Толстый слой чёрных туч вырвался с севера на линию горизонта, выплеснулся и закружился, закрыл голубое небо, словно плотный дым и лютый огонь. Тучи как будто проглотили тень от горы на сто ли, словно гигантская черная ладонь легла сверху и придавила пастбища на горе. Оранжевое заходящее солнце на западе пока ещё не скрылось, несущийся по густой снежной поверхности северный ветер мгновенно разметался по широкой степи Элунь. Разлетающийся горизонтально снег в пронизывающих его косых лучах солнца был точно миллионы голодной саранчи, машущей жёлтыми крыльями, слетающей и опускающейся на богатую едой землю.

Есть монгольская пословица: «волки несутся вслед за ветром». В течение нескольких десятков лет вне и внутри границы Китая постоянно происходит такое явление, как партизанское движение степных волков. Оно протекает холодной поздней весной, пересекая пограничные столбы, переходя через противопожарные траншеи, прорываясь через дороги пограничного патрулирования, уничтожая всё по обе стороны границы в степи Элунь. По ту сторону границы морозы сильные и температура низкая, травы там мало, так же как и антилоп, горы бедны кормом, и волки там тоже голодные. В этом году пища, запасённая под снегом волками, живущими по эту сторону границы, вся была украдена, за границей весенние полевые работы ещё более усугубили положение, так как волкам труднее стало догнать быстрых дзеренов на свободной от снега земле. Поэтому большое количество голодных волков сконцентрировалось у границы. Эти волки считались особенно злыми. Их уловки и трюки были очень жестокими, а аппетит — зверским. Почти каждый пришедший сюда волк питал надежду отомстить, пусть даже рискуя жизнью. Однако в степи Элунь внутри границы были спешно вырыты канавы против волков, для предотвращения проникновения их извне.

В середине и конце шестидесятых годов уровень предсказаний метеорологических явлений в степи был такой: когда сообщают, что будет дождь, — не видно ни капли воды, когда сообщают, что будет ясно, — не видно солнца. Руководитель пастбищ Улицзи говорил, что синоптики сами не знают, что говорят. Кроме старика Билига и нескольких таких же опытных старейшин, которые выражали беспокойство из-за переброски столь большого количества людей для рытья канав против волков и которые несколько раз отговаривали руководство пастбищ от этого, никто больше заранее не тревожился о нынешних поздних холодах и надвигающейся волчьей напасти. Даже постоянно оберегающие скотоводов и их производство офицеры и солдаты погранзаставы и те не могли предугадать и вовремя напомнить им об этом. А раньше они во время патрулирования контрольно-следовой полосы, как только обнаруживали следы волков, сразу же информировали об этом управление пастбищ и пастухов. Пограничные пастбища в степи Элунь расположены на низких холмах, где нет прикрытия, ураганы и снежные бури налетали туда частенько, и прекрасные синоптики — степные волки часто пользовались ураганами для организации успешных молниеносных набегов.

На северо-западе степи Элунь был прекрасный участок пастбища на солнечном склоне. В эти несколько дней только-только сбили новый табун лошадей. Из десяти с лишним табунов выбрали семьдесят-восемьдесят лошадей отборной породы, которые принадлежали некоторым высоким начальникам войсковых частей Внутренней Монголии. В эти дни ждали сведений о проверке, необходимо было знать, здоровы ли лошади, нет ли у них сапа, и можно ли на них ехать. Боевая подготовка тогда была очень напряжённой и серьёзной, и наблюдение за боевыми лошадями военачальников являлось чрезвычайно ответственной задачей. Представители военных на пастбищах и революционный комитет специально выбрали четырёх обладающих большим чувством ответственности, очень осторожных, смелых и квалифицированных погонщиков лошадей, наказали им разделиться на две смены и каждой смене дежурить по двадцать четыре часа, день и ночь, не спуская глаз, охранять лошадей. Командир роты Второй армии народного ополчения Бату был назначен руководителем группы. Для предотвращения побега лошадей в свой родной табун, Бату распорядился, чтобы ближайшие табуны отогнали на несколько десятков ли. В предшествующие дни погода стояла тёплая, безветренная, вода была чистая и трава густая, благодаря этим благоприятным условиям лошади и не думали о возвращении домой. Четверо чабанов старательно охраняли их, прошло несколько дней, и всё было тихо, без происшествий…

Сначала холодный ветер немного стих, и степная снежная буря с силой ветра, превышающей десять баллов, рассеялась. Волны с озера и проливной дождь обрушились на берег, и скот в полном составе прорвал ограду загона. Стоявшая на ветру монгольская юрта была опрокинута и, перевернувшись несколько раз, растрёпана ветром. С крытой войлоком телеги был сорван верх, который тут же улетел, подхваченный ветром. Люди, невзирая на снегопад вскочили на лошадей, не видя, где у лошади голова, а где хвост. Снежные зёрна, словно дробь, выпущенная из ружья, свистя, с большой скоростью летали вокруг, оставляя за собой миллионы белых следов, похожих на шрамы, почти всё небо напоминало пляску снежной бури. Старики говорили, что в древности у монголов был один шаман, который говорил: «Снежная буря — это нечисть с вырванными седыми волосами в припадке безумия». Меж небом и землёй, в степи нет такого скота и человека, который бы не боялся снежной бури. Люди кричат, лошади ржут, собаки лают, овцы блеют, все крики сливаются в один звук: безумный рёв снежной бури.

Те, кто копал рвы против волков, остались в ночную смену и находились далеко. Большая часть возвращавшихся охотников сбилась с дороги. Оставшиеся дома охранять скот в основном женщины, старики и дети почти все выбежали, стремясь во что бы то ни стало догнать вырвавшийся скот и загнать обратно в хлев. Живя в степи, можно потерять свои многолетние трудовые сбережения в один день или в одну ночь.

У перешедших границу волков первым объектом нападения были упитанные генеральские лошади. В тот день старик Билиг полагал, что эти лошади в определённое время будут отправлены, но, как началась снежная буря, он в душе порадовался. Только потом он узнал, что из-за проверки лошади задержаны на один день. Но сопровождающий проверку корреспондент в тот день вместе с военным представителем Баошуньгуем пошёл в горы добывать волчат. Весной этого года добытых волчат было исключительно много, около двадцати волчьих нор, больше ста волчат. Лишившиеся детей и горько воющие волчицы присоединились к волкам, что прибавило волчьим стаям жестокости.

Старик сказал, что этот благоприятный момент Тэнгри подарил волчьему вожаку. Это наверняка тот хорошо знающий степь Элунь белый волк, под руководством которого стая выбрала объект мести.

Как только поднялся ветер, Бату моментально выскочил из лёгкой маленькой юрты погонщиков лошадей. Этим днём он был в отдыхающей смене, так как несколько ночей подряд дежурил; люди и кони переутомились, но он всё же не мог заснуть, целый день не сомкнул глаз. Рослый Бату, постоянно находясь среди лошадей, неизвестно сколько убытка потерпел от снежных бурь и от волков. Поэтому после нескольких дней подряд подозрительной тишины его нервы натянулись, как струны на монгольской скрипке, стоило ветру немного подуть и траве колыхнуться, в его голове сразу звенело и жужжало. Погонщики лошадей все помнили написанное кровью на траве назидание: «В монгольской степи после тишины не бывает тишины, а после опасности бывает другая опасность».

Бату, как только выскочил из юрты, сразу же почувствовал запах надвигающейся снежной бури. Когда он взглянул на север на небо и определил направление ветра, его красное с фиолетовым отливом широкое лицо сразу посерело, а в янтарных глазах засверкал испуг. Он мгновенно развернулся и запрыгнул в юрту, пнул спавшего глубоким сном компаньона по имени Шацылэн, после этого быстро взял карманный фонарь, зарядил ружьё, достал кнут, надел меховой халат, загасил огонь в печке и не забыл прихватить для двух дежуривших сейчас чабанов две дублёнки. Бату и Шацылэн повесили за плечо ружья, длинные электрические фонарики и помчались к северу, туда, где находился табун.

Как только заходящее солнце скрылось за вершиной западной горы, в степи Элунь воцарился полный мрак. Две лошади только спустились на горный склон, как сразу окунулись в снежную бурю, словно в снежную лавину. Люди задыхались от ветра и снега, бивших в лицо, они не могли открыть глаза, лошади тоже были напуганы ветром. Обе лошади как будто почувствовали что-то, пришли в смятение, всё время поворачивали головы, спасаясь от ветра. Люди находились рядом друг с другом, но Бату даже не видел пальцев на вытянутой руке, он в волнении громко кричал, но не слышал ответного крика Шацылэна. Ветер со снегом ревели, поглотив всё вокруг. Бату натянул удила лошади, вытер со лба пот, превратившийся в иней, успокоился, после этого переложил кнут в другую руку, взял большой фонарь и включил его. Если в обычных условиях его свет можно было видеть более чем за сто метров, то сейчас луч света пробивал самое большее на десять метров. В луче света были лишь густые, летающие горизонтально «седые волосы» — оставляющие за собой белый след снежные хлопья, но вдруг показались заснеженные человек и лошадь, тоже направившие на Бату луч света. Таким образом, с помощью фонарей и понукая испуганных лошадей, они приблизились друг к другу.

Бату остановил Шацылэна, открыл его шапку около уха и прокричал:

— Стой и не двигайся, именно здесь и пересечёмся с лошадьми. Лошадей погонят к востоку, нужно опасаться попадания в болотистые места, иначе всё пропало.

Шацылэн тоже крикнул в ухо Бату:

— Моя лошадь испугана, как будто здесь волки. Как мы вчетвером сможем удержаться?

— Надо удержаться… — ответил Бату.

Закончив разговор, они высоко подняли фонари, направили свет на север и непрерывно перемещали лучи света, подавая сигналы своим товарищам с табуном лошадей.

Серая лошадь внезапно ворвалась в лучи света двух фонарей, снизила скорость и резко остановилась перед Бату, чуть не столкнувшись со своим спасителем. Серая лошадь была страшно испугана, часто дышала, внизу горла была рваная рана, по груди лошади текла кровь, которая пузырилась на шее. Лошадь Шацылэна, увидев кровь, сразу подпрыгнула от испуга, тут же наклонила голову, выпрямила и, невзирая ни на что, бешено поскакала. Бату только осталось пришпорить свою лошадь и догонять, та серая тоже сразу помчалась за ними.

Когда Бату схватил лошадь Шацылэна за вожжи, табун лошадей только-только появился рядом с ними. В неясном свете фонаря все лошади, которых можно было видеть, выглядели, как та серая, сильно, просто панически напуганными. Лошади ржали в один голос, скакали, крутясь в бушующих волнах снега, в свирепом, безумном потоке шквального ветра. Когда Бату и Шацылэн с тревогой направили лучи света на животных, почти рядом с каждой сбоку или сзади было по одному-два больших волка, старающихся их догнать и схватить. Все волки были полностью в снегу и все — белого цвета. Тела их, особенно в пояснице, от этого казались ещё толще. Эта стая злых белых волков, белых дьяволов, до смерти напугала чабанов. Обычно, увидев свет фонаря, волки в испуге разворачиваются и убегают, но сейчас у них в мозгах сидела только ненависть, все они были, как вожак и матери-волчицы, одержимы и бесстрашны.

Бату и Шацылэн пока ещё не видели других двух чабанов и прикидывали, не замёрзли ли они, или от страха вскочили на лошадей и ускакали. Те чабаны дежурили днём, у них не было ни ружей, ни фонариков, ни дублёнок. Бату в ожесточении сказал себе: «Бог с ними, надо спасать лошадей!»

Лошади ещё бешено скакали в свете фонаря Бату. Эти семьдесят-восемьдесят отборных скаутов для военного начальства были среди чабанов всех пастбищ особо оберегаемыми и дорогими. Это были чистопородные, самые известные в мире монгольские боевые лошади, ещё их называли тюркскими лошадьми. У них была красивая стать, все они могли переносить трудности и усталость, голод и жажду, жару и холод, могли быстро скакать и преодолевать большие расстояния. Обычно управление пастбищ берегло их для большого начальства. В этот раз — для военных. И вдруг в один прекрасный день их съедят волки или они утонут в болоте! Чабанам было крайне необходимо их сохранить.

Бату увидел, что Шацылэн колеблется, и сразу пришпорил лошадь и ударил его по голове деревянным шестом. Потом с помощью своей лошади не дал остановиться его коню, фонарём яростно посветил несколько раз в его лицо и прокричал:

— Если ты посмеешь убежать, я убью тебя!

— Я не боюсь, это моя лошадь боится! — ответил Шацылэн.

Шацылэн несколько раз сильно дёрнул поводьями, только после этого лошадь стала слушаться. Он включил фонарь и, размахивая кнутом, поскакал ближе к лошадям. Бату и Шацылэн вдвоём с помощью света фонарей управляли лошадьми, кнутами изо всех сил хлестали некоторых непослушных, бешено скачущих лошадей, прижимали табун к востоку. Бату прикидывал, что в этих местах чем дальше они скачут, тем ближе болота, до них приблизительно двадцать с небольшим ли. А эти отборные лошади для военных — кастрированы. То, что присуще обычным лошадям, — влечение к другому полу, рождение детёнышей — ничто их не отвлекает, и они исключительно быстры, с такой скоростью не пройдёт и получаса, как они залетят в трясину. Поэтому крайне важно эту тянущуюся с севера на юг полосу болот пересечь спереди, потому что если ветер переменится, то крайне трудно будет обогнуть топи. Бату представилось, что эти болота как огромный рот дьявола, который ждёт, когда чудовище-ветер и духи-волки подадут ему на парадный стол жирных лошадей.

Направление ветра ни капельки не изменилось, он дул строго с севера на юг, продолжая неистовствовать. Бату мог в темноте, только слыша поступь лошади, определить, высокий или низкий рельеф, географическое положение и направление движения, характер почвы, таким образом судить о своём местоположении и направлении движения. Бату чрезвычайно беспокоился, он понимал, что те волчицы, у которых вытащили из нор волчат, намного опаснее, чем вожак. Бату совсем не беспокоился, что сам попал в волчье окружение, что волки сейчас могут разорвать его лошадь, что сам он может очутиться один среди голодных волков. Он громко кричал и бешено стегал кнутом. У него осталась только одна мысль — сохранить этих лошадей для армии, собрать их, разбежавшихся в паническом беспорядке, и погнать прямо к югу, чтобы обогнуть болотистые места. Потом остановить табун у юрты и вместе с собаками и людьми дать отпор волкам.

Лошади под знакомым светом фонаря, под крики и удары кнутов не отстающих от них двух всадников постепенно пришли в себя и как будто даже обрели некоторую уверенность. Одна белая лошадь вызвалась, подняла голову, протяжно заржала, выпятила грудь и встала впереди нового табуна в качестве вожака. Бату и Шацылэн сразу же направили свет фонарей на головную лошадь. Когда появился вожак, у лошадей поднялось настроение, и они быстро сплотились, инстинкт, присущий монгольским боевым лошадям, и организовались в строй, в котором на протяжении многих сотен лет их предки противостояли волкам. Вожак вдруг издал протяжное ржание-приказ, и сначала беспорядочно скакавшие лошади быстро сгруппировались около него, плечо к плечу, живот к животу, так тесно, что даже ветер не пролетал между ними. Сотни копыт, точно сговорившись, увеличили динамику бега, сильнее стали топтать, топать, пинать. Волки совсем этого не ожидали, лютые хищники на время потеряли своё преимущество. Несколько зажатых внизу между лошадьми волков оказались окружены, как перилами ограды, стеной лошадиных ног, не имея возможности выбежать или выпрыгнуть оттуда. Некоторые волки сломали ноги, хребет, другим проломило голову, и они издавали протяжный горький вой, страшнее, чем вой бури. Бату вздохнул с небольшим облегчением: по его расчётам, как минимум два-три волка погибли от копыт лошадей. Он примерно запомнил это место, чтобы, когда ветер стихнет и погода прояснится, можно было вернуться и содрать с них шкуры. Лошади после первого отпора быстро перегруппировались так, что те, кто послабее, оказались внутри, а те, кто посильнее, — снаружи. С новым притоком сил, а также с помощью пугающих волков мощных копыт они организовали железную круговую оборону.

К болотистой местности было всё ближе, Бату испытал чувство удовлетворения от организованного лошадьми стабильного боевого порядка, этим порядком ещё можно было управлять, достаточно лишь контролировать вожака, и остальных лошадей можно было гнать в обход болота с востока. Но в душе Бату по-прежнему сохранялся страх, ведь эта стая волков была необычной, от обезумевших хозяев степи невозможно отбиться, чем больше их бьёшь, тем они злее, чем больше убиваешь, тем они безжалостнее, в степи нет человека, который бы не боялся мстительного сердца разъярённого волка. Те крики погибших волков наверняка услышали другие стаи, и предстоящий путь ещё грозил многими опасностями. Бату посмотрел на лошадей, немало из них были ранены волками. В этом табуне все лошади были как на подбор. Действительно, боевые лошади сражались не на жизнь, а на смерть с волчьей стаей, раненые лошади изо всех сил старались не отстать от табуна и не дать волкам возможности для нанесения удара.

Однако этот табун имел слабую сторону: все лошади были кастрированы, и им не хватало злости для борьбы, не хватало активных жеребцов, которые могли бы напасть на волков. В монгольской степи в каждом табуне есть десять-пятнадцать породистых лошадей, среди которых обязательно есть один жеребец. Такие выдающиеся, с длинной гривой, выше остальных лошадей на голову, бравые жеребцы были в табунах настоящими вожаками и убийцами. Как только они увидят волка, то табун под руководством жеребца занимает круговую оборону, кобылы и жеребята внутри, большие лошади снаружи, а жеребец вне табуна сражается с волком. Его длинная грива развевается, он раздувает ноздри и ржёт, встаёт на дыбы, как гора, возвышается над головой волка, потом резко опускается передней частью тела и огромными передними копытами бьёт волка по голове и туловищу. Если волк хочет убежать, то жеребец, наклонив голову, догоняет его, и самые большие, злые и сильные жеребцы могут захватить зубами волка, поднять его над землёй и швырнуть на землю, так несколько раз, пока волк не умрёт. В степи даже самый злой волк не соперник такому жеребцу. Неважно, днём или ночью, жеребец бдительно охраняет свой табун, и даже если лошади встретятся с волчьей стаей, так же как и с грозой или пожаром в горах, жеребец всё равно всегда впереди — защищает свою семью, изо всех сил старается, чтобы старые и малые как можно меньше пострадали, руководит табуном при отходе в безопасное место.

Сейчас Бату хотелось, чтобы здесь был такой жеребец. Но стоящий сейчас перед ним в эту бурю вожак табуна и все лошади были кастрированы, и хотя в теле были силы, но отвага уже пропала. Бату про себя опечалился, что регулярная армия уже много лет не приходила на пастбища подбирать себе боевых лошадей и почти все забыли про последствия того, когда в военном табуне нет настоящего жеребца. Некоторые подумали, что всё равно этих лошадей через несколько дней отправят, а когда их отправят, то они уже не будут иметь к пастбищу отношения. Это дало лазейку волкам. Бату волей-неволей преклонялся перед проницательностью вожака стаи, ведь тот наверняка уже обнаружил, что этот табун без жеребца.

Бату рванул вперёд и сбоку стал сильно стегать вожака табуна, вынуждая его повернуть к востоку, одновременно перевесил свою автоматическую винтовку на грудь, спустил предохранитель, но ещё не настал тот крайний момент, чтобы можно было стрелять. Эти лошади были новичками в боевом деле, поэтому если выстрелить, то вожак может испугаться так, что не только не сможет убежать от волков, но и передаст панику всем лошадям. Шацылэн, как и Бату, тоже сделал подобные приготовления. Буря была всё яростнее, плечи чабанов устали от постоянного подстёгивания длинными кнутами лошадей, болото всё приближалось, в обычных условиях здесь можно было почувствовать запах тины. Бату решил, чтобы вышибить клин клином, изо всех сил хлопать вожака по голове, а потом сильно свистеть. Понимающие человека вожак и остальные лошади как будто вняли его предупреждению, что к югу будет заболоченное озеро, куда лошади два дня ходили на водопой. Когда приходит весна, становится сухо, озеро мелеет, а по краям везде появляется слякотная трясина, только остаётся одно-два места, где скотоводами протоптаны дорожки и которые можно считать безопасными, остальные места становятся смертельной западнёй. Начиная с ранней весны уже немало голов крупного скота увязли в трясине — или утонули, или умерли от голода. Раньше, когда лошади ходили на водопой, то, всегда под свист пастухов, лошади могли только осторожно ступать по проверенной чабаном, безопасной для копыт дороге, пройти в глубь этого болотистого озера, чтобы утолить жажду. Даже днём ни одна лошадь не смела с такой скоростью, как теперь, влететь в это озеро.

Свист Бату в самом деле оказался эффективным, хорошо знакомые со степью лошади сразу осознали, что на юге их ждёт большая опасность. Лошади протяжно заржали, только немного приостановились и начали перегруппировку для поворота, против яростного бокового ветра, на юго-восток. С юга была опасная трясина, с севера — бешеный ветер и злые волки, оставался только юго-восток, единственная дорога к спасению. Каждая лошадь, смотря тревожно-печальными большими глазами, низко наклонив голову, бешено скакала, тяжело дыша, не издавал ни звука. Всех охватило напряжение и страх.

Как только лошади изменили направление, обстановка переменилась. Когда табун повернул на юго-восток, то самые слабые лошади оказались сбоку и сразу же стали уязвимы для нападавших попутно с ветром волкам, и самым незащищённым местом были их задние ноги. Сильные боковой ветер тоже заметно ослабил скорость табуна, оружие лошадей, которым они противостояли волкам. Но боковой ветер укрепил позицию волков. В обычной обстановке скорость стаи волков выше, чем табуна лошадей, по ветру либо против ветра — всё равно. Если по ветру, то скорость волка не ниже, чем у лошади, волк может сбоку запрыгнуть ей на спину и загрызть её, но не прыгнет сзади, потому что, если лошадь умная, она может резко увеличить скорость и скинуть волка под копыта, волк если не умрёт, то покалечится. Волк может добиться своего, лишь когда нападает сбоку от лошади. Но такое нападение волка влияет на его скорость. Если лошадь бежит очень быстро, то волк, когда прыгает сбоку, может не зацепиться когтями и зубами, он лишь оставит раны на теле лошади, но толку от этого мало.

Лошади издали длинное плачущее ржание, одна, потом другая были ранены волками в бок, брызнула свежая кровь. Запах крови крайне возбудил обезумевших волков и сделал их исключительно жестокими, они не обращали внимания ни на что другое, кроме свежей добычи, и, несмотря ни на что, кусали и рвали. Чем дальше, тем раненых лошадей становилось больше, а волки волнами, одна за другой, нападали, продолжали яростно атаковать лошадей. Каждый из нападавших в первых рядах, как вожак, так и его первые помощники, были особенно яростны и жестоки, они запрыгивали на лошадей, вцеплялись зубами в шкуру, после этого запрыгнувший волк, поджав под себя ноги и согнувшись в пояснице, с помощью когтей крепко удерживался на лошади, напрягаясь всем телом, словно натянутая стальная пружина, наполовину вися в воздухе, прокусывал и откусывал куски кожи вместе с мясом, затем быстро спрыгивал с лошади. Волк выплёвывал изо рта кусок, переворачиваясь кубарем по земле, затем вставал, делал несколько больших прыжков, потом запрыгивал на другую лошадь. Следующая за передовыми волками стая наперебой стремилась подражать им, каждый волк стремился внести свой вклад в общее дело, проявить чрезвычайную активность.

Лошади истекали кровью, она фонтанами разбрызгивалась на снег, уже замёрзшую кровь снова покрывала свежая. Многие тысячелетия повторяющаяся жестокость. Волчьи стаи в этом тонком травянистом покрове монгольского нагорья, растерзав огромное число добычи, оставляли от поколения к поколению кровавые следы.

В мутно-бледном свете фонариков два чабана снова воочию увидели почти ежегодно встречающуюся жуткую картину. Но в этот раз они её тем более не могли принять, потому что это были лошади, которые скоро должны попасть в армию, это была гордость степи Элунь, знаменитые счастливые лошади, которым удавалось раз за разом избежать нападения волков, те, ради кого чабаны так много лет рисковали жизнью, в выращивание которых было вложено столько души и сил. И вот так своими глазами видеть, как волчья стая терзает, убивает их одну за другой! Бату и Шацылэн даже плакать не могли, они только, сдерживая себя, негодовали и старались всем телом, ведь они должны были вытерпеть, сдержать, защитить, приложить все силы, чтобы сохранить остаток табуна. Бату всё больше и больше приходилось напрягаться, по своему многолетнему опыту он почувствовал, что эта волчья стая — вовсе не обычная стая, ими всеми руководит предусмотрительный и дальновидный, особенно хорошо знающий степь Элунь вожак. Пусть те волки-самцы, которые с ненавистью бросаются на лошадей и вырывают куски мяса, безумны, волчицы, оставшиеся без волчат, ещё более безумны, но вожак не такой. По тому, как волки постепенно вынуждали лошадей бежать на юг, уже можно было догадаться, что в конце концов собирался сделать вожак. У него была мысль, собрав все силы, любой ценой гнать лошадей, чтобы они попали в трясину, это была привычная для него схема действий. Бату всё больше и больше охватывал страх, он видывал, как волки загоняли в трясину дзеренов, коров и лошадей, но раньше не было такого количества хищников. Он раньше слышал от стариков, что волки заманивали целые табуны лошадей в трясину, так неужели сейчас он столкнулся с такой стаей? Неужели они действительно хотят съесть зараз целый табун? Ему даже было страшно об этом думать.

Бату светом фонаря подозвал Шацылэна, оба чабана, рискуя жизнью, с западного бока табуна рванули на восточный край, чтобы непосредственно препятствовать волкам, с помощью кнутов и света электрических фонарей бить волков и пытаться преградить им путь к лошадям. Волки боятся света, когда он слепит глаза. Два человека на лошадях при слабом освещении фонарей рванули вперёд, так или иначе прикрыли большую половину восточного края линии обороны табуна. Лошади потихоньку начали переводить дух от недавнего страха, быстро настроили беспорядочную перед этим поступь, схватились за последний шанс и понеслись в сторону к востоку от болотистого озера. Лошади понимали, что стоит только обогнуть озеро, и можно мчаться как ветер в лагерь к хозяевам. Так много монгольских юрт, знакомых людей, людской речи, яркого света, а ещё там есть друзья лошадей — злые собаки, которые завидя волков, будут на смерть биться с ними. Хозяева и друзья спасут их.

Всё же волки в степи самые терпеливые в поиске и выжидании удобного случая, поэтому из каждой возможности они максимально выжимают всё возможное, используют её целиком, любой ценой, не позволив ни одной лошади ускользнуть. Лошади уже добежали до граничащей с болотистым солончаковым озером травянистой отмели, тяжёлые лошадиные копыта стали вырывать лежащий снег, почву под снегом и ударившую в нос и в глаза смесь гнилостных испарений в сочетании с едкой солью. У людей и лошадей от этих испарений на глазах выступили слёзы, и сейчас они поняли, что находятся вблизи гибельного места. Кругом — тёмная степь, озера невозможно увидеть, но можно ощутить. Чабаны, не обращая внимания на бившие в нос запахи и плохую видимость из-за слёз, с напряжением открывая глаза, двигались вперёд. Если копыта лошади вырывали почву и испарения не резали глаза, то это означало, что лошади уже вступали в восточный край этого болотистого озера, тогда все животные быстро поворачивали от трясины и продолжали мчаться на юг.

Всадники, лошади и волки бешено мчались плечо к плечу, волки ещё временно останавливались для атак, Бату весь вспотел от напряжения, держа наготове ружьё, опыт десяти с лишним лет, что он пас лошадей, подсказывал ему, что волки обязательно предпримут последний, решительный удар, а если снова не атакуют, то больше у них случая не будет, а эта стая вовсе не собирается отказываться в этот раз взять реванш. Если бы испарения тоже резали и глаза волков, заставив их бежать вслепую за лошадями какой-либо участок пути, тогда, как только лошади заступили бы край трясины, он мог бы открыть стрельбу. Но это испугало бы лошадей, они бы повернули и быстро убежали, к тому же он бы убил или испугал волков, а ещё бы подал сигнал о помощи. Бату изо всех сил старался контролировать свои дрожащие руки, стал готовиться выстрелить в место скопления волков, Шацылэн тоже собрался вместе с ним открыть огонь.

Бату ещё не унял в руках дрожь, как табун издал долгое испуганное ржание, и у его собственной лошади как будто что-то стало мешать под ногами. Бату протёр глаза от слёз, посветил фонарём перед собой и увидел, что несколько больших волков рядом, тесно друг к другу, бежали впереди его лошади, замедляя бег и, не жалея себя, не обращая внимания на удары копыт, пытались преградить путь его лошади, остановить её. Бату повернул голову — Шацылэн тоже был позади группы волков, он изо всех сил пытался контролировать испуганную лошадь, а волки уже начали нападать, пытаться прыгать на седло. Бату немедленно покачал фонарём, подал Шацылэну знак, чтобы тот пробивался вперёд, но лошадь Шацылэна была до того испугана, что её совершенно нельзя было заставить двигаться, она лишь топталась на месте и лягалась. Несколько больших волков поочерёдно нападали на неё, кусали и рвали, на теле лошади было множество ран, полы дублёнки Шацылэна тоже были изорваны волками. Шацылэн от страха уже не обращал ни на что внимания, он выбросил ненужный кнут, а длинный электрический фонарик использовал как короткое боевое оружие, бил им волков, работал обеими руками, беспорядочно наносил удары по запрыгавшим на лошадь волкам. Фонарь был сплющен от ударов, головы волков пробиты, но осада не прекращалась. Один волк в конце концов прокусил лошади ягодицу, она от боли сипло заржала, больше не захотела рисковать вместе с хозяином, закусила сильно удила, выпрямила шею, наклонила голову, повернулась на юго-запад и быстро помчалась, спасая свою жизнь, Шацылэну оставалось только крепче ухватиться за её шею, чтобы удержаться в седле. Несколько волков, увидев, что один из мешающих им людей ускакал, немного пробежали за ним и быстро вернулись назад к табуну.

С табуном остался один лишь Бату, небольшая группа волков сразу же окружила его лошадь для нападения. Чёрный конь Бату храпел и раздувал ноздри, поднимался на дыбы, пинал, лягался, кусался, не обращая внимания на укусы и раны, сопротивлялся. Волков в окружении всё прибывало, нападали и спереди, и сзади, множество волчьих зубов жестоко рвали чёрного коня. Бату, попав в такую опаснейшую ситуацию, в душе понимал, что сейчас не убежишь, остаётся лишь сражаться. Он тоже выбросил свой драгоценный кнут, одной рукой схватился за переднюю часть седла на сильно трясущейся и подпрыгивающей лошади, другой рукой потихоньку стал отвязывать привязанную к седлу дубинку, с одного конца оплетённую железными обручами. Один конец дубинки, обделанный коровьей кожей, он прижал к запястью и крепко взял в руку. Он твёрдо решил быстро превратиться из чабана в монгольского воина, готового убивать волков, биться с ними не на жизнь, а на смерть. Он был готов использовать своё наследственное мастерство и умение сражаться с волками, которое давно уже не применял. Его дубинка была такой же длинной, как мечи у воинов-кочевников, она досталась ему по наследству от предков и специально использовалась как оружие, бьющее и убивающее волков, ему передал её Билиг. Толщиной дубинка была как черенок лопаты, на одну половину её были тесно набиты, накручены железные витки-обручи, в промежутках между витками сохранились чёрные грязные следы, это были следы крови, оставшиеся от волков, убитых несколькими предыдущими поколениями. Несколько больших хищников с обеих сторон поочерёдно запрыгивали на  чёрного коня; это было самое удобное место для того, чтобы бить волков дубинкой. Лишь в эти исчерпывающие моменты Бату мог уничтожать волков. Ключ к успеху заключался в смелости и точности удара.

Бату успокоился, глубоко вздохнул, потихоньку переместил свет фонаря назад, после этого поднял дубинку над головой, выждал момент и крепко ударил в самое сильное и в то же время самое тонкое, а также самое смертельное место волка — в его зубы. Один когтистый и зубастый большой волк запрыгнул, и тут же встречный удар дубинки выбил ему несколько зубов, дубинка Бату принесла волку сильную режущую боль и непоправимую потерю.

Волк свалился на снег, его рот был полон крови, поднял голову к небу и изо всех сил горько завыл, раздирающе и ужасно о том, что в его жизнь пришли мучения и страдания. В старой монгольской степи для волков зубы — это всё. У волков самое жестокое и острое боевое оружие — его четыре клыка, два верхних и два нижних. Если у волка нет клыков, то все черты, характеризующие волка, — его храбрость, лихость, мудрость, хитрость, жестокость, неудовлетворённость, безумие, дикость, дерзость, терпеливость, находчивость и сообразительность, осторожность, сила, выносливость — все они сводятся к нулю. Если волк слепой на один глаз, хромой на одну лапу или глухой на оба уха, то он ещё может существовать. Но если у волка нет клыков, то, по существу, он лишён своего господствующего права в степи — права отнимать жизнь, тем более что природой (Небом) ему предназначено убивать и питаться добычей. А если у волка нет зубов, то нет и его сути, предназначения. Волк, гордость и дерзость степи, занимающий уважаемое место, теряет всё. В этом случае он лишь может временно продлить своё жалкое существование, только наблюдая за своими собратьями, живущими полной жизнью. Потом ему остаётся лишь одна дорога — медленная, холодная, голодная и жалкая смерть.

Бату в ужасной обстановке, когда лошади одна за другой умирают, разорванные волками, так и хотелось, используя этот сильнодействующий способ, истребить половину волков и дать им испробовать злобу и жестокость степных людей. Он заприметил нескольких зверей, собирающихся нападать, потом улучил момент для действия, сильно ударил, но в этот раз не попал волкупо зубам, но зато попал по кончику носа. Кожа на всём носу отделилась от кости, волк кубарем покатился по снегу, от боли он свернулся в клубок. Благодаря мастерству Бату в битье волков и его силе,а также из-за раздирающего воя двух волков, нападение на его лошадь прекратилось, они поняли в чём дело и больше не прыгали, но по-прежнему тесно опекали лошадь спереди, мешая Бату приблизиться к табуну.

Бату, отразив атаки волков на себя, посмотрел в сторону табуна. Волки, нападавшие на лошадей, все сгруппировались с восточной стороны табуна, они как будто почувствовали, что время не терпит, вместе с тем они узнали о поражении собратьев сзади. Вся стая издала странный, похожий на завывание ветра в электрических проводах вой, пугающий так, что хочется бежать и спасаться. Под руководством вожака волки набрались храбрости, злобы и безумства, и вся стая пошла ва-банк, решив нанести самый последний, решительный и массовый удар по табуну лошадей. Один за другим большие волки, а особенно волчицы, лишившиеся волчат, стали бешено напрыгивать и вцепляться в место сбоку и сзади живота лошадей, где у них самая тонкая кожа, а потом всей тяжестью своего тела бросались на них со всех сил, любой ценой, всей тяжестью повисали сбоку живота. Это были и для волка, и для лошади чрезвычайно опасные действия. Что касается волка, то, когда лошадь бежит, нижняя часть его туловища попадает сбоку от задних копыт, испуганная лошадь, чтобы сбросить волка, может сильно лягать его, и в один прекрасный момент у волка неизбежно ломаются кости, рвётся кожа, живот вспарывается и кишки вылезают наружу. Только самым большим и жирным волкам с острыми клыками достаточно своего веса и остроты зубов, чтобы вспороть брюхо лошади, а волк после этого прыгает на землю, чтобы не рисковать жизнью. Что касается лошади, то для неё это ещё более опасно. Если она не сбросит волка, то, неся его на себе, может отстать от табуна и потом будет окружена и растерзана стаей.

Все, как убитые лошади, так и волки-самоубийцы, корчились в последних судорогах.

Из сброшенных волков большую часть составляли волчицы. Их тела легче, чем у самцов, которые все падали от собственной тяжести, им трудно было прокусить брюхо лошади, тем больше запрыгнуть на спину. Волчицы действительно очень рисковали жизнью, они совершали каждый стремительный прыжок к мщению, не боясь смерти, с открытым сердцем, и, невзирая на смертельную опасность, разрывали лошадям животы, предпочитая погибнуть вместе.

Один сброшенный лошадиными копытами на землю, со вспоротым брюхом, голодный до безумия волк-самец, оскалив зубы, съёжился на снегу и выл, но он всё же из последних сил пытался с помощью передних лап вскарабкаться на лежавшую на снегу, но ещё не умершую лошадь, съесть её живьём, не собираясь отказываться от этого самого последнего в жизни случая. Рот у него на месте, зубы на месте, но он уже не управляет своим животом, проглоченное не переваривается. Свежее конское мясо, проходя через глотку, попадает прямо на снег, а волк, не имеющий брюха, несомненно, самый жадный, самый голодный в мире волк и, конечно же, тот волк, который может съесть зараз больше всех мяса. Это самый радостный и самый скорбный, последний ужин волка на пороге смерти.

А те лошади, у которых волки вспороли животы, были сытыми, их желудки были наполнены первой зелёной весенней и прошлогодней осенней травой, животы сделались тяжёлыми и тянули вниз. И вот в один момент тонкая кожа на туго набитом животе под воздействием волчьих зубов разрывалась, и огромный желудок и кишечник лошади с клокотанием вываливались на заснеженную землю. По-прежнему бешено скачущая лошадь своими задними копытами пробивала свой желудок, наступала на кишечник. Мгновенно желудок распарывался, Пища выпадала. Перепуганная лошадь продолжала нестись, задние копыта затаптывали все её внутренности, Последними вываливались трахеи с лёгкими и сердцем. Лошадь может ещё затоптать свою печень и желчный пузырь, также она может наступить на сердце, на свои легкие. Её дыхание прекращается, и она очень быстро умирает. Смерть волков от вспоротых животов чрезвычайно жестока и мучительна, поскольку волк не может умереть так же быстро, как лошадь. Для него это ужасно.

Эта последняя бешеная и самоубийственная атака волков окончательно разрушила организованное противодействие табуна. Степь напоминала поле сражения, лошади с вытащенными внутренностями катались и дергались в судорогах на снегу, била фонтанами кровь, в красное были окрашены даже бешено летящие снежные хлопья. Тысячи кровавых снежинок летели горизонтально и били в убегающий лошадиный табун, чем дальше, тем ещё более зло мёл ужасный ветер.

У Бату при виде этого самоубийственного штурма от страха одеревенели руки и ноги, холодный пот, которым он покрылся, превратился в лёд. Он знал, что его карта бита и он уже не сможет спасти ситуацию. Но он по-прежнему хотел сохранить нескольких головных лошадей, поэтому он натянул удила своей лошади, сдержал её силу, потом сильно зажал ей бока, ослабил удила, лошадь со свистом перепрыгнула преграждавших ей впереди путь волков и рванула к головным лошадям. Но лошади уже быстро сдали свои позиции, все оставшиеся убегали, как ветер. Перепугавшись, они уже забыли, что на юге находится болотистое озеро, что они в самом конце влетят на большой скорости в трясину.

Примыкающий к болоту уклон придал скорости лошадям, сильный ветер, сметая всё на своём пути, тоже, и целый табун, словно грохочущий камнепад с горы, влетел в трясину. В один момент тоненький лёд проломился, глинистая полужижа начала пузыриться, лошади от отчаяния заржали, стали биться из последних сил. Страх и ненависть к волкам уже достигли высшей точки, они не знали, как быть, напрягали последние силы, но попавшие в трясину копыта засасывало всё глубже и глубже, но им уже было всё равно, лучше уж погибнуть в трясине, чем быть съеденными голодными волками, лучше уж не дать волкам в конце концов добиться своего. Эти кастрированные людьми лошади, у которых вырезали отвагу, дошли до крайней точки; они до самого последнего момента сопротивлялись, предпочли умереть в трясине, а не в волчьих зубах. Это и есть проза жизни старой монгольской степи.

Жестокая степь презирает слабых, даже в самом конце не оставляет ни малейшей капельки жалости. Когда наступила ночь, температура понизилась и на поверхности трясины быстро образовалась тонкая корка льда, но трясина внутри ещё не замёрзла. Когда лошади пробили лёд, их ещё сильнее засосала трясина. Снег, мороз и ветер сделали её более холодной и более вязкой, ещё сильнее сковывающей, от этого лошади ещё больше замерзали. В конце концов у них иссякли последние силы, они не могли даже двигаться. Когда лошади угодили в трясину, бежавших первыми засосало так, что на поверхности остались спина, шея и голова. У бежавших сзади полностью затянуло ноги, кожа живота прилипла к ледяной поверхности трясины, но тело осталось над её поверхностью. Все они были точно смертники на месте казни, связанные постепенно замерзающей жижей, крепко-накрепко. Желающие, но не имеющие возможности умереть лошади горестно и безнадёжно ржали, над болотом поднимался белесый пар. Лошади понимали, что сейчас их уже никто не спасёт, никто не преградит волкам путь к ним.

Бату осторожно подъехал к краю болотистого озера, его чёрный конь, наступив в трясину, сразу же испуганно раздул ноздри, наклонил голову, напряжённо стал всматриваться в заледеневшую и заснеженную топь, не смея ступить ни шагу. Бату посветил фонарём, но в снежной буре ничего почти невозможно было различить, только смутные, расплывчатые тени лошадей. Несколько лошадей, бессильно качая головами, умирая, взывали о помощи к своему хозяину. Бату каблуками сапог сильно ударил коня по бокам, вынуждая его пройти ещё вперёд. Чёрный конь очень осторожно сделал пять-шесть шагов, передние копыта пробили ледяную корку и погрузились в глинистую слякоть, испугавшись, он быстро вытащил ноги, отпрянул, вышел на твёрдую землю и встал. Бату снова хотел дубинкой заставить коня идти вперёд, но конь ни в какую не желал делать этого. Бату хотел слезть с коня, подползти поближе к лошадям и с помощью ружья попытаться спасти их, но если бы он сделал это, покинул лошадь и попал в окружение волков, то потерял бы то преимущество в борьбе с волками, которое он имел, сидя на лошади, и волки бы с ними справились поодиночке. К тому же у него было только десять патронов, а одним выстрелом можно убить лишь одного волка, невозможно перестрелять всех. Положим, он бы прогнал волков, но наступит время после полуночи, всё более и более холодная снежная буря занесёт всех лошадей и заморозит их вместе с трясиной. Может, ему быстро вернуться в лагерь, поднять всех на ноги и просить о помощи? В такую сильную бурю все сейчас изо всех сил пытаются сохранить овец, и в лагере не найдётся достаточно сил и повозок, чтобы вытаскивать лошадей из болота. Бату в слезах повернулся на восток, поднял голову к небу: «Тэнгри, Тэнгри, вечный Тэнгри, пожалуйста, дай мне разум, пожалуйста, дай мне силы, помоги мне спасти этих лошадей!» Но Тэнгри по-прежнему, надув щеки, бешено дул и ревел, в яростной снежной буре утопив звуки голоса Бату.

Бату вытер рукавом заледеневшие слёзы, ослабил ружьё за спиной, достал фонарик и стал ждать волков, сейчас у него осталась одна мысль — убить их побольше.

Прошло довольно долгое время, Бату уже замёрз и ёрзал от холода в седле. Вдруг волки, как неслышный ветерок, тихо из-за его спины подошли к трясине, остановились у её восточного края и скрылись в снежном тумане. Немного погодя один из волков вынырнул, и его было относительно ясно видно, он шёл к лошадям, каждый шаг делая осторожно, выбирая, где потвёрже. Бату не стал стрелять, так как волк был маленьким. Волк прошёл десять-пятнадцать шагов, вдруг поднял голову и, увеличив скорость, тихонько побежал к лошадям. Волк ещё не добежал до них, как вдруг со стороны берега в сторону завязшего табуна подул белый смерч, окутав весь табун, стал, завывая, кружить с огромной скоростью, захватив всё озеро, так что невозможно было различить, где земля, а где небо.

Бату был захвачен снегом и уже ничего не видел, он только чувствовал холод и дрожал всем телом. Чёрный конь Бату тоже весь был в снегу, он трясся от страха, наклонив голову и горестно ржал. Глубокая ночь снова накрыла снегом степь и место массовой трагедии.

Скоро замёрзший Бату онемевшими руками выключил фонарь, погрузившись в полную темноту, затем опустил голову, направил ружьё в сторону озера, но потом поднял дуло выше на полметра, медленно спустил курок — один выстрел, второй, третий…