Часть первая

Хроникальные кадры бомбардировок Лондона ракетными снарядами Фау. Разрушенные кварталы, убитые и раненые женщины и дети; госпитали, переполненные жертвами варварских бомбардировок… Пожары в городе и в лондонском порту… Люди в форме осматривают искореженные обломки ракет…

Военные летчики над Ла-Маншем пытаются сбивать летящие ракеты. Тревожные ночи. Женщины, старики и дети прислушиваются в бомбоубежищах к нарастающему вою очередного снаряда…

Голос диктора. «Личное и строго секретное послание от господина Черчилля маршалу Сталину. Имеются достоверные сведения о том, что немцы проводили испытания летающих ракет с экспериментальной станции в Дебице в Польше. Дебица лежит на пути ваших победоносно наступающих войск… Поэтому я был бы благодарен, маршал Сталин, если бы Вы смогли дать надлежащие указания о сохранении той аппаратуры и устройств в Дебице, которые ваши войска смогут захватить после овладения этим районом. 13 июля 1944 года».

На экране — хроникальные кадры: деловая и суровая Москва летом 1944 года.

Голос диктора. «Секретно и лично от премьера Иосифа Виссарионовича Сталина премьер-министру господину Уинстону Черчиллю. Мы хотели бы выполнить Вашу просьбу, изложенную в послании от 13 июля относительно экспериментальной станции в Дебице, если эта станция попадет в наши руки…».

Пасмурный вечер. Моросит мелкий дождик. Отряд полковника Млынского растянулся колонной. Тускло поблескивают мокрые каски солдат и оружие. В середине, колонны лошади тянут несколько крытых фур. Ноги лошадей и солдат скользят по размокшей глине. Рядом с одной из фур шагает капитан медицинской службы Ирина Петровна Быстрова.

Млынский обгоняет колонну верхом. Поравнявшись с Ириной Петровной, бросает поводья Ерофееву, слезает с седла и обращается к идущим девушкам:

— Здравствуйте, девушки!

— Здравствуйте, товарищ полковник! — отвечают все, кроме бойкой рыжеволосой радистки Кати Ярцевой. У той свое приветствие:

— Здравия желаем, Иван Петрович! — И глаз у нее голубой, нахальный. — Почаще бы к нам заглядывали. Всегда рады вас видеть.

— Спасибо, Катя, — улыбается Млынский. — А вот рацию оставлять не следует.

— Она тут, рядышком, товарищ полковник… В фургоне.

— На переправе ни на шаг от рации, сержант, — говорит строго Млынский и подходит к Ирине Петровне. — Вероятно, без бои не обойдется. И братьям полякам помочь придется. Как переправитесь, разверни полевой медпункт.

— Ты устало выглядишь, Иван…

— Ничего…

Они прошли вперед, а Ерофеев, не слезая с коня, выговаривает Кате Ярцевой:

— Ты что язычок распускаешь? И не таращь на меня свои — бесстыжие буркалы — бесполезно!

— Катя покорно, опускает глаза и говорит смиренно:

— Прости, Ерофеич, как-то я не подумала…

— Вот то-то.

— Неужели совсем уже бесполезно? — спрашивает с сожалением Катя.

— Тьфу, чертова, девка! — в сердцах ругается Ерофеев и, хлестнув коня, отъезжает, провожаемый дружным смехом.

Вдоль колонны навстречу ее движению галопом мчатся трое: старшина Полищук, девушка лет шестнадцати и паренек в конфедератке и с немецким автоматом за плечами.

— Товарищ полковник! — докладывает Полищук. — Связные от польских партизан.

— Ванда Милевская! — докладывает, лихо спрыгнув с лошади, девушка. — Из отряда «Варшава».

— Станислав Дановский, — подходит к полковнику парень.. — Отряд «Костюшко». Швабы атакуют наш отряд на том берегу Сана, южнее Сталевой Воли…

— Ерофеич! Хвата срочно ко мне!

Млынский достает из планшетки карту. Полищук растягивает над ним плащ-палатку.

— Это здесь, — показывает Станислав на карте.

— Ясно. Часок продержитесь, и мы подойдем.

— Есть!

— Отряд «Варшава», — сообщает Ванда, — прикрывает левый фланг коридора. Плавсредства сосредоточены около села Пшедоба.

— Значит, не сгинела Польша, — улыбается Млынский.

— Не сгинела и не сгинет, пан полковник! — горячо говорит Станислав.

— За нашу и вашу свободу, товарищи! — отвечает Млынский.

Дождь перестал. Из-за туч иногда проглядывает, луна, и тогда на реке видны лодки. Слышен плеск весел и приглушенные команды. В стороне изредка взлетают ракеты, и оттуда доносятся тревожащие ночь пулеметные очереди.

Фуры, тачанки, лошадей и легкие орудия переправляют на плотах. У берега солдаты спрыгивают с плотов в воду и переносят на руках ящики с боеприпасами, помогают лошадям вытащить на берег тяжелые фуры и орудия.

Командир роты Бейсамбаев и старшина Коваленко переносят на руках через прибрежную полосу воды Ирину Петровну. Другие солдаты — Катю Ярцеву и остальных девушек. Несут с шутками и уже на твердой земле опускают не сразу.

Высадив людей на западном берегу, лодки и плоты возвращаются обратно.

— Старший лейтенант! — приказывает Млынский Бондаренко. — Прикройте своей ротой правый фланг переправы! Займите старые окопы!

В ту же ночь по шоссе двигалась колонна немецких танков.

Впереди — открытая легковая машина с эсэсовскими офицерами и охраной. Рядом с водителем — штурмбанфюрер Занге.

Регулировщик с бляхой фельдполиции на шее светящимся жезлом указывает поворот, и машина съезжает с шоссе на проселочную дорогу. Следом за ней один за другим скатываются шесть танков.

На западном берегу реки полковник Млынский наблюдает за переправой. Стало заметно светлее. В бинокль видно, что рядом с последними лодками плывут, держась за борта и подняв над головой оружие, солдаты. Впереди — старшина Полищук. Река широкая. Ветер и течение гонят лодки в сторону от переправы.

— После такой купели по сто граммов положено, — говорит Ерофеев.

— Не завидуй, Ерофеич, — усмехается майор Хват, — успели б штаны обсохнуть…

Кроме Ерофеева и Хвата на пригорке рядом с Млынским — командир польского партизанского отряда Милевский и Ванда. Млынский опускает бинокль.

— Ах молодцы! Товарищ Милевский, я думаю, через полчаса вы сможете начать отвод ваших людей.

— Есть!

— Передайте партизанам нашу сердечную благодарность.

— Дзенькую, товарищ полковник. Мы считаем за честь вместе с вами сражаться за свободу наших народов.

Последние лодки приткнулись к берегу.

Комиссар отряда Алиев, поднявшись к Млынскому, докладывает:

— Последний эшелон закончил переправу, товарищ полковник. Потерь нет.

— Отлично! Управились почти на час раньше, чем запланировано. Чья инициатива, Гасан, вплавь через реку?

— Старшины Полищука.

— Ах морская душа… Объявить благодарность!

В этот момент разорвался первый снаряд. Он упал с большим недолетом. Второй и третий разорвались ближе…

— Танки! — донесся чей-то крик. И его как эхо подхватили разноголосо: — Танки!.. Танки!..

Млынский видит, как от темного лесного массива отделились едва различимые в предрассветном сумраке немецкие танки и поползли к переправе, изредка стреляя на ходу. От переправы мимо них пробегают бойцы и занимают оборону по краю оврага, по которому движется основная часть отряда.

Один из снарядов разрывается недалеко от медпункта.

Старшина Полищук повис на поводьях, сдерживая заметавшуюся лошадь, впряженную в телегу с ранеными.

— Гранаты и противотанковые ружья к бою! — командует Млынский.

Осколком разорвавшегося снаряда ранит командира польских партизан Милевского.

— Отец! — кидается к нему Ванда.

Полищук и Бейсамбаев подхватывают его и несут к палатке медпункта. Зажимая рану рукой, Милевский говорит сквозь стиснутые зубы:

— Ванда, дочка… Передай мой приказ бойцам: держаться! Иди, родная… иди…

Млынский бежит к медпункту. Ерофеев не отстает от него ни на шаг.

Их обгоняют несколько солдат с противотанковыми ружьями, спешащие на позиции, которые занимали польские партизаны.

Мелькает Полищук со связкой противотанковых гранат.

Бейсамбаев у палатки медпункта спокойно набивает патронами автоматный диск…

Млынский стремительно входит в палатку и застывает на пороге.

Керосиновые лампы — одна из них подвешена к потолку, а две другие держат в руках солдаты с марлевыми повязками на лицах — освещают палатку и стол, накрытый окровавленной простыней. Ирина Петровна оперирует Милевского. Работает спокойно и четко. Ей ассистирует пожилая медсестра. Повернув на секунду лицо, закрытое маской, Ирина Петровна снова склоняется к Милевскому.

— Зажим! — коротко говорит она. — Еще!.. Коагулятор…

Близкий разрыв снаряда колыхнул палатку, комья земли забарабанили по брезенту, но никто даже головы не поднял.

В наспех отрытых окопчиках рядом с польскими партизанами заняли оборону советские бронебойщики, выставив навстречу танкам длинные стволы противотанковых ружей.

Сержант Косых наводит ружье на надвигающийся танк. Пулеметы танка ударили по окопчику, и пули взбили фонтанчики земли, запорошившей глаза сержанту.

— Ничего… Сейчас…

Из другого окопчика грохнуло противотанковое ружье — и один из танков завертелся на месте с подбитой гусеницей.

— Браво! — крикнул поляк.

Косых протер наконец глаза.

— Сейчас наш выход. Так… — Он выстрелил, однако танк продолжал неумолимо надвигаться на окопчик…

Но вот за башней его взвился сначала едва приметный дымок, потом он стал черней и гуще, показалось пламя, и танк остановился. По танкистам, выбравшимся из люков, открыли из винтовок огонь партизаны…

— Понятно? — улыбнулся Косых соседу-поляку.

Однако остальные четыре танка продолжали рваться вперед. Укрываясь за их броней, приближались к окопам эсэсовцы. Один из танков по берегу Сана рвался в направлении палатки медпункта…

…Из палатки вынесли Милевского. Осторожно уложили на подводу. Он слабо улыбнулся Ванде.

Вышедшая следом Ирина Петровна, так и не снявшая окровавленного халата, остановилась растерянно. Со склона оврага, на котором стояла палатка, танков не было видно, но рев их моторов и лязг гусениц слышались где-то совсем близко.

Млынский оглянулся, увидел Ирину Петровну, взбирающуюся к нему по откосу оврага. Она подошла, опустилась на землю. Улыбнулась чуть виновато.

— Прости… Ноги как ватные… Страшно…

— Ну-ну, Ирина, по-моему, там в палатке было страшнее, — ответил Млынский, дал короткую очередь и добавил: — Свертывай медпункт и уходи…

Ерофеев, пробравшись по краю оврага, видел, как навстречу надвигающемуся танку метнулась фигура человека в тельняшке, как первая граната взорвалась с недолетом, не причинив стальной махине вреда… Вторую старшина Полищук метнул, когда танк был совсем уже рядом. Взрывной волной старшину отшвырнуло к обрыву. Моряк с трудом поднялся, но, потеряв равновесие, рухнул с обрыва в реку. И следом туда же сполз потерявший управление танк.

Когда совсем рассвело, все вокруг накрыл густой и плотный, белый, как молоко, туман.

Отряд полковника Млынского втягивался в буковый лес. Туман медленно полз между могучими стволами деревьев. Видно было не дальше десяти-пятнадцати шагов.

Шли молча, только слышались топот сапог, фырканье лошадей, скрип колес и редкий лязг оружия или саперной лопатки.

Ирина Петровна крепко спала в телеге, свернувшись калачиком в ногах у раненых. Даже сильная тряска не могла ее разбудить.

Алиев, дождавшись на обочине Млынского, зашагал рядом.

— Вот и первое боевое крещение на польской земле, Иван Петрович…

— Проклятые танки. Откуда они взялись?

— Или разведка ошиблась, или немцы их подбросили…

— Вот именно: или… Или нас обнаружили, или они здесь что-то тщательно охраняют… Старшина Полищук погиб.

— Ах ты!.. Как это случилось?

Шедший позади полковника Ерофеев сказал:

— А он гранату ему прямо в рыло сунул. Ну, взрывом его… и в реку, а там — течение и не видать ни черта… Моряк и отдал душу водяному богу…

Над полем, где недавно шел бой, тоже стлался густой туман, который чернили дымом догоравшие танки.

По реке плыли остатки разбитых плотов.

Проводив их взглядом, пока они не скрылись в тумане, Занге спустился к реке.

— Где он? — спросил Занге обершарфюрера.

— Прошу сюда, штурмбанфюрер. Осторожнее — тут коряги…

На песчаной отмели, по пояс в воде, лежал старшина Полищук. Окровавленная тельняшка его была разорвана, одна рука неестественно вывернута.

Занге склонился над ним, внимательно вглядываясь в лицо раненого.

— Не может быть…

Полищук чуть шевельнулся, застонал и открыл глаза.

— Полищук, — позвал его Занге. — Ты узнаешь меня? — Занге снял фуражку. — Теперь узнаешь? Ты — Полищук, верно?

Моряк с трудом приподнялся, плюнул Занге в лицо и, мертвый, медленно погрузился в воду.

Берлин. Вечер. На окнах в кабинете рейхсфюрера СС Гиммлера опущены шторы. Свет настольной лампы отражается в стеклышках гиммлеровского пенсне.

— Фюрер приказал увеличить производство «оружия возмездия», Вольф…

Сидевший напротив Гиммлера группенфюрер СС Вольф слушал внимательно.

— Для строительства новых подземных заводов и полигонов вы можете брать из концентрационных лагерей столько рабочей силы, сколько вам нужно. Дело должно быть поставлено так, чтобы никто не подозревал о том, что там происходит. Все подступы к вашим объектам для агентуры противника необходимо намертво перекрыть. Есть данные, что русские делают отчаянные попытки проникнуть в тайну «оружия возмездия». Этого нельзя допустить, Вольф.

Запищал зуммер селектора.

— Слушаю, — отозвался Гиммлер.

— Шесть эскадрилий бомбардировщиков типа «Ланкастер» — над Ла-Маншем. Курс — юго-восток.

Гиммлер молча кивнул и поднялся. Погасив настольную лампу, он подошел к окну, поднял штору. За толстыми стенами взвыли сирены воздушной тревоги.

— После войны… — проговорил глуховато Гиммлер, — она ведь когда-нибудь кончится… миру будет диктовать свою волю тот, кто будет владеть новым оружием. Мы опередили англосаксов по меньшей мере на десять лет. Правда, я боюсь, чтобы нас не опередили русские. Мы затратили миллионы, заставили работать тысячи лучших ученых, конструкторов, инженеров, сотни тысяч рабочих, создали заводы, лаборатории, испытательные полигоны… Как ты думаешь, сколько бы заплатили англичане или американцы за весь наш опыт, за специалистов, расчеты, чертежи и лаборатории, а?

Вольф благоразумно молчит.

— Этому цены нет, Вольф, — сам отвечает на свой вопрос Гиммлер. — Нет цены…

На улицах оккупированного Кракова малолюдно и тихо. Изредка проедет военная машина, протопает по мостовой фашистский патруль, и снова тихо. Над воротами старого королевского замка «Вавель» свисает полотнище гитлеровского флага.

Тишину неожиданно разрывает треск мотоциклов.

В сопровождении мотоциклетного эскорта по улицам стремительно мчится «Хорьх». Часовые у ворот крепости вскидывают винтовки на караул.

«Хорьх» тормозит. Выскочивший оберштурмфюрер распахивает заднюю дверцу.

…На черном полированном столе рядом со старинным чернильным прибором из зеленой яшмы — несколько телефонных аппаратов. Золоченое кресло с высокой спинкой пустует. Тяжелый стальной сейф диссонансом врывается в изящную стилистику дворцовой мебели…

Генерал-полковник фон Хорн стоит у окна. Проследив, как покинувший машину Вольф входит в подъезд, фон Хорн задергивает штору и подходит к столу. В кабинет входит адъютант генерала подполковник Крюгер.

— Группенфюрер Вольф, ваше превосходительство.

— Пригласите… — кивает фон Хорн.

Но Вольф уже в кабинете.

— Хайль Гитлер! — вскидывает он руку.

— Хайль, — как-то вяло отзывается фон Хорн. — Проходите и садитесь, Вольф. Крюгер, принесите нам что-нибудь…

— Слушаюсь. — Крюгер плотно прикрывает за собой двери.

Вольф ждет, когда генерал-полковник займет свое место, и только тогда опускается в кресло.

— Рад снова видеть вас, господин генерал-полковник. Вы неплохо выглядите, честное слово…

— Благодарю, — отвечает сухо фон Хорн. — Чем обязан?..

— Я часто вспоминаю, как мы работали вместе… Совсем недавно… в Белоруссии…

— Да-да… Борьба с советскими партизанами — неблагодарное дело, не так ли? Одни неприятности… И всего за несколько месяцев службы в Берлине вас повысили в звании. Что ж, поздравляю…

Вольф ничего не ответил.

Тихо вошел Крюгер с подносом, на котором стояла бутылка французского коньяка, две рюмки, кофейник и изящные чашечки. Опустив поднос на край стола, он немного подождал, но фон Хорн и Вольф молчали, и подполковник так же тихо вышел из кабинета.

— Я прибыл в Краков, — сказал Вольф, — в связи с чрезвычайными обстоятельствами, господин генерал-полковник. Вам, несомненно, уже доложили о вчерашнем бое в тылу наших войск южнее Сталевой Воли…

— И из-за этой стычки с партизанами так переполошились в Берлине?

— У нас имеются данные, что кроме польских партизан в бою принимала участие воинская часть или целое соединение регулярных войск Красной Армии.

— А вашим людям не померещилось, группенфюрер?

— К сожалению, нет. После боя начальник особой зоны «Величка» штурмбанфюрер Занге узнал найденного в реке раненого, это человек из отряда полковника Млынского.

— Млынского?.. Угу… Если мне не изменяет память. Это тот русский полковник, который нам портил кровь в Белоруссии?

— Я приехал не для того, чтобы сводить старые счеты… Дело гораздо серьезнее. Под угрозой находятся секретные объекты имперского значения! — Вольф достает из портфеля, который принес с собой, бумаги и кладет на стол. — Здесь приказ о необходимости вашего полного содействия…

Генерал-полковник бегло просматривает бумаги.

— Подразделение авиаразведки… Полицейские части… Это я могу вам выделить хоть сегодня, — говорит фон Хорн. — Но бомбардировочную авиацию… танковый батальон и пехотный полк… Прикажете снять их с фронта, который и без того прогибается под непрерывным давлением русских?

— Я не намерен обсуждать приказы верховного командования, господин генерал-полковник. — Вольф поднялся.

Взглянув на надменно стоящего над ним Вольфа, фон Хорн снимает колпачок с автоматической ручки и подписывает бумаги.

— Благодарю, — коротко сказал эсэсовец, убирая бумаги в портфель. — Да, кстати… Ваш бывший заместитель генерал Шварценберг арестован сегодня утром гестапо… за участие в заговоре против фюрера 20 июля. — И, взглянув на фон Хорна, продолжил: — Надеюсь, у вас не будет из-за этого неприятностей, господин командующий? Хайль Гитлер!

Вольф, круто повернувшись, выходит из кабинета.

Фон Хорн некоторое время сидит неподвижно. Потом, не торопясь, берет из ящика несколько конвертов с письмами, встает, наливает рюмку коньяка. Выпив, генерал открывает сейф, достает какие-то документы и подходит к тлеющему камину. Сев в кресло, фон Хорн просматривает пачки бумаг и бросает их в камин. Пламя торопливо и жадно набрасывается на бумагу…

Кремль. Кабинет Сталина. Сталин, раскуривая трубку, ходит по кабинету. За столом сидят несколько военных, президент Академии наук, ученые, наркомы оборонной промышленности и среднего машиностроения. У карты — начальник Генерального штаба Антонов.

Голос диктора. «Личное и строго секретное послание от господина Черчилля маршалу Сталину. Благодарю Вас за Вашу телеграмму от 22 июля относительно Дебицы. Я очень рад, что Вы лично уделите внимание этому вопросу…».

Отложив бланк телеграммы, Сталин говорит:

— Черчилль настойчиво просит у нас информации об испытательном полигоне немцев в районе Дебицы.

— Правильное название этой станции — Дембица, товарищ Сталин, — говорит начальник Главного разведывательного управления.

— Ее координаты соответствуют тем, которые передал нам господин Черчилль?

— Соответствуют, товарищ Сталин.

— Хорошо. Продолжайте, товарищ Антонов.

Антонов показывает на карте местоположение Дембицы.

— По нашим сведениям, англичанам еще в мае удалось добыть в Польше часть невзорвавшейся ракеты Фау-2 и вывезти ее к себе…

Сталин усмехнулся в усы.

— Старая лиса… Черчилль… А нам — ни словечка об этом. Продолжайте.

— Еще до окончания операции «Багратион» в направлении ракетного полигона «Близна» в районе Дембицы был задействован отряд полковника Млынского. По сведениям, полученным от него и из других источников, немцы разрабатывают два вида ракет Фау. Первая массированная атака Лондона 16 июня произведена ракетами Фау-1. Фау-2 — это совершенно новый тип ракет — баллистическая ракета с большим радиусом действия.

— Именно эти ракеты испытываются на полигоне «Близна» в районе Дембицы, — поясняет начальник разведуправления.

— Продолжайте, — обращается Сталин снова к Антонову.

— В последнее время немцы готовят пуски ракеты Фау-1 с бомбардировщиков «Хейнкель-111»…

Сталин склоняется к карте. Рассматривает линию фронта в районе Прибалтики.

— Товарищ Воронов, какие приняты меры по защите наших городов, и особенно Ленинграда, от ракетного нападения?

Поднимается главный маршал артиллерии Воронов.

— В зоне ответственности ленинградской армии ПВО для действий против ракет выделено свыше ста батарей зенитной артиллерии и четыре полка истребительной авиации, оснащенных самолетами новейших конструкций и радиолокационной техникой…

Сталин мундштуком своей трубки проводит прямую от линии фронта к Кракову.

— Товарищ Антонов, поставьте задачу отряду полковника Млынского как можно скорее выйти в район станции Дембица, уничтожить полигон и склады ракет и по возможности постараться захватить один-два экземпляра для изучения и сопоставления их с нашими ракетами… Особое внимание надо обратить на те приборы и конструктивные особенности, которые необходимо знать для организации успешной защиты наших городов… Усильте Млынского. Пошлите к нему специалистов и передайте часть зафронтовой разведки, работающей в направлении «оружия возмездия»…

Лунная ночь. На широкой лесной поляне горят костры. Крутятся пропеллеры только что приземлившегося самолета.

Самолет встречают полковник Млынский, майоры Алиев и Хват. Чуть позади них — вестовой Млынского сержант Ерофеев и бывший матрос, а ныне разведчик старшина Лукьянов.

— Товарищ полковник, — обращается к Млынскому летчик, — срочный пакет из Москвы! И пополнение…

Первым по трапу осторожно спускается худой, немолодой уже человек в очках и в мешковато сидящей форме.

— Это пополнение наведет ужас на фрицев, — усмехается Ерофеев.

— Инженер-майор Шумский, Виктор Иванович… — здоровается тот с Млынским.

— Здравствуйте.

Следом из самолета появляется плотный крепыш с довольно тяжелым чемоданом. Поставив чемодан, коротко докладывает:

— Капитан Озеров, командир разведгруппы «Зарево».

— Мы вас еще в Белоруссии ждали, — говорит, здороваясь с капитаном, Млынский.

— Дела задержали, товарищ полковник, — отвечает, не вдаваясь в подробности, капитан.

— Старший лейтенант Иванов прибыл для дальнейшего прохождения службы! — докладывает полковнику высокий рыжеволосый молодец, на котором туго натянутая шинель, кажется, вот-вот расползется по швам.

— Вот Ваня так Ваня… — улыбается Ерофеев.

Началась погрузка больных и раненых польских партизан и красноармейцев в самолет. Руководила всем врач отряда Ирина Петровна Быстрова.

— Ирина, сами справитесь? — подходит к ней Млынкий.

— Справимся, Иван Петрович, спасибо. Хотя некоторых наших бойцов приходится чуть ли не силой…

— Пожалуйста, не ходи без шинели — ночи прохладные…

— Слушаюсь, — улыбается Ирина Петровна.

Мимо них проносят носилки с раненым Милевским. Рядом с ним — Ванда.

— Не волнуйся, татуся, — говорит она. — Все будет хорошо…

Млынский склоняется к партизану.

— Счастливого пути, товарищ Милевский…

— Спасибо, за дочкой тут приглядите.

— Добре. Выздоравливайте и возвращайтесь скорее.

В шалаше из плотно сложенного елового лапника довольно просторно. На патронных ящиках, заменяющих стол, горит керосиновая лампа. Алиев подкручивает фитиль, чтобы стало немного светлее.

Млынский вздыхает, глядя, как Хват разворачивает карту.

— Да, задачка. В двухдневный срок выйти в район станции Дембица… Кто там? — спрашивает он, услышав какую-то возню около шалаша.

— Я! — послышался голос Ерофеева, а затем появился и он сам.

— Людей разместили?

— Так точно. Разместили, накормили, сопли утерли и спать уложили.

— А нас покормишь?

— Хоть бы чаю дал, — говорит Алиев.

— Какой-то олух чурок сырых набросал в самовар… Дымят, шипят, а не греют.

— Гм, гм, — прокашливается Алиев, с трудом сдерживая улыбку и глядя на Хвата.

— Шишками надо было растапливать, — смеется Млынский.

— Не было, — разводит руками Хват.

— Шишек в лесу он найти не мог… — ворчит Ерофеев.

— Будь другом, отойди от шалаша, Ерофеич, — говорит Млынский. — И смотри, чтобы близко никто не подходил.

— Есть!

— После боя на переправе немцы всполошились, наверное, — говорит, склонясь над картой, Хват. — А у нас на пути еще несколько мелких речушек и две железные дороги… Без стычек с немцами не обойтись.

— Ни в коем случае, — возражает Млынский — Переполошим все СД — они нас на нюх не подпустят к полигонам Дембицы. Надо попросить братьев поляков шумнуть немного в сторонке… Связные их еще не ушли?

— Ждут, — сказал Хват.

— Шумского необходимо срочно переправить к Карасеву-Деннерту в Краков.

В Кракове, на площади перед костелом, — большая толпа военных и штатских. В толпе — Шумский, в костюме и в шляпе. Рядом с ним — Ванда. Вдоль тротуара шпалерами стоят солдаты.

Музыка заиграла бравурный марш. Мимо трибуны, на которой стояли генерал-полковник фон Хорн, группенфюрер Вольф и несколько генералов, пошли строевым прусским шагом подразделения недавно мобилизованных солдат. Среди них — пожилые люди, подростки. Следом наползала колонна танков и бронетранспортеров…

Стоявший рядом с капитаном люфтваффе одноглазый офицер танковых войск усмехнулся:

— Да, плохо наше дело… Им курятники от лис охранять, а не сражаться с русскими.

— Обстреляются — и будут воевать не хуже нас, — отпарировал капитан, внимательно наблюдая за человеком в шляпе…

— Возможно, возможно, — торопливо согласился танкист и отошел в сторону.

Когда мимо трибуны поползли, лязгая гусеницами, тяжелые танки и бронетранспортеры, настроение на трибуне поднялось и офицеры в едином порыве стали приветствовать участников парада. Улыбнулся и фон Хорн.

…Заметив, что капитан наблюдает за ним, Шумский поворачивается и неторопливо идет по улице, пробиваясь через толпу. В отдалении за ним следует Ванда.

У выхода с площади Малого Рынка Шумский на секунду останавливается у витрины магазина готового платья. В стекле витрины отражается капитан люфтваффе, переходящий улицу. Шумский тут же сворачивает за угол. Капитан не отстает от него, но и не приближается. А позади капитана следует Ванда.

Узкими улочками все трое выходят на бульвары, тянущиеся к Вавельскому холму.

…На высоком берегу Вислы Шумский останавливается и ждет, сунув руку в карман. Место пустынное.

Подходит капитан и, глядя на город, задумчиво говорит по-немецки:

— Краков — красивый город…

— Да. Но Варшава лучше, — отвечает Шумский.

— Долго же вы таскали меня за собой.

— Там было много всяких типов.

— Ладно, хватит, выньте же руку из кармана, и давайте поздороваемся, — усмехается капитан. — Карасев. По документам — капитан Деннерт.

— Шумский. Так и по документам. — Пожимая Карасеву руку, он передает ему небольшой пакетик. — От Млынского. Срочно.

Как устроились?

— Неплохо. Механиком в автомастерской.

— Завтра в десять в костеле… Да, кстати, пан Шумский, носить оружие в кармане брюк не очень удобно.

— А у меня там ничего нет. — Шумский обернулся и позвал по-польски: — Ванда! Иди сюда, девочка!

Ванда подошла и сказала серьезно:

— Здравствуйте. — Прежде чем протянуть Карасеву руку, она переложила маленький пистолет за пазуху. И, заметив, что Карасев проводил этот жест удивленным взглядом, произнесла: — Вы тоже хороши — ходите следом за ним… Я ведь так и застрелить вас могла.

— Да, — усмехнулся Карасев, — а я думал, что вы дилетант, Шумский.

Краков. Гестапо. В кабинете у Вольфа — Занге.

— Появление Млынского в Польше, глубоко в тылу наших войск, — говорит Вольф, — может означать только одно: не сегодня завтра ты должен ждать гостей на своих объектах… Выпьешь водки? — Вольф достает бутылку.

— Благодарю.

Выпив вторую рюмку, Занге говорит озабоченно:

— Я вот думаю: что именно известно Млынскому?

— Вероятнее всего — испытательный полигон «Близна» в районе Дембицы. Грохот, пламя… Скрыть невозможно от внимательных наблюдателей. Но остальные объекты — вряд ли. Мы устроим Млынскому достойную встречу… Работы на объекте «Хайделагер» временно прекратить. Усилить контроль на объекте «Величка». Млынский рвется к ракетам — он их получит… — Вольф улыбнулся.

Шумский входит в костел. Следом за ним по ступенькам поднимается Ванда. После яркого солнечного утра здесь все кажется сумрачным. Мерцает несколько свечек. В костеле довольно много молящихся, в основном старики и старухи. Впереди, у самого алтаря, сидит, сцепив руки, молодая женщина с лицом, закрытым вуалью, она то ли молится, то ли думает о чем-то…

Шумский, пробираясь среди молящихся, наконец увидел Деннерта в штатском, стоящего в узком проеме между стеной и массивной колонной. Шумский остановился чуть впереди. Ванда встала неподалеку.

— Кое-что удалось узнать, — сказал тихо Деннерт. — Нас должна интересовать особая зона «Величка».

— Почему «Величка»? Это же концлагерь в соляных копях, в двадцати километрах от Кракова. Какое отношение они имеют к полигону «Близна»?

— Сводку о погоде в районе полигона запрашивают у нас на метеостанции из особой зоны «Величка».

— Где и когда мы увидимся?

Оба шевелили губами, будто молились…

— Все, что нужно, передаст эта женщина в черной вуали. Видите ее? В первом ряду… Вы всегда найдете ее в ресторане отеля «Монополь».

В это время женщина подняла вуаль и улыбнулась Шуйскому.

— Ее зовут Гелена, — продолжал Деннерт.

— Слишком красива.

— Вы еще сумеете убедиться, что это ее большое достоинство… И еще… передайте Млынскому: сегодня в городе неожиданно появилось много летчиков, хотя ни одно авиасоединение или часть не были перебазированы за последнее время в Краков.

— Откуда они взялись?

— Выясню.

— Все?

— Пока все.

Шумский повернулся и направился к выходу.

Через минуту костел покинула и Ванда.

Ночь. Опушка леса неподалеку от проволоки, ограждающей полигон. На вышках только что сменились часовые. Метнулся луч прожектора и погас. Лежавшие за кустами в маскхалатах Озеров, Иванов и Бондаренко наблюдали за тем, как скрылся во тьме за деревьями сменившийся наряд.

Старший лейтенант Бондаренко жестом показывает: вперед!

К проволоке по опушке ползут трое саперов. Луч прожектора снова скользнул по земле, на которой неподвижными бугорками застыли саперы.

Прожектор погас. В темноте — короткий и стремительный последний бросок к проволоке.

Привычную работу саперы делали быстро: щупами и миноискателями проверили, есть ли мины, один из саперов ухватился обеими руками за проволоку и, как только второй разрезал ее, отогнул концы в стороны. Верхние нити перерезали, лежа на спине.

Две группы обеспечения с пулеметами, выдвинутые к вышкам, прикрывали саперов.

Проверив, нет ли мин в междурядье, саперы так же быстро сделали проход во втором ряду заграждений. Убедившись, что впереди за проволокой чисто, дали сигнал фонариком: путь свободен.

Старший лейтенант Бондаренко жестом приказывает основной группе разведчиков следовать за ним. Вскоре они проникают на полигон. Вокруг бараков снова оказалась колючая проволока. Ее обошли и двинулись дальше вдоль дороги.

А в бункере испытательного полигона унтерштурмфюрер Рот ведет наблюдение через перископ. За столом, вытянув ноги и откинувшись на спинку стула, дремлет Занге.

В перископ хорошо видна площадка, на которой установлены ракеты, и все подходы к ним. Кроме часовых, вокруг ничего не видно…

Просторная площадка, на которой даже в сумерках были видны какие-то косо поставленные серебристые тела, открылась разведчикам неожиданно.

Оглядевшись и не заметив ничего подозрительного, разведчики ползком приближаются к странным объектам. Иванов непрерывно щелкает затвором фотоаппарата.

Вдруг где-то совсем рядом завыла сирена. Разведчики прижимаются к земле. Из темноты доносятся команды, топот сапог, лай собак…

К небу взметнулись лучи прожекторов.

Бондаренко махнул рукой: отходи!

…В бункере Рот продолжает вести наблюдение в перископ.

Занге докладывает по телефону:

— Группенфюрер! Мы дали возможность разведчикам Млынского уйти с полигона… Да-да, теперь цель его появления определилась окончательно. Насколько я знаю Млынского, раз уж он вцепился в объект, он не уйдет, пока не достигнет цели.

Керосиновые лампы успели закоптить потолок пещеры. На патронных ящиках расстелены схема и карта, вокруг них собрались Млынский, Хват, Алиев, Бондаренко, Иванов и Озеров.

— Вот здесь, в бараке, — докладывает Бондаренко, — заключенные, человек около ста… Отсюда до площадки — дорога. Бетон. А эти штуки — здесь, на площадке, похожи на сигары, метров пятнадцать-двадцать в длину…

— Ракеты? — спрашивает Млынский, разглядывая темный снимок.

— В этих инфракрасных лучах разве что-нибудь разглядишь толком… — говорит Алиев.

— Ракеты, конечно, — отвечает уверенно Иванов.

— Я тоже так думаю, — подтверждает Озеров.

— Железнодорожная ветка куда идет? — спрашивает полковник.

— На юг, к станции Дембица.

— Вас не заметили?

— Нет, товарищ полковник. Тревога была явно воздушной.

— Да, такую махину вытащить… — говорит Алиев, с сомнением разглядывая снимки.

В пещеру осторожно вошел сержант Ерофеев.

— Разрешите, товарищ полковник? Гости к вам.

Он на шаг отступил, пропуская девушку в крестьянском платке.

— Здравствуйте, Ванда, — сказал полковник и добавил: — Вы свободны, товарищи.

Все, кроме Алиева, Ванды и Хвата, вышли. Ванда расстегнула кофточку и достала небольшой конверт.

— Спасибо, дочка. — Млынский, приняв пакет, взглянул на часы. — Устала с дороги?.. Поешь и отдыхай, завтра встретимся.

Ванда уходит. Млынский надел очки, разорвал конверт.

— От Карасева и Шумского. Вот что сообщают: «По данным из надежных источников, немцы ведут работы по созданию „оружия возмездия“ на объекте „Величка“».

Полигон «Близна» в районе Дембицы должен быть эвакуирован. Комендант особой зоны «Величка» — штурмбанфюрер Занге. В особую зону входят: соляные копи «Величка», полигон «Близна» и объект «Хайделагер». Летчики, приезжавшие в Краков, были из «Хайделагера».

— Занге… Старый знакомый, — усмехается Хват.

— Лейтенант Григорьев… — сказал Алиев.

— Данные необходимо проверить в Москве и в Берлине, через Фрибе, — сказал полковник. — Если они подтвердят, Карасева-Деннерта и Шуйского целиком переключаем на копи «Величка».

— А что это еще за «Хайделагер»? — спросил Алиев. — И что с полигоном? Эвакуирован он или нет? Сплошные загадки…

— А почему это нас должно волновать? — сказал Хват. — Если на полигоне есть ракеты — а разведка доносит, что есть, — значит, полигон еще не эвакуирован или эвакуирован не полностью. Тогда надо торопиться с захватом ракет. Так, Иван Петрович?

— Так-то оно так…

За длинным полированным столом в рейхсканцелярии сидят Борман, Геринг, Геббельс, Гиммлер, фельдмаршал Кейтель, начальник технической службы имперского министерства вооружений Зауэр, рейхсминистр вооружений Шпеер и генерал-полковник фон Хорн. Все молча ждут. Молчание тяжелое, угрюмое. Геббельс украдкой поглядывает на часы. Стрелки показывают одиннадцать…

Наконец медленно открывается массивная бронированная дверь, и в кабинет, шаркая ногами, медленно входит Гитлер. Взгляд колючий и недоверчивый. Левая рука, неестественно согнутая в локте, слегка подергивается.

Все встают и приветствуют фюрера. В ответ он вяло поднимает руку, заводя ее куда-то за плечо. Медленно и тяжело усаживается за стол.

Фельдмаршал Кейтель раскрыл было папку и вставил монокль, но Гитлер останавливает его:

— Молчите. Вы обещали в этом году отбросить русских от Днепра на восток, а сами откатываетесь за Вислу. Мне надоело слышать об этом, Кейтель. Геринг, вы говорили, что Лондон будет стерт с лица земли. Рейхсминистр вооружений Шпеер, вы еще в мае обещали мне довести выпуск ракеты Фау-1 до пяти тысяч, а Фау-2 — до девятисот ежемесячно. Мы сократили производство военных кораблей, чтобы вы не нуждались в металле; у вас десятки тысяч рабов… Может, мало? Гиммлер, дайте ему еще. Гиммлер, чем занимаются ваши Каммлер и Вольф? Кто кого обманывает? Вы заверяли меня, что с саботажем на заводах покончено навсегда. Так почему же пятьдесят ракет из ста взрываются в воздухе?.. Молчите?.. — После паузы продолжает: — Русские выдохлись. У них больше нет резервов. Коммуникации их растянуты… Фон Хорн, вы должны задержать их на Висле. У вас, Шпеер, будет достаточно времени, чтобы закончить оснащение нашей армии «оружием возмездия». Геринг, передайте Гиммлеру еще сто… нет, двести лучших пилотов люфтваффе! Они поведут ракетоносцы и обрушат новые, сверхмощные бомбы на промышленные центры России, Англии и Америки! Мы заставим содрогнуться весь мир! Весь мир!

Начав глухо и вяло, Гитлер постепенно взвинчивает себя, все больше распаляется. В глазах зажигается фанатический блеск, он вскакивает и грозит сжатым кулаком, как прежде на массовых выступлениях. Только левая рука, все так же неестественно согнутая в локте, бессильно висит, слегка подергиваясь…

Серое утро над серыми, прокопченными домами столицы «тысячелетнего рейха». Видны следы бомбежек. По улицам движутся колонны войск. Лица немолодых солдат усталы и сосредоточенны, мальчишки шагают гордо вскинув подбородки, перетянутые ремешками касок над тонкими шейками, торчащими из мундиров.

На тротуарах редкой цепочкой стоят прохожие, в основном женщины. Некоторые тянут руки в фашистском приветствии.

На перекрестках застыли шуцманы в высоких касках и прорезиненных, блестящих от влаги плащах.

Шпик провожает пристальным взглядом молодого, хорошо одетого человека лет тридцати с небольшим. Мужчина такого возраста в штатском вызывает подозрение на улицах Берлина. К тому же он не глазеет на войска, а деловито шагает по тротуару. Около дома № 10 по Фридрихштрассе, у дверей которого висит скромная вывеска частной зубоврачебной клиники доктора Курта Фрибе, он на мгновение задерживается, потом входит в подъезд.

Пока он поднимается по лестнице на второй этаж, с улицы доносится мерный стук солдатских сапог.

Дверь ему открыла пожилая медсестра в крахмальной наколке на седых волосах.

— Доктор ждет вас, господин инженер, прошу.

— Брр, — ежится гость и входит в зубоврачебный кабинет. Пожилой грузный человек в пенсне указывает на кресло.

— Прошу вас, господин Кюнль. Вы запустили лечение. — Фрибе рассматривает маленький рентгеновский снимок. — Могут быть серьезные осложнения. Я положу мышьяк. Однако завтра его надо вынуть…

Кюнль со вздохом разводит руками.

— Сегодня я должен выехать в командировку…

— Ну смотрите, ведь это ваши зубы, молодой человек.

— Всего на несколько дней. В Краков…

— Только не доверяйте ваш рот поляку. Фрейлейн Анна! Приготовьте мышьяк, пожалуйста!

В лесном лагере Млынский, склонясь к родинку, с удовольствием ополаскивает лицо студеной водой. Рядом стоит Ирина Петровна и молча смотрит, как он умывается. Потом подает ему полотенце.

Обтерев лицо, он легко и благодарно касается пальцами волос Ирины.

— Я так редко вижу тебя.

— Ничего… ничего… Я знаю — ты рядом всегда, и мне хорошо.

Ерофеев, деликатно отошедший в сторонку, замечает Хвата и Стася Дановского.

Хват спрашивает:

— Ты не видел полковника, Ерофеич?

Из сумерек слышится голос Млынского:

— Кто там?

— Товарищ полковник! — Отвечает Хват. — Связной от поляков!

— В чем дело? — подходит Млынский.

— У меня срочное донесение, — говорит Стась. — От Радкевича. Он велел передать, что в охотничье хозяйство «Вилена» — в сорока километрах восточнее Кракова — прибыла под видом охотников большая группа офицеров гестапо. Это близко от вас…

— Так, спасибо, Стась. — И Хвату — Донесения от разведки были?

— Никак нет, товарищ полковник, — отвечает Хват.

Млынский, Хват и Стась уходят к полякам, а Ерофеев подходит к роднику, около которого на сером камне одиноко сидит Ирина Петровна. Вздохнув, присаживается рядом.

— Опять не сказала? Ну, я сам ему доложу…

— Не смей, Ерофеич! Не смей! — встревоженно говорит Ирина.

— Так шила ж в мешке не утаишь, доктор. Шинелька уже не сходится, а он все не видит ни черта… Совсем ослеп, как сова, что ли?

— Ерофеич, молчи, я прошу тебя. Меня же в тыл отправят немедленно…

— А какой из вас вояка теперь? — машет рукой Ерофеев.

Ирина Петровна вдруг заплакала, спрятав лицо в полотенце.

— Ну вот, реветь-то чего уж. Баба — она и есть баба. Не надо, увидит еще кто-нибудь… — Он достает из кармана сухарь и кладет на колени Ирине Петровне. — Вот, поешьте…

— Нне надо…

— Ешь, говорю!.. О себе не думаете, так о малом бы подумали! Солдат родится небось… Так должен быть крепким. Ешь!

— А ты не скажешь, а? Ерофеич?

— Ладно. Подождем. Может, сам прозреет.

— Спасибо, Ерофеич. — Ирина Петровна целует сержанта в щеку и, вздохнув, начинает грызть сухарь.

Возле отеля «Монополь» стоит несколько штабных машин. Часовой отгоняет от них бедно одетых девочек с цветами, которые они предлагают выходящим и входящим офицерам. Среди этих девочек — Ванда.

А в ресторане отеля безлюдно. Время послеобеденное. На небольшой эстраде певица репетирует какую-то немецкую песенку. Это Гелена.

В дальнем углу — несколько офицеров; они, видимо, недавно выписаны из госпиталя, кое-кто еще с палочкой, провожают на фронт товарища.

Из окна видно, как у отеля останавливается пролетка, на тротуар спрыгивает Шумский, покупает цветы у Ванды и входит в ресторан. Усевшись за столик, он раскрыл меню и тут же развернул листок, который вынул из букета. Прочел: «Из Берлина в Краков выехал инженер Кюнль. Работает у Брауна. Крупный специалист по ракетным взрывателям. 32 года. Трусоват. Номер заказан в отеле „Монополь“».

Гелена, кончив песенку, улыбнулась Шумскому с эстрады. Он поднялся, прошел к эстраде и, галантно поклонившись, передал певице букет.

— Благодарю пана… — Она небрежно положила цветы на пианино и продолжала репетировать.

Шумский возвращается к своему столику.

В бункере на испытательном полигоне у телефонов — унтерштурмфюрер Рот. Он принимает донесения и передает их Занге, который делает отметки на карте.

— Фузилерный батальон под видом рабочей команды польских военнопленных выходит в район сосредоточения.

— Отлично…

Рот кладет трубку одного телефона и тотчас же тянет руку к другому. Выслушав, докладывает:

— Третий батальон в санитарных машинах вышел на исходную, штурмбанфюрер!

— Пока все идет хорошо…

Бросив на стол карандаш, Занге подходит к перископу, снимает чехол, приникает к окуляру. В перископ хорошо видна площадка, на которой установлены ракеты. Занге опускает перископ.

— У вас все готово?

— Да, — отвечает несколько небрежно Рот. — Достаточно повернуть рукоятку — и… — заканчивает он жестом.

Алиев сидит на топчане у стены в накинутой на плечи шинели и греет руки о кружку с чаем. Лицо у него усталое, время от времени он с трудом сдерживает рвущийся кашель.

Млынский — у стола, над картой. Сосредоточен, молчалив.

Входит лейтенант Ковалев.

— Разрешите, товарищ полковник? Последние донесения от разведгруппы.

— Давай. Ванда еще не вернулась?

— Никак нет.

— Как только появится, сразу ко мне… Все спокойненько… — с иронией говорит Млынский, просмотрев донесения.

— Что тебя беспокоит, Иван Петрович? — спрашивает Алиев.

— Все спокойненько, как на кладбище… Обозы с ранеными, строительные команды, «охотники» в «Вилене»… А? Ничего подозрительного, просто идиллия, и до сих пор ни разу не потревожили. Не такая уж тут глухомань… А ты опять простыл? Сыро тут в лесу для тебя, Гасан.

— Ничего, скоро в Баку на солнышке отогреюсь.

— Идем на воздух. — Млынский посмотрел на часы. — Кому-то выгодно, Гасан, чтоб мы тут сидели в лесу у полигона и не рыпались. Надо во что бы то ни стало выяснить, что за объект «Хайделагер». Откуда там столько летчиков?

Над лесом застрекотал самолет-разведчик, и жизнь в лагере замерла.

Ерофеев, сидевший у входа в пещеру, вытянулся, когда из нее вышли Алиев и Млынский. Из палатки радистки доносилось нудное треньканье балалайки.

— Ох надоел, — вздохнул Ерофеев.

— Самолет? — спросил Алиев. — Над нами кружит, подлец.

— Нудит и нудит целый день. И этот тоже… — кивнул Ерофеев в сторону палатки. — Охмуряет Катьку, хоть бы путное что сыграл.

Млынский вошел в палатку, и Иванов со своей балалайкой тут же выкатился оттуда. Катя Ярцева смущенно поправила волосы, стала искать наушники.

— Я сейчас, товарищ полковник, еще десять секунд. — Она надела наушники, взяла карандаш. — Есть! — Аккуратным почерком стала записывать цифры шифровки…

Гул самолета стих.

Хват, Алиев, Озеров и Иванов сидели на плащ-палатке неподалеку от входа в пещеру, под раскидистой кроной дерева.

Подошел Ерофеев, нагнулся, поднял с земли балалайку, лежавшую рядом с Ивановым, потренькал, заиграл. Играл он здорово. Увлеченные игрой Ерофеева, офицеры не заметили, как прошли к пещере Радкевич и Ванда в сопровождении лейтенанта Ковалева.

Ерофеев, кончив играть, отложил балалайку.

— Ай да Ерофеич! — сказал Озеров. — Учись, Ваня.

— Зачем такой талант прятал? — спросил Алиев.

— Для конспирации, — усмехнулся Ерофеев.

— Может, ты и не Ерофеич вовсе, — засмеялся Хват, — а Ойстрах.

— Страх для фрицев — это точно.

— Товарищи офицеры! — вскакивает Хват, завидев вышедших из пещеры полковника и Радкевича.

— Сидите, сидите, товарищи. — Млынский тоже опускается на плащ-палатку. — Ерофеич, поиграй еще, у тебя хорошо получается. Только вон там. И последи, чтобы нам никто не мешал…

— Есть поиграть немного на балалайке!

— Вот что получено из Москвы, — сообщил Млынский. — По имеющимся сведениям, противник планирует использовать бомбардировщики «Хейнкель-111» для нанесения ракетных ударов по Москве, Ленинграду, Куйбышеву и важным промышленным объектам, расположенным за Уралом…

— Ишь куда хватили, сволочи, — сказал Ерофеев..

— Подготовка экипажей бомбардировщиков и пилотов-смертников, которые будут наводить ракету на цель, развернута где-то в степном лагере…

— Ничего себе, точные данные, — качает головой Хват. — Где в степи?

— Необходимо во что бы то ни стало сорвать этот замысел. Подписано: Антонов… Вот так — во что бы то ни стало.

— Пошли ва-банк, — покачал головой Алиев. — Готовят пилотов-смертников.

— Найдут фанатиков, — сказал Радкевич.

— Времени на раздумья и колебания у нас больше нет, — сказал Млынский. — На рассвете атакуем полигон. — Он развернул карту. — Взвод минеров передаем отряду Радкевича. Задача поляков — уничтожить ангары и склады на объекте «Хайделагер». Группы прикрытия обязаны обеспечить время, чтобы мы успели на полигоне «Близна» снять с ракет все ценное оборудование, принять самолет, погрузить на него приборы и раненых… Ты, Виктор Сергеевич, — повернулся он к Хвату, — сегодня же ночью с ротой Бейсамбаева и всем хозяйством уйдешь в Чехословакию… Это приказ. На границе встретишься с чешскими партизанами отряда имени Яна Жижки. Они помогут тебе. Маршрут согласован. Мы пойдем следом. Вопросы есть?

Алиев спросил неожиданно:

— Как будет «степь» по-немецки?

— Степпе, — ответил Радкевич.

— Почти как по-русски. Я все думаю — где у них степи в Германии, где искать этот лагерь смертников?

— Найдем, Гасан…

— А «пустыня» как?

— Оде, — сказал Радкевич.

— Вюст, — добавил Млынский. — Постой-постой… Ах ты умница, Гасан! Дай-ка я тебя расцелую!..

— Ну-ну, что ты вдруг?

— Смотри! — Млынский достал из кармана картонку. — Это принесла из Кракова Ванда.

— Так, — сказал Алиев и прочитал: — «Объект „Хайделагер“ находится северо-восточнее Дембицы. Это крупный аэродром с подземными ангарами и складами горючего. Кюнль прибыл в Краков…»

— Ты сюда смотри, — показал на карте Млынский. — «Хайделагер». «Хайде» по-немецки «луг», «пустошь», а молено перевести и как «степь». «Хайделагер» — «степной лагерь». Это то, что нам нужно, Гасан! Вот где они готовят смертников. Ну, Радкевич, задача наша осложняется. Взвода минеров тебе маловато будет, я думаю…

Вечер. В ресторане отеля «Монополь» полно посетителей: офицеры, чиновники генерал-губернаторства, женщины. Шумно. Накурено. Шторы на окнах плотно задернуты.

На небольшой эстраде танцевальная пара в испанских костюмах исполняет хабанеру.

Официант, высоко поднимая над головой поднос с бутылками, ловко пробирается между тесно составленными столиками.

Карасев и Гелена сидят у окна. Гелена в смело декольтированном платье, курит, качая ножкой в открытой туфельке… Около них остановились два офицера-танкиста, по виду — недавно с фронта, оба с рыцарскими крестами.

— Разрешите, капитан? — обращается один из них к Карасеву.

— Прошу прощения, господа! — Карасев встает. — Места зарезервированы службой безопасности…

— Идем, Генрих, — говорит брезгливо первый офицер, — здесь все зарезервировано тыловыми крысами…

Офицеры отходят.

— Кюнль не выходил из отеля? — спросил тихо Карасев.

— Нет-нет. Я весь вечер болтала в холле с этим болваном Зохбахом. Потом пришел Шумский…

Танцевальную пару на эстраде сменил красноносый клоун с пилой, на которой он, поломавшись, заиграл сентиментальный вальсик. И в это время в зал входит Кюнль. Окинув взглядом переполненный зал и заметив свободные места, нерешительно приближается к столику Гелены.

— Добрый вечер, — склоняет он голову с аккуратным пробором. — Простите, я вам не помешаю?

— Нет. Ради бога… — отвечает Гелена.

— Благодарю. Зигфрид Кюнль. Инженер, — представляется он.

— Эрнст Деннерт, — поднимается и щелкает каблуками Карасев. — Фрейлейн Гелена.

Кюнль садится за столик.

— Давно из Берлина? — спрашивает Карасев.

— Только сегодня. Как вы догадались?

— Когда я слышу родной говорок…

— Так вы берлинец? — улыбается Кюнль. — Рад встретить здесь земляка. А фрейлейн Гелена?..

— Гелена родилась здесь, в Кракове. Отец — немец, мать — полька, — говорит Карасев.

— A-а, так вот откуда в вас это… необычное очарование, — улыбается Кюнль, не отрывая глаз от Гелены.

— Благодарю. Слышишь, Эрнст? От тебя никогда не дождешься ничего подобного…

— Что с меня возьмешь? Грубый солдат, — вздыхает Карасев. — Вы раньше бывали в Кракове?

— Нет. Никого не знаю и рад знакомству с вами…

— Уютный городок. Но теперь здесь не так: фронт слишком близко…

Кюнль только кивает в ответ.

Клоун со своей пилой наконец-то убрался с эстрады. Раздаются жидкие аплодисменты, которые неожиданно переходят в овацию. К удивлению Кюнля, на эстраду выходит Гелена.

Кюнль слушает песню, не отрывая глаз от певицы. Словно почувствовав его взгляд, она улыбается в ответ.

Карасев внимательно смотрит на ключ от номера, лежащий на столике…

Млынский и Ерофеев одни в пещере. Сержант молча и насупившись собирает вещи.

Млынский надевает поверх гимнастерки телогрейку, опоясывается ремнем. С усмешкой смотрит на Ерофеева, которому никак не удается запихнуть в мешок сапоги.

— Ну что ты волком глядишь? Не влезают сапоги — выбрось.

— Да бог с ними, с вашими сапогами, — сказал Ерофеев, в сердцах бросив незавязанный мешок. — Сапоги… Вы людей в упор перестали замечать…

— Это ты о чем?

— А вы сами не видите, что ли? У докторши скоро живот на нос полезет, а вы ее по лесам да горам таскаете…

— Что? Ты что говоришь?

— А то и говорю, что за большими делами не видите ничего вокруг! Ну какими еще словами-то втолковать: беременна Ирина-то, ребенок у нее скоро будет…

— Ерофеич… — Млынский, растерянно улыбаясь, опускается на топчан. — Ерофеич… Ах я старый дурак… А что же вы все молчали? Что же она не сказала?

— А гордость у бабы есть? Кто она вам? Вы подумали? Если жена — так нужно оформить как полагается… Убьют вас, не приведи господи, — она с дитем останется. Кто? Ни вдова, ни… На Большую землю отправлять ее надо.

— Прав ты, Ерофеич, прав во всем! — сказал Млынский. — Спасибо…

В вечернем сумраке шевелился лагерь: люди строились, слышались приглушенные слова команд, скрип тележных колес, топот сапог и лошадиных копыт, бряцанье оружия, тихая ругань…

Санчасть сворачивала палатки. Раненых грузили на подводы. Ирина Петровна, спокойно и деловито переходя от подводы к подводе, справлялась о самочувствии раненых, поправляла повязки.

Где-то за деревьями перед построенными бойцами выступал Алиев. Речь его едва долетала сюда, к санчасти, обрывками фраз:

— Товарищи… За независимость нашей Родины… Свободу народам Европы… Уничтожить фашистского зверя в его собственной берлоге…

Млынский из-за ствола дерева долго наблюдал за Ириной Петровной. Потом окликнул:

— Ирина!

Та вздрогнула, обернулась, торопливо запахнула расстегнутую шинель.

— Иван Петрович! Ваня! Родной… Как же так? Мы уходим, а ты остаешься?

— Ирина…

— Я не хочу, я боюсь тебя потерять.

— Ирина, Ирина… — Млынский прижался к ее щеке, зашептал горячо: — Я все знаю, я счастлив, слышишь?.. Только надо было сразу сказать, ты и ребенок были бы уже в безопасности.

— Ерофеич? Проболтался…

— Ты только будь осторожна, мы скоро увидимся… И у нас будет свадьба. Будет! Всем смертям назло мы будем счастливы, слышишь?..

Повозки санчасти тронулись, раздался девичий голос:

— Ирина Петровна! Товарищ капитан!

— Я не пойду! Я никуда не пойду без тебя! — сказала Ирина Петровна.

Млынский вздохнул и крепко обнял ее.

На пятачке для танцев в ресторанном зале тесно так, что пары только топчутся на месте, прижавшись друг к другу.

Гелена танцует с Кюнлем. Слегка захмелевший инженер жмет девушке пальцы и что-то шепчет на ухо. Она, смеясь, кивает…

Ключ от номера Кюнля лежит на столике, за которым в одиночестве пьет Карасев-Деннерт.

Кюнль и Гелена танцуют, нежно прижавшись щекой к щеке. Он снова шепчет ей на ухо. Но на этот раз девушка отрицательно качает головой.

— Нет, Зигфрид, это невозможно… — Ее полуоткрытый зовущий рот так соблазнителен! — Это невозможно, — повторяет она и еще теснее прижимается к партнеру.

Когда смолкает музыка, они еще некоторое время стоят неподвижно, все так же тесно прижимаясь друг к другу. Наконец возвращаются к столику.

Поцеловав с галантной благодарностью руку Гелены и усадив ее за столик, Кюнль устраивается напротив помрачневшего Карасева.

— Фрейлейн Гелена прекрасно танцует…

— Да я, кажется, пьян… Я лучше уйду. А ты не ходи за мной! Всё! К черту! — Карасев встает, бросает деньги на стол. — Все к черту!.. — Слегка пошатываясь, но стараясь держаться прямо, он направляется к выходу.

Гелена украдкой плачет, вытирая глаза кружевным платочком.

— Ну-ну, успокойтесь. — Кюнль ласково пожимает ее руку. — Очень жаль, что из-за меня.

— А, — машет платочком Гелена, — мне это все надоело!

— С ним часто такое?

— Каждый вечер. С тех пор как вернулся с фронта.

— Да, это неприятно.

Гелена прячет платочек в серебряную сумочку и, вздохнув, улыбается, несколько, правда, растерянно.

— Ну вот я и свободна…

Кюнль, пропустив вперед Гелену, входит за ней в темный номер. Повернув ключ в замке, зажигает свет.

Из кресла напротив двери поднимается Карасев. Он совершенно трезв. У зашторенного окна стоит Шумский.

— Что это значит? — высокомерно спрашивает Кюнль.

— Тихо, господин инженер, — предупреждает Карасев.

Но Кюнль повышает голос:

— Я требую объяснить…

Карасев коротким ударом сбивает инженера с ног.

— Я же предупреждал вас — тихо!

Кюнль лежит на полу и с ужасом смотрит на Карасева, на Гелену, спокойно стоящую возле окна рядом с Шумским.

Карасев молча поднимает Кюнля за ворот и тащит в ванную комнату. Здесь он рывком швыряет не на шутку испуганного и податливого Кюнля к газовой колонке, заводит его руки вокруг колонки и тут же защелкивает наручники.

— Что вам нужно? — испуганно хрипит Кюнль.

— Сейчас узнаете. Только ведите себя хорошо — и все будет в полном порядке. — Карасев обыскивает его, достает портмоне и вынимает документы. — Оружие есть?

— Нет…

Карасев открывает кран душа — зашумела вода. На секунду выходит из ванной, передает документы Кюнля Шуйскому и возвращается.

— Слушайте меня внимательно, Зигфрид. Вы должны понять, что так или иначе мы добьемся, чего хотим. Поэтому вам лучше правдиво и без канители отвечать на вопросы. Вы меня поняли?

— Да…

Входит Шумский.

— На этом динстаусвайсе надо поменять фотографию.

— Рискованно. Здесь приметы, — пожимает плечами Карасев.

— «Глаза голубые, лицо овальное»… Сойдет, я думаю.

Карасев выходит, оставив двери открытыми.

— Вы работаете в ракетном центре Вернера фон Брауна? — спрашивает Шумский у Кюнля.

— Как вам сказать…

— Как можно точнее.

— Я работаю в конструкторском бюро фирмы «Сименс», мы выполняем заказы Брауна и, разумеется, отвечаем перед ним и особоуполномоченным — группенфюрером Вольфом… Что вы собираетесь сделать со мной?

— Это зависит от многих обстоятельств, в том числе и от правдивости ваших ответов, Кюнль. Для чего вы приехали в Краков?

— В командировку. На предприятия особой зоны «Величка».

— Цель командировки? Подробнее, Кюнль.

— Я должен выяснить причины, по которым ракеты взрываются в воздухе после старта. Есть предположение, что из-за саботажа на сборке ракет…

— Такой саботаж возможен?

— В принципе да. Небольшие отклонения в допусках — и при вибрации ракеты в полете…

На пороге появляется Гелена, делает предупреждающий знак.

Шумский строго смотрит на Кюнля, но тот и без того умолк, как только вошла Гелена, и, вздохнув, отвернулся к стене…

А в коридоре, около двери в номер Кюнля, останавливается дежурный эсэсовец. Прислушивается. Из номера едва слышно доносится шум воды…

Краков. Гестапо. Вольф за столом внимательно слушает доклад Занге, стоящего у крупномасштабной карты Дембицы.

— Млынский вцепился в полигон, как мальчишка в рождественский пряник. И я полагаю, что если не сегодня, так завтра он предпримет попытку захвата ракет…

— У тебя все готово?

— Еще несколько часов — и ловушка захлопнется… Сигналом к общему выступлению будет взрыв установок в тот момент, когда Млынский решит, что они уже у него в кармане.

— Хорошо. — Вольф встал из-за стола и подошел к карте. — Только не тяните с полным окружением. Не тяните, Занге. Время работает против нас. Охрана объекта «Величка» усилена?

— Так точно, группенфюрер. Мышь не проскочит…

На въезде у ворот в особую зону охранники тщательно проверяют документы Шумского. Вернув документы, открыли ворота, и, как только машина проехала, один из них позвонил кому-то по телефону из будки КПП…

Машина проехала мимо складов, через железнодорожный переезд, неподалеку от которого стояло несколько пассажирских составов с красными крестами на вагонах, и остановилась у небольшого двухэтажного дома.

Рыжий высокий шарфюрер открыл дверцу машины и приветствовал Шумского:

— Хайль Гитлер!

Небрежно вскинув руку в ответ, Шумский прошел в здание.

Рыжий шарфюрер проводил его в кабинет, сам стал у двери.

— Нас предупредили из Берлина о вашем приезде, однако штурмбанфюрера Занге сейчас нет на объекте, и вам придется подождать…

Шумский повесил плащ и шляпу, прошел к столу.

— У меня слишком мало времени, чтобы ждать, шарфюрер, и слишком важное дело. Доставьте сюда документацию и позаботьтесь, чтобы мне никто не мешал!

Поколебавшись, шарфюрер вышел, оставив открытой дверь.

Шумский приблизился к окну, забранному толстой решеткой. Во внутреннем дворе виднелись ряды продолговатых длинных ящиков. Их бережно и аккуратно грузили в пассажирский вагон с красным санитарным крестом.

В кабинет вернулся шарфюрер с двумя большими картонными папками и в сопровождении худой остроносой блондинки в эсэсовской форме. Шумский сел за стол, раскрыл, не снимая перчаток, первую папку и вопросительно взглянул на оставшихся в кабинете рыжего эсэсовца и его спутницу.

— Согласно инструкции по хранению документов группы А-1, унтершарфюрер Фогель должна все время находиться при них, — сказал рыжий эсэсовец.

— На каждом объекте свои порядки, — усмехнулся Шумский и повернулся к блондинке. — Разрешите курить, унтершарфюрер?

— Пожалуйста, — сухо сказала она и села напротив Шумского.

У дорожной развилки отряд Млынского разделился на две группы.

Солдаты стараются идти не производя шума. Ноги лошадей обернуты мешковиной.

Отдельной колонной движутся партизаны.

У развилки стоят Млынский, Алиев, Озеров, Иванов и командир польских партизан Радкевич. Чуть в стороне Стась и Ерофеев держат поводья оседланных лошадей.

— Сверим часы. — Млынский и Алиев сомкнули запястья со светящимися циферблатами. — Точно. Значит, мы начинаем через полчаса после тебя.

— Ни пуха ни пера, — говорит Алиев.

— К черту не посылаю, сам идешь к нему в зубы, Гасан. Будь осторожен, еще раз прошу. Не нравятся мне все эти «охотнички» из СС и санитарные обозы неизвестно откуда…

— Я буду осторожным-осторожным, — улыбается Алиев.

— Первый сеанс связи в пять и дальше — через каждые четверть часа.

— Есть!

— Ну… — Млынский обнял Алиева.

На опушке леса, за деревьями, откуда хорошо видна площадка с ракетами и часовой, лежат разведчики, Алиев, Озеров, Лукьянов и сержант Косых.

— До смены часового — четверть часа, — шепчет Косых.

Озеров подтягивает поближе к себе черный чемодан.

Солдаты группы нападения ползут к проходам в проволочном заграждении…

Тем временем в бункере Занге уступает свое место у перископа унтерштурмфюреру Роту.

— Хотите кофе? — предлагает инженер-майор, поднимая термос. — Настоящий.

— Благодарю, но я хочу спать. — Занге потягивается. — Пожалуй, сегодня они не придут…

— Я что-то не вижу часового, — встревоженно говорит Рот.

— Что?!

Занге бросается к перископу, оттолкнув молодого офицера, приникает к окуляру. В перископ видно, как часовой поправляет винтовку.

— Да вот же он! Вы что, ослепли?..

На площадке возле ракет с винтовкой часового, в его каске и плащ-накидке топчется Лукьянов. Убитый часовой лежит за небольшим бетонным выступом, а под одной из ракет уже устроился лейтенант Озеров со своим чемоданом и внимательно осматривает установку. Ощупав металлические конструкции, находит провод. Открывает чемодан, в котором аккуратно закреплены инструменты…

Занге поворачивает перископ и начинает методично осматривать одну установку за другой. Около первой не заметил ничего подозрительного, перешел на вторую…

Озеров проверяет тестером провод, осторожно воткнув в него иглу датчика. Стрелка прибора на светящейся шкале не двинулась с места.

Озеров вынул из провода датчик, уложил тестер на место и достал из чемодана небольшие кусачки.

…И тут Занге заметил что-то подозрительное под одной из установок. Подрегулировал перископ и теперь довольно отчетливо увидел слегка привставшего с земли человека.

— А, черт! Тревога! Взрывайте, майор!

Майор повернулся к пульту…

…Озеров перекусывает провод и разводит его концы в стороны…

…Майор торопливо включает один за другим небольшие рубильники. Занге наблюдает в перископ: установки целехоньки. Оборачивается к майору.

— Что вы там?

— Нет контакта…

— А, черт! Прошляпили… — Занге злится, но в общем он доволен ходом событий. — Соедините меня немедленно с Вольфом, Рот!.. Они пришли наконец. Давайте сигнал тревоги, майор!

Над полигоном повисают две зеленые ракеты, завыли сирены, заметались лучи прожекторов. С вышек осветили ракетную площадку мощные прожекторы, ударили пулеметы.

И сразу же в разных концах полигона тьму разорвали вспышки автоматных очередей.

Разведчики во главе с сержантом Косых забрасывают вышки гранатами. А Озеров спокойно вскрывает люк в корпусе ракеты.

Лукьянов стреляет по набегающим немцам.

Лучи прожекторов вырывают из темноты фигуры то немецких солдат, то наших автоматчиков, то освещают бледные лица заключенных за колючей проволокой…

Уничтожив охрану бараков, бойцы во главе с Алиевым освобождают заключенных.

— Товарищи! — кричит Алиев. — Вы свободны! Смерть фашизму!

Его обступают люди-призраки в полосатых робах.

— Дайте нам оружие, товарищ! — звучит на русском.

— Оружия, друг! — на чешском.

— Оружия! — на польском.

— Мы будем драться вместе с вами, товарищи! — на французском.

Бойцы раздают заключенным трофейные автоматы…

В лесу в районе полигона слышны отрывистые команды.

Ревут моторы санитарных машин, в которые под брезент с красными крестами взбираются немецкие солдаты.

Выходят на дорогу бронетранспортеры.

Эсэсовцы заводят мотоциклы.

Занге у перископа наблюдает за ходом боя. Он видит, как люди Алиева возятся около ракет. Берет телефонную трубку.

— В четыре тридцать полигон «Близна» атакован русскими. Охрана восточного участка пропустила их. Фузилерный батальон и егерский полк подняты по тревоге…

Вольф за столом в своем кабинете. Говорит по телефону, одновременно подписывая какие-то бумаги и поглядывая на стоящего перед ним Крюгера — бывшего адъютанта генерал-полковника фон Хорна, теперь он в эсэсовской форме.

— Отлично, Занге. Дай возможность Млынскому втянуть все силы на полигон. Пусть увязнет как следует, и тогда атакуй. Докладывай каждые двадцать минут.

С площадки, где установлены ракеты, видны догорающие вышки, слышен треск автоматов и взрывы гранат. Изредка и сюда залетают шальные пули, чиркают о бетон, стучат в стальные фермы ракетных установок. Люки ракет открыты. Около одной из них что-то проверяет тестером Озеров. Увидев подошедшего майора Алиева, спрыгивает с площадки на землю.

— Товарищ майор! Горючего в баках нет.

— Так, хорошо.

— Хорошо, да не очень. Все ценное оборудование с них загодя снято.

— Вот оно что…

— В общем, оказались пирожки ни с чем.

— Видимо, ждали нас здесь, а, капитан?

— Точно. Настоящая ловушка. Уходить отсюда надо, товарищ майор, пока не поздно…

Алиев посмотрел на часы.

— Нет, капитан. Уходить отсюда не будем. Раз они ждали нас здесь, значит, не ждут в другом месте. Сокирко! Связь с полковником! Быстро!

Учебный центр «Хайделагер». Бойцы отряда Млынского и партизаны Радкевича атакуют трехэтажиое здание старинного польского замка со рвом, крепостной стеной и башнями.

Около ворот горят несколько штабных машин. Сами ворота взорваны, одна их створка отброшена в ров, другая висит на петле.

Бойцы прорвались ко рву, но дальше путь им преграждает плотный автоматный и пулеметный огонь из окон замка, в которых мелькают лица полуодетых летчиков и солдат охраны.

На опушке леса — служебные постройки: прачечная, хлебопекарня, гараж. Отсюда, из гаража, где стоит несколько легковых машин, хорошо виден замок и горящий мост. Млынский склонился к Кате Ярцевой, принимающей по рации радиограмму.

— От Алиева, — говорит Катя. — «На полигоне „Близна“ — ловушка. В ракетах ничего, кроме взрывчатки… Немцы окружают нас превосходящими силами, предполагая, видимо, что здесь весь отряд. Принял решение вступить в бой…».

Млынский стискивает зубы. Отобрав у Кати наушники и микрофон, кричит:

— Гасан, Гасан, ты слышишь меня? Продержись хотя бы час! После этого отходи! Слышишь? Только час! И отходи!.. Все! — Он возвращает микрофон и наушники Кате Ярцевой. — Вызывай самолеты!

Некоторое время Млынский молча смотрит на замок, потом, подхватив автомат, срывается с места и бежит к залегшим около рва бойцам. За ним — Ерофеев.

Вокруг свищут пули, взрывают песок.

Млынский, добежав, упал рядом с Ивановым и Радкевичем.

— Почему остановились?

— Огонь…

— Вперед! — И Млынский одним из первых поднимается в атаку.

Несколько бойцов закидывают веревки с «кошками» и взбираются по ним на стену. Оттуда прыгают вниз, во двор. Уничтожают в рукопашной схватке солдат охраны и через боковую дверь врываются в замок.

Схватки завязываются в кухне, продолжаются в столовой…

в коридорах…

в спортивном зале…

в спальных комнатах…

Летчики — кто успел натянуть мундир, кто нет — отчаянно отстреливаются, дерутся врукопашную.

Занге в бункере продолжает наблюдение в перископ. Он видит, как советские бойцы залегли под огнем минометов и артиллерии вокруг стартовой площадки, как падает от близкого взрыва одна из ракет… Докладывает по телефону:

— Операция по уничтожению отряда Млынского началась, группенфюрер!..

Вольф за столом.

— Отлично, Занге, — говорит он в трубку.

В это время звонит другой телефон. Адъютант Крюгер передает трубку Вольфу. Тот мрачно выслушивает новое сообщение, наконец холодно произносит:

— Я требую принять все меры и отразить нападение. Скоро я сам буду у вас… Алло! Алло!.. — Он швыряет трубку Крюгеру и продолжает разговор с Занге, но уже суровым тоном: — Поздравляю. Атакован объект «Хайделагер». Только что с ним прервана связь. — Торопливо бросает адъютанту: — Соедини меня с фон Хорном!.. Да, я слушаю, Занге! Я же приказал тебе не начинать, пока Млынский не втянет все свои силы! Все! Увяз не Млынский, а ты! — Вольф бросает трубку и берет другую, у Крюгера. — Генерал? Операция началась… Благодарю. Я требую еще один полк… Да поймите же наконец, что это дело государственной важности!..

Бойцы отряда Млынского — в коридорах замка. Иванов, Мгеладзе, а следом за ними Млынский и Ерофеев с боем пробиваются по лестницам наверх, взламывают высокие двери и неожиданно оказываются в просторном рыцарском зале, переоборудованном в класс, где тренировали летчиков-смертников. Здесь стоят тренажеры с самолетами-ракетами Фау-1 в натуральную величину. Перед каждым — объемные макеты Москвы, Ленинграда, Куйбышева, Челябинска, Свердловска, Горького с основными ориентирами. На стенах — плакаты и схемы наведения ракет, запускаемых с бомбардировщиков.

Все остановились на секунду, пораженные этим парадом смертоносной техники.

— Что ж это за хреновина? — спросил Ерофеев. — Бомба или самолет?

— И то и другое, Ерофеич. Что-то вроде торпеды, только крылатой, — поясняет Иванов, который, не теряя времени, снимает приборы наведения с ракеты-тренажера.

— А кабинка зачем?

— По спецзаказу. Человека в нее сажают, он наводит бомбу на цель…

— А сам?

— А сам погибает, — подтверждает Млынский. — Поторопитесь с разборкой, старший лейтенант.

Млынский с Ерофеевым выходят в коридор. Навстречу солдаты тащат опечатанные сургучом железные ящики.

— Осторожней с приборами, — предупредил их Млынский.

Лейтенант Ковалев и несколько сержантов в комнате со взорванной железной дверью потрошили сейфы и, мельком проглядев бумаги, набивали ими вещмешки.

— Секретные документы, товарищ полковник! — доложил Ковалев.

На лестнице Млынскому и Ерофееву встретился Радкевич. На голове его белела повязка.

— Товарищ полковник! Остатки гарнизона и летчики-смертники заперлись в подвалах замка.

— Так…

— Предложили сдаться — отказались. Разрешите рассчитаться с ними?.. За Варшаву…

Млынский кивнул.

Ерофеев — в дверях, на которых нарисованы два нуля.

— И что за нули? Тоже небось секретная часть…

Ударом сапога вышибает двери, и оттуда тотчас раздается выстрел. Пуля бьет в стену над головой полковника…

Ерофеев бросается в туалетную комнату, подминает под себя стрелявшего, выбивает у него из рук пистолет и хватает за ворот… генерала. Он одет в голубой мундир, выражение лица растерянное и злое.

— Вот это птица! Сидишь в дерьме, так не чирикай.

— Кто вы такой? — спросил по-немецки Млынский.

— Прикажите вашему солдату отпустить мой воротник, — отвечает генерал. — Я — начальник учебного центра генерал-лейтенант Форет.

Млынский, а следом за ним Ковалев и Ерофеев с генералом выходят во двор замка.

На трофейном мотоцикле с ревом подкатывает связной автоматчик.

— Товарищ полковник! Старший лейтенант Бондаренко просит передать: на аэродроме свирепый огонь из дотов. Треба подкрепления и пушчонку какую-нибудь.

— Пушчонку… — Млынский оглядывается вокруг. — Ковалев!

— Я!

— Возьмите комендантский взвод, гранатометчиков, ездовых — и немедленно к Бондаренко! Аэродром должен быть взят через двадцать минут!

— Есть!

По шоссе, ведущему к аэродрому объекта «Хайделагер», на предельной скорости мчится колонна бронетранспортеров. По обочине движутся танки.

Обгоняя их, в сопровождении эскорта мотоциклистов несется машина Вольфа…

А на аэродроме люди приветственно машут заходящему на посадку транспортному самолету «ЛИ-2».

— Какое дело сделали, а? Товарищ полковник, какое дело! — восторженно кричал Ерофеев.

Млынский, улыбаясь, посмотрел на часы.

— Погоди еще. Не кажи «гоп»…

Самолет касается полосы и катится по ней к лесу.

Истребители сопровождения продолжают кружить над аэродромом.

Дверца самолета открывается, и из него, не дожидаясь, пока опустят трап, прыгает на землю офицер. Широко улыбаясь, докладывает Млынскому:

— Товарищ полковник! По приказу командующего 4-м Украинским фронтом прибыли с грузом медикаментов и боеприпасами. В обратный рейс заберем раненых и трофеи.

— Благодарю, капитан, с прибытием. — Млынский пожал офицеру руку и кивнул в сторону генерала. — Этого тоже захватите с собой.

— Есть!

— Ковалев, грузите документы и раненых! Иванов, все готово?

— Так точно, товарищ полковник!

Иванов и сержант Косых подгоняют к самолету тележку, на которой уложены приборы, ящики и мешки с документами.

— Товарищ полковник, — окликает Млынского Катя Ярцева, — есть связь с Алиевым!

— Катя, передавай: мы заканчиваем работу и через полчаса отходим. Пусть пробиваются к нам навстречу.

— Есть!.. Товарищ полковник, у аппарата — капитан Озеров. Майор Алиев ранен…

И тут снаряды и мины с грохотом неожиданно обрушились на аэродром.

Лошади в упряжках вскинулись на дыбы… Только что прибывший офицер упал на бетон, обливаясь кровью. От прямого попадания брызнул стеклами и загорелся домик диспетчерской службы…

— Вот и до нас добрались, — сказал Ерофеев.

Самолет был цел, и винты его крутились. Только плоскости и фюзеляж кое-где порвали осколки.

— Раненых в самолет! Быстро! — приказал Млынский.

— Иван Петрович! — Ерофеев показал на дальний конец аэродрома, там уже были видны немецкие бронетранспортеры.

— Вижу… Катя! Что отвечает Озеров?

— Сейчас. У меня что-то с рацией. Видно, задело…

— Исправляй!

Истребители прошлись на бреющем, поливая из пушек и пулеметов ползущие по бетону бронетранспортеры.

Люди под обстрелом продолжали работать, загружая в самолет трофеи и раненых.

Погрузка окончена. Взревели винты самолета. Но дверца еще была открыта…

— Товарищ полковник! — снова появился связной от Бондаренко в окровавленной гимнастерке. — Лейтенант просил передать: эсэсовцы нас обходят с флангов.

— Спасибо, солдат. Ты ранен — до самолета сам дойдешь, или помочь?

— Дошел бы сам, товарищ полковник, если бы сначала вы в него сели…

— Отставить разговоры! Марш в самолет!

Раненый повернулся, вышел из-за укрытия на бетон и вдруг закричал, замахав руками, пилоту:

— А ну убирайся отсюда к чертовой матери! Вали, пока цел!

Истребители снова прошли над аэродромом, заставив бронетранспортеры попятиться к лесу…

«ЛИ-2» покатился сначала медленно, потом быстрее, быстрее и оторвался наконец от земли…

— Ура! — раздалось над аэродромом.

Раненый солдат покачнулся и упал. Ерофеев и Млынский подбежали к нему.

— Извиняйте, товарищ полковник, — тихо сказал солдат. — Только я не раненый. Я уже убитый… — И сник на руках Ерофеева.

— Прости, солдат. — Млынский снял фуражку.

Подбежал Радкевич.

— Самолеты ушли. Пора и нам уходить, Иван Петрович…

Истребители снова промчались, покачав на прощание крыльями — видимо, расстреляли весь боезапас.

Млынский развернул планшет.

— Отходим в сторону полигона, к Алиеву.

— Подвалы замка, склады горючего и ангары заминированы, — доложил Радкевич. — Разрешите взорвать?

— Пусть подойдут поближе, — сказал полковник. — И сделаем им хороший фейерверк…

После того как улетели истребители, немцы возобновили атаку. Бронетранспортеры шли уже с двух направлений: с дальнего конца аэродрома и по бетонке. За бронетранспортерами цепями наступали эсэсовцы.

Бойцы и партизаны отстреливались, укрываясь за деревьями, разрушенными строениями, давая возможность отойти ядру отряда.

Мощные взрывы взметнули над лесом пламя, стволы деревьев, обломки стен…

Не стихала перестрелка и в районе полигона. Изредка были слышны взрывы гранат.

По болоту, поросшему мелким кустарником и камышом, шли, выбиваясь из последних сил, люди Алиева и освобожденные ими заключенные. Шли, увязая по колено, по пояс, по горло в вязкой жиже. Шли и несли на руках раненых, а впереди всех — комиссара на плащ-палатке…

В арьергарде, сдерживая наседавших эсэсовцев, отбивались бойцы Бондаренко. Отбивались короткими автоматными очередями, гранатами. И врукопашную — прикладами и ножами.

Танки и бронетранспортеры немцев увязли в болоте. Некоторые из них горели, подожженные огнем бронебойщиков.

Но все меньше оставалось защитников позади отряда Алиева.

Те, кто был впереди, упрямо шли через болото, выбрались наконец к руслу горной реки, которая вырывалась из ущелья, и двинулись дальше по белым камням, по воде, стараясь как можно скорее уйти под прикрытие скал…

Когда появился самолет-разведчик, они остановились. Самолет пролетел почти над их головами и ушел в сторону от полигона.

— Поздно, — сказал Озеров. — Теперь не достанут коршуны…

До спасительных скал, под которые убегала река, было уже недалеко…

Фронтовая хроника осени 1944 года. Распутица. Советские войска медленно, но неуклонно продвигаются вперед.

Позиционная война на Западном фронте. Наступление союзников застопорилось. Американские солдаты в окопах.

Тотальная мобилизация всех сил в Германии…

Польский хутор в предгорьях Татр. Несколько домов и сараев на склоне горы, густо поросшей осенним лесом.

Мелкий дождь моросит по желтым листьям, устилающим землю, по соломенным крышам сараев, по каскам, плащ-палаткам и усталым лицам бойцов, бывших узников и польских партизан… Они вносили раненых в дом, укладывали на полу и, выйдя во двор, жадно затягивались самокрутками, которые передавали друг другу…

В доме над ранеными хлопотали Катя Ярцева и две польские женщины — старая и молодая. И еще здесь были дети, которые испуганно глядели на кровь и раны.

На подоконнике капитан Озеров чинил рацию.

А в маленькой светелке, отгороженной ситцевой цветастой занавеской, на узкой девичьей кровати лежал Алиев.

Повернув голову, он смотрел мимо Млынского, сидевшего рядом, мимо Ерофеева, заваривающего какую-то травку, смотрел в распахнутое окно, за которым был виден мокрый желтый лес на склоне горы, серые скалы, прятавшие вершины в низких тучах, и кроваво-яркие гроздья рябины, одиноко стоявшей на поляне…

— А мне… все-таки везет… — Алиев помолчал и добавил — Родиться в горах и умереть в горах… Хорошо.

— Прекрати, Гасан.

— Что? — усмехнулся Алиев. — Умирать?.. Я бы рад… Ты не рви себе душу, Иван. Они думают, с нами покончено… Успокоятся. А ты ударишь снова. Там, где не ждут… И за меня отомстишь.

К Алиеву склонился Ерофеев с кружкой, но тот отстранил его руку.

— Не надо… Оставь.

— Выпей, комиссар. Еще деда Матвея травка. Нутро согреет — полегчает.

— Деда Матвея? Ну ладно…

Пока Алиев, голову которого поддерживал Ерофеев, пил отвар, в светелку вошла Катя Ярцева. Присев на койку, взяла запястье безжизненно лежавшей на одеяле руки Алиева. Не сразу нащупала слабый пульс. Млынский смотрел на нее с надеждой, но Катя, вздохнув, бессильно пожала плечами.

— Спасибо, — сказал Алиев, не открывая глаз, и улыбнулся. — И правда — легче… А, доктор? Помнишь, Ирина?..

Катя Ярцева испуганно посмотрела на Млынского, но тот сделал ей знак: молчи. Алиев продолжал:

— Бой у моста, и ты… На свадьбе у вас погулять хотел… В Баку зайди к моим… Не забывай… — Он открыл глаза, сделал усилие приподняться. — Ерофеич… У рябины… Там… — Откинулся на подушку и затих.

Холодный рассвет осветил вершины гор, покрытые снегом. Глухо стучал заступ.

Аккуратно отложив вырезанный дерн, Ерофеев рыл в каменистой земле под рябиной могилу.

В светелке было темно, только серый сумрак рассвета проникал в окно.

Тело комиссара, неестественно вытянутое, лежало на койке, накрытое с головой шинелью.

На табурете понуро сидел полковник. Без фуражки. Опершись на колени локтями, он едва заметно покачивался и всхлипывал, не в силах справиться с горечью утраты.

В окошко постучали и тихо окликнули:

— Товарищ полковник!

— Сейчас… — Млынский вытер лицо ладонью. Надел фуражку и вышел.

Уже рассвело, когда Ерофеев, стоя на коленях, аккуратно укладывал последние куски дерна на могилу комиссара Алиева под рябиной. Млынский стоял рядом сняв фуражку. Утренний ветер шевелил его волосы…

Мимо, растянувшись двумя цепочками, проходил отряд. Все: и бойцы, и соратники комиссара, и бывшие заключенные, и польские партизаны — все без головных уборов… И почти у каждого на плече — жерди носилок с ранеными и автомат или винтовка за плечом…

— Запомните это место, товарищи! — говорил, обращаясь к проходящим, полковник. — Запомните и расскажите вашим детям и внукам, как умирали коммунисты за их свободу и счастье… Вечная слава героям! Смерть фашизму!.. Запомните это место, товарищи!..

Отряд уходил в горы.

Последними следом за Млынским шли разведчики и Ерофеев. С гор наползал туман.

На одном из поворотов узкой горной тропы Млынский остановился и обернулся.

Далеко внизу едва виднелись крыши хуторских домов и сараев, одинокая рябина на поляне и серые фигурки немецких солдат, пересекавших поляну косой, неровной цепью…

 

Часть вторая

Берег Северного моря. Песчаные дюны, поросшие лесом. На полянах, под зелеными маскировочными сетями, стоят, задрав кверху боеголовки, ракетные комплексы Фау-2. Вытянулись в строю солдаты и офицеры ракетных расчетов.

Солнце медленно опускается в море…

На значительном удалении от боевых позиций, под землей, в комфортабельно оборудованном командном пункте, сидит, развалившись в кожаном кресле, рейхсмаршал Геринг.

Здесь же — командир ракетного подразделения генерал Метц, рейхскомиссар по производству и эксплуатации ракет группенфюрер Каммлер, группенфюрер Вольф, генерал Дорнбергер, конструктор Фау-2 фон Браун и другие.

Геринг берет микрофон, с чувством начинает:

— Доблестные солдаты, офицеры и генералы рейха! Наступает долгожданная и торжественная минута…

Репродукторы разносят речь Геринга над ракетными позициями. В сумерках сурово и мрачно выглядят сами ракеты, суровы и мрачны лица солдат в строю…

— Мы обрушим неотразимый и мощный удар, — продолжает Геринг, — на головы наших врагов — надменных саксов и поставим их на колени! Поздравляю вас с этим радостным днем! С нами бог! Хайль Гитлер! — Он закончил, оглядел присутствующих — каково впечатление? — и передал микрофон Метцу.

— Внимание! — выкрикнул Метц в микрофон. — Расчеты, слушай мою команду: объявляю пятиминутную готовность!..

Солдаты торопливо снимают с ракет маскировочные сети. Из-за облаков появляется луна, и в свете ее серебром отливают мощные корпуса Фау-2.

На командном пункте Геринг что-то пьет из большого бокала. Волнуются фон Браун и Дорнбергер.

Голос из репродуктора. Пятиминутная готовность всеми расчетами принята!

— Объявляю трехминутную готовность! — командует Метц.

— Трехминутная готовность принята! — снова прозвучало из репродуктора.

— Всем расчетам — в укрытие! — командует Метц.

— Все расчеты находятся в дотах! — отзывается репродуктор. Метц смотрит на циферблат часов, потом на Геринга. Тот величественно кивает…

— Пуск! — кричит в микрофон Метц.

И в то же мгновение раздался оглушительный грохот. Над позициями взметнулись столбы огня, и все заволокло дымом и тучами пыли.

Ракеты дрогнули, поднялись и, словно кометы, оставляя за собой огненные хвосты, устремились в небо…

Геринг протянул фон Брауну обе руки.

— Поздравляю вас, Браун! Это великолепно!

— Это самый радостный день в моей жизни, — широко улыбнулся фон Браун.

— Хайль Гитлер! — Геринг поднял бокал. — За наше чудо-оружие! За победу!..

Голос из репродуктора. Господин рейхсмаршал! Докладывает генерал-майор Шмидт. По данным с наших наблюдательных пунктов на побережье, в море и в воздухе, из тридцати стартовавших ракет Фау-2 до Лондона долетели шестнадцать. Восемь взорвались в воздухе. Четыре упали в море. Две не вышли из пусковых установок…

Геринг резко повернулся к фон Брауну.

— Что это значит? Саботаж или недомыслие? Вольф! Разберитесь с этим…

Хроникальные кадры осени 1944 года:

Наступление советских войск в Румынии, Югославии и Болгарии. Жители освобожденных городов и сел радостно встречают советские танки…

Тяжелые бои в Карпатах…

Подготовка наступления в Польше. Колонны пехоты и танков движутся к фронту по трудным осенним дорогам…

Бои в Прибалтике. Окруженная группировка немцев отчаянно сопротивляется…

Бои в Карелии и на севере Кольского полуострова…

Выход Финляндии из войны…

Приезд в Москву для переговоров венгерской делегации…

Продвижение войск союзников в Италии, Франции и Бельгии…

Все кадры демонстрируются на экране небольшого просмотрового зала. Присутствуют Сталин, члены Политбюро, Антонов и некоторые военные, среди них — начальник Главного разведывательного управления. Сталин, утонув в глубоком кресле, внимательно следит за экраном…

Голос диктора. Общее стратегическое положение фашистской Германии к осени 1944 года уже не вызывает сомнений в исходе войны, однако гитлеровцы продолжают отчаянное сопротивление, цепляясь за каждый рубеж, каждый населенный пункт, каждую крепость…

Снова идут кадры трофейной хроники:

Гитлер принимает асов люфтваффе…

Новые самолеты сходят с конвейеров подземных заводов…

Атака Лондона ракетами Фау-2…

Указ Гитлера о тотальной мобилизации…

Выступление Геббельса перед формированиями фольксштурма — стариками и подростками…

Голос диктора. Они хотят выиграть время, оттянуть конец всеми средствами, чтобы скрыть следы чудовищных преступлений против человечества…

Хроникальные кадры — лагерь уничтожения в Майданеке.

Голос диктора. Польско-советская чрезвычайная комиссия установила, что в лагере Майданек только в печах крематория было сожжено свыше шестисот тысяч человек, на кострах в кремповецком лесу — триста тысяч, в двух старых печах — свыше восьмидесяти тысяч; в самом лагере возле крематория сожжено не менее четырехсот тысяч человек.

Когда зажигается свет, люди в зале молча сидят, подавленные увиденным и услышанным. Медленно поднимается Сталин и, ни на кого не глядя, выходит из зала…

Помешивая ложечкой в стакане с чаем, Сталин неслышно ходит вдоль стола, за которым сидят те, кто был в просмотровом зале.

— Оттянуть конец войны, чтобы скрыть преступления? — говорит он как бы про себя. И качает головой. — Нет, товарищи. Гитлер хочет выиграть время, чтобы выиграть всю войну. Он надеется на разногласия между союзниками, но больше всего он рассчитывает на новое оружие. Военная наука развивается по тем же законам диалектики, и рано или поздно количество накопленных знаний в военной области должно перейти в новое качество. Мы, я думаю, накануне такого скачка…

Присутствующие разошлись. Сталин, отпив глоток остывшего чая, возвращается к своему столу. Резко поворачивается к начальнику Главного разведывательного управления.

— Докладывайте, что там произошло у полковника Млынского.

— Фашисты успели эвакуировать боевые ракеты с полигона «Близна», товарищ Сталин, — поднялся тот. — Отряд понес значительные потери. Погиб комиссар отряда. — Генерал немного помедлил.

— Ну продолжайте.

— В управлении есть мнение, что полковник Млынский… устал. Три с лишним года в тяжелых условиях в тылу врага…

Сталии молчал, раскуривая трубку, и начальник ГРУ продолжал:

— Может быть, есть смысл заменить полковника Млынского. Для пользы дела и в его же интересах.

— А кто же сейчас не устал? — сказал задумчиво Сталин. — Где находится Млынский?

— Часть его отряда с помощью чехословацких и советских партизан оборудует постоянную базу в Рудных горах. Сам полковник Млынский находится примерно здесь, на стыке границ Польши, Чехословакии и Германии, и с оставшейся после боя частью отряда движется в направлении новой базы.

— Значит, захватить ракету не удалось, — сказал Сталин.

— Задача его отряду была поставлена очень трудная, товарищ Сталин, — сказал Антонов. — И выполняется в целом успешно…

— У вас другое мнение? — Сталин снова повернулся к начальнику ГРУ.

— Работа действительно выполнена большая. Уничтожена база подготовки летчиков-смертников. Захваченный Млынским генерал Форет дал ценные показания о тактике применения ракет, что значительно сократит время и средства для борьбы с ними…

— Вот с этого и надо было начинать. Продолжайте.

— По данным, полученным от полковника Млынского и подтвержденным другими источниками, основное производство ракет Фау-2 гитлеровцы сосредоточивают в концлагере «Дора», неподалеку от Нордхаузена. Сюда же эвакуируется ракетный завод из соляных копей «Величка». Фау-2 — баллистическая ракета. Максимальная дальность полета — триста двадцать километров. Скорость — пять тысяч километров в час.

— Защиты от такого оружия пока практически нет, — сказал Антонов.

Сталин только кивнул, как бы соглашаясь с ним, потом повернулся к начальнику ГРУ.

— Полковник Млынский имеет большой опыт работы в тылу врага, умело координирует свои действия с действиями партизанских отрядов, связан многими нитями с нашими зафронтовыми разведчиками и антифашистским подпольем. Заменить его сейчас — это значит нанести большой ущерб делу. Как вы могли прийти ко мне с таким необдуманным предложением?

Начальник ГРУ опустил голову.

— Товарищ Антонов, — сказал Сталин, — передайте полковнику Млынскому от меня лично…

На небольшой площадке, спрятанной среди скал, стоят палатки, занесенные снегом. Двое бойцов, стоя друг над другом на отвесной скале и коченея от холода, держат в руках антенну, конец которой тянется к маленькой палатке.

Здесь Катя Ярцева принимает радиограмму, записывая цифры непослушными от холода пальцами. Млынский забирает исписанные Катей листки. Лицо его небрито, осунулось…

Ерофеев держит котелок со снегом над двумя самодельными плошками, в которых еле теплятся хилые огоньки…

Бондаренко грызет сухарь…

Голос за кадром. «Полковнику Млынскому. Всем бойцам и командирам отряда особого назначения».

Шумский, который лежал, укрытый с головой, откидывает шинель и приподнимается… Бондаренко перестает хрустеть сухарем…

Голос за кадром. «Ваше мужество и упорство в достижении цели служат достойным примером для каждого воина Красной Армии…».

В большой палатке раненый приподнимается и отстраняет руку Ванды…

Голос за кадром. «Ваши жертвы были не напрасны…».

Другой раненый, который сматывает бинт с распухшей руки, замирает, прислушиваясь…

Голос за кадром. «От имени Ставки выражаю благодарность и свою уверенность в том, что и в дальнейшем вы проявите такую же волю, храбрость и умение. Желаю вам сил, здоровья и успехов. Сталин».

Ветер яростно швырял в лица пригоршни колючего снега. Растянувшись цепочкой на узкой тропе, отряд-пробивался вперед.

А рация продолжала работать.

Голос за кадром. «Центр — Млынскому. Примите срочные меры для проникновения на объекты лагеря „Дора“ с целью срыва или хотя бы замедления производства ракет…».

Сменяя друг друга, бойцы разгребали сугробы саперными лопатами. Носилки с ранеными волоком переправляли через трещины, и раненые молчали, стиснув зубы, превозмогая боль.

Голос за кадром. «Необходимо как можно скорее добыть чертежи ракет и технологию их производства…».

Снег прекратился, пошел холодный дождь.

Голос за кадром. «Организуйте сбор данных о способах транспортировки и местах хранения ракет и горючего для них. Установите, с привязкой к местности, предприятия, вырабатывающие взрывчатые вещества для ракет…».

Дождь перестал, но в ущелье, куда втянулся отряд, опустился такой густой туман, что не видно было, куда ступает нога.

Голос за кадром. «Продолжайте также настойчивые поиски сведений о складах с компонентами для производства оружия, основанного на расщеплении ядра урана…».

Наконец отряд выбрался из ущелья. Туман рассеялся, даже солнышко проглянуло. Вдалеке слышна была перестрелка…

Голос за кадром. «В своей работе больше опирайтесь на партизан и немецких антифашистов. Если Вам понадобятся отдельные люди или подразделения, дайте заявку…».

Солнце спряталось за вершины гор. В лесу было уже сумрачно.

Голос за кадром. «Ваш выход из Польши в Чехословакию прикроет отряд подполковника Караваева…».

Полковник Млынский, выбритый и подтянутый, обходил расположение лагеря в сопровождении майора Хвата и сержанта Ерофеева.

Лагерь был хорошо замаскирован на склоне горы, поросшей лесом. С одной стороны он был защищен отвесными скалами, с другой — глубокой пропастью, на дне которой серебрилась горная речка. Лошади, повозки, артиллерия, полевые кухни и землянки для личного состава — все это было спрятано под густыми кронами елей и сосен, под маскировочными сетями и навесами, покрытыми дерном.

Был теплый и ясный день. Люди после долгого и трудного перехода приводили себя в порядок, отдыхали, стирали белье, чистили оружие.

Около большой землянки грелись на солнышке раненые. Некоторые попытались подняться навстречу полковнику, но тот поднял руку.

— Отдыхайте, товарищи. Как настроение?

— Боевое, товарищ полковник..

— Как на курорте…

Млынский и Хват спустились в землянку, а Ерофеев раскрыл кисет, к которому сразу потянулось несколько рук.

— Дай, сержант, закурить твоего табачку. А то в грудях свербит от этого мха.

— Что слыхать-то около начальства? Скоро Гитлеру башку свернем?

— Слышь, Ерофеич, а правду говорят, тут где-то пуп Европы?

— Во доперли-то…

— Пупа не видал, не знаю, — улыбался Ерофеев. — А вот вылезли мы, ребята, надо прямо сказать, из такого места, что и назвать при женщинах неудобно.

Раненые захохотали, а медсестра улыбнулась и погрозила кулачком.

— Ох, Ерофеич, смелый ты на язык, когда Кати Ярцевой нет…

В большой землянке на нарах тесно лежали раненые. Ирина Петровна шла впереди полковника по узкому проходу.

— Товарищ полковник, — позвал один из раненых. — Извините, я с жалобой… на докторшу… Она отправлять меня собирается на Большую землю. Это ж до конца войны не вернусь! А я с первого дня в отряде. Я не согласный! Никуда не поеду.

— Лежи, Василенок, спокойно. Я твою жалобу учту…

— Спасибо. А то она — на Большую землю…

— А вы последнюю новость слышали, товарищи? — вмешался Хват, давая возможность Млынскому и Ирине Петровне уйти в ее закуток, отгороженный дощатой перегородкой. — Наши войска освободили Белград — столицу Югославии!

— Ура-а!

— Вот это лучше всякой таблетки, товарищ майор!

Едва зайдя в закуток, Ирина Петровна прижалась к груди Млынского.

— А мне кому жаловаться, Иван? Я тоже не хочу уезжать…

— Это вопрос решенный, Ирина. В отряд уже назначен новый хирург. Майор Инаури.

— Этого ты мог и не говорить. Женщина?

— Не знаю, — улыбнулся Млынский.

— Никуда не поеду! — Она отстранилась, сказала серьезно: — Ваня, не хочу уезжать…

Лагерь отряда… В землянке штаба…

— Командир чехословацкого партизанского отряда имени Яна Жижки капитан Гонуляк, — представился Млынскому высокий офицер.

— Командир советского партизанского отряда старший лейтенант танковых войск Нечипоренко! — лихо щелкнул каблуками второй, в кожанке и папахе с красной звездочкой, и поправил маузер в деревянной кобуре…

— Ну здравствуйте, хозяева Рудных гор! — Млынский поочередно обнял Гонуляка и Нечипоренко. — Спасибо за гостеприимство…

— Хорошим людям у нас всегда рады, — улыбнулся Гонуляк.

— Дождались наконец… — Нечипоренко вдруг отвернулся и вытер ладонью глаза.

— Ну что ж, просвещайте, товарищи. — Млынский сел за стол, развернул планшет.

— Выполняя ваше предварительное задание, — начал первым Нечипоренко, — мы тут полазили по горам и кое-что обнаружили. Подземный завод в городе Фридштадт. Выпускает танки. В городке Тропау, тоже под землей, расположен завод по выпуску корпусов и других агрегатов для ракет Фау…

— Отлично. — Млынский наносил данные на планшет.

— И у нас имеется кое-что, — сказал Гонуляк. — В городе Корцен — это недалеко от границы с Чехословакией — делают двигатели для ракет. Там у нас есть знакомые…

— Неплохо для начала… — сказал Млынский и добавил, не оборачиваясь: — Гасан… — И осекся.

С полминуты молчали все. Наконец Млынский, вздохнув, продолжил:

— Виктор Сергеевич, надо прощупать подходы к этим объектам, установить прочные связи с разведчиками, выведенными в Остраву и Прагу. Да и в Берлине пора закрепляться основательнее, вы как думаете?

— Я думаю, — сказал из-за спины полковника Ерофеев, ставя на стол большой казан, над которым вкусно дымился парок, — надо подкрепиться зайчатиной, а потом и с Берлином разберемся…

Вольф в своем кабинете внимательно изучает какие-то документы. Звучит тихая музыка. Неслышно входит Крюгер.

— Краков на проводе, группенфюрер.

— Занге?.. Хайль Гитлер! Как идет эвакуация?.. Все ликвидировать, всех… Тебе что, мало шлепков за последнюю партию продукции? Пришли мне материалы обо всех, кто посещал особую зону «Величка»… И копии их удостоверений. — Вольф кладет трубку, устало вытирает глаза. — Крюгер, доставьте мне личные дела всех членов комиссий, которые проверяли особую зону «Величка» и лагерь «Дора».

— Слушаюсь.

— И смените пластинку. Вы что, оглохли?

Пластинка давно шипела. Крюгер подошел к окну, отодвинул портьеру и сменил на проигрывателе пластинку. Все нарастая, зазвучала вагнеровская увертюра к «Тангейзеру»…

В вагоне берлинского метро битком. Среди усталой публики, серой и молчаливой, за специальной перегородкой — несколько простых украинских женщин в платочках, с нашивками «Ост» на стареньких пальто. Но глаза и лица у них веселей, чем у немцев.

У самых дверей — инженер Кюнль. Он явно нервничает. Смотрит в стекло, где отражаются пассажиры, не наблюдает ли кто за ним. Поезд замедляет ход. Кюнль поправляет шляпу, надвигает ее на глаза…

Толпа выносит Кюнля из метро на улицу. И здесь он замечает Карасева в форме майора вермахта, стоящего около газетного киоска. Встретившись взглядом с Кюнлем, Карасев поворачивается и идет не спеша по улице. Переходит на другую сторону. Оборачивается: за Кюнлем, кажется, нет наблюдения.

Карасев подходит к остановке трамвая. Кюнль останавливается. Кроме них здесь только пожилая женщина с ребенком.

Подходит трамвай. Пропустив Кюнля вперед, Карасев прыгает на подножку, когда трамвай уже трогается.

Карасев и Кюнль стоят рядом на пустой площадке трамвая. Оба смотрят на убегающие назад рельсы.

— Простите, что потревожил вас, но есть несколько неотложных вопросов… Какие еще заводы кроме заводов Льежа производят жидкий кислород? Запомнили? Это несложно. И второе: из каких лагерей по преимуществу направляют рабочую силу в «Дору»?

— Это очень трудно, но я постараюсь, — вяло отзывается Кюнль.

— Счастливо…

Осень. Небольшое кафе на берегу озера в предместье Берлина. Пустынно. Неподалеку останавливается машина Карасева.

За никелированной стойкой дремлет толстуха, на секунду приоткрывает глаза, равнодушно смотрит на Карасева.

Он сел у окна. Из подсобного помещения вышла Гелена.

— Пиво и монетку для автомата.

Гелена порылась в кармашке фартука, бросила на стол монетку и направилась к стойке.

Карасев пошел к телефону.

Вернувшись, сказал подошедшей Гелене:

— У вас никогда не болели зубы, фрейлейн Гелена?

— Нет, слава богу. Пожалуйста: все тридцать два целехоньки, один к одному…

— Как это ни печально, но вам придется пойти к зубному. Фридрихштрассе, 10. Частная клиника доктора Фрибе. — И добавляет тихо: — Передать на словах… К Млынскому из Москвы прибывает инженер-подполковник фон Бютцов. Необходимо устроить его на строительство объектов особого лагеря «Дора» в Нордхаузене. Запомнила? Это несложно…

На краю лесной поляны стоят повозки. Зябко кутается в шинель Ирина Петровна. Рядом молчит Млынский. Покашливает Ерофеев.

— Запаздывает, — говорит подошедший Хват, тревожно поглядывая на светлеющее небо.

Наконец послышался ровный гул мотора. Бойцы побежали вдоль поляны, зажигая сложенные заранее кучи хвороста. Костры четко обозначили посадочную полосу.

Самолет коснулся земли колесами на краю поляны и побежал, поднимая пыль и сухие осенние листья…

Первым, плотно затягивая пояс кожаного пальто, из самолета вышел Семиренко. Млынский даже растерялся от неожиданности.

— Ну здравствуй, Иван Петрович. — Семиренко обнял Млынского и трижды расцеловал. — Не ожидал?

— Нет… Здесь никак не думал встретиться…

— А я вот прилетел. Здравствуй, крестница, — обнял Семиренко Ирину Петровну. Затем — Хвата. — Здорово, подполковник.

— Майор, товарищ секретарь… — смутился Хват.

— Подполковник, мне лучше знать. Тем более что я уже не секретарь обкома, а бери, брат, выше…

— Ну да? — сказал Млынский.

— Вот тебе и «ну да»… Здорово, Ерофеич! Живой?

— А что мне сделается.

— Рад снова видеть тебя.

— Я тоже…

Тем временем по трапу самолета спустились высокий подполковник и смуглый майор с узкими медицинскими погонами.

— Подполковник Канин Федор Федорович, — представил Семиренко. — Твой новый заместитель по политической части… Майор Инаури Зураб. Назначен к тебе командиром медсанроты… А тебя, красавица, — Семиренко обнял за плечи Ирину Петровну, — заберу с собой. Хватит, отвоевалась… Тут еще к тебе несколько специалистов. — Семиренко указал Млынскому на группу людей, которые выгружали из самолета какие-то ящики под присмотром Озерова и Шумского.

Последним по трапу сошел высокий подтянутый человек в офицерской шинели без погон и в шапке-ушанке.

Четко подошел к Млынскому; щелкнув каблуками, отдал честь и доложил по-немецки:

— Инженер-подполковник Фридрих фон Бютцов. Прибыл в ваше распоряжение.

Ерофеев толкнул в бок Хвата.

— Так это ж… старый знакомец! Ах мать его за ногу! Харю наел на казенных харчах, сразу и не узнаешь.

Млынский протянул Бютцову руку.

— Я рад, что вы так четко определили свое место в борьбе с фашизмом.

— Я тоже рад нашей встрече, господин полковник. Я много думал о наших с вами беседах тогда, зимой…

— Тьфу, черт! — сплюнул в сердцах Ерофеев. — Может, они еще целоваться будут?

— Тихо, старик! — одернул его Хват.

— Что — тихо? Видал небось, как они с нашими пленными! А этот — как с парада, сука недобитая.

— Ерофеев! — позвал Млынский. — Проводи гостей и позаботься, чтобы их разместили как следует и накормили… Ты что?

— Слушаюсь… — глухо сказал Ерофеев и кивнул вновь прибывшим: — Пошли…

Семиренко усмехнулся, глядя им вслед:

— Бурчит старик?

— Кипит как самовар, — улыбнулся Млынский.

— Не может привыкнуть к виду живого немца, — сказал Хват.

— А придется, — серьезно сказал Семиренко и обернулся к Канину. — Это твоя забота, замполит. Священная ненависть нашего народа к фашистским захватчикам не должна быть слепой. Помните, что сказал Верховный: гитлеры приходят и уходят, а народ Германии остается…

Лукьянов подводит верховых лошадей.

— Не разучился еще? — с улыбкой спрашивает Семиренко Млынский.

Тот засмеялся и лихо вскочил в седло.

На пологом склоне, как в амфитеатре, прямо на осенней траве сидят командиры Особого отряда и партизанских соединений. За столом президиума — Семиренко, Млынский, Канин и представитель чехословацкого партизанского движения.

— Да, гитлеровцы приходят и уходят, а народ Германии остается, — говорит Семиренко. — Это надо помнить, товарищи, и разъяснять бойцам и партизанам… Сейчас, на последнем этапе войны, на пороге мира, как никогда, необходимо сплочение всех антифашистских сил Европы, чтобы исключить всякую, даже самую малую возможность возрождения фашизма и новой войны! Разрешите от имени Центрального Комитета нашей партии, от имени Центрального штаба партизанского движения передать вам, товарищи командиры Красной Армии и братья партизаны, пламенный привет и пожелания дальнейших успехов в борьбе с заклятым врагом всего человечества — с фашизмом! Да здравствует солидарность трудящихся всех стран! Да здравствует победа! Ура!

Все встали и зааплодировали. Дружное «ура» прокатилось над поляной и эхом отдалось в горах и ущельях…

В домике — штабе отряда тесно и шумно.

За столом на почетном месте сидят Млынский и Ирина Петровна, рядом — Семиренко. Возле Млынского — свободное место, на столе — оловянная кружка, накрытая ломтем хлеба с кусочком сала, это место Алиева… Дальше сидят подполковник Канин, подполковник Хват, представитель штаба чехословацких партизан, Озеров, Шумский, Катя Ярцева… Здесь же — новый доктор, майор Инаури, и два прибывших из Москвы офицера. У многих на груди — новенькие награды.

Встает Семиренко.

— Товарищи! Предлагаю первую чарку выпить за тех, кого нет с нами, — за наших товарищей.

Все встали. Взгляды устремлены на кружку, накрытую ломтем хлеба.

Гонуляк потянулся чокаться, но Нечипоренко молча остановил его.

Хват снял свой орден, положил его в кружку.

— Разрешите второй тост?

— Подожди, — остановил его Семиреико, — успеешь награды обмыть. Сегодня, понимаешь, боевые товарищи прощаются. И не просто товарищи.

— Разреши, Николай Васильевич, сам скажу, — поднялся Млынский. — Други мои боевые! Жизнь у нас суровая, и счастье, может, и не ко времени, но оно пришло… И у меня опять есть семья — Ирина, Мишутка там в Москве… И скоро будет еще прибавление… сын или дочь. Война есть война, и свадьбы у нас, как вы сами понимаете, не было. Так вот, сегодня я всех вас считаю своими… то есть нашими гостями.

— Горько! — сказал Семиренко.

— Горько!.. Горько! — поддержали его.

Ирина Петровна встала и, смущенно улыбаясь, поцеловала Млынского.

Подошел Ерофеев.

— Люблю я вас обоих… Можно, я тебя расцелую, дочка? Можно, товарищ полковник?

— Можно, старый ворчун.

— Ну не такой уж я старый. — Ерофеев разгладил усы, поцеловал Ирину Петровну и Млынского. Потом снял с ремня гранату-лимонку и протянул ее Ирине Петровне. — Вот, от меня малому, на память… — Он потряс гранату, и внутри что-то загремело. — Пустая, горошины там. Пусть играет.

— Спасибо, Ерофеич, — сказала Ирина Петровна. — Спасибо тебе за все!

Ванда тихо подошла к Ирине Петровне, прижалась щекой.

— Не забывайте меня…

— Товарищи! — громко сказал Ерофеев. — Попов мы отменили сами, до загса далековато, так что выхода нет — тебе благословлять, секретарь, — повернулся он к Семиренко, — чтобы было по закону…

— Ну что ж… — Семиренко был серьезен. — Дело ведь не в бумаге, и свадьба ваша настоящая, по всем человеческим законам… Так что благословляю вас на долгую и счастливую жизнь!.. Горько!

— Горько!.. Горько! — подхватили все остальные.

Млынский поцеловал Ирину Петровну, и она вдруг заплакала.

— Ты что?

— От счастья, Иван, от счастья…

Ерофеев достал откуда-то из-за лавки балалайку.

— Раз уж свадьба — так с музыкой!

Отодвинули стол.

И тотчас под балалаечную плясовую в круг вышла Катя Ярцева, повела плечами, подошла вызывающе к Семиренко. Тот поднялся.

Танцевали темпераментно и красиво…

В домике, кроме Ирины Петровны и Млынского, никого уже не было. Только из-за двери отчетливо доносился хруст шагов часового да где-то далеко все еще звучала неугомонная балалайка Ерофеева.

Млынский и Ирина Петровна молчали. Долго. Только изредка осторожно и нежно касались друг друга…

В самолете Ирина Петровна обходила раненых.

— Держись, казак. Первый раз в самолете?

— Ага…

— Я тоже.

Ей помогали второй пилот и офицер, сопровождавший Семиренко. Сам он сидел у иллюминатора и, когда Ирина Петровна присела рядом на минутку, улыбнулся ей.

— Ну что глаза такие грустные? Война идет к концу, скоро увидитесь…

— Да-да, конечно…

В салон вошел штурман.

— Пролетаем линию фронта, товарищи. Будьте внимательны. — Он прошел в хвост самолета, похлопал по плечу стрелка, крикнул: — Вася, смотри в оба!

Ирина Петровна, услышав стон, подошла к раненому. И тут самолет сильно тряхнуло. Она взглянула в иллюминатор: черной тенью проскочил немецкий истребитель. Потом мелькнул еще один, на крыльях которого бились желтые огоньки трассирующих пуль.

Ирина Петровна увидела, как истребитель с черными крестами вспыхнул и, оставляя шлейф дыма, камнем пошел к земле. И тут же их транспортный самолет задрожал всем корпусом, в салон полетели куски обшивки, раздались крики и стоны раненых.

Самолет резко пошел на снижение. Один из моторов задымил…

Самолет удалось все же посадить на неубранное льняное поле.

Летчики, Семиренко с молоденьким лейтенантом и Ирина Петровна, задыхаясь в дыму, подтаскивали раненых к дверям, а там их принимали подбежавшие солдаты. Семиренко кричал Ирине Петровне:

— Уходи! Слышишь? Я приказываю!

Она лишь головой качала в ответ.

Немецкий истребитель прошел на бреющем полете над распростертым на земле транспортным самолетом и прошил его длинной очередью. Семиренко подхватил обмякшую Ирину Петровну, выволок ее из самолета, отнес к деревьям.

Она уже не видела, как задымил и упал немецкий истребитель, как вспыхнул и взорвался транспортный самолет. Она уже не видела ничего…

Семиренко держал ее голову на коленях, гладил ее волосы и плакал, размазывая слезы по черному от копоти лицу…

Рассветало. Млынский подошел к палатке, укрытой маскировочной сетью. Часовой отдал честь.

— Разрешите? — спросил Млынский по-немецки, откидывая полог.

— Да-да, пожалуйста. — Подполковник Бютцов, в чистой белой рубашке, поверх которой были натянуты на плечи широкие подтяжки, в галифе и хромовых сапогах, стоял с кожаным несессером в руках у раскрытого чемодана. — Прошу прощения…

Отложив несессер, Бютцов надевает китель. Теперь он в полной форме немецкого подполковника инженерных войск со всеми нашивками и орденами. Млынский даже головой покачал невольно, так он преобразился: подтянутый и слегка надменный прусский офицер.

— Я готов, господин полковник.

— Волнуетесь?

— Да, разумеется… Я часто вспоминаю нашу первую встречу зимой. Я спросил вас тогда, сохраните ли вы мне жизнь, если я все расскажу. Но дело было не в этом. Я не сказал бы ни слова, если бы верил до конца в правоту того дела, которому служил.

— Теперь вы работаете для будущего Германии.

— Да, я верю в Германию, верю в мой народ, который сейчас опутан чудовищной ложью фашизма. Теперь я знаю, что долг каждого немца — не дать фашистам утянуть за собой Германию в пропасть. Так думают многие офицеры. Позавчера в Москве я встретился с фельдмаршалом Паулюсом… К сожалению, было очень мало времени… Послезавтра я должен прибыть в часть.

— Желаю удачи, Бютцов. Пожалуйста, постарайтесь выжить. Такие люди, как вы, будут очень нужны послевоенной Германии.

Когда Млынский вышел из палатки, солнце уже позолотило снежные вершины гор.

Приблизился Шумский. Он был в плащ-накидке, из-под которой виднелась немецкая форма.

— Я готов, товарищ полковник.

— Добре. — Млынский посмотрел на часы. — До границы вас доведет Гонуляк, а там встретит Карасев. Его разведгруппа обеспечит ваше внедрение и связь со мной. Вам придется залезть прямо к черту в зубы… и выйти оттуда живым.

— Я постараюсь, товарищ полковник.

— Вы теперь командир второй разведгруппы. Обдумывайте каждый шаг: внедрение Бютцова обратно в вермахт стоило Центру большого труда…

Гонуляк, Хват, Канин и несколько партизан, собранных в дальнюю дорогу, ждут на краю поляны. К ним направляются Млынский, Шумский и Бютцов, за которым сержант Косых несет добротный кожаный чемодан.

— Эх, выпить бы на дорожку, — шутит Хват.

— А вот, — протягивает подошедший Ерофеев баклажку. — Родничок под той скалой обнаружил. Водичка вкусная и холодная, аж зубы ломит…

Хват, отпив глоток, передает баклажку Млынскому.

Тот, попробовав, одобрительно кивает и возвращает баклажку Ерофееву. Поколебавшись секунду, Ерофеев протягивает ее Бютцову.

— На, хлебни и ты на дорожку…

— Данке шён…

И пока подполковник неторопливо, маленькими глотками пьет холодную воду. Хват, шутливо нахмурив брови, наклоняется к Ерофееву.

— Не отравлена?

— Я полбаклажки выпил — и ничего, пока живой, — бурчит Ерофеев. — А к тебе все одно никакая зараза не пристанет.

Группа вместе с Бютцовом уходит. У самого поворота Шумский, прощаясь, машет Млынскому рукой.

А Ерофеев вдруг увидел, что к ним, спотыкаясь и чуть не падая, бежит Катя Ярцева. Он шагнул ей навстречу, и на сердце у него защемило.

— Беда, Ерофеич… непоправимая… — задыхаясь от слез, проговорила Катя. — Ирина Петровна…

Млынский повернулся к ней, словно кто-то его толкнул. В глазах его застыла страшная боль, и мольба, и надежда…

Тихие улочки Веймара. Виллы за аккуратными заборчиками и газонами, запорошенными первым снежком.

В сером «Хорьхе», на заднем сиденье, — подполковник Бютцов. Перед ним — фигура шофера. В зеркальце над лобовым стеклом отражается его лицо. Это — Шумский.

Бютцов приспустил разделявшее их стекло и сказал:

— Нах линкс… налефо…

Глядя в окно, он улыбнулся: тихая улочка с особняками, отступившими от нее за зеленые палисадники, была на месте. И шуцман у поворота узнал подполковника и козырнул, улыбнувшись приветливо.

— Стоп! — сказал подполковник.

Машина остановилась у трехэтажного особняка за лужайкой, окаймленной стриженым кустарником.

Подполковник подождал, пока шофер — правда, не очень аккуратно — выйдет и откроет ему дверцу. Глянув на темные окна дома, он легко взбежал по ступенькам на крыльцо и толкнул незапертую дверь.

Шумский, достав из багажника чемодан, пошел следом.

В просторной прихожей было тихо и пусто. Бютцов заглянул в кабинет и сразу увидел отца, вернее, его седую массивную голову, едва возвышавшуюся над спинкой глубокого кресла.

— Папа!

Старик вздрогнул. Книга упала на ковер. Обернувшись и увидев сына, старый фон Бютцов стал медленно подниматься.

— Фридрих… мой мальчик… Хорошо, что ты нашел время навестить нас, сынок…

Подполковник помог ему. Они обнялись. А в дверях уже стояла старая их служанка. Острый подбородок ее дрожал, в глазах сверкали слезы. Подполковник нагнулся и поцеловал ее дряблую желтую щеку.

— Здравствуйте, фрау Эльза…

— Я знала, что вы вернетесь, — сказала Эльза, вытирая глаза.

За ее спиной Бютцов увидел Шумского, спокойно ждавшего в прихожей.

— У меня к вам маленькая просьба, Эльза. Покажите шоферу, куда поставить машину, и накормите его. Только учтите: он русский.

— Что-о? — Глаза старой служанки сразу стали сухими и круглыми.

— Не бойтесь, он не кусается.

Надменно вскинув подбородок, Эльза вышла, прикрыв за собой дверь.

…Вечером сидели у камина в гостиной, пили кофе. В кресле, укрытый пледом, — старый фон Бютцов, жена подполковника Инга — молодая красивая женщина, их сын Иоганн — двенадцатилетний мальчишка, нарядившийся по случаю приезда отца в полную форму «Гитлерюгенда» с пряжкой на поясе и кинжалом.

Подполковник подбросил пару брикетов в затухающий было камин. Выпил рюмочку ликера и откинулся в кресле. Было тихо и мирно, и ничто не напоминало о войне, кроме, пожалуй, карты Европы, на которой красным шнуром была отмечена линия фронта. Вошла Эльза и, встретившись с подполковником взглядом, спросила:

— Простите, этот… русский… ночевать будет в доме?

— Есть свободные комнаты? — спросил подполковник.

— Есть, — сказал старый Бютцов. — Комната садовника и шофера, комната истопника в подвале. В доме теперь полно пустых комнат.

— Пусть ночует в подвале, — сказала Инга.

— Папа, ты много убил русских? — спросил Иоганн.

Подполковник, едва не поперхнувшись, растерянно посмотрел на сына. Выручил старый Бютцов:

— У тебя примитивные представления о войне, Иоганн.

— Сегодня ночью, — торжественно сказал Иоганн, сжав рукоять кинжала, — я убью одного русского!

— О господи, — вздохнула Инга.

Старый Бютцов поднялся. Погасил аккуратно сигарету.

— Пошли спать, вундеркинд. Я расскажу тебе кое-что о войне… Спокойной ночи, мой мальчик. Спокойной ночи, Инга. — И, поцеловав сына и невестку, старик уводит Иоганна из гостиной, продолжая с ним разговор: — На войне у каждого свои обязанности, твоя обязанность — хорошо учиться…

Иоганн обернулся в дверях и, щелкнув каблуками, вскинул руку.

— Хайль Гитлер!

— Спокойной ночи, — сказал подполковник.

Наконец они остались одни.

— Я ужасно соскучился, — сказал подполковник, накрыв своей крупной ладонью изящную руку жены.

— Почему ты не писал так долго? Ты даже не предупредил, что приедешь.

— Не мог. Меня внезапно вызвали в Берлин. Я думаю, за новым назначением…

— Боже мой! Неужели на фронт?

— Вряд ли.

— Иногда мне бывает так страшно, что жить не хочется, — сказала Инга.

Подполковник промолчал, прислушиваясь к тишине в доме, потянулся к шнуру торшера и выключил свет.

Шумский не спал. Запрокинув руки за голову, он смотрел на зарешеченное оконце под потолком, за которым начинался рассвет…

Серый «Хорьх» стоял на том же самом месте, где недавно Карасев-Деннерт оставлял свою машину, — рядом с кафе в дальнем пригороде Берлина.

В окнах кафе дважды промелькнула Гелена.

Вышел Бютцов. Шумский выскочил из машины, открыл ему дверцу. Бютцов сам сел за руль.

— Все в порядке, — сказал он. — К десяти я должен быть в строительном управлении войск СС.

Обычные фанерные шкафы, столики, аккуратно застеленные бумагой, занавесочки на окнах. Даже герань на подоконниках. А за занавесочками — решетки. Это кабинет начальника концлагеря.

За одним столом сидел немецкий офицер, за другим, с пишущей машинкой, — писарь из заключенных, с лоснящейся физиономией.

Подполковник Бютцов стоял в ожидании у дверей.

Офицер сказал писарю по-русски:

— Займись им, Николаев. — И по-немецки — Бютцову: — Что он натворил?

— На шоссе вдоль Потсдамерзее машину обстреляли какие-то люди. Шофер повел себя подозрительно. По-моему, он нарочно снизил скорость…

— Около озера? Правильно, где-то там скрываются бежавшие из лагеря поляки. Ну что же, вы поступили разумно, господин подполковник, что привезли его к нам.

— Иди сюда, — подозвал Шумского писарь. — Стань здесь. Опусти руки. Смотри на меня. Отвечай. Картуз сними, сволочь! Фамилия?

— Лунин.

— Имя?

— Иван.

— Тебя что, за язык тянуть?

— Федорович…

— Я могу уехать? — спросил подполковник у офицера.

— Конечно, — сказал тот. — Распишитесь вот здесь, пожалуйста.

Фон Бютцов расписался и вышел из кабинета, лишь мельком взглянув на Шумского.

— Нашел его карточку? — спросил офицер у писаря.

— Нет, господин лейтенант!

— Болван! Найти! А пока заведи новую. И — в шестой ревир.

— Слушаюсь…

Писарь вел Шумского через плац, освещенный мощными прожекторами с вышек. Узкие, как бойницы, окошки бараков были темны и безжизненны. Слышен был хруст шагов и лай собак.

— Ну ты и фраер голубой, — усмехнулся писарь. — Быть на воле — и вернуться обратно… Знаешь, что такое шестой ревир? Оттуда одна дорога — в печку.

— Вы этого не допустите, Каминский.

— Что?! — Писарь остановился. — Откуда знаешь мою фамилию?

— Идем-идем.

— Откуда знаешь мою фамилию, сволочь?

— Оттуда…

— На пушку берешь?

— О суде над предателями и изменниками родины в Харькове — родной ведь ваш город? — могу рассказать с подробностями…

— Что тебе нужно?

— Это вам нужно, чтобы я выбрался из шестого ревира и при случае мог рассказать где надо, что бывший баталер одесского полуэкипажа и мелкий жулик Роман Каминский сделал одно доброе дело.

— Кто ты такой?

— Подумайте.

— Здравствуйте, подполковник. — Невысокий, рано полысевший господин с холеным лицом вышел из-за стола навстречу Бютцову, прибывшему в особый лагерь «Дора». — Семья?.. Надеюсь, все живы и старший фон Бютцов по-прежнему полон здравого скептицизма. Уважаю независимые умы стариков. Отличный был архитектор ваш отец…

— Благодарю. Слава богу, в семье все по-прежнему.

— Прекрасно. А теперь перейдем к делу. Согласно распоряжению фюрера увеличивается объем работ по строительству новых объектов в особом лагере «Дора», и потому мы очень нуждаемся в толковых инженерах.

У меня о вас довольно лестные отзывы, есть надежные рекомендации. Но специфика нашей работы требует особого внимания к людям… Прошу. — Он указал подполковнику на стул и раскрыл папку с документами. — До декабря сорок третьего года вы служили в штабе гене-рал-инспектора инженерных войск… В конце декабря ненадолго исчезли…

— Я был тяжело контужен при нападении партизан на поезд, доставлен в госпиталь без сознания…

— Да-да, ваши документы и вещи нашлись потом… в чемодане. Как долго вы пролежали в госпитале?

— До марта.

— Это соответствует выписке из истории болезни.

К сожалению, полевой армейский госпиталь № 118 в 4 июле в полном составе попал в окружение в Белоруссии, и мы не имеем возможности запросить архивные данные.

— Если вы не доверяете мне… — Бютцов встал.

— Ну-ну, обиделись, как ребенок. Горе с вами, интеллигентами. Отбросьте амбицию, подполковник. У вас будут слишком широкие полномочия в «Доре», чтобы мы не сделали хотя бы формальной проверки.

Млынский стоит на горе. Идет мокрый снег. В долине под ним раскинулся маленький немецкий городок Корцен. Лицо полковника сурово и неподвижно, словно высеченное из камня.

Чуть в стороне стоят Канин и Хват, командиры партизанских отрядов Гонуляк и Нечипоренко. Здесь же — Ерофеев, Бейсамбаев, Озеров…

Мимо проходят, спускаясь к городку, отряды партизан, роты красноармейцев.

Млынский раскрывает планшет.

— Операция начнется ровно в шесть тридцать. К этому времени ваши люди в Корцене, Гонуляк, уже должны блокировать комендатуру и контору завода. Ваш отряд, Нечипоренко, перекрывает и контролирует дороги. Отходить будете последними по сигналу зеленой ракеты.

— Ясно.

— Капитан Бейсамбаев прикрывает минеров Озерова.

— Есть!

В город ворвались с двух сторон. Бойцы Бондаренко и партизаны Гонуляка забросали гранатами комендатуру. Группа Бейсамбаева, прикрывая минеров, проникла к стенам завода.

Гранатами взорвали ворота… Ворвались в казармы охранного батальона. Дрались врукопашную, штыком и прикладом…

Мгеладзе бил из пулемета по контратакующим эсэсовцам. Млынский молча отстранил его и сам приник прикладу «Дегтярева»…

Бойцы прорвались на завод, в цехи…

к складам готовой продукции, где лежали серебристые корпуса ракет…

к железнодорожной станции…

Минеров Озерова вели по цехам рабочие из подпольной группы Сопротивления.

Быстро закладывали взрывчатку под станки, под ящики с готовой продукцией, под турбины электростанции, в склады с корпусами ракет…

Млынский сидел у ворот завода на каком-то бетонном обломке, перевязывал пораненную руку, стягивая бинт зубами. Подошли Хват и Озеров.

— К взрыву все готово, товарищ полковник.

— Выводите людей из города.

— Есть!

— Ну, капитан, — Млынский повернулся к Озерову, — покажи мне свое хозяйство.

Они вошли в цехи, где для отвода глаз делали какую-то мебель. Потом спустились в бетонные подвалы с конвейерными линиями для производства корпусов ракет…

На окраине города, в каменном сарае, минеры Озерова устанавливали взрывные машинки, тянули провода. Где-то в отдалении хлопнул выстрел, и в небо взвилась зеленая ракета.

— Отошли, — сказал Ерофеев.

— Разрешите взрывать, товарищ полковник? — спросил старшина-сапер.

— Я сам…

Старшина-сапер отдал честь и отошел в сторону. Млынский крутанул ручку взрывной машинки — и раздался грохот. Над заводом взметнулось пламя, замелькали обломки, повалил черный дым.

Млынский снова крутанул ручку — и взлетела на воздух электростанция…

Млынский скрипнул зубами, покачал головой.

— Нет… не проходит… нет… — Он посмотрел на Озерова, вздохнул. — Продолжайте, капитан…

В результате смелых, дерзких действий отряда и партизан Корцен был взят, завод, электростанция и гарнизон противника уничтожены. На небольшой площади городка собрались работавшие на военных объектах узники — русские, украинцы, белорусы, чехи, словаки, поляки…

К ним обратился комиссар отряда подполковник Канин:

— Дорогие соотечественники и наши братья, угнанные в фашистское рабство! В Корцене гитлеровские главари, несмотря на очевидность неизбежного своего поражения, организовали производство нового смертоносного оружия. Мы положили этому конец. Дни фашистской империи сочтены. Героическая Красная Армия одерживает победы на всех фронтах. Ломая яростное сопротивление врага, она стремительно приближается к логову фашистской Германии — Берлину. Проводят успешные военные операции и союзники по антигитлеровской коалиции.

В этих условиях долг каждого из вас, а также каждого честного немца — приблизить день освобождения народов от фашистской тирании, которая принесла им неисчислимые лишения и страдания.

Мы призываем вас к активной борьбе за полное освобождение народов Европы от коричневой чумы. Вступайте в партизанские отряды, подпольные группы! Днем и ночью наносите удары по врагу! Час нашей великой победы близок! — закончил Канин под бурные аплодисменты.

Узники восхищались бесстрашными действиями отряда и партизан, радовались успехам Красной Армии, просили принять их в отряд.

Вольф вошел в свой кабинет. Не снимая кожаного пальто, только скинув фуражку и стянув перчатки, направился к столу. Крюгер остался у дверей.

— Я слышал, заводы в Корцене сильно пострадали…

— Дело дрянь! — сказал Вольф. — Сплошные кучи развалин. Принесите мне кофе… Документы из Кракова прибыли?

— Они у вас на столе, группенфюрер, — ответил Крюгер, включая радиолу.

Вольф нашел нужную папку. Листая ее, добрался наконец до фотокопий удостоверений всех, кто посещал за последнее время зону «Величка». Вольф открыл ящик стола, достал личное дело Кюнля. В тщательном сравнении фотографий не было необходимости… Вольф стукнул по столу кулаком.

— Кюнля ко мне! Немедленно!

— Инженер Кюнль находится в данное время в командировке в Пенемюнде, — сказал Крюгер.

— Доставить его сюда! Поезжайте сами! Привезите его, Крюгер! Подождите! Прикажите увеличить и размножить эту фотографию. — Вольф вырвал из папки копию удостоверения Кюнля с фотографией Шумского. — Объявите имперский розыск!.. Шляпа! Старая грязная шляпа этот Занге! Я ему припомню и полигон, и ловушку, и заводы в Корцене!

Бютцов и господин из строительного управления в сопровождении оберштурмфюрера осматривают штольни горы Конштайн. За ними следует армейский инженер-капитан с равнодушным и сонным лицом.

Здесь работают заключенные: рубят камень ломами и кирками, вывозят на тачках. Все это — под присмотром капо из заключенных-уголовников и эсэсовцев. В руках у надсмотрщиков — дубинки.

— Римские катакомбы, — ворчит Бютцов. — Все как до рождества Христова…

Рядом надсмотрщики избивают заключенного, который, обессилев, опрокинул тачку.

— Эти скоты работают только из-под палки, — сказал эсэсовец.

— Уложиться в такие сроки с такими средствами и работниками… Ну и втянули же вы меня в авантюру! Нужны квалифицированные рабочие.

— Где же я их возьму, господин инженер?

— Раз вы не можете найти мне людей, я буду сам отбирать их в лагерях, тюрьмах, строительных батальонах.

— Вы получите все полномочия, подполковник, только, пожалуйста, закончите строительство в срок.

Кюнль стоял посреди кабинета Вольфа, вытянув руки по швам, и глаза его заволокло туманом от отчаяния и страха. Похоже, он давно не понимал слов, которые выкрикивал ему в лицо группенфюрер.

— Кто ты?! Кто?! Если ты — Зигфрид Кюнль, то это кто? — Вольф швырнул на стол копню удостоверения Кюнля. — Как попала эта фотография на твое удостоверение, мерзавец? Кто был вместо тебя в зоне «Величка»? Отвечай, ублюдок! Где этот человек? Где ты с ним познакомился? Когда? Когда ты стал предателем?

Наконец Вольф понял, что Кюнль просто не слышит его и вот-вот грохнется в обморок. Он подошел к радиоле, поставил пластинку. Сладкие звуки Глюка наполнили кабинет.

— Сядь, — сказал Вольф.

Кюнль как подкошенный опустился на стул.

— Как зовут этого человека? — уже спокойнее спросил Вольф, показав фотографию Шумского.

— Не знаю…

— Где ты с ним познакомился?

— В отеле «Монополь»… В Кракове…

— Крюгер!

Крюгер тотчас же вошел, будто стоял за дверью. — Стенографируйте! — приказал Вольф.

Бютцов и толстый майор идут вдоль строя заключенных. В руках у майора — списки. Почти не глядя на заключенных, он тычет в каждого пальцем:

— Слесарь… фрезеровщик… инженер… учитель…

— Не надо, — говорит за спиной Бютцова эсэсовец, и заключенного выталкивают из строя.

Бютцов замечает Шумского. У того на полосатой робе — черный треугольник уголовника.

— Сварщик… токарь… архитектор…

— Фамилия? — спросил Бютцов у Шумского.

— Мильх. Эдгар. Номер сорок одна тысяча двести тридцать четыре. — Шумский сдернул полосатый колпак, но ни один мускул не дрогнул на его лице. Бютцов проглотил комок, сидевший в горле, и прошел мимо.

— Электрик, — ткнул в Шумского пальцем толстый майор.

Ранним утром отряд Млынского был вынужден ввязаться в бой с карателями.

Млынский из укрытия под скалой наблюдает за ходом боя, грея руки о жестяную кружку с чаем. Рядом — Хват, замполит Канин, Ерофеев и незнакомый нам человек с белыми как снег волосами. Из-под накинутой на его плечи солдатской серой шинели виднеется ворот мундира немецкого офицера.

Чуть подальше — телефонисты и Катя Ярцева с рацией.

Сверху хорошо видны фигурки карателей в белых маскировочных костюмах, с яростным упорством пробирающихся через снег и пулеметный огонь.

— Это они пытаются рассчитаться с вами за Корцен, — говорит седой.

— И за подземный завод в Тропау, и за склады Тухеля… — усмехается Хват. — Долго им придется рассчитываться…

Взрывом на них швырнуло комья земли и снега.

Млынский выплеснул из кружки остатки чая, перемешанного с землей.

— Хват, передай Бейсамбаеву, пусть накроет эти чертовы минометы.

— Есть!

— Главное — заманить карателей поглубже в ущелье, — говорит полковник седому.

Катя Ярцева вырвала из блокнота листок с только что принятой радиограммой.

— Шифровка от Фрибе.

Млынский прочел, передал листок Канину.

— Шумский и Бютцов — на месте.

— Лихие ребята, — сказал Ерофеев.

— Да, — покачал головой Хват. — Я бы не смог, как Шумский. Он же видел в «Величке», в каких условиях заключенные работают на этих заводах. И добровольно пошел на это.

— Характер стальной. Вот майор Воробьев. — Млынский кивнул на седого. — Разве скажешь, что он второй год ходит по лезвию бритвы?

— Ну уж по лезвию… — улыбнулся Воробьев.

— Необходимо передать Шумскому в «Дору» взрывчатку и детонаторы, — сказал ему полковник.

— Взрывчатку можно достать у немцев, — ответил тот. — Я, пожалуй, теперь лучше их интендантов знаю, что где у них лежит. Только вот проклятые компоненты для уранового оружия куда-то запрятали…

— Найдем, — сказал уверенно Млынский. — Операция по передаче взрывчатки очень рискованна. Нужны надежные люди для сопровождения, перемаркированная тара, подлинные накладные…

— Мы с Карасевым сделаем это с немецкой педантичностью, товарищ полковник, — сказал майор Воробьев.

— Я уверен.

Огонь минометов ослаб.

— Молодец Бейсамбаев! — сказал полковник.

— Я пойду к Бондаренко, Иван Петрович, — поднялся Канин. — Им туговато приходится.

— Иди, — кивает Млынский. — Скажи, пусть продержатся еще немного. Скоро мы ударим со всех сторон, да так, что отобьем у них охоту бегать за нами.

В штольнях особого лагеря «Дора» шел спешный монтаж оборудования.

Шумский, в черном комбинезоне, каске, с голубой повязкой на рукаве, на которой по-немецки и по-русски написано: «Бригадир электриков», наблюдал за укладкой кабелей на крюках вдоль стен. К нему подошел один из заключенных.

— Ты, бригадир, тут прохлаждаешься, а в нашем ре-вире третьи сутки электричества нет. Это тебя не касается?

Шумский заметил, что за ними наблюдает заключенный из-за станка, и заорал на подошедшего:

— Я тебе сейчас на морде таких фонарей навешаю, что никакого электричества не нужно будет!

За спиной у него расхохотался рыжий шарфюрер.

— Молодец, Мильх! Из тебя со временем выйдет толк. — Он угостил Шумского сигаретой. Тот отошел, а рыжий шарфюрер вдруг нахмурился. — Постой! Раньше я мог тебя где-то видеть?

— Все может быть, шарфюрер, — пожал Шумский плечами.

Глухая штольня забита нарами в три этажа. Темно. На нарах копошатся люди-скелеты. По стенам сочится вода. Слышны стоны, кашель, глухие проклятия… У самого выхода, забранного железной решеткой, копается в электрическом распределительном щите Шумский, ему подсвечивает самодельной коптилкой заключенный Кунц.

— Господин бригадир, — спросил Кунц, — вы получаете посылки с воли?

— Да, иногда, от двоюродного брата.

— А я — от невесты. Два раза в месяц.

— Здравствуйте, товарищ Кунц. — Шумский пожал ему руку.

— Здравствуйте, мы давно вас ждем.

— Рыжего шарфюрера надо убрать…

— Постараемся. Осторожный, гадина… — Кунц помолчал и добавил с усмешкой — А про посылки вранье, к сожалению.

Узким и низким тоннелем Шумский и Кунц выбрались в довольно просторное помещение, вырубленное в скале.

Шахтерские лампы едва освещали заполненную людьми пещеру. Кунц представил собравшихся:

— Капитан Еловой — руководитель советской группы Сопротивления. Доктор Ян Чишпива возглавляет чехословацкий комитет. Ян Побуренный, Збышек Дубинский и Винсент Хейн — представители польского комитета Сопротивления. Поль Басси — от французской секции интернационального комитета. Эдгар Мильх, — представил Кунц собравшимся Шумского, — советский коммунист. Слово товарищу Мильху.

— Дорогие товарищи! Братья! — начал Шумский — Красная Армия громит фашистов от Дуная до Вислы. Но мы не можем ждать, пока фашизм рухнет сам. Гитлеровцы отчаянно сопротивляются, прилагают огромные усилия по наращиванию производства «оружия возмездия». Мы с вами должны сделать все, чтобы помешать этому!

— Правильно!

— Товарищи! Надо не только продолжать саботаж на производстве. Мы должны организовать крупную акцию, чтобы сорвать планы по расширению производства ракет…

Офицер гестапо докладывает группенфюреру Вольфу, демонстрируя на небольшом экране документы и фотографии:

— Личность человека, выдававшего себя при посещении «Велички» за инженера Кюнля, установлена. Это Шумский, автомеханик. После посещения зоны исчез, имперский розыск пока не дал результатов…

— И вряд ли что-нибудь даст, — сказал Вольф. — Он давно в Москве, где-нибудь на Лубянке, и с удовольствием вспоминает, как они с полковником Млынским в очередной раз обвели штурмбанфюрера Занге… — Вольф взглянул на Занге, который сидел у окна виновато понурив голову. — Продолжайте…

— А это Гелена Цильке, певичка из ресторана «Монополь», пособница Шумского. Отец якобы немец, мать — полька. Двадцать пять лет. Также исчезла. Розыск не дал пока результатов…

— Такая не только Кюнлю голову заморочит, — заметил Вольф.

— Деннерт Эрнст. Капитан ВВС. Числился прикомандированным к краковской метеостанции от штаба авиасоединений. Фотография и особые приметы не полностью совпадают с данными из Кракова. Часто посещал ресторан «Монополь». Пользуясь запросами метеослужбы, практически мог контролировать все воздушные связи Кракова и близлежащих аэродромов…

Вольф снова взглянул на Занге. Тот нервно выкрикнул:

— Полигон «Близна» и объект «Хайделагер» имели свою метеостанцию!

— Правильно, имели станцию, — согласился с убийственным спокойствием Вольф. — Только ее эвакуировали вместе с полигоном еще в июле. Лучше не выводи меня из терпения, Занге… Ну, Деннерт тоже исчез, и розыск пока не дал результатов, верно?

— Так точно, группенфюрер. К условленному месту встречи с Кюнлем Деннерт больше не выходил. Мы проверили все места, где Кюнль бывал перед отъездом в Краков: ресторан «Медведь», ничего подозрительного не замечено, фрейлейн Гертруда Клурфельд, невеста Кюнля, активный член Союза немецких девушек, частная зубоврачебная клиника доктора Фрибе… — При этом имени Вольф невольно потрогал щеку. — Ну, у этого дантиста такая солидная клиентура…

— Копайте, гауптштурмфюрер, копайте как следует, — сказал Вольф и снова потрогал щеку.

В штольне по узкоколейке каждые тридцать минут движутся тяжело груженные составы с корпусами, приборами, оборудованием ракет. В обратном направлении везут укрытые чехлами собранные ракеты Фау-2. Повсюду эсэсовцы с автоматами.

За глыбами камня встретились Бютцов и Шумский.

— Взрывчатка получена, — сказал Бютцов. — Вам огромный привет от Млынского. Спрашивает, как вы тут.

— И что вы ответили? — усмехнулся Шумский.

— Что я мог ответить? Как в раю. Или как в аду?

— В общем, как на том свете…

— Я не представляю, как мы переправим на объект такое количество взрывчатки, — сказал Бютцов.

— Это товарищи из комитета возьмут на себя. Беспокоит другое: ну, взорвем перемычку, спустим в штольни подземное озеро… Станки и оборудование почти не пострадают, а воду откачают довольно быстро. Надо найти другое решение. Я изучил структуры почв: здесь возможны карстовые пещеры, пустоты… Если бы все тут провалилось в тартарары, было бы дело…

— Хорошо. Я подумаю и представлю расчеты, — кивнул Бютцов.

— И надо сделать так, чтобы наши люди не пострадали, — сказал напоследок Шумский.

Серое утро. Метель. Отряд Млынского, растянувшись цепочкой, уходит по горным тропам от преследования карателей.

Плащ-палатки и одеяла, накинутые поверх шинелей, не спасают от лютого холода. Некоторые падают от изнеможения и усталости. Товарищи помогают им подняться…

К Млынскому и Канину подходит Катя, протягивает шифровку.

— Прочти, — говорит Млынский.

— «Поздравляем с уничтожением заводов в Корцене, — читает Катя, — отличившихся представить к награде. Активизируйте поиски складов с компонентами уранового оружия. Согласие на операцию в „Доре“ подтверждаем. Антонов».

— Добре. Когда у нас следующий сеанс связи с Фрибе?

— В двадцать два часа пять минут.

Млынский кивает.

Вечер. Прием пациентов в кабинете доктора Фрибе окончен. Сняв халат, Фрибе подходит к окну, осторожно выглядывает из-за шторы на улицу. Улица пустынна, только на углу стоит черный «Оппель». Людей в машине не видно, но присутствие их угадывается по огонькам сигарет.

В рентгенкабинете фрейлейн Анна достает из тайника маленькие наушники, разматывает шнуры, втыкает штекеры в замаскированные гнезда, из которых предварительно вынимает фальшивые болты.

Входит Фрибе. Взглянув на часы, вопросительно смотрит на Анну.

— Есть, — кивает она. — Но очень сильные помехи. Жду повторения… — И пододвигает к себе бумагу и карандаш, начинает быстро заполнять листок колонками цифр.

Звучит голос Млынского:

— «Прошу организовать прием от Шумского документов чрезвычайной важности. Время и место передачи Бютцов должен согласовать с Карасевым. Наши люди будут ждать его в районе Бадэльстра. Передайте Бютцову для Шумского: Москва согласна прикрыть операцию по взрыву новых штолен объекта „Дора“ массированной бомбардировкой в ночь на воскресенье двадцать седьмого. Однако просит начать операцию на час раньше. Млынский».

Передав шифровку Фрибе, Анна сняла наушники.

— Я пойду к Гелене, — сказала она.

— Не спеши, — сказал доктор Фрибе. — Завтра передашь через тайник. После ареста Кюнля за нами, по-моему, начали слежку…

По тоннелю движутся платформы с ящиками. Груз сопровождает охрана во главе с рыжим шарфюрером. Поезд замедляет ход около штольни № 3.

Здесь уже ожидают его прибытия подполковник Бютцов, немецкие инженеры, Шумский и заключенные, среди которых — несколько человек, принимавших участие в совещании в пещере.

— Наконец-то, — говорит Бютцов, облегченно вздохнув. — Мильх! Ставьте людей под разгрузку и предупредите: в ящиках ценное и хрупкое оборудование. За каждый поврежденный или разбитый ящик ответите головой!

— Слушаюсь, господин инженер!

— Осторожней! В штольне сильная загазованность! — Бютцов выразительно посмотрел на Шумского. Во взгляде Бютцова подтверждение: да, это то, чего мы ждали…

Люди осторожно снимают с платформы тяжелые ящики и, взвалив на плечи, несут в глубину штольни. Изнуренные голодом, они шатаются под тяжестью ноши. Один из заключенных, споткнувшись, едва не роняет ящик. Другие вовремя поддерживают товарища, и капитан Еловой тут же заменяет его.

Чем дальше уходят люди в штольню, тем труднее становится дышать. Рыжий шарфюрер, жадно хватая ртом воздух, таращит глаза…

Во тьме за выступом скалы его ждут двое — Кунц и Поль Басси. В руках у них — ломики. Но шарфюрер неожиданно останавливается.

— Мильх! Ты там посмотри, чтобы они аккуратно… Проклятый газ! Дальше не пойду.

— Будьте спокойны, доставим в полной сохранности, — заверяет Шумский.

В глухом забое вскрывают один из ящиков, в нем — динамитные шашки, упакованные в оранжевую бумагу.

— Десятикилограммовые, — говорит Еловой. — В каждом ящике — восемьдесят килограммов взрывчатки.

— Ну, теперь они убедятся, что мы им не жук на палочке, — улыбается Шумский.

В той самой пещере, где проходило совещание подпольного комитета Сопротивления, Кунц передает Шуйскому документы, вынимая их из самодельного несгораемого ящика.

— На этих пленках — фотокопии чертежей всех важнейших узлов, схемы систем наведения ракет. Вот описания технологических процессов.

Он снимает резинку, туго стягивающую рулончик бумаги, который едва не разлетается — так легки листочки, густо исписанные почти микроскопическим почерком.

— Папиросная, — говорит Кунц. — Потрошили сигареты… Другой бумаги не было. Тут все на разных языках: русском, польском, немецком, норвежском, сербском, французском и даже венгерском… Бесценные сокровища.

— Спасибо, товарищи. — Шумский ласково поглаживает ящик.

— Ты только выберись с ними отсюда, — говорит Еловой, положив руку на рычаг взрывной машинки, от которой тянулись электрические провода.

— Постараюсь, — улыбается Шумский.

Под прикрытием групп самообороны заключенные уходили от обреченных на гибель штолен наверх, в более безопасные горизонты. Шли молча, поддерживая ослабевших и раненых. Люди с красными повязками указывали дорогу.

В пещеру вошел Ян Чишпива.

— Наверху воздушная тревога…

— У вас есть часы? — спросил Шумский.

— Ровно два, — сказал Чишпива.

И в это время потолок и стены дрогнули, посыпался щебень, до пещеры докатился отдаленный гул.

— На всякий случай попрощаемся, — сказал Еловой. — Может, не скоро увидимся…

Шумский и Еловой пожали друг другу руки и обнялись. Потом Шумский обнял Кунца и направился к выходу из пещеры. Обернулся. Кунц на прощание поднял сжатый кулак.

Шумский с несгораемым ящиком и Чишпива вышли.

— Давай, товарищ! Время… — сказал Еловому Кунц.

Тот вдавил и повернул рычаг взрывной машинки…

В ту же секунду к отдаленному гулу прибавился новый, более мощный…

В штольнях рвались заряды, рушились своды, обломки породы засыпали станки, поточные линии, склады оборудования…

Откуда-то хлынули мощные потоки воды и смели все, что уцелело после взрыва: платформы, электровозы, конвейерные линии…

В пещере все завалило обломками породы. Кунц слабо стонал. Еловой — тоже раненный — вытаскивал его из-под обломков.

Мимо, по штреку, бежали люди. Вода хлюпала у них под ногами. Доносились выстрелы…

Чишпива и Шумский с трудом шли по штреку навстречу потоку, то по колено, то по пояс в воде. Шумский, ослабев, прислонился к стене.

Чишпива подошел, чтобы помочь, и вдруг увидел рыжего шарфюрера, который спокойно смотрел на него и Шумского. В руке у шарфюрера был пистолет.

— Что это у вас? — пальцем показал шарфюрер на железный ящичек. — Ну-ка, дайте сюда!

— Бегите, Ян! — Шумский бросил ящичек чеху и кинулся на рыжего шарфюрера. Раздался выстрел.

Бютцов свернул за поворот штрека и едва не столкнулся с рыжим шарфюрером, который тащил связанного Шумского.

— Господин подполковник, — сказал шарфюрер. — Я узнал этого типа. Это не Мильх, это Кюнль. Он приезжал в «Величку». Его обязательно надо доставить в гестапо.

Как нам отсюда выбраться? — спросил Бютцов.

— Через шахту «Зет». Наши ее еще контролируют.

Бютцов огляделся: вокруг никого не было. Подполковник выхватил из расстегнутой кобуры пистолет и выстрелил шарфюреру в голову. Эсэсовец упал. Бютцов склонился к Шумскому, приподнял его.

— Я вытащу вас отсюда…

— Нет. — Шумский покачал головой. — Документы остались… у Яна… Развяжите мне руки и уходите из штольни, а то ненароком свои же прибить могут. Передайте Млынскому: новых объектов «Доры» больше не существует.

В бункере за столом совещаний сидели Гитлер, Геббельс, Борман, генерал-полковник фон Хорн, начальник технической службы министерства вооружений Зауэр, генеральный директор заводов по производству ракет генерал Дорнбергер и группенфюрер Вольф.

— Через несколько недель профессор Хагель закончит работы по монтажу уранового котла, — докладывал Зауэр. — Вскоре у вас в руках будет оружие невиданной разрушительной силы…

— Что скажете вы, Дорнбергер? — спросил Гитлер.

— Последние испытания ракеты А-4 показали, что дальность Фау можно значительно увеличить. К сожалению, в связи с наступлением русских в Прибалтике испытательный полигон в Пенемюнде пришлось эвакуировать…

— Вольф, — сказал Гитлер устало, — мне доложили, что в «Доре» коммунисты и саботажники срывают производство ракет, устраивают диверсии. Наведите там порядок.

— Будет исполнено, мой фюрер!

— Слушайте мой приказ. — Гитлер собрал наконец в кулак остатки воли. — Все компоненты для производства атомного оружия и оборудование для изготовления сверхмощных ракет перебазировать в Альпы и продолжать работы до полного их завершения. Генерал-полковник фон Хорн, вы назначаетесь командующим ударной группой армий. Ваша задача — в кратчайший срок построить в горах укрепленный район и удержать его, что бы ни происходило здесь, в Берлине, и в центральной Германии. Вы меня поняли, фон Хорн?

— Благодарю за высокое доверие, мой фюрер! — ответил, поднявшись, фон Хорн.

— Группенфюреру Вольфу я поручаю организацию транспорта из «Доры» и других объектов, их охрану, включая производство на месте, в Альпах… Кодовое название операции — «Фергельтунг» . Исполнение немедленное…

Фрейлейн Анна вошла в кабинет, когда доктор Фрибе у кресла занимался пациентом.

— В приемной — группенфюрер Вольф, — сказала Анна.

Фрибе спокойно взглянул на нее поверх очков и продолжал работу. Однако засуетился пациент: он сплюнул, отстранил руку доктора и поднялся с кресла.

— Благодарю, на сегодня хватит, профессор… Я зайду в другой раз… — И выскочил из кабинета.

Тут же вошел группенфюрер Вольф в сопровождении Крюгера.

— Здравствуйте, господин Вольф. Пожалуйста, — сказал почтительно Фрибе.

— Процветаете?

— Понемногу…

— Это неплохо всегда, а в наше трудное время — особенно. — Вольф опустился в кресло. — Внизу третий, коренной… замучил…

Фрибе сунул в рот группенфюреру зеркальце.

— Давненько вы не были у меня… Придется удалять.

— Долгая процедура?

— Полчаса, минут сорок… Без обезболивания — быстрее.

— Нет уж, благодарю… Только мне надо предупредить… Телефон у вас где?

— Пожалуйста, группенфюрер. — Фрибе открыл дверь в рентгенкабинет.

— Уютно. — Вольф оглядел комнату и набрал номер. — Занге! Немедленно поезжай в тюрьму «Моабит» и передай мое распоряжение: инженера Кюнля привести в порядок. Захватишь его с собой в Нордхаузен. — Вольф заметил, что обитые свинцовой прокладкой двери-в рентгенкабинет слегка приоткрыты. — Пусть он там поглядит, походит. Может, встретит кого-нибудь из знакомых… Держи его на коротком поводке. Документы получишь у Крюгера и отправляйся в Нордхаузен сегодня же вечером!

Неподалеку от тюрьмы «Моабит» стоит «Мерседес», в машине — Карасев и Гелена. Она в шляпке с вуалью. В этой светской даме трудно узнать певичку из офицерского кабаре или официантку из пивной. Карасев — в форме майора вермахта.

Наконец из ворот выезжает большая черная легковая машина. Когда она приближается к «Мерседесу», Карасев и Гелена целуются.

Из-за плеча Карасева Гелена видит сидящих в машине на заднем сиденье Занге, еще одного эсэсовца и между ними инженера Кюнля.

Карасев разворачивает свой «Мерседес» и едет следом.

По случаю воскресенья и хорошей погоды на берегу озера довольно многолюдно. Лед уже подтаял у берегов и сереет посередине озера.

Маршируют отряды «Гитлерюгенда» и фольксштурма, хлюпая по грязи. Гуляют пожилые пары, греются на солнышке инвалиды, кое-кто с удочками. Чинно проходят полицейские.

Пожилая добропорядочная пара — Фрибе и фрейлейн Анна — сидит за столиком в кафе. Фрибе допивает пиво, фрейлейн Анна, отставив вазочку с остатками мороженого, смотрит через окно на воду. К ним подходит Гелена.

— Две марки сорок пфеннигов и талончики на сахар за мороженое для фрау.

Фрибе вздохнул; покачав головой, неторопливо достал бумажник. Тихо сказал:

— Будьте осторожны. У них, возможно, имеются ваши фото. Ко мне больше не приходите. Связь — по телефону и через тайник.

— Благодарю, — произнесла Гелена и, возвращая сдачу, на секунду задержав руку, добавила: — Это срочно для Млынского. Всего доброго.

Фрибе и фрейлейн Анна вышли из кафе.

Неприметный человек в прорезиненном плаще, лениво следивший за поплавками рыболовов, повернулся и поплелся за ними.

Большая комната, разделенная на маленькие кабинки. В каждой — магнитофон и небольшой пульт, за которым сидят молодые женщины в эсэсовской форме. Это аппаратная подслушивания телефонных разговоров.

В одной из кабинок кроме телефонистки — группенфюрер Вольф. Он спокоен, курит сигару.

В кабину входит Крюгер и передает Вольфу несколько еще мокрых фотографий. На снимках — авария легковой машины и трупы водителя, эсэсовца, Занге, Кюнля.

— Трагическая случайность, а? — усмехается Вольф. — Профессиональная работа… Ай да доктор Фрибе!

На пульте щелкают переключатели, телефонистка регулирует звук, и становится отчетливо слышен голос из репродуктора:

— Доктор Фрибе? Доброе утро.

— Доброе утро, фрау фон Типельскирх.

— Я хотела бы перенести свой визит на сегодня.

— Очень сожалею, но сегодня приема не будет.

— Жаль. До свиданья, доктор.

— До свиданья…

Вольф продолжает разглядывать снимки, этот разговор его не интересует. Крюгер кладет на стол черную папку, перевязанную лентой и запечатанную сургучом.

— Папка с директивами на перебазирование оборудования из «Доры» не тронута, группенфюрер.

— Да? Значит, они охотились за Кюнлем. Не хотели, чтобы Кюнль опознал кого-то в «Доре». Выходит, там кто-то есть: Деннерт или Шумский… Бедный Занге, я так и думал, что он плохо кончит.

— Алло! Можно профессора Фрибе? — доносится из репродуктора.

— Да-да, я слушаю…

— Здравствуйте, доктор. Я от Артура Горста…

— Откуда звонок? Быстро! — тотчас насторожился Вольф.

Из репродуктора звучит голос Фрибе:

— Скажите мужу, что ему надо очень серьезно следить за своим и вашим здоровьем. Пусть позвонит дяде Фридриху, и, как только уладите дела, немедленно уезжайте на юг в санаторий… в пансионат Курта, отдохнуть.

— Хорошо. Кстати, он просил передать, что наши общие знакомые никуда не поехали…

Вольф бросил на столик фотографии убитых Занге и Кюнля…

— Спасибо. До свиданья, девочка, — закончил Фрибе, и прозвучал сигнал отбоя.

— Ну? — Вольф повернулся к Крюгеру.

— Звонили из Бабельсберга по автомату триста двадцать один.

— Оперативную машину туда! Немедленно!..

Снова затрещал телефон. Крюгер снял трубку.

— Адъютант группенфюрера Вольфа… Так, минутку…. — И, опустив трубку, доложил: — Начальник берлинского центра радиоконтрразведки штандартенфюрер Зондерштерн только что получил данные о работе неизвестной радиостанции. Просит разрешения поднять по тревоге батальон и блокировать 3-й и 5-й кварталы по Фридрихштрассе…

— Не надо. Мы сами, — Вольф встал, положил пистолет в карман. — Едем, Крюгер. Спросим у доктора Фрибе, кому это он советовал беречь здоровье…

Анна только что закончила передачу, когда послышался требовательный стук в дверь, а затем громкий голос:

— Откройте! Откройте, профессор Фрибе! У меня острая зубная боль! Откройте! Я знаю, что вы у себя!..

Анна с неторопливой аккуратностью убрала в тайник ключ и наушники. Подожгла шифровку и фотопленку. Потом вышла из рентгенкабинета, подошла к доктору Фрибе и долго смотрела ему в глаза.

А в дверь барабанили все сильней.

— Я открою, — сказал доктор. — Все равно сломают двери.

— Прощай, — сказала Анна.

Едва Фрибе повернул ключ, открывая дверь, в приемную ворвались офицеры гестапо с пистолетами в руках. Фрибе вытолкнули в кабинет, отшвырнули к стене. Дверь рентгенкабинета была плотно закрыта.

— Ключ! — заорал один из офицеров на Фрибе. — Где ключ?!

В кабинет в сопровождении Крюгера вошел, улыбаясь, группенфюрер Вольф.

— Ну вот мы и встретились снова, профессор… Обыщите его!

Но гестаповцы не успели: хрустнула во рту Фрибе ампула — и доктор стал медленно оседать на пол.

— Цианистый калий… Болваны! — сказал в сердцах Вольф. — Старого человека не можете взять…

Вольф обернулся и увидел в открытых дверях рентгенкабинета фрейлейн Анну. Гестаповцы бросились к ней.

Анна вздохнула, вскинула голову и нажала какую-то кнопку. Раздался оглушительный взрыв. Зазвенели стекла, посыпалась штукатурка, и все заволокло известковой пылью.

Вольф, которого взрывом отшвырнуло к стене, медленно поднимался, вытирая кровь с разбитой губы…

В Рудных горах все заметено глубоким и чистым до голубизны снегом. По тропинке бежала Катя Ярцева, в телогрейке и шапке, из-под которой выбивалась непокорная каштановая прядь. Решила срезать угол напрямую к командирской землянке — и утонула в снегу.

— Куда тебя черти несут? — помогает ей выбраться из снега Ерофеев.

— Не к тебе, конечно…

— Ну тогда не спеши, начальство совещается.

— Пусти, у меня срочная радиограмма из Берлина!

— Из Берлина?.. Тогда проходи.

Млынский поднял голову и нахмурился, словно ждал тяжелой вести.

— Шифровка от Фрибе, — сказала Катя. — Сеанс связи вне расписания, товарищ полковник.

— Читай.

— Сейчас… — Катя шмыгает носом, вздыхает и начинает читать шифровку: — «Первое. Карасева встречайте, как было условлено. Второе. Нами перехвачена директива управления имперской безопасности о подготовке в соответствии с приказом Гитлера перебазирования компонентов для атомного оружия и производства сверхмощных ракет в Альпы, где намечается создание укрепрайона для обеспечения работ по „оружию возмездия“. Руководят операциями Вольф и генерал Хорн. Третье. Над нами установлена плотная опека гестапо. Рация Марты законсервирована. Просим передать в Москву: все связи с нами прекращаются… Эта передача — последняя. Прощайте. Анна и Алексей».

Все молчали. Только ветер свистел за дверью.

— У них был сын, — сказал подполковник Канин. — Командир подводной лодки на Севере. Они так и не узнали, что он не вернулся на базу полгода назад…

Млынский повернулся к Хвату.

— Готовь отряд к переходу через границу, Виктор Сергеевич. Нельзя позволить им окопаться в Альпах. Эти фанатики могут утащить за собой в могилу еще сотни тысяч человеческих жизней. Приказ Карасеву и Шумскому: во что бы то ни стало узнать маршрут и время перебазирования. Данные, полученные от Фрибе, передать немедленно в Центр.

В больничной палате, у стены, стоит железная койка. На койке лежит рыжий шарфюрер. Голова его перевязана, виден только нос и один глаз. В вену обнаженной руки введена игла, тонкий шланг от которой тянется к капельнице. Шарфюрер без сознания. Дыхание прерывистое, хриплое… Рядом — медицинская сестра. Она в длинном сером платье с белым передничком и в скрывающей ее волосы накрахмаленной косынке с красным крестиком. Тут же стоят группенфюрер Вольф и Крюгер. Оба, вздохнув, выходят из палаты.

В узком коридоре эсэсовцы волокут навстречу им окровавленного человека, в котором с трудом можно узнать одного из активистов антифашистского комитета.

Вольф в сопровождении Крюгера входит в камеру — просторную комнату без окон, с крашенными масляной краской стенами.

Посреди камеры, залитой ярким светом, сидит привязанный к железному стулу Кунц. Два верзилы в серых халатах вытянулись при появлении Вольфа. Группенфюрер кивком указал им на дверь. Склонился к Кунцу, произнес доверительно:

— Кунц, вы уже десять лет скитаетесь по лагерям и тюрьмам. Не пора ли взяться за ум? Вы же немец, Кунц, стопроцентный немец. Неужели вам безразлична судьба вашей родины?

— Нет, группенфюрер. Не безразлична. — Кунц тяжело вздохнул. — И я надеюсь… я уверен, что скоро ее очистят от фашистской заразы… от вас.

— Ну-у, ты не доживешь до этого, Кунц. Как член ЦК компартии, ты, несомненно, связан с подпольем. Кто организует диверсии и убийства наших людей в «Доре»? Скажи — никто не узнает об этом, и я найду возможность облегчить твою участь. — Вольф взглянул на Крюгера, и тот подал фотографии Шумского, Карасева и Гелены. Вольф поднес фотографии к глазам Кунца. — Ты знаешь этих людей? Да или нет?

— Сделка не состоится, группенфюрер. Я не предатель, — отвернулся Кунц.

— К утру выбейте из него показания. Если будет молчать — расстреляйте, — сказал Вольф, вызвав в камеру верзил в серых халатах.

В огромном тоннеле-зале, вырубленном в скале, стоит колонна крытых грузовиков. На них заключенные «Доры» грузят оборудование: упакованные в ящики станки, приборы, инструменты…

В сопровождении двух эсэсовцев вдоль колонны идут Крюгер, мордастый представитель строительного управления СС и подполковник Бютцов.

— Половина машин изношена до предела, — докладывает представитель строительного управления Крюгеру. — У большинства грузовиков необходимо переоборудовать тормозные системы для движения по горным дорогам.

— Завтра к вечеру все работы должны быть закончены, — говорит безапелляционно Крюгер. — Это приказ группенфюрера Вольфа!

Бютцов замечает Шумского, который вместе с другими заключенными вталкивает в кузов грузовика тяжелый продолговатый ящик.

— Вы что, ослепли?! — кричит Бютцов. — Извините, штандартенфюрер… — Он отходит от Крюгера. — Здесь же ясно написано — не кантовать! Кто старший?

— Я! — вытягивается Шумский.

— Мильх! Идите сюда! — Бютцов отводит Шумского за высокий борт грузовика. — Сегодня на рассвете расстрелян Кунц… Документы у вас?

— Да.

Шумский незаметно передал Бютцову сверток.

— Надо уходить отсюда, — сказал тот. — У меня в машине — тайник.

— Нужен маршрут колонны, Бютцов. Уйти можно только с маршрутом этой проклятой колонны.

Пасмурный вечер. Во дворе под навесом стояло несколько легковых машин. Бютцов огляделся и присел перед радиатором спортивной машины, стоявшей рядом с его серым «Хорьхом».

Отошел он от нее как раз вовремя: к машине приближался Крюгер.

Бютцов сел за руль, неторопливо натянул перчатки, а Крюгер тем временем безуспешно пытался завести свою машину.

Бютцов опустил стекло и спросил:

— Вы в город, штандартенфюрер?

— Да… Чертов бензопровод!

— Садитесь, я подвезу.

— Пожалуй, — после секундного колебания согласился Крюгер.

Бютцов вывел машину из ворот лагеря. Охранник козырнул на прощание.

Крюгер достал сигарету. Бютцов предупредительно щелкнул зажигалкой.

— Три тысячи грузовиков, — сказал озабоченно Бютцов, — и половина нуждается в капитальном ремонте… Непременно попадем где-нибудь под бомбежку.

— Будем двигаться только ночью.

— А днем? Где мы укроем такую армаду?

— Не волнуйтесь, Бютцов, укроем. Я сам выбирал места для стоянок. Кроме того, передвигаться будем отдельными колоннами. Мы с вами идем в головной.

— Что ж, будем надеяться, все обойдется. — Бютцов помолчал. — Работать становится все трудней и опасней… Нашли, кто убил шарфюрера?

— Убил? К счастью, этому рыжему повезло: он жив и, я думаю, скоро сможет сам рассказать, как было дело.

Бютцов кивнул.

На перекрестке он повернул налево.

— Вы не туда свернули, подполковник… — сказал Крюгер и обернулся…

В этот момент Бютцов оглушил его рукоятью пистолета.

Карасев вел машину по автостраде, вглядываясь в туманную вечернюю муть. Неподалеку от стрелки — указателя на Лейпциг он заметил на обочине серый «Хорьх». Машина была поднята домкратом, и какой-то человек в офицерской шинели возился с колесом.

Карасев подъехал ближе. Это был подполковник Бютцов. Карасев вышел из машины.

— Вам помочь, господин подполковник?

— Неплохо было бы… Здравствуйте.

— Здравствуйте. — Карасев вынул из багажника чехол с инструментами и тут же сунул туда сверток, протянутый Бютцовом. — Шумский с вами?

— Остался в «Доре». У меня в машине — адъютант группенфюрера Вольфа. Он составлял маршрут колонны. У вас найдется время с ним побеседовать?

Карасев кивнул. И они перетащили связанного Крюгера в машину Карасева.

— Еще увидите Шумского? — спросил Карасев.

— Надеюсь.

— Скажите ему, что мы все… гордимся им.

Они отдали друг другу честь.

Первым отъехал Карасев, и скоро огоньки его машины исчезли в пелене тумана.

К воротам зоны Бютцов подъехал как раз в тот момент, когда завыли сирены воздушной тревоги. Один из солдат, поглядывая в небо, предупредил Бютцова:

— Машину поставьте в укрытие, господин подполковник.

— Я забыл важные документы в конторе…

— Тогда проезжайте. Поскорее, пока не началось.

На территории зоны было темно и пусто. Отчаянно ревели сирены.

Карасев свернул с автострады на мост, потом — на лесной проселок. Машина было забуксовала, но мощный мотор вытащил ее из грязи.

Вскоре из сумрака навстречу мигнули фары. Карасев ответил и подъехал к стоявшему на обочине «Фольксвагену». Не вылезая из машины, только опустив стекло, передал из окна в окно сверток и сказал Гелене, сидевшей за рулем:

— Положи это в сумку с гранатой.

— Почему так долго?

— Затянулась беседа с одним несговорчивым типом.

— Договорились?

— В общем, да. На границе тщательно проверяют машины и документы, поэтому свернешь на двести восьмом километре. И помни, что я все время сзади. Что бы ни случилось со мной, не останавливайся и не волнуйся. Все будет хорошо.

Дом Бютцова. В дверях своей комнаты, выходившей в холл, стояла служанка Эльза в ночной рубашке и с каменным лицом, молча смотрела, как вошли подполковник Бютцов и Шумский, в полосатой арестантской робе.

Со второго этажа по лестнице спускалась жена подполковника, Инга, в шелковом пеньюаре. Увидев мужа и Шумского, замерла.

— Приготовь, пожалуйста, ванну, Инга, — сказал подполковник. — Где Иоганн?

— Спит.

— Как только проснется, пусть дед уведет его куда-нибудь.

— Хорошо…

— Найди белье и костюм для этого человека.

Инга взяла себя в руки. Она спустилась вниз и, проходя мимо Эльзы, все еще стоявшей в дверях своей комнаты, властно сказала:

— Идите спать, фрау Эльза. Рано еще. Сегодня я вообще обойдусь без вашей помощи.

Эльза захлопнула за собой дверь.

— Выпей-ка пока немного ликера, — послышался голос старого Бютцова.

Одетый только в пижаму, он стоял перед неожиданными ночными гостями.

— Извини, отец, — сказал подполковник.

— Не за что. Старики рано встают, я не спал… У меня где-то есть теплая охотничья куртка и вполне приличные сапоги.

— Зря это вы, — устало сказал подполковнику Шумский.

— Я не видел другого выхода…

А на 198-м километре автострады, у шлагбаума полицейского контрольного пункта, проверяли документы пассажиров и водителей.

Возле будки стоял полицейский «Адлер». Через освещенное окно будки было видно, как начальник пункта распекал какого-то толстяка, а тот униженно о чем-то просил.

Машина Гелены была второй от шлагбаума. За ней пристроился «Мерседес» Карасева.

Полицейский подошел к «Фольксвагену».

— Ваши документы… — Взглянул на водительские права и потребовал: — Удостоверение личности, пожалуйста…

Гелена подтянула поближе сумку, в которой лежали документы и граната, а удостоверение вынула из дамской сумочки.

— Выйдите, пожалуйста, из машины, — сказал полицейский, повернулся к будке и замахал начальнику пункта.

Гелена в зеркало увидела, что Карасев коротко махнул рукой, словно разгоняя дым от сигареты.

Машина Гелены вдруг резко рванулась вперед и проскочила под шлагбаумом. Полицейский выхватил пистолет, несколько раз выстрелил в снежную муть и кинулся к «Адлеру».

Карасев тоже тронул машину с места. «Адлер» врезался в бок «Мерседесу», помял ему крыло и разбил себе фары.

Подбежал начальник пункта.

— В чем дело?

— В «Фольксвагене» — женщина, за которую назначено пять тысяч марок! — истерично визжал полицейский. — А этот подставил мне свой катафалк!

— Я видел, что она удирала, и хотел вам помочь… — оправдывался Карасев.

— Садитесь в его машину, Мюллер! Догоните ее! Я позвоню в Плауэн. — Начальник кинулся к будке, а полицейский сел в «Мерседес». Но Карасев и не думал ехать.

— Вы что, издеваетесь, господин майор?

— Поднимите шлагбаум, — спокойно сказал Карасев.

Полицейский нервничал, вглядываясь в туман. Неожиданно из-за поворота автострады показалась пара ярких фар. Машина шла прямо в лоб «Мерседесу». Карасев прижался к обочине.

— Это наши из Плауэна, — объяснил полицейский.

К остановившейся машине Карасева подбежали двое в кожаных пальто, с автоматами.

— Кто такие? Документы!

— Блюм! Это я, Мюллер! — сказал полицейский. — Мы преследуем женщину…

— Они преследуют, — усмехнулся один из подбежавших. — Ее здесь и в помине не было.

— Значит, свернула на двести восьмом километре.

— Или на двести десятом. Следуйте за нами!

Карасев закурил и неторопливо развернул «Мерседес».

На горном серпантине шоссе Карасев увидел высоко над лесом свет фар, уходящий все выше и выше. Это был, несомненно, «Фольксваген» Гелены. Полицейские, видимо, тоже засекли ее и прибавили скорость. На крутых поворотах визжала резина. Машину заносило, но опытный водитель вновь выравнивал ее и продолжал упорно взбираться вверх. Набирая скорость, полицейские нагоняли маленький «Фольксваген»…

Карасев до отказа выжал акселератор и нагнал полицейскую машину. Вцепившись взглядом в огоньки стоп-сигналов, он неотступно следовал за ней и, выбрав удобный момент, пошел на обгон слева, прижимая полицейскую машину к пропасти.

Резкий поворот руля, удар — но водитель полицейской машины удержал ее на шоссе. Пассажир Карасева стукнулся головой о стойку и сник…

Карасев шел вплотную за полицейскими. Раза два он попытался выбить их машину с шоссе, но водитель неизменно уходил от удара. Раздались выстрелы, Карасева ранило в плечо.

Наконец ему удалось на повороте врезаться в багажник полицейской машины. Ее развернуло, и вторым ударом Карасев сбросил машину с шоссе. Однако и «Мерседес» швырнуло в сторону, ударило о скалу. Карасев едва успел выпрыгнуть, как машина вспыхнула…

Гелена, следившая в зеркало за погоней, резко затормозила машину и, развернувшись, помчалась назад.

Карасева она нашла в снегу под скалой. Он попытался подняться, но застонал от боли. Гелена склонилась над ним.

— Что я тебе говорил? — спросил Карасев сквозь зубы. — Все будет хорошо.

— Молчи, — сказала она и потащила его к «Фольксвагену».

Гелена вела машину по горной дороге.

— Ну как ты? — повернулась она к Карасеву.

— Ленка… Спой мне…

Гелена запела простую народную песенку, которую любят в карпатских селах. Карасев закрыл глаза…

Ранним утром сына подполковника Бютцова Иоганна разбудили выстрелы. Мальчик вскочил с кровати и как был — босиком и в рубашке — бросился вниз…

В холле он увернулся от деда, проскочил на кухню и оттуда — в гараж, на выстрелы…

И он увидел: на полу, неестественно вывернувшись, лежал эсэсовец… и еще один, и еще… И Шумский в луже крови возле пробитой пулями машины… Потом он увидел отца… Двое эсэсовцев волокли подполковника за ноги. Китель задрался на голову, и по бетону тянулся бледно-розовый след…

Иоганн рванулся к отцу, но рука группенфюрера Вольфа вцепилась ему в плечо.

Весна разлилась цветением садов в долине.

По горной дороге — той самой, по которой гнались за Геленой гестаповцы, — медленно движется колонна крытых грузовиков, растянувшаяся на многие километры. В кузовах — ящики с оборудованием, солдаты и заключенные под охраной. На прицепах — крытые брезентом ракеты, орудия и минометы. На некоторых грузовиках брезент снят и над кабинами торчат стволы зенитных пулеметов.

Впереди колонны — бронетранспортер. За ним — две легковые машины. В одной из них — генерал-полковник фон Хорн с офицерами штаба, в другой — группенфюрер Вольф с эсэсовцами.

Натужно ревут моторы.

С хорошо укрытого в скалах командного пункта Млынский рассматривает в бинокль приближающуюся колонну. Вот первые машины выползают из-за поворота и упираются в каменный завал.

Млынский поворачивается к радистке.

— Катя, передай Бондаренко: пора…

— Есть! — Катя застучала ключом.

И тут же внизу, на горе, раздался взрыв. Взлетели в воздух камни и железо — мост через горную речку позади колонны перестал существовать.

— Добре. Вызывай самолеты. — Млынский расправил под ремнем гимнастерку, натянул поглубже фуражку. — Ну, пошли, Ерофеич?

— Пошли потихонечку, — кивнул сержант, забрасывая на плечо автомат.

Млынский стал спускаться вниз к дороге, мимо залегших за камнями бойцов, чьи автоматы, противотанковые ружья и огнеметы были нацелены на колонну.

Фон Хорн молча наблюдал из машины, как не таясь, в открытую направлялись к дороге два человека в советской военной форме.

— Ну вот и все, — сказал офицер, сидевший рядом с шофером.

— Где мы находимся? — спросил второй.

— Недалеко от города Югендштадта, — сказал первый.

К машине подошел группенфюрер Вольф. Фон Хори приспустил стекло.

— Это не американцы, — сказал эсэсовец.

— Вижу.

— Что вы намерены предпринять, господин командующий?

— Этот вопрос я мог бы задать и вам, группенфюрер. Вы же отвечаете за охрану колонны.

— Их тут не может быть много. Надо вступить с ними в переговоры, выиграть время, а я немедленно вызову подкрепление.

— Это было бы неплохо.

— Я отдам приказ подготовить к взрыву спецмашины с компонентами атомного оружия.

— Тоже разумно, Вольф. Действуйте!

Вольф покосился на приближающихся Млынского и Ерофеева и отошел от машины.

Навстречу Млынскому вышел офицер, сидевший рядом с шофером. Отдав честь, сказал:

— Полковник Берг. С кем имею честь, и что вам угодно?

— Командир отряда особого назначения полковник Млынский. Вы окружены. Впереди — завал, мост позади вас взорван. Предлагаю во избежание ненужного кровопролития сложить оружие.

Услышав фамилию Млынский, фон Хорн вытянул шею и смотрел на легендарного русского полковника широко раскрытыми глазами.

Ерофеев добавил ворчливо:

— Сдавайтесь к едреной матери, а то посшибаем вас, как тараканов с подоконника…

Фон Хорн вышел из машины и теперь в упор разглядывал русского полковника.

— Вы Млынский? Не может быть…

— Какие у вас есть основания не верить мне, господин генерал-полковник фон Хорн?

Фон Хорн промолчал.

В это время из-за гор вынырнули краснозвездные самолеты и с ревом прошли над колонной.

Солдаты выпрыгивали из грузовиков, разбегались, прячась за камни.

Самолеты разворачивались для нового захода.

Из-за гор волна за волной развернутым строем, с криками «ура», с автоматами наперевес стали быстро спускаться к колонне красноармейцы, командиры отряда Млынского и чехословацкие партизаны.

Фон Хорн покосился на самолеты, потом перевел взгляд на бегущих к колонне бойцов и партизан.

— Я вам верю, полковник, — сказал фон Хорн и обернулся к своему офицеру. — Передайте приказ: сложить оружие, Берг…

В колонне неожиданно грохнули взрывы и вспыхнуло несколько крытых грузовиков. Откуда-то снизу, где бушевало пламя, донеслись проклятия и стоны, беспорядочная стрельба…

Ерофеев направил автомат на фон Хорна. Берг тоже потянулся к кобуре.

— Прекратите панику, Берг! — заорал фон Хорн, — это Вольф взорвал спецмашины с компонентами для атомного оружия!.. — И он первый бросил к ногам Млынского свой пистолет.

В штаб отряда вошел майор Воробьев и доложил Млынскому:

— Товарищ полковник! Недалеко от нашего городка, в горах, красноармейцы освободили лагерь вывезенных из нашей страны детей дошкольного и школьного возраста, на которых фашисты проводили разные опыты. Страшно смотреть на их изможденные, высохшие, недетские лица…

Млынский вздрогнул, быстро встал.

— Сколько километров до этого лагеря?

— Километров тридцать — тридцать пять, не больше.

— Поехали, — проговорил Млынский и, надев фуражку, вместе с Воробьевым вышел из штаба.

Концентрационный лагерь находился в горах, на широком плато. Он обнесен двухметровым забором из колючей проволоки. Посреди лагеря, на солнцепеке, расположились в ряд десять приземистых деревянных бараков. В них на сбитых из досок нарах жили дети, вывезенные из Советского Союза. Рядом — большое, светлое, каменное, опрятное здание. Это больница, в которой фашистские «врачи» брали кровь у детей, проводили на них разные эксперименты, изможденных детей умерщвляли и отправляли в крематорий.

Стоит солнечный день. Набегающий с гор ветерок приносит прохладу. В освобожденном Красной Армией концентрационном детском лагере полным ходом идет работа по санитарной обработке детей. Прямо во дворе солдаты-парикмахеры стригут под машинку слипшиеся, завшивевшие детские волосы. Тут же в специальных автомашинах-банях медсестры и санитары снимают с них лагерные робы, моют, одевают их в новую детскую одежду, обувают и направляют на питательный пункт, который расположился у больницы под вековым дубом. Из дымящихся стоящих в ряд походных кухонь проворные повара черпаками наливают в солдатские котелки вкусный, приятно пахнущий борщ, накладывают в тарелочки гречневую кашу, кладут на нее по ломтику белого хлеба и вручают выстроившимся в ряд к кухням изможденным детям. Получив обед, они отходят в сторону, садятся за наспех сбитые солдатами из досок столы и жадно поглощают пищу.

Машина въехала в лагерь, остановилась возле комендатуры. Из нее вышли полковник Млынский и майор Воробьев. Увидев их, к ним подошел стоявший у комендатуры средних лет офицер и, приложив руку к пилотке, представился:

— Главный врач сангруппы по эвакуации детей подполковник медслужбы Виноградов. Чем могу служить, товарищ полковник?

Млынский поздоровался с ним.

— Мы хотим осмотреть лагерь.

— Пойдемте, я покажу вам, как издевались над нашими детьми фашистские головорезы, — отозвался Виноградов, и они все вместе пошли по лагерю.

Млынский с болью в сердце смотрел на сидевших, лежавших на земле и бревнах худеньких, с бледными лицами, в лагерных робах с номерными знаками на груди детей, дожидавшихся очереди на стрижку. Он подошел к ним и спросил:

— Ребята, вы откуда? Из каких городов и сел?

Веснушчатый, лет двенадцати, мальчик, ласково взглянув на полковника, ответил:

— Я — из Минска, мой папа — партизан.

Черноглазая, лет пяти, девочка пролепетала:

— Я хочу к маме, — и расплакалась.

— Как тебя звать? — поглаживая ее по головке, спросил Млынский.

— Наташа, — несмело ответила девочка и снова расплакалась.

— Успокойся, Наташа, мы найдем твою маму, — проговорил Млынский и отошел от детей.

Остроносый, высохший, голубоглазый, лет восьми, мальчишка, не спускавший глаз с Млынского, вдруг вскочил с бревна и бросился к нему, выкрикнув:

— Папа, папа Ваня! Я — Володька!

Млынский, подбежав, подхватил мальчишку, поднял, взглянул ему в лицо и, покрывая его поцелуями, задыхаясь, проговорил:

— Володька!.. Сынок мой!.. Как я рад, что ты нашелся! — И из его глаз покатились слезы.

— Я тоже, — крепко обнимая за шею Млынского, пересохшим голосом прохрипел Володька.

Последние бои в Берлине…

Знамя над рейхстагом…

Обугленный труп Гитлера…

Подписание капитуляции в Карлхорсте…

Закопченные стены рейхстага, где рядом с другими расписался Ерофеев: «Ни хрена, дошли всем чертям назло. Фашистская Германия разгромлена. Возмездие свершилось. Старшина Ерофеев с Волги».

Внизу стояли и улыбались, глядя на эту надпись, Млынский, Канин, Хват, Карасев, Воробьев, Бейсамбаев, Бондаренко, Катя Ярцева и другие…

Возвращались на двух машинах. Пробирались по улицам, объезжая завалы и еще дымившиеся дома. И везде, куда ни глянь, — щебень, битый кирпич, стекла и белые флаги. Шли навстречу колонны пленных немецких солдат и офицеров.

В Веймаре было тихо и чинно. Целехонькие виллы прятались в зелени садов.

— Буржуям и тут везет, — сказал Ерофеев. — Уцелели, сучьи дети!

— Ну, я думаю, ненадолго, — усмехнулся Канин.

И тут из подвала одного из домов раздался выстрел фаустпатрона. Вторую машину перевернуло. Отлетело и покатилось колесо… Шофер был убит, а Ерофеева взрывом отбросило в сторону.

Из первой машины ударили по подвалу автоматные очереди, потом туда полетели гранаты…

Катя Ярцева и Млынский склонились над Ерофеевым. Тот, тяжело дыша, силился улыбнуться.

— Вот… где нашла…

— Немедленно в машину! — приказал полковник. — В госпиталь!

— Подожди, Петрович, — сказал Ерофеев. Он увидел, как из подвала вывели человека в кожаном пальто и хрупкого мальчишку лет двенадцати. Это были унтерштурмфюрер Рот и Иоганн Бютцов. Их подвели ближе.

— Ты стрелял по машине? — спросил Рота, преодолевая боль, Ерофеев, и полковник перевел вопрос по-немецки унтерштурмфюреру. Тот молчал.

— Я, — сказал тихо Иоганн.

— А, змееныш! — Хват стиснул зубы.

— Почему ты стрелял? — спросил мальчишку Ерофеев, и полковник тотчас же перевел.

— Он сказал мне: стреляй, — ответил Иоганн и заплакал.

— Ты… не сам? — спросил эсэсовца Ерофеев, тот отвернулся.

Бондаренко взвел затвор автомата.

— Погоди, — сказал Ерофеев. — Иван Петрович… отпусти пацана… — И затих.

— В машину! Живо! — сказал полковник.

Ерофеева подняли и унесли.

— Так что с ними делать, товарищ полковник? — спросил Бондаренко.

— Ты слыхал, что сказал Ерофеич?

— Слыхал…

— Исполняй!

— Беги… — Бондаренко подтолкнул Иоганна.

Тот несмело попятился.

— Беги отсюда! — прикрикнул Бондаренко. — К матери! Ну! — Иоганн повернулся и побежал.

— А этого, — сказал Млынский, не спуская строгих глаз с Рота, — передайте в отдел «Смерш».

Бойцы смотрели вслед, пока белобрысая голова мальчишки не исчезла за яркой весенней зеленью.

Небольшой чистенький городок на юге Германии, почти не тронутый войной. За оградой у старого замка буйно цветет сирень. Улицы городка пустынны, словно вымерли; железные шторы на витринах магазинов опущены. Только валяющиеся кое-где на тротуарах немецкие каски, коробки от противогазов, документы и фотографии напоминают о том, что вчера еще была война.

Особый отряд полковника Млынского построен на площади. На правом фланге развернуто боевое знамя. Руки бойцов сжимают оружие. Перед строем, за столом, который выволокли откуда-то из замка, прикрыв позолоту красным сукном, стоят генерал, член Военного совета фронта, и Николай Васильевич Семиренко.

На столе — множество красных коробочек, сложенных пирамидой. Генерал читает, и в тишине далеко разносится его голос:

— Указ Президиума Верховного Совета СССР. За образцовое выполнение специальных заданий в тылу противника и проявленные при этом отвагу и героизм присвоить звание Героя Советского Союза майору Алиеву Гасану Алиевичу…

— Майор Алиев Гасан Алиевич, — отвечает из строя полковник Млынский, — погиб смертью храбрых в боях за Родину.

После секундной тишины генерал продолжает:

— …Присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и Золотой Звезды Героя Советского Союза полковнику Млынскому Ивану Петровичу…

Млынский четко подходит к столу. Семиренко вручает ему награды, крепко обнимает и целует.

— Служу Советскому Союзу! — волнуясь, говорит Млынский.

Он собирается было отойти от стола, но Семиренко останавливает его, и Млынский становится рядом с ним и генералом, который продолжает читать указ:

— …Присвоить звание Героя Советского Союза инженер-майору Шуйскому Виктору Ивановичу…

— Инженер-майор Шумский погиб смертью храбрых в боях за Родину, — отвечает из строя Озеров.

— …Наградить орденом Ленина: капитана Бейсамбаева Октая Бердыевича, старшину Ерофеева Ивана Герасимовича (посмертно), старшего лейтенанта Иванова Ивана Алексеевича, подполковника Канина Федора Федоровича, майора Карасева Алексея Николаевича, старшину Полищука Александра Егоровича (посмертно), подполковника Хвата Виктора Сергеевича; орденом Красного Знамени: капитана Бондаренко Семена Ивановича, капитана медицинской службы Быстрову Ирину Петровну (посмертно), гражданина Германии Бютцова Фридриха (посмертно), гражданина Чехословакии Гонуляка Антона, капитана Озерова Егора Николаевича; орденом Отечественной войны I степени: майора медицинской службы Инаури Зураба Николаевича, сержанта Косых Виктора Артемьевича, старшину Лукьянова Александра Борисовича, сержанта Мгеладзе Вано Тенгизовича, гражданку Польши Милевскую Ванду…

Возвращение солдат-победителей…

Эшелон медленно приближается к перрону, до отказа заполненному людьми с букетами весенних цветов.

К переднему вагону быстро подходят Семиренко с депутатским значком и орденскими планками на лацкане штатского пиджака, дед Матвей, Алеша с Мишуткой, Наташа с девочкой на руках, седая мать подполковника Хвата, молодая красивая жена майора Карасева.

Из вагона выходят Млынский с Золотой Звездой Героя Советского Союза и орденами, Канин, Володька, Хват, Карасев, Бондаренко, Бейсамбаев, Инаури, Катя Ярцева.

Семиренко крепко обнял и трижды расцеловал Млынского.

— Дорогой мой Иван Петрович! Горячо и сердечно поздравляю тебя и всех товарищей с благополучным возвращением на родину.

Млынский улыбнулся и воскликнул:

— Мы вернулись! Мы вернулись с победой!..

Парад Победы на Красной площади.

Среди участников парада — Млынский, Канин, Хват, Бондаренко и другие бойцы и командиры отряда особого назначения.

…Снова май, и снова весеннее цветение садов. В просторном дворе школы-новостройки выстроились октябрята с цветами в руках, пионеры, комсомольцы и учителя. У них в гостях — Млынский и Семиренко. Слышен звонкий голос мальчишки, выступающего на митинге:

— 2 мая 1945 года войска 1-го и 2-го Украинских фронтов и 1-го Белорусского под командованием маршала Жукова взяли столицу фашистской Германии… А 9 мая была подписана капитуляция… то есть 8 мая… 9-го — праздник Победы… Наши бойцы расписались на стенах поверженного рейхстага. Двадцать миллионов советских людей погибло в Великой Отечественной войне. Такой дорогой ценой был завоеван мир… Фашизм благодаря героизму и самоотверженности наших славных бойцов и командиров был разгромлен! И вот уже больше тридцати пяти лет в Европе не было войны… — Мальчик покраснел и спросил: — Правильно, Иван Петрович?

Млынский улыбнулся и ответил:

— Правильно.

Могила Неизвестного солдата у кремлевской стены. Горит Вечный огонь славы. Невесты в белых платьях возлагают на могилу живые цветы…

Панорама великих строек. Гидроэлектростанции, БАМ, новые жилые массивы. Нефтяные вышки, уходящие в море. Ледокол «Арктика», ломая трехметровые льды, движется к Северному полюсу. Цветут сады, хлопок, колышутся безбрежные поля золотистой пшеницы. В космос взлетают космические корабли…

Звучит светлая, жизнеутверждающая песня о Родине, о боевом и трудовом подвиге великого советского народа.