Вечером Юнь отправилась домой. В отличие от своей покойной сестры эта молодая девушка в минуты тоски всегда плакала, стараясь утопить свое горе в слезах, а в минуты радости, забыв обо всем, от всей души веселилась. Она прожила меньше, чем ей предстояло прожить, и, конечно (так она думала) впереди ее ждало счастье, а не горе, которое переживали на ее глазах другие. Она ведь еще не знала горестей; жизнь ее проходила довольно спокойно.

В кругу семьи Юнь испытывала легкое чувство одиночества и поэтому часто вспоминала покойную сестру; однако эти воспоминания не ранили ее сердца — она могла спокойно устраивать свою собственную жизнь. У нее была отдельная комната, в которой она могла заниматься. Иногда она шла поболтать с бабушкой, теткой или матерью. Для чтения времени у нее было достаточно. Она любила читать стихи поэтов Танской эпохи и переводные романы западных писателей; переводную литературу рекомендовали ей Цинь и Цзюе-минь. Цзюе-минь приобрел выпущенную издательством «Шан у» серию таких романов. Двести книжек миниатюрного формата лежали в новом книжном шкафу в его кабинете. Юнь брала оттуда книгу за книгой и уже прочитала больше тридцати романов. Конечно, она не могла полностью понять содержание этих книг и жизнь, которую в них описывали. Но она чувствовала как возрастал у нее интерес к этим книгам. В них говорилось о радостях свиданий и горестях разлуки. Их герои казались ей то бесконечно далекими, то очень близкими. Нравы и обычаи оставались для нее чуждыми и странными, но она понимала горячие сердца героев, они вызывали в ней сочувствие. Судьба их зарождала в ней смутные надежды и мечты, уносила ее в другой мир, и это — вместе с ярким солнцем, теплым ветерком или сверкающим ясным месяцем и мерцающими в синеве звездами, щебечущими птичками, ароматными цветами, светлыми комнатами и улыбающимися молодыми лицами — вселяло радость в ее сердце и наполняло ее верой в будущее.

Дома Юнь иногда испытывала одиночество, но стоило ей попасть в дом Гао, как это чувство моментально исчезало. Правда, в доме Гао ей тоже случалось поплакать, но здесь она чувствовала, что несколько молодых сердец бьются вместе с ее сердцем, что эти молодые люди радуются и печалятся вместе с ней и что она может поведать им свои сокровенные мысли.

Она любила проводить время в семье Гао и никогда не упускала случая побывать там. Как только Цзюе-синь или Шу-хуа приглашали ее, она тотчас же соглашалась приехать, и мать всегда отпускала ее. Но бабушка обычно посылала за ней, и она не могла подолгу задерживаться. Каждый раз, прощаясь с хозяевами и садясь в паланкин, она чувствовала, как сильно привязана к этим людям.

На этот раз она провела в доме Гао только один вечер, так как бабушка прислала за ней Чжоу-гуя. Садясь в паланкин, она все еще видела улыбающиеся лица Цинь и Шу-хуа, а когда паланкин проносили по внутреннему дворику, в ушах ее все еще звучали их голоса. Но вот паланкин миновал ворота и оказался на улице, которая уже начала погружаться в тишину.

В паланкине было тихо и сумрачно, но сердце Юнь наполняло теплое чувство. Ей казалось, что она все еще находится вместе с девушками семейства Гао, шутит и смеется с ними в саду. Паланкин миновал две улицы, и, когда он оказался на перекрестке, она услышала звуки гонга. Они доносились из боковой улицы. Вначале они приближались, а затем стали медленно затихать, — паланкин Юнь продолжал двигаться вперед.

Как и для многочисленных жителей города, звуки гонга были для Юнь очень привычны. Но на этот раз они почему-то, проникнув ей в душу, нарушили ход мыслей.

Постепенно мысли ее сосредоточились на покойной сестре: ведь сегодня Хой говорила с ней!

Но все это уже казалось сомнительным. Ясно, что написанное на бумаге могла сказать только Хой, но они (и в особенности Цзюе-минь) считали, что это — лишь действие «подсознательного». Юнь не понимала этого слова, но знала, что они не могут ее обманывать. Ее терзали сомнения. Постепенно воспоминания о Хой полностью овладели ею.

Носильщики почти все время несли паланкин по тихим улицам. По обеим сторонам тянулись дома, ворота везде были заперты, лишь старые деревья протягивали из-за стен свои ветви, образуя густую тень. Чжоу-гуй с фонарем шел впереди, носильщики двигались за красноватым светом фонаря, раздавались мерные звуки шагов. Позади два носильщика несли еще один паланкин, с прикрепленным небольшим фонарем. Все вокруг выглядело однообразным и заброшенным, сидевшую в паланкине Юнь охватила тоска. Она напряженно думала; и от этого ей становилось еще тяжелее.

Вскоре паланкин внесли в ворота дома семейства Чжоу. На центральном дворике Юнь спустилась на землю и пошла к бабушке пожелать доброго вечера.

Старая госпожа Чжоу беседовала с ее матерью и теткой: когда она увидела вошедшую Юнь, ее старческое лицо озарила радость. Поздоровавшись со старшими, Юнь собралась было пойти к себе, но старая госпожа Чжоу остановила ее:

— Не уходи, посиди немножко с нами.

Обернувшись, она сказала служанке:

— Цуй-фэн, принеси-ка барышне скамеечку.

Старая госпожа Чжоу велела Цуй-фэн поставить скамейку рядом с ней и усадила Юнь возле себя. Юнь пришлось остаться.

— Ну, хорошо вы провели сегодня время? — с улыбкой спросила старуха.

— Очень хорошо. Цзюе-синь оставался дома, — тоже с улыбкой отвечала Юнь.

— Говорят, что Цзюе-синь нездоров. Сегодня ему не лучше? Ведь он так мучился эти два дня, — сколько беспокойства мы ему доставили!

— Он чувствует себя хорошо и желает вам, бабушка, тете и маме доброго здоровья, — мягко отвечала Юнь. Когда рядом не было дяди Чжоу Бо-тао, она чувствовала себя свободно и непринужденно разговаривала с бабушкой.

— Я думаю, денька через два нужно будет пригласить к нам на обед Цзюе-синя и отблагодарить его за труды. Мы ведь так часто его беспокоим, — склонив голову, промолвила старая госпожа Чжоу, обращаясь к госпоже Чэнь и госпоже Сюй.

— Вы, мама, совершенно правы, — в один голос отвечали те, а госпожа Чэнь добавила:

— Вы уж, мама, пожалуйста, выберите день.

— Хорошо, дайте мне подумать, — задумчиво отвечала старая госпожа Чжоу. — Пожалуй, хорошо будет принять его через два дня, когда он совсем оправится.

— Правильно, — отозвалась госпожа Чэнь.

Во время разговора Цуй-фэн стояла рядом со старой госпожой, поддерживая трубку кальяна и набивая ее табаком. Старуха выкурила несколько трубочек подряд. Разговор прекратился, слышалось лишь размеренное булькание воды в трубке кальяна.

— Курить больше не хочу, налей-ка мне чашку горячего чаю, — приказала госпожа служанке. Та, поклонившись, вышла с трубкой в руках.

— А Цзюе-синь все же очень хороший человек, — вдруг сказала старая госпожа Чжоу. Она продолжала думать о нем. — Вот только судьба его не балует. Поистине трудно предугадать волю неба: почему хорошему человеку она не дает счастья? Даже второй его сынишка — и тот умер! — Старуха невольно вздохнула.

— Дела людские трудно предвидеть, пожалуй, сейчас, нельзя сказать ничего определенного: Цзюе-синь еще молод, может быть, у него будут счастливые дни, — поспешно вмешалась госпожа Чэнь, стараясь утешить мать.

— А ведь это верно: когда закончится срок траура, Цзюе-синь может вторично жениться, — добавила госпожа Сюй.

— Мама, а я слышала, что Цзюе-синь на это не согласится, он ведь так любил свою покойную жену, — вмешалась Юнь. Она была уверена в твердости Цзюе-синя.

— Ну, это все одни слова. По-моему, его можно убедить, и он женится вторично. Так ведь бывает почти со всеми. А если он не согласится на второй брак, то может взять себе наложницу, — снисходительно усмехаясь, возразила госпожа Чэнь. Она чувствовала, что Юнь еще совсем ребенок и ничего не понимает в житейских делах.

— А я думаю, что Цзюе-синь не такой человек, — вступилась Юнь за брата.

Тут заулыбались и старуха и госпожа Сюй. Госпожа Чжоу сказала:

— Юнь, вы, молодые, всегда поддерживаете друг друга. Но ты еще слишком молода и в этих делах не разбираешься. Да к тому же девушке не пристало говорить о подобных вещах.

Опасаясь поставить Юнь в неловкое положение, она заговорила о другом:

— Как же ты развлекалась сегодня у Цзюе-синя? Цинь тоже была там, вы что же, — в мацзян играли?

— Нет, не играли, мы расспрашивали «вызывателя духов»… — ответила Юнь.

— Кого?… Не понимаю! — не дав договорить внучке, с изумлением перебила старая госпожа Чжоу.

— Этот «вызыватель духов»… — Юнь собралась было разъяснить бабушке, что это такое, но, почувствовав вдруг, что не может этого сделать, сказала, путаясь: — Цзюе-синь и остальные называют эту штуку «вызывателем духов»… Цзюе-синь нажимал на нее рукой, а Шу-хуа попросила Хой прийти. Я тоже с ней разговаривала.

Старая госпожа Чжоу, госпожа Чэнь и госпожа Сюй были поражены. Они не спешили узнать, что такое этот «вызыватель духов», перед их глазами стояла Хой, которая разговаривала с Юнь.

— Да что же это такое? Я что-то не понимаю, расскажи поскорее, — торопила старуха, вглядываясь в лицо Юнь.

— Юнь, деточка, о чем же ты говорила с Хой? Расскажи мне все! — умоляла госпожа Чэнь, глаза ее были полны слез, воспоминания больно кольнули ее материнское сердце.

Волнуясь, Юнь подробно рассказала обо всем происшедшем в этот день, ничего не утаив. Она сама расстроилась и вызвала слезы у старших.

Госпожа Сюй первая пришла в себя и принялась успокаивать старую госпожу Чжоу и госпожу Чэнь. Постепенно старуха перестала плакать; лишь госпожа Чэнь, опустив голову, непрерывно утирала слезы.

Подумав немного, старая госпожа Чжоу спросила:

— Как же это? Она как будто все сама видела! И о делах внука Мэя ей известно. Вот она сказала: «Будущее — смутно, прежде всего надо спасать самого себя». — Эти слова старуха произнесла очень медленно и отчетливо. — И в этих словах есть смысл. Спасать себя… В такое время, как сейчас, действительно нужно спасать прежде всего самого себя. — Старуха покачала головой, ей вдруг стало страшно. — Но почему же она не сказала всего этого раньше, ведь она скончалась больше чем полгода назад. Увы, гроб с ее телом все еще стоит в буддийском храме «Ляньхуаянь», и некому о нем позаботиться… Сколько раз я говорила сыну, чтобы он поторопил зятя с этим делом… Но он говорит, что зять знает, что делает. Ох, я чувствую себя такой виноватой перед Хой… — Ее голос становился тише и тише, тоска и гнев сдавили ей горло.

Рассказывая, Юнь также уронила несколько слезинок. Скорбь старших вызвала боль в ее душе, глубоко ее тронула, но в то же время Юнь ощутила и гнев. У нее мелькнула мысль: «Если бы тогда, с самого начала, вы что-нибудь предприняли, то сегодня вам не пришлось бы проливать слез». Прислушиваясь к словам бабушки, она смотрела на нее со смешанным чувством страха и горечи и думала: «Если бы тогда вы хоть немного понимали, что происходит, то сестру не постигла бы такая бессмысленная смерть».

— Бабушка, а ты веришь тому, что сказала сегодня Хой? — неожиданно спросила Юнь. В эту минуту в душе ее теснились противоречивые чувства: горечь воспоминаний и, в то же время, негодование, которое ей еще не приходилось испытывать. Ей казалось, что теперь она сможет отвести душу. Все они сейчас горевали о несчастной судьбе Хой, но Юнь это причиняло лишь страдания, одни страдания! В ее, как будто простом, вопросе таились укор и ирония.

— Как же не верить? — с недоумением ответила старая госпожа Чжоу. В эту минуту она не могла сосредоточиться. Она лишь видела, как тускнеет свет лампы и комната становится пустой и безжизненной. Затем ей почудился тихий, звон колокола, в глазах зарябило. Умиротворенным тоном она продолжала: — Словам духов нельзя не верить. К тому же Хой ведь была умницей — она и там заботится о нас. Подумай только, какой глубокий смысл заключен в ее словах!

Юнь вдруг показалось, что бабушка сейчас улыбнется, но она ошиблась. Лицо старухи тряслось от беззвучных рыданий.

— Когда к нам продет Цзюе-синь, мы тоже попробуем вызвать душу Хой. Я о многом хочу спросить ее! — сказала госпожа Чэнь дрожащим голосом. Она отняла платок от лица, глаза ее затуманились слезами.

— Нужно будет позвать и отца; пусть он знает, как виноват перед ней! — гневно промолвила старая госпожа Чжоу.

— Это не поможет. Его, матушка, вы ни в чем не убедите. Вот и с Мэем так же получается: отец упорно хочет женить его на девушке с очень скверным характером. Никогда мне не приходилось видеть такого книжного червя, как он! — вмешалась госпожа Чэнь, скрипя зубами от злости.

Старая госпожа Чжоу безнадежно покачала головой и замахала руками:

— Не надо говорить об этом. Все заранее предопределено, избежать судьбы нельзя. Вот и Хой говорила: «Будущее — смутно, прежде всего надо спасать самого себя».

Юнь не могла больше слушать этих разговоров. Она поднялась и под каким-то предлогом покинула комнату бабушки. Она хотела пойти к себе, но не успела она спуститься по каменной лестнице, как вдруг услышала голос Мэя:

— Сестра!

Она остановилась, ожидая, пока он подойдет к ней. По-видимому, Мэй уже довольно долго прогуливался по внутреннему дворику.

— Братец Мэй, ты еще не спишь? — удивленно спросила Юнь.

— Можно мне посидеть немножко у тебя в комнате? — робко спросил Мэй.

Юнь удивилась: обычно Мэй очень редко заходил к ней. Она согласилась и увела его с собой.

В небольшой комнатке Юнь было чисто. На столе из черного дерева, стоявшем у окна, стояла лампа; слева лежала стопка книг, а посередине стояли цветочная ваза, подставка для кистей, прибор для растирания туши, банка с водой. Там же находилась коробочка с ароматными курениями. Наискосок от двери, в правом углу, стояла кровать, у стены, рядом с дверью, два стула и изящный четырехугольный столик, на котором была большая цветочная ваза и разные безделушки. У стены, напротив письменного стола, стоял старомодный шкаф, состоящий из двух секций, в котором лежал туалетный ящик с зеркалом и некоторые другие вещи. На стене висел большой поясной портрет Хой.

Молодой Мэй давно уже не был здесь и сейчас невольно осмотрелся. Ему показалось, что все в этой комнате стало новым. Он уловил приятный аромат; увидев букет тубероз в вазе на маленьком столике, он похвалил Юнь:

— А в твоей комнате очень приятно пахнет, сестра.

Он остановился около столика.

— Садись, — ласково предложила Юнь, — ты редко заходишь ко мне с тех пор, как я перебралась сюда.

Пробормотав «да», Мэй сел на стул, стоявший у столика.

Повернув голову к брату, Юнь стояла у столика, слегка опираясь на него рукой, тень от ее фигуры заслонила свет лампы, и Юнь не видела выражение лица юноши. Все еще не понимая, зачем он пришел, она заметила вскользь:

— Твое здоровье намного улучшилось.

Она действительно заметила, что в последнее время вид у него стал несколько здоровее.

— Да, — безразличным тоном произнес Мэй и добавил. — Я и сам это чувствую.

— Ну вот и хорошо. Теперь ты должен более внимательно следить за собой, побольше двигаться. Посмотри, какое хорошее здоровье у молодежи из семьи Гао, — заботливо сказала Юнь. Она подошла к кровати и села на плетеный стул, стоявший рядом с изголовьем.

— Ты совершенно права, сестра, — покорно отвечал Мэй.

— Отец занимался с тобой сегодня? — снова спросила Юнь, видя, что Мэй никак не может начать разговора.

— Да, мы только что кончили заниматься, — равнодушно отозвался Мэй.

— Вот видишь, отец все же хорошо к тебе относится, сам занимается с тобою.

Юнь произнесла это как-то неестественно, — она вновь вспомнила о Хой. «А почему же дядя так поступил с ней?» — невольно подумала она.

— Да, — покорно согласился Мэй.

Юнь замолчала. Мэй, нахмурившись, с тоской произнес:

— А в книге все одни и те же слова…

— Какие слова? — спросила Юнь, не понимая, о чем говорит брат.

— Да вот эта книга, «Лицзи». Чем больше я ее читаю, тем страшнее становится, я просто начинаю бояться того, что я — человек. Человек так ограничен во всем, так связан… Каждый его шаг считается проступком, — жалобно промолвил Мэй. Казалось, он вот-вот расплачется.

Мэй никогда не говорил подобных вещей, он был таким покорным и послушным! Юнь удивленно смотрела на него. Он сидел с поникшей головой, бессильный, сгорбленный. Он совершенно не был похож на юношу: казалось, это сидит дряхлый, обреченный на смерть старец.

— Почему ты так говоришь? Что с тобой? — тихо, с удивлением спросила Юнь.

Опустив голову, Мэй некоторое время хранил молчание. Затем, взглянув на Юнь, сказал:

— Я ощущаю пустоту в душе и просто не в силах читать такие книги.

Он как будто несколько успокоился, но в голосе его по-прежнему звучали мольба и беспомощность.

С жалостью глядя на двоюродного брата, Юнь попыталась успокоить его:

— Потерпи немного. В следующем месяце в дом придет твоя молодая жена, и ты уже не будешь чувствовать себя одиноким.

— Да, — послушно отозвался Мэй. Когда заговорили о его будущей жене, он немного сконфузился. Но затем, поборов смущение, нерешительно заговорил: — Моя женитьба очень беспокоит меня, я постоянно вспоминаю о том, что случилось с покойной сестрой. Тогда тоже все решил отец, а в результате вот что получилось… Не знаю, что будет со мной. Это страшит меня, я боюсь, как бы не получилось так же, как… — Неожиданно умолкнув, он закрыл лицо руками и уронил голову на стол.

Его слова сначала рассмешили Юнь: как может молодой парень нагонять на себя страх! Но затем она вспомнила слышанные в доме Гао разговоры о будущей жене Мэя, подумала о судьбе Хой, и слова: «Брату Мэю тяжело», написанные «вызывателем духов», вновь встали перед ее глазами. Теперь она воспринимала слова Мэя уже по-другому. Они, эти слова, словно слезы, падали на сердце, вызывая жалость к нему.

— Мэй! — ласково окликнула она брата.

Он не ответил. И только, когда она вновь позвала его, Мэй поднял голову. Он не плакал, лишь сухо кашлянул несколько раз.

Она с жалостью следила, как он превозмогал свое горе. Затем взволнованно упрекнула его:

— Почему же ты раньше не говорил об этом? Тогда можно было бы еще что-нибудь предпринять, а сейчас поздно.

Мэй покачал головой, он видел, что Юнь неверно поняла его слова.

— Я вовсе и не думаю о том, чтобы изменить это.

Этот откровенный ответ поставил Юнь в тупик, она почувствовала разочарование; она не могла понять своего двоюродного брата, он был совсем не таким, каким ей хотелось видеть его.

— Ну, тогда все в порядке, — машинально ответила она.

— Я вовсе не думаю, что в этом есть что-либо хорошее, но и не вижу ничего плохого.

Мэй не знал, о чем думает Юнь. Поглощенный своими мыслями, он, казалось, говорил с самим собой:

— С каждым может такое случиться, я не представляю исключения.

Юнь не отвечала, словно не слышала его слов. Она думала о Хой.

— Но я немного боюсь… — вздохнув, заговорил Мэй. Его мучил очень сложный вопрос. Подняв умоляющие глаза на Юнь, он хотел было что-то сказать, но не смог и пробормотал лишь: — Сестра…

Сердце Юнь исполнилось жалости, и она ласково взглянула на Мэя. Она знала, что эту молодую и слабую душу терзают противоречивые мысли. Юнь ждала, когда он заговорит.

— Сестра, пожалуйста, скажи мне, — собравшись, наконец, с силами, выговорил Мэй, — ты, наверное, знаешь… — Он остановился. В душе его происходила мучительная борьба, лицо стало красным. Однако, он все же вымолвил: — Какой нрав у моей будущей жены?

Юнь оторопела, этот вопрос поставил ее в затруднительное положение. Она слышала немало разговоров о будущей жене Мэя, но сейчас, глядя на это изможденное лицо, которое вызывало жалость и вместе с тем казалось смешным, она не могла сказать всю правду. Она принужденно улыбнулась и ответила ему:

— Откуда же мне знать, какой нрав у твоей будущей жены?

— Я слышал, что нрав у нее скверный, — с беспокойством промолвил Мэй, он верил, что Юнь действительно ничего не знает.

— Ну, это еще как сказать, — успокоила его Юнь.

— Говорят, что она намного выше меня ростом и на несколько лет старше. Это правда? — спросил Мэй.

— Откуда тебе все это известно? — вырвалось у изумленной Юнь. Она отвела взгляд от его лица, посмотрела в сторону и деланно спокойным тоном сказала: — Людской молве не всегда можно верить, со временем ты это поймешь.

Мэй неожиданно встал и проговорил, застенчиво улыбаясь:

— Сестра, ты просто не знаешь, все это правда.

Мэй подошел к сестре и сел на скамеечку, стоявшую у стола.

— Откуда ты знаешь, что это — правда? — спросила Юнь с удивлением.

— Вчера вечером отец и мать поссорились, и я слышал, как мать все это сказала. Она как будто не одобряет этого брака, — с горечью сказал Мэй.

Слова его тяжелым камнем легли на сердце доброй и чуткой девушки. Ее охватила глубокая жалость. Опять молодая жизнь брошена в омут. Юнь казалось, что она уже видит повторение той драмы, которая произошла с Хой. Юнь заметила, как Мэй открыл коробку с ароматическими палочками. Лампа освещала его пожелтевшее лицо, на котором остались кожа да кости и устало опущенные веки. Он был похож на больного, только что поднявшегося с постели, по цвету его лица можно было определить, что он не знал ни солнечного света, ни свежего воздуха. Поднеся коробочку к самому лицу, он стал уныло разгребать находившийся там пепел маленькой ложечкой.

— Братец Мэй, не надо так мучиться, — ласковым тоном успокаивала его Юнь.

— Я знаю… — медленно отвечал Мэй, уставившись на фитиль лампы. Вдруг он поднялся, молча направился к шкафу и стал смотреть на фотографию, висевшую на стене.

Юнь тоже подошла к шкафу. Она услышала, как он тихим голосом звал: «Сестра…», и слезы навернулись ей на глаза.

— Братец Мэй, ты лучше пошел бы спать. Не надо звать ее; если бы даже она и могла услышать тебя, то это лишь причинило бы ей боль.

Как будто не слыша ее, Мэй продолжал вглядываться в лицо покойной сестры. Ему показалось, что это красивое лицо улыбнулось ему, и он умоляюще пробормотал:

— Сестра, помоги мне, защити меня! Я не хочу, чтобы так же, как и ты…

— Молодой барин! Молодой барин! — донесся снаружи звонкий молодой голос Цуй-фэн.

Мэй больше не видел улыбки на лице Хой и стал растерянно озираться вокруг.

— Это, наверное, отец зовет меня, — сказал Мэй дрожа от страха, как будто увидел привидение. Он откликнулся. На лице его появилось выражение испуга. С мольбой глядя на Юнь, он молча прислушивался к приближавшимся шагам Цуй-фэн.