Заселяясь в номер 911 гонконгского отеля «Метрополь», доктор Лю Жианлун уже чувствовал себя неважно. 21 февраля 2003 года шестидесятичетырехлетний профессор медицины приехал на свадьбу родственников, но вместо ощущения праздника испытывал сильное утомление. Предыдущие три недели он подолгу задерживался на работе в больнице имени Сунь Ятсена в Гуанчжоу, куда попали сотни пациентов с атипичной пневмонией.

Прогулявшись с шурином по городу, доктор Лю пораньше вернулся в гостиницу. На следующее утро он вышел на Ватерлоо-роуд, добрался до больницы Квонг-Ва и сдался врачам. Уже задыхаясь, он предупредил врачей и медсестер, что является носителем особо опасной инфекции и его нужно поместить в карантинный бокс.

Спустя десять дней Доктор Лю скончался от тяжелого острого респираторного синдрома (ТОРС). Его шурин также вскоре умер. Доктор Лю не был первой жертвой ТОРС, однако его случай выявил способность этой болезни быстро распространяться на большие расстояния. В результате всемирная эпидемия, способная поразить миллиарды, унесла жизни 916 человек.

К моменту, когда доктор Лю, наконец, оказался в карантине, от него уже заразились 12 постояльцев с девятого этажа отеля «Метрополь». Среди инфицированных оказались граждане Сингапура, Австралии, Филиппин, Канады, а также Китая и Гонконга. Одним из тех, кому не посчастливилось получить номер на девятом этаже, был Джонни Чэн, проживавший в Шанхае американский бизнесмен. Он покинул гостиницу через два дня после того, как доктор Лю в нее заселился, и отправился в Ханой. Спустя несколько дней он заболел и оказался во Французском госпитале Вьетнама.

Когда вьетнамские доктора не смогли диагностировать его заболевание, они обратились к Карло Урбани, главному инфекционисту Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) по Западно-Тихоокеанскому региону. Будучи опытным диагностом, доктор Урбани быстро определил, что Чэн умирает от чего-то очень заразного. Он немедленно встретился с вьетнамскими властями, чтобы в больницах страны приняли активные меры по предотвращению эпидемии. Однако к консультациям доктора Урбани прибегли, когда Чэн уже заразил 80 пациентов и работников больницы.

11 марта вьетнамское правительство объявило карантин и изолировало Французский госпиталь. В это время Урбани летел из Ханоя в Бангкок на медицинскую конференцию. Во время полета он почувствовал сильный жар – один из ранних симптомов заболевания. Сойдя с самолета, Урбани изолировал себя и позвонил коллеге из американского Центра по контролю и профилактике заболеваний доктору Скотту Доуэллу, который встретил его в аэропорту. Сидя на расстоянии трех метров, они проговорили почти два часа, пока тайские власти готовили машину скорой помощи и медицинских работников с достаточно защитной экипировкой, чтобы перевести Урбани в больницу. Несмотря на крепкое здоровье Урбани, медики считают, что, работая с пациентами, он десятки раз подвергался воздействию вируса, пока вирусная нагрузка не пробила его иммунную систему. Урбани скончался 29 марта.

Если вы были в Соединенных Штатах во время появления атипичной пневмонии, у вас, возможно, сохранились смутные воспоминания об ограничениях на поездки и неожиданно большом количестве иностранцев в медицинских масках. В США было установлено лишь двадцать семь случаев заболевания, тогда как в Китае зараженных было более семи тысяч. За пределами США болезнь произвела куда более заметный психологический эффект. Специалист по мировому здравоохранению Лори Гаррет пишет по этому поводу: «Большинство американцев вскоре забыли про атипичную пневмонию, однако для многих жителей Азии и Канады период с ноября 2002 по июнь 2003 года стал таким же памятным, как 11 сентября для людей из Нью-Йорка и Вашингтона».

Подобная реакция вполне объяснима: атипичная пневмония – страшное заболевание. Чтобы заразиться, не нужен прямой физический контакт – достаточно некоторое время находиться вблизи инфицированного. Инкубационный период может проходить до десяти дней без каких-либо внятных симптомов, и, значит, носители, перемещаясь, могут распространять инфекцию на огромные расстояния и один человек может заразить десятки, а то и сотни. И примерно в одном из десяти случаев болезнь приводит к летальному исходу.

Во время вспышки 2002/03 годов инфекция распространялась так быстро, что поначалу даже спровоцировала новый виток теории заговора. Мысль, высказанная малоизвестным российским ученым, стала популярной в китайских чатах: столь опасный и быстро распространяющийся вирус наверняка придумал человек. Однако правда оказалась еще более странной и, пожалуй, еще более тревожной. К апрелю 2003 года ученые ВОЗ обнаружили, что вирус ТОРС происходит от гималайской циветты, хищника размером с крупную кошку, обитающего, в частности, в Южном Китае. Как и эбола, сибирская язва и хантавирус, ТОРС пришел из животного мира. Животным вирус может и не приносить вреда, однако от них он передается людям. Межвидовой барьер ТОРС, скорее всего, преодолел через кровь убитых циветт, мясо которых продается на южнокитайских рынках. А от тех, кто употреблял циветт в пищу, вирус уже через людей добрался до доктора Лю и доктора Урбани.

Длительный инкубационный период и легкость передачи – качества, как будто специально созданные для глобального мира. Такие «суперраспространители», как доктор Лю или Джонни Чэн, профессионалы, постоянно перемещающиеся по воздуху из одного глобального города в другой, приносили с собой и вирус. На одном только рейсе China Airways 112 из Гонконга в Пекин 15 марта один пассажир заразил 22 из 126 своих попутчиков. По мере распространения паники люди стали бояться самолетов, общественного транспорта и других общедоступных пространств глобальных мегаполисов. Нахождение в одном помещении с тысячами незнакомых людей – столь привычное для больших городов – вдруг оказалось неоправданно рискованным делом. Как по Эдварду Лоренцу причиной торнадо в Канзасе оказывался взмах крыльев бабочки в Бразилии, чей-то ужин в Китае мог теперь привести к госпитализации в Канаде.

В итоге ТОРС распространился по 32 странам на всех континентах, за исключением Антарктиды, однако пострадало от него лишь 8 422 человека. И хотя распространение вируса с ноября 2002 по март 2003 года шло по экспоненте, к июлю 2003 года ВОЗ смогла уверенно заявить о подавлении эпидемии. В конце концов самым замечательным в истории с атипичной пневмонией стала не скорость ее распространения, но то, как быстро ее удалось остановить.

Сравним статистику по ТОРС с более ранней эпидемией испанского гриппа. С 1918 по 1920 год треть населения мира, примерно полмиллиарда человек, заразилась смертельной формой гриппа, унесшей около 50 миллионов жизней. На самом деле испанка менее опасна, нежели атипичная пневмония. Смертность от испанки достигала 2,5 %, впрочем, многие болели ей не один раз. От атипичной пневмонии умерло 9,6 % зараженных, и особую опасность она представляла для пожилых людей, смертность среди которых достигала более 50 %. Испанка, как и ТОРС, охватила почти весь мир – вспышки были зафиксированы на далеких тихоокеанских островах и за полярным кругом. Однако носители вируса испанки передвигались в эти отдаленные уголки на пароходах и поездах, а не на трансатлантических авиарейсах. Так почему же ТОРС, столь опасная болезнь, так хорошо приспособленная для глобального распространения, унесла сравнительно немного жизней?

Пожалуй, самую существенную роль в этом сыграл интернет. Остановить атипичную пневмонию стало возможным благодаря глобальному сотрудничеству и коммуникациям, а способность врачей по всему миру быть постоянно на связи и обмениваться информацией онлайн сделала сеть основной линией фронта борьбы с болезнью.

Приведя вьетнамские власти в состояние повышенной готовности, итальянский диагност доктор Урбани запустил глобальный процесс по идентификации, диагностированию и сдерживанию ТОРС, процесс, которым руководила Всемирная организация здравоохранения. Через шесть дней после того, как Урбани приземлился в Бангкоке, ВОЗ запустила защищенный сайт, на котором проводились видеоконференции, координировавшие усилия исследователей в лабораториях по всему миру. Они обменивались рентгеновскими снимками легких, чтобы разработать протокол диагностики, который потом разослали по больницам всего мира вместе с рекомендациями по карантину инфицированных пациентов. Эти меры оказались чрезвычайно эффективными – 90 % всех инфицированных ТОРС заболели до того, как ВОЗ распространила свои рекомендации. Для обнаружения уже существующих и новых вспышек атипичной пневмонии ВОЗ использовала GPHIN (Global Public Health Intelligence Network) – Всемирную информационную сеть общественного здравоохранения. Это программный инструмент, разработанный канадским министерством здравоохранения, который сканирует ленты новостей и другие интернет-ресурсы на упоминание возможных вспышек ТОРС и других необъяснимых случаев заболевания. Более трети выявленных GPHIN слухов привели ВОЗ к реальным вспышкам атипичной пневмонии, которые были обнаружены и блокированы.

ВОЗ пришлось отслеживать публикации в газетах и социальных сетях еще и потому, что не все правительства предоставили точные сведения о распространении заболевания. Из всех стран сильнее всего болезнь поразила Китай, при этом китайское правительство больше других препятствовало предоставлению информации о количестве инфицированных, что, конечно, взаимосвязано. Спустя более чем две недели после всемирного предупреждения ВОЗ китайские власти публично заявляли, что в Пекине зафиксировано всего двенадцать случаев атипичной пневмонии. Пекинский доктор Жианг Янйонг лично лечил более пятидесяти инфицированных и понимал, что цифры, приводимые властями, сильно занижены. О своих опасениях он написал имейл на пекинское и гонконгское телевидение, откуда его письмо переслали в газету Wall Street Journal и журнал Time, которые и привлекли к его соображениям внимание мировой общественности. Менее чем через две недели после публикации в Time статьи о ТОРС в Пекине министр здравоохранения Китая и мэр Пекина были уволены. Новый мэр, следуя инструкциям ВОЗ, закрыл школы, дискотеки и театры. Так международное внимание вернуло Китай в ряды всемирной борьбы с атипичной пневмонией.

Возможность делиться информацией, находясь в разных местах, помогла свести к минимуму вызванные ТОРС и карантинами нарушения привычных связей. В Сингапуре, который пострадал от атипичной пневмонии одним из первых, всех инфицированных поместили в одну палату, а после лечения выпустили на домашний карантин, который отслеживался через установленную правительством видеосвязь. Сингапурские власти также не рекомендовали представителям местной китайской общины отмечать Цинмин – традиционный праздник поминовения усопших, когда принято ходить на кладбища и прибираться на могилах предков. Правительство проявило новаторство и в этом вопросе: опасаясь большого скопления людей на кладбищах, власти призывали жителей воспользоваться онлайн-сервисом, позволяющим покупать приношения и оплачивать работу кладбищенского служащего, который приберется и оставит приношение от их имени.

Описывая успех ВОЗ в блокировании распространения атипичной пневмонии, директор ВОЗ по Западно-Тихоокеанскому региону доктор Шигеру Оми размышляет о том, что, если бы не международные авиалинии, болезнь никогда бы не вышла за пределы небольшой региональной вспышки, а ВОЗ не удалось бы так быстро с ней справиться, не будь у нее такого союзника, как интернет. Будь то врачи разных континентов, вместе изучающие рентгеновские снимки, или госслужащие Торонто и Сингапура, обсуждающие условия карантинов, связь позволяет осуществлять важнейшие совместные проекты, впрочем, как и способствует распространению инфекции.

Эпидемия раскрывается, подобно тайне. Мы не знаем, в какой точке планеты она вспыхнет и какие ранее вполне привычные и безопасные действия однажды приведут к ее распространению по всей планете. Чтобы диагностировать и остановить эпидемию, доктор Оми и другие ученые должны быть в курсе как локальных, так и общемировых событий. Широкий взгляд на мир является обязательным условием для определения потенциальной опасности и нахождения оригинального решения проблемы. Всемирная информационная сеть общественного здравоохранения (GPHIN), с помощью которой исследователи ВОЗ собирали слухи и сведения из газет и интернет-ресурсов, оказалась столь полезной именно потому, что искала ТОРС не только в Китае и Гонконге, но во всех уголках света.

ТОРС – это одна из многих глобальных проблем, с которыми мы сегодня сталкиваемся. Нерешенных вопросов еще очень много: быстро меняющийся климат, взаимосвязанные и неустойчивые финансовые системы, конкуренция за пахотные земли и прочие исчерпаемые природные ресурсы. Глядя в будущее с оптимизмом, мы видим множество подобных GPHIN сетей, которые, сканируя горизонт событий, выявляют угрозы, новые возможности и тут же предлагают решения, но все еще нераскрытая тайна бытия как бы намекает, что перспективы наши по-прежнему туманны.

* * *

Если бы в 2010 году вы собрали экспертов по Ближнему Востоку и спросили их, каких они ожидают изменений в будущем году, едва ли кто-нибудь из них предсказал бы «арабскую весну». И уж точно никто из них не назвал бы Тунис возможной точкой возгорания, события в которой повлекут за собой цепную реакцию. Этой североафриканской страной с 1987 года практически безраздельно правил Зин эль-Абидин Бен Али и с тех пор успел привлечь на свою сторону, посадить в тюрьму или выслать за границу всех, кто мог бы конкурировать с ним за власть. Когда в декабре 2010 года зеленщик Мохаммед Буазизи совершил самосожжение, ожидать что его личный протест против коррумпированного правления выплеснется за пределы его родного городка Сиди-Бузид, особых причин не было. Ведь раньше сочетание армейских кордонов, силового подавления протестов, подхалимства местных и жестких ограничений на работу международных СМИ гарантировало то, что информация о выступлениях далеко не распространится.

Только не в этот раз. Видео протестов в Сизи-Бузид, снятые на мобильные телефоны и загруженные в Facebook, дошли до тунисских диссидентов в Европе. Они собрали эти кадры, перевели, снабдили пояснениями и отправили в «Аль-Джазиру» и в другие сочувствующие телекомпании. Популярная в Тунисе «Аль-Джазира» не только информировала зрителей о выступлениях, проходящих в других уголках страны, но и исподволь приглашала их к участию. Бен Али вышел в эфир и то умолял протестующих разойтись, то угрожал им расправой, если они не послушаются. Когда его режим дрогнул и пал, видеозаписи протестов распространились по региону, спровоцировав подобные выступления более чем в дюжине стран, что в итоге привело к падению Хосни Мубарака в Египте и Муаммара Каддафи в Ливии.

Сегодня влияние тунисской революции не оспаривается, однако во время протестов, приведших к изгнанию Бен Али, большей части мира о них было почти ничего не известно. New York Times впервые упомянули о Мохаммеде Буазизи из Сиди-Бузида 15 января, на следующий день после того, как Бен Али бежал из страны. Американская журналистка ливанского происхождения Октавия Наср следила за развитием событий с самого начала и в интервью телекомпании PBS выразила свое неудовольствие: «Четыре недели наши СМИ обходили Тунис стороной. Они не обращали на ситуацию внимания, пока она не стала критической прямо у них на глазах и игнорировать ее дальше было нельзя».

Некоторые наблюдатели выдвигают предположение, что в молчании американских и европейских СМИ отразилась позиция правительств, поддерживающих Бен Али: поскольку Соединенные Штаты видели в нем полезного союзника, СМИ не торопились освещать эту историю. Такой продуманный и циничный сценарий тем не менее не объясняет, почему движение, которое свергло Мубарака, ближайшего союзника США в регионе, получило столь широкую огласку в американских СМИ, заметивших революцию в Тунисе, только когда она уже завершилась.

Этому есть объяснение попроще и без всяких заговоров: большинство американцев и европейцев пропустили революцию в Тунисе просто потому, что не обратили на нее внимания. Протесты вошли в решающую стадию в период Рождества и Нового года, когда большинство населения увлечено мыслями о родственниках и друзьях, а не событиями в мире. Подконтрольная правительству тунисская пресса замалчивала выступления, а сайты независимых СМИ, следивших за событиями, были мало известны за пределами тунисской диаспоры.

Как выяснилось, разведывательные круги США тоже не слишком внимательно следили за развитием ситуации. Позднее президент Обама сделал выговор директору Национальной разведки США Джеймсу Куперу, заявив, в частности, что он «не доволен деятельностью разведки», которая не смогла спрогнозировать падение правительств Бена Али и Мубарака. Председатель сенатской комиссии по разведывательному ведомству сенатор Диан Фейнштейн удивлялась, почему протесты, распространившиеся главным образом через социальные сети, оказались вне поля зрения военной разведки: «Неужели никто не смотрел, что там в интернете происходит?»

Боремся ли мы с эпидемией ТОРС или реагируем на геополитические сдвиги, вызванные «арабской весной», чтобы иметь возможность предугадывать угрозы, прогнозировать возможности и видеть связи, нам необходима более широкая картина мира. Существование мобильной телефонии, спутникового телевидения и интернета предполагает возможность передавать не виданные ранее объемы информации из любой точки планеты. Однако основной парадокс века тотальной связи в том и заключается, что, несмотря на беспрецедентные возможности по обмену сведениями и мнениями между разными частями света, мы нередко сталкиваемся с более узкой картиной мира, нежели в эпоху, когда связь еще не была столь всеобъемлющей.

Сорок лет тому назад, во время вьетнамской войны, отснятые для телерепортажа пленки с линии фронта нужно было сначала перевезти из Юго-Восточной Азии на самолете, потом проявить, смонтировать и только после этого пустить в эфир – все это занимало несколько дней. В наши дни любой кризис – будь то природный катаклизм или неожиданный военный переворот – можно наблюдать в реальном времени с помощью спутниковой связи. Технология заметно упростила работу репортеров, при этом доля международных новостей в эфире американского телевидения сократилась более чем вдвое.

Сегодня, когда к интернету подключены два миллиарда человек, а доступ к мобильной связи есть у шести миллиардов, получить прогноз погоды на Мали или репортаж о политической жизни в Бихаре стало проще, чем когда-либо в истории человечества. Сегодня проблема не в доступности информации, проблема – во внимании, которое мы готовы ей уделить. Проблема эта усугубляется глубоко укорененным свойством уделять несравнимо большее внимание событиям, которые разворачиваются в непосредственной близости и оказывают прямое влияние на нас, наших друзей и родственников.

В «Шести рукопожатиях» – исследовании таких сетевых феноменов, как эпидемии, повальные увлечения и финансовые кризисы, – математик Дункан Ваттс доказывает, что сегодня на нашу жизнь влияют события географически от нас весьма далекие. «Если что-то происходит далеко-далеко и на непонятном вам языке, это не значит, что вас это не касается, – пишет Ваттс. – Тот, кто не понимает этого, не усвоил первый важнейший урок взаимосвязанного века: у всех у нас свой груз ответственности, но хотите вы этого или нет, отвечать нам приходится также и друг за друга».

Необходимость нести ответственность друг за друга заставляет нас переосмыслить то, как мы получаем знания об остальном мире, как мы планируем и принимаем решения, как мы управляем государством и учим детей. Все эти изменения дадутся нам не просто, но все они исходят из простой предпосылки: мы должны начать видеть себя не только гражданами определенной страны, но и гражданами всего мира. Эта идея, конечно, не нова. Одно из ее первых сохранившихся письменных свидетельств восходит к греку, родившемуся в четвертом веке до нашей эры.

 

Космополитизм

Диоген передвигался только пешком или по морю, тем не менее ему удалось осмотреть значительную часть известного его народу мира. Изгнанный из родного Синопа (на побережье Черного моря, сегодня принадлежит Турции), Диоген оказался без гроша на улицах Афин, а затем Коринфа. Следуя учению Антисфена, одного из учеников Сократа, Диоген стал аскетом, что, наверное, было наилучшим карьерным решением, поскольку от земных благ его уже и так избавили. Сведений о его полулегендарной жизни совсем немного, однако большинство специалистов по античности сходятся на том, что Диоген был бездомным и спал в деревянной бочке на галереях афинских храмов.

В своей книге «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» Диоген предстает чем-то средним между Вуди Алленом и Олд Дерти Бастардом – выдает саркастические замечания и всячески нарушает приличия. Когда на Агоре его поймали за занятием онанизмом, Диоген не стал извиняться, а сказал, что хорошо, если бы голод утолялся так же – достаточно было бы потереть живот. Когда некоторые соотечественники стали называть его псом (по-гречески κύων, отсюда «циник») и взяли за привычку кидать ему со стола объедки, он отреагировал во вполне собачьем стиле – помочился на своих благодетелей. Одни историки считают Диогена новатором в области философии и важнейшим критиком Платона, другие видели в нем яркого безумца.

При всех странностях своего поведения больше всего Диоген известен тем, что отказывался признавать себя афинянином или синопцем. Вместо этого он объявил себя гражданином вселенной – космополитом: (κόσμος – вселенная, πόλις – город). Диогенов космополитизм нельзя отнести к базовым философским понятиям греческой античности, напротив, это была весьма радикальная позиция. В мире Диогена практически каждый идентифицировал себя с городом-государством, в котором родился и жил. Диоген не столько идентифицировал себя со всем миром, сколько отказывался от ключевого социального признака его эпохи: места происхождения.

Какой бы рискованной позицией ни был космополитизм Диогена в его время, объявить себя космополитом всегда было легче, нежели по-настоящему жить в большом мире.

Со времен Диогена прошло две с половиной тысячи лет, однако возможность взаимодействовать с жителями других частей света появилась у людей совсем недавно. В 1800 году 97 % мирового населения составляли сельские жители. И хотя некоторые сталкивались с другими культурами через приезжих купцов и прочих путешественников, большинство людей никогда не видели человека, который говорил бы на другом языке или поклонялся другому богу. Те три процента, что жили в городах, таких как Афины, до 1800 года, имели редкую возможность беседовать, торговать и отправлять культы рядом с людьми иного происхождения, языка и вероисповедания. И хотя эти первые города и были колыбелью настоящего космополитизма, мы, вероятно, переоцениваем степень имевшего там место культурного взаимопроникновения.

В недавнем исследовании историк Маргарет Джейкоб изучила описания торговых бирж XVIII века в самых космополитичных городах Европы. В описаниях тех лет Джейкоб и обнаружила, что, несмотря на участие маклеров со всей Европы и других континентов, границы между этими группами были незыблемы: «В 1780 году прибывший из Франции инженер набросал схему помещения Лондонской биржи, по которой видно, что разделение конкурирующих групп определялось не только профессией, но и подданством, и религиозной принадлежностью. В плане указаны не только знакомые уже нам классификации place hollandaise, place des Indes Orientales, place Française (фр. – место голландцев, место остиндийцев, место французов), но и новые подвиды: “место квакеров”, “место иудеев”…» Эти маклеры жили в Лондоне и работали на крупнейшей мировой бирже своего времени, однако основу их идентичности составляла национальная и религиозная принадлежность.

По описаниям Лондон XVIII века удивительным образом напоминает сегодняшние мультикультурные города. Вспомним Нью-Йорк, жители которого знают, что на Брайтон-Бич обитают тысячи русскоговорящих, во Флашинге – большое сообщество китайцев, в Боро-Парке – ортодоксальные евреи и хасиды. Преимущество современных мегаполисов еще и в том, что с разнообразием обычаев, еды и идей соприкасаешься, либо случайно сталкиваясь с соседями, либо осознанно сев в метро, чтобы добраться до другого района. Но как часто с нами такое случается? «Претворить идеи космополитизма в жизнь, – замечает Джейкоб, – куда сложнее, чем построить пространство, где люди разных культур жили бы бок о бок».

В 2006 году признанный социолог Роберт Патнэм опубликовал «Рейтинговое исследование социального капитала», результаты которого говорят о том, что американцам еще предстоит пройти долгий путь, прежде чем они смогут оценить преимущества таких космополитичных городов, как Нью-Йорк. Судя по исследованию Патнэма, «люди, живущие в атмосфере этнического разнообразия, склонны “уходить в глухую оборону”». Они с меньшей охотой голосуют, участвуют в общественных инициативах, жертвуют благотворительным организациям или работают волонтерами, чем американцы, живущие в менее этнически разнообразных городах. У них меньше веры в способность правительства решать проблемы, меньше друзей, они ниже оценивают свое качество жизни.

Раньше социологи предполагали, что контакт между этническими группами ведет либо к улучшению социальных связей, либо к межгрупповому конфликту – «контактная теория» против «конфликтной». Патнэм считает, что данные исследований американских городов указывают на третий путь – «теорию сужения», когда, сталкиваясь с разнообразием, люди сторонятся друг друга и уклоняются от контактов. Если «теория сужения» Патнэма верна, если она объясняет и наше поведение в сети, то перед нами встают неприятные вопросы о потенциальных возможностях интернета и их реальном воплощении. Непросто налаживать связи с людьми другой культуры, даже если они живут в соседнем доме или в одном с вами городе. Уделять внимание проблемам и заботам людей, живущих на другом конце света, еще сложнее.

Американскому философу ганского происхождения Куаме Энтони Аппиа пришлось как следует поразмышлять о космополитизме и присущих ему возможностях и рисках. Воспитанный между Кумаси и Лондоном, сын британского историка искусства и ганского политика, западным философам Аппиа объяснил тонкости религиозной системы ашанти, а своим родственникам в Кумаси – свою позицию открытого гомосексуалиста. Космополитизм, считает Аппиа, – это нечто много большее, нежели умение терпимо относиться к тем, чьи ценности и верования отличаются от наших. Мы можем проявлять толерантность к оскорбляющим наши чувства практикам, просто отвернувшись или не обращая на них внимания, однако такого рода толерантность может привести нас к состоянию глухой обороны, о котором предупреждает Патнэм; состоянию, когда, сталкиваясь с отличиями, мы намеренно ограничиваем свои контакты с внешним миром. Аппиа же, напротив, призывает нас впитывать все самое интересное, плодотворное, созидательное, что проистекает из этих различий.

Основными качествами космополитов Аппиа считает, во-первых, интерес к верованиями и практикам других, желание если не принять и адаптировать, то по крайней мере понять другие способы существования. Как он сам это поясняет: «Достойных изучения путей развития у человечества столько, что никто не ждет, что каждый человек или общество будет ограничивать себя лишь одной моделью». Во-вторых, космополиты вполне серьезно воспринимают свои обязанности перед людьми других культур, даже если их представления в корне отличаются от наших. Наш долг – засвидетельствовать и задокументировать причины, по которым страдают представители иных культур, помочь всем, что в наших силах, и вне зависимости от степени различий относиться ко всем людям на нашем пути как к членам большой, единой семьи.

Из этого двухчастного определения выходит, что, если мне нравятся суши и афропоп, это еще не значит, что я космополит. Этим званием Аппиа награждает лишь тех, кто серьезно воспринимает, а то и действует в соответствии с обязательствами перед людьми и народами, создавшими и блюдо, и музыку. Космополитизм – это тем более не универсальная любовь к человечеству, в особенности выражаемая стремлением «спасти» других через христианство, ислам, демократию или другую миссионерскую религию. Самое время всерьез задуматься о том, что другие возможности нужно изучать и обсуждать, а не подвергать мгновенному осуждению и отрицанию. Открыв для себя такие возможности, мы можем оказаться слегка дезориентированы и не совсем в своей тарелке. Однако для тех, кто стремится к глубокому пониманию действительности, множественность может стать мощным источником вдохновения.

 

Как мы познаем мир

Весной 1907 года Пабло Пикассо пришел в гости к Гертруде Стайн на ее парижскую квартиру. Туда же заглянул Анри Матисс, чтобы показать африканскую скульптуру, которую он приобрел у парижского дилера Эмиля Эйменна. Это была маска племени дан, обитавшего в западной части Кот-д’Ивуара. Пикассо был очарован маской и вскоре после этого потащил своего друга Андре Дерена в Этнографический музей Трокадеро – первый в Париже музей, посвященный антропологии. Сперва Пикассо ждало разочарование: «Запах плесени и запустения схватил меня за горло. Я так расстроился, что тут же решил уйти». Даже тридцать лет спустя Пикассо рассказывал, как его преследует запах этого «ужасного музея».

К счастью для живописи, Пикассо пересилил первоначальное отвращение: «Я заставил себя остаться, внимательно рассмотреть маски и другие объекты, созданные людьми для целей сакральных и магических, чтобы те служили посредниками между ними и неизведанными, враждебными силами, их окружавшими; придав вещам форму и цвет, они хотели преодолеть свои страхи. И тогда я понял, что такое живопись на самом деле».

Посещение музея Трокадеро обозначило начало того, что Пикассо называл période nègre – африканского периода его творчества. В тот же год художник создал один из своих шедевров – «Les Demoiselles d’Avignon» – выразительный портрет пяти обнаженных девушек, лица двух из них сильно напоминают западноафриканские маски. Пикассо стал коллекционировать африканское искусство, выставляя маски и статуэтки вдоль стен своей мастерской, а африканские темы еще не раз встречались в его творчестве, в частности в написанной незадолго до смерти картине «Музыкант с гитарой» (1972). Специалисты считают, что на такие технические приемы, как замена вогнутых линий выпуклыми и трансформация гладких поверхностей в геометрические фигуры, что является основой кубизма, Пикассо вдохновило африканское искусство. Благодаря увлечению африканским искусством Пикассо вступил в переписку с ведущими африканскими интеллектуалами, среди которых был и Леопольд Сенгор, первый президент постколониального Сенегала. Сенгор высоко оценил усилия Пикассо по популяризации африканской темы и поддержку африканской независимости, посвятив ему стихотворение «Masque nègre», опубликованное в его первом сборнике «Chants d’ombre».

Сначала Пикассо установил связь с африканскими влияниями через дистанционное знакомство, которое стало возможным благодаря французскому музею. И лишь поборов свою первичную реакцию на материал, из которого состоит африканское искусство, он вошел в прямые контакты с Сенгором и другими африканцами.

Идея перенести эту ситуацию в сегодняшний день кажется весьма заманчивой, представим: Матисс постит фотографию только что купленной им маски племени дан в Facebook, а Пикассо начинает бешено гуглить похожие картинки. Связь с неизведанным – заразительным и вдохновляющим – установить в реальном мире становится сегодня все труднее. Куда проще найти ее на экране.

Исследователи Калифорнийского университета в Сан-Диего Роджер Бон и Джеймс Шорт подсчитали, что американцы получают информацию 11,8 часа в день, если под информацией понимать теле– и радиовещание, видео, печатную продукцию, разговоры по телефону, компьютер, электронные игры и музыкальные записи. Лишь малая толика уделяется новостям. И все больше времени мы проводим в социальных сетях, где узнаем о повседневных делах и передвижениях наших друзей и близких. В одном только Facebook пользователь сегодня проводит в среднем 13 минут в день. Остальное время мы развлекаем себя, прослушивая музыку, просматривая телепрограммы и видеоролики с прелестными кошечками на YouTube.

Эти три источника информации: новости, социальные сети и культурные медиа – формируют то, что мы знаем и считаем достойным внимания. Если мы постоянно слышим о некоем человеке, месте или событии, мы помечаем воспринятую нами информацию как важную, и уже готовы уделить ей достаточно внимания. И хотя одно из величайших завоеваний интернета – это возможность находить в сети самые неожиданные вещи, на практике то, что мы находим, чаще всего и так расположено недалеко от нашего дома.

В информационных инструментах воплотилась наша склонность уделять внимание событиям, которые влияют на тех, кто нам близок и дорог. В газетах, на радио и телевидении местным или глобальным проблемам уделяется больше внимания, чем международным. Мы предпочитаем смотреть телепрограммы и фильмы на родном языке, а в Facebook скорее станем поддерживать отношения с одноклассниками, чем дружить с незнакомцами. И хотя в таких мощных поисковиках, как Google, можно обнаружить и нигерийские фильмы, и индонезийские новости, поисковики страдают от другого пристрастия: они выдают информацию, которую мы хотим, но далеко не всегда ту, которая нам, возможно, действительно нужна.

Имея в виду совокупность этих пристрастий, нам нужно как следует поработать, чтобы получить толчок, подобный тому, что получил Пикассо, – то есть пережить встречу с неизведанным, которая приведет к вдохновению. Не менее упорно трудиться нам нужно над созданием инструментов, которые предупреждали бы опасности, исходящие от взаимосвязанного мира, будь то зарождающаяся эпидемия, финансовый кризис или провокационное видео. Интернет – не волшебная палочка, он не превратит нас в цифровых космополитов; если мы хотим максимизировать преимущества и минимизировать ущерб взаимосвязанности, мы должны со всей ответственностью подходить к формированию инструментов, с помощью которых мы познаем мир.

 

А ведь предполагалось, что это будет просто

В 1993 году Говард Рейнгольд опубликовал книгу «Виртуальное сообщество», где размышлял о времени, проведенном на электронных форумах, среди которых был и Internet Relay Chat (IRC) – созданный в 1988 году, но по сей день популярный в технических кругах текстовый чат, работающий в режиме реального времени. В книге, главы которой называются «Племена реального времени» или «Япония и сеть», высказывается надежда, что сетевые диалоги со временем станут более честными, открытыми и содержательными, чем все известные нам ранее беседы. «Тысячи людей в Австралии, Австрии, Великобритании, Дании, Германии, Израиле, Испании, Италии, Канаде, Корее, Мексике, Нидерландах, Новой Зеландии, Норвегии, Соединенных Штатах, Финляндии, Франции, Швеции, Швейцарии и Японии в данный момент оказались втянуты в напоминающую рулетку кросскультурную письменную беседу, известную как Internet Relay Chat (IRC)». Далее Рейнгольд вопрошает: «Какие культуры могут возникнуть, если убрать из человеческого дискурса все культурные артефакты и оставить лишь письменное слово?»

Рейнгольд был не первым, кто высказал надежду, что с помощью новых технологий далекие и незнакомые друг с другом люди найдут новые способы общения. В книге «Викторианский интернет» редактор отдела технологий журнала Economist Том Стэндедж приводит перечень оптимистических предсказаний относительно телеграфа или, как называл его один из комментаторов, «шоссе мысли». Среди многих прочих Стэндедж цитирует высказывание историков Чарльза Бриггса и Августуса Маверика по поводу прокладки подводного кабеля, соединившего Соединенные Штаты с Великобританией: «Невозможно представить, что при наличии такого инструмента по обмену мыслями между всеми народами Земли сохранятся старые предрассудки и враждебные отношения».

Появление аэропланов породило схожую риторику. Когда в 1909 году Луи Блерио пересек Ла-Манш, лондонская газета Independent писала, что авиасообщение должно привести к миру, потому что аэроплан, «покоряя расстояние, создает близость, а близость скорее порождает любовь, чем ненависть». Следуя схожей логике, Филандер Нокс, госсекретарь США при президенте Говарде Тафте, предсказывал, что с помощью аэропланов «народы станут много ближе друг другу, и таким образом люди забудут про войны».

В 1912 году пионер радио Гульельмо Маркони заявил в одном из интервью: «В новой беспроводной эре война невозможна, потому что она будет достойна лишь насмешек». Даже после Первой мировой войны, доказавшей абсурдность заявления Маркони, изобретатель Никола Тесла связывал с радио еще более великое будущее: «Полное и идеальное распространение беспроводной связи превратит землю в гигантский мозг… Мы сможем общаться друг с другом мгновенно, вне зависимости от расстояний».

Как и подобает предсказаниям гения, кое-что из того, что Тесла представлял себе в 1926 году, сбылось практически слово в слово. «С помощью телевидения и телефонии мы сможем видеть друг друга лицом к лицу, несмотря на непреодолимые расстояния в тысячи миль; аппарат, делающий подобную связь возможной, будет на удивление прост по сравнению с современным телефоном, его можно будет носить с собой в нагрудном кармане».

Эти и подобные им размышления покажутся знакомыми любому, кто застал первые годы интернета. По мнению историка и специалиста по технологиями Лангдона Виннера, «возникновение всякой новой технологии, обладающей значительной силой и практическим потенциалом, всегда сопровождается волной визионерского энтузиазма, предвещающего возникновение утопического общественного порядка». Такие соединяющие людей технологии, как воздушное сообщение, телеграф и радио, хорошо помогают нам представить еще более взаимосвязанный мир. С этой точки зрения лежащая в основе интернета архитектура – а это ни больше ни меньше сеть, объединяющая сети, – в совокупности с объемом книг и статей, написанных на эту тему за последнее десятилетие, безоговорочно выдвигают идею сети в центр всех визионерских представлений о мире, совершенствование которого происходит посредством связи. А представлений этих такое несметное количество, что они уже породили неологизм «киберутопия».

Термин «киберутопия» употребляется исключительно в критическом контексте. Называя человека киберутопистом, вы намекаете на его наивное, восторженное и в целом далекое от реальности представление о возможностях технологии, а также недостаточное понимание управляющих обществом сил. Интересно, что противоположная установка, а именно уверенность, что интернет-технологии ослабляют общество, огрубляют мысль и провоцируют конфликты, обозначается куда менее нагруженным термином «киберскептицизм». Насколько оба этих термина подходят для нашей дискуссии – вопрос открытый, однако сперва мы рассмотрим, чем привлекателен киберутопизм, в чем его достоинства.

Разговаривая с Говардом Рейнгольдом по скайпу, я упомянул, что собираюсь включить несколько его идей в ту главу этой книги, где будет обсуждаться киберутопизм. Услышав это слово применительно к себе, Рейнгольд разволновался, и в какой-то момент я решил, что он хочет прекратить разговор немедленно. Вместо этого он выдержал паузу, успокоился и заявил, что «ведь и аболиционисты когда-то считались утопистами». Позднее уже в письме он развил эту мысль:

«Я с большим энтузиазмом отношусь к потенциальным возможностям инструментов, облегчающих коллективное действие. Но, как я писал на первых страницах Smart Mobs[его книга о технологии и коллективном действии], люди предпринимают совместные усилия как для созидания, так для разрушения, и оба типа этих коллективных действий можно многократно усиливать… Признавая, что коммунизм и фашизм возникли и распространились как утопии, я предпочитаю обратное умозаключение – под утопическими знаменами люди совершают не только злодейства, но способны также приближать, например, упразднение рабства». [56]

Рейнгольд учит нас не позволять оппонентам переводить дискуссию в нужное им русло. «Киберутопизм» – неприятный ярлык, поскольку соединяет две достойные тщательного отдельного изучения идеи в нечто единое и неуклюже беззащитное. И если убеждение, что связи между людьми, осуществляемые посредством интернета, необратимо ведут ко всеобщему взаимопониманию и миру на земле, не стоит даже защищать, то утверждение, что технологии влияют на то, кого и что мы знаем и считаем для себя важным, куда более сложное и требующее нашего внимательного изучения. Как и в случае с космополитизмом в понимании Аппиа, одного энтузиазма по поводу возможностей межкультурных связей посредством цифровых или иных технологий недостаточно. Цифровой космополитизм, в отличие от киберутопизма, требует, чтобы мы взяли на себя ответственность и воплотили эти потенциальные связи в жизнь.

Если мы отрицаем представление о том, что технологии приводят к неизбежным изменениям, но признаем устремления киберутопистов справедливыми, перед нами возникает проблема: как реорганизовать созданные нами инструменты с тем, чтобы усилить наше влияние на взаимосвязанный мир? Признавая недостатки выстроенных нами систем неизбежными и неизменными, мы расписываемся в собственной лености. Как отмечал Бенджамин Дизраэли в романе «Вивиан Грей»: «Не обстоятельства делают человека, а человек – обстоятельства. Человек – существо самостоятельное и имеет власть над материей». Рейнгольд считает убеждение, что с помощью технологий мы можем построить более честный и справедливый для всех мир, не просто обоснованным – сегодня это практически моральный императив.

 

Будущее для всех

Адепты киберутопизма уверяют нас, что технические новшества ведут к социальному прогрессу и продуктивным связям между людьми различных представлений и верований. Однако история с атипичной пневмонией показала, что взаимосвязанность – это палка о двух концах и, помимо потенциальных возможностей, новых решений грозит распространением заразы. Видео, недавно размещенное на YouTube, – яркая иллюстрация того, насколько важна продуманность и согласованность наших действий, чтобы встреча культур вела к плодотворному сотрудничеству в духе цифрового космополитизма.

Летом 2011 года кинематографист Сэм Бэсил нанял актеров для фильма «Воины пустыни». Актеров нарядили в тюрбаны, хитоны и сандалии и сняли на хромакей в промышленном пространстве калифорнийской Монровии, вдали от голливудских студий. В замысловатом сюжете фигурировали битвы между воинственными племенами, а конфликт был спровоцирован падением кометы. Сценарий был так плох, что актеры потешались над ним между дублями, а режиссер не задерживался на съемочной площадке, даже если актеры путали слова.

1 июля 2012 года Бэсил выложил на YouTube трейлер своего фильма уже под названием «Невинность мусульман». Трейлер объясняет, почему режиссер так халатно отнесся к игре актеров: фильм переозвучили, и теперь герои произносили речи о пророке Мухаммеде, изображая его жестоким озабоченным педофилом. На аудиторию YouTube фильм не произвел большого впечатления, трейлер собрал всего несколько тысяч просмотров, однако он привлек внимание двух открытых противников ислама – пастора Терри Джонса и борца за права коптов Морриса Садека.

И Джонс, и Садек уже неоднократно устраивали антиисламские провокации. Джонс прославился широко анонсированным актом сожжения Корана на девятую годовщину терактов 11 сентября. Его планы спровоцировали протесты в Соединенных Штатах и по всему миру, получили широкое освещение в СМИ и обеспечили ему личную встречу с высокопоставленными официальными лицами США, которые убеждали его не выполнять свои угрозы. В рамках своей новой затеи «Международный день осуждения Мухаммеда», приуроченного к 11 сентября 2012 года Джонс разрекламировал фильм Бэсила среди своих последователей. Садек, известный коптской общине своими частыми письмами, уничижающими ислам, выложил видео Бэсила с арабскими субтитрами на сайт своей организации – Всеамериканской коптской ассамблеи. Кроме того, он разослал сотни имейлов со ссылкой на фильм своим коллегам в Египте.

В итоге «Невинность мусульман» попалась на глаза египетскому телеведущему по имени Шейх Калед Абдулла. Абдулла работает на каирском спутниковом канале Al-Nas, известном своей консервативной исламской позицией. По религиозным мотивам на канале нет телеведущих женщин, и, когда 8 сентября Аблулла запустил в эфир отрывок из фильма, подав его как очередные нападки американцев на ислам, лица актрис были заретушированы. Видео дублировали на арабский, поэтому услышать, что английский текст перезаписан и слеплен из нескольких кусков, было невозможно, а Абдулла и другие комментаторы утверждали, что американское правительство то ли спонсировало, то ли как-то иначе поддержало фильм, который показали в Соединенных Штатах по «государственному телевидению».

Канал Al-Nas смотрят по всему арабскому миру, и 11 сентября 2012 года египетские и ливийские зрители канала отреагировали на нашумевший эфир, устроив демонстрации протеста у американских посольств в Каире и Бенгази. В Каире протестующие проломили внешнюю ограду посольства, сорвали американские флаги и подняли черные знамена с надписью «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его».

В Бенгази протесты привели к еще более серьезным последствиям. Возмущенные фильмом боевики исламистской организации «Ансар Аль-Шариа» подожгли здание американского посольства, внутри которого находился посол Кристофер Стивенс и другие служащие. Стивенс и еще четыре человека погибли от отравления дымом. Несмотря на резкое осуждение, которому подверг фильм президент Барак Обама, а также повышенные меры безопасности, к которым пришлось прибегнуть по всему Ближнему Востоку, протесты вспыхнули в Сомали, Пакистане, Судане, а также в таких удаленных странах, как Австралия и Бельгия.

Уличные волнения и насилие – это именно то, чего и добивались создатели фильма. Считается, что под псевдонимом Сэм Бэсил скрывается Накула Басела Накула, живущий в США египетский копт с криминальным прошлым. Сначала целевой аудиторией своего фильма Накула считал мусульман, проживающих в Лос-Анджелесе. 23 июня 2012 года он снял кинотеатр и показал там свое творение под названием «Невиновность бен Ладена». Предварительно он разместил в местной газете объявление на арабском, рассчитывая, что на него клюнут те, кто действительно считает бен Ладена невиновным. Накуле не удалось спровоцировать местных мусульман – на показ почти никто не пришел. Однако Джонс и Садек как следует поработали, чтобы новый фильм увидело и оскорбилось как можно больше людей. Джонс и Садек настаивают, что ислам – опасная религия, поэтому поджог посольства в Бенгази – это их победа, неопровержимое доказательство их утверждения, что ислам – это прежде всего насилие.

По манере поведения в сети Накула, Садек и Джонс – типичные тролли, которые стараются захватить дискуссию с помощью оскорбительного или разжигающего ненависть контента, надеясь таким образом спровоцировать соответствующую реакцию. Специалист по интернету Юдит Донат отмечает: «Тролль прикидывается разумным участником дискуссии, разделяющим общую озабоченность и интересы группы», но его основная цель не участие в дискуссии, а разжигание вражды. Поскольку тролль не может действовать открыто, для успешной сетевой деятельности требуются определенные навыки. Если сразу перейти к оскорблениям, разговор может быстро закончиться, а вот плавный переход от разумных комментариев к провокационным вызывает желаемый накал возмущения. Со временем пользователи сети научились вырабатывать иммунитет против троллей. «Просьба троллей не кормить» – таково обычное предостережение, иными словами, если кто-то пытается вас оскорбить, не стоит ему отвечать. Однако сетевой экосистеме в целом еще предстоит выработать надежную защиту от троллей.

Возможно, для западного зрителя и очевидно, что единственная цель «Невинности мусульман» – спровоцировать возмущение, но, когда его дублируют на арабский и представляют как новый фильм, созданный для широкой американской аудитории, все уже не так очевидно. Этот фильм можно рассматривать как инфекцию, использующую определенные предрасположенности нашей медиасистемы.

В то время как некоторые деятели ближневосточных СМИ активно ищут доказательства преследования мусульман Соединенными Штатами, американские СМИ со времен терактов 11 сентября уделяют несоразмерное внимание совершенным мусульманами насильственным действиям. Протесты отлично вписались в уже сложившийся набор интерпретаций американских СМИ, проиллюстрированный обложкой журнала Newsweek от 24 сентября 2012 года. На ней под заголовком «Ярость мусульман» изображены орущие бородатые мужчины.

Тролли, состряпавшие «Невинность мусульман», используют в своих целях обе эти схемы. С одной стороны, они представляют ближневосточным мусульманам доказательство того, что американцы настолько не понимают и не уважают ислам, что сотни людей готовы работать над созданием фильма, оскорбляющим Пророка. С другой – последующие протесты играют на руку американским СМИ, которые с большей охотой освещают внезапные проявления насилия, нежели процессы куда более важные, но не такие яркие визуально – например, создание ливийской конституции и мирные выборы в Египте. Обложка Newsweek призывает нас взглянуть на протесты в Ливии глазами Накулы и пастора Джонса, то есть как на доказательство непредсказуемой и насильственной природы ислама. Представление о космополитизме Аппиа предполагает более глубокий взгляд и попытку разобраться, не является ли ситуация более сложной, нежели кажется на первый взгляд. Немного усилий и более широкий взгляд на вещи открывают перед нами возможности совершенно иных интерпретаций.

Марк Линч, ведущий специалист по арабским СМИ, отмечает, что, несмотря на применение насилия, протесты «на самом деле были куда менее значительны и по размаху, и по числу участников, чем, например, события “арабской весны” прошлого года, уступая даже продолжающимся и происходящим практически каждую неделю продемократическим демонстрациям во многих арабских странах». Одним из таких выступлений, не получивших широкой огласки в западных СМИ, стала демонстрация 21 сентября, через 10 дней после поджога американского посольства в Ливии, «когда десятки тысяч возмущенных граждан вышли на улицы Бенгази, протестуя против действий боевиков и нападения на посольство США». На следующий день протестующие пришли к расположенной в одном из пригородов базе «Ансар Аль-Шариа», боевики которой считаются виновниками поджога американского посольства, и вынудили их покинуть место дислокации.

Чтобы высказаться по поводу ярости мусульман, отмечает Линч, за перо схватились десятки публицистов, а вот массовые выступления в поддержку Соединенных Штатов вдохновили очень немногих. Публицисты, о которых говорит Линч, могут почерпнуть вдохновение в выложенном на YouTube видео, представляющем совсем другой взгляд на события в Бенгази. В видео, снятом ливийским активистом по имени Фад Аль-Бакуш, видно, как десятки мужчин несут посла Стивенса, потерявшего сознание от удушья, из задымленного здания посольства в машину, чтобы отвезти его в больницу. Обнаружив, что Стивенс еще дышит, они восклицают: «Слава Аллаху».

В то время как десятки тысяч жителей Бенгази вышли на улицы, чтобы выразить несогласие с этим проявлением «ярости мусульман», американские мусульмане отреагировали на обложку Newsweek не так громко, но более остроумно и язвительно. Редакция журнала решила сопроводить материал высказываниями читателей и пригласила всех желающих поделиться своими мыслями в сети, используя хэштег Twitter #muslimrage (#яростьмусульман). Сотни мусульман в Америке и других странах откликнулись на призыв и стали выкладывать свои фотографии с постными лицами и подписями, в которых выражали #яростьмусульман по поводу самых обыденных забот. На сайте http://muslimrage.tumblr.com/ собрана коллекция таких фотографий, где среди прочего есть такие подписи:

Из книжки выпала закладка, теперь придется искать, где я остановился.

#ЯростьМусульман

кебаб подгорает! почему не сработал таймер?

#ЯростьМусульман

Трехчасовая лекция завтра в 8 утра. За что?

#ЯростьМусульман

Твиты с хэштегом #яростьмусульман указывают на очевидное: погромщики представляют бесконечно малую выборку из почти двух миллиардов мусульман по всему миру. Большинство мусульман совсем не похожи на тех страшных бородачей с обложки Newsweek; они куда больше похожи на ваших знакомых, соседей, коллег, одноклассников, и раздражают их по большей части те же мелкие, повседневные неприятности, что и нас.

Демонстрациями в Бенгази и твитами в США мусульмане пытаются бороться с поверхностной интерпретацией, которая заслоняет важные перемены, происходящие на Ближнем Востоке, – переход от мира автократических режимов и подпольных религиозных движений к миру представительных правительств, которые стараются совместить умеренный ислам с выборной демократией. Наша неспособность разглядеть саркастическую улыбку в #яростьмусульман обусловлена тем, что мы ослеплены шумихой вокруг «Ярости мусульман», и показывает, что мы живем с искаженной картиной мира. Ограниченный взгляд, настроенный на восприятие одних интерпретаций и неприятие других, не позволяет предугадывать и осмыслять такие важнейшие сдвиги, как «арабская весна».

Мы не можем убежать из взаимосвязанного мира. Правительства будут блокировать доступ к YouTube из-за «Невинности мусульман» так же, как они сажали самолеты во время эпидемии атипичной пневмонии. Однако идеи – и отвратительные, и вдохновляющие – будут распространяться по миру, пересекая любые границы.

Чтобы преуспеть во взаимосвязанном мире, чтобы бороться с инфекциями и быть открытым новым идеям, нам нужен более широкий взгляд на мир. Нам нужны неожиданные судьбоносные впечатления, в духе тех, что испытал Пикассо, увидев маски, сформировавшие его дальнейшую карьеру. Мы должны воспринимать события, подобные погрому в Бенгази, в контексте других событий и активнее искать недостающую информацию. Необходимо тщательнее и глубже всматриваться, скептически подходить к поверхностным объяснениям всякой тайны, исследовать более полную картину. Важно находить проводников, способных перевести на понятный нам язык и увязать с контекстом происходящие в мире события, чтобы мы могли понять, что в действительности происходит.

Возможности преодоления языковых, культурных и государственных барьеров существенно расширились с возникновением интернета. Наш экономический и творческий успех зависит от того, сможем ли мы стать цифровыми космополитами, воспринимая идеи и возможности из всех частей света. А чтобы создать инструменты необходимые для процветания в этом зарождающемся мире, нам необходимо понять, где и как мы взаимосвязаны, а где разобщены.

Нам нужно двигаться в сторону содержательной связности и понимания того, что нам нужно, чтобы выстроить работающие и долговременные связи в цифровом пространстве. И первым шагом в этом направлении должно стать осмысление того, что мы в действительности делаем, а чего не делаем в интернете, кого мы слышим, а кого игнорируем в сети. Необходимо подвергнуть тщательной проверке реальный, а не воображаемый уровень нашей взаимосвязанности.

 

Профессор Массачусетского технологического института (MIT) Николас Негропонте привлек общественное внимание к интернету, опубликовав в 1995 году книгу под названием «Жизнь в цифровом мире». В ней описывалось ближайшее будущее, в котором цифровые технологии преобразуют все стороны нашей жизни. Книга, рассказывающая о голографическом видео, виртуальной реальности и многих других аспектах сетевой жизни, которым еще только предстоит воплотиться, начинается с довольно прозаичного наблюдения. Оказавшись на конференции по конкуренции в Америке, Негропонте не без сарказма отмечает, что там подают воду Evian, привезенную в стеклянных бутылках из французских Альп. Будущее Америки, объявляет автор, не в перемещении этих тяжелых и неудобных в транспортировке атомов, но в перемещении невесомых битов.

В ближайшей лавке за углом от Медиалаборатории MIT, междисциплинарного исследовательского центра, который Негропонте основал в 1985 году и где я сейчас работаю, воды Evian нет. Искушенным водохлебам предлагается выбирать между местными марками и Fiji Water в узнаваемых квадратных бутылках. В названии нет никакой маркетинговой уловки, вода действительно бутилирована в местечке Якара на Фиджи в 8 100 милях от Кембриджа, Массачусетс. То, как вода с Фиджи попала в Кембридж, проливает свет на логистику нашей глобальной экономики. Канадский бизнесмен Дэвид Гилмор, сколотивший состояние на невадских золотых копях, приобрел Вакайа – один из островов архипелага Фиджи, окруженных пляжами из белого песка, площадью 2 200 акров. Сначала Гилмор собирался сделать его местом семейного отдыха, но вскоре осознал потенциал острова как эксклюзивного курорта. На своем шестиместном самолете он стал привозить сюда гостей, готовых заплатить тысячи долларов за ночь на вилле с соломенной крышей, поесть изысканных блюд, приготовленных из «местной дичи, овощей и трав», попить французского шампанского и воды Evian. Журналистам Гилмор рассказывает, что, увидев, как один из постояльцев поглощает Evian за игрой в гольф, он понял, что ему нужна местная альтернатива.

Следующий шаг бизнесмена говорит о несколько более серьезных планах, нежели обеспечение постояльцев девяти вилл экологичной бутилированной водой. В 2003 году Гилмор взял в аренду 50 акров на крупнейшем острове архипелага Виту-Леву, приобрел права на пользование подземным водоносным слоем на срок 99 лет и вложил 48 миллионов долларов в строительство первоклассного разливочного завода. Затем он нанял Дуга Карлсона, который служил менеджером гостиницы на дорогом горнолыжном курорте Аспен в штате Колорадо, чтобы тот сделал воду Fiji мировым люксовым брендом. Карлсон вывел воду на рынок через дорогие рестораны, убедив шеф-поваров, что эту воду необходимо подавать на серебряном подносе по 10 долларов за бутылку. Сначала вода стала популярна среди кинозвезд и музыкантов, чья протекция и помогла сделать бутылки Fiji расхожим модным аксессуаром и «статусным брендом» для широкой аудитории.

В 2004 году Гилмор продал компанию американским предпринимателям Стюарту и Линде Резник, которые нажили состояние на коллекционных безделушках, продававшихся через компанию Franklin Mint. Резники быстро провели ребрендинг и сделали Fiji «зеленой» компанией, оплатив ущерб, наносимый окружающей среде выбросами углекислого газа при транспортировке бутылочных заготовок в Китай, пустых бутылок на Фиджи и наполненных – в Соединенные Штаты и далее. Однако негативное влияние продукта на экологию не имело существенного влияния на продажи; к 2008 году Fiji опередила Evian, заняв на рынке США первое место в сегменте «бутилированная вода премиум-класса».

С острова Сува, Фиджи в Кембридж, Массачусетс через новозеландский Окланд и Филадельфийский контейнерный порт грузы доставляет Maersk – датский гигант в области морских перевозок. Онлайн-калькулятор на сайте Maersk показывает, что груз идет 33 дня, транспортировка одного сорокафутового контейнера, включая доставку из Филадельфии в Кембридж на грузовике, стоит 5 540,30 доллара. Такой контейнер выдерживает более 30 тонн, а значит, стоимость доставки литра Fiji с острова Сува в штат Массачусетс составляет примерно 18 центов. Атомы, конечно, тяжелые и неудобные в транспортировке, но перевезти их из одного конца планеты в другой, оказывается, можно буквально за гроши.

Переместить атомы с Фиджи в Соединенные Штаты на удивление просто. Зато невесомые биты по тому же маршруту доходят с большим трудом.

С тех пор как Гилмор купил себе остров, на Фиджи случилось немало исторических событий. Напряженные отношения между фиджийцами малайзийского происхождения и индофиджийцами привели к двум военным переворотам в 1987 году, а в новом тысячелетии командующий фиджийскими вооруженными силами Хосая Воренге Мбаинимарама дважды брал власть – первый раз в 2000 году, а затем в 2006-м. В 2009-м верховный суд Фиджи признал совершенный им в 2006 году переворот незаконным и потребовал отказаться от власти. В ответ его политические союзники отменили действие конституции, уволили всю коллегию судей, а на их место импортировали судей из Шри-Ланки. Опасаясь негативной международной реакции, Мбаинимарама выслал из страны иностранных дипломатов и журналистов, а оставшимся предложил концепцию «журналистики надежды», в рамках которой можно публиковать только положительные истории, в противном случае издание закрывают.

Чтобы предотвратить негативное освещение своей деятельности американскими журналистами, командору Мбаинимарама даже не понадобилось оказывать на них давление. О его недавнем выступлении на Генеральной Ассамблее ООН, где командор сообщил, что выборы в его стране можно будет провести не раньше 2014 года, нью-йоркские газеты не написали вовсе. Зато экологические усилия Fiji Water удостоились двух статей в New York Times.

Получается, что вода Fiji мобильнее, чем новости с Фиджи. Можно с уверенностью сказать, что людей, испивших привезенную издалека воду, заметно больше, чем тех, что слышали музыку Rosiloa, одной из ведущих фиджийских групп, или смотрели первый фиджийский художественный фильм «У земли есть глаза».

Как получилось, что атомы мобильнее битов?

В истории с водой Fiji преломляется отблеск возможного будущего, в котором у нас есть доступ к лучшему в мире. Но речь здесь не только о продуктах, но и о людях и об идеях. Однако наше невежество относительно фиджийской политики и культуры говорит о том, что это возможное будущее еще очень далеко. Чтобы правильно понимать стоящую перед нами проблему, необходимо рассматривать не перспективы глобализации, но ее сегодняшнее состояние: мы все больше зависим от товаров и услуг из других частей света и почти ничего не знаем о людях и культурах, их производящих.

То, что следует ниже, это не доводы за или против глобализации. Скорее, это картина незавершенного процесса в спутанном мире, где некоторые замыслы пионеров глобализации реализовались, но большая часть еще далека от воплощения. Наша первоочередная задача – находить информацию и уметь воспринимать ее в контексте, что должно увеличить наши шансы на процветание в этом не до конца глобализованном мире. В таком случае правильно было бы начать с создания карты территории.

 

Переосмысление плоского мира

За последнее десятилетие в широких кругах распространилось представление о «плоском мире», которое продвигает автор одноименной книги и колумнист New York Times Томас Фридман. В плоском мире, говорят нам, коммуникационные технологии позволяют компаниям выстраивать глобальные системы поставок, привлекать рабочую силу со всего света и сотрудничать со всеми, невзирая на границы. Американская марка может производиться в Китае, служба по работе с клиентами – находиться в Индии, а новые продукты будут разрабатывать лучшие умы Японии и Голландии, потому что предложение всего мира всегда шире, чем каждой страны в отдельности. В результате американские работники могут считать себя конкурентами лучших из лучших со всего мира.

Не все, правда, считают такой взгляд единственно верным. Новым его тоже не назовешь. Экономист Джон Мейнард Кейнс высказывал похожую точку зрения на ставшую возможной благодаря различным средствам связи глобализацию еще в 1919 году:

«Житель Лондона, потягивая свой утренний чай, может заказать по телефону любой товар из любой точки мира; в то же время и пользуясь теми же средствами, он может рискнуть своим состоянием, вложив его в природные богатства или новое предприятие в любой части света, а также немедленно забронировать недорогой и комфортабельный проезд в любую страну с любым климатом, даже не заботясь о паспорте или других формальностях».

Но самое удивительное, что Кейнс рисует не будущее, но прошлое. В приведенной цитате описывается жизнь в Лондоне до Первой мировой войны, которая прервала быстро развивавшиеся процессы глобализации.

Две страшные войны и всемирный экономический коллапс не только прервали людские, материальные и информационные потоки через государственные границы – они заставили все большее количество людей сомневаться, что политическое сотрудничество и взаимосвязанность посредством таких организаций, как ООН, совместимы с защитой суверенных экономических интересов. В своем первом выступлении в конгрессе в 1943 году драматург, журналист и представительница штата Коннектикут Клэр Бут Люс призывала соотечественников ни в коем случае не уступать контроль над международными авиаперевозками Великобритании и сурово раскритиковала вице-президента Генри Уоллеса за его представления о взаимосвязанном, интернациональном послевоенном мире, назвав его доводы «глобоглупостью».

Книга «Мир 3.0: как достичь глобального процветания» специалиста по бизнес-стратегиям профессора Панкаджа Гемавата изобилует статистикой, которая разбивает доводы современных глобоглупцов. Возьмем один пример из материального мира: экспорт сегодня составляет 20 % от всего мирового объема ВВП, при этом Гемават утверждает, что в этих цифрах влияние международной торговли даже преувеличено. Детали, из которых состоит ваш мобильный телефон, учитывают в статистике по международной торговле дважды: первый раз как компоненты, второй – как готовый телефон. Деньги по-прежнему не любят уходить из дома: 80 % своих капиталов венчурные инвесторы вкладывают в домашний рынок, а на рынке акций иностранным инвесторам принадлежит менее 20 %. Даже такие простые и взаимозаменяемые товары, как рис, на удивление малоподвижны – государственные границы пересекают только 7 % риса. Мы живем в выравнивающемся мире, признает Гемават, но представления Фридмана о плоском мире еще далеки от действительности. Глобализация – это незавершенный и изменчивый процесс.

Приверженцы представлений о плоском мире рассматривают инфраструктуру связности и выдают потенциальные возможности за неоспоримые прогнозы, сплавляя воедино три различных направления – материальную, человеческую и электронную глобализацию. Воспеваемые ими инфраструктуры – контейнерные перевозки, воздушный транспорт и интернет, – безусловно, могут сокращать расстояния и сближать экономики и культуры. Но эти инфраструктуры контролируют социальные, государственные, экономические и культурные силы, и поэтому стирание государственных границ – это медленный, постепенный и неравномерный процесс. Понимание текущего баланса между соединяющими и разъединяющими нас силами позволяет видеть пробелы в нашей картине действительности и определять, получаем ли мы от широкого мира то, что нам нужно, и то, чего мы хотим.

В этой главе мы сперва затронем тему материальной глобализации. Это даст нам возможность понять, как очевидная мобильность битов заставляет нас заблуждаться в вопросе о происхождении большинства окружающих нас предметов. Далее мы рассмотрим вопросы миграции, поскольку даже небольшой уровень международной мобильности зачастую ведет к жестоким политическим спорам. Выявленная склонность переоценивать объемы материальных и человеческих передвижений должна заставить нас призадуматься о том, как мы воспринимаем информационный мир, и поразмыслить о том, почему биты иногда оказываются еще менее мобильны, нежели атомы.

Заострив внимание на инфраструктуре глобализации: портах и маршрутах контейнерных перевозок, узловых аэропортах, маршрутизаторах и кабелях интернета, – легко представить значительно более высокий уровень связности, нежели тот, что мы имеем на сегодня. Для понимания того, как атомы, люди и биты передвигаются – или не передвигаются – по миру, нужно меньше домыслов и гипотез и больше здравых наблюдений, в частности за тем, как биты передвигаются по нашим компьютерам и умам.

 

Плоскость атомов

На следующий день после Рождества 2004 года обозреватель отдела деловых новостей газеты Advocate города Батон-Руж Сара Бонджорни приняла решение, что она и ее семья на целый год объявляет бойкот Китаю. Поводом для такого решения послужили рождественские подарки, 24 из которых оказались произведены в Китае, а 14 оставшихся – во всех других странах мира. Свой опыт она описала в книге «Год без “сделано в Китае”». В ней Бонджорни живописует немало сложностей, с которыми она и ее семья столкнулись из-за бойкота: сделанные в Техасе детские ботиночки стоили 70 долларов против десятидолларовых китайских; купить надувной бассейн для детей, не нарушив бойкот, оказалось просто невозможно.

Если бы Бонджорни потребовала от своего семейства бойкотировать и продукты, детали которых сделаны в Китае, затея была бы практически невыполнимой. Сегодняшние сети поставок производственных материалов опутали весь мир, и на первый взгляд простейшие товары производятся усилиями многих народов. Студент медиалаборатории MIT Леонардо Бонанни создал Sourcemap – интернет-платформу, позволяющую клиентам и компаниям отслеживать происхождение различных деталей продуктов широкого потребления. Джинсы, «сделанные в Индонезии», состоят из хлопка, выращенного в Соединенных Штатах, обработанного в Китае, сотканного в Таиланде, раскроенного в Сингапуре и сшитого в Индонезии с использованием малайзийских ниток, тайваньских заклепок и гонконгской застежки-молнии. Подробные сведения о составе простейших товаров дают представление о том, насколько окрепли и распространились глобальные сети снабжения, бюджетные грузоперевозки и логистические системы «точно в срок».

Через полгода после начала эксперимента Бонджорни посетила магазин сети Walmart, чтобы проверить утверждение вице-президента компании по корпоративным коммуникациям Моны Уильямс, которая в письме журналу Newsweek, в частности, заявила, что у американских поставщиков Walmart покупает значительно больше, чем у китайских. Известно, что около 70 % непродовольственных товаров американские магазины Walmart получают более чем от пяти тысяч китайских поставщиков. Таким образом, эта торговая сеть является восьмым по объему торговым партнером Китая, опережая Россию, Австралию и Канаду. Проведя полдня в Walmart, Бонджорни проверила страну происхождения 106 товаров, 49 % которых оказались из Китая, 22 % – производства США, а третье место с большим отрывом занимал Гондурас. «Не знаю, как она считала, но, на мой взгляд, цифры, озвученные миссис Уильямс, могут быть похожи на правду, только если в разряд закупленного в Америке она включила продовольственные товары и строительные материалы, из которых возводятся магазины Walmart», – пишет Бонджорни.

Деконструкцию неверных представлений Бонджорни о глобальной экономике удобно было бы начать как раз таки с продовольственных товаров. Walmart – это не только крупнейшая торговая сеть в мире, но и самый большой продовольственный магазин в Соединенных Штатах. И несмотря на привлекающие внимание примеры вроде воды с Фиджи или новозеландской баранины, из-за границы в Соединенные Штаты поступает менее 7 % потребляемых здесь продуктов. Учитывая, что 54 % всех продаж Walmart в 2011 году пришлось на продукты питания, в своем эксперименте Бонджорни не учла немало произведенных в Америке продуктов.

Догадка Бонджорни, что материалы, из которых строятся магазины Walmart, имеют американское происхождение, также вполне обоснована. Если перевозка таких ценных грузов, как электроника и, что удивительно, питьевая вода, стоит достаточно дешево, чтобы извлекать из этого выгоду, строительные материалы – это другое дело. Используемые в США сталь, древесина и бетон имеют по большей части местное происхождение. Соединенные Штаты импортируют 20–25 % стали и чуть менее трети древесины – главным образом из Канады. Взаимоотношения компании с поставщиками строительных материалов, строительными компаниями, возводящими магазины Walmart, нефтеперерабатывающими компаниями, поставляющими бензин и дизельное топливо для грузовиков, подрядчиками, отвечающими за уборку в магазинах, – все это куда менее заметно, нежели бирки с надписью «Made in China», которые преследуют Бонджорни.

Интуитивные реакции Бонджорни на артефакты глобализации помогают нам понять, насколько мы склонны переоценивать уровень материальной глобализации. Особое возмущение Сары вызывают предметы, которые в ее представлении совершенно не китайские, хоть и произведены там: керамическая статуя Иисуса, патриотические украшения на День независимости. Такие однозначно американские вещи должны производиться в Америке, а то, что их делают в Китае, является для нее признаком производственного упадка США и, соответственно, роста Китая.

Керамический Иисус из Китая и бутилированная вода с Фиджи дают нам повод думать, что глобализация уже взяла вершины, до которых на самом деле ей еще идти и идти. Вот что об этом пишет французский экономист Даниэль Коэн: «На каждом углу французы “видят” “Макдоналдс”, во всех кинотеатрах – американские фильмы, во всех кафетериях – кока-колу, но не замечают тысяч французских кафе, где подают бутерброды с ветчиной, воду Evian и Badoit, французских фильмов с Жераром Депардье и сотни местных газет. В богатых странах глобализация во многом – плод фантазии».

География по-прежнему имеет значение. Несмотря на развитие материальной глобализации, мы по-прежнему предпочитаем местные товары. В 2000 году экономист Джефри Франкель вычислил теоретический уровень глобализациии, с которым мы могли бы сравнивать реальные объемы международной торговли. Соединенные Штаты – это примерно четверть всей мировой экономики. В настоящем мире без границ американцы покупали бы и продавали за границей до 75 % своих товаров. В реальности на долю международной торговли приходится около 12 % американского ВВП, то есть примерно одна шестая от объема, предполагаемого в образцовом плоском мире, где происхождение товаров не имеет практически никакого значения. И хотя Китай является вторым крупнейшим торговым партнером США (соседние Канада и Мексика занимают первое и третье места соответственно), на товары, произведенные в Китае, приходится лишь 2,7 % потребительских расходов американцев.

Одна из причин такой малоподвижности атомов – это хитроумные действия правительств по замедлению материальных потоков. Протекционизм – по-прежнему настолько заманчивая идея, что для сдерживания материальных потоков государства придумывают одни законы, а для поддержания свободной торговли другие. Особое искусство в этом экономическом лицемерии Соединенные Штаты проявляют, когда дело касается атомов, выращенных фермерами.

В теории одно из важнейших преимуществ глобализации в том, что она дает возможность экономикам отдельных стран выбирать наиболее подходящую для себя специализацию, учитывая специфику своей рабочей силы. В богатых странах больше образованных высокооплачиваемых работников, которые, по идее, проектируют и производят дорогие, технически сложные товары: компьютеры, электронику, автоматизированные станки. Соответственно, в бедных странах плохо образованная и дешевая рабочая сила лучше всего подходит для работы в сельском хозяйстве и добыче полезных ископаемых. При таком устройстве выращенный на Мали хлопок экспортируется в Китай, где из него делают ткань, из которой по лекалам итальянских дизайнеров шьют одежду на экспорт в Соединенные Штаты.

В реальности все не совсем так. Оказывается, Соединенные Штаты являются крупнейшим в мире экспортером хлопка, производящим примерно 40 % всего перевозимого через границу сырья. От богатой страны можно было бы ожидать, что производство сельскохозяйственного продукта она оставит развивающимся странам, однако американское господство на этом рынке обусловлено мощным субсидированием сельскохозяйственного сектора, которое началось еще в 1930-х годах. Последние десятилетия из бюджета на эти субсидии уходит около трех миллиардов долларов в год, в результате чего 25 тысяч американских фермеров хлопкоробов получают за свой товар цену в среднем вдвое больше рыночной.

Такое серьезное материальное стимулирование поощряет фермеров выращивать еще больше хлопка. По общему объему производства хлопка Соединенные Штаты уступают только Китаю и Индии. При этом цена, которую американские фермеры получают за свой товар, устанавливается не рынком, а государством, поэтому они могут продавать хлопок весьма дешево, тем самым понижая цены на мировых рынках. Бразилия, как один из ведущих производителей хлопка, оказалась настолько ущемлена американской системой, что подала на Соединенные Штаты в суд через Всемирную торговую организацию и выиграла ежегодную компенсацию в 147 миллионов, которые американцы выплачивают за право продолжать субсидирование производства хлопка.

 

Беспокойный мир миграции

Если бы мы следовали экономической логике, мы бы жили в мире предельно мобильных атомов. Вместо этого культурные предпочтения и государственное регулирование формируют материальный мир, в значительной мере более локальный, нежели глобальный, пусть даже на первый взгляд в этом не так просто убедиться. Однако, если артефакты глобализации могут отвлечь нас от более сложной реалистичной картины, наиболее жаркие споры о глобализации порождает передвижение людей. Если нам сложно осознать незавершенность материальной глобализации, то понять реальную картину миграции еще сложнее. Все упирается не в какой-то тренд, но в сложную схему, которая прячется за навязчивым и весьма расхожим представлением о миграции как о сугубо современной проблеме. Когда этот вульгарный нарратив застит нам глаза, мы не замечаем одного простого факта – развитым странам миграция выгодна больше, чем кому бы то ни было.

Враждебное отношение к мигрантам в европейских странах стало уже общим местом. Политические партии правого толка, такие как французский «Национальный фронт» или греческая «Золотая заря», становятся влиятельными политическими игроками и входят в коалиционные правительства. В других странах либеральное миграционное законодательство пересматривается в свете растущего количества иммигрантов-мусульман – европейцы боятся, что они не смогут интегрироваться в общество так же успешно, как эмигранты предыдущей волны. В Соединенных Штатах в результате длительной рецессии некоторые безработные объясняют свое положение наплывом нелегальных эмигрантов. Движение за запрет паранджи во Франции и придание английскому языку статуса государственного в Соединенных Штатах говорят о том, что образы и речь, напоминающие о миграции, досаждают людям не меньше, чем само явление.

Поддержка подобных инициатив, а также популярность политиков, выступающих за свертывание программ иммиграции, могла бы означать, что эти страны переживают небывалый наплыв переселенцев. В действительности сегодняшний уровень глобальной миграции значительно ниже, нежели 100 лет назад. Перед Первой мировой войной примерно 10 % людей жили не в тех странах, где родились. Массовая миграция из Италии, Ирландии, Норвегии и Германии, когда за три десятилетия перед Первой мировой войной за океан перебрались 27 миллионов европейцев, оказала серьезное влияние на Соединенные Штаты, Канаду и Аргентину. До этой волны добровольной миграции китайских и индийских подневольных работников отправляли в Африку и на Карибские острова, а африканцев – в Северную и Южную Америку. Сегодняшняя миграция кажется нам высокой только потому, что после Второй мировой процессы глобального перемещения замедлились почти до полной остановки, и до сих пор эти показатели много ниже исторических максимумов.

В 1910-м немецкому фермеру, покидавшему родину, чтобы отправиться в Миннесоту, предстояло опасное путешествие, за которым было туманное, полное тревог будущее, коварные неприветливые соседи и практически полный разрыв социальных связей. Технологии, развившиеся в последние десятилетия, предлагают современному мигранту совсем другие перспективы. Авиаперелет – это (легальное) практически лишенное риска путешествие и практически мгновенное по сравнению с путешествием через океан или по земле. Нигерийский эмигрант может позвонить домой из Хьюстона за несколько центов в минуту или связаться по скайпу практически бесплатно. Он может читать в интернете газеты из Лагоса и скачивать последние «нолливудские» фильмы. Вернуться домой или съездить туда на время тоже стоит сравнительно недорого. Некоторых социологов уже беспокоит тот факт, что стало возможно эмигрировать физически, но не культурно, свои доводы они подкрепляют примерами из турецких и курдских сообществ Северной Европы, в которых преобладают родные языки, и люди больше смотрят спутниковое телевидение, нежели местные каналы. Феномен физической мобильности в отсутствие культурной дает почву политикам, требующим запрета чадры и введения преподавания только на английском.

Притом что связь с домом сегодня поддерживать легче, чем когда-либо, эти технологические новшества не привели к заметному росту международной миграции. По оценкам Международной миграционной организации, по всему миру насчитывается 214 миллионов мигрантов, что составляет 3,1 % от населения земли. После послевоенного нижнего порога эти цифры растут, но медленно. Между 2000 и 2010 годом показатели по миграции возросли с 2,9 до 3,1 % от населения земли. Желание эмигрировать испытывают значительно больше людей, однако их сдерживают миграционные ограничения.

Расцвет аутсорсинга можно понимать и как реакцию на мир, где рабочие места оказываются более мобильны, чем люди. Многие из индийских служащих, отвечающих на телефонные звонки в центрах обслуживания клиентов где-нибудь в Бангалоре, не отказались бы жить и работать в Европе или Соединенных Штатах. Их дистанционная работа оказывается возможна, потому что силы, сдерживающие их физическое передвижение, не распространяют свое влияние на биты, перемещающиеся между компьютерами и по телефонным линиям. Весьма вероятно, что при смягчении или полной отмене эмиграционных ограничений миллионы людей переехали бы туда, где экономические и политические условия на их взгляд лучше, а такие глобализационные технологии, как развитое авиасообщение и недорогая телекоммуникационная, связь им бы только помогли. Однако это вероятное переселение сдерживается законодательствами, цель которых – сохранение культур, экономик и систем социальной поддержки от слишком резкого выравнивания.

В результате мы имеем чрезвычайно разнообразную миграционную картину. Есть государства, большую часть населения которых составляют иммигранты, поскольку экономика этих стран нуждается в гастарбайтерах – людях, которые длительное время живут и работают в стране, не имея гражданских прав. В Катаре таких 87 %, в Объединенных Арабских Эмиратах – 70 %, в Кувейте – 69 %. В других странах иммигрантов практически нет в силу отсутствия экономических возможностей (Индонезия – 0,1 %, Румыния – 0,6 %) или наличия культурных или правовых барьеров (Япония – 1,7 %, ЮАР – 3,7 %). Уровень миграции в странах Северной Америки и Западной Европы объяснимо выше, поскольку эмигранты, как правило, уезжают из бедных стран в более благополучные. 9,39 % населения Европейского союза живут не в той стране, где родились, в США таких 13,9 %, а в Канаде – 21,3 %.

Четкого порога, при котором миграция вызывает в обществе напряжение и дискуссии, не существует. В ЮАР иммигранты подвергались насилию, несмотря на то что коренные жители составляют 96 % населения, в Канаде же, напротив, 21 % населения составляют иммигранты, а правительство продвигает мультикультурализм как часть национальной идеи. Однако важнее абсолютных чисел или процентных составляющих оказываются представления о том, как миграция изменяет общество.

В Европе при обсуждении иммиграции нередко упоминается «мина замедленного действия», суть которой сводится к тому, что к 2050 году мусульмане будут составлять 20 % населения ЕС. Такие прогнозы основаны на экстраполяции существующей статистики по рождаемости и характеру миграции. Прогноз, по которому пятую часть населения Европы в скором времени будут составлять мусульмане, – «наивный» сценарий, предложенный в весьма противоречивой статье малоизвестного венгерского ученого. Более основательные исследования (учитывающие, что рождаемость в мусульманских семьях Европы падает соразмерно повышению уровня образования членов этих семей, что является установленным демографическим явлением) прогнозируют куда меньший рост мусульманского населения.

Стоит также отметить, что за последние полвека ислам стал одной из самых быстрорастущих религий мира. По прогнозам «Форума исследовательского центра “Пью” по вопросам религии и общества», к 2030 году мусульмане будут составлять 26,4 % населения земли. Это предполагает, что, даже если концепция европейской «бомбы замедленного действия» и подтвердится, в процентном отношении мусульманское население Европы будет заметно меньше, чем по миру в целом. По прогнозам центра «Пью», среди европейцев к 2030 году будет 8 % мусульман, а мусульманское население США будет пропорционально больше, чем во всех европейских странах, за исключением России и Франции.

За последние 40 лет миграция заметно росла по мере того, как от послевоенной изоляции мы двигались к показателям, сравнимым с данными за 1900 год. Миграция, безусловно, ставит перед правительствами и обществами серьезные задачи. Однако важно иметь в виду, что наши иллюзорные представления о мобильности населения могут заслонить от нас реальные демографические проблемы. Одна из причин, по которым европейские страны не торопятся устанавливать жесткие ограничения для иммиграции, – это старение собственного населения. Без наплыва молодых налогоплательщиков страны рискуют оказаться в ситуации, когда их социальные системы будут не в состоянии обеспечить армию пожилых пенсионеров. Чем более мы концентрируемся на завиральной идее мусульманского господства в Европе, или иллюзии плоского мира с супермобильной рабочей силой, тем сложнее разглядеть, а тем более взяться за решение таких проблем, как сохранение жизнеспособного баланса работающих и пенсионеров. В плоском мире индийцы, сегодня работающие в колл-центрах, могли бы хлынуть в Японию, чтобы ухаживать за пожилыми. В нашем полуглобализованном мире иммиграционные ограничения и культурные барьеры не дают им сдвинуться с места.

 

Биты: в теории мобильны, на практике – статичны

Глядя на ярлык «Сделано в Китае», мы представляем конец американского производства. Завидя минарет, мы представляем захлестнувшую Европу волну мусульманской иммиграции. Однако фантазии, где нам является глобализованный мир беспрепятственно перемещающихся битов, оказываются еще более соблазнительными, поскольку производством и маркетингом этих битов занимаются крупнейшие технологические компании планеты.

В затемненной комнате для переговоров суровые лица японских бизнесменов мрачнеют еще больше, когда они сталкиваются с неразрешимой проблемой: их единственный поставщик слишком дорого хочет за свои клапаны! Самый молодой менеджер и единственный, кто сидит перед экраном компьютера, сообщает, что от компании «Митчко» поступило онлайн-предложение за полцены. «Откуда они?» – спрашивает босс. «Из Техаса», – отвечает молодой менеджер. И мы видим пыльную мастерскую, где Митч в фирменном комбинезоне «Митч & КО» смотрит на экран и с оттяжкой произносит: «Домо аригато».

Ролик, который показывали в 2000 году, рекламировал сервис IBM по электронной коммерции, предлагавший «решения для маленькой планеты». Разные части этой маленькой планеты соединяют не только воздушные и контейнерные линии, которые доставят клапаны Митча на японские заводы; поток битов дает Митчу возможность узнать о японских заказах и разместить свое предложение.

Не знающий границ поток информации обещает нам космополитичное будущее, где механик из Техаса учит японский, чтобы делать бизнес с новыми партнерами. Но, как и в случае с перспективами, которые глобализация сулит атомам и людям, необходимо иметь в виду разрыв между потенциальной и реальной информационной глобализацией. В 1970 году минута разговора по международной телефонной связи стоила два доллара 42 цента. Когда перегруженные медные линии заменили на мощные оптоволоконные сети, а соперничающие компании стали предлагать все более конкурентные услуги, цена, постепенно снижаясь, к 2004 году достигла 14 центов за минуту, а объем международного телефонного трафика вырос со 100 миллионов минут в 1970-м до 63,6 миллиардов минут в 2004-м. А по мере развития мобильной телефонии возможность совершать международные звонки стала доступна практически каждому. В 2000 году мобильный телефон имели примерно 740 миллионов человек. К 2011 году в мире было уже шесть миллиардов мобильных номеров, или 85 телефонов на 100 жителей планеты.

Технологии не просто удешевили связь, они сделали повседневным то, что раньше казалось невозможным. Раз в месяц я болтаю по скайпу со своим другом из Будапешта. С помощью встроенных в наши ноутбуки видеокамер мы показываем друг другу своих детей, и они что-то лепечут друг другу. Находясь на расстоянии пяти тысяч миль, мы связаны интернет-сервисом, который не стоит практически ничего. А ведь всего десять лет назад устроить такую видеосвязь было не просто непомерно дорого – это было просто невозможно.

Об этом и рассказывает нам реклама IBM. Невозможное – когда наш дружище Митч становится поставщиком крупнейшего японского производителя автомобилей – становится возможным с помощью чудесной технологии IBM. В мире, где деловые отношения длятся дольше отведенных на телерекламу шестидесяти секунд, Митч, наверное, захотел бы побольше узнать о своем новом клиенте и его конкурентах. Здесь опять же технологический прогресс изменил картину мира, сделав невозможное самым обычным делом.

20 лет назад обычный гражданин имел доступ к нескольким телевизионным каналам, каждый из которых транслировался с помощью передатчика, расположенного в радиусе нескольких сотен километров. Сегодня небольшая спутниковая антенна позволяет заинтересованному зрителю из Ганы смотреть десятки каналов самых разных стран. 20 лет назад любитель международных новостей должен был регулярно заглядывать в газетные киоски, чтобы купить не первой свежести номер Le Monde или Times of India, которые доходили только до крупных городов. Сегодня эти газеты доступны онлайн, любой, у кого есть интернет и желание их почитать, может сделать это немедленно. И почти всегда бесплатно. На сайте Newspapermap.com размещены ссылки более чем на 10 тысяч газет более чем из 100 стран, материалы которых доступны в машинном переводе с более чем 12 языков. Более того, доступ к информации касается далеко не только прессы. В январе 2011 года, во время протестов на площади Тахрир, тысячи американцев обнаружили, что телеканал Al Jazeera English можно смотреть онлайн, как и японский новостной канал NHKWorld, а также France24, российский RT и еще десятки других.

Однако этот кладезь международной информации мы используем крайне редко. Если глобальные потоки атомов сдерживаются торговыми квотами и потребительскими вкусами, людские потоки – возможностями трудоустройства и миграционным законодательством, потоки информации ограничиваются исключительно недостатком нашего внимания и интереса.

Поскольку тираж газеты Times of India составляет 3,1 миллиона экземпляров, это самая читаемая в мире ежедневная газета на английском языке. Интернет-сайт газеты посещает в среднем 9,1 миллиона пользователей в месяц, 1,1 миллиона которых – из Соединенных Штатов. Резонно было бы предположить, что после появления газет в интернете американская аудитория Times of India заметно выросла по сравнению с тем временем, когда печатные копии доставлялись из Мумбая на самолете.

Американцы просматривают примерно 800 миллионов страниц в месяц таких крупных международных сайтов, как Times of India, и более 10 миллиардов страниц местных новостных сайтов. В теоретически идеальном плоском мире, где внимание равномерно распределяется между всеми уголками интернета, подобном тому, какой Джефри Франкель описывает, говоря о международной торговле, американцы, составляющие всего 11,2 % пользователей интернета, получали бы 88,8 % новостей из других стран. В реальности заграничных новостей мы получаем несравнимо меньше.

Интернет-компания Doubleclick, ставшая частью Google, публикует ежемесячную статистику интернет-трафика и «охвата» (количество пользователей из каждой страны, посещающих тот или иной сайт) десятков тысяч новостных сайтов. Поскольку Doubleclick анализирует интернет-трафик более чем в 60 странах, подразделяя сайты по темам, мы можем узнать, какие новостные сайты чаще всего посещают американцы, а какие – южнокорейцы и являются ли эти сайты местными или международными.

В Соединенных Штатах восьмым по популярности новостным сайтом является «Би-би-си». Кроме того, значительную аудиторию в США имеют британские газеты Guardian, Telegraph, Daily Mail, Times и Sun. Times of India стоит на 94-м месте по популярности среди американских пользователей, являясь первым не американским и не британским ресурсом в этом списке. Из 9,87 миллиарда американских просмотров страниц ста самых популярных сайтов этого списка за июль 2010 года 93,4 % пришлось на сайты, зарегистрированные в Соединенных Штатах, а оставшиеся 6,6 % – на международные ресурсы типа «Би-би-си» и Times of India.

Можно сделать вывод, что американцы – народ местечковый и поэтому значительно реже читают заграничные новости, чем их, скажем, более космополитичные французские собратья. Но взглянем на цифры: 98 % интернет-трафика 50 самых популярных новостных сайтов Франции достаются местным ресурсам, а иностранным – только 2 %. В китайском списке самых популярных сайтов первым значится Reuters.com, занявший 62-е место, за ним идет Wall Street Journal на 75-м, и «Би-би-си» на 100-м. Из 10 стран с самым большим онлайн-населением, состоящих в списке Doubleclick, американцы значатся, как наименее замкнутые и местечковые, что отчасти объясняется большим количеством иммигрантов и иностранных студентов. Ни в одной из 10 стран списка иностранный контент не превышает 7 % от общего числа посещений 50 самых популярных новостных сайтов.

То, что в лингвистически изолированных странах, таких как Япония или Южная Корея, чей основной язык нигде более широко не употребляется, международные источники читают меньше, кажется вполне объяснимым. Скорее удивляет тот факт, что, несмотря на длительные колониальные связи и общий язык, британцы и индийцы читают источники друг друга не больше других. Впрочем, и на американские сайты они заходят не чаще. Получается, что общий язык не гарантирует высокого уровня интереса к чужим информационным ресурсам. Жители испаноговорящих стран Южной Америки проявляют мало интереса к прессе друг друга или интернет-ресурсам бывшей метрополии. Больше интереса к новостям более крупного соседа проявляют страны с меньшим населением, но общим языком и границей: интернет-пользователи Тайваня и Гонконга читают много китайских новостей, а канадцы чаще заходят на американские сайты, чем наоборот. (Есть вероятность, что канадцы и китайцы из Гонконга и Тайваня на самом деле просто присматривают за своими более могущественными и непредсказуемыми соседями.) Ресурсы с более конкретной, в особенности технической, специализацией чаще привлекают зарубежных читателей. Помимо «Би-би-си», которая присутствует в информационном поле практически всех стран мира, международную аудиторию привлекают и сайты о технологиях – такие как C|Net.

Так кто же эти миллион сто тысяч американцев, что читают Times of India? Предприниматели вроде Митча, которые хотят научиться распознавать тренды новых растущих рынков? В любом случае этот сегмент – мечта рекламодателя: большинство из них сообщает о доходе выше 75 тысяч долларов в год, а 70 % имеют высшее образование или степень бакалавра. Это означает, что они богаче и образованнее интернет-аудитории New York Times. Более того, они демонстрируют чрезвычайную лояльность, ежемесячно просматривая 60 миллионов страниц и посещая сайт в среднем 11 раз в месяц.

Даже если часть аудитории и составляют любопытные предприниматели, большинство – это члены сплоченного сообщества, состоящего из 2,8 миллиона «индийцев, проживающих за границей», как индийское правительство обозначает своих граждан, переселившихся в США, и тех, кто оказался там по краткосрочной визе, и тех, кто уже получил американское гражданство.

Судя по данным сайта Times of India, говорить о том, что американцы получают 6,6 % новостей из иностранных источников, было бы упрощением. Определенная доля американцев, например живущие в Америке индийцы, куда активнее используют иностранные сайты, отчего общая масса населения кажется более космополитичной, нежели есть на самом деле. Нет ничего удивительного в том, что интернет не привел к тому, что большинство американцев как по мановению волшебной палочки стали читать новости на Times of India, как и в том, что американских индийцев значительно больше интересуют индийские новости. Мы обращаем внимание на то, что нам дорого, в особенности на тех, кто нам дорог. Как бы ни бурлили глобальные информационные потоки, наше внимание остается прикованным к локальной повестке, к нашему племени; мы больше волнуемся за тех, кто разделяет с нами групповую идентичность, и значительно меньше за далеких «других».

Отсутствие интереса и недостаток внимания, стоящие на пути информационных потоков, поднимают весьма неудобный вопрос: достаточно ли нам получаемой информации об остальном мире для процветания во все более взаимосвязанном мире? Эта информация необходима нам для успеха во взаимосвязанном мире и когда мы хотим получить заграничный контракт, и для совместной борьбы против угроз в духе атипичной пневмонии.

Есть вероятность, что Митч еще не открыл для себя издание группы Asahi Shimbun «Asia and Japan Watch», регулярно освещающее новости японской политики и культурной жизни. Возможно, он рассчитывает на газету Houston Chronicle, которая ознакомит его с азиатскими новостями с точки зрения американцев. В таком случае он, очевидно, совершает ошибку.

Издание American Journalism Review провело «перепись» иностранных корреспондентов, пишущих для американских газет с 1998 года. За время проведения исследования 20 американских изданий отказались от иностранных бюро полностью, а из 307 корреспондентов в 2003 к 2011 году осталось лишь 234. Снижение числа спецкоров не обязательно означает уменьшение доли международных новостей в американской прессе. Для освещения иностранных событий издания все чаще прибегают к «парашютной журналистике» и помощи информационных агентств. Впрочем, количество статей тоже падает. Участники «Проекта по совершенствованию журналистского мастерства» исследовали публикации 16 американских газет с 1977 по 2004 год и обнаружили, что количество первополосных статей о «международных делах» за этот период снизилось с 27 до 14 %. Моя команда центра гражданской журналистики MIT провела похожее исследование: мы взяли все публикации четырех основных американских газет за четыре равноудаленные недели с 1970 по 2009 год. В двух из четырех газет освещение международных событий снизилось примерно на две трети, а в третьей – более значительно. (В New York Times мы не зафиксировали значительного снижения по этому показателю.)

Просмотр новостных страниц местных ресурсов (%)

Данные Google Ad Planner, июнь 2010

Значительное снижение международных новостей наблюдается и в телевизионных программах. Согласно опросам около 78 % американцев смотрят новости местных телеканалов, а 73 % – федеральных и кабельных каналов. Исследование американских теленовостей, проведенное гарвардским Шорестейн-центром, показало, что в середине 1970-х 45 % сюжетов в новостных программах американского телевидения освещали международные события. Исследуя данные «Телевизионного архива Вандербилта» и «Проекта по совершенствованию журналистского мастерства», Алиса Миллер – специализирующийся на изучении журналистики ученый и президент Международного общественного радио – пришла к выводу, что международные события занимают 10 % эфирного времени новостных программ федеральных каналов и 4 % местных.

Американскую аудиторию столь резкое снижение количества международных новостей в национальных СМИ, похоже, не взволновало. Исследование центра «Пью» «Интернет и американская жизнь» показало, что 63 % американцев считают, что международных новостей им вполне достаточно, и лишь 32 % ощущают необходимость в более широком освещении. Опрошенные хотели бы видеть больше местных и американских новостей, а также больше передач о религии, духовности и научных открытиях. Менее 40 % американцев внимательно следят за международными новостями, что во многом объясняет, почему в газетах и на телевидении им уделяют все меньше места. Определенный процент американцев следит за международными событиями по общественному радио и в интернете, однако наши данные по посещаемости международных новостных сайтов позволяют предположить, что людей, склонных к поиску не самых очевидных новостей и точек зрения, не так много.

Митч, конечно, может воспользоваться и другими средствами, чтобы получше понять своих новых японских клиентов. После трудового дня в цеху он мог бы посмотреть по Netflix несколько фильмов Куросавы. Но здесь опять же вырисовывается пропасть между возможностями и тем, как мы их используем. По статистике сайта сервиса видео по запросу Netflix, интерес к неамериканским фильмам оставался низким на протяжении всей истории существования компании, составляя в 1999 году 5,3 % всех запросов, а в 2006-м – 5,8 %. Если же Митч соберется в книжный магазин, чтобы купить там роман Харуки Мураками, он обнаружит, что переводные издания составляют лишь 3 % публикуемых в США книг. (Показатели по художественной прозе и поэзии и того ниже – обычно менее 1 %.)

Рекламный ролик IBM приглашает нас в будущее взаимосвязанного мира. Однако реальный интерес к новостям и фильмам из-за границы предполагает, что такое будущее может оказаться фантазией. Если атомам и людям пересекать границы мешают тарифы и законы, потоки битов замедляются нашими пристрастиями и интересами, изменить которые, возможно, даже труднее, чем торговую политику государства.

Космополитичный, взаимосвязанный и информированный мир, конечно же, существует не только в этом рекламном ролике IBM. Он часть нарратива, склонность к которому проявляют отдельные люди и компании, занимающиеся развитием интернета. Этот нарратив одновременно является и маркетинговой кампанией, и естественным ходом нашей мысли. Развитие новых мощных инфраструктур побуждает нас представлять себе глубокие изменения. Чтобы понять реальную эффективность интернета, нам необходимо рассматривать сеть по крайней мере с двух разных точек зрения. Необходимо понимать и различать возможные и реальные перемены и рассматривать не только карту маршрутов, но и потоки, по этим маршрутам следующие. Нарисовать карту Сан-Франциско можно как минимум двумя разными способами. Можно взять спутниковые снимки и прочертить улицы, прибрежную полосу и обозначить основные здания. Художница Эми Балкин решила создать карту совершенно иного рода. Ее работа In Transit создана с помощью данных, полученных от тысяч «желтых такси», курсирующих по городу. В Сан-Франциско «желтое такси» использует GPS для отслеживания своих машин, и значительный объем этих данных после отсеивания информации, которая могла бы помочь идентифицировать водителей или пассажиров, компания передала ряду графических дизайнеров, которые использовали ее для создания портретов города.

Маршруты «желтых такси» Сан-Франциско. In transit, Эми Балкин

Основные магистрали и улицы города на карте Балкин обозначаются толстыми белыми линиями света – там проехали сотни такси. Береговая полоса и городские парки остаются темными пятнами, потому что такси туда нельзя. Другие темные пятна – это районы, куда такси редко заезжают, – например, Хантерс-Пойнт, исторический афроамериканский район на юге города.

Карта потоков – структура заметно менее законченная, чем карта города, однако она содержит информацию, которая на обычных картах не отображается. На карте Балкин легко различить пути из аэропортов в центральные районы Сан-Франциско, вертикальные маршруты, ведущие из центра к Пирсу 39 и другим расположенным на берегу океана туристическим достопримечательностям. Но на ней же видны и горизонтальные линии, прочерченные такси, которые использовались как машины скорой помощи и связывают жилые районы с больницами. Так проявляются силовые линии города.

Чтобы доехать от Юнион-сквер до Рыбацкой пристани, вы вряд ли воспользовались бы картой Балкин, но она весьма пригодилась бы специалисту по городскому планированию, прокладывающему новые автобусные маршруты, или предпринимателю в поисках бойкого места под заправочную станцию. На традиционных инфраструктурных картах отображены все возможные направления движения, тогда как карты потоков показывают те направления, которые люди чаще всего выбирают в реальной жизни. Если основной поток туристов движется к Рыбацкой пристани по улице Стоктон, то наличие у вас данных о том, что на углу Стоктон и Бич народу всегда больше, чем на углу Тейлор и Бич, может предопределить успех или провал вашего нового магазина футболок.

На многие карты, которыми мы пользуемся в жизни, нанесены инфраструктуры. На карте дорог указано, где можно проехать на машине. Схема путей сообщения показывает, куда можно добраться на поезде, метро или на автобусе. По карте покрытия сотовой сети можно узнать, где наш мобильный телефон будет (и где не будет) работать. Такого рода карты безусловно полезны, однако могут и вводить в заблуждение. Мы знаем, что можем добраться из точки А в точку Б, но не знаем, насколько популярна эта дорога и высоки ли шансы попасть в пробку, или, наоборот, насколько она непопулярна, потому, например, что по ней сложно проехать, она небезопасна или это окружной путь.

История индустриализации прослеживается и в картах инфраструктуры. Первыми массово печатать карты стали железнодорожные компании. Вместе с типографиями они выработали совершенные литографические технологии для производства подробнейших карт железнодорожных путей, уходивших далеко на Дикий Запад, или связывавших британские фабрики, заводы и порты. В Америке XIX века карты были в буквальном смысле инструментом пропаганды. Чтобы получить прибыль, железнодорожным компаниям приходилось продавать граничащие с путями земли, которые предоставлялись им принятым в конгрессе законом. Чтобы привлечь новых поселенцев во внутренние районы, карты переводили на языки иммигрантов, прибывающих в города Восточного побережья. На самой сомнительной карте вдоль железнодорожных путей были указаны города со знакомыми названиями: Крит, Дорчестер, Эксетер, Фэрмонт – все в алфавитном порядке. То, что эти города еще только предстояло построить, не снижало их привлекательности для вновь прибывших иммигрантов. На картах дикая пустыня представала цивилизованным местом с хорошим сообщением, а железная дорога была и земельным маклером, и средством доставки плугов, семян и прочих необходимых вещей, а также единственной возможностью вернуться к оставленным на востоке сообществам.

Мировые маршруты пароходов компании «Американ Экспресс», ок. 1900 г.

По подробности атласу железных дорог издательства Рэнда Макналли почти не уступают современные ему карты телеграфных линий. На них соединение идет от города к городу, обеспечивая возможность посылать телеграммы из Луизианы в Новую Шотландию. На карте пароходной компании «Американ Экспресс» 1900 года океаны исчезают под толстыми красными линиями, соединяющими порты разных континентов. Посыл всех этих карт ясен: наша инфраструктура соединяет мир, и, если вы будете с нами, вы тоже сможете воспользоваться преимуществами соединенного мира. Эти карты не помогут вам ориентироваться в пространстве – вести поезд или управлять кораблем. Это карты ваших возможностей.

В волне карт, сопровождавшей развитие коммерческого интернета, отразился этот посыл вековой давности. Провайдеры демонстрировали потенциальным клиентам карты оптоволоконных кабелей, соединявших основные города, и карты эти сильно напоминали старые железнодорожные схемы. (Оптоволоконные кабели во многих странах прокладывали вдоль путей, поэтому ранние карты интернета по сути совпадали с железнодорожными.) Географ Мартин Додж собрал сотни карт раннего интернета – как физических сетей, так и общих схем соединений, – то есть путей, по которым сети передавали друг другу интернет-трафик.

По мере того как сети становятся все более распространенными и сложными, схемы соединений все более похожи на нечто органическое. Проект Opte, завершенный в 2005 году, стал одной из последних попыток визуализации схемы интернет-соединений. Мы видим многоцветные, невероятно запутанные ветви, которые больше похожи на изображение человеческих нейронов, чем на железнодорожные ветки. На самом деле «карту» Opte невозможно воспринимать иначе, как образное изображение – символ интернета, ставшего настолько сложным, что и размышлять о нем нужно как о чем-то органическом, ставшем частью естественного порядка вещей.

Если инфраструктурные карты показывают потенциальные соединения, карты потоков описывают другие перспективы и другие проблемы. Во-первых, делать их значительно сложнее, чем инфраструктурные карты. Инфраструктура куда более неизменна. Совсем другое дело – карты дорожного движения, которые могут меняться поминутно и неизбежно различаются по будням и выходным. Как измерить движение? Данными по большим улицам и шоссе располагают государственные службы транспорта, которые устанавливают датчики на основных путях, чтобы отслеживать уровень загруженности и скорость движения. Google использует эти данные, полученные на многих улицах, указанных на карте Эми Балкин, при составлении карт Сан-Франциско с информацией об уровне движения, поступающей практически в реальном времени. Данные о трафике на улицах поменьше Google запрашивает у пользователей. Открывая карты Google на своем телефоне, вы отсылаете информацию о своем местоположении и скорости на серверы компании, где на основе этих данных строятся прогнозы относительно загруженности улицы, по которой вы движетесь.

Свой пост в корпоративном блоге, где он предупреждал пользователей о сборе данных, менеджер по продуктам Google Maps Дэйв Барт назвал «Как приносить пользу, сидя в пробке». Отдавая себе отчет в том, что некоторые пользователи могут воспринять такую «пользу» как вмешательство в частную жизнь, Барт уверял, что данные, используемые для карт, абсолютно анонимны и что любой пользователь может отказаться от сбора информации. Вполне обоснованные опасения за личное информационное пространство обозначили основную проблему, связанную с мониторингом людских потоков: с помощью этих данных можно создавать потрясающе полезные карты, но направление это быстро свернуло в сторону слежки.

В 2010 году представитель немецкой Партии зеленых Мальте Шпитц подал в суд на провайдера сотовой связи Deutsche Telekom. Его не устраивало, что компания собирала информацию об использовании им мобильного телефона, и он решил обнародовать факты постоянной слежки, которую корпорации ведут за своими пользователями. Он выиграл дело, и суд обязал DT выдать Шпитцу распечатку, содержавшую 35 831 строчку данных, собранных в течение шести месяцев между августом 2009 и февралем 2010 года. Там было зафиксировано, кому он звонил и писал сообщения, а также когда он проверял свой имейл. Из этой распечатки вырисовывался вполне четкий портрет – становилось понятно, когда он спал, когда бодрствовал, когда работал, а когда развлекался, а также кто именно составлял круг его знакомств.

В каждой из 35 831 строчки распечатки содержались географические координаты Шпитца и его телефона. Операторы мобильной связи могут весьма точно определять местоположение пользователя, замеряя силу сигнала, получаемого телефоном от ближайшей сотовой вышки. Когда человек звонит на экстренную линию, операторы передают эти данные полиции или службе скорой помощи. Шпитц сотрудничал с немецкой газетой Die Zeit, которая, используя данные с мобильного телефона и такие общедоступные сведения, как сообщения в Twitter Шпитца, составила карту, на которой указаны его перемещения и деятельность за период в шесть месяцев.

Если смотреть карту как кинофильм, можно увидеть, как Шпитц перемещается по своему району в Западном Берлине, вращаясь вокруг Розенталер Плац. Если навести фокус на Нюрнберг, то таймлайн покажет, что Шпитц был в городе утром 9 сентября 2009 года, а 20 ноября того же года был там проездом. Если увеличить еще чуть-чуть, то можно разглядеть, по каким улицам Шпитц любит прогуливаться и в какие пивные заходить.

Журналист спросил Шпитца, что нового он узнал про себя, ознакомившись с этой визуализацией. Шпитц ответил, что больше всего его удивила компактность его передвижений. «Самое забавное, что большую часть времени я провожу в своем районе… Я действительно не так часто выхожу за его границы».

Шпитцу было не сложно представить себя более мобильным и менее предсказуемым, чем он есть на самом деле. Главные события его недавнего прошлого – выступление на конференции в другом конце страны и посещения родного города – смотрятся как отчетливый сигнал на фоне белого шума бесчисленных заходов в ближайшее к дому кафе. Подобные когнитивные искажения – это форма регрессивного ложного вывода, когда мы обращаем больше внимания на необычные моменты нашей жизни, нежели на те, что сопутствуют нашему обычному повседневному существованию.

Если отвлечься от опытов Шпитца и посмотреть на наши собственные передвижения, мы, скорее всего, обнаружим собственные наклонности и свои нахоженные маршруты. С той же легкостью, с какой мы представляем себе, как в каждом магазине мексиканский мигрант раскладывает по полкам китайские товары, мы воображаем, что знаем о мире значительно больше, чем видели на самом деле. Если сравнить карту мира и карту наших передвижений по миру, это несоответствие станет еще более очевидным.

Мировые авиасообщения. Карта Джона О’Салливана

В начале 2009 года канадский фотограф Джон О’Салливан, используя данные маршрутных карт сотен авиакомпаний, создал гигантскую визуализацию авиасообщения. На этом изображении все коммерческие рейсы, которые он обнаружил, обозначены дугой между двумя городами. Маршруты, на которых работают несколько авиакомпаний, обозначены более толстой дугой, таким образом наиболее соединенные города выделяются на карте темными точками. В рисунке тонких синих дуг угадываются очертания континентов: Южная Америка привязана к Испании и Португалии, Африка – к Британии. Карта О’Салливана демонстрирует возможности, которые открываются перед человеком с паспортом и неограниченным запасом миль от всех авиакомпаний мира – ему доступна практически любая точка планеты.

Доктор Карл Реге и его команда из Школы прикладных наук Цюриха использовали схожие данные, добавив лишь еще одно измерение – время. Получилась совсем другая карта. Используя данные FlightStats.com – сайта, отслеживающего передвижение коммерческих рейсов, команда Реге создала видеоролик, на котором каждый самолет представлен в виде крошечной желтой точки, движущейся по поверхности Земли. В 72-секундном ролике показаны полеты, совершаемые в мире за сутки, и раскрыты особенности, которых на статичной карте не видно. С наступлением ночи с Восточного побережья США в сторону Европы стартует целая стая самолетов, а обратный поток из Европы в США начинается, когда в Лондоне наступает полдень. Густая сеть рейсов покрывает расстояния между восточным Китаем, Южной Кореей и Японией вне зависимости от времени суток. Объединенные Арабские Эмираты возникают как место стыковки рейсов из Европы и Австралии. Рейсов, соединяющих южные страны – из Южной Америки в Африку или Австралию, – заметно меньше.

Больше всего в ролике Реге поражает густая желтая масса, покрывающая Соединенные Штаты, Японию, Восточный Китай и Европу в рабочие дни. Даже при условии, что каждый самолет обозначен одним пикселем, 25 тысяч коммерческих рейсов над Соединенными Штатами хватает, чтобы полностью затмить всю территорию. Кроме того, внутренних рейсов в США значительно больше, чем международных. В 2009 году из американских аэропортов вылетело около 663 миллионов пассажиров, и лишь 62,3 миллиона приземлились в других странах, при этом 19 миллионов сошли с трапа в Мексике или в Канаде. (Американцев среди пассажиров международных рейсов насчитывалось лишь 32,8 миллиона, остальные 29,5 миллиона – граждане других стран, прибывшие в Соединенные Штаты по делам или на отдых.)

На международные рейсы приходится лишь 9,4 % пассажиров и еще меньшая доля коммерческих рейсов, поскольку на международных линиях, как правило, используют более вместимые суда, чем на внутренних. Типичный пассажир в американском аэропорту летит не за границу и даже не на другое побережье, а путешествует на расстояние до 900 миль, в ближайший город, часто в том же часовом поясе. Визуализация Реге предполагает, что такая схема действует и в других частях света: европейцы путешествуют в основном по Европе, китайцы – по Китаю, японцы – по Японии. Воздушный транспорт имеет глобальную инфраструктуру, однако основной поток носит локальный характер.

Представьте себе бесконечно более сложную версию ролика Реге, в которой все люди планеты были бы обозначены подобно Мальте Шпитцу – эдакую карту Мародеров, в которой вместо Хогвартса помещался бы весь мир. На ней фиксировались бы ежедневные передвижения – на поезде на работу, на машине в магазин, пешком в парк или на детскую площадку – всех землян. Если наложить триллионы путешествий, которые люди совершают пешком, на велосипеде, автобусе или машине, – визуализированные Реге полеты исчезнут под маревом этих передвижений. Тогда изображенные на карте О’Салливана авиаперелеты будут вообще восприниматься как статистическая погрешность.

Прочертите график наших путешествий – каждого в отдельности или всех американцев вместе – по осям частоты и длительности, и получившаяся кривая покажет «длиннохвостое» распределение: голова будет обозначать наши частые и короткие маршруты, а длинный и тонкий хвост – редкие длительные и далекие путешествия. Такие путешествия, наверное, лучше всего запоминаются, однако больше всего времени мы тратим на короткие поездки недалеко от дома.

Когда мы смотрим что-то в сети, физическое расстояние не имеет принципиального значения, мы редко задумываемся, где находится сервер страницы, которую мы читаем, – за углом или на другом конце света. Однако расстояние другого рода – расстояние между знакомым и незнакомым мы просто обязаны учитывать. Мы с радостью пользуемся способностью интернета привносить в нашу жизнь необычное и неожиданное содержание по мановению пальца, однако нам необходимо осознавать разницу между инфраструктурой и реальными потоками.

Если проследить наше сетевое поведение, отследить наши потоки в рамках глобального интернета, мы, скорее всего, обнаружим, что наши сетевые путешествия во многом напоминают перемещения в офлайне. Мы (в лучшем случае) редко взаимодействуем с людьми из дальних стран, редко воспринимаем актуальные там идеи, а большинство наших контактов происходит внутри узкого круга людей, с которыми у нас и так много общего.

Если за рамками инфраструктуры, обеспечивающей глобальную взаимосвязанность, мы разглядим потоки нашего внимания в интернете, мы увидим, что наиболее сильное влияние на наше поведение оказывает гемофильность.

 

Гемофильность

В начале 1950-х годов социолог Роберт Мертон начал всестороннее исследование дружбы в двух жилых микрорайонах – в Нью-Джерси и западной Пенсильвании. Мертон и его коллеги просили жителей этих районов назвать трех ближайших друзей, а на основе полученных данных делали обобщенные выводы об общественных силах, влияющих на формирование дружеских отношений. Обнаружив, что близкая дружба чаще всего возникает между однополыми людьми одной этнической группы, Мертон предложил термин, обозначающий тенденцию, обнаруженную тысячелетиями ранее Аристотелем, который в «Никомаховой этике» пишет: «Одни полагают дружбу каким-то сходством и похожих людей – друзьями, отсюда и поговорки: “Рыбак рыбака…” и “Ворон к ворону…” и тому подобные».

Чтобы описать это явление, Мертон ввел новый термин «гемофильность» – любовь к похожим на тебя. Редкость дружбы между чернокожими и белыми жителями не стала для Мертона сюрпризом, хотя для своего исследования он специально выбрал районы с расово разнообразным населением. А вот обнаружение признаков гемофильности, когда речь заходила об убеждениях и ценностях, произвело больший эффект: люди схожих взглядов относительно совместного проживания представителей разных рас в одном районе чаще становились друзьями, нежели люди, чьи представления на этот счет расходились.

С тех пор как Мертон ввел этот термин в обиход, социологи наблюдают признаки гемофильности при изучении социальных связей от таких тесных, как брак, до куда более свободных, как обмен профессиональными сведениями между коллегами или совместное посещение публичных пространств. Исследователи фиксируют гемофильность по этническим, половым, возрастным, религиозным, образовательным, профессиональным и социальным признакам. Это явление настолько распространено в нашей жизни, что авторы исследования, обобщающего десятки работ по социологии, характеризуют гемофильность как «базовый организующий принцип» человеческих сообществ и групп.

Выясняется, что мы причисляем себя к определенной категории – как правило, бессознательно – по самым поверхностным признакам. В недавно опубликованной работе канадского исследователя Шина Маккиннона показывается, что студенты чаще садятся на лекциях или в компьютерном классе рядом с людьми, похожими на них по параметрам роста, цвета кожи и наличия/отсутствия очков. Когда Маккиннон спрашивал их о причинах такого поведения, студенты объясняли свой выбор сугубо субъективным восприятием: они полагали, что скорее найдут понимание у похожих на них студентов и у них будет больше шансов подружиться.

Размышления о влиянии гемофильности на наше поведение способны вызвать чувство неловкости. Психолог в сфере образования и президент Университета Беверли Тэйтум назвал свою книгу о развитии расовой идентичности «Почему все чернокожие ребята сидят в столовой вместе?» В заголовке обозначилось это чувство неловкости при виде самоизоляции. (В своей книге Тэйтум утверждает, что такого рода самоизоляция нужна студентам, чтобы обрести уверенность в рамках своей расовой идентификации, что в конечном счете ведет к созданию тесных межрасовых связей.) Обычная реакция человека, ознакомившегося с социологическим исследованием в области гемофильности, – провести проверку друзей и найти среди них примеры, которые доказывают обратное и подтверждают, что мы менее зависимы от влияния гемофильности, чем среднестатистические представители человеческого рода. Мы, как правило, видим себя людьми открытыми и непредвзятыми и испытываем беспокойство, сталкиваясь с доказательствами обратного.

Было бы ошибкой экстраполировать результаты исследований гемофильности и делать вывод, что «все мы чуточку расисты», как поется в одном из номеров замечательного современного мюзикла «Avenue Q» Роберта Лопеса и Джеффа Маркса. Если вы растете в расово однородном районе, то и расовое разнообразие ваших возможных друзей будет ограниченно. Социологи называют это «базовая гемофильность». Люди заводят друзей, взаимодействуя в рамках общих занятий. Если вы играете в хоккей, вы, скорее всего, познакомитесь со многими белыми парнями с севера. Займитесь крикетом, и ваш круг общения заметно изменится. Исследуя сетевую активность, мы видим схожие результаты.

Для исследования расовой гемофильности в сети и в реальном мире социологи Андреас Виммер и Кевин Льюис использовали крупный массив данных Facebook – все посты студентов одного потока ведущего университета за целый год. Акцент делался на фотографиях, которыми делились студенты. Люди, отмеченные на совместных фотографиях, чаще оказывались «реальными» друзьями, чем те, кто просто «зафрендился» на Facebook, что является настолько рутинной практикой в большинстве университетов, что даже не предполагает реальных отношений. Виммер и Льюис разглядели значительные признаки гемофильности и смогли изучить это явление на куда более тонком уровне, нежели предшествующие исследователи. Они пришли к выводу, что определенные типы гемофильности – к примеру, склонность азиатов заводить дружбу друг с другом – являются обобщениями, выведенными на основе более специфических типов гемофильности – склонности индийских или китайских студентов заводить дружбу между собой. Кроме того, они обнаружили отчетливые признаки не этнической гемофильности, включая сильную предрасположенность к установлению дружеских отношений между студентами из штата Иллинойс, студентами-математиками и бывшими однокашниками из частных школ.

Этот вывод предполагает, что структурные факторы: с кем вы учились в старших классах, с кем ходили в компьютерную лабораторию, – являются не менее важным источником гемофильности, нежели личный выбор. Наиболее важное явление, обнаруженное Виммером и Льюисом – это эффект «замыкания», описанный еще социологом Георгом Зиммелем в первой половине прошлого века. Если Джим дружит с Бобом и Сью, велика вероятность, что Боб и Сью тоже подружатся, замкнув таким образом дружеский круг. Если Джим африканец, вероятность, что Боб и Сью тоже африканцы, выше. И друзей африканцев он завел не столько потому, что ему с ними комфортно, сколько в результате этого явления – социального замыкания. Замыкание приводит и к усилению прочих эффектов гемофильности, а исследование Виммера и Льюиса показывает, что весьма скорым и вероятным результатом становится как раз то, что все черные ребята сидят за одним столом. (Авторы уточняют, что если присмотреться внимательнее, то, скорее всего, мы увидим, что нигерийцы сидят с нигерийцами, а афроамериканцы из Атланты с другими ребятами из южных штатов.)

Иными словами, если вы обнаружили, что ваш круг общения весьма однороден – в этническом, гендерном и территориальном планах, это вовсе не обязательно означает, что вы расист, сексист или националист. Скорее всего, ваш дружеский круг сформировался под влиянием того, где вы жили, в какую ходили школу и какие у вас интересы. И хотя это, возможно, не станет новостью для тех, чей Facebook больше похож на семейное сборище, чем на заседание Организации Объединенных Наций, для университетов, чья образовательная роль, в частности, состоит в подготовке студентов к мультикультурному миру, это ситуация, требующая разрешения.

Наличие глубоких структурных факторов, объясняющих существование гемофильности, не означает, что сама гемофильность вообще неизбежна. Среди важнейших факторов, повышающих вероятность дружеских отношений, Виммер и Льюис отмечают соседство по комнате в общежитии. Университет, в котором они проводили исследования, по-видимому, внедряет политику, призванную повысить расовую интеграцию: белых студентов там редко селят с другими белыми. Виммер и Льюис приходят к безоговорочному выводу: если эта политика направлена на повышение количества дружеских связей поверх расовых барьеров, то успех ее очевиден.

Гемофильность – это напоминание, что наш взгляд на мир имеет локальный, неполный и неизбежно тенденциозный характер. Наши представления о далеких странах и наш интерес к происходящим там историям зависят от людей, которых мы знаем и любим, а таких людей, конечно, больше среди наших соотечественников, чем среди жителей других континентов.

Так же как уверенность, что Европа неумолимо скатывается к жизни по законам шариата, затрудняет продуктивный разговор о миграционной реформе, представление о том, что мы обладаем более широкой картиной мира, нежели в действительности, приводит к бесполезным искажениям и заблуждениям. Нам может казаться, что мы вполне готовы к деловым отношениям с нашими новыми японскими клиентами, но, вероятнее всего, наш космополитизм имеет воображаемый характер. Нужно отдавать себе отчет в том, читаем ли мы Times of India, или воображаем, что читаем, потому лишь, что обладаем такой возможностью. Нам нужно обращать меньше внимания на возможности интернета – и больше на реализацию этих возможностей.

Проведенное Виммером и Льюисом исследование гемофильности в конечном счете дает определенную надежду. Когда университетские администрации поняли, что студенты только выиграют от дружеских отношений поверх расовых барьеров, они нашли структурное и действенное решение: селить вместе студентов разных рас. Если мы хотим изменить корпус сведений, которые мы получаем о мире, и от воображаемого космополитизма перейти к цифровому – нам тоже нужны структурные изменения. Но сперва нам нужно подробнее рассмотреть то, как мы воспринимаем мир через СМИ.

 

До 2000 года новости поступали к нам, как правило, через профессиональных кураторов. В течение следующего десятилетия мы стали сами фильтровать необходимую нам информацию. Предполагается, что в текущем десятилетии в этом нам будут помогать друзья. Каждый из этих сдвигов в сфере медиа едва ощутимо менял нашу картину мира. По мере отдаления от редактируемых, курируемых СМИ в сторону поисковиков и социальных медиа потенциальная вариативность нашей картины мира возросла. Возросла также и наша ответственность за создание картины мира, достаточно адекватной и ясной, чтобы позволить нам осознавать опасности и не упускать возможности.

Эти сдвиги не являются чем-то законченным или уникальным; наша картина мира всегда складывалась из совокупности сведений, почерпнутых в медиа, индивидуального стремления к знаниям и контактов с другими людьми. Однако переход от мира, в котором большая часть сведений и интересов черпалась из СМИ, к миру, где большая часть информации поступает через поиск и социальные сети, является дополнительным стимулом для рассмотрения как сильных, так и слабых сторон каждого из трех указанных способов познания мира.

Об этих способах я стал размышлять в 2000 году, когда начались мои регулярные межконтинентальные поездки. Тогда, как и по сей день, я жил в деревне на западе Массачусетса, а работал в Осу – это район Аккры, столицы Ганы. Когда все шло гладко, путь до работы – через Бостон и Амстердам – занимал примерно сутки. Но гладко бывало не всегда.

Мы с друзьями занимались созданием организации Geekcorps – добровольческого корпуса технических специалистов, поставлявшего опытных программистов в ганские софтверные компании. Если вычислительная наука и техника – уже общепризнанная академическая дисциплина, которой обучаются в университетах по всему миру, проектирование программного обеспечения – это ремесло, которому по-прежнему обучаются у мастеров в ходе совместной работы с более опытными программистами. В Гане, где я жил в 1993–1994 годах еще будучи студентом, не было недостатка в толковых предпринимателях, готовых начать сетевой бизнес. А вот опытных программистов, у которых было бы чему поучиться, не хватало. И вот мы вербовали программистов и графических дизайнеров из Европы и обеих Америк, готовых на несколько месяцев приехать в Гану и поделиться своими знаниями и опытом в обмен на пропитание, жилье и возможность пожить в Аккре – нереально многоцветном городе с теплыми пляжами, острыми блюдами и атмосферой карнавала практически каждые выходные.

Работа в Geekcorps требовала особой степени оптимизма. Гана – страна, наделенная большими природными и культурными богатствами, однако экономика ее развивается медленно. Экономисты, изучающие причины экономического отставания одних и опережения других стран, любят приводить в пример данные за 1957 год, когда Гана получила независимость от Великобритании. Тогда доход на душу населения в Южной Корее и Гане был примерно одинаковым. Тридцать лет спустя Южная Корея была уже страной среднего достатка и готовилась стать лидером мирового производства, тогда как доходы Ганы упали. Как и большинство африканских стран, Гана с трудом переходила от сельскохозяйственной экономики к индустриальной. Поэтому, чтобы надеяться, что ганские софтверные компании смогут дать резкий толчок в сфере услуг и помогут ганским предприятиям выйти на международный рынок или привлечь заказы по аутсорсингу от американских и европейских компаний, нужно было в это просто верить.

Однако для этой веры были и вполне реальные основания. Государственный язык в Гане – английский, в стране много образованной молодежи, что является хорошим сочетанием для успешной конкуренции на рынке аутсорсинга. Когда мы начали наш проект в Аккре, ганцы уже работали на компанию Data Management International (DMI) и обрабатывали данные по штрафам за неправильную парковку в Нью-Йорке, переводя каракули полицейских в аккуратную базу данных с возможностью поиска.

Однако проекты, подобные DMI, случались крайне редко. Потенциальные клиенты только-только привыкли к аутсорсингу в Индии, и для большинства работодателей Гана была шагом в неизвестность. Недоверие со стороны иностранных инвесторов и нежелание местного правительства и подрядчиков организаций международной помощи работать с местными фирмами преобладали над интересом к стране. Для инвесторов было безопаснее вкладывать деньги в рынки поближе к дому. Для организаций помощи безопаснее было заключать договоры с американскими или европейскими компаниями с устоявшейся репутацией, нежели с менее опытными местными фирмами. Чтобы новый бизнес и инвестиции пришли в страну, одного оптимистичного взгляда на будущее Ганы было недостаточно; нужно было распространить этот оптимизм за пределы страны.

В перелетах между континентами у меня было полно времени для чтения, и на ежемесячные рейсы я загружался с целой стопкой газет и журналов. По дороге туда я читал Economist, Guardian и New York Times, прочитанные номера оставлял своим ганским друзьям, а возвращался домой, нагруженный Daily Graphic, Accra Mail, African Business и New African. Африканские газеты не блистали стилем и профессионализмом исполнения, но в них освещались местные, региональные и международные новости. Американские и британские газеты по большей части игнорировали события на африканском континенте.

28 декабря 2000 года Джон Куфуор выиграл последний тур выборов и стал президентом Ганы. Это беспрецедентный случай в истории Ганы и чрезвычайно редкий в истории Африки: оппозиционный кандидат выиграл свободные, честные и, за редким исключением, мирные выборы, оставив позади кандидата, которого поддерживал бывший диктатор, добровольно отказавшийся от власти. Как человек, для которого новости из Африки были важным для работы фактором, я ожидал, что известие о победе Куфуора и коренных изменениях ганской политики окажутся на первых полосах американских газет.

Прилетев домой на каникулы, я принялся листать New York Times в поисках подтверждения, что эта редкая по своему оптимизму новость из Африки услышана американцами. Когда я, наконец, нашел заметку в триста слов, тиснутую где-то в середине номера, ярость обуяла меня. Ничего удивительного, что американские компании не воспринимают идею видения бизнеса в Гане всерьез. Хорошие новости из Африки до них просто не доходят.

Сегодня я готов признать, что ганские выборы и победа Куфуора получили в Times достойное освещение. В течение недели были опубликованы четыре короткие заметки, а спустя 10 дней после выборов – большой редакционный материал «Африканская история успеха», в котором Гана преподносилась именно так, как я надеялся. Однако в тот момент освещение показалось мне абсолютно недостаточным и я решил найти утешение в статьях бывалых журналистов, вскрывающих недостатки международных СМИ. Так я обнаружил материал Питера Бойера, в котором среди прочих мрачных размышлений о том, как в западной прессе освещался голод, поразивший Эфиопию в 1984–1985 годах, было следующее: «Один погибший в Бруклине пожарный равен пятерым британским полицейским, 50 арабам и 500 африканцам соответственно».

Я решил сам проверить, насколько обосновано наблюдение Бойера, что газеты регулярно замалчивают происходящие в Африке события. Вскоре выяснилось, что достаточно было обратиться к научной литературе: Уильям Адамс, профессор университета Джорджа Вашингтона, в своей работе 1986 года «Чья жизнь важнее? Освещение стихийных бедствий на телевидении» уже проверил формулу Бойера. Он также пришел к выводу, что освещение стихийных бедствий на американском телевидении зависит от количества американских туристов, близости к Соединенным Штатам и размеров катастрофы, однако факторы культурной близости перевешивают масштабы трагедии: одинаковые по силе землетрясения в Канаде и Камеруне, скорее всего, будут восприниматься совершенно по-разному, поскольку американской аудитории канадцы куда ближе камерунцев. Но, работая в Geekcorps, я еще даже не притворялся ученым, поэтому я принялся писать код, полагая, что ни один исследователь медиа еще не обнаружил столь очевидной разницы в медийном внимании к Африке и ко всему остальному миру.

 

Карта медийного внимания

Мой эксперимент был не таким сложным, как у Адамса, зато охват его был заметно шире. В 2003 году я написал несколько скриптов, с помощью которых можно было ежедневно отслеживать основные ресурсы – New York Times, «Би-би-си», Google News и десятки других – на предмет упоминания названия или столиц более чем двухсот государств и территорий. Используя эти данные, я составлял ежедневные карты, на которых было видно, какие страны получали больше медийного внимания, а какие – меньше. Как и Адамс, я использовал статистические методы для объяснения причин, по которым одни страны попадают в новости регулярно, а другие упоминаются лишь изредка. Получавшиеся карты мало отличались друг от друга. Карта медийного внимания New York Times очень похожа на карту Google News, хотя в первом случае это единый ресурс, а во втором – агрегатор тысяч источников. Карты 2003 года также мало отличаются от карт 2007 года, поскольку базовые значения остаются прежними. Американские СМИ уделяют больше внимания Западной Европе, крупным азиатским экономикам (Китай, Япония, Индия) и основным ближневосточным государствам. Африке южнее Сахары, Восточной Европе, Центральной Азии и Южной Америке уделяется заметно меньше внимания.

Карта медийного внимания Google News, февраль 2004 года

Создание такого рода карт поднимает непростой, даже неловкий вопрос: как вычислить оптимальный объем освещения СМИ для каждой страны? Критическое высказывание Бойера предполагает, что идеал, к которому нам, возможно, стоит стремиться – это мир, где жизнь или смерть каждого человека одинаково достойна освещения, будь он англичанином, арабом или африканцем. Однако такая постановка проблемы не учитывает разницу масштабов. На каждого исландца приходится 4 116 китайцев, и, чтобы получить хоть одну весточку из Рейкьявика, нам пришлось бы несколько лет кряду слушать новости исключительно о гражданах Китая. Должно ли освещение быть пропорционально негативным последствиям события или количеству погибших? Или неожиданности происшествия? Должны ли СМИ уделять больше внимания событиям, которые могут повлиять на читателя или зрителя, то есть событиям в странах, с которыми у нас тесные экономические или культурные связи?

Определение, что есть новость, это одновременно и заковыристый философский, и безотлагательно практический вопрос: решением этого вопроса ежедневно занимаются редакторы новостных отделов. Принимая во внимание, насколько сложно определить факторы, которые должны влиять на выбор новости, имеет смысл изучить факторы, которые – скрыто или явно – помогают понять, что и кто попадает в новости сегодня.

Несоразмерность медийного внимания бывает весьма впечатляющей даже между странами с сопоставимым по численности населением. Население Японии чуть более 127 миллионов, и численность постепенно снижается. По численности населения Нигерия обошла Японию в 2002 году, и сейчас страна насчитывает более 154 миллионов, занимая седьмое место в мире по этому показателю. В обеих странах происходит достаточно стоящих внимания событий, однако присутствие Нигерии в СМИ несопоставимо меньше. За месяц в американских СМИ публикуется в среднем в 8–12 раз больше материалов, где упоминается Япония.

Если бы медийное внимание было пропорционально населению, то интерес к Нигерии бы рос, а к Японии – падал. Если бы решающими факторами были общий язык, религия или географическая близость, и тогда новостей из Нигерии в американских СМИ было бы больше, поскольку США и Нигерия пользуются одним языком, в обеих странах существенная часть населения – христиане, да и находится Нигерия ближе к Соединенным Штатам, чем Япония. Повышения интереса к Нигерии стоило ожидать, даже если бы новости провоцировались конфликтами: за последние несколько лет в стране произошло немало террористических актов и вспышек насилия между этническими и религиозными группами, в то время как социальной напряженности в Японии не наблюдалось (в 2011 году, когда на Японию обрушились стихийные бедствия, я уже закончил свое исследование).

В ходе анализа с 2003 по 2007 год мне удалось обнаружить один ключевой фактор, объясняющий распределение медийного внимания американских СМИ – и это валовой внутренний продукт. В некоторых американских ресурсах объемом ВВП объясняется до 60 % упоминаний в новостях. Япония – это третья по величине экономика мира, тогда как Нигерия занимает 41 место, уступая таким небольшим странам, как Финляндия или Дания. Меня несколько успокаивает, что сравнительная незаметность Нигерии на общем фоне имеет скорее количественное объяснение, нежели расизм или афрофобия, однако тот факт, что американские СМИ боготворят финансовые показатели и столь безразличны к небогатым странам, вселяет некоторое беспокойство.

Еще одним определяющим фактором медийного внимания в США является присутствие американских военных. Такие бедные страны, как Ирак и Афганистан, постоянно упоминались в СМИ в период моего исследования. Страны, которые почти никогда не упоминаются в американских СМИ, могут вдруг стать всем известны, когда в дело вступает армия. Когда в августе 2003 года американские морпехи высадились в либерийской Монровии, чтобы помочь в прекращении второй гражданской войны, страна, которая прежде не появлялась на моих картах вовсе, в течение двух недель находилась на пике медийного внимания, прежде чем снова уйти с радаров.

Схема ВВП + присутствие армии США не универсальна. Потенциальное внимание «Би-би-си», к примеру, лучше описывает схема ВВП + историческая принадлежность к Британской империи. Такие страны, как Кения, Зимбабве, ЮАР и Индия, представлены там более полно, нежели в американских изданиях, в то время как части света, где влияние Британии было не столь существенно, к примеру страны Южной Америки, представлены меньше. Я, как и Уильям Адамс, пришел к выводу, что страны проявляют большой интерес к своим соседям. Хорошо представлены также соперники: в Times of India много материалов о Пакистане, основном военном противнике Индии, и о Китае – главном экономическом конкуренте. Насколько ориентация СМИ по принципу общего колониального прошлого или текущего соперничества более справедлива, чем распределение интереса по объему ВВП, неясно, однако лежащие в основе этих тенденций наклонности и предвзятые мнения очевидны.

В конце 2003 года я опубликовал статью о своих изысканиях и стал выкладывать получившиеся карты на свой сайт. Не прошло и месяца, как я получил имейл от профессора журналистики, которая вежливо поинтересовалась, известно ли мне об уже существующей традиции исследований медийного внимания. Для начала она предложила ознакомиться с работой 1965 года Йохана Галтунга и его студентки Мари Рюге под названием «Структура международных новостей».

Галтунг – известный норвежский социолог, чья шестидесятилетняя академическая карьера посвящена исследованию вопросов мира и конфликтов. В 1964 году он основал «Журнал мирных исследований», а также Институт мирных исследований в Осло – два важнейших исследовательских учреждения в этой сфере. В самом начале исследования Галтунг подверг тщательному анализу влияние, которое медиа оказывают на мирные и конфликтные состояния. Получается, что у нас с ним совпадают увлечения: мы оба любим подсчитывать статьи о международных новостях в газетах.

«Структура международных новостей» основана на четырехлетнем исследовании (1960–1964) того, как четыре норвежские газеты освещали три международных кризиса – в Конго, на Кубе и на Кипре. Галтунг анализировал газетные материалы, чтобы определить, «как “события” становятся “новостями”». Он и его соавтор предположили, что мы «настраиваемся» на события по тому же принципу, что и радиоприемники находят волну посреди белого шума эфира. Если мы переключаемся на ультракороткие волны (не забывайте, что это метафора аналоговых времен), мы скорее будем улавливать четкие, громкие и значимые сигналы и пропускать те, что идут с помехами и не вполне ясны. Пользуясь той же аналогией, Галтунг и Рюге предлагают набор «новостных ценностей», описывающих события, которые мы склонны воспринимать как новости.

Следуя их теории, у новостей тоже есть частота: у событий, происходящих на протяжении долгого времени, таких как изменения климата или экономический рост, меньше шансов стать новостями, нежели у событий, происходящих в течение ежедневного новостного цикла, таких как торнадо или биржевой кризис. Недвусмысленные – то есть либо хорошие, либо плохие – события скорее станут новостями, как и значимые для нас в смысле культурной близости, влияния или доступности для восприятия события. Авторы полагают, что новостная ценность событий балансирует между неожиданностью и сочувствием. Неожиданные события скорее попадут в новости, нежели обыденные: человек покусал собаку – это новость, собака покусала человека – нет. В то же время в новостях отражаются наши предвзятые мнения. Нам скорее расскажут об очередном конфликте и голоде в Африке, нежели поведают неожиданную историю о новых возможностях для бизнеса. Галтунг и Рюге также находят подтверждение гипотезе Бойера о том, что в СМИ жизни одних представителей человеческого рода преподносятся как более важные, нежели жизни других. Они выделяют «доминантные» народы, о которых пишут чаще, чем о «неудачливых», а также представителей элиты, лидерах и знаменитостях, которые удостаиваются большего внимания, нежели обычные граждане.

12 новостных ценностей, выдвинутых Галтунгом и Рюге, способны помочь нам оценить дисбаланс сегодняшних новостей. Постоянный новостной крен между Нигерией и Японией в сторону последней мы можем объяснить предпочтением «элитных» стран или культурной близостью, а скромное освещение президентских выборов в Гане тем, что это событие не укладывается в ожидаемый негативный сценарий. Впрочем, исследование более эффективно в формулировке этих факторов, чем в отслеживании их влияния на освещение новостей в Норвегии начала 1960-х. Галтунг и Рюге не дают четкого объяснения, являются ли эти факторы отражением осознанного видения редакторов новостей или, напротив, их бессознательной тенденциозностью.

Авторы тем не менее убеждены, что современные им СМИ являются препятствием на пути достижения мира: «Акцент делается на конфликте, а не на примирении». Они так же выражают озабоченность, что сосредоточенность на сильных державах – в то время США и СССР – предполагает новостную структуру, в которой события рассматриваются в свете того, какую пользу или вред они могут принести для Запада, а не для людей, на которых эти события непосредственно влияют.

 

Определение повестки дня

Хорошо, про Японию нам рассказывают чаще, чем про Нигерию, и про американскую военную интервенцию мы узнаем больше, чем про успехи африканских демократий, – но какое это имеет значение? В 1963 году политолог Бернард Коэн предложил такой ответ: прессе «не всегда удается навязать людям свое мнение – как думать, однако ей на удивление хорошо удается навязывать тему для размышлений – о чем думать». Теоретики журналистики Максвелл Маккомбс и Дональд Шоу назвали идею Коэна «определением повестки дня» и, решив проверить ее на практике, принялись внимательно изучать медиарацион – наиболее регулярно просматриваемые газеты и телевизионные программы – избирателей на президентских выборах 1968 года. Маккомбс и Шоу обнаружили тесную связь между темами, которые они считали наиболее важными на период предвыборной кампании 1968 года, и темами, получившими наибольшее освещение в местных и федеральных СМИ. Есть вероятность, что газеты отвечали интересам читателей, однако вероятность эта совсем невелика, учитывая, что механизма, позволявшего отслеживать, какие статьи были прочитаны, а какие нет, у них не было. Скорее всего, СМИ 1968 года сами устанавливали приоритеты одних тем над другими, и именно эти приоритеты влияли на суждение избирателей относительно важности той или иной темы.

Определение повестки дня, как и многие важные идеи, по прошествии времени кажется самоочевидным. Каждый день происходит почти бесконечное количество событий, и, если этот поток ничем не ограничивать, мы просто не в состоянии будем воспринимать как новости все заседания городского совета, парламентские прения по каждому вопросу, все преступления до самых мелких. Нам нужно, чтобы кто-то или что-то указывало, какие события должно воспринимать как новости, и человек, от которого зависит этот выбор, обладает огромной властью. Сложно возмутиться решением местных властей, если ты ничего не знаешь об этом решении, или развернуть кампанию против несправедливости, о которой ты ничего не слышал. Тот, кто решает, что попадет в новости, обладает влиянием на наши познавательные процессы и на то, о чем мы думаем, а о чем нет.

В исследовании, посвященном тому, как американские СМИ освещали вьетнамскую войну, политолог Дэниел Халлин предложил обманчиво простую диаграмму для объяснения некоторых нюансов определения повестки дня. Диаграмма, которую иногда называют «Сферами Халлина», представляет собой круг внутри другого круга, плавающего в пространстве. Внутренний круг – это «сфера консенсуса». Сам Халлин поясняет, что это сфера «материнства и яблочного пирога», то есть тех социальных явлений, которые ни журналисты, ни общество не считают противоречивыми. Этот круг находится в более крупной «сфере обоснованной дискуссии», заполненной вопросами, по которым, как известно, «мыслящие люди» могут иметь различные мнения.

В Соединенных Штатах идея о том, что представительная демократия и капитализм являются правильными организующими принципами современного общества, находится в сфере консенсуса. Журналисты редко уделяют внимание аргументам в пользу того, что в Соединенных Штатах нужно провести социалистическое перераспределение благ или что страна должна войти во всемирный исламский халифат. В сферу обоснованной дискуссии входят вопросы о праве на аборт, об ограничениях на владение огнестрельным оружием или уровне налогообложения. Если удалиться от вопросов, по которым достигнуто согласие или ведутся согласованные дебаты, вы окажетесь в «сфере отклонений», где находятся мнения, о которых в СМИ даже не упоминается. Халлин замечает, что «доктрина справедливости», которой придерживалась Федеральная комиссия по связи США с 1949 по 1987 год, с одной стороны, требовала от вещающих организаций уделять значительную часть эфирного времени общественно важным вопросам и обеспечивать представленность противоположных взглядов, с другой – недвусмысленно заявляла, что это требование не распространяется на коммунистов.

СМИ, считает Халлин, играют роль стража, который «раскрывает, клеймит или исключает из повестки дня» неправильные взгляды. Рассказывая об одних взглядах и замалчивая другие, СМИ «размечают и защищают границы допустимого политического поведения». Даже когда в среде ученых вопрос влияния человека на изменения климата находится в сфере консенсуса, до тех пор, пока американские СМИ транслируют противоположные взгляды, этот вопрос остается в сфере обоснованной дискуссии. Ретранслировав мнение «рожденцев», считающих, что президент Обама воспользовался подложным свидетельством о рождении, СМИ переместили эту идею из сферы отклонений в область обоснованных споров и вывели конспирологическую теорию на уровень важнейшей политической дискуссии.

В сфере отклонений оказываются не только оскорбительные или необоснованные мнения; достаточно того, чтобы высказываемые соображения были далеки от основного направления мысли и «серьезные люди» не брали их в расчет. Политический карикатурист Тед Ролл предложил простой тест на определение идеологических отклонений: «Когда “серьезные люди говорят” нечто, те, кто с ними не согласен, по определению оказываются людьми пустыми и малоинтересными, а потому и слушать их не стоит. Заходы типа “никто всерьез не станет полагать” – это уже почти оруэлловский накал: получается, что всякий, кто выражает данную мысль, в буквальном смысле не существует. Он (или она) является нечеловеком». Сама фраза «серьезные люди» является попыткой защитить журналистские представления из сферы обоснованной дискуссии от идей из сферы отклонений.

Профессор журналистики Нью-Йоркского университета Джей Розен считает, что сферы Халлина хорошо иллюстрируют общественное недовольство журналистами. «Человек, чьи основные представления лежат за рамками сферы консенсуса, обнаружит в СМИ не просто пристрастность, но вопиющую предвзятость». Если вы верите, что разделение церкви и государства – это вредная концепция или что основным поставщиком медицинских услуг должно быть государство, вы оказываетесь настолько далеко за пределами сферы обоснованной дискуссии, что ведущие издания никогда не станут воспринимать ваши суждения всерьез, что приведет к вашему недовольству, отчуждению и поиску других новостных источников.

Сфера отклонений также является сферой безвестности. Убеждение, что Нигерия должна занимать в новостной повестке такое же место, что и Япония, удалено от сферы обоснованных споров, пожалуй, не меньше, чем идея об исключительно государственном медицинском обеспечении. Розен отмечает, что эти сферы имеют политическую окраску, но не в традиционном понимании – левые/правые, республиканцы/демократы, – а как усилия по отстаиванию идей, которые требуют общественного внимания. Борьба за то, чтобы «серьезные люди» заговорили о важной для вас проблеме – будь то реакция на голод в северо-восточной Африке или сомнения в том, что президент США является американским гражданином, – это политическая борьба за то, чтобы взять малоизвестную тему и сделать ее предметом обоснованных споров.

 

Блюстители

Когда Бойер сетует, что не все человеческие жизни получают равное внимание, когда Галтунг выводит ценностные категории новостей, Халлин – сферы медийного внимания, а Маккомбс и Шоу – принципы составления повестки дня, все они возлагают ответственность и вину на редакторов и издателей. Редакторы и издатели – это «блюстители», которые решают, какие истории будут освещены, а также – косвенно – какие идеи станут предметом общественной дискуссии.

Само понятие «блюститель» ввел прусский социолог Курт Левин в 1947 году. Он, правда, изучал не медиасреду, а пытался убедить американских домохозяек поменять рацион, а именно то, что они готовят на ужин. Исследование Левина финансировалось правительством США, которое стремилось повысить потребление мясных субпродуктов – потрохов, желез, требухи, – чтобы больше вырезки оставалось на рацион солдат. Могут ли лекции о полезных свойствах говяжьего сердца убедить домохозяйку из Айовы изменить свои покупательские привычки? Левин выявил «каналы», по которым еда попадает на семейный стол, и «блюстителей», контролирующих эти каналы. И понял, что главным блюстителем семейного ужина и всего, что на нем подают, является домохозяйка.

Левин прожил недолгую жизнь и не успел экстраполировать свою теорию за тесные рамки семейного рациона; он умер от сердечного приступа незадолго до публикации работы, где впервые упоминалось понятие «блюститель». Его ученик Дэвид Мэннинг Уайт перенес этот термин в журналистику в 1949 году, когда занялся анализом принимаемых редактором иллинойсской газеты Peoria Star решений относительно того, какие новости от репортеров и телеграфных агентств попадут в его газету. Редактора звали мистер Гейтс, и его решения, по мнению Уайта, были продиктованы в первую очередь личными предпочтениями. Не желая ориентироваться на информационную политику изданий крупных городов, Гейтс выбирал те истории, которые казались ему интересными, и которые, как он предполагал, заинтересуют его читателей. Прошло 17 лет, и, снова посетив мистера Гейтса в 1966 году, Пол Снайдер сообщил, что тот не изменил своим принципам. С началом вьетнамской войны редактор стал давать чуть больше международных новостей, однако по-прежнему придерживался «сбалансированной диеты» событий и персоналий, дабы соответствовать вкусам своих читателей.

Если Уайт рассматривал блюстителей как людей, принимающих личные решения относительно содержания новостей, специалист по журналистике Вальтер Гебер считает, что блюстители – это винтики огромной машины. Гебер изучил решения 16 редакторов новостей и пришел к выводу, что их «определяли производственные цели, бюрократический порядок и межличностные отношения внутри отдела». Их решения были продиктованы не столько личными предпочтениями, сколько реакцией на ограничения, налагаемые руководящими структурами.

Если Гебер прав и блюстители работают в рамках, установленных их организациями, для создания СМИ, в котором будущее Африки вызывало бы больше участия, нужно будет не только изменить слишком личностный подход мистера Гейтса, но и поменять саму систему, в которую он встроен. Такова была цель комиссии, созванной Организацией Объединенных Наций по вопросам образования, науки и культуры (ЮНЕСКО) в 1977 году для решения новых задач, которые возникают в области СМИ во взаимосвязанном мире. Обозначая круг вопросов, генеральный директор ЮНЕСКО Амаду-Махтар М’Боу, созвавший комиссию, говорит как один из первых цифровых космополитов:

«Сегодня каждая нация стала частью повседневной реальности другой нации. И пусть мир еще не до конца осознал степень своей сплоченности, уровень нашей взаимозависимости постоянно растет. Взаимозависимость эта тем не менее сопровождается огромным количеством разного рода перекосов и зачастую становится причиной примеров вопиющего неравенства, ведущего к недопониманию и возникновению множества очагов напряжения, сочетание которых мешает достижению всеобщего мира».

Ученые 16 стран во главе с лауреатом Нобелевской премии мира Шоном Макбрайдом составили длинный список таких перекосов: географическое распределение коммуникационных технологий (от типографий до спутников связи); экспорт телевизионных программ и кинофильмов из Соединенных Штатов в развивающиеся страны; телеграфные новостные агентства, принадлежащие американским и европейским компаниям и ощутимая нехватка новостей из развивающихся стран в их лентах. Комиссия предложила 82 рекомендации от самых обыденных (развитие международной бумажной промышленности для снижения стоимости печатной продукции) до почти утопических (создание спутниковой сети, которая позволит «Организации Объединенных Наций внимательнее следить за событиями в мире и эффективнее доносить свою позицию до всех людей на планете»). Многие предложения касались непосредственно дисбаланса в сфере СМИ: «Прессе развитых стран – в особенности блюстителям, редакторам и продюсерам теле-, радио– и печатных СМИ, отбирающим новости для печати или эфира, – следует ближе ознакомиться с культурой и условиями развивающихся стран».

К сожалению, к моменту публикации предлагаемых мер в 1980 году комиссия Макбрайда выбрала себе название, которое больше подошло бы ведомству из романа Оруэлла: «Новый международный информационный порядок» (NWICO – New World Information and Communication Order). В докладе Макбрайда многие усмотрели предпосылки для усиления государственного контроля над прессой и ограничения свободы слова. И хотя текст доклада горячо отстаивал права свободной прессы («Необходимо искоренить цензуру или произвольный контроль в СМИ»), очевидные связи членов комиссии из развивающихся стран с СССР позволили американским и британским комментаторам рассматривать его в другом свете. Они заявили, что в докладе предлагалось государственное лицензирование журналистов и поддержка государственных новостных агентств в конкуренции с частными ресурсами. В 1983 году New York Times в редакционной статье осудила доклад NWICO и одобрила выход США из ЮНЕСКО. В знак протеста и несогласия с выводами комиссии NWICO Соединенные Штаты вышли из состава ЮНЕСКО в 1984 году, а Великобритания – в 1985 году, и вернулись в организацию лишь спустя более чем 10 лет.

 

Сила аудитории

Являлись ли предложения Макбрайда завуалированной попыткой установить авторитарный контроль над СМИ или же благонамеренной, но лишенной практического смысла программой по уравновешиванию ситуации, тот факт, что они были отвергнуты, высветил неспособность международных организаций изменить поведение блюстителей. Вооружившись собственными данными, историческими исследованиями, чрезмерно развитым чувством собственной правоты и ограниченным пониманием деловой стороны журналистики, я решил лично вызвать блюстителей на разговор о решениях, которые они принимают в области освещения тех или иных событий.

Моей первой целью стал Джон Мичэм, тогда занимавший пост управляющего редактора журнала Newsweek. После его выступления на Международном экономическом форуме 2004 года в Швейцарии я воспользовался возможностью задать вопрос и запел свою горькую песнь про американские СМИ, которые не уделяют достаточного внимания международным событиям. На мои упреки Мичэм ответил не без изящества: «Ну вы же понимаете, что мы с вами на одной стороне, верно?» Он пояснил, что был бы счастлив печатать в журнале больше международных новостей, но всякий раз, когда он ставит на обложку заграничный материал, продажи в газетных киосках резко падают. «Мы оба хотим видеть больше международных новостей, но хотят ли этого наши читатели – большой вопрос».

Цифры, во всяком случае, в том, что касается американской аудитории, на стороне Мичэма. В недавнем опросе 63 % респондентов сообщили, что международных новостей им вполне достаточно и что им бы хотелось больше знать о местных делах. Ответ Мичэма напоминает нам о том, что «Китайская стена» между денежной и редакционной сторонами коммерческих СМИ весьма непрочна и даже прозрачна. В доцифровую эпоху сказать наверняка, какие, помимо заглавных, материалы газет или журналов привлекали внимание читателей, было сложно. Зато в цифровую эпоху данных о том, какие статьи читают, а какие оставляют без внимания, – непочатый край.

Аналитик новостных СМИ Кен Доктор объясняет, что, если раньше эти данные предоставлялись журналистам по принципу служебной необходимости, сегодня Washington Post рассылает по три отчета в час 120 сотрудникам издания с обновленными сведениями об увеличении или снижении читаемости тех или иных материалов. Другие новостные агентства и вовсе не стесняются сообщать своим авторам данные по трафику. На заглавную страницу Huffington Post постоянно выводятся материалы, получившие наибольшее количество просмотров, и репортеры издания четко знают, какой трафик собирают их материалы. Крайний случай этой тенденции – «большое табло», украшающее новостной отдел Gawker Media – компании, которая владеет несколькими популярными новостными сайтами «про стиль жизни»: на большом мониторе в реальном времени отображаются материалы, получившие наибольшее количество просмотров, что помогает мотивировать авторов писать статьи, интересные максимально широкой аудитории.

Когда новости печатались на бумаге, а не на экранах компьютеров, редакторы, основываясь на собственных представлениях, сами определяли, какие материалы вероятнее всего будут восприниматься как «НОГи». Уильям Сафаер объясняет это важное для журналистики понятие так: «Аббревиатуру НОГ придумали редакторы Newsweek, она расшифровывается как “Напрочь Остекленевшие Глаза” и описывает реакцию аудитории на материалы, важность которых ни у кого не вызывает сомнений, зато у всех вызывают зевоту. Латиноамериканская политика, евродоллары, подготовка кадров – все это НОГи. 10-балльные НОГи по шкале Рихтера может спровоцировать написанное и прочитанное монотонным голосом выступление на тему правительственной реорганизации, способное усыпить всю аудиторию». Сегодня уровень НОГ определяется в реальном времени, поэтому всякая инициатива написать о серьезных международных проблемах наказывается немедленно.

Учитывая, что мы живем в условиях отслеживания аудитории в реальном времени, удивительно не то, почему мы получаем так мало международных новостей, но то, что они вообще до нас доходят. Командировать журналистов за границу дорого, и коммерческие новостные предприятия снижают свое иностранное присутствие. В середине 1980-х у американской телесети CBS было 38 корреспондентов в 28 странах, к 2008 году компания снизила количество иностранных бюро до пяти корпунктов в четырех странах. Крупнейшие американские газеты Boston Globe и Baltimore Sun в рамках мер по сокращению расходов и вовсе закрыли свои заграничные бюро, когда-то служившие источником гордости и престижа. Значительная доля международных новостей, публикующихся в американских газетах меньшего масштаба, поступает из телеграфных агентств, а значит, те же новости появятся в сотнях других изданий. Иностранные корреспонденты на местах позволяли таким газетам, как Globe, публиковать эксклюзивные материалы, тогда как перепечатка материала Reuters о положении дел в Афганистане не дает городской газете никаких конкурентных преимуществ.

Солидные иностранные представительства по-прежнему держат четыре ведущие американские газеты: New York Times, Los Angeles Times, Washington Post и Wall Street Journal. В New York Times и Wall Street Journal около 20 % всего объема новостей отдается сугубо под международные материалы, и обе отдают еще 10 % под статьи о международных отношениях США. Причина, по которой эти издания значительно больше других американских газет публикуют иностранные новости, может состоять в том, что они позиционируют себя как «элитарные» издания, чья аудитория живет в мире, выходящем далеко за пределы родного города. Или же редакторы этих изданий – это новые мистеры Гейтсы, которые более успешно, нежели когда-то Мичэм, справляются с давлением рынка и, игнорируя очевидные запросы своих читателей, публикуют то, что считают наиболее важным и общественно значимым. Без доступа к статистике по трафику нам остается только гадать.

Тот факт, что сами блюстители используют подобную аналитику, дает нам, как читателям, новые рычаги влияния. Читательский интерес к заграничной истории зачастую вознаграждается дальнейшим ее освещением. Повышенное внимание к Дарфурскому конфликту в американских газетах и к выборам в Зимбабве в британских изданиях дает повод предположить, что интерес и отклик заинтересованных читателей могут влиять на редакционную политику в отношении определенных событий, иногда даже за счет более важных, но менее популярных историй, таких как конфликт в восточном Конго. Осуждая блюстителей, не следует забывать о нашей индивидуальной роли как читателей и коллективной – как аудитории в целом.

 

Сам себе блюститель: «Моя ежедневная газета»

Распространение цифровых технологий облегчило доступ к любым ресурсам и позволило выбирать те новости, которые нам интересны. В условиях снижения стоимости публикации и практически нелимитированного пространства новости уже не ограничиваются стопкой газет, которые доставляют к нашему порогу или которые мы покупаем в ближайшем киоске, как не ограничиваются они и до отказа заполненным диапазоном вещательных частот. Вместо того чтобы отдавать сферу наших интересов и обоснованных дискуссий на откуп профессиональным блюстителям, стесненные своими деловыми интересами и сугубо личными новостными ценностями, мы можем самостоятельно искать и находить нужные нам новости.

Нам вовсе не обязательно ждать, пока новостные редакторы составят передовицу новостей, «которые нам нужно знать», – мы сами себе редакторы и из практически бесконечного ряда возможностей выбираем то, что сами считаем важным и нужным. При таком положении вещей само представление о том, что международные события должны конкурировать с местными и спортивными новостями, сплетнями из жизни знаменитостей и рекламой за драгоценную печатную площадь или эфирное время, – это очевидно прошлый век. Но как мы дошли до такой жизни?

Где-то в середине 1990-х произошел заметный сдвиг в организации информации, от курирования мы перешли к поиску. Кураторы – мы будем использовать этот современный термин для обозначения всякого рода профессиональных блюстителей, от редакторов до ведущих новостей и медийных критиков, – несколько утратили влияние и стали подвергаться более резкой критике и более придирчивому анализу, в то время как вокруг поиска стали возникать новые мощные организации.

Люди быстро привыкли к мысли о том, что поисковик можно использовать для обнаружения любого рода сведений. Навигация в интернете перешла от бесцельного «серфинга» к целенаправленному поиску. Возможность находить именно то, что вам нужно, предполагает более взыскательное отношение к авторитетам – редакторам, просветителям, ученым, утверждающим, что помимо вопросов, которые вам интересны, есть еще темы, которые для вас важны. Такие компании, как Google, вовремя разглядели назревшие перемены и построили свой бизнес на идее о том, что вы сами знаете, что вам нужно, лучше всех экспертов на свете.

Эти перемены я наблюдал из первого ряда, и шоу это приводило меня в сильное замешательство. На заре коммерческого интернета я участвовал в создании сетевой компании, занимая с 1994 по 1999 год пост главы отдела исследований и развития сайта Tripod.com. Когда я устроился в эту компанию, ее основной задачей было создание высококачественных редакционных материалов для недавних выпускников колледжей, которые должны были помочь им найти работу, снять жилье, влюбиться – в общем, добиться того, что в двадцать с чем-то считается счастьем. Мы писали статьи, публиковали гиды по самым актуальным сетевым ресурсам, поверяя быстро расширяющийся мир цифровых медиа своим кураторским интеллектом.

Однажды вечером 1995 года один из моих программистов – Джефф Вандер Клют – выдал отличную идею. Незадолго до этого мы разместили на сайте простейший инструмент, с помощью которого пользователи могли вводить информацию в некую форму и получать отформатированное резюме, по сути, это была веб-страничка, которая жила у нас на сервере. Джефф же предложил разместить еще более простую форму – пустую страницу – и дать людям возможность загружать туда все, что они захотят. Он написал код, мы назвали это «мастер домашних страниц», выложили на сервер и вскоре об этом забыли.

О «мастере домашних страниц» я не вспоминал девять месяцев, до тех пор, пока мне не позвонил наш интернет-провайдер и не сообщил, что сумма счета за хостинг нашего сайта выросла в 10 раз. Я потребовал объяснений, на что он ответил графиком загрузки канала. Количество пользователей нашего сайта с нескольких тысяч в день выросло до сотен тысяч. А я и не заметил. Я прилежно отслеживал трафик на материалы, которые мы скрупулезно писали и выкладывали на сайт, а на то, что выкладывали наши пользователи, не обращал внимания. Однако пользовательские страницы теперь составляли львиную долю нашего сайта – и количественно, и в смысле трафика.

Руководствуясь нашей бизнес-моделью, мы платили профессиональным редакторам за создание веб-страниц, на которых продавали недешевые рекламные места. Нам понадобилось примерно полтора года, чтобы понять: мы пошли неверным путем. Больше всего нас поразили растущие тенденции широкого участия и поиска. Пользуясь такими инструментами, как наш мастер домашних страниц, миллионы обычных людей занимались тем же, чем десятки тысяч компаний – выкладывали в сеть бесплатный контент.

Вплоть до 1998 года было неясно, что предпочтут пользователи – бороздить просторы сети с помощью таких редактируемых справочников, как Yahoo! или таких поисковиков, как Altavista или Lycos. Параллельно начавшемуся в 1999 году подъему Google в сети происходило взрывное расширение контента, когда публиковать свои материалы стали миллионы пользователей. И если качество среднестатистической страницы резко снизилось, то общее количество дельной информации не менее резко увеличилось. Только найти ее становилось все сложнее. Когда от нескольких миллионов страниц интернет распух до многих миллиардов, стало очевидно, что единственный практичный способ бороздить этот океан контента – это поиск.

Читателей Tripod.com мало интересовали статьи, которые мы с таким тщанием для них писали. Они приходили, чтобы узнать о тысяче разных вещей, о которых мы и понятия не имели: малайзийская политика, японское аниме, тюннингованные машины. Мы жили с уверенностью, что делаем газету для недавних выпускников колледжей, в которой учим их преуспеть в этом мире. Они же дали нам понять, насколько им это все до лампочки: если их что-то заинтересует, они найдут это с помощью поисковика, а будет ли этот материал написан профессиональным журналистом или обычным интернет-пользователем, уже не так существенно.

Когда вы понимаете, что интересующие вас сведения можно обнаружить в любом уголке сети, новостные ресурсы общего пользования теряют приоритет.

Если высококачественное издание обещает своим читателям, что на его страницах они найдут все, что им нужно знать о новостях этого дня, обещание поисковика выглядит еще соблазнительнее: в сети есть все, что вы хотите знать, и мы можем помочь вам найти это в выборке, где будет минимум того, чего вы знать не хотите.

Одним из первых мыслителей, разглядевших возможные последствия смещения акцента с кураторства на поиск для СМИ, был Паскаль Шене. В 1994 году, работая в составе группы исследователей в Массачусетском технологическом институте, он создал новостной сервис под названием «Листок первокурсника» (The Freshman Fishwrap). Из четырехсот материалов, которые ежедневно поставляли новостные агентства Associated Press, Knight-Ridder и Reuters, сервис составлял индивидуальное издание со статьями про родной город, любимую команду и другие интересующие пользователя темы. Отказавшись от профессионального суждения редакторов и прочих мистеров Гейтсов, читатель становился сам себе блюстителем, требуя от «Листка» те материалы, которые были ему интересны, и отказываясь от всего остального.

В своей книге «Жизнь в цифровом мире» Николас Негропонте не называет «Листок» прямо, однако описывает весьма схожую технологию: «Представьте, что крупная газета на один номер отдает вам в полное распоряжение всю свою редакцию, и тогда между сводок новостей появятся “менее важные” материалы о ваших знакомых, людях, с которыми вам предстоит встретиться, о местах, куда вы собираетесь, или тех, откуда вы только что вернулись… такой выпуск вы бы проглотили целиком (фигурально выражаясь). Назовем это “Моя ежедневная газета”».

В следующем параграфе Негропонте описывает менее персонализированное, более произвольное издание для широкой публики «Наша ежедневная газета». Однако общественное внимание привлекла концепция «Моя ежедневная газета», став и прообразом таких персональных изданий, как MyYahoo! и предметом философского осмысления Касса Санстейна, специалиста в области конституционного права. Первая глава книги Санстейна «Republic.com» (2001) называется «Моя ежедневная газета» и предлагает такой взгляд на будущее: «Новостной рынок, наконец, доведен до безупречного состояния: потребители получают ровно то, что хотят. Когда мощность фильтров ничем не ограничена, люди заранее с идеальной точностью определяют, что им нужно, а что нет. Таким образом они создают собственное персонализированное информационное поле, по сути – свою вселенную».

Такой гиперперсонализированный мир представляется Санстейну весьма опасным, поскольку, отражаясь в «эхокамере» единодушных голосов, мнения все более радикализируются. В своей следующей книге «Инфотопия» Санстейн описывает эксперимент, который он с коллегами провел в 2005 году в рамках изучения феномена поляризации мнений в группах. Они пригласили две группы жителей Колорадо – из либерального города Боулдер и консервативного Колорадо Спрингз – в местные университеты, чтобы обсудить три наиболее острых и вызывающих разногласия вопроса: глобальное потепление, позитивную дискриминацию и гражданские права. В ходе краткого обсуждения обе группы, состоящие из пяти-семи выбранных наугад жителей, продемонстрировали склонность к радикализации. Либералы стали более либеральными, а консерваторы – еще более консервативными, а уровень идеологических разногласий между группами повысился.

Объясняя результаты, Санстейн предлагает несколько возможных причин. Члены группы часто склоняются к наиболее категоричным мнениям, особенно если их собственное видение до конца не сформировано. Члены идеологически слаженной группы демонстрируют склонность к повторению аргументов, подтверждающих правоту их суждений во все более категоричной форме. Это явление получило название «склонность к подтверждению своей точки зрения» (confirmation bias). Кроме того, людям бывает сложно пойти наперекор мнению группы и некоторые готовы радикализацировать собственное мнение, чтобы избежать межличностных конфликтов.

Некоторые из этих когнитивных предрасположенностей работают в информационной среде интернета так же, как при личном общении. Если читать только консервативные газеты и блоги, вы найдете немало убедительных суждений, которые будут только способствовать укреплению вашего мнения. Вы, скорее всего, обнаружите массу сведений, подтверждающих вашу точку зрения (confirmation bias), а вот противоречащих ей фактов найдете совсем немного, что утвердит вас во мнении, что правда на вашей стороне (это пример эвристики доступности, когда, концентрируя внимание на свидетельствах, доказывающих вашу правоту, вы готовы не замечать другие взгляды на проблему). Таким образом «Моя ежедневная газета» становится средством поляризации, и Санстейн убежден, что уже видит зачатки этого процесса в блогах: «В условиях растущей популярности блогов людям становится все уютнее в “эхокамерах”, созданных по их собственному проекту. Ведь и сами блогеры, и многие читатели блогов живут в информационных коконах».

Предпринятые Санстейном исследования поляризации вызвали такую полемику, что одной только академической литературы написано достаточно для небольшой научной дисциплины – «эхокамераведения». Большинство откликов на его работу не ставят под сомнение теорию поляризации и радикализации мнений. Вместо этого ученые находят также подтверждение и тому, что разнообразие представленных в сети взглядов не дает людям уйти в изоляцию, даже если они того желают сознательно или подсознательно.

Профессор политологии Генри Фаррел и его коллеги из университета Джорджа Вашингтона изучили поведение читателей американских блогов, используя данные Совместного исследования выборов в конгресс США – крупного соцопроса, проведенного силами 39 университетов, и обнаружили, что читатели блогов не только редко заходят в блоги авторов, придерживающихся другой идеологии, но и занимают значительно более радикальные позиции, нежели средний избиратель. Другие исследования выявляли связи между блогами в американской блогосфере и обнаружили всего несколько примеров связей по разные стороны идеологической границы. При этом авторы одного из таких исследований пришли к выводу, что наличие подобных связей часто обусловлено желанием обозначить противоречия определенной точки зрения и тем самым ее скомпрометировать.

Однако читатели политических блогов – это далеко не все интернет-пользователи. Джон Хорриган, руководитель научной группы проекта «Интернет и американская жизнь» исследовательского центра «Пью», и его коллеги провели опрос американцев на тему: какие политические аргументы они слышали в рамках президентской предвыборной кампании 2004 года. И пришли к выводу, что пользователи сети чаще встречают аргументы, с которыми они не согласны, нежели люди того же уровня образования, не пользующиеся интернетом. А экономисты Мэтью Гентцков и Джесс Шапиро, используя данные рекламной интернет-компании, продемонстрировали, что при обострении поляризации в некоторых уголках сети наиболее популярные сайты привлекают пользователей и справа, и слева от политического спектра. Эту работу тепло приветствовал в своей колонке писатель Дэвид Брукс: «Если выводы этого исследования верны, то интернет породит не публичное пространство индивидуальных коконов, но свободную, многоуровневую, неукротимую агору».

Гентцков и Шапиро сравнили данные о политических предпочтениях нескольких тысяч пользователей с данными о посещениях этими пользователями 119 крупнейших новостных и политических сайтов. Результаты позволили исследователям выяснить, что, к примеру, 98 % посетителей сайта консервативного журналиста Раша Лимбо (rushlimbaugh.com) считают себя консерваторами, тогда как из посетителей либерального активистского сайта moveon.org консерваторами себя считают лишь 19 %. С помощью так называемого индекса изоляции, уже давно используемого в социологии для определения вероятности встречи между людьми разных социальных групп или убеждений, экономисты просчитали разрыв между либеральными и консервативными пользователями интернета. Индекс изоляции для сайта, посещаемого равно консерваторами и либералами, равнялся бы нулю, тогда как индекс изоляции rushlimbaugh.com составляет 96 % (98 % консерваторов минус 2 % заблудившихся либералов).

И хотя высокий индекс изоляции, наблюдаемый на крайне политизированных сайтах, подтверждает точку зрения Санстейна относительно поляризации сетевых пространств, Гентцков и Шапиро также отмечают, что читатели проводят много времени на сайтах со значительно менее радикализированной аудиторией – таких новостных ресурсах, как Yahoo! News или CNN.com. Если взглянуть на выборку сайтов, посещаемых средним пользователем консервативных убеждений, то выяснится, что аудитория этих ресурсов на 60,6 % состоит из консерваторов, что приблизительно соответствует аудитории сайта центристской газеты usatoday.com. Пользователи либеральных убеждений посещают сайты, аудитория которых состоит из консерваторов на 53,1 %. Рассчитав индекс изоляции как разницу между аудиториями ресурсов, популярных среди консерваторов и среди либералов, авторы получают показатель 7,5, который «в абсолютном выражении весьма невелик».

Продолжая исследования, Гентцков и Шапиро сравнивают индекс изоляции интернет-ресурсов с другими американскими СМИ и обнаруживают, что те же показатели в местных газетах, общенациональных журналах, эфирных и кабельных каналах телевидения еще ниже, чем в сетевых изданиях. Единственный сегмент, демонстрирующий более высокий индекс изоляции, это «общенациональные газеты», включая центристское малопрестижное издание USA Today, авторитетную газету левого толка New York Times и Wall Street Journal – не менее авторитетное издание, принадлежащее Руперту Мердоку. Тот факт, что читатели New York Times и Wall Street Journal находятся по разные стороны политического водораздела, в Америке никого не удивляет. А вот то, что интернет-сайты более радикализированы, нежели кабельные новостные каналы, стало сюрпризом, который косвенно подтверждает опасения Санстейна. Исключив два крупнейших общеновостных сайта AOL News и Yahoo! News, экономисты сделали пересчет, и тогда индекс изоляции интернет-ресурсов превысил все традиционные СМИ, а поляризация аудитории оказалась выше, чем у читателей New York Times и Wall Street Journal.

Почему же тогда это исследование вызывает у Дэвида Брукса надежду, что интернет не приведет к идеологической изоляции?

Говоря, что изоляция в сети «в абсолютном выражении невелика», Гентцков и Шапиро сравнивают выведенный ими индекс изоляции с исследованиями гемофильности в обычной, несетевой жизни. Пользуясь данными Общего социологического опроса за 2006 год – еще одного крупнейшего исследования, в проведении которого участвовали многие университеты, – ученые просчитали индекс изоляции для внесетевых взаимодействий. Большинство респондентов ответили, что их родственники и близкие друзья разделяют их политические взгляды. Таким образом, проводя время в кругу семьи и друзей, мы оказываемся в политически изолированном сообществе. Вычисленный авторами индекс изоляции для «верных друзей» составляет 30,3; это означает, что, будучи консерватором, вы считаете, что 65 % ваших друзей также придерживаются консервативных позиций, тогда как оставшиеся 35 % – либералы. Этот показатель более чем в три раза превышает индекс изоляции в интернете; схожие показатели выявлены и в среде знакомых, родственников, коллег и соседей.

Иными словами Гентцков и Шапиро утверждают, что человека с отличными от ваших политическими взглядами вы скорее встретите на форуме CNN, нежели среди соседей.

Секундочку. В рамках Общего социологического опроса респонденты сообщают что они думают о политических взглядах их соседей. В общем и целом мы склонны полагать, что наши соседи смотрят на мир так же, как и мы: индекс изоляции в среде соседей равен 18,7. Если высчитывать индекс изоляции, исходя из достоверных сведений о местоположении и политических предпочтениях, то получится совсем иной показатель и соседи уже не будут казаться столь однородными в своих суждениях. Высчитанный по городским почтовым отделениям (zipcode) индекс изоляции составляет 9,4, а по округам – 5,9. Иными словами, встретить человека, придерживающегося других политических взглядов, мне будет легче в своем сельском округе, чем на общественно-политических сайтах, потому что среди моих соседей куда больше представителей разных идеологий, нежели я себе представляю.

Сравнивая данные по интернет-ресурсам с представлениями о гемофильности вне сети, Гентцков и Шапиро могут сделать вывод, что Санстейн несколько преувеличивает свои опасения и что мир еще нескоро станет таким сегрегированным и изоляционистским, как в «Моей ежедневной газете». Тем не менее их исследование, как и многие другие, показывает, что определенная часть интернет-пользователей предпочитает односторонне политизированные источники информации. Это, вероятно, люди, живо интересующиеся политикой и читающие политические блоги. Однако в своих путешествиях по сети даже они могут зайти на менее радикальные ресурсы, хотя бы узнать счет матча. Более широкая аудитория пользователей находит новости на менее политизированных сайтах, нежели в приведенных Санстейном крайних примерах, вызывающих его беспокойство. Значит, при наличии возможностей для поляризации настоящее исследование показывает, что подвержены ей далеко не все. И аудитория наиболее популярных сетевых ресурсов Yahoo! News и CNN.com демонстрирует более широкий идеологический спектр, нежели жители нашего района или работники нашего офиса.

Притом что это новость, безусловно, хорошая, нужно учитывать, что ознакомление читателей с более широким спектром мнений, нежели мы можем почерпнуть из общения с друзьями, родственниками и соседями, – и есть абсолютный допустимый минимум, который следует требовать от новостного сайта. Однако политическая идеология – это лишь один из параметров разнообразия. Если бы Гентцков и Шапиро занялись исследованием географической изоляции в сети, показатели были бы значительно выше. Как мы видели во второй главе, большинство читателей ресурса Times of India составляют индийцы (или представители индийской диаспоры), а большая часть аудитории Globe и Mail – канадцы. Новости, которые читают представители различных политических течений, мы еще читаем, но доходят ли до нас новости, которые циркулируют за пределами нашей страны проживания?

Санстейн предупреждает, что, читая слишком много статей, авторы которых разделяют наше мнение, и общаясь исключительно с единомышленниками, мы рискуем радикализироваться. Если же рассмотреть наше сетевое поведение не в свете политического спектра нашей страны, но с точки зрения разносторонности взгляда на мир, мы, вероятнее всего, обнаружим серьезные проблемы. Как и в случае с эфирными СМИ, картина мира, которую предлагают курируемые сетевые ресурсы, отнюдь не сбалансирована. Одни страны мы видим куда четче, чем другие. Предпринимая самостоятельные усилия по поиску и выбору ресурсов, мы также находимся под влиянием представлений о том, кто нам ближе и интереснее.

Если жизнь в окружении консерваторов может убедить вас, что снижение налогов приведет к более сбалансированному бюджету (а жизнь среди либералов – что дефицит бюджета не играет особой роли), то какое влияние на наши мнения оказывает жизнь в среде американцев, канадцев, китайцев или датчан? Это влияние необязательно выливается в чистый национализм, но более опосредованно проявляется в формировании нашего взгляда на мир, предполагающего, что вопросы, волнующие нас и наших соседей, и есть наиболее важные международные вопросы. Это яркий пример confirmation bias, убежденности, что вопрос является важным, поскольку наши близкие убеждены в его важности и подтверждают его значимость.

Другие ключевые события до нас не доходят, однако эвристика доступности приводит нас к заключению, что темы, о которых мы слышим, и есть для нас наиболее значимые. А поскольку новости имеют общественную ценность, распространяя и обсуждая новости, которые интересны нашим ближним, мы наращиваем свой социальный капитал.

Неужели сегодня, когда нашу картину мира формируют не только газеты, но и поисковики, мы по-прежнему рассматриваем события под углом «тут у нас, а там – у них»? Учитывая возросшую самостоятельность в выборе информации, предпочитаем ли мы местные вопросы международным? Недавний обед в офисе Google убедил меня, что, вероятно, так и есть.

В головном офисе Google в Маунтин-Вью посетителей ожидает много чудесного: изящные здания, полные произведений современного искусства, открытые сети Wi-Fi, широкий выбор бесплатных напитков. Но мне больше всего понравился обед. Во многих ресторанах офисного комплекса Google предлагается салат-бар в исполнении профессиональных шеф-поваров. Вы выбираете ингредиенты для своего салата, шеф вливает туда выбранную вами же заправку, накрывает миской, встряхивает и выкладывает вам на блюдо.

Когда я оказался там впервые, я решил, что такие салат-бары – это очередное проявление одержимости руководства Google эффективностью, ведь могут же служащие компании, находясь на работе, воспользоваться услугами химчистки или даже поменять моторное масло. Но дело куда сложнее и тоньше. Заправка салата – это простейший способ превратить полезные для здоровья овощи в высококалорийное блюдо. Проще только наесться протеина. Работающие на Google повара контролируют количество заправки и мяса, чтобы вы не переусердствовали в чревоугодии. При выборе овощей и белковых составляющих салата даже место ингредиентов на витрине располагает к умеренности. Ингредиенты с высоким содержанием жира, такие как черные оливки или сыр фета, находятся в самом дальнем ряду, тогда как свежие овощи оказываются прямо перед глазами. Я поделился своими наблюдениями со своей старой приятельницей, ныне занимающей пост руководителя одного из подразделений Google, на что она ответила: «Салат – это тоже средство социальной инженерии».

Салат-бар от Google не помешает вам заказать себе какой-нибудь чудовищный с диетической точки зрения ужас с голубым сыром и беконом, он просто снижает ваши шансы сделать это неосознанно или по привычке и подталкивает вас к выбору более здорового питания. В некотором смысле это напоминает первую полосу традиционной бумажной газеты, на которой перемешаны местные, национальные и международные новости. Часто подвал первой полосы занимает начало специальной тематической статьи, продолжение которой теряется где-то в середине газеты, чтобы ее не пропустил случайный читатель. Основные статьи представлены отрывком от 200 до 400 слов, чего вполне достаточно, чтобы привлечь внимание читателя и заставить его раскрыть газету. На первой полосе New York Times обычно помещается примерно двадцать «линков» на статьи – это улицы, уводящие вглубь газеты.

Если первая полоса бумажной версии New York Times своим ненавязчивым стимулированием похожа на салат-бар от Google, то интернет-версия газеты больше напоминает шведский стол в одном из казино Лас-Вегаса. Недавно, анализируя домашнюю страницу New York Times, я насчитал более трехсот линков на статьи, разделы и прочие страницы. И хотя линков на порядок больше, превью составляет в среднем от 10 до 26 слов – то есть на порядок меньше, чем в газете. Бумажная версия рассчитана на интуитивную прозорливость читателей и скроена так, чтобы вы могли наткнуться на историю, о которой даже не подозревали. В этом «крое» проявляется видение куратора, его убеждение, что некое международное событие важно настолько, что должно занять ценнейшее пространство первой полосы. Интернет-версия газеты отдает предпочтение выбору; там верят, что мы сами знаем, что ищем, и предоставляют нам право выбирать то, что нас действительно интересует. И хотя все большее число пользователей попадает на сайт газеты через поисковики, домашняя страница – это по-прежнему важно; помощник управляющего редактора сайта говорит, что от 50 до 60 % посетителей заходят на ресурс с домашней страницы.

Способны ли мы делать правильный выбор новостей без помощи кураторов? В этом и состоит опасность поисковой парадигмы: выбирая то, что мы хотим, мы упускаем то, что нам нужно. Это могут быть события, затрагивающие жизни многих людей, или информация, необходимая нам как гражданам страны или мира. С расширением выбора растет и ответственность. (Для тех, кто опасается слишком глобального взгляда на мир, сегодня на домашней странице New York Times есть выбор между американским и международным выпуском.)

Поиск увеличивает выбор за счет серендипности и практики обнаружения интересных историй, о существовании которых мы и не подозревали. Имея возможность выбирать только те новости, что нас интересуют, мы можем упустить истории, которые на первый взгляд не показались нам интересными, но способны помочь нам наладить неожиданные и полезные связи.

Как отразится следующий сдвиг новостной парадигмы в сторону социальных медиа на нашей возможности случайно набредать на полезные для нас истории, пока неясно.

 

Социальные новости

В 2008 году молодая политическая активистка Лорен Вольф рассказала в интервью о своих читательских привычках: «Нередко, прочитав в сети интересный материал, я копирую адрес и рассылаю его по электронной почте десяти своим друзьям… Я скорее прочту имейл от друга с приложенной к нему статьей, нежели буду искать материал на сайте газеты».

Роль распространителя контента, которую берет на себя Вольф, отнюдь не редка. Проведенное в 2006 году исследование компании Harris Interactive показало, что 59 % взрослых американцев часто или очень часто пересылают найденную в интернете информацию своим коллегам, партнерам, родственникам и друзьям. Популярность обмена новостями по электронной почте и через Facebook предполагает, что в будущем нам не нужно будет решать, какие читать новости. Мы просто будем потреблять новости, которые решили распространить наши друзья. В наш век, когда столь многие постоянно находятся на связи через мобильные телефоны, социальные сети и электронную почту, молва постоянно доносит до нас новые сведения. Отсюда следует простой вывод, озвученный одной студенткой и записанный исследователем СМИ Джейн Бакингем: «Если новость действительно важная, она сама меня найдет».

И хотя широкое распространение социальных медиа не сразу видится как путь к обнаружению новостей, студентка эта, вероятно, права.

Анализируя интернет-трафик 25 наиболее посещаемых новостных ресурсов Америки, участники «Проекта по совершенствованию журналистского мастерства» обнаружили, что 60 % посетителей приходят непосредственно на сайт, а не через поисковик или линк с другого сайта. (Исследование ПСЖ касается только сетевых СМИ, тогда как большинство американцев по-прежнему черпают новости из телевизора, радио и газет, где превалирует кураторская модель.) Около 30 % пользователей приходят на новостные сайты через поисковики, и в особенности через Google. Через социальные сети, и в частности через Facebook, на ресурс Huffington Post заходит менее 8 % посетителей, притом что этот сайт показывает самые высокие показатели по трафику через социальные сети из всех участвовавших в исследовании. Другие социальные сети, включая Twitter, направляют куда меньше посетителей.

Такие цифры, может показаться, занижают важность социальных сетей. Однако стоит поподробнее рассмотреть те 60 %, что приходят прямо на сайт. Часть из них приходят на главную страницу. Но больше тех, что приходят на конкретные страницы с индивидуальным адресом. Можно с большой долей уверенности предположить, что немногие станут забивать такой, например, адрес: http://globalvoicesonline.org/2012/10/12/czech-republic-prednadrazi-struggle-continues/, поэтому, скорее всего, на эти страницы люди приходят по ссылкам, присланным им по электронной почте или в мгновенном сообщении. Алексис Мадригал, старший редактор Atlantic, называет такой трафик «теневой социальный», поскольку и электронная почта, и мгновенные сообщения – это, безусловно, социальное поведение, и по этим каналам на Atlantic приходит не меньше посетителей, чем через поисковики. Если совместить теневой социальный трафик, – ссылки, отправленные по электронной почте или в сообщении, – с переходами через Facebook и Twitter, получится, что социальные медиа занимают первое место по трафику на сайт Atlantic.

Возможно, Atlantic – не показатель, однако тенденция на повышение трафика из социальных медиа и снижение потока из поисковиков налицо. Facebook сообщает, что между 2010 и 2011 годами трафик на медиасайты с его страниц удвоился. Некоторые ресурсы показали еще более впечатляющий рост: так, Washington Post сообщил об увеличении трафика через Facebook в три раза за год. На крупный спортивный американский ресурс Sporting News через Facebook сегодня приходит больше посетителей, чем через какой-либо другой сайт. Руководитель отдела цифрового развития Guardian Таня Кордри объединила усилия с Facebook для создания приложения с публикациями ресурса. В феврале 2012-го Facebook стал доменом, через который на сайт заходило уже более 30 %, что превысило трафик от поисковиков. Кордри описывает это как «тектонический сдвиг в нашем реферальном трафике», который тем более важен, что в результате на сайт Guardian приходит более молодая аудитория.

По мере того как социальные медиа играют все более важную роль в привлечении нашего внимания, мы все меньше информации получаем через профессиональных кураторов и с помощью основанного на наших интересах поиска. Когда мы перекладываем такую значительную долю ответственности за нашу картину мира на друзей и знакомых, нам следует не только радоваться этому новшеству, но и учитывать недостатки таких открытий.

Из пяти минут, проведенных в интернете, более одной сегодняшние пользователи проводят в Facebook (в 2010 году американцы провели в Facebook 22,7 % всего времени в сети, что на 15,8 % больше, чем годом ранее, австралийцы – 21,9 %, на 16,6 % больше). Однако такого рода социальная фильтрация наблюдается по всей сети, а не только там, где друзья выкладывают фотографии и умные мысли.

Foursquare – сайт, позволяющий пользователям «чекиниться» в реальных заведениях, барах и кафе, сегодня уже может подсказывать вам места, которые вам могут понравиться, основывая свои рекомендации на отзывах ваших друзей и пользователей, которые бывают в тех же местах, что и вы. Музыкальный сервис Spotify позволяет делиться с друзьями композициями, которые вы слушаете, и слушать то, что предлагают вам друзья. Bing – поисковик от Microsoft, который вписывает поисковый опыт в ваш Facebook-профиль, – показывает результаты поиска, понравившиеся вашим друзьям, и позволяет выкладывать в Facebook свои потенциальные покупки, чтобы друзья «помогли вам выбрать». Разработчики этих инструментов исходили из представления о том, что «поколению нулевых» (людям 1980-х, 1990-х годов рождения) для принятия решений постоянно нужны советы друзей и знакомых по социальным сетям. В докладе компании AdAge говорится, что 68 % представителей поколения нулевых советуется со своей социальной сетью перед принятием решений о «важном» приобретении, хотя речь может идти и о том, что заказать в ресторане.

Активист и комментатор Эли Паризер высказывает опасения, что эта зависимость от социальных сетей формирует наше знание о мире. Его книга «Фильтр-пузырь» (The Filter Bubble) начинается с истории о том, как он пытался разнообразить информацию, поступающую к нему через социальные сети: «В политическом смысле я, скорее, левый, но мне интересно, что думают консерваторы. Поэтому я поднапрягся и подружился с несколькими консерваторами на Facebook, чтобы видеть их посты, читать их комменты, понять, что они думают. Однако их ссылки так и не появились в моей ленте». Консервативные друзья Паризера остались в тени, потому что ваша лента в Facebook формируется с использованием алгоритма EdgeRank, который учитывает время обновления, его тип (вы скорее увидите пост на стене, нежели комментарий) и вашу «близость» к автору обновления.

«Близость», в свою очередь, вычисляется исходя из того, как часто вы посещаете страницу человека и посылаете ему сообщения. То есть вы чаще будете видеть обновления человека, с которым вы переписываетесь каждый день, чем старого однокашника, по чьим ссылкам вы ходите редко. Паризер оказался не слишком близок к добавленным им консерваторам: «Очевидно, математический анализ, проводимый Facebook, показал, что я по-прежнему хожу по ссылкам своих прогрессивных друзей чаще, чем по предложенным консерваторами… Значит, и не нужны мне ссылки от консерваторов».

Паризер опасается, что развитие таких персонализированных технологий, как EdgeRank, приведет к снижению наших интуитивных способностей и созданию мира, который будет куда уже, нежели мы рассчитываем или ожидаем. Его особое беспокойство вызывает невидимое влияние персонализации на инструменты поиска, когда, рассчитывая на те же результаты, что и у всех, мы можем получить выборку, собранную с применением определенного алгоритма специально для нас. Его опасения, возможно, преждевременны. Большинство подобных сервисов можно отключить, а инженеры Google в ответе на книгу Паризера отметили, что описываемый им общий эффект куда менее драматичен, чем приведенные им конкретные примеры.

Опасение Паризера относительно изоляционистской тенденции в социальных медиа являются подвидом более широкой проблемы идеологической сегрегации. В книге «Большой разбор» журналист Билл Бишоп, основываясь на исследовании специалиста по демографии Боба Кашинга, утверждает, что американцы в буквальном смысле переселились в районы, где живут люди, разделяющие их политические взгляды. По наблюдениям Бишопа, американские сообщества настолько разобщены, что многие наиболее мощные маркетинговые методики основываются на том, что наши личные демографические данные и психологические предпочтения можно угадать, зная наш почтовый индекс.

Переезд в район, где живут близкие вам по духу люди, подразумевает продажу дома и упаковку вещей. Чтобы окружить себя единомышленниками в сети, достаточно несколько раз кликнуть мышкой, что, как показывает Паризер, мы уже, скорее всего, сделали. Когда вы создаете профиль на Facebook, сначала у вас просят разрешения на доступ к почтовому ящику, чтобы связать вас с людьми, с которыми вы переписываетесь по имейлу. Потом вам предлагают указать место работы, университет и школу, в которых вы учились, а также год окончания, чтобы потом связать вас с коллегами и одноклассниками. Данные, собранные исследовательским центром «Пью» в рамках проекта «Интернет и американская жизнь», дают возможность предположить, что с большинством наших друзей на Facebook мы познакомились в реальной жизни: 22 % – это школьные друзья, 20 % – члены семьи и родственники, 10 % – коллеги, 9 % – институтские товарищи. Исследование центра «Пью» показало, что лишь с 7 % друзей по Facebook мы поддерживаем исключительно сетевое общение; с остальными 93 % мы встречались в реальной жизни.

Учитывая уже известные нам факты о гемофильности, а также наблюдения Бишопа относительно нашей тенденции к разобщенности и сегрегации в реальной жизни, правильно было бы предположить, что круг нашего сетевого общения совсем не так разнообразен, как население нашей страны, и тем более – население мира. Также кажется весьма вероятным, что по мере того, как социальные медиа становятся все более важным средством получения информации, наше видение мира становится менее широким, нежели в эпоху кураторских СМИ, когда профессиональные редакторы старались преподнести нам и нашим соседям сбалансированную новостную диету. Новость от Guardian о ситуации в Парагвае мы и так, скорее всего, прокрутим, однако в наш век рекомендаций высока вероятность, что мы никогда ничего не услышим об этой стране, если в нашем круге общения нет парагвайцев. Наш индивидуальный фильтр-пузырь имеет три измерения: он изолирует не только идеологически, но также географически, а кроме того, держит нас в пределах круга знакомств.

Вскоре после публикации книги Паризера я поделился с Камероном Марлоу своими опасениями, что социальные медиа сужают кругозор читателей новостей. Марлоу – специалист по социальным медиа, в 2007 году стал «корпоративным социологом» компании Facebook. Он ответил выпадом следующего содержания: не далек тот день, когда новость с другого конца света мы будем узнавать не через СМИ, а от друзей по социальной сети. На первый взгляд идея Камерона может показаться абсурдной. «Би-би-си» содержит корпункты в более чем 100 странах мира, тогда как у среднего пользователя Facebook 130 друзей, большинство из которых – его соотечественники. Однако в доводе Камерона есть еле заметный подвох: вопрос не в том, кто передаст новость – СМИ или социальная сеть, а в том, уделим ли мы этой новости внимание.

Задолго до того, как стать моим начальником в Медиа-лаборатории MIT, Джои Ито написал мне имейл, в котором просил прислать ссылки на несколько африканских газет и блогов. Он впервые собирался в Южную Африку и ощущал, что в американских и японских СМИ информации о континенте недостаточно. Я отослал ему ссылки на ведущие газеты и пару десятков блогов, за которыми я слежу постоянно. Через несколько недель я получил от него полное искренней растерянности письмо: ему оказалось сложно пользоваться присланными мной источниками, потому что он почти не знал африканцев и, соответственно, не чувствовал личной связи с описываемыми там событиями. Как бы он ни хотел расширить свое видение Африки, «проблема недостатка сопереживания» не давала ему уделять этому должное внимание.

Если среди ваших знакомых нет ни одного замбийца, вам сложно будет следить за событиями в столице страны Лусаке. Когда один из друзей – который, возможно, посетил страну и завел там друзей – начинает уделять внимание новостям из Замбии, по крайней мере в микроаудитории его друзей на Facebook это воспринимается как сигнал, что события в Замбии имеют значение. И мы, желая продемонстрировать нашему другу, что нам тоже не все равно, можем уделить этому внимание.

Или же вдруг окажется, что нам на самом деле не все равно. В 1944 году специалист по средствам общения и информационному взаимодействию Пол Лазарфельд высказал предположение, что СМИ уступают по своему воздействию на общественное мнение «двухуровневой модели коммуникации», когда информация через СМИ попадает к влиятельному человеку, а от него уже распространяется в среде его друзей. Если одни социологи приняли концепцию «лидера общественного мнения» как верную, другие занялись ее опровержением, утверждая, что СМИ оказывают куда более непосредственное влияние, нежели полагает Лазарфельд. Тем не менее, когда мы делимся новостью в социальных сетях, это, безусловно, дает нашим друзьям сигнал о важности данной темы и призывает их проследовать по ссылке.

Мой далекий от научного и почти анекдотический опыт отслеживания новостей во время «арабской весны» подтверждает предположение о том, что личные связи влияют на новостные интересы. В начале 2011 года события развивались так быстро и вскоре достигли такого уровня сложности, что следить за всеми странами, где проходили протесты, стало затруднительно. В какой-то момент газета Guardian опубликовала на своем сайте краткую хронику событий, происходивших практически одновременно в 17 странах. (В хронику вошли только страны Ближнего Востока и Северной Африки; вдохновленные «арабской весной» протесты в Габоне, Судане, Пакистане и других странах не учитывались.) Внимательно отслеживать события во всех странах было неподъемным заданием. Как и большинство людей, я читал и смотрел то, что было доступно, смирившись с тем, что новости о ключевых событиях до меня, возможно, не доходят.

Недавно я пересмотрел свои записи в Twitter и обновления в блоге, чтобы понять, какими именно новостями об «арабской весне» я делился со своими читателями. Оказалось, что в моей ленте превалируют новости из Туниса, Египта и Бахрейна. Есть несколько историй из Сирии, и почти ничего о событиях в Ливии. Такой перекос вполне объясним. Мои ближайшие коллеги в этом регионе живут в Тунисе и Бахрейне, поэтому мой интерес к событиям, происходящим в этих странах, носил глубоко личный характер. Я никогда не был в Сирии, однако моя близкая коллега живет с сирийцем, поэтому ее постоянные твиты о ситуации в этой стране привлекли мое внимание. Отсутствие связей в Ливии обусловило недостаток интереса и, соответственно, информации. Нельзя сказать, что Тунис и Бахрейн достойны большего внимания, нежели конфликты в Сирии и Ливии, в ходе которых погибло значительно больше людей. Однако мой опыт показывает, что, хотя личные связи не помогают в беспристрастной оценке событий, их влияние весьма ощутимо.

Окажется ли Камерон прав в своем предположении или нет, всецело зависит от двух факторов: на что мы обращаем внимание в вещательных СМИ и насколько широка сеть наших друзей. Уменьшение количества публикаций о международных делах в американской прессе позволяет сделать вывод, что издатели считают, что событиям за пределами нашей страны мы уделяем мало внимания. Пути зарождения гемофильности предполагают, что среди наших знакомых едва ли окажется много сирийцев, если мы не жили, не работали и не учились в Сирии. Однако оба этих фактора куда сложнее, нежели может показаться на первый взгляд.

В 2006 году я провел эксперимент, в ходе которого отслеживал все материалы, публиковавшиеся на сайтах «Би-би-си» и New York Times, и с помощью инструмента поиска по блогам смотрел, какие из них «распространяют» блогеры. Большинство статей по международной тематике никто не распространял, впрочем, как и местные новости. Хождение имели только истории, которые вписывались в более общие, развивающиеся сюжеты: политическое противостояние между правыми и левыми в Соединенных Штатах и Великобритании, распространение терроризма, а также ход научного и технологического прогресса. Я также обратил внимание, что широкое хождение получали «полезные новости» – истории типа «красное вино снижает вероятность раковых заболеваний». Иона Бергер и Кэтрин Милкман исследовали другой подвид распространения – список материалов New York Times, которые чаще всего пересылали по электронной почте. Исследователи пришли к выводу, что чаще всего читатели делятся материалами, которые либо вдохновляют их на свершения, либо вселяют в них ужас.

Дело не в том, что мы отфильтровываем международные новости, мы, скорее, не обращаем внимания на материалы, которые не связаны с нашей жизнью и интересами. Чтобы история получила распространение, связь вовсе не должна быть непосредственной. Высокий спрос на новости об «арабской весне» предполагает интерес к вдохновляющим событиям, в которых важную роль сыграли знакомые технологии социальных медиа. Какой бы ни была в действительности роль Facebook в организации протестов в Каире, наличие связи со знакомой и полюбившейся сетью могло простимулировать большее количество американцев внимательнее следить за развитием событий.

Повышает ли Facebook ваши шансы познакомиться с сирийцем? Пол Батлер, работая в Facebook стажером, создал в декабре 2010 года потрясающую иллюстрацию, которая дает возможность ответить на этот вопрос положительно: он построил арки между парами друзей по всему миру, из чего получилась карта, удивительно напоминающая карту авиаперелетов или карту ночного мира, на которой обозначены пользователи практически в каждом уголке планеты. Буквально через несколько месяцев Марлоу с коллегами опубликовали исследование отношений в Facebook, которое показало, что 15 % всех связей в этой сети пересекают государственные границы. Учитывая все, что мы знаем о природе гемофильности, это на удивление высокие показатели.

В 2011 году было опубликовано исследование самого Facebook с матрицей дружеских связей между людьми из разных стран. Между странами, близкими географически или объединенными общей колониальной историей связей, как правило, больше. Одно из объяснений – это, очевидно, язык: говоря на одном языке, куда проще поддерживать отношения в сети. Если же ваш язык не распространен в других странах, как, например, турецкий, то и заграничных друзей у вас будет меньше, чем, к примеру, у иорданцев, которые говорят на арабском. Также жители маленьких стран имеют, как правило, больше друзей за границей.

Мы с Марлоу и его коллегой Ионой Угандером попытались объяснить эти различия и обнаружили подтверждение связи между передвижением и количеством заграничных друзей. (Визуализация, созданная Мией Ньюман и Stamen Design по мотивам наших исследований, помогла подтвердить наши доводы, продемонстрировав тесные связи между Соединенными Штатами, Мексикой, Бразилией, Японией и другими странами, связанными как миграцией, так и через Facebook.)

В странах с высоким уровнем миграции, таких как ОАЭ и Катар, уровень международных связей значительно выше, нежели в таких менее мобильных обществах, как Нигерия. Данные Facebook учитывают не указанную в анкете страну происхождения, а территорию, откуда клиент заходит на страницу, поэтому едва ли тесные связи между Пакистаном и ОАЭ являются показателем крепнущей дружбы между эмиратцами и гастарбайтерами, скорее это пакистанцы в Дубае поддерживают связи с оставшимися на родине друзьями. В свете этого элегантная схема Батлера получает совсем другое прочтение – это карта не международных связей, но глобальной миграции.

Facebook опубликовал только данные о странах, где компания уже завоевала прочные позиции. Если же взглянуть на страны, где только начинают пользоваться этой социальной сетью, станет очевидно, что там, где Facebook только появился, у пользователей куда больше международных связей, нежели в странах, где сетью пользуются уже давно. Это не значит, что Facebook сужает кругозор пользователей, это свидетельство того, что первыми такие инструменты, как Facebook, начинают использовать люди с крепкими международными связями.

Представим, что вы первый житель острова Палау, зарегистрировавшийся в Facebook, соответственно, все ваши друзья – из-за границы. Возможно, вы открыли для себя Facebook, путешествуя по миру, или узнали о нем от заграничных друзей, которые им пользуются. По мере того как вы знакомите с Facebook своих друзей в Палау, ваша социальная сеть все больше напоминает реальный круг общения, становясь менее международной и более локальной. Соответственно, граждане Палау, присоединившиеся к сети позднее, могут уже найти своих реальных друзей, а не малознакомых личностей с других концов света. Вскоре Facebook уже пользуются не самые космополитичные граждане Палау, а обычные жители острова всех мастей.

Это явление вполне может объяснить энтузиазм, который вызывали первые проекты по созданию социальных медиа – весьма космополитичные The Well или Usenet. Взаимодействие, которое строилось в рамках тех сетей, было заметно менее локальным, нежели сегодняшние связи на Facebook. Вероятнее всего, люди, которых тогда заинтересовало сетевое общение, уже были знакомы со многими людьми за границей, ведь интернет был и остается самым дешевым способом общения. Структура же этих сетей, основанных не на поддержании связей с друзьями, но на тематическом обсуждении специфических интересов, вероятно снижала тенденцию к слиянию сетевого и реального круга общения. До начала широкого распространения социальных сетей, цель которых – помочь нам поддерживать уже существующие реальные связи, идея сетевого космополитизма, возможно, не была такой иллюзорной.

Тут стоит вспомнить, что интернационализм – это лишь одно из возможных проявлений разнообразия. Специалист по сетевым сообществам Джудит Донат говорит, что в эру Facebook о повседневной жизни своих одноклассников она знает куда больше, нежели во времена сети Usenet. «Пусть в разговорах на Usenet участвовало больше людей из разных стран, между ними было много общего в смысле образования и сферы деятельности – это были исследователи и аспиранты технических специальностей. На Facebook же я поддерживаю связь с людьми куда более широкого социоэкономического круга, просто потому, что мы ходили в одну школу». Такого рода разнообразие может помочь в решении проблем, которые так беспокоят Касса Санстейна и Билла Бишопа. Если среди наших одноклассников есть и левый активист, и правый евангелист, Facebook может стать мощным инструментом диверсификации наших общественно-политических взглядов. Или же, если прав Эли Паризер, в нашей ленте будут появляться главным образом одноклассники со схожими интересами и мнениями. В любом случае, мнения эти не будут отличаться особым интернационализмом, если только вы не ходили в какую-нибудь совсем специальную школу.

Самое интересное обсуждение вопроса космополитизма на Facebook состоялось у меня с Ионой Угандером, американцем из Швеции, соавтором научной работы о международных связях социальной сети. «Такие люди, как я, поддерживают тесные связи с несколькими странами, наличие большого количества заграничных друзей для нас естественно, но ни в одной стране мы не являемся большинством». Если средний американец имеет 13 заграничных друзей, в реальности это означает, что у 90 % американцев их заметно меньше, а у оставшихся 10 % – много больше. Космополитичными бывают отдельные личности, но не целые страны.

Люди, которые, подобно Угандеру, живут в разных частях света, возможно, и есть тот ключ к решению задачи социальных медиа по расширению нашего взгляда на мир, что в конечном счете должно помочь нам чувствовать сострадание к людям, которых мы не знаем. Подружившись с гражданином Швеции, я теперь имею возможность получать новости и мнения, которые до этого обходили меня стороной. Насколько такая возможность спровоцирует мой интерес и внимание – это уже вопрос моей восприимчивости и способности Ионы преподнести новости, которыми он делится, во внятном контексте.

Прав ли Камерон, утверждая, что вскоре мы будем узнавать больше международных новостей через Facebook, а не из газет, или не прав – по сути не так важно. Я хочу найти способы расширить свою картину мира и помочь людям с такими же устремлениями. Чтобы выйти в этот более широкий мир, нам следует задуматься о ротации СМИ и расширении круга общения. Нам нужно взглянуть на системы медиа, выстроенные нами за последние несколько веков в случае с газетами и последнего десятилетия – в случае с социальными медиа, и спросить себя – работают ли они так, как должны работать во взаимосвязанном веке. И если ответ будет отрицательный – значит, пора устанавливать новое соединение.