ПРОВОЗВЕСТНИК «ТРЕТЬЕГО ЗАВЕТА» 

Павла Александровича Флоренского (1882—1937 гг.) еще при его жизни называли «Леонардо да Винчи XX века» — настолько широка была эрудиция этого гениального человека. Философия, богословие, искусствоведение, физика, математика, инженерное дело — во всех этих областях он сумел открыть что-то свое, совершенно неожиданное, захватывающее дух.

Родился Павел Флоренский 9 января 1882 г. в товарном вагоне посреди Закавказской степи — отец его получил назначение на должность начальника участка Закавказской железной дороги, а в том месте не было никаких домов, кроме нескольких товарных вагонов, приспособленных под жилье. Когда Павел учился в гимназии, им овладела, как он сам позже писал, «страсть к знанию», причем больше всего его привлекала физика. Незадолго до окончания гимназии он пережил духовный кризис — ему вдруг открылась ограниченность физического знания, наука для него перестала быть «предметом веры», перенятой от отца. Павел увлекся произведениями Льва Толстого, у него появился интерес «к простым людям с цельным ми-рочувствием и далее — интерес к религии».

В 1900 г. Флоренский поступил в Московский университет на физико-химический факультет, но посещал и занятия на историко-филологическом факультете. В университете он сформировал вокруг себя круг единомышленников, поставивших своей целью «произвесть синтез церковности и светской культуры,... воспринять все положительное учение Церкви и научно-философское мировоззрение вместе с искусством». По окончании университета Флоренский чуть было не постригся в монахи, но епископ Антоний Флоренсов уговорил молодого математика не делать этого, а поступить в Московскую Духовную Академию.

В 1905 году в России разразилась революция, и Флоренский произнес в академической церкви проповедь против совершающихся насилий, за что был подвергнут недельному аресту. Окончив Академию, он в 1910 г. женился и принял сан священника. С этого момента он — отец Павел.

В 1914 году Флоренский выпустил книгу «Столп и утверждение Истины. Опыт православной Теодицеи», ставшую его самым знаменитым философским трудом. Он побудил многих русских философов начала XX века по иному взглянуть на загадку Высших мировых начал, вернуться к пристальному и глубокому обсуждению проблем Бога и веры. Истина, полагал Флоренский, не может быть постигнута как некая установившаяся раз и навсегда реальность. Истина — это живая реальность. Это то, что может быть другим, отличным от себя, предыдущего. Поэтому Флоренский утверждал, что в истине нет места рациональному закону тождества, по которому «А есть А». В любом А содержится переход к «другому», то есть к не-А: «А есть

А, что, вечно бывая не-А, в этом не-А оно находит свое утверждение как А». По мнению Флоренского, истина есть реальная разумность и разумная реальность, конечная бесконечность и бесконечная конечность, мыслимая как цельнокупное Единство.

Единая Истина, считал Флоренский, возможна только на Небе, а на земле всегда множество истин, осколков единой Истины, иногда внешне противоречащих друг другу. Таковы — Божественное единство и триипостасность, предопределение и свободная воля: «Только в момент благодатного озарения эти противоречия в уме устраняются, но не рассудочно, а сверхрассудочным способом».

С этим связаны и взгляды философа на проблему человеческого самопознания, которое возможно только на пути христианской любви, когда человек совершает творческий переход из своей самозамкнутости в сферу «другого», когда происходит его самораскрытие в «другом». Любовь двух людей, онтологически (т.е. до самых основных глубин) преображает их: «каждое Я, как в зеркале, видит в образе Божием другого Я свой образ Божий».

Идее любви противостоит стремление к самозамкнутости, выраженное тождеством «я-я». Человек, не относящий себя к «другому», остается во тьме, подвергает себя опасности «метафизического уничтожения».

Сам Флоренский испытал такое состояние на собственном опыте однажды во сне. «У меня не было образов, а были одни чисто внутренние переживания. Беспросветная тьма, почти вещественно густая, окружала меня. Какие-то силы увлекали меня на край, и я почувствовал, что это край бытия Божия, что вне его абсолютное ничто. Я хотел вскрикнуть, и не мог. Я знал, что еще одно мгновение, и я буду извергнут во тьму внешнюю. Тьма начала вливаться во все существо мое. Самосознание наполовину было утеряно, и я знал, что это — абсолютное метафизическое уничтожение. В последнем отчаянии я завопил не своим голосом: "Из глубины воззвах к Тебе, Господи. Господи, услыши глас мой!" В этих словах тогда вылилась душа. Чьи-то руки мощно схватили меня, утопающего, и отбросили куда-то далеко от бездны... Вдруг я очутился в обычной обстановке, кажется в своей комнате; из мистического небытия попал в обычное житейское бывание. Тут сразу почувствовал себя пред ликом Божиим и тогда проснулся, весь мокрый от пота».

Эгоистическое погружение в собственную самость приводит человека не к большей цельности, а, напротив, к ее разрушению. Только любовь, основой которой является прежде всего Любовь Божия, связует личность воедино. Противодействие любви со стороны «самости» приводит даже к психическим заболеваниям. Если «самость» победит, то, по мнению Флоренского, может произойти «отделение души от духа» — это он называет «второй смертью». Философ считал, что именно эта проблема должна стать основной в так называемом «Третьем Завете», который, по его мысли, должен будет соединить основные христианские понятия Веры, Надежды и Любви с основными понятиями античной цивилизации — Истиной, Добром и Красотой.

После большевистской революции 1917 года в философском отношении отец Павел Флоренский был обречен на немоту. Его философия неразрывно связана с понятиями Бога и Божественной любви, поэтому статьи и книги его не печатали, публичные выступления ему были запрещены. Флоренскому позволялось работать лишь в научно-технической области — он участвовал в разработке и воплощении плана Электрификации России (ГОЭЛРО), совершил ряд замечательных открытий в области физики диэлектриков.

В 1928 году он был сослан в Нижний Новгород. Потом его все-таки возвратили в Москву, но обстановка вокруг него только ухудшалась. «Был в ссылке, вернулся на каторгу», — так отозвался он о своем возвращении. В 1933 году его арестовали и осудили на 10 лет лагерей. 8 декабря 1937 года по тайному постановлению «особой тройки» НКВД Павел Алексанрович Флоренский был расстрелян.

 

РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И ЧЕЛОВЕКОБОЖИЕ

Сергей Николаевич Булгаков (1871—1944 гг.) родился в городе Ливны Орловской губернии. Предки его во многих поколениях были священниками. Булгаков окончил духовное училище, поступил в духовную семинарию, но в 1888 г. ушел из нее, окончил гимназию в городе Ельце и поступил на юридический факультет Московского университета. Ко времени окончания университета в 1894 г. по кафедре политической экономии Булгаков был убежденным марксистом и социал-демократом. Первая его книга экономического содержания «О рынках при капиталистическом производстве» (1897) была замечена не только в России, но и в Европе. Однако позже, уже после душевного поворота, снова приведшего этого человека к вере, он напишет: «О, я был как в тисках в плену у "научности", этого вороньего пугала, поставленного для интеллигентской черни, полуобразованной толпы, для дураков!»

С 1902 по 1912 год в жизни Булгакова наступил период «идеализма», когда он стал все более критически переосмысливать марксизм, всматриваться в «темные, теневые стороны Марксова духа». Одновременно с этим в самом Булгакове, по его собственным словам, «зрела воля к вере, решимость совершить, наконец, безумный для мудрости мира прыжок на другой берег, от марксизма и всяких следовавших за ним «измов» к... Православию». В своих философских статьях в этот период Булгаков анализировал сложный, противоречивый и трагический процесс перехода огромного числа людей от христианской религии Богочеловека (Иисуса Христа) к атеистической, нигилистической религии человекобога. Отправной философской точкой этого процесса Булгаков считал работы немецкого философа XIX века Людвига Фейербаха, суть которых была выражена в формуле Homo homini deus est (человек человеку бог), ставившей человека на место Бога.

В конечном счете, предупреждал Булгаков, человекобожие может привести к тому, что «богом для человека является глава государства», и тогда останется только «восстановить священные изображения главы государства, принесение им жертв». К концу XIX — нач. XX вв. гуманизм, пришедший когда-то на смену средневековому сознанию, разделился на два вида: христианский гуманизм (религия Богочеловека) и антихристианский гуманизм (религия человекобога). Антихристианский гуманизм «хочет ограничить духовный полет человечества ценой земного благополучия, он, как некогда [злой] дух в пустыне, предлагает обратить — и обращает чудесами техники — камни в хлебы, но при условии, чтобы ему воздано было божеское поклонение». Выбор между Богочеловеком и человекобогом, по мнению Булгакова, равносилен выбору между добром и злом.

Исследуя феномен человекобожия, Сергей Булгаков затронул и проблему русской интеллигенции, особенности которой заключаются в том, что ее характер складывался под действием двух факторов. Первый фактор, внешний: «непрерывное и беспощадное давление полицейского процесса» — это с одной стороны, закалило ее характер, но, с другой — изолировало ее от жизни, затруднило возможность «нормального духовного развития». Второй фактор, внутренний: ее «духовный склад», ее отношение к религии. Русской интеллигенции свойственны «неотмирность, эсхатологическая мечта о Граде Божьем, о грядущем царстве правды, вера в спасение человечества от страданий», свойственно «чувство виновности перед народом». И в то же время, «нет интеллигенции более атеистической, чем русская». Причем атеизм этот, по мнению Булгакова, «берется чаще всего на веру и сохраняет эти черты наивной религиозной веры, только наизнанку, и... принимает воинствующие, догматические, наукообразные формы». В результате, пришел к выводу Булгаков, «религиозный атеизм» русской интеллигенции превратился в религию человекобожия, причем со всеми чертами средневекового фанатизма: догматизмом, нетерпимостью, максимализмом, пренебрежением к естественным нравственным нормам человеческой жизни, к проблемам духовной, внутренней жизни личности.

«Из противоречий, — писал Сергей Булгаков, — соткана душа русской интеллигенции, как и вся русская жизнь... Нельзя ее не любить, и нельзя от нее не отталкиваться... Достоевский в "Бесах" сравнивал Россию и прежде всего ее интеллигенцию с евангельским бесноватым, который был исцелен только Христом...»

В 1918 г. Сергей Булгаков принял священнический сан, а в 1922 г. он был выслан Советским правительством за границу. С 1925 г. он занимал кафедру догматического богословия в Парижском православном духовном институте. Умер в 1944 г. от кровоизлияния в мозг.

 

НАСТУПИТ ЛИ НОВОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ?

 Николай Александрович Бердяев (1874—1948 гг.) родился в Киевской губернии в богатой аристократической семье, ведшей свое происхождение от древнего русского дворянского и татарского родов, от французских графов Шуазель и даже от королей Франции. Дед Бердяева был генералом, атаманом Войска Донского и в свое время не побоялся отстаивать традиционные казачьи вольности перед лицом Николая I. Бердяев учился в Киевском университете, но не окончил его, поскольку в 1898 г. был арестован за пропаганду социалистических идей и отправлен в ссылку в Вологодскую губернию. Вскоре, однако, философские взгляды Бердяева стали все более расходиться с «ортодоксальным» марксизмом.

В 1903 г. Бердяев приехал в Санкт-Петербург, где. вместе с Сергеем Булгаковым начал издавать журнал «Вопросы жизни». После революции 1905 г. он окончательно отошел от марксизма, поместив в сборнике «Вехи» статью «Философская истина и интеллигентская правда», в которой упрекал интеллигенцию за ее «веру» в марксизм как в «высшую правду» вместо поиска глубинных объективных истин бытия: «Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т.е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы. Тогда народится новая душа интеллигенции».

Философские исследования Бердяева посвящены проблемам человеческой личности и Бога, проблеме значения техники в жизни человека, а также анализу феноменов русского менталитета. В книге «Царство духа и царство кесаря», написанной в последние годы жизни, он писал: «Человек стоит перед вопросом всех вопросов — вопросом о Боге. Вопрос этот редко ставится в чистоте и изначальности, он слишком сросся с мертвящей схоластикой, с вербальной философией, с игрой понятиями». О Боге, считал Бердяев, нельзя мыслить рациональными понятиями, о нем «можно говорить лишь языком символики духовного опыта». В духовном смысле, говоря словами средневековых немецких миотиков «нет Бога без человека», потому что Бог — «это опыт любви, а не понятие», отвлеченный монотеизм есть форма идолопоклонства.

Бердяев понимал Бога как духовное воплощение человеческой мечты о возвышенном, бесконечном, бессмертном, совершенном добре и совершенной любви — в отличие от человеческой ограниченности и несовершенства. «Человек, — писал Бердяев, — не может быть самодостаточен, это означало бы, что его нет. В этом тайна человеческого существования: оно доказывает существование высшего, чем человек, и в этом достоинство человека». Без Бога для человека все становится лишенным смысла, все становится абсурдно, потому что тогда нет победы над смертью, нет вечной жизни. Поэтому человек по самой своей сути не нуждается в доказательствах существования Бога, а «показывает, свидетельствует о Нем».

Рассматривая проблему человека и техники, Бердяев отметил, что положение человека в природном мире трагично. Человек есть «духовное существо, несущее в себе образ божественного», он устремлен в бесконечность, и потому смерть его есть трагедия. На протяжении своей истории человек то растворялся в природе, то пытался освободиться из-под ее власти (например путем аскезы). С желанием освободиться от природы связано и развитие техники, благодаря которой «возникает новая реальность, отличная и от природной неорганической реальности, и от природной органической реальности. Эта новая реальность есть реальность организованная». Человек имеет дело уже не с природой, сотворенной Богом, а с реальностью машины, техники, которых в природе нет. Бердяев назвал этот процесс «новой ночью творения, потому что солнечный свет может померкнуть».

Каковы же последствия технической революции? Во-первых, происходит возрастание этатизма, т.е. государство делается всемогущим и рассматривает человека только как свое средство и орудие. Во-вторых, происходит страшное ускорение времени, от человека требуется невероятная активность, которая делает его пассивным в духовном отношении. Все это, по мнению Бердяева, вводит человеческую цивилизацию в глубокий кризис. Господство техники делает ситуацию человека в мире абсурдной: «Мир приходит к рационализированной тьме». Есть ли выход? Бердяев видит только одно решение: «соединение социального движения с духовным движением может вывести человека из состояния раздвоенности и потерянности».

Поэтому возникает вопрос об отношении человека к обществу. Бердяев развил философскую теорию, ставшую популярной в Европе в середине XX века, — теорию христианского персонализма. Свобода человеку дается не обществом, она принадлежит ему как духовному существу. С другой стороны, писал Бердяев, «свободный дух общителен и не является индивидуалистически изолированным». Поэтому свободный человек может свободно общаться с другими людьми — т.е. выступает в качестве персоны. Дальнейший ход развития человеческой цивилизации Бердяев видел как приход эпохи нового средневековья, в которой должна будет оформиться «новая духовность» и «новая мистика».

С 1924 г. Бердяев жил в Париже, где и скончался 24 марта 1948 г. за своим письменным столом во время работы. В 1947 г. Кембриджский университет присвоил ему звание Почетного доктора. До него этого звания удостаивались И. С. Тургенев и П. И. Чайковский.

 

МЕЧТЫ РУССКИХ КОСМИСТОВ

На рубеже XIX—XX веков в России возникло оригинальное философское направление, названное русским космизмом. Его основоположником был Николай Федорович Федоров (1828—1903 гг.). Незаконный сын князя П. И. Гагарина, он окончил Лицей Ришелье в Одессе, преподавал историю и географию в провинции, а затем стал библиотекарем Румянцевской библиотеки в Москве (ныне — Российская Государственная библиотека). О нем ходили легенды — об энциклопедичности его знаний, о его аскетизме. Однажды он серьезно поссорился с Львом Толстым, который, осмотрев книжные хранилища, заявил: «Как много люди пишут глупостей — все это следовало бы сжечь». «Я видел за свою жизнь многих глупцов, но таких, как вы, еще не видел», — ответил ему Федоров.

Федоров пытался представить себе, какими путями и к каким целям должно двигаться человечество. Главной целью идущих вперед поколений, считал он, должно стать воскрешение всех наших предков, потому что все их поколения отдали свои жизни для продвижения человечества по пути прогресса к счастливой жизни, и безнравственно не вернуть им их жизни, когда счастье будет достигнуто. Для этого необходимо сначала от эгоистического зооморфического общества перейти к психократии, то есть обществу, основанному на христианской любви, в котором нет ни классовых различий, ни принуждения. После этого объединенное человечество с помощью науки должно обуздать «слепые и смертоносные силы природы» и, превратив их в силы жизнедеятельные, управлять природой на земле и даже в пределах всей вселенной — тогда и появится, мечтал Федоров, возможность возвратить жизнь ушедшим поколениям. Он также понимал, что в этом случае возникнет опасность перенаселения планеты, поэтому предрекал и необходимость расселения в космосе.

Владимир Иванович Вернадский (1863—1944 гг.), продолживший направление русского космизма, был не только философом — он занимался геологией и минералогией, на которых во многом основывались его философские размышления.

В своем главном философском труде «Научная мысль как планетное явление» (1938) Вернадский попытался определить место человека на земле и в космосе. Он ввел понятие, означающее новую, образующуюся на наших глазах реальность Земли — ноосферу, охватывающую планету сферу всечеловеческого разума. Вернадский считал, что в современную ему эпоху происходит процесс грандиозного преобразования биосферы в ноосферу, явившийся результатом миллионов лет развития Земли. Биосфера меняется просто на глазах, порождая условия для повсеместного расселения человека не только на Земле, но и в космосе. Иными словами, человеческая мысль порождает технику, которая в свою очередь содействует тому, что передача мысли по планете все более ускоряется, превращаясь в перспективе в молниеносную и всеохватывающую. Скоро, предполагал Вернадский, люди смогут мыслить «в планетном аспекте». Основой биосферы станет новая субстанция — разум. Биосфера превратится в ноосферу, и на Земле наступит антропологическая эра, которая станет эрой борьбы сознательной жизни против «бессознательного строя мертвых законов природы».

Вернадский надеялся, что, охватив весь земной шар своим разумом, ноосферой, человечество решит задачу наилучшего устройства жизни. Ни философия, ни религия, ни государство не могли сделать этого. Это может сделать лишь наука, котороя должна привести людей к «вселенскости понимания».

 

ПРЕД ЛИЦОМ БОГА

 Лев Исаакович Шестов (1866—1938 гг.) родился 31 января 1866 года в Киеве в семье крупного коммерсанта. Он не пошел по стопам отца, а поступил сначала на математический, а затем перевелся на юридический факультет Московского университета. Закончив университет в 1889 г., Шестов поначалу занимался социально-экономическими проблемами. В 1895 г. он опубликовал первые свои литературные опыты, но вскоре с ним произошел тяжелый внутренний душевный кризис, и он уехал за границу для лечения. Там Шестов увлекся творчеством Шекспира, Канта, Ницше: «Моим первым учителем философии был Шекспир. От него я услышал загадочное и непостижимое, а вместе с тем столь грозное и тревожное: время вышло из своей колеи... От Шекспира я бросился к Канту... Но Кант не мог дать ответы на мои вопросы. Мои взоры обратились тогда в иную сторону — к Писанию». В Россию Шестов вернулся лишь в 1914 году, а до этого он жил в Швейцарии, где и началась его философская деятельность.

В европейской философии Льва Шестова считают родоначальником одного из основных направлений экзистенциализма — религиозного экзистенциализма. Анализируя движение европейской мысли в книге «Афины и Иерусалим» (1938), Шестов пришел к выводу, что европейская философия развивалась на эллинской основе, тяготевшей к рациональному началу, к созданию и рациональному объяснению постоянных «божественных» идеалов Истины, Добра и Красоты. Но, по мнению Шестова, человеческий разум не в состоянии сформулировать определение этих идеалов с точки зрения Бога — он лишь придумывает себе некие идолы, которыми от Бога и отгораживается. Вместо истинного реального Бога, которого невозможно осмыслить рационально, философы придумывают себе «своего Бога», «Бога философов», «бога из машины». «В "пределах разума”, — писал Шестов, — можно создать науку, высокую мораль, даже религию, но чтобы обрести Бога, нужно вырваться из чар разума с его физическими и моральными принуждениями и пойти к новому источнику».

Под «новым источником» Шестов подразумевал веру. Он отрицательно относился к системам Фомы Аквинского, Декарта, Спинозы, Лейбница, Канта за их приверженность «рационалистическим идолам». Ему гораздо ближе были мысли Плотина, Тертуллиана, Оккама, Паскаля, Ницше и Кьеркегора, отвергавших рациональные постулаты Добра и Истины. В ницшеанском «Бог умер!» он видел упрек в адрес рационалистической традиции, которая «убила Бога».

Шестов говорил о необходимости религиозной философии. Человек обычно боится заглянуть по ту сторону созданных в процессе рационального мышления монументов добра и зла, боится встретиться лицом к лицу с тем иррациональным, с человеческой точки зрения, началом, которое есть Бог. В книге «Potestas clavium» («Власть ключей») Шестов так ответил на аргумент Декарта о том, что «Бог не может и не хочет быть обманщиком»: «Если Бог обманывает людей, то это еще отнюдь не значит, что Бог виноват. Виноваты люди — и не тем, что дались в обман... , а виноваты в том, что ограничили Творца своего, полагая Ему пределы в проявлении Его воли».

«Власть ключей» — право Папы Римского, унаследованное им, по католической легенде, от апостола Петра, решать, попадет человек в рай или нет. Это право судить отвергал еще Ф. М. Достоевский в своей «Легенде о Великом инквизиторе» (роман «Братья Карамазовы»). При таком восприятии «божественной воли» людям уже не нужен Бог, им нужны гарантии — кто даст им гарантии, тот и станет для них богом. Если кто-то заявляет, что может дать гарантии вечной жизни, то тем самым он присваивает себе функцию Бога. В этом же, по сути, Шестов обвинял рационалистическую философию от Аристотеля до Гегеля.

Обычаи, традиции, преемственности, основанные на схемах, которые внес в историю человеческий разум, по мнению философа, условны и временны. Для человека с самого начала и навсегда «распалась связь времен» — и каждый раз, снова и снова каждый человек стоит перед необходимостью начинать свой жизненный путь, свою экзистенцию «с нуля», один на один — пред лицом Бога, не опираясь на предыдущие философские построения, не «оглядываясь» на прежние рациональные схемы.

В 1921 г. Шестов эмигрировал из Советской России и поселился в Париже, где общался с такими философами, как Гуссерль, Мартин Бубер, Мартин Хайдеггер. Он умер 20 ноября 1938 г. и похоронен в Париже.

 

ЧЕЛОВЕК И ПОТАЕННОСТЬ

 Мартин Хайдеггер (1889—1976 гг.) родился 26 сентября 1889 года в немецком городке Месскирхе. Его отец, ремесленник-бочар, был также причетником и звонарем католического храма св. Мартина в этом городе. Большую часть своей зрелой жизни Хайдеггер провел в родных местах. Поначалу же он поступил в иезуитскую гимназию в Констанце, потом прослушал четыре семестра теологии и четыре семестра математики и естественных наук в Фрейбургском университете. Там он познакомился с молодыми начинающими философами, оставившими заметный след в философии XX века — Георгом Гадамером, Карлом Ясперсом, Максом Шелером.

В 1914 году Хайдеггер опубликовал свою первую крупную философскую работу, в 1916 г., защитив докторскую диссертацию и получив право преподавания, начал читать лекции. Слава о нем как «тайном короле философии» стала быстро распространяться, хотя в. течение 12 лет он ничего не публиковал. Зато на его лекциях «то, о чем он читал, люди видели перед глазами, словно телесное и осязаемое».

В 1927 году вышла книга «Бытие и время», сделавшая Хайдеггера знаменитым и оказавшая сильное влияние на европейскую философию. Хайдеггер обратился к понятию бытия, введенному в древнегреческой философии еще Парменидом: бытие есть то, что может быть мыслимо нами. Когда мы мыслим, то, считал Хайдеггер, выводим это «мыслимое нами» из потаенности. В этом смысле человек есть существо, самой способностью мышления обусловливающее бытие как таковое.

В результате Хайдеггер подошел к вопросу о том, что представляет из себя феномен человека. Сущность человека заключается в присутствии, в бытии-вот (то есть бытии, проявляющемся в каждый данный момент, «здесь и сейчас»). Человек есть возможность вместить в себя единое и целое, которое имеет место в бытии-вот.

Проблема человека, пришел к выводу Хайдеггер, заключается в реализации возможности осуществить себя. Человек открыт всему — от полноты присутствия бытия до провала в ничто. Его постоянно подстерегает опасность «упустить себя», опасность «неосуществления себя». Человек свободен лишь при осуществлении своего присутствия, в бытии-вот, которое возможно только через напряжение мысли. И, напротив, когда человек не мыслит самостоятельно, когда действует «как все», тогда что-то действует через человека без его воли, превращая его в часть людской массы, в ничто, пустое место, отсутствие бытия -вот. Слово «экзистенция» означает «существование», но для Хайдеггера существование человека имеет смысл только тогда, когда в нем есть присутствие бытия-вот — это «существование в свете мысли».

Когда в Германии пришли к власти нацисты, Хайдеггер некоторое время находился во власти иллюзий относительно их намерений. Ему казалось, что они ставят своей целью поднять экономику и дух униженной после поражения в Первой мировой войне Германии. Он даже согласился занять пост ректора Фрейбургского университета. Но очень скоро Хайдеггер понял свою ошибку: нацисты хотели одного — подчинить себе все и вся, превратить, в том числе и ученых, в слепых и послушных исполнителей их страшных замыслов по завоеванию мира и уничтожению всех, не согласных с ними. Уже в 1934 году Хайдеггер подал в отставку. Вторую половину своей жизни Хайдеггер прожил как одинокий затворник, мало общавшийся с внешним миром.

В конце 40-х — начале 50-х годов, когда научно-техническая революция уже стучалась в двери, Хайдеггера заинтересовал вопрос: какое сущностное значение техника имеет для человека? Почему развитие НТР неизбежно и какие проблемы она может принести? «Современная техника, — говорил Хайдеггер, — тоже средство для достижения целей». Но каких? Техника, по мнению философа, выполняет для человека функцию раскрытия потаенности. Человек, строящий дом или корабль, или выковывающий жертвенную чашу, выводит производимое из потаенности, в которой до этого пребывали эти вещи, пребывали в качестве возможности дома, корабля или чаши. Таким образом, техника выводит возможное из по-таенности и делает его реальностью. Процесс такого выведения из потаенности Хайдеггер обозначил термином «постав».

Этот путь таит в себе определенную опасность — все глубже погружаясь в потаенное, человек может забыть или перестать понимать непотаенное, то есть то, что есть само по себе — природу, например. Человеку под воздействием постава начинает казаться, что все предстающее перед ним существует лишь потому, что оно им поставлено. Но на самом деле постав — это определенный вызов человеку, прозевав который, он может прозевать самого себя. Если же человек заметит этот вызов, то роль постава, считал философ, может стать положительной, ибо в этом случае постав позволит «человеку увидеть высшее достоинство своего существа и вернуться к нему». Это достоинство, говорил Хайдеггер, в том, «чтобы беречь непотаенность, а с нею — тем самым заранее уже и тайну всякого существа на земле».

 

ЯЗЫК ИЩЕТ ИСТИНУ

Гениальные философы потому и называются гениальными, что им удалось в своих рассуждениях уловить одну из сторон многоликой истины, благодаря чему в философии потом возникали новые школы и направления. Людвига Витгенштейна (1889—1951 гг.) можно назвать гением вдвойне, ибо он стоял у основания двух весьма значительных и плодотворных направлений в философии XX века — логического позитивизма и аналитической (лингвистической) философии, которую называют также «Кембриджской школой».

Родился он 26 апреля 1889 года в Вене, к известному княжескому роду Витгенштейнов не имел никакого отношения — его отец был инженером, сумевшим сколотить довольно крупное состояние. Когда Витгенштейн получил наследство, то тут же отдал его на поддержание литературы.

Он очень помог этим известным австрийским поэтам Георгу Траклю и Райнеру Марии Рильке.

Витгенштейн с детства сильно выделялся на общем фоне. Он все время жил на грани психического расстройства, страх утратить рассудок преследовал его всю жизнь. Спасали его философия, техника и математика. В 17 лет Витгенштейн поступил в Высшую техническую школу. Пристрастие к технике он унаследовал от отца. Еще будучи маленьким мальчиком он смастерил маленькую швейную машинку, вызвавшую всеобщее восхищение. В 1908 году он был зачислен в качестве студента-исследователя на технический факультет Манчестерского университета.

В 1914 году началась Первая мировая война, и Витгенштейн добровольно отправился на фронт. Сидя в окопах на Восточном фронте, он обдумывал основные идеи своего ставшего потом знаменитым «Логико-философского трактата». Именно там ему пришла в голову блестящая мысль о сходстве структуры человеческого языка со структурой реальности, реальных событий, о которых наш, язык «говорит».

Однажды Витгенштейн сидел в окопах и рассматривал журнал, где на рисунках было изображено последовательное развитие событий во время автомобильной катастрофы. И вдруг он понял, что способ, которым соединены друг с другом эти рисунки, создает описание возможного положения дел. Ведь фрагменты изображения соответствовали предметам в реальности. Проведя аналогию визуальных изображений с теми образами, которые создает язык, Витгенштейн сделал вывод о том, что сам способ соединения слов в языке, описывающем нечто, происходящее в реальности, отражает возможное положение дел в этой реальности. Иными словами — язык, через который мы говорим, в свою очередь говорит нам нечто значащее о мире. Эти идеи легли в основу направления, названного логическим: позитивизмом.

После войны, освободившись из плена, Витгенштейн, уже прославленный философ, несколько лет не возвращался к философии — в нем всегда жило недоверие к профессиональному философствованию. Такой философии очень трудно быть честной — а это было главное, что требовал от нее, как, впрочем, и от себя самого, Витгенштейн. С 1920 г. Витгенштейн в течение шести лет работал учителем в глухих австрийских деревушках, потом — помощником садовника в монастыре и даже чуть было не постригся в монахи.

В 1926 г. он построил по собственному проекту дом для своей сестры в Вене. Стиль этого здания напоминает стиль его собственных философских текстов — оно лишено украшений и отличается строгостью размеров и пропорций. Витгенштейн любил, что называется, выражаться коротко и ясно. Ему принадлежит афоризм: «То, что может быть сказано, может быть сказано ясно». Позже, когда он все же вернулся к чтению лекций в Кэмбридже, его студентов поражала и захватывала та напряженнейшая работа по оттачиванию мысли и ее выражения, которую на их глазах постоянно проделывал Витгенштейн. И все равно со своих собственных лекций он всегда уходил неудовлетворенный собой, огорченный, даже измученный. Часто после них ходил в кино развеяться, сбавить давившее напряжение.

Около 1933 года в его философских взглядах произошли сильные изменения, относившиеся прежде всего к теории языка как образу реальности. Сколько бы мы ни старались, полагал Витгенштейн, любая сказанная нами или услышанная фраза не может быть понята точно и полно. В ней всегда будет оставаться лакуна (пробел, пропуск) непонятости. Необходимо помнить об этом и пытаться заглянуть за обыденный смысл говоримого, суметь «услышать» в сказанном то, что само «не слышится» — для этого необходимо мыслительное, аналитическое усилие.

Эти идеи Витгенштейна легли в основу аналитической, или лингвистической, философии. «Загадки не существует», — говорил философ, намекая на то, что такого реального явления, как загадка, нет, есть просто наше неумение по-другому взглянуть на уже сказанное. «Человек, запутавшийся в философской проблеме, подобен человеку, который хочет выбраться из комнаты, но не знает как.

Он пробует через окно, но оно слишком высоко. Пробует через камин, но он слишком узок. Но если бы только он повернулся вокруг, то увидел бы дверь, которая все время была открыта!» В философии, считал Витгенштейн, «проблемы разрешаются не путем поиска нового, а путем упорядочивания того, что мы уже знаем». Огромная роль здесь принадлежит языку, который у «позднего» Витгенштейна выступает не как картина мира, а как проекция человеческого мышления и в этом смысле тоже творит реальность. Поэтому философ подчеркивал важность детального изучения обыденной речи.

В дальнейшем жизнь Витгенштейна двигалась все по той же зигзагообразной траектории — он то занимался философией, то уезжал куда-нибудь. В 1935 г. он уехал в СССР и даже строил планы остаться там, но начавшиеся к тому времени репрессии остановили его.

Когда началась Вторая мировая война, он пошел работать санитаром в госпитале. После войны Витгенштейн уехал в Норвегию, где и умер в результате тяжелой болезни в 1950 г.

 

ИСКУССТВО ИНТЕРПРЕТАЦИИ

 Герменевтика, то есть искусство толкования (интерпретации) священных текстов, появилась еще в античную эпоху. Многие греческие философы толковали тексты Гомера. В эпоху христианской философии под герменевтикой стали подразумевать толкование текстов Ветхого и Нового Заветов. В XX веке немецкий философ Ганс Георг Гадамер (род. в 1900 г.) по-новому взглянул на проблему герменевтики — как метода философского познания. В герменевтике проблема познания рассматривается прежде всего как проблема «понимания», толкования, или интерпретации.

Язык, на котором человек говорит иди пишет, тоже является одной из реальностей мира, отражающей структуру человеческого сознания. Тексты, которые мы интерпретируем, содержат в себе смыслы, отражающие структуру языковой реальности, а значит и, структуру реальности как таковой. В своей книге «Истина и метод» (1960) Гадамер писал: «Язык — это универсальная среда, в которой осуществляется само понимание. Способом этого осуществления является истолкование».

Понять, истолковать текст или речь — не значит понять то, что хотел сказать его автор, не значит проникнуться к нему сочувствием. Герменевтическое понимание означает стремление «прийти к взаимопониманию в том, что касается сути дела». А суть дела содержится не в авторе, но в самом тексте. Текст, утверждал Гадамер, задает интерпретатору вопрос, понять текст — значит понять этот вопрос.

Допустим, ваш друг пишет вам: «В семь часов, когда уже рассвело, я иду за водой». Можно просто принять к сведению это сообщение и посочувствовать другу в его заботах, но если вы подходите к этому тексту с герменевтической точки зрения, то ваша задача извлечь из этого текста смыслы. Например, что «солнце в этой местности в семь часов уже встало», или то, что «в этой местности, по-видимому, нет водопровода». Иными словами, герменевтик ищет то, что говорит ему сам текст, что говорит ему язык этого текста: «слушать и слышать текст — вот задача толкователя». Что же до автора текста, то он, по мнению Гадамера, «элемент почти случайный; однажды созданный им текст начинает жить независимо от своего творца».

При интерпретации текста возникает одна существенная проблема. Суть ее заключается в следующем: к прочтению, к пониманию текста толкователь всегда подходит с уже сформированным пред-пониманием. Например — перед нами текст о Первой мировой войне. Мы заранее знаем о ней то, что она началась из-за таких-то и таких-то социальноэкономических, политических причин. Читая текст о войне, мы, быть может, поймем нечто другое, извлечем смысл, который разрушит первичное пред-понимание, но сам при этом станет новым пред-пониманием, предваряющим следующее прочтение, и так далее — замыкается бесконечный так называемый герменевтический круг.

Гадамер, однако, увидел в этом и позитивные следствия. Во-первых, при восприятии текста может происходить столкновение противоположных версий пред-понимания — это позволяет воспринять проблему, явленную в тексте, в ее единстве и многогранности. Вторым положительным фактом является возникающее при этом осознание ограниченности собственной возможности понимания, помогающее интерпретатору правильно сформулировать адресованный тексту вопрос или выбрать правильный горизонт вопрошания.

Герменевтика, по Гадамеру, обращается к текстам как к субъектам с их собственной, индивидуальной истиной. Поэтому в ней мы воспринимаем тексты как предание, которое «есть язык, т.е. само заговаривает с нами подобно некоему Ты».

 

ВЛАСТЬ И БЕЗУМИЕ

 Мишель Фуко (1926—1984 гг.) родился 15 октября 1926 года во французском городе Пуатье в богатой буржуазной семье, исповедовавшей принцип: «Что важно, так это управлять самим собой». Фуко отлично учился в лицее, а затем и в коллеже. Особенно интересовала его история — в 12 лет он начал читать лекции по истории своим брату и сестре. Позже философ писал, что он «зачарован историей и отношением, которое существует между личным опытом и теми событиями, во власть которых мы попадаем».

После войны Фуко учится в Париже. Здесь к увлечению историей добавилась страсть к философии, воспринятой через призму, казалось бы, совершенно разных учений Гегеля, Ницше, Маркса, экзистенциалистов и Фрейда. Во Франции в те годы очень сильные позиции занимала коммунистическая партия. Для многих французских интеллектуалов СССР выступал своего рода символом надежд на воплощение «идеального государства» Платона. Эта иллюзия была настолько сильна, что никакие предупреждения людей, реально столкнувшихся с советской действительностью, почти не действовали. В 1950 году Мишель Фуко, как и многие его коллеги, вступил в компартию. Свое решение он, уже в 1978 г., объяснил желанием «определенным образом производить опыт в духе Ницше», испытать «другое» по отношению к жизни в буржуазном государстве. Фуко относился к пребыванию в компартии (он вышел из нее через 2 года) как к маргинальному событию своей жизни.

Такова была его жизненная позиция — многие его поступки часто расценивались как маргинальные, то есть выходящие на край, на грань общепринятого. Со стороны многим казалось, что это признаки безумия, психической или нервной болезни. Но для Фуко это стало его философской позицией: «В жизни бывают моменты, когда, чтобы продолжать смотреть или размышлять, нельзя не попытаться узнать, можно ли мыслить иначе, чем мыслишь, и воспринимать иначе, чем видишь».

В 1961 году Фуко выпустил книгу «История безумия», в которой поставил вопрос о том, насколько человек в процессе познания может доверять самому себе, то есть рассматривать себя как самостоятельно мыслящего субъекта. Не получается ли так, что ощущение человеком своей собственной самотожде-ственности является лишь иллюзией, и, следовательно, он не может ни понимать, ни быть понятым?

Человеческое знание и мышление, считал Фуко, всегда находится в рамках тех или иных исторически длящихся размышлений — дискурсах — по поводу определенных проблем (Бога, мира, человека, свободы, разума и т.д.). Самотождественность субъекта в таком случае есть только фикция, потому что на самом деле это лишь тождественность определенным дискурсам, которая может быть нейтрализована только в так называемых опытах-пределах, или точках безумия, в которых сознание как бы «забывает» о дискурсах. По мнению философа, только тогда и возможна настоящая философия.

Фуко не стремился, как это может показаться на первый взгляд, унизить человека. Напротив, весь пафос его размышлений был направлен на то, чтобы вскрыть «ловушки», подстерегающие человека на его пути к пониманию себя самого.

В частности, Фуко утверждал, что понятия границ безумия на протяжении всей истории человечества формировались чисто условно, определялись, как правило, властью и той частью общества, которая полагала себя «знающей истину» или просто представляла себя таковой перед остальными.

Фуко считал, что власть обязательно и принудительно действует на каждую личность в ее повседневной жизни. Власть может проявляться совершенно непредсказуемо в самых разных сферах жизни. Основой власти Фуко полагал власть научных дискурсов — воля к знанию лишь маскировка воли к власти. В книге «Воля к знанию» он писал: «Даже в той широко распространенной форме, которую она принимает сегодня, воля к знанию неспособна постичь универсальную истину: человеку не дано уверенно и безмятежно господствовать над природой. Напротив, воля к знанию непрестанно увеличивает риск, порождает опасности повсюду... ее рост не связан с установлением и упрочением свободного субъекта; скорее она все больше порабощает его своим инстинктивным насилием».

Каждая цивилизация в определенные исторические эпохи, считал Фуко, в определенные моменты своего исторического развития создавала свои «познавательные поля» — эпистемы, включавшие основные философские и научные проблемы и способы их разрешения. У европейской цивилизации таких эпистем было пять: античная, средневековая, возрожденческая, просветительская и современная. Эпистемы продолжают жить и после окончания соответствующей исторической эпохи, пересекаясь с новыми эпистемами, и человеческое сознание постоянно находится под воздействием эпистемологического поля.

Поэтому философ принял гипотезу, высказанную другим философом, Роланом Бартом, о так называемой смерти субъекта, утверждавшую, что человек практически потерял автономность своего мышления, возможность быть самим собой. По этой гипотезе, он жестко детерминирован социальными, идеологическими, культурными и научными дискурсами. Возможен ли выход из этой дискурсивной «тюрьмы»?

Пытаясь найти выход, Фуко выдвинул концепцию антроподицеи — человек обладает свойством резистентности (сопротивляемости), дающем ему силы сопротивляться властному действию различных дискурсов. Он писал: «Я мечтаю об интеллектуале, который ниспровергает свидетельства и универсалии, замечает и выявляет в инерции и требованиях современности слабые места, провалы и натяжки ее аргументации, который постоянно перемещается, не зная точно, ни где он будет завтра, ни что он завтра будет делать». Для Фуко символом такого резистентного человека стала фигура «безумного художника», маргинала, не боящегося нарушить культурные табу, которые, как он писал, «зиждутся на фундаменте человеческой практики и человеческой истории, и, поскольку эти вещи были сделаны, они могут — если знать, как они были сделаны, — быть и переделаны».

 

* * *

Вот мы и дошли до последней страницы нашей книги. Путь наш был долгим, мы прошагали двадцать пять веков человеческой цивилизации. Трудно даже представить себе, сколько миллиардов человеческих жизней включило в себя это время, сколько мыслей, идей, высказанных и невысказанных, хранит в себе история человека. Философы, о которых рассказано в этой книге, важны и интересны для нас именно тем, что их философские идеи, созданные ими теории и понятия способны раскрыть перед нами самую сердцевину мыслительных кладовых человечества.

Однако не всё здесь зависит от философов, многое зависит от нас самих — сумеем ли мы как следует разглядеть то, что они оставили нам в наследство. Забыть об этом наследстве, не использовать его должным образом было бы не только одной из самых больших глупостей, но и просто безнравственно.

Это не значит, конечно, что нужно посвятить всю свою жизнь изучению чужих философских трактатов. Философию не нужно зубрить, ее надо лишь попытаться понять — для себя же. Ведь наша жизнь продолжается, и каждый в ответе перед самим собой за свою судьбу, за то, чтобы осуществить себя настолько, насколько это возможно. И здесь нам уже нельзя будет спрятаться за чужие философские спины, придется думать и мыслить самим, на свой страх и риск.

В жизни бывают ситуации, кажущиеся совсем неразрешимыми, когда мы готовы вот-вот сдаться, впасть в отчаяние. И тогда нам потребуется собрать все мужество-мысли, найти опору в себе самих. Тогда вспомним о философах, которые мыслили, несмотря ни на что, находили в себе силы противостоять самым тяжелым обстоятельствам и, стоя, казалось бы, на краю пропасти, выходили победителями. Не всегда в физическом, но всегда в духовном смысле.

Изучая философию, мы рано или поздно узнаем философа, чьи мысли и идеи, чей образ жизни нам ближе всего. И тогда он может стать нашим «философским» другом, с которым не страшно отправиться в часто суровый и опасный путь своей мысли, своего мышления. А такого пути, если мы хотим остаться самими собой, если хотим осуществить себя, если хотим быть, нам не избежать. И эта книга желает вам — в добрый путь!