Измена Родине — тягчайшее государственное преступление. Изменники, оказавшись за границей, попадают в руки империалистических разведок и выдают нашим врагам государственные и военные секреты, активно используются во всевозможных враждебных антисоветских акциях.
Совершить это тягчайшее преступление решаются только люди, лишенные моральных устоев, падкие на деньги, чаще всего — с солидным уголовным прошлым.
Характерна судьба одного из таких подонков, выловленного советскими чекистами уже в качестве агента империалистической разведки.
ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА «ВЛАДИМИРА»:
«…Вопрос: Расскажите свою биографию.
Ответ: Я, Курочкин Алексей Павлович, родился в 1926 году в Костромской губернии, в семье крестьянина. В 1941 году бросил учебу. Через полгода бежал из дома и занялся воровством, за что дважды, в 1942 и 1944 годах, был осужден и отбывал наказание в заключении. В декабре 1945 года был призван в Советскую Армию, но через три месяца дезертировал. Вскоре «купил» себе паспорт на имя Захарова Романа Павловича, уроженца Вологодской области, и до декабря 1950 года скитался по югу страны, занимался главным образом кражами в поездах, на вокзалах, в портах. Затем вторично был призван в Советскую Армию, но уже под фамилией Захарова, и в январе 1951 года направлен в Группу советских войск в Австрии. Служил в Бадене шофером на легковой машине…»
10 сентября 1951 года Захаров на «мерседесе» покинул расположение советской воинской части в Бадене. Спустя короткое время он уже был в Вене, где явился в комендатуру французских оккупационных войск в Австрии.
Состоялся допрос. Перебежчик подробно рассказал о своей службе в Советской Армии, выдал известные ему сведения о дислокации и вооружении отдельных подразделений советских войск в Австрии, о командно-политическом составе. Захаров заявил, что давно вынашивал намерение бежать за границу, «в свободный мир».
Французы передали Захарова американской разведке.
Снова последовали допросы, и снова Захаров рассказывал все по порядку — биографию, причины и обстоятельства бегства, военные секреты. Его пытались разоблачить как советского разведчика: заставляли по нескольку раз рассказывать одни и те же эпизоды, называть фамилии, даты, адреса, задавали неожиданные вопросы и т. п.
Но вот Захаров рассказал все, что знал. Своим новым покровителям он теперь мог быть полезен только как подходящий «кадр» для шпионско-диверсионной работы. Чтобы добиться от него согласия на зачисление в шпионскую школу, вербовщики прибегли к шантажу. Они изготовили фальшивое представление советского командования о выдаче Захарова и ознакомили с ним преступника.
Удар был рассчитан точно. Захаров умолял не выдавать его, клялся исполнить любую работу. Ему объяснили, что дело это чрезвычайно хлопотное, что они связаны союзническим долгом, что советское командование не отступится и что Захарову, скорее всего, придется предстать перед советским военным трибуналом и отвечать за совершенные преступления.
Вербовочная комбинация прошла как нельзя лучше. Захаров не только дал согласие обучаться шпионажу и вести диверсионную работу в СССР, но и воспринял это как удачный ход во спасение своей шкуры.
Не доверяя результатам допросов и письменным обязательствам, хозяева дополнительно проверили его при помощи полиграфа, или «детектора лжи». Проверка прошла успешно. Новому шпионскому рекруту дали кличку «Владимир», переодели в военную форму и доставили в Зальцбург, а оттуда в Кауфбёйрен. Здесь, на окраине городка, за двухметровым забором с колючей проволокой, размещалась шпионская школа.
Подготовка шпионско-диверсионных кадров велась в двух местах. В Кауфбёйрене, в старых самолетных ангарах были оборудованы специальные классы для обучения агентов радиоделу, диверсионной технике, приемам нападения на безоружных граждан и военнослужащих Советской Армии, способам подделки и изготовления фальшивых документов; здесь изучали также личное оружие, парашютное дело, топографию и другие «предметы».
В Бад-Верисгофене, в комнатах большого трехэтажного каменного дома, стоявшего вдали от других строений, читались лекции по теории разведки, методам сбора шпионских сведений, добывания советских документов, о порядке проживания и передвижения на территории СССР, о пограничном режиме и т. п.; проводились специальные «политические» занятия для антисоветской идеологической обработки обучаемых.
Стены классов были увешаны различными советскими плакатами и лозунгами, специально закупленными в СССР через посольство: шпионы привыкали к обстановке Советской страны. Они обязаны были называть друг друга и своих начальников «товарищами» (чтобы случайно не обмолвиться после заброски в СССР).
В Кауфбёйрене агентов учили не только шпионажу и диверсиям. Целый арсенал средств — от ежедневной антисоветской обработки до привития низменных инстинктов и прямого запугивания — служил «идейному воспитанию»: им вдалбливалась в голову мысль о неизбежности войны США и СССР и установления мирового господства американцев; им преподносилась самая низкопробная клевета на нашу советскую действительность. Поощряли их уголовные наклонности, пьянство, разврат, драки.
Каждый агент империалистической разведки получал кличку — «Владимир», «Леонид», «Иван». Под этими кличками они значились в учебных списках разведшколы, в заявках на котловое, вещевое и денежное довольствие. Кличка перечеркивала всю прожитую жизнь. Они обязаны были забыть свое прошлое, в том числе и собственное имя. Только кличка! Кличка агенту, кличка наставнику, кличка уборщику. Иначе этот «добровольный» сброд, спасая свою шкуру, там, в советских органах государственной безопасности, на первых же допросах выдаст все, что знает, не только о школе, о преподавательском составе, но и о своих однокашниках, заброшенных в СССР шпионах и диверсантах.
В апреле 1952 года основная шпионско-диверсионная подготовка закончилась. Агенты теперь осваивали свои индивидуальные задания, вживались в легенду, подгоняли одежду, обувь, комплектовали шпионское снаряжение.
Через месяц «доводка» шпионов была завершена. Каждый получил искусно сфабрикованный советский паспорт, военный билет, справки с подписями, штампами и печатями; твердо заучил свою новую биографию, усвоил задание, способы и сроки его выполнения; запомнил маршрут возвращения из СССР, пароли и явки для связи с разведкой.
Согласно новым документам агент «Владимир» стал Николаем Кузьмичом Платоновым, жителем города Каменки. Запасные документы он получил на имя Василия Николаевича Копытова.
Поскольку он никогда прежде не был в Каменках, его ознакомили с подробным планом города, описанием и фотографиями, заставили выучить на память названия улиц, месторасположение различных учреждений, предприятий, школ, вокзала и даже фамилии и приметы некоторых работников города.
В соответствии с заданием шпион был надлежащим образом экипирован. Кроме огнестрельного оружия, он получил портативную радиостанцию, шифровальные блокноты, топокарты, фотоаппарат, бинокль, крупную сумму денег, гранаты, финский нож и стреляющую авторучку, в которую вместо пера и чернил вмонтирован боевой механизм и патрон, начиненный сильнодействующим слезоточивым газом. Не забыли и ампулу с цианистым калием.
Накануне переброски в Советский Союз — снова проверка на «детекторе лжи». Но теперь начальство беспокоила не столько благонадежность шпионов, сколько степень их осведомленности о разведшколе: о ее местонахождении, преподавательском составе, выпускниках и прочем, — вопросы, которые заинтересуют советские органы государственной безопасности.
*
Прошел по советской земле праздничный день 1 Мая. А когда спустилась ночь, над огромным Цуманским лесным массивом, близ города Ровно, в высоте хлопнули, словно пистолетные выстрелы, три парашюта, спуская «специальный груз» — трех шпионов-диверсантов.
Благополучно приземлившись, шпионы немедленно закопали парашюты. Затем взвалили на плечи рюкзаки с оружием, радиосредствами и провизией, подвязали к ногам маленькие пакеты с антисобакином и, поставив на боевой взвод автоматы и пистолеты, двинулись по лесному бездорожью на северо-запад. Через несколько часов, выяснив свое местонахождение, шпионы молча расстались: Владимир пошел на восток, к Клевани. С наступлением сумерек он остановился в густом ельнике, поел всухомятку и, не зажигая огня, устроился на ночлег.
Рано утром рассортировал снаряжение. Радиостанцию, аккумуляторы, автомат с патронами и большую часть продуктов закопал в нескольких местах, тщательно замаскировал их дерном и валежником и сделал памятные отметки на деревьях. При себе оставил два пистолета, стреляющую авторучку, документы, пять тысяч рублей. Сориентировавшись по карте и компасу, отправился в путь. На шоссе он остановил попутную машину и через час-другой был уже в городе Ровно. Заметая следы, в тот же день выехал поездом во Львов, оттуда через Одессу в Ростов-на-Дону.
Разъезжая по югу, он исподволь приглядывался к окружающим. Прикидываясь то отпускником, то командированным, то разыскивающим родственников, связь с которыми якобы потерял еще в войну, шпион выискивал болтунов и узнавал секретные сведения; наблюдая из окна вагона за местностью, запоминал дислокацию военных и промышленных объектов, фиксировал демаскирующие их признаки, выяснял характер военных перевозок. На ночлег он устраивался, знакомясь с гостеприимными и доверчивыми людьми. Гостиниц, Домов колхозника, привокзальных комнат отдыха избегал (так учили в разведшколе).
Познакомившись в сутолоке одесского вокзала с гражданином А. А. Аристовым, который только что освободился из заключения и нуждался в деньгах, он уговорил его за 250 рублей наличными «потерять» паспорт. Маскируя истинную цель приобретения паспорта, придумал версию о скрывающемся от милиции близком родственнике-растратчике.
Второй паспорт пришлось взять силой. Присмотрев доверчивого парня, он пригласил его поздно вечером, когда большинство пассажиров уже спало, в тамбур вагона покурить. Там представился участником крупной воровской шайки, якобы действующей в поездах, для убедительности показал оба пистолета и, угрожая расправой, за 150 рублей «купил» у гражданина В. Н. Пастуха паспорт.
В Харькове на рынке шпион «нашел» гражданина И. А. Маслия. После непродолжительной беседы в чайной за бутылкой водки Маслий, повиснув на плече своего нового друга, покорно влез в такси. Проехав несколько кварталов, в темном переулке Владимир остановил такси, расплатился с шофером, оттащил пьяного Маслия к забору, вывернул его карманы и забрал документы. Готово! Третий паспорт вместе с профсоюзным билетом и какими-то справками — в его руках.
«Теперь, — думает шпион, — самое время доложиться хозяевам!»
Поехал в Ровно, оттуда в Клевань и поздно вечером пробрался в лес. Откопал радиостанцию, составил с помощью шифрблокнота победную телеграмму с указанием номеров и серий добытых паспортов, срока их действия и т. п., а также шпионские сведения, собранные им за период пребывания в СССР.
В условленный час, согласно графику, попытался связаться с разведцентром в Мюнхене. Но отсыревшая рация не сработала, и шпион снова закопал ее.
Забрав из тайника двадцать тысяч рублей, он замаскировал следы своего пребывания в лесу и отправился в Ровно, чтобы потом уехать через Харьков на юг. Следовало теперь уговорить одного-двух советских граждан бежать через границу, и тогда можно было бы считать задание полностью выполненным.
…Не доезжая нескольких станций до Ровно, агент сошел с поезда дальнего следования. Этого требовало правило конспирации: в большой город приезжать только на пригородной электричке, в толпе местных пассажиров. Осмотрелся. Уточнил расписание пригородных поездов и, чтобы скоротать время, отправился в вокзальный буфет. Там приметил в углу взлохмаченного парня, подсел к нему за столик и, заказав ради знакомства водки, быстро выведал нехитрую историю собеседника. Двадцатилетний Николай Климов воспитывался без отца. Окончил ФЗУ, но год назад был осужден за хулиганство, отбыл шесть месяцев в исправительно-трудовом лагере и вот теперь, без жилья и работы, проедает последние деньги, заработанные в заключении.
Захмелевший Климов легко согласился попутешествовать вместе с новым знакомым. Тут же отправились они в магазин. Владимир купил ему пиджак, рубашку, ботинки. Затем зашли в парикмахерскую. К вечеру они сидели в купе поезда Ростов — Тбилиси. Шеф не скупился. Он досыта кормил и поил Климова, осторожно прощупывая его «политическое кредо».
Убедившись, что жертва «дозрела», предложил ему перейти границу. При этом дал понять, что он не какой-нибудь там воришка, а представитель одной из зарубежных служб и выполняет здесь задание. Вначале Климов не поверил, но шпион, бахвалясь, показал пистолеты и стреляющую ручку, а затем вытащил из кармана толстую пачку сторублевок.
Тогда Климов испугался.
Но шпион, сочинив легенду о своих якобы неоднократных и успешных ходках через южную границу и о нажитых при этом капиталах, успокоил Климова, а возводя клевету на советскую действительность и восхваляя заграничную жизнь, склонил его к бегству за кордон.
Сошли в Хашури, не доезжая до Тбилиси. Оттуда на пригородном поезде — в Боржоми.
Там, в окрестностях города, в лесу, закопали фотоаппарат и около двадцати тысяч рублей из тех, что имелись у Владимира. Наутро они отправились вдоль шоссе на юг, к границе. Старались идти лесом, дабы избежать ненужных встреч.
Километров через десять сделали привал, отдохнули, подкрепились едой. Климов, молча отдыхавший на траве, вдруг спросил:
— Слушай, Алексей, а мать у тебя есть?
— Нет, а что?
— А вот у меня есть. Такая тихая, ласковая…
— Ну и что, жалко?
— Да как тебе сказать… — задумчиво ответил Климов. — Один ведь я у нее… Кто ее кормить-то будет?
— Тоже мне кормилец! Сам пока еще жрешь за мой счет.
Климов умолк, думая о чем-то своем…
Курочкин докурил и, пригретый солнцем, задремал.
Вдруг он открыл глаза, схватился за пистолет, но опоздал: неслышно подкравшийся Климов ударил его по голове увесистым камнем. Шпион вскрикнул и обмяк, кровь залила лицо.
Климов кинулся бежать, петляя по мелколесью. Через лес вышел на шоссе и на попутной машине вернулся в Боржоми. В лесу отыскал тайник с деньгами, рассовал дрожащими руками по карманам сторублевые пачки и сел в электричку на Тбилиси. Пока ехал, немного успокоился. Однако мысли путались, не удавалось сосредоточиться и принять определенное решение.
«Легко я отделался. А промедли мгновение — он бы всадил мне пулю… Теперь уехать бы куда подальше и зажить как полагается. Матери не забыть тысчонки две послать, пусть старая порадуется за своего Кольку… Но как быть с этим бандитом? Если я его не до смерти стукнул, то ведь он, собака, отлежится и уползет за границу. Кто знает, что он туда несет, какие секреты? Может, у него здесь дружки остались и будут тут шпионить, вредить, а? Что же делать? Пойти заявить — допрашивать начнут, что да как, самого еще в тюрьму упрячут, ведь как-никак живого человека убил… И деньги, конечно, отберут. Жалко. А не сказать — значит шпиона укрыть…»
Когда поезд приблизился к платформе, у Николая Климова уже не было колебаний. На вокзале он отыскал служебное помещение и решительно открыл дверь.
Беседа с лейтенантом МГБ была недолгой. Климов обрисовал внешние приметы шпиона, указал на карте примерно район, где его искать.
Немедленно были поставлены в известность органы государственной безопасности республики и партийные органы. Была усилена охрана границы, перекрыты все близлежащие дороги. На место происшествия отправилась оперативная группа. Другие группы чекистов при содействии местных жителей блокировали весь район и прочесали местность.
К вечеру около села Двари лазутчик был опознан и задержан. Он пытался сопротивляться, а затем покончить жизнь самоубийством, но умело действовавшие чекисты обезоружили его и изъяли смертоносную ампулу…
ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА «ВЛАДИМИРА»:
«…Следователь: С какими шпионскими заданиями вы были заброшены в Советский Союз?
Владимир: Я должен был добывать советские документы: паспорта, военные билеты, командировочные и отпускные удостоверения.
Следователь: Какие вы еще имели задания?
Владимир: Больше никаких заданий я не имел.
Следователь: Вы показываете неправду.
Владимир: Я повторяю, что других заданий не имел.
Следователь: Расскажите, при каких обстоятельствах вы получили травму головы?
Владимир: Пробираясь от Боржоми к границе, в одном месте оступился и, падая, ударился головой о камень.
Следователь: Вы снова лжете и тем лишь усугубляете тяжесть своего положения. Следствие предлагает вам рассказать все откровенно…»
И шпиону пришлось давать показания. Но он не спешил признаваться во всем. Нет. Он выжидал, упирался, искал лазейки, чтобы скрыть истину, запутать следствие. Он особенно стремился скрыть действительные обстоятельства своей измены Родине — там, в Австрии в 1951 году, — ибо сознавал, что ему придется тогда рассказать и о своем дезертирстве из рядов Советской Армии после первого призыва, о проживании под именем Захарова, о своих антисоветских убеждениях и, наконец, о преднамеренном, тщательно подготовленном бегстве во французскую зону оккупации Австрии. Скрывал и свои тайники в Клеванском лесу, молчал о своих попытках склонить советских граждан к измене Родине.
Однако с каждым допросом агент все более запутывался, а следователь умело и настойчиво, шаг за шагом распутывал шпионские хитросплетения. Сознавая бесполезность запирательства, Платонов-Захаров-Курочкин стал давать признательные показания.
Вот уже выкопан в лесу, в районе Боржоми, шпионский фотоаппарат. Изъяты спрятанные в тайниках Клеванского леса приемопередаточная радиостанция, 30 кварцев к ней, шифрблокноты, автомат с боеприпасами, банки пищевых концентратов. Для исследования обнаруженных предметов назначаются экспертизы.
Заключения экспертов говорят о том, что рация вполне исправна и позволяет поддерживать связь на далекие расстояния; она лишь отсырела немного в земле; огнестрельное оружие в полной боевой готовности и могло быть применено в любой момент; стреляющая ручка может служить удобным средством нападения, мгновенно поражая слизистую оболочку глаз и дыхательных путей; топографические карты позволяли агенту легко ориентироваться в Цуманском лесу и в пограничном с Турцией районе; представленные экспертизе паспорта на имя Аристова, Пастуха, Маслия являются подлинными советскими паспортами; документы на имя Платонова и Копытова — искусно сфабрикованные фальшивки, и т. д.
В ходе дальнейшего следствия Курочкин дал подробные показания, и они были успешно использованы чекистами в розыске вражеской агентуры. По совокупности совершенных преступных деяний против социалистической Родины он был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу.