Иной раз, изловив «черную шляпу» юных лет. копы сталкиваются с высшей степенью непреклонности. Задержанные качают права, ссылаются на свободы, дарованные им великой американской Конституцией. Но иногда они, сломавшись и потеряв всякое чувство собственного достоинства, рыдают до утраты дара речи. Из опыта Ландсман убедился, что мужчины весьма склонны к слезам, когда они после долгих лет уверенного и безопасного существования вдруг обнаруживают, что все это время жили на краю бездны. Задача копа – выдернуть из-под ног подозреваемого этот красивый коврик, маскирующий фатальную дыру. Похоже. Сатиел Лапидус дыру эту заметил. По щекам его струились слезы, из ноздри выделилась и сползла к верхней губе жирная зеленая гусеница.

– Мистер Лапидус скорбит, – сочувственно качает головой Берко, – но причины скорби своей постичь не в состоянии.

Ландсман сует руку в карман плаща в поисках «Клинэкса», к своему удивлению находит; протягивает бумажный платочек Лапидусу. Тот, поколебавшись, хватает платок и с чувством в него сморкается.

– Клянусь, я его не знаю, – сипит Лапидус. – Где жил – не знаю, кто был – не знаю. Ничего не знаю, жизнью клянусь. Играл с ним пару раз. Он всегда выигрывал.

– И скорбите о неизвестном солдате исключительно из человеколюбия, – добавляет Ландсман, не скрывая иронии.

– Именно так, – отрезает Лапидус, нервно комкает платочек и запускает эту бумажную розу с грузом своих соплей на мостовую.

– Вы нас хотите задержать? – вмешивается Фишкин. – Если да, то я хочу связаться с адвокатом. Если нет, то нам пора идти.

– Адвокат «черных шляп»! – ужасается Берко. – Горе мне, горе!

– Свободны, – буркнул Ландсман.

Берко отечески кивает обоим, и «шляпы» шлепают по слякоти: все четверо, попарно, в противоположных направлениях.

– Я, кажется, завожусь, – равнодушным тоном роняет Берко. – Этот сопливый меня, похоже, допечет.

Ландсман кивает, скребет щетинистый подбородок, как будто погрузившись в размышления. Но память его копается в шахматных партиях, проигранных им людям, отнюдь не молодым еще тридцать лет назад.

– Заметил деда возле выхода? Альтер Литвак. Давний завсегдатай. Он еще с моим отцом играл. С твоим тоже.

– Слышал имя. – Берко оглянулся за стальную огнестойкую дверь, служившую парадным входом в шахматный клуб «Эйнштейн». – Герой войны. Был на Кубе.

– У него голос пропал, он теперь отвечает письменно. Я спросил, где его искать в случае надобности, и он дал мне адрес на Мадагаскаре.

– Интересно.

– Еще бы.

– Нашего Фрэнка знает?

– Говорит, самую малость.

– Никто нашего Фрэнка не знает. Но все жалеют, все скорбят. – Берко застегивает плащ, поднимает воротник, нахлобучивает шляпу поглубже. – Даже ты.

– Пошел ты в анус. Кто он мне?

– Может, русский? – гадает Берко. – Тогда ясно с шахматами. И с поведением твоего друга Василия. Может, Лебедь или Московии…

– Если русский, то с чего эти «шляпы» так всполошились? – живо возражает Ландсман. – Они о Московице и не слыхивали. Русские штаркеры и их разборки для бобовера средней руки ничего не значат. – Он снова вцепился в подбородок, упорядочивая мысли. Поднял взгляд к серой полоске неба, нависшей над проулком за отелем «Эйнштейн». – Интересно, во сколько сегодня заходит солнце?

– А тебе-то что? Хочешь сунуть нос в Гарькавы? Бина горячо отблагодарит тебя, если разворошишь их муравейник.

– Значит, тебе эта идея не по вкусу? – Ландсман улыбается, вытаскивает из кармана дисконтную карту. – Что ж, тогда оставим ее.

– Угу. А чего это ты зубы скалишь?

– Не нравится моя улыбка?

– Очень милая улыбка. Только за ней обычно следует вопрос, на который ты сам отвечаешь.

– Ну, вот тебе именно такой вопрос, Берко. Что за крошка-еврейчик, скажи мне, в состоянии заставить закаленного тюрьмами разных стран русского психа накласть в штаны со страху и в состоянии выдавить слезы и сопли из набожной «черной шляпы»?

– Ты, конечно, ждешь, чтоб я сказал «вербовер». – После окончания полицейской академии Берко назначили на пятый участок, в Гарькавы, где вместе с другими черными шляпами» обосновались вербоверы. В 1948 году прибыл гуда девятый вербоверский ребе, тесть теперешнего, вместе с жалкими остатками своего святого воинства. Берко оказался фактически в гетто, пытаясь помочь населению, презиравшему и ненавидевшему его и систему, которую он представлял. Точку в тамошней карьере молодого патрульного латке поставила пуля, попавшая в его тело между сердцем и плечом во время резни в молочной закусочной Гольдблатта на Шавуос. – Именно этого ты от меня и ждешь.

Там Берко усвоил кое-что из истории и практики этих святобандитов, а усвоив, просветит Ландсмана.

Зародилась секта на Украине. «Черные шляпы как «черные шляпы», не лучше и не хуже других, презирающие мирскую суету и от нее устранившиеся, отгороженные от мира стеной веры и ритуалов. Затем всю секту выжег огонь Катастрофы, осталось лишь ядро, «шляпы» чернее черного. Что осталось от девятого вербоверского ребе, появилось из испепеляющего пламени с одиннадцатью апостолами и, по части семьи, с единственной (шестой) из восьми дочерей. Его вынесло порывом ветра, как сгоревшую бумажку, и опустило на узкую полоску суши между горами Баранова и краем света. Здесь он сумел возродить свое «черношляпное» сообщество. Принципы бытия он довел до логического завершения на манер злого гения дешевых романов: построил уголовную империю, паразитирующую на оставшемся вне гипотетических святых стен мире, ничтожном, презираемом, достойном уничтожения, терпимом истинными вербоверами лишь в силу различных объективных причин практического свойства, главным образом – его питательности.

– Конечно, я тоже так подумал, – признал Берко. – Но мысль эту тут же задавил. – Он прижал обе ладони к лицу, затем стянул их вниз, крепко прижимая к щекам, так что физиономия его вдруг напомнила бульдожью морду. – Чтоб тебя черти драли, Меир, ты хочешь сунуться на остров Вербова?

– Fuck, no, – американизирует Ландсман. – Только этого не хватало. В гробу видал я этот гадючник. Если уж на остров, то лучше на Мадагаскар.

Они прилипли к мостовой в проходе за «Эйнштейном», мысленно перебирают многочисленные весомые аргументы против и крайне хилые и редкие в пользу того, чтобы бросить вызов наиболее могущественным преступным авторитетам севернее пятьдесят пятой параллели. Пытаются объяснить поведение персонажей из шахматного клуба «Эйнштейн» иными мотивами.

– Ицык Цимбалист, – подытожил размышления Берко. – Надо бы с ним повидаться. От остальных проку что от собаки с умными глазами. А с собакой я сегодня уже общался. По душам.