НЕУЧТЕННЫЙ ФАКТОР

(Владимир Цветков, Геннадий Ануфриев)

Война между Рифтом и Бальграмом давно потеряла всякий смысл Никто уже не помнил ни первоначальной причины конфликта, ни когда он начался Вместе с тем никто не видел и путей к достижению мира. Война продолжалась, то затихая, то разгораясь с новой силой Для очередного пожара было достаточно самого незначительного повода.

Сообщение с борта “Пульсара”, дальнего космического разведчика, принял диспетчерский пункт космофлота Земли, разместившийся на Япете. Несколькими секундами позже оно было получено в штабе Сил самообороны Земли, скрытом в середине крупнейшего горного массива планеты, и вызвало там немалый переполох. Основания для этого были: возникла реальная опасность быть втянутыми в “межзвездный спор”, и не в качестве третейского судьи. Радиограмма сообщала: “Секторе В-34С нейтральной зоны подобран бальграмец. Ждем указаний Бальдер”.

* * *

“Дз-з-а-н-н-г!..”

Стеклянный колпак увлажнителя лопнул с легким хрустальным звоном Крошечный метеорит прошил обшивку беззащитного корабля и унесся в межзвездное пространство. Уже третий за недолгое время дрейфа.

Автоматы тотчас заделали пробоину, давление воздуха в отсеке нормализовалось А если бы метеорит попался покрупнее?

Латио привычно дал команду бортовому компьютеру. Через мгновение тот выдаст ответ, который ему уже известен: энергоемкости корабля наполовину пусты. Это значит, что ему отпущено еще примерно столько же времени, сколько он дрейфует А затем… Латио взглянул на красную кнопку в левом верхнем углу панели управления. По крайней мере, у него всегда есть возможность разом покончить со всем этим.

Но что это? Латио вскочил с места, ошеломленно глядя на экран. Ошибка компьютера? Лихорадочными движениями он снова ввел в машину исходные данные. Ответ тот же. Неизвестный гигантский объект в непосредственной близости от корабля.

Это мог быть только крейсер Рифта. И. возможно, не один.

Сердце Латио бешено застучало Неужели настал его час? Казалось, каждая клетка его тела ощущала предмет, лежащий в нагрудном кармане. Последнее достижение науки и техники Бальграма. Латио горько усмехнулся. Пожалуй, это можно будет сравнить со взрывом “новой”…

“Цивилизация Рифта — самая загадочная из всех известных восемнадцати цивилизаций исследованного сектора Галактики. Открыта сто пятьдесят девятой Межзвездной экспедицией, обнаружившей следы ее деятельности в Устье Наяд. Наиболее полно описана в статье “Лучевики Рифта” крупного космоархеолога Орха Брахта. Прямых контактов с землянами не зафиксировано. По косвенным данным, рифтяне обладают способностью к полиформизму. Агрессивны. Космические корабли Рифта избегают оживленных галактических трасс Цивилизация технократического типа Рифт — индустриальная планета с богатыми природными ресурсами, торговых связей с другими мирами не поддерживает. Цивилизация Рифта — одна из наиболее экономически развитых в Устье Наяд. Социальное устройство до конца не выяснено”.

(Энциклопедия Галактики, том 168, раздел “В”, с. 1125)

— Как вы себя чувствуете?

— Удовлетворительно.

— Наши условия, конечно, отличаются от привычных вам.

— Ничего. Постараюсь приспособиться.

— Вы готовы к беседе?

— Да.

— Вы первый бальграмец, с которым мы ведем разговор.

— Я знаю.

— Откуда?

— Мы изучаем историю не только своей цивилизации…

— Что ж, это естественно. Ведь мы — гуманоиды. Давайте знакомиться. Меня зовут капитан Бальдер.

— Латио Кирд.

— Что случилось с вашим кораблем?

— Серьезные неполадки с энергонакопителями. Самостоятельно устранить неисправность не смог.

— Вы подавали сигналы. Что они означали?

— Я хотел сдаться в плен.

— В плен землянам?

— Нет.

— Кому же?

— Рифту.

— Значит, вы приняли наш корабль за крейсер Рифта?

— Да.

— Вы поставили нас в неловкое положение.

— Не понимаю.

— Ведь идет война между Рифтом и Бальграмом!..

— Теперь ясно. Вы — нейтральная сторона.

— Именно.

— Искренне сожалею о своей ошибке.

— Чем вы объясните свое решение предать Бальграм?

— Прозрением. Но вы употребили слово “предать”. Я бы сказал иначе.

— Как же?

— Спасти.

“Бальграм тратит 800 миллионов кредитов на перевооружение своего Звездного Флота ежегодно. Это внушительная сумма! В то время, как цивилизация остро нуждается в освоении новых планет, поиске новых природных ресурсов, расширении жизненного пространства, мы расточительно расходуем огромные средства на войну. Причины ее возникновения никто уже не помнит! Разумно ли все это? Мне могут возразить: мы должны защищаться, иначе нас уничтожат. Но позвольте, а если аналогичные доводы выдвигают на своей планете рифтяне?..”

(Из выступления представителя Комитета Анализа Мнений при правительстве Бальграма)

“Войны причинили немало страданий. Но нашей планете посчастливилось. Она почти не разрушена. Поэтому любое выступление против перевооружения Звездного Флота должно восприниматься как предательство наших идеалов. Как предательство нашей великой мечты”.

(Из выступления Комментатора Текущих событий видеосети Рифта)

Они появились внезапно. Секунду назад пространство вокруг было пустым, а сейчас семь гигантских кораблей окружали “Пульсар”. Эскадра Рифта.

— Всем собраться в штурманской! — услышал капитан собственный голос. — Кроме вахтенных.

Голос звучал как обычно. За тот короткий промежуток времени, который понадобится экипажу, чтобы собраться в рубке, нужно подготовиться.

Капитан увидел глаза, в них был немой вопрос. Что ж, сейчас он ответит. Еще ни разу капитан не ошибся. Вот почему его авторитет был непогрешим. Он не успел полностью стряхнуть с себя возбуждение, которое осталось после беседы с Латио Кирдом. Наверное, оно было заметно, потому что в глазах людей отражалось еще и удивление.

— Мы окружены кораблями Рифта. Вам известно, что на борту находится бальграмец. Положение считаю критическим.

Капитан сделал паузу.

— Я принял решение… — Он не договорил.

Внезапно засветился огромный экран переднего обзора, и на нем возникло кошмарное существо. Рифтянин. Его блюдцеобразные глаза медленно оглядели собравшихся и безошибочно остановились на Бальдере, распознав в нем старшего.

Поборов приступ тошноты, капитан шагнул вперед.

— Капитан, у вас на борту укрывается наш враг. Выдайте его нам.

— Откуда это известно?

— Технические детали вам знать ни к чему. Не пытайтесь выиграть время, это бесполезно. Оно остановлено.

— Что это значит?

— Капитан, вы испытываете наше терпение. Нам бы не хотелось уничтожать вас вместе с противником, но если вы не выполните наше условие…

— Но ведь мы в нейтральной зоне!

— Это условность. К тому же совокупная масса наших кораблей столь велика, что течение пространства-времени скоро вынесет нас в звездные владения Рифта.

— Пусть так. Но тогда вы будете в состоянии войны и с нами!

— Это нас не пугает. Хотя, конечно, осложнит нашу миссию.

— Какую миссию?

— Капитан, мы опять теряем время!

— Но ведь оно остановлено!

— Вы находчивы и не лишены чувства юмора. Но это не помешает нам уничтожить вас. Итак, вы согласны выдать бальграмца?

Пауза было совсем крошечной. Нет, никто ее не заметил.

— Мы не сделаем того, что вы требуете. Это противоречит нравственным принципам нашей цивилизации.

— Что ж, наш дрейф во владения Рифта продлится недолго.

* * *

Ной Волин застыл на месте, пораженный. Он всем своим тренированным телом уловил то, чего в этот момент на корабле быть не должно. Рядом, словно повторяя позу товарища, замер младший вахтенный Арно Трейвел. Волин вопросительно посмотрел на него.

— Вроде открылся аварийный люк, — неуверенно сказал Трейвел.

— И мне так показалось. Пойду, посмотрю. Не отходи от линии связи.

Бесшумно сработало автоматическое реле, в коридоре вспыхнул неяркий “ночной” свет Всего несколько секунд понадобилось Ною, чтобы добежать до аварийного выхода. И увидеть спину человека в проеме шлюзовой камеры.

— Стойте!

Человек обернулся. Он был в скафандре с ранцевым двигателем, с откинутым назад шлемом. Да это же… Ной почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Бальграмец шагнул вперед, и люк за ним закрылся. Что делать?! Сейчас откроется наружный люк. Заблокировать! Он метнулся к пульту управления автоматикой. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: ничего сделать уже нельзя — пульт отключен. По легкому содроганию металлической стены он понял, что выходной люк открылся.

“Капитану Бальдеру. Рапорт. 8 августа в 17 ч. 35 мин. по корабельному времени бальграмец Латио Кирд покинул борт корабля через аварийный люк. Предотвратить происшедшее не удалось из-за неисправности пульта управления. Старший вахтенный Ной Волин”.

— Арно, ты что-нибудь видишь?

— Нет, ничего.

— А что чувствуешь?

— Словно меня погрузили в теплую селеновую ванну и поддерживают мягким электромагнитным полем. Совсем как на пуховой перине у меня дома в Карлстоне.

— Вообще, здорово! Я ведь, как и ты, в первый раз лечу на “Малютке”.

— Эх, сейчас бы на пару денечков на Землю! Просто полежать на травке и поглядеть в небо. Знаешь, я с трудом представляю его. А ты?

— Не знаю… Я, кажется, немного помню… Арно, вот он!

— Где?!

— Смотри правее! Видишь огонек? Это двигатель его скафандра!

— Теперь вижу. Прибавим ходу?

— Конечно. Включаю форсаж.

— А может, Ной, зря мы ввязываемся в это дело? Ведь он сам захотел сдаться Рифту! Нам и так влетит за самовольную спасательную операцию.

— Сейчас мы его догоним. Готовь захваты.

— Что это, Ной?! Я не вижу звезд!

— Кажется, наша вылазка закончилась, Арно. Это рифтяне. Похоже, и беглец, и мы — их пленники…

* * *

Они зажмурились, когда яркий свет ударил в глаза, но отпечатавшееся за долю секунды на сетчатке изображение уже анализировалось мозгом.

С тех пор, как на Орхидее — планете голубой звезды ЕН-11В в системе Четырех Солнц — профессором Арсеньевым однажды были найдены следы высокоразвитой негуманоидной цивилизации, людям не приходилось иметь дело с негуманоидами. А тем более — беседовать с ними. О Рифте люди знали еще меньше…

Словно со стороны, Ной Волин увидел и себя, и Арно Трейвела посреди огромной залитой ослепительным светом залы. Немного поодаль и сзади стоял бальграмец. А перед ними на небольшом возвышении располагался рифтянин. Именно располагался, а не сидел или стоял — более точного слова никто из землян, наверное, не смог бы подобрать.

Увеличенный во много раз гибрид паука и лягушки показался бы человеку приятнее. Однако Ной уже полностью овладел собой и не отвел взгляда.

Гигантские блюдцеобразные глаза, казалось, разглядывали всех троих одновременно.

— Подойдите ближе.

Ни одна складка на теле рифтянина не шелохнулась. Ной Волин догадался, что резкий, неестественно выговаривающий слова голос принадлежал “космолингвисту”.

Сделав над собой усилие, астронавты приблизились к возвышению. Теперь, вытянув руку, Ной смог бы дотронуться до зеленоватой чешуйчатой “кожи” рифтянина. Думал, что смог бы…

Бальграмец почему-то замешкался сзади. Обернувшись, Ной увидел, как тот лихорадочно вытаскивает что-то из нагрудного кармана. Разглядев в его руках плоский блестящий предмет, Волин внезапно понял, что сейчас произойдет.

Секундой раньше это понял рифтянин. На его чудовищном теле мгновенно “вспухло”, сформировалось щупальце. И тут же дотянулось до какой-то кнопки.

Ощущение было таким, словно их размазало по стене. Сквозь застилавший глаза туман Волин увидел согнувшегося от боли Арно Трейвела, застывшего в нелепой позе бальграмца, искаженное гримасой удивления “лицо” рифтянина. Затем все исчезло.

Остановка времени в относительно небольшом замкнутом объеме космического корабля вызвала сильнейшее возмущение пространственно-временного континуума. Испытывая, кроме того, влияние находящихся поблизости масс других космических кораблей, “полотно” пространства — времени не сложилось, как обычно, в подобие сферы, которую можно “проткнуть” насквозь и выйти в заданную точку в заданный момент, оно деформировалось. Волны возмущения охватили огромный район. Когда пространственно-временная буря улеглась, сектор В-34С был пуст.

“Начальнику галактического космонадзора. Рапорт. 16 сентября 2284 г.

Космонаблюдатель Лин Трейвел”.

Мое внимание привлекло событие шестнадцатилетней давности: исчезновение в секторе В-34С дальнего космического разведчика “Пульсар” вместе с эскадрой Рифта и рейдером Бальграма, которые находились в тот период в состоянии войны.

Как известно, встреча астронавтов Ноя Волина, Арно Трейвела, а также Латио Кирда и Командующего эскадрой Рифта Уго До Зара наблюдалась на экранах видеосвязи “Пульсара”, и сообщение, посланное с борта разведчика, было принято одним из наших кораблей.

Тщательное изучение видеозаписи позволяет сделать вывод о том, что нами не был учтен важный фактор.

Непосредственно перед исчезновением в руках Латио Кирда находился некий предмет. По недавнему свидетельству Бальграма, это была грави-бомба огромной разрушительной силы. Судя по движениям рук бальграмца, он привел ее в действие как раз в тот момент, когда небывалое возмущение пространства-времени поглотило корабли.

Поскольку очевидно, что пространственно-временной континуум вышел из-под контроля рифтян, результат процесса стал непредсказуем. Иными словами, исчезнувшие корабли могут “вынырнуть” в любом месте и в любое время. Но, очутившись в обычном пространстве-времени, бомба в тот же миг взорвется. Необходимо немедленное объединение усилий трех планет для предотвращения этой страшной угрозы…

 

ВТОРОЕ ЛЕТО

(Фантастический рассказ из цикла «Земля. 3000 год»)

— Мистер Хемингуэй, а мистер Хемингуэй!

— А? Что?

— Мистер Хемингуэй! Да проснитесь же!

— Где я? Что со мной?

Он сел на постели, кулаками протер глаза, огляделся.

— Опять я в клинике Мэйо?

— Нет, мистер Хемингуэй. Это не клиника Мэйо. Это нечто совсем другое.

— Черт побери! Хотел бы я знать, что это за место. Надеюсь, глоток хорошего виски у вас найдется?

— А как же, мистер Хемингуэй! Специально для

вас припасли!

— Тащите его сюда, да поживее! У меня в горле

пересохло.

Человек в белом халате сделал знак стоявшей рядом с ним девушке. Она вышла, но скоро вернулась. В руке у нее была початая бутылка шотландского виски и стакан. Она протянула все это Хемингуэю. Тот аккуратно налил виски в стакан и сделал порядочный глоток.

— Совсем недурно, — сказал он. — Вот разве что немного гарью попахивает.

— Другого виски сейчас делать не умеют, — сказал человек в белом халате.

Услыхав его слова, Хемингуэй одобрительно щелкнул пальцами.

— Вот именно, сейчас, — сказал он, обрадовавшись чему-то. — Раньше такого не было. Раньше и виски было о'кей. В прежние времена за такое виски владелец завода жестоко поплатился бы. И поделом! А сейчас… Миром правят подонки. Муть, вроде той, которая остается на дне пивной кружки, куда проститутки набросали окурков.

Он запустил в бороду пятерню, поскреб ее. Потом сказал:

— А где я? Что со мной было? Что-нибудь серьезное? Или как обычно — автодорожное происшествие, авиакатастрофа, уличная драка, отравление алкоголем, белая горячка?

Хемингуэй засмеялся. Он пребывал в хорошем настроении. Это был добрый признак.

— Вы… в больнице, — ответил человек в белом халате после секундного замешательства. Замешательство было небольшим, неуловимым, почти незаметным, но наметанный глаз Хемингуэя был начеку. Эрнест умел правильно оценивать обстановку. Эрнест всегда жил по-настоящему. У него был большой опыт, и этого у него никто не мог отнять. Никто и никогда. Никогда и никто.

— Вы в больнице, — повторил человек и тут же поспешил добавить: — Но вы совершенно здоровы. Совершенно. Легкое сотрясение мозга, которое произошло у вас в результате несчастного случая, и небольшой курс психотерапии, к которому мы прибегли в целях вашего лечения, теперь уже позади. Все плохое уже позади. Вы абсолютно здоровы. Мы вас выписываем. Сегодня же мы отвезем вас домой.

— Кой черт! — сказал Хемингуэй, вставая на ноги. — Если я здоров, то нечего со мной цацкаться. Ужасно не люблю, когда со мной носятся, словно с ребенком. Я сам доберусь домой. Слава богу, с памятью все в порядке. Не волнуйтесь, я помню, где живу. Отлично помню.

Он выпрямился. Умные глаза смотрели на собеседника, под выцветшей ковбойкой билось мужественное и доброе сердце Папы. Лоб прорезали глубокие морщины — неуловимые следы времени, которые не минуют никого из нас, живущих на Земле.

— Ну, чего уставились? — громко сказал он, глядя в глаза поочередно то человеку с усталым лицом в белом халате, то девушке, стоявшей рядом с тем и, надо полагать, его помощнице, медсестре. — Давайте лучше выпьем. За знакомство.

Он нетерпеливо щелкнул пальцами, и человек в белом вновь сделал девушке знак. Она опять вышла, а вернулась уже со стаканами.

Девушка была хороша собой. Волосы у нее были, словно вороново крыло, грудь — высокая и красивая, и вообще вся она была длинноногая, стройная. Приглянулась Хемингуэю. Все это время, — пока она выходила, отсутствовала, а потом возвращалась, — человек в белом халате ненавязчиво наблюдал за Хемингуэем и, видимо, остался удовлетворен результатами. Во всяком случае, теперь в его глазах уже не было тревожных огоньков, как вначале.

— Давайте знакомиться, — повторил Хемингуэй сразу, как только девушка вошла. — Хотя меня вы, вероятно, знаете. Пока я валялся здесь без сознания, вы, должно быть, хорошо изучили мои потроха. Но результатами вашей штопки я доволен, — он поиграл бицепсами и нарочно выпятил грудь. От глаз его разбежались в разные стороны веселые лучики, включая теплую улыбку на добром лице. — А вот я вас совсем не знаю. — Он протянул ладонь человеку в белом: — Эрнест.

— Мигель, — представился тот. И, поколебавшись, добавил: — Лечащий врач.

— Дайте рецепт, доктор, — незлобно съязвил Хемингуэй и горячо потряс его руку.

Потом повернулся к девушке:

— А вас как зовут, юное создание? Горный эдельвейс? Прелестный цветок Италии? Волшебная испанская роза? Или же в ваших жилах течет горячая кровь предков-индейцев?

— Рената, — скромно ответила девушка, потупив взор. Она почувствовала, как кровь ударила ей в голову, и щеки начали наливаться пунцовой краской.

— Ого-го! — восхищенно воскликнул Хемингуэй. — Даже смуглая кожа не в состоянии вас спасти.

— Мистер Хемингуэй, — обратился к нему человек в белом, но был тут же перебит великим писателем:

— Зови меня просто Эрнесто, Мигель. Мы договорились, не правда ли?

— О да! Эрнесто, как вы себя чувствуете?

— Как я себя чувствую?

— Да, как вы себя чувствуете теперь?

— Теперь я чувствую себя просто великолепно. Я чувствую себя замечательно. Я полон сил, здоровья, желания, страсти жить! Какая все-таки это славная штука — жизнь! Давайте выпьем.

Они сдвинули стаканы, и те издали негромкий, но чистый звук.

— А можно ли называть вас Папой? — спросила девушка, осмелев.

— Конечно, дочка, — не задумываясь ответил Хемингуэй. Она была на добрых сорок лет моложе его. Каждый, кто увидал бы их рядом, сказал бы, что она на добрых сорок лет моложе его. И не ошибся бы.

— Я очень люблю твои книги, Папа, — сказала девушка. — В них столько искренности и чистоты! В них столько человечности, — она махнула рукой, и недопитое виски в стакане заколыхалось. — Я не умею так говорить. Умеешь так говорить ты, Папа. Помнишь, ты писал: «Думая о новом доме, я вспоминал, как моя мать постоянно наводила там чистоту и порядок. Один раз, когда отец уехал на охоту, она устроила генеральную уборку в подвале и сожгла все, что там было лишнего. Когда отец вернулся домой, вышел из кабриолета и привязал лошадь, на дороге у дома еще горел костер. Я выбежал навстречу отцу. Он отдал мне ружье и оглянулся на огонь.

— Это что такое? — спросил он.

— Я убирала подвал, мой друг, — отозвалась мать. Она вышла встретить его и, улыбаясь, стояла на крыльце.

Отец всмотрелся в костер и ногой поддел в нем что-то. Потом он наклонился и вытащил что-то из золы.

— Дай-ка мне кочергу, Ник, — сказал он.

Я пошел в подвал и принес кочергу, и отец стал тщательно разгребать золу. Он выгреб каменные топоры и каменные свежевальные ножи, разную утварь, точила и много наконечников для стрел. Все это почернело и растрескалось от огня. Отец тщательно выгреб все из костра и разложил на траве у дороги. Его ружье в кожаном чехле и две охотничьи сумки лежали тут же, на траве, где он их бросил, выйдя из кабриолета.

— Снеси ружья и сумки в дом, Ник, и достань мне бумаги, — сказал он.

Мать уже ушла в комнаты. Я взял обе сумки и ружье, которое было слишком тяжелым и колотило меня по ногам, и направился к дому.

— Бери что-нибудь одно, — сказал отец. — Не тащи все сразу.

Я положил сумки на землю, а ружье отнес в дом и на обратном пути захватил газету из стопки, лежавшей в отцовском кабинете. Отец сложил все почерневшие и потрескавшиеся каменные орудия на газету и завернул их.

— Самые лучшие наконечники пропали, — сказал он. Взяв сверток, он ушел в дом, а я остался на дворе возле лежавших в траве охотничьих сумок. Немного погодя я понес их в комнаты. В этом воспоминании было двое людей, и я молился за обоих».

Хемингуэй слушал ее не прерывая. Если б отрывок из его рассказа начал читать Мигель, он бы перебил его. Но Эрнест никогда бы не перебил девушку. Он слушал не столько свой рассказ, сколько ее голос…

— У вас отличная память, — наконец проронил Хемингуэй. — И превосходные актерские данные. Вы могли бы стать хорошим чтецом.

— Быть может, я и есть чтец, — ответила с улыбкой девушка. — Чтец по натуре. Это хобби, когда я не занята основной работой.

— Давайте выпьем, — предложил Хемингуэй. — Самое время промочить горло. Давайте выпьем за Ренату, — сказал он.

— Давайте, — сказал Мигель.

Рената промолчала. В глазах ее затаилась улыбка. Волосы чудесным дождем рассыпались по плечам. От нее пахло свежестью, светом, близкой мечтой.

Хемингуэй залпом опорожнил стакан. Мигель последовал его примеру. Рената только пригубила виски, чуть-чуть. Виски было очень горькое и пахло дымом. Дымом костра.

— А над чем вы сейчас работаете, мистер Хемингуэй? — поинтересовался Мигель. Он уже хорошо захмелел. Он был уже здорово «на взводе», хотя всеми силами старался не показывать этого. Напротив, ему хотелось показать, что голова его ясна, как никогда, и разум нисколько не изменяет ему. — Я имею в виду, то есть я хочу спросить, какую книгу вы пишете?

Хемингуэй несколько секунд помолчал, словно раздумывая, стоит ли ему отвечать, а потом сказал:

— Amigo, я же говорил тебе, не называй меня «мистер Хемингуэй». Зови меня просто «Эрнесто». А пишу я сейчас одну книгу, которая мне очень дорога и в которой я рассказываю о далеком, но чудесном времени. Это было время моей молодости, лучшие годы… Я почти закончил книгу. У нее пока еще нет названия, но я что-нибудь придумаю. Это, конечно, не беллетристика в точном смысле слова, но если вы пожелаете, то сможете считать ее беллетристикой. Я не люблю заранее раскрывать содержание книги или пересказывать ее до того, как она появится на книжных прилавках. Это понятно каждому, кто считает себя причастным к писательству и пишет по-настоящему, кто пишет простую, честную прозу о человеке. Нет в мире дела труднее, чем это, скажу я вам. А что касается моей новой книги, то в свое время вы ее прочтете. В ней я писал о людях и о городе, который меня с ними свел: о Париже. Париж — город особый. Он никогда не кончается, и каждый, кто там жил, помнит его по-своему. Мы всегда возвращались туда, кем бы мы ни были и как бы он ни изменился, как бы трудно или легко ни было попасть туда. Париж стоит этого, и ты всегда получал сполна за все, что отдавал ему. И. таким был Париж в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы.

На минуту воцарилась тишина. Слова Хемингуэя произвели на Мигеля и Ренату глубокое впечатление.

— Ну, что молчите, друзья? — широко улыбнулся Эрнест. — Все виски выпито, все речи произнесены? Чего еще вы от меня хотите?

У него был ясный, проницательный ум, который всегда работал четко, как хорошо отлаженный сложнейший механизм.

— Поедем домой, Эрнесто, — сказал Мигель.-

Мы отвезем тебя домой, на финку «Ла-Вихия», что под Гаваной. Или же в Кетчум, штат Айдахо.

— Поедем домой, Папа, — ласково сказала Рената.

Хемингуэй посмотрел на нее, остановил взгляд на свежей, словно омытой утренним дождем, коже девушки, заглянул в глубину ее глаз.

— Ладно, — ответил он. — Уговорили. Куда я должен идти?

— За мной, — торопливо сказал Мигель, — все время за мной…

Они направились к двери: впереди — худой некрасивый Мигель в белом халате, чуть доходившем ему до колен, затем — Эрнест Хемингуэй, статный, ладно скроенный; позади — Рената, стройная и гибкая, словно добрая пантера, с ярко высвеченными большими карими глазами на выразительном лице и чувственными губами.

За всю дорогу Хемингуэй не проронил больше ни слова. Он замкнулся и попробовал уйти в себя, но полностью это ему не удавалось, и изредка он поглядывал то на Ренату, то на Мигеля, но больше на Ренату. Взгляд его, хотя и излучал тепло, дружелюбие, однако на лице уже появлялась печать разочарования. Все окна в автомобиле были, разумеется, плотно зашторены, как впоследствии и иллюминаторы в самолете, которым они летели на Кубу или же в Кетчум. Впрочем, об этом можно было только догадываться. Можно было только догадываться и о том, кто управляет этими машинами на самом деле, хотя Мигель и прикладывал все усилия к тому, чтобы как можно правдоподобнее «крутить баранку» и «держать штурвал». Но глядел он прямо перед собой в какую-то ненормальную пустоту, и Хемингуэй это сразу понял. Понял, но виду не подал. Теперь он сидел, сложив руки на груди, и думал о чем-то своем. Для него — вокруг лежал его реальный мир, в котором был самый разгар жаркого лета 1961-го, того самого лета, в котором… Впрочем, может быть, он так не думал? Но о чем же?.. Никто не знает. И теперь не узнает. Никогда, никогда… Вот только в одном можно быть уверенным: вряд ли он догадывался, что волею других людей, ценою их неимоверных усилий, по сути, он родился заново. Вновь появился на свет в трехтысячном году от рождества Христова, в далеком будущем, которое строили другие, не он.

В тот день Мигель и Рената доставили Хемингуэя домой. И в тот день дома его встречали все те, кто когда-то действительно встречал его после возвращения из клиники 30 июня 1961 года. И весь следующий день он провел с теми, с кем он действительно его когда-то провел, и он был внимателен к своим товарищам, но почему-то очень спокоен.

А 2 июля произошло непредвиденное. Впрочем, непредвиденное ли? Ведь это должно было случиться, и потому случилось.

Его нашли ранним утром, в комнате, где хранились ружья, лежащим на полу с простреленным черепом. Он выстрелил одновременно из обоих стволов охотничьего ружья, вставив дула в рот. Как выяснилось позже, он покончил с собой после того, когда убедился, что его перенесли в грядущее, о котором он не мечтал и о котором он никогда не писал в своих книгах. Это было не его будущее. Это будущее строил не он, другие.

Возможно, если б ученые, назвавшиеся Мигелем и Ренатой, организаторы эксперимента, сразу рассказали Хемингуэю правду, все оказалось бы иначе? Или если б они постоянно контролировали Хемингуэя, опекали, «держали за руку»? Кто знает! Хотя… Он должен был решить все сам. И он решил.

Хемингуэй до конца оставался самим собой: непобежденным…

 

ВЕЧЕРНИЙ ВОЛК

Мама, он приходит ко мне ежедневно. Мама, он очень хороший. Ты никогда не обижай его, если увидишь. У него красивые глаза, которые звездно светятся в темноте, и холодный нос, и жесткая серая шерсть, и длинный-длинный хвост. У него сильные лапы с маленькими подушечками и гибкое тело, всегда готовое к стремительному прыжку.

— Здравствуй, волк!

— Привет!

— Я очень рад тебя видеть! Как дела? Хорошо?

— Угу.

— Пойдем погуляем?

— Угу.

— Ты не голоден? Ты сыт?

— Угу.

— Это правда?

— Угу.

— Ну, ладно. Пойдем…

Волк бежит впереди, мальчик — следом. Уже появился первый ледок, пока еще тоненький и хрустящий, словно хорошо зажаренный картофель. Деревья стоят не шелохнувшись, ветра совсем нет. Мохнатые ели кружатся, кружатся, проплывают мимо, исчезают вдали. Впрочем, это не они проплывают мимо, это так быстро бегут мальчик и волк. В едином ритме, в едином темпе, синхронно…

У него большие зубы и острые когти. Глаза его могут быть злыми и жестокими. Бывает, что его загривок ощетинится, зубы оскалятся, и тогда мне становится страшно. Бывает, что я вижу в его глазах желтые огоньки ненависти, испепеляющей все живое. Но ты не думай, мама, такое бывает только в снах. И все это — плохое и страшное — я вижу только в снах. А на самом деле волк очень добрый. Вот познакомишься с ним сама и все узнаешь.

Что писали о животных в прежние времена? Да много чего писали. Всякого и разного. Причем больше плохого, чем хорошего. Хотя были и добрые слова. Вот, скажем, поэт Сергей Есенин говорил:

Прозаик Джек Лондон восхищался волком по прозвищу Белый Клык, беспредельно преданным человеку:

«— Бесценный Волк! — хором воскликнули женщины.

Судья Скотт бросил на них торжествующий взгляд.

— Вашими устами глаголет истина! — сказал он. — Я твердил об этом все время. Ни одна собака не могла бы сделать того, что сделал Белый Клык. Он — волк.

— Бесценный Волк, — поправила его миссис Скотт.

— Да. Бесценный Волк, — согласился судья. — И отныне я только так и буду называть его».

Писатель Эрнест Сетон-Томпсон рассказывал: «Дружба между Джимом и его любимцем росла. Чем старше становился волк, тем яростнее он ненавидел собак и пахнущих водкой людей. Зато его любовь к Джиму и ко всем другим детям росла с каждым днем». И далее: «Кто может заглянуть в душу волка? Кто скажет нам, о чем он думал?»

Вот о чем подумал мальчик, когда он и его серый товарищ бежали лесом.

Когда ты увидишь его — не бойся. Он совсем не страшный. Просто люди безжалостно истребляли его сородичей, вот он и озлобился. Его оклеветали давным-давно. Даже в сказках детей волком пугали. Так и пели: «Спи, мой маленький сынок! А не то придет волчок и укусит за бочок». Но зачем же ему кусать людей, если он понимает, что людям от этого будет плохо? Разве может быть кому-то хорошо от того, что другому плохо? Говорят, в разные времена так бывало. Но теперь-то волки совсем другие…

— Давай отдохнем, волк.

— Угу.

— Ты устал?

— Нет. Ты?..

— Нет. Я тоже не устал. Хочу полюбоваться лесом.

— Угу.

— Что нового в лесу, волк?

— Все. Уже лиса. Мыши. Ловит. Скоро заяц. Беляк. Скоро. Небо. Снег. Немного. И птицы.

Волк замолчал, давая себе передышку. Ему было трудно говорить много. Да и не очень-то он любил говорить. И уж, конечно, не с каждым, не с первым встречным.

— Еще. Важно, — сказал волк. — Тепло. Большое тепло. В оврагах. Был снег. Теперь вода.

Он вдруг начал описывать вокруг мальчика круги. Тот догадался, что волк этим хочет сказать.

— Ты отведешь меня туда? Ты покажешь мне это место?

— Угу, — волк закивал большой головой. Словно обрадовался, что мальчик так хорошо понял его.

И снова они побежали.

Мне очень нравится бежать с ним рядом. Он такой большой и сильный, что я и себя чувствую таким же сильным рядом с ним. Я быстро устаю, и тогда он начинает бежать медленнее, делая вид, что и он тоже устал. Но я стану сильным. Обязательно стану! И тогда — мы будем бежать рядом на равных, а может, он станет слабее, тогда я буду ждать его, делая вид, что тоже устал.

Мама, не обижай этого волка. Он мой друг. Я ему много рассказывал о себе и о школе, которую я скоро закончу, о тебе и папе, и о том, как папа отправился в далекую экспедицию. Волк всегда слушал меня внимательно и, по-моему, многое понял. Может быть, даже все. Хотя всего, думаю, никто понять не может. Так что в этом я, наверное, не прав. Но все равно волк замечательный. Сначала я хотел дать ему имя, а потом раздумал. Зачем? Пусть будет просто волк. Я так его и зову: волк. Как дела, волк? Как ты себя чувствуешь, волк? Чего ты хочешь, волк? Давай наперегонки.

Он всегда приходит ко мне вечерами, когда ты укладываешься спать. Поэтому я называю его еще и так: вечерний волк. Я распахиваю дверь, ведущую на балкон, чтобы он мог беспрепятственно войти в комнату. Он приходит и садится на ковер. Он садится и преданно смотрит на меня и не виляет хвостом. Но глаза у него умные и добрые, и он смотрит и ждет, что я скажу. Вечерний волк ждет. А я говорю: «Пойдем погуляем. Пойдем погуляем, вечерний волк».

Земля была теплая. И трава. И вода. От земли шел густой пар. Он поднимался вверх, словно джинн, вырвавшийся из многовекового плена. Все было ясно.

— Теплотрасса, — сказал мальчик волку коротко, чтобы ему стало понятнее. — Авария. Техника. Горячая вода текла по бектолитовым трубам. Где-то трубы лопнули. Спасибо, что показал это место. Спасибо тебе. У меня есть радиобраслет. Надо вызвать аварийную.

— Не надо, — волк мотнул головой.

— Почему? — сначала не понял мальчик. Но тут же догадался: — А, ты просто не хочешь видеть других людей… Не хочешь общаться с незнакомыми. Разговаривать, объяснять…

— Угу, — волк радостно подпрыгнул.

— Хорошо. Я вызову аварийную, но мы не будем ждать, пока они прилетят. Уйдем отсюда. А чтобы убедиться, что они прибыли, отойдем во-он к той опушке.

— Угу, — согласился волк.

Потом я говорю ему: «До свидания. До свидания, вечерний волк. Приходи завтра. Я буду тебя ждать. Придешь?» И он утвердительно кивает мне. Ведь кивнуть для него легче, чем ответить словами. Он же не человек. Он и слов-то знает не так уж много, мой добрый вечерний волк.

— До свидания, волк.

— Угу.

— До завтра.

— Пока.

Он протягивает лапу. Мальчик крепко жмет ее.

Мальчик знает, что теперь волк отправится по своим делам. У волка тоже есть свои дела. В лесу сделаны специальные кормушки для животных. Лесники доставляют туда корм на автолетах.

Упругое серое тело стремительно движется к лесу. Вот оно превращается в маленькую точку и скрывается за деревьями. Все слабее и слабее светит искусственное солнце. Но полностью «выключат» его только в полночь. «К этому в наших краях уже давно привыкли. А вот к говорящим животным привыкнуть сложнее, считают некоторые. Моя мама тоже так думает. Но со временем, конечно, человек преодолеет и этот «барьер»…

Сообщение из газет:

«Вчера вечером в районе станции «Сонинос» произошла авария: сошел с трассы грузовой монорельсовый поезд-автомат. По стечению обстоятельств, поблизости играли дети: мальчик пяти лет и девочка — трех. Неожиданно появившийся волк, почуяв беду, схватил детей зубами за отвороты рубашек и перенес их в безопасное место. Через несколько секунд на лужайку, где играли дети, упал поезд. Дети спасены. Волк убежал. Просьба к гражданам, которым что-либо известно о местонахождении отважного волка, позвонить по видеофону…»

— Здравствуй, волк!

— Угу.

— Давай наперегонки, вечерний волк.