Наступило долгожданное лето. Как ждали его измученные зимними холодами и сугробами херсонцы! Город, засаженный акацией и липой, благоухал. Когда-то Херсон засаживал зелёными насаждениями лучший в Европе мастер садово-паркового искусства XVIII века В.Гульд. Оставшееся от него зелёное хозяйство радовало глаз всех херсонцев и гостей этого южного губернского города.

Дамы вышли на променад по Суворовской, они ходили степенно, неторопливо туда и обратно. Под тенистыми кронами белой акации по одной стороне улицы ходили девицы, по другой – замужние дамы. Под звук духового оркестра возле памятника основателю города Светлейшему Князю Григорию Потёмкину здесь гуляла молодёжь, встречала знакомых или знакомилась, проводила время. На садовых скамейках, стоящих повсюду, пожилые люди могли посидеть, поболтать с приятелями или с вовсе незнакомыми людьми.

Таково было начало лета в Херсоне. Но в этот год лето началось совсем по-другому. В город приехал цирк. Глашатаи радостно зазывали на представления, скоморохи и клоуны веселили народ, мишки плясали «Барыню». Повсюду на афишных тумбах были развешаны афиши, приглашающие на выступления артистов цирка, среди которых фокусник; укротитель тигра; весь вечер на арене клоуны Бим и Бом; силач, разрывающий цепи и поднимающий большой вес; маленькая бородатая женщина; дрессировщица собачек с воспитанниками; наездники, жонглирующие огненными булавами; гвоздь программы, необыкновенное зрелище: смертельный номер акробатов Серебряных.

– Спешите видеть! Ольга Серебряная выполняет смертельный трюк! – звучало на улицах города.

За одну ночь на площади вырос цирк-шапито. И пока одни звали зрителей на представление, другие репетировали, старательно оттачивая каждый штрих своего выступления.

Семья акробатов Серебряных сделала новый номер. Пока его показали только в Одессе и Киеве. Несмотря на успех, Ольга чувствовала, что номер сыроват. Она снова и снова повторяла его, ища шероховатости и пытаясь их устранить.

– Пожалуй, хватит, – сказал отец, Савелий Фомич. – Ты растратишь себя на репетиции. Оставь силы на выступление. Надо отдохнуть, восстановить силы. Пойдём в вагончик.

– Ты в чём-то сомневаешься? – спросил у сестры Лёня, старший брат. – Ты считаешь, что номер не готов?

– Нет, не сомневаюсь, – ответила Оля. – А для большей уверенности я и повторяю всё. Если бы были сомнения, я бы не работала этот номер. Мне нужно каждой мышцей чувствовать его, чтобы быть уверенной на сто процентов, что я сделаю номер.

* * *

Вечером они ждали своей очереди выходить на арену. Оттуда доносилась музыка, аплодисменты зрителей, крики: «Браво!» Слышен был рык тигра, не очень-то радующегося тому, что укротитель лезет ему в пасть. Доносился топот и ржание лошадей, несущих седоков, выполняющих трюки на их спинах. Время от времени публика заходилась от хохота, глядя на ужимки клоунов Бима и Бома. Потом восхищённо ахала, когда силач Иван Погребной разрывал на себе цепи и жонглировал трёхпудовыми гирями. Весело хлопали послушным дрессированным собачкам Софьи Пригожиной. Подходило время выходить семье Серебряных. Они в сценических костюмах уже стояли за кулисами. На арене жонглёры складывали в стопочки тарелки, которые они крутили весь номер на длинных спицах, постепенно увеличивая их количество, и при этом ни одной не разбили.

– А сейчас гвоздь программы, новинка сезона! На арене семья акробатов Серебряных!

Публика взорвалась аплодисментами. Они ждали этого выхода, ведь ещё там, на улицах города, им обещали незабываемые впечатления именно от этого номера.

Серебряные выбежали на манеж. Они выполняли гимнастические трюки, прыгали, делали стойки друг у друга на руках. Оля с шестом в руках прошла на высоте по канату с завязанными глазами. Потом поднялась на трапеции вверх.

– А теперь внимание! Смертельный трюк! Исполняет Ольга Серебряная!

Музыка затихла. В цирке воцарилась абсолютная тишина. Оля была уже под куполом цирка. Она видела оттуда всё, как на ладони. Там, внизу, маленькая арена, на которой стояли в ожидании её отец и брат, а зрительские ряды были забиты людьми. И всё оттуда, с высоты, такое маленькое-маленькое… Оля сосредоточилась. Ей надо было сверху прыгнуть, сделать в воздухе тройное сальто и приземлиться на плечи Лёне, который, в свою очередь, стоял на плечах Савелия Фомича. И все они должны были устоять. Номер отрепетирован до автоматизма. Она сделает его без малейших отклонений. Ведь даже самая незначительная погрешность может стоить ей жизни. Оля с детства в цирке, она цирковой ребёнок, поэтому знает, чем платят за ошибки цирковые артисты, и никогда не допускает их. За годы, проведённые в цирке, она научилась работать так, чтобы не допускать оплошностей, не ставить под удар себя и своих партнёров по номеру.

Оля собралась и ринулась вниз, делая в воздухе перевороты. Но едва её руки оторвались от трапеции, как в полной тишине со зрительских рядов раздался женский вскрик. Он сразу же замолк, но этого хватило, чтобы гимнастка в полёте на какой-то миг потеряла своё душевное равновесие, свой настрой на трюк. Она почти сразу вернулась в воздухе в прежнее состояние, но произошедший сбой, выбивший её из колеи, сделал своё дело.

На земле Савелий Фомич, держащий на плечах Лёню, тоже вздрогнул от крика и покачнулся. Но не от самого возгласа, а от понимания того, чем это может кончиться для гимнастки, работающей в воздухе. Он покачнулся, и сын на его плечах тоже едва не упал. Именно в этот миг Оля должна была встать на плечи брата. Но всё разладилось в их взаимодействии. С ужасом зрители увидели, что Оля не смогла встать ему на плечи, она пронеслась мимо. Остановившимися глазами Савелий Фомич смотрел на распростёртую на манеже дочь, боясь подойти к ней и узнать, что случилось самое страшное…

* * *

Савелий Фомич сидел у постели дочери. Она лежала недвижимо и не приходила в себя. Старый циркач корил себя за то, что подверг Олю смертельной опасности. Слёзы текли по его щекам в седые усы. Он чувствовал себя виновным в том, что случилось – в самый ответственный момент он покачнулся, и она не смогла приземлиться туда, куда рассчитывала.

– Прости меня, – бормотал он, – прости дурака старого…

После ухода доктора он отправил Лёню спать, а сам остался у её постели. Но Лёня тоже не спал, как и все цирковые – все переживали о случившемся. Все ждали хоть какой-нибудь вести о том, что она очнётся, откроет глаза. Цирковые были одной семьёй, и произошедшее несчастье все ощущали как своё личное горе. Вслух никто ничего не говорил, боясь нарушить молчание, все только молча переглядывались. Цирковые дети, многие из которых уже начали работу на манеже, ловили тревожную тишину, они тоже не могли уснуть, а родители в этот раз не настаивали на этом. Была уже глубокая ночь, а никто ещё не сомкнул глаз.

Савелий Фомич дотронулся руки Оли. Она была безжизненна. Только бы осталась жива! Упасть с такой высоты, из-под купола цирка – это страшно. Он хорошо знал, что это такое: в молодости он сам сорвался с подобной высоты и едва остался жив.

…Молодой Савелий Погорелов, а это и было его настоящей фамилией, Серебряный – это только псевдоним, дирекция цирка не позволила молодому артисту выходить под своей фамилией, она не годилась для успешного артиста, да и публика и репортёры скалили бы зубы – артист погорелого театра, так вот он был пригож и статен, как Аполлон. Его волнистые волосы обрамляли красивое лицо, широкие плечи и накачанные мускулы придавали ему мужественности. Девицы теряли рассудок от этого писаного красавца. Он пользовался необыкновенным успехом у женщин. О его прошлом мало кто знал, а точнее, никто не знал. Поговаривали, будто бы он из богатой семьи, получил хорошее домашнее образование, но по каким-то причинам то ли семья разорилась, то ли его лишили наследства, и он вынужден был пойти в цирк. Сам он на подобные вопросы отвечать отказывался и потому был тайной для всех, даже самых близких друзей. Прекрасно образованный, высокий, мускулистый, необыкновенный красавец, он был всегда в центре внимания.

Но однажды всё кончилось. При исполнении трюка он сорвался с большой высоты. Думали, разбился насмерть. Но доктора нащупали у него биение пульса. Несмотря на это, они не надеялись, что он будет жить. Когда после долгих дней беспамятства он пришёл в себя, ему предрекали полный паралич. Однако он поднялся и пошёл своими ногами и даже вернулся на арену. И только одно утверждение врачей исполнилось: он никогда не сможет жить нормальной семейной жизнью и у него никогда не будет детей.

С тех пор Савелий стал сторониться женщин. Он не знал женских ласк и не очень переживал об этом. Гораздо больше его волновало другое. Будучи от природы добрым человеком, он любил детей и очень переживал, что у него их никогда не будет. К нему часто прибегали цирковые дети, он всегда с радостью принимал их всех. Он играл с ними в прятки, катал их на спине, ползал с ними по полу, играя в разные игры, рассказывал им всякие истории… Ему нравилось слышать в своей комнате весёлый ребячий смех, видеть малышню радостной и счастливой. А потом все дети расходились к своим родителям, и Савелий оставался один в полной тишине. Сжав зубы, он беззвучно плакал о своей неудавшейся судьбе. Как хотелось ему иметь своего мальчишечку, который не будет, как другие, уходить от него, которого бы он научил мастерить, с которым они бы вместе ходили на рыбалку, а потом на звёздном небе он показывал бы ему созвездия Большой и Малой Медведиц…

Однажды ему подвернулся удобный случай. Как-то они после гастролей в одном городе уже собирались уезжать. И тут Савелий заметил чумазого мальчишку лет пяти, который просил милостыню. Понаблюдав за ним, Савелий подошёл к нему и спросил:

– Тебя как зовут?

– Лёнька, – ответил тот.

– А ты чей будешь, Лёнька?

Мальчик в ответ пожал плечами.

– Родители у тебя есть? – снова спросил Савелий.

– Неа, – ответил мальчик.

– А ты хочешь выступать в цирке?

Мальчик не знал, что такое цирк, но на всякий случай кивнул головой. Ему не хотелось жить на улице и просить подаяние.

– Хочешь поехать со мной? – предложил ему Савелий. – Я буду твоим папой, а ты будешь моим сыном.

Лёня радостно закивал головой. Савелий протянул ему свою руку, а он вложил в неё свою маленькую ладошку. Так Савелий Фомич Погорелов стал отцом. У него появился сын. Он отмыл и откормил Лёню, потом они стали вместе выходить на манеж. Мальчик загорелся этим делом, видя, как ответственно другие относятся к репетициям и выступлениям, он хотел всё делать наравне со взрослыми, ни в чём не отставать от них.

Помимо цирковых репетиций Савелий Фомич уделял долгожданному сыну много внимания. Так как из-за постоянных переездов у него не было возможности учиться, отец сам учил его русскому языку и арифметике, географии и истории и даже французскому языку. Рассказывал всё, что знал сам, а знал он очень много. Больше всего Лёня любил слушать о Древнем Египте и о Киевской Руси. Он часто просил рассказать то, что он уже не раз слышал от отца, но ему нравилось снова и снова слушать его рассказы. И Савелий Фомич с удовольствием повторял уже сказанное, но с новыми подробностями. А по ночам они смотрели на звёздное небо и искали там знакомые созвездия… У них не было постоянного дома, они вели кочевой образ жизни, а это подразумевало иметь минимум личных вещей, но, несмотря на это, Савелий Фомич покупал книги и они вместе читали Жюля Верна и Конана Дойля, Пушкина и Аксакова.

Однажды они с десятилетним сыном гуляли в одном городе между выступлениями. Внимание Савелия Фомича привлекла толпа любопытных. Они тоже подошли. Оказалось, совсем маленькая девочка пела и танцевала для публики. А потом ходила с шапкой, прося заплатить. Кто-то молча уходил, кто-то бросал в шапку медяки. Когда толпа разошлась, Погорелов увидел, что к девочке подошла цыганка и забрала всю выручку, а её саму заставила снова собирать зрителей, петь и танцевать для них. Присмотревшись, он заметил, что девочка вовсе не похожа на цыганку: у неё были голубые глаза и светлые локоны. Он понял, что ребёнок украден цыганами специально, чтобы просить подаяние. Он знал о таких случаях, его самого в детстве пугали, что если не будет слушаться старших, то его украдут цыгане. Решение созрело мгновенно.

– Лёня, а ты хочешь быть старшим братом? – спросил он у сына. – Давай купим себе девочку.

– Давай, – согласился Лёня. Он никогда не перечил отцу.

Они подошли к цыганке. Неподалёку были другие цыгане, они, увидев это, насторожились.

– Касатик, дай погадаю, всю правду тебе расскажу, – сразу взяла его в оборот цыганка. – Дай руку, золотой мой, я тебе всю твою жизнь расскажу.

– Я про свою жизнь и так всё знаю, – ответил Савелий Фомич. – Меня другое интересует. Что ж это вы так, другие цыгане песнями и танцами себе на жизнь зарабатывают, а вы маленького ребёнка заставляете на вас работать. Откуда у вас эта девочка?

– Это наша девочка, – ответила цыганка.

– Я хочу её купить у вас, – он достал все имеющиеся у него наличные.

– Ой, касатик, не шути так. Она не продаётся. Она приносит нам много прибыли.

– Не продаётся, говорите? А вот я сейчас позову городового, вас заберут в полицию, там и будете объяснять, где вы взяли эту девочку.

Через секунду она выхватила у него из рук деньги и была такова. Вслед за ней исчезли и остальные цыгане, осталась только девочка. Расценив это как акт купли-продажи, Савелий Фомич взял её на руки и понёс к себе.

– Тебя как зовут, кукла? – спросил он.

В ответ малышка только улыбалась. Она не знала, как её зовут. В таборе она откликалась на «Эй, ты, иди сюда» или «Эй, ты, иди отсюда».

– Давай мы тебя назовём в честь великой женщины, правительницы Киевской Руси княгини Ольги. Лёня, ты как считаешь?

Лёня согласился, что это имя замечательно подходит для его новой сестры.

– Ты согласна быть Ольгой? – спросил Погорелов у девочки и пощекотал её.

– Да! – заходясь от счастливого смеха, ответила она.

Так Савелий Фомич Погорелов стал отцом двоих детей. Свершилась его самая заветная мечта. Его комнатушка уже не была похожа на склеп, в ней звучали детские голоса. Его дети принадлежали только ему и никуда от него не уходили. Он любил посадить одного своего ребёнка на одно колено, другого – на другое и так долго сидеть, разговаривать с ними, рассказывать им что-нибудь, слушать их. Это были их счастливые семейные вечера. К его сожалению, так не могло продолжаться вечно: дети росли и уже не сидели на его коленях. Они сидели рядом с ним за столом как равные. В их семье, где никогда не было матери, Савелий Фомич был сам сентиментален, как женщина, и потому грустно констатировал, что дети взрослеют и становятся независимыми от него. А ему так нравилось заботиться о них, когда они были маленькими, быть для них необходимым. Он всё время вспоминал, какими они были в детстве и как слушались его. Они, вообщем-то, и сейчас прислушивались к его мнению, но он понимал, что у них свои взгляды на жизнь, свой путь, и однажды он станет им просто ненужным. Он всячески старался отдалить такой момент. Он боялся вновь остаться в одиночестве в своей комнатушке в вагончике. Теперь, когда он вырастил детей, познал отцовское счастье, ему было бы пройти через это ещё больнее, чем раньше.

И вот сейчас он сидел у постели своей любимой дочери и не знал, выживет ли она. Оказывается, всё то, что прежде занимало его ум, было мелко и ненужно. Самое главное – это то, что лежит сейчас перед ним.

– Прости меня за всё, – плакал он. – Больше я тебя не пущу на манеж, больше не дам тебе рисковать жизнью. Только вернись ко мне! Не уходи! – просил он.

Сзади тихонько подошёл Лёня. Он обнял отца за плечи, стараясь поддержать его.

– Я погубил её, – плакал несчастный отец. – Зачем я взял её тогда? Если бы я не привёл её в цирк, ничего бы с ней не случилось, была бы она жива и здорова…

– Успокойся, – сказал Лёня. – Ты дал ей счастливое детство, которого она бы никогда не узнала. И не надо причитать над ней – она жива. Ничего с нашей Оленькой не случится, она молодая и здоровая, выживет.

– А какие могут быть последствия? Ведь я сам прошёл через это. Только бы выжила, только бы поправилась!

– Обязательно поправится, не рви сердце, – строго сказал сын отцу. – Иди, поспи, я посижу.

– Нет, – отказался Савелий Фомич. – Я буду рядом с ней. Вдруг она придёт в себя, позовёт меня…

* * *

Оля открыла тяжёлые веки. Она обвела глазами вокруг себя: не могла понять, где она и что с ней. Потом память стала ей возвращать недавние картины: она вспомнила, как её руки отпустили трапецию, как она летела вниз и не смогла сгруппироваться после крика с трибун.

– Пришла в себя! – услышала она голоса. Вокруг поднялась суета, она увидела отца и брата. Что с ней? Почему она лежит в постели и почему ей так неудобно?

Тут же послали за доктором. А Оля тем временем попыталась встать, но её попытки тут же были пресечены – отец и брат не дали ей этого сделать. Она уже поняла, что у неё правая нога в гипсе, а туловище в корсете.

– Я сорвалась с трапеции? – спросила она каким-то чужим, не своим голосом.

– Лежи, лежи, всё в порядке, – вместо ответа попытался успокоить её Савелий Фомич.

Пришёл доктор Прохор Алексеевич Иванов. Он тщательно осматривал пациентку, просил её пошевелить пальчиками на руках, на ногах, проверял её чувствительность.

– Вам несказанно повезло, – сказал он наконец. – Похоже, позвоночник в порядке. Но всё же надо побыть в корсете, могут быть нарушения – ушиб или трещины. Пока что одна лишь нога явно пострадала, но кости срастутся, это не страшно. Только бы всё срослось правильно! Но в любом случае, боюсь, что порекомендую вам больше не выходить в манеж.

– Это само собой, доктор, – ответил ему Савелий Фомич, – но пока не надо ей ничего говорить. Пусть сначала встанет на ноги.

– Пожалуй, вы правы, – согласился с ним Иванов. – Нам надо поставить вашу дочь на ноги.

Потянулись долгие дни болезни. Оля по настоянию врача не поднималась с постели. Иванов не так боялся за её повреждённую ногу, как за возможные последствия ушиба позвоночника, рёбер и внутренних органов. Падение с такой высоты могло сказаться спустя время. Даже сотрясение мозга могло отозваться через многие годы непредсказуемыми последствиями. Поэтому он тщательно проверял больную, заставляя с закрытыми глазами попасть пальцем в кончик носа. Его опасения подтверждались: гимнастка получила сотрясение мозга.

Особенно пришлось поволноваться, когда Оля затемпературила. Потом оказалось, что хворь принёс кто-то из посетителей, но поначалу доктор боялся, что причина в самом организме больной, что идёт какой-то внутренний воспалительный процесс, пытался обнаружить его. Отец и брат не отходили от постели, меняли примочки на воспалённом челе, время от времени проверяли температуру. Она не снижалась. Савелий Фомич попробовал уйти от реальности: пока сын был возле Оли, он промочил горло водочкой. Когда он вернулся повеселевший, Лёня сразу заметил это и понял причину.

– Папа, ты что? Ты же работаешь в воздухе! Тебе нельзя пить! Зачем ты это делаешь?

– Я больше не буду работать в воздухе сам и вам не позволю, – едва ворочая пьяным языком, ответил он.

– Что ты говоришь? Это же наш кусок хлеба, это наша профессия! – возмутился Лёня. – Мы больше ничего не умеем делать! Нам придётся идти на улицу просить милостыню!

– Мы больше не будем работать в воздухе, – расплакался пьяный Погорелов. – Я в молодости разбился, Оленька разбилась, больше я этого не допущу!

Молодой организм справился с болезнью. Оля стала поправляться, она чувствовала себя совсем хорошо, но врач не спешил снимать с неё гипс и корсет.

– Пока только покой и постельный режим, – упрямо твердил он в ответ на её просьбы разрешить ей вставать.

Преодолевая болезнь тела, Оля с ужасом понимала, что пришли психологические проблемы: она стала бояться высоты. Когда она закрывала глаза, пытаясь уснуть, ей представала картина: она находится под куполом цирка, внизу – переполненные зрителями трибуны. Ей надо делать акробатические трюки на высоте, а ей страшно. Преодолевая страх, она начинала свой номер и… срываясь с высоты, летела на жёсткий пол цирковой арены. Ощущая падение, она вздрагивала во сне и открывала глаза. С ужасом глядя во тьму, она понимала, что уже не сможет выйти в манеж. Она даже не могла спокойно уснуть – картины падения постоянно преследовали её. Оля боялась сказать об этом отцу и брату, понимая, что им всем надо зарабатывать себе на жизнь, а ничем иным они заниматься не умеют. Значит, надо победить свой страх или научиться жить с ним.

Тем временем закончились гастроли цирка в Херсоне и циркачи собирали свой скарб для очередного переезда. Стали собираться в дорогу и Погореловы. Со дня травмы Ольги они не репетировали в полную силу, они не могли без неё повторять номер, но сами постоянно держали себя в цирковой форме и выступали по вечерам вдвоём с упрощенным номером.

– А куда это вы собираетесь? – спросил доктор Иванов, придя с визитом к пациентке.

– Мы уезжаем в Харьков, там у нас гастроли, – ответил Савелий Фомич. – Вы не переживайте за Оленьку, как только мы приедем туда, сразу найдём хорошего врача, она будет там под наблюдением. Там и снимем гипс и этот… как его… каркас.

– Вот что я вам скажу: вашей дочери категорически запрещены не только выступления в цирке, но и переезды. Если вы не враг собственной дочери, то должны понять, что её организм ещё не окреп настолько, чтобы пережить такие переселения. Вы растрясёте её в пути и это может иметь самые неприятные последствия. Ей сейчас нужен только покой, абсолютная неподвижность. Это даст ей шанс вернуться к нормальной жизни без катастрофических для неё последствий.

Рано утром циркачи должны были трогаться в путь. Савелий Фомич отправил Лёню спать, а сам просидел всю ночь возле травмированной дочери. Он видел её неспокойный сон, всхлипы во сне, тревожные пробуждения. Он успокаивал её, держал за руку, гладил по голове.

Утром, когда Лёня вошёл к ним, Савелий Фомич сказал:

– Дети мои, послушайте меня. Я долго думал о нашей ситуации. Всю ночь думал. Олю нельзя никуда везти из этого города, ей нужно выздороветь и встать на ноги. И ей нельзя отныне работать в воздухе. Поэтому я решил: Оля никогда больше не переступит порог цирка и остаётся в этом городе. Здесь, в спокойной обстановке, ты сможешь спокойно поправлять своё здоровье, не думая о выступлениях и переездах. Так как ты сейчас в гипсе и корсете, тебе нельзя вставать, то ты не можешь быть одна, кто-то должен быть рядом и ухаживать за тобой. Поэтому я тоже бросаю цирк и остаюсь здесь. Хватит мне прыгать на манеже, уже возраст не тот, я своё в цирке отработал. А так как хоть кто-то должен в нашей семье работать, то Лёня пусть едет с цирком дальше. Номер наш мы отменим, а ты женись на Эвелине, входи в их номер и перенимай ремесло.

Эвелина Зборовская была дочерью иллюзиониста и его ассистенткой. Казимир Зборовский то пилил дочь, разделяя её надвое, то прятал в коробках, а потом оттуда рычал разъярённый тигр, то закрывал в шкафу, а затем открывал двери и он оказывался пустым. Они с отцом делали много мелких фокусов: брали у зрителей часы и портмоне, клали себе в карман, а потом вытаскивали их в неожиданных местах. Из шляп они выуживали кроликов, а из зрительских карманов – нескончаемые разноцветные ленты. Между Эвелиной и Леонидом с некоторых пор установились романтические отношения, все цирковые ждали, когда они объявят о помолвке. И вот теперь отец вслух сказал то, что сам Лёня ещё даже не обсуждал с Эвелиной.

– Делай ей предложение, – настойчиво рекомендовал отец, – у вас же любовь, это весь цирк знает. Хватит нам рисковать жизнью, не хочу, чтоб ты повторил мою судьбу. Пусть Казимир делится секретами, будешь работать фокусником. А мы останемся в Херсоне. Я давно уже думал об оседлой жизни, не мог только решиться, да и город надо было выбрать, у нас же нигде нет ни родственников, ни жилья. А вот судьба подкинула нам решение проблемы: остаёмся здесь. Будем строить свою жизнь в этом городе.

– А где же вы будете жить? – опешил Лёня.

– У меня есть кой-какие сбережения, – ответил Савелий Фомич. – Купим или снимем какую-нибудь, пусть плохонькую, но свою квартирку. А там и занятие себе найдём, зарабатывать на жизнь станем.

Так они оказались в небольшой полуподвальной комнатушке на Волохинской улице. Была ещё маленькая кухонька. Савелий Фомич устроился куда-то сторожем, уходил работать в ночь. Оля, оставаясь одна, вставала и пробовала ходить. Нога уже не болела. Мешал «ошейник» – часть корсета, держащая шею. Она расхаживала ногу – гипс должны скоро снимать. Вообщем, Оля чувствовала себя уже неплохо, скучала и ждала, когда её освободят от «оков» – гипса и корсета. Ей не терпелось выйти на улицу, пройтись своими ногами. Любопытно было, что за город этот Херсон – она его ещё не успела рассмотреть.

Ещё она задумывалась о том, чем будет заниматься дальше. Когда отец ей сказал о своём решении – о том, что она никогда не вернётся в цирк – она забыла о своих страхах и перестала бояться высоты. Ей уже не снился цирк и она, падающая сверху на арену. Оле хотелось чего-то нового – попробовать в жизни то, чего она не знала. Она ведь только и видела за свою короткую жизнь один цирк и бесконечные изнуряющие ежедневные тренировки.

Она уже привыкла к зрительскому успеху, к аплодисментам и цветам. Она привыкла видеть аншлаги, привыкла, что она всегда в центре внимания, ведь она – звезда манежа. Те, кто познал успех, надолго становится его рабом – хочется повторить его снова и снова. Отказаться от него очень трудно. Конечно, хорошо, что больше не будет ежедневных тренировок и выступлений, на каждом из которых она рисковала жизнью. Но если не будет этого, то не будет и славы, аншлагов, аплодисментов. С этим мириться Ольга Погорелова не собиралась. Она не могла представить свою жизнь без этого, ведь она с малых лет начала своё восхождение на цирковой Олимп. Несмотря на юный возраст, она имела многолетний успех у зрителей. И теперь потерять это всё?!.

Как-то неосознанно пришло к ней, что она может испытать себя в качестве певицы. А что? Те же аншлаги, аплодисменты, цветы. И при этом никакого риска, не надо каждый день выходить к зрителям, как в последний раз. И не надо часами репетировать, изнуряя себя до седьмого пота. Здесь она будет в красивом платье выходить на сцену, петь и получать заслуженные овации. Это тебе не смертельные номера в воздухе! Умеет ли она петь? Оля попробовала, когда отца не было дома. Ей самой показалось, что получилось хорошо. С тех пор она стала распеваться дома, планируя певческую карьеру.

Когда с неё сняли все «оковы» – гипс и корсет с «ошейником», Оля уже твёрдо знала, чего она хочет от жизни. Она будет певицей. Только вот что для этого надо? Как стать певицей?

Она купила газету «Юг» и, просматривая её, наткнулась на объявление: «Херсонское отделение Императорского русского музыкального общества с музыкальными классами проводит общедоступные музыкальные вечера с твёрдой платой на все места 10 копеек».

Первый вечер, который она посетила, поверг её в смятение. Оказывается, это так сложно! Нельзя просто так начать петь, надо хоть как-то этому учиться.

Оля продолжала посещать музыкальные вечера, на слух впитывая мелодии и запоминая их, чтобы дома потом спеть. Мелодии запоминались довольно легко, а вот слова… Она заглянула в музыкальный магазин Берреса и приобрела те нотные книги, где были ноты со словами, которые она слышала на концертах.

– Вы теперь уже занимаетесь музыкой? – скептически спросил хозяин магазина. – Решили поменять род деятельности?

Он так на неё смотрел, будто они знакомы. Наверное, он знает о её прервавшейся цирковой карьере, подумалось Оле. Поэтому она ничему не удивилась и кивнула в ответ:

– Да, решила менять занятие. Это было очень опасно. Займусь тем, что приносит удовольствие и не требует риска.

Если бы Оля видела, какими взглядами её провожали служащие магазина!..

Дома она беспомощно листала сборники нот. Чёрные кружочки на пяти линеечках, ещё какие-то значочки… Как можно в этом всём разобраться? Оля поняла, что самостоятельно она не сможет этого сделать. И тогда она решительно перелистнула страницы, остановившись на стихах романса Глинки. Помня на слух его мелодию, слышанную на концерте, она стала напевать. Отныне она пела а капелла, не разбирая нот, читая лишь слова из сборника.

Вроде бы всё шло неплохо. Только вот огорчал её отец. Он всё чаще приходил домой выпивши. Раньше она не видела его таким – профессия не позволяла расслабляться. Теперь Оля пыталась понять его.

– Пойми, я не могу жить среди обычных людей, – объяснял он, едва ворочая пьяным языком. – Там, в цирке, всё по-другому. Мы рискуем жизнью, там мы все друг за друга, а тут – каждый за себя. Я не могу вписаться в эту жизнь, не могу привыкнуть к этим порядкам. Да и как мне привыкнуть, если вся моя жизнь прошла там, а теперь я вырван оттуда, мне так не хватает той, прежней жизни…

– Ты ведь из-за меня ушёл оттуда? Это я виновата в том, что ты так страдаешь?

– Нет, нет, что ты, доченька! Ты моё счастье, ты моя радость! Ты и Лёня. Что бы я без вас делал? Если бы не вы с Лёней, я бы столько не прожил, наверное, давно бы простился с этим светом…

Оля поняла, что отца лучше не трогать. У него тяжёлый период, пусть освоится в новой своей ипостаси – обычного гражданина. А она пока будет заниматься своими проблемами.

Тем временем было объявлено, что музыкальные классы преобразуются в музыкальное училище. Прочитав об этом, Оля поняла, что наступил её час. Она непременно должна попробовать себя на этом поприще. Она знала, что выучила достаточное количество музыкальных произведений, и поэтому пора показать себя профессионалам. Хотелось верить, что её признают.