Воскресенье, воскресенье, воскресенье! Самое долгожданное из всех воскресений! Самый шумный, самый весёлый день на улице Зелёной. Потому что это — родительский день. Сегодня к ребятам приедут родители.

Не ко всем ребятам. Только к тем, которые в детском саду. К Матвею родители не приедут. У них полевой сезон. Они работают. Они вернутся только осенью, когда кончится у археологов летняя работа.

Но всё равно Матвей радуется, потому что на улице Зелёной с самого раннего утра идёт весёлая подготовка.

Повесили на заборе снаружи бюллетень с фотографиями: вот ребята занимаются зарядкой, вот собирают в лесу цветы и ягоды, вот рисуют за столами у себя в группе, вот все вместе обедают. И столбиком написано, кто на сколько граммов поправился. Это чтоб родители радовались.

На длинном заборе наклеены всякие звёзды, цветы, и флаги, и гирлянды — сразу видно всем прохожим: праздник.

Воспитательницы, и нянечки, и медсестра, и судомойка, и даже сама заведующая ходили вдоль забора и подбирали с зелёной травы каждую бумажку, каждую соринку, чтоб на улице Зелёной возле детского сада была чистота и красота.

Матвей на своей стороне тоже прибрал всё хорошо. У скамьи за бузиновым кустом и под вишнёвым деревцем срезал всю крапиву, хотя она и покусала ему руки. Подобрал окурок и конфетную бумажку, брошенные какими-то прохожими людьми, сел на скамейку и стал смотреть. Прабабушка тоже вышла за калитку в нарядной блузке.

— У нас флажков нет, зато у нас на шиповнике распустились красные цветы по второму разу, — сказал Матвей. — А на бузине уже начали краснеть ягоды. Тоже весело, да?

— Конечно, — согласилась прабабушка.

И вот приехали три автобуса. Из них вылезли улыбающиеся родители с сумками, с кулёчками, с пакетами, с фруктами, с конфетами. Все ребята, одетые в самые лучшие платья и разглаженные рубашки и штаны, встречали и обнимали своих мам и пап. Мамы и папы разбирали своих детей и уходили с ними в лес.

— Пойдём и мы с тобой туда, — сказал Матвей.

— Пусть прадед пойдёт, мне нужно обед готовить, — ответила прабабушка.

Прадед сидел в светёлке и своими длинными пальцами стучал на пишущей машинке.

— Вот закончу ещё полторы страницы, тогда пойдём, — пообещал он.

Матвей дождался прадеда, и они вместе вышли из дома. Гамбринус, обиженный, лежал под калиткой, высунув чёрный нос на улицу. Нельзя же его брать, когда в лесу много народу, ещё кто-нибудь испугается его бородатой симпатичной морды.

— Что-то белки ко мне за орехами третий день не приходят, — пожаловался прадед, закрывая калитку на вертушку.

Матвей вспомнил и удивился:

— Правда, вчера они не пили из бочки.

Поговорили и забыли и пошли дальше, праздничные, весёлые. Разве можно быть невесёлым, когда из детского сада несётся музыка и летит над лесом, когда у всех ребят сегодня праздник?

Вошли в лес — даже засмеялись: под каждым кустом — родители с ребёнком. Папы с дочками через верёвочки прыгают, мамы с сыночками из автоматов стреляют, дети родителей в плен берут, внуки на дедушках верхом ездят, бабушки в прятки играют.

А некоторые семьи сидят под деревьями и все что-то жуют, жуют, жуют… Жуют конфеты, яблоки, пьют молоко из треугольных пакетов, хрустят печеньем, ломают рогалики, угощают детей пряниками. Очень весёлая жизнь!

Матвей внимательно разглядывал всех родителей, всех дедов и бабушек.

— А почему наша Прабаша ни на каких бабушек не похожа? — спросил он вдруг у прадеда. — Почему она неправильная?

— Как так неправильная? — удивился прадед.

— Да, — подтвердил Матвей. — Даже Панков сказал, что она неправильная. Другие бабушки не курят, а наша дымит, как паровоз. И говорит слова почуднее, чем Капа.

Прадед проговорил своё «гм-гм», как всегда, когда был озадачен. Потом сказал так:

— Ну, что слова она разные придумывает и переворачивает, это она просто играет. У каждого свои игрушки.

Матвей поднял к прадеду удивлённые глаза:

— Разве взрослые и совсем старые играют?

— Да вот, как видишь. Наша Прабаша отлично знает, как надо говорить правильно. А насчёт плохой привычки курить, тут ты прав. Но очень трудно избавиться от неё человеку, который курит с молодых лет.

— А зачем привыкала? — спросил Матвей недовольно.

Прадед задумался. Он ушёл куда-то далеко в свои мысли.

Потом склонил к Матвею седую голову.

— Так уж получилось, правнучек, давно это было, в гражданскую войну. В ту пору мы и познакомились с твоей Прабашей, на Севере, под Мурманском, на одной из фронтовых дорог. Трудные это были дороги. Да какие там дороги, одни тропы. А наш отряд прорывался и вовсе без троп. Да ещё раненых на носилках тащили. Бои прошли тяжёлые, а впереди предстояли ещё тяжелей. Было это зимой, холода стояли лютые. Одеты мы, красноармейцы, в старые шинельки, и обувь разбита, и продуктов последние крохи. Походная кухня от нас отбилась, осталась где-то далеко. А без горячей пищи не согреешься. Так-то вот, правнучек…

— А что же ты о Прабаше не говоришь? — перебил Матвей.

— Сейчас и о ней скажу. В отряде у нас были все мужчины. Только одна была девушка, тоненькая, как былиночка. Твоя Прабаша. Она раненых выносила из-под огня, перевязывала их, лечила наши обмороженные ноги-руки. Скажет бойцу ласковое слово — ему вроде бы и полегче станет. Согревала она нас своими словами. А у самой от холодного ветра леденели руки, слёзы к щекам пристывали. Трудно ей было, правнучек, но она вида не показывала. Мы её звали «наша сестричка», берегли её. Как уснёт на привале, мы ватник или шинель с себя стянем и укроем её. Или камень в костре разогреем и положим ей, спящей, в ноги… Делились чем могли. А чем поделишься, когда уж и хлеба не стало. В самую ледяную стужу, когда совсем иссякли её силы, поделились красноармейцы с ней закуркой. «Курни разок, уговаривали, хоть губы обогреешь, хоть голод маленько притупится…» Вот в ту пору и приучилась курить. Так что не будем её теперь судить за это строго, нашу Прабашу, — сказал прадед.

— Не будем, — твёрдо ответил Матвей. — Пусть уж остаётся такая неправильная, всё равно она самая хорошая.

Так они шли сквозь лес и разговаривали, а потом спустились к речке, такой узкой, что у неё не было даже никакого имени. Но всё-таки в ней водились рыбёшки, и на берегу сидели мальчишки с удочками.

— Мальчик Матвей, иди к нам! — раздался тонкий голосок, и смех Алёны Ивановны, и её голос:

— Зови, зови, доченька!

С того берега — а он был в трёх шагах — махали и улыбались Капа, Алёна Ивановна и молодой мужчина с бородой. У них там горел костёрик, а над огнём на треноге висел котелок. Значит, к Капе приехал её папа, а у Алёны Ивановны выходной день, и они тут все втроём отдыхают.

По толстому бревну Матвей и прадед перебрались на тот берег.

— Мы варим уху, — объявила Капа. — Уха — это суп из рыбьих ух.

Капин папа хохотал-покатывался:

— Ну и выдумщица у меня дочь!

— Скоро, скоро научится говорить правильно, — пообещала Алёна Ивановна и тихо прибавила: — И станет нам скучно, — и засмеялась.

Матвей услышал, как Капин папа сказал прадеду:

— Кончаем сейчас ответственную стройку. Закончим, и буду ездить сюда часто. А сегодня я ненадолго. Уха сварится, пообедаем, и пойдут Алёнушка с Капой меня провожать.

Матвей взглянул на Алёну Ивановну. А и правда, она похожа на Алёнушку из сказки. «Алёнушка-Алёнушка, — сложилось в голове у Матвея, — нет у тебя брата Иванушки, а есть дочка Капа».

Алёна Ивановна расстелила салфетку, выложила хлеб, поставила миски, а Капин папа достал из рюкзака банку с капустой.

— Это, Капа, тебе бабушка прислала.

Капа посмотрела на банку и сообщила Матвею:

— Я больше всех по очереди люблю маму, папу, дедушку, бабушку и её капусту.

И никак не могла понять, почему взрослые смеются и Матвей тоже.

— Пойдём поближе к водичке, — потянула его Капа.

На самом бережку они стали рисовать палками по влажному песку. Матвей нарисовал межпланетный корабль, а Капа — каких-то длинных зверей с хвостами. Рисовала и объясняла Матвею:

— Это мама-лошадь, это папа-лошадь, это бабушка-лошадь, а это ма-аленький жеребёночек.

Сидя на корточках, она повернулась, внимательно посмотрела на Алёну Ивановну и сказала:

— Мама, роди мне братика. А если тебе уж очень трудно, тогда роди мне лошадку, совсем маленькую.

Наверно, взрослые не поняли, как ей сильно хочется лошадку, и опять стали смеяться. Тогда она нарисовала рыбу.

— А с какой стороны ей надо сделать лицо? — спросила она.

Сделали рыбе лицо.

— Теперь рисуй кота с усами и змею длинную, — потребовала Капа.

— Я не умею, — отказался Матвей.

А Капа ему объяснила:

— Змея сделана из одного хвоста, а кот ещё из туловища.

Алёна Ивановна стала разливать в миски уху, запахло вкусно, но прадед попросил им с Матвеем не наливать.

— Спасибо, мы пойдём. А то прабабушка обидится, она обед нам готовит.

Однако Матвей упёрся, как бычок. Не идёт, ни с места. Алёна Ивановна сразу поняла.

— Пусть попробует ухи, — попросила она прадеда. — Он, наверно, ещё никогда не ел ухи, сваренной на костре.

И как она догадалась, что ему ужасно хочется ухи!

Съел полмиски, поблагодарил, и они с прадедом пошли обратно через лес. Тут по-прежнему было шумно и весело, некоторые родители и дети играли в лошадки, а один дедушка приехал на жёлтой машине «Жигули» и катал ребят по всему лесу. Всё было, как раньше, и всё-таки по-другому. Прадед и Матвей с изумлением глядели вокруг.

Как изменился их зелёный, их чистый, прекрасный лес за короткое время, пока они были на речке! Он стал сам на себя не похож! Он стал неряхой! Повсюду валялись бумажки от конфет, обёртки от мороженого, серебро от шоколада. Жирные кульки, скомканные газеты и треугольные пакеты от молока были засунуты под ветки ёлок.

Прадед насупил седые брови.

— Как ты думаешь, Матвей, — спросил он сердито, — у себя в цеху или у себя в квартирах они тоже бросают на пол всякую дрянь?

— Ни за что не бросают, — помотал головой Матвей.

— Почему же они лес так обижают, а? Ну-ка, правнучек, беги домой, тащи сюда грабли!

Улица Зелёная близко, и дача № 22 близко. Через несколько минут Матвей примчался обратно — двое грабель на плече, большие и маленькие.

И вот они стали вдвоём — прадед и Матвей — ходить по лесу и сгребать мусор в одну кучу на старое чёрное кострище. Там не было ни одной травинки, там можно было безопасно разжечь костёр, чтоб пламя не разбежалось по лесу, не начался бы лесной пожар.

Куча мусора всё росла и росла, прадед и Матвей работали, а вокруг никто на них сперва не обращал внимания.

Когда грабли прошелестели в траве возле одной красивой мамы, она недовольно обернулась:

— Что вы хотите?

— Простите великодушно, но тут элементарный мусор, — ответил прадед. — Сделайте милость, подвиньтесь.

Красивая мама оказала милость и подвинулась. А один молодой румяный папа, сидевший в траве, поднял высоко обе ноги, чтобы прадед мог выгрести из-под них весь мусор.

— Дедуля, это ваш внучек вам помогает? — спросил он.

— Правнук, — ответил прадед и продолжал наводить порядок.

— Молодец, помощник! — похвалил румяный папа. — А вы, простите, тут при детском саде дворником работаете? — поинтересовался он.

— В данную минуту по милости нерях — дворником, — спокойно ответил прадед, отгребая от румяного папы подальше пакет из-под молока. — А вообще-то профессором в Московском университете.

— Как… почему? — растерянно переспросил молодой папа и стал поспешно подниматься с травы.

— А что вас, собственно, удивляет? Я действительно профессор, доктор наук, с вашего разрешения — лауреат Государственной премии… — невозмутимо продолжал прадед, орудуя граблями, и Матвей рядом с ним подгребал своими грабельками.

Прадед вежливо извинился перед одной бабушкой у соседнего куста и наклонился, чтоб поднять бумажку, которую нельзя было зацепить граблями.

Но уже рядом и подальше смолкли голоса и смех, и другие папы и мамы прислушивались к разговору.

…— Так зачем же вы, простите, тут… — Румяный папа в растерянности не нашёл слов, показал руками, как прадед орудует граблями.

— А затем, — ответил прадед, — чтобы наши с вами дети уважали и любили лес — народное богатство. Лес служит им, нашим детям, и нам с вами преданно и верно, за что же обижать его?..

— Да мы бы сами… — смущённо проговорил румяный папа и стал поспешно собирать брошенные корки от апельсинов.

А прадед зажёг спичку и начал поджигать кучу мусора. И молодая красивая мама, подбежав, тоже стала поджигать костёр с другой стороны. Дети смотрели, как ловко Матвей управляется со своей работой, и просили:

— Дай нам тоже грабельки!

А где Матвей мог взять ещё грабли? У него больше не было.

Костёр разгорелся высоким пламенем.

Прискакали Панков с Дёмочкиным, притащили в дырявом ведре целую кучу окурков: нагребли их возле телефонной будки. Потому что здесь всё-таки был не дремучий лес, а зелёная зона возле самого посёлка, и на дороге у последней сосны стоял телефон-автомат. Окурки полетели в огонь, и мусор тоже, и старые ветки. Пискля вместе со своей бабушкой приволок рогатую корягу. Хвойные иглы раскалялись, коряга шипела, шишки потрескивали, меж обуглившихся сучьев плясали красные языки пламени.

Капа с Алёной Ивановной проводили папу и тоже пришли к костру, и всем — маленьким и большим — было весело оттого, что летели в небо золотые искры, и оттого, что лес стал чистым и зелёным.

Когда же костёр прогорел, все родители с детьми разошлись в разные стороны, многие уже стали прощаться: мамы, папы и бабушки торопились к поезду. Только прадед и Алёна Ивановна остались у кострища. Нельзя оставлять в лесу недогоревший костёр: может налететь ветер, укатить головешку, вздуть пламя, и оно побежит по траве, по веткам и стволам. Сгорит лес, и не станет его зелёной красы, и негде будет жить белкам и птицам вить гнёзда. Поэтому Алёна Ивановна и прадед подгребали последние угли, в них угасали синие огоньки и подёргивались седым пеплом. Матвей услышал, как прадед сказал Алёне Ивановне:

— Заведующая предлагала…

— И что же? — спросила Алёна Ивановна.

— Знаете ли, наша прабабушка своеобразно выражает своё мнение. Она сказала с искренним возмущением: «Что же, дача будет стоять, как дура?» — ответил прадед.

Алёна Ивановна рассмеялась.

«О чём они говорят, почему дача будет стоять, как дура?» — мельком подумал Матвей.

Капа потянула его за руку:

— Давай играть в дочки-матери.

— Я в девчоночьи игры не играю, — ответил он.

— Давай в папки-дочери. Ты пойдёшь на работу, а я буду спать под ёлкой. Тут наш дом. — И, не слушая его возражений, она полезла под низкую лохматую еловую ветку.

И сразу вылезла обратно.

Личико её вытянулось, глаза стали круглыми от испуга.

— Там белочка… — сказала Капа. — Она упала и разбилась. — Подбежав к Алёне Ивановне, Капа спрятала лицо ей в колени и заплакала.

Прадед отвёл тяжёлую ветку. На земле, у ствола, лежал неподвижный зверёк. Задняя ножка была вытянута, кровь запеклась на шёрстке. Прадед осторожно взял белку в ладони и почувствовал, как колотится её сердце. Белка напряглась, извернулась и попыталась куснуть его за палец.

— Силёнки ещё есть, — сказал прадед. — Выживет. Видно, какой-то злодей подстрелил её и не нашёл в темноте. То-то я слышал ночью выстрел!

— Да разве можно здесь охотиться? — волновалась Алёна Ивановна. — Тут же не дикий лес, тут же небольшая зелёная зона — для посёлка оставлена, для ребятишек…

— Какой он охотник! — отозвался прадед. — Ночью охотник не охотится. А это так… ночной вор, браконьер. Знал я таких. Рыщет с фонарём, случаем попадётся ему белка, он ослепит светом и выстрелит в упор, она ж, бедняжка, небось окаменеет от страха… Не охота, а убийство. Подлец такой. Поймать бы его…

— Мой папа приедет и поймает, — сказала Капа.

Вышли из леса. Прадед нёс белку в ладонях. Она лежала смирно, словно поняла, что люди хотят ей помочь.

— Он тут всех белок распугает, — волновалась Алёна Ивановна. — То-то их не стало видно в последние дни.

— И к нам вчера белки не пришли из бочки пить, и орехи на окне все целы, — сказал Матвей.

Шли по улице Зелёной, и все люди, которые встречались, жалели раненого зверька. Встретился им и сторож.

— Взгляните, Фёдор Фаддеич, — пожаловалась ему Алёна Ивановна, — взгляните, какое злодейство, ночной вор белочку подстрелил.

Сторож взглянул.

— Не добита — не добыта, — буркнул он и пошёл своей дорогой.

Алёна Ивановна утешала Капу:

— Мы её вылечим, доченька.

— Отнесём её нашей прабабушке, — сказал прадед. — Она нас с Матвеем всегда вылечивает, когда мы болеем.

— А я буду приходить проведывать, — сказала Капа.

И сразу откуда-то из-за спины Матвея, из-под рук прадеда вывернулись Пискля и Панков.

— И я-а!.. — заканючил Пискля.

— И я! — заявил Панков.

— И я — можно? — тихо спросил Дёмочкин.

Оказалось, он шагал позади всех. Прадед пропустил его вперёд.

— Можно, — сказал прадед. — Конечно, приходите, если Алёна Ивановна позволит.