Командир взвода Ши Сян вернулся из ротного управления с одиннадцатью пистолетами и велел нам паковаться. Каждый должен был взять с собой противомоскитную сетку и летние вещи. “На этот раз работа будет легкая,” – заверил нас Ши Сян. Нам выдали пистолеты, поэтому свои винтовки и автоматы мы оставили в казарме.
Через двадцать минут все стояли по стойке “смирно” посереди учебного плаца, глядя на ротного командира Янь Ли. Он крикнул: “Вольно!” – и стал объяснять, в чем состоит эта самая “легкая работа”. На щеку мне села муха и зигзагами поползла к подбородку, я не осмелился согнать ее. Вдруг в свинарнике, что находился в пятидесяти метрах позади нас, завизжали поросята. Командир взвода Ши велел Ван Миню пойти и сказать скотнику Лю, чтобы тот погодил ловить и кастрировать поросят.
– На этот раз, – продолжил командир Янь, – вы, Девятый взвод, будете представлять нашу роту, выполняя важное задание под прямым руководством начальника штаба Шуня. Партия и народ доверяют вам. Я надеюсь, никто из вас не забудет: все, что вы делаете, должно служить славе нашей караульной роты. Конвоирование русского пленного – это одновременно и военная, и политическая задача. Помните, что для русского вы будете представителями Китая и китайской армии. И вы обязаны продемонстрировать наш истинно революционный дух. Как я уже говорил, вы должны обращаться с русским, с одним из этих большеносых, вежливо, чтобы у него не возникло впечатления, что он заключенный, ведь в настоящий момент мы еще не знаем, кто он такой на самом деле. Но не забывайте, наша обязанность следить за ним постоянно, днем и ночью. Вам все понятно, товарищи?
– Так точно, – гаркнули мы в один голос и щелкнули каблуками.
Прибыл новенький грузовик марки “Освобождение”. Мы залезли в него и расселись на скатках вдоль бортов. Когда мы отъезжали, опять принялись визжать поросята. По песчаной дороге грузовик понесся к восточным окраинам Лунмыня. В кузове нас растрясло, и мы уснули под лучами палящего солнца.
Оставив позади себя длиннющую змею пыли, мы прибыли на Восточный аэродром – заброшенную военную базу, построенную еще японцами во время Второй мировой войны. Там нас уже ждали трое молодых офицеров. У двоих на груди болтались фотокамеры, третий держал кожаный портфель. Все уже было готово: спальня для нас устроена на втором этаже маленькой постройки из черного кирпича, единственного здания на территории аэропорта; столовая – на первом; русский пленный и его переводчик-китаец разместятся в двух комнатушках, смежных с нашей большой – то есть ходить им придется через нас. На первом этаже располагалась также комната отдыха и стоял на вид совершенно новый пинг-понговый стол.
– В данный момент обращаться с ним надо вроде как с гостем. Я имею в виду внешне, – говорил высокий офицер со сверкающим золотым зубом командиру нашего отделения, пока мы в спальне раскатывали наши соломенные матрасы на пятнадцатиметровом настиле из досок. Этот штабной офицер из тактического отдела штаба дивизии был известен своим красивым почерком. В народе его прозвали Ученый Ван.
Мы чувствовали, что сможем тут неплохо провести время. Все как-то удачно складывалось. Уж по крайней мере удастся прогулять летние учения.
Около трех часов пополудни два джипа затормозили в центре баскетбольной площадки перед нашим домиком. Из машин вышли начальник дивизионного штаба Шунь Синь, его охранник, четыре офицера и пленный русский. Русский выглядел почти мальчишкой, ему небось и двадцати пяти не было. К нашему удивлению, он оказался вовсе не таким крупным и высоким, как мы ожидали, – того же роста, что и большинство сопровождавших его китайцев, и даже на полголовы ниже Ученого Вана. Одет в русскую военную форму; на голове совсем не похожая на наши фуражка с широким козырьком. Мы глазели на происходящее сверху, стараясь при этом не приближаться к окнам, чтобы снаружи не заметили.
– Он неплохо смотрится в этой форме, – сказал Ван Минь, – небось шерстяная.
– Дерюга, – сказал командир взвода Ши. – Хороша, пока новая. Увидите, во что она вскорости превратится.
– Нос-то вовсе не огромный, – удивился Ма Линь.
– А чего это у него лицо такое белое? – спросил Мэн Дун.
– Небось молока много пил, – ответил Ван Минь. – Гляньте, какие у него здоровущие круглые гляделки! Знать, каждый день от пуза наедается. – Ван всегда любил шуточки шутить.
– А что там за хмырь с козлиной бородкой? – спросил замкомандира взвода Сю Цзясю, указывая на офицера, который шел между русским и начальником штаба, переговариваясь то с одним, то с другим.
– Должно быть, переводчик Чжан. Говорит по-русски лучше всех в провинции. Неужто не слышали о Чжане Большая борода? – спросил командир взвода.
– Не-а. И борода у него совсем не большая.
– Зато раньше бородища была – во!
– Русский не похож на офицера, – сказал я.
– Твоя правда, Сун Мин, не похож, – согласился замкомандира. – Он наверняка солдат вроде нас. Больно молод, чтобы нацеплять звезды и нашивки.
В этот момент один из офицеров вынул из багажника джипа блестящий, похожий на игрушку автомат и зеленый уоки-токи и отдал их двум офицерам, ожидавшим с фотоаппаратами наготове. Они живо унесли все в дом, чтобы сфотографировать. Видать, эти штуки были самым что ни на есть новейшим русским вооружением. По размеру их уоки-токи был не больше коробочки для завтрака. А такой модели автомата никто из нас не знал, в нашей книжке по русскому оружию ее не было.
Внизу были еще две дополнительные комнаты, куда нам запретили входить. По утрам офицеры станут допрашивать там русского пленного. А в дневные часы, когда он свободен, мы будем “составлять ему компанию”.
Ближе к вечеру прибыл еще один джип, привез шеф-повара Вана, который работал в гостинице для почетных гостей города Лунмыня. Мы слышали, что он – лучший повар во всей провинции, и его французскую кухню очень ценил премьер Чжоу Эньлай. Мы, конечно, будем питаться сорго и рисом, но не исключено, что при таком важном “госте” и нам перепадет что-нибудь повкуснее. Мы с удовольствием вдыхали ароматы блюд, готовившихся для чужеземца. Эти запахи вскоре заполонили весь первый этаж и лестницу.
Русского звали Лев Петрович. По его собственному признанию, на границе он был совершеннейшим новичком. Прежде болтался при штабе Дальневосточного военного округа, а на сибирскую границу его сослали за лень. Так он говорил. И нам это не нравилось. Мы не могли понять, кто он есть на самом деле и какова истинная причина его перехода через границу. Действительно новичок? Или опытный агент? Заслан для сбора информации? С кем намеревался встретиться? Или правду говорит, что старослужащие заставляли таскать за ними автоматы и рацию во время патрулирования границы, вообще измывались – даже не подождали его, пока он срал в кустах, так что он сбился с пути и забрел на нашу сторону. Крестьяне, работавшие на конопляном поле, заприметили его издалека и устроили засаду. Едва русский оказался в их кольце, они повыскакивали, размахивая серпами, камнями, мотыгами и ружьями и вопя: “Брось оружие – будешь жить!” Лев драться не стал и попросту отдал им свой автомат. Опять-таки удивительно. Все выглядело заранее спланированным – он даже не попытался удрать. Офицеры допрашивали его каждый день и не верили ни единому слову.
Начальник штаба Шунь присутствовал на допросах только несколько первых дней. Потом Льва перепоручили офицерам. Основной задачей нашего отделения стали ночные дежурства. Ничего трудного – каждый дежурил всего по часу. И шастать вокруг дома в темноте нам не приходилось. Утром мы Львом не занимались и по два часа штудировали “Манифест Коммунистической партии”. А днем, после двухчасового сна, если он изъявлял желание, мы играли с ним в разные игры. Поначалу он редко к нам присоединялся, все больше читал в одиночестве. Компанию ему в основном составлял переводчик Чжан, мы-то ведь не понимали, что он там лопочет. Они спали в одной комнате, где окно было затянуто москитной сеткой и забрано шестью железными прутами. Господину Чжану прислали много его собственных книг, и вторую комнатушку он использовал как кабинет. Я никогда не видал такого количества книжек, они занимали четыре высоких стеллажа. На корешках некоторых толстенных томов были картинки – портреты русских писателей, кое-кто с бородами, как у Маркса и Энгельса. Книги господина Чжана вызывали у нас благоговейный страх. Мы слышали, что его отец был генералом в армии Чжан Цзолиня, а кормилицей у него была русская, потому с детских лет он свободно говорил по-русски. Нельзя даже представить себе, что переводчик прочитал все эти книги. Поистине мудрый старик. На самом деле он вовсе не был стар, лет около сорока пяти, думаю. Правда, кожа складками висела на тонких костях, а узкие глаза глядели мутно за толстыми стеклами очков.
Уверен, и на Льва эти книги производили впечатление. Первые две недели он постоянно торчал в кабинете, читал и писал. Мы и не ожидали, что он такой книгочей и любитель поэзии. Однажды, возвращаясь ранним утром с тренировки, мы услышали дикие крики Льва, доносившиеся со второго этажа. Мы поспешили наверх и в коридоре столкнулись с переводчиком господином Чжаном.
– Что с ним такое? – спросил командир взвода Ши.
– Ничего страшного, – сказал Чжан, – читает Пушкина.
Дверь кабинета была распахнута настежь. Лев, держа увесистый том, что-то выкрикивал; лучи восходящего солнца освещали его. Потное лицо пылало. Господин Чжан вошел в кабинет и положил руку Льву на плечо. Они сели и стали беседовать.
Потом мы увидели, как господин Чжан, засунув руки в карманы, меряет шагами кабинет, и услышали, как он бормочет русские слова, видимо стихи, возможно даже этого самого Пушкина. Лев сидел совершенно неподвижно и только взглядом следил за Чжаном, его глазища сияли. Стихотворение оказалось длинным, Чжан закончил чтение только минут через десять. Едва он смолк, Лев вскочил, обнял переводчика и что-то зашептал ему на ухо. Потом мы видели, как Лев достал из кармана носовой платок и промокнул глаза. Господин Чжан улыбался и выглядел довольным. А нам было смешно: Лев, словно девица, плачет над красивыми словами.
Как и предсказывал наш командир, одежда Льва уже после нескольких стирок стала смахивать на тряпку. Тогда он облачился в нашу дакроновую форму, но без красных нашивок на воротнике и красной звезды на фуражке. Он просил и нашивки и звезду, но офицеры ему отказали. Сказали, мол, слишком быстро переметнулся на нашу сторону. Кстати, все свои русские вещи, включая грубые сапоги и обмотки, он выкинул и теперь носил наши зеленые кроссовки и хлопковые носки. Забавно, что со спины его вполне можно было принять за одного из наших. Однажды замкомандира взвода Сю хлопнул Льва по шее, решив, что это Ван Минь, и сказал: “Когда наконец купишь нам обещанные леденцы, а?” Лев обернулся, в его серых глазах мелькнула растерянность, и на широком лице появилась какая-то кошачья ухмылка. Большая бородавка над верхней губой поднялась аж к левой ноздре. Сю тупо на него уставился. Мы все заржали и стали кричать прямо как уличные старухи-торговки: “Леденцы, пять фэней за штучку.”
Вообще-то Лев был наглый сукин сын. Мы обращались с ним как с гостем, и он совсем избаловался. Курил только два самых дорогих сорта сигарет: “Женьшень” и “Великий Китай”. Ученый Ван как-то дал ему несколько штук “Пионовых”, но Лев, попробовав, отказался; он желал курить только лучшие китайские сорта и все свои привилегии считал само собой разумеющимися. Естественно, он и понятия не имел, что такое уважение к хозяевам. Однажды добрых пару минут делал стойку на руках на деревянном настиле, где мы спали. А когда снова встал на ноги, махнул нам, вроде как приглашая посоревноваться. Никто из нас не смог. Мы ему, видать, казались неотесанными мужланами, которые знать не знают, что такое гимнастика, и не читают толстых книг.
В уме ему и в самом деле трудно было отказать. На столе у него стопкой лежали исписанные листы бумаги, штук эдак двести. Господин Чжан говорил, что это размышления Льва по поводу ленинского труда “Государство и революция”.
Но ум причинял Льву одни неприятности. Кто поверит, что простой русский солдат может написать статью длиной в целую книгу и работать на горизонтальной перекладине как профессиональный атлет. И чем дальше, тем больше он смахивал на хорошо подготовленного шпиона.
Мы были просто обязаны найти способ победить его в гимнастике. Но даже наши офицеры не были сильны в упражнениях на турнике, поэтому штаб дивизии прислал доктора Кая, который раньше входил в гимнастическую команду Китайского медицинского университета. Конечно, Лев не мог соперничать с доктором Каем. Тот худобой и мускулистостью напоминал гончую. А Лев, хоть и выглядел достаточно крепким, для классного гимнаста был тяжеловат.
Чжан познакомил их на заднем дворе, и они пожали друг другу руки. Лев зачерпнул немного песка из ямы для прыжков в длину и растер его между ладонями. Потом ринулся к турнику, подпрыгнул, ухватился за перекладину и начал делать махи вперед-назад. Вскоре его тело уже крутилось вокруг перекладины. Мы были потрясены, никто не ожидал, что он способен на такое. Постепенно вращение замедлилось, и он замер, сделав стойку на перкладине. Пораженные, мы затаили дыхание. Секунд через пять он вышел из стойки и спрыгнул на землю. Сами того не желая, мы зааплодировали – он улыбался нам, тяжко дыша. Господин Чжан протянул ему полотенце.
Доктор Кай даже не удосужился протереть ладони песком. Спокойно подошел к турнику, слегка подпрыгнул и повис на перекладине. Повисел несколько секунд и принялся раскачиваться. Наш доктор явно знал толк в этом деле. Мы и глазом не успели моргнуть, а его тело уже летало, описывая полные круги. После пяти оборотов он неожиданно отпустил руки, мгновенно сделал сальто назад и снова ухватился за перекладину. Этот трюк он проделывал трижды. Мы закричали, подбадривая его. Он перешел в вертикальную стойку, затем грациозно отвел в сторону левую руку – теперь он балансировал на одной правой. Мы все захлопали и закричали “Браво!”
Состязание окончилось. Лев, весь красный, подошел к доктору, и они опять пожали друг другу руки. Вид у Льва был не очень-то радостный. Ему, конечно, полезно было узнать, что мы, китайцы, вовсе не такие тупицы, как он полагал, и тоже можем делать все, что он умеет. Два дня после этого он вел себя тихо и не смел подначивать нас.
Вообще-то мы считали его смышленым парнем, он быстро все схватывал. Когда приехал, совсем в пинг-понг не умел играть, а теперь играл наравне с нашими лучшими игроками. Его манера все время вызывать нас на соревнование страшно раздражала. Обычно он указывал пинг-понговой ракеткой себе на грудь и говорил “Россия”, а потом на тебя – “Китай”. Это были два первых китайских cлова, которые он выучил. Он хотел сказать, что каждый игрок представляет в игре свою страну. Однажды он побил меня – 21:18. Я чувствовал себя отвратительно и готов был разорвать его в клочья, а он был доволен и дал мне сигарету “Женьшень”.
Дальше хуже. Через шесть недель он играл в китайские шашки, которых до того в глаза не видел, ловчее нас всех. И всегда хотел играть вроде как Россия-против-Китая. В шашки мы с ним уже не осмеливались сражаться и перешли на карты. Тут ему приходилось выбирать одного или нескольких партнеров, и в одиночку представлять Россию не получалось.
Как-то днем составилась партия до ста очков. Его команда вроде выигрывала. Он бросил на стол бубнового короля и громко произнес по-китайски: “Мать вашу!” И серьезно так посмотрел на нас своими собачьими глазами.
Мы были шокированы, но потом заржали, и он тоже засмеялся. Значения этих слов он не знал. Но с этого дня стал ругаться за картами. Вначале нам казалось смешным, что он матерится, как и мы промеж собой частенько, но потом мы забеспокоились. Ведь это означало, что теперь он кое-что понимает по-нашему, видно, пытался скрытно учить китайский. Ученый Ван велел нам как можно меньше болтать за игрой. В наших интересах было, чтобы он нас не понимал. Это ведь наш пленник; если он проникнет в наши мозги, бог знает что может случиться. И мы стали играть молча.
Временами, изнемогая от этого молчания, он вынимал из бумажника фотографию какой-то девицы, как он говорил, его подружки. Целовал фотографию прямо при нас и бесстыдно подмигивал нам и ухмылялся, показывая широкие передние зубы. Или прижимал фотографию к уху, будто слушал шепот. Теперь-то он уже попривык, а поначалу так скучал, что рано уходил спать. Мы решили, что русские – плохие солдаты. Где уж хорошо драться, если все время думать о женщине? Мы все видели фото девушки и считали, что она в общем-то хорошенькая: золотистые волосы, серые глаза, щечки цвета персика, и худа, точно отощавшая кошка. Она сильно отличалась от других русских женщин, у которых титьки, как баскетбольные мячи. Мне было интересно, есть ли у Льва фотографии голых женщин, – нам говорили, что каждый русский солдат держит в бумажнике минимум пять снимков голых баб. Но Лев, видно, хранил только фотографию своей девушки.
Льву нужно было выучить наш язык в первую очередь для того, чтобы определить свое местонахождение. Он уже шесть недель жил на Восточном аэродроме, но до сих пор не имел ни малейшего понятия, где находится. Его схватили в Хутоу, что всего-то в двухстах ли от Лунмыня, но потом всю ночь возили в джипе между Хутоу и Лунмынем туда-обратно через одни и те же маленькие городки, накручивая круги вокруг одних и тех же холмов. Окна джипа были зашторены; тут уж никто, кроме разве что Небесного правителя, не сообразил бы, где находится. Потом Лев расспрашивал офицеров, в каком именно месте его держат, но те отказались отвечать. Нам тоже было велено скрывать от него название ближайшего города. Он нас спрашивал много раз, даже набросал карту на листке бумаги, отметив китайские города, которые знал, в том числе Пекин, но мы ни разу не сказали, как называется наш город. Причина проста: если он узнает, где находится, ему будет легче связаться с русскими секретными агентами.
Мы до сих пор не выяснили, кто же он на самом деле. Но его настойчивое желание узнать о своем местоположении убеждало нас, что Лев не просто солдат. К тому же русские проявляли необычный интерес к его судьбе. Они без конца посылали запросы и даже предлагали передать сведения о двух китайских перебежчиках в обмен на информацию о нем. Наша сторона отвергла их предложение и отказалась обсуждать эту тему. Почему он был так важен для них? Конечно, мы ничего не собирались им сообщать, пока не выясним, кто он, и в зависимости от этого не решим, как с ним поступить.
Как-то вечером все ребята из нашего взвода отправились смотреть кино, которое показывали в штабе дивизии. Караулить Льва остались только командир Ши, Ма Линь и я. Как водится, стали играть в карты (переводчик Чжан никогда к нашей компании не присоединялся, читал в своем кабинете в одиночестве). Лев достал из кармана коробку конфет с алкогольной пропиткой, которую ему дал Ученый Ван; в начинке там были вина лучших сортов. Он поставил ее на стол и жестом предложил нам угощаться. Мы трое переглянулись. Но, подивившись его щедрости, долго думать не стали и принялись уписывать конфеты. Ши взял с маотаем, Ма – с вином из пяти злаков, а я – из листьев зеленого бамбука. Получалось, что наша страна угощала Льва нашими китайскими конфетами с нашим китайским вином: так почему же мы, хозяева, не могли их попробовать?
Сыграв пять партий, Лев встал и двинулся в сторону двери. Командир Ши подмигнул мне, и я тут же вскочил. Лев отправился в уборную. Я пошел следом, отлил, продолжая за ним наблюдать. Окно уборной смотрело на широкое кукурузное поле. Луна в небе походила на маленькую лодочку, бросившую якорь у золотистого облака. Убедившись, что Лев сидит на корточках над дыркой, я вышел и стал ждать его в коридоре. Он появился минут пять спустя и направился ко мне с каким-то таинственным видом. Затем достал пачку сигарет “Женьшень”, сунул мне в руку и, фальшиво улыбаясь, загнусавил: “Чанчунь, Харбин, Цзилинь, Шэньян, Пекин?” Он хотел, чтобы я сказал, в каком из этих городов мы находимся. В темноте его глаза горели, как у леопарда. Я вернул ему сигареты и покачал головой. Он не упомянул Лунмынь, должно быть, считал, что мы за тысячу ли от России. В тот вечер играл он с каким-то отсутствующим видом.
Что нам нравилось в нашей работе охранников, так это хорошая еда. Поначалу шеф-повар Ван готовил для Льва целые горы еды. Переводчик Чжан кушал вместе с ним и объяснял, как называются блюда и как их готовят. Уж конечно, Лев раньше никогда не пробовал настоящей китайской кухни. Если блюдо нравилось ему с первого же куска, он съедал его подчистую, даже не притрагиваясь к остальным шести или семи. Иногда попробовав что-то одно, он бросался на другое, затем на третье и, если в желудке еще оставалось место, – на четвертое. Через щели в рассевшейся двери мы видели, как в столовой переводчик Чжан изумленно глядит на Льва, и хихикали над дикими манерами русского.
Всю первую неделю Лев оставлял многие блюда нетронутыми, и мы, доедая за ним, получали хорошую добавку к нашим тушеным овощам, сорго или рису. Ох, никогда я не пробовал таких вкусностей! Перепела, медвежьи лапы, лягушачьи лапки, устрицы, лососина – все так и просилось в рот. Но приходилось себя сдерживать, ведь надо было делиться по-братски. Офицеры и солдаты тут были равны. Добрый старый шеф-повар Ван улыбался, глядя, как мы уписываем все, что ни приготовит. Возможно, иногда он специально готовил побольше, чтобы и нам побольше досталось.
Но шеф-повар Ван не мог слишком долго оставаться у нас и работать на Льва, ему нужно было кормить людей поважнее. Какой смысл принимать неизвестного русского как высокого государственного гостя? Поначалу мы его хорошо кормили в надежде, что он согласится сотрудничать с нами и расскажет офицерам все их интересовавшее. Он и вправду болтал немало. Ученый Ван записывал с помощью переводчика Чжана все до единого слова, но было непонятно, насколько его сведения ценны и достоверны. И вот через три недели шеф-повар Ван уехал, а вместо него прислали повара из дивизионного управления. Хотя этот Старый Би готовил похуже Вана, для Льва и он сгодился. Ежедневно Льву на еду выделяли по семь юаней, а каждому из нас полагалось только по пятьдесят пять фэней. Получалось, что Лев съедает больше, чем весь наш взвод. Так много он никак сожрать не мог, и мы по-прежнему доедали за ним. Надо, однако, сказать, что со временем он стал вести себя более культурно – вначале пробовал ото всех блюд понемногу, составлял, так сказать, план операции, а уж затем стремительно атаковал.
Однажды после обеда Лев вышел из столовой, держа в руке куриную ножку. Дожевывая, он стал подниматься по лестнице, за ним следовал переводчик Чжан. На втором этаже Лев вышвырнул недоеденную ножку в открытое окно. Увидав это, переводчик принялся кричать на него по-русски. Хоть мы и не понимали слов, но было видно, что он страшно сердит. Никто из нас и представить себе не мог, что этот тихий добрый человек способен прийти в такую ярость. Даже когда они ушли в свою комнату, до нас доносились крики Чжана. Он стучал и стучал кулаком по столу. Через несколько минут Чжан выскочил из комнаты, промчался через нашу спальню и сбежал вниз по лестнице. Почти тут же он вернулся, держа пару палочек для еды и миску вареного сорго с печеными баклажанами – наш обед. Он пронесся мимо нас, тяжело дыша и тряся своей козлиной бородкой. Когда он скрылся в их комнате, мы услышали стук брошенных на стол палочек. Мы сгрудились у двери, заглядывая в щели.
Лев сидел на краю постели, низко опустив голову. Его лицо было почти фиолетовым, как баклажан. Чжан сунул ему под нос миску с сорго, Лев отвернулся. Чжан вновь заговорил громким голосом. По-видимому, он хотел преподать Льву урок, чтобы тот знал свое место и не забывал, что у многих китайцев нет даже сорго. Чжан взял миску и стал есть, продолжая свою речь. Мы так никогда и не узнали, о чем он говорил. Наш командир потом спрашивал Чжана, но переводчик велел ему забыть об этом происшествии.
Лев не просто уважал своего переводчика, он вроде как даже привязался к нему. Недели через три после того, как Чжан накричал на Льва, китайская милиция потопила русский сторожевой катер в Хутоу. Русские заявили протест, на границе начались переговоры. Чжана приставили к нашей делегации в качестве переводчика. На замену ему прислали молодого переводчика Цзяо Му, недавнего выпускника Цзилиньской школы иностранных языков. Лев явно вознамерился устроить Цзяо веселую жизнь: он делал вид, что не понимает его и все время требовал Чжана. Возможно, он собирался дать понять молодому офицеру, что тому далеко до его предшественника. Он даже изображал нам, как скучает без Чжана – стучал себя в грудь, произносил “Чжан” и поднимал вверх свой толстый большой палец.
Каждый день переводчик Цзяо докладывал Ученому Вану, что Лев все время спрашивает, когда же вернется Чжан, будто чует недоброе. Вскоре стало известно, что Чжан не вернется никогда. Он умер в Хутоу сразу после переговоров. Когда Чжан только приехал в столицу округа, он почувствовал боль в желудке, но не придал этому значения. Наглотался обезболивающих и поехал дальше. В России боль усилилась. Чжан был единственным переводчиком при делегации, и ему пришлось безотлучно присутствовать на переговорах, которые шли с утра до ночи лишь с небольшим перерывом на обед. Во время утренних заседаний он глотал таблетки одну за другой и работал из последних сил. Выходил из зала совершенно мокрый. И пока офицеры закусывали, он пластом лежал на диване. Русские прислали доктора. Диагноз: острый аппендицит, Чжану требовалась срочная операция. Но заседания должны были продолжиться на следующий день. Без собственного переводчика мы могли потерять контроль над ходом переговоров и подписать соглашения в пользу русских, поэтому Чжан огромным усилием воли заставил себя встать на ноги и работал до конца встречи. Теперь уже доктор категорически настаивал на немедленной операции. Русские предложили поместить Чжана в их госпиталь и после операции прислать обратно. Глава делегации, комиссар Линь из нашей дивизии, спросил Чжана, хочет ли тот задержаться на несколько дней в России. Чжан отказался. Со слезами на глазах он произнес: “Наши враги не смогут меня вылечить… И если я умираю, то, пожалуйста, пожалуйста, дайте мне умереть на Родине!” Его повезли в Хутоу так быстро, как могли, но в пути то и дело приходилось делать остановки – дорогу затопило, и два моста были сметены горными потоками. В полном отчаянии они добрались до штаба Пятого полка только к трем часам ночи. Но было уже слишком поздно. Чжан умер.
Он стал нашим героем. Политотдел шэньянского военного округа выпустил указ, предписывающий всем офицерам и солдатам изучать волнующую историю Чжан Фаня, чья любовь к Родине и несгибаемый китайский дух должны служить примером для подражания. В газете “Вперед” на первой полосе было опубликовано описание его жизни и его последних минут. Читая статью, мы не могли сдержать слез. Чжан удостоился некролога высшего разряда, а его семью объявили семьей павшего за дело Революции.
Смерть Чжана произвела на нас ужасное впечатление, но больше всех горевал Лев. Ему пришлось обратиться к перводчику Цзяо, чтобы узнать содержание газетного очерка о Чжане. Молодой человек целый вечер корпел в кабинете, переводя статью на русский. На следующее утро после завтрака Лев прочел перевод и зарыдал так, как будто умерли его родители. Все в нашем доме слышали его плач – он причитал целый час. Позднее он сказал переводчику Цзяо, что Чжан был для него как отец и преподал ему урок глубокого патриотизма. А мы и не думали никогда, что у Льва есть сердце. В тот день он отказался от обеда.
С этих пор он завел странную привычку без конца повторять, что в России все самое лучшее: климат в России самый благоприятный, русские девушки самые красивые, русские лошади самые выносливые, русские поросята самые вкусные, русские яблоки самые сочные, русский язык самый сложный.
Обычно мы не решались с ним спорить (Цзяо переводил нам его рассуждения), только однажды Ван Минь предложил ему произнести несколько китайских звуков – Лев не смог, хотя и говорил на самом сложном языке. Мы посмеялись, но решили оставить Льва в покое со всеми его шовинистскими речами.
По ночам наши офицеры уходили спать домой к женам. Командование на себя принимал переводчик Цзяо. Он только три месяца как стал офицером и еще не избавился от студенческих замашек. Не привык командовать и не протестовал, даже если мы оставляли ему всего двоих солдат для охраны Льва и отправлялись в Лунмынь смотреть кино или играть. Три человека вполне могли составить Льву компанию для партии в карты. В отличие от переводчика Чжана, Цзяо всегда принимал участие в этих играх – старался использовать любую возможность, чтобы улучшить свой русский. Цзяо оказался причиной всех наших бед; с его появлением наша бдительность стала постепенно ослабевать.
Во вторник вечером мы пошли смотреть фильм в дивизионное управление. На дежурстве вместе с переводчиком Цзяо остались замкомандира взвода Сю и Ван Минь. Все предвкушали большое удовольствие, мы слыхали, что это шпионский фильм, сделанный в Северной Корее. Но как только на экране появилось название “Невидимый фронт”, в зале снова зажегся свет. Голос в громкоговорителе объявил: “Тревога, тревога: всем солдатам и офицерам немедленно покинуть здание и собраться снаружи. Тревога, тревога…”
Мы выскочили на улицу. У входа в кинотеатр уже собралась почти вся наша рота. Заложив руки за спину, командир Янь расхаживал взад-вперед перед строем, дожидаясь, пока явятся все. Вокруг раздавались крики: “Инженерный батальон, батальон связи, стройся!”, “Рота противохимической защиты, к воротам шагом марш!”
Наш политинструктор Ню выкрикивал в толпу выбегающих из кинотеатра: “Караульная рота, ко мне!”
Командир Янь потребовал внимания, и мы стали по стойке смирно.
– Номер первый сбежал, – объявил он.
Я вздрогнул. Номер первый – это Лев, наш первый русский пленный.
– Только что пришел приказ из Пекина: мы должны мобилизовать все войска и полицию Лунмыня, соседних городов и областей и прочесать все поля, все холмы, обыскать каждую канаву, каждый двор, каждый погреб, искать, пока не найдем. Сейчас у нас нет времени разбираться, кто лично несет ответственность за побег. Это случилось по вине нашей роты, и мы обязаны схватить его. Дивизионное командование велело нам без него не возвращаться. – Он выдержал паузу и гаркнул: - Напра-во. Кру-угом марш!
Мы опрометью кинулись к штабным складам, чтобы взять оружие. Бежавший впереди меня командир взвода Ши не переставал проклинать замкомандира Сю и Ван Миня. “Черт возьми, уж я надеру им задницы. Они нас подставили. Да я их просто прикончу!”
Нашу роту погрузили в четыре грузовика и повезли к Восточному аэропорту. По дороге мы видели свет во всех казармах, слышали крики людей и рев машин. Город пришел в движение. Грузовики мчались на полной скорости – москиты и ночные мотыльки разбивались о наши лица. Командир отряда Фан, уцепившись за борт грузовика, делил нас на группы; в каждую группу входило по три человека, и им предписывалось держаться вместе во время поисков.
Грузовики затормозили перед зданием аэропорта. Мы поспрыгивали на землю. Навстречу нам выбежали перводчик Цзяо, Сю Цзясю и Ван Минь. Ши схватил замкомандира взвода за плечо и заорал:
– Так-перетак твою мать! Ты нас всех подставил!
– Командир Ши, выслушайте меня. Прошу, выслушайте.
– Прекратить! – крикнул командир взвода Фан. – Отпусти его, Ши Сян. Я сказал – отпусти! Думаешь, сумеешь выйти сухим из воды? Я сказал, вы все несете ответственность. И если мы не поймаем Номера первого, то все отправимся домой землю копать. Так что хватит препираться, ребята. Силы нам потребуются для работы. Сю Цзясю, ты присоединяешься в шестой группе, Ван Минь, пойдешь с седьмой.
Оба командира застыли возле своих групп, а Ван Минь подошел к нашей.
– Помните, – продолжал командир взвода, – соблюдать дистанцию в пятьдесят метров между группами и двигаться не слишком быстро.
Мы начали поиски. Группу, в которую входили Ван Минь и я, вел Мэн Дун. Мы медленно шли по кукурузному полю, стараясь разглядеть, нет ли кого в канавах. Листья хлестали по лицу, но мы не смели жаловаться. Продираться сквозь толщу кукурузных побегов было страшно. Высокие и толстые стебли заслоняли от нас остальных солдат, мы только слышали, как они, тихо ступая, продвигаются вперед. Самое ужасное, что мы не знали наверняка, есть ли у Льва оружие. Хотя нам сказали, что он не взял ни одного из наших пистолетов. Но он был там, в темноте, возможно, даже наблюдал, как мы крадемся. Умирая от страха, мы раздвигали стебли винтовками, направив дула вперед, в темноту.
Прочесали кукурузу и вышли на поле с посадками сои. Здесь оказалось не так страшно, были хорошо видны ребята из других групп. Вышли на капустное поле. Потоптали бог знает сколько кочанов капусты, оставляя позади только бесчисленные темные борозды.
Впереди офицеры вели вдоль ручья двух немецких овчарок, которые рвались в разные стороны. Один из офицеров нес подушку Льва, другой – его тазик для умывания. Они то и дело совали собакам эти вещи под нос, чтобы напомнить им запах беглеца и помочь взять след. Вообще собрали аж шестерых собак, с лаем носившихся взад-вперед, но толку от них было маловато. Каждая тянула в своем направлении, и скоро офицеры перестали на них надеяться.
Поначалу мы не решались разговаривать. Но когда прочесали четыре поля, Ван Минь уже не мог больше сдерживаться и стал материться вовсю. Мы спросили его, как все это вышло. Он ответил, что никто тут не виноват. Видно, Лев, сукин сын, решил нарочно выставить нас дураками.
– Мы играли в карты, а он и говорит… мол, хочу в уборную. Я с ним пошел… не споткнись, Сун Мин… проследил, как он там раскорячился ну и, как обычно, стал ждать снаружи, пока он закончит. Ждал минут десять, а его все нет. Переводчик Цзяо… и Сю Цзясю пришли поглядеть, что происходит… помедленней, старина Мэн, нам надо остальных подождать. Потом мы втроем заходим в уборную. Лев все так и сидит на корточках, мы опять вышли. Потом услышали глухой удар, вбежали – а его нет! В окно выпрыгнул. Мы в окно выглянули… и увидели, как он зигзагами бежит… к кукурузному полю. “Стой! Ле-ев, стой! Вернись, Лев!” – орали мы сверху. Он даже головы не повернул, просто продолжал бежать. И пропал в кукурузе. Переводчик Цзяо не знал, что делать. Он только и мог кричать: “Нет, вы только поглядите, только поглядите!” Сю Цзясю велел ему позвонить в управление. Потом мы побежали в поле искать Льва.
– Нашли? – спросил Мэн Дун вроде вполне серьезно.
– Черт бы тебя побрал, старик. Ты еще шутки шутишь.
– Да и пробовать не стоило. Маловероятно, чтоб вы вдвоем смогли его найти.
– Может, ты и прав, но мы должны были попытаться. Это, сам знаешь, входит в наши обязанности.
– А что вы с ним сделаете, если мы его поймаем? – спросил я Ван Миня.
– Заставлю конскую мочу пить!
– А я бы увеличил затраты на его рацион, – сказал Мэн. Мы заржали.
– Все, ребята, кончай смеяться, – прикрикнул Ма Линь. Он шел в группе слева от нас. – Сейчас поднимаемся на холм и начинаем прочесывать лес.
Полезли на холм. Вообще-то побег Льва нас здорово озадачил. Планировал ли он встречу с агентом в каком-то конкретном месте? Знал ли, в какой стороне Россия? Знал, наверное, иначе какой смысл бежать. Были ли у него оружие и еда? Почему он убежал всего за неделю до национального праздника? Может, 1 октября он намеревался взорвать фабрику или мост? На эти вопросы не существовало ответов. Только в одном мы были уверены: если он знал о своем местонахождении, то вполне мог добраться до России – все вокруг бурно колосилось, и в полях можно было легко укрыться. Хотя к операции привлекли более тридцати тысяч бойцов армии и полиции, нельзя было ручаться, что мы сможем обыскать каждый уголок на огромном пространстве, где находились одиннадцать областей и три города. Вдобавок, Лев же не сидел на одном месте, он мог все время перемещаться, спасаясь от преследователей. От голода он бы тоже не умер – в период уборки урожая в полях было полно кукурузы, бобовых, картофеля, разных овощей, а в горах уже фрукты созрели. Короче, если он мог ориентироваться, то вполне мог и до России дойти. Похоже, кто-то из наших все-таки был подкуплен и сказал ему, что его держат в Лунмыне. Если Льву удастся спрятаться или пересечь границу, то подозревать станут всех в нашем взводе. Мы должны были вернуть его, чтобы снять с себя подозрение.
Был уже час ночи. Пять часов без отдыха велись поиски. Все вокруг – и солдаты, и полицейские – проклинали Большеносого Русского, Полярного Медведя, Русского Волосатого Скота. Они не знали ни что его Львом зовут, ни как он выглядит. Мы никому из них не смели ничего рассказать, ведь это мы его упустили. Он и вправду стоил наших проклятий. Так хорошо с ним обращались, а он подвел, гад. Рыскай теперь из-за него в ночи, без еды и без сна.
Ни теплых вещей, ни еды с собой у нас не оказалось, а вернуться за всем этим никакой возможности не было. В приказе четко сказано: “Не возвращаться, пока беглец не будет пойман”. После пятичасовых поисков мы падали от усталости и просто умирали с голоду. В полях нам, конечно, попадалось кое-что съедобное, но никто не решился ничего взять. Второе армейское правило запрещало брать что-либо принадлежащее народу, так что мы отчаянно боролись с голодом и продолжали поиски.
Но долго так не могло продолжаться. Было холодно. Отовсюду падали капли росы, и одежда промокла насквозь. На пустой желудок казалось, что даже кости внутри пусты, – и озноб никак нельзя было унять.
Мы начали прочесывать поле, засаженное репой вперемежку с сорго. Двенадцать рядов репы, потом четыре-пять рядов сорго, снова репа, снова сорго. Каждая группа шла по рядам с репой и хорошо видела людей из других групп.
– Может взять реп-п-пку? – сказал Ван Минь, стуча зубами.
– У меня внутренности прямо как изгрызены, – сказал я, потирая живот.
– А почему бы и нет? – Мэн Дун поддел ногой репу. Оторвал ботву и принялся жадно жевать.
Все занялись репой. Ван Минь стал отрезать ботву штык-ножом.
– Штыком не надо – он же отравленный, – сказал ему Мэн.
Ван, новичок, совсем об этом забыл. Репу он, конечно, сразу выкинул и выкопал себе другую размером с младенца. Вскоре разговор прекратился, и мы стали молча есть. Опасно, если другие группы заметят, чем мы занимаемся, так что вести себя следовало тихо. Кто знает, что они там делали? Может, тоже жевали репу. Все вдруг затихли как по команде, только слышался глухой звук шагов.
Я съел одну репку и выдернул следующую. Мэн тоже принялся за вторую. Ван все не мог разделаться со своей – очень уж крупная попалась. Благодарение Богу, поле было большое, и я успел доесть и вторую репку.
Было уже два тридцать. Нам разрешили сделать привал и два часа поспать. Командование, видимо, полагало, что поиски будут продолжаться не один день и нам надо беречь силы. Мы расположились на пологом склоне между соевым полем и дубовой рощей. Теперь уж каждый был сам по себе, между бойцами соблюдалась дистанция метров в тридцать.
Вскоре все стихло. Только где-то вдалеке слышался лай собак. По темному фиолетовому небу были небрежно разбросаны звезды. Редкие перистые облака трепетали под величавой серебряной луной, которая заливала холодным светом мокрые деревья и землю, словно изборожденную глубокими морщинами. Внутри у меня урчало, хотелось съесть чего-нибудь горяченького, супа или каши, чтобы избавиться от неприятной тяжести в желудке. Репа – хорошее средство, если хочешь прочистить кишки, для этого и одной штуки вполне достаточно, а я запихал в себя целых две. Теперь вместо голода я страдал от изжоги.
Если б я мог развести огонь и запечь немного свежих соевых бобов… ведь так холодно… о, мои колени… они окоченели… словно чужие…
Арахис, только что собранный арахис, такой изумительно вкусный, жареный… с изюмом… иди сюда, сядь поближе к огню… этот теплый плоский камень прекрасно согреет тебе ноги… дай-ка и мне местечко… хочу разогреть себе завтрак… соленую макрель и кукурузный хлебец… пахнет так вкусно… солнце, какое чудное солнце, как оно согревает… эти облака… как чудесно – лошади и коровы… еще яблоки, груши… ах, все-то у нас тут есть…Четвертый Пес, где твой брат… крикни ему, чтоб перестал копать картошку… не жадничай… все поле наше… никто этого места не знает… Лилиан, возьми кусочек дыни… она тает во рту… что смеешься?… она слаще всего, что есть в саду у недомерка Лю… эй, вы… идите сюда… арахис, только что собраный арахис, жареный, с изюмом… не хотите ли немного… садитесь к огню и ешьте… приглашаем всех… сегодня настал день Коммунизма – берите все, что вам нужно… что хихикаешь, старина Мэн… разве ты не счастлив… сукин сын… не хочешь ли поразвлечься… где Лев… он же только что ел тут арахис… говоришь, пошел отлить в кусты… эй, кто здесь… это ты, Лев… нет, это Ван Минь… Ван… Минь… скажи Льву, что мы и сладкой картошки напекли для него… много всяких вкусностей, чтоб позабыл все обиды… Ма Линь, дай мне свою шинель… не будь таким эгоистом… теперь моя очередь греться… кто там свистит в свисток… черт, да кто там портит все удовольствие…
“Караульная рота, подъем”… кто там орет…”Караульная рота, подъем!”?
Я вскочил, схватил винтовку. Растер руки и почувствовал тупую боль в локтевых суставах. Колени дрожали, я стал хлопать себя по ногам, чтобы проснуться… Вот это сон! Мне приснилось множество чудных вещей, но все так перепуталось. Как это столько людей могло собраться в одном месте – в моей родной деревне? Кошмар какой, мне даже снилось, что Лев – наш друг. И все мы собрались в Лисьей долине.
О, как я скучал по дому! Дома всегда тепло и безопасно, и если ты устал как собака, то можешь спать хоть день и ночь напролет. А утром глаза откроешь – мама поставит у изголовья горшок просяной каши, горячей и вкусной, да в ней еще четыре крутых яйца. О, мама и папа, как я скучаю без вас!…
Мои мысли были прерваны бранью. Народ опять стал проклинать Льва, все желали, чтоб его разорвало, а его кости обглодали бы медведи.
Еще не рассвело. Тонкая пелена тумана окутывала дубовый лесок и стелилась над полями. Каждая травинка клонилась под тяжестью росы. В воздухе пахло травой, но никто, кажется, не находил в себе сил вдохнуть свежий воздух полной грудью. Люди выстроились длинной цепью вдоль опушки и, стараясь не шуметь двинулись вперед. У меня кружилась голова и совершенно онемел лоб. На дереве застучал дятел – было ощущение, что от его стука сотрясаются горы.
Мы вышли из полосы тумана, и начался рассвет: внезапно на востоке озарилось и заалело небо. Мы увидели, что вдалеке с подветренной стороны холма бегут люди. Кто-то предположил, что Льва уже поймали. Командир Янь стал смотреть в бинокль, мы сгрудились вокруг него.
– Нет, – сказал он, – похоже, еще один полицейский ранен. Они несут на плечах носилки.
– Война еще не началась, – сказал командир взвода Фан, – а уже есть потери.
– Всем внимание, – повернулся к нам командир Янь. – Сейчас входим в лес. Когда выберемся оттуда, будем завтракать.
Мы пошли дальше, мечтая о завтраке, теплой каше и свежеиспеченном хлебе. Объявили, что минувшей ночью были ранены два милиционера. Кто-то забыл поставить ружья на предохранители.
Лес оказался невелик. Вскоре мы сделали привал и позавтракали сухарями с холодной водой. Сухари, может, были и не так уж плохи, но мы дрожали от холода и всем очень хотелось выпить хоть немного горячей воды. Но разводить огонь запретили, дым мог выдать наше местонахождение. Хотя мы не заметили никаких следов беглеца, но вынуждены были действовать так, будто он где-то рядом.
После завтрака час отдыхали. Никто не знал, где именно нужно искать. А бесцельно блуждая, мы могли даже и следов Льва не найти. Но об этом лучше было не думать.
В десять часов наш взвод получил приказ прочесать участок долины вокруг бойни. Нам велели не заходить слишком далеко, держаться в этом районе. К тому времени все проходы и узловые точки от Лунмыня до Хутоу и до самой границы контролировались армией, полицией и крестьянами. Лев оказался посреди безбрежного океана воруженных людей.
Мы медленно двигались по просяному полю восточнее здания бойни. Каждый, механически передвигая ноги, пытался хоть чуть-чуть расслабиться. Два наших командира уже помирились. Вечно у них так: сначала ссорятся чуть не до драки, а час спустя – снова лучшие друзья. У нас у всех настроение улучшилось, но как Льва вспомним – материмся.
Днем на бойне забивали быков. Прочесав окрестные просяные и соевые поля, мы отправились поглядеть, как там работают. Ма Линь сказал, что в их краях вначале валят быка на землю, а потом закалывают длинным ножом прямо в сердце. Но замкомандира взвода Сю сказал: “Чушь, надо сначала его кувалдой вдарить. А иначе кто же сможет завалить быка?!”
И все потащились смотреть. В большом помещении висело несколько обезглавленных бычьих туш, уже потрошенных, но еще не освежеванных. Было время обеда, и работали только два человека: один из них, видно, главный, другой – ученик. Они нам кивнули и вроде не возражали, что мы пришли. Главный был высокий и крепко сбитый. Его толстые щеки подпирали глаза, так что те превратились в два маленьких треугольничка. Подмастерье тоже высокого роста, но худой и узкоплечий. Его массивная нижняя челюсть странно кривилась, подбородок казался свернутым на сторону и продолжал вертикальную линию левой щеки. Выглядел он умственно отсталым. Ван Минь попросил их показать, как забивают быка, они согласились. Мне было интересно, как они вдвоем смогут убить такое большое животное.
Они разложили веревку на дне устроенного в полу желоба так, что получились четыре петли. На бедре у главного болтался короткий пятидюймовый нож. Потом они сходили за зеленые ворота в загон для скота и вывели оттуда быка. Увидев болтающиеся над ним туши, бык отказался идти вперед. Шерсть у него на загривке повытерлась, видать, много работал. Глаза были затуманены. И слезы, я видел катившиеся у него из глаз слезы. Мужики стали тянуть сильнее.
Когда копыта быка оказались в ловушке, они дернули за концы веревки. Бык с грохотом рухнул на пол. Все его четыре ноги оказались связаны, он молотил ими в воздухе, силясь подняться. Младший ударил его кувалдой по лбу, и бык сразу затих. А главный достал свой короткий нож и принялся отрезать быку голову. Из-под острия показалось белое мясо, сразу ставшее красным. Тремя ударами он отделил голову от туловища. Все дело заняло не больше двадцати секунд. На полу начала расползаться пенистая темно-красная лужа, а в воздухе поплыл навозный дух.
Я вышел наружу, в груди и в желудке жгло. Передо мной в зарослях полыни запрыгали маленькие звездочки. Подступала тошнота, но выдавить из себя ничего не удавалось. Они быка зарезали как цыпленка. Права была моя бабушка: человек – самое злобное существо на земле. Бык работал на своего хозяина, пока не состарился; а когда уже не мог работать хорошо, хозяин продал его на бойню. Только что бык плакал, молча умоляя толстого мясника пощадить его. Но люди хотят есть говядину и, не обращая внимания на слезы, забивают быков. Человек – настоящее чудовище.
Когда я присоединился к моим товарищам, они уже сели обедать на краю соевого поля и обсуждали происшедшее на бойне. На всех произвело впечатление, что огромного быка можно убить безо всякого шума. На обед опять были сухари. Их нам выдали еще во время завтрака. Я был голоден, но чувствовал себя так отвратительно, что ел медленнее остальных и через силу. Главный из нашей группы велел мне поторопиться. А те, кто уже покончил с обедом, лежали на траве и покуривали табачок.
В три часа пришло известие, что Льва поймали. Собрали всю роту; наш взвод на грузовике повезли в штаб дивизии, где мы должны были его дожидаться. Все обсуждали, как мы поступим с русским, когда он попадет к нам в руки.
Выяснилось, что Лев не знал ни в каком городе его держали, ни в каком направлении находится Россия. Всю ночь он двигался в глубь страны, но прошел всего тридцать ли. Оказывается, мы его прямо-таки избаловали. Все наши страхи были напрасны, он попросту не сумел прокормиться в полях. Слишком долго лакомился деликатесами и лучшими сладостями, курил слишком много дорогих сигарет. Всю эту ночь он ничего не ел, хотя и был голоден. Около полудня, уже не в силах выносить голод, он выбрался из кукурузного поля, в котором прятался, остановил проходившего мимо старого крестьянина и попросил у него еды и сигарет. Старик понял, кто это, и привел его к себе домой. Набил ему трубку и велел жене готовить еду. Тем временем дочь старика побежала в контору их производственной бригады и вызвала полицию. Полицейские приехали, как раз когда Лев уплетал луковый пирог, яичницу и ростки фасоли. Они окружили дом, но тревожить его не стали. Чуть позже за ним прибыл джип из Военного отдела района Чаоян.
Теперь и мы были готовы забрать его. Солдаты внутренних войск, полиция, народ на улицах – все знали, что мы поймали “русского шпиона”. Выстроившись в две шеренги у входа в штаб дивизии, мы не давали толпе приблизиться к наружному караульному посту. Кое у кого в этой толпе были ружья, многие держали палки и лопаты. Все выражали желание преподать “русскому шпиону” незабываемый урок, все злились после бессонной ночи и почти двадцатичасовых поисков. Кроме того, много посевов было повытоптано. Даже некоторые полицейские говорили, что хотят морду набить этому Большеносому.
Нашему взводу было велено отконвоировать его обратно на Восточный аэродром. С этого момента все привилегии, которыми наслаждался Лев, отменялись, теперь ему в день на питание будут выделять столько же, сколько нам. Он и есть теперь будет вместе с нами.
Подъехал джип. Едва машина остановилась, оттуда вышел Лев в наручниках. Народ бросился ему навстречу. Лев понял, что его собираются бить, и заспешил к нам, но вдруг остановился, видимо разобрав, что мы все вооружены. Мы его ненавидели: он нас ославил на всю округу и теперь каждый должен будет в течение нескольких дней выступать с самокритикой.
Видя, что вокруг него только у двоих-троих есть палки, мы не стали вмешиваться и просто крикнули им: “Не бейте его. Не применяйте силу”. Мы думали, что парочка ударов ему не повредит, а лишь отобьет охоту бежать еще раз.
– А-а-а! – Лев повалился на землю и закричал. Он корчился на гравии, потом скатился в придорожную канаву. Там и остался лежать на спине в своей перепачканной зеленой форме. Руки он закинул за голову и судорожно шевелил кистями, пытаясь высвободиться из наручников. Ноги его не двигались.
– Стоять! Стоять! – мы бросились к нему, отталкивая озверевших людей. Никто не ожидал, что его будут бить так, чтобы забить до смерти. Один парень все продолжал рваться вперед и, потрясая в воздухе палкой, кричал: “Пустите меня! Я с ним рассчитаюсь, с этим русским гадом!” Это он сломал Льву правую ногу. Мы схватили этого парня вместе с его палкой и отвели в штаб. Потом мы узнали, что старший брат парня, начальник отряда внутренних войск, был этим утром убит случайным выстрелом из карабина.
Льва тем временем перенесли в Отдел почты и информации. От него несло, как от козла. Его тело, распростертое на цементном полу, била дрожь. Он прерывисто стонал, не открывая глаз, и, словно тупое животное, не мог выговорить ни одного человеческого слова, хотя переводчик Цзяо стоял рядом. Местами его одежда промокла от пота. Командир взвода Ши приподнял ему голову и поднес к губам стакан воды. Лев выпил с закрытыми глазами. Казалось, ему все равно – вода это или отрава.
На машине скорой помощи приехал доктор Кай. Мы вынесли Льва и погрузили в машину. Сразу же включилась сирена, и “скорая” понеслась к Двадцать третьему полевому госпиталю.
Ночью мы собрали свои вещи и переехали из аэропорта к месту нашей дислокации в ротное управление. Тогда мы видели Льва в последний раз. Теперь, когда выяснилось, что он ни с кем не собирался встречаться и что, направляясь в Россию, шел в сторону Пекина, его личность уже не была загадкой.
Месяца два спустя нам сказали, что Льва вернули на родину в обмен на перебежчика из Четвертого полка. Хотя мы теперь знали, кем был этот Лев Петрович, я думаю, ему было нелегко объяснить, кто он такой, своим русским друзьям. Они наверняка посчитали его или предателем, или китайским шпионом. По счастью, у него была сломана нога.