Легкий ветерок играл с моей кожей, слегка цепляя ссадины. Я открыла глаза, морщась от солнца. Прикрыта тугой армейской курткой. Не заметила, как уснула, слегка потеряв бдительность. Но не было страшно, спокойствие, пугающая тишина, даже выстрелов не слышала, или была такой уставшей…

Я привстала, оглянулась и рассмотрела какое-то поле, рядом небольшой исхудалый сарайчик, и больше ничего. Тишина вокруг, тепло и ясно, только дымом очень пахнет. Я посмотрела на Густава и невольно улыбнулась. Он уверенно вел машину, даже глаз не сомкнул за ночь.

— Мне сон такой страшный приснился. — Я привстала, поняла, что практически оголенная и смущенно прикрылась нацистской курткой.

— Знаю, когда впервые убил человека, тоже думал, что все это мне снится. Он подошел ко мне и укутал в свою шинель плотнее, она доставала мне до колен. Но теплее становилось не от одежды, от его взгляда, даже пришлось отвернуться, чтобы еще больше не смущаться. Не могла я спокойно смотреть на него, будто на солнце, хочется посмотреть, но боишься обжечься. — Ты дрожишь..

— Не от холода, от воспоминаний, от страха. Мне страшно осознание, что я убийца. — Я поежилась, он обнял меня, это было так дико, так неправильно, но безумно приятно.

Я действительно только сейчас осознала, что натворила. Я забрала жизнь, хоть и не давала ее. Я убила человека, уподобившись фашистам, я пролила кровь. А самое страшное, что в тот момент не сожалела, я готова была растерзать каждого. Я не человек, я зверь..

— Это война, здесь не время думать о морали. — Я немного отстранилась.

— Не нужно меня обнимать, хорошо? Посмотри на меня, я же враг, еврейка, худое замучанное создание, абсолютно без волос на голове, Боже, уродина, и внутри я чудовище. — Я опять присела. Густав вздохнул тяжело.

— Нет, чудовище это я. Мой отец генерал, с детства я был приучен к нацизму, наша идеалогия — чистая раса. Меня учили любить арийцев и ненавидеть недостойных, портящих кровь. Я ненавидел до фанатизма, когда мне было 14, я избил камнем до смерти еврейского мальчика только потому, что он не понимал моего языка. Я бил беспощадно и с наслаждением. И на войне готов был сражаться за истину. Но, как выяснилось, это не мои идеалы, не моя истина. Не моя жизнь. А потом я увидел добро от человека, от которого совершенно этого не ожидал, однажды в мае. И я не видел твоей еврейской внешности: черных глаз, смуглой кожи и темных волос, не замечал оболочку, ты нечто новое для меня. Изменила мировоззрение чудовища, и это чудо. — Я слушала его слова, словно мелодию, как бальзам на душу.

Но все равно ближе не подошла. Я не могла разобраться в себе. Он был мне с каждой минутой все ближе, он врывался в мой мир и становился родным, он рядом, немец. убийца. враг. Но меня в этот момент не волновало. Был он, он рядом, и раны в этот момент не болели и не боялась себя такой показать.

— Нам нужно одежду найти. — Я шагнула вперед, пробираясь по дороге и укрывая свои голые ноги все в синяках.

Мы шагали вперед, Густав что-то бурчал под нос. А я смотрела вдаль, впереди деревенька. Огнем пахло еще больше, наверное, и здесь побывали немцы.

Подойдя поближе, слышались удары топора, колокол. Люди строили деревеньку с нуля. Мы переглянулись. Было слегка не по себе. Забор хиленьких, ничего уже не держит. На нас смотрели с ужасным ужасом и страхом. Мы проходили по улочке, перед нами закрывались двери, предлагали помощь, но никто ничего не хотел слушать. Люди шарахались от нас, бежали, едва только всматривались в лица новых гостей. Я тяжело вздохнула, взяла крепко Густава за руку.

— Эй, идите сюда. — Нас позвала старушка. Она сидела в темной комнате своего дома.

Глаза светлые, цвета неба. Она сделала подобие ухмылки. А затем на чистом немецком что-то сказала Густаву, мы оба удивились такому познанию. Я с интересом наблюдала за их разговором, время от времени они поглядывали на меня. Затем старушка встала, подошла к сундуку, приподняла и вытащила рубашку и юбку. Национальную одежду, очень напоминало украинские мотивы. Преподнесла мне, я слегка улыбнулась. Все еще поддерживала курточку, она немного сползала вниз.

Я со стеснением обернулась к Густаву и отпустила его руку, он кивнул и отвернулся, дав мне одеться в чистое. Легкая ткань плавно опустилась по телу, не раздражала, тело уже не болело.

— В шубе песцовой вижу тебя, по-немецки молвить будешь, по городам разъезжать. Только не с ним. Слез много вижу, как счастья, так и горя. — Она взяла меня за руку. — Любишь ты сильно, но признаться себе боишься, а…

— Нет, не нужно, молчите, не хочу я жизнь свою знать наперед. Мы сами судьбу себе строим. — Я отошла к Густаву.

Нас даже приняли. Позже он пошел помогать жителям, дрова рубил. Я переоделась и умылась. Вместе мы пообедали, похлебкой. Я узнала о том, что немцы тут были недавно, забрали людей. Евреям обещают отдельный город, куда их перевезут, там им предоставят жилье, дадут работу и не будут трогать, но запретят куда-либо переходить. По-началу я даже обрадовалась, пока Густав не усмехнулся.

— Вранье это все, увезут их и бросят скопом в яму, там расстреляют, а на месте могилы город возведут. — Кто-то ахнул. Некоторые молиться начали.

— А ты сам-то не боишься туда упасть, предатель? — Крикнула одна женщина.

— А мне уже нечего терять. Мы вас не стесним, завтра уйдем.

— Куда? — Я захотела остаться тут. Все равно некуда больше податься.

— У меня есть жилье, свое, о нем не все знают, там безопасно. — Я ничего не ответила.

Положили нас спать в доме одного моряка, в разные комнаты. Всю ночь ворочалась, не могла уснуть, было страшно. Закрою глаза, а потом опять очнусь в черной камере с бешеными голодными сокамерниками, а рядом будто мертвое тело мамы и Наташи, бледные, исхудалые и никому ненужные. Вспомнила все это и заплакала. Страшно.

— Густав? — Я прошла к комнате парня.

— М?

— Я не могу уснуть.. — Зачем я сюда пришла, не знаю, просто хочу быть рядом с кем-то. Переминалась с ноги на ногу.

— Иди сюда, я подвинусь. — Я потопталась на месте, неуверенно смотря на него, неуверенно посмотрела на темную кровать.

— Не бойся, я тебя не трону. — Я все-таки прошла и легла рядом. Но не потому что он меня уверил, потому что захотела. Чувство странное, уткнулась в потолок лицом.

— Мне ужасно страшно, еще столько неизвестного. За что людям все это?

— Я..не могу ответить на..

— Пообещай, что не оставишь меня! — Неожиданно повернулась к нему я. — Обещай, меня столько людей оставило, столько бросило навсегда, прошу. когда я. уйду, будь рядом, только рядом. Я не хочу уходить. Я помнила тебя с мая, я думала о тебе, не как о немце, как о человеке. Я никогда бы не подумала, что у такой страшной штуки, как война, есть положительные стороны. Я нашла тебя. Прошу, не дай мне уйти в одиночестве. — Щеки полыхали от слез. Что я говорю, зачем? Он придвинулся ближе, вытер теплой рукой потоки слез и обнял, было безопасно и спокойно.

— Я не оставлю тебя, не волнуйся. — Так я и уснула.