Предисловие, которое вам обязательно нужно прочитать

Приходилось ли вам, ребята, бывать в Старой Узе? Нет? Очень жалко. Отличный городок! Он расположился на высоком берегу реки Узы.

Не огорчайтесь, если кто-нибудь вам скажет, что на географической карте нет ни такой реки, ни такого города! Вы просто-напросто позовите этого человека пройти вместе с вами по страницам повести, и он сразу убедится, что и река Уза и городок Старая Уза есть.

Да как может не быть этой реки, если все староузские мальчишки купаются в ней, ловят раков под берегом, там, где старая ветла сползла корнями в воду. Как может не быть этого городка, если его главная улица спускается к самой воде, к пристани, на которой написано большими буквами «Старая Уза».

Точно так же спускалась она и тридцать лет назад. Только тогда она была вымощена булыжником, а теперь покрыта асфальтом.

Вы спросите, почему тридцать лет назад, а не пять или десять? Да потому, что всё, о чём рассказано в этой повести, происходило как раз три десятка лет назад. Вас тогда ещё на свете не было. А Илюша, с которым вы познакомитесь через несколько минут, был таким или примерно таким, как вы.

Вот он стоит на берегу, машет маленьким горластым буксирам, которые тянут за собой или толкают впереди себя толстобокие баржи. А Илюшин дед Илья складывает ладони рупором и своим громовым голосом приветствует капитана и его команду: «Ого-го-о-о! Доброго плавания-а!»

С барж машут в ответ, а с буксира три раза дают гудок! Наверное, издали видят, как блестит у Илюши на животе серебряная пряжка с буквами «РУ», и сигналят: «Привет мастерам!»

Правда, мастер среди них двоих пока лишь дед Илья. Его не только Староузский район, его вся область знает. Даже в газете печатали про знатного каменщика Илью Ивановича Платова, который построил в районе лучшие каменные дома и школы, клубы и кузницы, и механические мастерские. Так это он, Илюшин дед Илья!

Ну, а сам Илюша пока ещё не мастер. Ему ведь только семь лет — восьмой. А ремень с пряжкой у него от деда — ученики подарили, когда дед учил молодых каменщиков в ремесленном училище. А на Первое мая дед подарил ремень Илюше. Подышал на пряжку, потёр её о рукав и протянул внуку: «Носи с честью, не замути!»

Илюша начищает пряжку мелом, от неё прямо молнии летят. Потому и видят её издалека все капитаны со всех пароходов…

И потом Уза обмелела. Пароходы и баржи стали ходить только до Нижних Сосёнок — есть такая пристань ниже по реке. А уж оттуда все грузы пришлось возить машинами. Большой урон районному хозяйству — сгружай да перегружай, вези да тряси.

Ну, а пассажиры, кому надо в Старую Узу, с тех пор плывут катером.

Староузские мальчишки — и тогдашние и теперешние — утверждают, что катером плыть ещё лучше, потому что всю дорогу можно стоять возле моториста, смотреть и спрашивать про мотор, и про киль, и про якорь, и про что только захочешь.

А надо вам сказать, что староузские ребята всегда были большими охотниками до разговоров. Как только узнают, что вы первый раз плывёте в Старую Узу, так наперебой станут вам рассказывать, что Старая Уза — самый лучший город на свете.

И не пробуйте с ними спорить! Ещё не родился человек, который мог бы их переспорить. Вы им скажете про Москву, а они хором: «Москва не считается! Она такая же наша, как и ваша. Потому что она — столица! А из всех других городов самый лучший — Старая Уза!»

У нас зимой, скажут они, можно скатываться с высокого берега на санях и даже просто на дощечках. У нас летом малину можно собирать вёдрами. И пустяки, что Уза обмелела, зато купайся и загорай хоть посреди реки.

Так говорят староузские ребята сегодня. Так говорили здешние мальчишки и девчонки и тридцать лет назад. Да при этом добавляли: ничего, мол, не значит, что наш город маленький. Маленький, да удаленький. Если хотите знать, когда нас ещё не было на свете, все до единого староузские жители воевали с фашистами. А Илюшин дед Илья был даже командиром партизанского отряда. А Таискин дедушка Матвеюшка — не глядите, что он ростом мал и одна рука у него скрючена, — в войну все бакены на Узе переставил и фашистское судно посадил на мель. У него и партизанская медаль есть.

А бойцами и разведчиками были наши папы и мамы. Только тогда они были совсем молодыми, комсомольцами. И они не пустили врага в наш город.

«До сих пор видно, куда били фашистские пушки, — говорили тогдашние ребята. — Пушки разрушили Староузский завод и рабочий посёлок, где были кирпичные дома, один пустырь остался. А большие вётлы на площади так и растут без верхушек. Им верхушки артиллерийским огнём срезало.

У церкви маковку тоже фашисты отбили. В церкви теперь Дом пионеров и наша детская техническая станция. Там можно мастерить всякие интересные штуки, даже турбину, чтоб её вода крутила.

Вокруг вётел, которые без верхушек, насадили много молодых вишен. Когда они цветут, их лепестки падают и ложатся на большой гранитный камень. Это братская могила. В ней похоронены бойцы нашей армии и партизаны. На камне золотыми буквами написано:

ЖИВЫЕ ВАМ БЕСКОНЕЧНО ДОЛЖНЫ.

Девочки приносят сюда ромашки и липкие полевые гвоздики. А мальчишки, Илюша тоже, кладут на серый камень бархатные головки камыша. Его можно добыть только вплавь, в самой дальней заводи.

А площадь, где кино, и детская техническая станция, и двухэтажный магазин, от которого остались одни только развалины, и трибуна, с которой на Первое мая «ура» кричат, — это наша главная площадь. Она вся асфальтовая. Только асфальт потрескался кое-где, сквозь него проросла трава. Если уж трава задумает пробиться из земли вверх, к солнышку, она сквозь всё пройдёт, её и камень не сдержит.

По асфальту у нас ходят куры с цыплятами и гуси. Потому что им бояться некого. Большой автобус приезжает на площадь только раз в день, привозит пассажиров с катера — кого в город, кого дальше везёт, в совхоз или на рыбозавод…»

Вот так или примерно так стали бы вам рассказывать староузские ребята тридцать лет назад…

Ну вот. А теперь — приготовьтесь. Наш катер причалил, матрос спустил трап — приехали, вылезайте! Пыльный красный автобус везёт нас с вами в гору. Вверх, вверх, мимо одноэтажных домов с палисадниками, где цветут георгины. Мимо булочной — слышите, слышите, вкусно запахло хлебом? Мимо раскрытых окон музыкальной школы — слышите, пиликают скрипки? Мимо старого особняка с каменными львами у входа, тут когда-то жил староузский богатей, а теперь помещается городской Совет, в нём решают дела своего города самые уважаемые в Старой Узе люди, и Илюшин дед Илья тоже решал.

Осторожней, держитесь крепче, сейчас качнёт! Автобус делает последний рывок, сворачивает и, спугнув чью-то козу, мягко катится по асфальту главной площади.

Ну, стоп! Приехали. Выходите, граждане пассажиры. Но при этом не забудьте, что мы с вами приехали не в сегодняшнюю Старую Узу, а в ту, какой она была много лет назад. И пусть ребята, которые тогда были вашими ровесниками, поведут вас по улочкам своего городка, по страницам книги. Здравствуй, старая Старая Уза. Разговаривать больше некогда, потому что начинается повесть.

 

Глава 1. Познакомьтесь с Таиской!

С крыльца её дома далеко видно. Булыжная мостовая здесь переходит в мягкую дорогу и высоко по-над рекой убегает в луга. Таискин дом — крайний в Старой Узе. Он стоит на высоком берегу, там, где сигнальная мачта раньше показывала путь речным судам. Река обмелела, и теперь мачта показывает только: тут живёт Таиска, внучка бывшего бакенщика дедушки Матвеюшки.

Сейчас Таиска стоит на крыльце, загородившись рукой от солнца. По улице идут, приближаются двое. Таиска видит, как на широких плечах деда Ильи развевается его холстинковый пиджак. А рядом с дедом Ильёй вьётся низкое пыльное облачко. Это Илюша. Идёт и ногами пыль загребает, учится шагать размашисто, как дед Илья.

И что они с дедом повадились ходить вдвоём! Ходят и ходят уже пятый день. Может, хоть сегодня позовут Таиску с собой? Раньше Илюша всегда ходил с Таиской. Вместе купались, ловили плотвичек. А однажды знакомый Илюшин шофёр, вон тот, что сейчас посреди реки моет свой грузовик, довёз Таиску с Илюшей до самого Бурого отвала. Там они ловили ящерок и кидали в воду камешки. Бурые такие камешки, ребята их зовут «ишачками». И почему они так чудно́ называются?

Хорошо им было вдвоём с Илюшей. И зачем только теперь он с дедом Ильёй ходит?

Вот они сравнялись с Таискиной калиткой, остановились в тени большого дуба.

— День добрый!

— Здравствуйте, два Ильи! — отвечает им дедушка Матвеюшка.

— Опять на Бурый отвал? Что это вы туда зачастили? — кричит из окна Таискина мама. — Зашли бы, холодным кваском напою.

— Да нет, благодарствуем, мы мимоходом…

Вот так они каждый день — мимоходом. И сейчас стоят за калиткой. Громадный дед Илья положил на столбики забора свои тяжёлые, узловатые руки, седые кудри нависли над загорелым лбом. А рядом — белоголовый Илюша, крепыш. Блестит от загара, как лесной жёлудь.

— Шлёт ли письма Платов Второй? — спрашивает дедушка Матвеюшка.

Таиске тоже интересно послушать про Платова Второго. Вся Старая Уза знает: Платовых — трое, если не считать бабу Таню. И все трое — Ильи. Дед Илья считается Платов Первый. Сын его, Илюшин отец, — Платов Второй. А Илюша, значит, будет Платов Третий.

Отец у Илюши инженер. Он строит далеко на Востоке город. Таиска вовсе его не помнит. Да Илюша тоже, наверное, помнит его только по фотографии, что висит над комодом у бабы Тани. Потому что строительство на Востоке очень важное, и Платов Второй уже четыре года не приезжал в отпуск.

Таиска часто думает: зачем случается на свете грустное? Зачем умерла Илюшина мама? После этого Платов Второй не смог больше глядеть на дом, в котором её не стало, не смог ходить по улицам, где она больше никогда не пройдёт.

— Уеду я… — сказал он тогда деду Илье.

— Поезжай, — ответил дед Илья.

И Платов Второй уехал. А Илюша был ещё совсем маленький. Он не смог сказать отцу: «Останься с нами». И потому Илюшу стали растить дед Илья и баба Таня.

Вот об этом Платове Втором и говорят сейчас в тени большого дуба два деда.

— Письмо прислал, — рассказывал дед Илья. — Пишет, город в тайге выстроили. Где раньше бродили медведи, теперь стоят дома в пять этажей. Обещает скоро приехать в отпуск.

— Хорошо! — радуется дедушка Матвеюшка. — Уважаю вашу профессию. Где строитель прошёл, там город поднялся… — Говорит, а сам поглаживает раненой рукой листья на дубочке.

Этот маленький дубок вырос подле большого дуба и, как кутёнок, доверчиво тычется в руки людям.

Ну, вроде всё уже переговорили, наверное, сейчас уйдут.

И они правда уходят. А Таиска грустно глядит вслед пыльному облачку.

— У них свои дела, — утешает её дедушка Матвеюшка. — Погляди лучше, каков у нас зелёный малолеток поднялся! — Он наклоняется к дубку.

И правда ладный дубок, крепенький. С другим побегом нипочём не спутаешь. Взглянешь на кряжистый стволик, на тугие листья — не ошибёшься: подрастает дубок из семейства дубов могучих. Раскинет в своей земле жилистые корни — не оторвать! Развернёт в своём небе зелёные плечи — не согнуть!

А Таиска и не глядит на дубок. Ушли, не позвали её с собой, не позвали…

«Ну и пусть!» Она встряхивает косами, и из-под ресниц выкатывается сердитая слеза.

Вы, может, подумали, что она плачет? Вот и нет! Просто сегодня ветреный день. Река искрится на перекате. Да на мост въехал грузовик, блеснул стеклом. Да высоко в небе самолёт проложил пухлые, сияющие светом дороги. Такой блеск вокруг, у кого хочешь из глаз слёзы посыплются.

Таиска ладонью вытирает щёку, оглядывается: никто не видал?

— Таиска-а, помогай!

Это мама. На плече её корзина с бельём. Сквозь прутья пробиваются капли, сбегают по открытой маминой шее.

— Тащи, дочка, табуретку!

Таиска вбегает в дом. Она крепко ступает на пятки, в поставце звякает посуда, и на стене начинает гудеть дедушки Матвеюшкина медная труба. На ней дед играет по праздникам в оркестре. И чего она вздумала гудеть?

Оказывается, вовсе не труба гудит, а шмель. Залетел с ясного дня в комнату да сослепу ткнулся в трубу, прямо в начищенные медные бока. Эх ты, толстяк, лети в фортку!

Таиска выносит табуретку. Вместе с мамой они развешивают бельё, подпирают верёвку веслом. Дедушки Матвеюшкины матросские тельняшки трепещут в вышине, как полосатые флаги. Мокрые пододеяльники сразу наполняются ветром, как паруса. Издали всем видно — тут живёт семья речников. Один только папа у них не речник, а моряк дальнего плавания.

Эй, кто там тянет парус книзу? Коза Тишка и козлёнок Тишок захватили мягкими губами мокрое полотно и жуют: прохладу ищут.

— Пойди попаси их где-нибудь в холодке, — говорит мама.

— А ну, стадо, пошли! — Таиска ногой распахивает калитку.

Полевой дорогой по горячей пыли бегут козы. А за ними шагает Таиска. Солнце шелушит ей нос, надирает докрасна щёки. Экая жарища в лугах, тени бы хоть немного.

Началось мелколесье, пёстрая тень прикрыла белые козьи спины. А Таиска идёт средь зелёной поросли, высокая, как тростинка, и солнце блестит на Таискином лбу.

— Дальше, стадо, дальше!

Дорога свернула вниз к реке, а они — тропкой, напрямик, сквозь берёзовую рощу. Шумит вокруг них весёлая зелёная буря. И всё чаще поскрипывают под козьими копытцами твёрдые камешки-шлачки.

И вот три путника останавливаются. Перед ними Бурый отвал. Будто окаменевший водопад, пересек он зелёный берег. От самого верха, где над кручей бегут облака, и до самого низа, где плещется речная вода, куда ни взгляни — только бурые камни да колючий бурьян. Ничего не растёт на Буром отвале.

— Ты, стадо, пасись здесь, где трава!

Таиска лезет вверх. Из-под ног с шелестом срываются камни. Козы, подняв голову, глядят вслед Таиске глупыми белыми глазами и вопросительно говорят: «Бе-е-е?..»

У татарника стебель колюч, но ведь надо же за что-нибудь ухватиться. Ладонь горит — не беда! А вот тебе в подмогу на обрыве бузина выросла. Протянула зеленоватые гроздья цветов: «Держись!»

Таиска обхватывает тоненькой рукой ветки, упирается ногой в корни и переводит дыхание. Экая крутизна! Далеко внизу пасутся крохотные, как крольчата, Тишка с Тишком. А тут ласточки, как чёрные стрелы, со свистом проносятся совсем рядом, перед самым лицом. Не бойтесь, не трону ваших гнёзд… Таиска подставляет лицо ветру — жарко, дождичка бы!

Над лесом стоят взбитые ветром облака. Вот и громыхнуло вдали. Только это не гром! Просто машина проехала по мосту, пересчитала колёсами его старые брёвна. А вот и ещё гром прокатился в небе. И опять не гром. Просто молодые лётчики из лётной школы промчались в синем небе на своих самолётах. Тень от крыльев пробежала по сизо-голубому капустному полю…

Дальше, дальше… Теперь уж недалеко до верха. Может, с другого берега, где у мостков покачиваются лодки, кому-нибудь кажется, что на самой круче Бурого отвала зажёгся флажок? А это бьётся на ветру красное Таискино платье.

Она выбрасывает вперёд руку и схватывается за ветку. Всё! Вскарабкалась! Но она не встаёт на ноги. Она сидит на корточках и глядит сквозь тесные прутья тальника. Тощенькая ромашка раскачивается перед самыми её глазами. А за ней расстилается знакомый пустырь. В зарослях крапивы, среди битого кирпича, торчит одинокий осколок стены и несколько уцелевших ступеней. Они никуда не ведут, просто в синее небо…

На ступенях сидит дед Илья.

Разложив на колене синий чертёж, он тычет в него пальцем и что-то, смеясь, кричит Илюше. А Илюша — если бы вы только видели! — он ходит по бугристой земле какими-то непонятными зигзагами.

Окаянный ветер с реки мешает Таиске расслышать, о чём они говорят. Ветер дует ей в затылок, закидывает косу на лоб. Да осина над головой лепечет.

И вдруг ветер стих, прилёг отдохнуть на горячие отмели. И до Таиски донёсся Илюшин голос, весёлый-превесёлый:

— Деда, гляди! Я поднимаюсь по ступеням! — Высоко вскидывая коленки, Илюша зашагал по ровному месту.

Таиска просунула нос сквозь прутья: ступени? Да у него под ногами ничего нет! Что у них с дедом за игра такая?

И услышала, как дед Илья, очень довольный, смеясь, крикнул в ответ:

— Молодец! Теперь поворачивай! А то лбом как раз в Дом культуры угодишь! Держи на осину по прямой!..

Илюша круто повернулся и пошёл прямо на Таиску.

— Стоп! — скомандовал дед Илья.

Громовая у него получилась команда.

Пыльные Илюшины ноги в засученных штанах остановились в двух шагах от Таиски. Тощенькая ромашка пощекотала Илюше колено, он звонко шлёпнул себя по ноге и… увидал торчащий из кустов Таискин любопытный нос.

— Ты ч…чего? — растерявшись, вымолвил Илюша.

— «Чего-чего»! Козу пасу, вот чего! — поспешно сказала Таиска.

Илюша огляделся. Тишки с Тишком не было. Тогда он сделался красный, как редиска, и сердито закричал:

— Деда-а! Она всё про наш город вызнала! Всё!

— Про какой город? — Таиска живо вскочила на ноги.

Дед Илья подошёл. Стёр землю с Таисииного лба, вынул колючки из её волос.

— Гляди, на какую кручу взобралась, не побоялась, — сказал он.

— Не побоялась, да, — сказала Таиска.

— Только в другой раз, пожалуй, не стоит, — сказал дед Илья.

— Может, стукнуть её? — не совсем уверенно предложил Илюша.

— У меня, внук, другое предложение, — ответил дед Илья. — Раз она всё равно всё слышала и теперь всё знает, давай примем её в товарищи. Пусть теперь в Новом городе нас будет трое: два хозяина и одна хозяйка. Хочешь, Таиска?

— Да! Да! Конечно, хочу! Ой, какая у вас интересная игра!

— Вовсе не игра! — строго поправил Илюша. — Всё по-настоящему. Скажи ей, деда.

— Конечно, не игра… — поддержал его дед Илья. — Речь идёт о самом настоящем городе.

Таиска растерянно огляделась. Вокруг не было ни одного дома.

— А где… а мне… а когда? — заикаясь, спросила Таиска.

— Что, что? — удивился Илюша.

— А… а… когда вы мне всё покажете? — наконец выговорила Таиска.

— Сейчас, — ответил Илюша.

Тогда она крепко уцепилась за его руку:

— И ступеньки покажи! По каким ты там ступенькам ходил?

— Ступеньки потом. Сперва мы ей самое главное покажем, правда, дед? Улицу Мира! — сказал Илюша.

— Вот это правильно, — согласился дед.

И они пошли.

Даже удивительно, как дед Илья не спотыкался: на ходу он всё время глядел в свой синий чертёж и всё что-то гудел себе под нос, о чём-то рассуждал сам с собой.

А Илюшка шёл очень довольный. Потому что рядом была Таиска, и от этого ему стало гораздо веселее. Он ведь уже пятый день с ней никуда не ходил! А пять дней — это долго.

В общем-то, дед Илья здорово придумал, чтобы теперь в Новом городе их стало трое.

 

Глава 2. Новый город

Было жарко. Пыль скрипела на зубах. Чтобы она скрипела громче, Илюша двигал челюстями вправо и влево — пусть Таиска услышит. Но она не слышала. Она думала: какой такой город? Откуда он взялся? Может, над нею просто смеются? Не похоже. Дед Илья вон какой серьёзный, глядит в свой чертёж, даже внимания на Таиску не обращает. А может, и правда, где-нибудь подальше, за Бурым отвалом, его выстроили? И все в Старой Узе давно про него знают, только она одна не знает?.. Может, его построили, пока она корью болела? А если уж он взаправду есть, этот город, поскорей бы до него дойти, вон какая жарища…

В кармане у Таиски лежат девять копеек. Может, в Новом городе она купит воды с сиропом? Как раз на троих хватит.

Шлачки набились в тапочки, солнце пекло макушку. Города всё не было.

Вдруг Илюша сказал:

— Ну, деда, показывай! Мы уже свернули на улицу Мира!

— Верно, — откликнулся дед Илья, отрываясь от чертежа. — Молодец, стал разбираться.

Таиска изумлённо огляделась — кругом ничего. Только репейник да битый кирпич. Слепень, одурев от жары, ткнулся ей в плечо, и она, взвизгнув, отпрыгнула.

— Ой! — страшным голосом закричал Илюша. — Да ты на пятиэтажный дом наступила!

— Я?!

— Ну ничего. — Дед Илья ласково потрепал её по плечу. — Она ж в первый раз… — Он поглядел на чертёж. — А тут, девочка, действительно пятиэтажный жилой дом. С балкончиками. Красивый. — Он широко обвёл вокруг рукой. — Это всё главная улица. Здесь поселятся строители нового завода. А потом будут жить заводские рабочие с семьями, с ребятишками. Видишь, Таиска, заботливо как придумано: построить жильё в отдалении от цехов, поближе к лесу, чтобы шум-дым сюда не доставал… И название улице дали…

— Улица Мира, — подсказал Илюша. — Нравится тебе?

— Нравится… — робко ответила Таиска.

Что же это такое делается? Как в сказке про голого короля: все видят, она одна не видит.

— А вот тут сидит каменный лев, два льва! — объявил Илюша. — Когти — во! И хвосты с кисточками.

Львов не было. Честное слово, не было. Ни одного льва. Из-за пыльного лопуха вылезла серая кошка, шмыгнула в крапиву.

— Хватит с тебя львов! — засмеялся дед Илья. — Кто ж возле детского сада львов сажает? Детей пугать! Тут скульптура — мать с малышом.

— Нет, львы! Как у нас возле горсовета! — заупрямился Илюша. И спросил Таиску: — А по-твоему — что?

— Тут одни лопухи! — сердито сказала Таиска.

— Сама ты лопух! — возмутился Илюша.

— И города никакого нет, одни выдумки! — крикнула Таиска. — В городе всегда продают газированную воду и мороженое и автобус ходит. А где тут газированная вода, где?..

Тут дед Илья даже за голову схватился:

— Ох, Илюшка-а! История-то какая вышла!.. Мы с тобой думали, что Таиска всё про наш город узнала. А она, оказывается, самого главного-то и не расслышала! — И он улыбнулся.

— Чего — главного? — обиженно спросила Таиска. Не очень-то приятно, когда над тобой смеются.

— Да что город наш существует пока только на плане! — Дед похлопал рукой по синему чертежу.

Ах, вот как? Значит, города нет. Целый день Таиска терпела всякие обиды, лезла по отвалу, ободрала коленки. И во рту пересохло, пить хочется. И никакой воды нету. И в конце концов оказывается, города тоже нет…

Таиска всхлипнула.

— Ну что ты, чудаченька? — ласково наклонился к ней дед Илья. — Город будет. Обязательно!.. Здесь, на улице Мира, скажу тебе по секрету, кирпичная кладочка у нас будет — высший класс! Приедет правительственная комиссия принимать город. «Кто, спросят, строил?» А люди ответят: «Молодёжь строила, платовские выученики!» — «А кто, спросят, дубки и клёны вдоль улиц насадил?» А люди ответят: «Всем народом садили…» Вот как оно будет, поняла?

— Раз слон, два слон, три слона, четыре слона, пять слонов… — заикаясь, ответила ему Таиска.

Дед Илья всполошился:

— Что такое? Какие ещё слоны?

— Семь слонов, восемь слонов… — вздрагивающим голоском продолжала она.

— Не пропусти девятого, а то не поможет! — предупредил Илюша. — Всегда пропускаешь.

— Девять слонов! — набрав дыхание, сказала Таиска. — Десять слонов! — победно крикнула она и улыбнулась Илюше. Слёзы высохли.

— Ничего не понимаю. — Дед Илья развёл руками. — Мало нам львов с кисточками, теперь ещё слоны! Полный зоопарк!

— Да нет, — сказал Илюша. — Она слонов считала, чтоб не плакать. Знаешь, как здорово помогает? Это я её научил.

 

Глава 3. Самое главное

Здесь, на пустыре, до войны стоял завод и тот самый рабочий посёлок, который разрушили фашистские снаряды. А когда фашистов прогнали, дед Илья послал в Москву письмо. Он обещал вырастить много умелых строителей, потому что много надо восстановить и построить городов и заводов.

Прошли первые послевоенные годы. И вот настал черёд строиться и для Старой Узы.

В Староузский городской Совет прислали из Москвы толстую папку с чертежами и письмо. В чертежах — все улицы, все здания Нового города, который вырастет на месте разрушенного посёлка. А в письме — просьба, чтобы граждане Старой Узы сказали своё слово, — что́ в плане хорошо, что плохо, что́ можно сделать лучше.

Разобраться в чертежах поручили деду Илье: он ведь опытный строитель и к тому же — депутат. Староузские жители для того и выбрали его депутатом в свой городской Совет, чтобы он помогал им решать самые важные городские дела.

И вот теперь, каждый день после работы, дед Илья приходит сюда с чертежами, смотрит, где пройдёт улица, где ляжет площадь, где встанет какое здание.

А Илюша? Илюша вместе с ним путешествует по невидимым улицам. И повсюду старается насадить каменных львов, чтобы Новый город стал красивее.

— Я тебя тоже научу так ходить, чтобы не наступать ни на какие дома, — обещает Илюша Таиске. — Идём, мы тебе покажем, где Главная площадь!

Теперь Таиска уже не удивляется, что на площади нет ни красивых домов, ни парка, ни скамеек со спинками. Теперь она знает: всё будет!

Надев на голову лопух, обняв коленки, разомлевшая от жары хозяйка города сидит на жёсткой траве. Она глядит на Илюшу и деда Илью.

— Вот тут! — убеждает деда Илюша и тащит его за руку к краю обрыва. — Пусть тут, ладно, деда?

Дед Илья внимательно разглядывает синий план.

— Это, внучек, будет решать городской Совет, а не мы с тобой.

— Нет, деда, обязательно тут! Отовсюду люди будут смотреть, и всем будет его видно.

— Кого видно? — спросила Таиска.

Дед Илья шагнул на край обрыва:

— Ну-ко, посмотрю…

А Таиска вытянула шею, чтобы увидеть то самое, что видят они.

И они увидали все втроём, как на том, низком берегу вспыхивает солнце на взлетающих топорах. Это в колхозе «Рассвет» плотники, сидя верхом на стропилах, мастерят кровлю над кирпичным коровником — его строил дед Илья. И ещё они увидали: вдали, за хозяйственными постройками, за старыми вётлами, будто расстелены по земле куски неба. Но они все трое знают: там синеют озерки. В воду словно осыпался яблоневый цвет, его густо прибило к берегам. Но это не лепестки белеют, это белые утята плавают. Они там крякают, становятся вверх хвостиками, достают с илистого дна козявок. Там колхозная птицеферма… С реки летят искры света: далеко плывёт невидимая лодка, солнце вспыхивает на мокрых вёслах…

Таиска оглянулась: почему примолкли два Ильи? Что они делают?

А они просто стоят и глядят на дальние поля, на просторы земли, дед Илья и внук Илья…

И к чему бы, право, припомнился вдруг Таиске дубок возле большого дуба у калитки, малолеток, который не спутаешь ни с каким другим побегом? Подрастёт, раскинет в своей земле корни — не оторвать, развернёт в своём небе зелёные плечи — не согнуть!..

Дед Илья вздохнул широкой грудью:

— Хорошо? А?

— Хорошо! — ответила Таиска.

— Хорошо! — сказал Илюша. — Вот и говорю: пусть он будет стоять тут! Ты скажи в горсовете, деда, всем скажи!

— Скажу! — кивнул дед Илья.

— Да кто, кто будет стоять тут? — крикнула Таиска. — Кого всем людям видно? Сами говорят меж собой, а мне хоть бы словечко. А я тоже хозяйка! Может, я буду несогласная!

Дед Илья наклонился к ней, погладил её косички, сказал:

— Тут, Таиска, мы думаем поставить памятник Ленину. Согласна?

— Да, да! — ответила она звонко и вскочила на ноги. — Я согласна, это у нас будет самое главное место в городе!

— Площадь Ильича, — сказал Илюша.

Дед Илья вынул из-за уха карандаш и поставил крестик на синем плане. А Илюша стал крутить на земле пяткой, а потом ковырять камнем и выковырял ямку.

И они пошли домой.

Но не сделали они и пяти шагов, как вдруг Таиска выдернула свою руку из Илюшиной руки.

— Сейчас, — сказала она и побежала обратно.

Зачем?

У деда Ильи была пометка на синем плане. У Илюши — отметина на самой площади. А у неё — ничего. Ну, совсем ничего.

Таиска сорвала тощенькую ромашку и положила её поперёк ямки, выбитой в чёрной заводской земле.

 

Глава 4. Гвоздь

Больше ребята не стали карабкаться по отвалу.

— В город ведёт дорога, — строго сказал дед Илья.

Каменистая дорога заросла бурьяном. Ходить по ней было дольше, но зато она приводила прямо туда, где из земли торчал осколок стены. Здесь Таиска устроила дом. Кровлей ему служила та самая лестница, которая никуда не вела. На её горячих от солнца ступенях Илюша разложил всякие железки, винты, дощечки, проволочки. Это был первый в Новом городе механический цех. Правда, станков и машин в цеху не было, но звона и стука хватало.

Под лестницей в доме у Таиски было тенисто. А в цеху стояла жара. Только кленок, росший в камнях, ронял прозрачную тень на макушку первого в городе мастера.

Мастер успел сделать много дел. Обстругал ножом дощечки, прорезал в них желобки — в Таискином доме будут висячие полки. Желобки — это чтоб верёвки не соскальзывали.

Верёвки он свил сам из луговой травы, зелёные, крепкие, не косичками, а жгутом. Не раскручиваются. Таиска не переставала удивляться: ведь вот какой самодел!

А сегодня мастер-самодел принёс мятую консервную банку, распрямил ей бока, пробил в донышке дырку и вставил гвоздь. Потом налил воды.

— Нажми, Таиска, на гвоздь снизу ладонью.

Таиска нажала, и в горячие пыльные руки полилась прохладная струя.

— Ой, рукомойник!

На зелёной верёвке Илюша подвесил его у самого входа:

— Умывайся сколько захочешь. А я ещё стол сделаю. Даже круглый могу! — и приволок днище от бочки.

— А ноги из чего будут? — спросила Таиска.

— Ног не будет. Я изобрёл висячий стол.

Над их головами, из лестницы, которая никуда не вела, торчали ржавые крюки, обрывки проволоки. Что хочешь можно подвесить. Илюша подвесил стол.

Таиска облокотилась, стол откачнулся и ушёл к Илюше. А от Илюши обратно к ней.

— Очень удобно! — похвалила Таиска. — На кораблях даже койки к потолку привешивают.

Она-то знает, у неё отец — моряк дальнего плавания.

Под вечер пришёл дед Илья.

— Хорошее жилище, — похвалил он. — Вот только одного не пойму: почему всё на верёвках? Ни единого гвоздя!

— Их всё равно некуда вбивать, — сказал Илюша.

— А мы сообразим, куда вбить. Верно, хозяйка?

— Конечно, — согласилась Таиска.

— И цех у тебя хорош, — похвалил дед Илья. — Только инструмента не хватает. Ладно, подарю тебе молоток. И клещи подарю.

На другой вечер дед принёс толстый чурбак — один конец заточен. Вкопал острым концом в землю посреди Таискиного дома.

— Вот вам ножка для стола. Давайте сюда днище.

Сняли днище с верёвок, положили сверху на толстую ножку. Дед приставил к серёдке большой гвоздь.

— Быть тебе, днище, крышкой! — сказал он. — Ну-ко, внучек, забей! — и подал Илюше молоток.

Илюша ударил, гвоздь выскочил — и в крапиву. Илюша поднял его, ударил второй раз, гвоздь взвизгнул дурным голосом и изогнулся, как червяк.

— Эх, мастер! Ну-ко, давай его сюда!

Дед Илья распрямил гвоздь и с двух ударов ловко вогнал его по самую шляпку. А вдогонку вбил ещё два гвоздя.

— Получай, хозяйка, стол. Он потому столом и называется, что стоит. А если качается, тогда его надо звать — капель! — И насмешливым глазом дед покосился на Илюшу.

Илюша стал красный, как редиска. Он терпеть не мог, когда над ним насмехаются.

Дед Илья осмотрел Илюшино хозяйство, выбрал деревянную плашку, нашарил в кармане гвозди:

— Пойдём, внук.

Все трое подошли к толстому пню. Дед приложил плашку к суковатому его боку, приставил длинный гвоздь.

— Первый удар — разведка… — сказал дед и стукнул по гвоздю, легонько, будто вслушивался: что ответит гвоздь, не взвизгнет, не скрежетнёт, не охнет ли? Но гвоздь, по-прежнему прямой, ответил твёрдо и ясно: «Так!» — и вошёл остриём в древесину. — А последний удар — победка! — уверенно сказал дед Илья и крепким ударом вогнал гвоздь по самую железную макушку.

— Ур-ра! — в два рта закричали Таиска и Илюша.

— Какое может быть «ура»? Обыкновенное дело: всяк гвоздок знай свой лазок, — сказал дед Илья. — Этому, семимиллиметровке, с третьего удара положено быть на месте. А мелочишке — с одного! — И меньшие гвоздята живо юркнули один за одним в твёрдую плашку. — Вот так. — Дед Илья из-под пушистых бровей глянул на Илюшу. — И никаких тебе поблажек, раз ты платовская порода. Понял?

Илюша молча кивнул головой.

— Мы поняли, — ответила Таиска и стала рядом с Илюшей.

С того дня прошло много дней. Старый пень сейчас трудно узнать — сколько к его бокам и верхушке прибито разных плашек и дощечек. А рубцы на щербатых ступенях могут рассказать, сколько гвоздей — тонких и толстых, ржавых и гнутых — распрямил тут Илюша, прежде чем вогнал их в неподатливую древесину.

Все ребята с Илюшиной улицы помогают ему собирать гвозди. Чем хуже гвоздь, чем сильнее он погнут, тем он Илюше нужнее. Ребята даже удивляются: «Вот чудак!»

А Илюша не чудак. Просто он слышал, как дед Илья объяснял ученикам: «Гнутый гвоздь — он полезный. Закаляет характер. Ты его так, а он идёт эдак. Ты его прямо, а он вбок. Зато, уж если поборол его, гвоздь чует: попал в руки мастеру!»

Дед Илья и не знает, что Илюша каждый день тренируется, что Таиска сидит рядом, обхватив руками коленки, и помогает.

«Раз, два, три!» — отсчитывает она вслух. И, если вместе с командой «три» из-под молотка вылетает удар весёлый, твёрдый, значит, победа! Гвоздь ушёл в доску по самую шляпку. И тогда Таиска кричит «ура», и Илюша тоже. Потому что каждому человеку весело, если гвозди, даже самые скрюченные, распрямляются и вбиваются по его хотению.

 

Глава 5. Радио на площади

В этот день Илюша ушёл в Новый город один, без Таиски. Она помогала дедушке Матвеюшке чинить сети. А у Илюши в цеху — срочная работа. Вместе с ребятами своей улицы он решил чинить мосток через канаву. Для такого ремонта нужно много гвоздей. У Илюши их целый склад, только все кривые.

Вот он и взялся их распрямлять. Бьёт молотком, а сам всё поглядывает на дорогу: вдруг Таиска придёт. Он бы показал ей кузнечика в банке. Для неё поймал.

И вдруг вовсе не с дороги, а с другой стороны, с Бурого отвала, Илюша слышит тоненький тревожный крик: «А-а-а! Илюша-а-а!..» Так пронзительно кричит только почтовый катерок на реке и Таиска.

Не выпуская из рук молотка, Илюша со всех ног бежит к отвалу. Может быть, Таиска зовёт на помощь? Может, её надо спасать? Ему даже хочется, чтобы с ней случилось что-нибудь такое особенное. Пусть бы за ней гналась, например, чёрная собака Джулька, которая облаивает всех прохожих на Илюшиной улице. Она хоть и за забором и на привязи, а всё равно очень страшная. Некоторые даже на другой тротуар переходят, чтобы мимо неё не идти. Вдруг она гонится с разинутой пастью за Таиской?

Илюша крепче сжал в руке молоток. «Сейчас, сейчас, Таиска. Погоди, я тебя спасу!..»

С разбегу Илюша хватается за осину и глядит вниз.

По отвалу карабкается Таиска. За ней гонятся… никакая это не собака, а просто её собственные козы. Выбрасывая вперёд копытца, они легко прыгают по шлачкам, взбираются вверх первыми и начинают общипывать осинник. А Таиска, встрёпанная, красная, влезает на четвереньках вслед за ними и, запыхавшись, выговаривает только одно слово: «Ой!»

Худенькие её ключицы так и ходят ходуном.

— Зачем коз с собой привела? — спрашивает Илюша не очень сердито. Всё-таки, пожалуй, лучше, что они козы, а не та чёрная собака…

— Я их внизу привязала. А они твои зелёные верёвки съели… А на площади радио говорит. Важное сообщение! Новый город… Его скоро начнут строить. И скоро самый главный начальник приедет, будет рабочих набирать. И… и… и все люди уже на площади, и все ребята там, — не переводя дыхания выговорила Таиска.

Илюша схватил её за руку:

— Бежим скорей!

— Да не могу я бежать… — чуть не плача сказала Таиска. — У меня подмётка оторвалась. А босиком — вон какая земля колючая! — Она подняла ногу. Тапочка разинула рот, и все пять Таискиных пальцев поглядели из дырки на Илюшу.

— Давай сюда, подобью! — Он стянул с Таискиной ноги тапочку, положил на пень.

Молоток звонко простучал по гвоздям.

— Готово, надевай!

Таиска протянула руку. Но странное дело: тапочку нельзя было сдвинуть с места.

— Ой, ты прибил её насовсем!

Илюша молча расстегнул свою сандалию.

— Надевай! — приказал он.

Таиска вставила в его просторную сандалию свою маленькую пыльную ногу:

— А ты?

— Я — так. Завтра я твою тапочку от пня стамеской отковырну. Ты потерпи.

— Ладно, потерплю, — согласилась Таиска.

Они побежали вниз в двух сандалиях и одной тапочке. И хотя дорога была жёсткая и камни острые, а одна нога у Илюши босая — он ни разу не пожаловался. Наверное, потому, что он распрямил уже сорок один гвоздь и характер его закалился.

Когда, запыхавшись, они прибежали на площадь, народу там было — не протолкнёшься. Они услышали только последние слова, вылетевшие из громкоговорителя: «…Мы передавали постановление о строительстве…» И сразу будто стая голубей взлетела, треща крыльями. Это люди на площади захлопали в ладоши. Кроме чужих спин, Илюша с Таиской ничего не видели. Сколько ни толкались, им не удалось подойти ближе к трибуне.

Тогда Илюша ухватил Таиску за руку, и они стали пробираться к старой ветле, что росла возле городского Совета.

— Скорей лезьте к нам! — закричало им сверху, с дерева, сразу несколько голосов.

В зелёной листве повсюду виднелись голые коленки, локти, ноги в тапочках. На старой ветле было полно ребят.

Илюша с Таиской уселись на сук, свесив ноги, и увидали всю площадь как на ладони.

Рядом с трибуной — вот счастливчики! — стояли ученики деда Ильи, вся его школа-бригада. Илюша узнал их: и длинного Семёнова Николая и Рыжика. Рыжик не был рыжим, просто фамилия у него такая. Илюша, сказать по правде, этого Рыжика не очень любил. Потому что дед Илья часто говорил о нём всякие хорошие слова, хвалил за старательную работу. А Илюше хотелось, чтобы дед хвалил только его, Илюшу, и больше никого…

Сейчас ученики деда Ильи стояли строем, красивые, как офицеры на Красной площади, когда парад. Они глядели на трибуну. Там была товарищ Орлова Надежда Ивановна — председатель городского Совета. Ветер трепал её стриженые русые волосы, и она придерживала их рукой. Рядом с нею стоял дед Илья и разговаривал сразу со всей площадью.

— Даю рабочее слово от себя и своих учеников! — говорил он. — Отдадим стройке всё умение, всю душу вложим!

Тут молодые каменщики забыли про свою воинскую красоту, замахали руками, закричали:

— Ур-ра-а!

И все люди на площади тоже закричали «ура». И все крыши вокруг загремели, как барабаны, печные трубы загудели и засвистели, и даже ветла без верхушки закричала и зашумела каждой веткой. Это стучали, кричали, шумели ребята, сидевшие на крышах и заборах и на старой ветле. В общем, получилось боевое «ура».

Когда оно прокатилось по площади, дед Илья поднял руку:

— Предлагаю! — Громкоговорители разнесли его голос по всем улицам Старой Узы. — Предлагаю в воскресенье объявить народное гулянье. И на гулянье соревноваться мастерам-строителям. К примеру, пригласим каменщиков со всего района, потягаемся — кто быстрей стены кладёт. Кладку будем вести не просто для показа, а для дела. Вот тут, на площади, в войну фашистская бомба разбила каменный магазин. А фундамент уцелел, он крепкий. Мы на нём поставим стены. Пусть будет новый магазин в нашей Старой Узе. Приедет начальник строительства, встретим его, скажем: «Вот вам, товарищ начальник, самые умелые. Ставьте на ответственные дела». Так?

— Та-ак! — загудела площадь.

Кто-то потянул Илюшу за ногу. Под деревом стоял почтальон Кузьма Семёнович, старый дедов приятель.

— Распишись, Платов-младший, за телеграмму. Отдашь деду. Мне туда не пробраться.

Илюша, а за ним и Таиска скатились с ветки на землю.

— А от кого телеграмма?

— Расписывайся вот тут, — сказал почтальон и протянул книгу. — Дед разберёт от кого.

Печатными буквами Илюша написал свою фамилию, и вместе с Таиской они стали прокладывать дорогу к трибуне:

— Телеграмма! Телеграмма!

Все люди расступались перед ними.

Митинг подошёл к концу. Толпа стала редеть.

Дед спустился с трибуны и взял из Илюшиных рук телеграмму. Прочитал, разгладил русые с серебринкой усы.

— Ого-го-о! — весело, громово крикнул он. — Илюшка! Через неделю твой батя приезжает! Чуешь?

— Чую-у-у! — Переполненный радостью, Илюша помчался галопом по площади на своём выдуманном коне, размахивая выдуманной саблей.

И Таиска поскакала рядом с ним, стремя в стремя.

Когда же, ныряя под локтями гуляющих людей, они обскакали полный круг, Илюша услыхал, как Надежда Ивановна сказала деду Илье:

— Он, верно, и не узнает отца.

— Узнаю! — громко ответил Илюша. — Узнаю сразу!

Ну и что ж, что он не видал батю уже четыре года? Ну и что ж, что ему тогда не было и трёх лет? Зато он тысячу, а может быть, даже миллион раз глядел на карточку, которая висит у бабы Тани над комодом. И ничего, что карточка маленькая и пожелтевшая и что отец там совсем молодой! Всё равно Илюша узнает его сразу хоть в тысячной толпе!..

Товарищ Орлова улыбнулась, Илюша почувствовал на своём затылке её тёплую руку.

— Ты люби отца, — сказала она. — Он у тебя хороший. Мы с ним в одном пионерском отряде были, на одной парте сидели. Он меня за косы дёргал.

— Вот так хороший! — огорчилась Таиска.

— Да, хороший! — подтвердила Надежда Ивановна. — И мы с ним в партизанском отряде воевали. — Она взяла Илюшу и Таиску за руки, и они вместе пошли с площади. У серого камня остановились подождать деда Илью. Над камнем, на обелиске, неярко светилась пятиконечная красная звезда.

— Тут и её мужа схоронили, — шепнула Таиска Илюше.

— Знаю, — тоже шёпотом ответил Илюша. — Зато он взорвал фашистский штаб, и все фашисты взлетели в воздух.

Подошёл дед Илья. Остановился у камня, снял картуз.

— «Живые вам бесконечно должны»… — прочитала Надежда Ивановна вслух золотые буквы на камне.

— Чего должны? — шёпотом спросила Таиска.

— По-моему, памятник должны поставить из чистого золота, — сказал Илюша.

— Или из хрусталя, — решила Таиска.

— Нет, — тихо ответила им Надежда Ивановна. — Самый лучший им памятник — сделать всё то хорошее, что они задумали, да не успели.

— Тогда мы построим Новый город. Правда, деда?

Товарищ Орлова улыбнулась.

— А почему… — спросила она, — почему этот мальчик в одной сандалии? Все строители должны быть одеты и обуты.

 

Глава 6. Баба Таня

Дед Илья уверяет: если бабе Тане к пяткам приделать счётчик, окажется, что она за день пробегает сто километров. Из комнаты в кухню, в сенцы, на крыльцо, во двор, по выложенной кирпичом дорожке в погребицу за молоком, за творогом, к курам в сарайчик. И обратно в дом. Маленькая, быстрая, на твёрдых каблучках…

— Илюша, вставай, пора! — Её проворные руки вынимают из печи ватрушки — золотые корочки, молоко — румяные пенки. — Дед давно на стройку ушёл. Я уборку начала, верхнюю горницу для твоего бати выбелила. А ты всё спишь! — И опять её каблучки стук-стук по дому.

Вдруг стук смолкает. Она кричит из коридора:

— Игрок! Ты что игрушки раскидал?

Илюша дожёвывает ватрушку, допивает молоко и неторопливо вылезает из-за стола.

— Маленький я, что ли, в игрушки играть?

В коридоре пол вымыт добела. Баба Таня стоит высоко на подоконнике, развешивает пучки полевых трав — сушить. Возле её ног жёлтый ящик с детскими Илюшиными кирпичиками. Он уж и забыл, когда играл в них.

— Я, что ли, их вынул, да? Они мне вовсе не нужны!

— А не нужны — поставь на место! — командует баба Таня.

Илюша суёт ящик на нижнюю полку и недовольный выходит на крыльцо. С бабой Таней не поспоришь!

Дед Илья всегда говорит: «У нас бабка командир, только успевай поворачивайся!»

Когда-то баба Таня была краснощёкая комсомолка, боевая, отважная. Вместе с дедом Ильёй она у кулаков хлеб отнимала для Красной Армии и первая в городе косу себе обстригла. Какой же, сказала, боец с косами?

Но Илюша с сомнением оглядывает бабу Таню: на её затылке седая коса скручена крендельком, щёки покрыты сетью морщинок — обыкновенная домашняя бабушка. Просто очень хорошая, лучше всех!

Попробуй, например, догадайся, что скоро захочется есть. А у неё уже обед поспел. Или вот Илюша только подумал, что ранец с жёлтыми ремешками лучше портфеля, а баба Таня уже купила ему ранец и как раз с жёлтыми ремешками.

И на комоде у неё много интересных вещей, например граммофон с зелёной трубой. Платов Второй, Илюшин батя, давным-давно вставил в граммофон электромоторчик, а баба Таня старинную трубу снимать не разрешила. Рядом с граммофоном — коробка из ракушек, а в ней — подкова, выкрашенная красной эмалевой краской. Эта подкова у бабы Тани памятная, дед Илья подарил в молодые годы. В общем, баба Таня отличная бабушка, только её никогда не переспоришь.

Так думает Илюша, сидя на ступеньке, и поглядывает наверх. Там, в батиной горнице, настежь распахнуты два белых окна и, как паруса, хлопают занавески. Он вытаскивает из кармана гнутые гвозди и пересчитывает. Вчера вечером — он точно помнит — гвоздей было одиннадцать, а за ночь их стало четырнадцать. Странно, откуда ещё три гвоздя?

— Илюша! — Баба Таня протягивает ему из окна клещи. — Сходи к погребице, вытащи из порога гвоздь, всё об него спотыкаюсь. Справишься?

Что за вопрос! Илюша кряхтит над гвоздём. Накрепко ухватывает его клещами. Напрягши руки, и ноги, и спину, тащит рывками — раз! Ну-ка ещё — два, три! Хлоп!.. Он сидит в траве. В руках — клещи. В клещах торчит гвоздь. Готово!

Баба Таня смотрит на него из окна, смеётся:

— Спасибо, внучек. Знала бы, где упадёшь, соломки бы подстелила.

Илюша не обращает внимания на такие насмешки. Он прячет гвоздь в карман и идёт за Таиской.

— Вот тебе и пятнадцатый гвоздь к делу! — кричит вслед ему баба Таня.

Илюша не оборачивается.

Они идут с Таиской в Новый город. По пути Таиска рассказывает свои новости: от папы пришла посылка — Таиске мохнатая шубка, маме меховые башмаки, дедушке Матвеюшке рыболовная снасть. А сам папа приедет осенью. Илюша рассказывает свои новости. Сегодня до приезда Платова Второго осталось уже пять дней. Хорошо бы к его приезду научиться самые длинные гвозди вбивать с трёх ударов…

И вдруг Илюшу осенило. Он поворачивается к Таиске спиной и кричит:

— Гляди скорей! Есть у меня на штанах зелёное пятно? Я вчера через забор лазал, а он крашеный!

Таиска садится на корточки:

— Нет никакого пятна.

— Значит, пока я спал, баба Таня их почистила. Значит, она три гвоздя мне в карман подложила. Значит, она мне помогает.

Таиска отмахивается:

— Да не бывает таких бабушек. Все мамы и бабушки из карманов железки выбрасывают, я тебе точно говорю!

— А моя баба Таня такая. Замечательная.

На другое утро его снова разбудил бабы Тани сердитый голос:

— Опять у нас вещи своих мест не знают? Поучить их, что ли?

Илюша выглянул в коридор. Жёлтый ящик опять стоял на окне. Кирпичики в нём были сложены наспех, крышка не задвинута. Илюша удивился:

— Да я и не брал их вовсе!..

— Вчера не брал, сегодня не брал! Что ж у них, ноги выросли?

Илюша обиделся. Он молча сунул ящик на полку и ещё ногой его пихнул. Настроение у него испортилось. Проглотив кашу, он отправился на улицу.

За калиткой играли в лапту Два Яшки — Илюшины приятели. По-настоящему-то их звали Саша и Миша. Очень схожие, оба краснощёкие, у обоих носы пёстрые от веснушек — они двойняшки. И ребята их прозвали «Два Яшки». А они сердятся, когда их так называют.

— Здоро́во, Два Яшки! — крикнул им Илюша. Ему хотелось, чтобы они рассердились, потому что он и сам сейчас был сердитый.

Но они не обратили на него никакого внимания, и тогда Илюша стал им мешать:

— А вот промажете, промажете!..

Они и правда промазали, и один и другой. И, рассердившись, стали кидать в Илюшу комками глины. Один комок стукнул Илюшу по лбу. Тогда, вконец разобиженный, Илюша принялся кричать во всё горло:

— А зато мой дед будет Новый город строить! А ваш дед не будет! Он на рыбозаводе работает, а строят только строители! Вот вам! — и ещё язык показал.

Наверное, если бы рядом была Таиска, он не стал бы так поступать. Но Таиски рядом не было. От этой мысли сделалось ещё обидней, и он крикнул:

— Мой отец тоже строит, он начальник, а ваш нет!..

И тогда из дома вышла баба Таня, такая рассерженная, какой он её никогда не видал.

— Ты что расхвастался? — крикнула она и за ухо повела его по кирпичной дорожке в дом.

— Всё равно мой дед, а не ихний! — орал Илюша.

Не слушая его криков, баба Таня привела Илюшу в кухню и стала отмывать глину с его щёк. Илюша терпеть не мог, когда кто-нибудь тёр ему лицо, особенно нос, и он стал вырываться. Баба Таня подшлёпнула его мокрой рукой:

— Да ты угомонишься?

— Всё равно мой… Всё равно мой… И батя тоже! — всхлипывал Илюша, спрятав нос в полотенце.

— Ну, твой, твой! А ты тут при чём! Ты своими руками хоть один кирпич в их дома положил, хоть один гвоздь вбил? Раскудахтался кочеток во весь голосок, а у самого гребень не вырос! — И она, сердито громыхая крышками, стала расставлять кастрюли на полке.

Из-за кочетка Илюша так расстроился, что Таиске про этот разговор даже не рассказал. А насчёт кирпичиков пожаловался:

— Я их вовсе не брал, на что они мне?..

— Давай отдадим их в ясли, — предложила Таиска.

— Ладно, — обрадовался Илюша.

Но назавтра ящика с кирпичиками на полке не оказалось.

Илюша пошёл к бабе Тане. В конце двора, на солнечной скамье, она выбивала пуховые подушки, подшлёпывала и оглаживала их шёлковые бока. Подушки уже были готовы к приезду Платова Второго, их голубые углы торчали, словно на пружинках.

— Баба Таня, а где ж кирпичики?

— Нашли себе место, — ответила она. Летучая лукавая улыбка запряталась в сетке морщин. — А тебе они зачем? Ты ж сам сказал, не маленький — играть…

— Мне-то они, конечно, ни к чему… — начал было Илюша.

— Ни к чему, так что ж ты мне голову крутишь? — ответила баба Таня. — Ступай-ка лучше нарежь в огороде лучку.

И пошёл Илюша в огород резать лук.

 

Глава 7. Колышек-вешка

Баба Таня купила Илюше новые резиновые сапоги.

— Маленько просторны, ну да ничего. Осенью наденешь на двое шерстяных носков.

Как же, будет он ждать до осени!

Сегодня идёт дождь. Сильный. Вода льёт через край пожарной бочки. Жасминовый куст опустил листья и стал похож на мокрую курицу.

Илюша надел плащ и новые сапоги. Дождь бойко застучал по капюшону.

Весёлое дело — топать по лужам в сапогах. Они точно такие, как у деда Ильи и у всех староузских рыбаков, — и без воды блестят, как мокрые. И вовсе не велики: если ногу затолкнёшь вперёд — пальцы достают до носка, а передвинешь назад — пяткой упрёшься в задник. В самый раз.

В дверях сарая, нахохлившись, сидят куры и задумчиво скрипят недовольными голосами: «Какой чудак гуляет под дождём?» Кошка на крыльце брезгливо потряхивает лапой. Не понимают звери и птицы, что человек сделал себе непромокаемые ноги.

Вдруг позади себя Илюша слышит знакомый тоненький голос:

— Ой, Илюшка, ничегошеньки ты не знаешь!

У калитки в мокром голубом плащике стоит Таиска. Она никак не может справиться со щеколдой, потому что одна рука у неё спрятана под полой.

Илюша идёт открывать. Он наступает на все лужи, чтоб брызги летели во все стороны. Пусть Таиска заметит его новые сапоги! Но она не глядит на них. Лицо её испуганно.

— Какие-то чужие… неизвестные… в брезентовых плащах… ходят по Новому городу!

Сердце Илюши застучало.

— Да кто?

— Не знаю. Может, злодеи какие-нибудь. Глядят в трёхногую трубу! К нашему домику приставили полосатую палку. Навбивали в землю деревяшек вот таких… — Она вытянула руку из-под мокрого плащика и протянула Илюше деревянный колышек. Конец его был измазан землёй, на боку написаны цифры и буквы. — Я его долго вытаскивала, всё-таки вытащила! Я обратно всю дорогу за ними вслед бежала, в кустах хоронилась — посмотреть, куда они пойдут. А мама меня поймала и велела переобуться. Я все тапочки насквозь промочила, потому что…

— «Промочила»! — передразнил Илюша. — Вот в каких сапогах надо злодеев ловить!

Он поднял ногу повыше, но нога оказалась босая: сапог был просторным и остался стоять в вязкой грязи.

— Ой, — сказала восхищённая Таиска, — какие новые!

Илюша вставил ногу обратно в сапог.

— О чём они говорили, ты хоть послушала? — спросил он.

— Конечно, — ответила Таиска. — Они не говорили. Они пели про картошку.

— Почему про картошку? — Илюша всегда спрашивал «почему», если сильно удивлялся.

И вдруг на улице в шуме дождя раздались чьи-то дружные взрослые голоса. Они пели:

Две покрытые брезентовыми плащами фигуры остановились у калитки и помахали широкими рукавами.

— Эй, ребятишки!

— Они! Злодеи! — пискнула Таиска и стала заталкивать Илюшу в сарай.

Куры подняли переполох. И, пока они кудахтали, два злодея прошли по кирпичной дорожке, поднялись на крыльцо, и баба Таня собственными руками открыла им дверь.

Тогда Илюша бросился вперёд, Таиска — за ним.

С крыльца они услышали чужие голоса. Чей-то нежный, совсем молодой голос произнёс:

— и… нам посоветовали: «Вас непременно приютят в доме Ильи Ивановича Платова. Там хозяева гостеприимные». Вот мы и пришли…

— Для хороших людей всегда место найдётся, — ответила баба Таня.

«Для хороших»? Эх, не знает баба Таня, что перед ней злодеи! Илюша решительно рванул дверь и переступил порог.

В сенях злодеи складывали у стены свои полосатые палки, рюкзаки и трёхногую трубу. Баба Таня стояла возле, такая маленькая, приветливая и беззащитная, что у Илюши в носу защемило от жалости. И он заслонил бабу Таню.

— Поздоровайся, Илюша, — сказала баба Таня.

Но Илюша только мрачно мотнул головой.

Злодеи стали снимать плащи. Плащи были огромные и жёсткие. Из них, как из палаток, вышли двое. Первый был настоящий злодей: под носом — чёрные злодейские усы. И он всё время шевелил чёрными злодейскими бровями. А второй… второй из плаща вышла девушка, беленькая и голубоглазая.

— Разве ты не хочешь с нами познакомиться? — спросила она нежным голосом и протянула Илюше руку.

— Нет! — из-за спины бабы Тани сказала Таиска.

Тогда чёрный злодей поставил перед Илюшей трубу на трёх ногах.

— Он, наверное, не хочет в эту замечательную трубу глядеть! — сказал он и улыбнулся такими ослепительными, белыми зубами, что в сенях будто стало светлей.

Илюшино сердце не выдержало.

— Хочу! — сказал он.

— И я хочу! — сказала Таиска.

Злодеи засмеялись и разом протянули им руки.

— Ну так давайте познакомимся. Я — инженер Варвара Сергеевна, а Вано́ Ильич — мой помощник. Он любит, когда его зовут просто Вано, потому что, хотя у него такие роскошные усы, он ещё молодой. А меня тоже все зовут Варей. Мы — геодезисты…

Илюша незаметно от всех толкнул Таиску: эх, ты, а сказала — злодеи.

— Ты что толкаешься, а, дорогой товарищ? — удивился Вано.

Илюша смутился.

— Мы самые первые приходим на строительную площадку, делаем съёмку местности, отмечаем на картах, где пригорок, где ровное место. А потом архитекторы составляют план Нового города.

— Такой план у деда Ильи есть, — сказал Илюша. — Он уже готов.

— Знаю, что готов. А теперь мы привязываем дома и улицы к местности.

У Илюши и Таиски глаза на лоб полезли от удивления.

— Как так… привязываете?

— Ну, не верёвками, конечно, — засмеялся чернобровый Вано и сверкнул глазами и подвигал бровями. (И Таиска подумала, что совсем они у него не злодейские, а очень даже добрые.) — Не верёвками. Это только называется «привязываем». На самом деле — ставим вешки, колышки. Если в доме четыре угла — вбиваем четыре колышка. Строители сразу увидят, где им котлован рыть, фундамент строить. Понятно?

— Понятно, — ответил Илюша и строго поглядел на Таиску.

А она вытащила из-под плащика колышек-вешку и протянула инженеру Варе.

— Вот, — сказала она грустно. — Я, наверное, отвязала какой-нибудь дом или улицу. Я их обратно привяжу. Ладно?

Так они и подружились. А потом все впятером — баба Таня, и геодезисты, и Илюша, и Таиска — сидели в кухне за столом и ели. Инженер Варя и Вано выложили из своих рюкзаков всякую походную еду: колбасу и консервы, но вкусней всего была бабы Танина вяленая вобла. Её били о край стола, сдирали серебристую шкурку — только треск шёл и чешуйки ложились на клеёнку. Запивали бабы Таниным квасом, похваливали.

— М-м! — только и мог выговорить чернобровый Вано и цокал языком, и щёлкал пальцами, и двигал бровями.

Илюша взял третью воблу.

— Не ешь больше, — сказала баба Таня. — Рыба, она воды просит. Ночью пить захочешь.

— Не захочу, — ответил Илюша и съел третью рыбу.

Скоро пришёл дед Илья и привёл с собой ещё двух приезжих каменщиков. К нему часто гости приезжают, даже из других областей, перенимать опыт — как быстрей работать.

— Встречай гостей! В тесноте, да не в обиде! — сказал дед Илья бабе Тане.

И правда, не в обиде. Всем хватило места. Даже очень весело стало. В сенцах уже не две, а шесть пар резиновых сапог, лежат рюкзаки, плащи, чемоданы. Дед Илья оживлённо рассказывает:

— Сегодня, братцы мои, автобус от пристани пришёл полнёхонек! Строители едут!

Все заговорили про стройку, и баба Таня не заметила, как Илюша протянул руку за четвёртой воблой.

 

Глава 8. Свет в горнице

Весь дом спит. Все спят. Два знатных каменщика — в большой комнате. Геодезист Вано ушёл с дедом на сеновал. Инженера Варю баба Таня взяла к себе в спаленку. А Илюшу уложили на раскладушке посреди кухни.

Илюша спит крепко. Он видит дождь. Открывает рот, но ни одна капля не хочет упасть к нему на язык. Вдруг кто-то ставит рядом с Илюшей белое обливное ведро. Оно полно студёной воды, на воде покачивается запотелый ковшик. Илюша тянется к нему, тянется и…

Он сидит на полу посреди тёмной кухни. Слетел с раскладушки. Ведра нет. Уже с того года, как провели водопровод, обливное ведро стоит в погребице, в нём баба Таня солит огурцы. А вода Илюше приснилась. Потому что он хочет пить. Четыре рыбы воды просят.

Сонный, он бредёт к раковине. На ощупь открывает кран, ловит воду ртом. Холодные струйки сбегают ему на грудь, и он окончательно просыпается. И тут он слышит над головой, в пустой горнице, приготовленной для бати, шаги. Глухая ночь, все спят. Кто там ходит?

Сна не осталось ни в одном глазу. Илюша стоит один среди кухни. Темно. Страшно. Зажечь свет тоже страшно. Кому сказать? Дед Илья на сеновале, далеко. Бабу Таню будить — ещё инженера Варю разбудишь.

Значит, он, Илюша, сейчас один в доме хозяин. Самому надо идти и проверять, кто там ходит. Илюша нащупывает на полке ложку-шумовку. Ручка у неё длинная, с крючком, всё-таки оружие… Он на цыпочках выходит в коридор. Тут горьковато пахнут невидимые кожаные ремешки на невидимом ранце. Из большой комнаты слышен дружный храп — спят знатные каменщики.

Илюша ставит ногу на первую ступеньку лестницы. Он прислушивается. Да, наверху кто-то ходит. Ходит и постукивает. У Илюши на локтях кожа покрывается пупырышками. Он сердито трёт локти: плохо, когда у храброго человека трусливая кожа.

Старые деревянные перила скрипят. И ступени скрипят. Но тот, наверху, не слышит. Илюша ясно различает его шаги и стук. Ещё ступенька, ещё… Верхняя площадка. Затаив дыхание Илюша глядит на полоску света под дверью горницы, на слепящий глазок замочной скважины. А за дверью — шаги…

Какая-то барабанная дробь мешает Илюше слушать. Нет, это не барабанная дробь, просто у Илюши стучат зубы. Плохо, когда у храброго человека зубы трусливые. Ладно, хоть они молочные, четыре уже выпали, скоро все переменятся.

Илюша сжимает в кулаке шумовку и прикладывается глазом к скважине. По горнице ходит дед Илья! Он не на сеновале, он тут! Над столом горит яркая лампа. Дед наклоняется. Приседает. Берёт что-то со стула, чем-то постукивает по столу. И опять наклоняется, опять постукивает. Что он такое делает непонятное среди ночи?

Глупо устроены замочные скважины. Одним глазом глядеть неудобно, двумя — нос мешает. Илюша пристраивается и так и сяк, упирается лбом в дверь, крепче, ещё крепче, и вдруг… дверь распахивается. Он с грохотом влетает в горницу, падает и с размаху на животе въезжает прямо под стол. Стало очень тихо.

— Ты когда-нибудь вылезешь? — спрашивает дед.

Илюша вылезает из-под стола.

— А шумовка тебе зачем понадобилась?

Илюша лезет обратно под стол и достаёт шумовку.

— Она ничуть не погнулась… — говорит он.

Но дед глядит на шумовку каким-то странным взглядом. Он берёт её из рук Илюши и говорит странные слова:

— Предположим, это у нас будет подъёмник.

— Почему? — спрашивает Илюша. Он всегда спрашивал «почему», когда удивлялся.

— Не почему, а для чего. Чтобы кирпич без задержки подавать наверх, каменщикам. Понял? — Дед Илья стал двигать шумовкой вверх-вниз, вверх-вниз, потом взял что-то со стула и положил на шумовку.

И тут Илюша изумился: он увидал свои пропавшие кирпичики. Дед поднимал их на шумовке, будто она была не обыкновенная кухонная ложка с дырочками, а подъёмник, который поднимает грузы на стройке. Дед Илья снимал кирпичики с шумовки, раскладывал их по краю стола стопками и приговаривал:

— Чтоб всё сподручно было, чтоб зря не тормошиться. Сэкономим времечко, — говорил он, — сэкономим силы. Красота работа… — На тёмных скулах деда горел румянец, седые кудри качались надо лбом. — Так? — спрашивал дед Илья и сам себе отвечал: — Так.

Вдруг Илюша понял: дед говорит вовсе не с ним, а сам с собой! Он, как видно, забыл про внука, который стоит рядом босой, неодетый.

— Ты зачем взял мои кирпичи? — сердито сказал Илюша.

— Учусь на них, — ответил дед Илья. — Учусь класть стены быстро!

— Почему учишься? Ты и так быстрей всех строишь!

— Ещё быстрей надо, — сказал дед, продолжая выкладывать кирпичики по краю стола. — Мне, внучек, много лет. Может, это будет моя последняя, самая радостная работа — на пепелище Новый город поднимать… — Он взглянул на Илюшу и спохватился: — Да ты захолодал, ошершавел весь, как гусёнок!

Дед Илья ласково притянул к себе Илюшу, сел вместе с ним рядышком на стул, обнял тёплой рукой.

И сразу Илюше стало спокойно и хорошо.

— Так много, внучек, надо нам поставить за пятилетку новых городов, новых домов. Столько выстрадали наши хорошие люди — и войну, и горе, и недоед, и недосып, и дети росли без крова. Хочется мне, внучек, сделать для людей что-нибудь очень хорошее, самое лучшее. Вот и думаю: надо научиться складывать стены быстро, много быстрее, чем раньше. А потом и других научить. Верно, внучек?

— Верно. — Илюша потёрся носом о дедову рубаху, поудобней приластился к его плечу щекой. — И я тоже что-нибудь хорошее сделаю…

— Обязательно сделаешь. Подрастёшь и сделаешь. Умелых каменщиков у нас немало, а всё не хватает… — Дед Илья говорил, а сам всё похлопывал внука ласковой ладонью, всё покачивал его. — Строим мы с тобой, к примеру, дом. Работают на этом доме три мастера. А другие дома, выходит, ждут, пока эти каменщики освободятся. Так?

— Так, — чуть слышно ответил Илюша и ещё крепче прижался щекой к деду. А потом вдруг обнял деда двумя руками и перелез к нему на колени.

— Ну, сиди, сиди, ну и хорошо, — говорил дед. — И вот что я надумал, внучек: разделил я всю работу между своими ребятами. Наружную кладку, ту, что потрудней, сам веду. Рыжик вслед за мной внутреннюю сторонку стены выкладывает. Остальным дал работу полегче, каждому по способности. Так, сообща, и работаем, каждый у меня на виду, каждому дело по силам.

— И я смогу. Я тоже что-нибудь хорошее смогу, — ещё успел вымолвить Илюша, и глаза его сомкнулись.

— И что ж у нас получается, внучек? — негромко рассуждал дед Илья. — Было у нас, значит, трое мастеров занято. А теперь дом буду строить я один со своими учениками. А тех двух мастеров мы с тобой высвободим, пусть другой дом строят. Так?

Илюша в ответ только моргнул. Пусть другие каменщики строят другие дома. Очень хорошо. Ресницы больше не захотели подыматься.

Тогда, тихонько улыбаясь, дед Илья поднял Илюшу на своих больших руках. Осторожно ступая по скрипучим ступеням, он понёс его вниз, в постель, через тёмный дом. Мимо двери, за которой спали баба Таня и инженер Варя. Мимо двери, за которой храпели друзья каменщики. Илюшины ноги, покачиваясь, задели невидимые ремешки на невидимом ранце. И сквозь заголубевшее окно услышал дед Илья, что дождь перестал и по всей Старой Узе перекликаются утренние петухи.

 

Глава 9. Ломаный грош

Под вечер на площади началась весёлая работа. Застучали топоры. Строили новую большую трибуну к завтрашнему празднику. А старую снесли. Дед Илья с учениками тоже работал там. Вкапывали стоймя брёвна, обшивали досками, укладывали сверху деревянный настил. Гвозди легко входили в доски. Илюша завидовал: «Дали бы мне разок стукнуть!» Он прямо-таки сгорал от желания что-нибудь поделать.

Он подошёл к Рыжику, но тот сказал:

— Ты, может, заблудился? Детский сад прямо и направо.

— Я хочу помогать, — сказал ему Илюша.

— Завтра вечерком я буду ничего не делать, так ты заходи мне подсоблять, — ответил Рыжик.

— Я уже умею гвозди вбивать, — сердясь, объяснил ему Илюша.

— Тогда на́ тебе, дружище, в подарок гвоздь и сматывайся.

Илюша взял гвоздь. Пришла Таиска, и они вместе стали разглядывать подарок. Никогда ещё у Илюши не было такого огромного гвоздя. Всё-таки этот Рыжик парень ничего!..

Потом Илюша и Таиска забрались под новую трибуну, посмотреть, как она сделана изнутри. Там было интересно. Вечернее солнце лезло сквозь щели, и края досок розово светились. Над головой стучали.

Острый и сладкий запах свежей стружки, как чей-то настойчивый, весёлый голос, звал Илюшу сделать, сработать что-нибудь очень хорошее.

Он увидал остриё гвоздя, торчавшее из доски. Взял осколок кирпича и долго колотил по острию, пока кирпич не искрошился. Тогда Илюша вылез наружу, смело подошёл к Рыжику и утащил у него из-под рук молоток.

— Эй! — Рыжик помчался за ним.

Но Илюша уже нырнул под настил и стал стучать по гвоздю.

— Отдай молоток, мне работать нужно!

— А ему тоже нужно! — вступилась Таиска.

Илюша закончил работу.

— А то как бы кто не порвал штаны, — сказал он, протягивая молоток хозяину.

— Чудак, кто же сюда полезет? — удивился Рыжик.

— А ты почём знаешь? Может, кто и полезет, — деловито ответил Илюша.

— Ну ладно, — подумав, сказал Рыжик. — Если нужен будет какой инструмент, бери. Только спрашивай, а не так хватай.

Илюша с Таиской ещё немного посидели под трибуной. Потом Илюша встал.

— Пойдём. Я тебя спрошу важное.

Они стали вылезать наружу, и он стукнулся о доски, набитые крест-накрест.

— И чего их по-дурацки набивают? — рассердился Илюша.

А Рыжик протянул ему стамеску:

— Приложи холодное, шишка пройдёт. А крест-накрест доски набивают, чтоб устойчивей было.

Стамеску прижимать больно. Однако приятно держать в руке настоящий рабочий инструмент.

— Ну, полегчало? — спросил Рыжик.

— Полегчало.

— Тогда бывай здоров.

Илюша отдал стамеску, и вдвоём с Таиской они пошли осматривать трибуну с другой стороны.

— Спрашивай важное! — напомнила Таиска.

— Вот, скажи: что в городе бывает деревянное?

— Ну… забор, — подумав, сказала Таиска.

Илюша отмахнулся:

— Заборы не годятся. И столбы для проводов не годятся. Это не подарки. А я хочу сделать Новому городу подарок. Настоящий. Деревянный. Чтоб на гвоздях, а не на верёвках. Поняла?

— Может, скворечник? — предложила Таиска. — Деревья посадят, значит, и птицы прилетят.

— Не годится! Скворечники все делают.

— Ещё бывают такие деревянные вазы, урны, на них написано: «Для мусора».

— Что ж, я, по-твоему, буду работать, работать, а потом — для мусора, да? — обиделся Илюша.

— Ну, я подумаю ещё, — пообещала Таиска.

Они дотемна вертелись на площади, пока баба Таня не разогнала их по домам спать.

До самой ночи из Таискиного дома неслись громкие трубные звуки: дедушка Матвеюшка продувал свою трубу, он ведь играет в оркестре на всех праздниках. А мама крахмалила Таискину юбочку. Утром эта юбочка, распушив все свои оборки, стояла на табуретке и ожидала Таиску. А Таиска бегала по дому в трусиках, грела утюг, разглаживала свои самые красивые капроновые ленты.

В домике Платовых с утра осталась одна баба Таня. Дед Илья надел праздничную рубашку, расчесал пшеничные, с серебринкой усы и ушёл подготавливать к соревнованию своих ребят. А Илюша побежал на пустую ещё площадь.

Он долго гонял трёх кур и поросёнка. Сами, что ли, не понимают? Сегодня тут пастись нельзя! Потом он взобрался на новую трибуну и крикнул с неё:

— Ура! Да здравствует!..

Новая трибуна — длинная, как пристань. Если бы вокруг была не площадь, а вода, к трибуне смогли бы причаливать катера. Такая длинная и нужна, на ней поместится и оркестр и целая комиссия, которая сверху будет наблюдать за работой мастеров и решит, кто победил.

А кто там шуршит под трибуной?

Оказалось, поросёнок вовсе не ушёл, забрался под помост. Он расталкивал носом строительный мусор и мирно хрюкал. На пятачке у него висело розовое колечко стружки.

— Я тебе что сказал? Уйди, слышишь? — Илюша топнул ногой.

Поросёнок подскочил сразу на всех четырёх ногах, хрюкнул и остался на месте.

Тут, грохоча, подъехал грузовик. Поросёнок выбежал и с отчаянным визгом помчался по площади.

— Ты его там пасёшь, что ли? — пошутил шофёр.

— Нет, он сам, — ответил Илюша.

— А не скажешь, где мне Платова найти?

— Вот он я!

Шофёр засмеялся.

— Ты, что ли, будешь у меня кирпич принимать?

— Я лучше деда позову, — сказал Илюша и побежал к школе. Там дед Илья собрал своих учеников.

Но Илюшу перегнал гудок машины. Шофёр дал длинный сигнал, и сейчас же из дверей школы высыпали ученики деда Ильи. Первым бежал невысокий, широкоплечий Рыжик. За ним — другие ребята. А за другими, размахивая длинными руками, — Семёнов Николай. И все кричали:

— Давай… принимай… разгружай!

Илюша на ходу повернул обратно и тоже стал кричать:

— Давай… выгружай!

Все перескакивали через вчерашние лужи, Илюша — тоже. Вдруг он увидел — в луже лежат пять кирпичей.

— Э! — закричал он. — Кирпичи!

Длинный Семёнов Николай остановился:

— Ну и что?

— Давай отнесём их на место, — предложил Илюша.

— Больно надо из-за них кланяться, руки марать, — ответил Семёнов Николай. — Им цена грош ломаный.

Что такое грош, Илюша не знал. Но раз всё равно ломаный — значит, никуда не годится. И вслед за Семёновым Николаем Илюша перепрыгнул через кирпичи.

К грузовику они прибежали последними. Ученики уже начали разгрузку. Одни взобрались в кузов, другие стали в ряд и начали быстро передавать кирпич за кирпичом. Они бежали из рук в руки, цепочкой.

Последним с краю стоял Рыжик. Вот он повернулся к соседу, принял от него кирпич, опустил в стопку и протянул руки за другим. Илюше понравилось, как ладно работают ученики. Он пролез у Рыжика под локтем, стал рядом и тоже вытянул руки.

— Очумел? — спросил Рыжик.

Но отвечать было некогда. Кирпич уже бежал, приближался. Раз! — Рыжик взял его. Два! — положил в протянутые Илюшины руки…

Кирпич оказался тяжёлым. Но Илюша не позволил кирпичу себя пересилить, не дал ему выпасть из рук. Присев, он опустил его в стопку. А когда поднялся и опять протянул руки, то увидал, что Рыжик обходится без него, без Илюши. Сам принимает кирпичи, и сам их укладывает друг на дружку.

— Давай мне! — потребовал Илюша.

— Тебя тут не хватает, — ответил Рыжик, продолжая работать.

— Да, не хватает. Я ведь не уронил его, да?..

И когда Рыжик взял новый кирпич, Илюша вцепился в него, и они положили этот кирпич сразу четырьмя руками. Но получилось не быстрее, а медленнее. Цепочка остановилась. Все ученики стояли и ждали.

Тут кто-то взял Илюшу под мышки и перенёс на другое место, подальше.

— Ты мешаешь! — сказал дед Илья. — Не видишь, их и без тебя шестеро и с тобой шестеро.

— Нет, — возразил Илюша. — Со мной семеро. Я помогаю.

— Когда человек помогает, дело идёт быстрее. А ты им всю скорость сбил.

Илюша вздохнул. Теперь-то цепочка опять работала. И весело тараторила: «Давай… не зевай… давай… не зевай…» И кирпичи, как красные вагончики, бежали по рукам, словно по рельсам.

— Я буду очень стараться, — попросил Илюша.

— Старайся. Только не здесь, а вон там. — Дед Илья повернул Илюшу от себя и легонько подтолкнул.

И тут Илюша увидал, что много ребят тащат из дверей городского Совета стулья и скамьи, выстраивают их рядами прямо на площади. Илюша побежал, тоже схватил стул, принёс и поставил в первый ряд. Потом принёс ещё пять стульев. Кто-то сунул ему в руку свёрток кумача и велел: «Неси!» Он принёс кумач к трибуне. А там уже была товарищ Орлова Надежда Ивановна и ещё комсомольцы с рыбного завода. Они расстелили кумач прямо на асфальте, окунули кисть в банку с краской и написали печатными буквами, белым по красному:

ПРИВЕТ МАСТЕРУ — ЗОЛОТЫЕ РУКИ!

— А кто это мастер — золотые руки? — спросил Илюша.

— А вот, кто победит, тому и дадим это звание и фамилию его сюда впишем, — объяснила Надежда Ивановна.

Илюша постоял-постоял и спросил:

— А что бы мне ещё поделать?

— Дел много, — сказала она. — Первое дело — отойди от банки с краской, а то как бы ты её не опрокинул. Второе дело — сгрызи вот это на здоровье. — Надежда Ивановна вынула из кармана четыре грецких ореха. — А третье дело — видишь, дед Илья стоит? Беги к нему, скажи: «Надежда Ивановна просит вас присесть и передохнуть перед началом». Понял?

— Понял! — радостно крикнул Илюша и побежал к деду.

Дед Илья стоял возле брёвен. Он сердито глядел на лужу, в которой лежали кирпичи.

— Хозяева безрукие, — сказал он. — Разбросали добро!

— Ничего не безрукие, — ответил Илюша. — Просто нечего из-за них кланяться, руки марать. Им цена грош совсем ломаный.

Дед Илья так удивился, что без всякой просьбы сам сел на бревно.

— Вот как? — спросил он и пронзительным взглядом уставился на Илюшу. — Ты это точно знаешь?

— Точно. Мне Семёнов Николай сам сказал.

— Ах, сам?.. — Дед Илья сердито подёргал себя за ус. — Сам, значит… Нет, сколько топорище ни вари, всё топорищем останется. А где он сейчас, этот «сам», околачивается?

Семёнов Николай стоял перед афишей кино и грыз семечки.

— А, вот он, мой милый-дорогой, — обрадовался дед Илья. — Сейчас мы его поучим уму-разуму. — Дед достал из кармана горстку жёлтых монет, выбрал самые маленькие, копейки. — Пойди-ко, внук, пока этот «сам» сюда не глядит, разложи копейки на дороге.

— Как — разложи? — не понял Илюша.

— А очень просто: выкладывай их одну за одной по асфальту.

Илюша удивился. Однако он быстро справился с порученным делом. Монетки легли на асфальт.

— А теперь сядь со мной рядом. — И дед Илья раскатисто крикнул на всю площадь: — Семёнов!

Семёнов Николай перестал лущить семечки и не торопясь направился к деду Илье. Вдруг на ходу он будто споткнулся — монета! Наклонился, сунул в карман, ступил три шага — стоп! Ещё одна! И какой безрукий их тут растерял? Мигом нагнулся, поднял. Ступил два шага — третья монета! Ведь вот удача привалила! В кармане уже весело позвякивало, а Семёнов Николай всё кланялся, подбирая копейки. И, кланяясь, приближался к деду Илье. А когда подошёл, увидел, что дед Илья раскачивается от хохота.

— Ой! — стонал дед Илья. — Вот где я тебя раскусил. Ой, старательный! Одиннадцать раз поклонился, не поленился! Спинушку гнул и руки замарать не побоялся!..

— Не пропадать же добру! — буркнул Семёнов Николай.

— Вот оно как? — Дед Илья вдруг перестал смеяться. Узловатые его пальцы забарабанили по колену. Зрачки буравили ученика. — Вон как! Значит, как себе в карман, так и сто раз поклонишься — не пропадать добру? А кирпичи валяются — пусть пропадают? Добро не твоё, а народное, тебе не жалко?

На потемневшем от гнева лице дедовы глаза остро светились, как льдинки. Илюша оробел.

— Говоришь, грош цена? Да это тебе, Семёнов Колька, грош ломаный цена!..

Илюша взглянул на Семёнова Николая. Скулы его покрылись пятнами. Глаза бегали, а руки то прятались за спину, то беспомощно повисали вдоль боков.

— Зря я на тебя, дурака, силы тратил. Всё одно из тебя гражданин не вырастет, нет! — гремел дед Илья. — А вырастет из тебя собственник, хапуга, кулак толстопузый! Я таких хорошо знаю, навидался! Такие в гражданскую войну хлеб от голодного народа прятали… Мои-то ученики знают: народное добро береги, тогда своё само сбережётся!..

Илюша, слушая, страдал: он ведь тоже перепрыгнул через народное добро, которое береги… Он незаметно засунул руку под свою блестящую пряжку, пощупал живот: вдруг из него, из Илюши, тоже вырастает кулак толстопузый? Нет, пока всё было в порядке.

— А ты мне не ученик! — грохотал дед Илья.

— Ваш я! — крикнул в ответ Семёнов Николай. Выгреб из кармана монеты, ссыпал их на бревно рядом с дедом Ильёй. Шагнул, вынул из лужи четыре кирпича и понёс их.

Лишь один, надтреснутый, остался лежать в воде.

Илюша поглядел вслед Семёнову Николаю и молча встал.

Последний кирпич лежал далеко, в самой серёдке лужи. Илюша влез в воду. Кирпич был скользкий и тяжёлый. Крепко прижав к себе, Илюша отнёс его на место. По дороге ему встретился Рыжик. Он по-доброму подмигнул, посторонился, освобождая путь человеку, который несёт тяжесть.

Вернувшись, Илюша сказал деду:

— Отнёс.

— Ты настоящий работник и хозяин, — ответил дед Илья. — Дай почищу тебя, а то как бы нам от бабы Тани не влетело.

 

Глава 10. Мастер — золотые руки

Праздник начался ровно в двенадцать. Заиграл оркестр. Приезжие гости, знатные строители из области и дед Илья — все с орденами и медалями — уселись в первом ряду, который помогал ставить Илюша. Близко, в десяти шагах перед ними, чуть поднимался из земли старый каменный фундамент, расчищенный, выровненный, подготовленный под кладку новых стен. С четырёх сторон стопками лежали готовые для работы кирпичи. Но с одной стороны…

Илюша сразу приметил: так, да не так! И сразу ему вспомнилась ночь, когда дед в горнице раскладывал его, Илюшины, деревянные кирпичики и приговаривал: «Чтобы сподручнее было, чтоб зря не тормошиться».

— А ты когда пойдёшь? — спросил Илюша.

— Не торопись, торопыга, в своё время пойду, — сказал дед.

На трибуне уже играл оркестр. Он играл очень громко, никто рядом выстоять бы не смог. Но Илюша всё же залез наверх, постоял немного, чтобы посмотреть поближе, как дедушка Матвеюшка играет на своей трубе. Дедушка Матвеюшка надул щёки и стал гудеть. Илюше показалось, что к нему в ухо забрался шмель, и он удрал в первый ряд и сел на колено к деду Илье.

Товарищ Орлова поднялась на трибуну. Оркестр смолкнул, и она поздравила всех староузских граждан с началом строительства Нового города и с праздником мастеров. Вслед за тем все дедушкины знакомые каменщики со своими подручными надели брезентовые рукавицы и стали каждый вдоль своей стороны фундамента, а место, которое приметил Илюша, осталось пустым.

Илюша взволновался:

— Да ты что ж не идёшь? — крикнул он деду в ухо. — Они тебя перегонят!

— Погодим чуток, — спокойно ответил дед.

Надежда Ивановна взглянула на секундомер — такие часы, где стрелки отсчитывают каждую секунду, подняла руку.

— Внимание! — и звонко скомандовала: — Начали!

И каменщики стали класть кирпичи. Илюша глядел, стараясь не сморгнуть, чего-нибудь не пропустить. Лопатки быстро расстилали раствор, кирпичи ложились ровнёхонько, легко, будто в них и весу не было, такие они стали послушные в умелых руках. И стены росли прямо на глазах у зрителей — вверх, вверх. Может быть, и много прошло времени, да только никто его не заметил. Так весело шло дело.

Мастера хитро подмигивали друг дружке и всё убыстряли работу. А товарищ Орлова смотрела на секундомер, который умеет отсчитывать не только секунды, но и минуты, и часы.

Вдруг она подняла руку: стоп! Работа разом остановилась. Три стены будущего магазина, ровные, новёхонькие, поднялись на площади, а люди хлопали в ладоши.

Илюша ничего не понял.

— А кто победил? — спросил он.

— Все победили! — засмеялся дед Илья. — Ровно, хорошо работают. Глядеть — праздник!

— А ты? — встревожился Илюша.

Тут товарищ Орлова объявила:

— Сейчас в соревнование вступит Илья Иванович Платов со своей школой-бригадой.

И ученики деда Ильи надели рукавицы, взяли в руки инструмент, стали на места вдоль четвёртой стороны фундамента. Дед снял Илюшу с колена, поднялся и оглядел учеников весёлым пристальным взглядом. Словно спросил: «Готовы к бою?» И мигом Рыжик, и Семёнов Николай, и другие ребята будто подтянулись: «Всегда готовы!»

Илюша весь напрягся в ожидании. Сейчас, казалось ему, вот сейчас дед Илья скомандует: «По коня-ам! В атаку! Впе-рёд!»

Но товарищ Орлова взглянула на секундомер:

— Внимание!

Дед Илья просто сказал:

— Начали.

И началось.

Нет, никто не рванулся с места. Никто не понёсся на конях, размахивая саблями, крича «ур-ра». Было тихо, совсем тихо. Только железные лопатки каменщиков постукивали всё быстрей и раствор жёстко поскрипывал по кирпичу.

— Так… — коротко говорил дед Илья. — Внимательней. Так. Эдак…

Напрягшись стрункой, прижав к бокам сжатые кулаки, Илюша шептал:

— Вперёд! Вперёд! — словно мчался с бригадой в неслышной атаке. Словно в руках у молодых бойцов невидимые поводья.

Бригада летела вперёд. Илюша — с нею, бок о бок, стремя в стремя. Потому и разгорались щёки у Рыжика и у Семёнова Николая, потому что встречный ветер бил им в лицо, им и Илюше…

И кто-то за его спиной тоже шептал:

— Вперёд, вперёд!

Но Илюше некогда было оборачиваться.

Вот уже верхний край стены поднялся каменщикам выше колен. Вот он стал им по грудь. Уже дед Илья распрямил спину, и все ребята распрямились, им не надо больше наклоняться, чтобы укладывать кирпичи, стена всё растёт под их руками.

А на площади, как ветер в соснах, прошёл-прокатился шумок: да почему же платовская кладка поднимается, как пирог на дрожжах? Да ведь тут умелый — всего один мастер, а другие — неоперившиеся птенцы?..

А стена всё лезет вверх, как по щучьему веленью. Поднялись простенки и проёмы для окон, и сквозь них Илюша видит, как работают Рыжик и Семёнов Николай. И вот уже Рыжик встал на подмости, а за ним и другие, и высоко над стеной показались разгоревшиеся лица, блестящие глаза и руки, снующие словно стрижи.

А шум на площади всё сильнее. Задние ряды теснят передних зрителей, все хотят увидеть, как школа-бригада строит чудо-стену.

И вдруг — команда:

— Стоп!

И разом всё замерло. Дед Илья вышел из-за стены, ребята, стаскивая рукавицы, стали рядом с ним. Смущённые, они теснились друг к другу и поглядывали на площадь, которая гудела, кричала, махала им десятками рук. А над головами деда Ильи и его учеников комсомольцы уже растягивали кумачовое полотнище:

ПРИВЕТ МАСТЕРУ — ЗОЛОТЫЕ РУКИ

ИЛЬЕ ИВАНОВИЧУ ПЛАТОВУ

И ЕГО ШКОЛЕ-БРИГАДЕ!

Полотнище билось на ветру, но Илюша всё равно видел все до одной буквы. Некоторые были ещё мокрые, с буквы «Ш» вниз стекали три белые дорожки.

А к деду подходили разные люди, поздравляли. И товарищ Орлова тоже.

На площади все ряды сбились, перепутались. Осталась сидеть одна баба Таня в праздничной цветастой кофточке, в белом платочке. Маленькая, подняв радостное лицо, она смотрела вверх на своего мужа-богатыря, на мастера — золотые руки. Больше ни на кого. Она даже Илюшу не замечала, а ведь он вертелся рядом, тоже хотел поздравить деда.

Никогда ещё Илюша не видел деда Илью таким молодым; глаза его смеялись, озорные кудри падали на лоб.

— Никакого чуда! — гремел его радостный голос. Он объяснял в сотый раз всё с самого начала. Он хотел, чтобы все поняли, чтоб все сумели.

Окружённый людьми, дед Илья шёл по площади. Оркестр играл громко, и возле трибуны уже танцевали друг с дружкой девушки; их яркие платья закручивались, как венчики вьюнков.

Баба Таня увидала Таиску. Таиска стояла одна-одинёшенька в своей накрахмаленной юбочке и сосала красного леденцового петуха на палке.

— Какая ты нарядная, Таиска! — сказала баба Таня. — И банты в косах — просто мотыльки! А где же Илюша, что он делает?

— Задаётся! — Банты-мотыльки обиженно подпрыгнули. — Я рядом стояла, он даже ни разочка не обернулся. А сейчас уж так задаётся, что щёки, гляди, лопнут!

— Да ну? — огорчилась баба Таня. — А пойдём поглядим.

Седая кудрявая голова деда Ильи возвышалась в толпе над всеми. Илюша не отходил от деда. Он глядел во все глаза и слушал в оба уха, как дед объясняет знатным каменщикам свою работу. Щёки у Илюши и правда были раздуты.

— Вот глядите, баба Таня, какой он важный!

Знатные каменщики поздравили бабу Таню и стали ей объяснять, какой у неё замечательный дед Илья. Будто она сама этого не знает. Таиске даже смешно сделалось. Потом знатные каменщики похвалили Таискины банты и поздоровались с ней за руку. Илюша обернулся и заморгал от удивления: такая Таиска была сейчас красивая и нарядная, вроде ненастоящая, вроде её только что сняли с ёлки!

Илюша сказал ей странным невнятным голосом:

— Ты зачем потерялась? Я тебя искал.

Он живо засунул палец за щеку, за другую. И оказалось, что щёки у него надуты не от важности, — просто он прятал во рту два больших ореха.

— На, бери, — сказал он. — Мне Надежда Ивановна дала. Два я сгрыз, два тебе сберёг. — И он обтёр мокрые орехи о штанину. — Я бы их в карман спрятал, да он у меня прохудился от всяких железок.

— А мне мама дала деньги на мороженое, даже на две порции. Пошли? — сказала Таиска.

К тележке с мороженым тянулась очередь. Тётка-мороженщица в белых нарукавниках проворно выдавала детям и взрослым дымящиеся холодные кубики в серебряных обёртках и приговаривала:

— Граждане, не настанавливайтесь в черёд. Всем не хватит. Не могу я, граждане, весь город накормить.

Тут она вынула из тележки последнюю порцию, и её унёс какой-то толстый мальчишка. Таиска стала грустная.

— Пошли… — позвала она.

Но Илюша сидел на корточках и смотрел на тележку из-под низу.

— Она деревянная, — ответил Илюша с такой радостью, будто он копал-копал и раскопал сказочный сундук из чистого серебра.

— Ну и что? — не поняла Таиска.

— Она деревянная и на гвоздях, — встав на ноги, счастливо повторил Илюша. — Ну, поняла?

— Нет, — сказала Таиска.

Илюша загадочно посмотрел на неё:

— Ты не беспокойся! В Новом городе всем хватит мороженого.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросила Таиска.

— Уж я-то знаю! — ответил Илюша. — Потому что я сам сделаю в подарок Новому городу тележку для мороженого. Большущую, чтоб много помещалось! — Илюша потащил Таиску за собой: — Самое главное — набрать побольше строительного материала! Побежим, я знаю, где здоровая доска валяется. И ещё мне надо поскорей домой, я ж сегодня забыл сорвать листок с календаря. Вот сорву — и тогда останется три дня!

 

Глава 11. Дым на поляне

Травы на полях выбросили вверх нежные зелёные метёлки. Только начал колхоз «Рассвет» косить — заладил дождь.

Дед Илья, отрываясь от газеты, хмуро поглядывает в небо. Он всегда сердится, когда непорядки в народном хозяйстве.

— Льёт и льёт… Только обкосили поляны, — жалуется он бабе Тане, — тут дождём и прихватило. Подсушить не успели, пришлось покидать сено в копёнки недосушенное. Разве это порядок?

Баба Таня посмеивается:

— Кабы дождь, когда «Рассвет» просит, а то когда «Рассвет» косит…

Илюша и дед Илья дружат с колхозом «Рассвет». Дед там свой человек, потому что он выстроил в «Рассвете» все хозяйственные постройки и школу, в которой учатся колхозные ребята. И воду там подаёт сложенная им водокачка. И малых телят там выращивают в его телятнике.

Для этих телят на зиму нужно сено. А самое полезное, самое душистое сено — раннего покоса, которое сейчас накосили: в нём и лютики и незабудки.

И вот теперь оно мокнет и преет под дождём. Плохо!

— Дойдут руки, и научимся поворачивать погоду на свой лад, — говорит дед Илья, листая газету.

Баба Таня заботливо подаёт деду чистые портянки, ставит у порога чисто вымытые резиновые сапоги:

— Обуйся. А то ведь тучи не знают, что вы собрались с ними расправиться, несознательные тучи-то…

Дед Илья разглядывает фотографию на газетном листе.

— Гляди, Таня, краны у нас какие стали выпускать, — с гордостью говорит он. — Такому кирпич вагонами подавай — он с вагоном поднимет.

Баба Таня глядит в газету. На снимке — большие строительные краны. Один тащит вверх камень величиной с простенок, другой — целиком стену с окнами и дверью.

— Это что ж, из кирпича теперь и вовсе строить не будут?

— Да ты что, мать! — посмеивается дед. — Пробуют на всякий манер, и так и эдак. Можно такому дому быть, можно и другому, почему нет? Это всё на пользу… А уж кирпич, он — отец всякой стройке. Ему и годы и непогоды — всё нипочём. Без кирпича города на всём свете не найдёшь. Верно, внук?

— Верно, — говорит Илюша.

Вместе с дедом они выходят из дома. Дождь перестал. Кирпичная дорожка просыхает, светлеет. Пар поднимается от крыш. Куры под акацией на скамейке вытягивают замлевшие лапы, отряхиваются.

— Парит, — говорит дед Илья.

— Ага.

Они прощаются и идут в разные стороны. Дед Илья по своим делам, Илюша — по своим. Надо проверить сено. Не всё, а одну большую копну в берёзовой роще. Илюша тоже недоволен, что дожди каждую ночь и сено не просыхает. Чем кормить телят в зиму?

А ещё они с Таиской хотели покувыркаться в большой копне; там, в роще, никто не увидит и не заругает.

Но самое главное — в ту копну они зарыли всё своё хозяйство. Потому что в Новом городе у Илюши с Таиской больше нет ни дома, ни цеха. И теперь Илюша беспокоится, как бы не поржавели драгоценные железки, ведь дожди идут и идут.

Ещё одна забота есть у Илюши — пень. Очень жалко было с ним расставаться! Такой крепкий был, широкий, как верстак! А теперь надо искать другой. Вот бы найти дубовый! Крепче его нет…

Так размышляя, Илюша идёт по лесу. Он идёт, возвышаясь над деревьями. Он великан. Макушки осин что-то лопочут прямо в уши, елочки кладут ему на плечи верхние ветки, а сосны тычутся в колени, как пушистые щенята.

Нет, не потому, что Илюша такой большой. Просто лес ещё маленький. Но в нём уже растёт земляника и пахнет маслятами, как в настоящем лесу.

Этот лес посадили староузские комсомольцы всего три года назад. Да, он ещё не взрослый, и все деревья в нём — подростки, а есть и совсем малыши. Откуда в таком лесу быть большому толстому пню?

И всё-таки Илюша его увидел. Вот он — прекрасный пень. Шесть шагов сделал Илюша, чтобы обойти его кругом. Он стар. Когда он ещё был дубом, каждый прожитый год откладывал в его теле по одному деревянному кольцу. И теперь на срезе колец этих так много, что Илюша сбился со счёта, не узнал, сколько ему лет.

Откуда же взялся этот старик среди маленьких деревьев?

А вот откуда. Комсомольцы сажали свой лесок там, где в войну под фашистскими снарядами упал старый лес. Илюша о том лесе и не слыхивал, много лет прошло. И уже не различишь теперь, какие побеги поднялись от старых дубов, от желудей, оброненных ими в землю, а какие высажены руками комсомольцев.

Пока Илюша пробирался к старому пню, молодые дубки ссыпали ему на плечи, на рубашонку все капли со своих листьев. Кулаком, пяткой, толстым суком он обстучал пень со всех сторон. Ни один кусочек коры не отвалился от его боков, ни один жучок или букашка не выползли из его тугой древесины. Он был прочен, этот старик. Он держался за землю толстыми сильными корнями.

И тут Илюша увидал самое важное: меж корней темнела пещерка. Илюша пошарил рукой — сухо и просторно. Вот и кладовка для всех его железок! Сейчас он пойдёт в берёзовую рощу, вытащит их из копны и перенесёт сюда. Порадуется Таиска!

Илюша раздвигает ветки плечами и грудью. Он рассекает руками зелёные волны зелёного моря. Он пловец. И правда, Илюша такой мокрый, будто окунулся. Вперёд, вперёд, вплавь!..

Мокрая орешина в последний раз хватает его за рубашку. Тугая осинка, выпрямившись, стряхивает на него капли и что-то лопочет ему вслед. Чем-то она похожа на Таиску, эта осинка.

А он уже на опушке. Солнца нет, но оно близко, за пеленой облаков. Влажный воздух нагрет, вётлы стоят притихшие, укутанные парной дымкой. Вперёд, вперёд! Он уже не пловец, а всадник. Он пришпоривает невидимого коня. Теперь недалеко. Через луг, вскачь, вскачь! По высокой мокрой траве.

Всюду вода. Капли, тяжёлые как улитки, свернулись в листьях. В склонённых метёлках трав — вода, в мягких, как заячьи лапы, шариках клевера — вода.

Вдруг над головой всадника облака неслышно расходятся. В голубой небесно-чистой полынье показывается солнце. И сразу каждая травинка, весь луг загораются весёлыми огнями. А облака уплывают. И тогда над лугом из ничего, просто из света, сама собой вылепливается радуга, такая ясная и многоцветная, что Илюша, поражённый, останавливается.

Ой, кака-ая! Одной ногой радуга стоит в низком Комсомольском лесу, другой — упирается прямо в траву перед рощей. Стоит себе — прочная, не качнётся. А ведь такая прозрачная: каждая берёза сквозь неё видна. И стволы у берёз, каких не бывает, — красные, оранжевые, сиреневые, жёлтые, разные…

А можно радугу пощупать рукой?

Илюша мчится вперёд, и радуга истаивает, будто её и не было. Значит, нельзя радугу трогать руками, радуги этого не любят. А с чистого неба на луг разом обрушивается жара. Илюша говорит «ух!» и стягивает с ног резиновые сапоги. Суёт их один в другой и несёт под мышкой.

Он входит в рощу, тянет берёзки за тонкие ветки, как за косы. Полный солнца, золотистый дождь летит с веток. Листья и белые стволы сияют так, что глазам радостно, — будто праздник, будто перед Илюшей не зелёные деревья, а красные флаги!

И от радости Илюша кричит во всё горло: «Ого-го-ооо!» — как дед Илья. И в роще кто-то отвечает тоже как дед Илья: «Ого-го-ооо!»

Вперёд, вперёд, навстречу эху. На послушном коне он галопом вылетает на поляну. Там стоят пять копён, и среди них, под самым солнцем, — Илюшина большая копна. От неё поднимается белый пар.

«Вот и хорошо, значит, сохнет сено!» — думает Илюша. А его конь сердито фыркает. Конечно, не конь. Выдуманные кони не фыркают. Это чихнул сам Илюша. Потому что горько-сладкий пар щекочет ему нос. Гляди-ка, пар ползёт из Илюшиной кладовой тоже!

Илюша засовывает руку в копну и тут же отдёргивает: там горячо! Железки нагреты. Густой пар лезет из кладовки, он пробивается из копны с боков и снизу тяжёлыми, белыми, как молоко, струйками.

Илюша пугается: а вдруг это не пар, а дым?

Обжигая пальцы, он вытаскивает свои богатства, бросает на землю. Вдруг сено внутри горит? Как же тогда телята? Ведь это для них! Это ж колхозники накосили! Это ж народное добро, которое береги!..

Как на врага, бросается Илюша на копну. Он тащит обжигающие охапки. Они уже не зелёные, не душистые. Сено в них прелое, потемневшее. Оно липкое, как смола, оно вязкое, оно чёрное, оно страшное, как болото…

Сквозь истлевшие стебли Илюше в рот, в глаза ползёт белёсый противно-сладкий дым.

Ему вдруг делается как-то мутно и очень скучно на душе. Руки становятся ватными, они больше ничего не хотят делать. Тогда Илюша кричит на них. Он и не помнит, что кричит, но они начинают слушаться.

Эх, если бы ему руки подлинней, чтоб сразу ухватить охапку побольше… Эх, если бы ему сейчас не две, а четыре руки!

И вот у него уже четыре руки…

«Так не бывает… — смутно думает Илюша. — Всё равно, пусть не бывает, зато можно скорей разбросать сено, затоптать пламя, если оно вырвется наружу. А то перекинется на другие копны, и они загорятся…»

Белый дым слепит, мешает дышать. Рукам горячо, больно, но они делают своё дело — четыре выпачканные чёрные руки, две маленькие и две большие.

«Откуда взялись две большие?» — мелькает в одурманенном мозгу Илюши. Но ему некогда думать. Только бы не дать рукам остановиться. Только не броситься лицом в траву. Только ухватить сена побольше, оттащить подальше.

— Давай, паренёк, милый… — говорит кто-то рядом. — Немного осталось, мы с тобой молодцы!..

Значит, правда он не один… Значит, их тут двое — молодцов? Илюша облизывает пересохшие губы и, растопырив руки, опять бросается на копну и, пятясь, оттаскивает сено подальше.

И вдруг верхушки берёз качнулись куда-то вбок, наклонились, и земля странно вывернулась дыбом и ушла из-под ног.

Свет погас, и — ничего не стало.

…Он открыл глаза. Было как всегда: берёзы опять стояли вверх макушками и небо висело над ними. Разбросанная копна чуть заметно курилась посреди поляны. Другие копны стояли целы-невредимы.

Илюша лежал в траве, в тени. Незнакомый человек с чёрным закопчённым лицом держал Илюшину голову на своих коленях и чёрной рукой поил его из фляжки.

— Вот и прошло. Обошёлся, паренёк. Молодец. Как тебя зовут?

Илюша захотел ответить, но не успел, потому что земля опять качнулась.

— Съешь мятную конфету, всё пройдёт, — сказал чёрный человек и улыбнулся Илюше белыми глазами и белыми зубами.

От мятной конфеты земля перестала качаться. Илюша разглядывал человека.

Глаза у него не белые, нет. Просто светлые и кажутся ещё светлей на закопчённом лице. Прямые русые волосы падают на лоб. Выпачканная сажей белая шёлковая сорочка порвалась у плеча.

— Мы с тобой сено уберегли, — сказал человек. Он взял в свои ладони Илюшины руки, и Илюша опять увидал всё вместе — четыре чёрные руки, две большие и две маленькие. — Немного поболят, а потом пройдут, — сказал человек, разглядывая Илюшины и свои пальцы. — Потерпим?

— Да, — кивнул Илюша. — Потерпим.

Вдвоём ведь легче терпеть.

Человек вытянул из сена стебель, надкусил белыми зубами, оторвал половину:

— На, поешь кислого. Конский щавель называется. Мы его мальчишками всегда ели.

— И мы ели, — ответил Илюша и стал грызть кислый стебель. — А кто его поджёг? — спросил он про сено.

— Само загорелось. Бывает такое несчастье, если сложить непросохшее. Душно ему, преет, тлеть начинает. Может даже вспыхнуть и больших бед понаделать. Видишь, какое оно чёрное.

— И вы чёрный, как трубочист, — сказал Илюша, разглядывая человека. Что-то в нём было знакомое, и это знакомое почему-то тревожило Илюшу.

— А ты, думаешь, белый? — засмеялся человек. — Вот уж кто настоящий трубочист — так это ты! Одни глазищи сверкают.

И они стали друг над другом хохотать. С закопчённого лица на Илюшу глядели и смеялись светлые озорные глаза. У кого он видал совсем такие же?

— Надо бы к реке спуститься, окунуться. Можешь на ноги встать? — спросил человек.

— Могу, — ответил Илюша и встал.

Земля уже твёрдо держалась под ногами. Илюша сгрёб под куст свои железки, прикрыл клоком сена.

— Твоё хозяйство? — спросил человек.

— Моё. Тут даже проволока есть для радио, и семь болтов разных, и гайки. Только сейчас они закопчённые…

— Ничего, отчистишь, — утешил человек, поблёскивая светлыми глазами. — Ты, я вижу, мастер. А что ж ты мастеришь, мастер? — спросил человек.

— Да так… собираюсь одну штуку построить. Только надо ещё четыре колеса раздобыть.

— А сколько у тебя уже есть? — спросил человек.

— Пока ни одного. Я ещё кузов не выстроил.

— Может, это грузовик будет? — полюбопытствовал человек.

— Нет, — сказал Илюша. — Не грузовик. Только это — тайна.

— А, тайна? Значит, действительно нельзя говорить. Вот уж если познакомимся получше, тогда, может, и расскажешь. Верно?

Илюша кивнул.

— А разве вы к нам в Старую Узу надолго?

— Надолго, — ответил человек. — Пошли, мастер?

Илюша сунул под мышку сапоги. Человек перекинул через плечо рюкзак. Только было Илюша собрался рассказывать приезжему человеку, что город Старая Уза самый лучший город на свете, как они уже вышли на зелёный откос к реке.

Тут над Узой дружно стрекотали кузнечики. Где-то на воде визжали ребята, и на том берегу рокотал трактор-тягач, подтягивал брёвна к строительству конторы.

Человек раскинул руки, шумно вздохнул и сказал:

— Я земной шар чуть не весь обошёл… — Он обернулся к Илюше, засмеялся и прибавил: — А лучше здешних мест нет на свете!

— Ага! — согласился Илюша. — У нас жуки-плавунцы бегают, и мальки живут, а пиявок совсем нет. Уза не повсюду обмелела: тут, под вётлами, даже с головкой будет. А когда пониже на реке завод и плотину выстроят, у нас теплоходы пойдут, и, может, даже на крыльях, скоростные, а может, даже морские…

— Ну, это уж ты перехлестнул! — засмеялся человек. — Морские не пойдут. А у вас тут мальчишки считают: «Аты-баты — шли солдаты»?

— Считают, — ответил Илюша. — Кто останется, тому водить.

— Тогда считай, кому первому нырять.

Илюша стал считать «аты-баты».

Он нарочно начал не с себя, чтобы вышло нырять ему первому.

И он нырнул первый. И ещё посидел под водой, зажав нос и уши, сколько смог, чтоб показать — каковы пловцы староузские мальчишки. А когда, запыхавшись, вылез на отмель, увидел, что приезжий человек уже тоже вынырнул и вылезает на другую отмель, поблизости. Вся чернота с него сошла. Он оказался мускулистый, загорелый. Мокрые русые пряди спадали ему на лоб, из-под них на Илюшу глядели смеющиеся, на чьи-то очень похожие глаза.

— Молодчага, здорово ныряешь! — крикнул человек. — А теперь поплывём обратно, будем рубашки стирать. А то нас люди испугаются.

Они опять переплыли глубинку и возле берега, зайдя в воду, стали стирать свои рубашки. Тёрли их, мотали и крутили, взбаламутили всю воду и распугали всех жуков-плавунцов. А потом развесили рубашки на вётлах и уселись на зелёном откосе.

Человек раскрыл рюкзак и развернул хлеб с колбасой:

— Брал в дорогу. Не успел проголодаться, как уже приземлился.

— Ого, вы на самолёте прилетели! — догадался Илюша. — А с аэродрома, ух, далеко идти. К нам все водой плывут, снизу. Мой батя тоже завтра на катере приплывёт.

— Пустяки, что далеко, — ответил человек. — Зато шёл через будущий Новый город. Хотел поглядеть, как он там…

— Он — хорошо, — заверил Илюша. — Его скоро будут строить.

— Верно, скоро! — подтвердил человек. И улыбнулся Илюше так знакомо, будто уже сто раз, нет, тысячу раз ему улыбался.

— Его мой дедушка будет строить. И все его ученики. И другие самые лучшие каменщики… — похвастал Илюша, откусывая хлеб с колбасой.

И вдруг человек перестал улыбаться. Худые, загорелые руки, затягивавшие рюкзак, дрогнули и остановились. Быстрый, горячий взгляд ощупал Илюшино лицо.

— Ты… чей такой будешь? — негромко спросил человек.

— Платов я, деда Ильи внук…

Человек молчал, жадно вглядывался в Илюшу. Под обветренной кожей щёк что-то дрогнуло.

— Милый ты мой! — Отбросив рюкзак, обхватил Илюшу руками, с силой притянул к себе. — Сын… — Он нежно прижимал к груди Илюшину голову, гладил его плечи, руки, мокрую стриженую макушку. — Сын… Илюшка… Илюша…

Стало вдруг повсюду тихо-тихо. Как будто разом смолкли все кузнечики, перестали купаться ребята и трактор на том берегу выключил двигатель. Только один звук слышал Илюша: рядом с его щекой крепко стучало сердце Платова Второго, бати.

Потом отец отодвинул Илюшу от себя. Не выпуская его из сильных рук, смеясь и радуясь, стал разглядывать его знакомыми, весёлыми дедовскими глазами. Он тормошил Илюшу и вертел и приговаривал:

— Как же я сразу не разглядел? Мой Илюшка, конечно! Платовская порода! Ну, что молчишь? Скажи что-нибудь!

А Илюша не мог вымолвить ни слова. Из-под опущенных ресниц поблёскивали его смущённые, счастливые глаза.

Он думал: «Вот у меня какой батя. Ещё лучше, чем на карточке…»

— Да скажешь ты хоть слово или нет, Илюшка, Илюшенька?.. — тормошил, просил, уговаривал его отец. — Узнал ты меня, а? Говори, кто я?

— А мы тебя завтра утром хотели встречать на пристани, — ответил Илюша.

Отцовские руки схватили Илюшу в охапку, высоко подкинули в воздух, прямо к синему небу.

— Ого-го-го-о! — крикнул отец лихо и раскатисто, совсем как дед Илья.

Эхо наверху в роще и река, знавшая его мальчишкой, подхватили его голос: «Ого-го-го-о! Знай наших! Вот каков у меня сын вырос!»

И сразу стало весело и шумно на всём белом свете. Залились жаворонки, застрекотали кузнечики. И трактор зарокотал на том берегу, и завизжали ребята в воде.

А наверху, на плечах отца, громко рассмеялся Илюша. Толстяк шмель на лету ткнулся Илюше в подбородок, отлетел и загудел, наверное, тоже от радости.

Отец опустил Илюшу на землю и подал ему руку.

— Веди к деду! — сказал он.

 

Глава 12. Платов Второй приехал!

Окна в доме распахнуты настежь, стёкла блестят, белые занавески хлопают, как флаги.

Баба Таня летает по дому, будто к её маленьким каблукам приделали крылья.

Самые душистые герани она перенесла наверх. Застелила пол ткаными половиками, повесила расшитые петухами полотенца. Сын приехал, сын!

Дед Илья из-под нависших бровей посверкивает весёлыми глазами: сын приехал!

Думаете, он приехал в отпуск? Погостить? Да нет же, надолго! Их сын — инженер Илья Ильич Платов — назначен начальником строительства Нового города. Это у него такое государственное задание!

Илюша теперь самый счастливый человек: он каждый день будет видеть батю и разговаривать с ним о самых важных вещах.

Раньше всех мальчишек он сможет узнавать новости про строительство. А когда придут подъёмные краны и экскаваторы, отец сам покажет их Илюше, и Таиске, и Двум Яшкам, и всем ребятам и позволит им по очереди влезать в кабины и трогать рычаги.

Илюша и Таиска сидят на крыльце. Из открытых окон доносится к ним оживлённый громкий голос Платова Второго. Он что-то рассказывает бабе Тане.

— Вот построю тележку и покажу бате, — говорит Илюша.

— А колёса? — живо поворачивается к нему Таиска.

— Нашёл. У нас в чулане лежит мой старый трёхколёсный велосипед, и ещё там валяется детская коляска. Я бабе Тане говорю: «Отдай мне велосипед, всё равно я уже вырос и на трёхколёсном кататься не буду».

— А она что? — спрашивает Таиска.

— А она говорит: «Ты не будешь, кто-нибудь другой покатается».

— А ты что?

— А я сказал: «Ну, тогда отдай мне коляску!»

— А она?

— А она ответила: «Интересно получается — велосипед тебе уже мал, а коляска в самый раз?»

— Ой, а ты что?

— «Что-что»!.. — передразнил её Илюша. — Взял да ушёл. Разве бабу Таню переспоришь.

Некоторое время они сидят молча. Потом Таиска говорит:

— Не обязательно мороженое продавать из тележки. Можно без всяких колёс, из будки, киоск называется. В будке даже ещё больше поместится. Только вот как её выстроить, она ж высокая…

— И очень просто! — сразу сообразил Илюша. — Можно строить лежачую. Ещё удобней. А когда будет готова — её можно поставить.

— А я у дедушки Матвеюшки голубой краски выпрошу, которой он лодку красил, такая будет красота!..

На крыльцо выходят дед Илья и батя.

— Пошли, ребята! — говорит Платов Второй.

— Пошли, Таиска! — говорит Илюша.

Он берёт Таиску за руку, и они все вместе выходят за калитку.

Да, конечно, Илюша самый счастливый человек. Сегодня, в первое же утро, он идёт вместе с Платовым Вторым и дедом Ильёй на строительную площадку. Это баба Таня велела.

— Ступай, Илюша, с ними, — сказала она. — Не то они про обед забудут. К четырём часам — хотят не хотят — приводи домой.

А Платов Второй услышал и засмеялся.

— Будет исполнено, мама, — сказал он.

— Придём, мать, — кивнул дед Илья.

— Приведу, — пообещал Илюша.

И вот они идут по улицам Старой Узы, три Ильи, три Платова. И ещё с ними Таиска. Встречные люди приветствуют батю и деда Илью. Илюша важничает. Таиска дёргает его за рукав, чтоб не задавался.

Они сворачивают на площадь. От пристани только что пришёл автобус, из него выходят разные люди. Один из них, в кирзовых сапогах, с брезентовым портфелем под мышкой, замечает деда Илью и бежит навстречу.

— Наше вам, Илья Иванович! — Он долго трясёт деду Илье руку. — Доброго здоровьица! Я ведь к вам.

— Здравствуйте, — отвечает дед Илья. — Что у вас стряслось?

— Думаем расширять хозяйство. Надеемся, что приедете к нам строить. В обиде не будете, прибыли у нас за тот год необыкновенные, первые в районе. Наверное, слышали по радио? Мы колхоз богатый.

— Рад за вас, что вы колхоз богатый, — отвечает дед Илья. — Однако поехать не смогу. Сами у себя начинаем ответственное строительство. Тоже, верно, по радио слышали. Да и не волен я собой распоряжаться.

— Я уж с товарищем Орловой договорюсь. Что ж, мы не свой район, не одна семья?

Платов Второй слушает разговор молча. Илюша тоже молчит: что тут говорить? Ясно, что дед Илья не поедет, он будет вместе с батей строить Новый город.

Потом три Платова входят в здание городского Совета. И Таиска с ними.

Из-за стола встаёт навстречу председатель, товарищ Орлова Надежда Ивановна. Илюша опять важничает, он не слышит, как Таиска толкает его. Он ждёт важной встречи и хочет запомнить все важные слова.

Но, к разочарованию Илюши, председатель Надежда Ивановна берёт начальника строительства Платова Второго за оба уха и звонко целует его в обе щеки.

Илюше это вовсе не нравится. Таиске тоже не нравится: уж она бы ни за что не стала целовать человека, который дёргал её за косы.

А товарищ Орлова пододвигает стулья, усаживает деда Илью и всех своих дорогих гостей.

— Я сейчас, сейчас… — приговаривает она. Торопливо скидывает туфли на каблучках, натягивает сапоги. — Всё-таки, Илья, мы его поднимем из развалин, построим! — Это она говорит Платову Второму о Новом городе.

— Выстроим, Надюша, — отвечает ей батя.

— Обязательно выстроим, — говорит дед Илья.

Они идут в Новый город сперва вдоль полей, потом по каменистой дороге — все впятером. Отец и Надежда Ивановна впереди, а дед Илья с Илюшей и Таиской за ними. Илюша слышит, как товарищ Орлова говорит бате:

— Помнишь нашу комсомольскую клятву… тогда… во время обстрела? Ты ещё сказал: «Город будет…»

— Ещё бы не помнить. Мы тогда все вчетвером поклялись — и моя Аня и твой Сергей…

Илюша знает: Аня — это его, Илюшина, мама. Она тоже была партизанкой. Только Илюши тогда на свете не было.

— А Сергей не увидит, не порадуется, — говорит Надежда Ивановна. Это она о своём муже.

— Дети увидят, порадуются, — отвечает ей Платов Второй.

Надежда Ивановна на ходу оборачивается, чтобы улыбнуться и кивнуть Илюше с Таиской. Илюша видит в её глазах слёзы. Отчего она плачет, когда надо радоваться?

— А помнишь, Илья, место, где мы давали клятву? Под старым дубом…

— А как же, — отвечает отец. — Вот был дуб, втроём не обхватишь! А корни-то, корни!..

— Жаль, нет теперь ни того дуба, ни того леса, — вздыхает Надежда Ивановна. — Ничего от них не осталось.

Радостная догадка вдруг толкнула Илюшу в самое сердце. Он в два прыжка обогнал отца и Надежду Ивановну и, повернувшись к ним, крикнул:

— Осталось!

Он даже поперхнулся от нетерпения, так хотел поскорей сообщить им это важное. И он шёл впереди них задом наперёд и звонко повторял:

— Осталось! Я его нашёл! Он совсем ещё крепкий, просто замечательный! Это, наверно, тот самый пень!.. От того самого дуба!.. У него даже корни те же самые! Между ними выросли маленькие дубки! И ещё комсомольцы посадили. Много!..

— Ну вот видите, — сказал дед Илья Платову Второму и Надежде Ивановне, — разве ж можно думать, что не осталось! Выросли же! — и положил руку на Илюшину круглую макушку.

Там наверху, в Новом городе, Платова Второго и Надежду Ивановну ожидали всякие незнакомые люди в пыльных сапогах, с трубками чертежей.

Они говорили все враз, что-то подсчитывали, о чём-то спорили, измеряли землю стальной лентой, которая сама выскакивала из круглой коробки, распрямлялась, а потом пряталась обратно.

Илюша и Таиска, примолкнув, ходили за взрослыми. Взрослые не различали, где дома, где тротуары, наступали на крыши, проходили сквозь здания. Но Илюша уже не сердился: игра кончилась.

Ходили очень долго. Ребятам надоело слушать взрослые разговоры.

— Давай потеряемся! — предложила Таиска. — Лучше убежим и посмотрим, что сталось с нашим домиком!

— Я уже видел, — сказал Илюша. — Нет там никакого домика. Позавчера ночью всё взрывами повзрывали. Я даже проснулся. У нас дома стёкла — дззз, дззз, а там далеко — бум-м! А баба Таня сказала: «Спи. Это старые фундаменты взрывают». Я бы пошёл, показал тебе, какие там ямы и камни наворочены. Да уйти нельзя. У меня бабы Танино ответственное поручение, сама знаешь. Надо же их к обеду привести.

— А может, уже пора обедать? — спросила Таиска.

Тогда Илюша стал пихать деда в бок:

— Баба Таня велела домой идти! Наверное, уже четыре часа!

Какой-то мужчина в полотняном картузе удивился. Он даже приложил свои часы к уху.

— Что ты, мальчик? Ещё и двух нет!

Пришлось набраться терпения, ждать ещё два длинных часа.

Ровно в пять, с опозданием на час, Илюша привёл отца и деда домой.

Баба Таня встретила их на крылечке:

— Все гости в сборе, ждут. Я ж тебе, Илюша, велела: хватай их за руки и тащи!

— Он и хватал и тащил, — защитил сына Платов Второй. — Да мы неслухи, нас и ругайте, мама.

Но баба Таня ругать не стала. Она засмеялась и принялась расставлять на столе тарелки.

 

Глава 13. Подкова

У всех, кто сидел за столом, были красные руки, красные лица, все ели с красных тарелок, были одеты в красное. И ножи и вилки блестели красным блеском. Потому что Илюша глядел на них сквозь стакан, доверху налитый вишнёвой водой с пузырьками.

Когда же он её выпил, Платов Второй налил ему лимонной воды. И тогда все сделались жёлто-золотыми. Таиска через стол улыбнулась ему золотой улыбкой.

Илюша поставил пустой стакан на стол и принялся за пирог. Все теперь сделались обыкновенного цвета, но всё равно очень красивые. Потому что праздник, дед Илья надел полосатый галстук, баба Таня — голубую кофточку, а Таиска и её мама — платья все в цветах, как клумбы.

Обед вышел на славу. Жаль, что Надежда Ивановна по дороге задержалась в городском Совете, а оба геодезиста — на строительной площадке. И знатные каменщики уже уехали… А то было бы ещё веселей.

Но и сейчас ничего, весело. Патефон играет на комоде, радио поёт на стене, все хвалят бабы Танин борщ и пироги, спорят, какой вкуснее — с мясом или с картошкой. До тех пор спорили, пока ни кусочка не осталось. Баба Таня принесла ещё.

Тогда дедушка Матвеюшка встал и сказал, что хочет он произнести уважительное слово в честь трудового, заслуженного семейства Платовых.

— Мой низкий поклон Илье Ивановичу, и Илье Ильичу, и Татьяне Евстафьевне, нашей дорогой хлопотунье.

А Платов Второй тоже встал и ответил, что благодарного, доброго слова заслуживают все хорошие, славные трудовые люди, собравшиеся сегодня здесь за столом, и спасибо им за дружбу, и что рад он работать с ними. И он проговорил радостно и громко:

Тут баба Таня принесла жареного гуся, а ещё до гуся Илюше и Таиске досталось лимонной воды с пузырьками по третьему разу.

Таискина мама стала рассуждать, схожи ли меж собой три Ильи. Илюша хотел, чтоб она сказала: «До чего ж все трое одинаковые!» — и перестал жевать, даже чуть приподнялся на стуле, чтобы его получше было видно. И она сказала:

— Все трое одинаково скуластые, глаза у всех троих светлые, как речной плёс. А носы у старших костистые, видно, характер неуступчивый…

Баба Таня засмеялась:

— Да у Илюшки, у внука, нос мой, картошкой!

— Ничего не картошкой, — громко возразил Илюша.

Но баба Таня не слушала его. Она глядела на всех троих: на мужа, сына и внука. И вдруг задумчиво сказала:

— Илюшка-то ещё мелочь, галька речная. Каково обкатает волной, таков и выйдет…

— Я такой же самый выйду, — пообещал Илюша.

А баба Таня продолжала:

— А эти, старшие два, схожи. Ох, схожи! Как скала со скалой. Не приведи им столкнуться.

Илюше сразу представились две скалы, два утёса, точно такие, как он видел на картинке. И что баба Таня надумала? Ничуть не похожи на них дед Илья и батя… Однако две скалы не выходили у него из головы, и он даже увидел, как они столкнулись и от них посыпались искры. Интересно воображать всякие такие штуки. Но его отвлёк дед Илья. Он сказал бабе Тане:

— Что ты, мать, зачем нам с сыном сталкиваться?

И дедушка Матвеюшка сразу подхватил своим тонким, задиристым голосом:

— И что выдумала? Оба — мастера, на них рядом поглядеть любо-дорого! Друг дружку плечом подопрут — так гору сдвинут. Богатыри! Право слово, богатыри! — И тут дедушка Матвеюшка подбежал к комоду, взял бабы Танину подкову и положил на стол перед дедом Ильёй. — Уважь, друг! — попросил он. — Покажи им, молодым, что не перевелась наша стариковская сила!

— Не тронь подкову, она ж у меня памятная! — взмолилась баба Таня.

Но Илюша тоже стал кричать:

— Уважь! Уважь! — Он догадался, о чём просит дедушка Матвеюшка.

И Таиска вслед за Илюшей тоже стала кричать:

— Уважь!

Дед Илья, усмехаясь, покачивал подкову на раскрытой ладони, когда заговорил Платов Второй.

— Верно, мама, — сказал он. — Нам с отцом сталкиваться нельзя. Нам надо опираться друг на друга. Я на отца крепко надеюсь.

Илюша увидал, как в ответ тёплым, радостным огоньком засветился дедов взгляд.

— Спасибо, сынок, — ответил дед. — Можешь на меня надеяться. Мы с бригадой тебя не подведём.

Но разве батя не расслышал дедовых добрых слов?

— Главное, отец, чтоб напрямик и безо всяких обид, — продолжал он. — Я уверен, мы с тобой друг друга поймём.

Почему дед Илья вдруг перестал улыбаться? Почему так тревожно глянул на батю?

— Какие могут быть обиды? Нам с тобой вместе строить, — произнёс он негромко, не спуская насторожённого взгляда с сына.

Илюше показалось, что дед будто прислушивается к словам, которых батя ещё не сказал.

И вот батя положил на скатерть свои крепкие смуглые руки, опёрся на ладони, но не встал. Он раздельно и твёрдо сказал эти слова:

— Хорошо, отец. Не станем откладывать трудного разговора. Днём раньше, днём позже, а сказать это нужно. Дело в том, что Новый город мы не будем строить из кирпича.

Илюша удивился: а из чего же тогда дед Илья выстроит Дом культуры, и ясли, и жилые корпуса?

И почему вдруг стало так тихо за столом?

Он поглядел на деда и испугался. Разом потемнело, угасло дедово лицо. Как будто отшумел праздник в большом доме и в окнах притушили огни.

— Та-ак… — промолвил дед глухо. Он переводил дыхание, словно взбирался на гору и вдруг устал. — Та-ак. Из чего ж собираешься, начальник, строить жильё для рабочих людей? Может, деревянные бараки будешь сколачивать? Или землянки в землю вроешь? — Слова дед ворочал тяжело, будто камни.

Батя тоже, видно, заметил, что деду трудно. Однако он сказал твёрдо:

— Нет. Хватит нашим людям ютиться в бараках. Но и строить по старинке, по камешку, по кирпичику, тоже не будем. Нынче дома собирают, как машины, из готовых частей…

— Грамотный. Читывал, — резко ответил дед Илья.

А Илюша сразу вспомнил газету и огромные краны на фотографии: один тащил вверх готовый простенок, другой — целую стену с окошками и дверью.

— Даже детям понятно, насколько это быстрей и выгодней! — горячо говорил батя. — Кран поставит несколько этих камней-блоков, и стена готова! А сколько нужно твоих кирпичей, сколько труда и времени твоей бригаде, чтоб эту стену сложить? Даже самым лучшим, скоростным способом…

Перегнувшись через стол, батя заглядывал деду в лицо блестящими, настойчивыми глазами:

— А работа-то какая весёлая! Краны тащат вверх готовые ванные комнаты, в них уже и стены облицованы, и белые ванны стоят! Тащат лестницы! Не ступеньки, нет, целиком лестницы с перилами! Глядишь, а по ним уже бегут слесаря, монтёры, соединяют трубы, тянут провода…

Ах, как славно рассказывал батя, как интересно было его слушать! Как нравился Илюше он сам, милый, милый Платов Второй, его улыбка, его руки, смуглые, покрытые золотистым пушком. Они уверенными, сильными взмахами собирали, строили над столом невидимый прекрасный город. Тот самый город, о котором мечтал дед Илья.

Почему же он так недобро молчит сейчас?

— Учимся строить быстро… — говорил Платов Второй.

— Уж куда как быстро! — вдруг прервал его дед Илья. — Так быстро ты, сынок, расправился со мной и со всей каменщицкой семьёй, что я и духа не переведу.

Баба Таня вздохнула и молча сняла крошку с его рукава.

Платов Второй замолчал, ничего больше не стал рассказывать. Он только попросил:

— Отец, послушай…

Но дед Илья не стал его слушать.

— Значит, так, начальник, понимать: мы, каменщики, строительству боле не нужны? — всё повышая голос, заговорил он. — Выходит, каменщицкой артели, царице стройки, места нет в народных делах, а? По-твоему, выходит — вы в бороне, а мы в стороне? Пятилетний план — народную красу и гордость — другие будут выполнять, другим честь и место, а нас на печку гонишь?..

Голос деда окреп. Рука, накрывшая подкову, напряглась. Баба Таня осторожно тронула его плечо.

— Не распаляйся, не надрывай сердце, — попросила она.

Но дед двинул богатырским плечом, сбросил её руку.

— Неверно, зря горячишься, отец, — сказал Платов Второй. — Каменщикам тоже работа найдётся. Надо каналы для труб в подвалах класть, внутри домов перегородки кирпичные ставить…

— В подвалах? — грозно спросил дед. — А стены с земли до крыши без нас поднимутся? Стены, где каменщик своё мастерство показывает, чтоб ровные и гладкие были, ни на волос не отклонились! Да мы, каменщики, в каждый профилёк, в каждый карниз, в каждый наличник на окне свою душу вкладываем, чтоб красота была! Чтобы люди радовались! А теперь, выходит, не нужна тебе красота?!

— Отец, — ответил твёрдо Платов Второй. — Будет красота. Промышленность научится делать на стеновых блоках всё, что нужно. А наше дело — красиво собрать дом из готовых частей. Каменщики теперь научатся из блоков дома строить, станут монтажниками…

— Нет, начальник, врёшь! Поздненько мне переучиваться! — загрохотал дед Илья, и от его голоса вздрогнули стёкла, а Таиска зажмурилась. — Не застишь солнышко рукой, моя работа нужна! — кричал дед Илья. — Не дорос ты ещё моей трудовой славой распоряжаться! Ты сперва поработай с моё! Согни-ко матушку-жизнь, как я её сызмала гнул! Да ты понимай: не она меня гнула, а я её на свой лад, вот эдак-то…

И тёмные пальцы деда Ильи, как цепкие корни, обхватили подкову, и ногти, твёрдые как ракушки, побелели от напряжения.

Затаив дыхание Илюша смотрел, как дед Илья гнул жизнь на свой лад. Все смотрели. И Платов Второй тоже.

Илюша взглянул на отца. В отцовских глазах, обращённых к деду, Илюше вдруг почудилась боль и тревога, и мальчишеское сердце рванулось к отцу. Но тут же — обратно к деду. И тогда Илюше показалось, что грудь его разорвётся.

На скатерть посыпались чешуйки красной краски. Дед Илья со стуком бросил подкову на стол. И все увидали: подкова согнута.

— Вот так-то… — сказал дед Илья. — Сперва сравняйся в силе-умении с отцами, а потом уж берись нашу жизнь переламывать на свой лад! — И он тяжело опустился на стул.

И баба Таня вышитым платочком стёрла с его лица ручьи пота.

А Платов Второй? Все глядели теперь на него и ждали. Илюша тоже ждал: что скажет батя?

Но тут дедушка Матвеюшка протянул своим тонким задиристым голосом:

— Не-ет! Нынешнее поколение против нашего слабовато.

Платов Второй потрогал красную чешуйку на скатерти.

— А мы не силой рук берём, время не то, — спокойно ответил он. — Нам нынче и богатырская сила мала. Руками ракету меж планет не забросишь. Разум нужен. Однако… (Все за столом увидали, что Платов Второй вдруг усмехнулся, да так лукаво, задорно.) Однако мы с Илюшей считаем, что сила в руках — тоже дело хорошее. Верно, сын?..

И он взял подкову двумя руками за два её согнутых конца. Поставил смуглые руки перед грудью и стал растягивать их в стороны.

Илюша увидал, как под белым шёлком сорочки буграми вздыбились мышцы.

И снова на скатерть слетели огненные чешуйки краски.

— Весь в отца! Платовская порода! — тихо, с уважением сказал дедушка Матвеюшка.

А батя протянул бабе Тане выправленную подкову:

— Положите на место, мама. Маленько мы с отцом её отшелушили, вы уж нас извините.

Руки у бати заметно дрожали. Баба Таня молча взяла подкову и, не глядя, положила на комод.

Илюша ждал: вот сейчас баба Таня обойдёт вокруг стола и своим кружевным платочком вытрет лоб бате, ведь сейчас была его очередь. Но баба Таня не шла. Может, она не видит, что на переносье у бати тоже сидят бисеринки пота?

Илюша дольше ждать не стал. Взобрался ногами на стул и безо всякого платка, прямо горячей шершавой ладошкой взял да и обтёр отцовский лоб. Отец поймал Илюшину руку и улыбнулся ему.

А дед Илья отшвырнул свой стул и пошёл прочь из комнаты.

— Не лютуй, одумайся, — тихо сказала ему вслед баба Таня. — Сын ведь…

Но дед Илья ушёл. И было слышно, как в сенях проскрипели половицы от его тяжёлых шагов и стукнула наружная дверь.

— Мама, — позвал Платов Второй. — Мама, хоть вы-то поймите. — Он снял Илюшу со стула на пол, подошёл к бабе Тане и, совсем как Илюша, прижался щекой к её щеке. — Мама, не я отцу жизнь переламываю, понимаете, не я. Время такое пришло, мама. Сегодня собирать дома по кирпичику — всё равно как спичкой пахать целину.

Но баба Таня ответила:

— Ты мне всё про дома, сынок. А ты бы лучше про отца. О нём ты подумал? У него вся гордость, вся радость — его мастерство. Как он теперь жить будет?

И не стала слушать его ответа, взяла со стола пепельницу с окурками и понесла в кухню.

А Илюше от её слов стало горько-горько. Ему вдруг подумалось, что дед Илья сидит сейчас пригорюнившись на ступеньках крыльца и думает-гадает, как он жить будет. И не такой он представился Илюше, как всегда, — большой, сильный, громкий, — а маленький такой старичок, тощенький, как дедушка Матвеюшка. И ножки у него как палочки, и весь-то он дрожит. А солнце уже заходит, дело к ночи.

Илюше стало невмоготу сидеть тут, в комнате, с гостями. Ему даже не захотелось смотреть сейчас на Платова Второго. Илюша сорвался с места и выскочил через сени на крыльцо.

Деда Ильи не было.

Илюша выбежал за калитку. Сам не зная почему, свернул не к людной площади, а в другую сторону, туда, где кончались дома и полисадники, где улица переходила в зелёный высокий берег.

И сразу увидал: дед Илья стоит над крутым откосом. Опустил седую голову, как плети повесил тяжёлые руки и глядит куда-то недвижным взглядом.

Может, он на тот берег глядит? Там, в стенах телятника, уже закраснелся под вечерним солнцем каждый кирпичик, уложенный его, деда Ильи, руками.

Или он на ту ветлу глядит, что паводком подточило? Вот она сидит в воде, крепко цепляясь за берег. Огненная, словно осенью.

Да нет же! Он смотрит вниз, на реку! Там по розовой воде плывёт лодка. В лодке сидят люди и машут деду Илье, прощаясь с ним.

Илюша пригляделся и узнал давешнего дедова знакомого из колхоза «Светлый луч». Конечно, это он уплывает там внизу на лодке и, прощаясь, машет деду своим полотняным картузом. И тот самый его огромный портфель лежит на корме.

С лодки махали долго, потом перестали махать и уплыли далеко.

А дед Илья — то ли не узнавал своих знакомых? — стоял неподвижно и молча из-под нависших бровей глядел лодке вслед.

И вдруг Илюша услыхал, как дед что-то шепчет. Он различил:

— Шестой… восьмой… тринадцатый… двадцать первый…

У Илюши сердце дрогнуло от тревоги и жалости: дед считает слонов! И давно досчитал до десяти, а всё считает дальше и дальше! Значит, не помогает! Значит, ему очень худо, деду…

Илюша осторожно тронул его руку:

— Деда… Если до ста не поможет, так можно и до тысячи. Только, самое главное, ни одного не пропускай!

— Что? — спросил дед и поглядел на Илюшу так, будто и не увидал его вовсе.

А лодка там, внизу, уже сравнялась с дальним оползнем, стала огибать ветлу, подточенную рекой, и тогда дед Илья вдруг поднял руку и закричал:

— Эге-ге-ге-ей!

С реки ему тоже ответили:

— Эге-ге-ей! — и опять помахали, прощаясь.

А дед зашагал по высокому берегу вслед за лодкой. Лодка плыла, а он всё шёл, будто был привязан к ней невидимым канатом. Шёл, всё ускоряя шаг, махал рукой и кричал:

— Эге-ге-е-ей! Останови-ись!

А за дедом, торопясь, набирая песок в сандалии, не отставая, шёл Илюша.

Там, внизу, затабанили веслом. Лодка повернулась бортом к течению, стала.

Илюша увидел, как председатель колхоза «Светлый луч» поднялся в лодке во весь рост.

— Говорите-е… Илья Иваны-ыч!.. — донесла река Илюше его голос.

— Еду с тобо-о-ой! Погоди-и! Еду-у! Строить буду-у! — ответил дед Илья.

Громко прокатился его голос, и какая-то птаха, испуганная, метнулась из травы в ноги Илюше.

А Илюша крепко обхватил деда Илью обеими руками.

— Не уезжай! — закричал он. — Не уезжай! Или возьми меня с собой! — И слёзы покатились из его глаз.

Дед Илья поднял Илюшу, прижал к своим колючим усам его мокрую щёку. Так, обнявшись, они помолчали долгую-предолгую минуту.

Потом дед Илья опустил Илюшу на землю.

— Нет, — сказал он, и опять Илюше показалось, что слова деда тяжелы, как камни. — Беда бедой, а дело делом. Не возьму. Ступай домой, внучек. Привыкай к отцу.

 

Глава 14. Кучевые облака

А Илюше не надо было привыкать к отцу. Он привык сразу, ещё там, на берегу Узы, когда у его щеки стучало сердце Платова Второго. Теперь он даже не знает, к кому сильней привык — к деду Илье или к бате?

И так ему хочется, чтобы все они втроём, три Ильи, жили бы да поживали вместе. И баба Таня тоже. Ну и Таиска.

Почему не всегда получается, как хочешь? Если бы Илюша что-нибудь неправильное хотел, а то он хочет правильное! И всё равно не выходит. Неверно в жизни так устроено, нескладно. Когда Илюша вырастет, он это переделает. Чтоб все, кому надо быть вместе, были вместе.

А что у них выходит? Дед Илья в колхозе «Светлый луч». Батя все дни на стройке. Уезжает на заре, возвращается ночью. А иногда и вовсе не возвращается. Потому что стройка объявлена ударной.

Илюша спросил, что такое «ударная». Баба Таня объяснила: значит, самая скорая. Хоть об землю ударься, а сделай в срок! То ли она шутит, то ли всерьёз? Одно уже точно: батя выстроит в срок. Не такой он человек, чтобы не выполнить государственное задание.

В комнатах стало тихо. Даже баба Таня не постукивает каблучками, ходит неслышно, надела войлочные туфли. От этого тоже делалось скучней.

Баба Таня болеет. Она не простудилась. У неё щемит сердце. От грустных мыслей. Илюша догадался: баба Таня скучает по деду Илье.

— Давай позовём его обратно! — предложил он.

Но баба Таня замахала руками:

— Ты что? Он там не гуляет, а строит. Осенью сам вернётся.

Осень — перемен восемь. Осенью Илюша пойдёт в первый класс. Осенью в Новом городе заселят первые дома. Осенью Таиска начнёт ходить в музыкальную школу. Да что сейчас говорить про осень — ещё ни один лист не пожелтел, рябина краснеть не начала.

Чтоб баба Таня не так сильно скучала, Илюша перешёл жить в её спаленку. Он спит теперь на длинной дедовой кровати и, когда просыпается, видит простенок между окнами и на нём картину с тремя богатырями.

Интересно, когда ещё никто не догадался, что ты проснулся, лежать и думать про всякое разное. Например, про этот самый простенок. Под обоями в цветочках и под штукатуркой — сколько там уложено кирпичей? От земли и до крыши. Много, верно. Их сложил давным-давно деда Ильи отец, Илюшкин прадед. Сам слепил, сам обжёг каждый кирпич, сам дом сложил. То-то он удивился бы, если бы ему кран показать. Кран-богатырь взял бы весь этот простенок, как один камешек, поднял бы да поставил!..

«А кто главный богатырь — кран или человек?» — думает Илюша. И решает, что главный — человек, например крановщик, ведь без него кран дома не построит, правда?

Потом Илюша разглядывает трёх богатырей на картине. Он давно знает, как их зовут: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович. Но Илюша придумал, что они все трое Ильи. В серёдке, на вороном коне, — дед Илья. Даже баба Таня говорит, что похож. Можно ещё ему учеников пририсовать, там много места… Слева, на белом коне, — Платов Второй. Если сбрить бороду и вместо коня подставить мотороллер, будет здорово похож, просто одно лицо. А справа, на гнедом коньке с золотыми стременами, — самый молодой богатырь, в серебряной кольчуге, с острой саблей на боку, с метким луком в руке. Конь под ним точно похож на Илюшиного выдуманного коня.

Три Ильи на картине никогда не ссорятся между собой. Они потому всегда побеждают, что дружные. Плохо, когда богатыри ссорятся.

Так думает Илюша и вздыхает. Баба Таня сразу догадывается, что он проснулся.

— Вставай, внучек, пора!

Приходится ему вставать и браться за дела.

Дел теперь прибавилось. Баба Таня сказала: раз ты Платов Третий — значит, должен быть хозяином в доме. А хозяин — значит, работник.

Илюша бегает в булочную за хлебом. И Таиска там хлеб покупает. Он ходит за крупой и даже за подсолнечным маслом. Не всем доверяют покупать масло, ведь оно и называется «разливное» потому, что его можно разлить. Кроме того, Илюша подметает кирпичную дорожку, продёргивает морковь. И щепки на растопку он заготовляет. А будка для мороженого? Забыли? Это у него самое главное дело.

И вдобавок ко всему он каждый день гнёт подкову. Ту самую, красную. Он прячется за комод, когда баба Таня не видит, и гнёт изо всех сил, двумя руками. Ещё не согнул, пока тренируется.

О подкове он не говорит никому. Даже Платову Второму. Одна Таиска узнала, да и то случайно. Просто она вошла в дом, когда у Илюши случилась авария. Он упёр подкову в стенку, в провод, и до тех пор давил на нее, пока провод не сорвался. А он, этот провод, телефонный.

Да вы ж не знаете всех новостей! Во-первых, у Платова Второго есть мотороллер, красивый, белый с синими боками. Платов Второй на нём уже всех ребят перекатал по десять раз, а Илюшу — без счёта. Во-вторых, в дом провели телефон.

От телефона, баба Таня говорит, радости мало. Даже по ночам Платову Второму звонят, и он сам звонит. Нередко после разговора, хоть среди тёмной ночи, хоть на заре, Платов Второй на мотороллере мчится на стройку.

Илюша спит крепко, а баба Таня слышит всё до единого слова, а наутро говорит соседкам:

— Нет у него ни дня, ни ночи. Моим всем такую работу подавай, чтоб земля под ногами горела. Такая у них порода, платовская.

Илюша не поймёт, то ли она сердится на платовскую породу, то ли гордится ею. Наверное, сердится. Хорошо ещё, что она про подкову не знает.

Эту подкову Илюша гнёт даже во сне. Во сне она сгибается легче. Сегодня ночью он её в штопор скрутил да как закричит:

— Ур-ра!

— Ты что, Илюшенька? — испугалась баба Таня и погладила его по голове. — Привиделось что-нибудь?

Он раскрыл глаза. В окнах стояла темнота. Была глухая ночь, когда все люди спят. Но в спаленке горела лампа. Под ней за столом сидела баба Таня и писала письмо.

— Ты деду Илье пишешь? — спросил Илюша.

— Ему. Спи, милый. Спи, внучек.

В тёмное окно влетали седые ночные бабочки. Они ударялись о лампу и падали на бумагу. Баба Таня осторожно накрывала их рукой, выпускала в окно:

— Лети, глупая!

Но бабочки прилетали опять и шуршали на бумаге.

— Утром я сам опущу в почтовый ящик, ладно? — попросил Илюша.

— Ладно. Спи.

Илюша повернулся к стене. На пёстреньких обоях огромная бабы Танина тень тоже писала письмо. Нос у тени был почему-то длинный, как у Буратино. Илюша фыркнул.

— Уймёшься ты наконец? — потеряла терпение баба Таня. Она чуть повернулась, и нос у тени стал короткий.

Илюша закрыл глаза, но они сразу открылись. Потому что наверху зазвонил телефон. В горнице раздались твёрдые шаги отца.

— Платов слушает! — сказал он.

Бабы Танина тень на стене подняла голову, она тоже слушала.

Платов Второй сперва молчал, потом стал кому-то отвечать.

— Да, трудности есть, — сказал он. — Бетонных блоков нам не хватает, и подвозят с задержками… Да, да. Понимаю, что завод один на два района. Однако без блоков у меня работа стоит. Сроки мне срывают… — Платов Второй опять послушал, снова ответил. — Очень не хватает стройке механизации. Краны есть, спасибо. А вот тракторы только колёсные, слабосильные. Мне обещали ещё два бульдозера… — Он помолчал, сказал: — Ясно, придётся, значит, подождать. — Переспросил кого-то невидимого: — Как у нас с дорогой? Так вот дорожники обещают построить шоссе к августу. Пока стройматериалы идут водой до Нижних Сосёнок, дальше перегружаем на машины, везём старой грунтовой дорогой. Да, пока справляемся. Благодарю вас. Сделаем всё, чтобы доверие оправдать. До свидания.

Илюша услышал, как отец положил трубку на рычаг.

Стало тихо. На стене бабы Танина тень опять склонилась над письмом. Губы у тени шевельнулись.

Наверное, баба Таня думала, что Илюша спит. Свои слова она, перед тем как написать, тихонько шептала вслух. Будто разговаривала с дедом Ильёй через тёмные луга, и поля, и леса, через долгие-долгие километры. Илюша услыхал:

— Трудно ему, Илья. На нём большая ответственность. Сию минуту ему был звонок из областного комитета. Всё, отвечает, сделаем, чтоб доверие народа оправдать. А бетонные эти громадные камни, блоки, иные даже с окнами готовыми, их подвозят с опозданием. Очень наш сынок из-за этого убивается. А возят их издалека, завод, где их делают, один, а ведь вокруг все строятся, блоков этих самых нехватка. Видишь, какие трудности. Хорошо ещё, Илья, что сейчас вёдро, сухо. А если непогода заладит, сам знаешь, земля у нас — суглинок, поползёт, то-то месиво будет на стройке. А у меня как раз в спину вступило, руки-ноги ломит, это уж обязательно к ненастью. К вечеру от вас, из-за леса, облака пошли, кучевые, как бы чего не нанесло…

А ты, Илья, уехал сгоряча. Пусть каменщики не так нужны, как бывало. Однако ты всю жизнь, сызмальства на стройке, опыт у тебя богатый, недаром прозвали мастером — золотые руки. И к тому же ты, Илья, доверенный человек от народа, депутат. Значит, если уж ты первый в Совете, то и первый в ответе за наши староузские дела и заботы. И ты это должен понимать, как я понимаю, если только в тебе старое комсомольское сердце не остыло и мхом не поросло…

Напиши мне, Илья, когда думаешь вернуться…

Письмо было длинное, а ночь тёмная. Илюша уснул.

Но утром, едва проснувшись, вспомнил о письме. Натянул на плечи майку, застегнул сандалии и выскочил в кухню.

Письмо, уже запечатанное, лежало на столе.

— Давай, давай скорей! Я его сам брошу в ящик! — крикнул он.

— Нельзя в ящик. — Баба Таня поставила перед Илюшей тарелку лапши. — Письмо важное, заказное. Его нужно сдать на почту в окошечко и получить квитанцию. Понял?

— Ага-га-га, мы-гы-гы… — утвердительно тряся головой, полным ртом ответил Илюша.

Он торопливо доел лапшу, схватил письмо и помчался к двери.

— Да хоть плюшку с собой возьми! — крикнула баба Таня.

Илюша сунул плюшку за пазуху и убежал.

На почте стояла очередь. Илюша пролез вперёд, но ему сказали:

— Нельзя, всем некогда.

— У меня заказное, важное! — объяснил Илюша.

— У всех важное, — ответили ему.

Он стал в самый конец очереди и, уперев подбородок в перегородку, уныло глядел, как заведующая почтой принимает письма: у кого взвесит на весах, кому наклеит марки, у кого, скажет, адрес неправильно написан, заставит переписать. И пристукивает молоточком-печатью, и складывает письма в пачки, и перевязывает бечёвкой. И что-то записывает в книгу. А Илюша всё стоит и стоит. Да сколько ж это надо ждать? А потом его срочное, важное, заказное письмо вот так же станут взвешивать, да пристукивать, да увязывать…

Илюша вздыхает, топчется, поглядывает в окно. За мутным стеклом он видит афишу у входа в кино. Возле афиши пасутся гуси, девчонки с бантами стоят в очереди за билетами на утренний сеанс.

Вдруг девчонок, и афишу, и гусей загородил грузовик. Из кабины вышел Илюшин знакомый шофёр. Так ведь он же из колхоза «8 Марта»! А от «8 Марта» до «Светлого луча», где сейчас дед Илья, всего три километра!

Илюша выскочил из почты и подбежал к шофёру.

— Здравствуйте! Помните, вы нас с Таиской до Бурого отвала возили? Ну, не до самого, а почти что… А у меня письмо! Не простое, а заказное!..

— Здравствуй, здравствуй, — ответил шофёр и стал закуривать.

— Мне нужно поскорей свезти его в «Светлый луч», там у нас дед Илья сейчас строит.

— Я сейчас туда не поеду, — сказал шофёр и выпустил вверх струйку дыма.

— А вы поезжайте! — посоветовал Илюша.

— Да нет, мил человек. Некогда мне письма развозить. Приехал вот за олифой. Краски достал, а олифы нет. Мне теперь с пустой бочкой к председателю на глаза и не показывайся! Я её, эту олифу, хоть с края света привезти обязан… Да ты письмо на почту сдай, к завтрему дойдёт.

— Нет, мне надо сегодня! — сказал Илюша. — А вы скоро уедете?

— Да вот в ларьке свежих газет куплю, да на почте письма заберу, и поеду.

— Тогда до свидания, — сказал Илюша и поскорей пошёл прочь, чтобы шофёр не успел взглянуть ему в глаза. Ведь по глазам можно догадаться, кто что задумал. А Илюша… Погодите, скоро сами всё узнаете.

Он стал в очередь за билетами в кино. Он стоял так тихо, что даже гуси на него не шипели. Он не спускал глаз с шофёра. Когда шофёр купил в ларьке газеты и скрылся в двери почты, Илюша вышел из очереди. Он обогнул грузовик и с той стороны, где его не могли увидеть девочки, влез на подножку, уцепился за борт и перевалился в кузов. Там стояли бумажные мешки с красками, ящик, полный бутылок, и пустая бочка. Нельзя сказать, что она была чистая. Раньше в ней, видно, держали мел. Но, когда человек выполняет важное дело, не думать же ему о пустяках! Илюша стал ногой на толстый мешок, перекинул ногу через край бочки и кое-как сполз внутрь.

Бочка была высокая. Наружу торчала только Илюшина голова. Но ведь и её могли заметить! Потому Илюша присел на корточки.

Он услышал, как шофёр хлопнул дверцей, включил мотор. Сильно дёрнуло. Грузовик с грохотом поехал вниз по мощёному спуску.

В бочке был шум и гул, прямо оглохнуть можно. Илюша высунулся наружу. Мимо мелькали знакомые дома, голубые наличники и гераньки на окнах, кирпичные этажи новой школы, щиты с портретами ударников рыбного завода.

Из булочной вышла Таиска. Она несла в вязаной сумке хлеб.

Илюша подпрыгнул и завопил, стараясь перекричать грохот грузовика:

— Э-э, я повёз письмо деду Илье-е-е!

Таиска узнала его голос, стала оглядываться, но так и не увидала.

Вдруг Илюша заметил на тротуаре товарища Орлову, она собиралась перейти улицу. Он поскорей нырнул в бочку.

Бутылки звенели, деревянные борта стучали и скрипели, а в бочке на корточках качался и толкался о стенки Илюша.

По тому, как машину качнуло вправо, Илюша понял — повернули влево, к мосту. И в самом деле — под колёсами громыхнули брёвна моста, а за ними началась мягкая полевая дорога.

Тогда Илюша встал, положил руки на края бочки и стал глядеть. Грузовик ехал по низкому берегу. На другом берегу Илюша увидал свой родной городок Старую Узу. Вниз к воде сбегали её улочки. На крышах торчали антенны телевизоров, на них сидели галки. По склонам зеленели огороды, теснились сады.

Илюша услыхал близкие голоса. Полевой дорогой, навстречу ему, шли женщины с граблями, наверное, ворошить сено.

Они, смеясь, помахали Илюше, а он с испугу спрятался в бочку.

Когда же он опять выпрямился, женщин уже не стало видно.

Высокий берег и городок Старая Уза отодвинулись далеко назад, знакомая река чуть заметно поблёскивала вдалеке.

Совсем рядом промелькнули хозяйственные постройки «Рассвета», самого ближнего к городку колхоза, его красная водокачка и длинный телятник, где жили знакомые Илюшины телята. А впереди уже видно было, как расступается лес, готовясь пропустить сквозь себя дорогу, по которой едет Илюша. А из-за леса, сияя на солнце, лезли вверх, в синее небо, толстобокие кучевые облака.

 

Глава 15. Внук

Лес. Ветки деревьев пролетают совсем близко, иной раз они скребут по верху кабины. Илюша то и дело приседает в бочке, чтобы они не хлестнули его по макушке.

Несмотря на то что мотор гудит, а бутылки стучат и звенят, слышно, как в лесу поют птицы.

Тех, которые поют, Илюша не видит. Зато молчаливые трясогузки бегают вдоль дороги, не боясь машины, и белобокие нарядные сороки покачиваются на ветках и глядят Илюше вслед.

А один раз он увидал зайца. Заяц высунул из кустов насторожённую мордочку — нос его дрожал от любопытства, — потом скакнул и умчался в зелёную глубину подлеска. Известно, заяц, он труслив, как заяц…

Илюше захотелось есть. Он вытащил из-за пазухи бабы Танину плюшку и съел. Потом захотелось пить, но воды никакой не было. Ничего, можно и потерпеть, ехать осталось недолго. Что для грузовика пробежать несколько километров? Ерунда!

Выехали на опушку. Солнце жарит голову. Вброд переезжают речку. Совсем неизвестная речка, и откуда она взялась? Галька скрипит под колёсами, летят брызги. В Илюшу они не попали, но всё-таки повеяло прохладой.

Едут уже долго, а колхоза «8 Марта» всё не видно. Илюшины ноги устали стоять, он немного посидел на дне бочки. Там душно и скучно, поэтому он уснул и сколько-то там проспал. Когда он опять выглянул наружу, нигде не было ни одного знакомого кустика. Вокруг поля с высокими хлебами. Солнце стоит высоко, а грузовик всё едет и едет.

А что, если он едет вовсе не туда?

Как же не туда? Ведь шофёр знакомый? Знакомый. Из «8 Марта». А от «8 Марта» до «Светлого луча» всего три километра!..

И тут Илюша вдруг ясно вспоминает слова, которые сказал ему шофёр там, возле кино: «Я эту олифу хоть с края света привезти должен!»

Так куда же они едут? И как же теперь письмо, срочное, важное? И сам Илюша один-одинёшенек тут, в бочке? А баба Таня? А…

Илюша больше не выдерживает. В отчаянии он прыгает в бочке и машет руками, потому что вылезти никак невозможно, бочка слишком высокая. Но шофёр в кабине ничего не видит и не слышит, грузовик мчится вперёд. Илюша изо всех сил старается выкарабкаться, он цепляется за высокие края, однако ноги соскальзывают вниз. Наконец ему удаётся повиснуть на локтях, он упирается ногой в вогнутую стенку и ложится на край бочки грудью… Но тут грузовик встряхивает на рытвине, бочка кренится и с грохотом валится набок.

И она катается в кузове, стукаясь об ящики и борта. А внутри её, оглушённый и перепуганный, катается Илюша.

— Ай-ай-ай-ай! — кричит он не своим голосом. — Помогите-е-е!

Бочка то и дело переваливает его с боку на бок, и он не успевает выползти.

Конечно, шофёру не услыхать бы Илюшиного голоса, если бы не бочка. Всем известно, что из глубины бочки голос звучит так гулко и громко, что можно всех перекричать.

Шофёр нажимает на тормоз, машина взвизгивает, останавливается, и бочка в последний раз стукается о борт.

Шофёр стоит на подножке и с испугом глядит в кузов своей машины. Там из перевёрнутой бочки выползает какое-то непонятное существо. У него совсем белые волосы, белые губы, белые ресницы, белое туловище. Существо мотает головой и чихает.

— А чего она у вас не стоит, а катается? Меня вон как мотало, сто шишек набило, — сердито говорит существо и белым кулаком трёт бока и живот. И на животе вдруг ослепительным блеском загорается пряжка. Потому что пряжки лучше всего блестят, когда их натирают мелом.

А шофёр видит буквы «РУ» и сразу узнаёт Илюшу и кричит:

— Батюшки! Я ж тебе утром русским языком объяснил всё! Что ты тут делаешь?

— А я всё равно письмо везу, — отвечает Илюша и чихает.

— Ага, везёшь? А куда ж, интересно?

— В «Светлый луч». Я из «8 Марта» туда пешком дойду.

— Ну и здорово! — отвечает шофёр. — Да мы с тобой от «8 Марта» километров на шестьдесят уехали, в другой район. Мне, брат, хочешь теперь не хочешь, а без олифы домой невозможно возвращаться. Плакало твоё срочное.

— Нет, не плакало! — сердится Илюша. — Я тогда отсюда пешком пойду. И дойду! Хоть сто километров! — И вдруг из его глаз выбегают ручьи и прокладывают на белых щеках блестящие дорожки.

— Ты, никак, ревёшь?

— Нет! — Илюша шмыгает белым носом.

— Ну, вот что, — решает шофёр. — Вылезай-ка из кузова. Давай сюда ногу, давай другую. Держи меня за шею. — Вместе с Илюшей он спрыгивает на землю. — Весь из-за тебя в мелу вымазался. — Он отряхивается. — Навязался ты на мою голову. Ну, что с тобой делать? Выдрать, что ли? Снимай штаны.

— Нет! — крикнул Илюша и крепко схватился за свою пряжку.

— Ты что, чудак? — удивился шофёр. — Говорю, снимай штаны и майку тоже, вытряхивай! Ты ж весь белый! В населённый пункт въедем — там все с перепугу заиками станут!

Илюша вытряхивает майку и штаны. Туча белой пыли поднимается в воздух, и трава в этом месте делается седой.

— Хорош! — смеётся шофёр. Он достаёт из-под сиденья в кабине большой чайник. — Иди-ка, полью.

Илюша моется под струйкой и пьёт вволю, прямо из носика. Шофёр протягивает ему комок мягких чистых ниток:

— Получай концы!

Вытираться «концами» одно удовольствие: ими всегда обтирают руки, измазанные в машинном масле, настоящие рабочие люди и даже моторист на катере.

— А теперь имей в виду, — говорит шофёр, — от меня ни на шаг. Вместе поедем в районный центр за олифой. Вместе поедем обратно. К ночи доставим твоему деду письмо. Почта и та раньше бы не управилась. Понял?

— Понял, — отвечает Илюша.

Они влезают в кабину, садятся рядом и едут в районный центр. Районные центры бывают разные: бывают города, а бывают и сёла. Илюша с его знакомым шофёром приехал в большое село. В нём всего одна улица, но зато такая длинная, что даже в грузовике по ней пришлось ехать долго. Ехали мимо новых рубленых домов, мимо двухэтажной школы и клуба с колоннами, мимо вывесок «Магазин», «Поликлиника», «Радиоузел». И мимо кино, возле которого точно так же, как в Старой Узе, стояли девчонки за билетами, и в волосах у них были такие же гребёнки и прозрачные капроновые банты, и в кулаках так же зажаты монетки. И какие-то мальчишки точно так же, как в Старой Узе, старались пролезть вперёд, без всякой очереди.

Наконец остановились у ворот с вывеской «Склад».

— Пойду узнаю насчёт олифы. От машины ни на шаг! — приказал шофёр и ушёл.

Его проводила взглядом серая коза, она паслась у ворот.

Илюша немного посидел в кабине. Потрогал баранку руля, надавил на тормозную педаль. Хотел посигналить, но побоялся — шофёр заругает. Тогда Илюша сам погудел: «Уи-и, уи-и!» Коза ответила тревожным: «Ме-е». Значит, он действительно гудел похоже на машину.

Илюша вылез из кабины и, заложив руки за спину, стал прогуливаться туда и сюда, мимо ворот и мимо козы. Коза лениво жевала травинку и глупыми жёлтыми глазами глядела вслед Илюше.

Шофёр всё не шёл, стало скучно.

— Ме-е-е… — подразнил Илюша козу.

«Ме-е-е…» — ответила она.

— Ме-е-е… — сказал Илюша.

«Ме-е-е…» — подтвердила коза.

Неизвестно, сколько еще продолжался бы у них этот разговор, если бы Илюша не вздумал покрутить перед мордой у козы майкой. Коза опустила бороду и наставила рога прямо на Илюшу.

— Подумаешь, испугался я твоих рогов! — сказал Илюша. — А ну, пошла отсюда! — И он взмахнул майкой.

Коза вскинула голову, и майка нацепилась ей на рога.

И, мотая головой, коза помчалась по улице, унося на рогах Илюшину майку.

— Стой! — закричал Илюша. — Отдай! — и побежал вслед за козой.

Услышав крики и топот, из калитки выглянули двое мальчишек. Они стали свистеть и гикать, а потом припустились за Илюшей и козой. Вслед за ними выскочили другие ребята из других калиток, и через минуту по улице мчалась толпа мальчишек и одна стриженая длинноногая девчонка в платье клеточками.

Наконец самый храбрый и самый большой мальчишка схватил козу за рога и, пока другой держал её за хвост, отнял у неё майку и высоко поднял над головой.

— Чья? — крикнул он.

— Моя! — ответил Илюша и протянул руку.

Но парень поднял майку ещё выше.

— А ты чей?

— Платов я, — ответил Илюша.

— У нас таких нет! — сказал парень.

Другие ребята засмеялись, и длинноногая клетчатая девчонка тоже.

— А у нас есть! — рассердился Илюша.

— Мало ли где есть! — сказал парень и перебросил майку другому мальчишке.

Илюша подпрыгнул, но не поймал.

— В области есть знаменитый каменщик Платов, в газете портрет печатали, может, это ты? — смеясь, спросил второй мальчишка и перебросил майку третьему, прямо над головой Илюши.

Илюша опять подпрыгнул, но майка пролетела слишком высоко.

— Ещё по радио про начальника строительства Платова говорили, это, случайно, не ты? — ухмыльнулся третий и перекинул майку четвёртому.

Илюша бросился к нему, снова подпрыгнул и снова не поймал.

Он стоял в тесном кругу ребят, а его майка перелетала из рук в руки. Илюша уже перестал прыгать и только поворачивался, глядя ей вслед. Он устал с дороги. И он был голоден. И шишки болели. И он боялся, как бы шофёр не уехал один. А ребята не отдавали майку да ещё смеялись.

Илюша вдруг почувствовал себя маленьким, как речная галька, и ему захотелось спрятаться за широкую спину деда Ильи или бати, потому что они большие и сильные, как скалы.

И ещё ему захотелось сейчас же во всё горло крикнуть всем своим обидчикам, что дед Илья, знаменитый каменщик, о котором в газете печатали, — его собственный дед! А Платов — начальник строительства, о котором по радио говорили, — его собственный отец.

Но он ничего такого не сказал, потому что вдруг припомнился ему бабы Танин сердитый голос: «Раскукарекался кочеток во весь голосок, а у самого ещё гребень не вырос…»

Окружённый тесным кольцом озорников, Илюша стоял потупившись и кусал губы. Самое главное, самое главное — не дать выкатиться первой слезе.

Вдруг кто-то из мальчишек сказал:

— Глядите, у него конверт из кармана торчит! — и протянул руку к бабы Таниному письму.

Илюша сразу позабыл, что он маленький и голодный, и что шишки болят, и что майку не отдают, и что шофёр может без него уехать. Он помнил только одно: письмо важное, заказное и читать его можно только деду Илье, больше никому!

И недолго думая Илюша бросился на всех обидчиков сразу. Он стал их толкать и бодать изо всех сил. Ребята удивились: такой маленький и так отважно сражается. Они даже расступились в стороны. И получился проход. Илюша нырнул в него и стремглав помчался по улице.

Кто-то что-то кричал ему вслед, но он мчался что было мочи.

— Эй, да погоди ты, чуда-ак! — наконец расслышал он.

Но он и не думал годить, он надеялся: «Вот сейчас отстанут».

А они не отставали. Топот их ног всё приближался. Ведь они старше, ноги у них длиннее, удрать трудно. Вот он уже слышит позади себя их частое дыхание, их близкие голоса.

— Остановись, чудак! — услышал Илюша над самым ухом голос того, долговязого. (До чего ж противный голос!) — Остановись! Письмо потерял!

Илюша остановился как вкопанный. Письмо! За это письмо он вступил в бой, победил несчитанных врагов… и вот выронил.

Илюша тихо побрёл назад. Он забыл устеречь первую слезу. Она выкатилась, и за ней побежали другие.

Мальчишки стояли кучкой и разглядывали запечатанный конверт. На нём было написано: «В колхоз «Светлый луч» Староузского района. Бригадиру каменщиков Илье Ивановичу Платову. Лично. Заказное».

Долговязый парень подул на конверт, обтёр его о штанину и протянул Илюше:

— Бери! Ничего ему не сделалось! Всё в порядке.

Шмыгнув носом, Илюша стал засовывать письмо обратно в карман. Потом надел майку.

— И вообще ты парень ничего, подходящий, — сказал долговязый. — Мы в нашем райцентре не признаём всяких хлюпиков, а уважаем храбрых, самостоятельных.

— Да! — сказала стриженая девчонка в клеточку. — А которые за мамкин подол держатся, тех не уважаем.

— У меня мамки совсем нет, — сказал Илюша.

Вокруг него стало на минуту тихо-тихо, потом долговязый кашлянул и спросил весело:

— Это ты, что ли, на грузовике приехал, который у склада стоит?

— Я, — ответил Илюша. — За олифой я приехал.

— Гляди-ка! — удивился другой парень, который поймал козу за хвост, когда длинный держал её за рога. — А бригадир Платов тебе кто?

— Никто! — сердито ответил Илюша.

— А ты ему кто? — быстро спросила клетчатая девчонка.

— Внук! — сразу ответил Илюша.

Все ребята засмеялись, но долговязый прикрикнул на них:

— Ничего смешного нет! Этот внук хоть и маленький, а гляди, как письмо защищал! Не правда, что ли?

Все сказали: «Правда!» — и тогда Илюша улыбнулся.

Мальчишки и стриженая девчонка пошли провожать его до грузовика. И коза тоже поплелась вслед за всеми.

Грузовик тихо стоял у ворот. На воротах висел замок. В кузове вместо старой бочки стояла новая, закупоренная, на ней было написано: «Олифа». Шофёра в кабине не было.

— Он, наверное, пошёл тебя искать! — сказала стриженая девчонка.

— А может, он в столовую пошёл? — предположил кто-то. — Тут недалеко, сходим?

Илюша и сам знал, что недалеко. Даже с закрытыми глазами он нашёл бы дорогу в столовую — так вкусно оттуда пахло горячими щами. Он почувствовал вдруг, что в животе у него совсем пусто. И ему захотелось найти шофёра обязательно в столовой, а не где-нибудь ещё.

В столовой стояли длинные столы, покрытые клеёнками. Горками лежали ломти хлеба. Разные люди ели щи с мясом и даже компот. Они ели и разговаривали. Каждый говорил своё, и, как показалось Илюше, совсем невпопад.

Например, один дядька вынул из щей жирный кусок мяса, поглядел на него и сказал:

— Главное — запасные части. Есть запчасти — считай, живы твои машины. Нет запчастей — погибель!

А другой накрутил на вилку пухлую макаронину и сказал своё:

— Если амбулаторию открываем детскую — значит, и оборудование подавай детского размера. Что ж, у меня ребятишки должны на зубное кресло по лестнице лазать, да?

А круглолицая молодая женщина — она сидела к двери ближе всех и ела компот — быстро проговорила:

— Да вот, как хотите, я жадная! Баяна мне мало! И аккордеона мало. Мне киноустановку подавай! — Она твёрдо стукнула кулаком и расколола косточку от абрикоса.

Шофёра в столовой не было.

— Ну, тогда пошли! — сказал долговязый.

Но Илюша не сдвинулся с места. Он стоял на пороге и смотрел на хлеб, и на щи, и на мясо, и на компот.

— Он, наверное, хочет есть, — догадался долговязый. — Ну-ка, ребята, выгребай, у кого что есть в карманах!

Все сложили вместе свои копейки, стриженая девчонка подбежала к кассе, кассирша вертанула ручку, и через секунду Илюшу усадили за стол, поставили перед ним дымящуюся тарелку со щами и дали в руку ложку.

— Ешь, Платов! — сказал долговязый.

И Платов стал есть. Да ещё с каким удовольствием! А все ребята побежали разыскивать шофёра.

Они привели его очень сердитого. Шофёр даже не стал смотреть в Илюшину сторону. Он сразу пошёл к кассе, сунул деньги в окошечко и скомандовал:

— Котлеты — два, компот — два… Вот навязался на мою голову! — сказал он. И не стал садиться рядом с Илюшей, сел напротив. Пододвинул к Илюше стакан с компотом и сердитым голосом прибавил: — Косточкой не подавись!

Они попрощались с ребятами и уехали из районного центра, когда солнце уже перекатилось на другую половину неба, откуда ему недалеко сбежать к закату.

Там, на закатном краю неба, его поджидала неподвижная гряда кучевых облаков.

Тени стали длиннее и легли прямо поперёк лесной дороги.

Илюше казалось, что колёса грузовика их придавят. Но тени вылезали из-под машины, ложились поперёк радиатора, скользили по кабине, по кузову и мелькали, мелькали, перемежаясь со светом на ветровых стёклах. Они мелькали так быстро и ослепительно, что Илюша сперва стал моргать, потом жмуриться, а потом сам не заметил, как под ровный шум мотора крепко уснул.

 

Глава 16. Дед

Он проснулся от тишины. Грузовик стоял у обочины. В открытую дверцу глядел на Илюшу лес. В кабине никого не было.

По скользкому сиденью Илюша перелез на место водителя и высунул голову наружу.

Из-под машины торчали ноги. Илюша испугался.

— Задавили-и! — закричал он.

Ноги зашевелились, вылез перепуганный шофёр.

— Кого задавили? — спросил он.

— Вас… — не совсем уверенно ответил Илюша.

— Ну и чудак, — удивился шофёр. — Как же моя машина и вдруг меня задавит? Я ж сам за баранкой сижу!

— А вы потому что вылезли, — возразил Илюша.

— С тобой спорить — надо сперва каши поесть, — отмахнулся шофёр, снова полез под машину и стал там что-то подкручивать.

Илюша спрыгнул на землю, сел на корточки.

— Вы что это делаете?

— Загораю, — ответил шофёр.

Солнца уже не было. Под машиной и вообще-то было сумеречно.

Шофёр блеснул в сторону Илюши белками глаз, усмехнулся:

— Что оглядываешься? Солнце ищешь? Это наша шофёрская поговорка: «загораем» — значит, на дороге торчим, ехать не можем. А нам и ехать-то осталось всего ничего, три километра.

— Машина поломалась? — ахнул Илюша.

Он огляделся. Лес всё темнел, деревья гуще смыкали ветки. В таком густом лесу, может, и волки живут.

— А у вас запчасти есть? — спросил Илюша.

— Которые есть, а которых и нет, — ответил шофёр.

— А которые поломались, есть?

— В том-то и загвоздка, что я никак поломку не определю. — Шофёр стал насвистывать под машиной.

Зря он всё-таки свистит. Собаки, например, обязательно на свист приходят. А собаки происходят от волков…

— Ты, я смотрю, здорово в технике разбираешься, про запчасти знаешь, — сказал шофёр.

— Да, — ответил Илюша, — знаю. Запчасти — это главное. Нет запчастей — погибель.

— Смотри какой образованный, — усмехнулся шофёр и опять стал насвистывать.

— А этот лес дремучий? — неожиданно спросил Илюша.

— Ну, не совсем, а всё-таки… — ответил шофёр.

— А кто-нибудь тут водится?

— Водятся, — сказал шофёр. — Лягушки.

Илюша обиделся. Неужели не ясно, что он не про лягушек спрашивает! Ему захотелось сейчас же рассказать шофёру, что он, Илюша и перед волком не заробел бы. Что у них дома даже волчья шкура лежит с настоящими стеклянными глазами. Но Илюша ничего не сказал: всё-таки не он убил того волка, а дед Илья.

Шофёр постучал под машиной чем-то железным, и какая-то птаха сонно откликнулась в кустах. Наступил вечер.

— Нашёл! — крикнул шофёр и вылез из-под машины. — Мелочишка нас с тобой подвела. Тут и ремонт всего на пять минут, да нет у меня этой штуковины! В «Светлом луче» кузнец бы меня выручил, дал бы. Так ведь не оставишь на дороге машину с грузом.

— Я посторожу, — предложил Илюша и вздохнул: не очень-то приятно оставаться одному в машине среди тёмного леса, хотя и не совсем дремучего. — Или я схожу, — сказал Илюша. И опять вздохнул.

— Нет уж! — решительно ответил шофёр. — На ночь глядя никуда не пущу. Залезай в кабину и спи. Чуть свет разбужу. Побежишь с моей запиской к кузнецу.

— И деду Илье письмо отдам поскорей! — обрадовался Илюша.

— И от кузнеца мне маленькую штуковинку принесёшь.

— Ладно, — согласился Илюша. — А вы где будете спать?

— На траве. Я бывалый солдат, мне ничего не сделается.

— И я тогда на траве.

— Нет, браток, тебя мураши искусают, туман вымочит.

— Нет, — твёрдо сказал Илюша.

— А я-то понадеялся, ты мне в машине сторожем будешь, чтоб никто рулевую баранку не стащил, — посетовал шофёр.

— Тогда ладно, — решил Илюша. — Я посторожу.

Он свернулся калачиком на скользком сиденье, шофёр бросил в траву брезент.

— А у вас нет лишнего небольшого колеса? — спросил Илюша. Всё-таки тележка ему нравилась больше, чем будка, которая называется киоск.

— Лишнего нет. Одна только запаска, как положено.

— Она слишком большая, мне поменьше нужно, — сказал Илюша.

— А тебе зачем? — поинтересовался шофёр.

— Так, для одной вещи… — ответил Илюша.

Никому не хотел он раскрывать тайну.

Шофёр накрыл его своей курткой, и стало кругом тихо-тихо. Где-то в лесу прокричала ночная птица сыч, которая на свету ничего не видит и только во тьме вылетает на охоту.

— Я тут рядом, ты не бойся, — сказал шофёр с земли.

Пришла ночь.

— Вставай, малый! Вставай, браток! Эй ты, дедов внук, вставай!..

Кто его тормошит среди ночи, среди самого сладкого сна?

— Поешь хлеба, поешь! В дорогу пора!

Илюша жуёт хлеб и, моргая, глядит вокруг.

Оказывается, уже не ночь. Оказывается, светает. Почти совсем рассвело. Всё сейчас похоже на переводную картинку, которую ты уже наклеил в тетрадь, и уже потер осторожно пальцем, и уже почти перевёл, но ещё не снял мутную бумажку. И потому зелень в лесу ещё не зелёная, а седая, и небо ещё не голубое, а бесцветное, и облака в нём растянуты белёсые, как бабы Танина некрашеная пряжа.

— Идём, я тебя немного провожу, — говорит шофёр и ведёт Илюшу за руку. — Не забудь, у тебя в кармане деду письмо и записка для кузнеца.

Илюша кивает головой, зевает и спотыкается о корень.

— Проснись! — Шофёр, смеясь, трясёт Илюшу за плечо. — Ты ж на ходу спишь! Если наш брат шофёр на ходу заснёт, непременно в кювет свалится! — И он дёргает за ветку, росинки сыплются на Илюшу. — Умылся? — спрашивает шофёр. — Теперь слушай. Пойдёшь по дороге. Куда она будет сворачивать, туда и ты. Выведет она тебя на опушку. Спустишься к речке, перейдёшь по мосту, на том берегу как раз и будет колхоз «Светлый луч». Там тебе и контора, и кузня, и новая стройка, там и деда найдёшь. Не забоишься?

— Не забоюсь, — отвечает Илюша.

— Тогда до свиданьица. — Шофёр протягивает руку.

Илюша кладёт ему на ладонь свою.

— А утро ещё не настало? — спрашивает он.

— Сейчас настанет. Вот-вот солнышко взойдёт.

Шофёр возвращается к машине, а Илюша идёт один дальше. Он идёт точно так, как велел шофёр. Дорога сворачивает вправо, и он — вправо; дорога — влево, и он — влево. И она выводит его на опушку. Но это Илюша и сам знал: как лес ни дремуч, а выход из него где-нибудь да есть. Приводит дорога на опушку, на высокий берег, и зовёт сбежать вниз, к мосту, к неширокой речке.

Но Илюша останавливается. Потому что внизу не видно никакого моста. Вместо речки лежит не шелохнётся белое туманное озеро. И там, подальше, торчат из него острые вершинки елей, похожие на башни затонувшего города.

Илюшу не проведёшь. Он знает: никакого озера нет, просто лежит в низине утренний туман. Где из него торчат ёлки, там берег. Конечно, ведь ёлки не растут в воде!

А на том берегу, за ёлками, отгороженные туманом, стоят колхозные дома и постройки.

И нигде ни одного человека, и нигде ни звука. Потому что утро ещё не наступило. Тихо-тихо на земле и в небе.

Вдруг чёрная крикливая стая ворон с шумом и треском слетает с берёзы на дорогу, и снова тишина. И где-то далеко-далеко петух поёт зорю: «Сей-час-бу-дет-утрррррр-о!»

И второй отвечает ему ещё дальше, и третий. И смолкают. Но что-то меняется: небо, только что бесцветное, стало зеленоватым, как холодная вода. Илюша ждёт. Он ждёт ту маленькую секунду, когда наступит утро.

Гляди, гляди, что это? Качнулось белое туманное озеро и стало расходиться рваными клочьями, будто кто разгонял его мётлами. Вот уж завиднелся мост внизу, и замшелые сваи, и близкий другой берег, поросший ельником. А вода прояснилась, и в ней всё стало видно — опрокинутый вниз поручнями мост, и ёлки вниз головой, и белёсое облако, похожее на пёрышко.

Где-то замычала корова, щёлкнул бич пастуха. И вдруг — Илюша даже глаза вытаращил — облако в воде загорелось. Да, да, оно вспыхнуло розовым светом! А над ним в небе зажглось другое такое же, только настоящее! Они оба разгорались всё ярче, стали огненными, ну точно перья жар-птицы! Илюша, заворожённый, глядел и думал: «Гори-гори ясно, чтобы не погасло».

Ворона хрипло спросила: «Утр-р-ро? Не утр-р-ро?» — и с тяжёлым треском крыльев полетела догонять стаю. А в ельнике на том берегу стали ясно видны все тропки. А за ними — домик, наверное, кузня: у порога лежали на траве плуги и колёса. А дальше Илюша увидал контору с вывеской, и дома с аккуратными окнами, и недостроенные кирпичные стены — наверное, их строит дед Илья.

И так ему захотелось поскорей увидать деда Илью, что он не стал больше ждать и вприпрыжку помчался вниз с горки.

Вдруг недостроенные стены стали огненно-красными и оконце кузни вспыхнуло будто пламенем, — в них ударил алый свет зари. А лес за Илюшиной спиной только того и ждал: засвистел, зазвенел птичьими голосами: «Тр-тррр-тр, утрр-рр-тр!..»

Утро, говорите? На бегу Илюша обернулся и замер: в просвете между деревьями из-за раскалённой гряды облаков вставало солнце, да какое! Огромное, багряное, будто расплавленное! Солнце такой красоты несказанной, что перед ним пёрышки жар-птицы в небе и в воде померкли и простыми розовыми облачками, истаивая, поплыли прочь.

Илюша понял: это родилось утро.

И правда. В колхозе ударили железом по рельсу: «Дон-н!» — значит: «На работу пора!» И сразу мерно застучал движок на электростанции, запела механическая пила, звякнули вёдра, перекликнулись женские голоса.

Илюша что было сил побежал с горки вниз, ноги его гулко застучали по мосту.

А на том берегу, у моста, стоял человек, озарённый утренним светом. Он стоял, опершись обеими руками на тяжёлую суковатую палку, сам большой и могучий и такой родной Илюше. Завидев Илюшу, он высоко поднял седую голову.

— Внук! — зычно крикнул он, отбросил палку прочь, раскинул руки и пошёл навстречу. — Да где ж ты запропал, внучек мой, Илюша?!

Не чуя ног, Илюша помчался к деду, с размаху уткнулся лицом ему в живот. Дед обхватил его руками, и так они постояли, радостные, счастливые, пока Илюша не вспомнил про письмо.

Он освободился из дедовых рук и вытащил конверт и ещё записку.

— Скорей читай! — заторопил он деда Илью. — Письмо заказное, очень срочное! И ещё записка, надо её поскорей отдать кузнецу, там шофёр в лесу ждёт, его надо выручить.

Но дед Илья не стал читать письма, сунул в карман:

— Уж я и без письма всё знаю. Мне баба Таня вчера вечером звонила. Как только Таиска ей сказала, что ты удрал.

— Таиска всё перепутала! — рассердился Илюша. — Не удрал я, а письмо тебе повёз.

— Понятно, — согласился дед Илья. — Пойдём отдадим записку в кузницу, шофёра твоего выручим.

— А у тебя даже борода была красная! — сказал Илюша и ещё раз оглянулся на солнце.

Оно уже оторвалось от края земли. Пожар зари остывал. В чистом поголубевшем небе солнце поднималось ввысь, ясное, умытое, золотое.

И вдруг они услышали звук мотора. Мотороллер, догоняя их, простучал по мосту. Подняв клубы пыли, взлетел на пригорок и, взвизгнув тормозом, стал на дороге среди ельника, рядом с дедом Ильёй и Илюшей.

— Ой! — сказал Илюша. — Батя!

С мотороллера слез Платов Второй. Он сверкнул в сторону Илюши глазами, они будто побелели от пыли и солнца.

— Нашёлся? — спросил он хрипло и обтёр платком бурое, потное лицо.

— Нашёлся, — ответил дед Илья.

— Да я не терялся вовсе, — объяснил Илюша. — Я бабы Танино письмо повёз. Оно срочное, важное. Баба Таня его всю ночь писала и даже вздыхала.

Платов Второй взглянул на деда Илью. Но дед смотрел только на Илюшу.

— Ладно, — решил дед. — Пойдёмте в мою каморку. Умойтесь с дороги, молоком напою с мёдом. А то мне и на стройку пора, некогда мне тут с вами.

— И я с тобой схожу, посмотрю на твою стройку, — сказал Платов Второй.

— Иди смотри, — ответил дед.

— А я тоже, — сказал Илюша. — Только сперва надо шофёра выручить.

— Шофёра твоего я уже выручил, — сказал Платов Второй. — Дал ему подходящую детальку, он её приспособил. Велел тебе привет передавать, уехал. — Платов Второй положил руку на плечо сына: — Слушай, Илья, в другой раз, прежде чем пускаться в путь, всё же посоветуйся с нами: с бабой Таней, с дедом Ильёй, со мной…

— Ладно, — пообещал Илюша. — А как мне с дедом советоваться, когда он далеко?

Платов Второй зорко глянул на деда Илью:

— Дед будет с нами. Верно я говорю, отец?

— Колбасы, что ли, зайти в магазин купить? А то чем вас кормить, незваных гостей? — сказал дед.

…Они мылись студёной водой из колодца. Жарили колбасу на чугунной сковородке, разбивали яйца ножом сразу на две половинки, как настоящие повара. Распрекрасная вышла яичница! Пили молоко с плюшками — дед купил.

Потом ходили на стройку, лазали по лесам, здоровались за руку с дедушкиными учениками, со всей школой-бригадой. Илюша тоже здоровался. Ученики почти все были новые, незнакомые Илюше. Поэтому, когда Семёнов Николай ухмыльнулся ему по-свойски, как старому приятелю, Илюше это очень понравилось.

— А где Рыжик? — спросил у него Илюша.

— Фьють! — присвистнул Семёнов Николай. — Нет Рыжика, — коротко сказал он.

Дед Илья дал своей школе-бригаде задание и сказал, что вернётся через два часа и проверит, кто как старался.

И они все втроём — три Ильи — ушли далеко за околицу, в луга.

— Да где ж Рыжик? — опять спросил Илюша.

Дед уголком глаза глянул в сторону Платова Второго, помолчав, ответил:

— Отправил я его.

— Да куда? — не отставал Илюша.

— К твоему отцу на стройку. Учится Рыжик. Монтажником будет.

Илюша увидал, как батя живо повернулся к деду:

— Отец…

Но дед продолжал говорить своё. И говорил он только Илюше:

— И ещё двоих отправил. Лучших. А сам вот набрал новых, несмышлёнышей. Ничего, тоже хорошие ребята, тоже мастерами станут.

Дед Илья говорил громко и весело. Как-то даже слишком весело. Илюше вдруг показалось: затем так и говорит, чтоб никто не заметил, как ему грустно, как он тоскует без Рыжика. И наверное, без Илюши тоже.

Илюша сунул свой кулак в руку деду, и дальше они всё время шли вместе. В роще, на прогалине, решили отдохнуть. Отец ходил вдоль поляны, курил и думал. А Илюша с дедом сели под берёзой. Дед молчал. Илюша положил голову ему на колени и тоже стал думать о всяком разном. Лежал и глядел вверх. Видел над собой небо, видел обросший седой щетиной дедов подбородок.

— Деда, — спросил он, — ты до скольких слонов тогда досчитал?

— Каких слонов? — удивился дед.

— Ну, тогда, ещё давно… После, как подкову гнули… На берегу, у нас дома… ты всё считал и считал… Ну, помнишь?

И дед вспомнил. И Таиску он тоже вспомнил с её слонами.

Он долгим, внимательным взглядом поглядел в широко распахнутые Илюшины глаза.

— Милый ты мой, — сказал он тихо. — Я не слонов считал. Я дни считал. Прикидывал, как нам с бригадой управляться, как нам работу лучше распределить. Хороший ты мой… — Он прижал к себе внука. Склонился над ним, будто хотел его загородить от всего — и от солнца, и от ветра, и от стрекозы, которая летала над ними. Стал гладить ему лоб и щёки жёсткой ласковой ладонью: — Мне слоны не помогут, нет, Илюшенька… Я только на одних людей надеюсь, только…

Тут как раз пришли косари окашивать поляну — сумрачный лысый старик и быстроглазая женщина, до самых бровей повязанная косынкой.

— Доброго здоровья, Илья Иванович! С приездом гостей! Сразу видна ваша порода — сын и внучек, — сказал старик и вытер платком блестящую лысину.

Илюше понравились слова старика и сам он показался симпатичным. А дочка старикова не понравилась: чего она то и дело поглядывает на батю и смеётся?

Дед Илья взял у старика из рук косу и сказал:

— Дай-ко, друг, спину маленько размять.

Поплевал на ладони, взялся половчей, развернул плечо, отвёл косу на вытянутой руке — и пошёл, пошёл. Только сильные лопатки заходили на спине под рубашкой. Ж-жих, ж-жих, — пела коса, и травы, подкошенные, падали наземь.

— Умел, — похвалил старик.

— За таким и молодому не угнаться, — сказала старикова дочка и, взглянув на Платова Второго, засмеялась.

А он тоже подошёл, взял косу из её рук.

— Отдохните пока, — сказал он ей.

Взвесил косу на руке — легковата, мол, — приловчился, отвёл косу назад — и пошёл вслед за дедом Ильёй, чуть отступя вбок, по некошеному ряду: ж-жих, ж-жих, ж-жих…

И показалось Илюше: что-то невидимое связало накрепко деда и батю. Потому единым рывком разворачиваются их плечи, и распахиваются вороты рубах, и груди поднимаются одним дыханием. И враз, тугой волной, падает скошенная трава. И в их руках широкими полукружьями, легко и сильно, будто играючи, ходят не две косы, а одна, общая, о двух ножах…

— В одно идут, красиво, — похвалил старик.

А женщина села на траву рядом с Илюшей, скользнула по нему смеющимся взглядом:

— За тобой дело. Подрастай да выходи третьим!

— А вот и выйду! — ответил Илюша и отсел от неё подальше.

А когда втроём шли обратно, Илюша делал своё дело — сбивал палкой цветы татарника. Потому что, если их не сбить, они станут колючими «собаками» и рассеют злые семена по всему полю. Он сбивал их и краем уха слушал, как дед Илья и отец говорят меж собой.

Дед сказал:

— Не поеду, нет.

— Обида — плохой советчик, — возразил ему батя.

А дед ответил:

— Тут не обида. Тут — беда. Если для человека дела нет, — беда!

Батя с досады тоже сбил головку татарника:

— Говорю, дело найдём!

— А зачем мне его искать? — сказал дед Илья. — Пусть бездельники дола ищут. А меня моё дело завсегда само найдёт.

Немного прошли молча, Илюша — по кромке луга, а дед Илья и батя — по дороге.

Батя сказал:

— Какое же из дел твоё? Ты, отец, за свою жизнь и печником был, и ковалём, и плотничал. А сколько домов сложил — не сосчитать. Тебе в руки любое дело просится.

— А то дело моё, — ответил дед, — которому я позарез нужен. Тому делу я и работник, я и хозяин, а не малая родня при большом родственнике. Понял? — И добавил коротко, как отрубил: — На том разговор и кончим.

Они вернулись к дому, где жил дед Илья.

— Матери привет передашь, — сказал дед Илья. — Да смотри, как бы Илюшка в пути с твоего драндулета не слетел. Привяжи его, что ли.

— Никакой не драндулет, а мотороллер! — возмутился Илюша. — Не надо меня привязывать! Маленький я, что ли?

— Мы уж с ним не раз ездили, — успокоил деда Илью Платов Второй. — Садись, сынок. Держись за скобу крепче.

Дед Илья подошёл, поглядел, как Илюша сел, проверил — есть ли за что держаться. Потом трижды поцеловал Илюшу в щёки, в левую, в правую и опять в левую.

— Приезжай, деда! — шепнул ему Илюша.

Мотороллер рванулся вперёд, и они помчались.

По пути в какой-то деревне останавливались у магазина, выпили вдвоём целую бутылку фруктовой воды, а одну взяли про запас.

Когда же Илюша опять взобрался на заднее сиденье, Платов Второй обернулся, весело подмигнул ему и спросил:

— Ну, а тайна-то как поживает? Строишь?

— Почти выстроил! — радостно ответил Илюша. — Только она теперь уже другая, безо всяких колёс!

— Да ну? — Платов Второй нажал на педаль, мотор взревел, они рванулись вперёд.

А Илюше стало вдруг так хорошо оттого, что вот они вместе — отец и сын — мчатся по полям и лугам, через леса и мосточки, далеко-далеко, в свой родной городок. И колосья кланяются им вслед, и пыль клубится за ними. И мотороллер у них такой быстрый. И батя у Илюши прямо замечательный. И ему захотелось сию минуту, вот сейчас, рассказать свою тайну.

Вцепившись руками в скобу, подпрыгивая на рытвинах, Илюша крикнул прямо в горячую отцовскую спину:

— Это настоящая будка для мороженого!

Но мотороллер трещал, полная ветра дорога на самой большой скорости летела навстречу, и Платов Второй так и не расслышал доверчивых и очень важных Илюшиных слов.

…А поздно вечером, когда уже кончилась работа на стройке, дед Илья сидел один в своей каморке и писал письмо бабе Тане. Горела лампа. Из темного палисадника залетали в окно белые ночные бабочки. Дед Илья накрывал их своей большой ладонью и осторожно выбрасывал обратно на волю.

— Лети, лети, пока летается, — говорил он и опять брался за перо. Он писал:

«…а Илью-сына ты, Таня, обихоживай, корми его получше, сала ему давай, что ли. Худой он, а работа его ответственная.

Таня, твои замечания я учитываю, всё думаю, чем могу помочь сыну. Решу, тогда тебе сообщу первой. Однако скоро меня обратно не ожидай. А болезни нам с тобой, Таня, надо пока что отложить. Выдюжим. У меня тоже сильная ломота в сердце, однако я на людях не выказываю, чтобы не подумали: «Пора тебе, старик, на печку да на пенсию». Я так считаю: даже помирать собрался — так рожь сей! А у нас с тобой, Таня, ещё много дел не переделано. У тебя на руках Илюша, да и второй Илья, сын, без твоего обихода совсем, гляди, отощает. Да что тут лишнего говорить: ты всем нам, мать, как ясно солнышко… Ну, а мне до осени обязательно нужно ясли для здешних ребятишек под крышу подвести. Ты уж, Танюша, как-нибудь пока управляйся без меня…»

А бабочки опять влетали в окно, шуршали на бумаге и размазывали чернильные буквы.

 

Глава 17. Что это такое?

В новой школе уже все классы покрашены, и у заведующей учебной частью на столе лежит толстая тетрадь. Туда записаны все ребята, которые осенью пойдут учиться в первый класс. Илюша и Таиска тоже.

В магазин привезли тетради и учебники, у староузских ребят всё уже куплено, сложено в новые ранцы и портфели.

А солнце сияет и жарит во всю силу. Сено давно высушили, сметали в большие, как дома, стога. Ровный гул машин стоит над полями, там убирают хлеб. Но в это лето ребята почти не бегают смотреть на уборку. У них только и разговоров, что о Новом городе.

Три улицы уже выросли. К Октябрьским праздникам во все дома въедут жильцы. А ещё одна улица только-только проклюнулась из земли, стены едва поднялись над пустырём.

У староузских ребят теперь много знакомых строителей. Экскаваторщики их уже по многу раз сажали в кабины экскаваторов, а бетонщики позволяли разравнивать мокрый бетон, а сварщики давали подержать свои защитные маски, сквозь них не больно смотреть даже на солнце.

Все староузские ребята мастерят в подарок Новому городу какие-нибудь интересные штуки, а какие — друг другу пока не говорят.

Илюша строит свою лежачую будку в низенькой чаще Комсомольского леса. Тут у него всё под рукой: инструмент хранится в кладовке меж корней; старый пень служит верстаком: хочешь — гвозди на нём распрямляй, хочешь — доски распиливай.

А которые никак не распилишь, Илюша всё равно прибивает к будке. Ничего, что неровные. Когда будка будет готова, всё закрасится.

Сейчас самое главное — построить стены, чтоб они были прочные и не качались. Илюша набивает на них всё новые планки, доски, фанерки. Но они качаются.

— А помнишь, мы лазали под деревянный помост на площади? — вспоминает Таиска. — Помнишь, как ты набил себе шишку на лбу?

— Помню! — радостно отвечает Илюша.

Он, конечно, не потому радуется, что шишку набил, а потому, что вспомнил, как там были прибиты доски. А они были прибиты крест-накрест, для устойчивости.

И вот они вместе с Таиской начинают набивать всякие горбыльки и планки от угла к углу, крест-накрест. А поверх — ещё крест-накрест и ещё, чтоб крепче было.

Потом они вдвоём изо всех сил раскачивают постройку. Ну вот, теперь она качается только вся целиком, стены крепко держатся друг за друга.

И наконец начинается самое интересное: они красят будку в голубой цвет. Дедушка Матвеюшка дал им краску в банке и толстую кисть. Ах, какое же это чудесное дело — покрывать будку голубой масляной краской! Всё вдруг становится гладким и нарядным, даже неровные доски, даже деревянные заусеницы и вмятины.

Домой Таиска и Илюша возвращаются до бровей измазанные голубым. Масляную краску не так-то легко смыть. Таиску мать оттирает скипидаром. Баба Таня ставит Илюшу в таз и трёт мочалкой с мылом. За этим занятием их застаёт Платов Второй. Он видит под мыльными потоками голубые Илюшины руки и хохочет.

— Ты, я вижу, здорово меня перегнал! У тебя на стройке уже идут малярные работы?!

Илюша стоит голый в тазу посреди кухни. На голове его, под руками бабы Тани, растёт шапка белой пены. Мыльные ручьи сбегают по лицу и плечам. Глаза крепко зажмурены.

— Батя, — говорит он, не видя отца, но радуясь, что он тут, рядом. — Батя, я тебе её сегодня покажу, ладно?

— Кого — её? Тайну?

Илюша весело кивает, кусок пены срывается с его головы и падает на пол.

— Погодите вы с разговорами, строители! — просит баба Таня. — А то заставлю вас двоих пол подтирать, не погляжу, что начальники.

— А мы и подотрём! Да ещё и вымоем! — говорит Платов Второй. — Где у бабы Тани тряпка, знаешь?

— Ага! — кивает Илюша, и новый кусок пены летит на пол.

— Ты мне когда наладишь душ? — спрашивает баба Таня. — Отец был бы дома, сразу бы починил.

— А я вам квартиру построю с душем, хотите — с ванной, — смеётся Платов Второй.

— Не нужны мне твои квартиры, не полезу я на этажи, чини душ!

— Сделаю, мама. Сегодня вечером сделаю.

Вода льётся Илюше на голову, мыльные потоки бегут по лицу, но он отчаянно кричит сквозь пенные струи:

— Нет-нет! Сегодня вечером не надо душ чинить! Сегодня ты со мной обещал!..

Сквозь полотенце, которое баба Таня накинула ему на голову, Илюша не видит отца. Но он слышит его голос:

— Вы уж потерпите до завтра, мама, завтра налажу. А сегодня я обещал сыну…

Знаете, как весело ходить со своим батей по лугу и по лесу? Бегать вперегонки, прыгать через овражки. Пересвистываться на всякие лады с птицами. Показывать ему, взрослому, как плести верёвки из травы-осоки. Глядеть, как он своим складным ножом зачищает корешок, и вдруг получается весёлое чудище, с рогами. Да ещё при этом знать, что самое главное, самое важное — впереди! Там, на зелёной прогалине, в гуще Комсомольского леса!

— Ты мне скажи всё-таки, что ты там выстроил? — спрашивает Платов Второй.

— Да я ж тебе сказал, когда на мотороллере ехали от деда Ильи!

— Да ну? А я и не слышал! — удивляется Платов Второй.

— Так ведь это ещё лучше, что не слышал! — радуется Илюша. — Зато сейчас сам увидишь, своими собственными глазами!..

И вот они входят в Комсомольский лес. Илюше он по плечи, а бате и вовсе по пояс.

— Вон за теми берёзками, — объясняет Илюша. — Видишь, они повыше, за ними не видно.

Он берёт отца за руку.

— Теперь закрой глаза и сделай три шага. Только не подсматривай!

Илюша руками отводит ветки. Платов Второй послушно зажмуривается. Потом шагает вперёд — раз, два, три…

— Можно! — кричит Илюша.

Платов Второй открывает глаза.

Перед ним очень странное сооружение. Он такого никогда не видал. Оно сколочено из ящиков, обрезков досок, разных фанерок и планок. Даже старое сиденье от стула, даже круглое днище от бочки крепко прибиты к нему. И кажется, что оно всё в деревянных заплатках. И повсюду, где только нашлось место, на него наколочены горбыльки и рейки. И поверх всё это выкрашено небесно-голубой краской.

— Ты потрогай стенки, какие прочные, совсем не качаются! — с гордостью говорит Илюша.

И Платов Второй пробует, какие прочные стенки.

— Ты погляди, как ровно покрашено! — говорит ему сын. — Даже блестит! Вот отсюда погляди, снизу!

Платов Второй послушно садится на корточки и глядит снизу. А сам всё думает: «Что ж это может быть такое? Оно слишком длинное, чтобы быть собачьей будкой. На крольчатник или голубятню тоже не похоже. Может, гараж для мотороллера? Но тогда почему же именно там, где мог бы быть вход, Илюша забил его днищем от бочки?

— Нравится? — спрашивает сын.

— Здо́рово! — отвечает отец.

Потому что он ведь сам строитель. И он хорошо понимает, как много вложено в это сооружение настоящего труда. И как много потребовалось смекалки, чтоб набить крест-накрест вот эти все горбыльки-распорки, которые не позволяют качаться стенам. И как, наверное, трудно было раздобыть весь этот удивительный строительный материал, в котором нет ни одной ровной дощечки и не найдёшь двух одинаковых. И сколько пришлось строителю распрямить гвоздей, ржавые шляпки которых торчат повсюду.

— Здо́рово! — повторяет Платов Второй. — Только ты мне, пожалуйста, объясни: что это такое?

Если бы вы знали, как он боится обидеть сына таким вопросом!

Но Илюша ничуть не обижается.

— Так ведь это ж будка для мороженого! — объясняет он. — И ничего, что ты не узнал её! Конечно, сейчас трудно узнать, пока она лежачая! Но лежачую ведь удобнее строить! А когда голубая краска высохнет, мы сверху напишем красной: «Мороженое». И сразу будет понятно.

Платов Второй видит: сын утешает его. Конечно, он, опытный строитель, должен был бы сразу понять, что перед ним будка для мороженого. Вот дед Илья, тот наверняка сразу бы догадался.

Отец ласково кладёт руку на крепенькое Илюшино плечо. Вместе они рассматривают работу.

— Только надо ещё дверь приделать и окошко прорезать, чтоб из него мороженое продавать. Тогда получится настоящая будка, киоск называется. Мы с Таиской решили поставить её на самой главной площади в Новом городе.

Платов Второй молчит. Наверное, он мысленно подыскивает другое место, получше.

— Понимаешь, сынок… — говорит он наконец. — Досадная история вышла. Никто не знал, что ты строишь будку для мороженого. И вот Надежда Ивановна, товарищ Орлова, уже заказала на заводе для Нового города десять тележек для мороженого и ещё десять автоматов для газированной воды. Понимаешь?

— Да, — ответил Илюша тихо-тихо и опустил голову, чтоб не показать, как ему стало обидно. Работал-работал, а выходит, его работа никому не нужна.

Платов Второй поглядел на низко опущенную круглую макушку.

— Но мы с тобой, Илюшка, огорчаться не станем, правда? — спросил он. — Нам только нужно сейчас же придумать, как с толком использовать твой подарок. Вот, например, сынок, если ещё немного укрепить стенки да обить их толем, чтоб дождь внутрь не проникал, да вместо четвёртой стены приделать откидную крышку, так получится отличный ящик для цемента…

Илюша молчит.

— А цемент, знаешь, сынок, такая ценная штука на строительстве, просто незаменимая! Он же блоки друг с другом скрепляет. Без него города не выстроишь. На любой строительный участок приди, обязательно увидишь — стоит запасной ящик с сухим цементом! Ты только подумай, твой подарок не станет дожидаться, пока выстроят город, нет! Он сейчас же, завтра примет участие в строительстве. Ну как, согласен?

— Завтра? — Илюша поднял лицо, и Платов Второй увидел его загоревшиеся радостью, полные нетерпения глаза. — Да, да, я согласен! — крикнул он.

Домой они шли весело. Всю дорогу по очереди толкали ногами сосновую шишку, как будто футбольная тренировка. А когда шишка улетала с дороги в бурьян, они кричали «аут», назначали друг другу штрафные удары. Вместо ворот Илюша ставил две свои сандалии, и Платов Второй три раза забил с семи метров отличные голы. А Илюша забил трёхметровый.

Дома баба Таня кормила их ужином, потом они вместе умывались, а на ночь Платов Второй забрал Илюшу спать к себе в горницу. И сам — вот удивительное дело! — тоже лёг спать рано и заснул даже быстрей Илюши.

А Илюша ещё немного полежал на своей раскладушке. Он слышал, как совсем близко дышит отец, глядел, как ровно подымается его грудь, видел его большую сонную руку поверх одеяла. Как всё-таки хорошо устроено всё на свете. Вот они, отец с сыном, теперь живут вместе, в одной комнате. И, уже засыпая, он подумал: «Конечно, пусть будет ящик для цемента, который самый незаменимый материал на стройке. Ведь это в тысячу раз лучше, чем быть просто будкой и стоять на площади среди многих тележек, которые тоже торгуют мороженым».

 

Глава 18. Дорога

И вдруг кучевые облака, которые белыми стогами стояли над лесом, полезли вверх, толкаясь и громоздясь, вал за валом. Сперва они лезли белые, нарядные, просвеченные солнцем. Потом они заслонили солнце и, закрыв ясное голубое небо, сами потускнели. Они привели вслед за собой тучи, и серая пелена низко нависла над Старой Узой.

Долгий, обложной дождь застучал по листьям, по крышам. Дороги раскисли. Они стягивали с ног у людей калоши, налепляли на сапоги тяжёлые подушки грязи. А дождь всё шёл и шёл который день. Земля досыта насосалась влаги и больше не хотела пить. Вода теперь стояла в каждой рытвине, в размытых дорожных колеях.

В такую непогоду работать на стройке трудно. Дождь заливает траншеи, где рабочие прокладывают трубы. Мокрая земля оползает со стен котлованов. Цемент портится. Да мало ли всяких бед может понаделать дождь, который льёт уже целую неделю не переставая. А работы идут день и ночь не останавливаясь.

Поэтому Платов Второй теперь часто остаётся ночевать в конторе на строительной площадке.

А дома стало пусто. И вечер, казалось, наступал раньше. Тучи темнили белый день, и баба Таня зажигала свет. Даже куры с полудня забирались в сарай на нашест, думали — сумерки.

В один такой хмурый день, уже под вечер, баба Таня вязала носки, а Илюша рисовал зубастые экскаваторы и краны. Вдруг кто-то стукнул калиткой, пробежал по кирпичной дорожке. Илюша вышел в сени. Таиска! Она испуганно моргала мокрыми от дождя ресницами.

— Илюша, выходи скорей! За Бурым отвалом гружёные машины никак в гору не въедут, буксуют. Они, знаешь, эти огромные камни везут, из которых дома складывают!

— Блоки! — охнул Илюша. Он сразу вспомнил ночной телефонный разговор бати.

— Туда все ребята побежали! — торопила его Таиска.

Да он уж и сам быстро натягивал сапоги.

— Что не заходишь, Таиска? — спросила из комнаты баба Таня. — Или что случилось?

— Не говори ей! — шепнул Илюша. — А то не пустит.

— Просто я за Илюшей пришла, погулять, — ответила Таиска.

— Какое ж гулянье? Дождь льёт, — сказала баба Таня. — И поздно.

Илюша отрицательно замотал головой. Таиска сразу его поняла.

— Ничего не льёт и не поздно! — ответила она. — Все ребята побежали гулять, и даже далеко, к Бурому отвалу… — Тут Таиска прикусила себе язык, потому что Илюша толкнул её под локоть. Ведь она чуть не проговорилась!

— А, вот что! К Бурому отвалу? — переспросила баба Таня, и ребята услышали, как она отодвинула стул, наверное, встала.

И тогда они поскорей выскочили на крыльцо.

Ноги скользили в размытых колеях. Из травы с чавканьем вылетали брызги. У Бурого отвала мокрые шлачки заскрипели под их подошвами. Илюша и Таиска обогнули гору и, запыхавшись, выбежали на каменистую дорогу, ещё недавно заросшую бурьяном, — дорогу, которая вела наверх, в Новый город.

Сейчас по ней бежали чёрные потоки грязи. В дождливой мгле неподвижно стояли под горой три тяжело нагруженные машины. Дождь барабанил по крышам кабин. В кузовах мокрые бетонные блоки были похожи на огромные детские кубики, забытые под дождём великаньим ребёнком.

Но нет, это были не игрушки! Там, наверху, блоков дожидались рабочие-монтажники, и крановщики, и начальник строительства Платов Второй.

Кусты вдоль дороги затрещали, зашелестели, из них вылезли староузские мальчишки с мокрыми охапками веток. И стали бросать их под колёса. А водители грузовиков, в вымокших ватниках, топориками валили молодые деревца, бросали их поперёк дороги.

— Ладно, пока хватит! — сказал шофёр первой машины и, обтирая мокрую бритую голову, полез в кабину.

Молодой шофёр, в кепке козырьком назад, захлопнул за ним дверцу.

А третий шофёр, усатый, глянул на ребят и скомандовал:

— А ну, геть отсюда!

И все сразу полезли за кювет, на пригорок.

Взвыл мотор, грузовик дёрнулся. Фонтан грязи вырвался из-под заднего колеса.

— Давай ещё! Жми, друг! — кричали шофёры и, чтобы помочь машине, упирались в кузов руками и плечами.

Но колёса прокручивались впустую. Они буксовали в жидком месиве, им не во что было упереться.

— А ну, ещё разок, ещё, милый!..

Они толкали, толкали… Грузовик и сам хотел сдвинуться с проклятого места. Он выл и дрожал от нетерпения, он бился в колее. Словно могучий зверь, он рвался из ловушки.

Илюше было его жалко, и другим ребятам тоже. Они, сами того не замечая, кряхтели вместе с грузовиком, приседали, выгибались, толкали воздух кулаками и кричали изо всех сил, подбадривая машину:

— Давай! Давай! Ещё раз! Ещё!..

Машина опять дёрнулась. Новый чёрный фонтан взметнулся из-под колёс.

— Сюда вали, сюда! — закричал усатый шофёр.

И вдруг Илюша увидал: оба они скинули ватники с плеч и бросили их под колёса.

Илюша понял. Он мигом перепрыгнул кювет, на бегу стянул свой плащ и швырнул его под колесо. Холодные дождевые струи текли за ворот, Илюша не замечал их. Он одного хотел, только одного: пусть машина сдвинется!

— Геть отсюда, хлопец! — Усатый схватил его под бока, перенёс через кювет на траву. — Стой тут — и ни с места! — А сам вернулся к грузовику и, низко наклонив голову, упёрся ладонями в кузов. И молодой шофёр надавил на борт плечом.

— Давай, давай! Ну, хоть чуточку! — сжимая кулаки, закричал Илюша.

Мотор взревел. Грузовик откачнулся назад, вмял в землю шофёрские ватники и Илюшин плащ, опёрся на них колесом и, с треском давя ветки, медленно двинулся вперёд.

— Ур-ра-а! — закричали ребята.

Перегоняя друг друга, скользя и толкаясь, они тоже поднимались вдоль обочины, а грузовик всё набирал скорость, мотор его гудел всё ровнее, и он шёл в гору, оставляя за собой раздавленные берёзки, чёрные рваные листья. И там, где он прошёл, размётанная им грязь снова сливалась в озерки.

Грузовик взбирался вверх. Шофёры уже отстали и, стоя под дождём в вымокших майках, глядели ему вслед.

— Ну, кажется, пошёл! — сказал молодой.

— Не скажи гоп… — ответил усатый.

— Пошёл, пошёл, ур-ра! — закричали ребята.

И, когда казалось, что победа уже завоёвана, случилось неладное: грузовик остановился и, беспомощно поворачиваясь боком, стал сползать обратно.

Он стал поперёк дороги на своём старом месте. Жидкая грязь сомкнулась вокруг него.

Бритый шофёр вылез из кабины.

— Разве пройдёшь? Тут не дорога, а масло, — сказал он.

— Прошлый раз ехали — дорога была крепкая. Кто мог знать, что её так развезёт, — пожал плечами молодой шофёр.

— Начальники должны знать. На то они и начальники! — сердито буркнул усатый шофёр. — Щебёнки бы, что ли, подсыпать или шлаку.

Тут Илюша как крикнет:

— У нас полно шлачков! Целая гора!

Все ребята подхватили:

— Близко! На Буром отвале! Давайте во что набирать, мы наберём!

Шофёры достали из машин вёдра и лопаты, все толпой двинулись к Бурому отвалу.

Илюша заметил, что Таиски нет, и обернулся. Она сидела на корточках возле машины и тащила из грязи раздавленный, изжёванный Илюшин плащ.

— Совсем почти целый! — крикнула она. — Мы его в канаве вымоем!

— Почти целый? — обрадовался Илюша. — Будем в нём шлачки таскать!

Мокрая рубашка облепила ему грудь, и на носу висела капля дождя. Таиске захотелось укрыть его половиной своего голубого плащика, но она побоялась, что он рассердится, скажет: «Вот телячьи нежности!»

Они побежали вслед за всеми.

— Стой! — вдруг сказал Илюша. — Ты слышала, усатый говорил: «Начальники должны знать!»?

Таиска кивнула.

— А батя ещё не знает, что дорога расползлась и машины буксуют. Я буду таскать шлачки, а ты беги к нему в контору!

— Ладно! — Таиска, как козочка, перепрыгнула кювет и побежала вверх по хлюпающей траве.

Дождь усилился. Ровный шум воды стоял вокруг. Над дорогой, над неподвижными грузовиками висела сумрачная, ненастная мгла.

Вы, может, думаете, это легко — маленькой девочке разыскивать начальника строительства? Нет, очень даже трудно. Хорошо ещё, что Таиска знала, где контора. Аккуратный домик с вывеской «Контора» первым появился на пустыре, когда город был ещё только на синем плане у деда Ильи. А теперь Таиска бежала по настоящей улице: у домов ещё не было верхних этажей и крыш, но нижние этажи глядели на Таиску застеклёнными окнами.

Укутанные дождевой дымкой, над головой Таиски поворачивались стрелы кранов. Они тащили вверх плиты перекрытий, которые станут потолками и полами, тащили целые лестницы во много ступенек. А один кран стоял, грустно опустив пустые крюки для груза. И Таиска поняла: он ждёт блоков, которые внизу, в машинах.

И, скользя по грязи, Таиска побежала ещё быстрее. Запыхавшаяся, она толкнула дверь конторы. Увидала пустые столы с чернильницами и плакаты на стенах. Пахло куревом. Никого не было.

Таиска выскочила на ступеньки. Проходивший мимо человек в резиновых сапогах окликнул её:

— Тебе кого, девочка?

— Начальника мне! Товарища Платова! — сквозь шум дождя крикнула она.

— Разве начальник будет тебе в конторе сидеть? Ищи на стройке!

— А где? — спросила Таиска. — Мне поскорей нужно!

— Всем его поскорей нужно, — сказал человек. — Поспрошай, дочка, на втором участке. Видишь, где кран без дела торчит. — И он зашагал по своим делам.

Таиска побежала к неподвижному крану. Улица тут была ещё новорождённая, её дома только-только стали вылезать из земли.

Ну конечно, не могли они расти выше, если не было камней-блоков, из которых складывают их стены! И народу поэтому тут никого не было. Вдруг, на счастье, Таиска увидала крановщика, по железным перекладинам он лез в кабину крана.

Задрав голову, она стала кричать ему. Дождь летел ей в лицо.

Крановщик обернулся.

— Кого? — отозвался он сверху. — Начальника? Он отсюда часа два как ушёл. Беги на котлованы Дома культуры! Знаешь где?

— Найду! — крикнула Таиска.

Ещё бы ей не найти! Недавно там был их с Илюшей дом. Теперь на его месте был глубокий, широкий котлован. На дне его старательно трудился экскаватор. Он фыркал и рычал под дождём, набирал в свой зубастый ковш расползшуюся рыжую землю, грузил её в машины. Сверху казалось, какой-то домовитый жук копошится там, устраивая себе жильё.

Грузовики съезжали в котлован один за другим, и, чтобы они не вязли в размытой земле, рабочий укладывал им под колёса деревянные щиты.

Платова Второго не было видно. Может, он в кабине вместе с экскаваторщиком? Таиска стала сползать вниз по скользкой земле.

Но тут громкоговоритель на столбе приказал великаньим голосом:

— Прораб второго участка, срочно явитесь в контору к начальнику строительства!

Значит, Платов Второй вернулся к себе в контору! Таиска стала выкарабкиваться из котлована обратно. Вымазанная глиной, промокшая, она побежала к конторе.

 

Глава 19. Народ дунет — ветер будет

Из-за двери слышался громкий голос Платова Второго. Она приоткрыла дверь и проскользнула в комнату. Теперь тут было много народу. Платов Второй, прижав плечом трубку к уху, кричал в телефон:

— Блоки мне нужны! Блоки! Где они? Задерживаете стройку!.. Три машины погрузили? А где они?.. Утром дадите ещё пять? Погляжу!.. — Он с силой опустил трубку на рычаг и тут увидал Таиску: — Ты почему здесь?

— Они не могут влезть в гору, сползают обратно… — сказала Таиска. Капли дождя упали с капюшона ей на щеку, и она вытерла их ладонью.

— Где? — коротко спросил Платов Второй.

— Внизу, у Бурого отвала. Там три грузовика застряли. Не дорога, а масло.

— Та-ак… — сказал Платов Второй. — А я-то надеялся на эту дорогу. Она ж каменистая и дёрном многолетним поросла.

— Упустили мы, — сказал начальник участка. — Там в войну от бомб воронки были. Когда из «Рассвета» за кирпичом ездили на пустырь, они всё заровняли, засыпали. А теперь, в дожди, тяжёлые машины разъездили, разбили дорогу.

— Вот она, беда, и пришла, — сказал Платов Второй. — Иванов! Пошлёшь бульдозер, будем втягивать грузовики на гору. Чернов! Отправишь машины и людей! Будем чинить дорогу.

Все начальники участков заговорили разом. Один говорит:

— Что же теперь, всю работу насмарку?

Другой говорит:

— Нельзя бульдозер со стройплощадки угонять. Дождь льёт не переставая, ручьи из берегов вышли, вода верхом идёт, котлованы заливает. Вы ж сами распорядились земляной вал нагребать, воду отводить…

Третий говорит:

— Нельзя грузовики никуда отдавать! Из котлованов грунт вывозим непрерывно, день и ночь. От дождей земля оползает, там же трясина получится, всё ж затянет!

А четвёртый говорит:

— Что ж, я теперь должен всю технику под горой держать, грузовики втаскивать? Да они то и дело стройматериалы везут, то металл, то камень, то стеновые панели, то блоки. Все их не затащишь!..

Платов Второй встал из-за стола, сказал:

— Отставить разговоры! Сам пойду вниз, посмотрю, что будем с дорогой делать. Серёгин, иди вперёд.

На ходу натягивая гремящий, как железо, чёрный плащ, Платов Второй вышел из конторы и зашагал по грязи. А за ним, скользя в жидком месиве, торопливо шагала Таиска.

Уже начало темнеть. Яркие фонари засветились на столбах и высоко на стрелах кранов. Сквозь мутную сетку дождя они освещали только стены там, наверху, где работали монтажники.

А на земле было темно, и Таиска ступала, не видя куда. Она старалась не отстать от Платова Второго и совсем запыхалась. И вдруг ей стало обидно. Всё-таки она очень устала, пока искала его. И нос у неё замёрз от дождя. И она такая голодная, даже в животе бурчит. И она не взрослая, а маленькая, но всё сделала как надо. А Платов Второй — взрослый, и он мог бы ей сказать: «Молодец!»

Но Платов Второй не сказал ей «молодец». Даже не оглянулся на неё.

Он шёл и сердито ворчал:

— Людей мало, машин мало. Снимешь со стройки — работу сорвёшь.

И вдруг услышал за спиной тоненький голос Таиски:

— А Илюша говорит, если машины в гору не въедут, из чего тогда вы будете строить?

Платов Второй на ходу обернулся. Он и не заметил, что Таиска идёт за ним. И сейчас растерянно поглядел на маленькую тёмную фигурку.

— Что? Илюша так сказал?

— Да, — ответила Таиска. — И я сама тоже видела, как они сползают. А ведь краны их ждут, да? Мы уже под колёса ветки бросали, а машины всё равно никак не едут, — сказала Таиска.

Платов Второй крепко взял за руку Таиску, чтобы она не скользила и не падала.

— Ребята вы мои, ребята, — проговорил он, хотя Таиска тут была одна и других ребят не было. — Радостно строить для вас.

И это было, пожалуй, ещё лучше, чем слово «молодец».

Дорога, спускаясь, обогнула выступ горы, и Платов Второй с Таиской увидали яркие фары грузовиков.

— Пойдём скорей, — сказал Платов Второй и поднял Таиску на руки.

— Я тяжёлая! — запротестовала она и тут же почувствовала, как гудят усталые ноги и как хорошо сидеть у Платова Второго на руках.

— Сиди, пушинка, — сказал Платов Второй, — и не командуй.

Острые лучи пронизывали мглу, дождь перестал, но водяная пыль висела в воздухе, и казалось, фары дымятся. Свет выхватил из темноты кусок дороги и работающих на ней людей.

— Там не наши ребята, — удивилась Таиска.

В самом деле, тут теперь было много людей. Скрипели лопаты, слышались голоса. Таиска увидала женщин, узнала школьников из старших классов и девушек с рыбозавода.

— Но-но, милая, поспеша-ай! — услышала Таиска и узнала тётю Нюру, продавщицу, которая днём мороженым торгует. Накинув на голову клеёнку, она вела под уздцы лошадь. Бока у лошади блестели от дождя. Чавкая копытами по грязи, напрягаясь, она тащила телегу со шлаком. А люди везли шлак тачками, оскальзываясь на переброшенных через промоины и ямы досках. Люди тащили шлак волокушами и даже вёдрами. Ссыпали его на разбитую дорогу, ровняли лопатами, трамбовали деревянными бабышками. И уж изрядный кусок дороги, тот самый, по которому три часа назад сполз грузовик, был засыпан и разровнен.

— И дедушка Матвеюшка тут! — воскликнула Таиска. — И даже старый почтальон Кузьма Семёнович!

Платов Второй молча опустил Таиску на дорогу и сбежал вниз с горы.

Он увидел Надежду Ивановну, остановился перед ней, откинул капюшон и сказал:

— Спасибо тебе, Надя!

— Я тут ни при чём! — ответила Надежда Ивановна. — Это Татьяна Евстафьевна подняла старых комсомольцев. Ну, а мы, среднее поколение, за ними пошли. А зелёная молодёжь — за нами. — Она подула на покрасневшие ладони и снова взялась за лопату. — Какая у тебя мать, Илья, слов не найду!

Таиска увидала бабу Таню. Она сидела посреди дороги на большой запасной шине от грузовика. Покрытая тёмной шалью, в юбке, до колен вымазанной глиной, в брезентовых рукавицах, баба Таня, склонившись, прямо руками ровняла шлак, высыпанный на дорогу.

— Сюда покрупней подсыпьте, ребятки! — командовала она своим певучим голосом. — Ну-ко, милок, потрамбуй!

И какой-то высокий парень изо всей силы трамбовал шлак тяжёлой деревянной бабышкой.

— Мама, — позвал Платов Второй, наклонившись к ней, — устали, верно?

Она подняла к нему лицо, и Таиска увидела, как глаза её засияли добрым светом.

— Мы всем народом, — сказала баба Таня. — Народ дунет — ветер будет!

Платов Второй взял её руку в огромной брезентовой рукавице и подержал в ладонях, будто согреть хотел.

— Ты обедал сегодня, сынок? — спросила баба Таня.

Больше из их разговора Таиска ничего не услышала, потому что дедушка Матвеюшка, разгребавший лопатой гору шлака, запел. Он запел тонким голосом:

И работавший неподалёку старый почтальон Кузьма Семёнович сразу же расправил сутулые плечи, вытер взмокший лоб и подхватил:

Голоса их вздрагивали, наверное, от сырости и непогоды, но тут все разом поддержали песню: и Надежда Ивановна, и молодые девчонки, и ребята, которые не знали слов, но всё равно пели. И песня зазвучала крепко и дружно под стук бабышек и скрежет лопат.

— Серёгин! — позвал Платов Второй своего помощника. — Распорядись: бульдозер с работ не снимать. Теперь грузовики пойдут вверх своим ходом. Отправляйся быстро: одна нога здесь, другая — там! Пригонишь сюда движок. Дадим на дорогу свет. И ещё: пришлёшь три отбойных молотка. Да не забудь брезентовых рукавиц побольше.

Надежда Ивановна подошла к ним:

— Распорядись, Илья, чтоб пригнали рабочий вагончик-теплушку. Ребятишек спать уложим. Да и взрослым надо обсушиться. А к утру мы весь участок дороги закончим. Утром машины пойдут без задержки.

— Правильно. Исполняй, Серёгин! — сказал Платов Второй. — Да прихвати несколько байковых одеял из общежития. И в рабочую столовку передай моё срочное задание: доставить сюда, на место работ, горячий обед на всех. Понял?

Серёгин убежал, а Таиска стала думать: бывают ли на свете ночные обеды и, если бывают, дают ли на третье компот.

Тут она увидела Илюшу. Вместе с другими ребятами он волоком тащил по грязи корыто с чёрными шлачками, которые все вместе, оказывается, называются шлаком. Шофёры подтянули корыто ближе к машине и высыпали шлак прямо под задние колёса.

— Теперь, пожалуй, пройдём своим ходом, товарищ начальник, — сказал Платову Второму бритый шофёр и полез в кабину.

Илюша увидал: он положил руки на баранку.

«Сейчас, вот сейчас…» — волнуясь, думал Илюша.

Заработал мотор. Под колесом скрипнул шлак. Огромный, тяжёлый, как бегемот, грузовик, переваливаясь с боку на бок, выкарабкался из ямы и пошёл, пошёл вверх. И за ним в сыром воздухе низко повис над дорогой бензиновый дымок.

Сейчас же зарычал второй грузовик и тоже, качнувшись, пошёл вверх.

Сразу стало темнее на дороге. Теперь её освещала только третья машина. И в этом последнем луче неподвижно стояли люди и смотрели вслед маячившим в дождливой мгле красным огонькам.

— А если третий грузовик уйдёт, станет совсем темно, — поёжилась Таиска.

— Не уйдёт, — ответил Илюша. — Я сам слышал, батя просил шофёра подождать, пока движок пригонят.

— Какой ещё движок? — спросила Таиска. Ей было зябко, хотелось есть и спать, а тут ещё надо было понимать какие-то непонятные слова.

А Илюша, хоть и не озяб, потому что работал и ещё потому, что баба Таня успела-таки натянуть на него фуфайку, тоже устал и хотел есть. А тут ещё надо объяснять что-то.

— Никогда девчонки ничего толком не понимают, — сказал он сердито. — Движок — это такая передвижная «динамка» на колёсах. Ну, динамо, не знаешь, что ли?

— Знаю, конечно, — ответила Таиска. — Которая в футбол играет.

Илюша хлопнул себя ладонями по бокам.

— Да ты что! — закричал он. — Динамо, которая движок, — это же такая маленькая электростанция на колёсах, она ток даёт!..

— Наш соседский петух так же само крыльями бьёт и так же само задаётся, — сказала Таиска.

— Ах, петух! Ну и ладно! — обиделся Илюша. — А пока ты там три часа без толку ходила, мы уже полдороги замостили!

— А, без толку? — обозлилась Таиска. — Тогда ты ко мне больше не подходи, я с тобой не вожусь!

— Ну и не водись! — ответил Илюша и дёрнул Таиску за косичку, торчавшую из-под капюшона.

— Тогда вот тебе! — Таиска ткнула Илюшу мокрым остреньким кулаком в плечо.

Тут, на счастье, их заметила баба Таня.

— А ну, пойдите сюда! — позвала она. Усадила их по обе стороны от себя на толстую шину. Укрыла их концами шали. Сунула каждому в руки по две сушки: — Грызите.

И вот они сидят, как птенцы под тёплыми крыльями. Пригрелись, подобрели.

Илюша грызёт сушку и думает: «Зря я сказал, что без толку ходила: батю и Серёгина кто привёл?» А Таиска тоже грызёт сушку и тоже думает: «Зря я про петуха сказала. Ведь какой вредный этот петух!»

Илюша почувствовал, что баба Таня суёт ему в руку леденец — и откуда у неё всегда находятся такие полезные вещи? — и ему сделалось веселее. Он собрался было сунуть леденец в рот, как вдруг ему вспомнился озябший красный Таискин нос, и Илюше сильно захотелось, чтоб этот леденец съела она. Под шалью, за бабы Таниной спиной, он протянул леденец Таиске и наткнулся на её сжатый кулак.

— На! — сказал Илюша.

— На! — сказала Таиска.

— Перестаньте мне спину молотить! — сказала баба Таня. — Одинаковые у вас леденцы, съешьте поскорей, пока не растаяли!

Когда же баба Таня сказала им: «Ладно, вылезайте, а то больно вы притихли, как бы не заснули!» — оказалось, что на дороге стало очень интересно.

Трактор притащил движок на колёсах и сам ушёл.

Монтёры быстро растянули провод, подвесили его — на чём, и не видно, будто прямо в воздухе, над головами людей, вспыхнули фонари, такие яркие, что в их свете заблестела каждая травинка, каждый мокрый сучок.

Затарахтела машина-компрессор, которая даёт сжатый воздух отбойным молоткам.

Они застучали, как пулемёты, отбивая от Бурого отвала груды твёрдого шлака.

Платов Второй сам показывал молодым ребятам, как управляться с отбойными молотками.

Он и Илюше дал подержаться за рукоятку, но молоток стучал и рвался из рук так сильно, что Илюша стал трястись вместе с ним. Ему не понравилось, и он почему-то сразу начал зевать.

Откуда ни возьмись, опять появился трактор с прицепом. Он привёз повариху из рабочей столовой и горячие щи в двух огромных бидонах, мясные. И ещё макароны. И хлеб. Компота не было.

А прицеп оказался вагончиком-теплушкой. Внутри всё было, как в доме, — стол, скамейки и печка с трубой. В углу, в ящике, был сложен кое-какой инструмент — топор, лопата, молоток.

На полке, в гнёздах, чтоб не свалились во время езды, стояли чайник и две алюминиевые кружки. А на стене был прибит плакат: «СТРОИТЕЛИ, СДАДИМ РАБОТУ В СРОК!» Только один гвоздь, пока ехали тряской дорогой, вылетел, и плакат висел боком.

По обе стороны от печки в вагончике были построены нары, верхние и нижние, и там лежали подушки и байковые одеяла — хочешь, спи, никакой дождь тебя не достанет. А не хочешь, всё равно спи. Потому что начальник строительства товарищ Платов приказал: всех младших ребят накормить в первую очередь и уложить спать. Но оказалось, что трёх младших уже увели домой. Илюшу с Таиской тоже с собой захватили бы, но они сидели у бабы Тани под шалью, их не заметили.

Илюша с Таиской съели горячие щи, съели макароны и по куску сахара. И хотя они кричали: «Не хотим спать, не хотим спать!» — но Платов Второй им сказал: «Рабочая дисциплина!» — и они тотчас улеглись. И как только баба Таня укрыла их байковыми одеялами, так тотчас и уснули. Потому что стояла уже глубокая ночь и всем детям пора было спать.

За тонкими стенами вагончика мерно постукивал движок, тарахтел компрессор, отбойные молотки простреливали темноту, и капли дождя барабанили по железной крыше.

 

Глава 20. Утро доброе!

Илюша спал без просыпу до самого утра. А под утро увидал во сне деда Илью и Платова Второго. Он увидал их сквозь какой-то густой частокол. Будто они сидели друг против друга за столом посреди вагончика, наливали чай из алюминиевого чайника в алюминиевые кружки и пили, хрустко откусывая сахар.

Лампа будто уже не горела, а в открытую настежь дверь тянуло свежестью и было видно утреннее серое небо и мокрые деревья.

И будто Платов Второй говорил деду Илье, что люди его выручили, к утру засыпали, уровняли, укрепили дорогу и ушли себе по домам. А дед Илья ответил только одно слово: «Народ!» — и больше не сказал ничего.

Потом частокол, сквозь который смотрел Илюша, сделался ниже, ещё ниже и вовсе пропал. Ничего не стало видно, только голос ещё слышался.

Будто дед Илья сказал:

— Думал я и надумал: вчера не догонишь, а от завтра не уйдёшь! Вот и приехал. Кончил там дело и приехал. Принимай в работники.

И голос бати ему ответил:

— Примем в мастера. Спасибо, отец.

Вдруг перед глазами Илюши опять засветлелось и опять сделался частокол, да такой высокий, просторный. Сквозь него Илюша снова увидал деда Илью и Платова Второго. Дед Илья взял со стола круглый каравай хлеба, приставил к груди и стал на весу отрезать широкие ломти, и будто в вагончике запахло душистым хлебом.

Засмеявшись, дед Илья будто спросил:

— Так, говоришь, это Илюшка показал им, где шлак брать?

— Шофёры сказали — он! Да ещё командовал: «Вот тут, мол, берите, тут порыхлей, отсюда колхоз возил…» — ответил Платов Второй.

И сквозь частокол Илюше блеснули его смеющиеся глаза.

И вдруг Илюша понял, что всё это не будто, а по-настоящему. Что он не спит, а давно проснулся. И нет никакого частокола.

Сквозь сонные, неразомкнувшиеся ресницы видит он настоящего деда Илью, и дед с батей вправду, наяву сидят тут, посреди вагончика, за столом.

И от радости, от счастья, что дед Илья здесь, что он вместе с батей, совсем рядом, Илюша так растерялся, что не смог даже шевельнуться, даже слова молвить.

— А уж если ты меня принял, — сказал всамделишный дед Илья, — так не серчай. Характер у меня неспокойный. Если что — молчать не буду.

— Согласен, — ответил Платов Второй.

— Ну вот, к примеру, — сказал дед Илья. — Ты возишь блоки из-за тридевяти земель! Машины гоняешь, горючее жжёшь, время теряешь. А ведь всё это народных денежек стоит! Как говорится, за морем телушка — полушка, да рупь перевоз.

— Рад бы иначе, да завод один, и тот далеко. Трудности большие, отец.

— Не тебе одному трудно. После войны по всей стране стройка идёт. Так можно ли все стройки враз обеспечить и механизмами и стройматериалами?

Илюша с тревогой приоткрыл один глаз: «Как бы опять не поссорились».

Но дед говорил, а Платов Второй слушал. Он только тихо сказал:

— Это я всё понимаю, отец.

— А раз понимаешь, так думай! Ты под ноги взгляни! Илюшкин шлак с Бурого отвала!..

Услышав своё имя, Илюша поднял голову. А дед говорил:

— Тут его десятки тысяч тонн, шлака этого. Ведь сколько лет из заводских печей вагонетками свозили. Вот и используй его. Это для тебя, начальник, всё равно как золотая россыпь! Такие шлакобетонные блоки из него сможешь делать! Пусть это временный выход, пока заводы не поднимутся, не окрепнут. А мы, пока трудно, обойдёмся нашенскими силами, нашей рабочей смекалкой. Вот так-то, хозяин!

Илюша увидал, как прояснилось лицо Платова Второго.

— Нет, батя, это ты — хозяин, — вставая, взволнованно сказал он. — Такие, как ты, — вот они хозяева жизни. А мне ещё учиться и учиться у вас.

Он откинул со лба русые волосы.

Минуя лестничку, по-юношески лихо спрыгнул из вагончика на землю.

— Ты куда, начальник? Куда, сынок? — крикнул ему дед Илья.

Илюша откинул одеяло и приподнялся на локтях, чтобы увидеть отца.

Батя стоял внизу в распахнутом «гремучем» плаще с откинутым капюшоном.

Илюша хорошо видел его поднятое вверх лицо и твёрдые, светлые — совсем как у деда — глаза, давным-давно родные Илюше.

— Пойду посоветуюсь с товарищами, — сказал Платов Второй. — Пошлём срочно Илюшкины шлачки в лабораторию, на анализ. Если будут годны, наладим производство собственных блоков. — И вдруг спросил задиристо: — Возьмёшься, а?

— А что ж, возьмусь! — так же весело и задиристо ответил ему дед Илья. — С твоей инженерной помощью! — крикнул он вслед сыну. И, довольный, огладил пушистые усы.

Тут Илюша спустил на пол босые ноги, вскочил и, подбежав, крепко обхватил шею деда Ильи.

— Деда! — крикнул он радостно. — Здравствуй! Доброе утро, деда!

На верхних нарах зашевелилось байковое одеяло. Из-под него высунулась растрёпанная Таискина голова и хриплым, заспанным голосом сказала:

— А он уже научился вбивать гвозди. Он уже будку построил.

— Вон как? — удивился дед Илья.

— Да, — подтвердил Илюша. — Хочешь, покажу, как я гвозди вбиваю? — И вытащил из кармана штанов — они сушились возле печки — большой гвоздь.

— Ну, валяй показывай, — сказал дед.

Илюша взял из ящика молоток, влез на скамью. Дед Илья придержал плакат, который висел боком.

Илюша ударил — раз, два, три! — и гвоздь крепко вошёл в стену.

Теперь плакат висел ровно. На нём было написано:

Илюша повернулся и молча посмотрел на деда Илью.

— Ну, видите? — спросила Таиска.

Илюша стоял на скамье с молотком в руках. Он сейчас был почти одинакового роста с дедом.

— Вижу. Значит, город будет! — Дед Илья засмеялся и крепко прижал к себе Илюшу. — Правда твоя, внучек, утро доброе, доброе…

А за открытой дверью висела серая дождевая завеса. Травы, тяжёлые от воды, клонились к земле. В вагончике на столе тихо позвякивала ложка в алюминиевой кружке: это по дороге вверх, в Новый город, шли гружённые блоками машины.