И они стали ходить проведывать белку, впятером: Капа, Дёмочкин, Панков, Пискля и Алёна Ивановна.

Белка жила на террасе в корзинке на шерстяном свитере, из которого Матвей давно уже вырос, а Матвей положил туда ещё синий шерстяной носок, и Капа принесла кукольное одеяло.

Белкину раненую ногу прабабушка мазала лекарством, перевязывала, а белка перегрызала бинт, лечилась сама, зализывала рану языком. Но скоро она привыкла к прабабушкиным уговорам и ласковым рукам и терпеливо сносила перевязки, легонько покусывая прабабушке пальцы. Капа кормила белку орехами и звонко смеялась, когда зверёк отбирал у неё из рук орех и грыз, держа двумя лапами.

Рана поджила, но белка, сидя на задних лапах, раненую ножку ставила не прямо, а выдвигала в сторону.

— Как же она будет лазать по деревьям? — беспокоился Матвей.

— Ничего, приспособится, — говорила прабабушка.

Окна на террасе стояли настежь, но белка не уходила. Когда приходил Гамбринус, она вспрыгивала на спинку старого дивана и оттуда громко цокала: «цок-цок-цок» — дразнила его. А пить ходила из бочки у террасы и возвращалась обратно. Но однажды белка исчезла.

— Не хочу, чтоб она уходила в лес! — забеспокоился Матвей.

— Да, наверно, она по участку прыгает. Что ей одной в лесу делать?

— А может, там ещё остались белки, — спорил Матвей.

Но что удивительно — вместе с белкой пропали из корзины синий носок и кукольное одеяло.

Когда же после обеда прабабушка прилегла отдыхать на диван, в его высокой спинке что-то шумно завозилось, и пружина звякнула, как гитарная струна. Прадед отодвинул от стены диван вместе с лежавшей прабабушкой, посмотрел, а спинка сзади прогрызена, и из дырки выглядывает рыжий хвост. Белка! Она поселилась в спинке дивана. Вот спрятала хвост и выставила мордочку. Да что ж это такое? Её не узнать! Вся до самых глаз обросла синим пухом! Матвей даже испугался. А прабабушка засмеялась: белка разодрала носок, пухом устилает себе гнездо.

Однажды, когда вся компания пришла из детского сада проведывать белку, Панков с видом заговорщика потянул Матвея за руку и стал так чудно подмигивать глазом. Матвей, озадаченный, пошёл за ним сразу.

Они сошли со ступенек террасы, остановились в гущине малинника, и там, пощипывая ягоды и продолжая чудно подмигивать, Панков таинственно сообщил:

— Я придумал!

— Что? — не понял Матвей.

— Я придумал самое главное: как заставить их — твою прабабушку и прадеда — отдать тебя к нам в детский сад!

— Да? — удивился Матвей… — И они послушаются?

— Обязательно! — убеждённо сказал Панков. И опять моргнул.

— Тебе чего-нибудь в глаз попало? — спросил Матвей.

— Нет, — ответил Панков. — Когда про тайну рассказывают, всегда подмигивают. Я в кино видал. Давай сюда ухо!

Матвей пододвинул ухо, и Панков стал ему что-то нашёптывать. Вокруг никого не было, кроме Гамбринуса, но Панков решил, что лучше говорить шёпотом, если — тайна.

— Не дуй так сильно, а то щекотно. — Матвей почесал в ухе и стал опять слушать.

— Понял? — спросил Панков.

— Ага. А где мы возьмём?

— В лесу. Я уже отодрал.

— А чем царапать?

— Гвоздём, — сказал Панков. — А как твоего прадеда зовут?

— Кузьма Феофанович.

— Кузьма Фи… как? — спросил Панков.

— Феофанович.

— Нет, такое я не могу, — сказал, засомневавшись, Панков. — Фи-фе… как?

— Феофанович! — потеряв терпение, зашипел Матвей. — А как он её найдёт?

— Станет копать и найдёт.

— А зачем ему копать!

— Чудак, попроси его, чтоб он тебе грядку вскопал!

Тайный план был такой хитрый, что Матвей больше ни о чём думать не мог, только об этом деле. Даже прабабушка заметила, что он чем-то озабочен, — за ужином не замечал, что глотает, гречневую кашу съел всю до крупинки без всяких «не-а!».

А когда выпил кисель, вместо «спасибо» спросил:

— А киселя сегодня не будет?

— Прадед, — сказала прабабушка, — пощупай ему голову, нет ли у него жара.

— Нет у него жара, — ответил прадед, подержав загорелую морщинистую руку у Матвея на лбу. — Просто человек мысленно решает мировые проблемы.

Матвей покосился на прадеда: насмешничает? Уж не догадался ли? Нет, прадед ни о чём не догадался. Прадед смотрел на белку. Она утащила со стола сушку и грызла её теперь на верхушке дивана.

Матвей отнёс на кухню тарелки, поставил хлеб в шкаф.

— Можешь гулять, — сказала прабабушка. — Только недолго и недалеко, лучше — на участке. А то ведь уже не июнь — июль, август начался, темнеет рано. Я не хочу, чтобы ты в темноте по улице расхаживал.

Прабабушка даже удивилась — до чего он сегодня был старательным и послушным. Он гулял недолго и на своём участке. Он пять раз возвращался на террасу. И канючил:

— Пра-адед, вскопай мне грядку, я буду сажать…

— Что ты будешь сажать?

— Морковь, — быстро ответил Матвей, вспомнив неприятное приключение в детском саду.

— Поздно. Морковь весной сеют, а сейчас последний месяц лета.

— Тогда клубнику, — сообразил Матвей, вспомнив разговор в очереди у палатки. — Надо туда чёрного… этого… перегноя сыпать.

Прадед удивился:

— Ты откуда взялся такой специалист?

— Просто знаю, — скромно ответил Матвей.

— Ладно, завтра вскопаю, — согласился прадед.

— А когда завтра? — быстро спросил Матвей.

— Тебе нужно точно указать время? — улыбнулся прадед.

— Да! Нужно! Нужно! — чуть не закричал от нетерпения Матвей.

— Ну, скажем, в десять часов утра.

Матвей подскочил к прадеду и потащил его за руку.

— Пойдём найдём место!

— Да к чему такая спешка? Завтра и место найдём и вскопаем.

— Нет, — жарко спорил Матвей, — давай сегодня вобьём четыре колышка по углам, чтоб видно было — здесь будет грядка!

Ни за что не уговорить бы ему прадеда, если бы не вмешалась прабабушка. Она помогла Матвею.

— Неужели ты не понимаешь, что человеку приспичило? — сказала она прадеду. — Ты же знаешь, желания овладевают им со страшной силой! В детском саду есть грядки, а у него нет. Ну, неужели же трудно вбить четыре несчастных колышка? Где молоток? Сама вобью.

— Ну уж нет. Это мужская работа, — возразил прадед.

Он вздохнул, поднялся из качалки, и она, пустая, стала качаться одна.

— Пойдём выберем место, — позвал он Матвея.

Участок у них был большой и заросший. Впереди дома, ближе к солнечной улице Зелёной, несколько старых яблонь и вишен с тонкими перепутанными ветками, и сирень возле калитки, давно отцветшая. А позади дома — просто кусок огороженного соснового леса и тонкие рябины, и заросли одичавшей малины в колючей крапиве вдоль забора. Там, под малиной, разгребал прошлогодние листья петух Вельзевул. Он вздёрнул голову и издал глоткой гортанное приветствие: «Ко-ко-ко-ко!»

— Здравствуй, здравствуй, — ответил ему прадед.

Обошли весь участок. Вместо того чтобы смотреть на землю, прадед всё время смотрел на небо.

— Нет, — говорил он, — тут тень от сосен… Нет, — говорил он, — тут тень от яблонь. Клубнике нужно солнце.

В передней части сада, между низкорослых кустов чёрной смородины, нашли полянку. Здесь целый день солнце. Здесь и решили делать грядку.

Прадед пошёл к сараю и вытесал там на колоде четыре берёзовых колышка. Потом эти колышки вбили по четырём углам будущей грядки. Собственно, вбивал их прадед. Матвей, сколько ни стучал молотком, не смог вбить: колышек всё равно не стоял, а падал, потому что толстый травяной дёрн даже острым концом нелегко проткнуть.

Прадед забил последний колышек, распрямился и увидел, что правнук исчез. А Матвей, забыв указания прабабушки, уже мчался через улицу Зелёную, чтобы срочно сообщить Панкову про четыре колышка и про то, что завтра, ровно в десять… Но было уже поздно. Во всех домах детского сада, во всех группах, горел свет, видны были ярко освещённые потолки и на них разные звёзды и весёлые фигурки. Но пусто уже было на потемневших площадках, и некому было передать для Панкова важное известие.

Зря Матвей шагал вдоль забора десять раз в одну и в другую стороны. С застеклённой террасы старшей группы нёсся перезвон тарелок и ложек, там кончали ужинать. Матвей услышал голос Алёны Ивановны:

— Дёмочкин! Задумался? Считаю до трёх! Потом начну кормить с ложки, как маленького! Дежурные, собирайте тарелки!..

Пробежала где-то вдалеке по территории нянечка в белом халате, прошёл между домами сторож Фёдор Фаддеич, но сюда не поглядел.

Матвей проскользнул обратно к себе в калитку.

«Ко-ко-ко-ко…» — приветствовал его сонным голосом Вельзевул с верхней перекладины лестницы, ведущей на чердак.

— Прабаша! — крикнул Матвей. — Он опять ночует наверху, не хочет он в сарае!

— Помешает утром спать своим кукареканьем, — ответила прабабушка с террасы. — Сгони его, Мотенька.

И стала закрывать окна.

Матвей загнал Вельзевула в сарай.

И наступил вечер. Ёлки стали чёрными, свет из окон лёг на рыжие сосновые стволы.

На улице Зелёной зажглись редкие фонари.

Прабабушка сказала ненавистную фразу: «Мотенька, пора в кровать». И быстро, чтоб она не успела ему напомнить (Матвей терпеть не мог, когда ему всё время что-нибудь напоминают), он пошёл на кухню мыться и чистить зубы.

Он всё сделал, как надо, даже вымыл левое ухо, только правое оставил на утро — можно же по очереди! — и залез в постель. В фортку тянуло вечерней прохладой. Зашелестела рядом в ветвях какая-то птица: устраивалась спать на ночь. Далеко прогудела электричка. Стало слышно, как за стенкой укладывается прабабушка.

— Не работай поздно, надо же когда-нибудь отоспаться, — сказала она прадеду.

— Спи-спи, — ответил прадед и стал подниматься к себе в светёлку.

Матвей лежал, не смыкая глаз, и всё думал про четыре колышка, и про то, что Панков ещё ничего не знает, и что ровно в 10 часов утром прадед начнёт копать, а они с Панковым не успеют, и тогда всё пропало!

Он всё думал про это и волновался, и, наверно, лежал так без сна долго, потому что услышал, как за стеной стала похрапывать прабабушка.

И он тоже собрался заснуть, как вдруг…

Как вдруг в лесу раздался выстрел, и эхо прокатилось между чёрными соснами и елями.

Матвей сел в кровати. Всё в нём напряглось от волнения, даже горло сжалось. Быстро-быстро пронеслось в его мыслях: «Вот если бы Гамбринус был пограничной собакой, я бы пустил его по следу, и он схватил бы этого врага за ногу и держал бы…»

Он сидел в тёмной комнате, и сердце его колотилось громко. Он протянул руку и взял с подоконника свой пугач, который был пристёгнут на ремне, как у всех военных, и так сидел, крепко сжимая его в руке. «Пограничные собаки не бывают на таких коротких лапах и такие длинные и бородатые, — думал он. — Что значит — не бывают? А кто проверял способности у Гамбринуса? Может, он как раз пограничная собака, просто об этом никто не догадывается».

И тут прозвучал второй выстрел.

Что делать? Надо что-то делать. Как же можно спокойно спать, когда рядом ходит злодей, стреляет в рыженьких доверчивых белок, от которых так весело в лесу. Скорей! Матвей в невыносимом волнении спустил с кровати ноги и попал прямо в кеды. Бежать к прадеду! Только тихо-тихо, чтоб не потревожить Прабашу, мы же мужчины, мы должны её беречь…

В эту минуту Матвей услышал шаги прадеда. Он спускался из своей светёлки. Конечно, он тоже услышал выстрелы!

Шаги осторожные, он ступает тихо, не хочет тревожить Прабашу. «И меня, — подумал Матвей. — Но я не сплю. Сейчас он войдёт в комнату, и я ему всё скажу…»

Но прадед не вошёл в комнату. Тихими шагами он вышел через кухню в сад, и шаги его глухо простучали по дорожке.

Матвей бросился к окну, прижал нос к стеклу. Он увидел, как луч фонарика прыгает по земле, вот он осветил калитку и руку прадеда на вертушке. Калитка скрипнула, и всё погасло. Сомнений не было, прадед ушёл. На улице он погасил фонарик, чтоб стать невидимкой. Как же он один, такой старый, пойдёт в тёмный лес, где охотится ночной вор — браконьер? У браконьера ружьё, а у прадеда ничего нет. Разве можно пускать его одного?

Матвей вмиг опоясался ремнём, к которому был пристёгнут пугач, он не звякнул шпингалетом, когда отпирал створку окна. Перекинул ногу через подоконник и спрыгнул на дорожку.

— Гамбринус, ко мне! — шёпотом скомандовал он.

«Гамбринус, Гамбринус, может, ты и правда пограничная собака? Сейчас возьму тебя на поводок, ты пойдёшь по следу, и мы найдём в лесу злодея, и я наставлю на него пугач, а он подумает, что это настоящий пистолет, и я скажу: «Руки вверх!»

Всё это пронеслось в мыслях Матвея, но тут он вспомнил, что у Гамбринуса нет поводка. Никогда, никто его на поводке не водил. Матвей сообразил сразу: на крыльце лежит обрывок колодезной цепи, почему-то прабабушка только им выбивает половики. Матвей живо пристроил цепь к ошейнику Гамбринуса, и они побежали вслед за прадедом.

Гамбринус рвался вперёд и тянул Матвея за собой.

А прадед уже подходил к опушке леса. Последний фонарь улицы Зелёной остался далеко позади. Лес стоял тёмный и молчаливый. Над ним в чёрном небе горели августовские звёзды, а луны не было. Прадед услышал за собой шумное собачье дыхание, быстрый шелест травы и бегущие шаги. Прадед остановился. В темноте белели майка и голые плечи его правнука. Гамбринус, найдя прадеда, тыкался в него носом, радостно повизгивая и звякая цепью.

— Ты зачем?.. Ты что надумал, Матвей? — тихо спросил прадед.

— А ты что? — горячо зашептал Матвей. — Он же там стреляет! Не ходи в лес! Не ходи!

— Я не в лес, я к телефону — вызвать милицию. Беги домой и сейчас же в постель! — приказал прадед.

Но Матвей не сдавался:

— Всё равно пойдёшь мимо леса. У тебя, что ли, ружьё есть? Нет же! А у меня пограничная собака!

— Почему пограничная? Что за ерунда! Не задерживай меня…

— Да, — настаивал Матвей, — она, может, пограничная, просто никто не знает. Она, может, нарушителей поймает…

Он передёрнул плечами то ли от волнения, то ли от ночной прохлады. Прадед снял пиджак и накинул на плечи Матвею.

— Иди, дружочек, домой, — попросил он тихо, — я быстро вернусь, тебе тут нельзя. — За руку он повёл Матвея к дому, пересекая тёмную улицу.

— Сам говорил: мы с тобой мужчины, — сопротивлялся Матвей.

— Конечно. Вот нам и нельзя волновать прабабушку. Вдруг проснётся, а тебя нет.

Прадед открыл калитку. Матвей покорно вошёл в тихую тьму участка. «Кажется, послушался!» — с облегчением подумал прадед. Он ещё немного постоял на улице, подождал, пока затихли шаги на дорожке, и отправился к телефонной будке.

— Прадед! — шёпотом позвал Матвей.

Но только далёкая электричка ответила ему замирающим гудком.

Нет, правнук не послушался. Он стоял на дорожке, крепко держа Гамбринуса за ошейник. Пусть потом ругают, он ни за что, ни за что не оставит прадеда одного. Пойдёт на опушку и будет сторожить дорогу к телефону. Станет в засаде, как пограничник с собакой!

Тихонько вышел он на улицу. Было глухо и страшно, гораздо страшней, чем в первый раз, потому что прадед был далеко. Улица была непохожа сама на себя, деревья за заборами стояли чёрные, и лес темнел, как дремучий. Мурашки побежали по плечам Матвея под прадедовым пиджаком.

— Вперёд, Гамбринус, ты только не бойся, — шёпотом сказал Матвей.

Он ступал осторожно, камни поскрипывали под кедами, да один раз в темноте он подбил ногой пустую консервную банку, и она покатилась с громом. Где-то тявкнула собачонка, и — опять тишина. Вот наконец и опушка.

— Сюда, Гамбринус, сюда…

И тут Гамбринус чихнул, стукнув мордой в землю.

— Тш-ш… — зашипел на него Матвей.

Вошли в кусты и замерли там. Вокруг стоит мрак. Только ближние стволы сосен угадываются в нём. Чуть светлее песчаная дорога вдоль леса, по ней сейчас, невидимый, торопится, шагает к телефону прадед.

Матвей напряжённо вглядывается в темноту… И вдруг…

Неподалёку вверх по стволам метнулся луч и стал шарить в засветившейся хвое. Сердце у Матвея сжалось, даже дышать стало страшно: вот сейчас, сейчас высветит злодей свою живую цель и выстрелит!..

Но раньше, чем прозвучал выстрел, раздался окрик:

— Стой! А ну, бросай оружие!

Это прадед, прадед, не дойдя до будки, увидал воровской луч и с дороги бросился в лес. Браконьер вмиг притушил свет, но фонарь прадеда, вспыхнув, осветил пригнувшуюся фигуру, его луч блеснул на стволе ружья. Прикрыв лицо рукой, ночной охотник побежал. Меж редких сосен Матвей видел его освещённую лучом, прыгающую на бегу спину.

— Стой! Всё равно догоню!

Но ночной вор бежал быстрей старого прадеда. Отрываясь от преследования, он петлял по лесу, нырял под ветки елей. И не стало больше видно Матвею луча, прыгающего меж стволов.

Нестерпимо страшно за прадеда сделалось Матвею, он укусил себя за губу, чтоб не закричать, не позвать, и рванулся сквозь кусты в лес, резко потянув за собой Гамбринуса. Но Гамбринус, нервно повизгивая, дёрнулся в другую сторону. Выбрав сосну подальше от Матвея, натянул изо всей силы цепь, задрал заднюю ногу и занялся необходимым ему делом.

В этот миг тёмная фигура выломилась из кустов на опушку.

Человек не увидел натянутой поперёк кустов цепи и с разбегу споткнулся о неё. Один конец цепи вырвался из руки Матвея и захлестнул ногу человеку. А другой, пристёгнутый за ошейник Гамбринуса, рывком притянул к ноге бегущего собачью морду. И вместе с визжащим псом браконьер, ломая ветки, грохнулся в траву.

Рычанье, ругань, визг, возня… Бедный Гамбринус, который даже кусаться не умел, тщетно пытался высвободиться из запутавшейся цепи.

— Пра-а-дед! — отчаянно закричал Матвей. — Гамбринус поймал его-о!

Ветки затрещали, зашелестели, на опушку выбежал прадед. Луч его фонаря вспыхнул и уткнулся в человека, лежавшего вниз лицом.

— Убери собаку, — глухо сказал человек.

— Не спешите, — ответил прадед, задыхаясь от бега. — Беги, Матвей, к телефону, вызывай милицию. Я его посторожу.

Но уже с треском мчался по улице Зелёной мотоцикл с яркой фарой. Он развернулся, описав светлый круг, и стал. С него соскочил милиционер. А навстречу ему от детского сада бежала лёгкая, светлая женская фигура.

— Товарищ милиционер! Это я вызывала…

Алёна Ивановна! Это она пожалела белок. Услышала выстрел и побежала к телефону.

— Вставайте! — приказал милиционер браконьеру.

— Собаку уберите. Она меня зубами держит, — мрачно ответил лежавший.

А Матвей подумал: «Где-то я слышал этот голос».

— «Держит», — засмеялся милиционер. — Тут не поймёшь, кто из вас кого держит. Просто вы в её цепи запутались. Чья собака? Заберите.

Матвей с трудом развязал цепь. Гамбринус отскочил, сам до смерти перепуганный, залез в кусты и оттуда грозно зарычал на поднимавшегося с земли человека.

— Документы! — потребовал милиционер и осветил его лицо.

Матвей узнал ночного вора. Вот ты кто! У тебя есть корова и телочек, у тебя есть толстая свинья и розовые поросята. Всё тебе мало! Тебе отдай ещё всех белок. Тебе отдай, а ты их убьёшь!

Алёна Ивановна ахнула:

— Как вы могли, Фёдор Фаддеич, как могли? Мы учим детей любить живую природу, а вы…

Сторож недобро усмехнулся:

— Распелась! Шапки из белок больно хороши…

Милиционер сказал с презрением:

— Охотник вы, видать, никудышный. Зря зверя изводите. Летний мех на выделку не годен, он непрочный, вылезет. Ни один настоящий охотник летом белку не промышляет. А уж если вы ружьём обзавелись, надо бы вам знать: охота в летние месяцы не разрешается. Во всех лесах. А вблизи населённых пунктов, посёлков запрещена во всякое время года. Будете отвечать по закону, как браконьер, нарушитель.

Прадед поднял оброненное ружьё, осветил фонарём.

— Ведь вот как додумался! — сказал он. — Такую бы смекалку да на полезные дела…

К старой охотничьей двустволке был привёрнут проволокой длинный, в виде трубки, фонарь. Оборванный проводок болтался под ним.

— Хитрая конструкция, самая что ни на есть браконьерская, — сказал милиционер. — А провод куда вёл? В кармане батарейка? — И протянул руку: — Давайте её сюда.

Сторож неохотно вытащил из кармана батарейку.

— Да не браконьер я… — сказал он. — И ружьё не моё, братеника, на чердаке валялось. А фонарь я к нему пристроил — от мальчишек, чтоб ночами в мой сад не лазали.

— Ещё того чище, — сказал прадед. — По людям, значит?

В темноте Матвей шагнул к прадеду и взял его за руку. Первый раз в жизни он видел рядом, на самом деле, а не в сказке, такого злодея.

— Следуйте за мной, — сказал милиционер сторожу.

И вдруг у сторожа голос переменился, стал каким-то тонким, и заговорил он так поспешно, что слова наскакивали одно на другое:

— За что же меня забирать, товарищ начальник? Я ж для острастки… для порядку, припугнуть ребят. Посвечу в лицо, а стрельну в воздух. Чтоб не повадно… За что ж меня, а? За белок, что ли? Так кабы я знал, что у них шкура слабая… Да я ж на пробу…

— Хороша проба, — сказал милиционер. — Не тяните, папаша, поехали…

А сторож говорил всё торопливее:

— Какая тут вина? Бес попутал. Нынешнее лето белок уйма. Пушистые. Запросто бегают даже через улицу. А лес тут редкий, хвоя — не листва. Дай, думаю, посвечу ночью, никому не помешаю, может, и высвечу какую-нибудь на воротник или на малахай… Так она ж, тварь, вёрткая, прячется, её не уловишь. За все разы одну подбил, и ту не нашёл… За что ж меня, товарищ-друг?

«Капа нашла», — подумал Матвей, и радостно ему стало от того, что белка живёт у них в спинке дивана, целёхонька.

— В отделении милиции разберутся, за что. Пройдёмте.

И сторож, мрачный, пошёл к коляске мотоцикла впереди милиционера, который нёс его ружьё.

Милиционер включил мотор. И Гамбринус, забыв, что он пограничная собака, поймавшая нарушителя, бросился, как простой деревенский пёс, вдогонку, оглашая спящий посёлок отчаянным лаем, и все собаки на улице Зелёной и в окрестностях откликнулись дружным хором.