На третий день после праздника лета госпожа Чжоу и Цзюе-синь были приглашены к обеду в семейство Чжоу. Госпожа Чжоу отправилась первой. Боясь, что Юнь одной будет скучно, она захватила с собой Шу-хуа, чтобы она поболтала с двоюродной сестрой. У девушек, как только они оказались вместе, сразу нашлось много тем для разговора, и они весело защебетали, рассказывая обо всем, что случилось в их семьях за последние дни.

Цзюе-синь, пришедший прямо из конторы, запоздал. Войдя в прихожую и увидев, что все двери распахнуты.

а обитатели дома заняты расстановкой новой мебели, он вспомнил, что его брат Мэй скоро женится и послезавтра — «день вручения подарков» и что мебель прислана из дома невесты. Он поспешил внутрь и едва переступил порог, как его неприятно поразил убитый вид Мэя, стоящего а одиночестве у боковых дверей. Цзюе-синь подошел к нему и с участием спросил:

— Ты что здесь стоишь?

Словно очнувшись от сна, Мэй непонимающе смотрел на Цзюе-синя и не сразу, медленно ответил:

— Думаю пойти посмотреть.

— Что посмотреть? — Цзюе-синя поразило выражение лица Мэя.

— Мне что-то тоскливо, я и сам не знаю почему, — отвечал Мэй, с трудом подыскивая слова. — Я даже не знаю, что хочу посмотреть, я чего-то боюсь. — Лицо его, и так не отличавшееся свежестью, теперь просто пугало своей бледностью.

— Чего ты боишься? Каждому приходится быть новобрачным, — успокаивал его Цзюе-синь, подавив смятение в собственных мыслях и изобразив на лице улыбку.

Мэй покраснел, смущенно опустил голову и тихо произнес:

— Я не такой, как другие.

— А кто сказал, что ты хуже других? — ободряюще произнес Цзюе-синь, хлопнув его по плечу.

— Эй, Цзюе-синь! Ты что же это, только заявился? — донесся звонкий голос Шу-хуа с противоположного крыльца. Но Цзюе-синь не откликнулся, дожидаясь, что ответит Мэй.

— Я сам это понимаю. Ведь я ни на что не гожусь. Отец обязательно хочет меня женить. А я слышал, как Цзюе-минь говорил, что от ранних браков пользы мало. Я слышал, что характер у моей невесты плохой. Но отец говорит, что несколько старших из семейства Фэн — видные ученые наших дней. Он даже ругает меня за то, что я плохой литератор, — бессвязно говорил Мэй. Сейчас в душе у него была пустота. Сам не зная, что он хочет, он поддавался воздействию многих внешних сил, которые со всех сторон окружали его, теснили, загоняли в тупик. Он был готов расплакаться.

Цзюе-синь глядел на исхудавшее лицо брата и вдруг почувствовал в сердце острую боль. Ему показалось, что в этом бледном, болезненном лице он видит свое отражение. В носу защекотало, глаза увлажнились. Он до крови закусил губу. Затем через силу горько улыбнулся.

— Мосты уже сожжены, не стоит теперь думать о плохом, — мягко произнес он, — Дело не в том, что ты ни на что не годишься; просто ты слишком молод. — Видя, что Мэй трет глаза, он невольно вздохнул: — Эх, слишком уж ты скромен; что же ты раньше не сумел заставить отца понять тебя?

— Довольно об этом! — прервал его Мэй испуганно, — Отец отругал бы меня — и все. Ведь он желает мне добра. Разве я смею сказать ему такое?

Опять те же взгляды, те же выражения, которых Цзюе-синь не может слушать! Он ломал голову: почему все-таки эти взгляды так цепко и так долго держатся в душе этого юноши? Но долго раздумывать ему не пришлось; кто-то позвал его. Это могла быть только Шу-хуа. Действительно, она уже сходила с крыльца, направляясь к нему, но, не пройдя и нескольких шагов, вдруг увидела сквозь раскрытые двери какую-то фигуру и, узнав пришедшего, быстро повернула обратно в зал, схватила за руку Юнь и утащила ее в ее комнату. Это был Чжэн Го-гуан, зять Юнь (за которым была замужем ее старшая сестра, покойная Хой) — коротышка с квадратным лицом, с редкими зубами; при малейшем повышении голоса он брызгал слюной. Сейчас он стоял за спиной Цзюе-синя и слышал последние слова Мэя.

Цзюе-синю не очень-то приятно было видеть Го-гуана, особенно сейчас. Но ему ничего не оставалось, как справиться со своими чувствами и, изобразив улыбку, перекинуться с ним несколькими вежливыми фразами. Мэй произнес только: «А, Го-гуан!» — и замолчал. Несмотря на то, что его отец часто превозносил глубокие познания Го-гуана в старой науке, Мэй всегда чувствовал острую неприязнь к своему родственнику из-за гибели сестры, и уж, конечно, не могло быть и речи о каком-либо уважении к нему. После того как Хой покинула этот мир, Го-гуан не часто бывал в доме Чжоу; сегодня он пришел по приглашению Чжоу Бо-тао, отца Мэя.

Цзюе-синь и Го-гуан направились в зал, к старшим представителям дома Чжоу. Старая госпожа Чжоу всегда была очень холодна с Го-гуаном, только Чжоу Бо-тао по-прежнему носился со своим идеальным зятем и встретил его так же радостно, как, бывало, при жизни Хой.

Госпожа Чэнь, не осмелившись перечить мужу, постаралась скрыть свое отвращение и встретила человека, который погубил ее дочь, притворной улыбкой.

Побыв вместе со всеми некоторое время в зале, старая госпожа Чжоу ушла отдохнуть в свою комнату. Две снохи, госпожа Чэнь и госпожа Сюй, ушли в комнату молодых, чтобы привести там все в порядок, и прихватили с собой госпожу Чжоу и Цзюе-синя. Чжоу Бо-тао пригласил Го-гуана в свой кабинет, намереваясь поговорить с ним о литературе. Туда же он позвал и Мэя, которому пришлось сидеть в стороне, безмолвно слушая их беседу.

Когда речь зашла о Фэн Лэ-шане, Го-гуан вдруг оскалил свои редкие зубы и самодовольно произнес:

— Старина Фэн прекрасно сохранился. Его последнюю поэму «В грушевом саду» можно поставить выше всех од эпохи «шести династий». Никто, кроме этого старика, не мог бы написать такого произведения. — В поэме, правда, в роли третьестепенного героя, был выведен известный артист кафешантана «Цюньсянь» — Сяо Хой-фан, и это вызывало особый восторг у Го-гуана.

Чжоу Бо-тао, конечно, и в глаза не видел этой поэмы, но не собирался показывать своего невежества перед Го-гуаном. Промямлив в ответ что-то нечленораздельное, что, по-видимому, должно было означать согласие с мнением Го-гуана (хотя он никогда не питал интереса к артистическому миру), он повернул разговор на другое.

— Я читал его «Письмо к генерал-губернатору». Это — в стиле «Чуньцю»: в каждом слове чувствуется сила. Он поистине достоин поклонения. А вот его племянник, Шу-хэ, будущий тесть Мэя, — тут Чжоу Бо-тао кивнул головой в сторону Мэя, отчего тот испуганно вздрогнул, — крупнейший специалист наших дней по древней филологии.

— Вы, тестюшка, правы. Фэн Лэ-шань всегда проповедует национальный китайский дух и громит еретические учения Запада. Сила духа этого непреклонного поборника подлинной науки может удивить бога и растрогать самого сатану. А говорят, что какие-то молокососы-студенты издают где-то газеты, распространяют различные слухи, специально наперекор ему. Куда же это годится — ни уважения к старшим, ни стыда! Смутьяны, да и только! — Го-гуан так распалился, что брызгал слюной на все стороны; казалось, он так и кипел благородным гневом.

— Хорошо сказано! — От удовольствия Чжоу Бо-тао даже хлопнул рукой по колену. На его темном, худощавом лице промелькнула улыбка, верхняя губа с густыми усами приподнялась, отчего щеки еще больше ввалились. — Нынешняя молодежь очень легкомысленна и чванлива — вот ее недостаток. Любят бездельничать, сходят с ума от всего нового, не признают никаких авторитетов — все это пороки нынешнего поколения, взращенные новой системой образования, — словно по книге, так и сыпал Чжоу Бо-тао. — А ведь сочинения древних мудрецов — основа самоусовершенствования. Половины «Луньюй» достаточно было бы, чтобы привести в порядок этот мир. А можно ли добиться самоусовершенствования, не зная книг древних мудрецов? Что уж тут говорить о наведении порядка в семье и управлении государством! — Заметив, что Го-гуан уставился на кончик его носа и вежливо кивает головой, Чжоу Бо-тао самодовольно погладил усы. — Вот я и не хочу, чтобы Мэй учился в новой школе. — Он перевел глаза на оробевшего Мэя, строгим взглядом скользнул по его бледному, худому лицу и продолжал: — Правда, он немного туповат, больших надежд не подает. Но все же он серьезнее, чем большинство современных студентов, — Он слегка улыбнулся. Улыбнулся и Го-гуан. Мэй тоже попытался улыбнуться, но улыбка не получилась. Ему было и стыдно и страшно. Чжоу Бо-тао тут же спрятал улыбку и нахмурил свои густые брови: — Я не привык к этим новым студентам. Вот взять хотя бы Цзюе-миня, моего второго племянника из дома Гао. Терпеть не могу его надменного вида. Всего двадцать лет, а уже очки нацепил, и новые слова с языка не сходят. В последнее время связался с такими же смутьянами, как и сам. Поэтому я и не хочу, чтобы Мэй часто бывал в доме Гао. Сначала я было отпускал его туда. А теперь вижу — к добру это не приведет. Вот и не хочу, чтобы он ходил туда. Ведь это тоже для его счастья! Вот если бы ты, Го-гуан, смог почаще приходить к нам да учить его уму разуму, пожалуй, это пошло бы ему на пользу, — закончил Чжоу Бо-тао, заискивающе улыбаясь.

Го-гуан растянул рот в довольную улыбку, бормоча что-то вежливое в ответ. Но Мэй уже ничего не слышал. Мысленно сравнивая Го-гуана и Цзюе-миня, он чувствовал, что по-прежнему отдает предпочтение брату. Он вспомнил, что читал экзаменационное сочинение Го-гуана об уличных боях в Чэнду на 6-м году Республики. В его усталой голове вновь зазвучали трафаретные фразы: «Наш полководец Лю из Сычуани… Наш полководец Дай из Гуйчжоу…» Мэй чувствовал, что туман застилает ему глаза. Слова отца вселили в него страх, и Мэю вдруг показалось, что в комнате, куда заглядывало жаркое, летнее солнце, более мрачно, чем в холодной пещере.

Чжоу Бо-тао, увлеченному беседой с Го-гуаном, с которым они нашли общий язык, было не до Мэя. Да он и не мог предполагать, что у его сына, которого он сам воспитывал, на душе может быть что-то другое.

— Говорят, в Гуандуне появились какие-то передовые личности, которые переделывают старые истины на свой лад. Дескать, «из тысячи пороков первый — уважение к родителям, из тысячи добродетелей первая — разврат». Да этих бродяг просто хочется побить, — возмущался Го-гуан.

Чжоу Бо-тао неожиданно вздохнул:

— Да, времена не те пошли. Вот уж поистине ни почета к должности, ни уважения к сану. На отцов и не смотрят, а детей ни во что не ставят. Побольше бы таких горячих поборников старой морали, как Фэн Лэ-шань, тогда можно было бы избежать падения нравов…

— Но ведь он тоже путается с артистами, да и наложницы у него есть… — не выдержал Мэй, которому казалось, что его преследует какое-то многоглазое, страшное чудовище. Но отец не дал ему закончить.

— Не ври, ублюдок! Чего суешься? — набросился он на Мэя с досадой и раздражением, — «Женщина и мужчина да живут вместе!» — бот первооснова человеческих отношений. Не знаешь, а осмеливаешься злословить! Пошел вон!

Мэй не ожидал от отца такой вспышки гнева. С потемневшим худым лицом, зло сверкающими глазами п широко открытым ртом с острыми желтыми зубами отец напоминал Мэю хищника, готового растерзать его. Испуганно вздрогнув всем телом, Мэй, оробев, повторил несколько раз: «Хорошо, хорошо» — и с бешено колотившимся сердцем вышел из кабинета.

Но авторитет отца уже несколько померк в глазах сына. Отец вызывал у него чувство страха, но отнюдь не доверия. Мэй прошел в зал, затем во дворик, стараясь понять, какая же связь между «первоосновой человеческих отношений» и увлечением мальчиками-артистами и наложницами. Так и не поняв этого, он угрюмо бродил по дорожкам. Идти в «комнату новобрачных», чтобы посмотреть, как там идет подготовка, было неудобно. Он направился к Юнь.

Та как раз болтала в своей комнате с Шу-хуа. Согласно обычаям свояченица не должна встречаться с мужем сестры, и девушкам пришлось укрыться в комнате. Они обе не переносили присутствия Го-гуана, но выставить его за дверь было не в их силах. Печальный вид Мэя удивил их.

— Что же ты не с гостем? — спросила Юнь.

— Отец не хочет, чтобы я был там. Он меня выгнал, — тихо пожаловался Мэй.

— Выгнал? Что же ты сделал? — еще больше удивилась Юнь.

— Они разговаривали, ругали новые школы, студентов. Даже Цзюе-миня отец не пощадил. Потом они заговорили о семействе Фэн, ну я и вставил словечко, — простодушно рассказывал Мэй все с тем же выражением смущения и робости. — Не знаю, почему отец вдруг рассердился.

— За что же дядя рассердился на тебя? Что ты сказал? — забеспокоилась Юнь.

— Цзюе-миню досталось? Как же дядя ругал его? — взволнованно и вместе с тем сердито спросила Шу-хуа в один голос с Юнь и встала с плетеного стула, стоявшего у изголовья кровати.

Усевшись на стуле около квадратного столика, стоявшего у дверей, Мэй кратко рассказал все происшедшее.

— По-моему, дядя сходит c ума, — не удержалась Шу-хуа.

— Потише, сестрица, — предупредила Юнь, бросив осторожный взгляд на дверь и окна.

— Неважно, они не услышат, — отмахнулась Шу-хуа. — А если дяде и расскажут, я просто перестану бывать у вас. Только и всего! Есть чего бояться!

Юнь и Мэй изумленно уставились на нее. Она казалась им какой-то непонятной. Даже Юнь удивилась такому ходу мыслей Шу-хуа.

— Чего вы на меня уставились? — в свою очередь удивилась Шу-хуа. Она считала, что не сказала ничего необычного, п не понимала, чем могла вызвать их удивление.

Юнь и Мэй задумчиво молчали. Неожиданно Юнь улыбнулась; ей казалось, что она поняла, в чем дело — ведь если подумать, то слова Шу-хуа были совершенно справедливы. Шу-хуа могла говорить все, что она думает, и все же оставаться веселой, пожалуй даже более веселой, чем они, — она ничего не теряла. А они вряд ли чего-нибудь добились бы таким поведением — разве только получили бы лишние огорчения.

Обнаружив в словах Шу-хуа, которые вначале показались ей бессодержательными, определенный смысл, Юнь прониклась уважением к ней и, улыбнувшись, с одобрением сказала:

— Я смотрю, ты хоть и молода, а не глупа. Ты почти такая же, как и мы, как же ты умеешь мыслить по-иному?

Но Шу-хуа не считала себя какой-то особенной. Подойдя к Юнь, она взяла в руку ее косу и, слегка поглаживая, с укором сказала:

— Не смейся надо мной, Юнь. — Отпустив косу, она крепко ухватила Юнь за плечо и, сверкнув глазами, улыбнулась: — Если будешь меня поддевать, то смотри, я потащу тебя к Го-гуану.

Лицо Юнь порозовело, она слегка вспылила:

— Фи, ее от души хвалят, а она еще огрызается. Не верю, ты сама не рискнешь показаться ему на глаза.

— Кто? Я? Пойдем со мной! Проговорилась — так не увиливай. — Улыбаясь, Шу-хуа тянула Юнь за руку, собираясь отвести ее к Го-гуану.

Увидев улыбку на лице Шу-хуа, Юнь сдалась:

— Ладно, ладно. Ты выиграла. По-моему, ты все можешь сделать, ты ничего не боишься. Только если дядя… — Она на секунду остановивась. На щеках ее обозначились ямочки.

Шу-хуа не дала ей докончить.

— А по-моему, если бы дядя слышал это, он назвал бы меня бестолковой. — Она опять улыбнулась.

— Оказывается, ты хорошо знаешь себя, — фыркнула Юнь. Даже на худом лице Мэя появилась улыбка.

— Еще бы! Ведь я не кисейная барышня, откуда у меня возьмется робость? Как ты, от первого пустяка конфузиться не буду. — Она отпустила руку Юнь, указала на ее щеки: — Смотри, в эти ямочки влюбиться можно.

— Ну, и подвешен же у тебя язычок! Где ты только научилась этому? Хорошо, что ты у нас гостья, а то бы я тебя проучила, — улыбаясь, пригрозила Юнь.

— Пожалуйста. Как старшая сестра ты должна заботиться о воспитании младшей, — вновь пошутила Шу-хуа, приблизив свое лицо к лицу Юнь.

Та и впрямь подняла руку, но затем медленно опустила ее, слегка шлепнув Шу-хуа по лбу.

— На первый раз прощаю, — удовлетворенно произнесла она.

— Для старшей сестры это великодушно, — одобрила Шу-хуа, не уклонившаяся от шлепка, и вернулась к своему стулу.

Неожиданно Мэй, стоявший рядом, спросил:

— А что, Шу-хуа, у вас в доме тоже так разговаривают и шутят?

— Конечно. А то бы я давно умерла с тоски. Разве приятно видеть кислые физиономии? — Шу-хуа говорила смело и уверенно. — Честно говоря, я не очень-то привыкла видеть дядю Бо-тао — всегда он такой сумрачный и неприветливый. Только вы не сердитесь — я ведь просто так болтаю.

Юнь улыбнулась, а лицо Мэя, казалось, заволокли тучи.

В комнату донесся стук игральных костей.

— Опять за мацзян сели. Сейчас Го-гуан проиграет и будет злиться. Только Хой уже нет в живых, и сорвать злость ему не на ком. — Юнь, казалось, ни к кому не обращалась, но вдруг повернулась к Шу-хуа: — А ты права. Я ведь тоже немного боюсь дяди. Дома он, видимо, никем не бывает доволен. Не удивительно, что Мэй…

Шу-хуа молчала. На какое-то мгновение в комнате стало тихо. Вдруг Мэй горько усмехнулся:

— Отец любит только Го-гуана. Он всегда говорит, что это — редкий талант.

— Талант? А Цзюе-минь говорит, что он совсем не разбирается в литературе. Не понимаю, за что дядя так превозносит его. — И Шу-хуа передала им слова Цзюе-миня, желая этим уязвить своего оригинального дядю.

— Это — судьба! Судьба! — с горечью произнес Мэй, и в голове его вновь всплыли фразы: «наш полководец Лю», «наш полководец Дай» и т. д.

— Какая еще судьба? — возразила Шу-хуа. — Я что-то в толк не возьму.

— Шу-хуа, что ты там шумишь? — послышался у дверей голос Цзюе-синя. Затем раздвинулись дверные занавески, и появился сам Цзюе-синь.

— А ты разве не играешь в мацзян? — удивилась Юнь.

— Я сбежал, — с усталой улыбкой ответил Цзюе-синь. — Мне не хочется играть вместе с Го-гуаном: он брюзжит все время. Да и напоминает мне о Хой, о тех днях, когда она была жива. — При этих словах взгляд его упал на портрет Хой, веки его дрогнули, и он быстро отвернулся.

Шу-хуа поспешно поднялась.

— Садись сюда, — уступила она ему свое кресло.

— Не хочу, — отмахнулся было Цзюе-синь, но все же подошел и сел.

— Хорошо, что ты не стал играть с ними. Давайте лучше поболтаем, раз уж мы собрались вместе, — ободряла его Шу-хуа.

— Я налью тебе чаю. Ты, видно, устал? — И Юнь подошла к буфету.

— Не беспокойся, Юнь, я и сам налью, — поспешил ответить Цзюе-синь, не желая утруждать сестру. Он хотел встать, но тело его как будто отяжелело, и, не в силах двинуться, он продолжал сидеть.

— Отдыхай, Цзюе-синь, ты неважно выглядишь. А меня ты этим не затруднишь. — С этими словами Юнь подала ему чашку чаю, которую он с благодарностью принял и тут же поднес ко рту. Потягивая чай, он смотрел на лицо Юнь, такое молодое, открытое, видел ее заботливый взгляд, слышал ее теплые слова… И Шу-хуа ободрила его взглядом и нежным словом. Чудесные, женственные лица обеих девушек постепенно согрели сердце Цзюе-синя, разогнав туман, который следовал за ним из другой комнаты.