По лестнице, такой узкой, что плечо касалось стены, я спустился в подвал, откуда неслась музыка. «Бар, в котором собираются кандидаты в убийцы или в самоубийцы» cn — не без горькой иронии рекомендовал мне это место в токийском районе Синдзюку знакомый японский журналист. Довольно просторный зал освещен фиолетовым светом, собственно, даже не зал, скорее лабиринт с грязно-серыми каменными перегородками, доходившими до пояса. В тупичках за низкими столиками мог поместиться только один человек. Присаживаясь к столику, человек исчезал за перегородкой и оказывался таким образом изолированным от окружающих. Если посетитель вдруг и захотел бы переброситься словом с соседом за перегородкой, сделать это он не мог: музыка из огромных динамиков гремела так, что голосов расслышать было нельзя. С официантом объяснялись жестами, благо подавали в баре только пиво.

Посетители — юноши и девушки лет шестнадцати-семнадцати — сидели каждый в своем тупичке. Одни, прикрыв глаза, раскачивались в такт музыке, другие, вперив неподвижный взгляд в стену, словно застыли. Свободных тупичков не было, и я остановился у дверей. Рядом, у входа, заметил парня. Смежив глаза, он под музыку переступал с ноги на ногу. Я пришел в бар, чтобы познакомиться с его завсегдатаями, поэтому, желая привлечь внимание парня, коснулся его плеча.

— Поздно, не пора ли тебе домой? — спросил я. Спросил, чтобы как-то начать разговор.

Парень медленно покачал головой:

— Нет…

— Учишься?

— Нет.

— Почему?

— Бросил.

— А родители у тебя есть?

— Есть.

— Почему ж не идешь домой?

— А я ушел от них.

— Ну, и что теперь думаешь делать?

— Ничего, — пожал плечами парень.

Разговора не получалось. Я сказал:

— Тебе, наверное, просто скучно?

— Нет.

— Нравится здешняя музыка?

— Нет.

— Ты говоришь, учился? А чему?

— Праву.

— В университете?

— Да.

— А почему бросил?

— Неинтересно.

— Ну-у? Не может быть, чтоб юридические науки были неинтересными, — высказал я сомнение.

— Право, — хмуро процедил парень, — выдумка, ложь. — Он уже проявлял нетерпение, хотел скорее попасть в зал.

— На какие же деньги собираешься пить здесь пиво?

— Заработал. Разгружал ящики в магазине.

— Ну ящики. А дальше как собираешься жить? — допытывался я.

— Не знаю…

— Как тебя зовут?

— Юдзиро Кавагоэ.

— Чего тебе надо?

— Ничего.

Юдзиро Кавагоэ лгал, когда говорил, что ему ничего не надо. Ему хотелось тепла и понимания окружающих, удовлетворения от учебы и работы, независимости, которую в его обществе обеспечивает только богатство. Я уверенно говорю это потому, что знаком с итогами обследования, проведенного среди студентов высших учебных заведений. Именно в таком порядке, как сказано выше, перечислялись их желания, скажем точнее — неудовлетворенные желания.

«Сколько бы молодые люди — выходцы из среднего слоя — ни пытались сделать карьеру, добиться признания заслуг, достичь богатства, — написал журнал «Асахи гурафу», — им все равно не угнаться за cn морганами и Рокфеллерами. И они обращаются, — журнал верно обрисовал путь таких, как Юдзиро Кавагоэ, — или к средствам пассивного протеста: отрицают все авторитеты этой системы, опускаются до положения нищих или, наоборот, проникаются страстью крушить систему. И тут им открывают объятия якудза».

Полиция попыталась выяснить, что влечет молодежь в преступный мир. С этой целью был проведен опрос среди 615 якудза моложе 25 лет. Они сидели в тюрьмах или находились под следствием.

«Гангстеры выглядят хладнокровными, уверенными в себе» — первая причина, указанная молодыми преступниками. «Гангстеры — сильные люди и могут благодаря силе многого добиться» — другой ответ опрошенных. Приобщи суд результаты опроса к уголовным делам этих якудза, он вполне мог бы вынести частное определение в адрес телевидения, кинематографа, книжных издательств. Именно они создали притягательный для юношества облик гангстера.

Бар, в котором я познакомился с Юдзиро Кавагоэ, располагался в самом центре района Синдзюку, там, где сплошь — кинотеатры. С рекламных щитов, с видеоэкранов, выставленных у входа в кинотеатры, палили из револьверов и автоматов, бросали гранаты, запускали боевые ракеты, рубили мечами, душили, резали люди в шикарных кимоно и черных очках, в костюмах из всемирно прославленных парижских домов моделей и черных очках, полуголые, с разноцветной татуировкой от шеи и до пят и, разумеется, в черных очках. И делали это неизменно хладнокровно, с уверенностью в своей правоте и силе.

«В мире якудза господствует атмосфера верности слову, и там с радостью и доброжелательством встречают таких, как мы», — ответили на опросную анкету гангстеры из числа бывших «босодзоку».

Название «босодзоку» — «племя диких скоростей» — сразу же прилипло к моторизованным шайкам юнцов, которые, облачившись в кожаные штаны и кожаные куртки, напялив на голову солдатские каски со свастикой, на огромной скорости носились по городским улицам, громя магазины и лавки и нападая с велосипедными цепями и стальными трубами на прохожих. К 1980 году полиция зарегистрировала в Японии 38952 «босодзоку», объединенных в 754 группы. 80 процентов из них были несовершеннолетними.

— Почему вы собираетесь вместе? Ведь на мотоцикле можно кататься в одиночку или, скажем, вдвоем? — спросил я Сёдзи Нисияма, члена группы «Мусасаби» — «Летающие белки». Я встретился с «босодзоку» в токийском портовом районе Харуми в ночь с субботы на воскресенье. «Босодзоку» не любят журналистов и, случалось, разбивали телекамеры, наносили побои репортерам. Но со мной, иностранцем, «босодзоку» не отказались поговорить.

— Трудно объяснить почему, — ответил Нисияма, — но приятнее ездить компанией. Может, оттого, что на работе, или в университете, или просто в уличной толпе нам все кажутся чужими. Или чужими кажемся мы. А в «Мусасаби» мы друг другу свои.

— Считается, что наше общество демократично, — включился в разговор Акихико Хаманака, лидер «Мусасаби». — Но это неправда. — Голос Хаманаки поднялся до высоких нот. — У нас, как в старину, самураи, крестьяне и другие классы. Мы не имеем денег и потому находимся в самом низу. Как мне иногда хочется разгромить все вокруг!

— Все ругают нас: «босодзоку», «босодзоку»… — продолжал Нисияма. — А что они сделали, чтобы нам было интересно с ними? — Нисияма помолчал, будто сам искал ответа на свой вопрос, и сказал: — Может, они завидуют нам? Завидуют, что на скорости 100 километров мы становимся свободными?

— Тебе не приходит мысль, что погибнешь на дороге?

— Приходит. Некоторые из нашей компании погибли… Когда выжимаешь больше 100 километров в час, достаточно маленькой ложбинки или камня, чтобы упасть и разбиться. Мне часто кажется, что я прожил тысячу лет. Может быть, уже хватит?

Молодые якудза, отвечавшие на полицейскую анкету о побудительных мотивах вступления в преступное подполье, говорили правду: гангстерские синдикаты действительно с радостью и доброжелательностью встречают тех, чья попытка адаптироваться в буржуазном обществе не принесла успеха и кто решил поэтому от общества уйти. Подавляющее большинство якудза — выходцы из семей низкооплачиваемых рабочих, занимавшихся физическим трудом, или из семей безработных. Поэтому в среде якудза исключительно высока доля молодежи, не имеющей даже обязательного школьного образования, — 65 процентов. Половина молодых гангстеров до вступления в банду сами были без работы. Хидэоми Ода, один из ближайших к Таоке руководителей «Ямагути гуми», имел полное основание сказать:

«Кто в нашем обществе может дать равные возможности юношам без образования, без денег, без семьи? Только мы. Поэтому наш мир останется. Останется таким, как есть».