На вокзале в Каире нас встретил Томми, единственный, не считая руководителя, член нашей экспедиции, археолог по профессии, имевший практику полевой работы. Он был филологом, и ему предстояло расшифровывать весь текстовой материал. Но так же, как и все, он занимался и другими делами: при раскопках не существует профессиональных барьеров: каждое важное открытие, сделанное на одном участке работы, непосредственно касается и всех остальных.

Томми было немногим больше двадцати. Казалось, этот высокий костлявый молодой человек с резко очерченным профилем и взглядом будущего профессора из-под очков в золотой оправе готов в любой момент устремиться вдогонку за ускользающим смыслом какой-либо надписи. Он сообщил нам, что находится в Каире уже неделю и все это время провел в музее и что Джон с супругой приехали совсем недавно.

— Они остановились в отеле «Континенталь», — сказал Томми, — и надеются, что мы все придем туда обедать. Я забронировал для вас комнаты в «Виктории», где остановился сам. Там очень недурно, и потом мы пробудем в Каире всего три дня.

Четыре часа мы провели в поезде, но это не помогло мне вновь обрести способность твердо ходить по земле. Пароходная качка так основательно нарушила мое чувство равновесия, что о Каире у меня сохранилось воспоминание, как об очень жарком городе с качающимися тротуарами.

Солнце уже село, когда мы дотащились до «Континенталя». Повеяло вечерней прохладой, и огромные пальмы чуть покачивались при свете фонарей. В ярко свешенных витринах магазинов были выставлены всевозможные безделушки и украшения, привезенные из Европы; мимо проносились блестящие машины, направлявшиеся в рестораны и к оперному театру. И не верилось, что от Тель-эль-Амарны нас отделяет всего лишь немногим более двухсот миль.

Нас приветливо встретила жена Джона и сообщила, что, хотя они приехали только утром, Джону удалось устроить большую часть дел, связанных с концессией, и повидать работников музея. Она была невысокого роста, голубоглазая, жизнерадостная, и, я думаю, мы обе почувствовали облегчение при мысли, что на раскопках нас будет двое.

Вскоре пришел Джон, и мы отправились обедать. Во время оживленной беседы мне впервые удалось внимательно рассмотреть его. Он был довольно высок и строен, но широкие плечи несколько скрадывали его рост. Джон говорил весело и непринужденно, и, казалось, между этим общительным человеком и той замкнутой, поглощенной своими мыслями личностью, которую мне приходилось встречать в Лондоне, нет ничего общего. И все же, наблюдая за ним, вы начинали понимать, что в нем скрыта необычайная серьезность и огромная сила воли.

Может быть, в тот вечер едва знакомые и к тому же неопытные коллеги вызывали у него чувство беспокойства, но он ничем не выдал его. Ведь Джон и Гильда были единственными членами нашей экспедиции, знавшими эту местность. Теперь же, когда он впервые стал руководителем экспедиции, эти четверо молодых людей, трое из которых никогда не работали в поле, будут помогать или мешать ему. Кроме того, ему предстояло организовать и контролировать работу свыше ста местных рабочих.

Когда обед подходил к концу и мы стали обсуждать планы на следующий день, в непринужденную атмосферу вкралась новая, еле уловимая, но вполне определенная нотка. Джон сказал: «Возможно, вам доставит удовольствие пойти завтра утром в музей, а во второй половине дня мы могли бы отправиться к пирамидам. Тогда у нас останется свободный день для последних покупок перед отъездом на юг».

Мы все почувствовали, что за этим вежливым предложением кроется вполне определенное требование: d нас ожидали, что мы примем эту заранее выработанную программу. Мы уже были не гостями, а участника ми одного дела — так младшие офицеры собираются вокруг стола над картой, чтобы выслушать план действий. Кампания началась.

Я очень плохо помню первое посещение Каирского музея, так как тогда мое внимание и энергия все еще были направлены на то, чтобы удержать ускользающую из-под ног почву.

В музей нас проводил английский чиновник. Его густая золотисто-седая шевелюра была увенчана темно красной египетской феской. Когда мы выходили и; машины во дворе перед зданием музея, кожаный чемоданчик его внезапно раскрылся, и порыв сильного бриза развеял все бумаги по двору. Мы бросились за ними, и мне удалось поймать несколько исправленных усеянных иероглифами гранок и печатное стихотворение, озаглавленное «До чего же я ненавижу женщин!» Естественно, большую часть времени мы посвятили предметам из Тель-эль-Амарны, разглядывая их как старых друзей, так хорошо знакомых нам по лондонским фотографиям. Здесь находилась и изящная маленькая головка из песчаника странной удлиненной формы — скульптурное изображение одной из шести дочерей Эхнатона. Тут же было и ожерелье, описание которого мне пришлось расшифровывать в то хмурое февральское утро: перед нашими глазами мягко светились ряды голубых васильков и винограда, красных фиников, желтых и белых цветочных лепестков.

Во второй половине дня мы добрались до Гизы, и я узнала, что нам предстояло не только осмотреть пирамиды издали, но и побывать внутри одной из них — Великой пирамиды. Мне, как и многим другим, внушают страх замкнутые пространства, и эта экскурсия была очень тяжела для меня. Но не могла же я отступить в самом начале моих египетских приключений: раз остальные собирались войти, мне не оставалось ничего иного, как последовать их примеру. Итак, стиснув зубы и внушив себе, что Великая пирамида вряд ли выбрала именно вторую половину дня этого вторника, чтобы обрушиться, я вместе с остальными нырнула в узкий проход в северной стороне величественного сооружения.

Мне почему-то казалось, что усыпальницы в пирамидах расположены на уровне земли, но коридор вдруг резко метнулся вверх, и впереди можно было различить длинный наклонный проход, скупо освещенный несколькими тусклыми электрическими лампочками. Потолок коридора был очень высокий. Деревянные планки, прибитые гвоздями к скату, служили опорой для ног. Проводник шел впереди, а мы жались к нему, и когда большая летучая мышь подносилась во мраке над нами, едва успевали нагибаться. Добравшись до верха, мы очутились в царской усыпальнице и в молчании остановились перед огромной пустой гробницей — этим необыкновенно внушительным памятником прошлого.

Молча покинув усыпальницу, мы спустились немного вниз по скату и свернули в другой коридор, который тянулся в горизонтальном направлении и был настолько низок, что выпрямиться во весь рост в нем было невозможно. Он вел в другую, меньшую, комнату, расположенную под царской усыпальницей. Странно было стоять здесь, сознавая, что находишься в самом сердце пирамиды. Каменная кладка давила на нас со всех сторон. Наконец, мы отправились в обратный путь, и, по мере того как лучи солнца начали снизу заползать в коридор, я постепенно переставала чувствовать себя ничтожной, жалкой изюминкой внутри большой лепешки. Спустя два дня наша экспедиция покинула Каир.

Был уже вечер, когда мы подъехали к станции Мэллави. Вторую половину дня наш поезд шел вдоль западного берега Нила, пробираясь сквозь нескончаемые маисовые и хлопковые поля. Солнце накалило крышу вагона. Пытаясь уберечься от белых облаков пыли, мы проехали большую часть пути с закрытыми окнами.

Высокие известковые скалы на противоположном берегу сопровождали нас, они то удалялись вглубь, тс приближались к реке.

На платформе в Мэллави к нам подошел высокий и стройный египтянин, одетый в пурпурный вышитый плащ поверх безупречно белой туники. На голове у него был пурпурный шелковый убор. Он по-восточному приветствовал Джона и Гильду, дотронувшись пальцами сначала до лба, потом до груди, и только тогда пожал протянутые ему руки. Это был Хуссейн Абу Бакр — доверенный слуга нашего общества, ему было поручено отпереть дом экспедиции и сделать там все необходимые приготовления. За Хуссейном стояли его брат Абд эль Латиф, работавший поваром, и их племянник — юный Абу Бакр. Немного поодаль мы заметили еще троих или четверых местных жителей.

Джон и Гильда бегло и непринужденно говорили на арабском языке и представили всех нас. Хуссейн сообщил, что нанял две машины, чтобы доставить нас и наш багаж к берегу реки, до которого оставалось примерно около полумили. Джону пришлось подчиниться, хотя он терпеть не мог пользоваться машиной, если была даже малейшая возможность идти пешком. Все мы ухитрились поместиться в первой машине, а семейство Абу Бакр, весело улыбаясь среди груды чемоданов, следовало за нами во второй. Местные жители вприпрыжку бежали следом в облаке пыли. Было очень жарко и пыльно, мы устали, и это короткое путешествие на машине довело нас почти до полного изнеможения.

Миновав станцию, мы поехали по узкой высокой насыпи, которая вилась между расположенными в низине двумя полосками возделанной земли. Во время ежегодных разливов Нила эти поля затапливаются водой и покрываются слоем плодородного ила. И тогда высокие насыпи, пересекающие крест-накрест всю площадь хлебных полей, служат единственными путями, по которым можно передвигаться.

Кое-где насыпь, по которой мы ехали, развалилась, образовались глубокие лощины, и, проезжая по ним, колеса подпрыгивали. К тому же шоферу, видимо, доставляло удовольствие убеждаться в том, что он может повернуть на огромной скорости, не свалив машину вниз. Поэтому мы были очень рады, когда дорога, наконец, сравнялась с полями и мы увидели плескавшиеся у наших ног воды Нила.

Вечер выдался необыкновенно тихий. Позади нас солнце опускалось к горизонту. Далеко за рекой, отражаясь в воде, тянулся длинный ряд неподвижных пальм. Над ними возвышались отливавшие золотом скалы.

У шаткого причала стояла очень странная лодка. В течение долгих лет она обслуживала экспедиции, прибывавшие в Тель-эль-Амарну. Лодка длиной около двадцати футов казалась сколоченной из множества кусков дерева различных пород и размеров, что свидетельствовало о бесконечных починках. Вряд ли на ней сохранился хоть один кусочек материала, из которого она была сделана. На мачте был укреплен огромный парус, напоминавший небрежно свернутый зонт.

Преодолев чувство страха, мы забрались в лодку. В одно мгновение наши чемоданы оказались где-то на ее дне. Мы находились примерно в миле севернее той местности, куда направлялись, поэтому вначале нам пришлось плыть против течения.

По знаку Хуссейна местные жители, выстроившись в один ряд, ухватились за длинную бечеву, прикрепленную к носовой части лодки, и потянули ее вдоль берега по изрядно истоптанной дороге. Старая фелюга, переполненная пассажирами и чемоданами, не спеша последовала за ними. Уровень воды казался близким к бортам, что, конечно, не радовало нас. Иногда люди, тянувшие бечеву, шли почти рядом с водой, и берег возвышался над их головами. Порой же дорога вела круто в гору, и они были вынуждены идти под Жгучими лучами заходящего солнца. Капли воды, отлетавшие от бечевы, сверкали, точно драгоценные камни. Хуссейн сидел у руля, старательно направляя носовую часть лодки в сторону от берега.

Мы свернули немного вправо. На восточном берегу скалы переходили в мыс, который отвесно спускался к воде. Ряд стройных пальм, росших у его подножия, тянулся вдоль берега. Джон прервал молчание: «Вон северная граница нашей местности». Мы уставили вдаль и увидели, что нас отделяла от этой местности золотистая поверхность воды, а лодка тем временем поравнялась с заставой города. «А там, — продолжал он, указывая на юг, где подернутый вечерним туманом и казавшийся тусклым, серым и низким виднелся другой, погруженный в воду мыс, — южный. Приплыв сюда в первый раз с юга, Эхнатон обогнул эту скалу».

Мы находились у северного мыса. Люди, тянувшие бечеву, остановились и подтянули лодку к берегу. Затем они тщательно закрутили кольцами веревку. Двое из них вошли в лодку и, как-то умудрившись уместиться на среднем, предназначенном для гребцов сиденье, извлекли пару нетесаных весел. Фелюга теперь направилась к крошечному причалу, который находился тут же, чуть южнее мыса.

Было очень тихо, прохладно и необычайно красиво. Никому не хотелось нарушать молчания. Солнце зашло. Теперь мы могли разглядеть на фоне деревьев несколько фигур в белой одежде, засуетившихся при нашем приближении. Кое-где над нарядными, легкими, как перышко, пальмами стелилась голубая дымка.

Слегка поскрипывая, фелюга причалила к берегу; Хуссейн и двое гребцов, подав нам руки, помогли выйти на берег. Узкая тропинка круто поднималась, и мы гуськом двинулись по ней. Наверху тропинка вилась под густой сенью пальм. Вскоре она привела нас к другому, более удаленному от берега ряду пальм. Мы снова оказались в полосе вечернего света. Перед нами раскинулось море коричневых песчаных дюн, а у самого его края, подобно длинному низкому кораблю, плывущему на волнах, возвышался дом, в котором нам предстояло найти приют. Дом был коричневый, как и песок, на котором он стоял, беспорядочно спланированный, но приветливый. Кто-то шел нам навстречу, освещая в темноте путь фонарем.

Скалы над домом начали вновь светлеть, и по мере нашего приближения к дому они постепенно снова обретали пурпурную, розовую и золотистую окраску в странном, запоздалом отблеске заката.