Четвероногий железный зверь приткнулся поближе к человеческому жилью и спит. И кажется, дышит: теплом тянет от неостывшего мотора. Пышта обошёл его со всех сторон. Ему понравились измазанные глиной высокие колёса в нарезных, узорных покрышках. Морда у трактора собачья, вытянутая. Два сонных глаза — незажжённые фары — по-доброму глянули на Пышту, а в сетчатых ноздрях радиатора ласково посвистел ветер: «Пшт-ю, пшт-ю…»

Когда же к трактору Пышта подошёл сзади, он понял, что ему здорово повезло. Самая лучшая конструкция!

Трактор спал, преспокойно задрав вверх, в воздух, тяжеленный плуг — шесть стальных ножей — так легко, как пёс поднял бы вверх свой собственный хвост.

Потому что это не какой-то старинный трактор, который всегда волочит за собой плуг, а новейшая машина с навесными орудиями. Когда такой трактор допахал поле до края и поворачивает, чтоб прокладывать следующую борозду, он не тащит за собой кругом свои прицепы — плуги и бороны, вспарывая дорогу, а, подняв их, легко повёртывается на месте. Вот с какой славной машиной повстречался Пышта! Они с дедом про неё в газете читали!

Пышта смело поднял ногу на железную приступку и подпрыгнул, пытаясь ухватиться за ручку двери.

Подошёл небритый человек в рабочем ватнике, кепка — козырьком назад.

— Куда собрался? — угрюмо спросил он.

— Пышто мне нужно посмотреть, — сказал Пышта.

Человек в ватнике влез в кабину.

— Вы разве уезжаете? — спросил огорчённый Пышта.

— А чего мне тут зря болтаться? Картошку выкопал, пусть выбирают. У меня задание — зябь подымать. Ясно?

— Ясно. А зачем её поднимать? — спросил Пышта.

— Чтоб зябла! — был ответ. — Ясно?

— Ясно, — сказал Пышта. — Только от этого кашель бывает.

Угрюмый тракторист повернулся к Пыште:

— Зябь, что ли, кашлять будет? Ты, парень, всерьёз? Или шутишь?

— Я всерьёз, — сказал Пышта. — Пышто, когда зазябнешь…

Небритые щёки двинула улыбка.

— Чудак! Спросил бы: «Дяденька, а что такое зябь?» Я б тебе сказал: земля, что вспахана с осени и оставлена под зиму, под снегом зябнуть до весеннего сева. Она и зовётся «зябь». Ясно?

Тракторист включил мотор. Трактор затряс железными боками.

— Дяденька-а! — пронзительно закричал Пышта. — Я прокачусь, а?

— Залазь. До леса довезу, обратно побежишь!

Пышта вскарабкался в кабину. А трактор, грохоча, пошёл по дороге, подрагивая в колеях.

Где-то за серыми тучами невидимо взошло солнце. По сторонам дороги Пышта теперь видел выкопанные картофелины, они ждали уборки. Впереди стоял лес. Он был рыж, и бур, и жёлт, и красен, словно охвачен неподвижным пожаром. Гроздья рябины, как раскалённые угольки, жарко алели.

— Давайте их наберём! — крикнул Пышта.

— Горькие. Их брать, когда морозом прихватит. Ты мне зубы не заговаривай! До того рыжего дуба довезу — и мотай обратно!

— А вы плуг не будете опускать? — спросил Пышта.

— Дорогу пахать? — Но покосился на грустную физиономию пассажира и смягчился: — Техникой интересуешься? Ладно… Смотри!

У опушки трактор перелез с дороги на траву. Тут доцветали желтоглазые ромашки. Тракторист двинул рычаг. С грохотом упал наземь плуг. Какая-то сила придержала ход трактора, дрожь прошла по нему. Он напряг железные мышцы, рванулся. И, обернувшись, Пышта увидал на земле вздрагивающие ромашки — вверх корнями. А трактор задрал ножи вверх, с треском раздвинул ветки орешника, въехал на лесную дорогу.

— Всё! Станция Березайка — кому надо, вылезай-ка!

Пышта вылез. Стоя на земле, громко сказал:

— Я с одним трактористом знаком. Он меня катает хоть целый день.

— Кланяйся твоему трактористу. Сам его небось выдумал?..

— Не сам! У него даже фамилия есть! Непейвода!

Ой как удивился тракторист! Брови у него поднялись на пол-лба. Тракторист высунулся из трактора. Тракторист выключил мотор.

— Откуда ж ты с ним знаком?

— Познакомился… — уклончиво сказал Пышта. — Он меня катает хоть сто километров. А он не простой тракторист. Он герой, в войну миллион фашистских мин разминировал. У него орден есть!

Теперь настала Пыштина очередь удивляться. Тракторист хохотал. Откинувшись, хохотал так, что слёзы капали из прищуренных глаз.

— Ох и мастер ты врать! — с трудом отдышавшись, сказал он. — Ты Непейводу и в глаза не видал!

— Видал! А вот видал!

— Да уж точно не видал! Потому что Непейвода — это я! Ну, выкладывай, откуда ты обо мне знаешь?

Бедный враль Пышта даже вспотел. Он тихо-тихо ответил:

— Анюта рассказала… И гостинец велела передать. Только он в амбаре остался… — и замолчал, нечаянно взглянув в лицо тракториста. Такое это было грустное лицо. Наверно, он сильно скучал по Анюте.

— Вечером за гостинцем загляну, — сказал тракторист, и голос у него тоже был грустный. — Письмеца не написала?

— Нет, вот письмеца нет…

— Ну ладно, бывай здоров!

Пышта вложил свою руку в протянутую ему широкую твёрдую ладонь, а потом помчался обратно полевой дорогой, но рубленому следу, оставленному трактором.

* * *

Шелестит, шелестит, шелестит сено. Это Пышта ворочается. В первую ночь казалось — нет мягче постели, чем сеновал, а сейчас — нет жёстче на свете. Ляжешь на живот — спина болит, повернёшься на бок — плечо ломит, руки стонут, ладони горят. Может, он простыл, наш Пышта? Может, у него жар? Никакого жара нет. Просто Пышта сегодня убирал картошку в поле вместе со всеми. А Фёдор, Женя и Владик возили её в автобусе на овощную базу.

Автобус стал грязный, окна покрыты пылью, заляпаны земляными кляксами. Уже третий день они живут тут, помогают убирать картошку. Думаешь, это легко? А ты попробуй! Это тебе не шишки с травы подбирать!

Ты наклонись да пошарь руками в земле поглубже — вон их сколько ещё там, клубней. Нащупал, а картофелинка эта за ботву держится. Вытянешь вверх куст, а на ином по десять штук. Поднимешь со всем грузом земли, отряхнёшь что есть сил, и с глухим стуком падают на мягкую землю клубни. Вот теперь подбирай. Бросай в корзину, гляди — не мимо! И опять наклонись, пошарь да выбери, да вытяни, да отряхни, да подбери, да брось, и распрямись, и снова…

За минуту если раз наклонишься — так за час шестьдесят поклонов. А до обеда четыре часа. Помножь-ка на четыре, — сколько? Двести шестьдесят поклонов. Скажешь, можно не наклоняться, а на корточки присесть? Можно! А ты на утренней зарядке сколько приседаний делаешь? Десять? Ну, молодец. А ты сделай двести шестьдесят, тогда узнаешь, легко ли…

Пышта приседает, кланяется, приседает, бросает… Ноги гудят, спина ноет. А признаться неохота, вся картофельная бригада покряхтывает да посмеивается.

— Зарядочка! — говорят.

— Тренировочка! — говорят.

— Картофельный кросс! — говорят.

Набралась полная корзина, девушки тащат её к краю поля.

— Отойди, Пышта. Без тебя управимся. Мал ещё!

Была бы у корзины третья ручка, он бы показал им, что не мал.

Вон сколько собрали, перетаскали, ссыпали в кучи! Хоть бы прислали ещё машину, голубому автобусу одному разве справиться?

— Пышта, тащи обратно в поле порожние корзины!

— Пышта, миленький, принеси водички напиться!

— Пышта, не работай без рукавиц, руки сотрёшь!

— А я не могу в таких больших рукавицах!..

— Возьми-ка мои перчатки, возьми, Пышта. Они у меня случайно в кармане оказались…

Нет, всё-таки Майка ничего сестра. Не пожалела для Пышты перчаток. А они голубые, на них звёздочки вышиты.

…Наклонись, выбери, кинь, наклонись, присядь, пошарь, кинь, шагни, тяни, вытяни изжёванную, втоптанную в землю плеть, отряхни, обери клубеньки — все, все, до последнего… Вставай, шагни, присядь…

Бедные перчатки, бедные перчатки… Из них Пыштины пальцы торчат во все стороны, остались от перчаток рожки да ножки, одни звёздочки остались…

— Ой, девчонки, дождь!..

— Не растаем, не сахарные!

…Дождь, дождь! Кто тебя звал? Ты разве не слышал, дождь, что по радио объявили прогноз на мороз? А ты моросишь. И лица мокрые, и спины. И сапоги тянут налипшую тяжёлую землю.

В обед улеглись отдыхать, а Пышта нечаянно заснул. И проспал три часа богатырским сном. Днём выспался, теперь среди ночи проснулся, ворочается.

А вокруг сонное дыхание!

Спят Непроходимимы, спит картофельная бригада.

Рядом с Пыштой — Фёдор. За Фёдором — Владик, за Владиком — Женя.

А по другую сторону от Пышты, подальше, под оконцем, спит Майка.

Наконец Пышта половчей улёгся. Собрался уснуть, вдруг послышалось ему — кто-то плачет. Всхлипнет, вздохнёт, и опять… Кто плачет?

И Фёдор перестал дышать по-сонному, привстал, слушает.

— Майка… — тревожно шепнул Фёдор. — Ты что, Маечка?

Разве Майка станет плакать? Майка никогда не плачет!

Нет ответа. Фёдор встал, шагнул через Пышту.

— Ничего. Спи. — Это Майкин шёпот. — Просто руки болят. Как я теперь буду играть на аккордеоне? — И Майка заплакала опять.

Вспыхнул карманный фонарик — Фёдор зажёг. Пышта увидал на ладони Фёдора Майкины руки.

— Ты их стёрла в кровь, Маечка, ногти оборвала… — Он говорил мягко, ласково. — Маечка, да почему ж ты работала без рукавиц?

— Для всех не хватило рукавиц, — сказала Майка.

«Перчатки… перчатки. Она их мне отдала…»

— Сейчас повязку с мазью положу, к утру полегчает. Где сумка санитарная?

— Вон, на балку повесила…

Фонарик лежит в сене и светит на Майкины руки. Фёдор бинтует их, и они одеваются в белые толстые варежки.

Майка всхлипнула:

— Колхозные девчата не стирают рук, а я белоручка!

— Ты не белоручка, Майка. Ты трудовая девушка, мы все тебя за это уважаем и любим. А колхозные девчата, хоть у них руки и попривычней, тоже работают в брезентовых рукавицах, им колхоз выдаёт. Ты музыкант, Майка. У тебя талантливые руки. Они всем людям нужны…

Майкины руки лежат на ладонях Фёдора.

Пышта почувствовал недовольство: «Всё! Хватит! Забинтовали — снимай! Не ты, а я с Фёдором дружу!»

А она всё не снимала, и вдруг Фёдор низко наклонил голову и ласково прижал лицо к Майкиным рукам.

— Я люблю тебя, Майка, — сказал Фёдор. — Очень люблю.

Пышта до того разобиделся, что ему показалось — сейчас он разорвётся на тысячу частей! Он зарылся лицом в сено и там распыхтелся, как раскипятившийся чайник. Вот ещё новости! Майку любят! Он должен быть за Пышту, а не за Майку, раз он друг! Небось Пыште ни разу не сказал: «Я тебя люблю!»

Фёдор поднялся на ноги. Над его головой нависли стропила кровли. Не разогнувшись, шагнул через сердитого Пышту и лёг на своё место. Издали, сквозь травинки, его неясно освещал фонарь.

Тут Пышту словно толкнула, откуда ни возьмись, налетевшая мысль.

— А невеста? — зашипел Пышта злым шёпотом. Пихнул Фёдора в локоть и прошипел ещё свирепее: — А чтоб две невесты, так не бывает!

Фёдор повернул к нему лицо:

— Ты что болтаешь? Одурел со сна?

— Я не со сна! Ты от неё телеграмму получал! Известие!

Фёдор сел:

— Какую телеграмму? Ты что?

— Забыл, да? У колодца! Когда ведро упустили! От самой прекрасной девушки, сам сказал!

Фёдор помотал головой, словно его облепила паутина.

— Пышта, ты что-то напутал.

— Не напутал! Ты тётке рассказывал, когда вверх ногами ходил!..

Фёдор вспомнил. Обхватил Пышту и зашептал, пригревая его дыханием, щекоча лицо бородой-бородищей:

— Пышта, мой маленький огромный дружище! Телеграммы не было. Ты сам, сам… сказал, что самая прекрасная девушка поцеловала васильки… Я их принёс…

Тут все Пыштины воспоминания закрутились, закрутились, как утюги за сапогами, сапоги за пирогами, пироги за утюгами, кочерга за кушаком… и наконец стали на совсем другие, чем прежде, места.

Во-первых, васильки. Значит, их принёс Фёдор?!

Во-вторых, Майка. Значит, она их не назло Пыште поцеловала?

В-третьих, прекрасная, с водительскими правами невеста растаяла, на её месте оказалась просто Майка? И никаких тебе пломбиров в холодильнике «ЗИЛ»…

Пышта поглядел на Фёдора неодобрительно. Сердито поглядел.

Фёдор лежал, руки за головой, в глазах огоньки: это от Майки светил сквозь сухие травинки брошенный в сене фонарь.

— А фонарик чего не взял? — злым шёпотом спросил Пышта.

— Спи, дружок… — ответил Фёдор.

— Батарейка перегорит, будешь тогда знать! — пригрозил Пышта.

Но тут Майка потушила фонарь, и в маленьком окне заголубело утро.