Маленький гроб поглотил тело многострадальной Шу-чжэнь, и молчаливая вереница людей проводила его за город, в старую кумирню. Цзюе-синь, Цинь и Шу-хуа были здесь не впервые: два года назад сюда приносили останки Цян Мэй-фан. Теперь пришла очередь Шу-чжэнь обрести здесь временное пристанище. Здесь было все так же запущено и безлюдно: осыпавшаяся черепица, покосившиеся стены да густая трава у входа. Только на дверях и окнах главного зала были заметны следы ремонта.

Гроб с телом Шу-чжэнь поставили в одной из сохранившихся келий. Установили жертвенный столик, приладили табличку, после чего все по очереди поклонились ей. Юань-чэн, опустившись на корточки у входа, жег бумажные деньги. Госпожа Шэнь рыдала, в изнеможении припав к крышке гроба; жалобно плакали Шу-хуа, Цинь и Чунь-лань.

Цзюе-синь и Цзюе-минь, стоя на ступеньках у входа во двор кумирни, смотрели, как Юань-чэн молча сжигает деньги. Носильщики, сгрудившиеся за оградой, со смехом о чем-то переговаривались, и смех их, доносившийся через полуоткрытые двери, являл собой резкий контраст заунывному плачу женщин в кумирне. Сильный огонь медленно разносил вокруг пепел, и он, продержавшись минуту в воздухе, опускался на землю. Несколько хлопьев упали у ног Цзюе-синя.

— Совсем как в позапрошлом году, — грустно сказал Цзюе-синь. — Почти ничего не изменилось — мне кажется, что я вижу все это во сне.

— Опять вспомнил сестру Мэй? — сочувственно, тихим голосом спросил Цзюе-минь.

Цзюе-синь молча кивнул — ему не хотелось говорить. Но вдруг он поднял голову, взглянул на небо и с болью в голосе произнес:

— Почему уходят от нас молодые, лучшие жизни? Ведь им бы жить да жить! Почему же умирают именно они? — Казалось, он обращался не к Цзюе-миню, а к небу. Но бескрайняя лазоревая даль осеннего неба молчала.

— Только потому, что существует этот порядок, а тупые мерзавцы используют его в своих интересах! — резко ответил Цзюе-минь и, видя, что брат молчит и даже не повернулся к нему, упрекнул: — Мертвым уже не помочь. Мы должны думать о тех, кто еще жив. Ведь если бы мы предприняли что-нибудь раньше, Шу-чжэнь не пришлось бы погибнуть такой ужасной смертью.

Цзюе-синь непонимающе смотрел на брата. До него донеслись глухие рыдания госпожи Шэнь.

— Трудно понять тетю. Она так убивается после смерти Шу-чжэнь. И, кажется, по-настоящему. А если бы она с самого начала получше относилась к дочери…

— Видимо, человек всегда таков: пока сам горя не хлебнет, до тех пор других не понимает. Только жалеть теперь уже поздно.

Цзюе-синь, не отвечая, размышлял над словами брата.

Юань-чэн кончил жечь деньги. Плач в кумирне тоже прекратился; что-то сквозь слезы говорила госпожа Шэнь. Все было закончено, и теперь предстояло отправляться домой. Госпожа Шэнь еще лично наказывала служителям кумирни присматривать за гробом. Наконец, медленно, словно ее что-то удерживало здесь, она вслед за братьями направилась к паланкину.

Дома, едва успев переступить порог, госпожа Шэнь со слезами на глазах поспешила благодарить Цзюе-синя:

— Благодарю тебя, Цзюе-синь, за помощь. Если бы не ты… — Она проглотила последние слова и неожиданно закончила уже возмущенным тоном: — А дядя твой — чудовище. Родная дочь умерла такой ужасной смертью, а он даже не пришел взглянуть на нее.

Первая неделя траура по Шу-чжэнь истекала в конце месяца, и день этот как раз совпал с днем ее рождения.

Гроб с останками Шу-чжэнь все еще находился в кумирне. Почти каждый день госпожа Шэнь забирала с собой Чунь-лань и уходила туда. Никто ей не препятствовал. Эти дни она почти ни с кем не разговаривала дома, все время проводя в комнате Шу-чжэнь и перебирая оставшиеся вещи дочери. В кумирне она прежде всего выкладывала на жертвенный столик фрукты или сласти, захваченные из дому, затем, упав на крышку гроба, изливала в слезах свое горе, а потом долго и внимательно наблюдала за тем, как прислужник подметает келью и прибирает на жертвенном столике.

Итак, первая неделя траура кончалась в день рождения Шу-чжэнь. Госпожа Шэнь пригласила монахов из буддийского храма «Вэньшуюаны», которые должны были весь день читать псалмы над покойной (для этого в кумирне был отведен большой зал). Она отправилась в кумирню пораньше, пригласив с собой Цинь, Юнь и Шу-хуа. Цинь и Юнь, договорившиеся накануне, пришли в дом Гао рано утром. С ними в кумирню отправились Цзюе-синь и Цзюе-минь. Так отметили они пятнадцатилетие Шу-чжэнь. Но вместо подарков и веселья на этот раз были только слезы да рыданья. Ветер шевелил полог над гробом, шевелил живые цветы на жертвенном столике, и ясно ощутимое дыхание осени наполняло всю келью. В тихом воздухе разносились нежные призывы к умершей, но Шу-чжэнь уже не слышала своих родственников, как не слышала и не видела ничего.

Поминальные яства заняли весь жертвенный столик. Когда Цзюе-синь разлил вино, вошли монахи и зажгли благовония. Начиная с Цзюе-синя все по очереди отбивали поклоны перед гробом. В этот момент были зажжены лежавшие у наружной стены бумажные предметы, которыми Шу-чжэнь якобы должна была пользоваться на том свете — бумажный дом, корзины, домашняя утварь и тому подобное — и которые изготовила ей сама госпожа Шэнь. Они горели, весело потрескивая и разлетаясь во все стороны пеплом; некоторые хлопья поднимались очень высоко, залетая даже на паперть. Носильщики, сгрудившиеся у костра, зубоскалили, и их смех можно было слышать в кумирне. Огонь разгорался очень быстро, и в несколько мгновений от большой груды бумажных предметов осталась только кучка темного пепла.

Заботясь о том, чтобы дочери после смерти не было скучно, госпожа Шэнь изготовила и двух бумажных служанок, которые, находясь по обеим сторонам изголовья гроба, должны были всегда быть вместе с Шу-чжэнь. Обе фигурки, с большими распущенными косами за спиной, были одеты в одинаковые модные наряды. Каждой из них госпожа Шэнь дала имя, и сегодня иероглифы, Обозначающие их имена и вырезанные из белой бумаги, были наклеены на фигурки.

— Дочка, — обратилась госпожа Шэнь к гробу, — я купила тебе двух служанок. Обращайся с ними хорошо, они всегда теперь будут с тобой. — И громко произнесла имена фигурок.

Все это было смешно, но никто не подумал улыбнуться. «Что значит мать — и об этом не забыла», — подумал растроганный Цзюе-синь; из глаз его полились слезы.

Оставаться больше не было необходимости, и госпожа Шэнь, собиравшаяся угостить племянников и племянниц обедом, приказала носильщикам готовить паланкин. Перед тем как уходить, она вытащила цветок из букета, стоявшего на жертвенном столике, и приколола себе в прическу.

— Дочка, пойдем домой вместе с нами, — тихо умоляла она; глаза ее были полны слез.

Но Шу-чжэнь больше не суждено было вернуться домой.

По возвращении госпожа Шэнь приказала немедленно накрывать стол в комнате Шу-чжэнь. Шесть человек, сидевших за квадратным столом, обедали в полном унынии; никто не решался говорить громко, не было слышно смеха. Обычно многословная, госпожа Шэнь теперь почти не раскрывала рта. На лице ее все время блуждала какая-то неестественная улыбка. Хотя она и вела себя как заботливая хозяйка, но и она не могла оживить своих молодых гостей и рассеять то чувство подавленности, с которым они ушли из кумирни.

Грустная трапеза не могла затянуться надолго, и скоро настало время расходиться. Цзюе-синь и Цзюе-минь ушли из-за стола первыми: одному нужно было в контору, другой хотел навестить друзей. Цинь и Юнь, ни за что не хотели оставлять госпожу Шэнь наедине с ее горем и страданиями, посоветовавшись с Шу-хуа, они пригласили тетку в сад, надеясь, что она рассеется. Нечего и говорить, что госпожа Шэнь сразу согласилась.

Когда они друг за другом прошли по дорожке мимо комнат Цзюе-синя и подошли к калитке сада, глазам их предстал истопник, который, стоя на приступочках и разговаривая с Цзюе-цюнем и Цзюе-ши, сбоку наблюдавшими за его работой, чистил колодец. От такой картины госпожу Шэнь передернуло.

— Почему опять чистят колодец? Неужели одного раза было недостаточно? — вырвался у нее недовольный возглас.

— Пойду спрошу, — словно сама себе, сказала Шу-хуа и крикнула: — Эй, Цзюе-цюнь. Поди-ка сюда! — Мальчик подбежал. — Почему ты сбежал сюда, а не занимаешься в классной комнате? Разве тебя отпустили?

— Мы только что пообедали, у меня есть время, вот я и пришел, — хитро улыбнулся мальчик, обнажив неровные зубы.

— А почему опять чистят колодец? — продолжала спрашивать Шу-хуа.

— А папа сказал, что если кто умирает в колодце, то вода будет очень грязная. Прошлый раз вычистили плохо, и если еще не почистить, то все заболеют, — ответил самодовольно Цзюе-цюнь и тут же убежал, услышав, что его зовет брат.

— Ну, Кэ-аня теперь дома не удержишь. Уж он-то, конечно, эту воду пить не станет, — с горечью произнесла госпожа Шэнь. — А вот вмешиваться в то, что его не касается, на это у него время есть. — И она медленно двинулась вперед.

Шагая прямо по траве и диким цветам, они вышли садом к берегу озера. Вода перед ними расстилалась словно блестящее зеркало, на голубом небе не виднелось ни одного облачка, отчего на душе у всех (особенно у Шу-хуа) стало легче. Оживленно беседуя, они взошли на мостик, собираясь через беседку пройти на другой берег.

Уже в беседке госпожа Шэнь обнаружила госпожу Ван и Чэнь итай, которые о чем-то тихо беседовали, сидя v окна на стульях из сандалового дерева. Пришлось остановиться и поздороваться. То же самое сделали Цинь и Юнь, только Шу-хуа не обратила на тетку и старую наложницу никакого внимания.

— Что, сестрица, и ты выбрала время пройтись в сад? Редкий случай, — фальшиво улыбнулась госпожа Ван, — Когда будете хоронить Шу-чжэнь?

— Скорее всего, седьмого числа следующего месяца. Еще участок не купили, — тихо ответила госпожа Шэнь, нахмурившись.

— Хорошая вы мать, госпожа Шэнь, — вступила в разговор Чэнь итай, видимо, не собиравшаяся так легко отпустить госпожу Шэнь. — А ведь, если правду сказать, Шу-чжэнь была слишком молодая. Чего уж тут выбирать да приглядываться! Выбрать бы место на общественном кладбище да похоронить — и дело с концом. Ни хлопот, ни затрат. Не так ли, госпожа Ван? — угодливо хихикнула она.

— Конечно! — подхватила та, не дав госпоже Шэнь раскрыть рта. — В наше время, если сумеешь сэкономить толику, считай — повезло. Не знаю, как у тебя, невестка, а у нас в доме расходы немалые. С такими тратами все как в трубу вылетает. Ума не приложу, что делать, если чем-нибудь не покрыть эти расходы. Вот мой муж (теперь она обращалась уже к Чэнь итай) и предлагает продать этот дом, деньги разделить поровну между семьями; может, концы с концами сведем…

До сих пор госпожа Шэнь не обращала особенного внимания на то, как две кумушки перемывают косточки ближним, хотя их пересуды и были ей не по душе, но при словах «продать дом», она вдруг воскликнула:

— Продать? — Ей показалось, что она ослышалась.

— Конечно! А ты, что, не знаешь? Кэ-дин не говорил тебе? — притворилась удивленной госпожа Ван. — Ведь он и завел об этом речь. Он для того и приходил ко мне несколько вечеров подряд, чтобы обсудить этот вопрос с нами. По сути дела, вопрос ясен, только Кэ-мин возражать будет. А кто его боится? Дом общий. Семья разделилась — так уж нужно делиться до конца. А не разделимся — так неужели один человек владеть им будет? — По-видимому, она говорила все это всерьез: скулы ее так и ходили под набеленной кожей лица. Неожиданно она закинула руку за голову и с таким видом вытащила из пучка волос шпильку, словно собиралась заколоть кого-то, но вместо этого стала не спеша ковырять в зубах.

— Уйдем отсюда! — шепнула Шу-хуа на ухо Цинь и ушла первой. Юнь, видя, что Шу-хуа незаметно уходит, вышла вслед за ней, а Цинь осталась в беседке, желая узнать еще что-нибудь новое из разговора теток.

— А по-моему, незачем продавать дом — всем вместе как-то веселее. И потом — дом все-таки собственный. Снимать квартиру у чужих людей — хорошенького мало, — забеспокоилась госпожа Шэнь, и поперек лба у ней протянулись едва заметные складки. Она еще испытывала чувство привязанности к этому дому, а при мысли о том, что придется уехать отсюда и жить только вдвоем с Кэ-дином, ее вдруг охватил страх.

— Ты не думаешь, что говоришь, невестка! — злорадно усмехнулась госпожа Ван. — Не помнишь разве, что говорил на днях Лю-шэн, когда возвращался в деревню? Если арендная плата за прошлый год будет собрана полностью, то, пожалуй, она составит только чуть-чуть больше половины того, что собирали в прошлые годы. А дальше будет еще хуже. Поговаривают о «молодцах с большой дороги»; говорят, восемь частей аренды возьмут они, две части отдадут арендаторам, а хозяева будут только платить налог и денег ни полушки не получат. Что, не завертишься разве, если это, упаси боже, правдой окажется? А у Кэ-аня никаких накоплений, мы этого не выдержим. У нас денег не как у вас! Если землю продать, так за нее сейчас настоящей цены не возьмешь. Что есть будем, если дом не продать? И еще — дом очень большой, нашей семье, например, столько места вовсе не нужно. И сад большой зря пропадает, я за год и бываю-то там всего несколько раз. А потом — в саду вечно что-нибудь страшное происходит: в позапрошлом году Мин-фэн в пруду утопилась, теперь вот Шу-чжэнь в колодец бросилась. По-моему, тут без нечистой силы дело не обходится, останемся здесь — еще какое-нибудь несчастье будет. Ты возьмешь это на себя? Да чего говорить о тебе, Кэ-мин и то не возьмет на себя! — Последние слова ее прозвучали уже как угроза.

Госпожа Шэнь была и раздражена, и огорчена, и даже немного напугана. Каркающий голос госпожи Ван долбил ей уши; казалось, чей-то скальпель врезается ей в мозг. И она не выдержала: вся побледнев, она уже не думала о самозащите и тем более ей в голову не приходило, что можно в свою очередь нанести удар; она думала лишь о том, чтобы спастись самой. В ужасе она переводила свои маленькие, но теперь широко раскрытые, глаза с госпожи Ван на Чэнь итай, которые меряли ее презрительными взглядами. Нет, не меряли, а кололи — так остры были эти взгляды! Она не могла больше владеть собой.

— Это меня не касается. Я не сказала, что не хочу, чтобы вы продавали дом. Как хотите, так и делайте, — сказала она таким тоном, словно молила о пощаде и быстро вышла из беседки. За ней, расстроенная, вышла Цинь. Юнь и Шу-хуа дожидались их в конце мостика. Не успела госпожа Шэнь свернуть на мостик, как из беседки до нее долетело что-то очень похожее на «глупая свинья», причем эти слова сопровождались веселым смехом.

— Я, право, боюсь ее — она просто готова сожрать человека! — вырвалось у госпожи Шэнь, когда она подошла к девушкам. Обернувшись в сторону беседки, она тихо прибавила: — Всю жизнь я от нее терплю.

— Тетя Ван говорит таким тоном, что, видимо, дом рано или поздно все равно продадут, — грустно произнесла Цинь. Она любила это место, с которым у нее было связано столько чудесных воспоминаний и где прошла часть ее счастливого детства. Она знала, что когда-нибудь ей придется расстаться со всем, что ее сейчас окружало, и она не могла не испытывать некоторой горечи по поводу предстоящей разлуки.

— Продавать так продавать! — разошлась Шу-хуа, — Подумаешь, какая диковина! Что же, мы не проживем без этого дома, что ли? Может, в другом месте тише будет!

— Жаль сад, — огорчилась Юнь и оглянулась вокруг, казалось весь этот осенний пейзаж манил ее к себе. И небо, и вода в озере, и искусственные горки, и листва деревьев — все показалось ей сейчас богаче и роскошнее, чем когда бы то ни было; свежий воздух овевал лицо, и она тихонько вдохнула в себя струю этого воздуха; голубизна неба ласкала ее глаза. Все, чего касался ее взор, казалось прекрасным, как во сне, она любила все это и не допускала мысли о том, что можно этого лишиться.

Цинь чуть-чуть вздохнула:

— Да, Шу-хуа права, — решилась, наконец, произнести она, — пусть продают дом. А нам придется уйти туда, где места еще больше.

— Еще больше? — изумилась Шу-хуа; до нее, также как и до Юнь и госпожи Шэнь, не доходил смысл сказанного Цинь.

— Да, больше, чем в саду, больше, чем в доме, — утвердительно кивнула Цинь. Она взглянула в бледно голубое небо, и глаза ее засияли неожиданным светом.

В этот день был праздник бога Дицзанвана — владыки загробного мира, и поздним вечером, когда ночь своим шатром накрыла землю, вся челядь дома — слуги, носильщики, молодые и старые служанки — собралась во дворе около зала предков, готовясь к традиционному, происходящему раз в год торжеству — «втыканию свечей».

Получив по пучку зажженных ароматических свечей, от которых подымался терпкий, душистый дымок, челядь рассыпалась по всем закоулкам двора и дома; каждый выискивал местечко, где можно было бы воткнуть свечку, и, найдя его — в расщелинах между плитами двора, у оснований стен, у входных ступенек — быстро отделял от общего пучка одну свечку и втыкал ее. От главного входа через весь двор до зала предков, от гуйтана до задней стены, от кухни до калитки сада — всюду, словно звезды на ночном небе, мерцали эти огоньки. Они были расположены в таком строгом порядке и через такие ровные промежутки, что контуры дома казались нарисованными светящейся кистью какого-то невидимого мастера.

Едва Цзюе-минь вошел в главные ворота, как в нос ему ударил резкий аромат. В плавающих волнах дыма все теряло свои очертания. Огоньки были всюду. Несколько раз он чуть не наступал на свечки. Пройдя ко вторым воротам, он услышал смех Цзюе-ина, Цзюе-ши и других, которые были заняты втыканием ароматических свечей около главного здания. Через боковую калитку он направился в свою комнату. Добравшись, он распахнул дверцу шкафа, сунул в шкаф принесенный с собой сверток и запер дверцу. Только теперь он мог вздохнуть свободно; улыбка облегчения, которая бывает обычно после сильного напряжения, чуть-чуть тронула его губы. Постояв немного у шкафа, он вдруг обратил внимание на то, что за стеной слышится чей-то громкий голос, сопровождаемый смехом. Это была Шу-хуа. Цзюе-минь понял, что в комнате Цзюе-синя собралась молодежь, и поспешил туда.

Он распахнул портьеры — и действительно, кроме Цзюе-синя, там находились Цинь, Юнь и Шу-хуа. Шу-хуа что-то говорила, но, заметив краешком глаза Цзюе-миня, прервала свой рассказ и повернулась к брату:

— А, Цзюе-минь. Ты где это сегодня пропадал? Даже не пришел поужинать с гостями.

— Я задержался по делу. Думал, что успею вернуться, — нарочито спокойным голосом ответил Цзюе-минь.

— Небось опять редакционные дела? — непринужденно улыбнулась Шу-хуа. — Я вижу, тебе и дня не хватает? Мне просто неловко, когда я сравниваю тебя с собой.

От первого вопроса сестры Цзюе-минь слегка изменился в лице, но никто, кроме Цинь, не заметил этого, а Цзюе-минь тут же спрятал беспокойство под напускной улыбкой.

— А как идут твои уроки, Шу-хуа? — ответил он вопросом на вопрос сестры.

— Сегодня гости, и мы с тетей Шэнь долго гуляли в саду. Думаешь, у меня было время взяться за книги? Пусть сегодня будет отпуск, — смеясь, отвечала Шу-хуа.

— Ты все такой же неисправимый лодырь, — шутливо упрекнул ее Цзюе-минь. — Будь я твоим учителем, я бы всыпал тебе палок!

— Исправиться нужно. Разве нельзя исправиться, если только решиться? Поступлю в колледж — стану другой. Вот увидите, я тогда буду самой старательной, — с напускной серьезностью рассуждала Шу-хуа, но первая не выдержала и при последних словах расхохоталась.

Словно не слыша, Цзюе-минь отвернулся лицом к стене и, не обращая внимания на сестру, начал тихо декламировать:

— «Завтра, завтра, не сегодня, подожду еще лишь день…»

— Хватит, не разыгрывай, — громко и несколько самонадеянно перебила его Шу-хуа. — Я знаю, что там дальше: «Так вся жизнь проходит в «завтра», а сегодня — делать лень». Только, если я сказала, что сделаю, — обязательно сделаю, когда придет время. Вот увидите. К тому же.

дом, очевидно, будут продавать, и если я не порезвлюсь еще несколько дней в саду, то потом поздно будет жалеть.

— Продавать? От кого ты слышала? — забеспокоился Цзюе-минь.

Вместо Шу-хуа ему ответил Цзюе-синь:

— Дядя Кэ-ань и дядя Кэ-дин говорили об этом с дядей Кэ-мином. Правда, он не согласен, но говорят, — с горечью добавил Цзюе-синь, — что они теперь ищут повод к ссоре. Они утверждают, что прошлый раздел не был доведен до конца, что дядя Кэ-мин якобы действовал в своих интересах.

— Конечно, им ни к чему этот дом, если у них квартиры есть, — возмутился Цзюе-минь. — Как ни говори, а дело не иначе, как в деньгах. Что ж, пусть, продают — ведь в свое время этот дом был куплен за несколько грошей, принесших нам несчастье…

— Нет, тут речь не о нескольких грошах. Каждая семья получит как минимум больше десяти тысяч. Только что пользы от этих денег? Ведь этот дом — детище нашего деда. Старик всю жизнь трудился, чтобы мы все жили в счастье и довольстве, а они даже не могут сохранить дома, который он спланировал и построил. Это же, вопиющая несправедливость. — На лбу у Цзюе-синя от волнения легли глубокие складки. Этот дом вызывал у него так много горьких воспоминаний, а он все же любил его больше, чем кто-либо из находившихся сейчас в комнате.

Снаружи тихонько позвали: «Цзюе-синь!» — Но они не слышали. Неожиданно раздвинулись занавеси и вошла госпожа Шэнь: бледная, губы посинели, в руке — инкрустированный серебром чубук. Видя, что все ее приветствуют, она через силу улыбнулась и сказала тихим, извиняющимся голосом:

— Мне нечего делать, а дома одной невыносимо тоскливо. Вот я и пришла поболтать с вами.

— Садитесь, тетя. Вы ведь сегодня тоже устали, и вам неплохо бы отдохнуть, — сочувственно улыбнулся Цзюе-синь.

Госпожа Шэнь медленно опустилась на стул; все ее движения были какими-то вялыми. Отсутствующим взглядом посмотрев на Цзюе-синя, она, с трудом подбирая слова, ответила:

— На сердце у меня тяжело. Закрываю глаза и вижу Шу-чжэнь. Подумать только, как я виновата перед ней! Ведь она у меня единственная дочь была. А для дяди твоего я — ничто. — При этих словах из глаз ее побежали слезы.

— Все дело в том, тетя, что вам нужно немного забыться. Убиваться бесполезно — только испортите себе здоровье. Шу-чжэнь об этом теперь уж все равно знать не будет, — мягко, но с легкой иронией уговаривала тетку Цинь. Правда, убитое выражение на изможденном лице тетки расстроило и саму Цинь, но она все же не удержалась, чтобы не подумать с горечью: «Что же ты не была такой раньше?»

— Я ценю твое внимание, Цинь, но тебе не понять того, что я никак не могу забыться. Сама не знаю, почему я раньше так обращалась с Шу-чжэнь. Скажи-ка мне честно: есть ли такие матери, как я? Почему я совсем не думала об этом прежде? — Угрызения совести еще больше обезобразили ее бескровное лицо, и только полные слез маленькие глаза казались прекрасными из-за глубокого раздумья и чистой нежности, светившихся в них. Горе одинокой матери всегда вызывает самую искреннюю симпатию, и госпожа Шэнь могла больше не бояться ни брезгливого отвращения, ни холодного равнодушия, которыми ее обычно здесь встречали. Она почувствовала это и потому пришла к ним забыться в беседе. — Я уже написала брату, — продолжала она. — Собираюсь пожить у него некоторое время, может быть, настроение немного улучшится.

— Сейчас дорога на восток не очень спокойная, пожалуй, очень много неудобств будет, — заботливо сказал Цзюе-синь, у которого это известие, несмотря на всю его неожиданность, вызвало еще большее сочувствие к тетке.

— А мне все равно, — апатично отозвалась та. — К тому же я долго не выдержу, — нахмурилась она. — Не смогу забыть мою Чжэнь-эр, если останусь здесь. А тут еще Кэ-ань и Кэ-дин шумят, что нужно продать дом. Если, не дай бог, это случится и мне придется уехать отсюда вдвоем с Кэ-дином, вряд ли у меня жизнь хорошая будет. Я уж думала-думала — вижу, что лучше мне на время расстаться с этим местом.

И это была правда — просто не верилось, что это могла сказать госпожа Шэнь: так изменила эту глупую, недалекую, но честную женщину беда, неожиданно обрушившаяся на нее. Весь ее облик носил следы тяжких страданий. Она беспомощно раскрыла этой молодежи свою душу; ее бесхитростные чувства тронули их, пробудив в них чувство симпатии и жалости. Во взглядах их были прощение и сочувствие. Каждому хотелось хоть что-нибудь сказать ей, но никому не удалось сделать этого, так как в комнате, распахнув занавеси, неожиданно появился радостный и приглаженный Цзюе-ин.

— Цзюе-синь, папа велел мне вместе с тобой отправиться в переулок Чжу-шисян навестить дядю Кэ-аня, — обратился он к старшему брату, успев обежать своим быстрым взглядом всю комнату и остановив его на Юнь. Та отвернулась.

— Дядю Кэ-аня? А что случилось? — встревоженно спросил Цзюе-синь.

— Говорят, дядя заболел, и папа велел нам проведать его. Я уж заодно погляжу, какая у него квартира! — захихикал Цзюе-ин и скорчил гримасу Шу-хуа, — Цинь-гуй и Янь-сун ждут нас на улице.

— Какие еще Цинь-гуй и Янь-сун? — поморщилась Шу-хуа, не переносившая уличного жаргона младшего брата.

— Цинь-гуй да Янь-сун — вот и получается Цинь-сун, Немного переиначил, а ты уже не понимаешь? — ликовал Цзюе-ин.

— Фи! Кто поймет твой жаргон!

Пока Цзюе-ин разговаривал с Цзюе-синем и Шу-хуа, Цзюе-минь тихо сообщил Цинь важную новость:

— Сегодня получено срочное письмо из Чуньцина. Местные власти направили телеграмму в наш город; очень заинтересовались нашей редакцией. Юбилейный номер там запрещен. Нам велят быть осторожнее. Поэтому мы сегодня после обеда прятали кое-что.

Цинь изменилась в лице и, боясь, чтобы это не заметили, поспешно опустила голову.

— Все спрятали? — шепотом спросила она. — Я не знала, а то бы я пришла помочь.

— Все. Унесли все, хоть сколько-нибудь важное. Осталось только немного обычных книг да старых газет. Хорошо, что весь юбилейный тираж раздарили и распродали, — успокоил ее Цзюе-минь.

— Это хорошо, — обрадовалась Цинь. — Много вас было? Вы быстро управились?

— Шесть человек. Я кое-что принес домой, — спокойно сообщил Цзюе-минь.

— И оставил у себя в комнате? — ужаснулась Цинь, но тут же улыбнулась, взглянув на Цзюе-миня. Разговор их никем не был услышан.

Цзюе-синь больше не расспрашивал Цзюе-ина.

— Шу-хуа, — обратился он к сестре, — если тебе не трудно, позови, пожалуйста, Хэ-сао, — И прошел в свою спальню.

Шу-хуа не сделала и двух шагов, как занавеси раздвинулись и вошла Ци-ся. Шу-хуа тут же остановилась и приказала служанке:

— Ци-ся, позови к барину Цзюе-синю тетушку Хэ-сао. — Та кивнула и тут же вышла.

Цзюе-ин улыбнулся и не преминул привести поговорку, чтобы поддеть сестру:

— «Большой лентяй послал маленького, маленький лентяй дошел до порога, поручил порогу, порог поручил земле, а земля на месте осталась».

— Ты замолчишь, наконец? — покраснела Шу-хуа.

— Я бы сам тебя рад послушать, да вот мой подчиненный не соглашается, — шлепнул себя Цзюе-ин по губам и захихикал. — Ты лучше сама с ним договорись, ладно? — Но тут из своей спальни вышел одетый в парадную шерстяную куртку Цзюе-синь, и Цзюе-ин замолчал, хотя на лице его была торжествующая улыбка.

— Поболтай мне еще! Не то смотри, выдерут тебя! — раздраженно буркнула Шу-хуа и небрежно отвернулась в сторону, словно не желая даже глядеть на младшего брата.