идзуми попытался разобраться в своих ощущениях. Откуда вдруг это спокойствие и смирение? Где сейчас находятся он и все эти люди? Не было видно стюардесс — вернулись на свои места? Куда-то исчезли все иностранцы — на борту вроде было несколько. Что с ними случилось? Всё шло к катастрофе, почему же она не произошла? Самолёт уже должен был рухнуть в море. И тут Идзуми словно осенило. Он всё понял. Все они мертвы. Самолёт к реальному миру больше не относится и летит со всеми, кто на его борту, в мире загробном. Вот чем объясняется неожиданно установившиеся в салоне тишина и спокойствие. Это смерть принесла с собой смирение, чувство освобождения от бренного мира, состояние равновесия, возникшее после потери интереса к мирским желаниям. «Я умер, и здесь присутствует только вечная физическая оболочка и душа», — думал Идзуми. Он умер, это точно. Осознание этого факта Идзуми совершенно не опечалило. Хаос, творившийся вокруг него несколько мгновений назад, цепляние за жизнь казались чем-то совершенно чуждым, не имеющим к нему никакого отношения. Смешно, если вспомнить. Что же привязывало его к этому миру? Нет, этот мир — его мир — теперь здесь, а то, что осталось там, — мир потусторонний. Но здесь — это где? Может, в Преисподней, о которой столько разговоров? Потому, верно, и иностранцы пропали. Каждый переехал на своё место, в свою Преисподнюю.

Сосед Идзуми, нёсший околесицу, теперь сидел тихо, закрыв глаза.

— Скажите, в иллюминатор что-нибудь видно?

Сосед открыл глаза, посмотрел на Идзуми и глянул в иллюминатор. Поводил глазами вверх-вниз и произнёс тусклым, лишённым эмоций голосом:

— Облаков нет, но всё затянуто дымкой. Земли не видно. Только ровная желтоватая пелена. — Он откинулся в кресле и снова закрыл глаза.

Идзуми не очень представлял, кто управляет самолётом, но он летел ровно и бесшумно — двигателей было не слышно. Спустя какое-то время самолёт, похоже, пошёл на снижение. Может, сейчас объявят, где мы садимся, подумал Идзуми. Но интерком молчал. Вдруг последовал мягкий толчок — самолёт приземлился. Идзуми не был пристёгнут, самолёт ещё двигался к месту стоянки, а он уже встал и потянулся.

— Похоже, прибыли, — констатировал человек начальственного вида, сидевший на три ряда впереди. Он поднялся, кивнул Идзуми и улыбнулся. Пассажиры приветливо обменивались репликами — они умерли вместе, и это их сблизило. Вели себя, как одна семья или близкие друзья.

Подошёл парень, похожий на инженера, и сказал:

— Вон здание аэропорта. Но что-то никого не видно.

Самолёт остановился, но большинство пассажиров оставалось на своих местах, кто-то ещё дремал, кто-то ёрзал в кресле.

— Ну что, выходим? — предложил Идзуми и двинулся к выходу вслед за начальником и инженером. Из багажа у него была только сумка.

Дверь самолёта была открыта, и, выйдя наружу, Идзуми убедился, что сосед его не обманул — снаружи колыхался тусклый жидкий туман. Ни ветерка, воздух неподвижный и тёплый. Идзуми спустился по трапу и огляделся. Кругом ни души, никаких признаков жизни. Странно! Кто же тогда трап подогнал? Терминал аэропорта представлял собой трёхэтажное стерильное здание без малейших признаков декоративности, отмеченное лишь одной неоновой вывеской — «ПРЕИСПОДНЯЯ». Малиновые буквы горели, хотя был день. Ну конечно, подумал Идзуми. Это же не реальный мир. Здесь что угодно может быть. Втроём они не торопясь двинулись к терминалу.

— Я был генеральным директором пищевой компании, — сообщил о себе мужчина средних лет, который несколько минут назад на чём свет стоит костерил управление пищевой гигиены. — Мы делали супы быстрого приготовления уже много лет, а в последний год выпустили новую линейку. Суп пикантный. Заливаешь кипятком и пьёшь в обед вместо чая. Сначала сделали мягкий, с лёгким привкусом консоме. Совсем не острый. Перец, как вы знаете, может вырабатывать привыкание. Пошли вполне приличные продажи. Потом выпустили среднеострый. По названию — «средний», но на деле получился острый, даже очень. Он продавался ещё лучше «мягкого», и мы решили запустить ещё и настоящий острый — «спайси». От него действительно пожар во рту. Мы поставили его на поток полгода назад, и успех превзошёл ожидания. В точку попали. Люди на него подсели основательно — стали пить утром, днём и вечером. По всей Японии расходился. И вот какие-то сопляки начали жаловаться, что у них, видите ли, в горле першит от этого супа. Управление тут как тут: раз! — нам предупреждение. Ну, мы перестали его делать и перешли обратно на «средний». Но его уже никто не хотел покупать. Фирма оказалась на грани банкротства, и я поехал во Францию посмотреть, может, туда можно что-то продавать. И вот по пути домой такое дело! Повезло, а? — Он сделал паузу и хмыкнул. — Но теперь я покойник и плевать на всё хотел. Как я мог тратить жизнь на эту идиотскую жратву?!

— А у меня была архитектурная фирма, — сказал похожий на инженера парень. Это он распинался в самолёте о садах-городах, которые запихивал в ящики. — Мы проектировали жилые здания. У меня мечта, чтобы в ста городах по всей Японии построили дома по моим проектам. В двенадцати уже построили. Это моя гордость. Например, строится где-то здание по моему проекту. Я делаю макет всего квартала, а посредине — мой дом. Вся конструкция — в специальном ящике. У меня в офисе уже двенадцать таких стоит. Кто-то приходит — я открываю крышку и показываю. И вот как-то я открыл тринадцатый ящик — пустой, там ничего ещё нет — и… увидел синее море, а по нему волны катятся… галлюцинация, что ли, случилась — не знаю, но я так удивился… проверять не стал, побыстрее закрыл крышку. А ведь, похоже, это был знак, что мой самолёт упадёт в море.

Закончив рассказ, парень весело улыбнулся и махнул рукой.

— Теперь-то я понимаю, какая это всё ерунда. Я был как ребёнок, наивный и эгоистичный. Мне всегда хотелось выпендриться, отличиться за счёт других. Что же удивительного, что в конце концов я оказался в таком месте.

Пришла очередь Идзуми. Пока он рассказывал свою историю, попутчики дошли до безликого здания терминала. Внутри оказалось пусто. Ни демонов, встречающих у ворот в ад, ни даже иммиграционного контроля. Лишь несколько человек, видимо, сотрудники аэропорта, маячили в разных концах просторного вестибюля. Ни магазинов дьюти-фри, ни киосков, ни других пассажиров.

— Добро пожаловать в аэропорт Преисподней! Здесь вам не понадобится паспорт, — проговорил Идзуми. Его спутники громко рассмеялись и, пройдя через вестибюль, вышли наружу.

Идзуми оказался на широком проспекте в самом центре квартала, застроенного офисными зданиями. Его компаньоны куда-то исчезли. И пешеходы, и машины — всё вокруг выглядело точно так же, как в реальном мире. Совсем не похоже на ад. Он вызвал в памяти лица людей, умерших раньше него. Быть может, он встретит кого-то из них здесь, в этом мире, подумал Идзуми и не спеша зашагал по тротуару.

Маюми Сибата и Ёсио Торикаи хотели нажать кнопку лифта, чтобы закрыть двери, но не успели — репортёр с выпирающими вперёд зубами и фотограф вломились в кабину следом за ними.

— Убирайтесь отсюда! — рявкнул Торикаи, но репортёр только покачал головой и по-идиотски засмеялся.

— Мы же дебилы. И нам на твои слова наплевать. Действуй! — обратился он к дюжему фотографу. Тот оттолкнул Торикаи и защёлкал камерой перед самым носом Маюми.

— Нет! Нет! Прекратите! — закричала она.

— Отвали от неё! — гаркнул Торикаи, отпихивая фотографа в сторону.

Репортёр двинул Торикаи в бок, завязалась потасовка, и все четверо повалились на пол. Двери закрылись, и лифт поехал вверх — видимо, кто-то его вызвал. Тридцать четвёртый этаж… тридцать пятый… Схватка между тем продолжалась.

— Думаешь, раз корчишь из себя писателя, можешь так обращаться с прессой, журналистов дебилами обзывать? Погоди, декадент! Вот выйдет статья — ты у меня вспотеешь, когда все узнают, что ты за тип! Ещё пожалеешь!

— Скандалист гребаный! Черепаха кривозубая! Бандитская рожа! Вся литературная пресса встанет на мою защиту! Это я про тебя напишу! Узнаю, как тебя зовут, и тебя на пушечный выстрел больше к прессе не подпустят!

— Как только такая куколка с тобой связалась? Просто не представляю. Даже завидно. Вот вы у меня где, голубки! На плёночке! Семейному гнёздышку твоему конец, а когда всё это дерьмо вылезет наружу, вы с милочкой друг дружке в горло вцепитесь! Вот будет картина! Живая гравюра — писатель в роли героя-любовника!

— А-а-а! Не надо, не надо! — заголосила Маюми. — Всё так замечательно было! Не губите мою карьеру! Теперь все на меня набросятся — и менеджеры, и продюсеры! Сразу перестанут приглашать — ни в программу, ни в рекламу не пробьёшься! Я всё сделаю! Только не надо!

Ополоумев, она наобум заколотила кулачками по кнопкам. Лифт дёрнулся и остановился, одновременно включился пронзительный сигнал тревоги. Свет в кабине погас, замигали жёлтые аварийные лампочки.

— Ты что творишь?! — заорал репортёр.

— Мы сейчас вниз упадём! — подхватил фотограф.

— Ну и что? Ну и пусть! — не прекращала истерику Маюми. — Умирать, так с музыкой! И вы все тоже со мной! Аха-ха-ха-ха! — От её маниакального смеха у мужчин по спине побежали мурашки.

— Возьми себя в руки, Маюми! — попытался успокоить её Торикаи.

— Эй! Кончай это дело!

Сигнал смолк, лифт тут же затрясся и вдруг провалился. Маюми с криком «уй-я-я!» вцепилась в Торикаи, лифт снова дёрнулся и застыл на месте. На табло загорелась цифра «30», но лифт продолжал трястись, словно давая понять, что может в любой момент сорваться вниз. Снова раздались крики ужаса. Кричали все.

— Что меня дома ждёт? — вопил фотограф. — Жена — вылитая Годзилла, трое сопливых детей! Надоело это рабство! Капитализм, все эти газетёнки… как собачка на поводке… да пошло оно всё к чёрту! Сдохну — и делу конец! Но перед смертью я бы трахнул разок эту цыпочку. Вот был бы полёт!

Он бросился к Маюми, она вцепилась ногтями ему в лицо и завизжала:

— Хватит с меня этого кошмара! Я только что купила двойную кровать, всего назаказывала из весенней коллекции «Шанель»! А теперь умирать? Нет, этого быть не может! Я хожу в лучшие косметические салоны, к лучшим парикмахерам, столько за пластику выложила, и ради чего? Чтобы умереть рядом с таким потным старым говнюком?! Убери руки! Меня от тебя тошнит!

Тем временем репортёр и Торикаи сцепились, готовые задушить друг друга.

— Мой стиль — сентиментальный романтизм Сюгоро Ямамото! Я придам ускорение всему литературному миру, стану королём японской литературы! Все актрисы будут моими! И вдруг умереть вместе с такой мразью, как ты!

— Ну ты полегче, трепло! У тебя же мания величия! Из кожи вон лезешь, чтобы прославиться. Больше тебя ничего не интересует. Писателя из себя воображаешь! Бьюсь об заклад, у меня в колледже отметки лучше были! Сдохнем — так сдохнем, мне до лампочки! Всё равно жизнь собачья, как ни крутись! Но ухо я тебе перед смертью откушу! Вот этими самыми зубами!

— Ах ты, хорёк! Переносчик заразы! Мутант! По барам таскаешься, на девчонок слюну роняешь. А они на тебя плюют, потому что ты неполноценная тварь! Удовлетворить себя не можешь. Занялся бы онанизмом, всё лучше, чем за известными людьми охотиться!

Рассыпая снопы искр, лифт снова провалился вниз. Все четверо завыли во всё горло, лифт с глухим стуком остановился. Люди корчились на полу кабины в полном мраке, точно зомби на дне могилы. На каком они этаже? Никто не знал — табло погасло. Охваченным паникой пассажирам лифта казалось, что сердце вот-вот выскочит из горла. Возможно, им предстояло умереть вместе, и они испытывали друг к другу необъяснимую смесь ненависти и любви.

— Мама, мы уже умерли?

— Нет! Нет! Нет! Уберите от меня эту тварь!

— Улыбочку! Улыбочку, Мопассан!

— Это всё брехня и мешанина!

— Родителей своих предаёте, обыватели!

— Помогите! Он меня изнасиловать хочет!

— Что, смерть? Нирвана?

— О мой бог!

— Амен! Мисо рамен!

— Поминальные танцы и песни в сумерках…

— Когда же зацветёт пурпурный лотос?

— Такая серьёзная утрата…

— Не прижимайся ко мне своим поганым хером!

— Но если я умру…

— Неужели её воспоминания тоже умрут?

— Я всегда был на месте событий.

— Король львов спит.

— Кто будет меня помнить?

— Здесь граница между жизнью и смертью?

— Опять застряли на полпути! Сколько можно тянуть?!

— Звёзды в кучу сбились и пляшут!

— Вон вдоль берега собака бежит!

— Я больше терпеть не могу, сейчас лопну!

— Кто-нибудь нас спасёт!

— Нет, нет! Не могу больше!

— Ты можешь сломать двери?

— Чем? Пальцем?

— Может, попробовать их выбить?

— Не надо! Не надо!

— От тряски кабина обвалится!

— Похоже, снаружи никого нет.

— Эй, есть там кто?

Окончательно отчаявшийся репортёр заколотил кулаками в двери, и лифт снова полетел вниз, с оглушительным рёвом набирая скорость.

— Нет! Остановите!

— Всё? Конец?

— Прощай, чёрный дрозд!

— Боже милосердный, на тебя уповаю!

— Мы сейчас умрём!

В этот миг включилось электричество, осветив искажённые ужасом лица людей, забившихся в углы кабины, и лифт остановился.

— Что случилось? Почему остановились?

— Мы уже в самом низу?

— Я думал, будем падать вечно.

— О, боже! Посмотрите-ка, — проговорила Маюми, указывая на табло.

Все подняли головы и застыли. На табло горели три шестёрки — «число зверя».

— Не может быть шестьсот шестьдесят шесть этажей под землёй! Это электроника не выдержала удара.

— Давайте как-нибудь откроем двери.

— Не надо! Не надо! Это ад!

Мужчины, объединившись, попросили Маюми не говорить глупостей и попробовали раздвинуть двери, но лишь впустую скребли ногтями по металлу. Двери так и не двинулись. Обескураженные пленники лифта переглянулись и тяжело опустились на пол. Наконец Торикаи сглотнул и выдавил:

— Я думаю, мы уже умерли.

Фотограф с шумом выдохнул и произнёс без всякого выражения:

— Вот оно что? Все мои желания, всё, что меня беспокоило, — всё ушло. Я ничего не чувствую. Это доказывает, что я умер.

— Точно. И со мной то же самое, — кивнул в знак согласия репортёр.

— Что вы такое говорите?! — возмутилась Маюми. — Лично я — очень даже живая. У меня полно всяких желаний. Я ещё столько всего хочу сделать.

Мужчины переглянулись.

— Бабы есть бабы! — воскликнули они в унисон.

— Им и смерть нипочём. Грешные создания.

— Не могут отказаться от мирской суеты.

— Потрясающе!

— Такие упрямые!

Все трое рассмеялись.

— Разве это не доказывает, что я жива? Это вы погибли. А я одна спаслась!

Маюми сердито топнула, и в тот же миг двери мягко и бесшумно отворились. Перед ними был гостиничный холл, который с виду совершенно не изменился. Постояльцы отеля сновали взад-вперёд. Персонал. Классическая музыка. Всё спокойно, как всегда. Похоже, никто и не подозревал, что с лифтом что-то случилось. Так и не поняв, в чём дело, все четверо вышли из кабины. Умерли они или живы? Не поймёшь — серединка на половинку. И они разошлись в разные стороны, каждый думая о своём и пытаясь вернуть ощущения обычной повседневной жизни.

После восьмидесяти пяти у Нобутэру возникли серьёзные проблемы с головой.

«Ой, Такэси! Ты? Привет, привет. Как нога? Зажила? — говорил он своему шурину Коити, пришедшему его проведать. — Здорово выглядишь», — продолжал он и пускал слезу. Невестку называл Нобуко и относился к ней так, будто она его жена. А жену вообще не узнавал. «Ты кто такая?» — спрашивал он всякий раз. При виде правнука, который учился в начальной школе, растроганно восклицал: «Юдзо!» — и лез обниматься, повергая правнука в бегство.

— Юдзо? Такэси? О ком это он, мама? — спрашивал сын.

— Понятия не имею, — отвечала Нобуко. Она догадывалась, что это, должно быть, старые приятели мужа, но как только она заводила разговор о его детстве, Нобутэру почему-то обиженно надувался.

— Что-то, наверное, тогда произошло, — гадал сын.

— Да, скорее всего, что-то было, но как теперь узнаешь, когда он ничего не помнит…

— Мой отец принадлежит поколению, когда могло быть всё что угодно, — говорил сын Нобутэру, Синитиро, когда с кем-нибудь заходила речь об отце. — Конечно, сразу после войны, в царившей тогда неразберихе, трудно было отделить хорошее от плохого. Просто нельзя было выжить без того, чтобы что-нибудь не нарушить. Тогда действовали другие правила, не такие строгие, как сейчас, и в принципе можно было делать всё, что захочешь. Не надо было думать об окружающей среде, да и образование такого значения, как сейчас, не имело. Я даже слышал, что жертвам мошенников не очень сочувствовали: мол, сами виноваты — нечего зевать. Тогда отец установил для себя собственные критерии добра и зла и придерживался их всю жизнь. Это был его единственный ориентир. Но теперь он впал в слабоумие, и принятые им критерии сейчас выглядят сомнительно. Он постепенно возвращается назад, в детство, когда ещё трудно отличить, что хорошо, а что дурно. Поэтому невозможно понять, что у него на уме. В последнее время отец стал уходить из дома и бродить по окрестностям. Маме забота: внимательнее следить за ним надо…

Сегодня чудесный день. Хорошо бы прогуляться. Кто эта старая женщина? Соседская прислуга? О чём она толкует? Не уходить из дома? Всё равно выйду, если захочу. Она не имеет права мне приказывать. Где мои сандалии? И куда подевалась Нобуко? Что-то её давно не видно. Сколько прошло, как они поженились? Десять лет? Нет, пять… может быть, два года. Не имеет значения. Важно, что она красивая и хорошая. Замечательная жена. Я ею гордился. Куда пропала Нобуко? Уж не умерла ли? В последнее время стоит мне кого-нибудь вспомнить, как говорят, что этот человек давно умер. Неужели все мои знакомые поумирали? Печально, коли так.

Где это я? Как здесь очутился? Кто это там идёт? Я обедал? Нет, наверное, только завтракал. Паста была очень вкусная. Стоп! Паста на завтрак? Нет, должно быть, это всё-таки был обед. Точно, обед. Ха! Не слабоумный же я, в конце концов. Минутку! Пасту я ел вчера. В ресторане. Как он называется? «Инферно»? Да, итальянский ресторан «Инферно». Они ходили туда с Нобуко. Куда же она пропала? Ага! Я всё думал, где видел эту старую женщину… Вспомнил! Это же мама! Постарела, конечно, но это она, сомнений нет. Как она умудрилась так долго прожить? Как? И как я умудрился столько протянуть без еды? Умираю от голода. Просто умираю. В животе урчит. После войны тяжко было. Что случилось с Такэси? А Юдзо? Они в школе, наверное. Ага! Вон дети идут из школы. Это та самая дорога. Окрестности сильно изменились, но дорога осталась. Ещё немного вперёд, и будет школа. Да, вот и главные ворота. Уроки кончились, в школьном дворе никого нет, но вон она, сцена. Стой! Всё-таки какие-то мальчишки там играют. Это же Такэси и Юдзо! Точно, они! Какая встреча! Какая встреча! Юдзо — как всегда, перепачкался в чём-то, а Такэси, гляди, — красавец.

— Эй! Эй! — Нобутэру помахал им, они замахали руками в ответ, и он услышал:

— Ты так долго не приходил, что мы решили сами к тебе наведаться.

— Мы все такие же, как раньше, а ты — настоящий дедушка.

— Значит, вы меня помните?

— О чём речь? Как мы могли тебя забыть? Не говори ерунды!

Нобутэру обнял их и громко расплакался, как ребёнок. Такэси и Юдзо успокаивали старика, по-взрослому хлопая его по спине, что никак не вязалось с их детским обликом.

— Мы всё понимаем. Ты нам всё время снился. Мы видели, что ты по нам скучаешь.

— Мы оба давным-давно умерли, а ты всё живёшь. Вон на сколько нас пережил. Но мы не сердимся на тебя.

Нобуко отправилась на поиски мужа и нашла его на школьном дворе. Он стоял на сцене, плакал и смеялся, целиком погруженный в себя. В голове Нобуко мелькнула мысль: не сошёл ли муж с ума. Она окликнула его. Услышав её голос, Нобутэру тут же снова стал самим собой.

— Прости, мама. Ты волновалась из-за меня. Я иду домой. — Нобутэру послушно слез со сцены. Он уже не первый раз принимал жену за мать. Нобуко мягко обняла его за талию и повела к дому.

Датэ и Юдзо смотрели кино. В старом заплёванном кинотеатре, похоже, сидели и другие зрители — в темноте можно было различить шевеление людских теней. Громко стрекочущий киноаппарат проецировал на экран мерцающее чёрно-белое изображение: тесное помещение, затерявшееся в глубине торговых улиц. Похоже, клуб или бар. Гадкая мясистая тётка крепко стиснула в руке нож и злобно взирала на какого-то парня. Хаттори! Он был привязан к стулу и выглядел хуже некуда. Рядом на диванах развалились три молодца из Икаруга-гуми, тоже порядком выдохшиеся. Они тупо наблюдали за тем, что вытворяет с Хаттори тётка.

— Надо вытаскивать его оттуда, — шепнул Датэ в ухо Юдзо. Тот кивнул.

— Погоди.

На экране Хаттори поднял запачканное потом и кровью лицо, на котором блуждала жутковатая улыбка.

— Ну что? Хватит уже на этом свете? Пора на ту сторону собираться? Беру вас с собой.

Мама-сан, которая всё это время измывалась над Хаттори, вдруг остановилась.

— Извини, что я с тобой так. Тебе за всех мужиков досталось. А теперь и злости вроде нет, вся куда-то делась. Ты говоришь: беру вас с собой. Я готова составить тебе компанию. Здесь всё равно одна злоба и ненависть. Я сыта ими по горло. — На Хаттори смотрели глаза совсем другого человека, полные кротости и доброты.

Заметив происшедшую перемену, один из икаругавцев медленно поднялся с дивана и обвёл маму-сан и Хаттори мрачным взглядом.

— «Беру с собой…» Это что значит, говнюк? Думаешь, это так просто — перебраться на ту сторону? А там, думаешь, что? Всё равно ад, к чему торопиться? Мы тебе и в этом мире ад в лучшем виде организуем!

— Значит, этому аду конца не будет? — Хаттори уронил голову и опустил плечи. Нет, уж лучше ад там, настоящий! Помогите кто-нибудь, пожалуйста.

— Ну кто тебе поможет? — сказал бандит. Это он вожак, это он зарезал Юдзо! — Знаешь, почему ад здесь будет продолжаться для тебя вечно? Потому что мы хотим навек растянуть кайф.

На экране крупным планом возникло лицо отчаявшегося Хаттори. Прозвучали громкие заключительные аккорды сопровождавшей фильм песенки под названием «Кошмар», и появились буквы: КОНЕЦ.

— Пошли. — Юдзо встал и двинулся вперёд по проходу между рядами.

— Думаете, это конец? — вскочил вслед за ним разозлённый Датэ.

Они вспрыгнули на низенькую сцену, отодвинули в сторону слово «конец» и прошли сквозь экран. Первым Юдзо, за ним Датэ.

— Хаттори! Мы здесь!

— Дрючите нашего братана и думаете, с рук сойдёт?

Якудза из Икаруга-гуми остолбенели.

— Какого хрена! Откуда они свалились?

— Эй, я разве тебя не кончил?

— Было дело. И я попал в ад. Заснул и очутился в кино. Посмотрел эту туфту — и прямо сюда. — Юдзо выхватил нож у мамы-сан. — А теперь давай разберёмся. Ну, где пёрышко, которым ты меня пырнул?

— Я приказал шестёркам его выбросить, а заодно от трупа избавиться, — отвечал Асахина с дрожью в голосе. — Послушай, давай всё-таки как-то договоримся? Какой смысл разборки устраивать? Ты всё равно уже покойник. Не можешь убить меня, а я тебя. Шестёрка твоя сейчас где-то между небом и землёй. Выкарабкается или покатится в ад вместе с тобой — ты решай. Хочешь — забирай его. Мешать не будем. Пусть идёт. Договорились?

Юдзо расхохотался.

— Договориться хочешь? Не о чем нам договариваться. И разборок никаких не будет. Братан, баба ваша и ты вместе со своими — все дружно отправляетесь в ад. Да погляди вокруг! Вы уже на том свете. В Преисподней.

Бар, где происходил этот разговор, исчез. Вокруг во все стороны простиралось поле, заросшее травой и усеянное блуждающими огнями. Одежда у всех тоже куда-то испарилась. Один Юдзо был в ладно скроенном костюме.

— А теперь вы должны выбрать себе, так сказать, форму вечного бытия, — объявил он. — Свинья, собака, хорёк… Выбор открыт.

Сны отражают ход прошлого и предвещают будущее. Не прибегая к услугам литературы, они замечательно символизируют наши отношения с людьми. Сны даже способны предсказать нашу судьбу, наглядно и чётко показав, когда и как мы умрём и что будет после смерти. «Ночной ходок» застрял где-то между сном и реальностью, между этим миром и потусторонним. Живые и мёртвые смешались там и, словно лодки, выплывали из моря мрака чёткими силуэтами. Чёткие силуэты, чёткая речь.

— Ну вот мы и снова здесь, — произнёс Касивадзаки, оглядываясь по сторонам. — Сколько раз я видел этот сон? Или это впервые, и мне только кажется, что он повторяется снова и снова? Вон Кондзо. Юмико, Идзуми рядом с ней. Маюми Сибата и Нисидзава. И Осанаи тоже здесь. В реальности эти люди не могли бы все здесь собраться. Это просто невозможно. Мы не знаем точно, жив Кондзо или мёртв, а Идзуми, слышали, разбился на самолёте. И Осанаи тут совершенно нечего делать.

— Я сплю, — сказала Сибата. — Это же я говорю. Мой голос. Ничего другого быть не может.

— Уж конечно, я не оказался бы в таком месте, если бы не сон, — с раздражением заявил Нисидзава, вливая в себя порцию бурбона. — У меня сплошные неприятности — и на работе, и дома. Меня понизили, ситуация хуже некуда, а жена всё сорит деньгами.

— Разумеется, сон. Потому я и здесь. — Осанаи смиренно поклонился Касивадзаки со страдальческим выражением лица, будто прося прощения. — Иначе я не мог бы тут показаться. Ведь я такая свинья!

— Выходит, всем снится один и тот же сон? И мы встретились во сне? Разве так бывает? — Юмико испуганно смотрела на собравшихся. Встретившись взглядом с Идзуми, она невольно отстранилась. — Нет! Ты же призрак, правда?

— Во сне я могу явиться любому, — отозвался Идзуми, обводя спокойным взглядом присутствующих. — Вы ведь все меня знаете. Я могу присниться любому из вас. Потому что умерший может вернуться в мир живых только во сне.

— О-о, Кондзо! Кондзо! Что же с тобой случилось? — сдерживая слёзы, вопрошал Касивадзаки, ухватившись за рукав Кондзо Итикавы. — Ты всё ещё там, в темноте под сценой? Ты жив ещё? Или умер?

— Какая разница? Живой, мёртвый… Что этот свет, что тот — они соединены между собой, как нити в плетёном шнуре. — Кондзо медленно поднялся, вышел на середину пустого танцпола и начал танцевать. — Из сна — в потусторонний мир. Из фиктивной смерти — в реальную, из подвала — в ад, и обратно. Два мира свободно сообщаются между собой. — Кондзо принял красивую позу. — А теперь, друзья мои, нам надо идти. Позвольте, я поведу вас туда. Хотя никакой проводник вам не нужен. Ведь вы уже на этой арене развлечений, уже давно в аду. Оставьте на этом свете все заботы и тревоги и пойдём дальше, к дверям в Преисподнюю. Пусть все ваши желания, весь ваш гнев сгорят в разрушительном очищающем пожаре. Следуйте, следуйте за мной.

По знаку Кондзо все поднялись с мест и спокойно последовали за ним. Лица их были светлы.

Такэси, Юдзо и Идзуми устроились с краешка длинного конференц-стола. Они находились на десятом этаже высотного здания в зале заседаний, рассчитанном человек на двадцать. Через большое окно в помещение вливался солнечный свет. Обыкновенный солнечный свет, ничем не отличавшийся в Преисподней от света, которым солнце озаряет реальный мир.

— Чего ты у меня спрашиваешь? Откуда я могу знать, кто руководит этим проектом? — со смехом сказал Такэси, обращаясь к Идзуми.

— Ну, должна же быть какая-то администрация, — настаивал тот. — Система, через которую всё управляется. Иначе ничего работать не будет. И не важно, где мы находимся. Система должна быть, и всё.

— Что думаешь? — обратился Такэси к Юдзо, не спеша подходя к окну. — И где же этот командный пункт, если он вообще существует? Где-то на этой улице… А вдруг в этом самом здании, на верхнем этаже? — как бы в шутку предположил он.

Юдзо поднялся следом за Такэси и посмотрел вниз на улицу.

— Сказать по правде, мне тоже не больно-то нравится это местечко. Если бы я был такой же крутой, как раньше, ну… как там, я бы им тут всё разнёс.

— А я бы тебе помог, если серьёзно, — сказал Идзуми. Он всё ещё сидел за столом с озабоченным видом. — Должен быть офис, напичканный компьютерами и прочей техникой. И десятки, а то и сотни людей. Если мы устроим им небо в алмазах, получится настоящий дурдом. Вот позабавимся! Но где же всё-таки это место?

— Может, во Дворце дьявола? — предположил Такэси.

— А-а, — сморщившись протянул Идзуми, будто вспомнил что-то неприятное.

— Дворец дьявола? Это ещё что за штука? — спокойно поинтересовался Юдзо. Он больше не выходил из себя, когда люди говорили о чём-то, чего он не знает, хотя в жизни это, конечно, ему бы не понравилось.

— Мы с Идзуми случайно проходили мимо него по дороге сюда.

Посчитав слова Такэси недостаточными, Идзуми решил добавить:

— Это специальное место для отаку — геймеров-фанатов. Была такая популярная игра — «Легенда о Дворце дьявола». Мы никаких таких зданий никогда не видели, нам плевать на эти дела, хотя при жизни у нас был конфликт с одним таким чудиком.

— Мы как раз об этом говорили, когда наткнулись на это здание. Как была фамилия того парня? Из отдела продаж.

— Ямагути. Он всё время резался в эту игру, дошло до того, что даже на работе начал играть. Понятное дело, в компании его никто терпеть не мог. У него крыша и поехала. В один прекрасный день ему пригрезилось, что наше здание — это Дворец дьявола. Он припёрся в общий отдел и потребовал, чтобы ему дали ключи от секретных покоев дьявола. Похоже, ему в башку взбрело, что президент компании этот самый дьявол и есть. Я попробовал его образумить, но он врезал мне как следует и бросился в канцелярию президента. Я тут же позвонил нашему директору Утиде, его кабинет и кабинет президента были на одном этаже.

— И я поспешил в канцелярию, — продолжал Такэси. — Ямагути уже был там и душил Мацуду, секретаршу президента. Ему втемяшилось, что она колдунья. Орал на неё, требуя назвать волшебное слово, открывающее дверь президентского кабинета. Мне было не под силу с ним справиться — куда там на костылях, и я вызвал охрану. Только так и удалось его скрутить.

— Президент был в шоке, когда узнал об этом происшествии, и игры на работе строго-настрого запретили. — Идзуми ткнул пальцем в окно. — Ого, смотрите! Вон он! Он что, только что появился? Видите разукрашенное здание, похожее на мечеть? Это и есть Дворец дьявола. Как вам? Ну что, может, поищем там пункт управления Преисподней?

— Нам и искать ничего не надо. Если там есть какая-то организация, достаточно спуститься на улицу и пошуметь малость. Они сами выйдут. — Такэси снова рассмеялся. — Но мне кажется, никто из нас этого не хочет. Какой смысл? У нас тут ни тяги к знаниям, ни любопытства такого нет, как в реальном мире.

— Будь здесь Нобутэру, обязательно придумал бы что-нибудь интересненькое, — сказал Юдзо, взгрустнув о прошлом. — Но он сюда не придёт, так?

— Не придёт. Если человек впал в слабоумие, ему сюда хода нет, — отрезал Такэси.

— Да-а… Мы знаем, что придуркам в Преисподнюю хода нет. Но откуда это известно? Вроде никто нас не учил. И кто, собственно, такие вещи решает?

— Думаю, мы сами, — посерьёзнел Такэси. — Это решается на уровне подсознания умерших. Человек умер, а в нём ещё живут стремление больше знать, мятущийся дух, любовь. И смысл места, где мы сейчас находимся, в том, чтобы заставить человека это понять и избавить от привязки к прошедшей жизни.

— И достичь нирваны? — Идзуми кивнул. — Об этом с древних времён говорят. Так может, здесь сознание отдельных индивидуумов объединилось и рулит? Что-то вроде коллективного сознания?

— Интересно, а что это за чудная компания? — спросил Юдзо, смотревший на улицу. — Гляньте-ка! Вроде как танцуют. А у малого, который впереди, какой прикид! Прямо пижон столичный лет двести-триста назад. У остальных-то кураж не тот.

Такэси тоже посмотрел на улицу внизу:

— Думаю, этот парень из кабуки. Загримирован под Исо-но Тоята. Есть такой тип в одной пьесе. Эй, а тот, который рядом, вылитый Идзуми.

— Ого! Похоже, здесь можно одновременно находиться сразу в двух местах. — Идзуми встал и присоединился к стоявшим у окна приятелям. Взглянул на группу людей внизу и почти не удивился, обнаружив среди них себя.

— Да, это я, всё правильно. Эта компания постоянно тусовалась в «Ночном ходоке». Я тоже туда ходил, вот и топчусь вместе с ними.

— А чего они всей толпой притащились? — поинтересовался у Идзуми Юдзо. -

Все разом руки на себя наложили, чтобы попасть на экскурсию в ад?

— Понятия не имею. Может, это им только снится.

— Не хочешь спуститься? — В глазах Такэси мелькнул огонёк любопытства. — С собой повидаться? Вот второй Идзуми удивится!

— Да, забавно, — рассмеялся Идзуми. — Пойдём?

— Пошли, — поддержал их Юдзо. — Кажется, внизу ещё братва из моей бригады. Да ещё вроде конкурирующая фирма маячит. Короче, есть с кем поговорить.

Все трое просочились сквозь стекло, вылетели из окна и стали плавно опускаться на мостовую.

Сасаки лениво потягивал чай со льдом на террасе кафе, когда получил записку. Он не заметил, чтобы кто-то подходил к его столу, официант, проходя мимо, тоже не мог её подложить. Записка просто материализовалась из воздуха.

На листке шариковой ручкой было написано: «Собираемся на площади, где фонтан».

Сасаки никогда не бывал на площади, но откуда-то точно знал, где она находится. И хотя в записке ничего не говорилось о времени сбора, он чувствовал, что идти совершенно необходимо. Перед тем как подняться, он положил на столик одну пятисот — и три стоиеновые монеты. Сасаки не знал, сколько с него полагается за чай, но в Преисподней всё было неопределённо, смутно, как во сне, и в конечном счёте не имело значения, сколько он заплатил.

Фонтан, имевший форму полукруга, располагался в углу площади. В камне были вырезаны лица демонов, из их широко разинутых ртов струилась вода. На площади уже собралась изрядная толпа. Большинство — старики, многие парами, вероятно, при жизни они были супругами. Одни в костюмах, другие одеты по-походному. Толпа разделилась на группы человек по двадцать-тридцать, выстроившиеся в колонны по двое. Женщина средних лет в синем костюме, напоминающем униформу кондуктора, подошла к Сасаки и приказным тоном объявила:

— Сасаки-сан! Будете старшим группы.

Женщина была тучной, смуглой и совершенно непривлекательной. С выдающимися вперёд зубами. Откуда она узнала его имя? Кто она? Демон ада? Сасаки решил называть её про себя «демон-леди». Не успел он спросить, что ему надо делать, как женщина заговорила вновь:

— Вы поведёте группу номер семь. Вон та группа — номер один, эта — номер семь. Понимаете? Становитесь в голову, будете следовать за группой номер шесть. Если кто-то покинет ряды или ещё что случится, говорите мне.

Куда они отправляются? Как он ей скажет, если что-то случится? Как к ней обращаться? Почему его выбрали руководителем группы? У Сасаки было много вопросов, однако, судя по виду демон-леди, вопросы вполне могли вызвать неадекватную реакцию, поэтому Сасаки просто кивнул и встал во главе своей колонны. Посмотрел направо и увидел Дзицуко. Она была старшей группы номер шесть.

— Эй, Дзицуко! — окликнул он её.

Она взглянула на него, улыбнулась и, чуть помедлив, кивнула:

— Здравствуй, дорогой!

— Ага! Я вижу, вы были мужем и женой. — На лице демон-леди появилась улыбка, обнажившая клыки. — Вы здесь самые молодые, поэтому я и назначила вас руководителями групп. — И она пустилась рысью в голову первой группы.

На Дзицуко было всё то же блёклое платье, в каком он видел её в электричке. Сасаки глядел на жену с изумлением — она похорошела. Не то чтобы она стала красивее или помолодела. Нет! Это была не миловидность молодости, а другая красота, соединившая в себе привлекательность юных лет и жизнь без забот, невзгод и лишений. Неужели здесь, в Преисподней, все её тревоги и страхи исчезли, и к ней вернулась красота, которая была у неё изначально и которой не грозили холод и голод? В жизни вина за то, что Дзицуко так подурнела, лежала на нём, Сасаки. Но ему казалось, что просить у неё прощения в такой момент нелепо, и он просто стоял, не сводя глаз с прекрасной женщины, бывшей в том мире его женой.

Группа номер один тронулась с места, хотя Сасаки не заметил никакого сигнала. Колонна покинула площадь и выползла на широкую улицу. Слева от Сасаки стояли восьмая и девятая группы. Куда всё-таки все направляются? Преклонный возраст большинства участников шествия, выражение смирения на лицах и отстранённые взгляды наводили Сасаки только на одну мысль: наверное, это и есть то, что называют просветлением, нирваной. Похоже, эти люди покидали Преисподнюю, поскольку оставаться здесь уже не было необходимости. Значит ли, что они с Дзицуко последуют тем же путём? Освободились ли они от мирских желаний? Жена, судя по её виду, может, уже и достигла этого, но сказать такое о себе Сасаки не мог. Кто отбирает тех, кому предстоит уйти? Или их вообще никто не отбирает, а они сами переходят к такой форме существования? И те, кто перешёл, покидают Преисподнюю автоматически?

Группа Дзицуко стала перестраиваться в хвост группы, двинувшейся вперёд. Сасаки последовал за ними. Оглянувшись, он увидел бесстрастные лица стариков, молча идущих сзади. Убедившись, что всё в порядке, зашагал дальше.

По обе стороны проспекта выстроились высокие здания. Через какое-то время процессия втянулась внутрь огромного, с высоким куполовидным потолком, сооружения. Это был шопинг-молл. Центральную зону занимали магазины и киоски, торгующие едой, галантереей, музыкальными инструментами, одеждой, ювелирными украшениями, бижутерией и прочим товаром. Зато не было ни одной аптеки — видно, в мире, где не надо беспокоиться о смерти, в них нет нужды.

Выстроившись в том же порядке, что и на площади, — начиная с группы номер один, — шеренги остановились. Сасаки со своими подопечными занял позицию рядом с группой номер шесть. С другой стороны пристроилась группа номер восемь. Сасаки снова переглянулся с женой, на лице Дзицуко мелькнула улыбка, такая очаровательная, что Сасаки был готов растаять. Демон-леди куда-то исчезла. «Наверное, занимается приготовлениями к отправлению. Похоже, придётся подождать?» — подумал Сасаки и повёл носом, почуяв аппетитный запах — рядом в магазинчике жарили угря.

— О! — Дзицуко, как заворожённая, устремила взгляд туда, откуда доносился дразнящий аромат. — Кабаяки готовят.

— Точно! Как вкусно пахнет!

— Пойду куплю. Будет чем вечером перекусить.

Она вышла из строя и смешалась с толпой, обступившей выстроившиеся в ряд торговые точки. Вечером перекусить? Интересно, где она ужинать собралась?

— Я тоже пойду, — пробормотал про себя Сасаки и, как на поводке, двинулся следом за женой.

Из динамиков музыкального магазина доносились аккорды «Dancing in the Dark». Несколько пожилых пар, поддавшись очарованию старого хита, танцевали прямо у дверей магазина. Рядом стояла Дзицуко и рассеянно смотрела на них.

— Пойдём? — предложил Сасаки. Дзицуко обернулась, кивнула и положила руку на правое плечо мужа. Они присоединились к танцующим. В молодости, когда встречались, они часто ходили на танцы. Танцплощадки были тогда Меккой для влюблённых парочек, Сасаки и Дзицуко вместе с другими парнями и девчонками топтались, тесно прижавшись друг к другу и едва двигаясь. Объявляли последний танец и заводили «Мерцание светлячков». Когда раздавались первые аккорды, выключали свет, и танцплощадка погружалась во тьму. Разве можно было упустить такую возможность? В темноте Сасаки и Дзицуко целовались взасос и, бывало, не стеснялись позволять себе и больше. Сейчас, двигаясь в такт мелодии, Сасаки вспоминал, как это было. Здесь, средь бела дня, вытворять такое, конечно, не годится, поэтому он ограничился тем, что начал притираться к паху Дзицуко то правым, то левым бедром. Эти касания произвели эффект. Глаза жены увлажнились, она непроизвольно подняла их к небу и томно вздохнула. На лице появилось отстранённое, обращённое куда-то вдаль выражение, щёки порозовели. Сасаки услышал слабые стоны. Ничего себе! Она действительно что-то чувствует?! И мирские страсти ещё при ней?! Или это всего лишь условный рефлекс, вызванный памятью о времени, проведённом в реальном мире?

Краем глаза Сасаки заметил, что их колонна пришла в движение, и засуетился. Что сделает с ними демон-леди, если они опоздают?

— Пойдём. Они уходят.

Дзицуко вздрогнула, открыла глаза и отстранилась от него.

— Иди первый, — сказала жена и снова исчезла в толпе. Куда это она? В туалет? Наверное, побежала приводить себя в порядок. Не хочет, чтобы люди видели её такой — с раскрасневшимся лицом, мокрыми глазами? Или всё-таки за угрём?

Вернувшись на своё место в шеренге, Сасаки с облегчением обнаружил, что пришли в движение только первые три группы. Но беспокойство не оставляло: успеет ли Дзицуко вернуться до отправления группы номер шесть. Вытягивая шею, он высматривал её в толпе, и тут с места тронулась пятая группа.

В этот самый момент появилась запыхавшаяся Дзицуко. Её лицо было в полном порядке, до угря дело так и не дошло. Подойдя, она шепнула ему на ухо:

— Обрати внимание на руководителя восьмой группы. Какой-то он странный.

С этими словами Дзицуко поспешила на своё место во главе группы, которая тут же двинулась вперёд. А Сасаки мельком взглянул на пожилого человека, возглавлявшего группу номер восемь. Лет ему было не так много, но, судя по виду, он уже страдал старческим слабоумием. Из приоткрытого рта текла слюна, пустой взгляд был устремлён в пространство. Как такого человека назначили руководителем группы? Не могла демон-леди этого сделать. Может, на площади он был ещё нормальным и превратился в развалину, пока они шли сюда? Не иначе сдвинулся от того, что надо уходить из Преисподней и что его назначили вести группу.

Странно! Оказавшись в Преисподней, человек превратился в слабоумного, — размышлял Сасаки, шагая за группой номер шесть. Или такая участь ждёт их всех, когда они покинут Преисподнюю? И со стариком из восьмой группы это просто случилось раньше, чем с остальными?

Колонна сделала круг по шопинг-моллу и вышла через главный вход на проспект. Спустя какое-то время дорога стала полого спускаться к реке, через которую был переброшен большой мост. Но на мост колонна не пошла, а вместо этого свернула налево, на фунтовую дорогу, проложенную вдоль берега. На неё, двигаясь против течения, уже ступила группа номер один. С того места, где стоял Сасаки, было видно, как много людей в этой процессии — она растянулась на приличное расстояние.

Дойдя до реки, Сасаки тоже повернул налево. Он шёл, посматривая на реку с правой стороны и периодически оглядываясь на свою группу. Все вроде на месте, отставших нет. Хвост группы отворачивает от моста. Но что это? Что с группой номер восемь? Вслед за своим слабоумным лидером она в полном составе двинулась прямо на мост.

Так не пойдёт! Если не принять мер, за восьмой группой потянется и девятая.

Что же делать? Сасаки растерялся. Неужели у меня тоже крыша поехала? Демон-леди сказала, чтобы я ей докладывал, если что-то пойдёт не так. Но как докладывать? В жизни у всех мобильные телефоны, но у Сасаки мобильника не было, а даже если бы и был, он всё равно не знает её номера. Придётся кричать.

— Извини-и-ите! У нас тут проблема!

Не успел он выкрикнуть эти слова, как тут же, словно из-под земли, рядом возникла демон-леди.

— Что случилось, Сасаки-сан?

— Группа номер восемь, — сказал он, указывая в сторону моста. Вся группа уже была на мосту, а вожак преодолел больше половины пути на тот берег.

Демон-леди посмотрела в ту сторону — видно было, что она немного встревожена, — и покачала головой:

— Ничего не поделаешь. Пусть идут.

— Правда?

— Да. Это не имеет значения.

— Группа номер девять тоже за ними пойдёт.

— Вижу. Ну и пусть, — небрежно бросила она и вприпрыжку побежала в голову колонны.

Сасаки немного покоробило необъяснимое безразличие демон-леди. Но она здесь, похоже, главная, и что поделаешь, если она так говорит? Может, оно и на самом деле не важно, кто куда идёт, и место назначения у всех одно. Сасаки снова встал во главе седьмой группы, которая теперь замыкала колонну, и они пошли дальше.

Теперь, когда они вышли из города, вокруг тянулись поля и огороды, на которых там и сям были разбросаны сельские дома. Сасаки крутил головой направо и налево, будто хотел, чтобы этот милый глазу пейзаж отпечатался на сетчатке. Вдали клубились облака. Казалось, они поднимались от земли и были готовы поглотить приближавшуюся к ним голову колонны. Это что, вход в другой мир? Что за этими облаками? Царство небесное? Райские кущи? Или пустое пространство, где ничего нет? Его одолевало предвкушение того, что там, впереди, и в то же время было страшновато. По крайней мере, он, наверное, лишится своего нынешнего самосознания. Но какая бы дорога ни лежала впереди, он уже умер, а мёртвые второй раз не умирают. Поэтому бояться нечего. Так думал Сасаки, наблюдая за тем, как группа номер шесть, которую вела за собой Дзицуко, прошла сквозь облачный покров и исчезла с глаз.

Yasutaka Tsutsui

HELL

Heru by Yasutaka Tsutsui First published

in 2003 in Japan by Bungei Shunju, Ltd.

Russian translation rights arranged with

Yasutaka Tsutsui through Japan Foreign-Rights Centre

and Andrew Nurnberg Associates International Ltd

Перевод с японского С. Логачёва

Художественное оформление А. Старикова

Цуцуи, Ясутака.

Ц90 Преисподняя / Ясутака Цуцуи; [пер. с яп. С. Логачёва]. — Москва: Издательство «Э», 2016. — 224 с. — (Интеллектуальный бестселлер).

ISBN 978-5-699-85116-4

©Логачёв С., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Э“», 2016