Часть первая

По земле, опаленной войной, стелется крестообразная тень самолета.

С высоты видны горящие деревни, иссеченная взрывами земля…

Колонны людей, идущие по дорогам…

Разбитая и брошенная техника вдоль дорог…

Под крылом самолета бой у переправы… На поле перед переправой батареи артиллерии стреляют по атакующим колоннам немецких танков… Видны вспышки залпов и букеты разрывов… Яркими фонтанами горят танки…

Самолеты атакуют переправу… Широкую гладь реки испятнали разрывы бомб…

В строй бомбардировщиков врезаются советские истребители… Начинается воздушный бой…

Вдали поблескивает куполами церквей горящий город… Сквозь дым, заволакивающий горизонт, пробивается солнце.

По широкой лесной дороге-просеке устало бредет колонна солдат. Лица их покрыты пылью, одежда износилась, сквозь белые повязки бурыми пятнами проступает кровь.

И кого тут только нет!

Здесь и кавалеристы, и пехотинцы, и танкисты, и артиллеристы.

Ноги в обмотках, в сапогах, утыкаются в землю костыли.

Натужно тянут нелегкий груз лошади. Скрипят, медленно перекатываясь на шкворнях, колеса телег. На телегах — раненые.

Лошади в парной упряжке тянут легкие орудия. Идут два солдата, поддерживая под руки раненого товарища. Впереди колонны шагает майор. Он высок ростом и широк в плечах. В черных густых волосах проступает на висках седина. За поясом — маузер без кобуры. На ремне-полевой бинокль. Сбоку на поясе — две гранаты-лимонки. На гимнастерке — орден «Знак Почета». Темная бородка оттеняет черноту лица, оно почернело от загара, усталости и пыли. Это майор Млынский.

На горизонте — яркое, почти белое пламя, оно причудливо высвечивает маковки далеких церквей. Густой черный дым заволакивает далекий горизонт.

Колонна уходит в глубину леса, и, чем глубже в лес, тем глуше и глуше становится отдаленная канонада.

Поле с подсолнухами и дорога у леса. День. Ранняя осень.

В ужасе, почти в беспамятстве, с искаженными от страха лицами бегут по полю дети, женщины, старики, солдаты.

…Бежит, растрепав по ветру седую бороду и путаясь в рясе, священник… Их настигает грохот гусениц, пулеметные очереди, выстрелы танковых пушек.

Три танка с фашистскими крестами на бортах утюжат и расстреливают колонну беженцев, слившуюся с колонной отступающих советских солдат. Справа по дороге идет колонна грузовых машин со снарядами. И немцы на мотоциклах. Немецкие солдаты, сидящие на ящиках, наблюдают, как танки вминают людей в землю.

Вот-вот молоденький солдат добежит до леса, за ним гонится танк, неумолимо сокращается между ними расстояние…

…И вдруг танк вспыхивает факелом, взрывая фонтаном землю, и останавливается со всего разгона.

Из леса навстречу немецким танкам мчится советский танк «Т-34». Он идет на лобовое сближение. Орудийный выстрел. И второй немецкий танк, завертевшись на месте, вспыхивает, пустив густой шлейф дыма.

Другой немецкий танк открыл орудийный огонь. Рвутся снаряды. «Тридцатьчетверка» идет на сближение. Водитель ведет танк зигзагами.

Длинная пулеметная очередь из леса. Винтовочные выстрелы.

Немцы заметались, пытаясь спрятаться за спинами беженцев.

Трое немцев на мотоциклах с колясками кинулись в поле. Пулеметная очередь сбила их. Один из мотоциклов перевернулся и вспыхнул…

Затихли людские крики, беженцы кто лег, кто скрылся в кустах, кто застыл на месте, наблюдая за боем. Из леса на поддержку танку выбегают бойцы из отряда Млынского.

Солдаты из отступавшей колонны опомнились… Некоторые кинулись за «тридцатьчетверкой», стреляя на ходу. Молоденький солдат штыком приканчивает выскочившего из горящего танка немца.

Третий немецкий танк не принимает боя, уходит…

«Тридцатьчетверка» врывается в колонну грузовиков. Лобовым ударом сокрушает машины… Врассыпную бегут немецкие шоферы и солдаты… Из танка бьет пулемет, рвутся ящики со снарядами… Один из немецких солдат бросает связку гранат… Взрыв!.. Пламя… Фонтаны земли… В дыму исчезает «тридцатьчетверка»…

Осела пыль на дороге, ветер рассеял гарь, едва дымятся два немецких танка. Стоит и «тридцатьчетверка» там, где ее в тот миг застали взрывы. Висят звенья ее оборванных гусениц. Обгорела краска на броне. Из надписи «Смерть фашистам!» осталось первое слово.

Обгорела трава, обуглились до черноты молоденькие елочки сбоку дороги.

Священник, отец Павел, копает могилу на обочине проселочной дороги, по которой только что прошла немецкая колонна. Рядом лежит со сложенными на груди руками, в обгоревшем комбинезоне советский танкист.

К нему подходят наши солдаты. Здесь смешались бойцы из отряда Млынского и те, кто отступал по дороге с беженцами вместе. С ними — молодой белокурый лейтенант, Петренко.

Подходит к отцу Павлу молоденький солдат, жизнь которому спасло появление «тридцатьчетверки». Молча взял из рук священника лопату и начал ловко выбрасывать комья земли на поверхность.

Петренко останавливается возле убитого. Поворачивается к отцу Павлу.

— Брось, дед… Разве всех похоронишь? — говорит он.

Отец Павел молча взглянул на него и, немного помедлив, ответил:

— Всех не смогу, а вот его похороню и место это запомню. И людям, придет время, расскажу, что лежит здесь герой-танкист. Он от немцев не бегал, как некоторые…

Солдаты смущенно понурили головы.

— Ладно ты, дед, язык-то придержи… — хмуро произнес Петренко, — не на базаре.

Подходит майор Млынский. Чуть позади него — капитан Серегин и политрук Алиев. Смотрят на Петренко. Он быстро надевает пилотку и, приложив руку к головному убору, докладывает;

— Командир роты лейтенант Петренко!

— Командир какой роты, лейтенант? Где ваши люди? — спрашивает Млынский.

— Здесь… — Петренко растерянно оглядывается вокруг.

— Постройте своих бойцов! — приказал майор.

— Есть, — нехотя ответил Петренко и зычно крикнул: — Шестая рота девятого полка, становись!

Молоденький солдат вернул лопату священнику и кинулся в строй.

Отец Павел некоторое время смотрел на суетившихся людей, потом, поплевав на ладони, принялся снова долбить землю.

К майору Млынскому подошла медсестра Зина.

— Товарищ майор, подвод для раненых не хватает.

Млынский обернулся к Алиеву.

— Товарищ политрук, надо освободить часть телег для раненых, убитых похоронить.

— А как быть с боеприпасами?

— Боеприпасы раздать бойцам.

— Есть! — четко ответил Алиев.

— Рота, смирно! — лихо приказал Петренко, покосившись на Зину.

Млынский и Серегин в сопровождении Петренко идут вдоль строя.

— Где ваше оружие? — спрашивает майор одного из бойцов.

Тот растерянно мнется.

— Где ваше оружие? — спрашивает майор другого бойца.

— Обронил… — Боец опускает голову.

Петренко пробует оправдать солдата, а заодно и себя:

— Налетели внезапно. Мы не были готовы…

— Вы даже не попытались организовать сопротивление! — резко говорит майор.

Петренко вновь пытается оправдаться;

— Половина роты осталась, мой полк неизвестно где, что я мог сделать, товарищ майор? Мы в окружении.

— Прекратите! — брезгливо приказывает Млынский и, отвернувшись от Петренко, обращается к солдатам: — Товарищи бойцы! В трудный час нам вручили оружие для того, чтобы мы могли защищать пашу Родину от фашистских захватчиков, а некоторые из вас обронили это оружие и вместе с ним обронили честь бойца Красной Армии. Подумайте над моими словами и сделайте выводы.

Солдаты в строю подтянулись.

Млынский говорит Серегину:

— Распределите людей по взводам.

— Есть! — отвечает Серегин.

— А лейтенанта — в роту к Артемову, взводным. Там посмотрим. Ясно?

— Есть, товарищ майор!

— Напра-во! Шагом марш!

Когда рота Петренко ушла, к Млынскому подошел отец Павел.

— Товарищ командир, а мне винтовка найдется?

— А вы, простите, кто? — спрашивает Млынский.

— Я священник… отец Павел… или просто Павел Иванович Воробьев… На восток шел. Ожесточилось сердце мое. Я снимаю свой сан и прошусь в солдаты.

— За готовность взять в руки оружие спасибо, Павел Иванович, — говорит майор, — но оружием может быть не только винтовка… Подумайте. Разоренным войной, растерявшимся людям и ваша помощь будет нелишней. Ослабевших нужно будет приютить. Верных людей от врагов укрыть. Вы можете помочь больше, чем винтовкой.

Разные люди будут стучаться в вашу дверь. Может, и от нас кто-нибудь весточку передаст. Примете?

— Ждать буду…

— Ну вот и добре. Счастливо вам, товарищ Воробьев, — улыбнулся Млынский.

— Вам тоже спасибо, — сказал отец Павел, — сохрани вас… — Он запнулся, махнул рукой.

Млынский уходит к лесу, догоняя отряд. На дороге остается одинокая фигура отца Павла, который, ласково посмотрев ему вслед, медленно пошел дальше.

Колонна солдат во главе с майором продолжает двигаться по лесной дороге. Майор сходит на обочину, пропуская мимо себя людей. Некоторые бредут опустив низко голову, другие, завидев майора, подтягиваются, в глазах у третьих надежда: они верят, что этот человек выведет их из окружения. Скрипят колеса, подпрыгивают телеги на неровной лесной дороге, тихо стонут раненые…

В лесу — двор и изба лесника. Утро.

…Бежал по лесу заяц и набежал на человеческие глаза. Заяц встал столбиком. Повел ушами, скосил глазом и метнулся в кусты. Человек пополз дальше. В матросском бушлате, невысокий, плотный, как из чугуна отлитый. Надпись на бескозырке означает, что он с Черноморского флота. По званию мичман. Это Вакуленчук.

Затаился на опушке, смотрит на лесную сторожку. Спокойно возле сторожки бродят куры, чуть поодаль на привязи пасется корова, греется на солнце возле крылечка лохматый пес. Старуха в белом платочке развешивает на веревке белье. На крыльце играет со щенком мальчик лет семи.

Вакуленчук поднимается и перебегает поляну. Собака лает. Старуха и мальчик настороженно смотрят на моряка.

— Тебе кого, сынок? — спрашивает она.

Вакуленчук оглянулся по сторонам.

— Наверное, вас, бабуся. Можно войти?

Вакуленчук входит в дом. Старуха и мальчик — следом. В тесноватой избе, у печки, сидит высокий старик лет восьмидесяти.

— Здрасте! — говорит Вакуленчук.

— Здравствуйте, — сдержанно отвечает старик.

Вакуленчук подходит к ведерку с водой, в котором плавает ковшик. Черпает воду, затем глядит на старика, оглядывается. На стене над кроватью висят две фотографии молодых парней. Они в красноармейской форме. Чуть ниже висит гитара. Вакуленчук подошел, посмотрел на фотографии, провел рукой по струнам…

— Сыны, бабуся? — спрашивает он.

— Сынки! — с гордостью отвечает старуха. — Где они, кровинушки? — вздыхает она.

Старик медленно встает, вытянув перед собой руки, приближается к Вакуленчуку на его голос. Коснулся его плеча.

— Вы из каких будете, мил человек? Вроде солдат? — спрашивает он.

— Солдат, дед, солдат, — неопределенно отвечает Вакуленчук.

Старуха (обращаясь к хозяину). Совсем, старый, глаза-то потерял. Моряк он, дед, моряк.

Старик. Дозволь спытать — ты за чьих же воюешь?

Вакуленчук. За кого же черноморскому моряку-то воевать? За Советскую власть, дед, воюю.

Старуха идет к печке, выставляет рогачом на стол чугунок с картошкой.

— Ешь, сынок.

Вакуленчук, потрепав рукой по голове мальчика, спросил:

— Внучок?

— Внучок, — ответила старуха и, нежно улыбаясь, обратилась к малышу: — Слетай в погреб, принеси крынку молока. — И матросу: — Проходи, сынок, садись.

— Спасибо, бабушка. Как звать мальца-то?

— Мишутка.

Мишутка срывается с лавки, выбегает из дома. Вакуленчук садится за стол, финкой достает горячую картошку из чугунка. Старуха кладет на стол пучок лука, кусок хлеба. Мишутка возвращается с крынкой молока.

Обжигаясь картошкой, Вакуленчук спрашивает:

— Немцы-то были?

— В деревню заходили. А нас бог пока миловал… — отвечает старуха.

— Далече идешь, моряк? — интересуется старик.

Вакуленчук. Да как сказать…

За окном слышится истошный лай собаки.

— Кто там еще? — спрашивает старуха.

Шум моторов, треск мотоциклов, немецкая речь.

— Немцы, — строго говорит старик.

— Ох ты господи, накликали нечисть. Немцы, — крестится старуха. — Да что же это будет?

Вакуленчука как ветром сдуло с лавки, в руках у него — автомат.

— Ты, служивый, ходи в сенцы, залазь на чердак, — приказывает старик.

Старуха распахивает дверь в сенцы. Вакуленчук ухватывается за край чердачной балки, подтягивается и исчезает в темноте чердака. Чердак набит сеном. Вакуленчук пробирается сквозь сено к слуховому окну. Видит, как подъезжает грузовая машина, выскакивают несколько немецких солдат. Из люльки мотоцикла, разминая ноги, выходит офицер. Мотоциклист поднимает автомат, короткая очередь, собака, взвизгнув, падает.

Солдаты ловят кур, двое солдат подходят к корове.

— Куда же ты ее? Куда? — кричит с крыльца старуха. — Кормилица моя!.. А-а-а!.. Отдай!.. Пусти! — Она бежит к солдатам.

Солдаты вытаскивают из погреба крынки с молоком, корзины с картошкой, а один волочит из сарая мешок с мукой. Еще один солдат тащит из избы связку лука.

Старуха намертво вцепилась в одного из солдат, который возится с коровой. Он смеется, отталкивает ее. Другие открывают борт грузовика. Прилаживают к нему мостки.

На крыльце стоит старик, опираясь на внучка. Мальчик держит в руках щенка.

— Мать, оставь их, оставь этих грабителей. За все рассчитаемся. Пущай все берут…

— Партизан! — строго кричит офицер. Подходит к старику. — Партизан?

Вакуленчук расчищает от сена пространство возле окна, автомат кладет на подоконник, снимает две гранаты.

…Офицер сталкивает старика с крыльца, тот пытается удержаться на ногах, но спотыкается и падает.

Офицер поднимает его и кричит:

— Партизан!

— Не знаем мы никаких партизанов. В глаза не видели их, — бросив корову, на ходу говорит старуха, спеша к старику и Мишутке.

— Швайн! — крикнул офицер и ударил старика по щеке. — Где партизан?

Старик мрачно и зло, невидящими глазами смотрел на офицера.

Тот медленно поднял пистолет и направил его на Мишутку. Старуха прижала мальчика к себе, пытаясь прикрыть его своими руками.

— Я скажу тебе, где партизаны! Партизаны вот где! — громко произнес старик и положил руку на сердце. — Все мы партизаны! Уходите с нашей земли! Уходи, душегуб окаянный! Уходи!

Старик плюнул сгустком крови в лицо немца. Офицер от неожиданности отпрянул, а затем выстрелил. Старуха подхватила обмякшее тело старика.

Вакуленчук ударом ноги вышибает раму из окна и бросает гранату в немцев, которые втягивали корову в кузов грузовика… Взрыв… Летит вторая граната… Опять взрыв… Вакуленчук отцепляет от пояса третью гранату, но она уже не нужна.

Только двое — офицер и один из солдат — ползут к машине, оставляя за собой кровавый след. Офицер стреляет из пистолета…. Старуха падает, накрывая своим телом мальчика.

Вакуленчук дает очередь из автомата, вылезает из слухового окна на крышу, прыгает вниз, подбегает к старухе. Она мертва.

Мишутка лежит на пороге, испуганными глазенками смотрит на мичмана, держит правой рукой левое плечо.

— Живой?

— Ага, — отвечает Мишутка и смотрит на Вакуленчука. Нечеловеческий страх в глазах у мальчика.

Вакуленчук оглянулся вокруг, снял с веревки простыню, накрыл ею старика и старуху. Подошел к убитым немцам, поднял с земли два автомата, засунул за пояс парабеллум.

Вакуленчук с Мишуткой уходят со двора и углубляются в лес.

— Ты устал? — спрашивает мичман.

— Нет, дяденька.

— Скоро мы с тобой привал сделаем, тогда и перекусим, хорошо?

— Хорошо, дяденька.

Вакуленчук подбадривает мальчика:

— Держись, иди вперед.

По лесной дороге движется колонна Млынского. Слышен гул самолетов.

Майор тревожно поглядывает на небо.

Углубившись в чащу леса, Вакуленчук и Мишутка прошли ручеек, поднялись на пригорок, пошли по тропинке и вышли на небольшую полянку. Солнце уже клонилось к закату. Его лучами были освещены только верхушки деревьев… Пройдя полянку, они опять вошли в лес…

Откуда-то сзади, из кустов, слышен резкий голос:

— Стой! Руки вверх!

Вакуленчук замер. Подходят двое. Это сержант Бондаренко и пожилой солдат Иванов.

— Ишь ты! — говорит Иванов. — Вроде б моряк? Ты что это с мальцом по лесу гуляешь? Заблудился?

— Море-то отсюда далеко, — смеется Бондаренко.

— Руки можно опустить? — зло спрашивает Вакуленчук.

— Погоди, — отвечает Бондаренко.

Иванов. Семен, обыщи его.

Бондаренко осторожно обходит сзади Вакуленчука, снимает с него автоматы, вытаскивает парабеллум, ощупывает одежду. Из кармана достает пистолет «ТТ», гранату.

— Ну-ка, целый арсенал! — говорит Бондаренко. — Ну, теперь опускай!

— Так куда путь держишь, морячок? — дружелюбно спрашивает Иванов.

— На кудыкину гору… — отвечает Вакуленчук.

— Ну, значит, нам по пути… — улыбается Бондаренко. — Идем!

Вакуленчук нагибается, из-за голенища достает финку, отдает сержанту.

— Держи, салага!

— Чего? — спрашивает Бондаренко.

— Того. Ну пошли, пехота.

— Ладно-ладно, иди, — подталкивает моряка Иванов и ласково, гладит Мишутку по голове. — Не бойся, сынок… Давай. Давай.

А тот, испуганный всем происшедшим, готов расхныкаться.

Вакуленчук. Пошли, Мишутка.

На открытой поляне, зажатой с четырех сторон лесом, двигаясь вдоль строя солдат, капитан Серегин ведет перекличку.

У крайних деревьев в лесу на ящике из-под снарядов сидит знакомый нам майор. Перед ним разложена карта.

Подходят Бондаренко, Иванов, Вакуленчук и Мишутка. Посмотрев на Вакуленчука, Млынский спрашивает:

— А откуда здесь моряки?

— Взвод морской пехоты находился в охранении артполка. Я замещаю погибшего командира. Три дня просидел без связи. Послал двух связных — не вернулись… Решил сам. Мичман Вакуленчук! — доложил моряк.

— Где ваш взвод, мичман?

— Здесь неподалеку, товарищ майор, держит оборону.

— Откуда мальчик с вами? — интересуется майор.

— В лесу на мародеров наткнулся, товарищ майор. Деда с бабкой у него убили. Ну, пацана с собой и прихватил.

Млынский, подозвав Зину, обращается к мальчику:

— Ну здравствуй, как тебя зовут?

— Миша Турченков.

Млынский просит Зину принять под свою опеку нового бойца, Михаила Турченкова.

Зина, прижимая к себе мальчика, отвечает:

— Есть, товарищ майор, помощником будет. Ну пойдем, Мишутка.

Вакуленчук. Мишутка, ну ты давай иди с тетей Зиной и слушайся ее, договорились? Ну, будь здоров. Я скоро приду.

Зина с Мишуткой уходят.

Второму взводу подается команда построиться.

Млынский возвращается к карте. Бондаренко и Иванов следят за рукой майора, который делает отметки на карте…

— Так… — говорит он, ставя крестик. — На шоссе были?

Бондаренко. Так точно, товарищ майор.

Иванов. Там немецкие танки идут.

— А левее, на проселочной?

Бондаренко. Пехота на бронетранспортерах…

— Железную дорогу переходили?

Бондаренко. Нет, все переезды охраняются.

Иванов. Обойти с обозом невозможно — болото.

Майор провел на карте карандашом жирную черту.

— Обстановка ясна?

Вакуленчук. Неразбериха, товарищ майор.

Млынский. Так что присоединяйтесь со своим отрядом к нам, товарищ мичман. Вместе воевать будем. (Отмечает на карте железнодорожный мост через речку. Жестом приглашает Вакуленчука к карте.) Карту читать умеете?

— Маленько научился.

— Это что?

— Болото…

— Болото. И вот это болото. Теперь понимаете, что у нас один выход — вот через этот переезд? Вот что: завтра ночью в три ноль-ноль вы с одной стороны, мы с другой поднажмем. А?

— Так точно, товарищ майор. Завтра рандеву у переезда.

Млынский. Вот именно. Связными с вами пойдут разведчики Бондаренко и Иванов, ваши знакомые, ясно?

Бондаренко, подтянувшись, четко отвечает:

— Ясно, товарищ майор.

Млынский, устало улыбаясь, обращается к Иванову:

— Рад, Петр Сергеевич, что хорошо воюете, очень рад.

Иванов, Бондаренко и Вакуленчук уходят. Между ними завязывается беседа. Бондаренко спрашивает у Иванова:

— Да ты, оказывается, знаком с майором?

— Да, знаком.

Бондаренко, не спуская глаз с Иванова, с некоторым ехидством спросил:

— Землячки?

Иванов неспешно ответил:

— Учителем в нашем селе был, директором школы.

— Ну а что ж он удивился, что ты добре воюешь? — вставил Вакуленчук.

— Перед войной дело было, засадить хотели — десятка грозила.

— Ну да? За что же? — поинтересовался моряк.

— Накапали на меня — дескать, хотел колхозный ток с зерном поджечь, ругал Советскую власть. Нашелся там один.

— Вот сволочь! — тяжело вздохнул Вакуленчук.

— Наш майор Млынский Иван Петрович тогда начальником райотдела НКВД уже стал, к нему дело и попало.

— Ну а он? — одновременно спросили Бондаренко и Вакуленчук.

— Он? По справедливости обошелся.

Вакуленчук остановился и обратился к Бондаренко:

— Ну, ладно, гони арсенал.

Бондаренко отдает отобранное у моряка оружие. Вакуленчук возвращает Бондаренко немецкий автомат и говорит:

— Дарю!

— Спасибо. Вот салага!

Млынский, отдав приказ уходящей группе, поднялся навстречу появившемуся политруку Алиеву. Тот держал в руках пачку красноармейских книжек, часть из них обгорела, иные залиты кровью, разорваны.

— Ну что, связь есть? — спросил политрук.

— Нет! Ни с дивизией, ни с корпусом, — ответил майор.

— Что же произошло?

— Думаю, Гасан, они не стали тратить ни времени, ни сил на бой с нами, а просто обошли и продвинулись дальше. Их танки в тридцати километрах впереди нас…

Отряд Млынского залег в лесу перед железнодорожным переездом. С пригорка Бондаренко и Иванов наблюдают за мостом, переброшенным через неширокую речку с обрывистыми, поросшими кустами берегами. Под мостом кусты вырублены, врыта в землю площадка для зениток. На мосту стоят часовые, возле моста — пулеметы, мотоциклы. Рядом — железнодорожный переезд. Проселок упирается в глухой сосновый лес.

Из леса выползает и идет к мосту эшелон. Вагоны открыты. Солдаты, сидят свесив ноги, поют песни, играют на губных гармошках.

— Где же моряки? — говорит вполголоса Бондаренко, взглянув на часы. — Вот тебе и рандеву.

Нарастающий шум поезда. На платформах — немецкая техника: танки, пушки. И вдруг — разрывы гранат, пулеметные очереди, винтовочные выстрелы.

На мосту — переполох. По кустам бьют немецкие солдаты из зенитных пулеметов. Ударила зенитная пушка.

Рвутся гранаты на орудийных площадках. Немцы, что сидели на бережку, кто лежит неподвижно, кто ползет к реке. Но вот и они замерли. Из-под моста поднимаются бегом на насыпь черные фигурки в морской форме. Паровоз и первые вагоны — уже на мосту.

— Вот они! Моряки! — стараясь перекричать грохот, восклицает Бондаренко. — Ну? А мы рыжие, что ли? Пошли!

С двух сторон на мост наступают цепью солдаты. Их ведет майор. Молча, без криков «ура» из-под моста моряки бросают гранаты. Немцы бегут вниз, их встречает огонь. И уже что-то делают моряки под фермами моста и бегут в сторону. Один из матросов машет бескозыркой. С бега, тут же, где их застал сигнал, ложатся набегавшие на мост солдаты. Ложатся и моряки.

Взрыв. Медленно сползает мост с опоры, стальная ферма скребет своей тяжестью обрыв, скользит вниз. Падают вагоны с техникой…

Перебегают через железнодорожную линию солдаты, въезжают на полотно повозки. Лошади, перебравшись через железнодорожный переезд, несутся к лесу. Солдаты перетаскивают две сорокапятимиллиметровки.

Слышен гул самолета. Кто-то подал команду:

— Воздух!

Из-за деревьев вынырнул немецкий разведывательный самолет «Шторьх». Он летит низко над лесом. Отчетливо видны опознавательные кресты на его крыльях.

В самолете — двое: летчик и, во второй кабине, генерал-полковник немецкой армии фон Хорн.

Под крылом самолета — бой у моста. Вернее, пожар, взорванный мост, догорающие вагоны. Оттуда, снизу, потянулись пунктиры трассирующих пуль, нащупывая самолет.

Летчик резко накренил машину и увел ее в сторону…

Отряд Млынского продолжает двигаться. Только лица людей выглядят теперь веселее. У многих — трофейное оружие. Моряки все с немецкими автоматами. Слышен приглушенный смех. Прибавилось и раненых. На одной из телег сидит Мишутка. Зина на ходу подкладывает под голову раненого солдата вещмешок.

Выстроен весь отряд. Четким шагом подходит капитан, который только что вел перекличку. Это Серегин. Он докладывает:

— Численный состав — шестьсот три человека. Рядовых — пятьсот восемьдесят, средних и младших командиров — двадцать три. Пятнадцать человек — в боевом охранении. Раненых — сто сорок, из них тяжело — тридцать восемь. Четыреста двенадцать человек — из нашей дивизии, остальные — из разных частей… Капитан Серегин.

— Спасибо, капитан! — козыряет Млынский.

Командиры рот отдают приказы:

— Первая рота, смирно!

— Вторая рота, смирно!

— Третья рота, смирно!

Млынский внимательно вглядывается в лица… Выходит на середину поляны. Перед строем на правый фланг проносят развернутое полковое знамя.

— Товарищи! — обращается Млынский к солдатам. — Это знамя 315-го полка 41-й стрелковой дивизии. Я, начальник Особого отдела дивизии майор Млынский, как старший по званию, принял командование отрядом. Политрук — товарищ Алиев… — Показывает на стоящего рядом с ним Алиева. — Начальник штаба — капитан Серегин… — Указывает на Серегина. — Товарищи! Мы в окружении. Вокруг нас фашисты. Но мы на родной земле. Мы — бойцы регулярной Красной Армии. В руках у нас оружие, и для нас нет и не может быть окружения. Ни жизни спокойной, ни чудесной выручки я вам не обещаю, только своими руками мы завоюем победу… Отряд! Смирно! — командует Млынский. — Напра-аво! Равнение на знамя! Шагом марш!

Стараясь держать строевой шаг, проходят мимо знамени солдаты отряда.

Раненые, лежавшие на подводах, тоже зашевелились. Некоторые, кто мог, приподнялись и смотрели на этот импровизированный парад, и в глазах их светилась надежда.

Пол огромного зала в штабе генерала фон Хорна застлан коврами. В центре зала на специальном столе — батарея телефонов. Около них — адъютант генерала майор Крюгер. Здесь же — стол с оперативными картами. В стороне — старинный резной письменный стол с бронзовым чернильным прибором и подсвечниками. В углу стоит подставка, похожая на мольберт, закрытая куском материи.

Входит фон Хорн и отрывисто приказывает вызвать к нему начальника оперативного отдела полковника Кемпе.

Он подходит к подрамнику, откидывает ткань. В золотом окладе — портрет красивой женщины.

— Что это? — спрашивает фон Хорн.

— Сувенир, господин генерал-полковник. От штандартенфюрера Вольфа.

— Интересно — усмехается фон Хорн. — Лучше бы он обеспечил безопасность моих тылов.

Входит полковник Кемпе.

— Господин полковник, известно ли вам, что у нас в тылу на коммуникациях действует противник? Сегодня обстрелян мой самолет и взорван мост.

— Господин командующий, это мелкие отряды, попавшие в окружение…

— Меня не интересуют детали, — резко обрывает его фон Хорн. — Передайте начальнику тыла и штандартенфюреру Вольфу: надо серьезно заняться этим… Запомните, Кемпе, партизанские войны могут вестись бесконечно…

Полковник Кемпе уходит.

Фон Хорн садится за стол, к нему подходит адъютант.

— Господин генерал-полковник, к вам на прием просится русский священник.

— Что ему нужно?

— Хочет открыть в городе церковь.

— Пусть открывает.

— В ней — армейский склад… и без вашего приказа…

— Пусть обращается к коменданту города, — с раздражением отвечает фон Хорн.

— Он очень просит, чтобы вы его приняли.

Генерал взглянул на картину.

— Ну хорошо, пригласите его!

В дверь тихонько постучали, и в кабинете появился отец Павел. За ним вошел адъютант Крюгер. Генерал сделал ему знак удалиться.

Некоторое время фон Хорн и отец Павел молча разглядывали друг друга. Генерал был явно разочарован, не увидев во взгляде священника должного почтения и страха.

— Слушаю вас, святой отец, — сказал наконец фон Хорн по-русски.

— Господин генерал, солдаты вашей армии заняли церковь…

— Что ж, идут военные действия…

— Я пришел просить вас от имени моего церковного прихода. Смутное время сеет в души сомнение и слабость. Церковь призвана укреплять слабых и сомневающихся. Я прошу покорно разрешить действовать нашей церкви в духе ее учения.

— Открывайте церковь, я распоряжусь, — ответил генерал.

— Премного вам благодарен. — Отец Павел кланяется. — Вы поступаете как христианин…

— Скажите, святой отец… — Фон Хорн несколько медлит, решая, стоит ли продолжать. — Скажите мне откровенно… Вы пожилой человек… Что происходит? Мы пришли освободить вас от тирании большевиков, но мы не встречаем от населения должной поддержки и сотрудничества. В чем дело? Не бойтесь. Скажите правду.

— А разве один человек может сказать всю правду?

— Хорошо. Скажите вашу правду.

— Война принесла нам горе и разорение… гибель тысячам людей… Скорбь и слезы вселились в наши дома… Бог все видит…

— Бог всегда на стороне победителей, — обрывает его фон Хорн.

— Но милосердие, господин генерал, одна из заповедей всех религий…

— Смирение — вот главная заповедь побежденного народа…

У светлого, прозрачного ручья умывается паренек лет четырнадцати. Позади него виден небольшой лесной поселок в несколько домов. Посередине возвышается дом побольше, с открытой террасой — контора лесхоза.

К поселку подходят бойцы отряда Млынского. Навстречу выбегают женщины. Они радостно восклицают:

— Родимые наши пришли!

— Проходите, родненькие, проходите!

— Сюда, сынок, сюда иди. — Женщины помогают раненым войти в дом.

Солдаты смеются, умываются у колодца.

Млынский, Алиев и Серегин. У них осунувшиеся лица, пыль на гимнастерках. Изнуренный, измученный вид у всех.

К Млынскому и Алиеву подходит дед Матвей, переводит взгляд с одного командира на другого, здоровается с ними и спрашивает:

— Кто же у вас тут за старшего-то? Матросы или матушка-пехота, а то я сразу и не пойму.

— По какой же вам субординации старший нужен? — с ласковой усмешкой спрашивает Млынский.

— А по солдатской… Я две войны сломал — германскую и гражданскую…

— Ну раз так, давайте знакомиться. Майор Млынский.

— Матвей Егорыч, сторож, — вытягивается дед. — Ну, мужики-то все на войне, так я тут за старшего командира. Разрешите доложить, товарищ командир: лесопилка не работает, стоит по причине немецкой оккупации… Обстановка спокойная.

— Немцы были, Матвей Егорович?

— Не были. Дорог для автомобилей нет. А после дождичка и трактора вязнут… А вот аэропланы летают и днем и ночью на Москву.

— Ну а откуда же известно, что на Москву?

— А как пролетят, так наутро сообщает радио — налет на Москву.

— Радио? — переспрашивает Млынский.

— Так вот вечор перестало, говорить: движок не работает. А так каждый день Москву слушали.

Млынский переглядывается с Алиевым.

— А сводку? Сводку слушали? — спросил Алиев.

— А как же! Я с Алешей — внучком — флажки на карте втыкал… — продолжает дед. — Можно посмотреть. Там все отмечено — какие города оставили, какие еще стоят…

Совсем близко проходят бойцы, несут раненых. Кладут их на самодельные носилки. Тут же Зина. Она просит осторожно снимать тяжелораненых.

Контора лесхоза. Кабинет директора. Письменный стол, стулья, книжный шкаф. На стене над столом — портрет Ленина. На другой стене — большая карта Советского Союза. На столе — телефон.

Здесь все, включая мичмана Вакуленчука и лейтенанта Петренко. Многие легко ранены. Дымят цигарками. За столом что-то вроде президиума — сидят майор Млынский, капитан Серегин и политрук Алиев. Многие разглядывают карту, на которой флажками отмечена линия фронта. Люди сдержанно переговариваются:

— Эх куда зашли, сволочи…

— Не может быть…

— Да ты не на карту, вокруг погляди…

Встает майор Млынский.

— Тише, товарищи! Все собрались?

— Все.

Млынский говорит:

— Товарищи командиры, фронт откатился далеко на восток. Теперь до него более ста километров. Связи с Действующей армией у нас пока еще нет. Судя по всему, прямого столкновения с противником нам не избежать, а боеприпасов маловато.

Командиры и бойцы сосредоточенно слушают. Млынский продолжает:

— С продовольствием туго. Обоз с ранеными сковывает нашу маневренность, а немцы могут завтра начать операцию по прочесыванию лесов. Но мы попробуем их обмануть. Мы сделаем бросок на восток, а сами уйдем в чащобу Черного леса. По топи немец побоится идти. Как видите, положение сложное, но не безнадежное. И я рад, что здесь вами был высказан целый ряд полезных соображений… Сегодня наш отряд — это часть регулярных войск Красной Армии. Отряд будет беспощадно бороться с фашистами. И пока он существует, мы до конца выполним свой долг перед Родиной… Сейчас, товарищи командиры, необходимо разъяснить задачу бойцам. Обстановку прошу не скрывать.

— Правильно! — раздались возгласы. — Правильно!

— Все мы присягали на верность нашей Родине и народу и в этот грозный час останемся верными нашей присяге, товарищи! — сказал Алиев.

— Только так! — поддержали его.

Дед Матвей сидит в большой комнате конторы лесхоза, где под руководством Зины женщины торопятся перевязать раненых.

Солдаты переговариваются между собой, один играет на гитаре и поет, другой рассказывает, что их три брата и все на фронте, мать осталась одна.

Дед Матвей режет простыни и наволочки на длинные полосы и обращается к одному из раненых:

— Эх, сынок, как же они тебя так размалевали, ироды, а?

— Сам не знаю, воевал-то всего ничего…

— Воевать-то надо умеючи… Его — бить, а самому — целиком живым оставаться!

— Хм, легко сказать, дед… А танков видал у них сколько?

— Танки, говоришь? Так ведь под броней-то — человек, живая душа. Стало быть, и ей страх ведом. Не бояться, а бить их надо!

— Силища, дед, у них, — заметил один из солдат.

— Ну и что! Знаешь, как мы ему задавали перцу в германскую, во время первой мировой войны. Вдарили так, что у них аж пятки засверкали.

— Да и от нас, — сказал другой солдат, — уже не раз фашисты тикали, как кобыла от фитиля, задымленного в деликатном месте…

Лежавшие раненые заулыбались.

— Покуда фитиль-то у вас больно короток, — усмехнулся сердито дед, — пшик — и нету. Надо, чтобы до нутра жег! До Берлину!

— Развоевался дед, — смеются раненые.

Дед Матвей потянулся к одному из раненых, за плечом у которого висел немецкий автомат.

— Это что за штуковина? Когда я воевал, таких не видывал… Научи, как с ней обходиться!

— Хе. «Научи»! Автомат — штука мудреная… Тебе б, дед, на печи сидеть да манную кашку есть!..

— Да ведь можно и манную кашу есть и на печи сидеть!.. Я ведь не супротив!.. Хм-хм! Хорошо бы… кабы не тикали от фрицев такие вот, как ты!.. Учи и не отлынивай, мне ведь наука-то впрок пойдет, не как тебе.

Грохнули смехом раненые.

— Ну язычок у тебя, дед, побрил — бритвы не нужно. Борода долго не отрастет!

— Ладно, сдаюсь, дед, — сказал раненый с автоматом. — Табачком угостишь?

— Угощу!

Раненый передает деду автомат.

Изба деда Матвея, Здесь — Млынский, Алиев, Серегин. Жена деда Матвея Анастасия возится с посудой. Мишутка спит на печи. Командиры совещаются.

Серегин. Прорваться через линию фронта мы можем только при одном условии — если будет встречный удар.

Алиев. А это возможно, если нас будут ждать.

Млынский. Нужна связь. Кого пошлем?

Серегин. Есть у меня двое на примете.

Алиев. Кто это?

Серегин. Бойцы Бондаренко и Иванов. Бондаренко хорошо проявил себя в бою, танк подбил, смелый парень, свободно ориентируется в местности, особенно в лесу. Иванов постарше и поспокойнее. Я его с самого начала войны знаю, опытный разведчик. Надежная пара.

Алиев. Не тот ли это Иванов, про которого вы рассказывали, а, Иван Петрович?

Серегин. Сомневаешься, комиссар?

Алиев. Дело уж очень ответственное.

Млынский. Иванова я знаю. Один раз поверил ему, не ошибся. Пришли их ко мне. Побеседуем перед дорогой. И готовь еще одну пару для страховки.

Вечер. У колодца Зина наливает в ведра воду. Появляется Петренко.

— Давай помогу, Зиночка. — Он берет ведра, несет к конторе лесхоза. — Гляди, вечерок-то какой, а? Может, погуляем сегодня?

— Когда ж мне гулять-то? — смеется Зина.

— Война — войной, а жизнь-то идет, Зиночка, — продолжает Петренко. — Может, погуляем?

— Нет, лейтенант, — уже серьезно сказала Зина. — Времени нет. Сегодня нет и завтра не будет.

Они подошли к дому, откуда слышались голоса и стоны раненых.

— Хорошая ты дивчина, Зина! Только жаль мне тебя.

— А чего меня-то жалеть?.. Вот раненым не знаю, как помочь. Я не доктор!

— «Раненым», «раненым»… Ты о себе подумай.

Вместе входят в дом.

— Лучше их здесь оставить, с собой по лесу таскать — напрасно погубим. Вот нажмут на нас, да со всех сторон — телеги бросить придется… А ведь на руках не дотащишь… — говорит Петренко.

Зиночка с испугом смотрит на него, делает ему знак, чтобы он замолчал.

Они в конторе лесхоза, в кабинете директора. Через открытую дверь виден коридор, большая комната. В ней раненые — кто на койке, кто на составленных столах, кто на полу.

Зина. Тише. А если немцы придут?

— Сколько похоронили сегодня? — спрашивает Петренко.

— Что я могла сделать?.. Вот четверых сегодня выписали в строй… Сами уговорили… а ведь слабые еще совсем.

В тишине — резкий телефонный звонок. Зина и Петренко притаились. Опять продолжительный звонок. Зина шагнула к телефону. Петренко схватил ее за руку, посадил на стул.

— Ты что, с ума сошла? Это же немцы.

— А если нет?

Петренко смотрит на Зину, потом на аппарат. Телефонные звонки возобновляются. Петренко решается и снимает трубку. Из трубки раздается голос на ломаном русском языке:

— Алло, алло! Штаб комендатур?.. Алло, алло!

Петренко хриплым, изменившимся голосом отвечает:

— Слушаю!

Голос из трубки:

— Здесь военный комендатур? Кто есть у аппарата?

— Сторож!

Голос из трубки:

— Русский зольдат есть? Русский зольдат есть?.. Алло!

Дальше слышится несколько слов по-немецки.

Зина приближается к Петренко. Петренко косится на нее и молча кладет трубку на рычаг.

— Надо было сказать, что нет никого!

— Уходить надо!..

— Беги к Млынскому! Предупреди!

— Что к Млынскому? Скопом все равно не уйдешь. Какие мы вояки? — И наклоняется к Зине. — Зина, пойдем вместе… а? В какую-нибудь щелочку проскользнем…

— Что ты говоришь? Ну что ты говоришь? Беги скорее к майору!

Опять телефонный звонок. Петренко с опаской оглядывается на аппарат. Вполголоса говорит Зине:

— Погибнешь, Зинка, а вместе проберемся… Я проведу! Если прихватят, я найду что сказать! Гимнастерки бросим. Скажем — муж и жена. Ну! Решайся, а то поздно будет!.. — Берет ее за руку.

Зина смотрит на Петренко.

— Ох, лейтенант, и мерзавец же ты!

Петренко с силой зажимает ей рот. Зина отталкивает его от себя. Раздается грохот упавшей на пол разбитой посуды. В комнату быстро входит на костылях раненый солдат. За ним — еще двое. Один из вошедших с порога говорит:

— Ай-яй-яй! Нехорошо, лейтенант! За что же ты нашу сестричку-то обижаешь?

— Да что вы, братцы, что вы, — пытается улыбнуться Петренко, — мы шуткуем…

— Я тебе пошуткую, — решительно говорит другой раненый, наступая на Петренко.

Петренко ударом кулака сбивает его с ног. Отскакивает к столу, на котором лежит трофейный автомат, хватает его, направляет на раненых: «Не подходи!» Лязгает затвором. На лице Петренко отчаянность. Отступая к окну, он следит за каждым движением бойцов. У самого окна повел автоматом.

Зина заслонила раненых.

— Не смей, подлец!

Не оборачиваясь, Петренко выбивает прикладом раму окна.

— Ну, пропадай ты пропадом вместе с ними, дура! — кричит он, выскакивает в окно и бежит в лес.

Часовой, стоявший на посту, увидев его, окликнул:

— Стой! Кто идет?

Петренко дал по нему очередь из автомата.

Солдат вскрикнул и мертвый упал на землю.

В избе у деда Матвея на столе пироги. Анастасия вытаскивает их из печи. Слабо светится фитилек семилинейной лампы, привешенной к потолку. Время ночное. Мишутка здесь же, лежит на печи свесив голову.

За столом готовятся к ужину Млынский, Алиев и Серегин.

Дверь неожиданно распахивается, и на пороге появляются дед Матвей и Зина, которая останавливается, прислонясь к косяку.

— Что случилось? — Млынский встал ей навстречу.

— Петренко, — задыхаясь, проговорила девушка, — предлагал вместе уйти и сбежал!..

— Германца привести может, — сказал дед Матвей, — словить его надоть.

Гонимый страхом, Петренко бежит по темному лесу. Дождь и ветки хлещут его по лицу. Он падает, поднимается и, затравленно оглядываясь, снова бежит, пробирается через речку и камыши, останавливается перед кустами.

— Стой! Кто идет? — раздается из тьмы окрик на немецком языке.

К Петренко подскакивают два немецких солдата. Один из них хватает его за шиворот и кричит: «Русски швайн!» Потом резко, сильным толчком отшвыривает от себя, направляет в его сторону автомат и загоняет патрон в патронник. Петренко бросает свое оружие. У него искаженное от страха лицо. Боясь, что его убьют, он начинает подобострастно извиваться перед немцами и истошно кричать и причитать с трясущимися губами:

— Не надо! Не надо! Не на… Я сам! Я сам! Их бин фройнд! Я… Я ваш друг. Не надо!

Солдат поддел его кованым сапогом.

В избе деда Матвея — Млынский и Алиев. К еде не притрагивались. Только дед Матвей медленно и старательно жевал что-то беззубым ртом.

Анастасия хлопотала у печи. Ждали… Мишутка спал.

Дверь открылась. Вошли усталые, промокшие насквозь Серегин и мичман Вакуленчук. Все посмотрели на них. Мичман поставил автомат, поправил на голове бескозырку, возмущенным голосом проговорил:

— Ушел, гад…

— Ведь думал же про этого Петренко, — вздыхает Серегин, — думал — подлец, но чтобы предатель…

Млынский приказывает Вакуленчуку выставить двойные посты.

— Какая только мать его родила, — качает головой Алиев. — Теперь уходить надо.

— Без меня вам топью до Черных лесов не пройти, — сказал дед Матвей. — Возьмите меня с собой, пригожусь.

— В Черный лес нам теперь идти нельзя, Матвей Егорович, — заметил Млынский.

— Верст двадцать отсюда, — задумчиво произнес дед Матвей, — в лесу стойбище было… Геологи до войны искали чего-то, там три домика-развалюшки остались… Глухомань…

— Где это, Матвей Егорович? — поинтересовался Серегин.

— Да я провожу. От нас недалеко… Подладиться всегда можно, или похарчевать, или еще чего…

— Люди ваши с нами пойдут? — интересуется Серегин.

— Ну а зачем они? — говорит дед Матвей. — Войску только обуза. Да ведь небось с детишками да с бабами воевать не станут.

— Обозом пройдем? — спрашивает Млынский.

— Проведу, — спокойно и уверенно отвечает дед Матвей. — А здесь Алешку оставлю. От самолетов люди сховаются, а он, в случае чего, сообщит нам. Он тут все стежки-дорожки знает. И вашего мальчонку у нас оставьте, чего ему по лесам да болотам бродить, — сказал дед, поглядев на Мишутку.

— Ну что же, через два часа выступаем, — распоряжается Млынский.

Отряд собирается в дорогу. Укладывают на повозки раненых. Мишутка подает им в котелке воду. К нему обращается Зина:

— Ну, Мишутка, пора. До свиданья. Мы скоро вернемся.

Солдат уводит мальчика.

Покидающих поселок провожают женщины. Они плачут. Млынский задушевно, тепло говорит им:

— Спасибо вам, дорогие женщины.

Крестьянки в свою очередь благодарят майора. Одна, вытирая слезы, говорит:

— Да что же вы так сразу-то?

Млынский, переживая боль, вызванную тем, что приходится оставлять беззащитных женщин и детей, твердо говорит плачущей крестьянке:

— Не плачь, мать, не плачь. Мы вернемся.

Женщины причитают:

— Сыночки наши дорогие!

— Ой господи, что делается, что делается!

Из избы выходит дед Матвей.

К нему обращается Анастасия:

— Я вам собрала кое-что. Не простынь, Матвей Его-рыч, я тут портянки, носки теплые положила.

Дед Матвей, увидев внука, говорит:

— Алешка, ты здесь за мужика остаешься. В случае чего, ты знаешь, где я буду.

— Хорошо, — ответил мальчик, гордо оглядев присутствующих.

Дед Матвей прощается с женой. Она его напутствует:

— Береги себя, Матвей Егорыч.

— Ладно, Анастасьюшка. — И женщинам: — Ну, бабоньки, бывайте.

Они отвечают хором:

— Возвращайтесь… Счастливо… Доброго пути вам.

Отряд Млынского скрывается за горизонтом.

В бывшем классе школы — кабинет гестапо. За столом на фоне школьной доски, на которой висит крупномасштабная карта района, сидит Шмидт, офицер гестапо в черной форме. У окна стоит другой офицер, Вилли, помоложе. Перед ними с заискивающим выражением лица, без ремня, в грязной гимнастерке сидит Петренко.

— Я рядовой, господин офицер. Когда я впервые выходил из окружения… под Минском… выдал себя за лейтенанта… Я думал, так легче будет в плену. А потом какой-то полковник увидел мои кубари и поставил меня командиром роты…

— С каким заданием вы шли в город? — строго спрашивает Шмидт.

— Я добровольно… Сам сдался!.. У меня нет никакого задания! У меня свои счеты с Советской властью! Отца раскулачили! Семью разорили!..

— Это вы говорили, — прерывает его Шмидт. — Вы говорили также, что отряд майора Млынского находится в лесном поселке. Встать!

Петренко поспешно вскакивает.

— Разведка установила, что там ни одной воинской части нет! Нет ее и в Черных лесах.

— Когда я уходил, они были там… Ушли, наверное, к линии фронта…

— А вы уверены, что к линии фронта?

Петренко недоуменно смотрит на Шмидта.

— Зачем же им идти в другую сторону? Ведь они пробивались к своим, на восток!

— Вы нас обманываете, Петренко! — горячится Шмидт.

— Я сам сдался, добровольно.

— Я буду проверять вас на работе.

— Спасибо, спасибо, — залепетал Петренко.

— При малейшем подозрении — на виселицу.

— Извольте не сомневаться, господин офицер.

— Пока можете идти.

— Слушаюсь! — Петренко направился к выходу, но у самых дверей остановился. Обернулся. — Простите, господин офицер, я вспомнил один разговор.

— Ну что там еще?

— Я вспомнил один разговор. Майор Млынский родом со Смоленщины. Он жил там с семьей до войны… Не вспомню где… Там теперь ваши войска… Вы, наверное, могли бы отыскать его семью, если они не успели удрать куда-нибудь.

— А ты вспомни где, — сказал Вилли.

— Я вспомню, я обязательно вспомню…

— Иди!

Петренко, пятясь, ушел. Вилли усмехнулся.

— Я вижу, вам понравился этот трус.

— Да, — согласился Шмидт. — Для начала пусть поработает следователем в полиции. Когда у него будут руки в русской крови, деваться ему совсем будет некуда…

— Что ж, резонно, — кивнул Вилли. — А если бы нам удалось взять семью этого Млынского…

Лагерь отряда Млынского — на новом месте. Моросит мелкий противный осенний дождь. Несколько почерневших от времени деревянных сборных домиков и длинный, добротно сбитый сарай прижались к лесу. На полянке кипит работа. Солдаты роют окопы, заготавливают бревна для дзотов. Ветками ельника накрывают крыши домов и сарая. Немного в стороне сколотили навес для лошадей.

Млынский обходит лагерь. Осмотрел маскировку домиков и сарая. Подошел к группе солдат, которые под руководством разбитного маленького лейтенанта обучались закладывать мины. Две доски, положенные параллельно, изображали полотно железной дороги. Другая группа изучала устройство немецких автоматов.

Во время обхода лагеря майор отдает приказ командиру роты заминировать подходы со стороны, наиболее доступной для проникновения противника. Обращаясь к одному из солдат, требует уплотнить край траншеи, чтобы он не осыпался.

Командир роты отдает распоряжение поднять бруствер, расширить площадку для обзора.

В подготовленные укрытия вносят раненых. Здесь четко работает Зина.

— Потерпи, потерпи немного, сейчас, — говорит она раненому и обращается к солдату: — Давай неси скорее.

Около другой группы солдат, возводящих дзот, Алиев говорит одному из них:

— Артемьев, слушай меня. Как только закончите здесь, переходите туда, на конюшню, понял?

Подходит Млынский.

— Гасан Алиевич, как у тебя дела? Ты к утру-то закончишь?

— Да, думаю, закончим.

Майор предлагает всех поторопить. Появляется Серегин, он докладывает:

— Подходы заминировали, товарищ майор.

— Предупреди всех, чтобы были осторожны… Заставы оборудовали?

— Заканчиваем, Иван Петрович! Ребята с дальней разведки вернулись, партизан не нашли… Рассказывают — немцы лес бомбили восточнее лесного поселка.

— Когда?

— Дня три назад.

— Это Петренко, — говорит Млынский.

— Его работа, — добавляет политрук.

— Больше некому, — вздохнул Серегин.

Подошел командир роты Хват.

— Товарищ капитан! — обратился он к Серегину. — Разрешите взять из второй роты взвод. Они свое закончили, а мне еще вон сколько рыть надо!

— Договорись с Артемьевым, — отвечает Серегин.

— С ним договоришься! Он без приказа — ни шагу…

— Ладно, — усмехается Серегин, — скажи, чтоб дал!

Хват, козырнув, уходит.

Млынский отдает Серегину приказ:

— Вот что, капитан: с дедом Матвеем и разведчиками немедленно отправляйся в лесной поселок. Может, там людям наша помощь понадобится.

— Есть, товарищ майор!

На обуглившемся бревне сидит, словно окаменев, Алеша. Около него на корточках — Мишутка.

— Леш! А Леш! — тормошит он Алешу. — Пойдем… Леш, а то они обратно придут… — Он тоскливо оглядывается. — Леш!.. Пойдем!

На месте лесного поселка — пепелище. Торчат лишь обгорелые печные трубы. Ветер разносит пепел.

К мальчикам медленно приближаются дед Матвей, Серегин и несколько солдат.

Дед Матвей за несколько минут этого прохода по сожженному селу почернел.

Мишутка кидается к ним навстречу. Серегин подхватывает его на руки. Мальчик плачет.

Дед Матвей останавливается перед Алешей.

— Мы с Мишкой в лес пошли… вернулись — все горит. Нет никого. Стали искать…

— Куда наши-то подевались? — растерянно спрашивает дед.

— Там они!

Дед Матвей смотрит, куда показывает Алеша, но, кроме колодца с обгоревшим срубом, ничего не видит.

— Там они, — повторяет Алеша.

Дед Матвей смотрит на колодец.

— Да говори ты толком! Онемел, что ли?! — восклицает дед.

Серегин кладет ему руку на плечо. Но дед не унимается:

— Где они?

Алеша, не глядя на деда, встает и идет к колодцу. Дед Матвей, Серегин и солдаты идут за ним. Не доходя двух шагов до колодца, Алеша останавливается. Дед Матвей смотрит на него, на Серегина, на солдат. Серегин приближается к колодцу. Он заглядывает в него и отшатывается.

— Да что вы тут! — в сердцах восклицает дед. Шагнул к колодцу, но Серегин хватает его за руку. У него дрожат губы, его трясет.

Дед Матвей вырывается, наклоняется над колодцем, смотрит вниз и цепенеет. Поднимает глаза, его взгляд встречается со взглядом Серегина. Боль, ужас в глазах деда. Он ищет руками опоры. Его подхватывает сзади Серегин. Отводит в сторону, сажает на бревно. Все подходят к деду Матвею.

Дед. Да как же так… бабы ведь, ребятишки…

— Матвей Егорович! Не надо… держись, — тихо говорит Серегин, — мы им это все… все… запомним… Кровью… смертью ответят…

Домик геологов. В маленькой комнатке собрался штаб отряда — Млынский, Серегин, Алиев.

Алиев обращается к Млынскому:

— От наших разведчиков Иванова и Бондаренко ничего нет.

— Возможно, убиты, — отозвался Серегин.

— Не верится мне, что такие ребята, как Бондаренко и Иванов, не сделав дела, погибли. Не верится, — говорит Млынский.

Ночь. Бондаренко и Иванов пробираются вдоль переднего края линии фронта. Глубокая осень, листва на деревьях облетела, а на смену холодным затяжным дождям пришла ранняя промозглая стужа.

Выбиваясь из последних сил, простуженные и голодные, они подобрались к пойме небольшой заболоченной речушки с извилистой полоской кустарника посередине. Здесь окопы обрывались, оставив между двумя буграми узкий спуск к берегу. Совсем рядом, справа и слева, упираясь в бугорки, проходил передний край немцев.

Противоположный низкий берег выхватывался из темноты равномерно вспыхивающими и медленно падающими осветительными ракетами. Разведчики лежали у края дубняка, перед спуском к берегу реки.

— Переходить будем здесь, — шепотом сказал Бондаренко. Иванов кивнул.

— Ко сиу отходит немчура, Семен. А какой сегодня день?

— От рождества Христова? — улыбаясь, спросил Бондаренко.

— От Млынского, — ответил Иванов.

— Сегодня за восемнадцатое перемахнуло… Двое суток по переднему краю ползаем…

— Да, — вздохнул Иванов. — Контрольный срок прошел… Что там Иван Петрович о нас подумает? А, Семен?

— А что было делать? Верст двести с гаком отмахали. Вон фронт куда откатился. Москва-то рядом.

— Хорошо, если решил, что убиты… — продолжал Иванов, — а если… Мне никак нельзя пропадать, Семен!

— Пройдем! — прошептал Бондаренко.

— Вроде затихли! Поужинали фрицы, — заметил Иванов.

— Давай и мы подхарчимся, — предложил Бондаренко.

— Энзе? — спросил Иванов.

— Энзе! — усмехнулся Бондаренко. — Легче будет идти…

Иванов достал из кармана сухарь, ручкой ножа расколол его. Протянул половину Бондаренко. Собрал с руки крошки.

— Витамины! — улыбнулся он.

Свет вспыхнувшей ракеты осветил осунувшиеся, давно не бритые лица… Темнота…

— Готов? — спросил Бондаренко.

— Готов!

— Пошли!

Вжимаясь в землю, Иванов стал медленно ползти к берегу. Обогнув бугор, остановился у камышей… Пополз и Бондаренко… Свет ракеты выхватил участок поймы… Где-то вдалеке прозвучала пулеметная очередь…

Зажглась еще одна осветительная ракета; опускаясь, она осветила мертвым светом передний край обороны немцев. Бондаренко повернул голову назад и увидел на бугре торчащий из окопчика пулемет. Блеснула немецкая каска.

Иванов посмотрел на Бондаренко, зашептал:

— Вдвоем не пройдем! Ползи!.. Я отвлеку!

Бондаренко молча достал из-за пазухи гранату с привязанным к ней письмом Млынского.

— На, — сказал он, протягивая гранату. — Иди ты! Иди! Иди! — Увидев, что Иванов хочет ему возразить, резко сказал: — Выполняй приказ! — и мягко добавил: — Иди, Петро, тебе нельзя пропадать…

Иванов тяжело вздохнул и медленно пополз в камыши.

Бондаренко, немного подождав, пополз назад к дубняку… Он остановился у крайнего дерева рощи. Справа и слева от него находились пулеметные точки. Достав две гранаты и сняв с шеи автомат, стал вглядываться в темноту. Сплошная моросящая мгла… Тишина…

С бугра раздалась пулеметная очередь. Светящиеся стрелы пересекли борозду… Второй пулемет — справа — начал обстреливать кустарник… Сразу две ракеты осветили всю пойму… Иванов был виден… Очередь трассирующих пуль исчезла впереди и сзади него…

Резко повернувшись, Бондаренко бросил гранату в пулемет, стрелявший по кустарнику… Взрыв… Комья сырой земли посыпались на него… Вскочив на ноги, он метнул вторую гранату в другой пулемет… Ослепительно яркая вспышка близко взорвавшейся гранаты и летящий на него немец было последним, что увидел Бондаренко.

Домик геологов. В комнате штаба — Млынский, здесь — и майор Алиев. Усталый, вымазанный в грязи Вакуленчук жадно пьет кипяток из кружки, шумно грызет сухарь…

Майор разворачивает карту.

— Так… Это твои предположения или уверенность, мичман? — спрашивает майор.

— Какие там предположения… Два дня на брюхе елозил. Армейский склад с горючим…

Вакуленчук рассказывает, как во время дальней разведки его группа обнаружила немецкие склады.

Млынский, пододвигая к Вакуленчуку карту, интересуется:

— Покажи, где это.

— Вот здесь, в районе Подсвятья.

Серегин (подсчитав по карте). Километров сто от нас. Три перехода, не меньше.

Мичман. Подходы только со стороны леса. Но вот здесь — вышки с пулеметчиками.

Серегин. Сколько?

— Пять. Ну, если потихоньку, то можно подойти к самым проволочным заграждениям.

Млынский, продолжая внимательно слушать и смотреть на карту, спрашивает:

— А что со стороны реки у озера?

— Дзоты. Эта сторона сильно укреплена.

Алиев. Охрана большая?

— Не меньше роты и бронетранспортеры.

Млынский. Наблюдателя оставил?

— Так точно!

Командир отряда, подумав немного и оглядев боевых друзей, предложил:

— Так что? Устроим фейерверк?

Штаб генерала Ермолаева.

У карты — высокий седой военный. На мешковато сидящей гимнастерке в петлицах по два ромба. Это член Военного совета фронта дивизионный комиссар Садовников. За круглым столом сидят члены Военного совета.

— Товарищи, — говорит Садовников, — Москва на осадном положении. Партия призвала всех москвичей готовиться к обороне. Обстановка очень серьезная. По сведениям фронтовой разведки, в полосе нашей армии фон Хорн готовит танковый кулак… В этих условиях штаб фронта считает необходимым активизировать на коммуникациях, в тылу противника разведку и диверсионную деятельность.

Важно точно знать, когда и на каком участке планирует свое наступление фон Хорн… Необходимо сорвать или задержать переброску его войск до начала нашего наступления. Для этого использовать остатки окруженных воинских частей, находящихся в тылу армии фон Хорна… Нужно срочно установить с ними связь и поставить задачу не прорываться через линию фронта, а там, на месте, громить тылы и коммуникации немцев.

Поднимается командующий армией генерал Ермолаев.

— Да, если это делать достаточно широко, то они будут вынуждены для охраны своих тылов использовать войсковые резервы… или даже снять части с фронта. Что скажет начальник разведки полковник Куликов?

— В тыл армии фон Хорна заброшено несколько разведывательных групп. В лесу восточнее города, где стоит штаб фон Хорна, находится отряд майора Млынского…

Садовников. А кто такой майор Млынский?

Куликов. Начальник Особого отдела 41-й стрелковой дивизии, еще с августа из-под Смоленска они выходят с боями из окружения.

Садовников. Сколько человек у него в отряде?

Куликов. Через линию фронта пробрался его боец-связной. Месяц назад было более шестисот человек. Но, вероятно, к нему присоединяются люди из других частей, так что отряд должен увеличиться… По нашим данным, отряд продолжает активные действия.

Садовников. Связь с ними установлена?

Куликов. Мы просили подпольный обком партии установить с ними связь. Готовим радиста для заброски.

Садовников. Надо обратить особое внимание на отряд майора Млынского. Это очень важно.

Куликов. В штабе фон Хорна у нас есть источник информации. В настоящее время связь с ним поддерживается через разведгруппу капитана Афанасьева.

Садовников. Поторопитесь, товарищ полковник, установить связь с отрядом майора Млынского.

Пустынная дорога. Дед Матвей, не очень-то оглядываясь по сторонам, идет широким шагом. Из-за стога сена выбегают немцы и полицай Охрим Шмиль. Они подскакивают к деду Матвею. Он поднимает руки.

Немецкий автоматчик, держа деда под прицелом, приближается, вырывает мешок, восклицает:

— Партизан?!

— По плотницкой я части… — объясняет знаками дед Матвей. — Плотник я! Струг!

— Инструмент верно плотницкий, — замечает Охрим Шмиль, разглядывая содержимое мешка.

Из пшеницы выходит фельдфебель. Он важно оглядывает деда. Полицай вытряхивает из мешка узелок. В узелке — оковалок сала, плоская фляга, кусок хлеба, лук.

— О-о! — восклицает фельдфебель. Хватается за флягу, трясет ее возле уха. — Что? — интересуется он.

— Что там у тебя? — спрашивает полицай, указывая на флягу.

— Первач-самогон, — отвечает дед.

Шмиль. Шнапс.

— Шнапс! Гут! — откликается фельдфебель. Отвинчивает пробку, нюхает, закатывает глаза. Подмигивает солдатам. Откуда-то сразу появляется небольшой граненый стаканчик.

Фельдфебель цедит жидкость в стаканчик, подносит деду Матвею.

— Пей!

Дед берет стаканчик, крестится.

— Дай бог не последнюю.

Дед Матвей выпивает, ищет глазами сало, чтобы закусить. Но сало уже режет на ломтики немецкий автоматчик. Фельдфебель до краев наливает стаканчик. Разом опрокидывает его в рот, жмурится от удовольствия, закусывает салом и луковицей. В несколько секунд солдаты опорожняют флягу.

— Отпустите с богом, господин начальник! — просит дед Матвей. — Мне в город надо… подработать маленько.

Полицай тихо говорит фельдфебелю:

— Отпустите его, господин фельдфебель. Чего с ним возиться? Сам скоро богу душу отдаст…

Немец смеется и машет рукой.

Полицай бросает в пустой мешок инструмент, протягивает мешок деду.

— Иди, дед! Но смотри: ежели что не так, спуску не будет…

— Можете не сумневаться. — Дед Матвей снимает картуз, низко кланяется, идет по дороге.

Вдруг окрик:

— Стой! Стой! Цурюк!

Дед Матвей останавливается. К нему бежит полицай Шмиль.

— Топор отдай, дед! С топором нельзя.

— Какой же я плотник без топора?

— Сказано — с топором нельзя. Иди себе с богом…

Дед Матвей отдает топор полицаю, медленно выходит на дорогу, идет не оглядываясь.

Сумерки застают деда Матвея на окраине города. Он осторожно стучит палкой по забору.

На крыльцо выходит хозяин, пожилой, приземистый и, видно, очень спокойный человек. Это Захар, железнодорожник, бывший моряк.

— Никак, Матвей Егорыч? Откуда ж тебя к нам прибило?

— Да вот пришел, повидаться решил, сродственники как-никак.

— Заходи, гость нежданный.

Дед Матвей входит в дом. Захар предлагает ему раздеться. Тот осматривается, а затем спрашивает:

— Евдокия-то твоя где, ребятишки?

— Один я. Эвакуировались мои.

Хозяин и гость садятся.

Захар. Ну как тетка Анастасия? Жива-здорова?

— Преставилась Анастасьюшка-то моя. Земля ей пухом, — вытирая слезы, сказал дед Матвей.

— Чего?

— Лиходеи проклятые загубили.

— Где же?

— В поселке лесном… Всех баб и детишек!.. Один Алешка, внучек, остался… — Дед Матвей помолчал. Потом спросил: — Как же ты-то один остался?

— В отъезде я был, — ответил Захар. — А мои эвакуировались. Вернулся — никого не застал, а тут и немец пришел… Пришлось якорь бросать.

— Якорь, значит, бросил? — недоверчиво спросил дед Матвей.

— Ты что, не веришь?

— Ты, Захар, врешь больно складно… Ежели у тебя доверия ко мне нету, так и скажи.

— А ты меня на абордаж не бери, поубавь пару!.. Зачем притопал?

— Анастасию мою помянуть!..

— Ну, раз помянуть…

Захар поглядел на деда, молча вышел. Вернулся с поллитровкой, с пучком лука. Налили водки.

— Что ж… — говорит Захар. — Помянем тетку Анастасию!

— Давай сначала за то, чтобы земли российские от фашистского супостата скорее очистить! — провозглашает дед Матвей. — А потом уж и Анастасьюшку помянем!

— Тост хороший… только громко не надо…

Дед Матвей близко наклоняется к Захару.

— Вот что, Захар: ты про партизан слыхал чего?

Захар пристально смотрит деду в глаза.

— Ишь ты, дедушка Матвей, куда крен даешь, шустрый какой. Ну был слух… поезда под откос летят…

— Энти поезда, Захарушка, мы сами под откос пустили.

Захар наливает еще по рюмке. С сомнением смотрит на деда Матвея.

— А кто это — мы? Староват ты вроде для таких делов…

— Ну, староват или нет, а якоря в немецкое болото не бросал, как некоторые, — отвечает дед.

Захар засмеялся. Потом наклоняется близко к деду, к самой его бороде, тихо спрашивает:

— Так кто ж это — мы, дед Матвей?

— Давай лучше Анастасию мою помянем! — отвечает дед.

Захар наливает. Выпивают.

— Нда, — качает Захар головой. — Что-то похоже на то, дед Матвей, что сидим-то мы с тобой в одной лодке, а вот гребем в разные стороны…

— А ты, Захарушка, сядь как следует быть, — отвечает дед, — грести сподручнее.

Захар смеется и наливает еще по рюмке.

Озеро. Ночь.

В камышах появляется лодка. В ней — дед Матвей и Захар. Подчаливают к берегу. Оба углубляются в лес.

Избушка в партизанском лагере.

…Тусклый свет «летучей мыши» падает на самодельный деревянный стол. У стола — Николай Сергеевич, худощавый, невысокий, в солдатской гимнастерке. Здесь же — радист. Входят Захар и дед Матвей.

— Здравствуй, дед Матвей, — говорит Николай Сергеевич. — Что тебя привело к нам?

Дед Матвей подходит к нему, стараясь в полумраке рассмотреть его лицо. Затем, улыбаясь беззубым ртом, восклицает:

— А я узнал вас! Вы ж секретарь горкома — Николай Сергеевич! В прошлом году к нам в лесхоз приезжали!

— Узнал, дед, узнал! — смеется Николай Сергеевич. — Ну, с чем пришел, Матвей Егорович?

— Прибыл я до вас от майора Млынского! В лесах его отряд… Связи с вами ищут, чтоб сообща германца бить!

Секретарь горкома посмотрел на деда Матвея и, полуобняв старика, воскликнул:

— Спасибо, Матвей Егорович! Мы ж вас давно ищем! Ты даже не представляешь, какую ты нам радость принес!.. Какое дело сделал!

Склад с горючим.

Ряды колючей проволоки. Вышки с часовыми. За ними лежат тяжелые закамуфлированные цистерны, наполовину врытые в землю. На них — предупреждающие надписи по-немецки: «Не курить». Дальше — штабеля каких-то ящиков, затянутых маскировочной сетью. Взвод Вакуленчука подходит к складу. Моряки залегли у дороги в кювете. Слышен приближающийся хлюпающий звук шагов немецкого караула…

Матросы напряглись, готовясь к прыжку… Солдаты поравнялись с кюветом… Прыжок… Возня… Стон… Звук упавшего на дорогу автомата… Все стихло. Матросы оттащили солдат с дороги. Быстро снимают с них шинели, сапоги и каски.

По приказу Вакуленчука несколько матросов переодеваются. Затем они выстраиваются на дороге. Мичман отдает команды:

— Застегнись, Саша, только не суетись… Чуб убери, Андрюша… Да вы каски-то надвиньте… фрицы… Повторяю: главное, ребята, — охрана у входа и дзоты. Вышка наша… Ну, Милованов, давай командуй… Напра-аво! Шагом марш!.. Каски надвиньте!.. Фрицы! — засмеялся он.

Ровным строем матросы подошли к воротам внешнего ограждения складов. Вакуленчук нажал кнопку звонка… Из контрольной будки вышел солдат. Начал возиться с замком. Открыл. Раздвинул ворота и вышел… Удар!.. Двое подхватили обмякшее тело, оттащили к будке…

Резкий, воющий звук сирены разорвал тишину ночи… Бешено начали стрелять пулеметы. Матросы кинулись к ним…

Впереди бежит Вакуленчук. Он приказывает:

— Пошел! К вышке!.. К вышке!.. Полундра!

С вышки открывают огонь. Мичман бросает гранату. Вышка взрывается.

У амбразуры дзота, неестественно запрокинув голову, лежит матрос… Немецкая каска, как «ванька-встанька», качается у его ног… Пулемет из дзота беспрерывно обстреливает лежащий впереди лес.

В импровизированном окопчике на опушке леса лежат, прижавшись к брустверу, Млынский и Серегин. Пули с глухим стуком врезаются в землю, сбивают с бруствера фонтанчики земли, рикошетят, гудя как шмели…

Когда пулеметы переносят огонь немного в сторону, Млынский приподнимает голову, стряхивает с фуражки землю.

Сашка Полищук подбежал к дзоту. Изловчившись, бросил две гранаты в амбразуру… Взрыв… Стрельба прекратилась…

В открытые ворота склада вбежал взвод подрывников во главе с Млынским.

Сзади, у домиков охраны, слышны автоматные очереди, взрывы гранат… В просветах между деревьями появились языки пламени…

Бойцы быстро закладывают взрывчатку под цистерны.

Четкие, короткие команды отдает Серегин.

Подрывники, разматывая жгуты проводов, ведут их через широкий проход к лесу.

Несколько солдат выносят раненых.

Млынский распоряжается:

— Отходим, Зина, отходим.

— Есть, товарищ майор!

Солдат докладывает:

— Товарищ майор, вторая рота отошла, потери — трое убитых, двенадцать раненых.

Млынский осматривается, оценивая обстановку, и дает команду:

— Уходите на базу!.. Зосимов!

— Я!

— Быстрее к комиссару Алиеву! Пусть отходит!

— Есть, товарищ майор!

Докладывает подбежавший матрос:

— Взвод Вакуленчука отошел.

— Добре, молодцы моряки, — говорит Млынский и смотрит на приближающегося солдата, который протягивал провода.

— Что у тебя?

— Докладываю, что все в порядке.

К майору подбегает разгоряченный Серегин и рапортует:

— Все готово.

— Все отошли?

— Сам проверил!

— Так, будем взрывать.

— Разрешите мне, товарищ майор.

— Давай, капитан.

Серегин быстро берет машинку и, процедив сквозь зубы: «Это вам за лесной поселок», резким движением поворачивает ручку.

Невообразимый, режущий звук, как раскат сильного грома, раздался над лесом. В воздух взлетела цистерна, за ней начали взрываться другие. Огромное пламя огненной стрелой взметнулось вверх. Полыхнуло жаром… Начали лопаться стволы деревьев, издавая звук взрывающихся петард. Все было в огне. Море огня… Какой-то надрывный, все возрастающий гул заполнил лес. К этому страшному по своей реальной ощутимости звуку прибавились глухие, хаотичные удары отдаленных взрывов.

Штаб командующего группой армий фон Хорна.

В кабинете непрерывно трещит телефон, генерал не обращает на него внимания.

В бешенстве он ходит взад-вперед мимо стоящих навытяжку полковника Кемпе и штандартенфюрера Вольфа.

— Господин командующий… — пытается что-то сказать Кемпе.

— Молчать! — оборвал его генерал. — Я прошу объяснить вас, штандартенфюрер Вольф! Что все это значит? Кажется, вы отвечаете за безопасность моих тылов? Кто мне докладывал, что все партизаны уничтожены или блокированы? Кто, я вас спрашиваю?

— Господин командующий, — отвечает Вольф. — Диверсию совершил крупный отряд регулярных русских войск…

— Как?! У меня в тылу русские войска? — остановился фон Хорн. — И я об этом не знаю… Это фантастично! Мои солдаты гибнут в тылу! — все больше распалялся генерал. — И я не могу гарантировать их безопасность…

— Мы принимаем срочные меры, господин командующий, — оправдывался Вольф. — Однако своими силами я не могу уничтожить этот отряд! Прошу дать мне хотя бы полк.

— Нет! Я не дам вам ни одного солдата, Вольф! Ни одного! Вы хотите, чтобы я начал наступление на Москву в сроки, утвержденные фюрером? Да или нет? Запомните, Вольф! Мобилизуйте всех! Полевую жандармерию, зондеркоманду, полицию… Кто еще там у вас есть? Всех! Но ни одного солдата с фронта я не сниму. — Немного успокоившись, спросил: — Что это за отряд? Кто им командует?

— Около восьмисот человек, командует какой-то майор. Его фамилия — Млынский, — поспешно ответил Вольф.

— Слава богу. Хоть это вы знаете. Значит, майор… Из сотен майоров моей армии я знаю чуть больше десятка. А с этим… как его?..

— Млынский, — подсказал Кемпе.

— …я хочу познакомиться поближе. Надеюсь, вы предоставите мне такую возможность, Вольф? Живого или мертвого, я хочу его увидеть. И до начала наступления!

 

Часть вторая

Глубокая ночь. Из-за туч показался серебряный диск луны, который своими холодными лучами осветил лес, заболоченную поляну, заросшую плакучими ивами, камышом и ольхой.

Погружаясь глубоко в болото, держась за ветки кустарника, осматривая верхушки деревьев, медленно пробирается Вакуленчук. К нему навстречу с автоматами на шее подходят матрос Сашка Полищук и другие моряки.

Вакуленчук. Нашли парашютиста?

Матрос. Нет, командир, все облазили, еще тюк с оружием нашли, а радиста нет.

Мичман тяжело вздохнул, поправил бескозырку на голове, сказал:

— Светает уже, продолжайте поиск!

— Есть продолжать! — отозвался Сашка.

— Ну, пошли.

Все рассредоточились и двинулись вперед, продолжая осматривать поляну. Пройдя двадцать-тридцать метров, Сашка радостно воскликнул:

— Командир, парашют!

Вакуленчук взглянул вверх и увидел зацепившийся за верхушки деревьев купол парашюта.

— Ну-ка просигналь.

В темноте мелькнул огонек фонарика. И снова тьма.

— Командир, не отвечает.

— Не спеши, посвети еще!

— Все, батарейка скисла.

Полная тишина, ни звука.

— Подойдем поближе?

Две фигуры, скрываясь за деревьями, осторожно выходят на поляну. Никого нет..

Неожиданно раздается треск сломанных веток и громкий окрик: «Стой!»

На верхушках трех деревьев, запутавшись в стропах, висел человек. Он вертелся, пытаясь обрезать стропы.

— С благополучным приземлением! — улыбаясь, сказал Вакуленчук.

— Пароль! — ответил строгий голос, и в руке у парашютиста тускло блеснула металлом граната.

— Теперь какой тебе пароль… — засмеялся Сашка, — и так все ясно… Мы третий день ждем…

— Пароль!

— Вот уперся! Командир, вроде баба, — смеется Сашка.

— Ну, Москва! — отозвался Вакуленчук.

— Рязань, — ответил парашютист, спускаясь, и добавил, убрав гранату: — Давайте знакомиться!

— Мичман Вакуленчук, — протянул мичман руку.

— Наташа, — ответил парашютист.

Мичман так и застыл с раскрытым ртом.

Сашка, подойдя почти вплотную к парашютисту, удивленно заметил:

— Верно, баба.. — потом, смутившись, поправился: — То есть женщина…

Девушка тихо засмеялась и весело ответила:

— Не женщина, а ангел с крылышками… Что рты разинули? Помогите снять ящик! Осторожней — радия!

Вакуленчук и Сашка, словно очнувшись, сняли с плеч девушки тяжелую рацию. Освободившись от нее. Наташа деловито сказала:

— Со мной еще тюки с оружием и боеприпасами сбросили, их надо быстро разыскать.

— Их-то нашли, тебя вот одну искали, — сказал Вакуленчук и добавил: — Ну и отчаянный ты парень, Наташа.

Домик геологов в лесу. Здесь расположен штаб Млынского. На крыльцо навстречу Наташе и Вакуленчуку вышел Млынский.

— Товарищ майор! Радист сержант Сафонова прибыла из штаба армии в ваше распоряжение. Материальная часть при мне.

— С приземлением, сержант, — сказал, улыбаясь, Млынский и вдруг обнял и расцеловал в обе щеки Наташу. — С благополучным прибытием, дорогой сержант!

Наташа немного смутилась, но затем, достав свернутый в трубочку конверт, передала его Млынскому.

— От генерала Ермолаева.

Млынский принял пакет, и все трое вошли в домик.

В штабе отряда в домике геологов идет совещание командиров. Лица присутствующих сосредоточенны. Все внимательно слушают Млынского.

— Товарищи командиры! По достоверным данным, полученным разведкой, против нас начинается карательная операция. Фашисты собрали значительные силы и надеются, окружив лагерь, уничтожить отряд. Мы решили не принимать боя, а, оставив заслон, выйти из-под удара и тем самым сохранить отряд для выполнения главной задачи, которую поставило перед нами командование фронтом. А именно — активными действиями в тылу заставить врага оттянуть с фронта как можно больше немецких солдат для борьбы с нами. — Сделав небольшую паузу и посмотрев на Вакуленчука, сидящего рядом с Зиной, майор продолжал: — В заслоне остается взвод Вакуленчука. Надо продержаться не менее двух часов, мичман. Отход отряда — через сорок минут. Все свободны.

Раннее осеннее утро.

На опушке леса у треноги с картой стоят несколько эсэсовских и армейских офицеров. Среди них — Вилли и Шмидт. Неподалеку — солдаты с рацией. Рядом — танки. Вдали видны пушки.

Чуть поодаль от этой группы, у автомашины с радиоустановкой, динамики которой направлены в сторону леса, — Петренко и несколько полицаев.

Петренко подходит к микрофону, от которого тянутся провода к усилительной установке. Голос предателя разносится вокруг:

— Русские солдаты и матросы, ваше сопротивление бессмысленно. Вы окружены и прижаты к непроходимому болоту. Во избежание кровопролития германское командование предлагает вам сдаться. Вам гарантируется жизнь, раненым — медицинская помощь. Выходите из леса, сдавайтесь! Выходите из леса, сдавайтесь!

Вилли, натягивая кожаные перчатки, улыбается, кивает Шмидту в сторону Петренко.

— Ганс, эта говорильня — пустая трата времени. Сомневаюсь, чтобы бандиты сами вышли из леса. Они в стальном кольце… Пощекочем их авиацией, а затем утопим в болоте.

— Конечно, конечно, — соглашается Шмидт.

Петренко повторяет обращение к отряду Млынского.

— Эй, Петренко! — кричит Шмидт. — Сможете опознать в утопленниках своего бывшего командира, майора Млынского?

— Так точно!.. Этого бандита опознаю в любом виде! — поспешно отвечает Петренко.

Слова предателя разносятся над лесом, но ни один боец отряда даже не прислушивается к ним. Фашисты, поняв бесполезность своей затеи, начинают карательную операцию.

Низко над поляной в направлении леса пролетают первые звенья «юнкерсов». В небо вздымаются вырванные, искореженные взрывами деревья.

Самолеты волнами заходят на бомбометание, и все новые взрывы уничтожают осенний лес.

— Ракету! — командует немецкий офицер.

В воздух взвилась красная ракета. Начался артиллерийский и минометный обстрел. Цепи солдат двинулись к лесу.

Дикий грохот от разрывов бомб, снарядов и мин заполнил лес. В окопах полного профиля, в круговой обороне, лежат матросы Вакуленчука.

Вакуленчук отдает короткие команды.

— Командир! Как думаешь, наши уже далеко? — кричит сквозь грохот один из матросов.

Вакуленчук смотрит на ручные большие часы.

— Да, — улыбнулся мичман, — пожалуй, уже не догонишь…

Рядом грохочет взрыв. Матрос прижимается к стенке окопа.

Взрывы следуют один за другим. Кажется, какой-то геркулес молотобоец огромным молотом бьет по лесу…

Падают вырванные с корнем деревья, огромные пласты черной земли засыпают траншеи. Сверху летят щепки, куски деревьев. С воем взрываются мины, срезая молодой кустарник и перемешивая его с желтыми листьями и с землей…

Давно разрушен домик геологов. Завалены землянки. Взрывы бомб и разрывы гранат отдаляются. Они уже слышны в глубине леса, позади лежащих в окопах матросов.

— Раненые есть? — спрашивает Вакуленчук.

— Михеев и Сазонов убиты… Боголепов тяжело ранен… — передают по цепи.

— Траншеи расчистить! Николай, бруствер поправь!

— Есть! — отвечает матрос.

— Быстро! — приказывает Вакуленчук. — Раненых — в укрытие!.. Приготовиться! Сейчас полезут!

Матросы устанавливают станковые и ручные пулеметы, раскладывают гранаты.

Вакуленчук вскочил на бруствер окопа. Его все видят.

— Главное, братва, не подпускай вплотную, иначе сомнут. Пулеметчикам чаще менять позиции! Ясно?

Вакуленчук спрыгнул в траншею.

Почти одновременно с двух сторон появились черные фигуры карателей. Они медленно, цепью приближаются к окопам. Полная тишина… Только где-то, далеко позади, слышен гул взрывов…

Лица матросов Вакуленчука… Все замерли, крепко сжимая в руках оружие… Появляясь и исчезая за кустами и стволами деревьев, приближаются цепи солдат с собаками.

Каратели уже близко… Лежат матросы. Суровые, мужественные лица…

Рука Вакуленчука — на спусковом крючке ручного пулемета… Палец нажимает на крючок… Тишину разрывают выстрелы.

Отряд Млынского тремя колоннами вышел к опушке леса. Впереди — открытое место. Болото, покрытое сверху небольшими кустиками и листьями, чуть-чуть колышется. Утренний густой туман укрыл все пространство. Вдали — черная стена леса. Где-то позади слышен гул.

Млынский и Серегин стоят у самого болота. К ним подходит Алиев. Млынский спрашивает у него:

— От Вакуленчука никого нет?

— Никого.

Серегин попробовал наступить ногой на кочку. Она провалилась в трясину. Ухватившись за руку Алиева, он с усилием вытащил мокрую, всю в мелких зеленых зернах ногу…

Млынский смотрит на часы.

— Если еще через час не найдем брод, придется бой принимать здесь. — И обратился к Серегину: — Давай, капитан, команду рыть окопы. Другого выхода не вижу.

Над лесом низко пролетела шестерка «юнкерсов».

Млынский подошел к крайней телеге. На ней лежал раненый. Он слабо поднял руку, приветствуя майора. Млынский, чуть улыбнувшись, крепко пожал его руку и направился дальше. Он обходил отряд. И по тем взглядам, которые бросали на него бойцы, он понимал, что ему ничего не надо говорить… Люди готовы на новый трудный бой.

Млынский остановился у подводы, где Зина давала пить двум раненым матросам. Один из них — крепыш лет двадцати пяти, в гимнастерке с распахнутым воротом, из-под которой виднелась тельняшка, — в беспамятстве тихо стонал. Мишутка с серьезным лицом помогал Зине…

— Что приуныли? — улыбнулся Млынский.

— Все в ажуре, товарищ майор, — ответил один из раненых.

Млынский вопросительно посмотрел на Зину.

Девушка, ничего не ответив, опустила голову.

Млынский ласково погладил по голове Мишутку и медленно пошел дальше. Увидев Алиева и Серегина, остановился.

Серегин. Иван Петрович! Я приказал распрягать лошадей… Телеги поставим перед окопами… устроим завалы из сосен…

— Хорошо, — ответил Млынский и, посмотрев на часы, немного подумав, добавил: — Рой две линии окопов. Во вторую уложим раненых.

— Есть! — И Серегин ушел к солдатам, которые переворачивали телеги и пилили сосны.

Обойдя отряд, Млынский вернулся к болоту и увидел приближавшегося мокрого, опирающегося на большую жердь деда Матвея и плетущегося за ним вымазанного тиной и грязью Алешу.

— Осторожней, — сказал им Млынский.

Дед Матвей и Алеша в изнеможении опустились на землю. Дед снял сапоги, вылил воду и начал выжимать портянки.

Млынский озабоченно спросил:

— Ну что?

Дед Матвей натужно откашлялся.

— Нашли…

— Вот спасибо, Матвей Егорович! Ну давай, давай, где? Далеко?

— Версты две… — сказал дед и, немного помолчав, добавил — Только обозом вот не пройдем… затянет…

— Что же делать? Как долго еще туман продержится? — спросил Млынский.

Дед прищуренным глазом взглянул на солнце.

— Ну, часа два, не боле…

Млынский обернулся, крикнул:

— Отставить окопы! Рубить жерди! Приготовиться! Раненых и боеприпасы нести на руках!

Над лесом, противно гудя, пролетела «рама».

Алеша проводил самолет глазами и зло заметил:

— У, гад!.. Высматривает…

Осенний ясный день. Матросы Вакуленчука продолжают тяжелый, неравный бой с карателями, которым ценой больших потерь удается приблизиться к лагерю Млынского.

В живых осталось трое — Вакуленчук и два матроса.

Вокруг царит невообразимый хаос… Трупы карателей валяются у самого бруствера. Рядом горит подбитый немецкий танк.

Мичман, оторвавшись от пулемета, бросает три гранаты… Осыпавшаяся земля мелкими комочками облепила его одежду… Бой неожиданно стих.

Вакуленчук посмотрел на часы… Прошло два часа… Он быстро пробежал по окопу.

— Андрей! — крикнул он, подбегая к мокрому, в одной тельняшке, курносому парню. Струйки пота, смешавшись с грязью, оставляли на его лице длинные бороздки. — Будем отходить, понял? Я пойду посмотрю — может, еще кто живой.

Матрос. Добро.

Вакуленчук увидел второго матроса, Сашку.

— Живой, ну и молодец. Будем отходить, ясно?

— Есть!

— Если меня подсекут, планшетку захватишь ты.

— Есть, командир!

Вакуленчук обходит убитых, накрывая их плащ-палатками. За окопом наткнулся еще на одного матроса. Наклонившись к нему, потрогал лоб… Еле слышный стон скорее почувствовал, чем услышал Вакуленчук.

— Жив, Коля! — радостно воскликнул он. — Хорошо! Потерпи! Сейчас носилки сообразим. Потерпи. На прорыв пойдем.

Николай ничего не ответил, только его голубые глаза в упор смотрели на Вакуленчука. Потом матрос покачал головой и чуть слышно сказал:

— Со мной… не пройдешь… Пристрели, Васильич!..

— Брось дурить! — оборвал его мичман. — Понял? Потерпи, потерпи. Полежи, сейчас вернусь. Ну?

Матрос улыбнулся бескровными губами и проводил его взглядом.

Вакуленчук кинулся туда, где у пулемета его ждали Андрей и Сашка.

— Сашка, прикроешь! — отдает короткий приказ мичман.

— Ладно.

Вакуленчук взвалил на плечи Николая и, крикнув: «Братва, полундра!» — выскочил из окопа. За ним, стреляя из пулемета и бросая гранаты, последовали Сашка и Андрей.

Вакуленчук, не чувствуя тяжести тела Николая, с необыкновенной ловкостью проскочил через цепь карателей.

Только взрывы разбрасываемых Андреем гранат и трескотня пулемета Сашки сопровождали этот безумный и страшный в своей реальной отчетливости бег…

Каратели не успели опомниться, как матросы были уже за их цепью. И только когда они достигли спасительного леса, раздались запоздалые очереди из автоматов.

Лес у болота. По указанному дедом Матвеем направлению по болоту проходит отряд Млынского. Бойцы, опираясь на длинные жерди, осторожно, тяжело и медленно продвигаются вперед. На самодельных носилках несут раненых. На плечах — боезапас. Вдали постепенно смолкает грохот орудий.

По лесу продолжает бежать Вакуленчук. За ним, отстреливаясь, бегут два матроса. Послышался лай собак. Каратели, стреляя в бегущих моряков, преследуют их, но понемногу отстают.

Стремительный бег через кусты и бурелом продолжался до тех пор, пока Вакуленчук не свалился в большую свежую воронку. Немного отдышавшись, вытер рукавом иссеченное в кровь лицо. Потом склонился над Николаем. Тот не подавал признаков жизни.

Вакуленчук поспешно разорвал его гимнастерку, приложился ухом к груди… Затем, приподняв голову Николая, закрыл ему глаза. На коленях, сгребая руками сыроватую землю, стал закапывать на дне воронки тело Друга.

Сверху, с края воронки, на него смотрели тяжело дышавшие Сашка и Андрей.

Лес у болота.

…Трое моряков вышли к месту, где был последний привал отряда Млынского, когда солнце было уже высоко. Отблески его лучей отражались на поверхности тихо колыхавшегося болота…

Был удивительно погожий осенний день… У самого болота на перевернутой повозке сидел дед Матвей. Он глянул на Андрея, на ходу поправлявшего зубами повязку немного выше локтя.

— Я уж думал, что зря сижу. — Дед встал. — Пошли, сынки, пошли. — И повел моряков через болото догонять отряд Млынского.

На том месте, где еще недавно матросы Вакуленчука сдерживали атаки карателей, несколько немецких офицеров осматривают позиции. Земля здесь вспахана взрывами бомб, снарядов и гранат, валяются вывороченные с корнем деревья и трупы солдат…

С группой немецких солдат подходят начальник полиции Раздоркин и Петренко.

— Ну? — спрашивает их Шмидт.

Полицаи, вымазанные в тине с головы до ног, угрюмо молчат. Докладывает немецкий фельдфебель:

— Они утверждают, что болота непроходимы, штурмбанфюрер!

Гестаповец вплотную подошел к полицаям.

— Значит, непроходимы? — Он хлестнул но лицу Раздоркина, приговаривая: — Воевать — это тебе не взятки брать, скотина! Петренко! Примешь сейф и дела у этого болвана!

— Благодарю! Оправдаю!.. — суетливо поклонился Петренко.

Гестаповец, не дослушав, отошел от него.

Железнодорожный путь в лесу. У полотна небольшая группа советских военнопленных складывает в штабеля шпалы. У всех измученный вид. Еле передвигаются.

Пленных охраняют два полицая с винтовками и с повязками на рукавах. Одни из них — Охрим Шмиль. Мимо проезжает дрезина с немецкими солдатами. Проходит патруль.

Среди пленных — сержант Бондаренко. Его руки обвязаны серыми тряпками, сквозь которые проступают пятна запекшейся крови.

Напарник Шмиля прикрикивает:

— Ну, шевелись, шевелись, дармоеды!.. Быстрей! Быстрей!

Пленные безучастно взваливают на себя очередную шпалу и, медленно передвигаясь, подносят ее к штабелю. К полицаю подходит Шмиль.

— Тихон!

— A-а, Шмиль…

— Видишь — доходяги!.. — Шмиль протягивает Тихону пачку сигарет.

— Ох ты! Где раздобыл, Охрим? — рассматривая пачку, спрашивает Тихон.

— Следователь из гестапо вчера угостил.

— Кх, кх, кх, горчит!.. — затягиваясь, говорит Тихон. — Наш самосад получше и покрепче будет.

Охрим оборачивается и смотрит вдоль железнодорожного полотна. Никого нет… Резко повернувшись к Тихону, бьет его прикладом винтовки по голове… Тихон, охнув, медленно оседает на землю…

Военнопленные застыли… С удивлением смотрят на полицаев.

— Чего рты разинули?! — кричит Охрим. — А ну, быстро ко мне! Быстро!

Не понимая, что происходит, пленные не двигаются с места.

Охрим подзывает Бондаренко:

— Иди сюда! Да быстрее! — Отдает ему винтовку Тихона. — Бери за голову, — показывает на лежащего, — и в кусты!.. — И вместе с Бондаренко оттаскивает с дороги труп полицая.

— А теперь, ребята, — обращается он к пленным, — быстро за мной, в лес!.. Скорей, скорей, ребята! — командует Охрим.

Пленные во главе с Охримом скрываются в густых зарослях леса.

Тяжело дыша, они выходят на небольшую поляну. Двое с трудом идущих солдат, задыхаясь, просят:

— Подождите, братцы… передохнуть надо!

Охрим смотрит на них.

— Нельзя, хватятся — догонят. Вперед!

…Все продолжают идти. Разные лица — молодые и старые. Пожилой человек резко припадает на левую ногу. У него восточного склада лицо, заметный акцент. Это Октай.

Один из военнопленных выделяется своим нервным, почти горячечным состоянием. Он худ, густо оброс, голос его хрипловат. Это Игнат. Тяжело ступает Бондаренко.

— Куда же нам теперь деваться? — спрашивает Игнат. — Уйти ушли, а куда придем?

— В лес, и чем дальше, тем лучше! — отвечает Охрим.

— Семен, — говорит Игнат, обращаясь к Бондаренко, — помнится, ты говорил, что знаешь этот лес.

— Знаю.

— Ну и веди!

Землянка Млынского. При свете коптилки сидят Млынский, Алиев и полицай Охрим.

— Охрим Шмиль? Верно? — спрашивает Млынский.

— Все точно! — отвечает Охрим.

— Расскажите, как вы попали в полицаи и почему это вдруг сбежали.

Охрим задумался, посмотрел на Алиева, на Млынского и произнес:

— Я хотел бы, товарищ майор, поговорить с вами один на один.

Алиев уже приподнялся, но его остановил Млынский:

— Останься, Гасан Алиевич! — и, посмотрев на Охрима, жестко сказал: — А от комиссара отряда у меня секретов нет. Так что вам придется отвечать на наши, — он подчеркнул слово «наши», — вопросы, иначе вообще разговора не будет.

Шмиль еще раз посмотрел на Алиева, перевел взгляд на Млынского и после паузы ответил:

— Вы правы, вы здесь хозяин!.. А нам надо обязательно поговорить, — и, тяжело вздохнув, добавил: — Я заслан к вам из гестапо!..

Млынский и Алиев переглядываются.

— С какой целью? — спрашивает Млынский.

— Убить командира. Комиссара тоже. Еще ликвидировать рацию и радиста.

— Не много ли задач перед вами поставило гестапо? — усмехнулся Млынский.

— Многовато. Я тоже так думаю, — сказал Шмиль.

— Значит, весь побег с освобождением пленных был инсценирован? — спросил Алиев.

— Да.

— А убийство полицая?

— А этого я тюкнул по-настоящему.

— Скажите, как вы рассчитывали выполнить свое задание? — спросил Млынский.

— Для этого в группу пленных специально был включен Семен Бондаренко. Рассчитывали — когда выйдем на вас, через него и мне будет больше доверия. А какой-то перебежчик Петренко его опознал среди пленных.

— Так… Кто еще из агентов гестапо проник в наш отряд?

— Не знаю, но могли кого-нибудь заслать, — сказал Шмиль. После паузы он спросил: — Можно мне задать вам вопрос?

— Слушаю вас, — сказал майор.

— Ваша семья успела эвакуироваться? Гестапо усиленно разыскивает вашу жену и детей. По некоторым сведениям, они не успели уехать. Где-то скрываются. По всей Смоленщине объявлен розыск. Хоть это от нас далеко, но слухи дошли.

— Кто вы, Охрим Шмиль? — в упор спрашивает Млынский.

— Больше того, что я сказал, я сообщить не могу… Мне бы в город надо вернуться…

Немного подумав, командир отряда сказал:

— В город вам нельзя возвращаться, не выполнив задания гестапо. Останетесь здесь, пока все не прояснится…

— Ясно, — кивнул Охрим.

— Идите.

Охрим вышел.

Млынский проводил его взглядом, вздохнул, достал из нагрудного кармана фотографию жены с двумя детьми, стал внимательно разглядывать ее.

Алиев спросил:

— Разве могло случиться, чтобы они не уехали, Иван Петрович?

Млынский после небольшой паузы, все еще глядя на фотографию, глухо ответил:

— Всякое могло случиться… Мать очень болела… — Положив фотографию в карман, сказал Алиеву твердым, обычным голосом: — Пойдем, Гасан Алиевич, проверим готовность людей к переходу. Нужно спешить, скоро зима…

В густых зарослях черного леса расположился отряд Млынского. Небольшая поляна. Вокруг — несколько свежевырытых землянок. У одной из них на козлах висит котел.

На поляне в строю стоят бывшие пленные. В конце строя — Охрим. Передвигаясь вдоль шеренги, Серегин задает освобожденным солдатам вопросы. Обращается к первому из них. Тот представляется:

— Сержант Бейсамбаев Октай! 44-й полк 131-й стрелковой дивизии. В плен попал в июле под Ровно.

Серегин ведет запись в блокноте.

— Как это случилось? — спрашивает он.

— Контужен был, — отвечает Октай. — Подобрали…

— Воевать будешь?

— Так точно, товарищ капитан! — радостно восклицает Октай. — Буду!

Серегин переходит к следующему.

— Рядовой Игнат Осыка! 9-й отдельный стройбат. В плен попал в сентябре.

— Где?

— Под Шосткой, укрепрайон строили.

— Как попал в плен?

— Ну… окружили… С перепугу и сдался.

Бойцы засмеялись.

— Так ты и у нас с перепугу сдашься? — говорит Серегин под общий смех бойцов.

— Нет, товарищ командир, я теперь ученый!

— Ну, в бою увидим, чему тебя научили…

Из землянки выходит Алиев. Подходит к выстроившимся солдатам.

Серегин, увидев его, скомандовал:

— Смирно!

Все вытянулись.

Серегин докладывает:

— Товарищ комиссар, группа бывших военнопленных в составе восьми человек построена.

Алиев обращается к бойцам:

— Вольно, товарищи! Вы находитесь в полку регулярной Красной Армии. Завтра примете присягу. Вы на себе испытали, что такое фашистский плен. Мы дадим вам оружие, и у вас будет возможность отомстить врагу. А теперь идите вымойтесь, поешьте и получите обмундирование. Товарищ Бондаренко, командуй, — заканчивает комиссар.

Бондаренко отдает приказ:

— Нале-ево! Шагом марш!

Отделение двинулось с поляны. Навстречу ему идет Наташа. Она смотрит на проходящих солдат, на Бондаренко. Пройдя несколько шагов, обернулась. Остановилась… Обернулся и Бондаренко… Оба застыли… Затем бросились друг к другу…

— Наташка! — крепко обняв, целует ее Бондаренко.

— Сенечка, Сеня! Нашелся!

На них изумленно смотрят Алиев и Серегин.

Наташа поворачивается к ним. Бондаренко смотрит на удаляющееся отделение. Он не знает, что делать… Растерялся… Наташа держит его за руку. Смущаясь, он идет за ней.

Наташа радостно улыбается и подталкивает к Алиеву Бондаренко.

— Гасан Алиевич, Гасан Алиевич… — Потом поправляется: — Товарищ капитан, это мои муж! Я думала, он погиб, а он здесь! Семен Бондаренко!

Все улыбаются. Алиев говорит:

— А мы с ним давно знакомы, Наташа.

Серегин добавляет:

— Между прочим, не без его помощи и ты сюда попала.

Все смеются, Бондаренко совсем смутился.

Штаб фон Хорна.

Идет оперативное совещание. За длинным столом сидят генералы и офицеры. Докладывает начальник оперативного отдела армии полковник Кемпе:

— …В полосе наступления наших войск беспокоит правый открытый фланг… — Показывает на карте, — возможная контратака русских с направления Глуховка-Дорофеевка может поставить в сложное положение нашу танковую группировку.

— Какие части мы можем перебросить для укрепления правого фланга? — спрашивает фон Хорн.

— Господин командующий, — говорит пожилой генерал, — почти все армейские резервы уже включены в ударные группировки.

— Что же у нас в резерве?

— Танковый полк дивизии СС «Рейх» и один мотобатальон.

— Да, не много, — говорит фон Хорн и приказывает адъютанту Крюгеру: — Соедините меня с генерал-фельдмаршалом.

— Слушаюсь. — Крюгер выходит.

— Какое прикрытие может обеспечить авиация? — обращается фон Хорн к молодому авиационному генералу, сидящему у края стола.

— 1-я и 2-я эскадрильи сосредоточены на полевых, аэродромах, — докладывает генерал.

— Погода вас не беспокоит, генерал?

— Меня беспокоят партизаны, господин командующий!

— Какие еще партизаны?! — раздраженно спрашивает фон Хорн.

— Сегодня ночью было совершено нападение на один из моих аэродромов, уничтожены на земле две эскадрильи истребителей… Погибли летчики из эскадрильи «Кондор»…

— Что?! — воскликнул фон Хорн и резко повернулся к полковнику Кемпе. — Полковник Кемпе, почему я узнаю об этом последним?

— Я хотел доложить вам об этом в конце совещания… — поспешно отвечает Кемпе.

— Вы обязаны были доложить немедленно! — резко обрывает его фон Хорн. — Штандартенфюрер Вольф! В чем дело?

Штандартенфюрер Вольф встал.

— Господин командующий, в тылу армии действует отряд регулярных войск русских под командованием майора Млынского.

— Млынский?! — рассвирепел фон Хорн. — Снова Млынский?!..

Генерала прервал глуховатый, прерывистый телефонный звонок. Фон Хорн поднял трубку.

— Господин фельдмаршал, я позволю себе еще раз напомнить о моем открытом правом фланге. Чем ближе мы к Москве, тем ожесточеннее сопротивление русских войск… — сменив резкий тон, тихо проговорил он.

Его прервал голос в трубке:

— Дорогой Хорн, 33-я мотодивизия уже на пути к вам. Это все, что я могу вам подбросить.

— Господин фельдмаршал, при такой растянутости фронта одной дивизии мало.

Голос в трубке:

— В случае необходимости сманеврируйте частями вашей армии и не волнуйтесь, генерал! У русских будут другие заботы кроме вашего правого фланга… Желаю успеха! — И голос в трубке умолк.

Во время этого разговора офицер связи, бесшумно вошедший в кабинет, передал полковнику Кемпе телеграмму. Тот торопливо пробежал ее глазами и, выждав, когда генерал закончит разговор по телефону, поднялся. Он был бледен.

— Господин командующий… — чуть заикаясь, начал Кемпе. — Только что сообщили: совершена диверсия на железной дороге в районе Плавска. 33-я мотодивизия понесла большие потери.

Фон Хорн медленно опустил трубку на рычаг и посмотрел на Вольфа.

— Вы докладывали, что все партизаны уничтожены или блокированы.

— Это не партизаны. Это регулярные войска, и, чтобы их уничтожить, нужны войсковые части…

— Нет, Вольф! — перебил его генерал. — Вы уже получили полк, и он понес большие потери. Повторяю: больше ни одного солдата. Ни одного! Запомните это, штандартенфюрер, хорошенько! Обходитесь своими силами.

Землянка радиста. Наклонившись над рацией, Наташа принимает радиограмму из штаба армии и тут же вслух читает Млынскому:

— «Оборудуйте новую базу отряда ближе к городу и к основной линии коммуникаций фон Хорна. Точка. В районе города действует разведгруппа фронта. Точка. Командир — капитан Афанасьев. Точка. Пароль для связи: „В Москве безоблачное небо“. Точка. Отзыв: „В Берлине скоро будет пасмурно“. Точка. В контакт вступит по необходимости только с вами. Точка. Ермолаев».

Внимательно выслушав указание командующего армией, Млынский произнес:

— Хорошо. Записывай, Наташа: «Отряд переходит на новую базу в квадрате 37–43. Ждем боеприпасы, медикаменты, зимнее обмундирование в районе деревни Шуи».

Небольшая деревенька. Никакого движения. Ни единого дымка. Тишина…

Отряд остановился вблизи деревни. На разведку направлен Вакуленчук с матросами. Возвращаясь, он докладывает Млынскому:

— Пустая деревня, товарищ майор. Ни души.

Млынский. Ты хорошо смотрел? Мин нет?

Вакуленчук. Ну полный порядок.

Подошедший Серегин предлагает:

— Товарищ майор, может, привал устроим? Люди устали, обогреться бы надо.

— Хорошо, — соглашается Млынский и отдает Серегину распоряжение: — Выстави охранение подальше от деревни, чтобы не было никаких неожиданностей.

— Есть! — ответил Серегин.

Изба Клавдии Герасимовны в заброшенной деревне. Млынский, Алиев и Серегин — в избе, топится печка. Тепло. Здесь же — Наташа.

Млынский. Наташа, выйдешь на связь во второе запасное время, а то немцы запеленгуют нас раньше, чем отдохнуть успеем.

— Передачу отсюда вести?

— Нет, из леса, отойдя километров на пять… — Посмотрел на карту. — Бондаренко проводит тебя. — Обращается к Серегину: — А сейчас отдыхать!

Входит солдат.

— Товарищ майор! Тут до вас добиваются…

— Кто?

— Женщина! Вышла на охранение… Горковенко приказал отвести ее к вам! Я говорю — нельзя, командир отдыхает, а она прямо на штык прет…

— Что же это, я в свой дом должна по докладу входить? Здравствуйте, — прерывает солдата входящая в избу высокая, худая, обвязанная платком по самые глаза женщина.

Млынский быстро ответил:

— Здравствуйте! — и обратился к солдату: — Можете быть свободны.

Солдат уходит.

Женщина по-хозяйски окинула взглядом всех присутствующих; не торопясь, сняла полушубок, с головы — платок, встряхнула его. Села на лавку, сняла сапоги, надела чувяки и подошла к Млынскому.

— Ну, будем знакомиться, — с улыбкой сказала она. — Клавдия! Колхозный бригадир, а теперь — председатель.

Млынский переглянулся с Алиевым.

— Клавдия… а по батюшке как?

— Клавдия Герасимовна.

— Вы извините, мы тут без вас…

— Да это уж вы меня извините, хозяйка такая плохая. Я сейчас, мигом. Ой, у вас и… и картошка-то уже готовая.

— Где же ваш колхоз, Клавдия Герасимовна? — спрашивает Алиев.

— Да как — где? — удивилась она. — Здесь! Колхоз имени Ленина. Правда, сейчас мы в лесу.

— А что же вы в лесу делаете?

— Ничего… живем, работаем…

— И много в лесу колхозников?

— Баб-то у нас… семьдесят три, мужиков — двое. Ну, детишки… Коровы, овцы, свиньи, куры даже есть. — Она внимательно посмотрела на Млынского и с надеждой спросила: — А вы к нам насовсем? Или временно? — И, не дожидаясь ответа, продолжала: — А то ить мне распорядиться надоть!..

— Здесь — временно, — ответил Млынский, — а вообще — насовсем! Недалеко от вас будем! Соседи…

Клавдия Герасимовна молча посмотрела на него, на Алиева и, вдруг засуетившись, начала накрывать на стол, поставила чугунок с картошкой, миску с соленой капустой. Откуда-то из-за двери достала завернутую в тряпку бутылку водки, осторожно поставила на стол.

Млынский попробовал капусту, кивнул Алиеву, показывая на вилок.

— Вот, Гасан, вкусно, очень вкусно.

Клавдия Герасимовна придвигает к майору водку.

— Командуйте!

Млынский взял бутылку.

— Да, никак, довоенная, смотри! Ну пожалуйста, давайте разливайте.

Хозяйка разливает водку, берет стопку.

— Со знакомством!

— За победу!

Все выпивают, начинают закусывать. Млынский хвалит капусту.

— Кушайте на здоровье, кушайте, — угощает Клавдия Герасимовна.

Командир отряда, сочувственно глядя на Клавдию Герасимовну, интересуется:

— Тяжело без мужчин хозяйство вести?

— Без мужика всегда тяжело, но справляемся. Вот ведь что бывало: мужики наши и выпивали, да чо греха таить, и кулаком иногда баловались, всяко было. А вот ушли на войну — и осиротели мы… Кушайте… Бабы у нас хорошие, справные, работящие. Вот собрались на сходку и порешили не распускать колхоз, так всем миром и снялись. Вот меня тогда председателем-то заместо Алексеича и избрали. Он на фронте воюет.

В беседу, оторвавшись от еды, вступает Серегин:

— А зачем в лес-то ушли? Немцы-то шли стороной, могли бы в деревне жить.

— А чо же нам, его дожидаться, что ли? Мы в деревне деда Егора оставили. Он хучь и хворый, а службу свою славно несет.

— Ну а откуда узнали, что мы в деревню пришли? — спросил Серегин.

— Так вот дед Егор-то и сообщил. Он же разведку вашу увидел. Ну, потом уже все войско. Пришел на заставу и племяшу моему Фролке шепнул…

— Так у вас и заставы есть? — удивился Алиев.

— А как же! По всем правилам, — улыбается Клавдия Герасимовна. — Чтоб от немца хозяйство сберечь, надоть и разведку иметь. — Оглядев всех ласковым взглядом, она продолжала: — Располагайтесь тут, кушайте, а я побегу в лес. Радость такую бабам своим рассказать надо… Помощь, может, какая требуется?.. Говори, командир, не стесняйся. Мы всем колхозом поможем!

Млынский переглянулся с Алиевым, встал, подошел к Клавдии Герасимовне и, глядя ей прямо в глаза, сказал:

— Дорогой ты наш человек, Клавдия Герасимовна! Большое тебе спасибо от всех нас… от всей Красной Армии!..

Клавдия Герасимовна. Сталин-то жив-здоров? Москва стоит?

— Жив-здоров. И Москва, и Ленинград стоят.

— А мы и не сумлевались. Ну, я побегу.

В той же самой комнате, где когда-то допрашивали Петренко, за большим столом сидит гестаповец Шмидт. Напротив него, ссутулившись, — женщина с приятным, но очень усталым лицом. В глубине комнаты на диване — штандартенфюрер Вольф.

— Госпожа Млынская, вы можете, вы обязаны спасти мужа своего. Да-да, спасти. Это очень просто. Напишите ему записку, несколько слов. Разве это предательство?

— Что я должна написать?

— Опишите общее положение вещей таким, каково оно есть в действительности. Ваш муж несколько месяцев находится в лесу, отрезан от мира и не знает, что наши солдаты уже разглядывают в бинокли Москву. Напишите еще, что очень скучаете, что дети ваши больны. Ведь это все правда, не так ли? Мы гарантируем жизнь ему и его солдатам.

— Я ничего не буду писать, — после небольшой паузы ответила Млынская.

— Фанатичка! — взорвался Шмидт. — С вами бессмысленно разговаривать! Из вас нужно выбивать фанатизм! И мы сделаем это!

Вольф поморщился и направился к двери. У порога он обернулся.

— Не тратьте времени на угрозы, Шмидт, — бросил он по-немецки.

— Я вас понял, господин штандартенфюрер.

Зима. Лес. По дороге на мотоцикле едет офицер немецкой армии в форме обер-лейтенанта. Перед сваленным деревом он остановился и осторожно подошел к нему.

Треск сломанной ветки прозвучал за его спиной, как выстрел.

Повернувшись, он увидел направленный на него немецкий автомат и услышал окрик:

— Хенде хох!

Мгновение… ударом ноги он выбил автомат из чьих-то рук, но кто-то сзади крепко схватил его за шею, пытаясь согнуть голову…

Он перекинул через себя этого человека, по сам, не удержавшись, упал. На него набросилось несколько человек. Лежа на земле, он пытался еще вырваться, но руки уже были загнуты за спину, а запястья — стянуты жестким, врезавшимся в тело ремнем.

— Ух, гад фашистский! — ругался матрос Сашка, держась за руку.

— Ишь, гусь какой…

Обер-лейтенант только дернулся.

Лукьянов подтолкнул его дулом в спину.

— Иди, гад, иди!

На рассвете часовой разбудил майора Млынского и доложил:

— Там Полищук и Лукьянов «языка» привели.

— Впусти, — сказал Млынский.

Проснулся спавший рядом Алиев.

…В избу входят Сашка и Лукьянов, очень уставшие. Обер-лейтенант, посиневший от холода, в разорванной шинели, прислонился к косяку двери. Сашка кладет на стол документы и оружие пленного.

— Товарищ майор, в лесу поймали.

Лукьянов. Офицер.

Млынский подошел к обер-лейтенанту. Посмотрел на него и сказал солдатам:

— Ну спасибо, ребята. Молодцы.

Алиев раскрыл свой планшет.

— Фамилия, имя, звание?

Обер-лейтенант внимательно посмотрел на Млынского и ответил по-русски:

— Прикажите развязать мне руки!

— Развяжите!

Офицер подошел к скамейке, тяжело опустился на нее и сказал:

— Нам нужно поговорить наедине.

Млынский взглянул на Алиева, посмотрел на офицера. Алиев молча кивнул и вышел из избы. Удивленные Сашка и Лукьянов — следом.

Млынский молча смотрит на обер-лейтенанта.

— Вы майор Млынский? — спросил офицер.

— Предположим, — ответил Млынский.

— В Москве безоблачное небо!..

— Что вы сказали? — спросил майор.

— В Москве безоблачное небо!.. — четко повторил офицер.

— Капитан Афанасьев!.. В Берлине скоро будет пасмурно!.. — ответил Млынский. — Мы ж вас повсюду разыскиваем!

Афанасьев молча подошел к печке, взял чайник, налил себе кипятку. Небольшими частыми глотками начал пить. Медленно снял шинель, фуражку и присел к столу.

— Мне нужно связаться с Центром.

Млынский достал кусок сала, хлеб и бутылку с оставшейся на дне водкой.

— Нате, выпейте, согреетесь.

Афанасьев налил себе, залпом выпил, закусил кусочком сала. Закурив сигарету, прислонился к теплой печке.

— Случилась беда, товарищ майор!.. Мой радист и рация погибли… Связи с фронтом нет. Явок в городе у меня тоже нет. Ну а сам я в плену у вас. — И грустно улыбнулся.

— Что же произошло?

— Не знаю, — устало сказал Афанасьев. — Засекли пеленгаторы или выдал кто… пока не знаю.

— А явки? Что с ними?

— На всех — сигнал опасности. Одна уничтожена. Надо срочно связаться с Центром.

— Егорычев! — крикнул майор.

Вошел часовой.

— Вакуленчука быстро ко мне!

— Есть! — Часовой ушел.

— Не вышел на встречу и мой запасной связной, служивший в полиции, — продолжал Афанасьев. — Кстати, вы получили наше предупреждение о гестаповских агентах в отряде?

— Да, спасибо, но еще до вашего сообщения к нам в отряд пришел с повинной полицай Охрим Шмиль. Правда, он ничего не сказал об остальных заброшенных к нам гестапо.

— Темнил?

— Похоже, не знает. Ну, на всякий случай мы ведем наблюдение за всеми пришедшими к нам в отряд. Что-то недоговаривает этот Шмиль, а что — понять не могу.

— Надо бы с ним побеседовать… Может, удастся узнать что-нибудь о моем пропавшем связном.

— А вы его знаете?

— Только словесный портрет.

Входит Вакуленчук.

— Разрешите?

— Да, мичман. Охрима Шмиля ко мне и предупреди Наташу, чтоб готовила рацию, срочно.

— Есть! — ответил мичман, удивленно покосившись на «обер-лейтенанта».

— Он далеко? — опросил Афанасьев.

— Да нет, здесь рядом. — Вакуленчук вышел.

Млынский протянул Афанасьеву телогрейку.

— Возьмите пока…

— Благодарю вас, — сказал Афанасьев. Взял телогрейку, поднялся, услышав, как хлопнула дверь в сенях. — Я оттуда, из-за занавески, погляжу на этого типа.

Едва Афанасьев скрылся за занавеской, как Вакуленчук привел заспанного Охрима.

— Разрешите?

— Расскажите, Шмиль, о всех сотрудниках полиции, которые служат в городе, — сказал майор.

— О тех, которых знаю?

— Ну разумеется.

— Я служил в караульном взводе… Иногда мы обслуживали комендатуру и гестапо.

Млынский. Так, по порядку. О полицаях вашего взвода. Как они выглядят. Поподробнее.

Шмиль. Ну, нас было человек двадцать пять, и…

Из-за занавески неожиданно выходит Афанасьев. Шмиль, мельком взглянув на него, отворачивается.

— Скажите, Шмиль, — спрашивает Афанасьев, — где вы бывали каждый вторник между часом и двумя?

Млынский удивленно посмотрел на Афанасьева. А Шмиль, подумав, спокойно произнес:

— На Центральной улице, в галантерейной лавке, над дверями которой висит подкова.

— Зачем?

— Ко мне должен был подойти человек с вопросом…

— У вас нет зажигалки? — сказал Афанасьев.

— Зажигалки нет, есть спички довоенного производства.

— Ну здравствуй, — улыбнулся в ответ Афанасьев и повернулся к Млынскому. — Вот, товарищ майор, прошу любить и жаловать: мой пропавший связной. Да, не думал я вас здесь встретить…

— Так получилось, — сказал Охрим и добавил, обращаясь к Млынскому: — Простите, что все не мог вам сказать, товарищ майор.

— Понятно, товарищ Шмиль, — кивнул майор и протянул ему руку. — Ну, давайте мозговать, как быть дальше.

Афанасьев. Мне нужно все время быть в городе.

Млынский. Тогда вам потребуется постоянная связь.

Афанасьев. И явка тоже.

— Я просил меня отпустить, — сказал Охрим, — но мне отказали.

Афанасьев. Вам нельзя появляться в городе, не выполнив задания гестапо. Ну, связь мы наладим.

Млынский, помолчав, сказал:

— А что касается явки, то у меня есть на примете один человек в городе — отец Павел. Можно держать связь через него.

Афанасьев, взглянув на майора, усмехнулся.

— Чему вы улыбаетесь, капитан?

— Да так… давно я к этому попу приглядываюсь…

Оба рассмеялись.

Штаб генерала Ермолаева. В кабинете — Ермолаев и член Военного совета фронта Садовников.

— Фашисты заканчивают сосредоточение своих сил, — говорит Ермолаев. — И в ближайшие дни можно ожидать наступления.

— Какие дивизии у них на главном направлении удара? — спрашивает Садовников.

— 2-я, 12-я и танковая «Рейх».

— Это точные сведения?

— Да, получены из разных источников и подтверждены капитаном Афанасьевым.

— Они ничего не сняли для укрепления своих тылов? Вы докладывали, что отряд майора Млынского активна действует на коммуникациях противника.

— Фон Хорн — старая лиса. Он не снял с фронта ни одного солдата.

— Что будем делать, Сергей Павлович?

Ермолаев подходит к большой оперативной карте, занимающей всю стену кабинета. Молча рассматривает ее. К карте подошел и Садовников.

— Они могут прорвать нашу оборону, — замечает Ермолаев. — У нас здесь, — доказывает на карту, — только три дивизии, измотанные в боях, и по численности фактически полки… и артучилище…

Садовников, не отрывая глаз от карты, спрашивает:

— Что у нас в резерве?

— Две танковые бригады и дивизия Казакова.

— А что если, не дожидаясь наступления противника, опередить его нанесением контрудара… — размышляет Садовников.

— Чем?

— Ввести резервы.

— Ну, если фон Хорн перебросит с другого участка свежие силы, тогда нам будет тяжело.

Садовников смотрит на карту.

— Откуда он может снять свои части?

— Допустим, с левого фланга…

— Это 18-я танковая.

— Совершенно верно.

Немного подумав, Садовников предлагает:

— А что если сосед справа поможет ударить вместе с вами?

— Хорошо бы.

Член Военного совета продолжает рассуждать:

— Значит, мы с вами должны подумать, каким образом мы можем воспрепятствовать переброске частей противника.

Поддерживая эту мысль Садовникова, Ермолаев замечает:

— Это можно было бы сделать, если бы хотя бы на несколько дней вывести из строя узловую станцию, взорвать мост вот на этой дороге. И тогда при теперешних погодных условиях противник был бы лишен возможности маневра.

— Тогда, может быть, подключить авиацию и разбомбить этот узел? — продолжает Садовников.

— Это малоэффективно. У них там сильная противовоздушная оборона. А при такой погоде невозможно прицельное бомбометание.

— А что если… одновременно с авиацией подключить отряд Млынского?.. Летчики начнут, а Млынский закончит, — предлагает Садовников.

— Резонно, резонно! — немного подумав, отвечает Ермолаев. — Но для этого нужно, чтобы удары были нанесены накануне наступления. Надо точно знать час наступления фон Хорна…

Лагерь Млынского.

В избу входит дед Матвей. Млынский спрашивает его:

— Готов, Матвей Егорович?

— Солдат всегда готов, товарищ майор! — с хитрецой отвечает дед Матвей.

— Ну, присядь на дорожку. Чайку выпьешь? — Млынский берет чайник.

— Да нет, я уже попил.

— Оружие у тебя есть?

— Есть, а как же!

— Покажи.

Дед Матвей достает пистолет и показывает его командиру. Млынский мягко забирает у деда оружие.

— Береженого бог бережет. Отдам, когда вернешься. Задание у тебя ответственное. Штаб фронта ждет.

— Понимаю, Иван Петрович.

Млынский продолжает напутствовать Матвея Егоровича:

— Ты… погоди. Ты к отцу Павлу сразу не иди… Потрись в церкви, оглянись, не притащил ли хвоста… Ну, как водится, свечку поставь, помолись…

Дед Матвей с грустью в глазах говорит:

— Свечку поставить можно. Анастасьюшке моей.

— Ну вот… Не забыл молитвы-то?

— «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое…». Помню, надо же… — усмехнулся дед Матвей. — Я ведь в бога давно не верю, Иван Петрович.

— Ну, ты и теперь не верь. А все-таки храм божий. Млынский и дед Матвей смеются.

Лес у станции. Глубокий снег. По лесу идут для смены караула Охрим, Игнат и впереди них Вакуленчук.

Они вышли к опушке леса. Впереди — заснеженное поле. Вдали на пригорке — станция. Мичман прикладывает обе руки ко рту — и раздается крик кукушки. Из густого кустарника поднимается голова солдата. Он и его напарник подходят к Вакуленчуку.

— Смена пришла! — говорит Вакуленчук. — Намерзлись?

— Два часа лишних пролежали, — ворчит солдат.

— Как на станции?

— Шесть эшелонов прошли на север, к фронту, три из них — с танками. Четыре вернулись порожняком и два эшелона — с ранеными.

Вакуленчук берет у Игната бинокль, смотрит, возвращает бинокль. На станции видны маневровые паровозы, вагоны, цистерны, вышки с пулеметами. Медленно двинулся и вытянулся кишкой состав с цистернами. Два паровоза, набирая скорость, вытаскивают его на выходные семафоры. Вакуленчук приказывает Игнату принять пост и напутствует:

— Будь повнимательней. Смену пришлю к ночи.

— Есть, командир! — отвечает Игнат.

Вакуленчук с двумя солдатами скрылись в лесу.

На посту расположились Игнат и Шмиль. Игнат смотрит в бинокль. По железной дороге едет дрезина.

— Прижился ты, Охрим, в лесу-то! — закурив, говорит Игнат.

— Кури осторожней, — делает ему замечание Охрим.

— А ты, я гляжу, пугливый стал, даже чересчур! — замечает Игнат. — Небось забыл про своих хозяев-то, а? — смотрит на Охрима.

Охрим насторожился.

— Чего смолк? Испугался? Ха-ха-ха!.. засмеялся Игнат и внятно произнес: — Тебе привет от Совы!..

Охрим ничего не ответил.

— Слышь, Охрим? Тебе привет от Совы!.. — повторил Игнат.

— Сова живет у дятла!.. — ответил Охрим.

— У дятла!.. — подтвердил, улыбаясь, Игнат и добавил — Ну вот и обменялись по всей форме… Засиделись мы тут с тобой и ничего не сделали!.. Не сносить нам головы… В общем, сегодня вечером надо устроить панихиду.

— Не рано ли?.. — замечает Охрим.

— Смотри, чтоб поздно не было! — зло обрывает его Игнат. — Они еще чего-то затевают. Я возьму на себя Млынского, комиссарчика и Серегина, они всегда в одно время в избе собираются… А ты Наташку и рацию кончишь. Чтобы одновременно… После развода придешь на кухню, там у меня гранаты припасены… Сделаем — и тиканем!

— Ладно! — угрюмо ответил Охрим.

Землянка радиста.

Наташа расшифровывает радиограмму, рядом стоит Млынский.

— Что там? — нетерпеливо спрашивает он.

— Опять запрос насчет разведданных, — отвечает Наташа, передавая листок Млынскому.

— Когда следующий сеанс?

— Дали время через каждые два часа… Очень ждут…

Входит Алиев.

— Дед Матвей появился.

— Где он?

— На заставу приполз. Совсем плох старик. Зина уже там.

— Наташа, передай: на связь выйдем позже, — говорит Млынский и вместе с Алиевым выходит из землянки.

На ложе из сосновых веток полулежал дед Матвей. Пламя от небольшого костра, прикрытого сбоку пологом плащ-палатки, бросало слабые отсветы на его лицо. Он тяжело дышал. Потные волосы вылезли из-под рваной ушанки. Зина растирала ему обмороженные ноги. Солдат охранения помогал ей. Увидев Млынского, дед отстранил Зину.

Майор наклонился над дедом Матвеем.

— Матвей Егорович!..

— Прости, Иван Петрович… — слабым голосом произнес старик, — подвел тебя дед Матвей… Заставы кругом, никак не пройти. Полем хотел было… да вот… снег куды большой. Прости… — Он попытался подняться.

— Лежи-лежи, Матвей Егорович, — сказал Млынский. — Зина, продолжай…

Зина снова принялась растирать деду ноги.

— Внутрь немного бы, а? — сказал дед.

— Сейчас, сейчас, — засуетилась Зина.

— Значит, пройти никак нельзя? — вздохнул Млынский.

— Я нынче не дойду, притомился… — тихо сказал дед.

— Я пришлю людей с носилками, — сказал Млынский Зине. — Перенесите его ко мне в домик…

Темная ночь. За кухней-землянкой в лесу стоят двое: Охрим и Игнат. Из-под присыпанного снегом валежника Игнат достает гранаты.

— Значит, договорились! — шепчет Игнат. — Вернется Млынский с Алиевым, свистну — начинай. Часового у входа снимешь. Наташка в землянке одна должна быть.

Семен — в карауле сегодня… Пять гранат хватит и на нее и на радию… — Передает гранату Охриму.

— Дай еще одну гранату, — просит Охрим.

Треснула ветка. Игнат резко повернулся… Тишина.

— Ты чего? — тихо спрашивает Охрим.

— Вроде бы шорох был.

— Ветер… — говорит Охрим. — Так дай еще одну!

— На, — протягивая гранату, шепчет Игнат.

— Может, еще и пистолет дашь?

— Ох жадный ты, Охрим, обойдешься гранатами.

Вдруг резкий луч фонарика ослепил Игната. Он от неожиданности на мгновение закрыл глаза, и тут же Охрим схватил его. Но Игнат с силой оттолкнул Охрима от себя, отскочил в сторону, выкрикнул: «Эх, ты, подлюка, легавый!» — дважды выстрелил из пистолета и побежал в лес. Охрим, схватившись за живот, застонал и упал на снег.

Из-за кустов выскакивают три матроса.

Впереди — Сашка. Он дает по убегающему Игнату очередь из автомата. Игнат, прячась за деревьями, бросает в матросов одну за другой две гранаты. Раздаются оглушительные взрывы.

Матросы продолжают стрельбу. Игнат, выронив пистолет, зашатался, упал за кустами мертвый. Луч фонарика высветил на снегу его тело. Невдалеке пытался подняться тяжело раненный Охрим.

Лагерь Млынского.

Дед Матвей лежит в избе на скамье, укрытый овчиной. Алеша, внук деда Матвея, поправляет тулуп, подтыкая его, чтоб не поддувало. Зина потрогала лоб деда Матвея, сказала:

— Леш, слетай ко мне в землянку, там металлическая коробка на полке под марлей, в ней аспирин. В общем, Мишутку разбуди, он тебе покажет. Давай.

Алеша выскочил из комнаты, едва не налетев на Млынского, Алиева и Вакуленчука. Млынский, взглянув на деда, спросил у Зины:

— Ну как он?

— Да хуже ему, горит дед Матвей.

Млынский сел, снял шапку и с горечью сказал:

— Пришла беда — открывай ворота…

Дед Матвей заворочался и вдруг негромко произнес:

— Иван Петрович…

Майор не дал ему договорить:

— Ты лежи, лежи, Матвей Егорович, не волнуйся. Что-нибудь придумаем.

Дед Матвей настойчиво продолжал:

— Иван Петрович, Алешку с Мишуткой отправить надо. Они пройдут…

Млынский бросил на него взгляд.

— Да что ты, дед! Риск-то какой!..

— Для тебя — большой, для меня — чуть поменьше, а для них… мальцы… им сподручней прошмыгнуть. Да и Алешка дорогу знает…

— Дети, Матвей Егорович! Жалко, — сказал Алиев.

— А мне что, не жалко? — резко отвечает дед Матвей. — Алешка-то ведь внучек мой, единственная родная душа на свете… Иван Петрович, Москва ведь ждет. Может, сам Сталин ждет. Я Алешке объясню, что и как… Ты только охрану им понадежнее дай, чтоб до самых немецких постов проводили…

Млынский молчит.

— Товарищ майор, — вступает в разговор Зина. — Разрешите мне? Честное слово, пройду.

— Да не пройдешь ты, Зина, — устало сказал дед Матвей. — Первый немец тебя сграбастает… И Петренко по городу шарит, узнает враз…

— Зина, идите к себе в санчасть, Охрим Шмиль тяжело ранен, — сказал майор и повернулся к Алиеву. — Придется посылать мальчишек, Гасан, другого выхода не вижу.

— Да, — соглашается комиссар.

Млынский отдает приказание Вакуленчуку:

— Готовьте ребят в дорогу!

— Есть! — отвечает мичман.

В церкви идет утренняя служба.

Молящихся немного: старушки в черных платках, несколько стариков с бородами и лысеющими головами, плохо одетые, закутанные в платки и шарфы дети.

На большом иконостасе в золотом окладе висит икона божьей матери.

Ветер врывается в разбитую снарядами крышу. Она прикрыта листами железа, которые издают неприятный скрипящий звук. На длинной тяжелой цепи, чуть-чуть покачиваясь, висит огромная, наполовину разбитая хрустальная люстра.

Служба подходит к концу. Закончилась проповедь, прочитанная отцом Павлом. Церковный хор поет последнюю молитву, гулко разносящуюся под сводами церкви: «Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй, благослови…»

На возвышении стоит отец Павел. Серебряный крест висит на его груди. Когда хор закончил петь, он широко перекрестился, произнес заключительные слова службы: «Христос, истинный бог наш, молитвами пречистне своея матере и всех святых. Помилует и спасет нас, яко благо-человеколюбец». Затем взял обеими руками большой крест и, осеняя им молящихся, спустился с возвышения. Верующие подходили целовать руку отца Павла и крест. С некоторыми он разговаривал, что-то советовал, кого-то успокаивал. Люди уходили, прикладываясь к иконе, висящей на тяжелой колонне, поддерживающей своды церкви.

Алеша и Мишутка, держа в руках шапки, подошли к отцу Павлу. Нагнувшись, он что-то говорил внимательно слушавшей его маленькой сухонькой старушке. Она перекрестилась, поцеловала крест, руку отца Павла и сказала:

— Помолись за меня, батюшка. — Отвесив несколько поклонов, ушла.

Алеша поцеловал крест и сказал:

— Благослови, отец Павел. — И когда священник положил ему руку на голову, прошептал: — Вам поклон от Александра Карповича.

— А где он теперь живет, сын мой? — тихо спросил отец Павел.

— У Чистых прудов, дом семь, — быстро ответил Алеша и добавил: — Он просит вас благословить его…

— Придешь ко всенощной в четыре часа. Я передам для него просвирку.

Алеша поцеловал протянутую руку и отошел в сторону.

Подходит Мишутка.

— Благослови, батюшка.

— Иди, сынок, иди.

Благословив Мишутку и стоявшего на костылях старика калеку, отец Павел степенно удалился в царские врата, на которых во многих местах была содрана позолота.

Алеша и Мишутка идут по обочине проселочной дороги с низким кустарником с обеих сторон. За ними, в неясной морозной дымке, на горизонте, проглядывался город.

— Леш! Есть охота! — сказал Мишутка.

— Ну, ты даешь, Мишка! Туда всю дорогу жевал, в городе ел, сало мое слямзил. Все тебе мало!..

— Сала-то там было! — угрюмо ответил Мишутка.

— Натощак идти легче!.. Ты снежку вместо мороженого, — засмеялся Алеша.

— Леш!.. Дай просвирку откусить… — заныл Мишутка.

— Я те дам! — с угрозой произнес Алеша. — Забудь про нее.

— Леш, ну дай откусить…

— Отстань, Мишка.

Из-за поворота выехала легковая машина. Она быстро проскочила мимо них. В машине рядом с водителем сидел Шмидт. Сзади — Петренко и Вилли. Петренко обернулся и посмотрел на удаляющихся ребят. Вилли спросил:

— Что вы там рассматриваете, господин Петренко?

— Мне показалось, что я знаю этих ребят, — ответил Петренко и, немного подумав, предложил: — Давайте вернемся!.. Я, кажется, видел их в отряде Млынского…

— Хи-хи-хи!.. Вам везде мерещится отряд Млынского, — весело заметил сосед Петренко.

— И все-таки, господа, давайте их проверим! — с обидой в голосе сказал Петренко.

— Ну что, Ганс, вернемся? — нерешительно спросил Вилли у Шмидта.

— Я не люблю возвращаться, Вилли! Плохая примета… — ответил Шмидт. — Но если господин Петренко настаивает…

— Вот именно.

— Франц, поехали назад! — приказывает Шмидт шоферу.

Машина разворачивается и едет в сторону ребят:

В кустах у поворота дороги лежат Вакуленчук и группа бойцов. Они видят приближающихся мальчишек и двинувшуюся вслед за ними машину. Ребятам осталось пройти метров пятьдесят, чтобы скрыться за поворотом. Но они идут не спеша…

Машина приближается.

Вакуленчук побежал вдоль кустарника.

Машина все ближе. Не успеть!.. Сейчас она догонит мальчишек.

Он выскакивает на дорогу, кричит: «Ложись!» — и бросает гранату.

Ребята падают в снег рядом с машиной.

Взрыв…

Вакуленчук на бегу, почти в упор прошивает очередью из автомата остановившуюся машину. Бросает вторую гранату.

Машина, потеряв управление, летит под откос, переворачивается, загорается. Из нее выскакивают Петренко, Вилли и Шмидт.

Из леса появляются три солдата из отряда Млынского. Стреляя, бежит Петренко. Его из автомата убивает Вакуленчук.

Вспыхивает факелом машина, разбрызгивая вокруг себя горящий бензин.

Солдаты несколькими очередями срезали бегущего в горящей одежде Вилли.

Шмидт стреляет в Вакуленчука. Мичман, выронив автомат, падает. Один из солдат очередью из автомата убивает Шмидта.

Когда короткий бой затих, Мишутка бросился к Вакуленчуку. Склонив голову на грудь лежащего мичмана, заплакал.

В землянке Наташа передает текст радиограммы…

Писк морзянки превращается в слова текста:

«Наступление фон Хорна начнется семнадцатого ноября в шесть часов тридцать минут… — отстукивает точки-тире рука Наташи. — Выполнению поставленной вами задачи готовы. Млынский».

В штабе Млынского идет совещание командного состава. Все с напряженным вниманием слушают секретаря горкома партии Николая Сергеевича:

— Горе лютует на нашей земле. Враг не щадит ни стариков, ни детей, но нас не сломить. Весь народ поднялся на борьбу с фашистскими захватчиками. Нас, партизан, воодушевляет, товарищи, что в этот бой мы идем с вами, бойцами Красной Армии. Смерть фашистским захватчикам! — Закончив, Николай Сергеевич садится за стол.

К присутствующим обращается Млынский:

— Товарищи командиры, еще раз уточняю задачу! Рота Розанова выходит на шоссе, взрывает мост и контролирует дорогу. Ни одна машина, ни один солдат не должны пройти ни в сторону станции, ни от нее…

— Ясно, товарищ майор! — сказал Розанов.

— Капитан Серегин с тремя взводами и партизанами Николая Сергеевича ликвидируют охрану узла, комендатуру и прикрывают отход отряда.

— Есть! — отвечает Серегин.

— Старший лейтенант Хват с двумя взводами уничтожает вокзал, пакгауз и водокачку.

— Понятно, товарищ майор.

— Комиссар Алиев с саперами взрывают пути и поворотный круг и в первую очередь — входные и выходные стрелки.

— Ясно, — кивает Алиев.

— Лукьянов!

— Здесь я, товарищ майор! — отозвался Лукьянов.

— Со своими ребятами сталкиваешь составы с рельсов. Начнете с эшелона с танками.

— Устроим завальчик.

Все смеются.

Млынский. Ну, посмотрим. (И обращается к подпольщику-железнодорожнику.) Захар Петрович, машинисты не подведут?

Захар (твердо), Порядок, товарищ майор, люди надежные.

Млынский. Хорошо. Бейсамбаеву с отделением обеспечить эвакуацию раненых в лес. Зина их примет.

Бейсамбаев. Ясно!

Зина. Есть, товарищ майор!

Млынский смотрит на часы и говорит:

— Все. Вопросы?

Цель операции и конкретные задачи каждому ясны. Вопросов не возникло.

Майор продолжал:

— Так, понятно. Через час выступаем. К ночи как раз выйдем на исходные позиции. Все свободны.

Участники совещания, переговариваясь, уходят. В комнате остались Млынский и Николай Сергеевич. Николай Сергеевич берет свой автомат, вешает его через плечо, майор надевает шинель. На него очень внимательно и сочувственно смотрит секретарь горкома и с трудом произносит:

— Иван Петрович, ты про своих что-нибудь знаешь?

— Вот уже на фронте получил от них письмо. Собирались эвакуироваться, но мать очень болела. — И после паузы спросил: — А что?

Николай Сергеевич сел, сразу не отвечает. К нему подходит Млынский и, уже не скрывая волнения, вновь спрашивает:

— А ты что? Что-нибудь знаешь?

— Они не успели эвакуироваться, не успели. Потом их забрали в гестапо.

Млынского все более охватывает предчувствие непоправимой беды.

— Говори!

— Мужайся, Иван.

— Говори…

Николай Сергеевич сдавленным голосом тихо произносит:

— Вчера ночью их…

Млынский сгорбился, тяжело опустился на скамейку.

Перед его мысленным взором предстали старенькая мать, жена, дети, их короткая, порой трудная жизнь. В сердце острой болью отдалась горечь тяжелой утраты.

Через несколько минут он встал, дрожащими руками надел ремень, поправил кобуру, выпрямился и, взглянув на часы, твердым голосом сказал:

— Нам пора!

Лагерь Млынского кипит как муравейник. Вокруг всё в движении. На сани грузят ящики с гранатами и толом. Навьючивают на лошадей пулеметы. Рота Розанова уже ушла из лагеря. Выстраивает своих людей и Хват. Он подходит к каждому, проверяет экипировку. Два солдата в сопровождении Зины несут несколько сумок с медикаментами. Заканчиваются последние приготовления. Отряд отправляется на новую дерзкую операцию.

Крупный железнодорожный узел. Ночь. Много путей. Вытянулись длинные составы. На платформах — танки, орудия, автомашины. Стоят составы с цистернами. Два небольших маневровых паровоза передвигают вагоны, формируя состав. На главном пути останавливается длинный состав с горючим.

В конце станции тяжелый паровоз заправляется у водокачки водой. За красным кирпичным пакгаузом, на площадках — зенитные орудия. Такие же орудия — недалеко от сторожевых вышек, расположенных на небольшом расстоянии друг от друга. Два ряда проволоки опоясывают границы станции, открывая только входные и выходные стрелки у семафоров.

Недалеко от станции начинается лес. В зарослях густого кустарника, у края леса, стоят несколько человек. Среди них — Млынский со своим штабом и секретарь подпольного горкома партии Николай Сергеевич.

Млынский сказал, грустно улыбнувшись:

— Жалко станцию… Строили, а теперь сами и порушим так, чтобы камня на камне от нее не осталось.

— Выстроим, — сказал Николай Сергеевич, — краше прежней… — и, вздохнув, добавил: — Вот только людей не вернуть.

Млынский смотрит на часы.

— Выходите на исходные!.. Ну, счастливо!

В соответствии с боевым заданием бойцы отряда двинулись к станции.

Слышится шум приближающихся советских бомбардировщиков. Они заходят над станцией и сбрасывают на нее бомбы.

Первые бомбы разорвались во дворе немецкой казармы. Другие — у складских помещений недалеко от леса.

Открыли огонь зенитные пушки и пулеметы. Линии трассирующих пуль расчертили черное небо. Два прожектора шарили по небу, стараясь схватить в перекрещении своих лучей невидимые в ночи самолеты.

Взрывы бомб, залпы зениток и очереди пулеметов слились в сплошной гул. Млынский со своим штабом, воспользовавшись налетом авиации, подтянул отряд вплотную к железнодорожной станции. Высоко в небо взвилась красная ракета… и сразу же где-то впереди раздались автоматные очереди, разорвались гранаты. Отряд Млынского начал бой за станцию.

Солдаты быстро и четко снимают немецкие посты, передвигаются дальше, вступают с гитлеровцами в рукопашный бой. Подрывники закладывают мины под вагоны. Взрывы… Горят составы с горючим…

В свете пламени пожара видны маленькие фигурки мечущихся немцев.

Взрывы вспыхивают на всем протяжении железнодорожных путей.

Комиссар Алиев бежит с группой солдат, он командует:

— За мной!

Длинный состав с танками на платформах, медленно, тяжело подталкиваемый маневровым паровозом, двинулся к выходным стрелкам, Млынский подбегает к Захару и, показывая на этот состав, спрашивает:

— Что с этим эшелоном?

Паровоз подцепил, отгоняем.

— Давай быстрей, времени нет!

— Есть!

В это время сильный взрыв потряс воздух… Состав приближался к выходному семафору… Первые платформы, плавно переворачиваясь, со скрежетом валились с насыпи. Два крытых вагона встали на дыбы и развалились.

К Млынскому подбегает лейтенант Хват.

— Товарищ майор, водокачка заминирована.

— Хорошо, взрывайте.

— Есть!

Проходят считанные минуты, и водокачка рухнула.

…Высоко в небе вспыхнул самолет и ярким горящим комом упал где-то за станцией…

…Станция в огне. Густой черный дым заволакивает все вокруг. Уже ничего не было видно… И только вспыхивали огоньки отдельных взрывов.

Бежит солдат, он останавливается перед Млынским.

— Товарищ майор, немцы к дороге прорвались.

— А, черт! Капитан Серегин, ликвидируйте прорыв!

— Есть, товарищ майор! — И Серегин с группой бойцов бросился к месту прорыва наперерез гитлеровцам. Он выхватывает противотанковую гранату и бросает под бронетранспортер. Бойцы в упор расстреливают фашистов, но в это мгновение падает сраженный вражеской пулей Серегин. Его тело Бейсамбаев относит к лесу. Бойцы с удвоенной яростью бросаются на врага. Гитлеровцы обратились в бегство.

Подходит Николай Сергеевич.

— Иван Петрович, подходы к станции заминировали.

— Хорошо, Николай Сергеевич!

К лесу начали подносить раненых. Зина делала им перевязки и укладывала на сани. Принесли раненого Хвата.

Млынский появился у здания горящей станции. Подошли Алиев со своими солдатами, Лукьянов, Николай Сергеевич с группой партизан.

Все взволнованы боем. У многих лица черны от гари.

Станция догорает. Все, что могло быть разрушено, — разрушено. Горели опрокинутые вагоны и цистерны, торчали рельсы взорванных путей.

Млынский посмотрел на часы.

— Отходим! Ракеты! — отдал он короткий приказ.

Высоко над рекой — новый красавец мост. Его легкие, ажурные фермы высвечиваются в свете падающих сигнальных ракет. Бесшумно сняв часовых, к мосту устремились бойцы отряда и партизаны. Они быстро закладывают под конструкции моста ящики с толом. Поджигают бикфордов шнур и отбегают. Один за другим раздаются сильные взрывы. Мост разваливается, его фермы падают в воду, поднимая огромные столбы брызг.

В выдолбленном в земле укрытии расположился командный пункт штаба фон Хорна.

У стереотрубы — фон Хорн, рядом — полковник Кемпе. Чуть поодаль — генерал авиации, у стола с телефонами — штандартенфюрер Вольф.

Впереди — большое заснеженное поле, упирающееся в далекий густой лес. Там, в конце поля, у самого леса, — линия обороны советских войск. Окопов не видно. Все запорошено снегом.

Заговорили немецкие батареи… В лесу видны вспышки взрывов… Началась артиллерийская дуэль.

Фон Хорн обернулся к генералу авиации.

— Авиация готова, генерал?

— Низкая облачность, господин командующий. Прицельное бомбометание обеспечить трудно…

— Предупредите своих асов: не будут видеть земли — не бомбить! А то разбомбят мои танки…

— Господин генерал-полковник, — докладывает Кемпе, — дивизия СС «Рейх» вышла на исходные!

— Отлично, полковник.

На КП быстро входит офицер. Переводит дыхание, докладывает:

— Господин генерал-полковник! Генерала Бергера с правого фланга обходят русские танки с пехотой!

— Вы не ошиблись? — спрашивает фон Хорн.

— Нет, господин генерал-полковник! — отвечает офицер. — Я был обстрелян!

Фон Хорн, Кемпе, Вольф и генерал авиации склоняются над картой.

— Где вы наткнулись на них?

Офицер показывает на карте.

— Они ударили по правому флангу.

Фон Хорн, проведя рукой по карте, взглянул на Кемпе, задумался…

— Но это же самоубийство. Они сами лезут в котел… Надо пропустить их и отсечь! — И повернулся к офицеру-связисту. — Соедините меня с Бергером.

Связист докладывает, что Бергер у телефона.

Фон Хорн берет трубку.

— Бергер, что там у вас? — Слушает, повторяет: — Смяли ваш правый фланг? Какими силами?.. Две танковые бригады? Вы не ошиблись?.. Пропустите их и замкните фронт… Я переброшу к вам из резерва 18-ю танковую дивизию… Спокойней, Бергер! — Смотрит на часы. — Через час я начинаю наступление!.. — Кладет трубку. — Кемпе, распорядитесь о переброске 18-й танковой к генералу Бергеру! — приказывает фон Хорн, возвращаясь к стереотрубе.

Кемпе мрачно посмотрел на фон Хорна, стоящего в глубине блиндажа.

— Господин генерал-полковник… — робко сказал Кемпе.

— Выполняйте приказ! — не отрываясь от стереотрубы, бросил фон Хорн.

— Мы не можем перебросить 18-ю танковую дивизию…

— Что?! — резко повернулся фон Хорн. — Что вы сказали?

— Только что сообщили, что отряд Млынского уничтожил узловую станцию и взорвал мост на шоссейной дороге, — произнес Кемпе и, опустив глаза, добавил: — А других дорог нет…

Общее молчание. Фон Хорн обвел взглядом офицеров. Остановился на Вольфе.

— Млынский… Млынский!.. — как бы про себя повторил фон Хорн и снова: — Млынский… майор… помню… — И после паузы, не отрывая взгляда от Вольфа, еле сдерживаясь, сказал: — Это будет стоить вам головы, штандартенфюрер Вольф… А вас, генерал, — обратился он к стоящему рядом генералу авиации, — я отдам под суд! — Последние слова он уже выкрикнул.

Фон Хорн подошел к карте, некоторое время что-то прикидывал… Помолчал, потом, ни на кого не глядя, тихо сказал:

— Русские устраивают нам котел… Армия Ермолаева перешла в наступление… Не они, а мы попадаем в окружение… — И после паузы: — Кемпе, срочно переходите к обороне! — Немного подумав, добавил: — Разверните вторую дивизию фронтом на север. Выдвиньте из моего резерва артбригаду. — Еще помолчал. — Пустите в наступление танковую дивизию СС «Рейх»… Она хоть немного задержит удар русских. Сворачивайте КП. Переезжаем в штаб армии. Если не успеем развернуться, они выйдут на наши тылы…

На окраине леса, на крутом берегу реки, выстроился отряд Млынского. Развернуто знамя полка.

Между молоденькими березками — большая братская могила. Рядом стоят женщины, дети и старики из окрестных деревень. В каре, впритык друг к другу, — сани. На них лежат раненые бойцы.

Выступает Млынский:

— Сегодня мы прощаемся с нашими товарищами, которые отдали свои жизни за свободу и независимость Родины.

Он стоит на небольшом ящике из-под снарядов. Рядом — Алиев.

— Над могилой наших боевых друзей мы клянемся не давать врагу ни минуты покоя — ни днем, ни ночью! Пока бьются наши сердца, пока руки держат оружие и пока последний захватчик не перестанет топтать землю наших отцов и дедов…

Слова командира все слушают в абсолютной тишине. Сосредоточенны лица Алиева, Бондаренко, деда Матвея, Зины…

Майор продолжает:

— Пройдут годы. Вырастут наши дети. Они будут гордиться своими отцами и матерями. Они расскажут нашим внукам о тех, кто сегодня, не щадя собственной жизни, защищает священную нашу землю. Мы уходим дальше на запад. Впереди — нелегкий и длинный путь. Мы клянемся, что пройдем сквозь огонь и стужу, сквозь смерть и муки и уничтожим фашистского зверя в его собственном логове. Мы вернемся. Мы вернемся с победой! Клянемся!

Все бойцы торжественно произносят:

— Клянемся!.. Клянемся!.. Клянемся!

На фоне развернутого знамени полка мимо Млынского проходят солдаты его отряда…