Исповедание Петра

Три момента важны для нас в явлении Спасителя: Его личность (Иисус), Его место в Священной истории (Христос) и Его происхождение (Сын Божий).

Вопрос Иисуса (Мф 16:15): «Вы за кого почитаете Меня?» – понятен лишь в том случае, если Он прежде с ними о втором и третьем моментах никогда не говорил, предполагая некоторую неуверенность учеников на этот счет. В Его рождении была некая тайна – хрупкая и деликатная. Тайной для всех, кроме Него и Крестителя, было и оставалось в нашем представлении также свидетельство, полученное Им при крещении от Отца. И нам, по крайней мере, на первый взгляд, понятно, в каком неведении относительно происхождения Иисуса пребывали Его ученики, и для нас важнее всего именно то, что столь долго в этом неведении оставлял их Сам Иисус. Когда они, увидев, как Он, придя по морю, вошел в их лодку, поклонились Ему и сказали: «Истинно Ты Сын Божий» (Мф 14:33), Он промолчал. Как могло такое быть, что этого не знали не только они, но и народ? Тут требуется объяснение, ведь Иоанн Креститель, уверенно указывая на Иисуса, назвал Его тем, «Которому должно прийти». Вспомним здесь и то, что Иоанн Креститель был в глазах народа иудеем, Иисус же – галилеянином, и эти провинции были далеки друг от друга не столько в географическом смысле, сколько в духовном. В Иерусалиме Иисус ссылался на свидетельство Иоанна и Моисея, в Галилее же – нет. Причисление Иисуса помимо Его воли к галилеянам было только первой ступенью унижения Спасителя, с которым Он, как, впрочем, и со всеми другими, покорно смирился. Вновь и вновь Он приходил в Иерусалим (и об этом неслучайно повествует Евангелие от Иоанна), призывая к Себе его чад, точно наседка, собирающая перед лицом опасности «под крылья свои» цыплят (Мф 23:37). С каждым разом все откровеннее говорил Он здесь о Своем величии, ибо в этом городе Он мог действовать только как Предвещанный, и никак иначе. Но Иерусалим неизменно Его отвергал.

Другое дело в Галилее. Здешний народ не слишком был сведущ в Библии, и на нем уже был виден отпечаток новой эпохи с ее духом римского владычества. Мессианские надежды оставались, казалось, лишь у немногих набожных людей, но не у всего народа. Вот почему на фоне самых несуразных предположений, кто такой Иисус, никому и в голову не приходило, что Он и есть Мессия. Правда, в Капернауме Его намеревались провозгласить царем, но считали ли Его при этом «Мессией», неизвестно. Инициативу проявили так называемые практичные люди, полагавшие, «коль Он накормил нас хлебом, значит, наш человек». О том, как мало они знали о связи Иисуса с Иоанном, говорит их предположение, будто Он и есть воскресший Креститель.

Иисус совершенно свыкся с положением галилеянина, назначенным Ему «Отцом», ведь Он и вырос, можно сказать, в Галилее. Для нас это не подлежит сомнению, ибо иначе как в окружении галилеян мы Его и представить себе не можем, чувствуя в то же время, что Бог сделал это Ему только во благо. Если Иоанн являл собой нечто архаичное, внезапно возникшее из глубины веков, эдаким Илией, то Иисус был человеком удивительно «современным» (относительно того времени), полностью отвечающим «духу дня». Да и по образу Своего поведения сильно отличался от древних Божьих людей, и прежде всего тем, что вел себя на редкость просто, словно обычный человек, вовлеченный в водоворот общественной жизни. Свои речи и суждения Он произносил чаще всего обыденно, беседуя с людьми, а не изрекая их, как это делали пророки.

Такая особенная простота и непринужденность во внешнем облике была отражением Его внутренней сути. Но любая личность пребывает в настоящем, в мгновении, проживаемом ею именно сейчас. Именно эту мысль внушает нам и Сам Спаситель (Мф 6:34): «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы». Человека делают не высокое происхождение, не великое будущее, а то, что он собой представляет в данный момент, имеется в виду не ранг или внешний достаток, а его внутренняя суть в настоящем. Так, Спаситель в «настоящем» был борец, отдающий борьбе все свои силы; «прошлое», происхождение определяло Его положение в обществе, «ранг» – Его обязательства перед «настоящим», в будущем же Иисуса ждала слава Победителя, но ей еще предстояло родиться из «настоящего». Поэтому прежде всего Иисус хотел лишь осенить учеников достоинствами Своей личности, тем, Кто Он есть сейчас. И Он пребывал с учениками, одним Своим присутствием необычайно сильно воздействуя на них, предпочитая не говорить с ними о Своем происхождении и Своем месте в Священной истории, умнее объявляя им, что Он Сын Божий, предвещанный пророками. К осознанию этого они должны были прийти сами, увидев, каков Он и чем наделяет их. Заверять их в том, кто Он, было бы недостойно Спасителя, а отношения, основанные на авторитете, очень далеки от истинного познания Его сути. К тому же Его величие невозможно было выразить обычными словами, сам облик Иисуса лучше всего объяснял то, что сказано о Нем в Священном Писании (и то, что Он Сын Божий, Мессия, тоже). Вот откуда Его удивительная детская непосредственность в общении с людьми чуть ли не как с равными Ему сынами человеческими, тот удивительный аромат свежести, который источали его дела, когда Он отдавал всего Себя решению насущных задач. В эпоху, когда Он жил, действовали свои законы, и Иисус, представитель Бога Живого, чтил их, как никто другой.

А что Иисус послан Богом, об этом Он однажды ясно и недвусмысленно сказал иудеям в Иерусалиме. Начальствующие, в очередной раз пришедшие в Нему чуть ли не с записной книжкой в руках, вновь спросили Его: «Кто же Ты?», и Он ответил: «От начала Сущий, как и говорю вам» (Ин 8:25). «И, слушая Меня, говорящего сейчас перед вами, имеете больше, нежели от всего написанного обо Мне». На Его слова: «Что Я слышал от Него, то и говорю миру», – Иоанн замечает: они «не поняли, что Он говорил им об Отце» (Ин 8:27), то есть не распознали Отца, говорящего через Него.

Так Он жил и действовал, и ученики окружали Его. Сказанное некогда о Нем Крестителем запечатлелось в их и в Его памяти, отступив, однако, на второй план перед событиями и задачами текущего дня, и не связывало Его свободу. Он по-прежнему руководствовался во всем собственными внутренними побуждениями. После взятия Иоанна под стражу на первый план вышла проповедь обещанного людям Царства Божьего. Иисус и не думал скрывать то, что Он и есть Тот, Кто сегодня должен проповедовать и Кому надо следовать, но, живя в Галилее, подчеркивал особое значение Своей личности лишь в той мере, в какой Ему подсказывала сама жизнь (как, например, в случае с расслабленным и других). И ученики, свидетели Его переменчивой, но далеко не безуспешной борьбы, скоро увидели священное знание Крестителя в ином свете, нежели вначале. Они увидели в этом свете предвещанное Ему священное будущее – необъятное и безмерное в своем развитии, представшее в образе конечном и открывшемся лишь на мгновение.

Величие Иисуса в настоящем невольно затмевает своим блеском все прежде сказанное им человекам, и то сказанное отступило для них на второй план как древнее, исходящее из глубины веков.

Но все это только одна сторона вопроса. Два момента все более волновали мыслящих учеников – Его место в Священной истории и происхождение. Именно этого Он от них и хотел. Тайна Его происхождения и высокое, уникальное значение, давно предсказанное пророками, должны были сами постепенно открываться ученикам, постигающим Его образ в непосредственном общении с Ним. Теперь же настало время, когда Иисусу следовало открыться до конца, иначе они не перенесут Его слов о том, «что Ему должно умереть».

Иисус уже давно ищет случая остаться с ними наедине, и этот случай наконец представляется, когда они, удалившись далеко на север, пришли в языческие «страны Кессарии Филипповой». Желая разговорить учеников, Иисус вначале их спросил: «За кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?» И этот великий вопрос «Кто есть Он?», таившийся в их сердцах, вдруг вырвался наружу, сделавшись главной темой их беседы. На первый взгляд в этом не было ничего особенного: следовало лишь сказать, что говорят о Нем люди.

Не будем свысока судить тех людей за их нелепые предположения! Они хотя бы думали, пытаясь найти ответ. Мы же, люди образованные, хорошо знаем, где лучше остановиться в своих размышлениях, дабы не прийти к выводам, которые могут шокировать «здравомыслящего человека». Народ несомненно видел в Иисусе нечто неземное, но в то же время для них Он – человек, и сомневаться тут тоже не приходится. Народ пытался поставить Его в один ряд с теми, кто возвысился над смертью. Их домыслы были совершенно фантастическими, мифическими, однако представим себе, как трудно было найти правильное решение этой загадки, превосходящей все возможности человеческого разума!

И вот настал черед учеников, Петр отвечает сразу.

Но почему не Иоанн? – можем спросить мы. Я думаю, потому, что его – в лучшем смысле слова – детский ум отличался необычайной ясностью и прозорливостью. Для Петра Иисус – загадка, которую нужно разгадать, дойдя до самой ее сути. Иоанн же здесь никакой загадки не видел. Иоанну сразу было ясно: «Он есть Тот, Кто был от начала мира». Ему всегда слышался в Иисусе Отец. И это было ему настолько очевидно, что все прочие попытки объяснить представлялись совершенно ненужными. Единственным объяснением был Сам Иисус, освещавший Собой все, чего жаждала его душа. Иисус говорит иудеям: «Исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне. Но вы не хотите прийти ко Мне, чтобы иметь жизнь» (Ин 5:39–40). Сердце же Иоанна говорило ему: «Они ищут ответа в книгах и не идут к Нему, Я же иду к Нему». Для него Иисус был просто «Он», все другие «обозначения» были ему не нужны. Не случайно он выделяет Его слова: «От начала Сущий» (Ин 8:25). Вот что говорила ему его душа.

Петр же был другим, и в этом было его преимущество. Он пытался найти связь этого явления со всеми прежними деяниями Бога, его место в Священном Писании, прежде всего в предсказаниях, и в конечном счете его связь с Самим Богом. Откровение Божие стало ему ответом на его настойчивые просьбы и искания, возможно, подтверждением его догадок и предположений, озарений светом благодати Божьей. Возможно, он даже молил Бога удержать его от опрометчивых, мечтательных выводов, которые в итоге оказались бы ложными. И он нашел Божественное подтверждение тому, что Иисус – Мессия. В Нем залог великой и окончательной победы народа Израиля, всего человечества; Он – гарантия нашего спасения, нашей полной победы. Но еще удивительней был свет слов Божьих, прозвучавших как ответ на его вопрошания: «Нет у Него иного Отца, кроме Меня, Он Сын Мой!» Это было выше сил человеческого разума – распознать в своем ближнем Сына Божьего. И с Петром произошло то же, что сегодня происходит с нами: чем он больше всматривался в Иисуса, как бы изучая Его, тем отчетливей и явственней видел в Нем Сына Божьего, и в этом находил единственное решение мучившей его загадки. Тем сильнее он ощущал в себе любовь Божью, столь сладостную и удивительную, пришедшую к нам в Иисусе. «И что Бог живет среди нас, что Он Бог Живой, я узнаю по Тебе – Его Сыне. Ты и есть живой Бог, открывающийся нам».

Исповедание Петра – великий момент земной истории, истории человечества. Это согласие невесты, Земли, данное Небесам, человека – Богу. Ибо в нем человечество впервые со всей ясностью и во всей полноте признало в Иисусе Сына Божьего, сошедшего к людям с Небес, увидело в Сыне обещание Божьей любви, которая возвысит погрязших в грехе и смерти людей, сделает их существами небесными. Исповедание Петра – это великое подтверждение веры, ответ на обещание Богом Своей любви.

И Спаситель сказал Ему: «Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах». Для Спасителя, в Его нынешних заботах о будущем, было радостно узнать, что один из учеников удостоился получить прямое откровение от Его Отца Небесного.

«И Я говорю тебе, – обращается Он к Симону, – ты – Петр».

Все течет и изменяется на Земле, не только жизнь, власть, богатство и т. п., не только взгляды, мнения, научные системы, убеждения, всевозможные великие события, завладевающие умами людей, но и основы существующего миропорядка, его движущие силы в видимом мире и основные понятия в сфере мышления. Все – поток. И куда течет этот поток? Не будь Спасителя, что можно было бы возразить Фейербаху, сказавшему: «Смерть – великий наследник всех вещей». Тогда смерть была бы не ничем, а царством мертвых, адом.

И посреди этого потока возвышается скала – вера, исповедание, что Иисус есть Христос, Победитель, Тот, в Ком Бог гарантировал человечеству эту победу. Он – Сын Бога Живого. Но эта скала – не одна лишь вера и исповедание, не просто свидетельство, смелое признание, вовсе нет, она – живой человек, исповедующий эту истину, свидетель, всем существом коренящийся в данном факте и свидетельствующий о нем всеми своим делами. Она – точка кристаллизации небесных сил, воздействующих на Землю. Она – как бы часть Земли, но часть необычайно прочная, настолько, что на нее могут опереться Небеса. Только так приход Царства Небесного станет собственным плодом земли, ее подлинной историей, питаемой небесными силами и приближающей человечество к небесным целям. Петр – скала уникальная, потому как его признание осенено Святым Духом, именно на ней воздвиг тогда Христос Свою Церковь, которая стоит и поныне. И взыскание Иисусом этих скал было всегда, во все времена, во всех концах Земли.

«И на сем камне Я создам Церковь Мою». Здесь уже слышатся мысли о смерти. Спаситель обращается к Петру как к Своему последователю и, возведя его в это звание, делит с ним работу. «Скоро я не смогу говорить, ты будешь говорить вместо Меня, будешь обращать в Мою веру и свидетельствовать обо Мне, остальное буду делать Я, Невидимый». «Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви» – повествуют Деяния. Так Он создавал Свою Церковь. Участвовать в ее создании мы не можем, всякая наша попытка кончается неудачей. Создает ее Он. И Он сдержал Свое слово! Как ни пытался Рим разрушить Церковь, помешать Ему – Он не отступил. Он создавал ее и в эпоху великого переселения народов, грозящего полным разрушением всему, создает ее и по сей день.

«И врата ада не одолеют ее».

Выражение «врата ада» встречается и в Ветхом Завете (Ис 38:19), но гораздо чаще у греческих поэтов, например, у Гомера как собирательное понятие, которым в античные времена обозначались места пребывания умерших. Именно оттуда ожидал Иисус враждебных действий против Своей Церкви – в виде прямого дурного влияния на ее членов, склоняющего их к ереси и греху, либо подстрекательства к этим действиям других людей. Почему Он так решил? Этого Спаситель нам не открывает. Его мысли о гадесе, или аде, высказанные Им по различным поводам, позволяют думать, что Иисус каким-то образом увязывает с этим миром мертвых и бесов. Очевидно, такие мысли пришли к Спасителю с Его опытом изгнания этих существ.

Вообще-то здесь бросается в глаза, что Иисус употребляет выражение «врата ада», вместо которого можно было бы ожидать слова «сатана». Но в выборе именно этого выражения заключен высокий смысл. Оно отражает чувство превосходства над адом, им же Он хочет утешить и ободрить Свою будущую общину. «Все враждебное Богу, выступающее против вас, есть смерть, и ничто иное. Жизнь, Бог, победит мертвое». Спаситель показывает всю слабость и немощность врага, твердо обещая нам его окончательное поражение.

Но сколько радости и света в Его словах «Ключи Царства Небесного». «И будешь тогда (когда Меня отнимут у вас) управлять силами небесными, прокладывающими на земле путь Царству Божьему». Иначе говоря, «ключи, которые сейчас у Меня, я передаю тебе». Именно эти «ключи», прежде всего дающие Петру право «связывать и разрешать», и объясняют будущие чудеса, в том числе и получаемые в нужный момент откровения (например, видение Корнилия в Кесарии). И потому любой нынешний спор о смысле и значении ключей, а также о том, кто их имеет, а кто нет, представляется лишенным всякого смысла. По сути, о том же говорится и в первых строках главы «Больные». Мы не обязаны и не вправе верить, что и так имеем все положенное. Для нас куда важней здраво и непредвзято спросить себя: есть это у нас или нет? В какой-то степени благословение, полученное Петром и представленное в образе «ключей Царства Небесного», перешло и на нас. Но Спаситель подразумевал под Своим обещанием Петру нечто большее, чем мы имеем сегодня. И, поясняя это, Он продолжает:

«И что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах». Иначе говоря, всякое твое решение будет признано законным и на Небесах. Земная история будет продолжением истории Небесной. Та же мысль, но выраженная не столь явно, присутствует в Ветхом Завете. В известном смысле «ключи Царствия Небесного» были даны и пророку Илии. Уже тогда Господь «утверждал слово раба Своего и выполнял изречение Своих посланников», порой соглашаясь с тем, что люди опрометчиво или своевольно претворяли или собирались претворить в жизнь, как, например, идею царской власти или замены скинии храмом. Ему лучше было включить это в Свои замыслы, чем если бы история Его народа, утратив свою связь с Ним и сделавшись чисто светской, перестала быть священной. То же и с Его обещанием Петру. История создаваемой Им Церкви должна быть небесной, священной и во главе ее должен стоять человек, связанный с Небесами.

Придавая «ключам» такой внешний смысл, Иисус в какой-то мере отводил Петру центральное место в Своем будущем семействе.

Что касается их внутреннего смысла, то можно с уверенностью сказать, что дар этот предназначался всем апостолам и на время, когда Иисуса с ними не будет. Это подтверждает притча о десяти минах (Лк 19:11 и далее).

Его ученики знали: Спаситель, покинув Землю, чтобы принять где-то неизмеримо большее Царство, доверит им, рабам Своим, в самостоятельное управление то, чем владел и что приобрел на Земле. Мины эти – прежде всего силы Божьи, которыми Спаситель был наделен в Своей земной жизни, но они же и священные права спасать грешников, обретенные Им ценой собственной крови. Получив эти права, они должны приумножить состояние Спасителя на Земле, иначе говоря, употребить их на пользу людям, чтобы они испытали на себе всю благодатную силу тех прав. Этот дар апостолам не был для них лишь чем-то внешним, но вырастал из некоего, находящегося в самом их существе корня, который Спаситель и назвал «миром» (Ин 14:27). И мир тот не просто ощущение невыразимого блаженства, но та ясность и истинность, которые тотчас же воссияют в них, как единственно верное и вечно действующее, – то, чем прежде был наделен один лишь Спаситель. Потому Иисус и обещает ученикам, что оставит им Свой мир, дабы они стали едины с Отцом, как Он един с Ним. Мир этот – Его безграничная связь с Богом, источник всех чудес, являющих собой излияние сил Божьих, и он связан со всем, что в дальнейшем Спаситель передаст Своим ученикам, как сияние несомненно Божественного света и Божественной силы (Ин 17:22).

К такому пониманию внутреннего смысла ключей – как символа чего-то присущего всем апостолам – ведет нас Спаситель и другими Своими словами, сказанными Им прежде и содержащими, хотя и порознь, те же понятия – «связывать» и «разрешать». «Как может кто войти в дом сильного и расхитить вещи его, если прежде не свяжет сильного?» (Мф 12:29); «Сию же дочь Авраамову, которую связал сатана вот уже восемнадцать лет, не надлежало ли освободить от уз сих в день субботний?» (Лк 13:16). В обоих случаях это проявление превосходства Бога над врагом, который по сути – ведь правит один только Бог – не более чем инструмент его справедливости, действующий со странной самостоятельностью. «Связать» означает здесь «обезвредить», не дать злой воле действовать открыто, а «освободить» – избавить от власти чуждой нам злой воли либо через прощение, если это следствие личного греха, либо в результате великого победоносного искупления всех грешников.

В сочетании же оба эти понятия Он употребляет, наставляя учеников в том, как им поступать с человеком, согрешившим против своего брата (Мф 18:15): принимать ли его вновь в свою общину или исключить из нее навсегда. Из стиха следует, что всякое их решение будет иметь законную силу на Небесах. И далее: «…если двое из вас согласятся (то есть придут друг с другом в согласие. – Ф. Ц.) на земле просить о всяком деле, то, чего бы вы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного. Ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф 18:19, 20). То есть Спаситель не оставит их, а будет пребывать вместе с ними, чтобы ходатайствовать за них перед Отцом. «Двое или трое» (стих 20) говорится лишь для примера, и что здесь подразумевается, нам ясно из стиха 16. «Двое» – ты и согрешивший против тебя брат, «трое» – еще один свидетель. Это проясняет смысл сказанного Петру. Во-первых, даваемая Петру власть не исключительная и назначенная для особой цели, но ею наделяются и другие ученики. Во-вторых, это вовсе не «телесная» власть, принятая у людей на Земле. Совершаемое этой властью будет иметь великие последствия, и потому Петр или тот, «второй», не станут пользоваться ею, как им заблагорассудится, оба они прежде в братском согласии друг с другом будут молиться Отцу; Иисус же, во Чье имя они собраны, находится среди них, и Тот, Который произносит разрешительное слово, будет внимать Иисусу, слушая, что Он говорит Ему в духе. Таким образом, действовать незримо будет Он, Иисус.

Так говорил Иисус и Петру, и апостолам. Но что будет дальше, об этом Он с ними не беседовал, поскольку у Него, наверное, еще не было внутреннего пророчества. Все, что Он делает, Его наставления, предсказания будущего, в том числе и Своим ученикам (например, гл. 4–6 Евангелия от Иоанна), строятся прежде всего на предположении, что они завершат начатое Им дело и доживут до Его второго пришествия. Он выбирает такие слова, которые донесли бы до них мысли Бога в их изначальной ясности и простоте, но остается при этом верным живущей в Нем надежде, желая внушить ее ученикам как нечто само собой разумеющееся. И мы поступим правильно, если будем понимать великие слова Иисуса, сказанные Им Петру, чисто исторически, не замутняя свое видение выискиванием в них практической полезности, не пытаясь уяснить, как ими руководствоваться в повседневной жизни или чего от них можно ждать сегодня.

Спаситель явно обещал Петру, а в нем и апостолам нечто большее, чем то, что мы сегодня имеем, но, судя по Его словам, получим то большее сразу, как только, с любовью проникшись смыслом указаний и наставлений Иисуса, будем следовать им в вере. Когда к нам, пастырям человеческих душ, приходит некто с нечистой совестью и жалуется на душевную тревогу, мы тотчас же принимаемся с чрезмерным усердием поучать, утешать или порицать, говоря слишком многословно и даже высокомерно, полагая, будто тем самым особенно способствуем его спасению. Умолкни, это священная территория, Спаситель в центре ее, и ты можешь себя потерять. Прислушайся духом! Откуда тебе знать, каков замысел Бога об этом человеке? Скоропалительное, эмоциональное утешение, выстроенное по твоему собственному разумению, ему не поможет. Да, скорее всего, ты и сам еще не испытал того, как охотно прощает Бог раскаявшегося грешника, совершенно забывая о его прегрешении. Так прислушайся же! Возможно, Спаситель подскажет тебе очень простое, безыскусное слово, которое прозвучит словно из уст Иисуса и станет искупительным для этого грешника.

После такого отступления вернемся к нашему вопросу: так как же в свете трех приведенных примеров из Библии следует понимать слова «связывать» и «разрешать»? Ответ на него дают два прежде рассмотренных нами принципа: возмездия и искупляющей любви. А каким из них руководствоваться, беседуя с грешником, зависит от того, хотим мы его «связать» или «разрешить». И если «связать», то скорее – чтобы с целью «обезвредить», а не «карать». Вспомним, как поступил Павел с Вариисусом (Деян 13:6 и далее).

Общее впечатление от сказанного Иисусом Петру хорошо передают слова апостола Иоанна (Откр 1:6): «Ему… соделавшему нас царями (то есть давшему власть править. – Ф. Ц.) и священниками Богу и Отцу Своему, слава и держава во веки веков». Здесь, конечно, речь идет об апостолах, как и в Первом Соборном послании Иоанна (1:6). В этих словах отражены два Его воззрения, нам сегодня как бы чуждых, но с особой силой прозвучавших в той речи.

Во-первых, Спаситель говорит и действует здесь не с позиции Церкви или «духовенства», а как Царь. Все, что Он предписывает Петру, относится к сфере духа, вовсе не подразумевая, будто существует еще нечто другое, сколь-нибудь значимое или обладающее властью. Он действует как Царь, как грядущий победитель, Которому будет принадлежать держава и Который передаст Свою царскую власть, ключи Царства Небесного, Своему поверенному Петру, а значит, и царское право «связывать» и «разрешать». Он пронизан Духом, отчего и сознает Себя в союзе со Всесильным. Но это временное ограничение Его Царской власти совершенно не связано с присущим Ему смирением. «Царство Мое не от мира сего», – скажет Он позже Пилату, пытаясь укротить его гнев. Власть, бытующую в этом мире, Спаситель ни иметь, ни давать не намерен, чем вовсе не желает принизить Свое царство в глазах Пилата. Политикой Он не занимается и не хочет, чтобы присущая тем ключам сила и власть распространилась каким-то образом и на сферу политическую. И вовсе не потому, что она для Него слишком велика, напротив, она для него слишком мала.

Конечно, Его царствование носит священнический характер, поскольку Царство, которое Он представляет, есть Царство Божие. Поэтому и полномочия, даваемые Им Петру, царственно-священнические. Постепенно нам будет все отчетливее открываться то, что Иисус видел возможность Царства Божьего на Земле лишь через усилия людей, «царствующих», имеющих и исполняющих «власть» на Земле, причем царствующих в духе, как подобает священникам, в живой связи с Царством Небесным, так чтобы в решающий момент через них действовал именно Иисус, Господь, участвующий в этом вместе с ними.

Отсюда второе. История человечества, как история истинная и свободная, должна твориться людьми, но какими создал их Бог, способными взывать к Богу, уповать на Бога. Тогда это будет история священная, повествующая о вмешательствах Бога в дела земные по молитвенным просьбам людей. Поэтому Спаситель и стал таким же человеком, как и мы, поэтому в Его представлении приход Царства Божьего есть дело всей будущей жизни человечества, итог многотрудной борьбы Его Церкви, а не результат Его смерти и воскресения, который не уберегает человечество от того, что через какое-то время поток священной истории успокоится и вновь вернется в русло истории чисто светской. Его дело должно продолжаться так же, как Он его начал. История Царства Божьего на Земле должна быть свободной, подлинной историей людей. Она – в их руках, от них зависит, как скоро Иисус одержит Свою полную и окончательную победу. Поэтому Он ищет в апостолах продолжателей Своего дела и обещает им помощь, подобную той, которую Сам имел от Отца: «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас» (Ин 20:21). Перед смертью же Он обращается к ним с такими словами (Ин 14:12): «Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит; и больше сих сотворит, потому что Я к Отцу Моему иду». А «Он творит» здесь (см. стих 11) именно чудеса, благодаря которым они должны поверить, что Он в Отце и Отец в Нем. Так, для чуда умножения хлебов, если судить по тому, как оно произошло, да к тому же народ Его об этом не просил, не было никакого внешнего повода. Но там, где люди постоянно взывают о помощи, где милость Божья проявляется в Иисусе ярче всего, – в сфере болезней, Петр и Павел совершили нечто большее, нежели Иисус, стремясь показать всем, что Иисус – Победитель, восседающий «одесную Бога». Иной житель Иерусалима, когда «выносили больных на улицы и полагали на постелях и кроватях, дабы хотя тень проходящего Петра осенила кого из них», думал, должно быть: «Иисусу далеко до этого Петра. Ученик превзошел своего учителя». И когда в Эфесе «Бог творил немало чудес руками Павла», осеняя Своим светом его проповедание язычникам Господа нашего, Иисуса Христа, люди, должно быть, говорили примерно то же самое. Если бы подобное совершалось и сегодня, чтобы привести к вере народы Земли, просто и убедительно открывая им в Иисусе Божье благорасположение, то – и в этом я почти уверен – люди восприняли бы это с величайшей благодарностью.

Спаситель был озабочен тем, чтобы после Его возвращения к Отцу духовным центром искупительного царствования Бога стали слуги, наделенные всей полнотой власти. Замысел Спасителя был широк, в нем не было ничего мирского или, выражаясь современным языком, бюрократического, о чем свидетельствуют Его слова (Мф 18:18 и далее), сказанные здесь Петру и распространенные позже на всех апостолов и даже, в известном смысле, на всех верующих. Однако Божественное, сохраняя достоинство и по-прежнему пребывая в ореоле славы, не утрачивало своей власти и суверенности и не становилось, так сказать, общественным достоянием. Теперь обретала силу священническая власть особого рода. Вряд ли случайно она дана была преимущественно человеку, которому, как известно, было в чем себя упрекнуть, а не в руки подобного Иоанну.

«С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим, и много пострадать от старейшин и первосвященников, и книжников, и быть убитым, и в третий день воскреснуть» (Мф 16:21). Отныне Он нередко говорит об этом. Каково же было ученикам поверить в такое и постичь его смысл? «Открывал» – значит, просто и бесхитростно раскрывал перед ними Свое суровое будущее – прямое следствие всего прежнего хода событий, косности вождей народа. Петр, теперь считающий себя вправе позволить себе такое, «начал прекословить Ему». Ответ Иисуса, отчасти нами уже обсуждавшийся, начинается словами: «Отойди от Меня, Сатана», адресованными явно не Петру. «Сатана» здесь имя собственное, не характеристика человека, а потому не относится ни к кому другому. Иисус не случайно повторяет здесь сказанное Им тогда в пустыне Своему искусителю. Он видит, что тот на какое-то время завладел Петром и, прикрываясь апостолом, словно маской, пытается сбить Иисуса с пути. Отражая его нападение, Он как бы дает ему понять: «Я узнал тебя». Последнюю же фразу Иисус адресует уже Петру: «Ты мне соблазн! Потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое». Звучит она мягче, но все равно ясно напоминает ему, что он «плоть и кровь». Его слова к Своим ученикам, призывающие их быть готовыми к грядущим событиям (Мф 16: 24–28), мы уже обсуждали.

 

Преображение

Как следует из первых трех Евангелий, событие, к обсуждению которого мы теперь приступаем, произошло через неделю после исповедания Петра. Для учеников та неделя была исключительно важной и памятной, она открыла им спасительную внутреннюю связь преображения со страданиями, которые предвещал для Себя их Иисус. Как быстро жизнь низвергла их с головокружительной высоты, на которую их вознесла надежда! Предчувствие, что Он Христос, Сын Бога Живого, получило свое подтверждение, обещав победное шествие в триумфе и славе! И тут Иисус вдруг сообщает им, что будет отвергнут, что Ему суждено страдать и умереть, добавляя, правда, – «и воскреснуть!». Подобных слов, неслыханных, непостижимых, Иисус ученикам никогда не говорил. А тут еще: «Кто хочет идти за Мной, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною». В одно мгновение все надежды сместились в потусторонний мир, повергнув их в полнейшее недоумение, тем более что прежде они от Него ничего подобного и не слышали. Подумать только: погибнуть, умереть в надежде увидеть победу после смерти!

Не будет своеволием, если мы допустим, что это потребовало и от Спасителя новой борьбы за Свою веру, не только для Себя, но и во имя всех людей, во имя Своей победы. Судя по истории с Самарянкой, Он думал о жизни, о взаимосвязи души и тела и, следовательно, о смерти, по-детски просто и наивно. Надежды Сократа на бессмертие, о которых мы знаем из диалога «Федон» Платона, Он, возможно, находил остроумными, но довольно непритязательными, если не сказать пустыми, в сравнении с тем, чего хотел Он, ничем не обоснованными, а потому нереалистичными.

Наши же нынешние надежды на блаженную жизнь в потустороннем мире обоснованы действующим «гражданским правом» иметь «жительство на небесах» (Флп 3:20), правом, которое дано нам победой Иисуса – Его Воскресением. До Него блаженного потустороннего мира для людей как бы и не существовало, потому что он был скрыт от них, дабы они не тешили себя надеждой, на которую у них еще не было прав. Мы по праву верим в то, что это уже есть, Иисус же верил только, что это будет. Ему подобало быть критичным, рассудительным, не строить умозрительных надежд, основанных исключительно на собственных домыслах, учитывать всю серьезность положения и важность смерти – для Себя и для других. И Он, ведущий всех за Собой в духе, словно бы стоял при запертых вратах темницы смерти и просил, искал, стучался, чтобы наконец засовы с тех врат были сняты и они перед Ним распахнулись. Он должен был исполниться человеческой верой, которая помогла Моисею перейти Чермное море, а Давиду победить Голиафа, теперь она станет мечом в Его борьбе. «Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тление» (Пс 15:10) – в это Он и должен был уверовать. Дни между возвещением о предстоящей смерти и Преображением были не только днями глубоких душевных переживаний, но и временем, когда они вместе просили, искали, стучались, вознося к Богу страстные молитвы, не всегда прямо обращаясь к Нему, но дух их был неизменно направлен к Богу.

И ответом Небес стало Преображение Иисуса. Чувствуя, что Ему предстоит нечто великое, Он берет с Собой только тех троих, которым Он однажды позволил стать свидетелями исцеления Им дочери Иаира. На этот раз все было сложнее; возможно, Он выбрал их исключительно из-за того единственного, кого не хотел разоблачить перед остальными, оставив одного, ибо его присутствие сделало бы явление Небесного абсолютно невозможным.

«И возвел их на гору высокую одних, и преобразился перед ними: и просияло лицо Его, как солнце» (Мф 17:1,2), «одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег» (Мк 9:3). Создается впечатление, будто Его телесное существо в одно мгновение изменилось и стало источать свет, отчего видимое тело воссияло подобно солнцу, и все краски одежды померкли или затмились этим светом. Невольно вспоминаются Его слова: «Тогда (в день победы. – Ф. Ц.) праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их» (Мф 13:43). Что означало это преображение для Него, навсегда останется Его тайной. Но я все же позволю себе высказать по этому поводу некоторые соображения.

Для учеников же то, что они увидели, стало надежной гарантией Его победы в поединке со смертью.

«И вот явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие». Ученики узнали обоих мужей, и, на мой взгляд, это легко объясняется исключительно духовным и в то же время вполне реальным характером самого явления. Тела святых не имели оболочки, свойственной нам, и ученикам открылась их внутренняя суть, история их жизни.

Увиденное послужило ответом на оба вопроса, волнующих сердца учеников. Он связан со Священной историей. Илия, чье вознесение до сих пор представлялось единственным, но окутанным тайной светлым ее моментом, дающим надежду на блаженный потусторонний мир, вышел из своей невидимой лучезарной обители и предстал перед ними. Подле Иисуса стоял также Моисей, которого, должно быть, и имел в виду Спаситель, когда говорил: «Ибо, как Отец воскрешает мертвых и оживляет…» (Ин 5:21). Значит, «святые», пусть и немногочисленные, тогда уже были. И доведись нам спросить тех мужей: «А где другие?», ответом, скорее всего, стало бы их скромное и сокрушенное молчание. Что может превзойти видение одного лишь небожителя! Оно неизмеримо сильнее любого впечатления от реального и действительного, от всего, что мы видим на Земле, и не имеет ничего общего с галлюцинациями, бредовыми фантазиям и т. п.!

Как это случилось с ними – Царство Небесное, Царство славы озарило их в своих посланниках! Для них вдруг перестали существовать время и земля, и пережить происходящее было выше их сил.

Но не будем подменять «следствие» «причиной», это может ввести в заблуждение.

Оба мужа, согласно Луке, беседовали с Иисусом «об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалим». Предстоящее, действительно можно было назвать «исходом». «Откуда» – ясно, но вот «куда»? – вопрос немаловажный, и явление тех мужей было исчерпывающим ответом на него. Теперь можно спокойно и уверенно идти, куда предназначено.

«Когда Он еще говорил, се, облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте» (Мф 17:5).

Позже Петр расскажет нам (2 Пет 1: 16–19) об их переживаниях и о впечатлении от увиденного, добавив к этому (стих 19), что с тех пор, или вследствие этого, «мы имеем вернейшее пророческое слово».

Это мы знаем. Но мы же, невнимательно читая, к примеру, «И сказал Господь Аврааму» или «И было ко мне слово Господне», часто не задумываемся над этими словами. Но тот, кто, подобно Петру, ясно и отчетливо, с полным осознанием всей торжественности мгновения сам пережил однажды Откровение Божье, воспринимает обетование уже не так, как прежде, а с благоговением и без малейшего сомнения в его истинности, рождающей в душе удивительное, ни с чем не сравнимое радостное чувство. И это не что иное, как невежество, когда критики и духовидцы ставят, хотя и с большими оговорками, такие события в один ряд с болезненными фантазиями, свойственными язычеству и христианству, или же ищут им чисто «психологическое» объяснение. Это все равно что относить подлинные и фальшивые банкноты к одному и тому же классу явлений, хотя потом все же предпочесть подлинные. Евангелист повествует здесь о событии, реальность которого подтверждается тремя свидетелями. Голос, который слышится одному, может быть просто галлюцинацией, но если его слышат двое или трое, значит, он раздается извне.

Только не имеющий представления о душевных болезнях не ощутит мощного влияния здоровой души Иисуса. Невозможно увидеть ни у Спасителя, ни у Его простодушных крепких молодых учеников никаких признаков нервных заболеваний. Нельзя не заметить, сколь гармонично это событие сочеталось с прочими чудесами. Болезненные видения не имеют ничего общего с реальностью, в которой им нет ни малейшего подтверждения или соответствия. У Иисуса же все органично сплетено в одно целое и открывается нашей душе в самом что ни на есть реалистичном виде.

Бог милосерден и полон любви к людям и чтит в высоком смысле слова критические наклонности человеческого духа. Если Иисус справедливо отказывал фарисеям в «знамении с неба», то Бог с готовностью дает его этим трем будущим столпам Церкви Иисуса Христа. Им, призванным в свидетели, следовало знать, что им дается, и Бог не поскупился, от всего сердца и щедро наделил их тем, в чем они нуждались.

Но в чем смысл преображения для Иисуса и в чем его значение для нас? Чтобы найти ответ на эти вопросы, обратимся к Библии и с ее помощью постараемся уяснить, что же такое «смерть» и «бессмертие».

Смерть в простом понимании есть некая дань, которую люди, как и всё живущее на Земле, обязаны платить природе. А поскольку мы, осознавая собственное бессмертие, в то же время не можем воспротивиться ей, то всякий мыслящий человек на протяжении своей жизни невольно пытается разрешить для себя это противоречие. Греческая мудрость искала его в мнимом презрении к телу, обольщая себя надеждой, будто душа после смерти сможет обходиться и без него, а значит, смерть человеку не страшна: исчезнув как существо материальное, он продолжит свое бытие как существо духовное, испытав, таким образом, некое, в общем-то, благостное для него превращение. Это греки и называли бессмертием души.

Библия – книга реалистичная и повествует о действительности так, словно видит ее нашими глазами. Ей ведом только живой человек – как неразрывное сочетание души и тела. Разделение души и тела – утрата для обоих, отделившись друг от друга, они оказываются в некоем состоянии, которое мы называем смертью. И Библия не отождествляет вечность души с ее бессмертием. Бессмертен, по понятию апостола Павла, только воскресший человек (1 Кор 15:53 и далее).

Разрешение такого противоречия – в истоках истории человечества. Человек сознаёт собственное бессмертие вопреки факту своей смертности и потому понимает, что он древнее закона природы, ограничивающего его существование на Земле. Сотворенный Богом человек изначально не был предназначен к смерти.

«Как одним человеком грех вошел в мир, и грехом – смерть, так и смерть перешла во всех человеков» (Рим 5:12). Иными словами, человек оказался во власти того закона природы вследствие грехопадения своего прародителя. Вот на чем основана надежда и задача человечества освободиться от тяжкого ига этого закона. Но «как смерть пришла через человека» (1 Кор 15:21) – по вине одного человека (для Павла важнее, при каких обстоятельствах, а не сколько было согрешивших людей), так она упразднена будет однажды тоже человеком (его усилиями), причем окончательно и безвозвратно, и упразднена силой, ей противодействующей, – через воскресение мертвых. Именно для этого и пришел Иисус. Его победа не только вернет человека в прежнее состояние, но и вознесет на более высокую ступень, чем та, на которую он был поставлен изначально.

В Библии нет противоречий с действительностью, поэтому для нее мы, люди – существа природные и потому смертные. Для нас это крайне важно, ибо данный факт постоянно и настойчиво напоминает о себе. Адам до грехопадения был существом бессмертным, высоко вознесенным над природой, но грех низвел его на ступень полного подчинения природе. В ее власти с тех пор пребываем и мы, не считая ее такой уж низкой, какой она является на самом деле. Он был венцом творения Божьего, вознесенным так высоко, что нам, живущим в поврежденном мире, трудно это себе представить. Господь наделил его способностью к развитию и потребностью в нем, то есть история человека могла стать эволюционной. Он мог умереть, но это не было для него неизбежным.

Полны глубокого смысла и весьма поучительны суждения Павла (1 Кор 15:45–47) о бессмертии Адама. В книге Бытия сказано (2:7): «И стал человек душою живою», и апостол, повторяя «первый человек Адам стал душою живущею», добавляет: «последний Адам есть дух животворящий». Но «стать душою» означает способность стать и чем-то другим, что мы увидели в Иисусе, – кем Он стал. «Душа живая» – форма жизни, присущая животному миру, сочетание Божественного дыхания и персти, в которой нет собственного источника жизни. Персть, «тело душевное» (у Лютера – «тело природное») отчасти подчиняет себе душу, и потому нельзя сказать, достигнет ли она такого уровня развития, когда смыслом ее бытия станет жизнь вечная. Но Адам был вознесен над жизнью животной, он выше природного существа благодаря присутствию дыхания Божьего, этого источника бесконечного развития. Если бы Адам не согрешил, то, скорее всего, постепенно возвысился бы до «духа животворящего», словно бы воскрес, не умерев прежде, и стал бы собственным источником своей жизни и своего тела – существом абсолютно гармоничным и потому вечным.

Однако не дал произойти этому грех. Адам после грехопадения уже не был «человеком» в высшем смысле этого слова, и преображение его в «животворящий дух» сделалось невозможным. Но чего не достиг первый человек, не поднявшийся в итоге на ступень, предназначенную последнему Адаму и являющуюся конечной целью истории развития человека, – того достигнет второй человек, получив с Небес дух и силу вечной жизни. «Первый человек – из земли, перстный; второй человек – Господь с неба» (1 Кор 15:47). Здесь Павел вовсе не хочет сказать, что второй Адам пришел с неба, но имеет в виду, что Он с неба получил свое новое одеяние, в которое облачился.

А если это так и Иисус действительно пережил превращение, то когда это произошло? На первый взгляд логичнее предположить, что в момент Его воскресения. Но тогда получается, что преображение Иисуса стало возможным только благодаря смерти. Я лично никогда, ни при каких обстоятельствах не признаю за смертью какого-либо влияния или силы, способной оживлять, возвышать или просто чему-то содействовать. Смерть лишь отнимает и ничего не дает взамен. Радикального изменения хода вещей, которое бы ее упразднило, преображение Иисуса в мир не принесло. Он наверняка мог умереть, как мог и Адам до грехопадения, но теперь смерть не была для Него неизбежной, как для всех людей, независимо от их собственных грехов. Преображение избавило Иисуса от смерти, и теперь решение умереть в еще большей степени зависело от Него Самого. Тому есть два подтверждения. Первое – Его же слова: «Никто не отнимал ее (жизнь. – Перев.) у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее» (Ин 10:18). Второе – отмечаемый всеми евангелистами, хотя каждый это делает по-своему, тот факт, что Иисус в момент смерти был, как и прежде, полон сил, а значит, умер по своей воле, как люди обычно не умирают. Самоубийца лишь вынуждает (и то в собственном представлении) свою душу покинуть тело, разрушив его. Истечение крови и воды из Иисуса – явление в понимании Иоанна весьма значимое (Ин 19:34 и далее), позволяющее заключить, что тело Распятого, уже покинутое душой, пребывало все еще в силе и здравии. Иисус Сам говорит о добровольности Своей смерти: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой» (Лк 23:46). Заметим, что у пророка Илии, к примеру, эта просьба звучит иначе: «Возьми душу мою» (3 Цар 19:4). Именно сила возглашения Иисуса в момент кончины и заставила римского сотника воскликнуть: «Истинно Человек Сей был Сын Божий» (Мк 15:39).

Но то лишь мои предположения, которые я изложил здесь исключительно для того, чтобы прояснить смысл понятий «смертность» и «бессмертие» или, говоря точнее, понять лучше характер смерти и пределы ее власти над нами – вопросы эти не оставляют нас в наших размышлениях о жизни Иисуса.

 

Посев на будущее

В рассказе трех первых евангелистов о событиях, происходивших за время от преображения Иисуса до дней Его последнего вхождения в Иерусалим, главным, на мой взгляд, является вопрос: что будет с делом Иисуса после «взятия Его от мира» и до Его Второго пришествия? Марк здесь немногословен. У Матфея и Луки есть некоторые различия в освещении этого периода. Матфей выводит на первый план общение Иисуса с апостолами, их размышления о своих действиях в будущем, как, образно говоря, следует им пользоваться ключами от Царства Небесного. Луки с ними тогда не было, и Он, как причастник и языческих, и христианских общин Павла, в своем исследовании ищет духовные корни той жизни, ожидая найти их в жизни Иисуса. Он описывает расцвет принципов новой общины в ее борьбе с принципами фарисеев (Лк 9:51–19:28), и мы, затаив дыхание, следим за перипетиями той борьбы.

Остановимся кратко на рассказах обоих апостолов, выделив в них лишь отдельные моменты. Оба теснейшим образом связаны с событиями внешней жизни того времени, и хотя они смотрят на них с разных точек зрения, порой их видение его оказывается единым.

Оба начинают с вопроса, возникшего у Его учеников: кто из них «больший». Не станем иронически улыбаться, считая вопрос слишком уж ребяческим для апостолов, просто и без прикрас рассказывающих о собственных ошибках и заблуждениях. Вспомним, что позже они были вознесены сошествием Святого Духа на невообразимую для нас высоту. Уже это не дает нам права думать, что прежде они были обычными людьми, как мы с вами. Хотя, как ни странно, такая мысль может у нас возникнуть благодаря удивительной простоте Спасителя, всегда смиренного и кроткого. Читая Евангелия, мы непроизвольно ставим себя на место Иисуса в Его общении с учениками, и так же, как и Он, смотрим на них ласково и доброжелательно. Спаситель покорил нас настолько, что мы на какие-то мгновения забываем Его бесконечное величие и не думаем о том, сколь велик должен был быть в своем существе человек, чтобы находиться, можно сказать, в беспрестанном общении с Иисусом и, более того, постоянно дорожить этим общением. Вопрос, кто из них «больший», возник сам собой, как только они поняли, что скоро осиротеют. Им было необходимо решить, кто возглавит их общину, или, выражаясь современным языком, кому быть президентом. Если ученики и вправду удивились (по нашему предположению) назначению на эту «должность» Петра, а не Иоанна, как они ожидали, то вопрос этот вполне закономерен.

Но в нем слышится и нечто другое, поражающее своей красотой и величием, – их непоколебимая уверенность в победе дела Иисуса, хотя на первый взгляд ему грозило поражение, сознание его всемирно исторического значения, и вместе с тем той важной роли, которая отводилась именно им, апостолам. Предвидя их необычайно высокое положение, как бы дожидающееся своего часа в недрах будущего Его дела, Спаситель всем сердцем призывал апостолов стремиться к истинному величию не в человеческом, а в Божественном смысле этого слова.

И Матфей, и Лука отмечают, как много значили для Иисуса дети – эти несмышленыши рода человеческого, который сам еще не вышел из детского возраста. В них Он видел будущих героев Своего воинства. Но затем повествования евангелистов расходятся. Вот лишь отдельные моменты. У Матфея на первом плане великое предсказание Иисуса, касающееся того времени, когда Его не будет с учениками (18:20): «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (18:20). Эти слова нами уже обсуждались. В оригинале, благодаря особенностям греческого языка, смысловое ударение падает на слово «Мое». Спаситель не перестает думать о Земле, понимая, что, когда Он будет пребывающим на Небесах, Его желания превратятся в обращение к Самому Себе и уже не будут молитвами, возносимыми к Богу земным человеком. Но когда они станут просить о том же самом во имя Его, то это будет просьбой Иисуса, восходящей от человечества. Как окрылило учеников это обещание Иисуса незримо присутствовать при обсуждении ими всего, что касается Его дела на Земле!

Скептики считают, будто эти слова отчасти придуманы евангелистами и они просто приписали их Спасителю. Но тогда как скептик объяснит, откуда такая уверенность Иисуса в Его земной жизни, что после смерти Он будет вездесущим? Может ли это быть выдумкой евангелиста? Такое противоречит всякой логике. Если бы первые христиане так живо не познали истинности тех слов, то, скорее всего, заглушили бы их в себе, замолчали, но придумывать подобное не стали бы.

Другой момент. Притча о работниках в винограднике у Матфея явно перекликается с рассказанной Лукой историей о богатом юноше и последовавшим за ней вопросом Петра: «Что же будет нам?» Помимо следующих из нее практических выводов, она призвана прояснить нам, что такое вообще «работа в винограднике» и какое вознаграждение за нее полагается.

Петр, оставивший ради Иисуса семью, дом, хозяйство, спрашивает Иисуса по-детски прямолинейно, скорее из любопытства, полный радостных надежд, нежели сомнений: «Что же будет нам?» Вопрос вполне правомерный. Положена ли им награда от Бога за их труды? В этом вопросе – несокрушимая вера в могучую победу Иисуса. И эта уверенность в том, что Иисус преодолеет все и победит, рождает в Петре пренебрежение ко всему земному, и мысль о том, что он сопричастник той борьбы, которую ведет Иисус, наполняет его радостью и одновременно вселяет светлую надежду на будущее вознаграждение. «… в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» (Мф 19:28).

Исполнение этого обетования – результат непрестанного развития. Духовное обновление порядка вещей начнется с Воскресения Иисуса, когда Он воссядет на троне славы. Тогда же начнется и царственное судейство апостолов: «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся». Духовному обновлению человеческого рода будет способствовать именно это деяние апостолов, ускоряя и приближая его. Сейчас оно только зарождается в глубинах духа, но однажды плоды труда апостолов возведут их на царский престол. Эта безмерная радость от полученного ими права раздавать душам несметное сокровище искупительной победы Иисуса, ведя их к жизни, и есть их награда. И у них появится во сто крат больше братьев, сестер, отцов, матерей, жен и детей.

Тем самым Двенадцати словно присваивается навечно высокое звание, которого не знала история. Однако эта перспектива ограничивается неожиданной картиной будущего Его дела, которая разворачивается перед мысленным взором Спасителя и которую Он открывает Своим Двенадцати. И тут невольно возникает вопрос: если Божественный характер служения сводится к заботе о двенадцати коленах Израилевых, то что же будет с остальными народами? Спаситель предвидит, что Его Двенадцать одни с такой работой не справятся, придется привлекать все больше людей, так же посылать их на проповедь, оснащая, наделяя полнотой силы и власти, облачая в оружие света. Для Него духовное обновление человечества подобно возделыванию виноградника Божьего. Да, имеющихся в Его распоряжении сил явно недостаточно. Снова и снова нужно привлекать еще работников, даже в одиннадцатом часу – так много работы в винограднике, – чтобы успеть завершить ее до наступления ночи. И они справятся, но число «двенадцать» свой прежний смысл утратит!

Предостережение Иисуса Двенадцати – не огорчаться умножением числа достойных мужей – скорее дает ключ к пониманию этой картины грядущего, нежели представление о ней. И нам видится, что Он, Воскресший, будет, как прежде, на Земле призывать апостолов, посылать все новых и новых работников. Пока что эта картина ограничена временем жизни апостолов, которым предстоит трудиться с Ним до конца. Но было бы неверно на этом основании утверждать, будто все это произошло именно так, как ему и должно было произойти. Человеческой истории предоставлено следовать различными путями, причем выбор тем больше, чем больше сил и задач ей доверено. Бог ведь не предсказывал предательства, которое сыновья Якова совершили по отношению к Иосифу, но когда это случилось, обратил его во благо.

И мысль о том, что, возможно, Его дело завершится нескоро, есть и в Его притчах, в которых Спаситель хочет сообщить нам, что будет с Царством Небесным в последние дни. Некоторые из этих притч доносит до нас только Матфей. И коль скоро мы намерены обсудить их все вместе и лишь в общих чертах, то обратимся теперь к Луке.

Из бесценных сокровищ, предлагаемых нам Лукой, выберем в первую очередь две речи, произнесенные Иисусом после застолий у двух фарисеев: первая обращена к ученикам (Лк 12), вторая (Лк 14) – больше к фарисеям.

Прежде чем рассказывать о том первом обеде, Лука (11:1–26) обратил наше внимание на одно существенное противоречие между старым и новым, между Иисусом и фарисеями, проявляющее себя в суждении о чудесах: для Иисуса они означают священные пути истины, на которых ищут и находят помощь Бога, это суровая борьба за Царство Божье; у фарисеев они вызывают отвратительные, суеверные предположения и клевету. Теперь евангелист (11:37–12:59) показывает нам, как данное противоречие раскрывает цели каждой из сторон: у фарисеев это лицемерие, у Иисуса и Его Двенадцати – Царство, победа Бога. Получив от одного из фарисеев приглашение на обед, Иисус решил, что это удобный случай, чтобы резко обличить этих избранных, устрашить, объяснив им, кто они есть на самом деле. И Он обнажает пустоту того пути, на котором они оказались в своей вражде против Царства Божьего. И мы, внимая Ему, содрогаемся, словно ощущая запах тления, исходящий от их напускного благочестия. Иисус уходит, но они следуют за Ним, наседая на Него со всевозможными вопросами, «стараясь что-нибудь уловить из уст Его, чтобы обвинить Его». Происшедшее, и его завершение в особенности, взбудоражили город – «собрались тысячи народа, так что теснили друг друга». Их привело любопытство: они хотели узнать, чем все это закончится. Иисус же, не обращая внимания на толпу, обратился к Своим ученикам.

«Берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие», – говорит Он им, нисколько не беспокоясь, что Его слушают другие – и фарисеи, и собравшиеся люди, являя тем самым наглядный пример того, к чему Он беспрестанно призывал их. Не напускать подобно фарисеям на себя благочестивый вид; быть искренними, вести себя просто, бесхитростно и естественно; остерегаться и трусливого скрытничества. Он предостерегает их от того, чтобы Его мысли, полные веры и надежды, не боящиеся света, словно услада, дозволенная в теснейшем кругу самых доверенных людей, оставались лишь их достоянием. Ученики должны нести их всему миру. Однако нельзя расточать Благую весть пред свиньями и собаками, нельзя становиться назойливыми зазывалами, но и нельзя молчать вовсе, объясняя это тем, что вокруг одни лишь собаки и свиньи. Он говорит им: «Не бойтесь». У Бога никто не забыт – «и волосы на голове все сочтены». Первейшее, к чему здесь призывает Иисус, – быть истинными и с лицемерами, не стыдясь пред ними имени Иисуса. «Некто из народа», прервав Иисуса, просит усовестить его брата, который не желает разделить с ним отцовское наследство, а хочет все оставить себе. То, как Он отказывает ему, и последующие Его предостережения подобны ударам меча, разрубающего узел, который связывает нас с бренным, преходящим, суетным. Затем Он произносит слова, являющиеся, пожалуй, квинтэссенцией всей Его речи: «Не бойся, малое стадо! Ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство» (Лк 12:32).

Чтобы до конца понять смысл этих слов, возможно, нам следует обратиться к Даниилу (Дан 7) – этому великому государственному мужу и святому пророку, в духе познавшему, как искажаются принципы управления человеческим обществом, ужесточаются, обесчеловечиваются, все более напоминая законы отношений в мире хищных животных. Последним в своих «ночных видениях» Даниил увидел даже не обычного зверя, а наполовину зверя, наполовину механическое устройство, наполовину плоть, наполовину железо; между десятью рогов у него вышел еще один небольшой рог, имеющий лишь много глаз человеческих, чтобы больше видеть, и огромный рот – карикатура на дух, «говорящая машина», упорно напоминающая мне нашу нынешнюю великую власть – прессу. Но вот открылось ему отрадное видение: «с облаками небесными шел как бы Сын человеческий» (7:13). Нечто человеческое явилось с небес. И все на Земле, родившись из Божественного, переменилось – власть получили «святые Всевышнего», и дал им ее Бог.

Вот кого, в моем понимании, Спаситель называет «малым стадом». Впрочем, вопрос, так ли это или нет, сути Его слов не меняет. «Победа за вами. Отец ваш решил вложить власть в ваши руки». Таков ход истории, ее развитие, постоянное, непрекращающееся после воскресения Иисуса и наиболее ощутимое после сошествия Духа Святого на апостолов.

«Не бойся!» – велит Он малому стаду. Не бойся, хотя ты малое и останешься без видимого пастыря, хотя все вокруг будет складываться так, будто хочет разоблачить твою веру, показать, что твои надежды ложны, посмеяться над ними, часто отвечая ненавистью и издевками на твою любовь. «Не бойся», – ибо такова воля вашего Отца, решившего дать вам власть, Царство. Но будьте готовыми в любой момент, как только Я постучусь к миру, тотчас Мне отворить! Каждый Его приход будет подготовлен самой историей, ее непрекращающимся развитием. Порой Господь будет стучаться, иначе говоря, являться, для того чтобы открыть миру Свою власть, завоевать для Своего Царства новую землю, то есть в каких-то случаях будет действовать Сам. И вы отворяйте Ему! Но однажды раздастся великий стук. Не сняты еще засовы, закрывающие от Него мир, и это многих устраивает. Нам часто милее обычный, лишь в каком-то смысле «христианский» порядок вещей, нежели слишком уж прямое действие Иисуса.

Похоже, что Господа нисколько не смущало то, что стадо это было числом невелико. По моему разумению, Он называет отнюдь не всех, кому суждено спастись, а тех, кто облачен в силу Божью, чьими делами установится иной порядок вещей, благодаря которому смогут спастись многие. «Идите, научите все народы». И брачный пир Царского Сына «наполнится возлежащими» (Мф 28:19). Он говорит ученикам не об их собственном спасении, а о победе Своего дела. А кому Отец повелел дать власть – суть рабы Иисуса, которым Он (Лк 19:12 и далее), возвращаясь в невидимый мир, доверит Свое «имение», то есть обретенные в искупительной победе права на самостоятельные действия, дабы они пустили его в оборот и умножили. В полноте веры они будут продолжать Его дело так, как задумал Он, – рабы, не ищущие своего, а лишь угодного их Господу Иисусу (Фил 2:21), Его хорошо понимающие, осознающие себя орудиями и лишь просящие Отца «во имя Его».

Поразительно, сколь немногих причислял Спаситель к тем «работникам» или «рабам», которые будут такими помощниками в Его деле. И хотя в большинстве притч и иных речей о таких предполагаемых работниках Он называет разное их число, бросается в глаза, что эти числа – непременно небольшие. Их бывает десять (Лк 17:12 и далее), потом снова опять десять, но пять из них – ненадежные (Мф 25:2), в других же случаях и вовсе лишь трое (Мф 25:14–30). Вот это «двое или трое» (Мф 18:16) порой наводит на грустные размышления: значит, Спаситель считает, что это большая редкость – найти хотя бы двух-трех человек, которые в высоком смысле слова полностью посвятили бы себя только Ему, так чтобы всеведущий Отец не увидел в них ничего иного.

И нам, кто тоже хотел бы стать Его работниками, это слишком хорошо понятно. Конечно, мы чувствуем, что не так уж важно, сколько их будет, главное, чтобы каждый представлял собой нечто цельное, причем не в собственных глазах, а в оценке Иисуса. И сколь велика должна быть исполненная раскаяния вера, сколь полным отречение от собственных мыслей, чувств и воли, чтобы стать лишь орудием, и больше ничем! Мы это чувствуем, оттого и опасаемся, найдет ли Иисус таких работников. Эта мысль и в Его словах, завершающих притчу о работниках в винограднике: «Много званных, а мало избранных» (Мф 20:16). Его дело – призывать, а быть ли избранным – это зависит от наших дел, нашей веры, нашего решения. Тот, кто последует Его призыву, и станет избранным. Это не приглашение к спасению, а призывание быть здесь работниками Иисуса. У Матфея (22:14) это призыв разделить общую радость, трудиться во имя Царства Божьего на Земле, от чего Израиль устраняется и посему будет недостойным Его.

Вряд ли призываются те, кто уже избран, это было бы делом чисто внешним, и Спаситель вовсе не намерен действовать в такой последовательности. Так же и полководец, призывая под свои знамена волонтеров, отбирает их только из тех, кто откликнулся на его призыв. Стало быть, кого призвать, Иисус решает Сам, но кого из призванных Он выберет, зависит от того, как именно они откликнулись на Его призыв, от глубины и серьезности намерения стать Его работниками. Поэтому Он и делает акцент на тех словах (Мф 20:16), вкладывая в них именно такой смысл. Не будем довольствоваться тем, что призваны Им, а всеми силами постараемся попасть в число избранных.

Вспомним также, что Иисус говорит рабу, который успокаивает себя мыслью: «Не скоро придет господин мой», предпочитая не думать о Его возвращении. Господин, когда придет, как бы отсечет его благочестивую оболочку, и останется неверующее ядро, которое и есть он сам, и его Он подвергнет одной участи с неверными (к которым он, по сути, и принадлежит).

Оставим эту притчу и рассмотрим у Луки вторую картину – «вкушение хлеба» у одного из фарисейских начальников (Лк 14:1–24). Примечательно, что фарисеи вновь и вновь приглашают Его к себе, даже и после того, как Он объявил им войну на прежнем обеде. Они ожидали услышать от Него нечто волнующее, но, наверное, и сами надеялись произвести на Него благоприятное впечатление, и особенно тот безымянный начальник, – на этот раз Иисус должен был украсить Своим присутствием субботнюю трапезу. Этот обет протекал спокойней, чем предыдущий. Иисус тогда выплеснул на них все накипевшее в Его душе, и теперь они знали, чего от Него можно ожидать. Впрочем, хозяин – человек учтивый, что называется, с хорошими манерами.

И вновь контраст, уже не впервые рисуемый Лукой: с одной стороны, якобы духовные, но по сути бессодержательные, пустые разговоры в свое удовольствие утонченного, образованного «общества», с другой – смиренный и униженный, сопереживающий людским скорбям и бедам Иисус, для Кого соприкосновение с ними, с жестокостями суровой жизни и было духовной пищей, в этом для Него были вечные ценности – источник смысла и наслаждения.

Едва они возлегли, тут же явилась близкая сердцу Иисуса скорбь в образе человека, страдающего водяной болезнью, – зрелище для трапезничающих малоприятное, помеха утонченным натурам, с благоговением почитающим субботний день. «Хватит ли у Иисуса такта, здесь, именно сейчас, не поднимать тот самый спорный вопрос, разделивший хозяина и гостя?» – должно быть, насторожившись, спрашивали они себя. Но для Иисуса быть в высоком смысле тактичным по отношению к другим – значит ждать от них всегда добра, а иногда – зла, помощи и участия в добрых делах. И он в самом деле спросил: «Позволительно ли врачевать в субботу?» Все молчат. «Если Он неучтив, то мы-то не такие», – должно быть, подумали они. «Что думаем мы обо всем этом, Иисус знает, но здесь Он гость, и мы ему не будем препятствовать». Их молчания было Иисусу достаточно. Он исцеляет больного. Как в одно мгновение внешне преобразился тот выздоровевший человек! В этом святом добром деле Бога проявилось истинное почитание субботнего дня. Затем Он спросил, не требуя от них ответа: «Если у кого из вас сын или вол упадет в колодезь, не тотчас ли вытащит его и в субботу?» Вол здесь выбран потому, что вызволить его из колодца весьма непросто, сын же назван для большей убедительности, ибо даже родитель, сверхпедантично, рабски соблюдающий субботу, не оставит его в колодце до «завтра». Напрасно последующие переписчики (а их списками Библии и пользовался Лютер) в греческом тексте слово «сын» заменили словом «осел».

За вторую картину мы, наверное, должны быть благодарны хозяину дома – человеку учтивому. Не исключено, что он отвел Иисусу место во главе стола. Услышав замечание о пагубности любого самовозвышения, которое Он сделал Симону, присутствующие отметили про себя, что Спаситель в этом вопросе излишне щепетилен. Тут можно предположить, что кто-то из Его сторонников, приглашенный вместе с Ним, посчитал себя вправе занять место рядом с Иисусом, и кому, как не Иисусу, следовало намекнуть ему, что гостей здесь рассаживает некто другой. Иисус умел из всего, даже самого на первый взгляд незначительного, делать глубокие по смыслу обобщения. Он отлично видел, что каждый из присутствующих не только утонченно наслаждался этой встречей, но и испытывал особое возвышенное чувство, рождаемое сознанием собственной значимости. Они желали, чтобы им воздавали должное и другие, причем не только здесь, за этим столом, но и на том великом собрании, которое называется общественной жизнью. Не возвышайте себя, не ждите почестей от людей! «Бог под конец Сам укажет тебе твое место». И мы слушаем, затаив дыхание, ведь в словах Иисуса всегда заложен высокий духовный смысл, хотя произносит Он их просто, ничего не выделяя в Своей речи.

В третьей картине показано, как глубоко проникает Иисус в серьезность нашего положения. Он видит окружающих Его людей в свете вечности. В их утонченной субботней беседе, на первый взгляд гармонично сочетающей в себе телесные и духовные наслаждения, земная жизнь предстает прекрасной и совершенной. Но что она такое и какова отражающаяся в ней духовная жизнь? Мечта, сон, но смерть со страшной беспощадностью прервет его – и мы очнемся. Вправе ли был Спаситель утаить это от хозяина, чтобы тот однажды «из пламени» с упреком воззвал к Нему: «Ты ведь был моим гостем, почему же меня не предостерег?» Мы, так называемые лучшие представители общества, люди «образованные», часто рады незамысловатому, иллюзорному счастью, охотно обманывая себя. Мы живем bel etage, на прекрасном втором этаже здания, называемого человеческой жизнью, где на первом этаже и в подвале поселились беды, нужда. Мы возвышаемся над этим, кичась мудростью, ибо наши знания обширны и разнообразны, они, по сути, и сформировали нашу нравственность; но ведь наши представления о жизни и бытии поверхностны. Мы даже и не подозреваем пугающую серьезность всего, что окружает наше бытие, поскольку сокровеннейшие нити, из которых оно соткано, в своем большинстве от нас скрыты, и нам весьма непросто внутренне осознать всю реальность Бога Живого, на своем опыте постичь Его руку, протянутую нам в Иисусе. Могущественно звучит сказанное Шиллером:

Как в мир ликующих нежданно,

Виденьем страшным, на порог

Стопою тяжкой великана

Необоримый всходит рок –

И вмиг смолкают гул и крики

Под грозным взором пришлеца,

И ниц склоняются владыки,

И маски падают с лица,

И перед правдой непреложной

Бледнеет мир пустой и ложный.

Но все проходит – и на одре страданий или на смертном одре «маски падут с лица», и нет больше набожного, ученого, знатного и богатого, а есть нагой человек, представший пред Богом, Судией, Который судит, «невзирая на личности». Порой на наших масках, или личинах, возникают трещины, но они быстро затягиваются. Вот как замечательно устроен наш мир. Нечего сказать – остроумно придумано. И сон продолжается.

Будь Спаситель теоретиком, Он, скорее всего, произнес бы речь в нашем духе. Голод, взывающий к Нему с того самого первого этажа – этой страны несчастья – просил у Него не только хлеба, но и поучений, и Его слова, как правило, тотчас же находили отклик в сердцах его обитателей, хорошо понимающих всю глубину Им сказанного. Здесь же, за этим столом, мнения и взгляды Иисуса сначала «проверялись»; но как? Они должны были соответствовать понятиям, принятым в этом «компетентном» обществе, и быть в согласии с тем сном, годились для того сна, в противном случае они считались неприемлемыми.

Но Спаситель говорит не так, как мы, живущие на верхнем этаже, считающие теорию превыше всего. Он говорит как практик, как обитатель нижнего этажа. Как знать, может быть, глядя на все эти выставленные на столе яства, Иисус думал обо всех милых Его сердцу бедных и несчастных людях, толпящихся у дома фарисейского начальника, и о калеке, и о прежде расслабленном, которых охотно угостил бы теми кушаньями. По-братски тепло обращается Он к хозяину, больше из сочувствия к нему, нежели к страждущим: «Как Мне хотелось бы, чтобы те несчастные возблагодарили тебя «в воскресении праведных!». Душевные слова, сказанные всем нам от лица несчастных и во спасение всех нас.

Мы переходим к четвертой картине.

После этих слов Иисуса беседа приняла иное направление, душу отнюдь не услаждающее, а, скорее, вызывающее чувства малоприятные. Тогда некто из гостей, желая придать ей отвлеченно-назидательный характер, с оттенком дружелюбия заметил: «Блажен, Кто вкусит хлеба в Царствии Божием», процитировав известную мысль Спасителя, как бы предлагая Ему другую тему для разговора. Сказанное словно коснулось глубочайшей раны на сердце Иисуса, образовавшейся при виде этого общества. Он думал о Своих бедняках, которые чувствуют Царство Божие, когда Он с ними, знал, что Его слово для них подобно хлебу, который питает их во благо. Здесь же Иисус чувствовал Себя лишним. Нужно, конечно, беседовать о Божественном, но на равных, одинаково уважая мнения всех собеседников. Но они сыты, им недостает безыскусности в рассуждениях. Как это часто бывает в подобных собраниях, каждому хотелось больше быть услышанным другими, дабы они оценили по достоинству блеск его ума, чем слушать и учиться самому. Об этом (и не только) Его следующая притча.

Некий богатый человек задумал устроить званый ужин, однако гости отклоняют его приглашение, говоря о собственном достатке и недавних приобретениях. Но ведь земля и волы куплены, что же мешает принять приглашение? Неужели приглашающему непонятно, что упоение очередным умножением своего состояния доставляет им куда большую радость, нежели присутствие на его пиру. И эта земля, и эти пять пар волов, не есть ли они в первую голову те последние мнимые добродетели или высокоумственные идеи, которые они выставили перед Спасителем подобно духовным кушаньям, ожидая Его восхищения?

И в самом деле, не напоминаем ли мы обитателям Небес, взирающим на наше упоение собственными человеческими теориями, научными системами, предположениями, гипотезами, законами, находками и открытиями, тех нищих из книги Иова, которые «щиплют зелень подле кустов, и ягоды можжевельника – хлеб их»? Мы бедный, духовно истощенный, изголодавшийся род, питающийся тем, что придает нам силы, род, все меньше притязающий на духовное величие и силу мысли. Мы – даже и не замечаем, что рядом для нас накрыт стол, нам уготован пир! «Вкушайте! – говорит нам Спаситель: Я есть хлеб жизни!» Правда, не совсем такой, каким мы силимся представить Его в своих научных системах, и не вполне соответствует тому пустому образу, который мы часто рисуем себе, это жалкое подобие Того, перед Которым мы благоговеем. А Он ведь Сын Божий, посланный Отцом спасти мир, Святой и Истинный Победитель, ведущий всех к благой цели, Первый и Последний, могучий Искупитель, способный и желающий привести всех к этой цели. И мы сознаем, что Его слова – слова вечной жизни, которые и творят эту жизнь.

Но в слове Иисуса, Бога Живого, Господа и Победителя, есть нечто захватывающее. Он – полная противоположность всему земному, ибо хочет донести до всех нас нечто совершенно новое. Поэтому само острие Его притчи обращено не против нашей поверхностной «образованности», но против скрытых от нас истинных причин этого – нашей привязанности к земной выгоде, к своему земному «имению». Именно она, как ни странно, и делает нас столь исключительно «духовными», что все, что предлагает Спаситель, даже надежды, мы любим объяснять как можно более «духовно». Земное «имение» – это троекратная основа нашего искусственного счастья, нашей «образованности», и отсюда – наше положение в обществе. Подобное «имение» было и у фарисеев, нередко составлявшее, как и у нас, невидимый фундамент того самосознания, той сытости и нетребовательности, из-за которых оказывались безрезультатными и в конце концов угасли мысли Иисуса.

Но времена меняются. Мир беден и наг, он погибнет; Иисус же богат, Он Сын Бога Всевышнего. Он последний явится как Победитель, возвестив Своим приходом о наступлении Царства Бога, Его Отца (1 Кор 15:24 и далее). И однажды, со словами «Все покорил под ноги Его» (стих 27) сдаст Царство Богу, Своему Отцу. И возвещение о таком великом событии станет одновременно Его приглашением на пир, и каждый последовавший Ему усомнится в своем земном «имении», а может быть, даже примет его утрату как должное. Но достойны ли «те мужи» Его приглашения? Нет, не достойны, заявляет Он в присутствии фарисеев, и неожиданно для всех просто, но твердо и уверенно представляет им Себя Тем, Кто готовит тот пир и созывает гостей. Покуда они не научатся чтить Его иначе, чем сегодня, врата Царства Божьего для них закрыты их же рукой. «Ибо сказываю вам, что никто из тех званных не вкусит Моего ужина» (Лк 14:24).

Духовная и вечная смерть умеет скрывать от своих несчастных жертв величие того момента, когда она окончательно затянет на них свою петлю. Сами того не подозревая, как дурно и глупо они поступают, напротив, даже гордясь своим счастьем, приглашенные с достоинством, хотя учтиво и изысканно, просят Иисуса извинить их, и каждый из них говорит, что «на сей раз» он вынужден отказаться от приглашения, и все добавляют, что, впрочем, они хотели бы остаться Его старыми добрыми друзьями.

Рассмотрим еще речи Господа о Его предстоящем возвращении. Они стоят на первом месте среди других, которыми Он наставлял Своих учеников, готовя их прежде всего к грядущим событиям. Примечательно, что Спаситель говорит о Своем Воскресении лишь намеками, но в то же время подробно обсуждает с ними Свое возвращение. Хотя, возможно, апостолы поведали нам далеко не все, поскольку это было важно, прежде всего, для них самих и касалось первых дней после Воскресения. Впрочем, не исключено, что Спаситель и в самом деле был тут немногословен, и главным образом потому, что они не поняли бы во всей полноте Его слов о Воскресении, которое Ему предстояло. Не поняли бы и мы, окажись на их месте. Час расставания приближался, и Ему, по-видимому, было куда важнее внушить ученикам ясную и твердую уверенность в том, что Он к ним вернется.

Первое, от чего Он их предостерегает (Мф 24: 42–51), – не действовать, пока Его не будет с ними, слишком самостоятельно и помнить, что они лишь рабы, поставленные на временное управление, а вовсе не господа, и потому не продолжать дело Божие по собственному разумению и не переносить данную им власть в область плотского, земного, загоняя тем самым Священную историю в фарватер истории светской. А такая опасность их подстерегает, покуда Иисус будет сокрыт в Боге (Кол 3:3). Еще одна опасность – (Мф 25:14–30) с не меньшими роковыми последствиями для дела Иисуса на Земле заключается в том, что от них сокрыта полная и окончательная победа Иисуса, и не ведают они о той награде, которая ожидает верного работника. Все это может поселить в них сомнение, недоверие и привести к тому, что они, безмерно дорожа своим «талантом», то есть доверенными им Божьей милостью силами, станут беречь их для себя, а не использовать на благо людей, которое и есть их единственная задача. Тогда жизнь учеников, пусть и христианская, не будет иметь для дела Иисуса никакой ценности. Вот от этой опасности их и предостерегает Иисус, ибо она, как и первая, грозит им беспощадным судом и строгим наказанием.

Третье предостережение (Мф 25:1–13) касается более тонкой опасности. Возможность скорого возвращения Иисуса, истинно живая вера в Него и радостное Его ожидание – все это может настроить их на беспечный лад, отчего ослабеет их сила веры и терпения, а без этого им не выстоять, если ожидание окажется долгим.

Последними днями, или исполнением времен (Лютер называет концом мира), станут деяния Иисуса в Его Второе пришествие. И ознаменуется это великим судом над народами (Мф 25:31 и далее). Предшествующее тому последнему суду Матфей описывает в двух аспектах, говоря о гибели старого и о нарождении нового. Приближение конца времен подобно угасанию стареющего тела. Природные и нравственные жизненные силы будут покидать этот мир или разрушать друг друга в смертельной схватке. «Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам» (Мф 24:7). Но в то же время скорби и печали, возвещающие как бы одну лишь смерть, откроются сведущим как «начало болезней» (у Лютера: «и будут прежде беды и несчастья»), и возвестят они о новой жизни, рождающейся из жизни старой. Вот почему Спаситель (Мф 24:32, 33) сравнивает признаки приближающегося конца с оживлением растительности после долгого зимнего сна.

Но сколь неотвратимой была окончательная победа Иисуса, столь же шатким становилось положение притесняемого со всех сторон Спасителя, Чье дело оказалось на грани краха, да и Ему Самому грозила гибель, если бы таковая была возможна. Явления, псевдосвященные, кажущиеся религиозными, будут затемнять Его имя, чтобы попытаться вытеснить саму мысль о Его возвращении. Да и община Иисуса может переродиться, потеряв Его, сделаться как бы вдовой. Изменится и поведение людей в отношении Бога, хотя Он и будет по-прежнему обращен к ним. И тогда надежда избранных, что Бог совершит нечто особенное во имя их спасения, покажется почти такой же безумной, как и надежда вдовы добиться справедливости от могущественного и неправедного судьи. Все окажется в руках великого соперника. Избранным же надо будет верить вообще, верить в ту великую цель, день и ночь взывая к Богу заключительными словами молитвы «Отче наш»: «Но избави нас от лукавого!» или той «вдовы», Его Церкви: «Защити меня от соперника моего!» И пришествие Сына Человеческого теснейшим образом связано с тем, услышит ли Он эту просьбу.

Таковы мысли Иисуса о Своем Втором пришествии, кратко пересказанные нам тремя первыми евангелистами.

По свидетельству Иоанна, Спаситель в священные часы последней вечери говорит об этом совсем иначе (Ин 14:16). Сколь велико и грандиозно в наших глазах вышесказанное – для Иоанна второстепенно. Ему безразлично, что будет с миром, главное – мир будет принадлежать Отцу. Ему видится то единственно истинное – великая грядущая близость Бога, которая станет плодом искупления. «Я в них и Ты во Мне» – так Он говорит о нас, обращаясь к Отцу. Поэтому период истории от смерти Иисуса и до Его Второго пришествия открывается Иоанну в свете не земном, а небесном. Видеть Спасителя или не видеть Его – это станет единственным мерилом благополучия или величия той или иной эпохи. Поэтому так глубоко и запечатлелись в сердце евангелиста слова о будущем учеников, сказанные на этой вечере Тем, Кто «от Бога исшел и к Богу отходит» (Ин 13:1–3). Читая изложение Иоанном той беседы, невольно замечаешь, что воспоминания евангелиста осиянны светом долгой жизни, в которой подверглось испытанию, подтвердилось и открылось во всей полноте и ясности великое и священное значение тех слов.

Ученики явно потрясены неожиданным ходом событий. Они на грани отчаяния: немыслимое дело! Спаситель вдруг сказал, что они скоро останутся без Него. Они чуть ли не с упреками приступают к Спасителю, Филипп даже пытается выставить условие, при котором они смирятся с этим – и какое условие! «Покажи нам Отца!» Если судить по Твоим словам и делам, Ты Отца видишь, сделай же так, чтобы это стало возможным и для нас! Ученики вдруг видят себя стоящими со Спасителем у врат мира потустороннего, невидимого, и у кого-то из них, возможно, мелькает мысль, близкая к сомнению: «А что по ту сторону этого мира? Или там ничего нет? Есть там что-нибудь или нет?» И со всей прямотой, сколь детской, столь же и мужской, они открывают Ему, что так терзает их сердце.

И получают от Него прямой ответ: «Пусть не трепещет и не страшится ваше сердце! Доверьтесь Богу и Мне!» Он откроет их глазам Царство Небесное Своего Отца, когда в свое время приведет их в него. И в ответ на откровенное признание Фомы, что он ничего не знает об этом Царстве и даже не может представить себе, как к нему прийти, Спаситель произносит знаменательные слова: «Я есмь путь и истина, и жизнь». Путь сквозь пелену вины и мрака, отделивших мир от Бога и преградивших поток света, истины и жизни, исходящий от Отца.

И не столько Иисус, сколько через Него Сам Отец пытается донести до их сердец, сколь близок стал Он теперь им. «Если бы вы знали Меня, – говорит им Иисус, – то знали бы и Отца Моего. И отныне знаете Его и видели Его». Когда же Филипп, фактически отрицая последнее, обращается к Нему с просьбой «Покажи нам Отца!», Иисус отвечает ему: «Видевший Меня видел Отца». Как, наверное, поразили их эти слова, – их, ощутивших в Иисусе присутствие Отца! Он хочет, чтобы запуганное стадо поверило в победу. Чудеса, которые творил через Него Отец, теперь будут данной Им властью творить и они, причем еще большие, когда Спаситель будет у Своего Отца. Ученики хотят, жаждут видеть Отца – и в этом их величие. Теперь и они «не от мира сего», а потому и нуждаются в Боге. Прежде Спаситель был для них «Утешителем» (защитником, представителем Отца), соблюдал их в духовной атмосфере Истинного, Божественного. Но пустота, возникающая с Его возвращением к Отцу, будет в преизбытке восполнена.

Сокровенная связь Божественного с ними, близость Божественного в Святом Духе, в Спасителе, в самом Отце, столь различная и все же единая, станет их величайшим достоянием, которое только можно сегодня себе представить, а самым большим лишением – то, что они не будут видеть Спасителя. И как это произойдет исторически – не столь важно, отчего и окутано священной недосказанностью. Тем самым за будущим сохраняется полная свобода; возвращение, воскресение, послание Святого Духа заключены в одной идее: «Я… приду опять» (Ин 14:2,3).

Спаситель испросит у Отца другого Утешителя, Духа Истины, который уже не будет пространственно отделен от них, а станет пребывать в них, как Друг Отца, напоминать им все, что говорил Иисус, и, не прибавляя ничего нового, освящать величайший смысл Его слов. И все это будет прежде других дано только им. Отныне они поставлены в мир как те, кому поручено исполнять дело, направляемое самим ходом событий, внутренне причастные горнему, внешне – лишенные малейшей возможности оправдать себя перед людьми. Поэтому у Иуды и возник этот неожиданный вопрос: «Господи! что это, что Ты хочешь явить Себя нам, а не миру?» Ему представлялось куда естественнее, если бы Спаситель воспользовался Своим Воскресением, чтобы, как предвещанный пророками Мессия, Себе же во благо убедить мир в Своем Божественном происхождении. Спаситель же отвечает им, что Отец и Он являют Себя любящим Его, Иисуса. Недостойно Отцу являть миру, каков он ныне есть, Иисуса, то есть Себя, как бы прося мир признать в Нем Сына Своего. Явление Отца – и это очевидно – разрушило бы мир, став ему в осуждение, а не во спасение. Мир нужно спасать, и тут предстоит большая работа. Они, в ком пребывает Отец, есть ветви, исходящие от Иисуса, истинной лозы, и через них о Нем узнает весь мир. Мир будет их ненавидеть, даже исключит как неблагочестивых из своей религиозной общины и, полагая, будто это угодно Богу, убьет их.

Но у них будет удивительный союзник. Их задача – свидетельствовать, но их влияние на мир будет не безграничным. Так было и с их Учителем. Тяжелейшее зло, в котором погряз мир, настолько обширно, и мир настолько пропитан всеми проявлениями зла, что уже не замечает его, и каждого, кто захочет ему об этом сказать, он просто не поймет. Помочь может только одна сила, говорящая нам не извне, а возвышающая свой голос из глубин нашей собственной души. И эту службу сослужит миру Святой Дух, миру, который, будучи не способным Его «принять», все же не сможет уклониться от того, о чем Он будет свидетельствовать.

Первейшее зло, конечно же, грех. Уличать в нем другого нам невозможно. Провозвестник Евангелия предоставил это Святому Духу, о чем и говорит Павел (Рим 2:15,16). Он нес благую весть язычникам, которые ничего не знали ни о Святом Боге, ни об изначальном нравственном законе, но рожденные их совестью собственные мысли уличали их, торопясь то обвинить, то оправдать одна другую, и Бог тогда судил тайные дела их сердец. Верный человеку голос Святого Духа скажет ему о том, чего никто не в состоянии скрыть не только от другого, но и от себя самого, – о его собственном грехе. И хотя это грех мира, достигший предела в отвержении Иисуса, я тут же выношу ему приговор.

На первый взгляд мир настроен оптимистично и доволен собой, но стоит только присмотреться, и он предстает перед нами совершенно иным: презирающим себя, отчаявшимся достичь всего идеально справедливого. Но люди обрели правду и справедливость в Иисусе – эту радостную, жизнеутверждающую, воодушевляющую весть может засвидетельствовать опять-таки Святой Дух.

Третья иллюзия, в плену которой оказался мир, самая могущественная и подобна пленившему его тирану. Мир даже не подозревает о дьяволе, или, правильнее сказать, о том, что праведен один лишь Бог. То, что ныне владеет миром, можно называть как угодно, мир считает это в некотором смысле вечно истинным, как Бог. Он и не подозревает, что «князь мира сего осужден», то есть разоблачен как нечто вклинившееся между живым Богом и людьми, отчего всякий, кто прельщен мирскими утехами и пребывает в страхе перед этой силой, оказывается в оковах. И только Святой Дух может открыть человечеству глаза, дабы оно познало радостную правду о Вечном Боге, который уже начал разрушать это порождение лжи.

И когда Спаситель наконец говорит о приближающейся, пусть и краткой, но весьма мучительной разлуке с апостолами и скорой новой встрече с ними, мы невольно замечаем, что Иоанн, передавая Его слова, взирает на них как бы с высоты, позволяющей охватить их единым мысленным взором. Иоанн писал эти строки в то «недолгое время», когда они Его не видели, утешаясь, очевидно, словами Учителя: «Вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет» (Ин 16:20). Мир же, распяв Спасителя на кресте, возрадуется, что больше не увидит Его. На суде, призванном разрешить спор между Иисусом и миром или его князем, между двумя принципами жизни, дело Иисуса в глазах мира получило полное и окончательное осуждение, выразившееся в Его позорной казни на кресте, и «недолгое время» радости мира будто и не было прервано Воскресением Иисуса. Но что для мира стало радостью, то для учеников печалью, обратившейся вскоре в радость Воскресения Спасителя: оно означало для них, что Иисус победил, и князь сего мира осужден. И все же ученики вновь пребывают в печали, страстно желая полной, окончательной победы и новой встречи с Иисусом, встречи вечной. Как горе и скорбь этих людей, переживших крестную смерть Учителя, казалось, таили в себе смерть, но принесли жизнь, так и их нынешняя печаль возрастет до «болезней», о которых говорил Иисус (Мф 24:8), несущих в себе как бы смерть, но, по сути, они – «родовые схватки», которых страшатся, но желают их наступления.

Несомненно, сказанное применительно к Иоанну, справедливо и для нас, находящихся в сходном положении. Иоанн, верный истине историограф, передает речь Иисуса так, что в ней преобладают Его мысли о смерти и Воскресении, хотя и выраженные с той же священной недосказанностью, о которой мы уже говорили. И Спаситель завершает Свои слова утешения, обращенные к апостолам, предсказанием, что они по Его Воскресении станут самостоятельными в своем общении с Отцом. Для Спасителя явно важно, чтобы они полностью осознали свое новое положение и те права, которые оно им дает. Он еще раз убеждает их свободно пользоваться этими правами, повторяя то, что Он неоднократно говорил во всех Своих речах, обращенных к Своим ученикам (Ин 14:13,14; 15:7; 16:23–27). В этом – залог успешного продолжения ими Его дела на Земле. Отныне им следует приступать к Отцу так же, как и Иисус приступал к Нему, прося Отца во имя Его, и о чем они ни попросят во имя Его, Он даст им. Но как много будет зависеть от масштаба и ясности их просьб, от их мужественной веры в победу и от того, насколько полно соответствуют эти желания замыслу Спасителя!

Эти просьбы слуг Иисуса во имя Его вместе с их свидетельством о Нем и есть движущая сила Священной истории, действующая в человечестве. С удивительной торжественностью завершил эти речи Спаситель (Ин:17), поднявшись вместе с ними на Масличную гору ко входу в Гефсиманский сад. И здесь, когда пришел час, «Он возвел очи Свои на небо» и стал молиться за них Отцу. До этого мы не слышали, чтобы Он так молился в присутствии Своих учеников, разве что когда учил их молитве «Отче наш», которую Он, по сути, как единожды произнесенную Им, вложил в наши уста, дабы мы овладели ею. Но сейчас Иисус громко молился перед ними, и это имело глубокий смысл. Он просил за них Отца, и им надлежало быть свидетелями, знать, что Он вымолил для них у Отца, дабы они утешились этим и ссылались на это, обращаясь к Отцу.

Поразительно, насколько начало и конец Его молитвы близки друг другу. «Отче праведный! И мир Тебя не познал!» – слова, выражающие всю боль Его души. «Люди лучше не познали Тебя, не узнали о Тебе больше, не познали и Меня». «Пришел час славы, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя». И, подытоживая Свою земную жизнь, Он говорит Отцу: «Я познал Тебя, и сии познали, что ты послал Меня», признавая тем самым, что власть над всякой плотью дал Ему Бог. Завеса лжи, скрывавшая от мира Отца, разорвана, и смерть побеждена. «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа». Главное сейчас разоблачить тот гениальный обман, добычей которого стал добровольно мир. Что для этого надлежит Спасителю сделать на Земле, то Он вскоре совершит Своей смертью. Тогда наступит новая эра, и Его дело продолжат ученики. Они останутся в этом мире, который сильнее их, и будут казаться беззащитными перед злыми и греховными людьми. Вот поэтому-то они и должны слышать Его молитву к Отцу, в которой Он с такой теплотой и нежностью просит освятить их Его истиной, дабы они, охладев душой к уставам этого мира, соединились с Богом. И Отец силой и властью Своей истины это совершит, совершит силой Своего слова. Ибо мощь истины бесконечно превосходит силу и власть зла.

Но что будет со вторым поколением, с верующими в Спасителя по слову Его учеников? И тут Он, преисполненный надежды, просит самого большего, чего можно только просить у Бога: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино». И славу, которую дал Ему Отец, Он дал им в духе, но что удивительно – не столько ради них самих, сколько ради мира. Они уже спасены, а чтобы через них спаслись и другие, апостолов необходимо наделить всей силой, которой должны обладать именно спасенные. Благодаря им цель достигнута, отныне они, как некогда малое стадо в Нагорной проповеди, – Его орудия для искупления грехов мира. Но вначале мир должен уверовать (Ин 17:21), что Иисуса послал Бог, затем (17:23) это познать, познать и то, что Отец возлюбил всех чад Иисусовых, так же, как Он возлюбил Его. Если мир в это уверует и это познает, он будет уже не тот мир. Но вот удастся ли это ему, Спаситель оставляет недосказанным, умолкая пред Отцом в священном смирении, равно как и в начале молитвы не позволяет Себе просить Отца за мир.

 

Смерть

Не будь нам все это известно, нас повергла бы в изумление и ужас скорость развития событий, приближающих конец земного пути Иисуса. Спаситель Сам ускорял его, поэтому и отправился в Иерусалим на праздник Пасхи, уверенный, что будет там распят старейшинами народа, которые сделают это руками язычников. Свой вход в Иерусалим Он специально выстроил в полном соответствии с предсказанием, чтобы смиренно и кротко, но в то же время смело и определенно показать Иерусалиму, Кто Он. По сути, то был Его последний призыв к чадам Иерусалима.

Атмосфера в Иерусалиме была гнетущей. И если восторженная толпа галилеян, идущих вместе с Иисусом в священный город, была встречена его жителями неоднозначно, то Его учеников они приняли весьма прохладно. А группа старейшин, которая держалась особняком, всем своим видом выражала крайнее осуждение и, уверенная в собственной правоте, защищала «старое доброе благочестие». Это было также выражением презрения старого Божьего города Иерусалима к галилейскому движению, которое, как лихорадка, охватило народ, и можно было лишь пожелать, чтобы она скорее закончилась. Это настроение проявилось уже в помазании Марией ног Иисуса в Вифании, но особенно отчетливо мы видим его во время пасхальной трапезы, когда Иисус говорит: «Один из вас предаст Меня». Никто из учеников не отогнал тотчас же с уверенностью мысль, что Иисус подразумевает именно его.

Спаситель противостоял в храме коварным вопросам фарисеев и саддукеев, показывая, сколь мелки их вопрошания в ярком свете великих Божественных мыслей. Он отвечал им теми же притчами, которые мы обсуждали в главе «Поворот». В той ясности и простоте, с которыми эти притчи рисовали истинное положение дел, виделись всполохи праведного гнева Божьего, который Он готов был обрушить на слушавших Иисуса. И нас приводит в содрогание картина, рисуемая Лукой в притче о злых виноградарях. Ее страшный смысл предельно ясен. Иисус говорит им: «Тогда сказал господин виноградника: «что мне делать? Пошлю сына моего возлюбленного» – фарисеи молчат; виноградари рассуждали между собой: «Это наследник» – фарисеи по-прежнему молчат. «Пойдем, убьем его, и наследство его будет нашим». Никакой реакции и на эти слова. «Что же сделает с ними господин виноградника?» – спрашивает тогда их Господь. Опять молчание. «Придет и погубит виноградарей тех», – говорит Господь. «Да не будет», – неожиданно вырывается у них. Своей притчей Спаситель всколыхнул сокровеннейшие мысли их сердца, и они явственно представили себе свое истинное положение.

На прощание Спаситель произносит страшную обвинительную речь (Мф 23) и оставляет им храм, который отныне «их дом», но уже не дом Божий. Поначалу Он говорил с ними по-человечески, чтобы завоевать прежде их сердца, а потом уже весь Израиль, но они, казалось, остались победителями. Тогда Он разрубает обоюдоострым мечом Своего слова кору их лицемерия, которая постепенно покрыла и живое благочестие минувших веков, которая, словно каменная стена, закрыла злосчастный Израиль от всеобъемлющей любви Иисуса и всех свидетельств Бога Живого. Прежде Он лишь в узком кругу доверительно поведал им, какая опасность грозит их душам, теперь же говорит об этом перед всем народом. Возможно, иные благочестивые граждане Иерусалима сочли, что эта обвинительная речь, превосходящая по ясности и остроте все прежде реченное пророками, все же выходит за рамки дозволенного, и Тот, Кто ее произнес, должен бы относиться с почтением к уважаемому всеми сословию.

Так случилось, что над Иисусом начали быстро сгущаться тучи смертного судебного приговора. Самое страшное и самое плохое на Земле происходит обычно как нечто совершенно естественное. Так случилось и с этим тягчайшим грехом Израиля и всего человечества. Фарисеи давно уже замышляли убить Иисуса, но именно их голос значил не так уж много для стоящих у власти первосвященников и саддукеев. А они до сего момента относились к Иисусу с благосклонным равнодушием, не лишенным высокомерия, ведь им было приятно видеть, как быстро меркнет благодаря Ему слава их противников, фарисеев, еще недавно весьма почитавшихся народом. Они наверняка с удовлетворением отметили Его уважительное отношение к правам священников (признавать исцеленными прокаженных), да и усердие, с которым Он возвышал честь храма, производила на них скорее благоприятное впечатление. Они только радовались тому, как горячо Он выступал против тех человеческих уставов, которые они и сами отвергали. Но в последние дни, посещая храм, Он, казалось, все больше становился неким солнцем, вокруг которого вращались мысли всех людей. И когда Иисус с таким позором для них опроверг (к вящей радости фарисеев) их возражения, которыми они надеялись легко победить этого Учителя, вознамерившегося поучать весь Израиль, они быстро превратились в Его противников. Возможно, это настроение родилось из страха перед Ним. Их власть заключалась в первосвященстве. Полный поворот к древней живой вере означал для них незамедлительную утрату того, на чем держалось первосвященство: признание его народом, за неимением достаточного подтверждения от Бога этих их полномочий. Они издавна предпочитали действовать быстро и решительно, в чем проявлялась свойственная римлянам жестокость, которую они выдавали за иудейскую строгость. И сейчас, как им казалось, наступило самое время действовать именно по-римски. Все «строители» сходились во мнении, что Иисус – просто мечтатель, но, в отличие от других, очень опасный. Слишком уж серьезны Его подходы к вере, надежде, любви, и в пробуждаемых Им настроениях саддукеи почувствовали серьезную угрозу для народа. «Человек-то Иисус неплохой, но ведь Он не слушает ничьих вразумлений, и именно по причине Своей исключительной одаренности опасен для всех, и пусть пеняет на Себя, если Его дело кончится плачевно». «Что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб», – рассуждали они (Ин 11:50). Но между подобными мыслями и решением действовать – глубокая пропасть. Этот величайший в мире грех требовал от носителей зла, в общем-то, определенного геройства, которого у них пока еще не было. И такой герой выискался – им стал Иуда. Своей поспешностью он заразил и старейшин, убедив дать катастрофе свершиться раньше запланированного времени. Но «только не в праздник» – так решили они (Мф 26:5). Предательством (изначально это слово означало выдачу чего-либо) его поступок, собственно, не назовешь, поскольку предавать Спасителя было не в чем. Зло же заключалось в том, что Иуда по своей же инициативе подтолкнул первосвященников к немедленным действиям против Иисуса. То, как в высшей степени подло поступил Иуда со своим Учителем, фактически продав Его, оказало на саддукеев роковое воздействие. «Ну и ученики у Иисуса! Вот она, оборотная сторона Его преувеличенно усердной проповеди» – так, наверное, рассуждали они. Искушение было велико, к тому же политическая обстановка для такого удара была благоприятной, и получить согласие Пилата, как они надеялись, не составит труда. Когда-то прокуратор с великим самомнением пытался показать иудеям, кто здесь хозяин, и получил от стойкого, презирающего смерть народа хороший урок. Так что теперь склонить на свою сторону этого наученного горьким опытом, неуверенного в своих суждениях и не беспричинно опасающегося за свое положение человека хитрым саддукеям было вполне по силам. Рим вряд ли простит своему чиновнику, если тот отпустит «человека из народа», возможно, бунтаря, которого сам народ передал ему на суд. И мы видим, как саддукеи, пустив в ход свое искусство, вынудили этого несчастного, слабого человека опуститься до такой низости, которая ужасала его самого. Невозможно равнодушно смотреть, как его римский дух позорно отступает перед духовностью Иисуса. «Много власти – мало права» – такова суть духа старого Рима. Но перед этим внезапно открывшимся ему в Иисусе чудесным миром духа Пилат стоит подобно безмерно удивленному ребенку. Славу нашу «никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа славы», – говорит о нем, о первосвященниках и старейшинах апостол Павел (1 Кор 2:8).

Вся тяжесть вины падает на Иуду, но угрюмая гордость, не покидающая его и в раскаянии, только еще явственнее показывает нам, какая бездна мрака царит в его сердце. Он сам выносит себе смертный приговор и исполняет его, он преступник, судья и палач в одном лице. За гробом его ждала злая, чудовищно злая судьба, и Иуда неотвратимо шел ей навстречу.

Но вернемся в круг учеников Иисуса, к той последней, пасхальной трапезе, что началась и завершилась таинством евхаристии. Приступая к праздничному ужину, Иисус, преломив священный хлеб, раздал его ученикам, и в завершение трапезы, несколько часов спустя, взяв чашу с вином, разделил его между ними. Вначале Спаситель серьезно, ничего не утаивая от учеников, рассказал им о совершенно иной ситуации, суть которой была выражена словами: «Иисуса будут судить вместе с преступниками» (Лк 22). Любовь народа к Нему прошла, их же, товарищей «того злодея», будут отныне избегать, ненавидеть и подозревать. Если прежде они не нуждались в деньгах, поскольку в любом доме их принимали как своих друзей, то теперь они ничего просто так не получат, только за деньги. Более того, отныне меч, свидетельствующий о том, что имеющий его не безоружен и может себя защитить, понадобится им куда больше, нежели плащ от дождя. Кульминационным, поворотным моментом беседы, ее духовной вершиной, стало окончание трапезы, когда Спаситель разделил между учениками священное вино: «И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все; ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Мф 26:27, 28). Ученики содрогнулись, услышав вдруг от Него эти слова, которые можно было толковать только так, что Он завтра будет убит во искупление их грехов. Скорбь и благодарность переполнили учеников, пьющих из этой чаши. Иоанн в Откровении (1:5) говорит об Иисусе, омывшем нас «от грехов наших Кровию Своею», что подтверждал и глубочайший личный опыт апостола. Смысл всего их неблагочестия вплоть до этого часа, и то, что Спаситель принес Себя в жертву, чтобы они однажды смогли предстать перед Богом, – все это столь же ясно открылось душам учеников, как и та заключенная в этом даре Иисуса несомненная сила. И они ощутили это, вкушая вино. Что это был за дар? Это – Его кровь, средоточие Его душевной жизни, горсть земли, пронизанная чистой любовью к Богу, поле битвы, на котором стяжал венец славы Спаситель, «подобно нам искушенный во всем, кроме греха». И эту кровь Он отдает навсегда ради великого примирения Бога и людей. Вопрос, был этот дар духовным или плотским, становится беспредметным, если задуматься о том, что говорит нам Библия о взаимосвязи тела и духа, и прежде всего о реальности и творческой силе духа. Дар Спасителя был духовный, ибо Жертвующий по-прежнему пребывал во всей полноте Своей крови. Но то, что этот дар реальный в высшем смысле слова, что Он – именно то, что было Им обещано, следует из самой сути духа, из всем известного характера Его речей, которым абсолютно не свойственна какая бы то ни было недосказанность, неопределенность.

По окончании трапезы ученики были уже в приподнятом настроении, и Петр даже явил себя постыдным образом! Далее последовало омовение ног, и Спаситель сказал им слова, которые мы с вами уже рассматривали (Ин, главы 14–16). Их можно разделить на две части. Первую из них завершает стих: «Но чтобы мир знал, что Я люблю Отца, и как заповедовал Мне Отец, так и творю: встаньте, пойдем отсюда» (Ин 14:31); вторая же их часть – сказанное Им на пути в Гефсиманский сад – содержится в главах 15 и 16. Здесь, в этом саду, Он расстался со Своими учениками, вверив их Отцу, дабы Он соблюдал их во имя Его (гл. 17).

Здесь заканчивается половина земного служения Иисуса, которое было деятельным служением, начинается другая – Он Сам Себя кладет на чашу весов за мир, отдавая Себя на поругание греху. Прежде, сражаясь со своим врагом, князем мира сего, Спаситель неизменно побеждал, теперь же Он должен был испытать его ярость, будучи безоружным пред ним. По человеческим меркам эта часть (Его земного служения) куда короче первой, но скольких сил она стоила Иисусу, каково влияние, достигнутое Им, – кто это измерит?

Вторая часть Его служения – особенная и достойна отдельного освещения, что, впрочем, делалось уже не раз, и потому я ограничусь освещением лишь ее отдельных моментов.

Итак, последнее слово Его молитвы сказано. Спаситель уже не с учениками. И Он сразу же становится другим! Это прощание для Него тяжело, но не только из-за них, нет, а из-за Себя. Его почти не тревожит предстоящее одиночество, напротив, Он теперь стремится к нему. Страх и тревога подступали к Нему. Не в состоянии расстаться со всеми сразу, Иисус берет с Собой троих и – неслыханное дело! – просит их поддержать Его. Наконец Он покидает и этих, скрывается во мраке ночи и падает на колени. Они слышат Его слова (по крайней мере, Иоанн, как бы охраняющий Учителя и находящийся к Нему ближе двух других), ибо Он взывал к Богу «с сильным воплем и со слезами» (Евр 5:7). Но что они слышат! Спаситель спрашивает Отца, не избавит ли Он Его от смерти! Он взывает к Всемогущему Отцу, Которому все возможно. Вопрос, ставивший в тупик многих, пытавшихся ответить на него. И мы здесь (см. главу «Поворот») тоже вопрошали: неужели, чтобы вернуть все в должное состояние, необходимо принести такую жертву греху, вине, погибели? Неужели Отцу не все возможно? Ведь достаточно одного Его слова – и самое трудное минует нас. Невольно вспоминаются слова псалмопевца: «Трепещет от страха Твоего плоть моя, и судов Твоих я боюсь» (Пс 118:120).

Но эта мысль посещает Иисуса лишь на мгновенье. Он в страхе замечает в ней нечто неведомое Ему прежде: иную волю в Своем сердце, наряду с волей Отца, и, с ужасом осознав это, восклицает: «Не моя воля, но Твоя да будет!». «Хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию» (Евр 5:8), то есть привык следовать воле, противоречащей воле собственной.

Это ужасно, но на том борьба Иисуса не закончилась. Сколь велика была скорбь Его души, если Он вновь и вновь шел к Своему Отцу, надеясь что можно изменить ход вещей! Непомерно трудной, почти невозможной Ему представлялась стоящая перед Его душой задача. В третий раз Он нашел решающие слова: «Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы мне не пить ее, да будет воля Твоя» (Мф 26:42). И поскольку молчание Отца говорило Ему о том, что иного пути нет, Он соглашается со Своей участью. Посланный же Богом Ангел укреплял Его. «И, находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю» (Лк 22:44).

Что на это можно сказать? Спаситель, прежде чем отдать Себя в руки грешников, дал волю Своей человеческой природе, чтобы обрести уверенность в Себе, как существе «из плоти и крови», что Он выстоит в предстоящем испытании. То был единственный раз, когда Он обнаружил всю свою человеческую слабость. Подобно первосвященнику, который, прежде чем принести великую жертву примирения за грехи народа, приносит жертву за свои собственные грехи, Спаситель, принося Себя в жертву за весь мир, принес прежде жертву смирения за безгрешную немощь Своей плоти. Его смерть – горькое лекарство, даваемое Отцом в наполненной до краев чаше Своему Сыну, предстоящему за грехи мира, лекарство, которое должно спасти мир. И Он, словно малое дитя, не сдерживая Себя, трепещет при виде ее. Как первосвященник, очистившийся своей жертвой от собственных грехов, получает способность принести жертву примирения за свой народ, так и Спаситель избавляется здесь от страха – порождения плотской немощи, стоящей на Его пути. В послании к евреям (5:7) сказано предельно кратко: «И услышан был за Свое благоговение», то есть избавлен от страха.

Тут во главе «множества народа» появился Иуда, и Спаситель отдал Себя в руки грешников. Далее события развивались с поразительной быстротой, не давая их участникам возможности осознать происходящее. Синедрион в полном сборе – «старейшины народа, первосвященники и книжники» – начал суд над Иисусом еще затемно – в пасхальную ночь! Собственно, это был суд над Его прежними деяниями. Утверждение Иисуса, что Он Сын Божий, Христос, объявили богохульством, заслуживающим смертной казни. После «сел на судилище» Пилат. Народ видел только внешнюю сторону происходящего, и для него связанный Иисус был лишь разоблаченным преступником, Варрава же на фоне этого не то мечтателя, не то обманщика представал в ореоле честного, полного сил и энергии политического мученика. Негодующая толпа требовала распять преступившего закон Иисуса, и Спаситель с мыслью, что все справедливо и это – для мира, смиренно принимал казнь. За Него беспощадно боролись любовь, вера и надежда. Всей ненависти и порочности мира, грозящих угасить в Нем Его любовь к миру, Он победоносно противопоставил Свою любовь (к Своим), Свое прощение (убийц), Свою милость (к товарищам по распятию). Источником всего этого были Его крайняя нищета, муки смерти, угасающее сердце и одиночество из-за того, что Бог Его покинул. Спаситель остался один.

Все видимое издевалось над Его верой, любовью, надеждой. Один? Нет, Отец был с ним; и не видя это, Он должен был в это поверить. «Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал, но предавал то Судии Праведному», – говорит Петр (1 Пет 2:23). «Я буду Спасителем мира, ибо Бог – Судия Праведный» – главное, несмотря ни на что, сохранить в Себе эту надежду, и тогда уже – умереть. И неестественная, прежде неведомая тьма наконец окутала Его. Сколько ужасного, страшного, издевательского обещала она Ему, и у Него вырвался крик: «Боже мой! Для чего Ты Меня покинул?» Эти слова, пронзившие тьму, вызвали в иных сострадание, и они подумали: «Бедняга, наконец-то Он Сам понял, как прежде ошибался». Такого позора Иисусу прежде не выпадало, это было хуже, чем Его страх. Мир хотел думать, что Бог далеко и что Он сурово обошелся с Ним! Мы слышим, как ребенок в страхе кричит: «За что?» – и для него не понимать причины еще ужаснее, чем сам факт наказания.

То была кульминация Его страданий, последняя капля в чаше, испитой Им по воле Отца. «Совершилось!» – воскликнул Иисус, и полный решимости умереть, увидев разверзшуюся перед Ним бездну, которая вела в смерть, Он громким голосом возгласил: «Отче! В руки Твои предаю дух Мой» – и, склонив голову, отошел к Отцу.

Удивительно, как ярко в крестных страданиях и умирании Спасителя воссияло все Его богатство, и нам непросто свести все наши впечатления в одну общую картину. На редкость скромно, без лишних слов, повествует Лука о кончине Иисуса как человека, над которым свершается неслыханная несправедливость, и Он, тревожась за последствия злодеяния для его палачей, молит Отца их простить. И пока еще может, Иисус продолжает Свое дело, ради которого Он был послан на Землю – спасение душ грешников. Удивительно величественно, в невидимой славе, идет Он у Иоанна Своим трудным путем к прекрасной цели – Отцу, осиянный Божественным светом еще перед Пилатом, любящий до конца Своих учеников и не склонивший головы до последнего вздоха (Ин 19:30). Как тяжек в повествовании Матфея для Спасителя путь страданий – от начала и до их завершения на кресте, когда на Него изливается нынешний грех Израиля и древнее проклятие – на Мессию, преданного, покинутого, отверженного, осужденного, осмеянного и, наконец, в этой жуткой тьме даже покинутого Богом, страданий, прекратившихся, лишь когда Он, «возопив громким голосом, испустил дух».

И на Нем исполнилось слово Исаии (53:9): «Он погребен у богатого». Тяжело умирать богатому, многое он оставляет на земле! Но чем же богат был Иисус? Жизнью, отношениями с самыми разными людьми, если не со всем человечеством, способностью им помогать, и, если можно так сказать, даже житейским опытом. А скольким людям Он помог бы еще, сколько великих дел совершил бы! Но все присущее Ему как человеку унесла смерть. Земное служение Спасителя прекратилось, отныне Он вверил Свое дело ученикам, чьи силы, разумеется, были несравнимы с Его.

Мы прочно усвоили, что так и должно было произойти, и потому вряд ли правильно воспринимаем весь ужас происшедшего. Тот, Кому еще до рождения было предвещано искупить грехи Израиля (Лк 1), сам стал жертвой его великого грехопадения! Посланный Отцом Сын был казнен! Человек, чьи удивительные и преисполненные любви деяния мы рассмотрели, был распят за них на кресте!

 

Воскресение

Всякий желающий понять прошлое, должен вообразить себе, будто ему неведомо будущее. Особенно важно это для осмысления периода времени между смертью Иисуса и Воскресением. Его земная история в глазах всех, как друзей, так и врагов, завершилась, и ничего нового, тем более женщинам, ожидать не следовало. Остается только догадываться, что они собирались сделать с мертвым Иисусом, чтобы уберечь Его тело от тления или хотя бы менее подверженные этому его части. Правда, Иисус обещал, что воскреснет, но что это значит, они представить себе не могли, и им не оставалось ничего иного, как слова эти благоговейно «сложить в сердце своем», толком не понимая их смысла. Не мог Себе этого представить и Иисус, никогда не видевший и не слышавший ничего подобного в Своей жизни, отчего предвещая с радостью и уверенностью в последних речах (Ин 14:16) Свое воскресение, в то же время не говорил, каким оно будет.

«У нас был свой Иисус» – в таком настроении пребывали Его ученики. Они не опасались за судьбу Спасителя, желая, должно быть, Ему покоя после трудного сражения, из которого Он вышел победителем. «Он в раю, – говорили они себе и добавляли: – А может быть, еще выше – у Отца». А что на Земле? Что с Его делом? И тут их мысли заходили в тупик. Ведь то, как Израиль, Земля ответили Богу на Его исполненное любви предложение о спасении, было еще совсем близко. И пережитый ими ужас буквально опустошил их души, лишив надежды и веры. Во всяком случае, те, кто в душевном смятении отправился в Эммаус, уже думали без прежнего восторга: они были полны сомнений.

Поэтому мужи так критически, недоверчиво, с недоверием восприняли слова женщин: «Иисус воскрес!» Их можно понять. И Спаситель нисколько не упрекает юношей, идущих в Эммаус, в их недоверии, но ставит им в укор то, что они, не убедившись в Его воскресении, не сохранили веры. Событие было слишком великим, слишком невероятным, чтобы даже такие ученики, как Петр или Иоанн, поверили в него лишь на основе услышанного от третьих лиц. Так стоит ли сильно упрекать даже Фому, чье неверие могло посеять сомнения и в других.

Критическое отношение к этому событию возникает и у нас. Обратимся же к первоисточникам и остановимся на самых важных моментах происшедшего. Наиболее содержательными из источников, воссоздающими его истинную картину, является, как известно, наряду с письменными повествованиями современников (я имею в виду евангелистов), переписка свидетелей тех событий, упоминающих о них вовсе не с целью донести их до потомков. Таково Первое послание к Коринфянам апостола Павла. В нем он, в частности, пишет: «Потом явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили» (15:6). Наиболее ретивый скептик, оспаривающий воскресение Спасителя, назовет явление Иисуса такому количеству людей массовой галлюцинацией. Получается, что у всех этих людей одновременно произошло одинаковое расстройство зрения и тысяча глаз увидели то, чего на самом деле не было. Скептик попадает здесь в затруднительное положение, но, несмотря на свое смущение, упорно не желает при всех обстоятельствах признать воскресение Иисуса. Но ведь если пятьсот человек одновременно видят одно и то же, значит, каким бы неслыханным и необъяснимым это ни было, оно происходит независимо от их восприятия. Другие же скептики, не отрицающие события, говорят: «Очень может быть, что оно действительно имело место и люди увидели как бы Иисуса, вероятно, Его душу, сделавшуюся видимой в своем преображении». Они считают, что именно так следует понимать все подобные явления Иисуса, так якобы понимал их и Павел (1 Кор 15). По их мнению, виденное теми пятьюстами и есть то самое «тело душевное», о котором говорит Павел (стих 44), и тут он прав. Но как раз Павел и говорит, что Иисус «в третий день воскрес» (стих 4), значит, Его физическое тело превратилось в духовное. Жаль, что люди не делают этот последний шаг и не верят Павлу, которого никак нельзя отнести к тем, кто лжесвидетельствовал о Боге (стих 15). Воскрес в третий день Тот, Кто был мертв – Иисус распятый и погребенный (стих 4), Его тело, в которое возвратилась душа, как некогда это произошло и с воскресшим Лазарем.

То, что этот последний шаг на пути к признанию так труден, в высшей степени примечательно и – понятно. Это ошибочное воззрение представляется мне достоверным отражением нашего мышления, постепенно и почти незаметно сформировавшегося в нынешнее время. Наше сердце жаждет вовсе не восстания из смерти, не воскресения, как принято говорить, «в наших телах», а «блаженной кончины». Мы надеемся на нее, и в этом вся цель нашего христианства. Может быть, для таких людей достаточно верить в «блаженного Иисуса», иначе говоря, в Его блаженную «душу»? Возможно, это им и нужно? Но Воскресение Иисуса обещает нам значительно больше того, что мы чаем обрести, уповая на воскресшего Спасителя.

Такое наше нынешнее воззрение на самом деле существовало всегда. Оно возникало в каждом, кто, питаемый христианской надеждой, сосредоточивался на самом себе, кто видел целью христианства не столько победу Христа, сколько «блаженство собственной души». Пусть Именей (2 Тим 2:17 и далее) учит, что «воскресение уже было (вероятно, в духовном обновлении) и в другом нужды нет». Мы же с ужасом отрешимся от того, что он с претензией на гениальность так настойчиво заявляет, и останемся правоверными. Но мы хотя и провозглашаем это, в душе хотим и надеемся на нечто иное, не вполне с ним согласующееся.

Но вернемся к опечаленным ученикам и переживем вместе с ними радость воскресения Иисуса! Мы вовсе не претендуем на полноту и законченность наших рассуждений и не будем задаваться целью разрешить всю ту священную и непонятную нам путаницу, какую видим в иных сообщениях об этом великом событии. Не станем обсуждать и ту удивительную легкость, с которой Иисус, как истинный властитель мира, меняет внешние формы Своего земного бытия, в разной степени сближаясь с нашей телесной жизнью или возвышаясь над ней.

Вновь, как и при рождении Иисуса, настало время ангелов. Когда Христос умер, «камни раскололись», когда Он воскрес, «сотряслись горы, укрывавшие Его». Чести первыми увидеть Воскресшего удостоились именно женщины, исполненные нежной любви к Иисусу, в их числе и Мария. Что Ей ангелы, если нет с нею Сына, пусть теперь и не живого. Им первым выпало испытать те мучения, которые стали отныне неотъемлемой частью свидетельства о Воскресшем – ведь веры у них оказалось недостаточно.

Вечером Иисус неожиданно появился среди учеников и сказал: «Мир вам!» И ел перед ними, тем показывая им, что это не дух, а «Он Сам», воистину воскресший!

Такое никак не сообразуется с нашими нынешними представлениями, но сообразуется со всем бытием Иисуса, с тем, как Он мыслил, действовал и боролся; с тем, что говорил Он о теле и душе, о смерти и жизни, о Живом Боге, о полной и окончательной победе на «этим миром», которую Отец дарует Ему, иначе говоря, над всем нынешним устройством мира, где властвуют смерть и грех. Все это согласуется с Тем, Кто Свои великие слова освящал великими делами: «Не плачь!» – «Встань!»; «Я есмь воскресение и жизнь» – «Лазарь! Иди вон!» (Ин 11: 24, 43).

Его воскресение – величайшая милость Бога человечеству, в которой слова равны деяниям, что и есть Божественная суть. Спаситель ради нас был уподоблен грешнику и наказан словно великий грешник, искупив Своей смертью грех мира. В Его Воскресении – прощение Богом этого мира, убившего Его Сына. И Бог вновь представляет людям Своего Сына как человека, но человека преображенного, возвращает Его человечеству, гарантируя тем самым наше спасение. Можно ли яснее, мощнее и вернее возвестить миру Свое прощение? Вечная милость Божья, подобно лучам восходящего солнца, озаряет пасхальные дни. И в них Иисус – Владыка будущего, Царь Правый, побеждающий Своей милостью.

Царственность была во всем, что поведал ученикам Спаситель. Нам рассказано о поведении Иисуса в тот вечер их первой встречи. Блаженство свидания… Священное сияние победы было грандиозным. Но Учитель сразу же обсуждает с учениками в свете великого события будущее Своего дела – спасение человечества. Никогда еще люди не собирались для обсуждения вопросов, хоть отдаленно подобных по величию тем, о которых говорилось в тот вечер. Он обращается к ним, словно к министрам вечного Царства Божьего, управителям истории человечества (Лк 24:44 и далее), центром же или душой которой Он подразумевает и провозглашает Себя. Как и тогда на пути в Эммаус, Спаситель оглядывается в прошлое: удивительно, как неудержимо все происходившее стремилось к последнему событию в Его земной жизни – смерти и воскресению. Будущее же человечества предначертано Самим Богом, Он словно бы составил план «военного похода», по которому вслед за этой первой победой грядет победа великая и окончательная.

Царский приказ в соответствии с тем планом гласит: «Проповедуйте покаяние и прощение грехов среди всех народов!» Отныне они герольды, посланники Царя; прощение же грехов – дело Царя Царей – Бога.

Мы представляем себе, как Спаситель смиренно и кротко восходит на Голгофу, с горечью говоря шедшим за Ним: «Если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?», как Он окидывает торжествующим взором прошлое и будущее, видя великое значение для человечества Своей победы, и невольно поражаемся тому, насколько изменилось теперь Его положение в мире, какой лучезарной славой увенчан Он, Победитель. Спасителю – смерть и воскресение, людям – покаяние и прощение грехов. Таков свет истины, озаривший наш разум. Идущий на крестные муки Христос – человечество кающееся; воскресший Христос – человечество помилованное и оправданное. Его положение грешника, идущего крестным путем, и Его царская слава в победе воскресения – награда Бога Своему Сыну – подобно солнцу в каплях росы отразились в миллионах людских сердец покаянием и прощением.

По-царски величественны и Его слова о том, как исполнится провозглашенное прощение Им грехов (Ин 20:21 и далее).

«Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас», – говорит Он ученикам. Действовать на Земле как прежде Ему уже не дано. Теперь настал их черед, и Он велит продолжить начатое Им, делая это так, как делал Учитель!

«Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святого, кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся».

Власть «прощать на Земле грехи», полученную и исполненную Им, Он теперь передает ученикам. Это и есть то «имение»» (Лк 19:12 и далее), которое Спаситель, «отправляясь в чужую страну», доверил Своим рабам. Большое поначалу, оно еще умножилось Его смертью и стало значительным «вкладом», положенным у Бога «на счет» мира. Иисусу, как личности совершенно исключительной важности, была дана власть лишь в пределах, в которые Он был поставлен как человек. Поэтому она несла на себе отпечаток исключительного, необычного, чуть ли не исторически случайного. Теперь же Его победа сделала прощение грехов неким новым основным законом, который заменил прежний, действовавший в отношениях между Небом и Землей, между Богом и людьми. Эта замена нашла свое выражение в Новом Завете.

А как новому закону должно исполняться, можно представить себе, вспомнив, что говорил Иисус о ключах от Царства Небесного и что Он обещал Своим Двенадцати, которые, воскреснув, будут царствовать вместе с Ним, и что сказал прежде Иоанн Креститель об Иисусе, назвав Его грядущим Судьей мира. Но представший на Божий суд Иисус был наказан за грехи мира, дав тем самым миру шанс избежать Божьего проклятия и быть помилованным. Человечество, принявшее в крестной смерти Иисуса справедливое наказание, приблизится к Богу – как сораспятое со Христом – и станет сопричастником Его победы над смертью. Вначале – покаяние, изменение образа мыслей, вера в Иисуса, затем – прощение. С тех пор как Иисус воскрес, «грядущий суд» есть «День Христов», когда Бог будет судить мир, и помочь свершению того суда – дело царственно-священническое, его поручил и доверил апостолам их Учитель, прощать же и оставлять грехи – дело Судьи.

И дело то отнюдь не земное, а в высшей степени духовное. В нем нет ничего литургического, с его непременным механическим прощением грехов, оно – не телесное господство над душами людей. И Спаситель, исполняя Свое обещание, тщательно подбирает слова, опасаясь их неверного толкования. «Кому простите грехи, тому простятся», – говорит Он, и это означает, что прощать грехи не будет их «служебной», «формальной» обязанностью, если так можно выразиться, «ремеслом». Это будет свободное, незапятнанное греховными помыслами человеческое деяние, излияние собственной души, естественный результат их общения с людьми, исполнение Божественного закона: царствовать – значит служить, служить душам людей работой своей души. Вот для чего они приняли Духа Святого». «Прощение» ими грехов Спаситель понимает не как «судебный приговор», привычный для людей, а как поступок души. Самая великая, самая действенная работа Спасителя на Земле заключалась именно в бесконечном прощении, и более всего – на кресте. И эта работа должна быть продолжена, чтобы приумножилось Его «имение», чтобы с каждым прощением становилась великая искупительная победа Иисуса все очевидней и реальней. Но для этого их духовных сил и свойств явно недостаточно. Тогда дунул Спаситель на них дыханием Своей воскресшей жизни, и они приняли Святой Дух. Чувственное, непреходящее ощущение иной, истинной, вечной жизни по-царски возвысило учеников над мраком греха и проклятия. Святой Дух должен, с одной стороны, предостерегать их от равнодушного отношения к греху, от прощения, оправдания его, как бы собственным греховным духом, а с другой стороны – вложить в их сердца частицу вечной милости Божьей, из которой проистекает всякое прощение.

И вот мы у цели. Оглянемся еще раз назад! Кем был этот человек, исполненный любви к людям и проникшийся нашей бедой, воззвавший с верой в сердце о нашем спасении к Отцу и чаявший победы над злом? Кто Он, увидевший в малом великое и отдававший малому всего Себя, постоянно осознававший Свою причастность тому Величайшему, к чему Он был призван, приступавший «в духе и истине» с нашими делами к Отцу и не успокаивающийся до тех пор, пока не обретал уверенность в том, что они будут решены; принесший, в конце концов, в жертву Самого Себя, чтобы добиться этого решения?

То был Сам Бог, сошедший к нам в Иисусе, как бы часть Его Я, принесенная в дар человечеству, чтобы в образе человека, направить нас к благой цели. Он был и есть Сын Бога Живого.

И чем глубже, чем беспристрастней мы всматриваемся в жизнь Иисуса как человека, тем явственней открывается нам тайна, повергающая нас в изумление: то был Сам Бог, сошедший к нам в Иисусе; и мы благоговейно преклоняем пред Ним колени.

Воскресив Иисуса, Бог открыл эту тайн всем. Только Ему, явившему Собой Бога, и дóлжно было воскреснуть.

Эта мысль не оставляет нас равнодушными, мысль, открывающая нам в Иисусе-ребенке, отставшем от родителей, мальчике, постигающем плотницкое ремесло, юноше, ведущем трудовую жизнь, муже, борющемся со грехом, Спасителе, любящем, поучающем, помогающем, страдающем, умирающем – Самого Бога, радеющего за нас. Тут есть над чем задуматься, и куда глубже, чем нам кажется. По моему разумению, мы так и не уверовали или еще не уверовали должным образом в то, что Иисус – Сын Божий. Нам только кажется, что мы в это верим, приписывая себе обещанное за веру в Сына Божьего. Глубже и яснее осознав Его Божественную сущность, люди станут охотнее постигать Его мысли, находя для себя в этом великую радость, с жадностью впитывать их, отвергая свои собственные. Истоками нашего духа станут Его мученическая смерть на кресте и Его победа в воскресении. Тогда мы стали бы ждать от Него куда большего для нашего несчастного мира, тогда крепче стала бы наша вера, теплее любовь, смелее надежда.

Как объяснить эту великую, священную тайну? Попытка соотнести ее с человеческими понятиями, отражающими земной порядок вещей, скорее всего, будет безуспешной. Так стоит ли пытаться? Начало всего – Бог, Творец всех законов, и какой смысл искать в том, что управляется этими законами, и в самих законах нечто, присущее Ему Самому!

Но в свете Божественного нам, наверное, все же дозволено бросить взгляд на тайну естества и становления Иисуса, того, Кем Он в итоге стал. И тут я с удовольствием приведу идущие от сердца слова апостола Павла, который в Послании к Филиппийцам рисует нам всего несколькими мазками удивительно грандиозную и яркую картину этого священного явления (Фил 2:7 и далее).

В представлении апостола духовному существу присущи две прямо противоположные формы бытия, содержащие в себе целый ряд возможных форм. С одной стороны – это Божество, ничем не ограничиваемый, ничему не подчиняющийся самовластный источник всего происходящего, с другой – это раб, чья судьба целиком и полностью зависит от чужой воли. Спаситель по Своему сокровенному естеству был «равен Богу», и Его форма бытия до того, как Он воплотился в человека, была Божественной. Именно Божественный закон Величия и Власти, в противоположность закону человеческому, по словам Павла, определял весь строй Его мыслей, к которому побуждало Его принятие человеческого образа: «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу», иначе говоря, не видел смысла и радости в безграничной власти над людьми. То же читаем и у Матфея: «Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими» (20:25). Это «быть равным Богу» для Него означало не зависеть от внешней формы бытия и оставаться таковым, даже существуя в облике раба. «Он уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек». «Сделаться подобным человекам» было Его величайшим решением! Когда Спаситель принял наш образ, члены человеческого тела стали как бы и органами Его духа, отчего самораскрытие Иисуса от начала овладения знанием и умением происходило одновременно с их развитием. Но не от начала Его бытия. Ведь Он был и до Своего рождения, был во времена Своего младенчества и юности. «Младенец же возрастал и укреплялся духом, исполняясь премудрости, и благодать Божия была на Нем». Прекращалось ли это хоть на мгновение? Осмелюсь предположить, что этот самый важный и прекрасный отличительный признак человеческого бытия – «развитие» – был присущ Спасителю на всем протяжении Его земного пути. «Но уничижил Себя, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, был послушным даже до смерти, и смерти крестной».

И Он стал одним из нас, стал явлением в человеческой истории. Выйдя на служение, Он смиряется с тем, что, поклоняясь Ему в вере, как Сыну Божьему, в то же время на Него смотрят как на обычного человека, живущего среди людей. И в каком же образе Он предстает перед нами? В образе обычного ремесленника, собирающего вокруг Себя когда небольшую группу людей, когда множество народа, внимающего Его речам. Мысли Иисуса необычайно просты и понятны, полны беспредельной любви, доселе неведомой духовной истории человечества. Типичный человек из народа, чьи корни – в истории Его народа, Он в то же время поражает вселенскими, общечеловеческими масштабами Своего существа. Черты подлинного израильтянина, которые привлекают нас своей святостью и красотой, свойственными мужьям Божьим этого народа, в Иисусе ослепительно озарены светом Его духа, отчего они предстают перед нами уже не израильским, а общечеловеческим явлением. Слово Спасителя понятно каждому жителю Земли, ибо оно исходит из Его души. И все люди ощущают свое родство с Иисусом, проникаясь любовью к Нему. Но Он был неугоден и непонятен Своему времени. Многим Он неугоден и непонятен по сей день, cлишком велика для них та значимость, которую Он придавал Себе Сам, и безмерны надежды, открывшиеся перед всеми людьми, которые Он увязывал со Своим приходом на Землю. Иисус хотел, чтобы люди увидели в Нем не случайное явление, а посланника Бога, Творца Земли, Его Сына, Которому поручено спасти мир. Именно это Он мужественно, но и смиренно засвидетельствовал всей Своей земной жизнью; именно поэтому так внезапно и так позорно оборвалось Его общественное служение, не продлившееся и двух лет. Этот трагический конец развеял в человеческом понимании в прах Его свидетельство о Себе и о Своем значении. Лишь немногие рыбаки и крестьяне сохранили в себе веру в Его величие. Воскреснув же, Он предпочел не являть Себя миру воскресшим, а дал людям некую свободу – самим убедиться в победе Его дела. Попытавшись на мгновение сделать это, мы с удивлением обнаруживаем здесь некую великую загадку! Два года жизни мужа, по своему социальному положению весьма неприметного, к тому же Ему небезуспешно противостояла сплоченная фаланга вождей народа, произвели на Земле невиданный переворот, отмеченный сегодня широкими мазками на карте мира. Никто, даже самый неверящий, не сможет возразить сказанному о Нем апостолом Павлом почти 2000 лет назад (Фил 2:9): «Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени». Решение у этой загадки может быть только одно: все сказанное Им о Себе – правда, и Он действительно воскрес. Нам только кажется, будто тем, казнившим Спасителя, удалось прервать Его пребывание на Земле, – оно продолжается и поныне.

Движимый той же мыслью, апостол Лука в первых строках «Деяний» назвал свое Евангелие книгой, в которой «написал о всем, что Иисус делал и чему учил от начала». Иисус продолжил Свое служение, совершая то, что обещал Своим ученикам: «И на сем камне Я создам церковь Мою». Что у Него есть для этого сегодня – об этом вышеприведенные слова апостола, если принимать их в библейском смысле. Бог обещает Аврааму «возвеличить имя его» (Быт 12:2), то есть сделать не просто «знаменитым человеком», а исключительно важной для истории личностью, навечно запечатлевшейся в памяти человечества. Павел подразумевает здесь имя «Господь», «Властитель», обычно употребляемое им при объяснении язычникам значения Иисуса: «Имя, которое Его носителю во всем дает последнее слово, обо всех дает свободное суждение, так что никакого не может быть возражения и прекословия». И воспрещено это не какой-либо внешней властью или внешним правом, а потому что Иисус по Своей сокровенной сущности – «уже одним Своим именем», сказали бы мы сегодня, – вознесен Богом непостижимо выше всех людей, имен и понятий, превосходя их Своей внутренней значимостью, Своим правом быть. Библия все сводит к источнику мыслей, к некоему Я, к личному, мы же больше тяготеем к нами же придуманному, к понятиям, к объекту. И посему сказанное сообразно с нынешним мышлением можно интерпретировать так: «Он сделал Его понятием, стоящим над всеми понятиями». Оно – первейшее из всех понятий, обозначающих нечто, имеющее для нас непреходящую ценность. Истина, по сути, есть то, что мы жаждем узнать о себе, о смысле своего бытия и своем предназначении, об этом великом едином мире, в котором мы живем, иными словами – о Боге. Эта истина и есть Он, ставший по велению Бога Мудростью, к которой мы приходим через Него, а не к Нему благодаря мудрости. Так же обстоит и с добродетелью. Вместо привычных, холодных, не в полной мере свойственных нам понятий о долге, о добродетели и добре, скорее интуитивно угадываемых человеческим сердцем, у нас теперь есть Он, вся добродетель Которого заключается в том, чтобы быть Сыном Божьим, любящим нас и принесшим Себя в жертву за нас. Мы приступаем к Нему вовсе не потому, что добродетельны, а, напротив, становимся добродетельными, когда придем к Нему; Он и есть добродетель. Понятие праведности в самом темном человеческом сердце – всего лишь отблеск высшего Царя, без Которого это понятие просто не существовало бы. Праведность Божья, враждебная всему греховному и неумолимо его карающая, приводит нас в трепет, словно огнь грядущего Страшного суда. Она же, дав Иисусу полное право требовать праведности и от нас, раскрылась тем самым перед нами в своем сокровенном непреходящем существе, исполненном милости и правды, и цель ее – не уничтожать неправедных, а исправлять, помогая им стать людьми добродетельными и праведными. И посему в Иисусе наша праведность и наша жизнь.

Взглянув на историю человечества в свете таких понятий, как истина, заблуждение и ложь, добродетель и порок, праведность и вина, мы, люди, увидим себя вовлеченными в великий всеобъемлющий поток становления и развития, берущий неизвестно где свое начало и неизвестно где – без Иисуса – заканчивающийся. И каждый вовлеченный в этот поток испытывает на себе его влияние, но и сам, в свою очередь, влияет на него каждой клеточкой своего существа. Человек – итог поколений бывших и, хочет оно того или нет, пусть в малой степени, но предопределяет состояние поколений будущих. Какая нестерпимая тоска охватила бы нас, если могли бы мы увидеть этот поток становления и развития, наполненный, в его неизмеримой протяженности и непостижимой широте и глубине, нашей виной, нашими заблуждениями и грехами. И как могущественно, возвышенно и утешительно звучат над его волнами слова: «Ибо все из Него, Им и к Нему» (Рим 11:36). Да, все из Него и все вернется к Нему, но что значит – «Им»? В нашем представлении Иисус вознесен над этим потоком на непостижимую высоту и не вмешивается в течение его вод! Но посреди него мы видим как бы маленькую точку – то Иисус, тщательно, на протяжении тысячелетий готовящийся к тому, чтобы однажды стать человеком; стать посреди простых законов развития тем единственным именем, которое затмит все имена, движущие подобно ветру этот поток; стать силой, которая, законно властвуя миром, вновь приведет человечество к Отцу. Он (Кол 1:15 и далее) есть «рожденный прежде всякой твари», и в Нем сотворено все, и духовные силы всех видов, стремящиеся теперь самовластно противостоять Ему; и «все Им стоит». «Ибо благоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота и чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив через Него, Кровию креста, и земное, и небесное». К этому Он и стремится, продолжая Свое дело, начатое еще на Земле, став однажды по велению Своего Отца (Эфес 1:10) «омегой» всех вещей, как бы «итоговой суммой» биографий всех живших на Земле людей. Он – величественный плод всех грешных и скорбных жизней, прошедших свой путь становления и развития. И в этом воля Его Отца, плод и венец Его трудов – «дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедовал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца» (Фил 2:10,11).