Семен Бондаренко внимательно изучил протоколы допроса "Вальтера", агента гестапо номер семьдесят один. Побывал на его допросах. Присмотрелся, как он разговаривает, сидит, ходит. Сам задал ему некоторые вопросы. Затем Семена тщательно проинструктировал Млынский, вручил пистолет "Вальтера" и визитную карточку оберштурмбанфюрера Отто Кранца. Переодевшись в штатское платье, сержант ночью ушел в сторону шоссе. Отличное знание немецкого языка, визитная карточка начальника гестапо позволили ему без особых затруднений добраться на попутных машинах до прифронтовой полосы.

Как и подлинный "Вальтер", Бондаренко выдавал себя за агента фирмы "Даймлер" по сбору металлолома. Солдаты и армейские офицеры, с которыми иногда он вынужден был вступать в разговор, сочувствовали ему, когда он озабоченно говорил, что доставка металлолома в фатерлянд сейчас не только затруднена, но с каждым днем сокращается, в поисках разбитой военной техники ему приходится мотаться по всей прифронтовой полосе с юга на север. А ведь подбитые русские танки, пушки, добавлял Бондаренко, прекрасное сырье для немецких танков и пушек.

Один из солдат, которому он пожаловался, сердито сказал, что сопротивление русских с каждым днем усиливается, и теперь немало подбитых танков не только русских, но и немецких.

Колеся по изучаемому району, Бондаренко действительно видел не мало подбитой немецкой военной техники – танков, артиллерии, бронетранспортеров, автомашин, что не могло его не радовать. А главное, удалось увидеть и выяснить то, что интересовало Млынского, – какие немецкие части здесь действуют, как они вооружены, их примерная численность, какие естественные прикрытия может использовать отряд, чтобы поближе подобраться к месту прорыва. Все надо было запомнить. Млынский категорически запретил делать какие-либо записи, пусть даже условные.

По времени, отведенному майором, надо было уже возвращаться. Семен пришел на железнодорожный разъезд, надеясь сесть на поезд и тем самым сократить путь.

На разъезде его задержал ефрейтор.

– Дезертир! Не разговаривать! – заорал он, когда Бондаренко попытался объяснить, кто он такой. Привел в одноэтажный домик к обер-лейтенанту.

– Ваши документы!

– Пусть выйдет ефрейтор. – И Семен без приглашения сел на стул у стола обер-лейтенанта, вынул пачку сигарет, протянул обер-лейтенанту, – Закуривайте. Берлинские. Кстати, Берлин – это мой родной город.

Обер-лейтенант сделал знак ефрейтору выйти, закурил.

– А документ все-таки покажите. Прифронтовая зона.

Семен положил на стол визитную карточку Отто Кранца.

– Прочтите внимательно.

– Отлично вижу, что это визитная карточка оберштурмбанфюрера Отто Кранца. А я прошу предъявить документ.

Семен подвинул стул поближе. Доверительно сказал:

– Вам, господин обер-лейтенант, я могу признаться. Дело в том, что я агент гестапо номер семьдесят один, псевдоним "Вальтер". Выполняю специальное задание по выявлению русских разведчиков в нашем тылу, в том числе и в прифронтовой полосе. Я отлично владею русским языком и при встрече с русскими выдаю себя за русского. Естественно, никаких документов у меня нет. А эта визитная карточка, как мне объяснил оберштурмбанфюрер, в случае задержания нашими, немцами, служит пропуском. Здесь указан телефон господина Отто Кранца. Вы можете позвонить ему, и он скажет, кто я такой. Передайте Отто Кранцу, что я напал на след отряда майора Млынского. Это для него очень важно… Звоните, звоните. Но только лично оберштурмбанфюреру, иначе вас будет ожидать очень крупная неприятность.

Обер-лейтенант явно колебался.

"Неужели позвонит? – с тревогой думал Семен. – А вдруг Отто Кранц потребует передать трубку мне? У "Вальтера" голос хриплый…"

– Что же вы не звоните?

Обер-лейтенант снял пенсне, протер, нацепил на нос. Снял телефонную трубку, через армейскую связь соединился с Отто Кранцем.

Семен отчетливо слышал голос Кранца. Злой. Раздраженный.

– Это все? – спросил Кранц, когда обер-лейтенант доложил ему, что задержан неизвестный, предъявивший его, Кранца, визитную карточку и назвавший себя "Вальтером".

– Его задержал ефрейтор, – пояснил обер-лейтенант.

– Ваш ефрейтор глуп. Обер-лейтенант должен быть умнее! – крикнул Отто Кранц. – Немедленно отпустите!

– Слушаюсь! – И обер-лейтенант торопливо положил на рычаг телефонную трубку.

– Прошу прощения за недоразумение. Служба!.. К тому же я армейский офицер, ваши дела для меня – темный лес.

– Не беспокойтесь, господин обер-лейтенант. Лично к вам у меня нет никаких претензий. Я не собираюсь жаловаться.

– Спасибо. – И обер-лейтенант протянул пепельницу, заметив, что Бондаренко ищет глазами, куда бы положить окурок. – А ефрейтора я накажу. Так и передайте оберштурмбанфюреру.

– Будем считать, что инцидент исчерпан. В какой части служите, господин обер-лейтенант?

– В триста первом полку десятой моторизованной дивизии армии генерала фон Хорна. Мы находились в резерве, принимали пополнение, а вчера нас неожиданно подняли и бросили в эту дыру.

– Но зато здесь, в прифронтовой зоне, безопаснее, нежели на фронте. Не так ли, господин обер-лейтенант?

– Теоретически да, а фактически… Здесь каждый куст стреляет. Вот поэтому на рассвете, как взойдет солнце, наша моторизованная дивизия, батальон СС, жандармская и полицейская роты начнут прочесывать лес со стороны города. Приказано полностью истребить всех партизан. Это будет завершающая операция. Мой совет, "Вальтер", держитесь подальше от леса, не то попадете под эту все сметающую "Волну" – так названа операция, а там, в лесу, будет не до проверки: нет документов – расстреляют, и все.

– Спасибо за. дружеское предупреждение. Мне-то надо в город, а вам не завидую: партизаны в плен не сдаются.

– Да, мне рассказывали, что они и мертвые стреляют. Но если бы, "Вальтер", речь шла только о партизанах! В приказе генерала фон Хорна почему-то не сказано об истинной, основной цели: говорят, главная цель операции "Волна" – ликвидировать какой-то крупный отряд Красной Армии. Говорят, в отряде тысяч пять бойцов, не меньше, все хорошо вооружены, есть артиллерия, бронетранспортеры. А красноармейцы – это мы испытали, бьются до последнего. Впервые с такими солдатами сталкиваемся: уже смертельно раненный, а стреляет. Фанатики! Что их заставляет так поступать, не понимаю…

Бондаренко порывало сказать, что поступают так красноармейцы потому, что они советские люди, защищают свою родину. Нельзя! Взглянул на часы.

– Извините, господин обер-лейтенант, но я должен торопиться, чтобы еще засветло добраться до города, а путь не близкий. Хорошо, если удастся перехватить попутную машину. Опаздываю, и все из-за вашего ефрейтора.

– Не смею задерживать, дорогой "Вальтер". Я рад был познакомиться с вами. Желаю, чтобы в пути у вас не было больше неприятностей. Вот это поможет избежать их. – Обер-лейтенант протянул сложенный вдвое небольшой зеленого цвета плотный листок. – Наш местный пропуск. Действителен как раз до города. Пусть будет при вас, на всякий случай. Было бы ваше согласие, я мог бы предоставить вам машину. Услуга за услугу – скажите о моей помощи вам оберштурмбанфюреру.

– О! Мой шеф будет вам премного благодарен! Разумеется, и я в долгу не останусь. Пока еще я должен работать в районе дислокации вашей дивизии.

– Успеха вам. Работка ваша, "Вальтер", честно говоря, не дай бог…

Через несколько минут "оппель-капитан" выскочил на шоссе, ведущее в город. Бондаренко прикинул: примерно на полпути, справа от шоссе, километрах в пятнадцати, в чащобе леса и лесхоз. Ничего не случится, уже ночью будет в отряде. Такой удачи сержант не ожидал: ведь действительно надо как можно скорее предупредить Млынского о намеченной на рассвете карательной операции против отряда и партизан. А уже вечер, темнеет.

Бондаренко до боли в глазах вглядывался через ветровое стекло в бегущее навстречу асфальтированное шоссе, чуть припорошенное снегом, боясь проскочить то место, откуда ближе добраться до лесхоза. Ориентир он запомнил: метров полтораста за подбитым фашистским танком, оттащенным в сторону, чтобы не мешал проезду по шоссе.

"Оппель-капитан" обогнал длинную колонну крытых парусиной грузовиков, заполненных солдатами. Они сидели на поперечных лавках, спиной к кабине шофера, прижавшись друг к другу. Чтобы лучше рассмотреть, Бондаренко приоткрыл боковое стекло, услышал выводимую на губных гармониках печальную мелодию.

"Да, радоваться вам нечего, – подумал он. – Мало кто из вас вернется в свой родной фатерлянд!"

Правее шоссе проселочной дорогой вдоль кромки леса спешили на санях полицаи, вооруженные винтовками, автоматами. Полицаев нетрудно было узнать по белым нарукавным повязкам на штатской одежде.

Шофер, пожилой немец, все время молчавший, произнес:

– Спешат!

– Куда?

– Занимать позиции. На рассвете партизан колотить будем.

Семена кольнули эти слова.

– Прибавь газку! – строго сказал он. – И так уж темно стало.

Навстречу шел бронетранспортер. За ним несколько крытых грузовиков.

А вот и село, которое шоссе разрезало пополам. За ним через несколько километров должен быть деревянный мост через неширокую реку, а там в полукилометре и подбитый танк.

Только въехали в село, на дорогу выбежал автоматчик, отчаянно замахал.

Оказалось, только что партизаны взорвали мост.

Регулировщик показал рукой объезд: справа, проселочной дорогой, у самого леса. Пояснил, что потом надо будет взять еще правее.

В глубоком снегу машина забуксовала, мотор стал давать перебои, заглох.

Шофер и Бондаренко вышли из машины.

"Придется отсюда добираться до отряда", – подумал Бондаренко. Полез в карман за пистолетом, не успел, остановила команда:

– Хенде хох!

Из леса выскочили несколько человек с автоматами.

Шофер и Бондаренко поспешно подняли руки.

По тому, как была произнесена команда, сержант догадался, что это не гитлеровцы: немцы произносили эти слова совсем иначе.

Догадка подтвердилась, когда Семен услышал русскую речь.

– Быстрее, ребята! Обезоружить, связать руки и – уходить!

На Бондаренко навалились сразу двое, вытащили из кармана пистолет.

– Осторожнее, ребята! Свой я! – невольно выкрикнул сержант, не зная, что задумали задержавшие их. Вдруг тут же или в лесу и укокошат! Но кто они? Может, из отряда? А может, партизаны? А может, полицаи? Нет! Зачем же полицаям задерживать немецкую машину! Эх, была не была! И добавил, погромче: – Бондаренко я!

– Какой такой Бондаренко? – спросил тот, кто связывал ему руки.

– Ну, Семен! Семен Бондаренко!

– Сержант?

– Он самый! Не разгляжу тебя.

– Сидоров я, из роты Ливанова. Знаешь Ливанова?

– Ну как же! Старший лейтенант из райвоенкомата!

– Ну и ты вроде ты: видал тебя в отряде. Откуда тебя черти принесли? Тот-то, другой, хоть настоящий фриц или тоже из наших?

– Настоящий! – невольно улыбнулся Бондаренко. – Да развяжи руки-то! Вот Фома-невера! Не убегу!

– Ладно уж, развяжу. А тикать тебе, если ты подлинный Семен, только в отряд. Пошли.

Пошли не в лес, как думал Бондаренко, а дальше, проселочной дорогой. Слева темнела окраина села. Свернули к селу, остановились у большого кирпичного дома, стоявшего особняком. Света в окнах не было.

От крыльца отделилась фигура.

– Свои, – тихо сказал Сидоров. Бойцам скомандовал: – С фрицем побудьте в прихожей, а мы с сержантом пройдем к ротному.

В комнате был полумрак – чуть светилась пригашенная небольшая керосиновая лампа. Сидевший за столом человек спросил:

– Успешно?

– Как сказать, товарищ командир роты: ловили кукушку, а поймался ястреб…

– Это как понять?

– Я сам еще не пойму: взяли двоих, а один вроде как своим оказался, да еще, говорит, вашим знакомым. Полюбуйтесь на него.

Командир роты вывернул побольше фитиль в лампе, взял лампу, приподнял ее и подошел к Семену. Почти одновременно воскликнули:

– Ливанов!

– Бондаренко!

– Что же вы своих ловите? – пожимая протянутую руку, шутливо спросил сержант. – Этак и перепугать можно.

– Чтой-то ты маму не звал на помощь! – засмеялся Сидоров. – Лапки, правда, вовремя вскинул, догадливо. Кто же знал, товарищ сержант, что ты в персональной фрицевской машине перед сном прогулки совершаешь? И скажи спасибо, что русский снег тебя выручил, вовремя заглушил мотор твоей персоналки: впереди мы хитроумный завальчик устроили, упал бы – синяков себе наставил на парадном месте. – И серьезно уже: – Товарищ ротный с ребятами мост подорвал, что дальше за завалом, а нас за "языком" отправил. Теперь, говорит, условия вам созданы, берите "языка", а какой ты, извиняюсь за выражение, "язык"? И с шофера что возьмешь?

– Не стони и наперед не загадывай, – заметил Ливанов. – Шофер тоже много знает. Он офицеров возит, все видит и много слышит.

– Товарищ старший лейтенант, – сказал Бондаренко. – У меня для майора есть сведения первостепенной важности. Убежден, всем нам спасибо скажут, если мы, не теряя времени, поспешим в отряд. Прошу вас, надо выходить сейчас же, немедленно. Отряду грозит большая опасность. И еще учтите: мы обогнали большую колонну грузовиков с автоматчиками. Вот-вот здесь будут…

– Шофера прихватим?

– Вы же сами справедливо сказали Сидорову, что шофер многое знает.

***

Надо было точно знать дислокацию немецких частей на том участке, на котором был намечен прорыв. Разведотдел фронта, правда, сообщил эти сведения, но с оговоркой, что они нуждаются в проверке накануне операции "Березка", так как противник может передислоцировать части, подтянуть новые. Уточненные сведения майор ожидал от разведчика, к которому пошли Алеша и Мишутка. Но есть ли у разведчика уже готовые сведения, нужные для отряда? Проберутся ли к нему Алеша и Мишутка? Смогут ли возвратиться благополучно?

Почему-то самых важных сведений майор ожидал от Семена Бондаренко.

Майор часто справлялся у Октая, не вернулись ли Алеша с Мишуткой, Вакуленчук, Бондаренко, хотя отлично понимал, что, конечно, ему не только немедленно доложат о возвращении кого-либо из разведчиков, но разведчики сами прежде всего придут к нему.

А тут еще Зиночка зачастила под разными предлогами. Зайдет, доложит, молчаливо посмотрит и тихонько выйдет. И в ее взгляде Млынский читал осуждение.

А сам он разве не переживает? А если иного выхода не было!..

Сразу стало легче, когда мичман Вакуленчук внес Мишутку.

– Жив!..

Взял на руки, стал горячо целовать.

– Жив, сынок, жив!..

Тихо и тревожно спросил:

– А где Алеша?

– У-у-убили! – еле выговорил Мишутка и заревел. Показал на правое плечо. – Т-тут з-зашил дяденька. Р-р-распороть надо.

– Сынок, милый! – встревожился Млынский, вглядываясь в изменившееся личико Мишутки, повзрослевшее, что ли. – Ты почему… зачем… так говорить стал?!

– Н-не знаю, – опять заикаясь, ответил, плача, Мишутка.

Мичман Вакуленчук отвернулся, глухо спросил:

– Можно идти, товарищ майор?

– Идите. Нет… Попрошу вас: позовите Зиночку и возвращайтесь с нею. Да не пугайте ее, пожалуйста!.. Ведь это пройдет, Мишутка? Правда, пройдет?..

***

Сведения, доставленные Мишуткой, оказались очень ценными. С трудом разбирая мелкий-премелкий, но все же понятный почерк, Млынский поразился тому, что разведывательные сведения были очень конкретными, детальными, даже указывались даты их получения.

– Вот это разведчик! – невольно воскликнул Млынский, закончив перенесение разведывательных данных на карту.

Теперь линия фронта и путь к ней от лесхоза представали значительно отчетливее. Еще возникали кое-какие вопросы, но майор был уверен, что ответить на них сумеет Семен Бондаренко, Семен, как про себя называл сержанта майор.

Вот почему Млынский так обрадовался возвращению Семена. Поручил Ливанову тщательно допросить немца-шофера, пригласил Алиева и Серегина.

– Докладывай, Семен!

Бондаренко взглянул на часы.

– Сейчас двадцать три часа тринадцать минут. А на рассвете немцы начнут карательную операцию "Волна" против нашего отряда и партизан…

– Не весело! – произнес Млынский, когда Бондаренко рассказал все, что ему удалось узнать о готовящейся операции. – Хасан Алиевич, пригласите Ливанова.

Алиев столкнулся с Ливановым в дверях.

– Товарищ майор! – тревожно доложил Ливанов. – Пленный уверяет, что утром против нас начнется самая крупная, завершающая операция.

– Семен уже сообщил об этом. Меня интересует, когда именно? Утро – понятие растяжимое.

– Говорит, как взойдет солнце, а точное время не называет. Не знаю, говорит.

– Сейчас февраль. Когда во второй половине февраля всходит солнце? – обратился Млынский к присутствовавшим. – Кто знает?

– Половина восьмого или около восьми. Но не раньше половины восьмого, – ответил Серегин.

– Обер-лейтенант и шофер называют одно и то же время. А с какой стороны начнут прочесывать лес?

– Со стороны… – хотел сказать Бондаренко.

– Меня интересует, что показывает немец.

– Немец говорит – со стороны города, – ответил Ливанов.

– А по твоим сведениям, Семен?

– Я уже говорил: со стороны города. Хочу добавить, что лес у города будет охвачен полукольцом. Но это, товарищ майор, мое предположение.

– Правильное предположение. Так вот, товарищи. Времени у нас в обрез. Поднимайте отряд. Уходим через тридцать минут. Хватит на сборы и на то, чтобы связаться с Центром и со штабом фронта… Ты, Семен, не уходи. У меня вопросы будут к тебе.

Млынский разбудил Наташу, усадил за стол.

– Наташа, милая, записывай: "Завтра, в семь тридцать, против нас и партизан начнется карательная операция "Волна". Участвуют: десятая моторизованная дивизия армии фон Хорна, батальон СС, жандармская рота, полицейская рота. О месте базирования сообщу дополнительно. Нельзя ли ускорить операцию "Березка"? Млынский." Записала? Срочно передай в штаб фронта. Сейчас же!

– Но, товарищ майор, сейчас не наше время для связи.

– Выходи в эфир, прошу тебя.

– Противник может засечь нас, если будем торчать в эфире.

– Вот и хорошо, пусть засекает. По сведениям Семена, немцы уже пронюхали, что мы в лесхозе. Лучше будет, если они станут искать нас здесь, чем в другом месте…

– Вернулся Семен? – обрадовалась Наташа. – Все в порядке у него? Не ранен?

– С ним-то все в порядке, а нам необходимо уходить немедленно. Пока немцы доберутся до лесхоза, метель заметет наши следы. Поняла?

Наташа кивнула, торопливо надела наушники, включила рацию.

***

Первыми ушли из лесхоза разведчики – мичман Вакуленчук с краснофлотцами. Млынский поставил перед ними задачу: разведать новое место базирования и дорогу к нему. В качестве связных он придал Вакуленчуку несколько бойцов из роты Ливанова, знающих местность. Через десять минут после ухода разведчиков вышло боевое охранение, и еще через десять минут к новому месту поспешно зашагал отряд.

Старший лейтенант Ливанов, замыкавший со своей ротой колонну, нервничал: впереди роты должна была следовать Зиночка с тяжелоранеными, а она еще не трогалась с места.

– Боец Сидоров, поторопите Зиночку!

– Да Оксаны с Ульяной нет! – пояснила Зиночка. – Не бросать же их!

Оксана сидела на полу около раскрытого и еще пустого чемодана и, плача, перебирала платья, белье, вынутое из неприкосновенного сундука: в него складывалось приданое. Оно напомнило Оксане Алешу.

Ульяна бросала в небольшой чемоданчик свои пожитки и выговаривала дочери:

– Слезами вечному горю не поможешь! Поторапливайся! Зиночка сказала – собирай только самое необходимое и теплое.

– Вы идете, бабоньки? Вся рота вас дожидается.

– Да вот, – растерянно развела руками Оксана. – И это надо бы взять, и это жалко оставлять: разворуют немцы.

– Сейчас идем! – откликнулась Ульяна. Сама стала бросать в чемодан Оксаны вещи. – Да помогай же! Что вещи! Жизнь – она дороже. Потеряешь – не купишь. Побывала я у фашистов, до сих пор до спины не дотронуться. А ты попадешь – живой не уйдешь. Замучают, насильники. Вспомни Алешеньку. Жизнь дана на добрые дела, Оксана… Да не плачь, доченька. Не терзай ты моего сердца!..

В прихожей Оксана потянулась к своему легкому демисезонному пальто. Ульяна увидела, забеспокоилась.

– Теплое, теплое надень! В летнем-то замерзнешь в лесу.

Оксана надела материнский полушубок, отцовскую шапку, схватила чемодан, в другую руку – клетку с птичками. Молодой боец взял чемодан, положил в сани, увидел клетку с птичками, ахнул:

– Ты что, с птахами в детский сад направляешься? В сосульки превратятся твои птички дорогой.

– А что делать-то? В доме с голоду подохнут.

– А ты выпусти – найдут и тепло и корм. Птица, как человек, тоже свободу любит.

– Простите, милые, – открыла дверцу клетки Оксана. – На чердак летите, там и корм есть! – крикнула она вслед, будто птички могли ее понять.

***

Холодный, северный ветер раскачивал верхушки деревьев, сметал с ветвей снег, бросал комья слипшего снега на головы. Красноармейцы, подняв воротники шинелей, Полушубков, тяжело ступали по глубокому снегу. Шли молча, быстро, без привалов. Из-под кустов то и дело выскакивали потревоженные зайцы, шарахались в сторону.

– Эх, жаль времени нет заняться охотой! – досадовал красноармеец Сидоров. – Сердце щемит, когда на глазах из-под ног жаркое убегает.

– А ты что, охотник? – спросил шедший сзади него сержант Петров.

– Охотник – не то слово. Такой охотник, как я, на всю округу один был. – Поняв, что перегнул, поправился. – В нашей области таких охотников, как я, единицы были. Я любил ходить на глухаря. Птица, прямо скажем, райская. А какое жаркое из нее!

– А ну, давай, давай что-нибудь из охотничьих сказок, – пошутил Петров.

Сидоров не обратил внимания на шутку, не обиделся, продолжал:

– Чтобы на глухаря охотиться, повадки его знать нужно. Не знаешь, лучше сиди на печи и держись за теплую трубу. Удачи не будет. Я, бывало, еще с весны ходил по лесу в поисках тока. А как начнется охотничий сезон, иду туда, где наверняка меня глухарь поджидает. На зорьке я его и беру.

– Голыми руками загребаешь? – засмеялся Петров.

Засмеялись и другие.

– Зачем загребать? Глухарь – птица редкая, ее жалеть надо. Беру одного-двух, и хватит.

– И на оленя ходил? – не унимался Петров.

– Один раз был грех. Опосля не стал.

– Почему? – допытывался Петров.

– Олень – не птица, смелых любит, – пошутил сосед Петрова.

Сидоров не обиделся. Он, словно не уловив шутки, стал объяснять:

– Видишь, дело так было. Дали мне от завода в новом доме квартиру. Пришли ко мне гости обмывать ее, чтобы, как говорят, не рассохлась. Подвыпили, стали осматривать квартиру. Сосед возьми да и скажи моей жене: "Мария Павловна, посмотрите, какая шикарная у вас прихожая. В ней не хватает только рогов оленя. Положено им тут быть, да и все". "Как я раньше не додумалась! – всплеснула руками моя Мария Павловна. – Им здесь самое место". С того дня мне житья в доме не стало. Как собираюсь на охоту, она и поет: "Что ты ходишь, ползаешь на животе за разными птичками. Больше одежды перепортишь, чем пользы от них. Подбей оленя, сразу тебе и мясо будет, и роскошные рога для нашей прихожей. Я уже и место наметила для них. Иди покажу". Оленя стрелять – это браконьерство, за него могут наказать, говорю ей. А она в ответ: "Волков бояться, в лес не ходить. Зато станешь настоящим охотником, и рога у нас будут". Опостылели мне эти разговоры. Уговорил я соседа, и вот однажды в субботний денек мы с ним отправились на оленя. Выбрали место, залегли. Ждали долго. На счастье, появился олень-красавец, с огромными чудо-рогами. Я прицелился и выстрелил. Олень пробежал десятка два метров, припал на передние ноги, зарылся в землю рогами. Сосед поздравил меня, сказал, что за пол-литра отшлифует и отполирует рога. Я обрадовался, побежал к оленю, а он – живой. Поднял ружье, хотел выстрелить, но сосед отстранил ружье, крикнул: "Олень ручной! Разве не видишь? Хорошо, что не попал!" Сохатый открыл глаза, рванулся и пошел петлять между деревьями. Целый и невредимый стало быть. А вечером сосед рассказал в поселке, как я в ручного оленя промахнулся. С того дня весь мой охотничий авторитет рухнул безвозвратно. Жена махнула на меня, ненормального, купила оленьи рога на базаре и повесила в прихожей. На том самом месте, которое раньше облюбовала. С той поры я на охоту больше не ходил.

Теперь никто уже не смеялся. Каждый понимал: нелегко охотнику признаться, что ручного оленя чуть не убил. Признался, значит, тяжелый след на душе остался. Значит, человек Сидоров. Хорошая у него душа.

Сидоров помолчал и к Петрову:

– Закончится война, вернусь я на родной завод, снова на глухаря схожу. Переезжай к нам, поступай на завод. Вместе работать будем, охотиться научу. На глухаря.

– Не люблю из-за птицы по лесам мотаться.

– Охота моя – не промысел. Прежде всего отдых. Идешь по лесу, дышишь ароматом цветов и пахучих трав и молодеешь. Видишь красивые уголки природы, слушаешь пение птиц. Одним словом, чувствуешь, как живет природа, как дышит.

– Размечтался, охотник! Жена снова ворчать будет.

– Может, и будет. До войны мы не очень дружно жили. Теперь жалею, спать не могу, все о жене думаю. А ты разве не скучаешь?

– Еще как! Но больше о детях тоскую. Их у нас трое, и все мальчишки. Как там жена с ними мается, ума не приложу.

– Как все, – попытался успокоить Сидоров.

***

Под утро метель стихла, ударил мороз.

Млынский взглянул на светящийся циферблат наручных часов, вынул из командирской сумки топографическую карту, осветил ее электрическим фонариком, облегченно сказал:

– Мы уже вышли из зоны оцепления карателей.

– Может, привал объявим? – предложил Серегин. – Удивляюсь, как бойцы ноги передвигают. Идем, идем, идем…

– Пока еще рано. Надо идти. Я сказал, мы вышли из зоны, намеченной немцами для прочесывания, но я не сказал, что мы вышли из опасной зоны. Еще надо пройти хотя бы с пяток километров, а там видно будет.

А идти с каждым шагом становилось все труднее и труднее. Мишутка и тот устал, хотя его по очереди несли бойцы, как самое дорогое, что есть в отряде.

Забрезжило. Первые лучи еще холодного утром февральского солнца пробились к верхушкам деревьев. И тут позади, уже далеко позади, послышались сильные разрывы бомб, снарядов.

– Ровно семь тридцать, – сказал Серегин, посмотрев на часы. – Вовремя убрались! Можно быть спокойным.

– Пока бомбят и обстреливают из орудий лесхоз, – уточнил Млынский. – Ну, еще надо накинуть сколько-то часов на прочесывание леса. А доберутся до лесхоза, убедятся, что мы ушли, будут прочесывать самолетами весь лесной массив. Отряд – не иголка, укрыть в лесу, даже в самой чащобе, трудно.

В разговор вмешался Алиев.

– От города до лесхоза путь немалый, а по дороге несколько деревень. Не удержатся фрицы, чтобы не обшарить каждую хату. Вот вам и задержка. Да и пугливей стал фриц. По дороге к лесхозу каждое дерево обнимать будет. Раньше, чем к вечеру, до лесхоза никак не доберется. А что самолет ночью увидит? Ночью он слепой.

– Вашими устами да мед пить, Хасан Алиевич, – заметил Млынский. – Так оно, видимо, и будет, как вы пророчите, но давайте исходить из самого худшего. Вернее. Надежнее…

Утром отряд встретили два разведчика из группы мичмана Вакуленчука. Доложили, что мичман послал их провести отряд к новому месту базирования, а сам с другими разведчиками пошел дальше, скоро должен вернуться.

Новым местом оказалась большая поляна в чащобе, с одной стороны прижатая к горе. Весь отряд она не вмещала, и часть бойцов расположилась между деревьями.

– Костров не зажигать! – строго предупредил Млынский. – Бойцам выдать сухой паек.

Для раненых соорудили из срубленных веток шалаши. Небольшой шалаш майор приказал быстренько сделать для радистки.

– Разворачивай рацию, Наташенька, и внимательно слушай. Скоро наше время для связи, а может быть, Центр или штаб фронта откликнутся на нашу радиограмму раньше. Оставляю тебе Семена. Как выйдешь на связь, немедленно посылай его ко мне. Я буду неподалеку, вон у той кривой сосны.

– Сейчас все твои секреты узнаю, – пошутил Семен, забираясь в шалаш следом за Наташей.

Наташа зажгла свечку, пригрозила:

– Будешь мешать, немедленно выгоню, товарищ связной!

– Не выгонишь: я твой законный муж.

– А документ у тебя есть, что ты действительно мой муж? – засмеялась Наташа. – Нет! Чем докажешь?.. Ну, все, отставить разговорчики, не отвлекай.

Млынский пристроился у кривой сосны на ветках. Невольно поглядывая на шалаш Наташи, слушал доклад возвратившегося из разведки Вакуленчука, О новом месте базирования отряда.

Собственно, это новое место, где можно было пробыть некоторое время, ему подсказал Бондаренко. Да и по сведениям священника поблизости не было крупных подразделений немцев.

Всю дорогу от лесхоза Бондаренко шел рядом и успел доложить собранные им разведывательные сведения. Они, как и ожидал майор, существенно дополняли и уточняли сведения, которые принес Мишутка. Теперь уже было совсем ясно, в каком направлении лучше всего пробиваться к линии фронта на исходную позицию перед прорывом к своим. Правда, еще неизвестно, что предложит штаб фронта или непосредственно штаб армии. Может, у них какой свой план?..

Слушая Вакуленчука, Млынский все чаще поглядывал на шалаш Наташи и на часы. Когда до условленного времени связи осталось три минуты, прервал мичмана, не пошел, а побежал к шалашу, тронул торчавшую из шалаша ногу сержанта.

– Семен, вылезай! Побудь у входа. И чтобы тихо было!.. Ну, Наташенька?..

Наташа сосредоточенно прислушалась, потом радостно закивала, стала торопливо записывать цифры.

– Готово!

– Передай условным знаком: принял Млынский, и все.

С расшифрованной радиограммой штаба армии майор вышел из шалаша.

– Семен! Срочно сюда Алиева, Серегина, Вакуленчука!

В радиограмме говорилось:

"В связи с изменившейся у вас обстановкой операция "Березка" начнется

20 февраля, в 24.00. К этому времени скрыто оседлайте господствующую над местностью высоту 231. После нашей воздушной и артиллерийской подготовки в 01.00 начать атаку противника с тыла. Необходимо сбить его с других высот, перерезать шоссейную дорогу и к 03.00 занять деревню Поповка, где и произойдет соединение с частями армии.

Ермолаев".

Млынский прочитал радиограмму вслух, обратился к Вакуленчуку:

– Что вам известно о высоте двести тридцать один?

– Она расположена в тылу немецкой обороны в трех километрах от передовой. Ее северные склоны заросли мелким кустарником. Сейчас покрыты глубоким снегом. На южных склонах растительности нет. На гребне высоты немцы соорудили небольшую площадку, на которой вчера расположилась батарея. Личный состав ее размещается в блиндажах, оборудованных на южных склонах.

– Откуда у вас такие подробные данные? – удивился Млынский.

– Добыты визуальным наблюдением, и, извиняюсь, рассказал поп.

– Какой поп?

– Обыкновенный: с бородой, в рясе, с крестом на груди. Пояснил, что был в деревеньке, что рядом с высотой. Сперва нас пытал, кто такие. Ну а нам что говорить, если в красноармейской форме, на шапке красная звездочка. Так и ответили: из красноармейского отряда. Потом мы спросить его не успели, сам стал рассказывать, и все, что нам нужно. Не поп, а межрайонное справочное бюро. Пока гадали, отпускать его или с собой взять, поп пощипал бороду, проговорил:. "Передайте привет от меня и прихожан тому, кто посылал Алешу с Мишуткой". Очень расстроился, когда узнал о гибели Алеши, этот поп.".

– Ну что вы твердите: поп, поп! – строго сказал Млынский. – Человек этот – священник, а точнее, настоящий патриот. Такой не продаст!

Как хотелось пояснить, что это – разведчик, а нельзя! Вот закончится война, тогда, может быть, и узнает народ о его подвиге.

Обратился к начальнику штаба отряда:

– Товарищ Серегин! Вам поручается силами подразделения мичмана Вакуленчука и роты старшего лейтенанта Ливанова захватить без единого выстрела расчет батарей до начала артподготовки. Мы с вами, Хасан Алиевич, основными силами отряда должны незаметно обойти эту высоту слева, перерезать шоссе и ударить по немецким окопам с тыла. Обоз с ранеными будет следовать за нами. Капитан Серегин, захватив батареи, поддержит нас огнем.

– Будет выполнено, – ответил Серегин.

– Очень важно, чтобы вы, оседлав высоту, держали под обстрелом шоссейную дорогу и особенно мост, по которому немцы будут пытаться подбрасывать резервы.

– Ясно, товарищ майор!

– А теперь, товарищи, учитывая бессонную ночь и что в следующую ночь тоже будет не до сна, людям дать полный отдых. Всем выспаться хорошенько. Да проследите, чтобы кто не заснул на снегу. Пусть не жалеют веток. Часовых вокруг лагеря сменять каждый час. Костров не разводить. В обед накормить всех посытнее и повкуснее. Продуктов не жалеть. Предупредить всех об особой бдительности. В случае появления вражеских самолетов, никакого движения, замереть на месте. На прорыв выходим в восемнадцать ноль-ноль. Вам, Хасан Алиевич, поручается в семнадцать пятьдесят выстроить отряд. Вопросов нет?.. Расходитесь. И сами постарайтесь соснуть.

Оставшись один, Млынский присел на ворох срубленных сосновых веток, с силой провел ладонью правой руки по лицу сверху вниз, как он всегда делал, чтобы прогнать сон. Тьфу, черт! Оказывается, он сегодня еще не успел побриться! Надо же! Ну, посижу минутку, побреюсь…

Только сейчас, когда, собственно, все решено, известен даже час, когда надо выступать в последний бой в гитлеровском тылу, Млынский почувствовал, как смертельно устал, как хочется ему прилечь на колючие ветки и спать, спать, спать. Ведь как началась война, еще ни разу не удалось поспать по-человечески, выспаться, забыл, что такое кровать, как можно спать раздетым, не класть под руку автомат… А что я так разжалобился? Вся страна не спит. Весь народ не спит, поднявшись на защиту своей родины, советской родины. Да, да, советской, народной… Как спать хочется!.. Советская власть и народная власть – это одно и то же. В этом суть. И война с гитлеровской Германией – всенародная война. А когда на защиту своей родины поднимается весь народ, победить народ невозможно…

– Товарищ майор… Иван Петрович…

– Случилось что?.. Ах, это вы, Зиночка! – Млынский встал, опять провел ладонью по лицу. И со всей строгостью: – Почему не отдыхаете? На вас что, приказ не распространяется?

– Иван Петрович… – Зиночка впервые назвала Млынского по имени-отчеству. – Мишутка…

– Заболел? – встревожился Млынский.

– Нет, нет, что вы! Здоров Мишутка. Спит. А заикание, Иван Петрович, пройдет. Обязательно пройдет.

– Сам убеждаю себя, что пройдет… Но почему вы не спите? Дело какое ко мне?

– А без дела, вот просто так, по-человечески, к вам и подойти нельзя, Иван Петрович? А если я пришла к вам просто так… Ну, и еще проститься…

– Почему "проститься", Зиночка?

– Я ведь отлично понимаю, Иван Петрович, что ночью не на прогулку пойдем. Вы впереди отряда, я с тяжелоранеными – сзади. Мало ли что может случиться… Нет, нет! Это было бы несправедливо! Все, конечно, будет хорошо, но все-таки… Вот я и пришла… Вам смешно? Вы всегда такой строгий… А я вот и не знаю, что и сказать…

Млынский взял обе руки Зиночки, прижал ладони к небритым и ввалившимся щекам.

– Хорошая вы девушка, Зиночка! Спасибо вам! Но и вы должны беречь себя… А потому и вам надо хорошенько выспаться перед боем. Скажу вам, очень тяжелым боем. Впрочем, вы сами это отлично понимаете. Разрешите, я провожу вас.

– С условием, если вы сами тоже отдохнете.

– Вот только побреюсь, проверю посты…

– Вы неисправимы!

– Война, Зиночка, а волею судьбы я оказался командиром отряда. Пойдемте.

Вся поляна сплошь была покрыта спящими на сосновых и еловых ветках бойцами, так что пришлось пробираться между ними, а где и перешагивать. Зиночка и Млынский ступали осторожно, боясь разбудить, хотя понимали, что такой тяжелый сон уставших людей можно прервать разве орудийным залпом.

"Кому же из вас посчастливится остаться в живых?" – тревожно подумал Млынский.

***

В 17.50 бойцы вплотную, плечом к плечу, стояли на поляне лицом к горе, где по указанию Алиева был сделан небольшой помост. На него поднялись Млынский, Алиев, Серегин.

Красноармейцы прекратили разговоры.

Команды "смирно" никто не давал, но все подтянулись, стояли не шелохнувшись.

Млынский видел обращенные к нему напряженно-внимательные взгляды. Не тревожные, а суровые, выражающие решимость выполнить свой долг. Долг бойца Красной Армии. Долг гражданина.

– Дорогие товарищи! – взволнованно начал он. – Вы уже знаете, что сегодня ночью мы обязаны прорвать фронт противника. Не хочу скрывать – бой предстоит очень тяжелый. У нас винтовки, автоматы, пулеметы, гранаты, у врага – артиллерия, танки. Но мы будем не одни, нам поможет Красная Армия: перед нашим броском поработают летчики, артиллеристы, затем вступят в бой одновременно с нами пехота, танки.

Что говорить вам об опасности личной, если все мы хорошо понимаем, какая смертельная опасность нависла над нашей советской родиной.

Немецко-фашистским войскам, использовав внезапность бандитского нападения, удалось прорваться на нашу землю. Цель фашистов чудовищна: не только свергнуть советскую власть, но и уничтожить как можно больше людей всех национальностей и возрастов, в том числе и детей, оставить в живых лишь немногих, чтобы превратить их в своих рабов. Этого никогда не будет! Советская власть – власть народа, а народ победить, уничтожить нельзя!

В гитлеровском тылу мы с вами убедились, как дорога народу советская власть, как люто ненавидят советские люди иностранных захватчиков. Вспомните, с какой радостью нас встречали люди, оказавшиеся под пятой фашистского зверя, с какой печалью провожали. Со слезами они говорили: "Зачем бросаете нас на поругание, на уничтожение?.." И каждый из нас давал им честное слово вернуться. Вернуться вместе с Красной Армией, которая готовится для решающего удара по немецко-фашистским оккупантам, осквернившим нашу родную землю, успевшим уже уничтожить миллионы людей – наших матерей, отцов, жен, братьев, сестер, Детей наших.

Дорогие друзья! Мы прошли сквозь огонь и стужу, смерть и муки. И выстояли! Не только выстояли – силы наши удвоились: в отряде уже не семьсот бойцов, а полторы тысячи. А это полторы тысячи советских патриотов – русских, белорусов, украинцев, грузин, азербайджанцев, узбеков, туркмен, молдаван, казахов и людей других братских национальностей, получивших свободу, независимость при советской власти. Наше многонациональное Советское государство – это поистине государство народа, возглавляемое лучшими его сынами – коммунистами.

Дорогие братья! Вы можете спросить меня: "Почему так важно соединиться с Красной Армией? Разве нельзя бить врага в его тылу, как мы уже били?" Отвечу. Мы – воины Красной Армии, и наше место в ее рядах. Танкисты получат танки, летчики – самолеты, артиллеристы – пушки, краснофлотцы пойдут на корабли. Новейшее оружие, созданное народом, ожидает и пехотинцев. В то же время, прорвав фронт сильного врага, мы поможем Красной Армии.

Мы идем в этот последний решающий бой в тылу гитлеровских войск для того, чтобы вернуться, освободить родную советскую землю от фашистской нечисти, спасти советских людей от уничтожения. Они просят нас возвратиться, и поскорее, пока они еще живы. Так дадим же клятву, что мы вернемся победителями, обязательно вернемся!..

Млынский поднял крепко сжатый кулак.

Бойцы в едином порыве вскинули автоматы, винтовки, и будто сказочный богатырь вздохнул в чащобе леса:

– Вернемся!..

Семен Цвигун