Позавчера приехал канавокопатель, на длинной шее — зубастый ковш, не такой большой, как на экскаваторе, а поменьше. Урчал, урчал — и по всей улице прокопал глубокий ров, траншея называется. Вынул жёлтого песка целые горы. Они такие высокие, что теперь за ними от калитки Матвея детского сада не видно. А траншея такая глубокая, что от рабочих, которые ходят по дну, видны только верхушки рыжих касок.

И вот полетели из глубины синие вспышки — там сварщики сваривают из многих труб одну длинную трубу, длиной во всю улицу, а может, ещё длиннее.

Прадед и Матвей долго стояли на краю траншеи и смотрели вниз на сварщиков в железных масках и как взлетают искры. Они смотрели сквозь тёмные солнечные очки. Сварщики, работая, тоже смотрели в тёмные стёкла, иначе глаза будут болеть — такой пронзительный свет вспыхивает под руками, когда они сваривают трубы. По трубам в детский сад придёт горячая вода: в души, в ванны, в умывальники и в новый бассейн — его скоро начнут строить, Панков сказал. Счастливый Панков, и Дёмочкин, и Пискля тоже — вместе со всеми ребятами будут купаться в бассейне. А Матвей не будет. Потому что он отдельный мальчик.

Зато они с прадедом ходят смотреть электросварку, а ребят из детского сада сюда не водят, может быть, боятся, что слишком много человек свалится в траншею? Или потому, что где же возьмёшь столько очков?

А работа кипит вовсю. Над головами сварщиков, над трубами кой-где через траншею перекинуты мостки, чтобы люди могли переходить. Живут две стороны улицы — как два берега. Берег, где детский сад, — гористый, песчаный, туда канавокопатель навалил горы песка; а тут, где живёт Матвей, осталась зелёная трава.

Но вот все трубы сварили, пришло время их закапывать. Под вечер приехал бульдозер, и бульдозерист сказал Матвею и всем, кто спрашивал, что завтра у него выходной день. А послезавтра он приедет и засыплет траншею песком, свалит в неё песчаные горы, и опять сомкнутся вместе две стороны улицы, и станет она ровной.

— Пока бульдозер пусть тут у вас постоит, — сказал он.

И только он ушёл, началось на улице странное движение. Из всех домов потащили и стали сбрасывать в траншею разное старьё — ящики и ломаные стулья, бутылки и консервные банки, ржавые керосинки, детские велосипеды и старые матрасы. Покидали, покидали и ушли в свои дома.

Матвей очень взволновался: все бросают, а он не бросает!

Прибежал к прадеду:

— Давай, мы тоже чего-нибудь бросим!

— Ну уж нет! Не бывать этим штучкам-дрючкам! — строго откликнулась прабабушка.

Матвей удивился: прадед поддержал прабабушку. Он проворчал:

— Копили-копили барахло сто лет, а теперь обрадовались, вместо того чтобы вывезти на свалку, замусорили землю.

— Свалка далеко, а траншея близко, — прибавила прабабушка.

Матвей подумал и сказал прадеду:

— Засыпят всё песком, а когда-нибудь археологи, такие, как ты, раскопают и скажут: вот мы на каких велосипедах ездили и на каких керосинках готовили, и будет неправильно, потому что у нас — газ.

— Археологи скажут — тут неряхи жили, безобразие, — сказал прадед.

И прабабушка согласилась, что безобразие.

Матвей отправился к бульдозеру на ту сторону. Полазал, потрогал его гусеницы, погладил огромный холодный стальной нож, который сбросит вниз песчаные горы. А когда влез на подножку и стал дёргать дверь запертой кабины, вышел из детского сада сторож, он нёс с кухни два полных ведра с очистками для своих поросят.

Матвей испугался, что заругает, и слез на землю. А сторож подмигнул и сказал:

— Гляди, вон меховая шапка дорогу перебегает!

Матвей обернулся: по мосткам через траншею бежала белка, наверно, собралась пить из знакомой бочки. Матвей улыбнулся: иди, зверёк, иди, там и орехи тебе наготовлены…

— А на машину не лазай, а то уши надеру, — сказал сторож для порядка.

Матвей пошёл путешествовать по песчаным горам. Он лазал, то проваливаясь ногами, то взбираясь на самые высокие вершины. Песок под ним сдвинулся неслышной лавиной, и он мягко и удобно съехал в траншею.

Попытался вылезти, но отвесные песчаные стены осыпались, ухватиться было не за что. Матвей взобрался на толстую трубу, но и с неё не смог достать до верха.

«Ничего, — решил он, — пойду дальше по траншее, где-нибудь встречу корень от дерева, схвачусь за него и вылезу. Или старые ящики поставлю один на один…»

По правде сказать, не так уж ему и хотелось вылезать отсюда. Тут оказалась масса всяких интересных штук. Правда, приходилось перелезать то через выброшенные корыта, то через дырявые бочки, но зато он сколько хотел крутил педали трёхколёсного велосипеда, который стоял колёсами вверх, и каждое колесо было смято и перекручено в восьмёрку. Где ещё можно получить такое удовольствие? Потом он развинтил никуда не годный будильник и набил карманы винтами и колёсами. Ломаной лопатой он расколотил на мелкие части старый кусок волнистого шифера, а это отличное занятие — разбивать шифер. И здесь он увидел рваный пружинный матрас!

Ну кому из ребят не известно, какая замечательная вещь — пружинный матрас! Особенно если рядом нет взрослых.

Сейчас Матвей был наедине с прекрасным, рваным, полосатым пружинным матрасом. Две пружины растянулись и торчали из него наружу, но зато все другие сидели крепко и туго пружинили под ногами.

И Матвей начал прыгать. Сперва — легонько, потом сильнее, выше. Он прыгал, как в цирке прыгают гимнасты на батуте — пружинящей сетке, и подлетал уже так высоко, что глаза оказывались выше края траншеи, на уровне улицы Зелёной, и видели все травинки и смятые ромашки.

И вот тут-то с песчаной горы к нему скатились Панков и Дёмочкин, а за ними, конечно, Пискля. Оказалось, в детский сад автомашина только что привезла хлеб, ворота остались открыты, а эти мальчишки уже давно глядели сквозь забор, как Матвей хозяйничал на бульдозере, как ходил по горам и — исчез в траншее. А если человек исчез, как сквозь землю провалился, надо же проверить, что с ним случилось!

Но сейчас, когда они увидали его прекрасные прыжки, они чуть не лопнули от зависти и сейчас же скатились вниз.

Теперь они прыгали на матрасе вчетвером. Матрас визжал и скрипел всеми своими пружинами. Но четверым на одном матрасе было тесно, и потому Пискля прыгнул как-то вбок, и пружина выбросила его в старое корыто, которое залязгало и заскрежетало, а Пискля ушибся и стал хныкать.

Все втроём растирали ему ушибленный бок, а потом пошли по траншее дальше и дальше, перелезали через всё, что мешало, перебегали по трубе, разглядывали и подбирали всякие железки. И карманы у них оттопырились и даже проткнулись гвоздями и винтами. Нашли ржавое сито, сеяли сквозь него песок. Очень интересно! Песок просеялся, а на сите остался дождевой червяк. Потом нашли куклу, вытрясли у неё из головы опилки. Потом нашли нестреляющий пугач. И тогда Дёмочкин вспомнил очень важное. Он сказал:

— Сегодня ночью я слышал у нас в лесу выстрел. Настоящий. Как в кино.

— Это тебе приснилось, — фыркнул Панков.

— Пиф-паф! — сказал Пискля и прицелился из пугача.

Дёмочкин тряхнул кудряшками:

— А я слышал.

— Теперь не война, и фашистов нет, — сказал Матвей.

— И на охоту ночью не ходят, ничего не видно, — добавил Панков.

— И тут не дремучий лес! — пискнул Пискля.

— А я всё равно слышал, — сказал Дёмочкин.

Но им стало некогда спорить, потому что Панков подобрал железную коробку, в ней что-то гремело — там оказались четыре оловянных солдатика, всем по одному.

А солнце между тем двигалось по небу над улицей Зелёной и перестало освещать толстые трубы на дне траншеи. Оно уходило всё выше по песчаным стенам, оно освещало теперь рыжим предзакатным светом только песчаные горы над головами мальчишек. В каком-то доме включили радио, и в траншею донеслись звуки вечерней сказки.

И тогда все поняли, что случилось ужасное: опоздали к ужину. В детском саду уже дежурные кончили собирать со столов тарелки. Уже скоро все ребята пойдут мыть ноги и чистить зубы.

И Матвей подумал, как сейчас волнуется прабабушка…

Все четверо стали прыгать, стараясь как-нибудь вылезти наверх, но песок осыпался со стенок, и не за что было схватиться, а все ящики и бочки остались далеко позади.

— Давайте подсадим Писклю, он лёгкий, — сказал Панков. — У него руки цепкие, пусть тащит наверх Дёмочкина. А потом они вдвоём — нас.

— Ага, ага, меня первого! — радостно запищал Пискля.

Панков согнулся, упёрся руками в трубу, подставил спину.

Матвей влез на него, а Дёмочкин на трубу, и они вместе подсадили Писклю так ловко, что он враз выполз наверх.

— Ой, как мы далеко от детского са-ада! — запищал сверху Пискля.

— Давай руку Дёмочкину! — крикнул Матвей.

Но сверху донёсся только стук убегающих ног.

— Тогда лезь ко мне на плечи, — сказал Матвей Дёмочкину.

— Скоро вы там? — спросил снизу Панков. — Спина у меня железобетонная, что ли?

Но когда Дёмочкин повис на Матвее, Панков под ними закачался, и все они повалились на прохладный плотный песок.

— Чего будем делать? — мрачно спросил Панков.

А Дёмочкин, сидя на дне траншеи, задумался. Он смотрел в высокое небо.

— Уже тоненькая луна видна, — сказал он. — Совсем новорождённая.

Все поглядели на серп месяца, тонкий, как след от ногтя, и поняли, что теперь-то уж всем попадёт по-настоящему, потому что хотя небо ещё светлое, но уже наступил вечер.

Вдруг знакомая голова в очках заслонила новорождённый месяц, и Матвей услышал голос прадеда:

— Вот они где, голубчики!

С земли вниз сунулась бородатая морда Гамбринуса, он жалобно заскулил, увидев ребят с такой высоты. И Пискля запрыгал там наверху и запищал:

— Вот они! Вот они! Я сказал, что они тут!

Сверху, сталкивая песок, сползла складная лестница-стремянка, на которую прадед всегда влезает, чтобы снимать яблоки с высоких веток.

— Ну-ка, братцы, установите её там поудобней, — распорядился прадед. — Так! Теперь вылезайте живо. По одному.

Они вылезли по одному на поверхность земли, на зелёную травяную сторону. Здесь, на улице, уже было не так, как раньше: солнце село за сосны, яблоневые сады за заборами потемнели, и кой-где в домах уже зажглись огни.

— Хороши! — неодобрительно сказал прадед всем четверым. — Препровожу вас в детский сад и сдам на руки начальству. Воображаю, сколько хлопот вы понаделали!

Но «начальство» — Зоя Петровна уже бежали по улице им навстречу. Она махала руками, лицо пылало гневом. Едва она подбежала, как Пискля заговорил быстро-быстро:

— Это отдельный Матвей туда первый залез. Это он прыгал на матрасе…

Зоя Петровна сейчас же перенесла свой гнев на прадеда.

— Вот, вы видите, что делается! — зашипела она, наступая на него.

— Ужас-ужас, — согласился прадед и сделал такие же страшные круглые глаза, как у неё.

— Ваш отдельный мальчик портит наших детей! Я буду жаловаться! — крикнула Зоя Петровна.

— Ужас-ужас-ужас, — закивал прадед.

Однако теперь Матвею показалось, что в очень страшных глазах прадеда прыгает смех. Но, может быть, Матвею только показалось? И в самом деле, прадед поглядел на Зою Петровну с жалостью.

— Наверно, очень утомительно всё время жаловаться, — сказал он. — Вот и Пискля у вас всё жалуется, тоже, наверно, устаёт, бедняга.

Зоя Петровна сделалась красная, как свёкла, она отвернулась от прадеда, схватила Панкова и Дёмочкина за плечи:

— В группу, в группу, в группу!

Однако Панков выскользнул из-под её руки. Он сделал шаг к Матвею и сказал решительно:

— Мы с Дёмочкиным сами свалились в траншею.

— Да, — сказал Дёмочкин, — захотели и свалились.

И они сами пошли в группу, впереди Зои Петровны.

Прадед взял лестницу-стремянку за толстый конец, Матвей взял за тонкий, и они понесли её домой. Прадед шагал впереди и молчал, а Матвей шёл, насупившись, сзади. Он даже спотыкался, потому что он ждал: сейчас прадед скажет: «Я на тебя сердит! Ты ещё мал, и нельзя тебе лазать по всяким траншеям!» И правда, прадед сказал:

— Я на тебя сердит. — Но дальше он сказал по-другому: — Мы с тобой мужчины, Матвей, а наша прабабушка — женщина, и мы должны её щадить, а не волновать.

Больше он не прибавил ничего. Матвей шёл и всё повторял про себя, молча: «Мы мужчины, мы мужчины, мы сильные, мы защитники». И даже походка у него стала другая, твёрдая, он больше ни разу не споткнулся. Если бы не лестница в его руках, он бы сейчас помчался к прабабушке, обнял бы её и сказал бы ей, что теперь всегда будет её щадить и защищать. Но лестница ему мешала, и он шагал и шагал. Он глядел на сутулую спину прадеда в стареньком обвисшем пиджаке, на седую склонённую голову, и всё пытался угадать — какие ещё сердитые мысли думает он на ходу. А прадед думал: «Как же это, наверно, весело путешествовать по длинной-предлинной траншее и прыгать на старом пружинном матрасе…»