Счастливец Пышта живёт в вагончике уже вторые сутки! В этом вагончике удивительная печка. Печка-бочка! Железная бочка лежит набоку, на четырёх кирпичных ногах. Сбоку, в днище, — дырка, дрова класть, в верхнем боку — труба вставлена.

Пышта сам разжигает её щепками. Пламя гудит, как буря, бока у печки-бочки раскаляются докрасна. Пышта сам кипятит чайник, сам варит картошку.

Он отлежался в тепле на полатях. Он уже столько выпил горячего чая, поел щей; он всю ночь держал ноги на тёплом камне, — тракторист разогрел камень в огне, сунул под одеяло. И Пышта выздоровел.

И сейчас Пышты в вагончике нет. Тракторист взял его с собой пахать. И не простое поле, а заросшую многолетними сорняками пустошь.

Непейвода сказал:

— Ты теперь мой помощник, тоже механизатор.

А вчера примчались сюда Майка и Фёдор на чьих-то велосипедах и Пышту не очень ругали.

Они позволили Пыште погостить у тракториста. Фёдор и Непейвода разговаривали долго про всякие машины, а когда уехали, тракторист сказал:

— Этот бородатый — толковый парень. А сестра у тебя красивая. И ты тоже парень ничего, — и улыбнулся. Жаль, Майка не видела, а то думает — он не умеет улыбаться.

И вот настало сегодняшнее утро. Оно у механизаторов начинается рано. Пышта и тракторист уже в поле. Темно и уже не темно. С каждой минутой всё виднее игольчатые стрелы, льдом сковавшие землю. А за столбами электролинии край неба горит огнём. Пыште кажется — провода раскалены докрасна и столбы обуглены дочерна. И почему птицы не улетают от такого жара? По обе стороны столбов розово-белые птицы сидят рядками.

Они не птицы, потому и не улетают. Это белые фарфоровые изоляторы отразили в себе утреннюю зарю.

Под ногами звонко похрустывает. Морозко! Всё сейчас звонко в прозрачном воздухе. Влезли в кабину, захлопнули дверцу — словно выстрел!

— Начали? — Тракторист трёт покрасневшие от морозца щетинистые щёки.

Никогда ещё Пышта не видел его таким весёлым: помолодел тракторист.

— Начали! — радостно отвечает Пышта.

И мурашки, весёлые, тревожные, бегут по плечам и спине, то ли от морозца, то ли от нетерпения.

— Тогда, — говорит тракторист, и голос его крепчает, и он кладёт руки на баранку и на рычаг, — за колхозную землю, за хлеб. На врага! На сорняки! В атаку!

— Вперё-ё-ёд! — радостно заорал Пышта.

И трактор взревел. Он всех грачей перепугал, поднял в воздух. Плуг, как огромный краб, стальными клешнями вгрызся в землю, он дрожит от напряжения и дёргается. И — ни с места. Земля связала его могучими жилами сорняков, держит. Машина и целина схватились яростно: кто кого?

— Сдашься! Не выстоишь, целина-старина! — озорно кричит тракторист и подмигивает Пыште помолодевшими глазами. — Не такие крепости брали! Поднатужься, милый! — кричит он трактору.

…Рывок. Ещё рывок. Вой мотора. Лязгнули, повернулись стальные ножи. Земля дрогнула, подалась и стала отползать назад. И повалились вверх жирными корнями седые сорняки. А трактор шёл вперёд, громыхая железными суставами, и оставлял за собой вспоротую, поднятую, вспаханную целину.

— Наша взяла! Ур-ра! — Пышта, взъерошенный, взбудораженный, прыгал на сиденье и толкал тракториста.

А Непейвода смеялся:

— Гляди развоевался!..

Они работали час, работали два, работали три.

А потом трактор стал. В нём что-то сломалось.

И вся радость куда-то делась.

Тракторист, сунув голову в мотор, долго копался в нём черными от солярки руками. Ромашки мотались на ветру. Они увёртывались от ветра и жёлтыми глазами разглядывали железную махину. Она изгрызла всю землю и стала, не дойдя до их корней лишь одного короткого, человеческого шага. И стоит тихо так близко, что можно трогать её листьями. А когда ветер запрокидывал ромашкам головы, их жёлтые глаза таращились на мальчишку. Мальчишка — круглолобый, нос картошечкой — сидел на месте водителя. Он вцепился в руль. Глаза его горели отвагой. Он энергично выдвигал губы вперёд, откидывался, весь изворачивался, словно брал крутой поворот.

Разве глупые желтоглазые ромашки могли понять, что он ведёт сейчас машину в атаку на сорняки — за землю, за хлеб, за хорошую советскую жизнь?

…А на самом деле трактор стоял тихий; зловредный куст осота тёрся колючими листьями о неподвижные ножи плуга.

Тракторист обтёр чёрные руки белой ветошью.

— Чёрта с два тут починишь, когда нет под руками запчастей! Пошли!..

Пышта сейчас же вспомнил, как Майка его отчитывает, если он забывает положить с вечера в ранец ручку или промокашку. И он сказал:

— Пышто надо было приго…

— А то я без тебя не знал, — оборвал его тракторист.

— А почему не…

— Слушай, помолчи-ка. Поедем в район, в Прудки, в контору «Техника». Понятно? Кстати, в магазин зайдём, купим тебе покрышку, надоела мне твоя голая башка, — холодно!

— А на чём поедем, раз он сломался?

— На палочке верхом.

Но, оказывается, они поехали на велосипеде, который лежал на крыше полового вагончика. Тракторист положил под Пышту сложенную телогрейку. Ноги приходилось держать на отлёте, чтоб не мешали колесу вертеться. Они цеплялись за все ветки в лесу. И ещё очень трясло на корнях.

— Ничего, не помрёшь, — утешил тракторист. — Скоро доедем.

— Ничего, скоро доедем, — утешил тракторист.

И правда, скоро доехали. И прежде всего зашли в двухэтажный магазин, купили Пыште синий берет.

— А давайте купим для Анюты прыгалку! — сказал Пышта.

И они купили прыгалку. Пышта сунул её себе в карман.

А сейчас их велосипед стоит, притулившись к стене конторы «Техника», а тракторист и Пышта в новом берете сидят на лавочке и ждут. Контора заперта. Тракторист в сотый раз глядит на часы.

— Только время зря теряешь, — сердится он. — Были бы запчасти, сам бы отремонтировал!..

— А где запчасти? — спрашивает Пышта.

— Так вот загодя «Техника» не дала. Колхозов много, машин много, запчастей не хватает. Такие порядки…

Пышта думает: «Это не порядки, а беспорядки».

— А у нас в классе, — говорит Пышта, — когда мы в кино идём, так заранее списки пишем, кому одни билет нужен, кому два. И деньги собираем. И всем до одного хватает билетов.

Тракторист молчит.

— А нельзя, что ли, все тракторы во всей стране сосчитать и для всех сделать по плану эти запчасти?

— Можно, — ответил тракторист. — Давай вырастай, выберем тебя Министром Всех Машин.

Не поймёшь, шутит он или всерьёз.

Проехал автобус — туда и обратно. Прошли школьники, стайка девочек, — косички, разглаженные красные галстуки, и банты, и фартучки. Затопали, засвистели, пронеслись табуном мальчики — серые костюмы, из-под фуражек уши торчком, галстуки как сосульки.

Девочки увидали Пышту, хихикнули:

— Помощник киномеханика, гражданин Задом Наперёд!

— Что они сказали? — удивился тракторист.

— Сам не знаю, — схитрил Пышта. Ему сразу надоело тут сидеть. — А если закрыто, почему мы с вами к вам домой не пойдём?

Непейвода затянулся папиросой, щёки запали тёмными ямами.

— Никто меня там не ждёт, — ответил он хмуро.

Наверно, Анюта ещё в школе, а её мама на работе.

— Торчишь тут, как чурка… — проворчал тракторист.

— Какая… — начал было Пышта, но у тракториста лопнуло терпение:

— Слушай, сколько в тебе ещё этих вопросов сидит, а? Ну чурка, чурка, деревянная, неживая! Понятно? А у человека есть голова — думать, руки — работать, а ему, как чурке безрукой и безмозглой, — жди, торчи! Хуже нет на свете ничегонеделанья!

— А зачем мы сидим, как чурки?

— Ах ты! Не видишь, закрыто? Грамотный? Читай!

— А я уж сто раз читал: «Открыто с 10 часов». А пусть они открывают раньше, пышто у нас может что-нибудь сломаться даже в восемь!

— И в шесть может. Каждому ребёнку ясно: летом колхозы начинают работу рано, значит, и «Техника» и все должны начинать рано, кому народный хлеб дорог… — Он с досадой бросил окурок и придавил его ногой.

— А этой «Технике» не дорог? — спросил Пышта.

— Отвяжись! — простонал тракторист. — Порядок у них такой.

— Он не порядок, пышто он беспорядок, — сказал Пышта.

Тракторист поднялся:

— Голова от тебя вспухла, вот что. Пойдём сходим пока на нефтебазу насчёт подвозки горючего…

Прошли мимо низеньких аккуратных домов, — на окнах за стёклами красная герань в цвету. Уж лучше бы Фёдор такую герань Майке подарил, а не сорняки… Прошли мимо длинного дома; на длинной крыше, наверно, сто антенн, целый лес.

— Живут, как в лесу, некультурно… — проворчал тракторист. — Просверлили всю крышу дырками. Каждому ребёнку понятно — нужно ставить общую, коллективную антенну.

— Мне понятно, — согласился Пышта, — пышто я…

— Знаю, знаю, — прервал тракторист, — тебе всё понятно. Тебе только одно непонятно: что можно когда-нибудь и помолчать…

Прошли мимо четырёхэтажной школы. В школьном дворе было тихо: у кого были уроки — были на уроках, а у кого кончились — те ушли.

«Вы, как миленькие, сидите в классе, а я хожу по улице!» — мысленно хвастался Пышта. И вдруг ему тоже захотелось, как миленькому, сидеть на парте и поднимать руку, если выучил урок. И ещё захотелось — не как миленькому — покрутить под партой катушку, чтоб по нитке приползла с задней парты от Бунчикова в спичечном коробке марка для обмена. А можно даже засунуть в коробок живого кузнечика. И ещё захотелось Пыште рассказать своим ребятам, что он теперь помощник тракториста…

Прошли школу, завернули за угол. Вот она, нефтебаза, позади всех домов, на краю поля. Во дворе на подставках лежат огромные бочки, похожие на спящих слонов, шланги свисают как хоботы. И некоторые совсем по-слоновьи закручены петелькой. Дорога утыкается прямо в ворота. На воротах надпись:

«Открыто с 12 часов». И — замок.

Тракторист сказал: «Эх!» — и они пошли обратно.

И когда опять проходили мимо школы, Пыште захотелось даже вызваться самому отвечать по арифметике и чтоб Аглая Васильевна сказала: «Молодец! Пять с плюсом!»

В таких приятных мыслях он поотстал от тракториста. Вдруг из крайнего окна, не из широкого, за какими находятся классы, а из узенького, закрашенного белой непрозрачной краской, вынырнула ушастая физиономия и заорала Пыште:

— Эй, ты, выручай! Пятнадцать собак прибавить тринадцать сёл!

— Двадцать восемь! — без запинки подсказал Пышта.

— А кто сложил, тот осёл! — получил он вместо благодарности, и ушастая физиономия скрылась.

А возмущённый Пышта схватил камень и запустил вслед обидчику.

Звон, гром, шум, топот. Не успел Пышта удрать, как его крепко схватили два мальчика с красными повязками на рукавах.

— А-а!.. — заорал Пышта, вырываясь. — Мне некогда! У меня трактор стоит! Мне пахать надо!..

Подошли ещё мальчики и девочки. На шум вернулся тракторист.

— Пышто он ослом обзывается! Сам он осёл! — кричал Пышта.

— Мало ли ослов на свете, во всех камнями кидать — окон не хватит, — сказал тракторист. — Сам про порядки всё утро рассказывал, а сам беспорядки наводишь? Что вы с ним собираетесь делать? — спросил он у ребят.

— Мы пионерский пост, — сказали ребята. — Мы отведём его к директору.

— А директора нет, — сказал кто-то.

— Ну, к старшему вожатому!

— И его нет.

— Ну, тогда давайте будем его сами судить своим справедливым пионерским судом.

Тракторист поглядел на часы. Вот сейчас спасёт Пышту, сейчас скажет: мы люди приезжие, времени у нас мало.

— Мы люди приезжие, времени у нас мало, — сказал тракторист. — Так что собирайте свой справедливый суд сразу.

И все, окружив приунывшего Пышту, шумной толпой пошли в школу. Тракторист — тоже. И пришли в спортивный зал. Ах, с каким бы удовольствием Пышта полазал сейчас по гимнастической стенке, покачался на кольцах и попробовал бы подтянуться на брусьях! Но он сидел посреди зала на стуле, и вокруг стояли и глядели на него ребята, много ребят. Они спорили — кому быть судьями, и выбрали девочку с чёлкой, девочку с косой и одного высокого мальчика, который держал Пышту на улице.

— Открытое заседание пионерского справедливого суда объявляю открытым! — сказала девочка с чёлкой и укусила себя за губу, чтоб не рассмеяться и быть серьёзной.

«Зачем его открывать, если оно всё равно открытое?» — подумал Пышта.

— Как тебя зовут, виноватый мальчик? — спросила девочка — судья с косой. Она отбросила косу с плеча за спину.

— Пышта, — мрачно ответил Пышта.

Все засмеялись.

— Так не бывает, — сказал мальчик-судья.

— Нет, бывает! — возразил Пышта. — Пышто меня все так зовут. А имя и фамилия у меня — Павел Загорянко.

— Пыштопавел! — фыркнула судья с чёлкой.

— В каком классе учишься?

— Во втором «Б». Только я сейчас не учусь, пышто я уехал, пышто я живу в полевом вагончике, пышто я помощник тракториста, а он вот! — И Пышта показал на Непейводу.

Тракторист стоял у окна и внимательно слушал.

— Всё верно, — кивнул он.

— Но окно ты всё-таки разбил! — сказал высокий судья.

— Пышто он ослом обзывается, — стал защищаться Пышта.

— А ты не будь ослом, не складывай, что не складывается! — крикнул его обидчик. Оказывается, он сидел рядом с Пыштой.

— Я тебе слова не давал, Козлов! — остановил его судья.

— А стёкла ты умеешь вставлять? Нет? — спросила Пышту судья с чёлкой. Ей трудно было разговаривать строго, она покусывала губы, чтоб не улыбнуться. — А что ты умеешь делать полезное?

Пышта стал думать: что он умеет? Но услышал знакомый задиристый голосок:

— Он умеет по радио шиворот-навыворот объявлять!

Все обернулись. Высоко на брусьях сидела, раскачиваясь, Анюта. Та самая Анюта, с которой Пышта твёрдо решил дружить всю жизнь.

— Дочка, зачем?.. — тихо сказал тракторист.

А она качнулась на руках, перелетела на второй брус и объявила:

— Он ещё кино умеет показывать задом наперёд! — и засмеялась, показав острые, как у лисёнка, зубы.

Высокий судья покраснел и сказал ей строго:

— Анюта Непейвода, мы тебя прогоним из зала! — И поторопил Пышту: — Отвечай!

Но у Пышты от обиды дрожал подбородок. При всех его высмеяла! Но вспомнились ему вдруг её горькие слова: «Пусть вырасту хоть бурьяном-репьём, никому дела нет!» И ещё вспомнилось: «Я не злая, а просто колючая». И, глядя прямо на судей, Пышта громко сказал:

— Я колючек не боюсь, не боюсь…

— Что, что? — удивились судьи.

А Анюту словно подменили. На худеньких щеках заиграли добрые ямочки. Она подняла руку:

— Дайте мне слово!

— Говори! — сказали сразу все трое судей.

Она легко спрыгнула на пол, подошла к столу.

— Он много умеет, — сказала она. — Он умеет даже по-флотскому начищать все металлические ручки на дверях и окнах и накручивать на них блестящих «петушков». Его матросы научили на теплоходе.

— Ого! — одобрительно сказали ребята в зале.

— А ты почему знаешь? Он же приезжий, — спросила судья с чёлкой.

— Он с моим папой на тракторе пашет! — И, обернувшись, она улыбнулась трактористу, и Пышта увидел, как разгладились на его лице глубокие складки. Анюта шагнула к отцу, и он взял её за руку.

А судьи меж собой пошептались, и высокий мальчик торжественным голосом объявил:

— Именем справедливого пионерского суда третьих, четвёртых и пятых классов нашей школы, виноватый ученик Загорянко Павел, в скобках Пышта, приговаривается, двоеточие: к чистке всех ручек в школе номер один.

Все захлопали, а тракторист вскричал:

— Всех?! Товарищи судьи! Сколько ж у вас классов и сколько там ручек? Может, он их до весенней посевной чистить будет? Нам возвращаться надо!

Весь зал стал считать вслух. Гудение было очень громкое. Судья поднял руку, всё стихло. Он сказал:

— Всех ручек слишком много. Пусть чистит только в первом «А», в первом «Б», во втором «А», во втором «Б», в третьем «А», в третьем «Б», в четвёртом «А», в четвёртом «Б» и в пятом «А» и в пятом «Б». Выходит десять классов. В каждом по два окна, в окне по две ручки, и ещё две дверные. Значит, шесть ручек помножить на десять классов — получится шестьдесят!

— Ага! — закричал Пышта. — У вас даже главный судья множит ручки на двери, а двери на классы, а я осёл, да?

Поднялся ужасный шум. Судья с косой позвонила в колокольчик:

— Судья тоже может ошибиться, он, кажется, ещё не в седьмом классе учится. И всё равно получается шестьдесят ручек! — И повернулась к ушастому Козлову: — А тебе наказание мы придумаем завтра. Не бойся, без наказания не останешься!

Пыште велели подождать. Сейчас принесут наждачную бумагу и отведут его в десять классов. А тракторист сказал Пыште, что сходит по делам, а потом за ним сюда вернётся. Он наклонился и поцеловал дочку в лоб и о чём-то её спросил.

Анюта повела головой.

— Нет, — сказала она, — мама меня не пустит.

— Что ж поделаешь… — Тракторист вздохнул и пошёл.

И Анюта ушла. Пышта почувствовал себя одиноким и несчастным.

Ребята принесли наждачной бумаги и отвели его на второй этаж, в пустые уже классы.

— Не удерёшь? — спросили они.

— Не-а! — ответил Пышта. А сам решил удрать. Не сразу, а попоздней: ему самому хотелось попробовать, как получатся «петушки».

А «петушков» делают так. Кусочек наждачной бумаги прижимают большим пальцем к металлу, и — р-раз! — крутанул, и на блестящей поверхности уже сверкает диск, в нём искрами бродят, мерцают, переливаются тени и свет.

Пышта влез на подоконник. Он чистил ручки, накручивал «петушков», получалось здорово! Эх, показать бы Фёдору, и Майке, и Жене, и Владику! Щёки у Пышты разгорелись от работы, он и думать забыл про побег.

И Анюта пришла к нему. Влезла рядом на подоконник и тоже стала начищать и накручивать. И хоть у неё получалось здорово, она всё равно была молчаливая и грустная.

— Папа позвал меня к вам на Дальнюю пустошь, — сказала она. — Мама не пустит. Пока он Зелёного змея не победит, ни за что не пустит!

Пышта перестал работать. Она опять смеётся над ним? Страшные драконы и змеи бывают только в сказках, при чём тут настоящий тракторист?

— Дурачок, — сказала Анюта и пригорюнилась. — Глупый ты дурачок… Зелёным змеем вино зовут.

— Оно не зелёное! — возразил Пышта. — Оно бывает красное или белое.

— Всё равно, хоть серо-буро-малиновое. В нём живёт Зелёный змей. Он невидимый… — убеждала Анюта. — Он затаился и ждёт: «Выпей меня, человек! Выпей! А тогда уж я тебя осилю, к земле пригну, станешь на четвереньках ползать!»

Пышта работал и всё думал про Зелёного змея.

— А он, честное пионерское, понарошку живёт или взаправду?

Анюта ответила:

— Честное пионерское, живёт понарошку, а человека осиливает взаправду. Но мой папка победит. Он сильный. Он даже маму на руках поднимал, как маленькую. И его все машины слушаются…

— Обязательно победит. Ты не сомневайся, — сказал Пышта.

Дверь за ними скрипнула.

— Эй, дашь, что ли, разок крутануть, а? — Это голос Козлова.

— Нетушки, не дадим! — сказала Анюта.

— Девчонкам даёшь работать, а ребятам нет? — Он стоял, опершись о косяк, руки в карманах, вид нахальный.

Пышта, откинув голову, любовался на свою и Анютину работу:

— Флотская работёночка, первый класс!

Козлов глядел с завистью:

— Слушай, а? Дай, а?

— Отойди! Не тебе присудили чистить, а мне!

Они с Анютой перешли в третий «Б». Сюда к ним заглянули третьеклассницы.

— А можно и нам попробовать? — с уважением спросили они, как будто не они учились в третьем классе, а Пышта.

Он дал им по кусочку наждачной бумаги — так и быть, научил, как крутить её.

— «Надраивать» — по-флотски называется, — объяснил он.

Когда они вчетвером надраивали четвёртый «Б», пришли все судьи.

— Ух ты, какая красотища! — сказала судья с чёлкой. — Дай нам наждачку, мы тоже попробуем!

Теперь каждому новому «петушку» радовались всемером. А потом подошли ещё ребята, и скоро уже ручек в десяти классах не хватило, все сверкали и переливались. И под водительством Пышты все пошли в спортивный зал, где, кроме окон, были ещё металлические поручни, кольца и брусья.

Только и слышалось:

— Пышта! Погляди! Пышта, так?..

А Козлов тащился за всеми и канючил:

— Э-эй, присудите меня к этому самому!

Очень удивился тракторист, когда вернулся:

— Так много виноватых?

— Нет! — дружно закричали ему. — У нас только один был виноватый, но он уже оправданный! За хорошую работу!

— А как со стеклом? — спросил тракторист. — Может, помочь?

— Нет, спасибо, — ответили ребята. — У нас в шестых классах есть бригада ремонтников. Они уже вставили и мелом закрасили.

Тракторист увидал Козлова, который стоял, подпирал стенку.

— Понимаю, — серьёзно сказал тракторист. — Они тебя присудили к самому страшному наказанию. К ничегонеделанью.

Ребята зашептались.

— Да, — кивнула судья с косой. — Мы его как раз к этому и присудили.

— Бедный, бедный! — пожалел тракторист. — Неужели нельзя хоть немного облегчить ему наказание?

У бездельника Козлова уши стали багряными. Все свои двенадцать лет он больше всего на свете любил ничего не делать. Вдруг оказалось, что ничегонеделанье — самое тяжёлое наказание. И ужасная обида выжала из его глаз горючие слёзы.

— Суд, а суд! — сказал тогда Пышта. — Он, что ли, разбил окно? Не он! Можно, я дам ему кусок наждака, а?

— Пусть уж даст! — попросила Анюта.

— Ладно, дай, — согласились судьи.

В вестибюле, прощаясь, Анюта встала на цыпочки и поцеловала тракториста. А Пыште подала руку, как знакомая знакомому.

— Приезжай к нам, дочка, — сказал тракторист.

Анюта потупилась.

И Пышта вспомнил Зелёного змея.

Когда они вышли на улицу, Пышта долго ещё оборачивался на школу. Из того узенького окна, где уже было вставлено новое непрозрачное стекло, высунулся Козлов, помахал наждачной бумагой, — наверно, хвастался, что нашёл ещё помещение, где много дверных ручек.

— Эй! — крикнул он Пыште. — Сколько получится — пять слов и восемь ослов?

— Один Козлов! — ответил Пышта.

— А в нос хочешь? — совсем уже мирно крикнул Козлов и захохотал.

— Не-а! — ответил Пышта, и они с трактористом ушли.

А прыгалку Анюте забыли отдать.