— Пышта, напиши маме! — сказала Майка.

— Не могу, пышто на ходу трясёт! — Пышта не любит писать.

— Хорошо, пока обдумай всё, что расскажешь маме в письме…

Пышта думает. Он сидит рядом с Фёдором. Скоро вечер. Автобус бежит навстречу темноте. Он зажёг фары и перемигивается со встречными машинами. Чтоб не ослеплять друг друга, шофёры выключают фары, остаются только узенькие подфарки, и кажется, что машины жмурятся, как кошки.

Про это обязательно надо рассказать маме. Никогда ещё Пышта не видал столько машин, сколько пробежало за сутки мимо окон автобуса. Кузова их плотно затянуты брезентом, там укрыто зерно, чтобы ветром его не сдуло на большой скорости. В ящиках едут яблоки, едут огурцы, подрагивая зелёными макушечками. И покряхтывают, осторожно погромыхивают в кузовах бочки; может, в них сидят красные помидорчики, которые любит Пышта…

— Что везут? Что везут? Что везут? — целый день спрашивал Пышта.

Владик сказал:

— Всё, что везут, называется одним словом: УРОЖАЙ…

…Мама, везут урожай. Наверно, самому огромному великану, у которого миллион миллионов зубов, не разжевать, не проглотить всех морковок, всех кочерыжек, всех огурчиков, которые проехали по дороге сегодня.

Навстречу автобусу бежит серый асфальт. Пролетают потемневшие деревья, посёлки. В домах — первые огоньки. Над полями в небе ещё горят раскалённые облачка.

…Мама, самое главное надо тебе рассказать. Мы все, Непроходимимы, останавливались сегодня в колхозе «Первомайском». Ходили по колхозному саду; шли, шли, ноги устали, а сад не кончился, он до самого горизонта.

Мама, а яблоки, груши и сливы из этого сада уже давно сняты, уехали в поездах и в самолётах улетели в разные города. И даже на дрейфующей льдине в Ледовитом океане сейчас едят эти яблоки.

А мне дали яблоко с красным боком и грушу с твёрдым хвостиком. И ещё я тебе напишу в письме про птичью ферму. Это такие длинные дома с окошками, на окошках сидят куры. Не все, конечно, а те, которые любят смотреть на улицу.

Куры там все белые и все разговаривают вместе, поэтому там страшный шум. Когда мы проходили по их помещению, они все вместе поворачивали шеи и спрашивали: «Кто-кто-кто? Куда-а, куда-а?»

А птичница Зина сказала, что они совсем не то говорят, а спрашивают у заведующей фермой: «Когда-когда-когда-а-а хорошие корма дадут?»

А потом прибежала одна девчонка и закричала:

«Где завфермой? Скорей! Там утята прилетели!»

Я не знал, что утята умеют летать, у них же такие короткие крылышки! Мы тоже пошли посмотреть. Оказалось, они прилетели не на крылышках, а на самолёте, в ящиках. Ящики раскрыли. Смешные утята: растопырили крохотные крылышки и побежали вперевалку. Теперь их будут на ферме откармливать. Мне хотели одного подарить, но Майка сказала: «Где его держать? Мы в автобусе его намучаем». И не взяли.

Мы там с Женей всё хозяйство на киноплёнку снимали. Он снимал, а я крышечку чёрненькую от аппарата держал. Женя сказал: «Всюду будем показывать, как первомайцы работают, чтоб у них учились».

Мама, там всходы на поле такие густые и зелёные, что я даже забыл, что осень. Как будто зелёная меховая шкура, нигде земля не просвечивает. Даже хочется погладить. Мне позволили выдернуть один росток, чтоб я увидал, как он растёт из зерна. Но уже никакого зерна там нет, оно уже все силы отдало стебельку, и листьям, и корешкам. А летом каждый росток станет колосом, а в колосе сложатся семена, а осенью их посеют, из них опять вырастут ростки и семена… Мамочка, ответь мне, пожалуйста, в письме: как сделалось самое первое зёрнышко, и ещё кто родил самую первую кошку? Я Майку спрашивал, она сказала: «Отвяжись с глупостями, некогда!»

Мама, а коровам в коровнике их коровий обед возят в висячих вагонетках по рельсовой подвесной дороге. А мне дяденька-дояр позволил, и я прокатился в такой вагонетке и чуть не вывалился, но всё-таки нет. А коров там много, их доят не как у нас соседка Люба, не руками, а электрической доилкой. Потом приехала длинная машина-молоковоз, всосала молоко в свою огромную бочку и увезла. А потом мы выступали в клубе. А наш Фёдор рассказывал про всякие машины. И про шахту. Он раньше в шахте работал. У него дед шахтёр и отец.

Мама, я Фёдора люблю. Он мой самый первый друг. Он уже совсем взрослый, нашей Майки на шесть лет старше, и у него борода. А Майка вредная, дразнит его из-за бороды. Он со мной занимается арифметикой, а Владик и Женя — русским письменным. А с Майкой мы не занимаемся, потому что сразу начинаем спорить… Мама, завтра мы уже приедем в районный центр Прудки…

Так Пышта в уме сочиняет маме письмо. В автобусе зажглись яркие лампы на потолке. А за окнами, над полями, ещё держится неясный, грустный свет. А может, потому он грустный, что Пыште очень захотелось увидеть маму? Где-то она ходит по горам в своей экспедиции? А он тут едет. Много земли и неба между ним и его мамой. Лучше не глядеть в окошко на тёмные поля, лучше глядеть на всё в автобусе.

В автобусе и вечером свои дела.

— Пышта, так и не надумал, что маме писать? Спать пора!

Пышта долго жуёт баранку. Не пошлют же человека спать с полным ртом!

Все заняты делами. Владик листает блокноты, там записаны его лекции, много цифр. А Женя вырезает в картоне сквозные буквы. Картон приложишь к бумаге, мазанёшь сверху краской — и пожалуйста: на листе готова печатная буква. Можно печатать плакаты, афиши, «молнии». Раз — и готово!

…Мы сегодня напечатали «молнию», мама. Женя с Майкой печатали, а я краску мешал. Там в «Первомайском» строится школа. Мы пришли, а каменщики сидят покуривают, сердитые-пресердитые. Увидали — на нашей машине написано: «Не проходите мимо!» — и говорят: «Хорошо бы вы, ребята, на растворном узле «молнию» вывесили! Они нам раствор не подвезли, мы кирпичи не можем класть, время теряем!» Мы поскорей напечатали «молнию». И наклеили. И видим — раствор везут на стройку. Мама, может, там лодыри, на этом узле? А может, люди из страны Неразберихи, не знают, когда нужно раствор везти?..

Пышта задумался и нечаянно проглотил последний кусок баранки.

— Проглотил? Ну, всё, ложись спать.

— А песни?

Пышта любит, когда поют песни. У Фёдора голос густой, бас. А у Майки — нежный, с колокольчиками. А когда поют «Пусть всегда будет солнце», последние слова отдают Пыште. Он поёт: «Пусть всегда буду я!»

Когда первый раз запел, Женя спросил:

— Мне почудилось, где-то грачонок вывалился из гнезда, верещит.

Пышта обиделся. Но Фёдор сказал:

— Пусть каждый человек поёт своим голосом!

И Пышта поёт своим голосом: «Пусть всегда буду я!»

— Ложись, Пышта. Сегодня песен не будет.

Ничего не поделаешь. Уже он доел вчерашние пирожки с капустой, они оказались жареными. Уже полил из чайника землю в консервной банке, он вчера посадил в неё черносливовую косточку. И вот Пышта лежит под одеялом, на котором пасутся голубые ослы и зелёные утята, и напоследок перемигивается через шофёрское зеркальце с Фёдором. О чём они перемигиваются? У них тайна. Вчера там, на брёвнах, Фёдор подарил Пыште подарок. Про него знают только они двое. Что за подарок? Это — мерка. Очень важная, нужная каждому человеку. Но невидимая. Она не метр, не километр, не грамм, не тонна, название у неё очень длинное, вот такое:

А КАК БЫ ОЦЕНИЛ МОЙ ПОСТУПОК САМЫЙ ВАЖНЫЙ ДЛЯ МЕНЯ ЧЕЛОВЕК?

— А какой человек, ты сам выбери, — сказал Федор. — Выберешь и приложи нашу мерку — измерь свой поступок. И сразу увидишь, хорош он или плох.

Ну и пусть мерка выдуманная, пусть невидимая, но всё равно она им обоим очень нужна.

— Пышта, закрой глаза! — командует Майка. — Спи!

Ладно уж, он закроет. Но не совсем. А чтоб в щёлку видеть небо. В небе догорают пёрышки облаков.

Вчера Фёдор рассказал, что на Севере, где служил на флоте, солнце светит только в короткое лето, а потом уходит, и на долгую зиму наступает ночь. И солнечного света ждут растения, и звери, и люди. Люди складывают песни и сказки про его добрую силу, про тёплые руки-лучи, которыми оно растопит снега и разрисует цветы и травы.

Но однажды люди рассердились на солнце:

— Зачем уходишь? Без тебя матери сутулят спины, чтоб видеть глаза своих детей. И олени склоняют рога, чтоб различить мох-ягель.

Но солнце уползло за край земли. А один несогласный человек схватил солнце за его огненный хвост. Руки храбреца обуглились, кудри покрылись пеплом. Но он вырвал у солнца много золотых и розовых перьев, полную пригоршню солнечной красоты.

И теперь над землёй повсюду — ярким ли, нежным ли пламенем — горят огненные пёрышки в уже холодном вечернем небе. И все люди глядят и знают: солнце живо, оно вернётся!

…Погляди наверх, мама, может, над тобой тоже сейчас горят пёрышки?..

Закат угасает. Пышта закрывает глаза. Почти совсем.

— Теперь над ним хоть из пушек стреляй — не разбудишь, — говорит Майка. — Фёдор, репетируй, твоя очередь!

Фёдор — одна рука на руле, другая дирижирует — произносит своим рокочущим басом:

Милиционер на освещённом перекрёстке отдаёт ему честь. Наверно, решил, что Фёдор приветствует его, а не отечество, которое есть, и трижды, которое будет.

Автобус высвечивает фарами придорожные голые деревца, и последние листки на ветках вспыхивают ему навстречу, словно крохотные огненные флаги.